Юрий коваль сказка про зеленую лошадь

БОРИС ВИКТОРОВИЧ ШЕРГИН

ШИШ МОСКОВСКИЙ

ШИШОВЫ НАПАСТИ

     Жили в соседях Шиш Московский да купец.

     Шиш отроду голой, у его двор полой,  скота не было, и  запирать некого.

Изба большая,  — на  первом венце порог,  на втором —  потолок, окна и двери

буравчиком  провернуты. Сидеть  в избе  нельзя, да глядеть на ей гоже! Шиш в

эдако окошечко глаз впялит да и любуется.

     Именья у  Шиша —  для штей деревянный горшок да с табаком свиной рожок.

Были липовых два котла, да сгорели дотла.

     Зато у купчины домина! Курицы на крышу летают, с неба звезды хватают. Я

раз вышел в утрях на крыльцо, а петух полмесяца в зубах волочит.

     У купца свинья живет,

     двести пудов сала под шкурой несет

     да пудов пятьдесят соли в придачу.

     Все равно — совру наудачу —

     и так никто не поверит…

     У купца соха в поле сама о себе пашет,

     а годовалый ребенок мельничный жернов

     с ладошки на ладошку машет.

     А две борзых суки мельницу на гору тянут,

     а кляча ихну работу хвалит, себе на спину

     мельницу валит, кряхтит да меня ругает.

     — Мне, — говорит, — твое вранье досаждает!

     Всего надобно впору,

     а ты наплел целу гору!

     Это, светы мои, присказка, а дело впереди.

     Пришла  зима, а дров у Шиша ни полена,  и притянуть не на чем. Пришел к

купцу, конается:

     — Не даите ли коняшки в лес съездить?

     Купец покуражился немного, однако лошадь отпустил.

     — Бери,  пейте  мою  кровь, летом отработаешь.  Чувствуй, что  я отец и

благодетель. Что ише мнессе?

     — Хомута, пожалста, не соблаговолите ли ише хомута?

     —  Тебе хомута?! А лаковой кореты ише не надо?  А плюшево одеяло  ножки

накрыть не прикажете-с?

     Так и не дал хомута.

     Шиш привел  кобылу  домой,  вытащил  худы санишки  о трех  копылишках и

поехал в лес. Нарубил дров, наклал большашшой воз, привязал  кобыле за хвост

да как зыкнет…  Лошадь сгоряча  хватила  да себе хвост и  оборвала. Сревел

Шишанко нехорошим голосом, да нечего делать!

     Повел кобылу к хозяину:

     — Вот получите лошадку. Покорнейше благодарим-с!

     Купец и увидел, что хвоста нет:

     — Лошадку привел? Иде она, лошадка?

     — Вот-с, извиняюсь…

     — Это, по-вашему, лошадка? А  я думал — зайчик, без фоста дак… Только

и  у зайчика  намечен  известной  фостик, а  тут  фостика нет… Может,  это

ведьмедь?! Но мы ведьмедев боимся!…

     В суд, в город, того же дня поташшил купец Шиша.

     Надо идти по мосту. Железнодорожный мост  матерушшой через реку. Ползет

бедной Шишанушко, а у его дума думу побиват:

     «Засудят…  Сгноят  в  остроге…  Лучше  мне скорополучно  скончачче,

стукнучче об лед да…»

     Разбежался, бедняга, да  и ухнул вниз, через перила…  А под мостом по

льдю была  дорога. И некоторой  молодой человек на ту пору с отцом проезжал.

Шишанко в окурат в  сани к им  и угодил да на один взмах отца-то до смерти и

зашиб…

     Несчастной сын сгреб Шиша -да тоже в суд.

     Тут кряду отемнело, до городу не близко, приворотили  и Шиш, и купец, и

парень на постоялой, ночь перележать. Наш бедняга затянулся на полати. Ночью

ему  не спится, думы  тяжелы… Ворочался да с полатей-то и оборвался. А под

полатеми  зыбка с  хозяйским  робенком.  Робенка Шиш  и  задавил.  Робенковы

родители  зажили,  запели.  И они  на Шиша в суд.  Теперь трое на  его ногти

грызут. Один за коня, другой за отца, третий за младеня.

     Едет Шиш на суд. Грустно ему:

     — Прости, прошшай,  белой  свет!  Прошшайте, все  мои  друзья!  Боле не

видачче!

     Не  знат, что и  придумать, чем  оправдаться  или чем пригрозить…  На

случай  взял да и вывернул из шассе булыжник.  Завернул в плат и спрятал  за

пазуху.

     У  судьи  в  приказе  крык  поднялся  до  потолка.  Купец  вылез,  свое

россказыват, в аду бедному Шишу места не дает…

     Судья выслушал, зарычал на Шиша:

     — Ты что, сопляк?! По какому полному праву хвост у их оторвал?

     Шишанко  вынул  из-за пазухи камень в  платке да  на ладони  и прикинул

два-три  раза. Судье и пало на ум: «Ух, золота кусок у мужика!… Это он мне

золото сулит…»

     И говорит:

     — Какой несимпатичный  факт!… Выдернуть у  невинной животной  фост…

Ваше  дело  право, осподин  купец!  Пушшай  оной Шиш Московской возьмет себе

вашую кобылу и  держит ее, докуль  у ей фост выростет…  Секлетарь, поставь

печать! Купец и ты, Шиш Московской, получите копии решения.

     Подкатился отецкой сын. Судья спрашивает:

     — Ты пошто ревишь? На кого просишь?

     —  Все  на  их  жа,  на  Шиша-с!  Как  они,  проклятики,  папу  у  меня

скоропостыжно задавили.

     — Как так?

     — У нас, видите ли, папа были утлы, стары, в дело не гожи, дак мы везли

их  в  город  на  комиссию сдавать.  И токмо из-под  мосту выехали,  а  они,

дьявола,  внезапно  сверху  пали  на папу,  папа  под  има  скоропостыжно  и

скончались!

     Судья брови насупил:

     — Ты что это, Шиш голай? Родителей у проезжающих давить? Я тебя…

     Шишанко опять  камень в платке  перед судьей и заподкидывал.  Судья так

понял, что опять золото судят.

     И говорит:

     —  Да! Какой бандитизм! Сегодня  папу задавил, завтра маму, послезавтра

опять  папу… Дак  это что будет?! Опосле таких  фактов  из  квартиры вытти

страшно… Вот по статьям закона мое решенье: как ты, Шиш Московской, ихного

папу  кокнул,  дак  поди  чичас  под  тот  самой  мост и  стань  под  мостом

ракообразно, а вы, молодой человек,  так как ваше дело право,  подымитесь на

мост  да  и скачите  на Шиша с моста, пока не убьете. Секлетарь поставит вам

печать… Получите…

     Безутешный отец выскочил перед судью:

     —  Осподин   судья,   дозвольте  всесторонне  осветить…  Оной  злодей

унистожил  дитятю. Рехал-рехал на  полатях, дале  грянул с вышины, не знай с

какой целью, зыбку — в шшепы и, конечно, дитятю.

     Шиш  затужил,  а  платок  с  камнем  судьи  кажет.  Судья  ему мигат  —

понимаю-де, чувствую… И говорит:

     —  Этот  Шиш  придумал   истреблять  население  через   наскакивание  с

возвышенных предметов, как-то: мостов, полатей  и т. п. Вот какой  новой Жек

Патрушитель! Однако Хемида не спит! Потерпевший, у тя жена молода?

     — Молода, всем на завидось она!

     — Дак вот,  ежели  один робенок из-за Шиша погиб, дак обязан  оной  Шиш

другого представить, не  хуже первого. Отправь  свою молодку  к Шишу, докуль

нового  младеня не  представят…  Секлетарь,  ставь печати!  Обжалованию не

подлежит. Присутствие кончено.

     Шишовы истцы стали открыто протестовать матом, но их свицары удалили на

воздух. Шиш говорит купцу:

     —  Согласно судебного постановления дозвольте предъявить лошадку нам  в

пользование.

     — Получи, гадюга, сотню и замолкни навеки!

     — Не жалаю замолкать! Жалаю по закону!

     — Шишанушко, возьми двести! Лошадка своерошшена.

     — Давай четыреста!

     Поладили.

     Шиш взялся за отецкого сына:

     —  Ну, теперь  ты,  рева  Киселева!  Айда под  мост!  Я на  льдю встану

короушкой, на четыре кости, значит, а ты падай сверху, меня убивай…

     — Братишка, помиримся!

     — Желаю согласно вынесенного приговора!

     —  Голубчик,  помиримся! На тебя-то  падать с  экой вышины  —  не знай,

попадешь, нет. А сам-то зашибусе. Возьми, чем хошь. Мне своя жисть дороже.

     — Давай  коня с санями, которы из-под  папы, дак и не обидно. Я  папу в

придачу помяну за упокой.

     Сладились и с этим. Шиш за третьего взялся:

     — Ну, ты сегодня же присылай молодку!

     — Как  хошь, друг! Возьми отступного! Ведь я  бабу  тебе на  подержанье

дам, дак меня кругом осмеют.

     — Ты богатой, у тебя двор постоялой, с тебя пятьсот золотыми…

     Плачет, да платит. Жена дороже. Только все разошлись, из суда выкатился

приказной — и к Шишу:

     — Давай скоре!

     — Что давай?

     — Золото давай скоре, судья домой торопится.

     — Како золото, язи рыба?!

     — А которо из-за пазухи казал…

     —  Вы  что, сбесились?  Откуль у меня быть  золоту?  Это я камнем судьи

грозил, что, мол… так -да так, а нет — намеки излишны. Пониме?

     Приказного  как ветром  унесло.  Судье  докладыват Шишовы  слова… Тот

прослезился:

     —  Слава  тебе,  осподи,  слава  тебе!  Надоумил ты меня сохраниться от

злодея!

КУРИЧЬЯ СЛЕПОТА

     Недалеко от  Шишова дома деревня была. И была у  богатого мужика девка.

Из-за куриной слепоты вечерами ничего не видела. Как сумерки, так на печь, а

замуж надо. Нарядится, у окна сидит, рожу продает.

     Шиш сдумал над ней подшутить.

     Как-то, уж снежок выпал, девка вышла на крыльцо.

     Шиш к ней:

     — Жаланнушка, здравствуй.

     Та закланялась, запохохатывала.

     — Красавушка, ты за меня замуж не идешь ли?

     — Гы-гы. Иду.

     — Я, как стемнеет, приеду за тобой. Ты никому не сказывай смотри.

     Вечером девка  услыхала  — полоз скрипнул,  ссыпалась с печки. В  сенях

навертела на себя одежи -да к Шишу в сани. Никто не видал.

     Шиш  конька стегнул  — и давай  крутить вокруг девкиного же  дома.  Она

думает: ух, далеко уехала!

     А Шиш подъехал к ее же крыльцу:

     — Вылезай, виноградинка, приехали. Заходи в избу.

     — Да я не знай, как к вам затти-то. Вечером так себе вижу.

     — У нас все как у вас. И крыльцо тако, и сени… Заходи -да  на печь, а

я коня обряжу.

     Невеста с коня, а Шиш дернул вожжами -да домой.

     А девка на крыльцо, в сени, к печи… На! — все как дома…

     Сидит на печи. Рада, ухмыляется. Только думает: «Что же мужня-то родня?

По избе ходят, говорят, а со мной не здороваются…»

     Домашние на нее тоже поглядывают:

     — Что это у нас девка-та сегодня, как именинница?…

     А она и спать захотела. Давай зевать во весь рот:

     — Хх-ай  да  бай! Хх-ай да бай! Вы  что  молчите? Я за  вашего-то парня

замуж вышла, а вы, дики, ничего и не знаете?!

     Отец и рот раскрыл.

     — Говорил  я тебе,  старуха, — купи девке крес,  а то  привяжется к ней

бес!…

ШИШ И ТРАКТИРЩИЦА

     По свету гуляючи, забрел Шиш в  трактир  пообедать, а трактирщица такая

вредня была, видит: человек бедно одет — и отказала:

     — Ничего нет, не готовлено. Один хлеб да вода.

     Шиш и тому рад:

     — Ну, хлебца подайте с водичкой.

     Сидит Шиш, корочку  в воде помакивает да посасывает. А у хозяйки в печи

на сковороде  гусь был  жареный. И одумала толстуха посмеяться  над голодным

прохожим.

     —  Ты,  — говорит, —  молодой человек, везде, чай,  бывал, много народу

видал, не захаживал ли ты в Печной уезд,  в село Сковородкино, не знавал  ли

господина Гусева-Жареного?

     Шиш смекнул, в чем дело, и говорит:

     — Вот доем корочку, тотчас вспомню…

     В  это  время  кто-то  на хорошем коне приворотил к  трактиру.  Хозяйка

выскочила  на  крыльцо, а  Шиш к  печке; открыл  заслонку,  сдернул  гуся со

сковороды, спрятал его в свою сумку, сунул на сковороду лапоть и ждет…

     Хозяйка заходит в избу с проезжающим и снова трунит над Шишом:

     — Ну что, рыжий, знавал Гусева-Жареного?

     Шиш отвечает:

     —  Знавал,   хозяюшка.  Только  он  теперь  не  в  Печном  уезде,  село

Сковородкино, живет, а в Сумкино-3аплечное переехал.

     Вскинул Шиш сумку на плечо и укатил с гусем. Трактирщица говорит гостю:

     — Вот дурак мужик! Я ему  про гуся загадала, а он ничего-то не понял…

Проходите,  сударь,  за  стол.  Для  благородного  господина  у  меня жаркое

найдется.

     Полезла в печь, а на сковороде-то… лапоть!

ШИШ ПРИХОДИТ УЧИТЬСЯ

     Шиш  бутошников-рогатошников  миновал,  вылез  на  площадь.  Поставлены

полаты на семи дворах. Посовался туда-сюда. Спросил:

     — Тут ума прибавляют?

     — Тут.

     — Сюда как принимают?

     — Экзамен сдай. Эвон-де учителевы избы!

     Шиш зашел, котора ближе.  Подал учителю рубль.  Учитель — очки на носу,

перо за ухом, тетради в руках — вопросил строго:

     — Чего ради семо прииде?

     — Учиться в грамоту.

     — Вечеру сущу упразднюся, тогда сотворю тебе испытание.

     После ужина учитель с Шишом забрались на полати.

     Учитель говорит:

     — Любезное чадо! Грабисся ты  за  науку. А  в силах  побои терпеть? Без

плюхи ученье не  довлеет. Имам  тя вопрошати, елика во ответах соврешь, дран

будешь много. Обаче ответствуй, что сие: лапкой моется, на полу сидяще?

     — Кошка!

     Учитель р-раз Шиша по шее…

     —  Кошка —  мужицким просторечием. Аллегорически глаголем  — чистота…

Рцы паки, что будет сей свет в пещи?

     — Огонь!

     Р- раз Шишу по уху:

     — Огонь глаголется низким штилем. Аллегорически же  — светлота. А  како

наречеши место, на нем же возлегохом?

     Шиш жалобно:

     — Пола-ати.

     Р- раз Шиша по шее:

     — Оле,  грубословия твоего! Не полати, но  высота!… На конце восписуй

вещь в сосуде, ушат именуемом.

     — Вода.

     Р- раз Шиша по уху:

     — Не вода, но — благодать!

     Я тут не  был, не считал, сколько оплеух Шиш  за  ночь насобирал. Утром

учитель на улку вышел, Шиш кошку поймал, ей на хвост  бумаги навязал, бумагу

зажег.  Кошка  на  полати вспорхнула,  на  полатях окутка зашаяла,  дыму  до

потолка… Шиш на  крыльцо выскочил. Хозяин гряду поливат. Шиш и заревел  не

по-хорошему:

     — Учителю  премудре!  Твоя-то  чистота схватила  светлоту,  занесла  на

высоту, неси благодать, а то ничего не видать!!!

     Сам ходу задал, — горите вы с экой наукой!

1 2 3

Список рекомендуемой литературы

для чтения детям в подготовительной группе

Русский фольклор

Песенки. 

«Лиса рожью шла…»,

«Чигарики-чок-чигарок…»,

«Идет матушка-весна…»,

«Вот пришло и лето красное…»,

«Когда солнышко взойдет, роса на землю падет…»,

«Зима пришла».

Календарные обрядовые песни.

 «Коляда! Коляда! А бывает коляда..»

«Коляда, коляда, ты подай пирога…»,

«Как пошла коляда»,

«Как на Масленой неделе…»,

«Тин-тин-ка!..»,

«Масленица, Масленица».

Игровой фольклор.

Прибаутки:  

«Где кисель — тут и сел…»,

 «Глупым Иван…»,

«Братцы, братцы!..»,

«Федул, что губы надул?..»,

«Сбил, сколотил — вот колесо…»,

«Ты пирог съел?».

Небылицы.

«Вы послушайте, ребята…»,

«Богат Ермошка».

Сказки и былины.

«Илья Муромец и Соловей-разбойник» (запись А.Гильфердинга, отрывок);

«Садко» (запись П. Рыбникова, отрывок);

«Добрыня и Змей», пересказ Н. Колмаковой;

«Снегурочка» (по народным сюжетам);

«Василиса Прекрасная», «Белая уточка» (из сборника сказок А. Н. Афанасьева);  

«Семь Симеонов — семь работников», обр.  И.  Карнауховой

«Сынко-Филипко», пересказ Е. Поленовой;

«Не плюй в колодец — пригодится воды напиться», обр. К. Ушинского; «Чудесное яблочко», обр.Л.Елисеевой;

«Волк и лиса», обр. И. Соколова-Микитова.

Фольклор народов мира

Песенки.

«Ой, зачем ты, жаворонок…», укр., обр. Г. Литвака;

«Улитка» молд., обр. И. Токмаковой;

«Что я видел», «Трое гуляк», пер. с фран И. Гернет и С. Гиппиус;

«Перчатки», «Кораблик», пер. с англ.

С. Mapшак «Мы пошли по ельнику», пер. со швед. И. Токмаковой.

Сказки:

«Айога» нанайск., обр. Д. Нагишкина;

«Каждый свое получил», тон., обр. М. Булатова;

«Голубая птица», туркмен., обр. А. Александровой М. Туберовского;

«Джек, покоритель великанов» валлийск., пер. К.Чуковского;

«Беляночка и Розочка», нем., пер. Л. Кон;

из сказок Ш.Перро (франц.):

«Мальчик-с-пальчик», пер. Б. Дехтерева,

«Кот в сапогах», пер Т. Габбе;

«Самый красивый наряд на свете», япон., пер. В. Марковой.

Произведения поэтов и писателей России

Поэзия.

 А. Блок. «Ветер принес издалека» (в сокр.), «На лугу»;

М. Волошин. «Осенью»;

С. Городецкий. «Первый снег», «Весенняя песенка»;

С.Есенин. «Пороша»;

В. Жуковский. «Жаворонок» (в сокр.);

М. Лермонтов «На севере диком», «Горные вершины» (из Гете);

Н. Некрасов. «Перед дождем» (в сокр.);

А. Пушкин. «Птичка», «За весной, красой природы…» (из поэмы «Цыганы»), «Зима! Крестьянин, торжествуя…» (из «Евгения Онегина»

А. Ремизов. «У лисы бал», «Калечина-малечина»;

П. Соловьева. «Ночь день»;

Ф. Тютчев. «Весенние воды»;

А. Фет. «Уж верба вся пушистая» (отрывок), «Что за вечер…» (в сокр.);

С. Черный. «Перед сном», «Волшебник»;

В.Берестов. «Дракон»;

А. Введенский. «Песенка о дожде»;

Ю.Владимиров «Оркестр»;  

Н. Заболоцкий «На реке»;  

Н.  Матвеева  «Путаница»;

Э. Мошковская «Какие бывают подарки», «Хитрые старушки», «Обида» Н. Рубцов. «Про зайца»;

Г. Сапгир «Считалки, скороговорки»;

И.Токмакова «Мне грустно…»;

Э. Успенский «Страшная история», «Память»;

Л.Фадеева «Зеркало в витрине»;

Д. Хармс «Веселый старичок», «Иван Торопышкин».

Проза.

К. Коровин «Белка» (в сокр.);

А. Куприн «Слон»;

Д. Мамин-Сибиряк «Медведко»;

Н. Телешов «Уха» (в сокр.).

С.Алексеев  «Первый ночной таран»;

Е. Воробьев «Обрывок провода;

М. Зощенко «Великие путешественники»;

Ю. Коваль «Стожок», «Выстрел», «Русачок-травник»;

Е. Носов «Тридцать зерен», «Как ворона на крыше заблудилась»;

М. Пришвин «Курица па столбах»;

А. Раскин «Как папа бросил мяч под автомобиль», «Как папа укрощал собачку»;

С. Романовский «На танцах».

Литературные сказки.

В. Даль. «Старик-годовик»;

П. Ершов «Конек-Горбунок»;

А. Пушкин «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях»;

А. Ремизов «Гуси-лебеди», «Хлебный голос»;

И. Соколов-Микитов «Соль земли»;

К. Ушинский «Слепая лошадь», К. Драгунская. «Лекарство от послушности»;

Н.Носов «Бобик в гостях у Барбоса»;

К. Паустовский «Теплый хлеб»;

Г.Скребицкий «Всяк по-своему»;

А. Усачев «Про умную собачку Соню» (главы).

Произведения поэтов и писателей разных стран

Поэзия. 

Б. Брехт «Зимний разговор через форточку», пер. с нем. К. Орешина;

М. Валек «Мудрецы», пер. со словац. Р. Сефа;

Л. Станчев «Осенняя гамма», пер. с болг. И. Токмаковой;

Э. Лир. Лимерики («Жил-был старичок из Гонконга…»;

«Жил-был старичок из Винчестера…», «Жила на горе старушонка…»; «Один старикашка с косою…»), пер. с англ. Г. Кружкова.

Литературные сказки.

X. К. Андерсен «Гадкий утенок», «Дюймовочка», пер. с дат. А Ганзен; Ф.Зальтен «Бемби» (главы), пер. с нем. Ю. Нагибина;

А. Линдгрен «Принцесса, не желавшая играть в куклы», пер. со швед. Е. Соловьевой;

М. Мацутани. «Приключения Таро в стране гор» (главы), пер. с япон. Г. Ронской;

С. Топелиус «Три ржаных колоса», пер. со швед. А. Любарской;

Б.Поттер. «Сказка про Джемайму Нырнивлужу», пер. с англ. И. Токмаковой;

Г. Фаллада «Истории из Бедокурии» (глава «История про день, когда все шло шиворот-навыворот»), пер. с нем. Л. Цывьяна;

М. Эме «Краски», пер. с франц. И. Кузнецовой.

Для заучивания наизусть

Я. Аким «Апрель»;

П. Воронько «Лучше нет родного края», пер. с укр. С.Маршака;

 Е. Благинина «Шинель»;

Н. Гернет и Д. Хармс «Очень-очень вкусный пирог»;

С. Есенин «Береза»;

С. Маршак «Тает месяц молодой…»;

Э. Мошковская «Добежали до вечера»;

В. Орлов «Ты лети к нам, скворушка…»;

А. Пушкин «Уж небо осенью дышало…» (из «Евгения Онегина»);

Н. Рубцов «Про зайца»; И. Суриков «Зима»;

П. Соловьева. «Подснежник»;

Ф. Тютчев «Зима недаром злится».

Жила-была на свете Зелёная Лошадь.

Глаза у неё были как крыжовник, грива – как хмель, который оплетает заборы и деревья, спина была как мягкий мох, и её всегда хотелось погладить. Чулочки на ногах – серебристые, как листья тополя, а уж хвост был похож, извините, на можжевельник. Жила Зелёная Лошадь на воле, в лесах и в глуши, и паслась где хотела. Заприметить её среди зелени было очень и очень трудно, и люди, которые ходили в лес, никогда её не замечали.

А жил ещё на свете человек, которого звали Ванечка, и он ничего не знал про Зелёную Лошадь. Ну, не слыхал, и всё.

Вот однажды пошёл Ванечка в лес. Брал-брал чернику – да и забрёл в глушь, где отдыхала Зелёная Лошадь.

Она дремала, вдруг слышит – кто-то идёт. Открыла глаза – Ванечка. Идёт прямо на неё, а её не видит. Того гляди – наступит! Что делать?

Зелёная Лошадь прекрасно говорила на русском языке, но что тут скажешь, когда прямо на тебя Ванечка с черникой прётся?!

Лошадь и сама растерялась и сказала вдруг:

– Чу-чу-чу…

Ванечка остолбенел. Он никак не мог понять, кто это говорит ему «чу-чу-чу».

– Чего-чего? – сказал он, а у самого губы затряслись. А глаза от ужаса так раскрылись, так широко-широко и бездонно, что Зелёная Лошадь заглянула в них и сразу его полюбила, навеки и окончательно.

– Тихо, – сказала она. – Спокойно, Ванечка. Это я тут лежу – Зелёная Лошадь.

– Кто!!! – закричал Ванечка. – Кто лежит? Где? Какая лошадь???

– Да не кричи ты так! – сказала Зелёная Лошадь. – Я – добрая.

И тут она махнула хвостом и встала перед Ванечкой во всей своей лесной красе. А Ваня вдруг увидел, как ожил перед ним куст можжевельника и вообще – весь лес!

– Уй-ю-юй! – заорал он дурным голосом, бросил корзину с черникой и дунул из лесу домой.

А Лошадь думает: «Чего он так напугался? Надо ему всё объяснить, успокоить».

И она пустилась за Ванечкой вскачь.

А он выбежал из леса, чешет через поле к деревне, а за спиной слышит топот копыт. Оглянулся – о ужас! Лошадь! Зелёная! Мчится за ним через овсяное поле!

– Стой! – Лошадь кричит. – Стой! Не бойся меня!

А Ваня жарит ещё быстрей. Добежал до деревни, в избу ввалился.

– Мамка! – кричит. – Папка! За мной Зелёная Лошадь гонится!

Папка тоже дубина был здоровенная, выскочил на крыльцо, схватил грабли. И тут же орут оба:

– Лошадь! Зелёная Лошадь! Гони её!

А был у них сосед, по фамилии Подушкин. Он вышел из дома, увидел Зелёную Лошадь и быстренько всё сообразил. Схватил крепкую верёвку и накинул Лошади на шею. А потом кнутом стрельнул, кнутом пальнул – и загнал Зелёную Лошадь в загон. А загон этот был вроде такого огромного сарая с крышей. Называется – конюшня. Только коней в ней сейчас не было. Они в поле работали.

Привязал Подушкин Зелёную Лошадь, кинул ей сенца клок, а сарай запер на огромный висячий замок.

Вот как глупо попалась Зелёная Лошадь.

– Ну как? Ну что? – Ванечка к Подушкину подбегает. – Как там Зелёная Лошадь? Не брыкается?

– Какая ещё Зелёная Лошадь? – отвечает Подушкин. – Никакая это не Зелёная Лошадь. Это самая простая моя собственная лошадь, а зелёная она оттого, что в траве извалялась. Придумали ещё – Зелёная Лошадь!

Хотели Ванечка с папкою в щёлочку заглянуть, но Подушкин кнутом пальнул.

– Отойдите, соседи, от моей конюшни. Я к вам в сарай не заглядываю.

Отвязал Подушкин здорового кобеля от собачьей будки и привязал ко входу в конюшню. А звали этого кобеля – Амаркорд. Разинул Амаркорд усатую да клыкастую пасть и так рявкнул, что у окрестных собак на сто километров кругом шерсть дыбом встала. Папка говорит:

– Что это ты, Вань, придумал про Зелёную Лошадь?

– Эх, папка-папка, – сказал Ванечка и горько заплакал. Только теперь он понял, что счастье было у него в руках, а он от этого счастья убежал, да ещё и орал во всё горло. Горько-горько плакал Ванечка. Так долго и так горько он плакал, что навеки полюбил Зелёную Лошадь и понял, что теперь не будет ему, Ванечке, покою ни днём ни ночью.

Но ночь ещё не настала, а настал вечер. Вечером пригнали с работы лошадей.

Подушкин стоял у ворот и пересчитывал лошадей. И когда все вошли в загон, он снова двери запер.

И вот лошади увидели, что в конюшне стоит в стойле Зелёная Лошадь.

– Боже мой! – говорили они. – Зелёная Лошадь! Неужели это ты? Ведь ты же свободная лошадь, как же ты Подушкину попалась?

– Глупо попалась, – объясняла им Зелёная Лошадь, – из-за одного мальчика. Правда, очень хорошего. Я в него влюбилась.

– Как же это так, – всхрапывали лошади, – влюбилась в мальчика. Влюбилась бы в какого-нибудь достойного коня!

– Лошади всегда любили людей, – послышался вдруг низкий и сильный голос. – И особенно детей.

Это говорил Конь Вороной. Он подошёл к Зелёной Лошади и поклонился ей.

– Узнаёшь ли ты меня? – спросил он.

– Я тебя узнаю, Конь Вороной, – поклонилась в ответ Зелёная Лошадь.

– А сейчас надо подумать, – сказал Конь Вороной, – как тебе выбраться на волю.

И лошади сдвинули свои огромные головы, прижались друг к другу гривами и стали думать. Тихо-тихо думали они. Думали всю ночь и иногда шептались.

Ничего, конечно, и никому не шептал в эту ночь Подушкин. Но он думал, положив свою голову на подушку. У него, действительно, огромные на кровати подушки лежали. Толстые, как свиньи. И вот какие глупости думал Подушкин:

«Надо эту лошадь продать! В цирк! Сколько взять? Сколько дадут? А?»

И он стал считать и считать в уме, а потом засунул свой ум под самую большую подушку. А сверху ещё маленькой подушечкой, с гирькой внутри (чтобы не слетала), придавил.

А на самой маленькой подушечке, только на другой, без гирьки, и в другом доме спал Ванечка. Но он спал недолго и вдруг проснулся. Смотрит – вокруг него ночь. В окне – луна. На улице светло, и всё сверкает лунной зеленью.

Ванечка оделся и вышел на крыльцо. Сердце его сжималось оттого, что есть на свете Зелёная Лошадь. Он перелез через забор и пошёл к конюшне. А на пороге конюшни, как известно, спал в этот момент огромный и злой кобель, по имени Амаркорд. Амаркорд на ночь наелся свинины и поэтому храпел так жутко, что у конюшни крыша тряслась.

Ванечка потрогал замок и стал его ковырять гвоздиком. Но замок не открывался, и тут Амаркорд перестал храпеть. Он проснулся, но глаза пока не открывал. Он вот что подумал первым делом: «Свинина была тухловатая. Живот болит. Свинья всё-таки этот мой Подушкин, тухлой свининой накормил. Ну ладно, открою теперь глаза и посмотрю, кто это замок ковыряет».

И он приоткрыл глаза и увидел Ванечку. Разинул пасть и только хотел рявкнуть, как Ваня сказал:

– Погоди, Амаркорд, помолчи. Подушкин выскочит с ружьём и меня застрелит. Я тебе потом кость принесу.

– Ладно, – Амаркорд говорит. – А ты что тут, это самое, делаешь?

– Лошадь открываю. Там моя Зелёная Лошадь.

– Я её видел, – кивнул Амаркорд. – За такую лошадь я бы вообще всю конюшню изломал.

И Ваня снова стал в замке ковыряться, а Амаркорд советы давал:

– Да ты его кирпичом!

– Это кто там замок открывает? – послышался голос из конюшни.

– Это я, Ваня. Хочу Зелёную Лошадь освободить. А ты кто?

– А я – Конь Вороной, – сказал Конь Вороной. – Такой замок гвоздиком не откроешь. Ты лучше залезай к нам в конюшню через слуховое окно. Надо Зелёную Лошадь развязать. Подушкин её верёвками опутал.

Ваня взял лестницу и через слуховое окно залез в конюшню. И хоть темно в конюшне было, но луна помогла, и Ваня всех лошадей развязал. А Зелёную Лошадь обнял за шею и погладил, и она ему долго ещё в ухо о чём-то шептала.

– А теперь, Ваня, – сказал Конь Вороной, – вылезай обратно и иди домой, поспи немного. А как рассветёт – вставай и спрячься в кустах бузины. Посмотришь, что будет!

И Ваня пошёл спать, и встал пораньше и всё сделал, как Конь Вороной велел.

С рассветом проснулся Подушкин. Позвал работников:

– Берите верёвки! Поведём Зелёную Лошадь продавать!

Работники взяли верёвки, а Подушкин двери конюшни отворил.

И тут вырвался Конь Вороной и сшиб Подушкина с ног, а за ним и остальные лошади работников пораскидали, и последней выбежала Зелёная Лошадь. Она махнула через забор и помчалась к лесу, за нею и другие лошади поскакали. Подушкин видит: убегают денежки! Схватил ружьё и только хотел выстрелить, как Ванечка выскочил из куста бузины и крикнул ему сзади:

– Руки вверх, гражданин Подушкин!

Подушкин с перепугу ружьё уронил, и оно само так шарахнуло, что работники вместе с дробью по кустам рассыпались.

А Подушкин видит – Ваня стоит. Схватил мальчика и кинул в погреб, а крышку бочкой с рыжиками придавил. Ваня стал в погребе кричать, а ничего слышно не было. Голос его через рыжики наружу не мог пробиться. Подушкин отвязал Амаркорд а, сам сел на велосипед и помчался к лесу ловить Зелёную Лошадь и других коней. И работники все сели на велосипеды. Такая получилась дурацкая картина: впереди Амаркорд здоровенный – ревёт белугой, а за ним велосипедисты по грязи чешут. Лошадей-то они всех переловили.

– Где Зелёная Лошадь? – Подушкин кричит.

А она рядом, в кустах на опушке лежит, а её никто не видит. Не замечают – и всё.

– Амаркорд, ищи! Следы нюхай!

Амаркорд следы нюхает, а ему и нюхать ничего не надо, он и так Зелёную Лошадь видит. Но не хочет Зелёную Лошадь Подушкину выдавать. Не из-за тухлой свинины, а просто характер такой.

– Ты уж меня извини, – это он Лошади незаметно говорит, – сообщу тебе одну неприятность. Подушкин твоего Ванечку в погреб засунул, а сверху бочкой придавил.

– А в бочке что? – Лошадь спрашивает.

– Точно не знаю, но кажется – рыжики. Ты ночью приходи.

Подушкин с работниками до самой темноты велосипеды ломали, но Зелёную Лошадь найти не могли. И вернулись в деревню.

А там – переполох. Ванечка пропал! Папка его и мамка по деревне плачут, а найти не могут.

И вот снова наступил вечер, а потом ночь, и прискакала в деревню Зелёная Лошадь. И сразу к Подушкину во двор.

– Как раз вовремя, – сказал Амаркорд. – Подушкин спать лёг.

– А Ваня где?

– Да вон в погребе, за конюшней.

Лошадь заглянула за конюшню и увидела подушкинский погреб. Подушкин вырыл его глубоко в земле, в самом тёмном месте, сверху насыпал кучу песку и опилок. На верхушке этой кучи и была дверь, на которой стояла сейчас бочка с рыжиками.

Хотела Лошадь бочку свернуть – не получается.

– Попробуй вдарить задними копытами, – Амаркорд советует. – Как следует брыкнись!

Лошадь прицелилась, брыкнулась как следует, – и покачнулась бочка.

– Стой! Стой! Не бей бочку! Не бей! – закричал кто-то.

Удивилась Лошадь, и Амаркорд удивился. Оглядываются по сторонам, а кто кричит – не понимают.

А Подушкин в этот момент крепко спал. Крепко, да не очень. И снилась ему Зелёная Лошадь. И такая она была красивая, что Подушкин вдруг полюбил эту Лошадь изо всех сил. Вот как бывает во сне. Полюбил Подушкин Зелёную Лошадь и завертелся. И до того он довертелся, что самая маленькая подушечка (в которой гирька) свалилась и ударилась об пол. А на полу медный таз лежал. Загремел таз и подскочил от удара. А мыши, которые по полу бегали, от страха запутались в шнурке, который со стола свисал. Шнурок вниз поехал и зацепил кастрюлю с гороховым супом. Кастрюля свалилась, и такой тут начался грохот, что тарелки с полок попадали. И вообще тут всё начало падать:

кочерга,
ухваты,
телевизор,
буфет,
стулья,
керосиновая
лампа,
горшок с кашей.
 

В общем, всё, что было в доме, всё на пол упало.

Подушкин проснулся. Смотрит – всё, ну буквально всё, на полу валяется!

И во дворе грохот стоит. Это Зелёная Лошадь бочку брыкает. Брыкнёт – и сразу слышит:

– Не бей бочку! Не бей!

– Да кто же это кричит-то? – Лошадь сказала.

– Да это мы, рыжики, кричим! Ты как ударишь – у нас весь организм сотрясается. Ты лучше выбей крышку!

И тут на улицу выбежал Подушкин.

– Лошадь! Зелёная Лошадь! Я в тебя во сне влюбился!

А Лошадь Подушкина не слушает. Ударила крышку копытом – рыжики из бочки выскочили и разбежались во все стороны.

Пустую бочку Лошадь легко толкнула, и из погреба Ванечка вылез. Дрожит весь, замёрз. Лошадь вместе с Амаркордом стали его оттирать, да согревать, да дуть на него. Согрели кое-как.

– Иди, Ваня, скорее домой, – сказала Лошадь, – а уж утром в лес приходи.

Ваня побежал домой, папку с мамкой успокаивать, а Подушкин подошёл к Зелёной Лошади и говорит:

– Послушай, Зелёная Лошадь, Я без тебя жить не могу. Может, и ты полюбишь меня?

– Слушай, Подушкин, – вмешался Амаркорд. – Сам же Зелёную Лошадь в конюшне запер, Ванечку в погреб засунул. Ну как, скажи, любить такого обормота?

– Не ворчи, Амаркорд, – сказала Зелёная Лошадь. – Я всех люблю.
– А когда же мы снова встретимся? – спросил Подушкин. – Я очень хочу тебя увидеть.
– Это просто, – сказала Зелёная Лошадь. – Приходи в лес, погуляй немного, а как услышишь, что у тебя за ухом кто-то шепчет и дышит тепло, скажи такие слова: «Зелёная Лошадь, это ты? Ну, здравствуй же, здравствуй!» Тут оглянись – и меня увидишь.

Сказала так Лошадь и махнула через забор. На следующее утро Подушкин сразу, конечно, побежал в лес. На велосипеде.

Потом велосипед под кустик спрятал и стал гулять. Вдруг слышит – кто-то шепчет у него за ухом, шепчет и дышит тепло.
– Зелёная Лошадь! – закричал Подушкин. – Это ты? Ну, здравствуй же, здравствуй!
Оглянулся – страшная рожа с клыками на него чесноком дышит! Амаркорд! (Я совсем забыл рассказать, что Амаркорд любил котлеты рубленые с чесноком.)
А потом в лес Ванечка пришёл. Походил немного и слышит: кто-то шепчет у него за ухом и дышит тепло.

– Зелёная Лошадь! Это ты? Ну, здравствуй же, здравствуй!
Оглянулся – а это и вправду Зелёная Лошадь.
Стал он её спину мягкую гладить, гриву заплетать, а потом они умчались куда-то вместе…

                     

СКАЗКА О МОЛОДИЛЬНЫХ ЯБЛОКАХ И ЖИВОЙ ВОДЕ

                          Русская народная сказка

В   некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь, и было у него три сына: старшего звали Федором, второго Василием, а младшего Иваном.

Царь очень устарел и глазами обнищал, а слыхал он, что за тридевять земель, в тридесятом царстве есть сад с молодильными яблоками и колодец с живой водой, Если съесть старику это яблоко — помолодеет, а водой этой умыть глаза слепцу — будет видеть.

Царь собирает пир на весь мир, зовет на пир князей и бояр и говорит им:

— Кто бы, ребятушки, выбрался из избранников, выбрался из охотников, съездил за тридевять земель, в тридесятое царство, привез бы молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.

Тут больший стал хорониться за середнего, а середний за меньшого, а от меньшого ответу нет.

Выходит царевич Федор и говорит:

— Неохота нам в люди царство отдавать. Я поеду в эту дорожку, привезу тебе, царю-батюшке, молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец.

Пошел Федор-царевич на конюший двор, выбирает себе коня неезженого, уздает узду неузданую, берет плетку нехлестаную, кладет двенадцать подпруг с подпругою — не ради красы, а ради крепости… Отправился Федор-царевич в дорожку. Видели, что садился, а не видели, в кою сторону укатился…

Ехал он близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, ехал день до вечеру — красна солнышка до закату. И доезжает до росстаней, до трех дорог. Лежит на росстанях плита-камень, на ней надпись написана:

«Направо поедешь-себя спасать, коня потерять. Налево поедешь — коня спасать, себя потерять. Прямо поедешь — женату быть».

Поразмыслил Федор-царевич: — «Давай поеду — где женату быть».

И повернул на ту дорожку, где женатому быть. Ехал, ехал и доезжает до терема под золотой крышей. Тут выбегает прекрасная девица и говорит ему:

— Царский сын, я тебя из седла выну, иди со мной хлеба-соли откушать и спать-почивать.

— Нет, девица, хлеба-соли я не хочу, а сном мне дороги не скоротать. Мне надо вперед двигаться.

— Царский сын, не торопись ехать, а торопись делать, что тебе любо-дорого.

Тут прекрасная девица его из седла вынула и в терем повела. Накормила его, напоила и спать на кровать положила.

Только лег Федор-царевич к стенке, эта девица живо кровать повернула, он и полетел в подполье, в яму глубокую…

Долго ли, коротко ли, — царь опять собирает пир, зовет князей и бояр и говорит им:

— Вот, ребятушки, кто бы выбрался из охотников — привезти мне молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.

Тут опять больший хоронится за середнего, а середний за меньшого, а от меньшого ответу нет.

Выходит второй сын, Василий-царевич:

— Батюшка, неохота мне царство в чужие руки отдавать. Я поеду в дорожку, привезу эти вещи, сдам тебе в руки.

Идет Василий-царевич на конюший двор, выбирает коня неезженого, уздает узду неузданую, берет плетку нехлестаную, кладет двенадцать подпруг с подпругою.

Поехал Василий-царевич. Видели, как садился, а не видели, в кою сторону укатился… Вот он доезжает до росстаней, где лежит плита-камень, и видит:

«Направо поедешь-себя спасать, коня потерять.

Налево поедешь — коня спасать, себя потерять. Прямо поедешь — женату быть».

Думал, думал Василий-царевич и «поехал дорогой, где женатому быть. Доехал до терема с золотой крышей. Выбегает к нему прекрасная девица и просит его откушать хлеба-соли и лечь почивать.

— Царский сын, не торопись ехать, а торопись делать, что тебе любо-дорого…

Тут она его из седла вынула, в терем повела, накормила, напоила и спать положила.

Только Василий-царевич лег к стенке, она опять повернула кровать, и он полетел в подполье.

А там спрашивают:

— Кто летит?

— Василий-царевич. А кто сидит?

— Федор-царевич.

— Вот, братан, попали!

Долго ли, коротко ли, — в третий раз царь собирает пир, зовет князей и бояр:

— Кто бы выбрался из охотников привезти молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.

Тут опять больший хоронится за середнего, середний за меньшого, а от меньшого ответу нет.

Выходит Иван-царевич и говорит:

— Дай мне, батюшка, благословеньице, с буйной головы до резвых ног, ехать в тридесятое царство — поискать тебе молодильных яблок и живой воды, да поискать еще моих братьецев.

Дал ему царь благословеньице. Пошел Иван-царевич в конюший двор — выбрать себе коня по разуму. На которого коня ни взглянет, тот дрожит, на которого руку положит — тот с ног валится…

Не мог выбрать Иван-царевич коня по разуму. Идет повесил буйну голову. Навстречу ему бабушка-задворенка.

— Здравствуй, дитятко, Иван-царевич! Что ходишь кручинен-печален?

— Как же мне, бабушка, не печалиться — не могу найти коня по разуму.

— Давно бы ты меня спросил. Добрый конь стоит закованный в погребу, на цепи железной. Сможешь его взять — будет тебе конь по разуму.

Приходит Иван-царевич к погребу, пнул плиту железную, свернулась плита с погреба. Вскочил ко добру коню, стал ему конь своими передними ногами на плечи. Стоит Иван-царевич — не шелохнется. Сорвал конь железную цепь, выскочил из погреба и Ивана-царевича вытащил. И тут Иван-царевич его обуздал уздою неузданой, оседлал седельцем неезженым, наложил двенадцать подпруг с подпругою — не ради красы, ради славушки молодецкой.

Отправился Иван-царевич в путь-дорогу. Видели, что садится, а не видели, в кою сторону укатился… Доехал он до росстаней и поразмыслил:

«Направо ехать — коня потерять, — куда мне без коня-то? Прямо ехать — женату быть, — не за тем я в путь-дорогу выехал. Налево ехать — коня спасти, — эта дорога самая лучшая для меня».

И поворотил он по той дороге, где коня спасти — себя потерять. Ехал он долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, по зеленым лугам, по каменным горам, ехал день до вечеру — красна солнышка до закату — и наезжает на избушку.

Стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке.

— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.

Избушка повернулась к лесу задом, к Ивану-царевичу передом. Зашел он в нее, а там сидит баба-яга, старых лет. Шелковый кудель мечет, а нитки через грядки броеает.

— Фу, фу, — говорит, — русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел.

А Иван-царевич ей:

— Ах ты, баба-яга, костяная нога, не поймавши птицу — теребишь, не узнавши молодца — хулишь. Ты бы сейчас вскочила да меня, добра молодца, дорожного человека, накормила, напоила и для ночи постелю собрала. Я бы улегся, ты бы села к изголовью, стала бы спрашивать, а я бы стал сказывать — чей да откуда.

Вот баба-яга это дело все справила — Ивана-царевича накормила, напоила и на постелю уложила. Села к изголовью и стала спрашивать:

— Чей ты, дорожный человек, добрый молодец, да откуда? Какой ты земли? Какого отца, матери сын?

— Я, бабушка, из такого-то царства, из такого-то государства, царский сын Иван-царевич. Еду за тридевять земель, за тридевять озер, в тридесятое царство за живой водой и молодильными яблоками.

— Ну, дитя мое милое, далеко же тебе ехать: живая вода и молодильные яблоки — у сильной богатырки девицы Синеглазки, она мне родная племянница. Не знаю, получишь ли ты добро…

— А ты, бабушка, дай свою голову моим могутным плечам, направь меня на ум-разум.

— Много молодцев проезживало, да не много вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня. Мой конь будет бойчее, довезет он тебя до моей середней сестры, она тебя научит.

Иван-царевич поутру встает ранехонько, умывается белешенько. Благодарит бабу-ягу за ночлег и поехал на ее коне.

Вдруг он и говорит коню:

— Стой! Перчатку обронил.

А конь отвечает:

— В кою пору ты говорил, я уже двести верст проскакал…

Едет Иван-царевич близко ли, далеко ли. День до ночи коротается. И завидел он впереди избушку на курьей ножке, об одном окошке.

— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.

Избушка повернулась к лесу задом, к нему передом. Вдруг слышно — конь заржал, и конь под Иваном-царевичем откликнулся.

Кони-то были одностадные. Услышала это баба-яга — еще старее той — и говорит:

— Приехала ко мне, видно, сестрица в гости.

И выходит на крыльцо:

— Фу-фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел.

А Иван-царевич ей:

— Ах ты, баба-яга, костяная нога, встречай гостя по платью, провожай по уму. Ты бы моего коня убрала, меня бы, добра молодца, дорожного человека, накормила, напоила и спать уложила…

Баба-яга это дело все справила — коня убрала, а Ивана-царевича накормила, напоила, на постелю уложила и стала спрашивать, кто он да откуда и куда путь держит.

— Я, бабушка, из такого-то царства, из такого-то государства, царский сын Иван-царевич. Еду за живой водой и молодильными яблоками к сильной богатырке, девице Синеглазке…

— Ну, дитя милое, не знаю, получишь ли ты добро.

Мудро тебе, мудро добраться до девицы Синеглазки!

— А ты, бабушка, дай свою голову моим могутным плечам, направь меня на ум-разум.

— Много молодцев проезживало, да не много вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня, поезжай к моей старшей сестре. Она лучше меня научит, что делать.

Вот Иван-царевич заночевал у этой старухи, поутру встает ранехонько, умывается белешенько. Благодарит бабу-ягу за ночлег и поехал на ее коне. А этот конь еще бойчей того.

Вдруг Иван-царевич говорит:

— Стой! Перчатку обронил.

А конь отвечает:

— В кою пору ты говорил, я уж триста верст проскакал…

Не скоро дело делается, скоро сказка сказывается. Едет Иван-царевич день до вечера — красна солнышка до закату. Наезжает на избушку на курьей ножке, об одном окошке.

— Избушка, избушка, обернись к лесу задом, ко мне передом! Мне не век вековать, а одну ночь ночевать.

Вдруг заржал конь, и под Иваном-царевичем конь откликнулся. Выходит на крыльцо баба-яга, старых лет, еще старее той. Поглядела — конь ее сестры, а седок чужестранный, молодец прекрасный…

Тут Иван-царевич вежливо ей поклонился и ночевать попросился. Делать нечего! Ночлега с собой не возят — ночлег каждому: и пешему и конному, и бедному и богатому.

Баба-яга все дело справила — коня убрала, а Ивана-царевича накормила, напоила и стала спрашивать, кто он да откуда и куда путь держит.

— Я, бабушка, такого-то царства, такого-то государства, царский сын Иван-царевич. Был у твоей младшей сестры, она послала к середней, а середняя к тебе послала. Дай свою голову моим могутным плечам, направь меня на ум-разум, как мне добыть у девицы Синеглазки живой воды и молодильных яблок.

— Так и быть, помогу я тебе, Иван-царевич. Девица

Синеглазка, моя племянница, — сильная и могучая богатырка. Вокруг ее царства — стена три сажени вышины, сажень толщины, у ворот стража — тридцать богатырей. Тебя и в ворота не пропустят. Надо тебе ехать в середину ночи, ехать на моем добром коне. Доедешь до стены — бей коня по бокам плетью нехлестаной. Конь через стену перескочит. Ты коня привяжи и иди в сад. Увидишь яблоню с молодильными яблоками, а под яблоней колодец. Три яблока сорви, а больше не бери. И зачерпни из колодца живой воды кувшинец о двенадцати рылец. Девица Синеглазка будет спать, ты в терем к ней не заходи, а садись на коня и бей его по крутым бокам. Он тебя через стену перенесет.

Иван-царевич не стал ночевать у этой старухи, а сел на ее доброго коня и поехал в ночное время. Этот конь поскакивает, мхи-болота перескакивает, реки, озера хвостом заметает.

Долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, доезжает Иван-царевич в середине ночи до высокой стены. У ворот стража спит — тридцать могучих богатырей Прижимает он своего доброго коня, бьет его плетью нехлестаной. Конь осерчал и перемахнул через стену. Слез Иван-царевич с коня, входит в сад и видит — стоит яблоня с серебряными листьями, золотыми яблоками, а под яблоней колодец. Иван-царевич сорвал три яблока, а больше не стал брать да зачерпнул из колодца живой воды кувшинец о двенадцати рылец. И захотелось ему самою увидать, сильную, могучую, богатырку, девицу Синеглазку.

Входит Иван-царевич в терем, а там спят — по одну сторону шесть полениц — девиц-богатырок и по другую сторону шесть, а посредине разметалась девица Синеглазка, спит, как сильный речной порог шумит.

Не стерпел Иван-царевич, приложился, поцеловал ее и вышел… Сел на доброго коня, а конь говорит ему человеческим голосом:

— Не послушался, ты, Иван-царевич, вошел в терем к девице Синеглазке. Теперь мне стены не перескочить.

Иван-царевич бьет коня плетью нехлестаной.

— Ах ты, конь, волчья сыть, травяной мешок, нам здесь не ночь ночевать, а голову потерять!

Осерчал конь пуще прежнего и перемахнул через стену, да задел об нее одной подковой — на стене струны запели и колокола зазвонили.

Девица Синеглазка проснулась да увидала покражу:

— Вставайте, у нас покража большая!

Велела она оседлать своего богатырского коня и кинулась с двенадцатью поленицами в погоню за Иваном-царевичем.

Гонит Иван-царевич во всю прыть лошадиную, а девица Синеглазка гонит за ним. Доезжает он до старшей бабы-яги, а у нее уже конь выведенный, готовый. Он — со своего коня да на этого и опять вперед погнал… Иван то царевич за дверь, а девица Синеглазка — в дверь и спрашивает у бабы-яги:

— Бабушка, здесь зверь не прорыскивал ли?

— Нет, дитятко.

— Бабушка, здесь молодец не проезживал ли?

— Нет, дитятко. А ты с пути-дороги поешь молочка.

— Поела бы я, бабушка, да долго корову доить.

— Что ты, дитятко, живо справлюсь…

Пошла баба-яга доить корову — доит, не торопится. Поела девица Синеглазка молочка и опять погнала за Иваном-царевичем.

Доезжает Иван-царевич до середней бабы-яги, коня сменил и опять погнал. Он — за дверь, а девица Синеглазка — в дверь:

— Бабушка, не проскакивал ли зверь, не проезжал ли добрый молодец?

— Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги поела блинков.

— Да ты долго печь будешь.

— Что ты, дитятко, живо справлю…

Напекла баба-яга блинков — печет, не торопится. Девица Синеглазка поела и опять погнала за Иваном-царевичем.

Он доезжает до младшей бабы-яги, слез с коня, сел на своего коня богатырского и опять погнал. Он — за дверь, девица Синеглазка — в дверь и спрашивает у бабы-яги, не проезжал ли добрый молодец.

— Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги в баньке попарилась.

— Да ты долго топить будешь.

— Что ты, дитятко, живо справлю…

Истопила баба-яга баньку, все изготовила. Девица Синеглазка попарилась, обкатилась и опять погнала в сугон. Конь ее с горки на горку поскакивает, реки, озера хвостом заметает. Стала она Ивана-царевича настигать.

Он видит за собой погоню: двенадцать богатырок с тринадцатой — девицей Синеглазкой — ладят на него наехать, с плеч голову снять. Стал он коня приостанавливать, девица Синеглазка наскакивает и кричит ему:

— Что ж ты, вор, без спросу из моего колодца пил да колодец не прикрыл!

А он ей:

— Что ж, давай разъедемся на три прыжка лошадиных, давай силу пробовать.

Тут Иван-царевич и девица Синеглазка заскакали на три прыжка лошадиных, брали палицы боевые, копья долгомерные, сабельки острые. И съезжались три раза, палицы поломали, копья-сабли исщербили — не могли друг друга с коня сбить. Незачем стало им на добрых конях разъезжаться, соскочили они с коней и схватились в охапочку.

Боролись с утра до вечера — красна солнышка до закату. У Ивана-царевича резва ножка подвернулась, упал он на сыру землю. Девица Синеглазка стала коленкой на его белу грудь и вытаскивает кинжалище булатный — пороть ему белу грудь. Иван-царевич и говорит ей:

— Не губи ты меня, девица Синеглазка, лучше возьми за белые руки, подними со сырой земли, поцелуй в уста сахарные.

Тут девица Синеглазка подняла Ивана-царевича со сырой земли и поцеловала в уста сахарные. И раскинули они шатер в чистом поле, на широком раздолье, на зеленых лугах. Тут они гуляли три дня и три ночи. Здесь они и обручились и перстнями обменялись.

Девица Синеглазка ему говорит:

— Я поеду домой — и ты поезжай домой, да смотри никуда не сворачивай… Через три года жди меня в своем царстве.

Сели они на коней и разъехались… Долго ли, коротко ли, не скоро дело делается, скоро сказка сказывается, — доезжает Иван-царевич до росстаней, до трех дорог, где плита-камень, и думает:

«Вот нехорошо! Домой еду, а братья мои пропадают без вести».

И не послушался он девицы Синеглазки, своротил на ту дорогу, где женатому быть… И наезжает на терем под золотой крышей. Тут под Иваном-царевичем конь заржал, и братьевы кони откликнулись. Кони-то были одностадные…

Иван-царевич взошел на крыльцо, стукнул кольцом — маковки на тереме зашатались, оконницы покривились. Выбегает прекрасная девица.

— Ах, Иван-царевич, давно я тебя поджидаю! Иди со мной хлеба-соли откушать и спать-почивать.

Повела его в терем и стала потчевать. Иван-царевич, не столько ест, сколько под стол кидает, не столько пьет, сколько под стол льет. Повела его прекрасная девица в спальню:

— Ложись, Иван-царевич, спать-почивать.

А Иван-царевич столкнул ее на кровать, живо кровать повернул, девица и полетела в подполье, в яму глубокую.

Иван-царевич наклонился над ямой и кричит:

— Кто там живой?

А из ямы отвечают:

— Федор-царевич да Василий-царевич.

Он их из ямы вынул — они лицом черны, землей уж стали порастать. Иван-царевич умыл братьев живой водой — стали они опять прежними.

Сели они на коней и поехали… Долго ли, коротко ли, доехали до росстаней. Иван-царевич и говорит братьям:

— Покараульте моего коня, а я лягу отдохну.

Лег он на шелковую траву и богатырским сном заснул. А Федор-царевич и говорит Василию-царевичу:

— Вернемся мы без живой воды, без молодильных яблок — будет нам мало чести, нас отец пошлет гусей пасти.

Василий-царевич отвечает:

— Давай Ивана-царевича в пропасть спустим, а эти вещи возьмем и отцу в руки отдадим.

Вот они у него из-за пазухи вынули молодильные яблоки и кувшин с живой водой, а его взяли и бросили в пропасть. Иван-царевич летел туда три дня и три ночи.

Упал Иван-царевич на самое взморье, опамятовался и видит — только небо и вода, и под старым дубом у моря птенцы пищат — бьет их погода.

Иван-царевич снял с себя кафтан и птенцов покрыл. а сам укрылся под дуб.

Унялась погода, летит большая птица Нагай. Прилетела, под дуб села и спрашивает птенцов:

— Детушки мои милые, не убила ли вас погодушка-ненастье?

— Не кричи, мать, нас сберег русский человек, своим кафтаном укрыл.

Птица Нагай спрашивает Ивана-царевича:

— Для чего ты сюда попал, милый человек?

— Меня родные братья в пропасть бросили за молодильные яблоки да за живую воду.

— Ты моих детей сберег, спрашивай у меня, чего хочешь: злата ли, серебра ли, камня ли драгоценного.

— Ничего, Нагай-птица, мне не надо: ни злата, ни серебра, ни камня драгоценного. А нельзя ли мне попасть в родную сторону?

Нагай-птица ему отвечает:

— Достань мне два чана — пудов по двенадцати — мяса.

Вот Иван-царевич настрелял на взморье гусей, лебедей, в два чана поклал, поставил один чан Нагай-птице на правое плечо, а другой чан — на левое, сам сел ей на хребет. Стал птицу Нагай кормить, она поднялась и летит в вышину.

Она летит, а он ей подает да подает… Долго ли, коротко ли так летели, скормил Иван-царевич оба чана. А птица Нагай опять оборачивается. Он взял нож, отрезал у себя кусок с ноги и Нагай-птице подал. Она летит, летит и опять оборачивается. Он с другой ноги срезал мясо и подал. Вот уже недалеко лететь осталось. Нагай-птица опять оборачивается. Он с груди у себя мясо срезал и ей подал.

Тут Нагай-птица донесла Ивана-царевича до родной стороны.

— Хорошо ты кормил меня всю дорогу, но слаще последнего кусочка отродясь не едала.

Иван-царевич ей и показывает раны. Нагай-птица рыгнула, три куска вырыгнула:

— Приставь на место.

Иван-царевич приставил — мясо и приросло к костям.

— Теперь слезай с меня, Иван-царевич, я домой полечу.

Поднялась Нагай-птица в вышину, а Иван-царевич пошел путем-дорогой на родную сторону.

Пришел он в столицу и узнает, что Федор-царевич и Василий-царевич привезли отцу живой воды и молодильных яблок и царь исцелился: по-прежнему стал здоровьем крепок и глазами зорок.

Не пошел Иван-царевич к отцу, к матери, а собрал он пьяниц, кабацкой голи и давай гулять по кабакам.

В ту пору за тридевять земель, в тридесятом царстве сильная богатырка Синеглазка родила двух сыновей. Они растут не по дням, а по часам. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — прошло три года. Синеглазка взяла сыновей, собрала войско и пошла искать Ивана-царевича.

Пришла она в его царство и в чистом поле, в широком раздолье, на зеленых лугах раскинула шатер белополотняный. От шатра дорогу устелила сукнами цветными. И посылает в столицу царю сказать:

— Царь, отдай царевича. Не отдашь, — все царство потопчу, пожгу, тебя в полон возьму.

Царь испугался и посылает старшего — Федорацаревича. Идет Федор-царевич по цветным сукнам, подходит к шатру белополотняному. Выбегают два мальчика:

— Матушка, матушка, это не наш ли батюшка идет?

— Нет, детушки, это ваш дяденька.

— А что прикажешь с ним делать?

— А вы, детушки, угостите его хорошенько.

Тут эти двое пареньков взяли трости и давай хлестать Федора-царевича пониже спины. Били, били, он едва ноги унес.

А Синеглазка опять посылает к царю:

— Отдай царевича…

Пуще испугался царь и посылает середнего — Василия-царевича. Он приходит к шатру. Выбегают два мальчика:

— Матушка, матушка, это не наш ли батюшка идет?

— Нет, детушки, это ваш дяденька. Угостите его хорошенько.

Двое пареньков опять давай дядю тростями чесать. Били, били, Василий-царевич едва ноги унес.

А Синеглазка в третий раз посылает к царю:

— Ступайте, ищите третьего сынка, Ивана-царевича. Не найдете — все царство потопчу, пожгу.

Царь еще пуще испугался, посылает за Федором-царевичем и Василием-царевичем, велит им найти брата, Ивана-царевича. Тут братья упали отцу в ноги и во всем повинились: как у сонного Ивана-царевича взяли живую воду и молодильные яблоки, а самого бросили в пропасть.

Услышал это царь и залился слезами. А в ту пору Иван-царевич сам идет к Синеглазке, и с ним идет голь кабацкая. Они под ногами сукна рвут и в стороны мечут.

Подходит он к белополотняному шатру. Выбегают два мальчика:

— Матушка, матушка, к нам какой-то пьяница идет с голью кабацкой!

А Синеглазка им:

— Возьмите его за белые руки, ведите в шатер. Это ваш родной батюшка. Он безвинно три года страдал.

Тут Ивана-царевича взяли за белые руки, ввели в шатер. Синеглазка его умыла и причесала, одежу на нем сменила и спать уложила. А голи кабацкой по стаканчику поднесла, и они домой отправились.

На другой день Синеглазка и Иван-царевич приехали во дворец. Тут начался пир на весь мир — честным пирком да и за свадебку. Федору-царевичу и Василию-царевичу мало было чести, прогнали их со двора — ночевать где ночь, где две, а третью и ночевать негде…

Иван-царевич не остался здесь, а уехал с Синеглазкой в ее девичье царство.

Тут и сказке конец.

_______