Э. Бовине. Клод-Виктор Перрен
Этого наполеоновского маршала от других отличает уже то обстоятельство, что он единственный известен всем не по фамилии (Перрен), а по имени. Причиной стало значение этого имени, которое, в буквальном переводе с латинского языка, означает «Победитель». Именно так и стал представляться и подписываться этот человек. Вероятно, вы догадались, что речь пойдёт о маршале Викторе, который в армии имел любопытное прозвище Beau Soleil – буквально «Прекрасное Солнце». Впрочем, предлагается другой, более ироничный и верный вариант перевода – что-то вроде «Красно Солнышко»: так рядового, а потом – сержанта Клода-Виктора сослуживцы прозвали всего лишь за красный цвет его лица. И самому Перрену это прозвище не нравилось.
Юность героя
Наш герой родился 7 декабря 1764 года в городе Ламарш в семье почтенного нотариуса.
Бюст маршала Виктора, город Ламарш
При рождении ему было дано имя Клод-Виктор. Мальчик с раннего возраста проявлял интерес к военному делу. Родители были не в восторге, но в 1781 году он всё же поступил в артиллерийский полк, расквартированный в Гренобле, где уже служил его старший брат. Правда, вакантной оказалась лишь должность барабанщика, но Виктор согласился и на неё. Любопытно, что, согласно преданию, по пути в полк юноше встретился не узнанный им Людовик XVI, который, немного поговорив, пожелал ему удачи в службе (короля будто бы узнали попутчики будущего маршала).
Как вы помните из статьи Луи-Никола Даву. Непобедимый маршал Бонапарта, после известия о падении Бастилии, два будущих маршала, а тогда – сержант Виктор и лейтенант Даву оказались в составе делегации, отправленной в Париж для заявления о приверженности своего полка идеалам революции.
В 1791 году Клод-Виктор, поддавшись уговорам матери, вышел в отставку. Он поселился в Валансе и устроился на работу в уголовный суд местного муниципалитета. Тогда же Клод-Виктор познакомился с дочерью своего начальника – Жанной Жозефиной Мюге. На ней он и женился – 16 мая 1791 года. Но уже в октябре того же года Виктор поступил волонтером в Третий батальон департамента Дром.
Начало службы в республиканской армии
Воевать Клод-Виктор начал в Альпах – против войск Первой антифранцузской коалиции. В республиканской армии дела у него пошли значительно успешнее, чем в королевской: через год мы видим его подполковником и командиром батальона.
Жорж Руже. Подполковник Клод-Виктор Перрен, 1792 г.
В этой должности он и отправляется под Тулон. Здесь Виктор впервые встретился с капитаном Бонапартом, составившим план штурма Тулона. Ключом к Тулону, по мнению Бонапарта, был мыс Кэр: его захват позволял обстреливать британский флот, который после этого был бы вынужден уйти с тулонского рейда (именно так и случилось). В ночь на 17 декабря во время атаки на важный форт «Малый Гибралтар» ранения получили и Бонапарт, и Виктор.
Форт Малый Гибралтар. Фото: randojp.free.fr
Рана Виктора (картечью в живот) была столь тяжела, что мало кто надеялся на его возвращение в строй. Тем не менее 20 декабря 1793 года он получил повышение – чин бригадного генерала. Одновременно с ним генералом становится и Бонапарт. Позже Наполеон напишет о Викторе:
«Это человек надежный… которому я доверял.»
Войны в Италии
В следующий раз Виктор и Бонапарт встретились во время знаменитой Итальянской кампании 1796-1797 гг. Виктор тогда возглавлял 57-ую полубригаду, которая участвовала в сражениях при Лоди, Дего, Риволи. В бою у Ла Фавориты, имевшем большое значение в захвате Мантуи, 57-я полубригада штыками опрокинула линию австрийцев, и в армии её стали называть «Грозной». А Виктор после этого был повышен до звания дивизионного генерала.
В 1799 году Виктор уже командует дивизией, которая сражается против русско-австрийских войск, возглавляемых Суворовым. Вначале под командованием генерала Макдональда Виктор принимает участие в трехдневном сражении при Требии. Затем была битва у Нови, которую у французов начинал генерал Жубер (убитый в самом начале сражения), а заканчивал – Моро. Оба эти сражения, как вы помните, закончились поражением французской армии.
Вернувшись во Францию, Клод-Виктор был назначен комендантом Нанта.
Во время Итальянской кампании 1800 года он отличился в сражении у Монтебелло. Здесь Ланн, имея под командованием всего 8 тысяч бойцов, вступил в бой с 18-тысячным австрийским корпусом генерала Отта. Виктор с 5 тысячным отрядом обошёл один из флангов австрийцев, что и принесло французам победу. Отт с большими потерями отошёл к Алессандрии.
Затем была знаменитая битва при Маренго (14 июня 1800 года), в которой австрийская армия генерала Меласа едва не опрокинула французские войска. Первый удар австрийцев пришёлся по дивизиям Гардана и Шамборлака, входившим в корпус Виктора. Некоторое время они держались, потом начали медленно отступать, и Наполеон отправил на помощь части Мюрата и Ланна. В это время около 2000 австрийских кавалеристов генерала Пилати, переправившись через ручей, стали рубить французских пехотинцев, но были отогнаны конными полками Келлермана. Солдаты генерала Отта под картечным огнём навели мосты через ручей и ворвались в Маренго, вытеснив оттуда 44-ую полубригаду французов. Бонапарт ввёл в бой последние резервы – консульскую гвардию и дивизию Монье. Изменить ситуацию они не смогли, и французы уже были близки к поражению. Командующему австрийской армией, Михаэлю Фридриху Бенедикту Меласу, было уже 70 лет, к тому же он получил лёгкое ранение случайной пулей. Отправив в Вену известие о победе, он покинул поле боя, передав командование начальнику штаба – генералу Заху. В это время подошла дивизия Дезе – около 6 тысяч человек. Оценив ситуацию, 31-летний генерал сказал тогда:
«Первое сражение проиграно. Но еще есть время выиграть второе.»
Удар его дивизии коренным образом изменил ход битвы. Но не бездействовали и другие генералы Бонапарта. Кавалеристы Келлермана в это время опрокинули эскадроны австрийских драгун. Ланн, перегруппировав свои силы, ударил по центру, Мармон поддержал его атаку картечными ударами 12 выдвинутых вперёд артиллерийских орудий. Австрийцы бежали до Алессандрии. А генерал Дезе погиб в самом начале атаки своей дивизии.
Генерал Луи Шарль Антуан Дезе на гравюре Р. Лефевра
«Затишье перед бурей»
В 1801 году, после заключения Амьенского мирного договора, Виктор был назначен на должность посла в Дании.
В 1802 году он развёлся с первой женой, а 1803-м – заключил брак с голландкой Вильгельминой Юлианой Восх ван Авесаат. Позже она стала придворной дамой императрицы Жозефины.
Кампании 1806-1807 гг.
В армию генерал Клод-Виктор Перрен вернулся в 1806 году. Он был назначен начальником штаба V корпуса и получил тяжёлое ранение в сражении у Йены. В январе 1807 г. Виктор получил приказ сформировать X корпус, который должен был осаждать Данциг. Но по пути в Штеттин (буквально за несколько дней до битвы у Прейсиш-Эйлау) попал в плен вместе с адъютантом и ординарцем – был окружён неожиданно появившимися прусскими кавалеристами. В результате французские войска под Данцигом возглавил маршал Лефевр. А Виктора 8 марта 1807 года обменяли на генерала Блюхера, который был взят в плен у Любека в 1806 году.
Обмен Виктора на Блюхера
А затем Виктору представился шанс отличиться, которым он прекрасно воспользовался. Вернувшийся из плена генерал получил под командование I корпус, заменив раненого маршала Бернадота. В решающем сражении той войны под Фридландом Виктор удачно поддержал движение корпуса Нея, атаковавшего левый фланг русской армии. Успех принесло смелое решение выдвинуть вперёд артиллерию корпуса, которая с расстояния 200 шагов буквально расстреливала колонны противника. Под артиллерийским прикрытием войска Виктора и Нея сумели продолжить наступление и ворваться в горящий Фридланд. В результате, в июле 1807 года Виктор получил звание маршала.
Антуан-Жан Гро. Портрет маршала Виктора
Это решение императора, кстати, вызвало неудовольствие у некоторых людей из его близкого окружения, которые считали, что есть и более достойные кандидатуры. Тем более что корпус Виктора был известен своей недисциплинированностью, и даже сам маршал признал в одном из писем к Бонапарту:
«Дух неповиновения растет, несмотря на усилия офицеров поддерживать дисциплину. В результате, в строю находится чуть более четверти солдат. Остальные рассеялись в ходе кампании и творят ужасы, которые превосходят все, что только можно вообразить.»
После окончания этой кампании, по пути из Польши солдаты корпуса Виктора в 1808 году «прославились» своими бесчинствами в Майнце, не только ограбив ряд лавок и домов, но и убив несколько горожан. В таком поведении солдат обвиняли Виктора, считая его недостаточно требовательным командиром, неспособным поддерживать среди своих подчинённых элементарную дисциплину.
Однако Наполеон своего мнения не изменил, а в 1808 году дал Виктору ещё и титул герцога Беллуно (Belluno).
Недоброжелатели, кстати, вспомнив солдатское прозвище маршала, придумали довольно удачный каламбур, уверяя, что император на самом деле «понизил Виктора в звании»: мол, раньше его звали Beau Soleil, а теперь – Belle Lune (то есть был «Красным Солнцем», стал «Красивым Месяцем»).
Виктор в Испании
В 1808 году Виктор получил назначение в Испанию, где вначале действовал неудачно. Так, получив после битвы у Панкорбо приказ преследовать вражескую армию Блейка, он растянул свои войска и поставил под контрудар дивизию генерала Виллата. За это он удостоился выговора, который от имени Наполеона передал ему Бертье:
«Его Величество крайне недоволен, что вы оставили генерала Вилатта одного сражаться с противником, не придя к нему на помощь; ваша вина усугубляется тем, что вы знали об аналогичной ошибке, сделанной маршалом Лефевром, оставив вашу одну дивизию без прикрытия.»
Через 5 дней Виктор исправил свою ошибку, разгромив центр армии Блейка в бою у Эспиносы.
В мае 1809 года в битве при Меделине Виктору удалось разбить армию генерала Куэсте.
В битве при Чиклане (5 марта 1811 года) Виктор отразил атаку англичан, пытавшихся деблокировать Кадис.
А вот бой при Баросе оказался для Виктора неудачным: потерпел поражение в столкновении с войсками генерала Грэхема.
1812 год
Летом 1812 года Виктор возглавил IX корпус Великой армии. Однако в бой вступить ему пришлось лишь на последнем этапе той кампании – при отступлении от Москвы. Ему было приказано занять Полоцк, в котором в тот момент находились войска Витгенштейна. В ожесточённом бою солдаты Виктора смогли захватить лишь деревню Смольная, из которой они скоро были выбиты и вынуждены были отступить к Черее.
Между тем остатки Великой армии двигались к Борисову, где находился мост через Березину. Сюда же пришли войска Чичагова, которым 22 ноября удалось выбить из Борисова польские части Домбровского. Таким образом, Великая армия Бонапарта оказалась в мешке: путь вперёд ей преграждала армия Чичагова, сзади и с флангов накатывала армия Кутузова, с севера надвигались войска Витгенштейна.
В районе Студенок кавалеристами из корпуса Удино был найден брод, и саперы стали наводить мосты. IX корпус Виктора получил приказ сдерживать продвижение Витгенштейна. Части Нея и Удино в это время, переправившись на другой берег, приняли на себя удар армии Чичагова.
Британский историк Дэвид Чандлер считал главными героями Березины с французской стороны трех человек. Это маршал Никола-Шарль Удино, подчинённые которого нашли место для переправы, а потом – защищали её от армии Чичагова.
Река Березина около Студенки в ночь 25 ноября. Рисунок из походного журнала гренадера Пильса
Памятник Удино на площади Реджо города Bar le Duc
Генерал Жан-Батист Эбле, руководивший наведением мостов через Березину (он умер от переохлаждения и истощения 31 декабря 1812 года).
Бюст генерала Эбле в Сен-Жан-Рорбахе
Лоуренс Альма-Тадема. «Понтонеры генерала Эбле»
И маршал Виктор, сражавшийся против Витгенштейна.
H. Rousseau. Маршал Виктор
«Славные дела и подвиги маршала Виктора», гравюра Л.Ф. Шарона по оригиналу П. Мартине, 1823 г.
В Молодечно Мишель Ней попросил Виктора, у которого ещё сохранялся достаточно сильный отряд, занять его место в арьергарде. Однако Виктор ночью втайне от всех увёл своих людей, чего Ней ему никогда не простил.
Последние сражения маршала Виктора
В 1813 году Виктор участвовал в битвах при Дрездене и Лейпциге. Закончилась та кампания уходом французских войск из Германии. Война вступала в последнюю стадию. В 1814 году, несмотря на явное превосходство сил антифранцузской коалиции, Наполеон нанёс союзникам ряд поражений. Однако его маршалы уже не верили в победу. Характерный случай произошёл в городе Люневиль, где Виктор, в ответ на просьбу мэра об эвакуации раненых, ответил ему:
«Не все ли равно, где их захватят враги – здесь или в другом месте. Так или иначе, всем нам конец.»
Получив приказ Наполеона о захвате важного моста в Монтеро, Виктор двинулся к нему слишком медленно и даже остановился на ночь в Вильнёве, хотя до цели оставалось всего несколько миль. В результате мост был занят союзниками, что привело императора в ярость. Мост пришлось теперь брать с боем, который продолжался 6 часов, и в котором погиб зять Виктора – генерал Шато. После этого Наполеон отстранил Виктора от командования корпусом, который теперь возглавил генерал Жерар. Виктора же, немного остыв, Бонапарт поставил во главе двух гвардейских дивизий.
Последним для этого маршала стало сражение у Краона, где Виктор был ранен и выбыл из строя.
Маршал Виктор на службе Бурбонам
После отречения Наполеона от престола (6 апреля 1814 года) и воцарения Людовика XVIII, Виктор принёс ему присягу на верность, получив в качестве благодарности титул пэра и должность командующего войсками в Мезьере. Виктор остался верен королю и после высадки Наполеона в бухте Жуан 1 марта 1815 года. Он даже писал антибонапартистские прокламации, а потом сопровождал Людовика XVIII до Гента. Правда, оттуда он вернулся во Францию, но Наполеона поддержать отказался, и 10 апреля был исключён из списка маршалов.
После поражения Наполеона и возвращения Бурбонов, Виктор оказался одним из немногих сторонников репрессий и, как говорят, способствовал аресту ряда прежних знакомых, поддержавших императора во время его «Ста дней». Он вошёл в число судей маршала Нея и голосовал за казнь этого маршала. Людовик отблагодарил его, назначив генералом Королевской гвардии.
В 1821 году Виктор достиг вершины своей карьеры, получив пост военного министра Франции. Этой должности он лишился в 1823 году. Причиной стал скандал, вызванный исчезновением из казны 22 миллионов франков, выделенных для войны в Испании (французская армия участвовала в подавлении революции в этой стране и восстановлении на престоле короля Фердинанда VII). Виновным в растрате был признан знаменитый ещё со времён революции финансист Уврар, который был отправлен в тюрьму. Подозреваемому в соучастии Виктору пришлось уйти в отставку.
Карл X, последний король из династии Бурбонов, сделал Виктора членом Высшего военного совета Франции.
Последние годы жизни Клода-Виктора Перрена
После окончательного падения династии Бурбонов в 1830 году, Виктор новому монарху присягать не стал, и полностью отошёл от светской и общественной жизни. Отказался он даже от участия в церемонии захоронения останков Наполеона в Доме инвалидов, которое состоялось 15 декабря 1840 года. Единственное, к чему он оказался неравнодушен – так это творчество известного фальсификатора Александра Дюма (Старшего). Возмущённый наглым искажением исторических фактов (некоторые из которых касались и самого Виктора) он даже написал мемуары о событиях 1792-1796 гг.
Клод-Виктор Перрен, почти забытый всеми, умер в 1841 году в возрасте 76 лет и был похоронен на кладбище Пер-Лашез.
Могила маршала Виктора на кладбище Пер-Лашез
Рональд Делдерфилд в своей работе «Маршалы Наполеона» написал:
«Быть может, кто-нибудь и оплакивал его, но, даже если это и было так, сведений об этом не сохранилось.»
Марина Абрамович — сербская художница, прославившаяся перформансами, исследующими отношения между художником и зрителем. Писательница Ольга Брейнингер провела неделю в Marina Abramovic Institute, изучая метод художницы и ведя подробный дневник о своем опыте. Публикуем ее рассказ о жизни Марины Абрамович и (курсивом) фрагменты этих дневников.
Марина Абрамович не чувствует боли?
«Во всех перформансах Марины есть элемент боли. Преодоление этой боли — часть перформанса», — говорит наш куратор Линси и исчезает. Точнее, просто уходит — но мы ее не видим, мы только слышим голос, дыхание, а потом их не становится, Линси не становится, и почти сразу наступает боль.
Я считаю секунды и стараюсь медленно дышать. Группа разбита на пары, я сижу напротив Иана, мы смотрим друг другу в глаза, нам нельзя моргать, нельзя шевелиться, нельзя отводить взгляд, нужно дышать осторожно, отвлекаться как можно меньше, а как можно больше — присутствовать. Они постоянно напоминают нам, что это самое важное — быть present.
Как Марина Абрамович во время своего самого знаменитого перформанса «The Artist Is Present», «В присутствии художника», когда она девяносто два дня подряд по восемь часов смотрела людям в глаза в Музее современного искусства Нью-Йорка — спокойная, застывшая в одной позе, почти никаких движений. В конце дня Марина вставала со стула, медленно, будто в полусне, а потом ложилась на пол, сворачиваясь, как цветочный бутон, закрывающийся к ночи, утопая в лепестках сложносочиненного длинного платья. Она казалась осунувшейся, черная коса превращалась в траурную рамку у лица; было во всем этом странное волшебство, и я перематывала снова и снова, думая: но ведь это несложно — просто сидеть и смотреть?
Мы все думали, что это легче легкого — сидеть и смотреть друг другу в глаза. Все улыбались, рассаживаясь по парам, на лицах — уверенное выражение, у меня, наверное, тоже. Минуты через три-четыре все меняется. Краем глаза я отмечаю движение: кто‑то встает со своего стула, в голосе слышны слезы. «I’m sorry, I can’t do this now. I just can’tПростите, я не могу. Просто не могу.». Я узнаю Марию — c удивлением, она ведь казалась самой вовлеченной, старательной. Когда я увидела ее на площадке потом, она улыбнулась неловко и отвернулась, как будто ей было стыдно за то, что не смогла. Но мне кажется, ей пришлось остановиться потому, что она больше всех верила в эту магию, верила как‑то безусловно, как ребенок. В какой‑то из дней все мы поверили в то, что метод работает.
Если всю жизнь играешь с болью, то, наверное, не боишься ее и чувствуешь не так сильно, как обычные люди. Так я всегда думала про Абрамович. В конце концов, это ведь она подростком, возненавидев свой нос, как‑то раз рассовала по карманам вырезанные из журнала портреты Брижитт Бардо, отправилась в спальню родителей, встала напротив большой деревянной кровати и принялась быстро-быстро кружиться на месте. План был простым, кровавым и амбициозным: довести себя до головокружения, упасть и в падении удариться о край кровати так, чтобы сломать себе нос. А в больнице показать врачам картинки с Бардо и попросить сделать такой же нос. Конечно, она не боится боли. (Сломать нос Абрамович все-таки не удалось. Вместо этого она рассекла щеку, получила пару затрещин от матери, а годы спустя написала, что рада той неудаче — ведь с носом Брижитт Бардо ее лицо «было бы катастрофой».)
Марина Абрамович и боль — их даже собирать в одно предложение неловко. Она резала себе пальцы в странной версии игры в ножички в первом публичном перформансе «Ритм 10». Едва не сгорела заживо внутри пылающей деревянной звезды в «Ритме 5» и была разочарована тем, что потеряла сознание: «Я была очень зла, потому что я поняла, что возможности тела ограничены». Словно в отместку себе в «Ритме 4» приняла на сцене таблетки от кататонии — и, наконец, добилась своей цели: даже полностью потеряв контроль над телом, сотрясавшимся от спровоцированных лекарством судорог, она оставалась в сознании все это время, а затем приняла таблетки от шизофрении, дающие противоположный эффект. В «Губах Томаса» она хлестала себя плетью, вырезала на животе пятиконечную звезду и распяла себя на кресте изо льда.
Зная все это, сложно поверить, что Абрамович всегда боялась крови.
Может быть, из‑за частых побоев матери, заканчивавшихся расквашенным носом. Может, из‑за того, что она прожила три месяца с непрекращающимся кровотечением после того, как у нее выпал первый молочный зуб. Может быть, из‑за того, что три месяца спустя родители все-таки отвели ее в больницу, а забрали через год, потому что у Марины обнаружилось заболевание крови.
А еще, описывая свои перформансы, она всегда пишет о боли. О боли и о том моменте, когда боль перестает существовать.
«Ритм 0»
В 1974 году, в неапольской галерее Студио Морра Марина Абрамович вышла к посетителям, с головы до ног одетая в черное. На столе перед ней были разложены 72 предмета — от флакона духов, помады, пера, колокольчика и шляпы-котелка до заряженного пистолета, ножниц, булавки и разделочного ножа. И записка — инструкция к перформансу.
«Ритм 0»
Инструкции
На столе находятся 72 предмета, которые вы можете использовать в отношении меня любым образом, каким захотите.
Перформанс
Я объект.
На это время я принимаю на себя полную ответственность за происходящее.
Длительность: 6 часов (с 8 вечера до 2 ночи)
1974
Студио Морра, Неаполь
Начало было мирным. Осторожным. Зрители перебирали вещи на столе, аккуратно касались Марины. Кто‑то провел по ее коже розовым бутоном, мягко, чтобы не поранить шипами. Кто‑то поднял ей руки — Марина отзывалась, как кукла: пока шел перформанс, ее тело принадлежало зрителям. Кто‑то поцеловал ее. Не прошло и двух часов, как любопытство сменилось агрессией. С Марины сорвали всю одежду. Кто‑то сделал глубокий порез на шее Марины, чтобы попробовать на вкус ее кровь. В тело втыкали шипы, над ней издевались, кололи булавками, обливали водой, наконец кто‑то приставил к ее виску пистолет, и разразилась драка: половина посетителей галереи хотела, чтобы выстрел прозвучал, половина была против.
Через несколько минут я начала плакать, и слезы заливали все лицо. Из‑за контактных линз казалось, что у меня в глазах песок, я перестала видеть Иана, все стало расплываться, и меня перебрасывало из одной оптической иллюзии в другую. Лицо Иана стало меняться: я видела маску, свет был и не был, все кружилось, еще несколько минут, и задеревенело тело, заболело сразу все, мне никогда так не хотелось повести плечами или хотя бы пошевелить пальцами. Я увидела, что у него тоже текут слезы, а руки дрожат, но потом я вспомнила, что нам нужно смотреть в одну точку на лице, не переставая, потому что когда нарушается зрительный контакт, нарушается доверие между партнерами. По лицу Иана гуляли тени и свет, мир сузился до нас двоих, я забыла обо всех остальных людях, с которыми делила голод, молчание и боль все эти дни. А потом (не знаю, когда именно я это заметила) боль исчезла. Я больше не плакала. Я смотрела на Иана не моргая, это было легко. Когда Линси вернулась с «You can stop now»«Можете закончить»., я взяла Иана за руки, мы еще сидели так несколько секунд, все еще смотря друг на друга, но теперь уже с улыбкой, и моргать было можно. Разминаясь в проходе между стульями, я заметила, что он так и не поднялся, продолжал сидеть как сидел. Все выглядели изнеможенными. Тедди лежал на полу, закрыв глаза, Джозефина — на спине, закинув ноги на стул. Я думала, что к последнему дню воркшопа буду умирать — совсем или почти, но сейчас я была счастлива и, поймав на себе лучи солнца, я стала танцевать. Никто не смотрел на меня, потому что сил оставалось только смотреть на себя. Не понимаю, что случилось со мной, но у меня было полно энергии, весь день дался легко; я хочу больше, я больше не боюсь. Линси сказала, что я выгляжу как другой человек.
Когда владельцы галереи объявили перформанс законченным, Абрамович впервые подняла на зрителей глаза — и те, кто еще несколько минут назад легко причиняли ей боль, стали один за другим покидать зал, стараясь не встречаться с ней взглядом.
Может быть, именно тогда у Марины появился этот тяжелый взгляд. Взгляд Марины Абрамович. Взгляд, способный менять других людей. Проснувшись на следующее утро, она обнаружила у себя седую прядь. «В этот момент я поняла — публика может убить», — напишет она позже.
Искусство — это процесс
К искусству перформанса Марину Абрамович привели мигрени и сожженный холст.
Мигрени преследовали ее с юности. «Я лежала в постели в агонии, изредка выбегая в ванную, чтобы выблевать и опорожнить кишечник одновременно. От этого боль только усиливалась», — так она описала их в автобиографии. Марина приучила себя часами лежать неподвижно, прислушиваясь к своему телу и находя позы, в которых боль хотя бы немного ослабевала. Это были ее первые победы над болью и страхом.
Первый день воркшопа, а я уже схожу с ума. Во время знакомства мне хотелось взять рюкзак, тихонечко всем помахать и уйти, не прерывая ничьих разговоров. Здесь все, что мне противоположно, противно: непонимание времени, необходимость жить, постоянно быть вместе с кем‑то, невозможность спрятаться в своей комнате (комната есть, прятаться нельзя), ледяной пруд завтра утром и каждое утро после этого, ледяные ноги под одеялом прямо сейчас.
В четырнадцать лет Марина попросила отца купить ей масляные краски — она захотела научиться рисовать. (И, кстати, начинала свою художественную карьеру именно с картин: училась академической живописи в Академии художеств, на заказ писала портреты родственников и натюрморты, подписывая все свои полотна синими буквами: «Марина».)
Первый урок ей дал друг отца, художник Фило Филипович. Он бросил холст на пол, налил на него клея, насыпал песка, положил две краски, черную и золотую. А затем поджег холст, сказал Марине, что это закат, и ушел. Первый урок рисования оказался и первым уроком перформанса: Марина увидела, что важен не результат, а процесс, что художник важнее артефакта, что искусство существует не во времени, а в моменте. Именно эти идеи и лягут в основу метода Абрамович — но намного позже, десятилетия спустя.
Весь третий день мы считали рис и чечевицу. Когда Паола с Линси позвали нас в домик для встреч, столы были накрыты белыми скатертями, на каждой — горка риса, смешанного с чечевицей. Нужно было разделить их и пересчитать зерна. Первые два часа мне почему‑то было весело и интересно, проснулся азарт. Потом я увидела, как медленно растут белая и черная горстки — рис слева, чечевица справа — как почти не убывает пестрая гора посередине, стало ломить пальцы и шею, из‑за плохого освещения заболели глаза, и все постепенно теряло четкость. Конечно, они не могут оставить нас так на весь день. Рано или поздно Линси придет и скажет: «You can stop now». Но Линси не приходила. Я снова поймала себя на ощущении, будто все мои нерешенные дела, вопросы, проблемы и мысли, которые я годами подавляла, вспыхивают и выстраиваются в сознании барьером между мной и заданием, между мной и вниманием, между мной и концентрацией. Дедлайны, которые приближаются, пока я здесь, в Греции, сижу за столом в полутемной комнате и считаю рис с чечевицей. Незавершенный перевод. Статьи. Роман. Монография, черт возьми, — а я ведь решила, что даже думать не буду о ней раньше 2022-го. Я словно пыталась совместить в голове два мира: тот, большой, внешний, в который придется вернуться через два дня, — и за метод Абрамович этот мир мне скидку не даст, и этот мир-игру здесь, прямо сейчас. Мир, основанный на условности, которую нужно принять и делать то, что предполагается правилами ради того, что имеет здесь ценность — ведь за этим (ценностью? игрой?) я и приехала сюда. Я ведь могу в любой момент встать из‑за стола, послав к черту рис, чечевицу и ненавистный пруд по утрам. Но действительно ли эта реальность меньше той, другой? «Нет, не меньше», — отвечал кто‑то в моей голове за меня, и в какой‑то момент мне удалось выпихнуть дедлайны, карантин и десять страниц в день за пределы своих мыслей, и было в этом что‑то правильное.
УлайиМарина
Ранний этап перформансов Абрамович — от показанного в Эдинбурге «Ритма 10» до скандального и страшного «Ритма 0» — увенчался «Губами Томаса», который Абрамович показала дважды в 1975 году. Второй раз ее ассистентом выступил немецкий художник Франк Уве Лейсипен, или, как все его звали, Улай.
Марина всегда знала, что Улай уйдет — в этом она признается в своей автобиографии. Но они были влюблены и одержимы друг другом, они делили день рождения, заканчивали друг за друга фразы, считали боль дверью в новое сознание и хотели вместе делать искусство. С самых первых дней отношений и тайных встреч Марина и Улай постоянно фотографировали друг друга на «Полароид», записывали свои телефонные разговоры и документировали каждый поступок. Они были уверены, что из этих отношений родится великое искусство, что они создают свою хронику для вечности.
Вскоре Марина тайком от матери и от первого мужа (с ним она разведется спустя восемь месяцев) уехала в Амстердам с одним-единственным чемоданом. В нем — только фотографии ее работ. Никакой одежды, никаких личных вещей — Марина боялась, что мать догадается о планах побега. В каком‑то смысле эта деталь окажется символической: c этого момента Марина и Улай перестанут существовать как отдельные личности. Вместо них появится УлайиМарина, или «клей» — так они называли друг друга.
Я знаю, зачем я здесь? Зачем я здесь?
Первая совместная работа Улая и Марины «Отношения в пространстве» была вдохновлена игрушкой «колыбель Ньютона». Обнаженные, они расходились по разным сторонам ангара, где проходил перформанс, а потом бежали навстречу другу другу, врезались друг в друга, теряли равновесие, падали, возвращались и снова бежали друг на друга, и звуки ударов от новых и новых встреч двух тел отсчитывали ритм, превращаясь в музыку. Позже они создали еще несколько версий этого перформанса. В «Препятствии и пространстве» Марина и Улай так же бежали друг навстречу другу, но не могли встретиться ни взглядом, ни телами, потому что их разделяла стена. В «Расширении в пространстве» становились друг к другу спиной в центре зала подземной парковки и разбегались, каждый раз врезаясь в деревянные колонны.
В перформансе «Вдох/выдох» они заткнули ноздри сигаретными фильтрами, прикрепили к шее микрофоны и, примкнув к губам друга друга, по очереди делали один выдох за другим, до тех пор пока не закончился кислород. Через семнадцать минут этот странный поцелуй-дыхание прервался: Марина и Улай упали на пол без сознания.
Чтобы стать свободными ото всех и всего (включая арендную плату за квартиру), Марина с Улаем купили подержанный фургон, выкрасили белой матовой краской, загрузили туда матрас, печатную машинку, шкаф для документов и ящик для одежды и написали в честь новой кочевой жизни совместный манифест.
«Живое искусство»
Отсутствие постоянного места жительства. Движение энергии.
Постоянное перемещение. Отсутствие репетиций.
Прямой контакт. Никакого фиксированного исхода.
Локальное общение. Отсутствие повторений.
Свободный выбор. Расширенная уязвимость.
Преодоление границ. Подверженность случаю.
Принятие риска. Первичные реакции.
В этом фургоне они три года колесили по Европе, создавая перформансы, вместе преодолевая границы, боль и повседневную жизнь. Они были счастливы, свободны. Они завели собаку. Они были так бедны, что временами им было нечего есть, а Марина приходила на заправку с пустой бутылкой в руках — больше бензина они купить не могли. Они кричали друг на друга до потери голоса в перформансе «ААА-ААА», занимались любовью, чтобы согреться, превращались в музыкальные инструменты, извлекая друг из друга звук с помощью пощечин во время перформанса «Свет/тьма».
Иногда приглашения от галерей приходили одно за другим, иногда их неделями не было. Иногда гонорар выплачивали, иногда нет. Готовясь показывать в Болонье «Импондерабилию», Марина и Улай каждый день приходили в галерею за деньгами и каждый день уходили с пустыми руками. В день показа у них закончилось терпение. Голый Улай ворвался в комнату администрации, заставил секретаря выплатить им гонорар наличными и лишь после этого приступил к перформансу.
В «Импондерабилии» Марина и Улай стали дверью в музей: обнаженные, они стояли в дверном проеме, заставив каждого посетителя музея протискиваться внутрь сквозь эту живую раму, лицом к лицу с обнаженной женщиной или мужчиной. Через шесть часов Марина и Улай завершили перформанс, забрали пакет с деньгами, который Улай спрятал в бачке общественного туалета, и отправились дальше.
Лучшая иллюстрация их отношений в то время — перформанс «Энергия покоя». Марина и Улай стоят лицом друг к другу, Марина держит лук, а Улай — натянутую тетиву. Стрела нацелена Марине прямо в сердце. Под рубашками спрятаны микрофоны, публика слышит, как бьются их сердца.
Нам нельзя: разговаривать, есть, пользоваться часами и любыми девайсами, читать, пользоваться шампунем, дезодорантом и косметикой, флиртовать, заниматься сексом, уходить в свою комнату днем.
Мы должны: вести дневник (вот я и веду), приходить, когда слышим звук свистка, между упражнениями находиться на улице в пределах видимости друг друга вместе, как группа, вставать, как только услышим стук в дверь, через две минуты стоять с полотенцем на площадке, еще через минуту раздеваться догола и нырять в ледяной пруд. Я ненавижу ледяной пруд и отворачиваюсь в другую сторону, когда прохожу мимо. Я назвала его Ненавистный пруд.
Навстречу боли
Идеальное равновесие — но не вечность. Спустя три года Марина и Улай оставили кочевой образ жизни и вместе с друзьями сняли лофт в Амстердаме. Они продолжили создавать перформансы, о них все чаще писали критики. Точнее, все чаще писали о Марине, а Улай оставался в тени — иногда его имя даже не упоминалось.
Если раньше боль делала их единым целым, то теперь она стала причиной разрыва. В 1980 году Марина и Улай показали в Сиднее «Золото, найденное художниками» — художественное переосмысление шести месяцев жизни в пустыне с австралийскими аборигенными племенами питьянтьятьяра и пинтупи. Главный урок пустыни и тех, кто научился там не только выживать, но и просто жить, Марина сформулировала так: «Не двигаться, не есть, не говорить». Поэтому Марина и Улай должны были шестнадцать дней держать пост и проводить по восемь часов каждый день, сидя друг напротив друга, смотря друг другу в глаза.
Для Улая и Марины это был первый случай за годы совместной работы, когда кто‑то из них не смог справиться с болью. Марине удавалось преодолеть порог боли и войти в то особое состояние сознания, которое помогало ей осуществлять сложные длительные перформансы. Улай же дважды уходил, ожидая, что Марина последует за ним. В конце концов, Марина смогла убедить его продержаться шестнадцать дней.
Вернувшись из Австралии, Марина и Улай продолжили работать вместе. Они много путешествовали, снимали кино, учились духовным практикам и создали свою самую провальную работу «Абсолютный ноль». Сходились и расходились, били посуду, встречались с другими и все больше отдалялись друг от друга. В конце концов, единственным, что держало их вместе, оказалась идея перформанса «Влюбленные»: мужчина и женщина, которые идут навстречу друг другу по Великой Китайской стене. Когда Марина и Улай впервые задумали эту работу, они решили, что, встретившись на полпути, поженятся. Но подготовка к перформансу — поиск спонсоров, переговоры с культурными организациями, попытка получить от Китая разрешение на перформанс — затянулась почти на девять лет. И когда Марина и Улай действительно вышли навстречу друг другу, они шли навстречу расставанию, условившись, что это будет их последняя встреча.
Все в этом перформансе оказалось не так, как Марина и Улай когда‑то мечтали. Им казалось, что стена будет непрерывной дорогой, которую они вместе пройдут от начала до конца. Они собирались каждую ночь ставить палатку на стене и провести в полном одиночестве девяносто дней и ночей, пока не встретятся посередине.
Во время перформанса и Марину, и Улая сопровождали переводчики и команда солдат, которая одновременно и охраняла их, и следила за ними. Просто идти по стене было невозможно: оказалось, что местами она была разрушена, некоторые секции были погребены в песке, другие находились в закрытых военных зонах. Марине и ее сопровождающим то и дело приходилось карабкаться вверх по отвесным склонам, а в горах иногда поднимался такой сильный ветер, что всей группе приходилось пережидать непогоду лежа, чтобы их не сдуло со стены. Маршрут Улая был проще, потому что он шел через пустыню. Ближе к середине похода Марина получила состоявшее из одной фразы сообщение от Улая: «Идти по стене — самая легкая вещь на свете.» Марина была в ярости.
О палатках, конечно, и речи не шло: они ночевали в грязных гостиницах или случайных деревенских домах, где в двух раздельных комнатах вповалку спали мужчины и женщины всех возрастов. Каждый вечер Марине приходилось сходить с маршрута и тратить два часа, чтобы добраться до ближайшей деревни. А утром два часа идти обратно, чтобы вскарабкаться на стену.
Даже сама встреча оказалось не такой, как планировалось. Улай прибыл на три дня раньше Марины, и ждал ее не на стене, а в живописном местечке поодаль: он решил, что так фотографии их встречи будут эффектнее. Обнявшись в последний раз, они расстались. На посвященных «Влюбленным» выставках в Амстердаме, Стокгольме и Копенгагене организаторам приходилось проводить две отдельные пресс-конференции и два приема в честь открытия: Улай и Марина не разговаривали и не хотели друг друга видеть.
Абрамович понадобилось еще четыре года, чтобы окончательно проститься с Улаем. Она сделала это во время перформанса «Биография», который показывала в Европе в 1992 году. «Биография» повторяла некоторые ранние работы Марины. Все перформансы с участием Улая показывались на двух разделенных экранах. УлайиМарина больше не существовал — только Улай и Марина, каждый на своем экране.
Подходы и техники: как перебирать и считать рис и чечевицу
- Сount as you separateСчитать, разделяя. — в основе лежит принцип чередования и повторения. Переключение между двумя разными типами движений (разделение зерен — пересчитывание — разделение — пересчитывание — разделение — пересчитывание).
- Count and then separateРазделять, а затем пересчитывать. — в основе принцип создания и разрушения. Сначала ты пересчитываешь количество зерен риса + чечевицы (то есть создаешь что‑то единое), а потом разрушаешь созданное, принимаясь разделять пересчитанное на две разные горки.
И то и другое — снова про перформанс и все, что мы здесь делаем: повторение, отсутствие начала, отсутствие конца, отсутствие цели, концентрация в моменте, отключение от реальности, переживание себя в процессе переживания процесса. Мы ни к чему не идем. Но разве обязательно идти (создавать внешнее движение), чтобы делать? И обязательно ли делать?
Дышать и не дышать
Двенадцать лет, разделяющие «Влюбленных» и «В присутствии художника», были для Абрамович временем постоянных путешествий, открытий и экспериментов. В Амстердаме она купила здание, в котором располагался наркопритон, и превратила его в свой дом. Продолжала создавать перформансы и исследовала себя в духовных поездках по Юго-Восточной Азии. Вышла замуж за итальянского художника Паоло Каневари и пережила депрессию, когда они развелись после четырех лет брака. Работала в театре, создала оперу, фотографировала. Переехала в Нью-Йорк. Создала серию «преходящих объектов» из кварца, обсидиана, аметиста и других минералов, привезенных из Китая, — эти объекты не создавали смыслы сами по себе, но становились частью перформанса, когда к ним прикасались. Проводила персональные выставки по всему свету. Переживала провалы и не боялась пробовать новое. По просьбе британского куратора Невилла Уэйкфилда сняла фильм «Балканский эротический эпос».
На Венецианском биеннале в 1997 году Абрамович показала страшный, скандальный и без преувеличения великий перформанс «Балканское барокко», за который ей присудили премию «Золотой лев». В нем Абрамович переживала вместе со зрителями события войны в Югославии. На экранах чередовались фоновые видео: интервью с родителями Марины; запись, где она в роли ученого, в очках и белом халате, рассказывала страшную балканскую легенду про крысоволка. На третьем видео она снимала очки и халат ученого и, оставшись в одной черной комбинации, с красным платком в руках танцевала неистовый эротический балканский танец. Эрос, Танатос, и снова Эрос сменяли друг друга, а Марина то пела народные песни, то рыдала, то рассказывала балканские истории, стоя на груде костей, покрытых кровью, слизью и остатками мяса, в которых уже стали заводиться личинки. В душном подвальном помещении, где Абрамович показывала свою работу, стоял ужасный смрад. Публика едва выдерживала запах, но что‑то заставляло их оставаться и завороженно наблюдать за тем, как Марина отмывает кости — страшную память о войне в Югославии, о любой войне.
Среди самых известных работ Абрамович есть и совершенно иной по духу перформанс «Дом с видом на океан», который она создала пять лет спустя, уже переехав в Нью-Йорк. Она спроектировала в галерее Шона Келли инсталляцию: три большие платформы со стенами, закрепленными на высоте полутора метров над полом. На одной стояла кровать, на другой — стул и стол, на третьей — туалет и душ. Каждую платформу с полом соединяла лестница, но ступени были заменены ножами, закрепленных лезвиями вверх. Четвертой стены ни у одной из платформ не было, и Марина провела двенадцать дней подряд на глазах у публики.
То, что издалека представлялось самым сложным, дается легче всего. Отсутствие связи с внешним миром даже приятно, хотя мысленно я часто пишу сообщения в семейный чат. Но вернуться к айфону и большому миру как будто даже не хочется.
Молчание — не просто легко, это счастье. Смотреть за другими, улыбаться или улыбаться в ответ и ничего не говорить. Оказывается, понимать других можно без слов, и так даже лучше. Выплескивать друг на друга непрошеные эмоции и слова — почти что форма эмоционального насилия, так кажется сейчас.
Все мы, тринадцать участников, незнакомы. Все мы постоянно наблюдаем и постоянно находимся под наблюдением. От одного к другому между нами протягиваются невидимые цепочки.
Многие зрители подолгу задерживались в галерее, наблюдая за Мариной. Среди них была Сюзен Зонтаг, которая приходила почти каждый день, — так началась их дружба с Мариной.
Все двенадцать лет Абрамович также преподавала перформанс и проводила тренинги, которые «учили выдержке, концентрации, восприимчивости, самоконтролю, силе воли и тестировали ментальные и физические ограничения» ее студентов. Обычно она на несколько дней вывозила студентов за пределы города, держала вместе с ними пост и придумывала специальные физические упражнения.
Я думала, что, возможно, все дело в каком‑нибудь внезапном инсайте, мистическом откровении, просветлении или чем‑то таком. Ведь если несколько дней не есть, не говорить, не понимать, как идет время, выполнять все эти упражнения — а они оказались гораздо тяжелее, чем я думала, это настоящий, тяжелый, выматывающий физический труд — то наверняка рано или поздно настанет момент измененного состояния сознания (по сути, то же, к чему людей приводят пост, одиночество, аскеза или состояние, когда пишешь ночами напролет и в голове однажды наступает экстатическое прояснение). Но если честно, я буду очень разочарована, если так произойдет. Это как будто cheating, слишком легко. Кто я такая, чтобы ожидать, но я ожидаю от Абрамович гораздо большего.
В этих упражнениях слышны отзвуки и ее собственных перформансов («Золото, найденное художниками», «Ночной переход», «Дом с видом на океан»), и впечатлений от жизни с аборигенами в Австралии, и множества других творческих и духовных практик, которые Абрамович проходила: випассана в Индии, один миллион сто одиннадцать тысяч сто одиннадцать повторов одной и той же мантры в монастыре Тушита в Гималайях. И, конечно, суровой материнской дисциплины и воспитания родителями-партизанами.
Главной целью своих тренингов Марина считала подготовку тела и разума к переходу в то особенное состояние, которого требуют искусство выносливости и перформанс. Эта работа постепенно вела Марину к перформансу «В присутствии художника» и к созданию метода Абрамович.
Присутствие
В списке двадцать пять лучших перформансов, опубликованным Complex Network в 2013 году, журналистка Дейл Айзингер отвела Марине Абрамович девятое место за «Ритм 0» и «В присутствии художника» и отметила, что эти два перформанса — своего рода диалог, отражающий траекторию развития главной «навязчивой идеи» (допустим, это приемлемый синоним «творческих поисков») Абрамович: взаимоотношений между художником и публикой. Если в «Ритме 0» Абрамович исполняла роль объекта, отданного во власть публики, то «В присутствии художника» — потрясающий в своей мощности и убедительности statement о безграничных возможностях искусства и художника как его медиума.
Айзингер пишет, что перформанс «В присутствии художника» в каком‑то смысле превратил Абрамович в поп-звезду — идеальное описание того, что произошло с Абрамович за те 92 дня в музее MoMA.
Сегодня удивительно пересматривать кадры из фильма «В присутствии художника», где Марина рассказывает, как переживала, что новая работа может показаться публике слишком пресной в сравнении с прошлыми.
Говорят, что это случается с каждым. кто приезжает на тренинг, — рано или поздно случается срыв, переломный момент, после которого идешь вверх, и боль отпускает. Я не могла спать всю ночь, смотрела в окно, пытаясь понять, темно там, или уже светает, и я снова буду стоять перед Ненавистным прудом. Я так устала бояться, что, когда созвали на утреннюю встречу, я разделась и зашла в воду первой. Кожей было больно, миллионы иголок. Страх ушел. Зачем я заставляла себя не дышать? Завернувшись в полотенца, мы пошли на утес делать утренние упражнения. Мне хорошо дышалось, черт возьми.
«В присутствии художника» — возможно, первый перформанс, который смог заговорить со зрителями на универсальном и понятном каждому светском языке вместо языка профессионального искусства. Перформанс, превратившейся в миф о перформансе, не в последнюю очередь благодаря сцене примирительной встречи Марины с Улаем после долгих лет взаимного молчания. Может быть, именно отзвуки этой встречи с ее пронзительной, несмотря на предварительную домашнюю репетицию, честностью — удивление Марины, осторожная улыбка, слезы и исчезнувший, пусть на доли секунды, тот самый взгляд Марины Абрамович — заставили весь мир поверить, что люди, выходившие из MoMA в слезах, в потрясении, признававшиеся в том, что мимолетная встреча и взгляд Абрамович заставили их измениться, не преувеличивали, а говорили правду.
Перформанс — это не о тебе, это о том, кем ты можешь стать.
Сложность искусства перформанса часто недооценивается; в него не верят и его не понимают, потому что перформанс состоит в особых отношениях со зрителем и со временем. Перформанс возможен только тогда, когда у него есть свидетель, когда за художником наблюдают, отсюда и центральная для метода Абрамович метафора взгляда. Взгляд зрителя — условие присутствия, того самого presence, художника и его работы, взгляд проявляет и облачает в материальную форму историю, которую художник может рассказать через свое тело, если за ним наблюдают. Это делает зрителя полноправным соучастником и сотворцом перформанса, а перформанс — в буквальном смысле непередаваемым опытом.
Перформанс невозможно пересказать или запечатлеть в историческом времени, он не существует в прошлом и настоящем — только здесь и сейчас, когда время художника и время зрителя внезапно становятся единым целым.
Метод Абрамович
«Marina Abramovic is the greatest commodity of the XXI century»,Марина Абрамович — главный коммерческий продукт XXI века. — говорит Паола.
«В присутствии художника» изменил жизнь Абрамович. Каждый день она получала сотни писем, ее узнавали на улицах, о ней писали в колонках светских новостей и сплетен, ее обсуждали, ее обожали, ее критиковали за каждый новый шаг и дружбу со знаменитостями. «Все считают, что художник должен страдать. А я достаточно пострадала за свою жизнь,» — написала она о том времени. Вместе с этим пришли и новые амбициозные возможности. Например, Институт Марины Абрамович.
Почти все в группе, кажется, знают, что нам предстоит: перебрасываются названиями упражнений, говорят, что много читали о Марине и о методе Абрамович в прессе. Кто‑то приезжает на тренинг уже второй раз. А я даже не помню, как отправляла свою заявку. Не помню этого куска из прошлого. А в настоящем я, похоже, начинаю понимать, что следующие четыре дня будут приблизительно невыносимы. Когда мы представлялись по кругу и говорили о своих ожиданиях от воркшопа, я сказала: «Я ужасе. Нет, серьезно, я не понимаю, почему вы все не боитесь, как будто нам предстоит easy tripЛегкое путешествие.». Нам с Алексией выдали одну комнату и один фонарик на двоих, так что теперь мы соседки по комнате и близнецы, которым по вечерам придется ходить вместе вечером (кажется, темнеет здесь рано). Хорошо, что хотя бы молча.
Абрамович собрала команду ярких молодых художников (и первом делом, конечно же, заставила их всех перебирать рис и чечевицу). В 2012 году они запустили на Kickstarter сбор средств на открытие Института Марины Абрамович в Хадсоне. В качестве видео для рекламной кампании были использованы фрагменты записей тренинга по методу Абрамович, которые Марина провела для Леди Гаги.
Все лоты, придуманные Мариной, были нематериальными. Сделав пожертвование в размере 1000 долларов, можно было в течение часа смотреть Марине в глаза по скайпу. 5000 долларов в фонд будущего Института позволяли прийти в гости к Марине домой, чтобы вместе посмотреть кино. Благодарностью за 10 000 долларов были отсутствие награды и полная анонимность патрона. Кампания собрала 600 000 долларов, и Марина потратила год на то, чтобы выполнить свое обещание и убедиться, что каждый патрон получил свое вознаграждение.
Но первоначальный план создания Института в Хадсоне оказался невыполнимым. И тогда Абрамович решила сделать Институт нематериальным — как когда‑то лоты в кампании на Kickstarter. Новая концепция кочевого института создавалась под девизом «Не приходите к нам — мы придем к вам». Одним из главных пунктов творческой программы ИМА стало распространение метода Абрамович, и на выставке «512 часов» в галерее Серпентайн в Лондоне Абрамович впервые показала, что это такое.
В последний вечер, когда нам снова можно было разговаривать, мы все задали кураторам один и тот же вопрос. Время. Сколько часов мы считали рис? Сколько часов бродили по павильону наощупь с повязкой на глазах, в шумоподавляющих наушниками? Сколько часов шли в гору и в никуда, чтобы потом развернуться и столько же часов идти обратно?
Придя на выставку, каждый посетитель должен был оставить в камере хранения часы, телефоны, фотоаппараты и любые другие девайсы. Затем все надевали шумоподавляющие наушники и могли заходить в `разные комнаты галереи, чтобы пройти упражнения: slow motion walk, внимательное разглядывание стены, подсчитывание зерен риса и чечевицы. То есть зритель становился соучастником перформанса, как и хотела сама Марина. На сороковой день выставки Марина написала:
«Я верю, что граница между реальной жизнью и жизнью в Серпентайн стерта. Даже когда я выхожу из галереи, я не чувствую разницы. В своем уме я по-прежнему там. И я решила не сопротивляться. Нет разделения между мной, зрителями и работой. Все едино».
«512 часов» стали для Абрамович окончательным доказательством того, что перформанс обладает трансформирующей силой. Ей удалось найти единственный возможный способ передавать другим людям свой опыт — позволяя им самостоятельно его пережить.
Вера в себя рождается не из того, что мы о себе думаем, а из того, что мы о себе знаем. Я уезжаю, я как будто ни в чем не изменилась или пока не чувствую, но я много узнала о себе. О возможностях своего тела — я могу гораздо больше, чем думала. Теперь нужно искать слова.
Абрамович хотела, чтобы в «512 часов» роли наблюдателя и наблюдающего постоянно менялись. Чтобы публика стала перформирующим телом вместо Марины, а она смогла максимально убрать себя из этой работы. В методе Абрамович главным должен был опыт тех, кто приходит как зритель, а становится перформером.
Я думала, что они будут больше рассказывать о себе, о Марине. И они рассказывают, если спросить, — безумные истории, сумасшедшие, настоящие. «Вечером после первого дня перформанса мне пришлось забирать ее из больницы, потому что она исполосовала себе руки». — «Да, а после второго дня я пришла в бар и поняла, что хочу только трех вещей: есть, пить и трахаться. Вот так я и пережила те два месяца». — «И это окей». Но вообще, мы больше говорили о нас. О том, что с нами происходило. И я подумала, что есть в этом какая‑то скромность. А может, это потому, что перформанс так и устроен: главное — не эго-истории, а проживание опыта. Не личность художника, а соприсутствие зрителя и художника. Забыть о себе. Исключить себя.
Безграничная
В последнее утро Линси, Паула и Неджма раздали нам бумаги и карандаши и попросили придумать идеи для упражнений, в основе которых лежал бы принцип повторения. Я написала:
— одеваться/раздеваться,
— собирать и разбирать что‑нибудь (мебель, лего),
— танцевать (повторять одну и ту же комбинацию движений),
— разрезать лист бумаги на 1000 квадратиков,
— и что‑то еще, уже забыла.
А потом произошло вот что: после перерыва инструктора вернулись, и оказалось, что сегодня каждый из нас будет работать над одним из упражнений, которые только что придумал.
Мне достался танец, и я выбрала беседку неподалеку от Ненавистного пруда. Сначала придумала симпатичную длинную комбинацию — амплитудную, сложную, с дропом в финале. После того как я повторила ее десять раз, стало казаться, что я сейчас умру. Поэтому я упростила движения и взяла совсем медленный темп. Так было намного легче, движения стали автоматическими, я танцевала для удовольствия. Пару раз ко мне заглянула Линси, приходила Неджма. Вечером они сказали, что перформансы, которые мы придумали сами, длились два с половиной часа. Но я уже не замечала этого времени. После «Взгляда» со мной что‑то произошло. Я была легкой, энергичной, я была совсем другой — полной противоположностью того, как я представляла себя в последний день воркшопа.
И во время этого танца я внезапно все поняла. Как это работает и зачем. Почему я здесь оказалась. Как включать и выключать это состояние. Я. Что я ищу.
В книге «Пройти сквозь стены» Абрамович пишет, что существуют три Марины: «Одна воинствующая. Другая духовная. И третья бестолковая». А затем пытается иронично описать бестолковую Марину как самую что ни на есть обычную, неуверенную в себе, несчастливую в любви и невнятную женщину.
Как будто она может меня обмануть. Как будто я не знаю, что она существует, такая Марина.
Которая спит на одной стороне постели, потому что в детстве мама ругала ее за мятые простыни.
Обожает русскую литературу и прочитала всю переписку Цветаевой, Рильке и Пастернака.
Пробовала работать почтальоном, но быстро была уволена, потому что решила доставлять только те письма, где адрес написан красиво и от руки, а некрасивые письма и счета выбрасывала.
Боится, что можно заболеть раком, если скрывать эмоции.
Считает себя толстой и некрасивой.
Могла бы начать заниматься перформансом еще будучи студенткой в Белграде, но ее идеи отвергали одну за другой.
Первой уволилась из академии Нови Сад, узнав, что ее собираются уволить из‑за публикации обнаженных фотографий с перформанса «Ритм 4».
Начинает паниковать, если самолет попадает в зону турбулентности.
В школе страдала, потому что одноклассники называли ее Жирафой из‑за худобы и высокого роста и смеялись над ее очками, громоздкой ортопедической обувью и немодной одеждой.
Принимает важные решения, подбрасывая монетку.
Не переносит крик и впадает в оцепенение, когда кто‑то повышает голос.
Боится смерти.
Марина, которая каждый раз все больше и больше становится собой, преодолевая страх.
Марина, которая безгранична.
Я вернулась из Греции два месяца назад, но граница между реальной жизнью и той жизнью в Селиане по-прежнему стерта. Я по-прежнему веду дневник и по-прежнему хочу молчать. Даже теперь, когда я здесь, в Москве, я не чувствую разницы. В своем уме я по-прежнему там. И я решила не сопротивляться.
Подробности по теме
Марина Абрамович: «У меня есть совет: никогда не влюбляйтесь в художников»
Марина Абрамович: «У меня есть совет: никогда не влюбляйтесь в художников»
Порой, просыпаясь в кромешной тьме посреди ночи, я вспоминаю те ужасные события, о которых сегодня, наконец, решился поведать вам. Тот груз, что я уже несколько лет несу на своих плечах, с каждым годом становится тяжелее и тяжелее, новые умозаключения безустанно одолевают меня, а собственная совесть, кажется, сгрызла всё, что только возможно. Представьте себе, какой отпечаток наложили на меня эти события, если даже спустя столько времени я помню всё практически досконально: от начала и до самого конца.
В любом случае, что бы со мной не произошло в будущем, я хочу, чтобы это происходило с человеком очищенным и покаявшимся, с человеком, способным признать свою слабость и не желающим более влачить за собой вечное самобичевание. Считайте этот рассказ моей исповедью и предостережением.
В тот год, когда всё случилось, мне пришлось ненадолго переехать в квартиру к больной, парализованной с самой молодости бабушке, и ухаживать за ней, пока моя мама будет в командировке.
Стояла середина лета, сессия и ненавистная ежегодная практика были позади, настала пора свободы. Но вся эта свобода обрывалась здесь, в затхлой, пронизанной духом старины, однокомнатной квартире, где единственным развлечением было старое советское радио с нарисованными на нём тремя девушками в кокошниках. Давящая атмосфера безнадёги не отступала ни на минуту, куда не посмотри в этой обители умирающего человека — всюду видишь что-то грустное и невзрачное. Но спустя пару недель я всё-таки нашёл себе интересное развлечение.
Светлая лоджия, заваленная ненужным хламом, манила меня, измотанного душной тусклой квартирой, как полярная звезда в тёмном зимнем небе. Поначалу я противился, слушал поднадоевшее радио на кухне и недоверчиво косился на светлое пятно лоджии, но когда по единственной волне радио вместо музыки началась программа о здоровье и о традиционных методах его сохранения, иного выбора, кроме как исследовать манящее помещение, у меня не оказалось.
Лоджия оказалась завалена мешками со старой одеждой и детскими вещами, старыми пластмассовыми дипломатами, в которых ныне покойный дедушка хранил инструменты, а также пакетами с пожелтевшими книгами и газетами. Но моё внимание привлёк не весь этот хлам, а один единственный чемодан: рыжий, с чёрной кожаной ручкой, c блестящими металлическими уголками, — настоящий винтаж! И стоял он тоже очень удобно, прямо на кипе старых газет рядом с дверью. Протерев столь интересный раритет от пыли, я уселся с ним на диван, что стоял напротив кровати с парализованной бабушкой, откинул крышку и с любопытством принялся исследовать внутренности чемодана в надежде найти там что-нибудь ужасно ценное. Однако меня ждало разочарование: он был полон старых бумаг, вроде свидетельств о рождении, ксерокопий паспортов, дипломов и прочей никому теперь не нужной документации. Но одна вещь всё-таки заинтересовала меня — это была небольшая фотография, размером с пол ладони. На ней был изображён маленький ребёнок, сидящий на миниатюрном трёхколёсном велосипеде посреди просторной комнаты, по всей видимости, деревенского дома. Ковёр на стене, покосившаяся деревянная дверь за спиной малыша, старомодные половики — всё говорило о деревенском стиле. На обороте фото карандашом было выведено: «Наш мальчик в Лесном».
— Лесное… — повторил я, призадумавшись.
Бабушка, услышав меня, дёрнула головой.
— Ты чего, бабуль, — проговорил я, подбежав к ней, — в туалет или водички?
Бабушка поводила зрачками вправо-влево, по нашей давней договорённости это означало «нет».
— Или я тебя напугал голосом своим? — улыбнулся я, погладив её по жиденьким седым волосам. — Гляди, что нашёл… это я на фотографии, да? Только я вот что-то не помню деревню, это, наверное, совсем давно было?
Увидев фото, бабушка раскрыла глаза так широко, что я даже слегка отпрянул от неё. Признаться, меня всегда пугали старухи, я даже шутил с друзьями на эту тему, говорил, что не так страшно встретить на улице классического маньяка с ножом, как одинокую бабку, которая двигается медленно, сгорбившись, но, завидев тебя, вдруг выпрямляется, смеётся и начинает быстро приближаться, вылупив огромные светящиеся глаза. Но не мог же я до безумия испугаться собственной бабушки. Что-то в её взгляде было не так, будто через глаза — единственное не парализованное место — она пыталась донести до меня какое-то предостережение.
Я сидел не в испуге, но в замешательстве, разглядывал фотографию, посматривал на бабушку, которая так и лежала, широко раскрыв глаза. И вот, наконец, я увидел то, что могло напугать мою родную старушку.
Бледное лицо, еле различимое в темноте за покосившейся дверью, напротив которой сидел малыш на велосипеде. В ту минуту мне стало не по себе, я даже подсел поближе к бабушке, как маленький, веря в то, что родной человек спасёт меня от неведомого монстра, уже вылетевшего в эту квартиру за тем прокажённым, что осмелился взглянуть на проклятую фотографию.
Но никто не прилетел, тревога отступила, и ей на смену пришла странная тоска. Так бывает, когда, смотря на играющих во дворе дома детей, вдруг вспоминаешь своё беззаботное детство, когда и воздух был чище, и лето теплее, и будущее казалось бесконечным множеством ведущих в разные стороны дорог, в конце каждой из которых, безусловно, было счастье, горы мороженого, велосипедов, самых дорогих наборов «Лего» и всего остального, о чём ещё можно было мечтать. А потом стрелой, выпущенной из лука злого волшебника разума, голову болезненно поражало осознание упущенного времени, а следующей стрелой была та самая тоска, липкая и беспощадная.
Всю ночь я барахтался на диване, долго не мог уснуть, судорожно вспоминал раннее детство, пытался отыскать в суматошном потоке кадров прошлого хоть мизерное воспоминание о деревне. И вот, наконец, нужный кадр был найден. Это было смутное, покрытое пеленой времени видение, как я, ещё совсем маленький, смотрю на молодую, улыбающуюся мне маму, что сидит на лавочке рядом с одноэтажным деревянным домиком. Мозг работал как конвейер, подбрасывая мне одни за другим расплывчатые образы прошлого, в которых я всё больше и больше узнавал предметы, увиденные на фотографии. Вот и воспоминание о том, как я сажусь на тот самый трёхколёсный велосипед, а вот я уже вожу пальцем по причудливому узору ковра перед сном.
«Было, было, — думал я, улыбаясь, — была деревня».
На утро, снова рассмотрев фотографию, я решил, что мрачное лицо в темноте за дверью есть не что иное, как брак дешёвой плёнки. Да и зудящая в каждой клеточке тела тоска заглушала все остальные чувства, и тревога моя вскоре совсем испарилась.
Первым делом я залез в интернет с запросом о некоем селе Лесное, однако в нашей области таких не было, как и в соседних. Но я не отчаялся, залез во вчерашний чемодан и достал оттуда старую карту автомобильных дорог, на которую вчера я не обратил должного внимания, но чудесным образом вспомнил о ней сейчас.
Между двумя знакомыми мне сёлами обнаружилось вожделенное Лесное. Во мне заиграл азарт, внутри всё кипело, жажда правды и приключений побудила меня немедленно собрать рюкзак и приготовиться к небольшому путешествию.
На дворе было раннее утро вторника, но я уже успел покормить бабушку, одеться и позвонить Алёнке — черноволосой скуластой девчонке, одной из моих близких подруг. Она единственная из всей нашей немногочисленной компании оказалась свободна в такую рань буднего дня.
— Давай, может быть, до выходных подождём? — предложила она мне, потирая сонные глаза. — С ребятами на машине долетим…
— Не могу, — перебил я её, — гложит что-то, понимаешь? Пол ночи не спал… Мне эта деревня, как недостающий пазл, пока не найдёшь — покоя не будет.
— Ладно… а далеко ехать? — улыбнувшись, кивнула она на мой рюкзак. — А то я на легке, только сумочку взяла, вдруг проголодаюсь там.
— Полчаса, не больше, — приободрился я, — но надо будет между двумя сёлами выйти.
Алёнка вопросительно нахмурилась. Тогда я, опьянённый неутихающим азартом, рассказал ей и про карту дорог, и про воспоминания, и про фотографию, естественно, утаив нюанс о лице в темноте. Рассмеявшись моей милой, по-детски разыгравшейся жажде приключений, она согласилась, и мы пошли на остановку, куда через некоторое время должен был подъехать рейсовый автобус прямиком с автовокзала.
Я не слукавил, мы действительно добрались до нужного места за полчаса. Водитель, как, впрочем, и некоторые пассажиры, посмотрели на нас с подозрением, когда мы сначала попросили остановиться посреди трассы, а затем спрыгнули с автобуса в кювет, чуть не переломав ноги. Дверь с шипением закрылась, Алёнка посмотрела по сторонам, осмотрела ноги на предмет клещей, снова нахмурилась и спросила меня, куда идти дальше. Я не растерялся, вытащил свою карту, сделал умное лицо знатока, хотя сам совершенно не разбирался ни как высчитывать масштаб, ни как ориентироваться на местности. Единственной зацепкой было то, что загадочное Лесное находилось справа от дороги, поэтому я гордо скомандовал идти вглубь придорожного поля, надеясь про себя, что не ошибся с направлением. Лучше бы я ошибся, лучше бы мы, чёрт возьми, заблудились в полях и к концу дня вышли бы в одно из знакомых сёл, чем набрели на спрятанные в большом полусгнившем лесу остатки некогда небольшой уютной деревни.
Всё вокруг развалилось, некоторые дома были наполовину сожжены, другие поросли мхом, а третьи вообще практически ушли под землю и стали походить скорее на заброшенные неуклюжие землянки, чем на бывшие добротные дома. Во главе этого дряхлого войска уничтоженных построек стояла странного вида часовня в два этажа, с бурым, выгоревшем на солнце, деревянным куполом, на котором блестел в лучах солнца обломок христианского креста. Она тоже поросла мхом и плющом, став, скорее, запущенным памятником самой себе. Нетронутых этими вездесущими зелёными касаниями природы мест было настолько мало, что мы не сразу разглядели, что часовня выложена белым камнем, само собой, уже потерявшим былую белизну.
Тогда, обрадованный удачными поисками и до головокружения воодушевлённый скорой встречей с родным домом, я не обратил должного внимания ни на то, что в большом лесу не было слышно ни одной птицы, ни на то, что частые порывы ветра, нагоняющие нас в поле, совсем исчезли. Меня даже не смутила идеальная тишина, в которой было слышно, как проминается под весом моего ботинка каждая травинка на заросшей земле. Алёнка же, как мне кажется, всё это подмечала, отчего и переживала, тревожно окликая меня каждый раз, как я бездумно бросался от одного дома к другому.
Моё сердце вновь обуяла тоска, я с горящими глазами метался от дома к дому в поисках своего, такого заветного и родного, Алёнка же покорно носилась за мной. Мои глаза никак не могли зацепиться за что-нибудь знакомое, за какой-нибудь ориентир, уже всплывавший в воспоминаниях. Но вдруг какая-то неведомая сила, будто указала мне невидимым, а лишь только ощущаемым перстом на один из ушедших в землю наполовину домиков. Я тут же бросился к нему.
— Давай-ка через окно, — с улыбкой сказал я, подсвечивая фонариком зияющую чёрную дыру у самой земли.
— Давай сам, — отмахнулась Алёнка, покосившись на окно, — я лучше тут…
Я пожал плечами, присел на корточки и смело скользнул в дыру. Стоило мне оказаться в просторной комнате, как в голову вновь ударили воспоминания. Рассматривая в свете фонаря знакомый ковёр на стене, измазанные грязью половики и покосившуюся дверь, я постепенно восстанавливал картину событий, но в одно мгновение всё вдруг померкло. Мне показалось, что я ощущаю не прилив ностальгии от встречи с домом, а дежавю. Каждый предмет, попадающий в свет фонаря, казался знакомым, и эти виды отзывались дрожью в моей груди, но тут же все чувства сходили на нет, прогоняемые одной простой мыслью: «Этого не могло быть!»
В окно проскользнула Алёнка, я не был этому удивлён и даже ничуть не испугался, ибо знал, что стоять на заброшенной деревенской улице одной куда страшнее, чем в тёмном доме, но вдвоём.
— Вот тут, — говорил я ей, подсвечивая место у двери, — прямо здесь я сидел на велосипе… — я не договорил, тревожное сомнение внезапно набросилось на меня, мысли завертелись неподвластным человеку ураганом, я зажмурился.
Чем больше стояли мы в этом доме, тем более абсурдными казались мне мои же воспоминания. Всё вокруг из родного превращалось в пугающее чужое, старые кадры прошлого вылетали из головы, и теперь её занимала одна только мысль: «Беги отсюда, этого не могло быть!»
— Господи, — прошептала Алёнка, до боли вцепившись мне в руку, — там лицо, — она тащила меня к окну, указывая рукой на покосившуюся дверь.
— Пойдём отсюда, — будто протрезвев, выпалил я, сглотнув слюну, и тоже уставился на темноту за дверью.
Когда мы, стараясь не шуметь, добрались до окна и уже хотели вылезти, с улицы донёсся тихий хрип, будто какая-то удушающая болезнь поразила лёгкие человека, лишив его возможности свободно дышать. Следом послышалась человеческая речь:
«Тихо, тихо, рано ещё, пошли…» — басил кто-то, заглушая страшный хрип.
Мы с Алёнкой переглянулись. Я ещё раз осветил комнату фонарём в поисках другого выхода, но единственной дверью была та самая, покосившаяся. Перед глазами всплыла фотография, мозг сам навёл фокус на выглядывающее из темноты бледное лицо, по моей спине пробежал холодок, ноги будто онемели и расплавились, намертво прилепив меня к скрипучему деревянному полу.
Снова хрип, на этот раз ближе. Мы ждали спасительного голоса, что отозвал неведомое хрипящее существо, но того всё не было, и страшные звуки неустанно приближались.
Наконец я, подобно мощному компьютеру, перезагрузился. Телу вернулась былая сила, а осознание того, что всё вокруг не моё родное и никогда им не было, позволило заново пробудиться трезвому разуму. Я схватил Алёнку за руку и повёл её в темноту.
«Никакого лица нет, — думал я, распахивая скрипучую покосившуюся дверь, — этого не могло быть!»
Сильный удар, прилетевший мне в затылок, сбил меня с ног и заставил скрутиться на полу. Небольшая веранда, в которую вела зловещая дверь, вмиг осветилась несколькими огнями толстых восковых свечей. Напротив нас стояла высокая, невероятно мерзкая женщина, совершенно нагая и с чёрно-жёлтой гниющей дырой в щеке. Согнувшись надо мной, она разразилась звонким противным смехом.
— Попались! Попались! Каждый раз попадаются! — приговаривала она, пиная меня грязной ногой.
Крепкие руки схватили моё скрюченное тело, с пола меня поднял уродливый лысый мужик с залитыми гноем глазами. Другой, такой же крупный и лысый, поднял Алёнку. Мерзкая женщина с дырой в щеке приблизилась ко мне и захохотала прямо в лицо. От ужаса я поплыл и вскоре потерял сознание.
В чувства меня привёл всё тот же смех, но на этот раз она смеялась в лицо Алёнке, лежащей на своеобразном каменном алтаре. Он же стоял посреди небольшой круглой комнаты с тянущейся вдоль поросших мхом сырых стен лестницей на второй этаж. Я сразу понял, что мы находимся в часовне. Пошевелиться я по-прежнему не мог, сильные руки лысого упыря с гниющими глазами крепко держали меня. Второй лысый громила на пару с широкоплечим безногим карликом держали визжащую Алёнку на алтаре.
Мерзкая смеющаяся женщина приказала поднять тело моей подруги, громила и карлик, что нелепо сжимал одной рукой Алёнкины щиколотки, а второй держался за край алтаря, чтобы не свалиться, подняли беззащитную девушку, что уже охрипла от крика. Тогда-то я и услышал другой хрип, более громкий и страшный. Он заглушил Алёнины стоны и разом прекратил смех упырихи с дырой в щеке. Этот хрип пробирал до глубины души, водил острыми когтями по самим костям, от него хотелось выть, но не получалось и раскрыть рта.
Когда поражающие до глубины души звуки утихли, упыриха, слегка усмехнувшись, выставила на алтарь пять маленьких баночек и подняла над ними свою руку. Тонкими длинными иглами, примотанными к обрубкам пяти пальцев, она проколола Алёнке спину, и из пяти ран аккуратными струйками прямо в баночки полилась алая кровь. Когда все сосуды были наполнены, женщина вновь залилась смехом; она вылила кровь в большую, замызганную бурыми пятнами, трёхлитровую банку, приказала опустить тело девушки и с размаху впилась в её губы своей жуткой дырой на щеке. Затем, она что-то сплюнула в банку с кровью, слегка помешала содержимое и, приободрившись, воскликнула: «Хватает! Хватает!»
Крепкие руки отпустили меня, и я рухнул на сырые камни. Женщина, два громилы и карлик поспешили вверх по лестнице, оставив нас с Алёнкой вдвоём. Не теряя времени, я подхватил её, бесчувственную, как тряпичную куклу, на руки, и двинулся к выходу. Страшный хрип вновь прошиб меня насквозь. Я уронил Алёнку, упал прямо у двери и затрясся в жутком припадке.
Хрип перерос в вопль, он был намного страшнее, но, видимо, не имел такой мощной силы, чтобы и дальше держать меня в часовне. Я поднялся, вновь взял Алёнку на руки, выскочил из часовни и понёсся прочь, слыша за своей спиной ужасный смех упырихи и нарастающий вопль.
Уже спустились сумерки, когда мы добрались до дороги и рухнули в кювет. Спустя несколько минут, проведённых в тревожном ожидании погони, вдалеке послышался гул машины. Я до сих пор безмерно благодарен тем дачникам, что заметили нас у дороги и согласились подвезти до ближайшей больницы.
В приёмном отделении мне пришлось много врать о том, как мы, простые студенты, ищущие приключений, сошли с автобуса и по своей глупости рухнули в кювет, где потеряли сознание, благо отличным подтверждением моих слов стали обнаруженные на наших телах ссадины и кровоподтёки. Ещё я очень боялся вопросов касательно следов от игл у Алёнки на спине, но у меня никто ничего не спросил.
Алёнка так и осталась парализованной, лишь глаза и веки стали её верными помощниками в коммуникации с другими людьми. Я ухаживал за ней в больнице и, конечно же, не мог не проверить её спину, однако дыр, проделанных упырихой, я так и не нашёл, видимо, врачи тоже их не обнаружили.
С тех пор Алёнка находилась дома, недвижимо проживая день за днём в одной и той же позе. Друзья вскоре отвернулись от неё и перестали даже упоминать в разговорах. Я навещал её дольше всех, но каждый раз, стоило мне приблизиться к ней, она раскрывала глаза и с ужасом глядела на меня. Впоследствии я тоже перестал её навещать.
С тех пор прошло больше десяти лет. Давно не стало бабушки, она ушла тихо, во сне.
Не стало и Алёнки, после обеда она захлебнулась рвотой.
И вот, на поминках моей подруги, на которые из всей нашей бывшей дружеской компании пришёл только я, кто-то из Алёнкиных родственников поднял тему мистического и необъяснимого. Каждый рассказывал что-то своё, кто-то нёс откровенный бред про вампиров, кто-то травил байки из детства, а кто-то вроде меня вообще отмалчивался, пожимая плечами.
Но тут слово взяла моя мама, что была хорошей подругой Алёнкиных родителей, поэтому тоже присутствовала на поминках.
— Я в институте тогда училась, — рассказывала она, — мама уже парализованная лежала, поэтому мы с папой как-то вдвоём всё время… вот, стали разбирать шкаф с вещами, и я там нашла маленькую фотографию, старенькую…
Чем больше она говорила, тем больше холодели мои руки, холодные дла;ни ужаса били мне пощёчины, и по щекам бежали мурашки.
— А на фотографии девочка стоит с куклой в каком-то деревенском доме, — продолжала мама, — ещё помню, я там даже испугалась чего-то, то ли глаза какие-то странные выглядывали, не помню уже. Ну я разворачиваю, посмотреть, может подписано, а там надпись, как же… наша девочка в Лесном, вроде бы.
— Село что ли какое-то? — спросила какая-то женщина, сидящая слева от мамы.
— Я тоже думала, что село, — ответила она ей, покрутив головой, — и даже вроде вспомнила что-то, как будто в детстве там правда с куклой стояла. Только как папе показала фотографию, он весь побледнел, порвал её и мне пригрозил, чтобы не ездила никуда. Я у него спрашиваю, мол, что это за село Лесное такое, а он как-то на маму косится и мне шепчет: «Я всю жизнь, — говорит, — по области мотаюсь. Нет у нас никакого села Лесное, Леночка. Лесное — это кладбище». Я потом ещё узнавала, там самоубийц хоронили, сатанистов всяких, ну, чтоб подальше от деревни…
Стол молчал, кто-то недоверчиво осматривал маму, кто-то удивлённо качал головой, и один лишь я сидел неподвижно, считая секунды до ухода.
***
Считайте этот рассказ моей исповедью и предостережением.
По сей день я борюсь с невероятным искушением отправиться в Лесное, проверить, действительно ли в том лесу меня ждёт кладбище или я снова увижу полуразрушенные домики и странного вида каменную часовню.
И раз уж я ещё жив, то заклинаю вас, не смотрите старые фотографии, не доверяйте странной тоске, не рискуйте своей жизнью и рассудком. Кто знает, сколько ещё таких Лесных разбросано по нашей Необъятной? И сколько неведомых обладателей страшного хрипа ещё нуждаются… в оживлении.
***
©Все права на озвучивание рассказа принадлежат YouTube-каналу DARK PHIL. Другие озвучки будут считаться нарушением авторского права. Благодарю за понимание!
Пикантные истории про измены, их причины и последующие действия обманутых жен и мужей. Всегда ли секс на стороне можно однозначно считать предательством? В чем разница между изменой жены и изменой мужа?
В категории с меткой «измена» опубликованы реальные исповеди и правдивые жизненные истории наших читателей.
Если Вам также есть что рассказать на эту тему, Вы можете абсолютно бесплатно исповедаться online
прямо сейчас, а также поддержать своими советами других авторов, попавших в схожие непростые жизненные ситуации.
Хочу попросить помощи у читателей этого сайта, как мне выйти из моей жизненной ситуации и сохранить свою семью.
Мы с мужем женаты 17 лет, я очень его люблю и не представляю жизни без него. А проблема у нас в том что, на протяжении нескольких лет я тратила очень много денег, мне постоянно их не хватало и я брала кредиты, в дальнейшем я не смогла их погасить и все как один вылезли наружу и о них узнал муж. Он был в ярости, но долги погасил и вот после этого у нас начались проблемы. Он постоянно меня подозревает в трате и боится, что я опять залезу в долг и вообще не может понять, куда я их тратила. Если честно, я и сама не знаю (на всякую ерунду, вещи, продукты, какая-то мелочевка для дома, мне просто надо было что-то купить).
А недавно у его мамы пропали деньги (это она так говорит) и все как один решили, что я их украла, но я ничего не брала и никогда бы не стала воровать. Зачем? Если бы мне нужны были деньги, я снова бы взяла кредит, муж же их закрыл. Теперь из-за этих денег наша семья на гране развода, муж хочет, чтобы я созналась и извинилась перед его мамой. А я не могу, я этого не делала, а если я не сознаюсь, значит, нет больше нашей семьи, а я очень боюсь его потерять. Я не могу представить, как я буду жить без него.
Когда только он объявил о своём решении, я несколько дней думала и переживала и не подумав о своих детях решилась на суицид, но меня откачали. Но муж вместо того, чтобы меня понять обвинил в мерзком поступке, которым я хотела привлечь его внимание.
С бывшим мужем развелись 4 года назад. Нашему сыну тогда едва исполнилось 2 года. Бывший был хорошим папой, да и ребёнок был очень долгожданный. Я сидела на гормонах, не могла забеременеть, из-за этого располнела. В чем потом он не раз меня упрекал.
Когда родился сын, мы стали отдаляться друг от друга. Денег не хватало, платили ипотеку, мои декретные были совсем небольшими. Он работал сверхурочно, даже выходил в выходные. Когда был дома, сидел с сыном, гулял, вставал по ночам. Был очень привязан к нему, но мы с ним почти и не разговаривали. Все наши разговоры были только о его работе, предстоящих праздниках, покупках. Мы перестали куда-то ходить, только гуляли иногда в парке у дома.
Я была вся в сыне и заботах о нем. Даже не сразу стала замечать, что с мужем что-то не то. Он стал нервным, стал часто выходить в подъезд покурить, хотя раньше это делал на балконе. Потом и вовсе я его поймала за разговором с какой-то девушкой, его новой сотрудницей, на 10 лет младше него. Мы поссорились. Он утверждал, что ничего у них нет, хотя она и нравится ему. Я же на эмоциях выдвинула ультиматум — или я, или она. Муж ничего не ответил, но собрал вещи и ушёл.
Я почти сразу поняла, что натворила. Стала звонить, просила вернуться, наговаривая сообщения на автоответчик. Бесполезно. В дальнейшие месяцы я узнала о том, как долго он меня, оказывается, терпел. Что я неухоженная, толстая, некрасивая, что пилю его всё время и плохо распределяю бюджет, что я плохая мать и ещё очень-очень много всего. Я надеялась начать всё сначала, очень любила и не хотела так просто разрушать нашу семью. Ведь прожили мы вместе 10 лет. Но муж настоял на разводе. Взял кредит, чтобы выплатить остаток ипотеки, оформил свою часть квартиры на сына и уехал в другой город.
Я в браке 15 лет, есть доченька, ей 1,8 месяцев. Я на распутье, буду благодарна взгляду и совету со стороны.
До рождения ребенка жила мужем, для мужа и все ради него. Для меня он был царь и бог. Детей не хотел, последнее время в разговорах со мной не церемонился. Обижал, говорил слова, после которых я плакала ночами. Но любила, верила, надеялась, что образуется все, необходимо проявить мудрость и где-то промолчать, улыбнуться, пропустить мимо ушей неприятные слова.
Узнала, что появилась девушка у него, пока был в командировке. Был разговор. Предложила развод, не захотел, я обрадовалась, а затем две полоски. Потом декрет, ссоры, скандалы, истерики и упреки: «не так готовишь, не так убираешь, неправильно смотришь, плохая мать и жена». Говорил: «ты мне не нужна, уходи я новую маму ребенку найду». Агрессивный стал.
Это моя первая исповедь. Хотя по идее и не имею права исповедоваться. Я не крестился и в будущем не собираюсь.
Я родился в момент развала СССР. Семья моя жила бедно. Отец много пил, мама теряла здоровье на работе. Работала сутками, чтобы прокормить меня и двоих моих братьев. Тяжело было. Знаю, что такое голод и нужда. Пришлось узнать, что такое унижение и побои. С детства научился давить в себе эмоции. Я на всю жизнь запомнил слова отца о том, что я не его сын. Так было из года в год. Унижение, боль, страх, тяжёлая работа. Нас наказывали за всё. К счастью мы не стали забитыми людьми, просто стали нелюдимыми, жестокими. Всё вокруг казалось чужим, злым, враждебным. Я так и не научился верить людям. До подросткового возраста я не знал, что такое добро и любовь. Не знал и ласки. Поэтому эти слова были для меня пустым звуком.
Потом началось половое созревание. Я стал интересоваться девушками, но ничего не получалось с ними. Ведь все знания об ухаживаниях я получил из книг и фильмов. А спросить было не у кого. Отец только насмехался, мама мало разговаривала с нами. К тому моменту она сильно болела, да и отец к тому моменту перестал пить из-за своих болезней. Помню, как было обидно и грустно слышать отказы от девушек. Никто не хотел дружить со мной. Хотя внешность у меня нормальная.
Мы с мужем вместе уже 14 лет. Поженились ещё в институте, совсем молодыми. Ничего не имели, снимали комнату, потом работали. Родные нам не могли помочь и мы всё начинали с нуля.
Муж был очень серьёзным, целеустремлённым, поэтому его карьера резко пошла в гору. Я его во всем поддерживала, была рядом в трудные минуты, мирилась с тем, что его почти не бывает дома и надеялась, что это временно. Что вот, муж достигнет определённых успехов и будет чаще бывать с семьей.
О чем я больше всего мечтала, так это о детях. Задумались, когда уже только вышли на работу, взяли ипотеку, недорогую машину. Несколько лет ничего не выходило, потом выкидыши один за другим, жуткое отчаяние, врачи, молитвы, и вот, наконец, я забеременела. Я так боялась, так тряслась за маленькое существо внутри меня, однако, и тут чуда не случилось. Сыночек был очень слаб и через месяц после родов умер. Я чуть с ума не сошла. Не хотела, чтобы его хоронили, умоляла оставить. Мы уже купили кроватку, коляску, оборудовали детскую, придумали имя. Врачи сказали, что я больше не смогу иметь детей, что это была моя последняя попытка.
Впервые изменила мужу 8 марта. Почему я так запомнила эту дату? Это день моего рождения. В тот день муж пришёл с работы в состоянии сильного алкогольного опьянения. Вернее он не сам пришёл, его привели двое товарищей с работы. Первый раз в жизни видела его в таком неадекватном состоянии.
Нас в тот день отпустили пораньше (уже в час дня была дома). Мужа привели домой примерно полчетвёртого. Вообще мы собирались куда-нибудь выбраться, поужинать. Я купила новое платье, сделала красивый макияж, но муж не только не поздравил с днем рождения, но даже не помнил, какой сегодня день. А это еще и женский праздник был, когда принято дарить любимым цветы!
Я разозлилась и решила пойти в ресторан одна. Там заказала бокал полусладкого, мидии, десерт. Потом еще вина с горя и обиды и я немного опьянела. Через минут двадцать ко мне подсел солидного вида мужчина. Он шутил, говорил комплименты. Я смеялась и стеснялась, но всё же бутылка вина и обида на мужа сделали своё дело. Вечер удался, и я приехала домой примерно в полночь. Муж всё ещё спал, даже не заметив моего отсутствия. Я быстро приняла душ и спать.
На следующий день муж извинялся и искал прощения у меня. Я очень запомнила то ощущение, с которым возвращалась домой. Сердце стучало, словно отбивало барабанную дробь. Я очень волновалась. Именно тогда я почувствовала себя по-настоящему счастливой.
Устроившись на работу на почту, я встретила много хороших и добрых людей. При этом познакомилась с одной женщиной (коллегой), она настолько стала мне близка, что я её считала своей мамой, так как мама у меня умерла за год до этого. Я настолько была ей открыта, что всё, что касалось меня и моей семьи, рассказывала ей.
У меня муж и свёкор, детей пока нет. У неё сыновья, оба женаты, один из них стал другом нашей семьи, другой, как началась война, забрал свою семью и выехал в Украину. А тот, который стал другом, мне изначально показалось, что он для меня больше чем друг. Начались какие-то чувства проявляться, да и он особо интерес не терял, сильно было заметно, всегда говорил, что в семье у него всё не ладится, женат второй раз. Во втором браке появилась доченька у него, мы с мужем присутствовали на крещении ребёнка, но были как гости. Честно говоря, думала, что буду крёстной мамой, но его мама настояла на том, чтобы крёстной стала подруга его жены (бывшей), а мне его мама твердила, что ей бы такую невестку, как я. Я изначально воспринимала это как комплимент, приятно было, но многие знакомые, особенно коллеги по работе, начали замечать всю эту картинку, со стороны как говорят, виднее. Муж тоже говорил, что неспроста её забота, и она втирается в доверие.
В итоге муж ушел на работу, работал посменно, а я переписывалась с её сыном и в переписке завёлся разговор о том, что он приедет в гости. И тут началось признание в любви, правда, были только поцелуи. Я прекрасно понимаю, что по отношению к мужу я поступила некрасиво, я его предала, и я настолько увлеклась этой любовью к другу, что летом ушла от мужа. Всё сначала было хорошо, до тех пор пока он не начал подымать на меня руку. Я поначалу думала, что это всё из-за алкогольного опьянения, честно признаюсь, были случаи, что приходилось пить вместе с ним, чтобы ему меньше доставалось, чтобы при этом и мне меньше доставалось (имею ввиду избиения). Но это не помогало.
На этом сайте я очень давно, много историй читаю, даже не предполагала, что стану писать сюда. Моя тема банальна — измена. Но вот я никогда бы не подумала, что она придет в нашу семью. Кто-то посмеется, подумает: «вот наивная!». Я верила и доверяла своему мужу, считала его самым лучшим другом, партнером, мужем, отцом. Но, обо всем по порядку.
Он познакомился со мной чуть более 6 лет назад, сразу ухаживания, цветы, подарки, мы ни на минуту не расставались, говорил, что я женщина его мечты, при посторонних называл женой. Я сама себе завидовала, обеспеченный мужчина 35 лет, без детей, без браков, мне 30 лет, конечно, растаяла я быстро. Через 2 недели стали вместе жить, сначала у меня, потом переехали к нему. Он сразу сказал, что хочет семью и ребенка, и мы как-то сразу и стали работать в этом направлении.
Беременность случилась не так быстро, у меня были небольшие проблемы, пришлось пролечиться, но через полтора года родился сын. Муж очень стойко перенес и беременность и рождение малыша, он очень хотел сына, немного помогал, но в основном он работал, у него свое дело и обязанности были распределены между нами так — муж зарабатывает, я занимаюсь домом и ребенком.
Моя жизнь перевернулась. Не стало любимой работы (так как я работала неофициально, там не осталось никаких гарантий, а все клиенты перешли другим коллегам), маленький ребенок все время на руках, но муж хорошо зарабатывает и я ни в чем не нуждалась. Ребенок много болел, то колики, то зубки, то одно, то другое, все как у всех, и муж ушел спать в другую комнату, чтобы высыпаться. И это обстоятельство затянулось на 4 года, сначала так было удобно с малышом, а потом и у ребенка вошло в привычку.
Была в токсичных отношениях и познакомилась в это время с замечательным молодым человеком, который в итоге и спас меня от этих отношений. Мы долгое время оставались друзьями (чувства к бывшему ещё оставались), потом начали встречаться. Это были самые лучшие отношения в моей жизни, с самыми заботливым, понимающим и любящим человеком, но, к сожалению, большую часть времени мы были на расстоянии.
Проблемы на работе, вследствие которых долги и разногласия с домочадцами доводили до истерик. И вот случайная встреча с бывшим, который вроде как взялся за ум, предложение посидеть поговорить и немного выпить. Самый ужасный поступок за всю мою жизнь — предательство человека, полностью доверявшего мне.
Этот ужасный вечер я решила забыть, не хотелось причинять боль любимому человеку. Но вечер прошёл не без последствий, через несколько недель тест на определение беременности показал две полоски. В тот же вечер я рассталась с человеком, который вылечил меня от всей боли прошлого.
Понравился пост? Еще больше интересного в Телеграм-канале ЯПлакалъ!
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии. Авторизуйтесь, пожалуйста, или зарегистрируйтесь, если не зарегистрированы.
| 1 Пользователей читают эту тему (0 Скрытых Пользователей) | Просмотры темы: 27669 |
| 0 Пользователей: | |