У каждого свое счастье рассказ

Предисловие издателя:

Этот рассказ «Худой» прислал «Рыжеватому» несколько лет
спустя после того, как, крадучись, словно, вор, вышел из его дома, сел в ночное
такси и уехал в аэропорт. Рассказ был, видимо, попыткой оправдаться, а в
результате превратился в обвинение, которое «Рыжеватый», никому не показывая,
долго держал в ящике своего компьютерного «стола». Он думал, что уже никогда больше
не встретится с «Худым», но, оказалось, что рассказ был только первым актом драмы,
которая теперь заслуживала уже романа (пока еще не написанного).

Разбирая архив, оставленный мне «Рыжеватым», я наткнулся на
этот рассказ и, прочитав его, словно кусочек своей жизни, решил «дать ему волю»
— в конце концов имеют же право и «Худой», и «Рыжеватый» на свою долю оправдания.

Рассказ публикуется с незначительными (в том числе
смысловыми) изменениями, которые ни в коей мере не оказывают влияния на
первоначальный замысел автора.

ТРУБКА

                        «Трубка. Трубочка  (ж.)… ствол с пролетною                                      пустотою. Трубка
табачная, курительная  —                                    вероятно
вначале чубук,  потом и весь снаряд, а                              наконец одна головка, в которую набивается                                    табак  и вставляется чубук; »                                                                                             Толковый
Словарь В. Даля, т.4

Она оказалась  в этом
магазине довольно случайно — привез какой-то моряк из плавания, откуда-то с
Востока. Она сама не помнила своего рождения, но очень явно и ясно вспоминала
смуглые руки и тепло дома, где она появилась. Тепло всегда окружало ее, и, наверное,
поэтому она воспринимала мир уютным и теплым, полным дыхания и жара. Ей
хотелось  быть благодарной к своему
создателю, и она, сохраняя в себе тлеющий огонек, ровно и мягко пропускала дым,
насыщая его ароматами трав и какой-то своей силой, доставшейся ей от
вереска.    

И вот — она оказалась в антикварном магазине. Конечно, ей
жалко было расставаться со своим создателем, но …    

Лежа на полке, она с любопытством рассматривала все
предметы, которые здесь находились, и, в общем-то, не жалела о такой вот своей
судьбе — переходить из рук в руки. В этом даже была определенная прелесть — она
имела  возможность  ждать нового, надеяться на встречу с кем-то совершенно
удивительным. Ей всегда хотелось тепла, человеческого тепла, дыхания горячих
губ и густого жара, тяжелыми пластами распирающего ее изнутри.    

Многие люди подходили к ней, рассматривали, цокали языком и
клали  на место. Прикосновение рук было
приятным, конечно, но, скорее, забавляло ее, чем вызывало желание вместе дышать
и гореть.    

Но вот однажды в магазин зашли двое мужчин. Их визит, по
всей видимости, был случайным, потому что они вяло рассматривали всякие побрякушки,
переползая взглядом с одной полки на другую. Один из них, с рыжеватой бородкой,
вел себя более уверенно и импульсивно. Он уже собирался выйти из магазина, как
его приятель, высокий и худой, вдруг сказал:    

— Посмотри-ка, это как раз такая трубка, какую мы с тобой
искали!    

— Да, правда, серьезная вещь… И цена у нее — мать честная!..    

Худой повертел трубку в руках, и его  ладони показались Трубке настолько теплыми, что
она прямо-таки разомлела.  Она даже
как-то постаралась втереться в ладонь, уйти туда, закутаться, высовывая наружу
только кончик красивого, резного чубука.    

— Лежит, как влитая. Давай возьмем, а? Удивительная штука.

Худой немного задумался, поглаживая трубку и добавил:

— Один ведь  раз  живем. 
Будет  памятью  о 
нашей дружбе на всю жизнь. Как думаешь?                                 

Трубка чувствовала, что и у Рыжеватого она вызвала
восхищение. Правда, его ладонь хотела быть мягкой и трепетной, но получилась
плохо  скрываемая мужская сальная дрожь и
неуютные угловатые обжимания.    

Как бы то ни было, она оказалась в доме. Тот новый вечер был
прекрасен. На столе, покрытом черной скатертью, стояли невысокие подсвечники,
горели свечи, рубиновыми блестками играло вино в бокалах, и двое приятелей вели
долгую, неспешную беседу. Трубка была бережно вынута из специального бархатного
мешка, который ей купили в том же магазине. Более того, у нее появились и  специальные 
инструменты,  которые лежали тут
же и своим таинственным металлическим блеском придавали значительность всему
ритуалу. А табак!..     

И вот, наконец, табак. Трубка давно не вбирала в себя такую
волшебную, пахнущую  древним Востоком, горами
и океаном, смесь. Худой (он казался более уравновешенным, спокойным) не
торопясь смешал  табаки, бережливо, щепотками
переложил чуть влажный душистый мякиш в головку трубки и начал  неспешно 
и уверенно приминать, надавливая большим пальцем, а потом и
металлической пяточкой

— Здорово в руке сидит…    

— А запах то какой — по всему дому.

Рыжеватый на секунду задумался, вытряхивая  где-то 
под самым потолком школьные тетради своей памяти. 

— Кажется, последний раз мы с тобой баловались этим делом
классе в 10-м. Верно?    

— Да, летит время. — Худой согласно кивнул, думая уже
совершенно о другом. Трубка настолько была возбуждена от приятного  чувства, что сама даже, изнутри, от самого
дна, стала нагреваться:  

— Ну, вот сейчас… сейчас, — Думала она лихорадочно. Ну что
же ты медлишь,  давай огонь. … Ах, эти
глупые спички! Все время ломаются в неподходящий момент! Ну скорей же,
скорей!!    

Наконец, первые огоньки табака заиграли на ее поверхности.
Трубка глубоко, очень глубоко, как раньше, вздохнула:    

— Ну вот оно… Какое блаженство! Как давно это было! Как
давно! Какое счастье…  Какие сильные
руки у  этого  парня  и мягкое, ровное дыхание…

Необыкновенное чувство насыщенности жизни переполняло все
существо Трубки. Внутренний жар был настолько силен, что она  перестала даже обращать внимание на
происходящее снаружи. Все детали интерьера, разговоры, настроения людей и их
прикосновения стали для нее несущественны. Они как бы потеряли свою значимость
и ценность, превращаясь в неясный общий фон снаружи. Еще бы! Ведь внутри, у
самого дна, вырывался наружу стиснутый плотным табачным слоем огонь, и
малиновый жар из самой головы расходился по всему телу сладким, пьянящим дурманом. 

И ей уже было безразлично, какие руки ее держали. Не таким
уж заметным было нервное, крупное дыхание Рыжеватого, и даже капли слюны  от его неправильного прикуса уже совсем не
вызывали у нее холодную дрожь брезгливости. 

Но …»Ничто не вечно под луной!»  Неспешно догорали последние комочки табака,
превращаясь в легкий, воздушный пепел; из сумеречной дымки стали выступать
контуры  двух друзей, ведущих  спокойный, мечтательный разговор. Трубка
остывала.

Худой, бережно придерживая ее голову, мягко, но уверенно,
сдвинул чубук, и аккуратно снял его, обнажив слегка потемневшую от смолы шейку
трубки. Дышать стало удивительно легко, и она с благодарностью приняла в себя
маленький металлический шомпол со щеточкой, открывая самые труднодоступные
места. Она медленно, долго и умиротворенно остывала, покоясь в руке худого
парня, и в полудреме вспоминала жар, и руки, и горы, и давнее — давнее журчание
воды, неизвестно каким образом дремавшее в глубинах ее памяти…

Проходили дни, недели, месяцы. Поздно вечером каждой пятницы
друзья садились за стол, и опять начинался этот сладостный  ритуал, которого она с таким нетерпением
ждала всю неделю. Иногда, правда, на столе оказывались сигареты, появлялись
новые люди, и разные запахи и страсти бродили по ночному дому. Она смотрела на
тощенькие дамские сигаретки в белой полупрозрачной оберточке с чувством
снисхождения и даже материнской заботы. 
Они пыжились в попытках выглядеть привлекательно, подчеркивая золотой
полосочкой проступающий сквозь матовую оболочку плотный табачный стержень. Но
все это было нарочито и неумно. Мужчины предпочитали Трубку и только ее.

Трубка не многое понимала в разговорах людей, но их душевное
состояние она чувствовала великолепно. То состояние, которое иногда называют
сердечным жаром или внутренней дрожью. Со временем ей стало казаться, что в
отношениях этих двух людей что-то происходит. При всей внешней нарядности, разукрашенных
словах о дружбе и лубочных воспоминаниях молодости в сердце у каждого копилась
невысказанная,  никотинная,
сигаретная  горечь, которая тяжелыми
смоляными пластами запирала все поры души, не давая вырваться наружу
искренности и  мягкому, согревающему
человеческому теплу и свету.

Это постоянно тревожило ее, но временами она забывалась,
окунаясь с головой в восхитительный ритуал пятницы. Так было и на этот раз.
Горели свечи, и вино в бокалах, и все, как сотню лет назад.  Огонек пламени временами высвечивал на стене
комнаты дрожащую тень худенькой женщины и силуэты двух друзей. Трубка уже стала
забываться, предвкушая то блаженное состояние жара и медленного  засыпания, которое было главным в ее жизни. Но
какое-то неприятное чувство не давало ей полностью отдаться огню. То ли Худой
слишком нервничал, набивая табак, и оставил воздушные карманы, то ли Рыжеватый
слишком  тяжело  давил на 
ее голову, совсем не давая дышать… Одним словом, разгоралась она с
большим трудом. Какое-то седьмое чувство подсказывало ей, что лучше бы  вообще не разгораться — есть на столе
беленькие сигаретки. Пусть сегодня будет их праздник. Но назойливый огонь провинциальной
зажигалки сделал свое дело, прожигая всю табачную массу до самого дна, и трубка
«поплыла».   Сквозь горячий туман
до ее сознания доходили отдельные слова, но, казалось, что ничего не может
побеспокоить ее.

— Ты знаешь, я должен сказать тебе одну неприятную вещь.

Темнота комнаты скрадывала 
нервные движения Худого. 

— Какую? Что еще стряслось? Неужели ты передумал? Мы ведь
обо всем договорились!

Рыжеватый как-то сразу насторожился, плотно сжимая  в кулаке трубку, которую до этого долго и
молчаливо мусолил во рту. Запрыгали огонечки дамской сигаретки, взволновано
пощелкивая сухими табачинками.

— Я проиграл все деньги… 
И твои тоже… У меня не осталось даже на еду… Я не знаю, что
делать… Я просто в полном отчаянии…

Руки Худого нервно теребили потемневшие мешки под глазами.
Лоб покрылся неприятной, липкой испариной, которая потом туго скрипела на холодных
ладонях. Замерло все. Мертвая тишина осела на скатерть, парализуя даже малейшее
действие.

Трубка не могла ждать долго. Имея внутри огонь, она могла
жить только вместе с дыханием человека. Душистый дым выносил наружу мельчайшие
смоляные капельки, которые сейчас медленно и коварно осаждались на стенках ее
горла.

— Дыхания, дыхания!

Её горло сжималось, стискивалось желтоватой пленкой смолы, и
тлеющий уголек табака стал понемногу затухать. Сейчас уже она сама пыталась всеми
силами избавиться от огня, коварного огня, который с каждой пушинкой дыма
наносил всё новые и новые капли смолы на её разбухшее горло. Рыжеватый в
глубокой задумчивости вертел Трубку, перекладывая её из одной руки в другую. В
какой-то момент тошнотворная масса смолы, залепившая горло, стала настолько
велика, что Трубка стала терять сознание. Откуда-то сбоку до неё донеслись
слова:

— Потухла… Как ты ее откручивал-то, м-мать…

Крупные, узловатые пальцы сжали голову полузадушенной Трубки
и, сильно надавливая на чубук, попытались сдвинуть его с места. Не тут-то было!
Трубка и сама была бы рада все сбросить с себя снаружи и изнутри, лишь бы,
наконец, освободиться от липкой массы, запершей её дыхание.

Сильнее… еще сильнее… Чубук не поддавался, и это еще
больше раздражало Рыжеватого. Наконец, нажим стал таким невыносимым, что Трубка
напряглась изо всех своих сил, выдавливая микроскопические капельки вереского
масла, глубоко сидящего в ее клеточках ещё с самого рождения. Дерево стонало,
сжималось, изгибая каждую, высохшую до струны, клеточку несчастного вереска.

Острая боль и резкий, хлопающий звук пронзили все тело
Трубки. Последнее, что она видела, перед тем, как потерять сознание, был
отваливающийся чубук с кусочком дерева внутри. Кусочком ее горла.

                                                    ***

Она пришла в себя поздно ночью. Недоеденные салаты кисло
размазались по тарелкам, грязная посуда уныло разбрелась по залитой воском скатерти.
Трубка лежала без движения, холодная, бесформенная, и грустно глядела на пачку
сигарет нагловатого песочного цвета. Самодовольный Окурок небрежно навалился на
край пачки:

— Ну что, довыёживалась? Вот так-то!

Окурок чванливо, как верблюд на этикетке, сбросил слюнявый
комочек пепла, и добавил:

— А всё – издатели!.. Поэты!.. Прозаики!.. Про каких заик
теперь думать будешь? Дышать-то есть чем?

Единственная белая сигареточка, оставшаяся в смятой пачке,
неодобрительно посмотрела на вальяжного Окурка. Видно было, что в свое время
она пыталась выскользнуть из пачки, но застряла своим надломленным фильтром в
узкой зажеванной фольге.

— Не больно ты уж и воображай! Подумаешь — верблюд на
этикетке! А сам-то, сам-то — всего на всего Окурок!

Трубка молчала. Ей было грустно. Боли не было и не было
горечи, но грусть, как седой и плотный дым, окутывала все ее существо.

Рано-рано утром, как только полезли сквозь жалюзи сероватые
блики рассвета, Худой пришел к Трубке и в полной тишине бережно и внимательно
вычистил её, отскоблив ложечкой налипшую смолу и не сгоревшие комья табака. Его
дыхание было тяжелым, густым, с примесью алкоголя и желчного духа желудка. Нарушенная
координация движений выдавала внутреннюю ватную пустоту, которая глубоко засела
в тоскливых, опухших глазах.

Не совсем уверенным движением он открыл ящик телевизионной тумбы,
достал бархатный мешочек и бережно, немного помедлив, уложил туда Трубку и
чубук. В ящике было тепло и сухо, даже теплее, чем снаружи. Наверху стоял
большой телевизор, и тепло его передавалось вниз, нагревая то пространство, где
находилась Трубка. Это было даже приятно. Она чувствовала себя в покое,
безопасности, уюте. Деревянные стенки ящика добавляли ощущение дома, комфорта.

Вот только не было дыхания и жара… Но она даже стала
забывать об этом понемногу. Лишь изредка, 
заслышав голоса  в комнате,
представляла себе вечерние свечи, черную скатерть, рубиновые блики вина и
теплые губы человека.

Прошло немного времени.

Однажды ночью дверца ящика отворилась, и трубка увидела
Худого, который был одет в дорожную форму. В отдалении, в дверях, стояли чемоданы.
Её сердце радостно забилось: «Неужели он возьмет меня с собой?! Как это
было бы здорово! Я совершенно уверена, что его руки могут сделать мне новое
горло, и мы снова будем наслаждаться жаром жизни!»

Худой открыл бархатный мешочек и вытащил Трубку. Его ладони
окутывали всё тело Трубки, баюкая её медленными и плавными движениями.

Он думал.

А она почувствовала иголочки нервозности, и ее сердце
тоскливо сжалось от предчувствия. Хлопнула входная дверь, и резкий голос позвал:

— Ну Вы идете уже или нет?

Худой нервным движением, не оставляя себе времени на
раздумья, положил трубку в мешок, резко затянул тесьму и всё убрал в ящик.

Шаги по комнате, дверной замок, и тишина.

И тишина… и тишина… и тишина… и тишина… и тишина…
и тишина… и тишина…

Инфоурок
›

Другое
›Презентации›Презентация по самопознанию на тему:»Счастье человека» (7 класс)

12 декабря 1928 года родился кыргызский писатель Чингиз Айтматов. Каждое произведение писателя становилось событием. Его книги переведены на множество языков. Вот некоторые цитаты, которые помогут понять, что пытался донести до людей Атйматов, возможно, и понять суть человеческого бытия:

«Плаха» (1986) — роман основан на идее противоречивости человеческой природы. С одной стороны человек подчиняет себе и использует природу, а с другой стороны разрушает своими преобразованиями. В романе переплетаются две основные сюжетные линии жизнь волчьего семейства, судьба которой отражает весь трагизм происходящего с природой событий и судьба Авдия Каллистратова, который пытается остановить «антропологическую катастрофу» — саморазрушение и самоуничтожение человека.

— … смысл существования человека в самосовершенствовании духа своего, — выше этого нет цели в мире. В этом красота разумного бытия — изо дня в день все выше восходить по нескончаемым ступеням к сияющему совершенству духа. Тяжелее всего человеку быть человеком изо дня в день.

— А как тесно человеку на планете, как боится он, что не разместится, не прокормится, не уживется с другими себе подобными. И не в том ли дело, что предубеждения, страх, ненависть сужают планету до размеров стадиона, на котором все зрители заложники, ибо обе команды, чтобы выиграть, принесли с собой ядерные бомбы, а болельщики, невзирая ни на что, орут: гол, гол, гол! И это и есть планета. А ведь ещё перед каждым человеком стоит неизбывная задача – быть человеком, сегодня, завтра, всегда. Из этого складывается история.

— Зло противостоит добру даже тогда, когда добро хочет помочь вступившим на путь зла.

— И среди тысячной толпы – ты одинок, и находясь с собой наедине – ты одинок.

— Когда открытие делаешь для себя, все в тебе согласно и наступает просветление души.

«Белый пароход» (1970) — сказка о Рогатой Матери Оленихе, которую рассказывал мальчику, главному герою произведения, его дед. Была сказка у мальчика, а потом ее стало. С годами читать становится очень тяжело, понимая, что Атйматов оставляет читателя с тяжелыми мыслями. На фоне величественного и прекрасного в своей доброте сказания особенно пронзительно ощущается трагизм судьбы ребенка, который сам оборвал свою жизнь, будучи не в силах смириться с ложью и жестокостью «взрослого» мира.

— Одно сделаешь — ну, думаешь, теперь спокойно поживу. Ан жизнь еще что-нибудь придумает.

— Но жизнь не так устроена — рядом со счастьем постоянно подстерегает, вламывается в душу, в жизнь несчастье, неотлучно следующее за тобой, извечное, неотступное.

— Недаром говорят: чтобы скрыть свой позор, надо опозорить другого.

— Детская совесть в человеке как зародыш в зерне, без зародыша зерно не прорастает. И что бы ни ждало нас на свете, правда пребудет вовеки, пока рождаются и умирают люди…

«И дольше века длится день­» (1980) — главный герой романа — казах Едигей, работавший на затерянном в степи полустанке. В судьбе Едигея и окружающих его людей, как в капле воды, отразилась судьба страны — с предвоенными репрессиями, Отечественной войной, тяжелым послевоенным трудом, строительством ядерного полигона близ родного дома. Земные события пересекаются с космическими; внеземные цивилизации, космические силы не остались безучастными к злым и добрым поступкам людей. Айтматов поднимает тему манкуртизма, которая не только касается простой памяти человека, а вероятно более глубокой памяти о родстве человека и Земли-матери, которую теперь он расстреливает.

— Куда бы ты ни запропастился, а от беды своей не уйдешь. Она будет всюду с тобой. Нет, Едигей, если ты джигит, то ты здесь попробуй перебори себя. А уехать — это не храбрость. Каждый может уехать. Но не каждый может осилить себя.

— Не родишься — свет не увидишь, а родишься — маеты не оберешься.

— Прислушиваясь к высказываниям Абуталипа, Едигей приходил к выводу, что самое лучшее, что может человек сделать для других, так это воспитать в своей семье достойных детей. И не с чьей-то помощью, а самому изо дня в день, шаг за шагом вкладывать в это дело всего себя, быть, насколько можно, вместе с детьми.

— Добро отберут у тебя — не пропадешь, выживешь. А душа останется потоптанной, этого ничем не загладишь.

— Для малых детей взрослые всегда кажутся умными и авторитетными. Вырастут, смотрят — а учителя-то, не так уж много знали и не такие уж умные, как казалось.

«Прощай, Гюльсары!» (1966) — первая повесть, написанная писателем по-русски. Главный герой, крестьянин Тананбай, принимал участие в коллективизации, не жалея при этом родного брата, затем сам стал жертвой партийных карьеристов. Важную роль в повести играет образ иноходца Гюльсары, который сопровождал Тананбая на протяжении долгих лет. Лейтмотивом проходит любовь.

— Вчерашний мальчишка, гонявший мяч по задворкам, становится вдруг всеобщим любимцем, предметом разговоров знатоков и восхищения толпы. И чем дальше, тем больше возрастает его слава, пока он забивает голы. Потом он постепенно сходит с поля и начисто забывается. И первые забывают его те, кто громче всех восхищался им.

— …половина жизни проходит в мечтах, потому, может быть, и сладка она так, жизнь. Быть может, потому и дорога она, что не все сбывается, о чем мечтаешь…

«Материнское поле» (1963) — повесть о материнской любви. Старая Толгонай, неутомимая труженица, мудрая и человечная, ведет разговор с землей, с родным полем. Испытания, выпавшие на долю женщины, не сломили ее, и свою любовь Толгонай переносит на ребенка, чужого ей по крови.

— Есть, оказывается, у каждого слова своё время, когда оно ковкое, как раскаленное железо, а если упустишь время — слово остывает, каменеет и лежит на душе тягостным грузом, от которого не так-то просто освободиться.

И еще цитаты из «Плахи»:

— Смерть всегда с тобой, пока ты дышишь, а после смерти смерти нет.

— Ведь все мечты так — вначале рождаются в воображении, а затем по большей части терпят крушение за то, что посмели произрастать бeз корней, как иные цветы и деревья… И ведь все мечты так — и в том их трагическая необходимость в познании добра и зла…

— Вера — это тебе не кайф, вера — продукт страданий многих поколений, над верой трудиться надо тысячелетиями и ежедневно.

Франтишек Глубоцкий|Фото: Jitka Slezáková, Český rozhlas

Венок Адвента можно сделать своими руками или купить готовый. Садовник и владелец цветочного магазина Франтишек Глубоцкий из города Пардубице перед праздником изготавливает сотни рождественских венков.

«Для меня это один из самых любимых периодов работы в году. С ним можно сравнить только весну, когда мы начинаем размножать, сеять и сажать растения. Но Рождество, Адвент – это уже надежда, радость будущей весны», – объясняет в интервью «Чешскому Радио» пан Глубоцкий.

Рождественские венки мастер и его помощники предпочитают делать из белой пихты. Хвойные веточки ниткой прикрепляются к соломенному кругу. Франтишек Глубоцкий напоминает, что это дерево – часть чешских традиций.

Ночь белой пихты

Франтишек Глубоцкий|Фото: Jitka Slezáková, Český rozhlas

«Сочельник называли «ночью белой пихты», так что это дерево с давними традициями. Оно обладает большими достоинствами: прекрасно пахнет, при работе с ним не колет руки, а изделия из него долго сохраняются – высыхают, это правда, однако не осыпаются».

Зелёные ветви означают жизнь, а «колесо» венка – символ вечности, и, таким образом, самого Творца.

Орех, шишка, мак и яблоко

Как правильно оформить венок Адвента? Если следовать традициям, в этом нет ничего сложного, уверен Франтишек Глубоцкий.

Фото: Jitka Slezáková, Radio Prague International

«Венок был символическим пожеланием счастья хозяевам крестьянкой усадьбы и их гостям. Там должно было быть все, что они ожидают в следующем году от плодов своего труда. Классический вариант: орешек, шишка, коробочка мака, а если есть, еще и красное яблоко. Например, орех – это плод, скрывающий внутри зародыш новой жизни. А Рождество – это и есть праздник радости от появления новой жизни. Шишка наполнена семенами. Это изобилие, размножение. А для земледельцев было важно получить богатый урожай, важно, чтобы у них множилась птица – куры, гуси. Коробочка мака всегда означала «много денег». А вот никаких цветов на венке быть не должно – ни сухих, ни, тем более, искусственных. Потому что сухой цветок символизирует конец, «консервированное»» завершение жизни. Ничего искусственного на венке быть не должно, а тут мы смотрим на кусок ткани и думаем, что видим орхидею…»

Красные свечи у протестантов, фиолетовые у католиков

Фото: Jitka Slezáková, Český rozhlas

У каждого воскресенья Адвента тоже есть свое название: «железное», «бронзовое», «серебряное» и «золотое».

Не будем забывать, что венок Адвента украшен четырьмя свечами. Причем зажигают их постепенно: по одной следующей свече в каждое воскресенье в течение четырех недель. Некоторые упаковки свечей, которые перед Рождеством продаются в Чехии, специально сделаны «по росту»: от самой длинной до самой маленькой. Это показывает, что первая свеча горит все четыре недели, а далее к ней прибавляются другие.

Хотя сейчас можно найти в продаже свечи любого цвета, обычаи диктуют здесь определенные правила. И уже ваше дело – следовать им или нет.

Фото: Jana Huzilová, Český rozhlas

«Хотя цвет решающего значения не имеет, мне нравится соблюдать традиции. Поэтому если вы принадлежите к какой-либо из протестантских церквей, то вам следует использовать красные свечи. Красный цвет – классический для Рождества. Это цвет жизни, любви, и он может сопровождать нас все праздники. А у католиков цвет Рождества – фиолетовый. Это цвет церковного обряда, раздумий – то, что должно быть присуще Адвенту. И первые две свечи на венке – тоже фиолетовые. Первая называется «Надежда», или «Свеча пророков». Вторая – «Вифлеемская», или «Мир». Она зажигается за мир. Третья свеча – «Пасторская». Она означает дружбу и может быть розовой, поскольку третье воскресенье – это уже радость, ведь от Рождества нас отделяет всего одна неделя. А четвертая свеча, согласно католической традиции, должна быть опять фиолетовой. Она называется «Ангельской» или «Свечой Любви». И у протестантов, и у католиков может присутствовать и пятая свеча – белая, которая, конечно, не помещается на венок. Все время Адвента она лежит на столе, а в Сочельник мы можем поставить ее рядом, например, на блюдце. Она называется «Свеча Христа» и означает, что свет пронзил тьму, что появится солнце, и нам есть, чему радоваться», – завершает свой рассказ о символике рождественского венка Франтишек Глубоцкий.

Рождественский календарь из тележного колеса

Пастор Иоганн Хинрих Вихерн|Фото: Wikimedia Commons, public domain

В своем теперешнем виде адвентный венок появился в 1839 году – его придумал лютеранский пастор Иоганн Хинрих Вихерн, основавший в Гамбурге школу для сирот. Дети спрашивали, когда же наконец наступит Рождество, и наставник установил на старом колесе от телеги 19 маленьких красных свечек для будних дней и 4 большие белые для воскресных, каждый вечер зажигая по одной. Позже эту идею у лютеран заимствовали католики. Католическая церковь долгое время называла венок языческим, однако в ХХ веке и католики стали украшать свои дома венками.

Первые упоминания об Адвенте встречаются в V веке в Равенне и в VI в Риме. Первоначально Адвент длился шесть недель, и лишь в конце VI века Папа Григорий Первый сократил его до четырех недель. В восточном христианстве Адвенту соответствует Рождественский пост. У православных церквей, пользующихся юлианским календарем, он начинается 15 (28) ноября.

Адвент открывает христианский литургический год. В это время верующие помогают бедным, занимаются благотворительностью, соблюдают пост, что в сегодняшнем западном христианстве означает не отказ от скоромных блюд, а, прежде всего, погружение в молитву и посещение храма.

Венец из еловых веточек, который ставят на стол в период Адвента|Фото: Martina Schneibergová, Radio Prague International