Человек часто хочет многого. Или чего-то одного, но сильно. Верующий человек молится Господу, чтобы Он дал ему желаемое, и по неотступной молитве Господь идёт человеку навстречу. А дальше полученное оказывается не такой конфетой, какой представлялось вначале. Именно так и случилось с героиней этой истории.
В 21 год я впервые пришла в храм и была просто очарована православным богослужением. Очень быстро выучила наизусть всю службу, хотела в ней активно участвовать. Когда в храме решили организовать приходской хор, я записалась туда самой первой. В детстве я музыкой не занималась, слуха от природы у меня не было – да и сейчас он плохой, тяжелый, и голос нескоординированный. На занятиях приходского хора нам давали ноты, но я нот не знала, и для меня они были просто подсказкой – где петь выше, где ниже, где быстрее, где медленней. В основном я всё заучивала наизусть.
Я записалась в приходской хор самой первой и поняла, что хотела петь всю свою сознательную жизнь!
Лет пять я там пела. Я поняла, что хотела петь всю сознательную жизнь! В моей семье никогда не было музыки, я вообще не знала, что это такое, а тут увидела, как применима музыка: можно петь Богу. На пике воцерковления мне вообще не хотелось выходить из храма. Казалось, это именно то, чем люди должны заниматься, – петь на службе. Зачем выходить на улицу, в мир, искать там другие занятия? И я поставила себе цель – сделать пение в хоре своей профессией.
Я долго висела на регенте и просила его подсказать, что мне делать. Он года три мягко меня осаживал, говорил: «Ну, ты ведь и так поешь в хоре, зачем тебе идти учиться?». Но наконец я дожала его, и он сказал: если учиться, то по-настоящему. На курсах профессию не получишь. Дело было летом, и мы решили, что через год я буду поступать в Гнесинку. Договорились о занятиях с преподавателями фортепиано, сольфеджио и дирижирования. На следующее утро я проснулась, пошла в книжный магазин и приобрела сольфеджио для первого класса. За три дня нашла и купила домой пианино. Сразу начала учить ноты: смотрела, где на клавиатуре нота, где на нотном стане, нажимала пальцем – по две ноты в минуту. Батюшка разрешил мне в храме поставить за свечным ящиком электрическое пианино, и весь день, пока дежурила, я что-то в наушниках на нем разучивала. Потом приходила домой и продолжала учить.
Только сейчас ко мне пришло понимание, до какой степени я была невежественна в музыке на момент моего поступления
Ближе к концу года мне нашли педагогов из Гнесинки, и так совпало, что именно они принимали у меня экзамены. Гнесинка – это определенная марка, и она не рада тридцатилетним абитуриентам, которые ноты знают только по названиям. Поэтому мне повезло – мои преподаватели очень хотели, чтобы я у них училась. Они понимали, до какой степени я ничего не знаю, но видели, с каким рвением я тружусь над моим незнанием. Это их очень впечатлило. В какой-то момент я осознала, что начало работать чудо: почему-то люди, которые должны тебя забраковать, говорят: «Вы – наша мечта!», – и берутся тебе помогать. Я всё делала, как во сне. Только сейчас ко мне пришло понимание, до какой степени я была невежественна в музыке на момент моего поступления, а мои педагоги понимали это и всё равно тащили меня, как на ошейнике. Если бы я знала тогда то, что знаю сейчас, я не посмела бы идти в Гнесинку. Но тогда сработали, как говорят, «слабоумие и отвага». Экзамены я сдала успешно и поступила.
А дальше начался ад. Я даже не хочу приукрашивать события. Чудо свершилось, я пришла 1 сентября на учебу – а дальше делай, что хочешь. Мои педагоги, которые помогли мне поступить, очень меня поддерживали, но были и такие преподаватели, которые восприняли моё поступление как оскорбление их учебного заведения и осложняли мне жизнь, как могли. Хотя я очень старалась и на время обучения вычеркнула из своей жизни всё, кроме музыки: вставала в пять утра, ложилась в двенадцать ночи и всё это время учила, учила, чтобы как-то наверстать программу, которую дети учат с семи лет. Я не хочу рассказывать подробности, но обучение совершенно точно не должно быть таким – если только у педагога нет цели привить студенту ненависть к предмету. Я ни с кем не спорила, думала, что смогу покрыть всё христианской любовью – но нет. Не смогла. До сих пор в музыке есть какие-то вещи, которые вызывают у меня отвращение, я даже не хочу к ним возвращаться.
Я ни с кем не спорила, думала, что смогу покрыть всё христианской любовью, но нет. Не смогла
Из Гнесинки я вышла с постоянной температурой, нервными срывами и паническими атаками. Через пару лет всё улеглось – оказалось, что я могу петь, что у меня есть голос. Одна из моих преподавателей, которая работает регентом в хоре, позвала меня к себе в певчие. И оказалось, что я это люблю, что всё не зря, что можно работать. Очень важно, чтобы тебя ценили и поддерживали. Сейчас я пою в храме, который находится в пятистах метрах от храма, в котором я начинала. И думаю: стоило ли это расстояние в 500 метров такого извилистого пути?..
Но жалеть о том, что случилось в жизни, неправильно. Во-первых, любое событие – это урок, а во-вторых, кроме плохого, было и много хорошего: мой руководитель по хору не только был очень терпелив со мной все четыре года обучения, но и взял меня в свой камерный хор, с которым я пела много лет. Мы ездили на гастроли и конкурсы, и это незабываемая часть моей жизни, яркая и дорогая. И, наверное, для меня она была бы невозможной, если бы я не заплатила такую дорогую цену.
Лет 30 назад мы еще жили в литературоцентричной стране. Все везде читали: в метро, в автобусе. Сейчас тоже читают. Только телефоны. Может ли школьная литература исправить эту ситуацию? Нужно ли пятиклассникам читать «Муму», а шестиклассникам – «Тараса Бульбу»? Каким должно быть итоговое сочинение и какими – эссе в ЕГЭ? Об этом «Профилю» рассказала учитель московской школы «Интеллектуал» Ирина Лукьянова.
Травмированные классикой
– Можно ли сохранять в школьной программе старый добрый массив классических текстов? Или надо быть реалистами и просто стремиться к тому, чтобы дети хотя бы что-то читали и понимали текст?
– Это один из самых больных вопросов. У нас есть партия травмированных классикой и партия ею размахивающих. Травмированные говорят: скинем «Муму» и «Тараса Бульбу» с парохода современности, все это уныло, отстало от жизни и ранит чувства детей. А вторая партия твердит про духовно-нравственные ценности, патриотизм, которые непременно надо воспитывать при помощи классики. Конечно, классика отвечает человеку на важные вопросы о его жизни, но молодой человек не всегда понимает, почему он должен искать ответы на свои вопросы в жизни поручиков, титулярных советников, коллежских асессоров. Почему считается, что у них те же проблемы, что и у него? Хотя некоторые читатели обнаруживают, что у них, в общем-то, проблемы те же, что у одного датского принца.
А еще поборники классики предлагают пользоваться литературой как учебником по прикладной этике. Чтобы, когда замужняя женщина влюбляется в неженатого мужчину, она могла бы ему вовремя сказать: «Я вас люблю (к чему лукавить?), но я другому отдана; я буду век ему верна». При этом у современных детей очень высокая потребность смотреть на героев с точки зрения популярной психологии. И если раньше подростки могли ассоциировать себя с Печориным и находить его очень близким себе, то сейчас они все чаще говорят: Печорин – это токсичный нарцисс, мизогин и такая себе «редиска». Им интересно выяснять, должна или не должна была Наташа бежать с Курагиным. Но литература – это не набор психологических кейсов.
Обе стороны этого спора вместе с водой выплескивают ребенка. Ведь литература – это еще и искусство. Но тут возникает вопрос: не пора ли указать литературе ее скромное местечко рядом с рисованием, МХК и прочим пением?
— Получается, что школьный предмет «Литература» до сих пор жив только потому, что его считают хранилищем духовно-нравственных ценностей. А если признать, что это «просто» искусство, то ее место в конце строя?
– Не совсем. В принципе, сама литература – очень сложный предмет. С одной стороны, она появляется в начальной школе как просто чтение. Вроде как ребенок должен научиться читать для души. Но воспитывают его на бесконечно унылых дидактичных текстах, где практически всё про родную природу. И ребенок не очень понимает, какое это имеет к нему отношение.
– Вспоминается Плещеев: «Осень наступила, высохли цветы, и глядят уныло голые кусты»…
– Я люблю Плещеева. Но ребенку, особенно городскому, нельзя все время рассказывать исключительно о природе. У него могут быть и другие интересы.
Кроме того, этот школьный предмет пытается выполнять задачи филологические. То есть воспитывать литературоведа и историка литературы. И здесь тоже огромное поле для размышлений: надо ли давать все эти синекдохи и гиперболы, нужны ли ребенку сведения о журнальной полемике в XIX веке, о славянофилах и западниках, надо ли ему читать Белинского, Добролюбова и их противников?
Дети любят «Черного человека» и Асадова
– А как современные школьники воспринимают поэзию?
– Многие из них к окончанию школы так и не научаются понимать стихи, не чувствуют, как они сделаны, зачем написаны. А если мы посмотрим, какие стихи школьники (да и взрослые) постят в соцсетях, то увидим, что, чем проще автор, чем более простые мысли он высказывает максимально простым слогом, тем он популярнее.
– Кого дети предпочитают из поэтов?
– По моим наблюдениям, из классиков – Есенина: он наш, русский, простой, понятный. Скажем, на олимпиадах, если дети на вечере поэзии читают стихи, то непременно кто-то декламирует Асадова, кто-то – местного поэта про родимый край, обязательно Бродского, и всегда три-четыре человека хотят исполнить наизусть «Черного человека» Есенина. От начала до конца. Он созвучен подростковому возрасту.
– Странный набор авторов. Особенно Асадов, стихи которого считались пошлыми.
– А теперь – совсем нет.
После ХIХ века ничего не было
– Нужно ли следовать хронологической канве при изучении литературы? Начинать с древности, потом – сентиментализм, романтизм, реализм.
– У хронологического подхода есть свои перекосы. Античность изучают в пятом классе, и от «Илиады» с «Одиссеей» в голове у детей остаются две-три картинки, два сюжета. Античность остается просто непонятой, а с другой стороны, происходит огромный перекос в сторону ХIХ века, который мы читаем в 8–9–10-м классах. Зарубежная литература обрывается на романтизме, и дальше на нее времени не остается. А огромный русский ХХ век и ХХI, почти четверть которого уже прошла, остаются на 11-й класс. Но выпускникам не до литературы. И мы еле успеваем добраться до «оттепели». Трех часов в неделю нам не хватает, да и дети ходят на уроки нерегулярно: они разъехались по олимпиадам, готовятся к ЕГЭ, уходят на семейное обучение, чтобы сосредоточиться на нужных предметах. В итоге в голове у выпускника остается та самая русская классика, с тем представлением, что после Толстого и Достоевского уже больше ничего не было. И русский «критический реализм» – венец развития литературы. А всё, что на него не похоже, – это какое-то вредное «дегенеративное искусство».
– И все-таки вы придерживаетесь хронологического подхода.
– Да. Это мне помогает лучше структурировать материал. Что касается сентиментализма или романтизма, то, думаю, ничего плохого в знакомстве с ними нет. Тогда дети поймут, почему «Бедная Лиза» кажется им такой смешной и нелепой. Интересно понять и почему «Станционный смотритель», написанный Пушкиным всего через несколько десятилетий после «Бедной Лизы», – это почти современная проза, а «Бедная Лиза» – устаревшая. И увидеть, что за это время произошло с русским языком и что сделал Пушкин. Это вроде бы исторические вопросы, но они помогают нам понять место Пушкина в русской литературе. Если же мы будем «Бедную Лизу» преподносить как учебник морали (девушки, не целуйтесь с Эрастами, у которых розовые губы, не давайте погибнуть своей невинности), то ничего, кроме хохота, это у детей не вызовет. А если им рассказать о сентиментализме, они узнают, что это было за направление в культуре Европы, как выражалось в музыке, в живописи, даже в садово-парковой культуре. Нелишнее понимание для культурного человека. Интересно, кстати, и обсудить, что в сегодняшней популярной культуре восходит к сентиментализму.
– Далеко не каждый школьник понимает, зачем ему становиться «культурным человеком».
– Увы, это так. Произошло огромное расслоение школ. Для многих классов вопрос сентиментализма совершенно лишний. Там задача учителя – вообще научить школьника получать от чтения хоть какую-то радость и пользу.
– При этом у нас говорят, что должны быть единая образовательная программа и единое образовательное пространство.
– Этого категорически нельзя делать. Наоборот, надо, чтобы у учителя оставалась возможность соизмерять требования программы с потребностями своего класса. Чтобы над нами не стоял этот ужас: вы обязаны пройти всю программу, освоить все методические единицы и т. д. В этом смысле достаточно прогрессивным был прошлый ФГОС (Федеральный образовательный стандарт), в котором были прописаны требования к школьнику на выходе и давалась примерная программа. Это были три списка – A, B и C. Обязательные произведения, обязательные авторы и группы произведений, из которых можно выбирать. А теперь ты на свой страх и риск работаешь, до первого бдительного родителя, который заподозрит какой-то компромат в том, что ты даешь на уроке.
«Зачем Герасим утопил Муму»
– Что бы вы исключили из программы, а что, наоборот, включили?
– Ну, пока нам даже новый ФГОС оставил немножко простора для маневров и капельку вариативности. Все-таки учителю важно иметь немного свободы. Я, например, не очень люблю с детьми читать прозу о войне в 11-м классе. Меня ею в школе перекормили. По долгу службы я это делаю, конечно, но предпочла бы читать с ними стихи о войне.
Или – я терпеть не могу «Тихий Дон». Хотя у меня был ученик, который его очень любил и даже сделал проект «Мысль народная в «Войне и мире» и в «Тихом Доне»». В программе про «Тихий Дон», так же как про «Архипелаг ГУЛАГ», стыдливо пишут, фрагментами. Все-таки нобелевские лауреаты.
– Я у вас в Facebook читала дискуссию о том, нужно ли проходить «Муму» и «Тараса Бульбу». Ведь это травмирует детскую психику.
– Я не уверена, что детям стоит читать «Муму». Это вовсе не детский рассказ. Он не только о несвободе, но и о конфликте лояльностей. Но сейчас ребенку уже не понять, что это такое, когда Герасим так осознает себя слугой своей госпожи, что для него служение ей – его задача в жизни.
Грустные уроки: почему у географии запредельно низкий статус в школе
У нас сейчас нет такого типа взаимоотношений. И когда барыня, которой он всецело предан, заставляет его убить единственное любимое и родное существо, человеческую душу здесь раздирает совершенно страшный конфликт лояльности. Герасим выбирает, как герой классицизма, примат долга над страстью и идет топить несчастную Муму. А сделав это, понимает, что утратил все самое любимое, самое дорогое. И наступает полное опустошение, потому что теперь ему вообще терять нечего. У него ничего не осталось, и он от всего свободен, в том числе и от барыни, которая вынудила его совершить такое чудовищное насилие над собой. Как ребенок в пятом классе может понять вот это, я не знаю. В 11 лет он понимает одно: какая-то дура барыня дураку Герасиму приказала утопить собачку, и он утопил. Нет бы сразу ушел с ней в деревню. Естественно, любому нормальному ребенку жалко только Муму. А того, что делает крепостное право с человеческой душой, в этом возрасте и не разглядеть, и не понять. Рассказ проходит мимо них и только зря мучает своей жестокостью по отношению к Муму.
– А «Тарас Бульба»? Его сейчас, как и раньше, проходят?
– Проходят, конечно: «Нет уз святее товарищества». Но у меня вот сидит на уроке мальчик из еврейской семьи и читает, как они там собираются «перерезать всех жидов» или как младенцев в огонь кидают. И он спрашивает: а мы должны это в школе проходить? Не все же читают в приглаженном виде из хрестоматии. Да и сама идея «я тебя породил, я же и убью» тоже не очень симпатична школьникам. Далеко не все воспринимают Тараса Бульбу как образец для подражания. Просто современные дети не видят большой доблести в том, чтобы устроить набег на мирные села и разорить их, устроить осаду города и уморить там всех голодом. Чтобы они вообще способны были выносить все описанные зверства, надо очень много говорить об историзме мышления, о том, что мы не можем применять сегодняшние этические мерки и сегодняшнее международное право ко вчерашнему и позавчерашнему дню.
Можно, с другой стороны, упростить все и пытаться на примере этого текста говорить о патриотизме и товариществе, как это делалось в нашем детстве. Некоторым детям вполне достаточно увидеть в Тарасе былинного богатыря. А другие задают неожиданные вопросы. Одна шестиклассница спросила, помнится: а вот смотрите – в «Ромео и Джульетте» тот же самый конфликт. Они принадлежат к враждующим кланам, полюбили друг друга. Осознали, что они отдельные люди, а не только часть рода. За что же мы осуждаем Андрия? И другие дети сказали: за то, что он, полюбив женщину из другой семьи, поднял меч против своей.
«Гарри Поттер» помогает анализировать прозу
– Нужна ли в школе современная литература? На нее же времени не остается.
– Современная литература – и русская, и зарубежная – нужна всегда. Кстати, если мы хотим обсуждать какие-то этические или психологические проблемы, то современная детская литература гораздо удобнее, чем классика. Там и конфликты ближе к пониманию нынешних детей, и обстановка ближе к современной. И проще показывать, как текст сделан – с точки зрения литературоведческой.
– Пользуетесь ли вы «Гарри Поттером»?
– Очень много. Когда объясняю законы эпоса, например. Потому что Роулинг прекрасно работает с архетипами, мастерски строит сюжет, свою вселенную. Так же, как и Толкиен во «Властелине колец». Современные дети это читали и знают. Но не обязательно хвататься за эпопею. Можно брать маленькие рассказы современных писателей, можно – небольшие стихотворения. По субботам я веду кружок для шестиклассников. На творчестве современных писателей мы изучаем, как устроено литературное произведение, учимся анализировать тексты.
Сочинения полезные и вредные
– Как вы относитесь к нынешним сочинениям. Будь то итоговое в 11-м классе или эссе в ЕГЭ по русскому и литературе. Я знаю, что, для того чтобы получить хорошие баллы за эссе по русскому, нужно понимать, по каким критериям оно будет оцениваться, и соответствовать им. Ни о каком творчестве тут и говорить нельзя. В ЕГЭ по литературе по-другому?
– Примерно так же. Там только нужно написать пять сочинений: четыре маленьких и одно большое. Если ты не знаешь критериев оценивания, твой предел – балла 72. Это пятерка, но в топовый вуз ты с таким баллом не попадешь.
Леонид Кацва: «Без знания истории всегда рискуешь стать жертвой манипуляции»
Когда вводилось нынешнее итоговое сочинение, которое пишут в декабре 11-классники, оно предполагалось как метапредметное. И вначале все было почти хорошо: дети в самом деле старались написать что-то свое, небанальное. Но и дети, и учителя страшно боятся сделать не так, поэтому тут же расплодились шаблоны, подпорки для тех, кому трудно строить высказывание: начать надо так-то, затем мне хотелось бы перейти к такому-то вопросу, там привести пример из литературы (примеры взять из того, что все читали: «Войны и мира» или «Судьбы человека»). Эти шаблоны стали восприниматься как закон. И дети стали шпарить по ним. В итоге сочинения стали так похожи одно на другое, что их бессмысленно проверять. А задумывалось это, чтобы показать независимость суждений.
Сочинение мне кажется мертвым жанром: у текста должна быть коммуникативная задача. А многие дети не умеют эти задачи решать. Например, не умеют написать простое письмо преподавателю, поздороваться, обратиться по имени-отчеству. Не понимают, что резюме, рекламная статья, текст для своего блога, комментарий к видео, мотивационное письмо (почему я хочу работать в вашей компании) – это пишется по-разному, разным языком…
У экзаменационного же текста другая задача. Выпускник должен показать, что хорошо ориентируется в изученном материале и владеет навыками, которые должен был усвоить. Но в нынешнем виде итоговое сочинение вообще ничего не проверяет, кроме умения создавать текст по шаблону. И сочинение в ЕГЭ по русскому языку проверяет умение в рамках шаблона продемонстрировать владение общепринятыми морально-этическими нормами и согласиться с утверждением автора, что раньше было лучше, чем сейчас (русский язык засоряется, природа загрязняется, люди стали грубее и уткнулись в гаджеты). Но мне кажется, если даже придумать экзамен, не требующий шаблона, общество тут же выдвинет против него свой шаблон.
У Натальи активная университетская жизнь: пары, забеги в столовую, доклады, дипломы. Только в отличие от студентов, у нее все это повторяется каждый год почти 40 лет подряд. В такой круговерти она только задним числом поняла, что у нее уже случилась менопауза, и есть целых две причины, чтобы этому порадоваться. Публикуем рассказ от первого лица.
За плечами – годы рабочей суеты
Я всю жизнь отдала образованию, родному вузу. Окончила филфак, написала диплом, потом аспирантура, кандидатская, вторая кандидатская… Мне 55 лет, и я профессор.
Мне кажется, я и выгляжу на свой возраст, только характер и какая-то девчоночья наивность остались со студенческих лет. За плечами – годы рабочей суеты: научные проекты, дипломные работы, лекции, семинары, нагрузка, вечно кривое расписание, работа в приемной комиссии летом, кураторство.
Старший преподавательский состав зовет меня Наташей, помнят еще ту худую и высокую девчонку с вечно закрывающей глаза челкой, какой я была когда-то. Для сотен студентов – вот бы сосчитать, сколько же их было за 38 лет работы! – я навсегда Наталья Петровна.
Гоняю их закрывать хвосты, готовиться к пересдачам, писать в стенгазету и на наш сайт, устраивать поэтические вечера, интересоваться современной литературой и приходить на встречи с писателями. Для них я – надоедливая, идеалистичная, своя. Студенты знают, что я их люблю, что я на их стороне.
Проснулась – и сразу устала
То, что «все случилось», я поняла задним числом. Я много читала о том, как приходит менопауза, знала самые распространенные симптомы, пыталась представить себе, что значит «прилив». Я вообще с возрастом полюбила читать и говорить про здоровье.
Когда 8 лет назад у меня наступила менопауза, не было ни приливов, ни проблем с кожей или волосами, но я стала очень мало спать. При этом ночью я не могла ничего делать, мозг уставал, он нуждался в отдыхе и сне. Мне кажется, в какой-то момент голова просто отключалась от перегруза, потом я опять просыпалась, еще более измотанная, чем накануне.
Вся моя жизнь превратилась в бесконечный день сурка. Был период, когда я приходила с работы, – и просто падала на кровать, хотя всегда была очень активной и бодрой. Могла после 6 пар и вечерников повести студентов в театр, например. И вдруг стало сложно даже из постели выбраться. Проснулась – и сразу устала.
Коллеги ничего не говорили, но я ловила на себе их озадаченные и разочарованные взгляды. Толку от меня не было никакого. Однажды я обнаружила, что уже минут десять просто молча стою посреди аудитории – и даже не помню, какой сейчас предмет, что за группа. Это ужас, скандал! Счастье, что у меня очень хорошие студенты, отнеслись с пониманием, не пошли жаловаться в деканат. С тем моим состоянием – чудо, что я не потеряла работу.
Честно рассказала о своих страхах врачу
Только на приеме у гинеколога, когда я в плановом порядке пришла проверять свою миому матки и бодро отрапортовала, что менопауза пришла, выяснилось, что бессонница и усталость тоже могут быть ее симптомами. Только в моем случае они тяжело протекают, мешают нормально жить и работать. Врач посоветовала мне МГТ – менопаузальную гормональную терапию.
Я сначала сомневалась, сказала, что подумаю. Почему-то гормональная терапия ассоциировалась со специальным лечением различных заболеваний, но не со средством просто «для хорошего самочувствия». Совсем себя извела, представляя всё самое плохое. И вот в таком состоянии случайно обмолвилась в разговоре со студентками, что мне МГТ врач советует, и как я этого боюсь.
«А у меня мама тоже спасается гормональной терапией», «И у меня!», «У моей все норм», – посыпалось на меня со всех сторон. Вот так молодое поколение меня просветило, что сейчас совсем не те гормоны, бояться нечего.
Я снова пошла к врачу, честно рассказала ей о своих страхах, и она как специалист подтвердила слова моих студенток – такая терапия обретает всё большую популярность в нашей стране, слава богу, наука постепенно доходит и до нас. После этого я уже не сомневалась, взялась лечить свои бессонницу и усталость. Даже не знаю, кто больше радовался, когда я, наконец, смогла выспаться: я сама или мои коллеги и студенты, к которым снова вернулась их Наташа, Наталья Петровна.
У меня больше сотни внуков
Менопаузе я была даже рада – из-за своей миомы. Она доброкачественная, но вероятность, что переродится, сохранялась. С учетом возраста и состояния здоровья в целом врач сказала мне так: либо родить, либо дождаться менопаузы – до тех пор постоянный контроль.
В остальном у меня не было ощущения, что жизнь сильно изменилась. Все осталось по-прежнему: любимая работа, любимые студенты, наука.
У меня часто спрашивают, жалею ли я, что всё сложилось именно так, что, посвятив себя науке, времени на другие женские радости не осталось. Наверное, я ничего в своей жизни не стала бы менять. Я счастливый человек. У меня до сих пор есть мама, она мой самый лучший друг. У меня интересная работа, после меня останется несколько монографий и столько просветленных голов!
Еще у меня есть замечательный племянник, я его очень люблю: такой красавец и умница! Уверена, скоро подарит нам внуков — понянчусь еще.
И вообще, скольким студентам я стала университетской мамой! Они разъехались по всему миру, многие обзавелись своими семьями, детьми, присылают фотографии и даже привозят малышей. В какой-то степени я им тоже бабушка. Получается, у меня больше сотни внуков!
Проект Леди Mail.Ru совместно с компанией Abbott провел конкурс историй о менопаузе. Эссе о личном опыте принимались до 10 сентября 2021. Список победителей— по этой ссылке.
RUS2198824 (v1.0)
Читайте также: