Тургенев таинственные повести и рассказы

бежин луг - рассказ и. с. тургенева, вошедший в сборник записки охотника. в период создания этого проводил много времени в

«Бежин луг» — рассказ И. С. Тургенева, вошедший в сборник «Записки охотника». В период создания этого проводил много времени в деревне. Основными его собеседниками были охотники, которые сильно отличались от остальных сельских жителей. Именно эти рассказы, а также удивительная природа и послужили вдохновением для создания цикла «Записки охотника». Рассказ «Бежин луг» — небольшое по объему произведение, изобилующее описаниями прекрасных и безмятежных русских пейзажей.

Начинается повествование с того, что в один теплый июльский день охотник теряется в лесу. Долго он блуждает по неизвестным тропинкам, но найти дорогу домой так и не может. Уже совсем отчаявшись и чуть было не упав в обрыв, охотник вдруг замечает костер. Откуда ни возьмись, навстречу ему с лаем выбегают две большие собаки, а следом за ними — деревенские мальчики. Охотник узнает, что ребята пришли ночью пасти лошадей, так как днем животным не дают покоя насекомые и жара.

797561

Скромно устроившись под кустом рядом с костром, путник делает вид, что спит, хотя на самом деле он наблюдет за мальчиками. Охотник не хочет их стеснять, поэтому и не показывает, что все видит и слышит. Ребята, немного расслабившись, возобновляют прерванное общение. Звенит и переливается их голосами Бежин луг.

Характеристика мальчиков. Особенности внешности

Ребят у костра пятеро: Федя, Павлуша, Ваня, Костя и Илюша. Бежин луг — так называется место, куда они выгнали пастись лошадей. Федя — самый старший на вид, ему около 14 лет. С первого взгляда охотник понимает, что мальчик из богатой семьи, и что он пришел с ребятами не из-за нужды, а ради развлечения. Это видно по его манере общения, по аккуратной новой одежде и по тонким чертам лица.

796429

Второй мальчик — Павлуша. За внешней его непривлекательностью скрывается удивительная сила характера. Мальчик сразу вызывает большую симпатию у охотника. Несмотря на то что ему всего лишь двенадцать лет, Павел ведет себя, как самый взрослый. Он успокаивает мальчиков, когда их что-то пугает, в каждом его слове прослеживается рассудительность и смелость. Рассказ «Бежин луг» — произведение, в котором Тургенев с особой любовью описывает обычных крестьянских детей, каждый из которых представляет будущее страны.

796431

Илюша того же возраста, что и Павлуша. У него ничем не примечательное лицо, на котором лежит отпечаток болезненной заботливости о чем-то. Именно Илюша рассказывает больше всех историй, он отличается умением хорошо и увлекательно передавать суть произошедшего. Из таких историй и состоит произведение «Бежин луг». Характеристика мальчиков, данная в рассказе, подчеркивает индивидуальность каждого повествователя.

796428

Костя — мальчик с внимательными и грустными глазами. Веснушчатое лицо его украшают огромные черные глаза, сияющие непонятным блеском, словно он хочет сказать нечто важное, но не может. Ему около десяти лет.

796430

Последний мальчик, самый младший, Ваня. Сначала охотник и не замечает его, так как ребенок лежит, укрывшись с головой рогожей. Это семилетний мальчик с кудрявыми волосами. Он не рассказывает ни одной истории, однако автор восторгается его детской чистотой мышления.

Каждый из ребят занимается своим делом и одновременно ведет беседу. Тишиной вторит им Бежин луг. Рассказы мальчиков очень интересуют охотника, поэтому он всеми силами старается делать вид, что спит.

Домовой

Первым начинает свой рассказ Илюша. Он говорит, что слышал домового, когда они с ребятами после работы оставались ночевать на рольне. Дух пошумел-пошумел над головами у ребят, покашлял и исчез.

Русалка

Следующий случай, о котором Костя услышал от отца. Как-то Гаврила, плотник, пошел в лес и встретил там красивую русалку. Долго звала она Гаврилу, но тот не поддавался. А когда почувствовал, что сил сопротивляться уже не осталось, осенил себя крестным знаменем. Русалка заплакала и сказала, что он тоже всю свою жизнь слезы лить будет вместе с ней. После этого плотника никто веселым больше не видел. Тургенев («Бежин луг») как бы вкладывает истории мальчиков в один большой рассказ охотника.

Утопленник

Илюша рассказывает о псаре Ермиле, который, возвращаясь поздно домой, увидел маленького барашка на могиле у утопленника. Взял он его себе, а оказалось, что это душа покойника вселилась в животное.

Вдруг собаки соскакивают со своих мест и бросаются в темноту. Павлуша, не задумываясь, бежит за ними проверить, в чем дело. Ему чудится, что волк пробрался слишком близко к ним. Оказалось, что это не так. Охотник невольно залюбовался мальчиком, таким красивым и смелым он был в тот момент. С особой любовью рисует образ Павлуши Тургенев. «Бежин луг» — рассказ, который хоть и заканчивается на минорной ноте, но все же воспевает победу добра над злом.

Беспокойный барин

Илюша продолжает свой рассказ слухами об умершем барине. Как-то встретил его дед Трофим и спросил, что он ищет. Покойник ответил, что ему нужна разрыв-трава. Значит, барин слишком мало пожил, захотелось ему из могилы вырваться.

Церковная паперть

Далее Илюша рассказывает о том, что в можно встретить тех, кто должен умереть в скором времени. Бабка Ульяна увидела сначала мальчика Ивашку, который скоро после этого утонул, а потом и саму себя. Странные и порой страшные образы вызывает Бежин луг. Рассказы мальчиков — настоящее тому свидетельство.

Антихрист

Павлуша подхватывает разговор своим рассказом о солнечном затмении. В их деревне ходило придание, что в тот момент, когда солнце закроется на небе, придет Тришка. Это будет необычный и лукавый человек, который начнет соблазнять грехом всех верующих христиан.

Леший и водяной

Следующим по очереди идет рассказ от Илюши. Он повествует о том, как одного деревенского мужика леший водил по лесу, а тот еле от него отбился. Этот рассказ плавно перетекает в рассказ о водяном. Жила как-то одна девушка Акулина, была она очень красивая. После того как на нее напал водяной, стала она Теперь ходит Акулина вся черная, в рваной одежде и смеется без повода.

Водяной также губит и местного мальчика Васю. Мать его, предчувствуя беду от воды, с большим волнением отпускает его купаться. Однако все же не может уберечь его. Мальчик тонет.

Судьба Павлуши

В это время Павел решает спуститься к реке набрать воды. Возвращается он взволнованный. На вопрос ребят отвечает, что слышал Васин голос, что тот звал его к себе. Мальчики крестятся, говорят, что это плохая примета. Неспроста заговорил с ним Бежин луг. Характеристика мальчиков раскрывает каждый отдельный образ, завуалированно рисуя детей.

Утро и возвращение домой

Проснувшись ранним утром, охотник решает, что пора возвращаться домой. Он тихо собирается и подходит к спящим мальчикам. Все спят, только Павлуша поднимает голову и смотрит на него. Охотник кивает мальчику головой и уходит. Прощается с ним Бежин луг. Характеристика мальчиков требует особого внимания. После окончания чтения стоит еще раз пересмотреть ее.

Заканчивается рассказ словами о том, что Павел впоследствии погибает. Мальчик не тонет, как предсказывают ему истории мальчишек, он падает с лошади и разбивается насмерть.



(Ответ 1):

В рассказе Ивана Сергеевича Тургенева «Бежин луг» говорится о том, как
охотник заблудился в лесу и набрёл на Бежин луг. Он увидел пять
мальчиков Илюшу, Павлушу, Ваню, Костю и Федю. Они стерегли табун, сидя
вокруг костра и рассказывая разные истории. Но больше всего автор
выделяет Илюшу и Павлушу.
Им около двенадцати лет. Лицо Илюши
довольно незначительно: горбоносое, вытянутое, подслеповатое. Губы
сжатые, сдвинутые брови, волосы жёлтые почти белые. Одет в новые лапти и
онучи, толстая верёвка, три раза перевитая вокруг стана, тщательно
стягивает его опрятную чёрную свитку.
Илюша рассказывает и знает
больше историй, чем Павел. Он убеждён в своих рассказах, говорит с
жаром, испытывает страх, он многословен и эмоционален.Илюша рассказывает
историю о том, как они с приятелями якобы видели домового на бумажной
фабрике. Илюша говорит, что на родительскую субботу на паперти можно
увидеть тех, кому суждено умереть в этом году. Упоминает о некой бабе
Ульяне, которая видела на паперти одного мальчика, который умер в
прошлом году, и себя
саму. На возражение, что бабка Ульяна ещё жива,
Илюша отвечает, что год ещё не кончился. Далее разговор заходит о
светопреставлении (солнечном затмении), бывшем не так давно.
Крестьяне,бывшие свидетелями этого явления, перепугались, решили, что
«Тришка придет». На вопрос
о том, кто такой Тришка, Илюша начинает
объяснять, что это такой человек, который придет, когда наступят
последние времена, что он будет соблазнять народ христианский и что с
ним нельзя будет ничего поделать — ни в острог посадить, ни в цепи
заковать, ни убить, так как он всем сможет глаза отвести.
Тургеневская
ночь духовно раскрепощает человека, тревожит его воображение
бесконечными загадками мироздания: «Я поглядел кругом: торжественно и
царственно стояла ночь… Бесчисленные золотые звезды, казалось, текли
все, наперерыв мерцая, по направлению Млечного Пути, и, право, глядя на
них, Вы как будто смутно чувствовали сами стремительный, безостановочный
бег земли…»
Ночная природа наталкивает детей на красивые сюжеты
легенд, предлагает загадки и сама же рассказывает об их возможном
разрешении. Объясняя таинственные явления природы, крестьянские дети не
могут избавиться от впечатлений окружающего их мира. Природа тревожит
своими загадками мысль человека, дает возможность почувствовать
относительность любых открытий, разгадок ее тайн. Она смиряет силы
человека, показывая свое превосходство.
Писатель стремился не только
пробудить в читателе чувство любви и уважения к деревенским ребятишкам,
но и заставлял задуматься над их дальнейшей судьбой. Автора всегда
привлекали к себе люди, духовно и эмоционально одаренные, честные и
искренние. Такие люди живут и на страницах его произведений, и живут,
так же как бывает и в действительности, очень непросто, потому что это
люди высоких моральных принципов, высокой требовательности к себе и к
другим.
Образы мальчиков — героев рассказа — овеяны лирическим
настроением грусти и сочувствия. Но заканчивается он жизнеутверждающей,
праздничной картиной наступающего утра.

Сочинение

В рассказе Ивана Сергеевича Тургенева «Бежин луг» говорится о том, как охотник заблудился в лесу и набрёл на Бежин луг. Он увидел пять мальчиков Илюшу, Павлушу, Ваню, Костю и Федю. Они стерегли табун, сидя вокруг костра и рассказывая разные истории. Но больше всего автор выделяет Илюшу и Павлушу.

Им около двенадцати лет. Лицо Илюши довольно незначительно: горбоносое, вытянутое, подслеповатое. Губы сжатые, сдвинутые брови, волосы жёлтые почти белые. Одет в новые лапти и онучи, толстая верёвка, три раза перевитая вокруг стана, тщательно стягивает его опрятную чёрную свитку.

У Павлуши волосы всклокоченные, чёрные, серые глаза, широкие скулы, бледное лицо, большой, но правильный рот, вся голова огромная, тело приземистое, неуклюжее.

Илюша рассказывает и знает больше историй, чем Павел. Он убеждён в своих рассказах, говорит с жаром, испытывает страх, он многословен и эмоционален. Павлуша же наоборот почти не верит в поверья и сказанья, говорит кратко смело и во всём пытается найти решение.

Ах, это примета дурная, — с расстановкой проговорил Илюша.

Ну, ничего, пущай! — произнёс Павел решительно — судьбы не минуешь.

Всё же автору больше симпатичен Павлуша, потому что он смелый, бесстрашный и удалой: «И всё же он мне понравился». Автор любуется тем моментом, когда убежали собаки, Павлуша без хворостинки в руке, ночью поскакал один на волка: «Что за славный мальчик!» Так же автора удивляет то, как он один в темноте пошёл к реке за водой и услышал голос покойного Васи. Все мальчики начали креститься, а Павлуша отреагировал очень спокойно.

В том же году Павла не стало, он убился, упав с лошади. Автор с сожалением рассказывает об этом: «Жаль, славный был парень!»

Характеристика Мальчиков из произведения «Бежин луг»
И.С.Тургенев

Ночь. На лугу около
костра пять мальчиков. В котелке варится картошка. Поблизости пасутся лошади.
Вдруг собаки залаяли и бросились в темноту. Широкоплечий неуклюжий парнишка, молча,
вскочил, прыгнул на лошадь и поскакал вслед за собаками.
Это был Павел, один из героев рассказа Ивана Сергеевича
Тургенева «Бежин луг». Павел понравился мне больше других ребят. Он
был из бедной крестьянской семьи и одет был очень бедно, лицо изрыто оспой, а
голова, как говорится, с пивной котел. Павел — немного неказист, но в нём
чувствовалась железная воля.
Но было в Павле что-то очень привлекательное. Особенно
ясный умный взгляд, сильный голос, спокойствие и уверенность. Еще больше
привлекает в нем его деятельность. Все ребята сидели, а он варил картошку,
следил за костром. И рассказы его отличались от рассказов других ребят. Павел
всегда говорил только о том, что сам видел, в его рассказах был юмор. И когда
он рассказывал, как ждали дня, когда Тришка-антихрист должен был спуститься на
землю, все ребята смеялись.
Еще из мальчиков мне понравился Костя. Правда, он во
многом отличался от Павла. Костя на два года младше Павла. У него худое лицо, с
острым, как у белки, подбородком, большие черные глаза смотрели всегда немножко
грустно, как будто хотели что-то сказать, но на языке таких слов не было.
Худенький, он был одет так же бедно, как и Павел. А лицо у него было усталое, с
болезненным выражением. оказался ночью в лесу, то, наверное, тоже испугался бы
ночных криков. Но не потому, конечно, что вообразил себе леших, а просто так,
потому что как-то страшно в темноте.
Мальчики, о которых пишет Тургенев, были неграмотными,
суеверными, и они всерьез верили тому, что рассказывали Костя, Илюша и Федя.

Но мне понравились
не только Павел и Костя, но и остальные мальчики: Федя, Илюша и Ваня. Федя был
одним из заводил, сын зажиточного крестьянина. Ваня был самый тихий, неразговорчивый
мальчик лет семи. А у Илюши было неприметное лицо, но зато он знал много
прибауток, легенд.

Зато они многое
знали и умели делать: пасли лошадей, помогали взрослым в поле и дома, собирали
в лесу ягоды, грибы, особенно хорошо чувствовал себя в ночном Павел. Он лучше
всех знал природу, объяснял ребятам, какая птица кричит, кто в реке плещется.
Костя сказал, что проходил мимо бучила, а там кто-то
застонал жалостливо. Костя испугался, вообразив себе водяного. А Павлик сказал,
что так могут кричать маленькие лягушки.
В то же время Костя лучше всех описывал природу в своих
рассказах. Он очень красочно описал, как плотник Гаврила встретил в лесу
русалку. Павел любил настоящую жизнь леса и поля, а Костя видел во всем этом
что-то сказочное.
Мне, как и Тургеневу, в речи Павла понравился его юмор
и здравый смысл, а в речи Кости — мечтательность, поэтичность.
Было между ними еще одно отличие. Павел был смелым,
решительным мальчиком. Я уже написала в начале, как Павел решительно поскакал
на лошади. Это он хотел отпугнуть волка, а с собой не взял ничего, кроме
хворостины. А когда вернулся, и не подумал похвастаться свой смелостью. А Костю
даже сам Тургенев назвал трусишкой. И не зря. Ведь Костя пугался всего
непонятного, даже крика лягушки в бучиле.
Костя был добрым мальчиком. Он очень жалел Феклисту,
мать утонувшего Васи. Когда Павел пошел к реке, Костя предостерег его, сказал:
«Осторожно, не упади!»
А Павел заботился о других не на словах, а на деле он
бросился спасать от волка не свою лошадь, а всех лошадей. И картошку варил не
для себя, а для всех ребят.

Все пятеро ребят
не похожи друг на друга. Они очень разные, но все-таки нашли общий язык, и были
очень дружны между собой.

Описание Илюши:

Во всех рассказах мальчиков самое активное участие принимает сверхъестественная сила в лице домового, лешего, водяного, русалки, оборотней, мертвецов, появляющихся среди живых, Гришки — антихриста. Рассказы детей очень яркие красочные, свидетельствуют о богатстве их воображения, умении передавать свои впечатления, но вместе с тем говорят о темноте детей, о том, что они находятся в плену дикого суеверия.

Главный знаток поверий – Илюша. Тургенев дал рассказам Илюши более развернутое и красочное изложение. Он передает наиболее страшные истории «Он лучше других знал все сельские поверья». Выбор поверий Илюши соответствует его характеру, в котором Тургенев отмечает черты чрезвычайной запуганности и моральной подавленности: Лицо третьего, Ильюши, было довольно незначительно: горбоносое, вытянутое, подслеповатое, оно выражало какую-то тупую, болезненную заботливость; сжатые губы его не шевелились, сдвинутые брови не расходились — он словно все щурился от огня. Его желтые, почти белые волосы торчали острыми косицами из-под низенькой войлочной шапочки, которую он обеими руками то и дело надвигал себе на уши. На нем были новые лапти и онучи; толстая веревка, три раза перевитая вокруг стана, тщательно стягивала его опрятную черную свитку. И ему и Павлуше на вид было не более двенадцати лет.
.Критики отметили в Илюше волнующие выражение бедности подавляющей человека с малолетства. Впечатление того что мальчик живет в чужой семье. Веревка вместо пояса, шапка не по его голове, непричесанные волосы, озабоченность не по возрасту.

Анализ рассказа Илюши:

Рассказ Илюши про домового идет после слов: «вот прошел он через наши головы» — выставлено на полях рукописи подробное и живое описание: «Вода вдруг по колесу как зашумит, застучит колесо, завертится. Удивлялись мы про то, кто их поднял, что вода пошла, однако колесо скоро остановилось». В описании 1852 года это описание получило еще более развернутую форму.

В описание того, как домовой спускался по лестнице, после слов Илюши «И этак спущается, словно не торопится» — вставлена очень живописная деталь: «Ступеньки под ним так даже и стонут».

Из рукописи видно что Тургенев подробнее разрабатывает рассказ о домовом, вводит рассказ об Ульяне

Причинами суеверий служат отсутствие научных знаний, неумение объяснять явления природы. И более глубокая – общественные и политические условия, поддерживающие темноту крестьян, их суеверия.

Все рассказы сходны – во всех о сверхъестественном, мальчики не сомневаются в существовании злой силы.

Двуплановость рассказа — фантастическом «истории» мальчиков и реальном повествование охотника.

Рассказ Илюши (из текста):

Сперва они покалякали о том и сем, о завтрашних работах, о лошадях; но вдруг Федя обратился к Ильюше и, как бы возобновляя прерванный разговор, спросил его:

Ну, и что ж ты, так и видел домового?

Нет, я его не видал, да его и видеть нельзя, — отвечал Ильюша сиплым и слабым голосом, звук которого как нельзя более соответствовал выражению его лица, — а слышал… Да и не я один.

А он у вас где водится? — спросил Павлуша.

В старой рольне.

А разве вы на фабрику ходите?

Как же, ходим. Мы с братом, с Авдюшкой, в лисовщиках состоим.

Вишь ты — фабричные!..

Ну, так как же ты его слышал? — спросил Федя.

А вот как. Пришлось нам с братом Авдюшкой, да с Федором Михеевским, да с Ивашкой Косым, да с другим Ивашкой, что с Красных Холмов, да еще с Ивашкой Сухоруковым, да еще были там другие ребятишки; всех было нас ребяток человек десять — как есть вся смена; но а пришлось нам в рольне заночевать, то есть не то чтобы этак пришлось, а Назаров, надсмотрщик, запретил; говорит: «Что, мол, вам, ребяткам, домой таскаться; завтра работы много, так вы, ребятки, домой не ходите». Вот мы остались и лежим все вместе, и зачал Авдюшка говорить, что, мол, ребята, ну, как домовой придет?.. И не успел он, Авдей-то, проговорить, как вдруг кто-то над головами у нас и заходил; но а лежали-то мы внизу, а заходил он наверху, у колеса. Слышим мы: ходит, доски под ним так и гнутся, так и трещат; вот прошел он через наши головы; вода вдруг по колесу как зашумит, зашумит; застучит, застучит колесо, завертится; но а заставки у дворца-то спущены.Дивимся мы: кто ж это их поднял, что вода пошла; однако колесо повертелось, повертелось, да и стало. Пошел тот опять к двери наверху да по лестнице спущаться стал, и этак слушается, словно не торопится; ступеньки под ним так даже и стонут… Ну, подошел тот к нашей двери, подождал, подождал — дверь вдруг вся так и распахнулась. Всполохнулись мы, смотрим — ничего… Вдруг, глядь, у одного чана форма

зашевелилась, поднялась, окунулась, походила, походила этак по воздуху, словно кто ею полоскал, да и опять на место. Потом у другого чана крюк снялся с гвоздя да опять на гвоздь; потом будто кто-то к двери пошел да вдруг как закашляет, как заперхает, словно овца какая, да зычно так… Мы все так ворохом и свалились, друг под дружку полезли… Уж как же мы напужались о ту пору!

Ñòàòüÿ Ëüâà Áàðêîâñêîãî

 íà÷àëå 60-õ ãîäîâ XIX â. â òâîð÷åñòâå âåëèêîãî ðóññêîãî ïèñàòåëÿ Èâàíà Ñåðãååâè÷à  Òóðãåíåâà ïîÿâèëàñü òåìà òàèíñòâåííîãî. Âïåðâûå îíà âîïëîòèëàñü â ðàññêàçå Ïðèçðàêè», íàïèñàííîì â 1861-1863 ãîäàõ.

Çàòåì îáðàç òàèíñòâåííîãî ñòàë âîçíèêàòü âñå ÷àùå è ÷àùå: «Ñîáàêà» (1864), «Ñòðàííàÿ èñòîðèÿ» (1869), «Ñòóê… Ñòóê… Ñòóê!.. (1870), «×àñû» (1875), «Ñîí» (1876), «Ðàññêàç îòöà Àëåêñåÿ» (1877), «Ïåñíü òîðæåñòâóþùåé ëþáâè» (1881), «Ïîñëå ñìåðòè» (1882) è íåêîòîðûå äðóãèå åãî ïðîèçâåäåíèÿ, â ÷àñòíîñòè íåçàâåðøåííûé ðàññêàç «Ñèëàåâ», êîòîðûé ñîçäàâàëñÿ ïðåäïîëîæèòåëüíî â êîíöå 1870-õ ãîäîâ. Âñå ýòè ïðîèçâåäåíèÿ èññëåäîâàòåëè òâîð÷åñòâà ïèñàòåëÿ îòíîñÿò ê «òàèíñòâåííûì ïîâåñòÿì» Òóðãåíåâà.

Èõ îòêðûâàåò ðàññêàç «Ïðèçðàêè», íàçâàííûé â ïîäçàãîëîâêå «Ôàíòàçèåé». Çà÷åì àâòîðó ïîòðåáîâàëîñü òàêîå óòî÷íåíèå? Íå îïàñàëñÿ ëè îí íåïîíèìàíèÿ, íåïðèÿòèÿ íîâîãî äëÿ íåãî íàïðàâëåíèÿ ñî ñòîðîíû ÷èòàòåëåé, äðóçåé, ñîáðàòüåâ ïî ïåðó, êðèòèêîâ?

Èññëåäîâàòåëè ëèòåðàòóðíîãî íàñëåäèÿ Òóðãåíåâà îáðàòèëè âíèìàíèå, ÷òî ïèñàòåëü, «ñëîâíî ïðåäâèäÿ ýòî íåïîíèìàíèå, ïðåäîõðàíÿë ñåáÿ íà âñÿêèé ñëó÷àé ðàçãîâîðàìè î „ïóñòÿ÷êàõ», „áåçäåëêàõ», „âçäîðå». À ïîòîì ñåðäèëñÿ è ïåðåæèâàë, êîãäà ýòè „ïóñòÿ÷êè» òàê è ïðèçíàâàëèñü ïóñòÿ÷êàì腻 (È. Âèíîãðàäîâ).
«Òàèíñòâåííûå ïîâåñòè» Òóðãåíåâà áûëè âñòðå÷åíû ñîâðåìåííèêàìè ïî÷òè â øòûêè. Ëèòåðàòóðîâåä È. Âèíîãðàäîâ â ýòîé ñâÿçè çàìå÷àåò: «Òðåçâûé ðåàëèñò, âñåãäà ïîðàæàâøèé óäèâèòåëüíîé æèçíåííîé äîñòîâåðíîñòüþ ñâîèõ êàðòèí, — è âäðóã ìèñòè÷åñêèå èñòîðèè î ïðèçðàêàõ, î ïîñìåðòíîé âëþáëåííîñòè, î òàèíñòâåííûõ ñíàõ è ñâèäàíèÿõ ñ óìåðøèìè… Ìíîãèõ ýòî ñáèâàëî ñ òîëêó».

Îñîáåííî äîñòàëîñü ïèñàòåëþ çà ðàññêàç «Ñîáàêà» — î ðàçîðèâøåìñÿ ïîìåùèêå, êîòîðîìó ÷óäèòñÿ, áóäòî åãî ïðåñëåäóåò ïðèçðàê êàêîé-òî òàèíñòâåííîé ñîáàêè.

Îäèí èç áëèæàéøèõ äðóçåé Òóðãåíåâà, Â. Ï. Áîòêèí, ïîçíàêîìèâøèñü ñ «Ñîáàêîé», íàïèñàë åìó: «Îíà ïëîõà, ãîâîðÿ îòêðîâåííî, è, ïî ìíåíèþ ìîåìó, ïå÷àòàòü åå íå ñëåäóåò. Äîâîëüíî îäíîé íåóäà÷è â âèäå «Ïðèçðàêîâ». À íåêòî Ï. È. Âåéíáåðã ïîìåñòèë â ñàòèðè÷åñêîì æóðíàëå «Áóäèëüíèê» ÷òî-òî âðîäå îòêðûòîãî ïèñüìà Òóðãåíåâó â ñòèõàõ:

«ß ïðî÷èòàë òâîþ «Ñîáàêó,
È ñ ýòèõ ïîð
 ìîåì ìîçãó ñêðåáåòñÿ ÷òî-òî,
Êàê òâîé Òðåçîð.
Ñêðåáåòñÿ äíåì, ñêðåáåòñÿ íî÷üþ,
Íå îòñòàåò
È î÷åíü ñòðàííûå âîïðîñû
Ìíå çàäàåò:
«×òî çíà÷èò ðóññêèé ëèòåðàòîð?
Çà÷åì,çà÷åì
Ïî áîëüøåé ÷àñòè îí êîí÷àåò
׸ðò çíàåò ÷åì?»

Íî âìåñòî îæèäàåìîãî «êîíöà» ïîñëåäîâàë íîâûé âçëåò òâîð÷åñòâà ïèñàòåëÿ, íå ïîíÿòûé íå òîëüêî åãî ñîâðåìåííèêàìè, íî è â áîëåå ïîçäíèå âðåìåíà. Ïîÿâëåíèå «Ïðèçðàêîâ» ñîâåòñêèå ëèòåðàòóðîâåäû ñâÿçûâàþò ñ âíåøíèìè è âíóòðåííèìè ïðè÷èíàìè: «…êîãäà ïðîèñõîäèëî îáîñòðåíèå êëàññîâîé áîðüáû, Òóðãåíåâ ïðèõîäèë â óãíåòåííîå ñîñòîÿíèå»; îí «ïåðåæèë â ýòîò ïåðèîä òÿæåëûé äóøåâíûé êðèçèñ, ìîæåò áûòü ñàìûé îñòðûé èç âñåõ, ÷òî ïðèøëîñü åìó êîãäà-ëèáî èñïûòàòü», — ïèñàë â 1962 ãîäó È. Âèíîãðàäîâ.

 
Íî ïîðàçèòåëüíî, ïîñëåäíåå íå îòðèöàåò è ñàì Òóðãåíåâ.  ïèñüìå Â. Ï. Áîòêèíó îò 26 ÿíâàðÿ 1863 ãîäà îí ïèøåò â ñâÿçè ñ «Ïðèçðàêàìè»: «Ýòî ðÿä êàêèõ-òî äóøåâíûõ dissolving-views (òóìàííûõ êàðòèí. — È. Â.), âûçâàííûõ ïåðåõîäíûì è äåéñòâèòåëüíî òÿæåëûì è òåìíûì ñîñòîÿíèåì ìîåãî „ß“. Íàñêîëüêî ïèñàòåëü áûë èñêðåíåí â îöåíêå ñâîåãî ñîñòîÿíèÿ ïåðåä äðóãîì, ìíåíèåì êîòîðîãî äîðîæèë? Íå «ïðèáåäíÿëñÿ» ëè íà âñÿêèé ñëó÷àé?

Ïîëîæèì, «Ïðèçðàêè» íàïèñàíû Òóðãåíåâûì â ñîñòîÿíèè òÿæåëîãî äóøåâíîãî êðèçèñà (ïðàâäà, îñòàåòñÿ íåïîíÿòíûì, êàê â òàêîì ñîñòîÿíèè ìîã áûòü ñîçäàí ïîäîáíûé øåäåâð), íó à âñå ïðî÷èå «òàèíñòâåííûå ïîâåñòè»?

×òî, îáîñòðåíèå êëàññîâîé áîðüáû è âûçâàííîå ýòîé è äðóãèìè ïðè÷èíàìè «òÿæåëîå è ñìóòíîå ñîñòîÿíèå» ïðîäîëæàëèñü åùå äâà äåñÿòèëåòèÿ, äî 1882 ãîäà? Âåäü íåò æå, à øåäåâðû, â òîì ÷èñëå è «òàèíñòâåííûå», ïðîäîëæàëè âûõîäèòü. Òàê â ÷åì æå äåëî?

Âñ¸ î÷åíü ïðîñòî. Òóðãåíåâ íèêîãäà íå èçìåíÿë ñåáå. Îí êàê áûë, òàê è îñòàëñÿ ðåàëèñòîì, â òîì ÷èñëå è â èçîáðàæåíèè òàèíñòâåííîãî. Äàð ïèñàòåëÿ, íàáëþäàòåëüíîñòü, èíòóèöèÿ, çíàíèå æèçíè ñâîåãî íàðîäà ïîçâîëèëî Òóðãåíåâó îòîáðàçèòü òàèíñòâåííîå ñ òàêîé òî÷íîñòüþ â äåòàëÿõ, êàêàÿ íå âñåãäà äîñòóïíà èíîìó ïðîôåññèîíàëó. Íà ýòî îáñòîÿòåëüñòâî, íàñêîëüêî èçâåñòíî, âïåðâûå îáðàòèëà âíèìàíèå Ì. Ã. Áûêîâà.

 êíèãå «Ëåãåíäà äëÿ âçðîñëûõ» (Ì., 1990), â êîòîðîé ðàññêàçûâàåòñÿ î ïðîáëåìå ïîòàåííûõ æèâîòíûõ, âêëþ÷àÿ è òàê íàçûâàåìîãî ñíåæíîãî ÷åëîâåêà, Ìàéÿ Ãåíðèõîâíà çàäàåòñÿ âîïðîñîì: «Ïðèìåíÿë ëè êîãäà-íèáóäü Òóðãåíåâ çíàíèå î íåîáû÷íîì â ïðèðîäå â ñâîåì òâîð÷åñòâå?»

È îòâå÷àåò íà êîíêðåòíîì ïðèìåðå: «Â ðàññêàçå „Áåæèí ëó㓠ïðèðîäà âïëîòíóþ íà ìÿãêèõ ëàïàõ ïîäñòóïàåò ê ðåáÿ÷üåìó êîñòðó. <…> Ïîðàæàþò äåòàëè, êîíêðåòíûå çíàíèÿ: „Ëåøèé íå êðè÷èò, îí íåìîé», — ðîíÿåò Èëþøà, êîòîðîìó íà âèä íå áîëåå äâåíàäöàòè ëåò».

À â ïèñüìå ê Å. Ì. Ôåîêòèñòîâó Òóðãåíåâ â îòíîøåíèè «Áåæèíà ëóãà» çàìåòèë: «ß âîâñå íå æåëàë ïðèäàòü ýòîìó ðàññêàçó ôàíòàñòè÷åñêèé õàðàêòåð». Òàêîå ìîã ñêàçàòü òîëüêî ðåàëèñò.

À âåäü ïèñàòåëü èìåë è ëè÷íûé îïûò âñòðå÷è ñ òàèíñòâåííûì, äà òàêîé, êàêîé ïåðåæèòü è âðàãó íå ïîæåëàåøü! Îá ýòîé âñòðå÷å ðàññêàçàíî â íàçâàííîé êíèãå Ì. Ã. Áûêîâîé.

Êàê-òî â Ïàðèæå ó Ïîëèíû Âèàðäî ñîáðàâøèåñÿ çàãîâîðèëè î ïðèðîäå óæàñíîãî. Èíòåðåñîâàëèñü, ïî÷åìó óæàñ âñåãäà âîçíèêàåò ïðè âñòðå÷àõ ñ íåîáúÿñíèìûì, òàèíñòâåííûì. È òîãäà Èâàí Ñåðãååâè÷ ðàññêàçàë î ïðîèñøåäøåì ñ íèì ñëó÷àå âñòðå÷è ñ óæàñíûì è òàèíñòâåííûì ñóùåñòâîì â ëåñàõ ñðåäíåé ïîëîñû Ðîññèè. Ïðèñóòñòâîâàâøèé ïðè ýòîì Ìîïàññàí ïî ñâåæèì ñëåäàì çàïèñàë ðàññêàçàííîå, îòîáðàçèâ óñëûøàííîå â ìàëîèçâåñòíîé íîâåëëå «Óæàñ». Âîò îíà.

«Áóäó÷è åùå ìîëîäûì, Òóðãåíåâ êàê-òî îõîòèëñÿ â ðóññêîì ëåñó. Áðîäèë âåñü äåíü è ê âå÷åðó âûøåë íà áåðåã òèõîé ðå÷êè. Îíà ñòðóèëàñü ïîä ñåíüþ äåðåâüåâ. Âñÿ çàðîñøàÿ òðàâîé, ãëóáîêàÿ, õîëîäíàÿ, ÷èñòàÿ. Îõîòíèêà îõâàòèëî íåïðåîäîëèìîå æåëàíèå îêóíóòüñÿ. Ðàçäåâøèñü, îí áðîñèëñÿ â âîäó. Âûñîêîãî ðîñòà, ñèëüíûé è êðåïêèé, îí õîðîøî ïëàâàë. Ñïîêîéíî îòäàëñÿ íà âîëþ òå÷åíèÿ, êîòîðîå òèõî åãî óíîñèëî.

Òðàâû è êîðíè çàäåâàëè åãî òåëî, è ëåãêîå ïðèêîñíîâåíèå ñòåáëåé áûëî ïðèÿòíî. Âäðóã ÷üÿ-òî ðóêà äîòðîíóëàñü äî åãî ïëå÷à. Îí áûñòðî îáåðíóëñÿ è… óâèäåë ñòðàøíîå ñóùåñòâî, êîòîðîå ðàçãëÿäûâàëî åãî ñ æàäíûì ëþáîïûòñòâîì. Îíî áûëî ïîõîæå íå òî íà æåíùèíó, íå òî íà îáåçüÿíó. Øèðîêîå è ìîðùèíèñòîå, ãðèìàñíè÷àþùåå è ñìåþùååñÿ ëèöî.

×òî-òî íåîïèñóåìîå — äâà êàêèõ-òî ìåøêà, î÷åâèäíî, ãðóäè, áîëòàëèñü ñïåðåäè; äëèííûå ñïóòàííûå âîëîñû, ïîðûæåâøèå îò ñîëíöà, îáðàìëÿëè ëèöî è ðàçâåâàëèñü çà ñïèíîé. Òóðãåíåâ ïî÷óâñòâîâàë äèêèé ëåäåíÿùèé ñòðàõ ïåðåä ñâåðõúåñòåñòâåííûì. Íå ðàçäóìûâàÿ, íå ïûòàÿñü ïîíÿòü, îñìûñëèòü, ÷òî ýòî òàêîå, îí èçî âñåõ ñèë ïîïëûë ê áåðåãó.

Íî ÷óäîâèùå ïëûëî åùå áûñòðåå è ñ ðàäîñòíûì âèçãîì òî è äåëî êàñàëîñü åãî øåè, ñïèíû, íîã. Íàêîíåö, ìîëîäîé ÷åëîâåê, îáåçóìåâøèé îò ñòðàõà, äîáðàëñÿ äî áåðåãà è ñî âñåõ ñèë ïóñòèëñÿ áåæàòü ïî ëåñó, áðîñèâ îäåæäó è ðóæüå.

Ñòðàøíîå ñóùåñòâî ïîñëåäîâàëî çà íèì; îíî áåæàëî òàê æå áûñòðî è ïî-ïðåæíåìó ïîâèçãèâàëî. Îáåññèëåííûé áåãëåö — íîãè ó íåãî ïîäêàøèâàëèñü îò óæàñà — óæå ãîòîâ áûë ñâàëèòüñÿ, êîãäà ïðèáåæàë âîîðóæåííûé êíóòîì ìàëü÷èê, ïàñøèé ñòàäî êîç. Îí ñòàë õëåñòàòü îòâðàòèòåëüíîãî ÷åëîâåêîïîäîáíîãî çâåðÿ, êîòîðûé ïóñòèëñÿ íàóòåê, êðè÷à îò áîëè. Âñêîðå ýòî ñóùåñòâî, ïîõîæåå íà ñàìêó ãîðèëëû, èñ÷åçëî â çàðîñëÿõ».

Êîíå÷íî, ýòî èñêëþ÷èòåëüíûé ñëó÷àé â áèîãðàôèè ïèñàòåëÿ — íàñòîëüêî íåîáû÷íûé, ÷òî, îòîáðàçè îí åãî â ðàññêàçå, äàæå ñ ïîäçàãîëîâêîì «ôàíòàçèÿ», áûòü áû åìó îáâèíåííûì ïî ìåíüøåé ìåðå â íàäóìàííîñòè.

Îñîçíàâàÿ âñþ íåîðäèíàðíîñòü ñëó÷èâøåãîñÿ, Òóðãåíåâ ëèøü ðàç, äà è òî â êðóãó áëèçêèõ ëþäåé, âñïîìíèë î òîì óæàñíîì è òàèíñòâåííîì ïðîèñøåñòâèè. Áîëüøåãî åìó íå ïîçâîëèëà âíóòðåííÿÿ öåíçóðà: îí áûë ðåàëèñòîì, íî òî ñîáûòèå ÿâíî âûõîäèëî çà âñÿêèå ãðàíèöû îáùåïðèåìëåìîé ðåàëüíîñòè.

À îòäåëüíûå ýëåìåíòû òàèíñòâåííîãî â åãî ïðîèçâåäåíèÿõ áûëè íå ñòîëü êðóòû, è ÷èòàþùàÿ ïóáëèêà âïîëíå ìîãëà âîñïðèíèìàòü èõ êàê ïîëåò òâîð÷åñêîé ôàíòàçèè. Âèäèìî, ïèñàòåëü è ñàì ðàñöåíèâàë ñâîè «òàèíñòâåííûå» òâîðåíèÿ ïîäîáíûì æå îáðàçîì, íî ïðèñóùèå åìó îùóùåíèå òàèíñòâåííûõ ñòîðîí æèçíè è íåîáûêíîâåííî ðàçâèòàÿ èíòóèöèÿ ïîçâîëèëè êàê áû íåâîëüíî è â êàêîé-òî ìåðå íåîñîçíàííî îòðàçèòü â «òàèíñòâåííûõ ïîâåñòÿõ» íå÷òî áîëüøåå — ñàìó ôàíòàñòè÷åñêóþ ðåàëüíîñòü, îáëå÷åííóþ â èçûñêàííî õóäîæåñòâåííóþ ôîðìó.

Âîçüì¸ì, íàïðèìåð, ðàññêàç «Ïðèçðàêè», êàê áûëî óæå óïîìÿíóòî, ïåðâûé â ðÿäó «òàèíñòâåííûõ» ïðîèçâåäåíèé Òóðãåíåâà.  îñíîâå ñþæåòà — íåîáû÷íûå íî÷íûå ïîë¸òû ãåðîÿ ðàññêàçà, êîòîðûé ñòðåìèòåëüíî ïðîíîñèòñÿ íàä çåìëåé â îáúÿòèÿõ ïðèçðàêà â îáðàçå æåíùèíû ïî èìåíè Ýëëèñ.

«ß íà÷èíàë ïðèâûêàòü ê îùóùåíèþ ïîëåòà è äàæå íàõîäèë â íåì ïðèÿòíîñòü: ìåíÿ ïîéìåò âñÿêèé, êîìó ñëó÷àëîñü ëåòàòü âî ñíå» — òàêèìè ñëîâàìè îïèñûâàåò àâòîð ñòðàííûå âïå÷àòëåíèÿ ñâîåãî ãåðîÿ, êîòîðûé ñî âðåìåíåì óáåæäàåòñÿ, ÷òî ýòî âîâñå íå ñîí, à íå÷òî áîëüøåå: «Ýãå-ãå! — ïîäóìàë ÿ. — Ëåòàíüå-òî, çíà÷èò, íå ïîäëåæèò ñîìíåíèþ».

…Ñî âðåìåíè íàïèñàíèÿ «Ïðèçðàêîâ» ïðîøëî îêîëî ñòîëåòèÿ, ïðåæäå ÷åì ïàðàïñèõîëîãè îáðàòèëè âíèìàíèå íà ðàññêàçû ëþäåé î ïîðîé èñïûòûâàåìûõ èìè íåîáû÷íûõ ïåðåæèâàíèÿõ, èçâåñòíûõ ïîä íàçâàíèÿìè «âûõîäà èç òåëà», «âíåòåëåñíîãî ñîñòîÿíèÿ», «àñòðàëüíîé ïðîåêöèè», «áðîäÿ÷åãî ÿñíîâèäåíèÿ» è íåêîòîðûìè äðóãèìè.

Èõ îòëè÷èòåëüíàÿ îñîáåííîñòü ïðîÿâëÿåòñÿ â âîçìîæíîñòè âèäåòü ñöåíû èëè ñîáûòèÿ, íåäîñòóïíûå âîñïðèÿòèþ â òîì ìåñòå, ãäå íàõîäèòñÿ ôèçè÷åñêîå òåëî î÷åâèäöà.

Ó ïîñëåäíåãî âîçíèêàåò îùóùåíèå, ÷òî åãî ñîçíàíèå âðåìåííî ïîêèäàåò ñâîþ òåëåñíóþ îáîëî÷êó è ñïîñîáíî ïóòåøåñòâîâàòü ïî ãîðîäàì è âåñÿì.

Ïðè ýòîì îí îñîçíà¸ò, ÷òî ýòî íå ñîí, à íå÷òî áîëüøåå. Äà è ïî âîçâðàùåíèè â ñâîå îáû÷íîå ñîñòîÿíèå ó íåãî íå âîçíèêàåò îùóùåíèÿ, ÷òî âñå ñëó÷èâøååñÿ áûëî ñíîì. Áîëåå òîãî, â òåõ ñëó÷àÿõ, êîãäà èìåëàñü âîçìîæíîñòü ïðîâåðêè ñöåí èëè ñîáûòèé, çàñâèäåòåëüñòâîâàííûõ «âûøåäøèì èç òåëà» ñîçíàíèåì î÷åâèäöà, èõ îïèñàíèå çà÷àñòóþ ñîîòâåòñòâîâàëî äåéñòâèòåëüíîñòè. Òîìó åñòü è íàäåæíûå ïîäòâåðæäåíèÿ, ïîëó÷åííûå â ýêñïåðèìåíòå ñ ëþäüìè, ÷üÿ ñïîñîáíîñòü «âûõîäèòü èç òåëà» ïðîÿâëÿåòñÿ ïî æåëàíèþ.

Îáû÷íî æå «âíåòåëåñíîå ñîñòîÿíèå» âîçíèêàåò â ñëó÷àÿõ, êîãäà ÷åëîâåê îêàçûâàåòñÿ íà êðàþ ñìåðòè â ðåçóëüòàòå áîëåçíè èëè íåñ÷àñòíîãî ñëó÷àÿ, èíîãäà îíî âûçûâàåòñÿ ñèëüíåéøèì ýìîöèîíàëüíûì ñòðåññîì, íî ÷àùå âñåãî ïðîÿâëÿåòñÿ áåç êàêîé-ëèáî î÷åâèäíîé ïðè÷èíû âî âðåìÿ ñíà.

Ôåíîìåí èçâåñòåí íà ïðîòÿæåíèè âñåé ÷åëîâå÷åñêîé èñòîðèè, è åãî ïðîÿâëåíèÿ ñîâïàäàþò ó ïðåäñòàâèòåëåé ñàìûõ ðàçíûõ ñòðàí è êóëüòóð — â Åãèïòå, Òèáåòå, Èíäèè, Êèòàå, â Àìåðèêå è Åâðîïå.

Ó íåêîòîðûõ ëþäåé âî âðåìÿ ñíà «âûõîäû èç òåëà» ïðîèñõîäÿò ñèñòåìàòè÷åñêè. Íàïðèìåð, àíãëè÷àíèí Ä. Óàéòìåí â êíèãå «Òàèíñòâåííàÿ æèçíü» (Ëîíäîí, 1960) ïîäåëèëñÿ ñ ÷èòàòåëÿìè ñâîèì îïûòîì ñâûøå øåñòèñîò «âûõîäîâ èç òåëà».

Àìåðèêàíñêèé áèçíåñìåí Ð. Ìîíðî â êíèãå «Ïóòåøåñòâèÿ âíå òåëà», îïóáëèêîâàííîé â ÑØÀ â 1977 ãîäó, îáîáùèë ëè÷íûé îïûò òàêèõ «ïóòåøåñòâèé» — îí «âûõîäèë èç òåëà» áîëåå äåâÿòèñîò ðàç! Åãî òðóä îïóáëèêîâàí íà ðóññêîì ÿçûêå èçäàòåëüñòâîì «Íàóêà» â 1993 ãîäó.

(Ìàòåðèàë èç Èèòåðíåò-ñàéòà).

В.В. Мерзликина

«Таинственные повести» И.С.
Тургенева и «Пиковая дама» А.С. Пушкина

          
В работе рассматриваются отношения сна и реальности в «Таинственных повестях»
И.С. Тургенева и «Пиковой даме» А.С. Пушкина. Проанализированы схожие и
различные черты в изображении фантастического с помощью мотива «жизнь-сон».
Также определяется отношение писателей к мистическому и цели обращения к
фантастическому.
           Ключевые слова: «Пиковая дама» А.С. Пушкин,
«Таинственные повести», И.С. Тургенев, «жизнь-сон».

 
Мотив
границы между сном и явью можно проследить на протяжении всего творчества И.С.
Тургенева, однако предела своей значимости он достигает в «таинственных
повестях». Сны героев используются в качестве связующего звена между
реальностью и мистическим, они организуют и двигают сюжет. К «таинственным
повестям» исследователи традиционно относят «Сон», «Песнь торжествующей любви»,
«Клара Милич» и «Призраки». А.Б. Муратов пишет о художественной близости
приведенных повестей с традицией романтизма. О тенденции доминирования мотива
«жизнь-сон» в позднем творчестве Тургенева также пишет О.В. Дедюхина:
«Испытывая приверженность ко всему земному, писатель стремился выразить свои
философские взгляды через зримые художественные образы. Она  связывает развитие
данного мотива с драмой-притчей П. Кальлерона «Жизнь есть сон», которая вызвала
восхищенные отклики писателя».

 В «таинственных повестях» грань
между жизнью и сном размывается, и оппозиция «жизнь — сон» становится ключевой
темой. Дедюхина считает, что такой переход обусловлен различными факторами:
«спадом общественного движения в России конца 1870-х — начала 1880-х годов,
неверием Тургенева в либеральные перспективы, ощущением катастрофичности мира,
ухудшением здоровья, осознанием приближающейся смерти, общими для литературы
данной эпохи тенденциями».
На материале повести «Клара Милич» О.В. Федунина, показывает, что «границы
размываются, проникновение потустороннего в жизнь героя становится все более
реальным — но не для всех персонажей».
Непосредственно с мистическим сталкивается только Аратов, причем его оценка не
представлена как единственно верная. Все загадочные события, произошедшие с
героем можно истолковать двояко: с точки зрения естественного («галлюцинация
зрения») и мистического. Например, рассматривается упоминание в повести о пряди
черных волос в руке Аратова после его второй встречи с призраком: он мог
получить её от сестры Клары или от самого призрака. Колебание между возможной
реальностью и нереальностью мистических событий – одна из жанровых черт
фантастки.

Подобную неустойчивость между
естественным и мистическим мы наблюдаем и у А.С. Пушкина. Например, в повести
«Пиковая дама» каждое фантастическое событие легко поддается вполне
правдоподобному объяснению. Конечно,  искусная двойная мотивировка событий,
благодаря которой фантастические явления получают одновременно и правдоподобное
объяснение, не является отличительной и своеобразной чертой Пушкина или
Тургенева. Напротив, это широко распространенный литературный прием, однако
этот общий знаменатель позволяет сравнить двух писателей, определить их
отношение к «двоемирию» и мистическому. Наиболее показательным будет сравнить
пушкинскую «Пиковую даму» с тургеневской «Кларой Милич».

На протяжении повести у Пушкина
чувствуется знакомая ироничная манера изложения событий, он ломает массовый
шаблон фантастической повести. Проявляется так называемая пародичность, когда
закономерные читательские ожидания не оправдываются, а «работают вхолостую».
«…в пушкинской повести обнаруживаются если не все, то очень многие фантастические
мотивы <…>. Но если обычно именно сверхъестественное событие определяло
развитие сюжета такой повести, то в «Пиковой даме» ни один из этих мотивов не
разрабатывается как мотив фантастический, ни один не становится стержнем
сюжета. Автор не только не старается обыграть мотив сверхъестественного, но как
будто нарочно снижает наиболее выигрышные в этом отношении моменты». Моменты
снижения можно найти и в повести Тургенева: Аратов принимает за призрак Клары
вошедшую к нему тетку. Ситуация довольно комичная, но появление тетки в комнате
Аратова объясняется тем, что он кричал и звал на помощь. Тургенев снижает
значимость момента не в целях разрушения каноничного фантастического сюжета,
как это делает Пушкин, он на полном серьезе пользуется всеми этими приемами,
чтобы создать атмосферу таинственного и показать степень нервного возбуждения Аратова.
Яркий пример, показывающий это отличие, заметен в использовании традиционного
времени для таинственных происшествий, то есть полуночи. В «Пиковой даме»
говорится: «В гостиной пробило двенадцать; по всем комнатам часы одни за
другими прозвонили двенадцать, — все умолкло опять». Все подсказывает, что
сейчас и должен состояться разговор между Германом и графиней, где она откроет
ему тайну трех карт. Но дальше мы читаем: «Часы пробили первый и второй час
утра…», «…в доме засуетились, раздались голоса, и дом осветился». Получается,
что таинственное как бы опаздывает. У  Тургенева все прямо наоборот: «Полночь
еще не успела пробить, как ему уже привиделся необычайный, угрожающий сон».
Таинственное является точно вовремя, даже немного раньше. Еще один показательный
пример в описании портретов. Представляется, что они будут переданы в духе
Метьюрина, однако в «Пиковой даме» нарочно описывается совсем другое: «Один из
них изображал мужчину лет сорока, румяного и полного, в светло-зеленом мундире
и со звездою; другой — молодую красавицу с орлиным носом, с зачесанными висками
и с розою в пудреных волосах». У Тургенева фотография Клары без тени иронии
показана действительно жутко.

Все же как для Пушкина, так и для
Тургенева существовала область жизни, перед которой человек может лишь
остановиться в недоумении. Разница в том, что в пушкинской повести
«невозможность выяснить раз и навсегда, замешаны ли в трагедии Германна
потусторонние силы, иронически предостерегает от безапелляционных и однозначных
суждений»,
а в тургеневской мы слышим реальное предостережение, угрозу потусторонних сил
слабому человеку. Это подтверждается, например, мотивировками поведения героев.
Герман хочет утвердиться в материальном мире, Аратов же наоборот все дальше
уходит от земного, осознавая, что полюбил мертвую девушку.

В творчестве Тургенева чаще всего
понятия любовь и мистическое (силы, стоящие над человеком) неразрывно связаны.
Шанс прикоснуться к потустороннему Аратову дает любовь к женщине. В «Пиковой
даме» говорить о любви не приходится. Однако таинственное постепенно порабощает
обоих героев независимо от их целей. Они как бы перестают быть самими собой.
Герман из расчётливого немца превращается в авантюриста, готового угрожать
револьвером старухе. Аратов становится страстно влюбленным.  Общим также
является то, что из-за этих героев гибнут невинные люди. В обоих случаях они не
хотели никого убивать, однако дали к этому толчок и в конце концов понесли
наказание от своих жертв. Хотя в случае с Аратовым нельзя говорить о наказании,
он совершенно добровольно отдает себя призраку Клары. Такой концовкой Тургенев
дает понять, что любовь сильнее смерти, ведь именно смерть помогла Кларе и
Аратову обрести любовь.

 Таким образом, Пушкин, всячески
ломая каноничный шаблон, привел главного героя к наказанию за попытку постичь
тайну для собственной наживы, как это часто бывало в готической традиции.
Тургенев, напротив, используя классические для жанра фантастики приемы,
приходит к неклассической для своего творчества концовке: любовь побеждает
смерть, главный герой прощен.

Введение

Актуальность. В истории отечественной литературы И.С. Тургеневу принадлежит место «летописца» жизни русской интеллигенции второй половины ХIХ в. и знатока народной души.

Первые литературные поэтические и драматические опыты Тургенева носили подражательный романтический характер.

Обращение к темам крестьянской жизни, в рамках которых раскрывался духовно-нравственный потенциал русского народа и осмыслялись глубинные черты национального характера, в сборнике дополнялось разработкой проблематики, связанной с психологией, идеологией и общественной ролью русской интеллигенции.

Именно эта линия стала определяющей в тургеневских романах, для которых, при всех различиях, общим является изображение идейно-духовных исканий людей, принадлежащих культурному слою русского общества. В русле данной темы мы будем рассматривать «таинственные и реалистические повести» И.С. Тургенева

Степень изученности проблемы. В литературной критике отклики на «таинственные повести» И.С. Тургенева были крайне разноречивы, главным образом из-за присутствия в их поэтике элементов таинственного. Отрицательные отзывы были, в частности, со стороны М.А. Антоновича, А.М. Скабичевского, Н.К. Михайловского, B. Я. Брюсова и др. Но, несмотря на доминирование негативных оценок, встречается и ряд положительных откликов, в частности, Н.В. Успенского, В.П. Буренина, Аре. И. Введенского, Ф.М. Достоевского, Д.С. Мережковского и др.

Цель и задачи исследования. Цель данной дипломной работы состоит в исследовании поэтики повестей и рассказов И.С. Тургенева 1860-х — 1880-х гг., в аналитическом рассмотрении сущности, типов, идейного содержания и роли таинственного в художественной ткани этих произведений.

В связи с этим перед нами стоят следующие задачи:

изучить «таинственные повести» И.С. Тургенева, их место и значение в творчестве писателя;

рассмотреть проблема состава «таинственных повестей», определить их жанровое своеобразие, творческий метод писателя;

изучить история создания «таинственных повестей», литературные параллели, литературные и культурно-философские корни;

проследить тематику «таинства» в повестей и рассказах И.С. Тургенева;

изучить «реалистические повести» И.С. Тургенева, их место и значение в творчестве писателя.

Объект исследования: поэтика и рассказы И.С. Тургенева 1860-х — 1880-х гг.

Предмет исследования: образы и мотивы таинственного, их типы, место и роль в художественной структуре «таинственных повестей» И.С. Тургенева, художественный метод автора.

Теоретико-методологической основой дипломной работы являются исследования отечественных и зарубежных ученых, в трудах которых исследуется природа указанной категории.

Научная новизна работы состоит в том, что в ней впервые в отечественном литературоведении предпринято целостное и концептуальное рассмотрение таинственного в поэтике «таинственных повестей» И.С. Тургенева.

Теоретическая ценность работы состоит в том, что ее результаты существенно дополняют и уточняют представления об арсенале поэтологических средств одного из крупнейших русских писателей-реалистов, обогащают научные представления о типах таинственных образов и мотивов, которые присутствуют в «таинственных повестях», об их роли и месте в формировании художественного мира произведений И.С. Тургенева.

Практическая значимость дипломной работы определяется возможностью использования теоретических положений, конкретных материалов и выводов исследования преподавателями вузов при чтении лекций по теории и истории русской литературы XIX в., при составлении методических пособий и рекомендаций, при подготовке факультативных курсов и курсов по выбору, при написании студентами дипломных и курсовых работ, докладов, рефератов.

1. Поэтика «таинственных повестей» Тургенева 60-70- х гг.

1.1 Проблема состава «таинственных повестей» и их жанровое своеобразие, творческий метод писателя

«Таинственные повести» И.С. Тургенева — тот пласт в творческом наследии русского писателя, который своей необычностью не перестает приковывать к себе внимание уже нескольких поколений литературоведов и представителей литературной критики. [Аринина, 1987, с. 25]

Осмысление «таинственных повестей» затрудняется тем, что до сих пор не прояснен вопрос о критерии их выделения, вследствие чего объем цикла изменяется в зависимости от позиции исследователя. Так, по мнению Ю.В. Лебедева к «таинственным» относятся повести 70-х — начала 80-х гг., а именно: «Собака» (1870), «Странная история» (1870), «Сон» (1877), «Песнь торжествующей любви» (1881), «Клара Милич» (1882).

Л.В. Пумпянский включал в цикл также «Призраки» и «Довольно», написанные в 60-х годах А.И. Смирнова, Э.Р. Нагаева причисляют к этой группе «Несчастную», «Историю лейтенанта Ергунова».

О.Б. Улыбина полагает, что как о «таинственных» можно говорить о «Фаусте», «Собаке», «Бригадире», «Истории лейтенанта Ергунова», «Стук … стук … стук!», «Часах», «Стапном короле Лире», «Сне», «Песни торжествующей любви», «Кларе Милич».

А по замечанию акад. А.Н. Иезуитова, придерживающегося авторского определения жанра, повестью среди них является лишь «Клара Милич». Подавляющее большинство «таинственных произведений» сам автор именовал «рассказами» («Фауст», «Поездка в Полесье», «Собака», «Странная история», «Сон», «Рассказ отца Алексея», «Песнь торжествующей любви»).

В то же время есть среди них и «фантазия» («Призраки»).

Проблема жанра «таинственных повестей» до сих пор не подвергалась специальному изучению, однако, на наш взгляд, именно исследование этого аспекта должно было стать первоначальной ступенью для обоснования выделения этих произведений в неавторский цикл.

Л.В. Пумпянский первым ввел определение цикла произведений — «таинственные повести» и попытался объяснить причину такой типологизации. Он исследовал историческую поэтику повестей исходя из представления о формульном характере постоянных элементов русской классической литературной традиции (реликтов).

Ко времени написания статей о Тургеневе (1929-1930 гг.) литературовед переходит к марксистской социологической позиции, отрекаясь от своей прежней философии культуры (Невельской школы философии).

Однако, у Пумпянского социологическая интерпретация культурных явлений во многом не совпадала с утвердившимися оценками. Можно сказать, что в это время у Пумпянского присутствует феномен «двойного сознания», так как наряду с принятием позиции социологического направления он стремится сохранить независимость мысли.

Его работы этого времени сопоставимы с работами М.М. Бахтина, так как после выхода его работ Пумпянский проецирует его положения на творчество Тургенева (например, «Критическое введение в социологическую поэтику», публикуемое как «Бахтин под маской»).

Но, в отличии от методов М.М. Бахтина, заложившего к 30-м годам основы герменевтического подхода в изучении литературы, работа Пумпянского о «таинственных повестях» испытала влияние формалистического направления. [Аринина, 1987, с. 29]

Его статья — «Группа таинственных повестей» для исследуемой нами проблемы представляет особый интерес, так как это по существу первая попытка типологизировать поздние повести.

Отметим еще один важный момент в осмыслении методологического подхода Пумпянского, утверждаемого В. Вахрушевым в отзыве на сборник трудов Л.В. Пумпянского (составленного Е.М. Иссерлиным и Н.И. Николаевым — Классическая традиция: сборник трудов по истории русской литературы. — М.: Языки русской культуры, 2000. — 864 с.). Рецензент утверждает, что «теория исследователя была «недогматичной и открытой». Она была изначально противоречивой и совмещала в себе признаки академической «строгости», систематичности с заметной долей эпистемологического анархизма (в данном случае, несомненно, плодотворного)».

Исследование исторической поэтики «таинственных повестей» основывается на той предпосылке, что их единство заключается в воспроизведении того или иного набора общих мест (в исследуемых произведениях это — наличие «реликтов»), выявление которых и представляет результат их изучения (здесь установки Пумпянского сродни методу А. Веселовского).

К «таинственным повестям» исследователь относит следующие произведения И.С. Тургенева: «Фауст» (1855), «Поездка в Полесье» (1857), «Призраки» (1863), «Довольно» (1864), «Сон» (1866), «Несчастная» (1868), «Странная история» (1869), «Стук… Стук… Стук!…» (1870), «Часы» (1875), «Сон» (1876), «Рассказ отца Алексея» (1877), «Песнь торжествующей любви» (1881), «Клара Милич» (1882).

Можно продолжать перечислять исследователей, их подходы и принципы выделения ими того или иного количества «таинственных повестей». Рассмотрение этого вопроса вполне может стать предметом отдельного исследования, поскольку он является одним из наиболее спорных вопросов в современных исследованиях «таинственной» прозы И.С. Тургенева.

Однако, обратимся непосредственно к рассмотрению интересующей нас проблемы.

Автору данного исследования ближе точка зрения А.Б. Муратова, который относит к «таинственным повестям» «Сон», «Песнь торжествующей любви», «Клару Милич», «Призраки», отличая их от таких поздних повестей, как «Несчастная», «История лейтенанта Ергунова». Критерием для их выделения является степень разработанности и самостоятельности темы таинственного (в частности, мотива сновидения).

Жанровое своеобразие «таинственных» повестей, в частности, «Призраков», рассматривалось Е.Г. Новиковой. Она установила, что доминирующая здесь лирическая, субъективная тенденция организует художественную структуру произведения, «становится жанрообразующей: «Призраки» — «лирическая» повесть в творчестве Тургенева 60-х годов (на это указал сам Тургенев, назвав произведение «фантазией»)». [Аринина, 1987, с. 35]

Н.Н. Старыгина, анализируя «Песнь» в контексте жанровых исканий русской литературы, утверждает очевидность родства между этим произведением и жанром литературной легенды на уровнях содержания, сюжета и формы повествования, системы художественных образов. Вбирая в себя такой жанрообразующий элемент легенды, как мотив чуда, «Песнь» присоединяет к нему особенности «психологической студии»: чудесное помогает проникнуть во внутренний мир героев.

Одна из самых сложных в тургеневедении проблем, которая тесно связана с вопросом о мировоззрении писателя, — это проблема метода «таинственных повестей».

Некоторые ученые говорят о преобладании в цикле «таинственных повестей» примет романтического метода, о том, что тургеневскую фантастику «уже нельзя назвать реалистической фантастикой.

Эта фантастика практически не отличается от фантастики Гофмана. Техника реалистического письма используется здесь для воплощения романтического замысла.

Другие считают, что «в способах воспроизведения жизни и архитектоники произведений Тургенев как был, так и остается писателем-реалистом», «его поздние повести рассказы не означали уступки ни мистицизму, ни романтизму». Хотя тут же делается уточнение, что реализм писателя приобретает «особый оттенок». О.Б. Улыбина определяет метод Тургенева в «таинственных повестях» как «фантастический реализм».

По мнению же большинства исследователей (Г.Б. Курляндской, А.Б. Муратова, И.Л. Золотарева, Л.М. Арининой и др.), для художественной манеры позднего Тургенева характерен сложный сплав реалистического и романтического начал. Отсюда такие обозначения тургеневского метода «таинственных повестей» как «романтический реализм», «реализм, сильно обогащенный романтической тенденцией». По словам Л.М. Арининой, «таинственные повести» — свидетельство новаторских поисков писателя, который «вновь обращается к романтизму, но приходит обогащенным опытом реализма и желающим поднять искусство на новый, более высокий этап». [Аринина, 1987, с. 17]

Как пишет американская исследовательница М. Астман, «струя романтизма, обогащающая произведения Тургенева «поэтическим видением неосязаемого, неким иным измерением… пробивается с новой силой в позднем его творчестве, несколько иначе озаренном и уже ведущем к становящемуся символизму». По мнению ученого, эстетические взгляды писателя, имеющие точки соприкосновения с учением Гегеля и идеями Шопенгауэра, «делают возможным считать его предтечей русского символизма». Но в отличие от символистской критики (И. Анненского, Д. Мережковского), М. Астман обозначает допустимые границы таких сближений. Например, она делает вывод, что символика в позднем творчестве писателя, «конечно, присутствует, как и во всяком истинном искусстве», однако применять сложные теории символистов к творчеству Тургенева было бы неправильно.

Считать Тургенева предшественником символизма можно, но «до известной степени». С символистами писателя связывают «широта мировоззрения, поиски Абсолютной ценности за всякими мелкими, пошлыми, нелепыми явлениями жизни». [Астман, 1983, с. 18]

Иногда исследователи говорят о том, что в «таинственных повестях» «Тургенев во многих отношениях приближается к методу изображения русских писателей-импрессионистов, но его стиль, при всей его таинственности, нарочитой туманности, все же не характеризуется такой фрагментарностью, таким сознательным отходом от грамматических правил, которые будут столь распространены у прозаиков-импрессионистов (например, у Дымова, Зайцева). Тургенев остается до конца жизни настоящим представителем литературы Х1Хв., в творчестве которого, однако, в зачатке уже содержатся элементы, которые станут доминирующими в русской литературе конца XIX — начала XX вв.».

В своих выводах о своеобразии творческого метода «таинственных повестей» ученые опираются на анализ поэтики этих произведений. В работах на эту тему исследовались сюжет, композиция, своеобразие конфликта, тип личности героя, функции героя-рассказчика, специфика портретов.

1.2 История создания «таинственных повестей», литературные параллели, литературные и культурно-философские корни

Исследуемая нами в данной работе «таинственные повести» И.С. Тургенева очень своеобразна по тематике и художественным приемам. Истоки этого своеобразия четко прослеживаются как в реальной жизни, так и в философских исканиях писателя этого периода. Известно, что с конца 50-х годов Тургенев переживает творческий кризис.

В одном из писем Боткину он пишет: «Я постоянно чувствую себя сором, который забыли вымести. Ни одной моей строки никогда напечатано (да и написано) не будет до окончания века… Я переживаю — или, может быть, доживаю нравственный и физический кризис, из которого выйду либо разбитый, либо… обновленный!» [Барсукова, 1957, с. 26]

Литературоведение накопило огромный исследовательский материал.

Но одна грань тургеневского творчества все-таки осталась недостаточно освещенной и по существу неверно истолкованной. Это его «таинственные» повести и рассказы.

Таинственные по своему содержанию, они сохранили оттенок недосказанности. И хотя литературоведение постоянно возвращается к этой группе произведений Тургенева, пытаясь определить их своеобразие и место в творческой системе писателя, загадка «таинственного» феномена по-прежнему не разгадана до конца.

Как известно, «таинственные» повести и рассказы завели в тупик еще современников Тургенева. К 70-м годам XIX века у читателей сложилось представление о Тургеневе как о писателе-реалисте, но эти произведения разрушили этот стереотип читательского восприятия, поскольку они совсем не походили на предшествующие его сочинения.

По большей части основу их составляли таинственные происшествия, сновидения, иррациональные состояния героев, необъяснимые поступки, ощущения, настроения.

Словом, в них рисовался мир и душевные движения, неподвластные рассудку и трудно объяснимые рациональным путем.

Современники Тургенева тотчас же заметили необычность произведений, их тяготение к осмыслению психических процессов. Произведения сочли пустяками, безделками, не делающими их автору большой чести. Современники писателя, будто намеренно, не видели серьезности отношения писателя к своим новым замыслам.

В 1864 году Тургенев опубликовал первое произведение цикла — «Призраки». Через год был издан рассказ «Довольно», затем последовала серия произведений: «Собака» (1866), «История лейтенанта Ергунова» (1870), «Стук…стук…стук!» (1871) и т.д. Тургенева не оставляли замыслы «таинственных» произведений около 20 лет, вплоть до самой смерти.

Надо сказать, что писатель ни один раз возвращался к написанному; характерно, что почти все произведения этого цикла имеют по нескольку авторских редакций. Современники Тургенева не поняли проблем, составлявших содержание произведений. Во всяком случае, проблема психического в восприятии читателей того времени оказалась явно периферийной. Очевидно, сегодня задача изучения «таинственных» произведений состоит уже не в том, чтобы доказывать художественное мастерство И.С. Тургенева, а в том, чтобы выяснить причины обращения писателя к этой теме, в том, чтобы раскрыть закономерность этого обращения.

Действительно, почему эти произведения были написаны между 1864 и 1883 годами, а не раньше? Было ли в самой жизни нечто такое, что могло стимулировать их создание в данный период?

К сожалению, ни переписка Тургенева, ни воспоминания о нем, ни какие-либо другие материалы не дают прямого ответа на эти вопросы. Но опосредованных свидетельств оказалось достаточно, чтобы восстановить причинно-следственные связи создания рассматриваемых произведений. Еще в пору опубликования романа «Накануне» Н.А. Добролюбов охарактеризовал Тургенева как писателя, остро чувствующего актуальные проблемы современности. Он писал: «Итак, мы можем сказать смело, что если уже Тургенев тронул какой-нибудь вопрос в своей повести, если он изобразил какую-нибудь новую сторону общественных отношений, — это служит ручательством за то, что вопрос этот подымается или скоро подымется в сознании образованного общества, что эта новая сторона жизни начинает выдаваться и скоро выкажется резко и ярко перед глазами все.» [Барсукова, 1957, с. 30]

На нерасторжимую связь своих произведений с реалиями жизни Тургенев указывал постоянно, подчеркивая, что «никогда не покушался создавать художественные образы, не имея на то «открытой точки» в окружающей действительности.

Тургенев обладал удивительной способностью видеть в современности самое актуальное и мгновенно откликался на это. «Таинственные» повести не оказались исключением в ряду его произведений. Они тоже явились откликом на актуальные проблемы времени». [Барсукова, 1957, с. 31]

Если перечислять причины появления этих произведений в творчестве Тургенева, несомненно, в первую очередь необходимо упомянуть общественно-политическую. Он обращается к таинственным темам в то время, когда радостные и оптимистические надежды Тургенева, вызванные реформой 1861 года, сначала были омрачены, а потом совсем исчезли под впечатлениями наступившей реакции. По своим общественным взглядам Тургенев был, как он сам писал, «либералом старого покроя в английском, династическом смысле, человеком, ожидающим реформ только свыше — и принципиальным противником революций…» Идеал общественного устройства для И.С. Тургенева заключался в том, что основан он должен быть на принципах «свободы, равенства и братства». Такое устройство, гуманистическое по своей сути, требовало столь же гуманных методов своего существования, исключая всякое насилие. Вот почему эволюционный путь развития общества, при котором общественное мнение должно было добиваться «реформ сверху», представлялся ему единственно правильным и возможным. Оттого-то всегда, когда происходило социальное обострение, Тургенев приходил в угнетенное состояние, начинался очередной крах его взглядов.

Так случилось и теперь, в начале 60-х годов. Известные петербургские пожары 1862-го года, послужившие сигналом к наступлению реакции, потрясли Тургенева — писатель тяжело переживал неизбежные последствия этих событий. Он писал: «Приехал я в Петербург в самый троицын день… и пробыл там 4 дня, видел и пожар и народ вблизи, слышал толки… и можете себе представить, что перечувствовал и передумал… Остается желать, чтобы царь — единственный наш оплот в эту минуту — остался тверд и спокоен среди ярых волн, бьющих и справа и слева. Страшно подумать, до чего может дойти реакция…» Наступило время жестокого террора, когда подавлялось малейшее проявление свободной мысли, когда были закрыты «Современник», «Русское слово», «День», когда начались массовые аресты. Да ещё к этому прибавилось Польское восстание и жестокие репрессии. Проявлявшаяся и ранее склонность Тургенева к трагическому восприятию жизни, к философскому скепсису, под влиянием бурных политических событий и классовых конфликтов, обостряется.

Писателю весьма импонируют пессимистические парадоксы Шопенгауэра. Следствием всего этого и могли быть «таинственные» произведения. Но это, естественно, не единственная причина.

Данные повести могли стать итогом и личных переживаний И.С. Тургенева. В эти же годы начинается полемика писателя с А.И. Герценом, с которым Тургенев окончательно расходится в политических убеждениях; волнения в связи с вызовом в Сенат в 1863 году по делу «о лицах, обвиняемых в сношениях с лондонскими пропагандиствми». (В случае неявки в Сенат Тургеневу угрожала конфискация всего имущества. За связь с Герценом и «Колоколом» Тургенев мог поплатиться заключением и ссылкой. Он готов был остаться навсегда за границей, чтобы избежать репрессий); разгар журнальной полемики вокруг «Отцов и детей», доставившей Тургеневу немало волнений; разрыв с «Современником», личные переживания в связи с тем, что пришлось уйти из журнала, с которым было связано много дорогого, порвать старые связи. [Барсукова, 1957, с. 37]

Если вспомнить еще, что как раз в январе 1863 года Тургенев испытал глубокое потрясение, узнав от врача об обнаруженной у него опасной болезни (диагноз, как оказалось впоследствии, был поставлен неверно), то, понятно, всего этого вполне достаточно, чтобы объяснить, почему Тургенев пережил в этот период тяжелый душевный кризис, может быть самый острый из всех, что пришлось ему когда-либо испытать. Им овладели тяжелые мысли об обреченности всего человеческого перед лицом вечной и равнодушной природы, о конечной бессмысленности, тщете человеческих дел, стремлений, надежд.

Не последнее место среди всех этих причин занимают и научно-философские интересы И.С. Тургенева. Герой Тургенева Литвинов («Дым») так определяет своеобразие общественно-научной жизни: «…Все учатся химии, физике, физиологии — ни о чем другом и слышать не хотят…» Сказанное было справедливо, но не совсем точно отражало сущность процессов, происходивших в научно-философской жизни второй половины XIX века.

В истории науки вторая половина XIX века ознаменовалась не только расцветом естествознания, медицины, экспериментальной физиологии, психологии. Это была эпоха преобразования в самом строе научного мышления, когда на смену донаучного знания приходило научное, основанное на эксперименте. Это был момент, когда логика потребовала от ученых шагнуть в совершенно неизведанную область изучения человека — психику — и признать действие на него психического фактора. Наиболее актуальной была идея бессознательного. Интерес к ней выходит за пределы собственно научного знания и заявляет о себе и в публицистике, и в художественной литературе.

В эти годы в системе ценностных ориентаций писателя находились явления, идеи, процессы и имена, неуклонно подготавливавшие его художественное зрение к видению «таинственной» темы и оказавшие воздействие на пути развития его художественного творчества.

Новые научные идеи казались тогда столь неожиданными и смелыми, а научные открытия столь многообещающими, что получили резонанс во всех областях знания. Они послужили импульсом к развитию художественного мышления того времени. Это сказалось в расширении проблематики, в усиленной психологизации реалистической литературы, в активизации фантастических и детективных жанров, в зачатках импрессионистического изображения жизни, в поисках новых художественных форм, в расширении возможностей реалистического метода. У Тургенева установка к новым веяниям стала формироваться в начале 60-з годов. К 70-м годам писатель уже последовательно отстаивает правомерность художественного освоения психических процессов, воздействующих на человеческое сознание и поведение.

Его внутренняя ориентация на таинственное, иррациональное, психическое была настолько глубокой, художническое восприятие мира было так обострено, что любой конкретный жизненный материал почти мгновенно перерабатывался им в это время под соответствующим углом зрения.

По единодушному мнению тургеневедов, об усиливающемся интересе Тургенева к иррациональным стихиям, к явлениям внутренней жизни человека и возможности их словесной передачи свидетельствует наглядно и та авторская правка, которую он вносил в произведения.

В начале 60-х годов, декларируя будущую программу творчества, Тургенев заявил: «Никакого нет сомнения, что я либо перестану вовсе писать, либо буду писать не так, как до сих пор». Опубликованный вслед за сделанным заявлением рассказ «Призраки», в известной мере программное произведение «таинственного» цикла, подтвердил, что писатель приступил к реализации своего творческого плана.

По мнению Л.Н. Осьмаковой, в «таинственных» произведениях Тургенев осваивал жизненный материал, новый и для себя, и для читателя. Своеобразие этого материала существенно повлияло на общий строй и тональность произведений.

В «таинственных» повестях и рассказах писатель сосредоточил свое внимание на анализе переходных и текущих состояний, внутренняя связь и единство которых часто неприметны для внешнего взгляда. [Барсукова, 1957, с. 42]

Тургенев обратился к художественному исследованию человеческой психики, к изображению явлений, которые были достоянием только врачей, к анализу того, что находится за порогом человеческого сознания и поступка, к анализу явлений настолько тонких, что грань их реальности, осознанности нередко колеблется и будто бы смещается к неправдоподобию.

Актуальность этой темы, затронутой Тургеневым, через 6 лет после его смерти подтвердилась на I Международном психологическом конгрессе, когда на обсуждение были поставлены проблемы психического поведения человека в условиях гипнотизма и наследственных воздействий. Но у Тургенева неправдоподобное, таинственное не было ни средством толкования действительности, ее сопоставления или противопоставления идеалу, как у романтиков, ни художественным приемом для решения социальных проблем времени. Оно не было ни символом мира, чем стало впоследствии для модернистов, ни формой существования человека, как в литературе «потока сознания», ни фантастической моделью мира, как у научных фантастов XX века.

В «таинственных» произведениях предметом художественного исследования Тургенева явилась человеческая психика, воссоздающая реальность в разнообразных, подчас невероятно причудливых формах, подобно тому, как видоизменяется и трансформируется она в сновидениях человека. Природа «таинственного» психическая в своей основе; всё объясняется особенностями человеческой психики.

Писатель всеми средствами постоянно подчеркивает эту внутреннюю связь «таинственного» и психического.

Итак, политическая обстановка, личные обстоятельства и научный прогресс подготовили почву для появления данных произведений. Новая тематика, в свою очередь, дала толчок Тургеневу для разработки новых жанровых форм, которые бы воплотили в себе различные жанры, при этом синтезируясь в одном произведении.

Серьезное изучение биографического аспекта началось в первые десятилетия 20 в. Так, А. Андреева установила, что в тексте «Призраков» отчетливо проступают подлинные факты биографии писателя. Ч. Ветринский в статье «Муза — вампир» в биографическом ключе интерпретировал наиболее загадочный, фантастический в повести образ Эллис, вскрывающий «подоплеку художественного творчества и его трагическую для многих сущность».

В 80-е гг. 20 в. американская исследовательница Н. Натова на материале «Клары Милич» и «Песни торжествующей любви» показала, как эти произведения связаны со всем творчеством Тургенева в целом, и раскрыла в них тот реально-психологический подтекст, в котором «выявляется внутренняя жизнь самого писателя, незабываемые мгновения, пережитые им самим». [Батюто, 1990, с. 32]

Устойчивый интерес в тургеневедении сохраняется и к проблеме литературных источников тех или иных мотивов «таинственного» цикла. Например, о связи «Призраков» с фантастическим повестями Н.В. Гоголя писал А. Орлов. М. Габель отмечала некоторые точки соприкосновения «Песни торжествующей любви» с сюжетом гоголевской «Страшной мести», творчеством Г. Флобера («Саламбо», «Искушение святого Антония»).

М.А. Турьян выявила генетические и типологические связи «таинственных повестей» с психологической фантастикой В.Ф. Одоевского. И.С. Родзевич, Л.М. Поляк, М.А. Турьян сопоставили тургеневские повести с творчеством Э. По, в частности с его повестями «Мистер Вольдемар», «Элеонора» и нек. др. В контексте романтической традиции проанализировала своеобразие музыкальных мотивов в «таинственных повестях» Р.Н. Поддубная.

О близости последней «таинственной повести» Тургенева «Клара Милич» по сюжету, ряду деталей, «общей тональности», тематике к рассказу Вилье де Лиль-Адана «Вера» писали И.С. Родзевич и Р.Н. Поддубная, а И.Л. Золотарев сопоставил «таинственные повести» русского писателя с произведениями П. Мериме.

В работах тургеневедов 70-х годов и по сегодняшний день присутствует стремление выявить взаимосвязь поздних произведений Тургенева с творчеством его русских коллег по перу: современников и писателей, творивших на рубеже 19-20 вв.

Обнаруживают параллели с Ф. Достоевским (Ж. Зельдхейи-Деак), с Н. Лесковым (Л.Н. Афонин). Усматривают «перекличку» с В. Гаршиным (Г.А. Бялый), А. Чеховым (Г.А. Бялый, С.Е. Шаталов), В. Брюсовым (Р.Н. Поддубная), Л. Андреевым (И.И. Московкина), с общими тенденциями русской литературы конца XIX века (Ж. Зельдхейи-Деак, А.Б. Муратов, Г.Б. Курляндская и др.).

Давнюю традицию имеет изучение философских истоков «таинственных повестей».

В контексте проблемы «Тургенев и Шопенгауэр» рассматривались и «Призраки», и «Песнь торжествующей любви». А.И. Батюто писал о том, что на философскую концепцию «Призраков» в большей мере повлиял не столько А. Шопенгауэр, сколько Б. Паскаль. Исследователь находит также точки соприкосновения мотивов повести Тургенева с взглядами античных философов Светония и Марка Аврелия. А.Б. Муратов, Л.М. Аринина говорят о проявившемся в «Призраках» «философском романтизме».

1.3 «Таинственные повести» в критике и литературоведении конца XIX — начала XX веков: начало литературоведческого осмысления

Еще при жизни Тургенева начала складываться литературоведческая трактовка его творчества.

Уже тогда наметилось несколько аспектов исследования, например, выделение в наследии писателя различных по тематике и неравноценных по значимости групп — произведений «общественной» направленности (к ним относили «Записки охотника», романы и повести о «лишних людях») и лирико-философских произведений (новеллы, стихотворения в прозе).

Представители эстетической критики (А.В. Дружинин) видели в И. Тургеневе прежде всего «поэта». Н. Чернышевский, Н. Добролюбов и Д. Писарев акцентировали общественную проблематику творчества И. Тургенева, высоко оценив его романы. Полярные оценки применялись подчас к одним и тем же произведениям (например, «Запискам охотника»). Ведущие периодические издания периода с 1855 по 1883 года («Русская мысль», «Новое время», «Вестник Европы», «Неделя», «Русское богатство») систематически печатали отклики критиков, философов и публицистов на данные произведения И.С. Тургенева. [Батюто, 1990, с. 37]

В конце XIX — начале XX вв. закладываются основы изучения жизни и творчества Тургенева. Одной из наиболее актуальных проблем рубежа веков была проблема переоценки литературного и общественного развития XIX в. В процессе ее обсуждения Тургенев становится в определенном плане фигурой центральной: тургеневское творчество воспринимается как явление законченное и устоявшееся.

Эпоха рубежа веков положила начало новому восприятию литературы ХIХ века. Стремление к пересмотру устойчивых представлений выразилось в полемике о «наследстве», которую начали критики-декаденты (Н. Минский, А. Волынский, В. Розанов, Д. Мережковский), обратившиеся к литературе прошлого в поисках соответствий классических образцов литературы канонам новых эстетических систем.

В новой форме и на новом этапе развития культуры как будто возобновился старый спор сторонников «гражданственного» и «чистого» искусства.

На стороне последнего оказались критики-модернисты. В процессе переосмысления и переоценки классического наследия наметились различные тенденции в восприятии жизни и творчества И. Тургенева.

Принципиально новый подход к творчеству И.С. Тургенева проявили критики-модернисты, которых в еще большей степени интересовали индивидуальность, философские взгляды и психология писателя, его «неуловимая душа» (термин Ю. Айхенвальда), так как творчество трактовалось ими как процесс духовного самораскрытия личности. [Батюто, 1990, с. 40]

Отношение к Тургеневу в среде модернистов было не всегда и не у всех единым. В то же время в восприятии его творчества некоторыми представителями «нового искусства» можно проследить общие закономерности.

А. Белый так вспоминает о своих ощущениях во время чтения «Призраков» в детстве: «Не понимая сюжета «Призраков», я понял ритм образов, метафоры; понял, что это — как музыка, а музыка была мне математикою души». Позднее это непосредственное впечатление уступает место рассудочному отношению к писателю, и Белый будет недоумевать, почему «Призраки» восхищали его «с нетургеневской силой»: «Призраки» мне особенно чужды теперь». Этот рассказ произвел в юности впечатление и на А. Бенуа; но и он объясняет это тем, что «был слишком доверчив (и просто юн), чтобы разобраться, что в «Призраках» есть надуманное и фальшивое». [Белый, 1990, с. 41]

То же изменение своего отношения к Тургеневу отмечает и И. Анненский. В очерке «Умирающий Тургенев» он пишет: «Было время, когда, читая «Клару Милич», я слышал музыку. Но игрушка сломана, и я не заметил даже, когда это произошло.

Старой музыки не услышишь — слух не тот». Эти свидетельства интересны. Они говорят о том, что непосредственное юношеское восприятие поэзии тургеневской прозы, «ритма образов», их «музыки» сменилось иным, когда Тургенев стал осмысляться в духе эстетических идей модернизма.

«Призраки» и «Клара Милич» были наиболее созвучны (из всего творчества Тургенева) эстетике модернизма. Модернистская критика увидит в этих произведениях близкие ей мысли о жизни и смерти, любви и бессмертии.

В конце 1890-х — нач. 1900-х гг. активизировалось противостояние между «эстетами» 80-х — 90-х гг. и символистами. «Эстетов» (И. Ясинского, С. Андреевского, К. Случевского) сближала с символистами установка на самоценное искусство, но в отличие от последних они ориентировались на принципиальную внепрограммность в искусстве.

В оценке Тургенева у «эстетов» отсутствовала та двойственность, которая характеризовала символистов. Упомянутые авторы однозначно считали Тургенева чуть ли не главным и единственным предшественником современного искусства. Так, С. Андреевский писал: «Тургенев «исторический», Тургенев — чуткий отразитель известной общественной эпохи — уже исследован вдоль и поперек. [Андреевский, 1902, с. 43]

Но Тургенев «вечный», Тургенев-поэт — не встретил еще должного изучения и объяснения, не заслужил еще подобающего поклонения и восторга…». [Белевицкий, 1914, с. 25]

«Эстеты» настаивали на изучении текстов Тургенева независимо от его биографии.

Работа С.А. Андреевского «Тургенев. Его индивидуальность и поэзия» (1892) в некотором смысле предваряла будущие идеи модернистов и с точки зрения методологии, и с точки зрения интерпретаций. Он предварял идеи М.О. Гершензона и Ю.И. Айхенвальда, когда утверждал, что «именно личность автора так важна для нас в художественном произведении». [Андреевский, 1902, с. 26]

В основе мировоззрения Тургенева, по мнению Андреевского, лежало поклонение красоте, понимание правды как красоты, «возвышенной правды». Это философское по своей сути представление и обуславливало выбор изобразительных средств, подход к созданию художественного образа. Поэтому, при всей своей реальности тургеневская действительность — иллюзорна. Эта иллюзия и есть на самом деле правда, «прозреваемая им сквозь шероховатую, мятущуюся и по временам отталкивающую действительность». [Андреевский, 1902, с. 27]

Двум произведениям И.С. Тургенева Андреевский уделял особое внимание. Это «Призраки» и «Довольно». Критик считал именно их наиболее субъективным и сконцентрированным выражением философии писателя, в других формах воплощенной во всех остальных его произведениях: «Своими двумя поэмами «Довольно» и «Призраки» он, находясь в зените своей деятельности, осветил ее в оба конца: назад и вперед…».

Анализ этих двух «таинственных повестей» приводит Андреевского к мысли о пессимистическом характере мировоззрения Тургенева. Критик, правда, еще не называет это пессимизмом, но показывает, как во всех произведениях Тургенева, в его излюбленных темах (природа, женщина-девушка) проявилась тургеневская «боязнь» жизни, счастья и смерти, сознание бренности всего сущего. [Андреевский, 1902, с. 28]

Но, несмотря на то, что некоторые положения Андреевского предваряли выступления критиков-модернистов и были впоследствии ими развиты, в целом статья была шире идей модернистской критики. Поставленная в ней проблема изучения творчества Тургенева как отражения его философской системы и попытка исследовать своеобразное мировоззрение писателя, мысли Андреевского о психологии творчества нашли свое развитие и в работах Д.Н. Овсянико-Куликовского, К. Истомина и Н. Аммона.

Д.С. Мережковский в оценке «таинственной прозы» И.С. Тургенева подходил со следующих позиций: в переходную эпоху на смену «пошлому реализму» приходит религиозно-мистическое чувство, что способствует обозначению нового этапа в критическом осмыслении русской классики. Возникают полемические мнения и полемический портрет И.С. Тургенева, в позднем творчестве которого критик расположен видеть очень много религиозно-созерцательного и мистического.

Д.С. Мережковский подчиняет анализ «таинственных повестей» И.С. Тургенева четкой концептуальной установке: рассматривает его творчество как непосредственное проявление «раздробленности» литературной жизни. Отсутствие единства, неполнота присущи, по мысли Мережковского, не только русской литературе в целом, но произведениям русских литераторов, их художественной картине мира.

Д.С. Мережковский прекрасно осознает, что он описывает отнюдь не реального Тургенева и что подчиняет интерпретацию «таинственных повестей» собственной главной концептуальной установке. Ее основная цель — трансформация культурного сознания русских литераторов и читателей, освобождение его от разрозненного, узко тенденциозного восприятия литературных явлений.

Для Мережковского «творчество Тургенева» — это «таинственные повести» и стихотворения в прозе, в которых сказалось инстинктивное, не осознанное самим писателем, а значит искреннее, данное изначально, а не сформированное жизненным обстоятельствами стремление к философской мистической поэзии и преклонение перед Красотой.

Д. Мережковский утверждает исключительную ценность субъективного элемента в творчестве; только те произведения, в которых мир от начала до конца нереален, сотворен автором, являются выражением его мироощущения, «оригинального, неповторимого Тургенева».

Воплощением духовного мира Тургенева, являются образы-тени, символы. К таким созданиям художника Мережковский относит «тургеневских женщин»: «Это бесплотные, бескровные призраки, родные сестры Морделла и Лигейя из новелл Эдгара По». [Белевицкий, 1914, с. 31]

В концепции Мережковского это становится ключом к пониманию личности Тургенева и его произведений, потому что именно в «фантастическом» образе, образе — «тени», воплощении фантазии писателя с наибольшей искренностью проявляется внутренний мир Тургенева.

Обращаясь к любовной теме в творчестве Тургенева в статьях 1909 и 1914 годов, Мережковский несколько уточняет свое понимание тургеневского наследия и его значения для символизма. Полагая, что идея «вечной женственности» отразила философское убеждение Тургенева, он доказывает, что писатель еще до Вл. Соловьева раскрыл мистическое содержание любви и невозможность «осуществления любви» на земле. Любовь у Тургенева, как считает Мережковский, получает смысл только в том случае, если это любовь религиозная, «мистическая», любовь к Христу. Так Мережковский в последних статьях о Тургеневе открывает в его творчестве не только фантастическую форму, но и мистическое содержание.

На рубеже веков происходит «утверждение категории прекрасного». Причем прекрасное в творчестве таких разных писателей, как А. Белый, В. Брюсов, М. Кузьмин, О. Мандельштам, Г. Чулков, И. Анненский, со всей бесспорностью обнаруживается лишь в произведениях искусства прошлого. А затем, как показывает И. Глебов (Б. Асафьев), происходит подмена: объектом становится «красота прошлого в искусстве, в котором человек — тень или тоже декоративный узор, или вещь среди вещей». Тургенев оказался одним из немногих писателей XIX века, предугадавшим подобную тенденцию в искусстве.

Исследуя творчество Тургенева с позиций философско-эстетических категорий символизма, Бальмонт отмечает у него предчувствие появления новых философских, художественных систем, а отсюда — связь поэтики поздних произведений Тургенева с характерными особенностями искусства символизма.

Особое место в модернистском «тургеневедении» рубежа веков занимали очерки И. Анненского.

Неоднозначно оцененные спустя некоторое время после своего выхода в свет, эти очерки и сейчас вызывают разноречивые мнения. Так, например, Ж. Зельдхейи-Деак считает, что И. Анненский «восторженно отзывается… о «Кларе Милич», а И. Подольская и А.В. Федоров доказывают, что отношение критика к Тургеневу было крайне отрицательным.

По мнению И.И. Подольской, оценки Анненским Тургенева могут быть поняты только в общем контексте «Книг отражений». Произведения Тургенева были избраны критиком только как антитеза «эстетизма страдания и самопожертвования» истинному страданию и истинному самопожертвованию героев Достоевского, «душевной опустошенности умирающего Тургенева и духовной полноты прикованного Гейне».

Однако, по очеркам о Тургеневе в «Книгах отражений» нельзя сделать определенного вывода об отношении Анненского к «таинственным повестям». Эти «отражения» были не критической оценкой тургеневских произведений и не анализом их, а размышлениями самого Анненского о важнейших философских проблемах, возникшими по сложной ассоциации с произведениями Тургенева.

В Тургеневе И. Анненский видит писателя, непосредственно предвосхитившего «новое» искусство, указавшего на его психологическую подоснову. Такая точка зрения на Тургенева при первом приближении к ней противостоит общесимволистскому подходу к тургеневским текстам: и Мережковский, и особенно Брюсов, наоборот, подчеркивали антипсихологизм Тургенева, поверхностность в трактовке внутреннего мира персонажей. Однако в статье Анненского довольно очевидны и параллели с другими символистскими критиками: Анненский видит у позднего Тургенева умаление художественной мысли по сравнению с его прежним творчеством.

Начало века — это период, когда интерес к Тургеневу резко ослабевает у литературных критиков различной идеологической ориентации. Общим местом в статьях 1903 года, посвященных 20-летию со дня смерти писателя, является тезис о «неизученности» Тургенева. Некоторые авторы пытаются объяснить это обстоятельство большим временным разрывом между «тургеневской» эпохой и современностью.

Особый интерес представляет интерпретация «таинственных повестей», данная В.Я. Брюсовым в его письмах, дневниках и статьях.

Брюсов рассматривал творчество Тургенева с точки зрения его идейно-художественной эволюции, давая историко-литературную оценку его произведениям и анализировал поэтику, выражая собственное мнение о художественном мастерстве писателя.

По Брюсову, творчество И.С. Тургенева — это отражение жизни и лучших гуманистических идеалов. Много места в критическом наследии Брюсова уделено наблюдениям над поэтикой и художественной спецификой тургеневского творчества. Но совокупность художественных приемов у Тургенева Брюсова интересовала не сама по себе, а с точки зрения их содержательной роли, «стилевого воплощения» той или иной идеи.

Брюсов, признаваемый как один из вождей русского символизма, отрицательно относился к тем произведениям Тургенева, которые единогласно оценены его соратниками как имеющие много общего с эстетикой символизма («таинственные повести»).

Таким образом, при всей полемичности трактовок «таинственных повестей» исследователи рубежа веков заложили методологическую основу их изучения и положили началу обоснования типологизации этого циклического явления неавторского характера.

Первые шаги в научном изучении творчества И.С. Тургенева делались в рамках культурно-исторической школы. Ее представители унаследовали традиции «реальной критики» 1860-х годов. Зародившаяся в недрах революционно-демократической и народнической критики культурно-историческая школа исходила в своих общих оценках «таинственных повестей» из выводов этой критики, развив и обосновав фактами некоторые из её суждений. Литература интересовала их как материал для изучения общественной мысли. В работах последователей культурно-исторической школы определилась характеристика Тургенева как историографа своего времени. Ученые в первую очередь обратились к тем произведениям Тургенева, в которых эпоха и общественные взгляды автора отразились наиболее ярко: это «Записки охотника», повести о «лишнем человеке», романы. Творчество до «Записок охотника» и поздние произведения оказались вне поля зрения исследователей. Представителями этой школы не рассматривались «таинственные повести», поэтому рассмотрение их методологии в данной работе мы опустим.

В работах Н.С. Тихонравова, А.Н. Пыпина, Н.И. Стороженко, С.А. Венгерова и других творчество Тургенева рассматривалось преимущественно как общественный документ, но недооценивалась художественная природа литературы, пренебрегались эстетические критерии оценок его произведений. Философская основа культурно-исторической школы — позитивистский детерминизм, приводящий к утверждению обусловленности творчества писателей антропологическими, географическими и историческими обстоятельствами.

Особо следует сказать о сравнительно-историческом методе в литературоведении, изучающем сходства и различия, взаимоотношения и взаимодействия, связи и влияния литератур разных стран мира. В России компаративизм получил широкое распространение раньше, чем в других европейских странах.

Однако работ, о «таинственных повестях» в духе этой школы почти не написано.

В какой-то мере исследованиями в духе сравнительно-исторического литературоведения тяготел исследовательский метод В. Фишера. Фишер считает, что романы Тургенева как бы «заслонили» его замечательные повести. Фишер полемизирует с Овсянико-Куликовским, который, по его мнению, обращается с повестями Тургенева для освещения вопросов, которые нужны при изучении мировоззрения или «манеры» писателя. Фишер убежден, что повести Тургенева имеют свой особенный уже потому, что «это продукт чистого вдохновения писателя, не притязающего здесь на решение каких-либо общественных проблем, которые, по мнению некоторых, ему не удавались». [Белевицкий, 1914, с. 40]

Критик рассматривает «таинственные повести» с точки зрения наличия в них: исторического фона, пессимизма (где творчество Тургенева «обнажено», передается его общее мироощущение), фатализма (жизнь человека в сложной комбинации единичных воль, где господствует случайность) — господства судьбы (повести «Сон», «Собака», «Фауст»), композиции (в основном, рассказ о том, как в жизнь человека врывается «какое-то потустороннее ему начало») и т.д.

Соответственно всему этому Фишер в «таинственных повестей» различает три момента:

) Норма — изображение человеческой личности в обычных житейских условиях, своего рода тезис;

) Катастрофа — нарушение нормы вторжением непредвиденных обстоятельств; антитеза;

) Финал — конец катастрофы и психологические последствия ее.

Интерес Тургенева, его внимание сосредоточены, как считает Фишер, на личности, все остальное — «в отдалении».

С усилением импрессионистических тенденций в литературоведении в России, как и в Европе под влиянием одной из сторон романтической теории об искусстве как самовыражении творческого духа сложилось биографическое направление.

Представители этого направления при изучении «таинственных повестей» применяли способ исследования, при котором биография и личность писателя рассматривались как определяющий момент его творчества.

Метод таких исследований часто был связан с отрицанием литературных направлений.

Взгляд на искусство как на силу, восстанавливающую нарушенную гармонию духа и «из всех дел человеческих» ближе всего подходящую к религии, отражает один из аспектов «биографизма», проявившийся в работах А.И. Незеленова.

В своей книге «Тургенев в его произведениях» (1885) он анализирует некоторые «таинственные повести» именно с позиции биографического подхода («Рассказ отца Алексея», «Собака», «Странная история», «Песнь торжествующей любви», «Призраки», «Фауст»).

Исследователь соотносит многие характерные черты творчества Тургенева с «оригинальными свойствами» личности самого писателя и его жизнью. И здесь исследователь в первую очередь замечает, что Тургенев «смутился, пришел в ужас перед силой физической материальной природы», враждебной всему человеческому, в частности стремлением нашего «я» к «безусловному… к вечному». Этот ужас, эту мировую тоску, душевное раздвоение и разочарование Тургенев сумел не только великолепно выразить, но и облечь в удивительно гармоничную «дивно-поэтическую» форму.

Например, говоря о «Песни торжествующей любви», Незеленов отмечает, что «ее основная идея есть безотрадная мысль о торжестве в человеке животного начала над духовным, о победе грубой материальной природы над благородным стремлением человека к вечному, к духовному бессмертию».

При анализе «таинственных повестей» исследователь говорит о том, что именно в этих поздних произведениях Тургенев смог выразить мировую тоску, «душевное раздвоение» и разочарование, то есть полностью отразиться в них.

Но в конце анализа каждой из повестей А. Незеленов отмечает «веру, надежду» И.С. Тургенева, несмотря на то, что отчаяние, «мрак скептицизма», сомнение чаще владели его душой. А значит, это раскрывает «затаённый религиозный идеал тургеневской поэзии» (который сказался в «таинственных повестях»).

Таким образом, по мнению Незеленова, Тургенев становится предшественником новой — «идеальной» литературы, отражающей всемирную истину литературы, характер которой будет религиозный.

В последней трети XIX века сложилась психологическая (или психогенетическая) школа, отражая общий поворот литературоведения, философии и эстетики к психологизму. Генетически эта школа была связана с основными положениями методологии культурно-исторической школы, но ее представители, отыскивая стимулы, определяющие художественное творчество, видели решение своей задачи в психологическом анализе взаимосвязи литературных героев и личности самих авторов, литературы и общественной психологии.

Одним из основоположников данной литературоведческой школы стал Д.Н. Овсянико-Куликовский. В становлении его взглядов большую роль играл «психологизм» его мышления, как он сам утверждал. Ученый исследовал не столько историю интересующих его явлений, сколько психологию их развития, следовательно, подходил к явлениям литературы с целью раскрытия их психологической сущности.

Под влиянием общего в то время внимания к экспериментальным методам такой подход становится в литературоведческой деятельности Овсянико-Куликовского основным в системе методологических принципов исследования литературы.

Критик, разделяя взгляд культурно-исторической школы на И. Тургенева как типичного представителя своей эпохи, избрал в качестве объекта изучения личность самого писателя. Коренным отличием этой школы от культурно-исторической стало исследование психологии личности, рассмотрение художественного произведения как отражения внутреннего мира, сознания автора, трансформированного в системе художественных образов. Д.Н. Овсянико-Куликовский увидел в персонажах Тургенева не отражение конкретно-социальных явлений, но воплощение «общественно-психологических типов».



Скачать архив (65.9 Kb)

Схожие материалы:

Был прекрасный июльский день, один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго. С самого раннего утра небо ясно; утренняя заря не пылает пожаром: она разливается кротким румянцем. Солнце — не огнистое, не раскаленное, как во время знойной засухи, не тускло-багровое, как перед бурей, но светлое и приветно лучезарное — мирно всплывает под узкой и длинной тучкой, свежо просияет и погрузится а лиловый ее туман. Верхний, тонкий край растянутого облачка засверкает змейками; блеск их подобен блеску кованого серебра.

Но вот опять хлынули играющие лучи, — и весело и величава, словно взлетая, поднимается могучее светило. Около полудня обыкновенно появляется множество круглых высоких облаков, золотисто-серых, с нежными белыми краями. Подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, они почти не трогаются с места; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они так же лазурны, как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой.

Цвет небосклона, легкий, бледно-лиловый, не изменяется во весь день и кругом одинаков; нигде не темнеет, не густеет гроза; разве кое-где протянутся сверху вниз голубоватые полосы: то сеется едва заметный дождь. К вечеру эти облака исчезают; последние из них, черноватые и неопределенные, как дым, ложатся розовыми клубами напротив заходящего солнца; на месте, где оно закатилось так же спокойно, как спокойно взошло на небо, алое сиянье стоит недолгое время над потемневшей землей, и, тихо мигая, как бережно несомая свечка, затеплится на нем вечерняя звезда.

В такие дни краски все смягчены; светлы, но не ярки; на всем лежит печать какой-то трогательной кротости. В такие дни жар бывает иногда весьма силен, иногда даже «парит» по скатам полей; но ветер разгоняет, раздвигает накопившийся зной, и вихри-круговороты — несомненный признак постоянной погоды — высокими белыми столбами гуляют по дорогам через пашню. В сухом и чистом воздухе пахнет полынью, сжатой рожью, гречихой; даже за час до ночи вы не чувствуете сырости. Подобной погоды желает земледелец для уборки хлеба…

Месяц взошел наконец; я его не тотчас заметил: так он был мал и узок. Эта безлунная ночь, казалось, была все так же великолепна, как и прежде… Но уже склонились к темному краю земли многие звезды, еще недавно высоко стоявшие на небе; все совершенно затихло кругом, как обыкновенно затихает все только к утру: все спало крепким, неподвижным, передрассветным сном. В воздухе уже не так сильно пахло, в нем снова как будто разливалась сырость… Недолги летние ночи!.. Разговор мальчиков угасал вместе с огнями… Собаки даже дремали; лошади, сколько я мог различить, при чуть брезжущем, слабо льющемся свете звезд, тоже лежали, понурив головы… Слабое забытье напало на меня; оно перешло в дремоту.

Мацуо Басё

Подсказка: Тургенев в описании природы создает атмосферу таинственности, показывает, что такой фантастической ночью неизбежно должно произойти нечто таинственное. Он всматривается, наблюдает, не только замечает, но и открывает тайны привычно знакомого мира. Автор использует поэтический, сказочный прием: охотник заблудился. Заблудился… и неожиданно для себя открыл особый мир природы, детский мир, мир полный фантастических тайн, поверий, сказок, мир искренний и добрый. Картины природы в рассказе отражают настроения человека, человек — часть природы. Пейзаж у Тургенева живет одной жизнью с героями, словно природа понимает людей. Можно смело утверждать, что Тургенев — мастер пейзажа.

Мацуо Басё — признанный Мастер японской поэзии. Хокку (трёхстишия) Басё — это поистине шедевры. Хокку учит искать скрытую красоту в простом, незаметном, повседневном.«Басё считается Первым Великим Мастером хокку. По мнению Басё, процесс написания стихотворения начинается с проникновения поэта во «внутреннюю жизнь», в «душу» предмета или явления, с последующей передачей этого «внутреннего состояния» в простой и немногословной форме трехстишья. Такое умение Басё связывал с принципом-состоянием «саби» («печаль одиночества», или «просветленное одиночество»), что позволяет видеть «внутреннюю красоту», выраженную в простых, даже скупых формах». (В. Маркова)

«Осень уже пришла!»-

Шепнул мне на ухо ветер,

Подкравшись к подушке моей.

Какою свежестью веет

От этой дыни в каплях росы,

С налипшей влажной землёю!

Вечерним вьюнком

Я в плен захвачен… Недвижно

Стою в забытьи.

Василий Шукшин Солнце, старик и девушка Дни горели белым огнем. Земля была горячая, деревья тоже были горячие. Сухая трава шуршала под ногами. Только вечерами наступала прохлада. И тогда на берег стремительной реки Катуни выходил древний старик, садился всегда на одно место — у коряги — и смотрел на солнце. Солнце садилось за горы. Вечером оно было огромное, красное. Старик сидел неподвижно. Руки лежали на коленях — коричневые, сухие, в ужасных морщинах. Лицо тоже морщинистое, глаза влажные, тусклые. Шея тонкая, голова маленькая, седая. Под синей ситцевой рубахой торчат острые лопатки. Однажды старик, когда он сидел так, услышал сзади себя голос: — Здравствуйте, дедушка! Старик кивнул головой. С ним рядом села девушка с плоским чемоданчиком в руках. — Отдыхаете? Старик опять кивнул головой.

Сказал; — Отдыхаю. На девушку не посмотрел. — Можно, я вас буду писать? — спросила девушка. — Как это? — не понял старик. — Рисовать вас. Старик некоторое время молчал, смотрел на солнце, моргал красноватыми веками без ресниц. — Я ж некрасивый теперь,- сказал он. — Почему? — Девушка несколько растерялась.- Нет, вы красивый, дедушка. — Вдобавок хворый. Девушка долго смотрела на старика. Потом погладила мягкой ладошкой его сухую, коричневую руку и сказала: — Вы очень красивый, дедушка. Правда. Старик слабо усмехнулся: — Рисуй, раз такое дело. Девушка раскрыла свой чемодан. Старик покашлял в ладонь: — Городская, наверно? — спросил он. — Городская. — Платют, видно, за это? — Когда как, вообще-то, Хорошо сделаю, заплатят. — Надо стараться. — Я стараюсь. Замолчали. Старик все смотрел на солнце.

Девушка рисовала, всматриваясь в лицо старика сбоку. — Вы здешний, дедушка? — Здешный. — И родились здесь? — Здесь, здесь. — Вам сколько сейчас? — Годков-то? Восемьдесят. — Ого! — Много,- согласился старик и опять слабо усмехнулся.- А тебе? — Двадцать пять. Опять помолчали. — Солнце-то какое! — негромко воскликнул старик. — Какое? — не поняла девушка. — Большое. — А-а… Да. Вообще красиво здесь. — А вода вона, вишь, какая… У того берега-то… — Да, да. — Ровно крови подбавили. — Да.- Девушка посмотрела на тот берег.- Да. Солнце коснулось вершин Алтая и стало медленно погружаться в далекий синий мир.

И чем глубже оно уходило, тем отчетливее рисовались горы. Они как будто придвинулись. А в долине — между рекой и горами — тихо угасал красноватый сумрак. И надвигалась от гор задумчивая мягкая тень. Потом солнце совсем скрылось за острым хребтом Бубурхана, и тотчас оттуда вылетел в зеленоватое небо стремительный веер ярко-рыжих лучей. Он держался недолго — тоже тихо угас. А в небе в той стороне пошла полыхать заря. — Ушло солнышко,- вздохнул старик. Девушка сложила листы в ящик. Некоторое время сидели просто так — слушали, как лопочут у берега маленькие торопливые волны. В долине большими клочьями пополз туман. В лесочке, неподалеку, робко вскрикнула какая-то ночная птица.

Ей громко откликнулись с берега, с той стороны. — Хорошо,- сказал негромко старик. А девушка думала о том, как она вернется скоро в далекий милый город, привезет много рисунков. Будет портрет и этого старика. А ее друг, талантливый, настоящий художник, непременно будет сердиться: «Опять морщины!.. А для чего? Всем известно, что в Сибири суровый климат и люди там много работают. А что дальше? Что?..» Девушка знала, что она не бог весть как даровита. Но ведь думает она о том, какую трудную жизнь прожил этот старик. Вон у него какие руки… Опять морщины! «Надо работать, работать, работать…» — Вы завтра придете сюда, дедушка? — спросила она старика. — Приду,- откликнулся тот. Девушка поднялась и пошла в деревню. Старик посидел еще немного и тоже пошел. Он пришел домой, сел в своем уголочке, возле печки, и тихо сидел — ждал, когда придет с работы сын и сядут ужинать.

Сын приходил всегда усталый, всем недовольный. Невестка тоже всегда чем-то была недовольна. Внуки выросли и уехали в город. Без них в доме было тоскливо. Садились ужинать. Старику крошили в молоко хлеб, он хлебал, сидя с краешку стола. Осторожно звякал ложкой о тарелку — старался не шуметь. Молчали. Потом укладывались спать. Старик лез на печку, а сын с невесткой уходили в горницу. Молчали. А о чем говорить? Все слова давно сказаны, На другой вечер старик и девушка опять сидели на берегу, у коряги. Девушка торопливо рисовала, а старик смотрел на солнце и рассказывал: — Жили мы всегда справно, грех жаловаться. Я плотничал, работы всегда хватало. И сыны у меня все плотники. Побило их на войне много — четырех. Два осталось. Ну вот с одним-то я теперь и живу, со Степаном.

А Ванька в городе живет, в Бийске. Прорабом на новостройке. Пишет; ничего, справно живут. Приезжали сюда, гостили. Внуков у меня много, Любют меня. По городам все теперь… Девушка рисовала руки старика, торопилась, нервничала, часто стирала. — Трудно было жить? — невпопад спрашивала она. — Чего ж трудно? — удивлялся старик.- Я ж тебе рассказываю: хорошо жили. — Сыновей жалко? — А как же? — опять удивлялся старик.- Четырех таких положить — шутка нешто? Девушка не понимала: то ли ей жаль старика, то ли она больше удивлена его странным спокойствием и умиротворенностью. А солнце опять садилось за горы.

Опять тихо горела заря. — Ненастье завтра будет,- сказал старик. Девушка посмотрела на ясное небо: — Почему? — Ломает меня всего. — А небо совсем чистое. Старик промолчал. — Вы придете завтра, дедушка? — Не знаю,- не сразу откликнулся старик. — Ломает чего-то всего, — Дедушка, как у вас называется вот такой камень? — Девушка вынула из кармана жакета белый, с золотистым отливом камешек. — Какой? — спросил старик, продолжая смотреть на горы. Девушка протянула ему камень. Старик, не поворачиваясь, подставил ладонь. — Такой? — спросил он, мельком глянув на камешек, и повертел его в сухих, скрюченных пальцах.- Кремешок это. Это в войну, когда серянок не было, огонь из него добывали. Девушку поразила странная догадка: ей показалось, что старик слепой. Она не нашлась сразу, о чем говорить, молчала, смотрела сбоку на старика. А он смотрел туда, где село солнце.

Спокойно, задумчиво смотрел. — На… камешек-то, — сказал он и протянул девушке камень. — Они еще не такие бывают. Бывают: весь белый, аж просвечивает, а снутри какие-то пятнушки. А бывают: яичко и яичко — не отличишь. Бывают: на сорочье яичко похож — с крапинками по бокам, а бывают, как у скворцов,- синенькие, тоже с рябинкой с такой. Девушка все смотрела на старика. Не решалась спросить: правда ли, что он слепой. — Вы где живете, дедушка? — А тут не шибко далеко. Это Ивана Колокольникова дом,- старик показал дом на берегу,- дальше — Бедаревы, потом — Волокитины, потом — Зиновьевы, а там уж, в переулочке,- наш. Заходи, если чего надо. Внуки-то были, дак у нас шибко весело было. — Спасибо. — Я пошел. Ломает меня.

Старик поднялся и пошел тропинкой в гору. Девушка смотрела вслед ему до тех пор, пока он не свернул в переулок. Ни разу старик не споткнулся, ни разу не замешкался. Шел медленно и смотрел под ноги. «Нет, не слепой,- поняла девушка.- Просто слабое зрение». На другой день старик не пришел на берег. Девушка сидела одна, думала о старике, Что-то было в его жизни, такой простой, такой обычной, что-то непростое, что-то большое, значительное. «Солнце — оно тоже просто встает и просто заходит, — думала девушка.- А разве это просто!» И она пристально посмотрела на свои рисунки. Ей было грустно. Не пришел старик и на третий день и на четвертый. Девушка пошла искать его дом. Нашла.

В ограде большого пятистенного дома под железной крышей, в углу, под навесом, рослый мужик лет пятидесяти обстругивал на верстаке сосновую доску. — Здравствуйте, — сказала девушка. Мужик выпрямился, посмотрел на девушку, провел большим пальцем по вспотевшему лбу, кивнул: — Здорово. — Скажите, пожалуйста, здесь живет дедушка… Мужик внимательно и как-то странно посмотрел на девушку. Та замолчала. — Жил,- сказал мужик. — Вот домовину ему делаю.

Девушка приоткрыла рот: — Он умер, да? — Помер. — Мужик опять склонился к доске, шаркнул пару раз рубанком, потом посмотрел на девушку. — А тебе чего надо было? — Так… я рисовала его. — А-а. — Мужик резко зашаркал рубанком. — Скажите, он слепой был? — спросила девушка после долгого молчания. — Слепой. — И давно? — Лет десять уж. А что? — Так… Девушка пошла из ограды. На улице прислонилась к плетню и заплакала. Ей было жалко дедушку. И жалко было, что она никак не сумела рассказать о нем. Но она чувствовала сейчас какой-то более глубокий смысл и тайну человеческой жизни и подвига и, сама об этом не догадываясь, становилась намного взрослей.

Рассказ И. О.» Тургенева «Бежин луг» занимает особое место в композиции «Записок охотника», однако именно он «наиболее подвергался искажению в критике». Интерпретации этого рассказа различны и часто противопоставлены друг другу. По мнению современных исследователей, — это произведение, в котором «русский крестьянский мир — крестьянские дети — показан не только в его обездоленности, но также в его одаренности духовной красоте». Но также следует отметить и великую роль природы в этом рассказе. Природа под пером И. С. Тургенева встает как живая во всей своей зрительной наглядности; писатель чутко замечает и тонко отмечает разнообразные оттенки зрительных, слуховых ощущений, воспринимаемых от явлений природы в разные моменты дня и ночи; природа в изображении Тургенева органически соединена с переживаниями человека, настраивает ночью на ощущения какой-то таинственности соединенной с некоторой боязнью и страхом перед непонятными ночными звуками, шорохами, темнотой, мигающими звездочками, пробуждает творческую фантазию в подростках, которые только еще входят в жизнь и все интересуются. Но они, как и писатель, не только тонко замечают, но и любят природу.

Рассказ открывается пейзажем летнего дня. Использованные для описания природы автором цвета поражают своей утончённостью и разнообразием: приветно-лучезарный, лиловый, блеск кованого серебра, золотисто-серый, бледно-лиловый. Природа царственна и благосклонна… Человека в пейзаже нет, он не властен управлять этой мощью и красотой, а лишь с восторгом взирает на Божие творение. . Обилие света является как противостояние тьме. Свет градирует, усиливается от утра к полудню и снижается к вечеру. Присутствует обилие растительности (кусты, густая, высокая трава, гречиха, полынь, сжатая рожь), птиц и животных (кулички, собаки, лошади, ястребок, перепела, голубь, цапля), знакомых звуков и запахов, которые ассоциируются с живым миром (голоса, живые звуки, кричали перепела, звуки колокола, запело, зашумело, заговорило, пахнет полынью, сжатой рожью, гречихой). .

Также здесь есть обильное количество антитез (день-ночь, свет-мрак, жизнь-смерть, покой-тревога). В семантической композиции произведения ему противопоставлены «мрак», «темнота» («мрак боролся со светом»). Именно ночной пейзаж играет особую роль в создании образно-символического плана произведения. Система речевых средств, передающих наступление темноты, динамична. Первые сравнения носят бытовой характер:

«Меня тотчас охватила неприятная, неподвижная сырость, точно я вошел в погреб; густая высокая, белела ровной скатертью
».

Постепенно увеличивается роль средств, передающих эмоциональную напряженность рассказчика и загадочность окружающей природы (как-то жутко, таинственно кружась,
оксюморон смутно-ясное небо
и т. п.).

Метафорическое словоупотребление выступает как ведущий принцип лексико-семантической организации данного фрагмента текста:

«Между тем ночь приближалась и росла, как грозовая туча; казалось, вместе с вечерними парами отовсюду поднималась и даже с вышины лилась темнота».

Метафоры и сравнения создают определенный эмоционально-экспрессивный ореол и вокруг нейтральных единиц контекста. Ночной пейзаж в рассказе «Бежин луг» характеризуется особым изображением реалий, которые носят абстрактный, отчасти гиперболический характер. Это не столько описание леса средней полосы России, сколько обобщенная передача наиболее характерных природных элементов расширяющегося пространства:

«Я быстро отдернул занесенную ногу и, сквозь едва прозрачный сумрак ночи, увидел далеко под собою огромную равнину. Широкая река огибала ее уходящим от меня полукругом… Холм, на котором я находился, спускался вдруг почти отвесным обрывом; его громадные очертания отделялись, чернея, от синеватой воздушной пустоты…»

Одновременно углубляется двойственность повествователя: с одной стороны, подчёркивается его объективность, с другой стороны, более эмоциональными и субъективными становятся его оценки:

  • А) … с каждым мгновением надвигаясь, громадными клубами вздымался угрюмый мрак. Глухо отдавались мои шаги в застывающем воздухе.
  • Б) так высоко, так уныло висело над нею небо, что сердце у меня сжалось.

Регулярно повторяются, в данном описании слова одной лексико-семантической группы мрак, темнота, мгла, сумрак, которые характеризуются устойчивым символическим ореолом. Описание завершается образом «страшной бездны».

Такое движение речевых средств не случайно — в данном фрагменте текста это форма выражения образно-символического плана: внешний, дневной, мир скрывает «безымянную бездну» ночи, перед которой оказывается повествователь. Человеческое «я» в данной композиционной части противопоставлено природе — вечной Изиде.

И на самом деле, ночная природа в рассказе играет очень важную роль. Она не даёт пытливой мысли человека полного удовлетворения, поддерживает ощущение неразрешённости загадок земного бытия. Тургеневская ночь не только жутка и таинственна, она ещё и царственно прекрасна своим «тёмным и чистым небом, которое «торжественно и необъятно высоко» стоит над людьми, «томительными запахами», звучными всплесками больших рыб в реке.

Она духовно раскрепощает человека, очищает его душу от мелких повседневных забот, тревожит его мировоззрение бесконечными загадками мироздания: «Я поглядел кругом: торжественно и царственно стояла ночь… Бесчисленные золотые звёзды, казалось, тихо текли всё, наперерыв мерцая, по направлению Млечного Пути, и, право, глядя на них, вы как будто смутно чувствовали сами стремительный, безостановочный бег земли…»

Совершающейся во мраке ночной своей жизнью природа наталкивает детишек у костра на красивые, фантастические сюжеты легенд, диктует их смену, предлагает детям одну загадку за другой и сама же нередко подсказывает возможность их разрешения. Рассказ о русалке предваряется шуршанием камышей и загадочными всплесками на реке, а также полётом падающей звезды — души человеческой, по крестьянским поверьям. Образ мифической русалки удивительно чист и как бы соткан из самых различных природных стихий. Она светленькая и беленькая, как облачко, серебряная, как свет месяца лил блеск рыбки в воде. И «голосок… у неё такой тоненький и жалобный», как голос того загадочного «зверка», который «слабо и жалобно пискнул среди камней».

Так вслед за кратковременными страхами летняя ночь приносит охотнику и крестьянским ребятишкам проблески надежд, а затем мирный сон и успокоение. Всесильная по отношению к человеку ночь сама по себе лишь миг в живом дыхании космических сил природы, восстанавливающих в мире свет и гармонию: «Свежая струя пробежала по моему лицу. Я открыл глаза: утро зачиналось… Не успел я отойти двух вёрст, как уже полились кругом меня… сперва алые, потом красные, золотые потоки молодого горячего света… Всё зашевелилось, проснулось, запело, зашумело, заговорило. Всюду лучистыми алмазами зарделись крупные капли росы; мне навстречу, чистые и ясные, словно тоже умытые утренней прохладой, принеслись звуки колокола, и вдруг мимо меня промчался отдохнувший табун…».
.

Мир мальчиков в рассказе «Бежин луг» — мир поэтический и во многом привлекательный для повествователя. Отношение детей к природе существенно отличается от позиции охотника в начале рассказа. Для крестьянских мальчиков природа представляет единое целое, каждая точечка которого соединена с остальными. Взгляды героев комментируются, осмысливаются и в ряде случаев опровергаются как повествователем, так и самими персонажами, преломляются в разных субъектных сферах и предстают в двойном освещении. Принцип соответствия двух планов — реального и фантастического — выступает как ведущий композиционный принцип данной части произведения. Описательные контексты, обрамляющие рассказы детей, создают впечатление неисчерпанности объяснения, приблизительности мотивировок, которое усиливается за счет употребления атрибутивных рядов типа непонятный ночной звук, странный, резкий, болезненный звук и т. д. «Мир, надвигающийся со всех сторон на слабый огонёк ночного костра, не теряет своей поэтической таинственности, глубины, неисчерпаемости… Ночная природа не дает пытливой мысли человека самоудовлетворения, поддерживает ощущение нёразрешенности загадок земного бытия».
В то же время Образ ночи связан я с мотивом откровения, иррационального приближения к истине: не случайно именно в ночных рассказах мальчиков содержатся элементы проспекций — трагические упоминания о судьбе других героев «Записок охотника» (Акулины, Акима-лесника), таким образом, «Бежин луг» действительно выступает «средоточием поэтической линии» цикла. .

Восходом могучего светила и открывается и закрывается «Бежин луг» — один из лучших рассказов о русской природе и о её детях. В «Записках охотника» Тургенев создавал живой поэтический образ России, увенчивала который жизнеутверждающая солнечная природа. В крестьянских детях, живущих в тесном союзе с нею, он прозревал «зародыш будущих великих дел, великого народного развития, дающие картине природы яркую поэтическую образность, согласную с духом тех народных легенд, которые рассказывают крестьянские ребятишки в таинственную ночь у костра.

Мы видим наступление вечера, закат солнца. Сгущаются ночные тени, призрачной становится местность, истомленные охотник и собака сбиваются с дороги, теряют самообладание, испытывая острое чувство одиночества и потерянности. Властно вступает в свои права таинственная и загадочная жизнь ночной природы, перед которой отнюдь не всесилен человек. Напоминает ему об этом бесшумный полёт испуганных птиц, угрюмый, клубящийся мраком, слабый и жалобный писк какого-то зверка между камней.

Вряд ли в этом рассказе мы обнаружим того, кого принято называть «главным героем». Потому что сами люди, взрослые и дети, о которых рассказывается в произведении, не являются «главными» по отношению ко всему, что их окружает. «Главнее» их — ночь, огонь костра, звезды на небе, само небо в его непредставимой и тревожащей беспредельности. Наконец, планета Земля, несущаяся в космической пустоте по своему неизбывному кругу,— смутное ощущение этого движения испытывает рассказчик. А если уж говорить о главенствующем положении представителей не человеческого, но космологического ряда, то следует признать, что подлинным главным героем рассказа является Солнце. Описание восходящего солнца «обрамляет» рассказ, хотя всё его ночных событий и происшествий.

Действие рассказа начинается вечером, после захода солнца («уже вечерняя заря погасла»), но во вступительной части автор дает описание уходящего дня, отчетливо фиксируя его доли: «С самого раннего утра… Около полудня… К вечеру..
.» Важнейшим элементом этого описания является восход солнца: «Солнце — не огнистое, не тускло-багровое, как перед бурей, но светлое и приветливо лучезарное — мирно всплывает над узкой и длинной тучкой, свежо просияет и погрузится в лиловый ее туман… Но вот опять хлынули играющие лучи,— и весело я величаво, словно взлетая, поднимается могучее светило».
. В финале рассказа охотник, уходя от костра, находится, судя по всему, спиной к восходящему солнцу. Но эффект «солнечного присутствия» от этого не слабеет, просто взгляд наблюдателя направлен не вверх, но «вокруг». Невидимую часть заливаемого солнцем пространства земли рассказчик дополняет воображением: «Не успел я отойти двух верст, как уже полились кругом меня по широкому мокрому лугу, и спереди, по зазеленевшимся холмам, от лесу до лесу, и сзади по длинной пыльной дороге, по сверкающим, обагренным кустам, и по реке, стыдливо синевшей из-под редеющего тумана, — полились сперва алые, потом красные, золотые потоки молодого, горячего света».
.

Возбуждая суеверные чувства сначала в душе охотника, а потом в сознании крестьянских ребят, тургеневская ночь даёт лишь намёки на возможность реалистического объяснения её загадок и таинств. Она всесильна и всевластна, окончательное слово разгадки она бережёт от человека в тёмной своей глубине.

Основным этапам развития художественной идеи соответствует в семантической композиции произведения противопоставление «свет» — «мрак» — «свет», а во внешней композиции — его трехчастное строение. В первой части рассказа, как уже отмечалось, доминирующим является образ света, лексические средства, используемые в ней, характеризуются общими семантическими признаками «кроткий», «мирный» (кроткий румянец, приветливо лучезарное солнце, ровная синева, мирно всплывает, спокойно закатилось, трогательная кротость). Эти «обертоны смысла» (Б. А. Ларин) взаимодействуют во вступлении с другими, порожденными единицами «знойная засуха», «пожар», «буря», «гроза» — образ безмятежно-светлой природы оказывается внутренне противоречивым, что подготавливает систему образов центральной части рассказа. В ней господствуют образы Тьмы, мрака, ночи, противопоставленные образу света. Фантастичность рассказа вносит тёмные черты в природу, которые обычно отпугивают людей, вселяют чувство страха, которое присуще тогда, когда приходит мрак. Рассказы мальчишек далеки от действительности, но, тем не менее, они впечатляют и навевают страшные мысли. И страх приходит лишь потому, что всё происходит ночью, в самое таинственное время дня, которое само по себе не влечёт людей, а, наоборот, отпугивает. Поэтому легенды, которые мальчики рассказывают друг другу, выглядят ещё более впечатлительными и запоминающимися. Но в последней части произведения «мрак» отступает, побеждает «свет»:

… полились сперва алые, потом красные, золотые потоки молодого, горячего света. Все зашевелилось, проснулось, запело, зашумело, заговорило
. .

Описания ночного и утреннего пейзажа обнаруживают при этом систему перекличек и соответствий (неподвижное, темное зеркало реки, река, стыдливо синевшая из-под редеющего тумана
), а звукообозначения дополняются цветообозначениями, которые соотносятся со вступлением. .

Также удивительную картину ночи мы наблюдаем в рассказе «Лес и степь». Читая первые строки рассказа, мы погружаемся в то ночное спокойствие, о котором говорит нам автор. Особенности ночи описаны очень подробно. Тургенев не хотел упускать даже мелкие детали. В изображении природы отсутствует простота, которую мы привыкли видеть, автор открывает перед нами новую картину природы, даёт возможность её ощутить и насладиться ею. Всего несколько строк в начале рассказа, и мы уже ощущаем то необыкновенное спокойствие, которое бывает только летом, и видим чистое «тёмно-серое»
небо, на котором «кое-где мигают звёзды
». Лёгкая прохлада, шум деревьев, серые тени — всё это успокаивает нас, помогая забыть о проблемах приближающегося утра. Мы привыкли соотносить ночь со спокойствием, тишиной, беззаботностью, также с романтикой, красотой, таинственностью — это то, какой мы видим ночь, и автор не противоречит нашим представлениям, а, напротив, изображает их более яркими и насыщенными. Мы слушаем «сдержанный, неясный шёпот ночи», пытаясь его понять, сливаемся воедино с ночной тишиной и полностью погружаемся в мир, созданный И. С. Тургеневым.

Титаев Иван

Цель данной работы: определить художественное своеобразие тургеневского пейзажа, определить роль пейзажа в произведении И.С.Тургенева «Бежин луг», проследить развитие центрального образа – света в рассказе. Задачи работы: изучить изобразительно-выразительные средства языка; определить роль тропов в создании картин природы; выявить функцию пейзажа в произведении И.С. Тургенева «Бежин луг»; осмыслить проблему взаимоотношения человека и природы.

Скачать:

Предварительный просмотр:

Муниципальное бюджетное образовательное учреждение

Средняя общеобразовательная школа № 105

Автозаводского района г. Нижнего Новгорода

Научное общество учащихся

Художественное своеобразие пейзажа в рассказе
И.С.Тургенева «Бежин луг»

Выполнил: Титаев Иван,

ученик 5 б класса

Научный руководитель:

Матросова И. А.,

учитель русского языка и литературы

Нижний Новгород

2014

Стр.

Введение

Глава 1 Понятие «Пейзаж».

Глава 2 Художественное своеобразие тургеневского пейзажа в рассказе «Бежин луг»

2.1 Картина раннего летнего утра

2.2 Картина ясного летнего дня

2.3 Картина ночи

2.4 Образ света

Глава 3 Значение природы в рассказе «Бежин луг»

Список используемой литературы

Введение

«Человека не может не занимать природа, он связан с ней тысячью неразрывных нитей; он сын ее».

И.С. Тургенев

И. С. Тургенев выступает необыкновенным мастером изображения картин русской природы. С громадной художественной силой и глубиной отразил писатель всю неяркую и неброскую красоту родной природы.

«Прекрасное – единственная бессмертная вещь… Прекрасное разлито повсюду», — напишет Тургенев в 1850 году. Благоговение перед тайной жизнью природы распространил писатель и на отношение к человеческой душе. Природа дает человеку чистоту, спокойствие, но она же заставляет его чувствовать себя совершенно беспомощным и слабым пред ее непостижимой силой и таинственностью. Природа в его произведениях являет собой живой и всеобъемлющий образ, это как бы еще один герой в системе персонажей

Цель работы:

Определить художественное своеобразие тургеневского пейзажа, определить роль пейзажа в произведении И.С.Тургенева «Бежин луг», проследить развитие центрального образа – света в рассказе.

Задачи:

  1. Изучить изобразительно-выразительные средства языка;
  2. Определить роль тропов в создании картин природы;
  3. Выявить функцию пейзажа в произведении И.С. Тургенева «Бежин луг»;
  4. Осмыслить проблему взаимоотношения человека и природы.

Методы исследования:

1) анализ текста,

2) поисковый метод,

Объект исследования:

Произведение И.С. Тургенева «Бежин луг».

Предмет исследования:

Изображение пейзажных зарисовок.

Для решения поставленных целей и задач мне необходимо изучить следующую литературу:

1.
.Валагин, А. П. И. С. Тургенев «Записки охотника»: Опыт анализирующего чтения/ А. П. Валагин//Литература в школе. – 1992. — №3-4. – С. 28-36.

2. И.С. Тургенев Бежин луг — М.: 2005г..

3. Николина, Н. А. Композиционно стилистическое своеобразие рассказа И. С. Тургенева «Бежин луг»/Н. А. Николина//Рус.яз. в школе. – 1983. — №4. – С. 53-59.

4. Кикина, Е. А. Человек между светом и тьмой: материалы к урокам по рассказу И. С. Тургенева «Бежин луг» /Е. А. Кикина// Лит-ра: Приложение к газете «Первое сентября». – 2005. — №21. — С. 3-4.

I. Понятие «Пейзаж»

Пейзаж
(от франц. paysage, от pays – страна, местность) – описание, картина природы часть реальной обстановки, в которой разворачивается действие. Пейзаж может подчеркивать или передавать душевное состояние персонажей; при этом внутреннее состояние человека уподобляется или противопоставляется жизни природы. В зависимости от предмета изображение пейзажа бывает сельский, городской, индустриальный, морской, речной, исторический (картины давнего прошлого), фантастический (облик будущего мира), астральный (предполагаемое, мыслимое, небесное), лирический.

Лирический пейзаж чаще встречается в произведениях лирической прозы (лирической повести, рассказе, миниатюре), отличающейся выраженностью чувственно-эмоционального начала и пафосом возвышения жизни. Дан глазами лирического (нередко автобиографического) героя: является выражением состояния его внутреннего мира, прежде всего, чувственно-эмоционального. Лирический герой переживает чувство единения, согласия, гармонии с природой, поэтому в пейзаже рисуется умиротворенная природа, матерински расположенная к человеку; она одухотворена, опоэтизирована. Лирический пейзаж, как правило, создается на соединении созерцания природной картины (непосредственно в данный момент или в образах памяти) и скрытой или явной медитативности (эмоционального раздумья, размышления). Последнее связано с темами родного дома, любви, родины, иногда – бога, пронизано ощущением мировой гармонии, таинства и глубокого смысла жизни. В описаниях много тропов, выражен ритм. Лирические пейзажи особенно развиты в литературе Х1Х-ХХ веков (И.Тургенев, М.Пришвин).

II. Основная часть. Художественное своеобразие пейзажа в рассказе И.С. Тургенева «Бежин луг»

1. Картина раннего летнего утра.

Рассказ открывается пейзажем летнего утра. Писатель обращается к описанию неба, зари, солнца, облаков. Использованные для описания природы автором цвета поражают своей утончённостью и разнообразием: приветно-лучезарный, лиловый, блеск кованого серебра, золотисто-серый, бледно-лиловый. Природа царственна и благосклонна… От нее исходит ощущение хрупкости и гармоничности. Человека в пейзаже нет, он не властен управлять этой мощью и красотой, а лишь с восторгом взирает на Божие творение. Все описание утреннего пейзажа замкнуто у писателя на изображении высокого неба. В результате возникает ощущение какой-то возвышенности.

Показывая пробуждение раннего летнего утра, писатель привлекает в изобилии олицетворения и глагольные метафоры, куда включает также изобразительные, зрительные эпитеты.

При этом количество эмоциональных эпитетов превышает количество изобразительных.

Центральные образы раннего утра: утренняя заря «не пылает…, разливается», солнце «мирно всплывает, просияет и погрузится», тучка, облачко — слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами, которые указывают на хрупкость картины. Цель художника- показать кротость раннего утра, его хрупкость. Эмоциональные эпитеты преобладают, потому что образ природы, картина пробуждения природы переданы через восприятие автора-рассказчика. Нежная цветовая гамма доносит до нас мысль самого автора о том, что красота окружающего мира сопряжена с такими понятиями, как тишина, покой, кротость.

2. Картина ясного летнего дня.

Обратимся к описанию картины ясного летнего дня. В этой картине у Тургенева явно преобладает изобразительный эпитет в сочетании с метафорой, выделим эпитет вместе с существительным и глаголом, которые он определяет.

«… хлынули играющие лучи и весело и величаво… поднимается могучее светило».

При существительных

При глаголах

«Прекрасный июльский день»; «небо ясно»; «солнце светлое, приветно лучезарное»; «могучее светило»

«весело и величаво поднимается»

Эпитеты в картине летнего дня

Эмоциональные эпитеты

Изобразительные эпитеты

«прекрасный… день», «небо ясно», «солнце – не огнистое, не раскаленное… не тускло-багровое, … но светлое и приветно лучезарное…», «могучее светило», «Цвет небосклона, легкий, бледно-лиловый…», «облака … неопределенные».

«лиловый…туман», «…появляется множество…облаков, золотисто-серых…», «…лазурны…» (об облаках), «голубоватые полосы», «розовыми клубами», «алое сиянье», «краски светлы, но не ярки», «белыми столбами».

Основным художественным средством для создания образа летнего дня становятся эпитеты, которые помогают читателю увидеть картину прекрасного, теплого, сверкающего дня, дарующего человеку ощущение спокойствия и чистоты. Глагол совершенного вида отделяет робкое тихое утро, которое по преимуществу описывается при помощи глаголов несовершенного вида «не пылает, разливается, всплывает» от динамического дня: «Хлынули играющие лучи…» Вот оно полное пробуждение природы, торжествует свет, которым буквально пронизано все вокруг.

3.Картина ночи.

Ночной пейзаж у Тургенева также очень эмоционален. Для его создания автор использует олицетворения, метафоры, яркие выразительные и эмоциональные эпитеты, сравнения. Ночью все кажется ожившим.

метафоры

олицетворения

эпитеты

сравнения

Отовсюду поднимались и даже с вышины лилась темнота»; «с каждым мгновением надвигаясь, громадными клубами вздымался угрюмый мрак»; «сердце у меня сжалось»

«На дне ее (лощины) торчало стоймя несколько больших белых камней, — казалось, одни сползались туда для тайного совещания

«Ночная птица пугливо нырнула в сторону»; «вздымался угрюмый мрак»; «глухо отдавались мои шаги»; «я отчаянно устремился вперед»; в лощине «было немо и глухо, так плоско, так уныло висело над нею небо»; «какой-то зверек слабо и жалобно пискнул»

«Ночь приближалась и росла, как грозовая туча»; «кусты словно вставали вдруг из земли перед самым моим носом»

Тургенев пользуется эмоциональным, выразительным эпитетом.
Эти художественные средства необходимы автору, для того, чтобы передать состояние героя. Через призму его чувств мы видим ночной пейзаж. Эмоциональный эпитет «пугливо нырнула … птица» передает и состояние, в котором находится герой: чувство страха, тревоги и беспокойства. «Ночь приближалась и росла, как грозовая туча; казалось, вместе с вечерними парами отовсюду поднималась и даже с вышины лилась темнота… каждым мгновением надвигаясь, громадными клубами вздымался угрюмый мрак. Глухо отдавались мои шаги в застывающем воздухе». Вместе с тем, как растет ночь, растет и тревога охотника. Картина надвигающейся ночи раскрывается через восприятие обеспокоенного, встревоженного человека, который окончательно удостоверился в том, что он заблудился. Сначала его охватывает «неприятное чувство, потом ему становится «как-то жутко», и, наконец, страх перерастает в ужас перед «страшной бездной». Обеспокоенному воображению все представляется в мрачном свете. Такова психологическая подоснова картины ночи в ее первоначальной стадии.

Тревожный ночной пейзаж заменяется высокоторжественными и спокойно-величавыми картинами природы, когда автор вышел, наконец на дорогу, увидел крестьянских ребятишек, сидевших у двух костров, и присел вместе с детьми у весело потрескивавших огоньков. Успокоенный художник увидел во всем великолепии высокое звездное небо и даже почувствовал особый приятный аромат русской летней ночи.

«Темное, чистое небо торжественно и необъятно — высоко стояло над нами со всем своим таинственным великолепием.
Сладко стеснялась грудь, вдыхая тот особенный, томительный и свежий запах – запах русской летней ночи. Кругом не слышалось почти никакого шума…».

Тургеневскую ночь мы видим, слышим, обоняем. Автор восхищается величественной красотой русской летней ночи, очарованы ею и его герои.

4. Образ света.

Центральный образ в рассказе – образ света. Чтобы это понять, достаточно проследить, сколько слов в описании утра и дня содержат значение (семантику) света. Образ света появляется постепенно, сначала его значение мы находим в словах «ясно, заря, не пылает, светлое», затем свет нарастает: «блеск подобен блеску… серебра, хлынули лучи», и вот уже появляется «светило». Это солнце. Но неслучайно автор называет его светилом. Это уже не просто небесное тело, это уже какое-то языческое божество, которое дарует жизнь всему на Земле. Оно распространяет свет на все вокруг. Оно величественно. На какой-то момент кажется, что это незыблемо. Цвет небосклона весь день одинаков. Ближе к вечеру света становится меньше. Вот появляются тучки, облака, меняется цветовая гамма дня: «черноватые и неопределенные» облака. Слов со значением света становится меньше: «солнце заходящее», « алое сияние над потемневшей землей», и, наконец, «бережно несомая свечка», « вечерняя звезда».

Метафора «бережно несомая свечка» очень точно отражает мысль Тургенева о хрупкости этого мира.

С этого момента свет начинает бороться с мраком. Вот еще свет есть: «небо смутно-ясное», но чем ближе ночь, тем его становится меньше, сначала «лилась темнота», затем «угрюмый мрак», и вот уже «страшная бездна». Казалось, что может быть ужаснее, свет исчез полностью.

Вся эта борьба в природе происходит и в душе героя. Чем меньше становится света, тем сильнее его охватывает паника. Человек и природа едины. Свет и тьма — это вечные соперники и за душу человека. Кажется, что мрак совсем победил, но вдруг охотник видит огонь от костра. Это снова свет. На протяжении всех рассказов мальчиков мотив борьбы мрака и света будет присутствовать. И, наконец, в самом конце рассказа произойдет окончательная победа света: «полились алые потоки… горячего света… всюду алмазами зардели капли росы».

При помощи метафор и олицетворений, эмоциональных, выразительных эпитетов Тургенев доносит до нас мысль о том, что в природе все гармонично, каким бы безнадежным не казался ночной мир, нужно всегда помнить, что свет обязательно победит. В природе все находится в равновесии.

III. Значение природы в рассказе «Бежин луг».

Итак, в рассказе Тургенева «Бежин луг» русская природа показана с большой выразительностью. Пейзаж Тургенева лиричен, он согрет глубоким чувством любви. Природа у Тургенева дана в богатстве ее красок, звуков и запахов, изображение пейзажа насыщено тропами.

Показывая пробуждение раннего летнего утра, писатель больше использует олицетворения, отглагольные метафоры и эмоциональные эпитеты. Это оправдано целью художника – показать сам процесс пробуждения и оживления природы.

В описании картин летнего дня преобладают эпитеты в сочетании с метафорой, что помогает выразить свое впечатление и отметить наиболее яркие признаки природы, богатство красок в один из летних дней.

При изображении же ночи характер и значение изобразительных средств уже иные, так как автор хочет показать не только картины природы, но и нарастание ночной таинственности и чувство возрастающей тревоги, следовательно, нет необходимости использовать яркие изобразительные эпитеты. Тургенев для передачи тревожных чувств пользуется целым комплексом языковых средств: эмоциональными эпитетами, сравнениями, метафорами и олицетворениями.

Таким образом, сам отбор изобразительных средств у Тургенева, как мы убедились, внутренне обоснован и играет огромную роль в описании природы.

Для чего, с какой целью Тургенев ввел в свой рассказ обширные описания картин природы? Жизнь крестьянских детей, в отличие от городских, всегда связана с природой, и в рассказе Тургенева природа показана, прежде всего, как условие жизни крестьянских мальчиков, рано приобщающихся к сельскохозяйственному труду. Было бы фальшиво, да и невозможно, изображая детей в ночном, не показывать природу. Но она дана не только как фон или условие жизни крестьянских детей.

Картины наступающей ночи вызвали у художника чувство беспокойства и тревоги, а картины летнего дня – чувство радости жизни. Таким образам, картины природы вызывают те или иные настроения автора.

Рассказ начинается с изображения «прекрасного летнего дня», а заканчивается изображением ясного летнего утра. Пейзаж служит зачином и концовкой произведения.

Итак, функция пейзажа у Тургенева необычайно разнообразна: она служит фоном жизни героев, определяя построение произведения, образуя его зачин и концовку; воздействует на воображение героев; оттеняет душевное состояние героя, раскрывая движение души; несет социальную функцию; пронизывается философскими размышлениями о вечной борьбе добра и зла.

Таким образом, природа показана Тургеневым как сила, воздействующая и на рассказчика, и на мальчишек. Природа живёт, изменяется, это действующее лицо в рассказе. Она вмешивается в жизнь человека. Когда ребята рассказывают свои истории, слышится всплеск щуки, покатилась звезда; слышится «протяжный, звенящий, почти стенящий звук», появляется белый голубь, который «налетел прямо в это отражение, пугливо повертелся на одном месте, весь обливаясь горячим блеском, и исчез, звеня крылами». И в этом своеобразие восприятия природы И.С.Тургеневым.

Список используемых источников в литературе

1. А.П. Валагин, И.С. Тургенев «Записки охотника»: Опыт анализирующего чтения /А.П. Валагин // Литература в школе. – 1992. — № 3-4. – С. 28-36.

2. И.С. Тургенев Бежин луг — М.: Просвещение, 2005.

3. Н.А. Николина, Композиционно стилистическое своеобразие рассказа
И. С. Тургенева «Бежин луг» / Н. А. Николина // Рус. яз. в школе. – 1983.
— № 4. – С. 53-59.

4. Е.А. Кикина, Человек между светом и тьмой: материалы к урокам по рассказу И. С. Тургенева «Бежин луг» / Е. А. Кикина // Лит-ра: Приложение к газете «Первое сентября». – 2005. — № 21. – С. 3-4.

5. С.П. Белокурова, Словарь литературоведческих терминов, — СПб.: Паритет, 2007.

Сочинение

И. С. Тургенев — проницательный и прозорливый художник, чуткий ко всему, умеющий подмечать и описывать самые незначительные, мелкие детали. Тургенев в совершенстве владел мастерством описания. Все его картины живы, ясно предоставлены, наполнены звуками. Тургеневский пейзаж психологичен, связан с переживаниями и обликом персонажей рассказа, с их бытом.

Несомненно, пейзаж в рассказе «Бежин луг» играет важную роль. Можно сказать, что весь рассказ пронизан художественными зарисовками, которые определяют состояние героя, подчеркивают его настроение, чувства, определяют внутреннее напряжение. «Бежин луг», собственно, и начинается с пейзажных зарисовок. Автор описывает прекрасный июльский день, когда «все краски смягчены, светлы, но не ярки», когда чувствуется «трогательная кротость» природы, воздух сух и чист. Предстают перед глазами эти картины и чувствуются запахи полыни, сжатой ржи, гречихи, о которых упоминает автор.

День чудесен! Герой доволен охотой за тетеревами. Однако чувство спокойствия и гармонии длилось недолго. Наступил вечер, начало смеркаться. Герой сбился с пути, заблудился, им овладело внутреннее беспокойство. С помощью описания природы автору удается показать его смятение. Героя сразу охватила неприятная, неподвижная сырость, отчего сделалось жутко. Уже «носились» летучие мыши, и запоздалые птицы торопились в свои гнезда. По мере того как охотник понимал, что заблудился серьезно и по темноте сегодня из леса уже не выберется, «ночь приближалась и росла, как грозовая туча», отовсюду «лилась темнота». И вот когда надежда добраться до дома окончательно оставила героя, он вышел на Бежин луг, где деревенские ребята сидели у костра. Они пасли табун лошадей. В этой романтической обстановке они рассказывали друг другу разные истории. Охотник присоединился к ним. Постепенно чувство тревоги ушло и сменилось новыми чувствами: спокойствием, умиротворением. Он стал любоваться небом, рекой, потрескивающим племенем костра, наслаждаться особенным, томительным и свежим «запахом русской летней ночи».

С любопытством рассказчик слушал истории ребят. В самые напряженные моменты рассказов природа, будто прислушиваясь к ним, посылала небольшие сюрпризы. Всякий раз в самый страшный момент что-то происходило. После рассказа Кости о встрече плотника Гаврилы с русалкой ребята слышат «протяжный, звенящий, почти стенящий звук», который неожиданно возник из тишины и медленно разнесся в воздухе. История, рассказанная Ильюшей о том, как псарь Ермил повстречал нечистую силу в образе барашка, пугает детей еще больше потому, что вдруг неожиданно собаки поднялись и с судорожным лаем бросились прочь от огня и исчезли во мраке. Рассказ о покойниках и предвидении смерти вводит ребят в задумчивость. Появившийся белый голубок, откуда ни возьмись подлетевший к костру, покружившийся на одном месте и растворившийся в ночной мгле, наводит их на мысль о том, не праведная ли это душа, летящая на небо. «Странный, резкий, болезненный крик цапли», раздавшийся в тишине, служит переходом к разговору о загадочных и страшных звуках: так может душа «жалобиться» или кричать леший. Все эти картины передают тревогу, страх, напряжение ребят, подчеркивают их настроение. «Божьи звездочки», внимание к которым привлекает маленький Ваня, помогает всем детям увидеть красоту ночного неба.

Тургеневский пейзаж психологичен, связан с переживаниями и обликом персонажей рассказа, с их бытом.

Заканчивается рассказ тоже описанием природы. «Все зашевелилось, проснулось, запело, зашумело, заговорило», новый день, необыкновенно красивый, солнечный и яркий, соединенный со звуками колокола и бодрящей свежестью, служит финальным аккордом этого замечательного произведения.

Мастерство И. С. Тургенева помогает читателям почувствовать красоту родной природы, обратить внимание на то, что происходит в ней ежеминутно, ежечасно.

Другие сочинения по этому произведению

Характеристика главных героев рассказа И. С. Тургенева «Бежин луг»

Человек и природа в рассказе И. С. Тургенева «Бежин луг»

Характеристика главных героев рассказа Ивана Тургенева «Бежин луг»

Как объяснить почему рассказ называется «Бежин луг»

О чем говорится в рассказе «Бежин луг»

Природа в «Бежине луге» дана в богатстве ее красок, звуков и запахов. Вот какое богатство цвета дает Тургенев в картине раннего утра: «Не успел я отойти двух верст, как уже полились кругом меня… сперва алые, потом красные, золотые потоки молодого горячего света… Всюду лучистыми алмазами зарделись крупные капли росы…»

Вот какими звуками пронизана величавая тургеневская мочь: «Кругом не слышалось почти никакого шума… Лишь изредка в близкой реке с внезапной звучностью плеснет большая рыба, и прибрежный тростник слабо зашумит, едва поколебленный набежавшей волной… Одни огоньки тихонько потрескивали». Или: «Вдруг, где-то в отдалении, раздался протяжный, звенящий, почти стенящий звук, один из тех непонятных ночных звуков, которые возникают иногда среди глубокой тишины, поднимаются, стоят в воздухе и медленно разносятся, наконец, как бы замирая. Прислушаешься — и как будто нет ничего, а звенит. Казалось, кто-то долго, долго прокричал под самым небосклоном, кто-то другой как будто отозвался ему в лесу тонким, острым хохотом. и слабый, шипящий свист промчался по реке».

А вот как весело и шумно пробуждается у Тургенева ясное летнее утро: «Все зашевелилось, проснулось, запело, зашумело, заговорило… мне навстречу, чистые и ясные, словно… обмытые утренней прохладой, принеслись звуки колокола».

Любит Тургенев говорить и о запахах изображаемой им природы. К запахам природы писатель вообще не равнодушен. Так, в своем очерке «Лес и степь» он говорит о теплом запахе ночи», о том, что «воздух весь напоен свежей горечью полыни, медом гречихи и кашки». Так же, описывая летний день в «Бежином луге», он замечает:

«В сухом и чистом воздухе пахнет полынью, сжатой рожью, гречихой; даже за час до ночи вы не чувствуете сырости».

Изображая ночь, писатель говорит и о ее особом запахе:

«Темное, чистое небо торжественно и необъятно-высоко стояло над нами со всем своим таинственным великолепием. Сладко стеснялась грудь, вдыхая тот особенный томительный и свежий запах—запах русской летней ночи».

Природа у Тургенева изображается в движении: в сменах и переходах от утра к дню, ото дня к вечеру, от вечера к ночи, с постепенным изменением красок и звуков, запахов и ветров, неба и солнца. Изображая природу, Тургенев показывает постоянные проявления ее полнокровной жизни.

Как писатель-реалист, Тургенев изображает природу глубоко правдиво. Его описание пейзажа психологически обосновано. Так, для описания ясного летнего дня Тургенев предпочтительно пользуется зрительным эпитетом, потому что автор ставит себе цель показать богатство красок озаренной солнцем природы и выразить свои самые сильные впечатления от нее. При изображении наступающей ночи характер и значение изобразительных средств уже совершенно иные. Оно и понятно. Здесь автор ставит цель показать не только картины ночи, но и нарастание ночной таинственности и чувство возрастающей тревоги, которое возникло в нем в связи с наступлением темноты и потерей дороги. Поэтому отпадает надобность в ярком изобразительном эпитете. Вдумчивый художник, Тургенев пользуется в данном случае эмоциональным, выразительным эпитетом, хорошо передающим тревожные чувства рассказчика. Но и им он не ограничивается. Чувство страха, тревоги и беспокойства автору удается передать лишь сложным комплексом языковых средств: и эмоционально-выразительным эпитетом, и сравнением, и метафорой, и олицетворением:

«Ночь приближалась и росла, как грозовая туча; казалось, вместе с вечерними парами отовсюду поднималась и даже с вышины лилась темнота… с каждым мгновением надвигаясь, громадными клубами вздымался угрюмый мрак. Глухо отдавались мои шаги в застывающем воздухе… Я отчаянно устремился вперед… и очутился в неглубокой. кругом распаханной лощине. Странное чувство тотчас овладело мною. Лощина имела вид почти правильного котла с пологими боками; на дне ее торчало стоймя несколько больших белых камней,— казалось, они сползлись туда для тайного совещания,— и до того в ней было немо и глухо, так плоско, так уныло висело над нею небо, что сердце у меня сжалось. Какой-то зверек слабо и жалобно пискнул между камней».

Писатель в данном случае не столько озабочен изобразить природу, сколько выразить свои беспокойные чувства, которые она у него вызывает.

Картина наступления ночи в изобразительных средствах языка

Сравнение

Метафора

Олицетворение

«Ночь приближалась и росла, как грозовая туча»; «кусты словно вставали вдруг из земли перед самым моим носом»; «громадными клубами вздымался угрюмый мрак»

«Отовсюду поднималась и даже с вышины лилась темно та»; «с каждым мгновением на двигаясь, громадными клубами вздымался угрюмый мрак»; «сердце у меня сжалось»

«На дне ее (лощины) торчало стоймя несколько больших белых камней,— казалось, они сползлись туда для тайного совещания»

«Ночная птица пугливо нырнула в сторону»; «вздымался угрюмый мрак»; «глухо от давались мои шаги»; «я отчаянно устремился вперед»; в лощине «было немо и глухо, так плоско, так уныло висело над нею небо»; «какой-то зверек слабо и жалобно пискнул»

Приведенных примеров вполне достаточно, чтобы окончательно убедить учащихся в том, как вдумчиво отбирал Тургенев изобразительные средства языка. Следует при этом особо подчеркнуть, что картина надвигающейся ночи раскрывается через восприятие обеспокоенного, встревоженного человека, который окончательно удостоверился в том, что он заблудился. Отсюда и помрачнение красок в описании природы: обеспокоенному воображению все представляется в мрачном свете. Такова психологическая подоснова картины ночи в ее первоначальной стадии.

Тревожный ночной пейзаж заменяется высокоторжественными и спокойно-величавыми картинами природы, когда автор вышел наконец на дорогу, увидел крестьянских ребятишек, сидевших у двух костров, и присел вместе с детьми у весело потрескивавших огоньков. Успокоенный художник увидел во всем великолепии высокое звездное небо и даже почувствовал особый приятный аромат русской летней ночи.

Летняя ночь у Тургенева

Признаки ночи

Картины ночи

Зрительные образы

Таинственные звуки

«Темное, чистое небо торжественно и необъятно высоко стояло над нами со всем своим таинственным великолепием»; «я поглядел кругом: торжественно и царственно стояла ночь»; «бесчисленные золотые звезды, казалось, тихо текли все, наперерыв мерцая, по на правлению Млечного Пути…»

«Кругом не слышалось почти никакого шума… Лишь изредка в близкой реке с внезапной звучностью плеснет большая рыба, и прибрежный тростник слабо зашумит, едва поколебленный набежавшей волной… Одни огоньки тихонько потрескивали»

«Вдруг, где-то в отдалении, раздался протяжный, звенящий, почти стенящий звук…»; «казалось… кто-то другой как будто отозвался ему в лесу тонким, острым хохотом, и слабый, шипящий свист промчался по реке»; «странный, резкий, болезненный крик раздался вдруг два раза сряду над рекой и спустя несколько мгновений повторился уже далее»

«Сладко стеснялась грудь, вдыхая тот особенный, томительный и свежий запах — запах русской летней ночи»; под утро «в воздухе уже не так сильно пахло, — в нем снова как будто разливалась сырость»

«Картина была чудесная!»

«Гляньте-ка, гляньте-ка, ребятки,— раздался вдруг детский голос Вани, — гляньте на божьи звездочки, — что пчелки роятся»

«Глаза всех мальчиков поднялись к небу и не скоро опустились»

«Мальчики переглянулись, вздрогнули»; «Костя вздрогнул. — Что это? — Это цапля кричит.—спокойно возразил Павел»

Полная загадочных звуков, ночная природа наводит на мальчиков чувство безотчетного страха и вместе с тем усиливает обостренное, почти болезненное любопытство их к рассказам о таинственном и страшном.

Таким образом, природа показана Тургеневым как сила, активно воздействующая и на автора, и на его героев. И на читателя, добавим мы от себя.

  • Тургенева перепелка рассказ читать
  • Тургенев хорь и калиныч распечатать рассказ
  • Турецкая сказка ашик кериб краткое содержание для читательского дневника
  • Тургенев сказка о серебряной птице и желтой лягушке читать
  • Тургенев собрание сочинений авито