Тетя оля заглянула в мою комнату сочинение материнская любовь

Илья Ильич Обломов — образ и характеристика героя романа И. А. Гончарова «Обломов»

Прежде чем говорить об образе главного героя романа Ивана Александровича Гончарова, следует уяснить позицию автора, понять замысел и цель его романа, осознать особенности творческой манеры писателя.

Он в своих произведениях избегал открыто выражать авторскую позицию, а тем более — вершить суд над героями. Поэтому характеристика образа Обломова полностью отдана автором на суд читателей.

Творческая манера И. А. Гончарова

Иван Александрович Гончаров — писатель-реалист. Но его реализм определяется его личностью, мировоззрением, особенностью творчества. Например, для него большое значение имела объективность изображения, это отмечали многие критики, в том числе и Н. Добролюбов. Писателя в меньшей степени интересовали политические события и революционные потрясения. Больше всего его привлекала обычная жизнь в её нравственных противоречиях. Но писательская манера, эпическая и мало эмоциональная, спокойная, помогала ему создавать произведения, в которых всесторонне показана повседневная жизнь. Общественная жизнь рассматривалась им через социально-бытовой уклад. Нет, он не был равнодушен к передовым идеям того времени — считал необходимым освобождение крестьян от крепостной зависимости, просвещение народа и т. д., но не увлекался революционными идеями.

«… Я писал только то, что пережил, что мыслил, чувствовал, что любил, что близко видел и знал», — утверждал он.

Илья Ильич Обломов

При создании центральных образов писатель большое внимание уделяет их предыстории: семье, воспитанию, т. к. считает, что истоки характера зарождаются именно там. А внутреннее содержание персонажа помогают понять внешние детали и портрет.

Внешность

В начале романа Обломову 32–33 года. Это мужчина приятной наружности: средний рост, тёмно-серые глаза, нежное белое лицо. Но глаза казались тусклыми, а лицо было измятым от долгого лежания и малой подвижности. Чаще всего лицо его было небритым — бриться ему было лень.

Фигура Обломова отягощена полнотой, приобретённой ещё в детстве. Тело его, судя по цвету шеи, было чересчур белым и изнеженным, а руки — маленькими и пухлыми. Он сам себя считает «дряблым, ветхим, изношенным кафтаном», хотя автор пишет о мягкости и даже некоторой грации его движений.

Главной его одеждой был старый любимый халат, который он не просто надевал, а укутывался в него. А ещё одна замечательная деталь — домашние туфли героя. Если при попытке встать с постели его ноги сразу не попадали в них, то он тут же снова ложился. Полюбив Ольгу Ильинскую, он на некоторое время как будто пробуждается от тягучего сна, и тогда у него появляется желание сбросить халат «не только с плеч, но и с души, с ума…». Но любовь не состоялась. И халат вернулся — Агафья Матвеевна Пшеницына, его новая хозяйка, достала халат из чулана… Всё возвращается на круги своя.

Образ жизни

Обломов — потомственный дворянин, помещик. Он владеет крепостными, которых у него 300 душ. Но дела поместья не волнуют хозяина — он домосед и редко выходит из дома, ведёт уединенную жизнь. Чаще всего он просто лежит на диване. Периодически его пытается встряхнуть и расшевелить друг детства Штольц: он порицает его бездеятельность («тебе, кажется, и жить-то лень?», «точно ком теста, свернулся и лежишь»), но вывести Обломова из полусонного состояния очень сложно.

Книги и газеты он не читает — ему не интересно, но перед Штольцем он оправдывается, что мелкая печать портит глаза.

Обломов — слабый, безвольный человек: «Всё знаю, всё понимаю, но силы и воли нет…». Всё понимая, он ничего не может с собой поделать и признаётся, что это душевное угасание началось у него ещё в детстве: «С первой минуты, когда я сознал себя, я почувствовал, что я уже гасну…».

Но это нравственно чистый человек, поэтому к нему тянутся люди. Иногда в его доме бывает по несколько посетителей в день, которые приходят с разными целями, но в основном чтобы излить душу. Он никогда никому не сделал ничего плохого — это и притягивает к нему людей. Обломов эмоционален, он способен плакать о судьбах даже чужих ему людей, но в то же время ничего не делает для помощи ближним. В юности он любил живопись, восхищался мадоннами Рафаэля, но и этот интерес с годами угас. Осталась только страстная любовь к музыке.

Он часто ошибался в людях, но не потерял веры в добро, любовь, искренность и человеческую честь. Это свойственно чистым и целомудренным людям. Он не умеет обманывать, говорить пошлые комплименты, льстить.

Но труд его тяготит. Когда ему сообщают о текущих делах в его имении, это вызывает в нём недовольство и скуку. На слова Штольца о необходимости труда он отвечает: «Так когда же жить? Для чего же мучиться весь век?» Но жизненной цели у него нет, и сам он упрекает себя за пустоту и ненужность своей жизни.

Гончаров показывает характер Обломова и через предметы домашнего быта. На всех его вещах — печать заброшенности, следы запустения.

Обломов не терпит суеты и вечной спешки городских жителей.

В первых восьми главах романа Обломов лежит на любимом диване. К нему постоянно идут визитеры, сменяя друг друга, символизируя образ Петербурга. Каждый из них живет в постоянной суете, вечно спешит, гонится за успехом, строит карьеру, сплетничает, развратничает. Обломов понимает, что это пустота, прикрытая видимостью жизни. Он предпочитает одиночество. Идеал его жизни — Обломовка, т. к. истинное счастье он видит только в покое.

«Сон Обломова»

«Сон Обломова» Гончаров опубликовал ещё в 1849 г., хотя полностью роман был напечатан в журнале «Отечественные записки» только через 10 лет, в 1859 г. «Сон Обломова» — ключ к пониманию героя.

Сам роман произвёл сенсацию в обществе. О нём спорили, им восхищались. Но особенно привлекал внимание и вызывал противоречивые чувства образ главного героя. Одни видели в нём положительный персонаж, а других он возмущал. Н. Добролюбов отмечал, что Гончаров в образе Обломова показал социальное явление, порождённое той средой, в которой он жил, и итог нравственного развития дворянства, итог паразитического существования помещичьего сословия. Лень, физическая и социальная апатия, неспособность к деятельности — всё это Штольц называет «обломовщиной». Добролюбов с этим определением согласен, а истоки этого явления видит в самом укладе русской жизни.

В сущности, сон Обломова — это не просто сновидение. Это подробная картина жизни деревни Обломовки, в которой формировался характер главного героя.

Для жителей Обломовки настоящей жизнью являются «тишина и невозмутимое спокойствие». Иногда это спокойствие нарушается некоторыми неприятностями, в число которых входит и труд — его они считают наказанием. Илюше с детства внушали, что делать ничего не нужно, для всего есть Захары, и скоро мальчик сам научился покрикивать на слуг. Зарабатывать на жизнь — недостойное занятие для дворянина, считал он уже взрослым. Он твёрдо уверен в том, что на барина всегда должен работать крестьянин.

Но… Этот же жизненный уклад сформировал и его благородство, мягкость, доброту. «Обломовщина» — это не только «дикое барство», это и огромная материнская любовь, и ласка, которыми Илюша был взлелеян с раннего детства. Эмоциональность и чувствительность героя сформировались под воздействием поэзии деревенской уединенной жизни, русского хлебосольства, красоты природы. Патриархальный уклад русской жизни отличался не только отрицательными, но и поэтическими его сторонами.

У Обломова было удивительное сердце, «чистое», «как колодезь глубокое» — это очень хорошо понимал и чувствовал его друг детства Штольц. За это полюбила его Ольга Ильинская. Бескорыстие и искренность Обломова привлекали к нему множество людей. Он способен глубоко чувствовать, понимает искусство. В искусстве он ценит красоту и человечность.

Сон Обломова помогает читателям понять его идеалы. Они не совпадают с основами петербургской жизни и даже противоположны им. Только во сне он может попасть в ту страну покоя, счастья и любви, где человеку не надо притворяться, где он остаётся самим собой. Ведь Обломов в сущности своей – идеалист. Эта добрая, честная натура, искавшая правды, но постоянно обманывающаяся, осознала своё бессилие и впала в апатию, из которой её не смогли вывести ни Штольц, ни любовь к Ольге Ильинской. Он только сделал попытку выйти из стоячего болота своей жизни, но эта попытка не была завершена.

Но покой он всё-таки нашёл — в доме вдовы Пшеницыной. Её дом становится для него Обломовкой — здесь были покой и апатия, но не было поэзии и ожидания чуда. И незаметно его сон переходит в вечный сон — так было со всеми обитателями Обломовки.

Заключение

Чем притягивает образ Обломова? Почему этот апатичный, ленивый герой уже полтора века вызывает споры и волнует читателей и критиков? Что же такого находят в нём его сторонники?

В жизни деловых людей Обломов не видит поприща, отвечающего высшему назначению человека. Об этом он говорит Штольцу: «… Вечная беготня взапуски, вечная игра дрянных страстишек, особенно жадности, перебиванья друг у друга дороги, сплетни, пересуды, щелчки друг другу, это оглядыванье с ног до головы; послушаешь, о чем говорят, так голова закружится, одуреешь… Скука, скука, скука. Где же тут человек?»

Как актуально и для нашего времени всё, сказанное им!

Обломов симпатичен тем, что лежит на диване не только потому, что может ничего не делать, но и потому, что не желает жить в ущерб своему нравственному убеждению.

Характеристика образа Обломова может пригодиться при написании сочинений и для подготовки урокам литературы.

Характеристика образа Ильи Ильича Обломова

После выхода романа «Обломов» в печать имена некоторых героев стали нарицательными, появилось множество афоризмов, основанных на цитатах произведения. Эту работу критики считают одной из лучших в прозе Гончарова. Характеристика Илья Ильича Обломова раскрывает перед читателем образ типичного русского дворянина. В персонаже преобладают отрицательные черты, но он не лишен и некоторых достоинств.

1. Детские годы Обломова
2. Характер и привычки персонажа
3. Анализ образа в произведении

Детские годы Обломова

Биография Ильи Ильича запечатлена автором начиная с детского возраста. Об этом повествуется в 1 части произведения. Юные годы Илюша провел в родовом имении Обломовке. Мальчик любил порезвиться, как и другие дети. Любимой забавой Илюши было побегать по окрестностям, каждый день он стремился познать что-то новое.

Родители окружили сына чрезмерной заботой, постоянно переживали, как бы с ним ни случилось чего-то плохого, старались оградить от любых огорчений и потрясений. Илья с детства усвоил, что лицу дворянского сословия не следует утруждать себя физическим трудом, для этого есть специально обученные люди.

Мальчик привык видеть, как его мать или отец отдавали распоряжения и слуги тотчас принимались их исполнять. Именно поэтому во взрослую жизнь герой вошел неподготовленным.

Молодой Обломов с трудом понимал, как ему организовать свой быт и какое найти занятие в жизни, чтобы получать доход и приносить пользу отечеству.

Характер и привычки персонажа

Образ Обломова у читателя складывается из описания привычек и поведения главного героя. После выхода романа в речевом обиходе появилось новое слово — «обломовщина», характеризующее праздный образ жизни, отсутствие прогресса и развития. Автор повествует об Илье Ильиче следующее:

1. Во взрослом возрасте Обломов переезжает в город, где он сначала пробовал писать, затем устроился на государственную службу. Ни одно дело не доставляло ему удовольствия и давалось с большим трудом. Не привыкший к работе барин быстро уставал, да и, вообще, ни в одном занятии не обнаружил смысла, все ему было скучно.
2. Внешне Илья был приятным человеком 32−33 лет, среднего роста. Его темно-серые глаза смотрели на мир задумчиво и спокойно. Расслабленными были и черты лица, что выдавало отсутствие какой-либо цели. Комната героя, на первый взгляд, была чисто убрана, но приглядевшись, можно было заметить повсюду пыль и множество мелких деталей, создавших непорядок (открытые книги, остатки еды).
3. Самое большое удовольствие Обломов получал от лежания на диване. Такова уж была диалектика характера героя. Его личность сочетала в себе противоречивые черты. С одной стороны, молодой человек был образован, имел светлый ум, с другой — разрушал свою личность ленью и апатией.
4. Илья любил плотно и вкусно поесть, подольше поспать. Ключевая деталь в образе Обломова — его халат. Этот предмет одежды олицетворял ничегонеделанье. Халат был «мягок, гибок», покорялся «самомалейшему движению тела», в нем хозяину тепло и удобно. Вообще, мужчина не придавал особого значения своему внешнему виду. На читателя герой производит впечатление сердечного, но безвольного человека.

Под влиянием обстоятельств на какое-то время Обломов мог меняться. Так случилось после его встречи с Ольгой. Девушка вызвала в душе Ильи романтические чувства и он стал преображаться.

Прежняя лень была позабыта. Любовь будто вдохнула в Обломова силы. Он начал много работать, строить планы и стремиться к их осуществлению. Ольга всячески поддерживала своего возлюбленного. Преображение персонажа длилось до первого столкновения с реальными трудностями. Илья вдруг снова ощутил в себе апатию, к нему вернулась тяга к спокойной, неторопливой жизни.

Так в жизни героя настал новый этап. Обломов снял жилье у вдовы Пшеницыной и сблизился с ней. Женщина окружила его заботой, не предъявляла никаких требований. Обломову она показалась идеалом женского образа. Илья Ильич вновь стал деградировать и вернулся к прежнему укладу жизни. Единственным развлечением для него были визиты старых приятелей, остававшихся отобедать.

Друзья пытались растормошить лентяя, но все их попытки были тщетны. В последней главе Обломов умирает так же тихо, как и жил. Героя хватил удар и он умер на своем диване, где его позже и нашли. Гончаров так описывает эту картину: «…голова немного сдвинулась с подушки да рука судорожно прижата была к сердцу…».

Полнее описать характеристику Обломова в сочинении или сообщении поможет предварительно составленный кластер литературного героя. Этот прием позволит скомпоновать все качества личности и отразить их в графическом формате. В центральный блок следует выписать имя персонажа. Затем каждую черту характера надо кратко описать в соседних блоках и соединить их стрелками с основным.

Анализ образа в произведении

Краткий анализ образа Обломова позволит осмыслить роль этого персонажа в произведении. Илья Ильич — один из главных героев романа. В этот образ автор вложил очень многое. С помощью Обломова перед читателем раскрываются важные темы бытия:

• отношения отцов и детей;
• роль дружбы;
• влияние любви на личность;
• поиск смысла жизни.

Писатель показывает пагубное влияние апатии и лени на человека. Глядя на Обломова, читатель понимает, как легко можно потерять свой потенциал, если не развивать его.

Автор учит тому, что нужно не плыть по течению, а, наоборот, быть деятельным. Двигаясь вперед и реализуя цели, человек изменяет себя в лучшую сторону. Лежание на диване, напротив, приводит к деградации.

Неслучайно Гончаров противопоставляет образ Обломова Штольцу. Мужчины примерно одного возраста и социального положения, но разница между ними огромна. Андрей Иванович Штольц — целеустремленный человек, легко преодолевающий любые препятствия. Обломов вечно пребывает в иллюзиях, а его друг упорно трудится. Каждый может примерить на себя роль любого из персонажей и понять, куда ему надо двигаться.

Тем не менее Обломов совсем не безнадежен, как личность. В нем есть душевная теплота, сопереживание, способность любить и быть другом. Именно он залечивает душевные раны Штольца, становится близким человеком для Агафьи Пшеницыной, женщина видит в нем смысл своей жизни. Образ главного героя неоднозначен, но тем и реалистичен. Ведь в каждом живом человеке обязательно есть отрицательные и положительные черты.

Характеристика и образ Обломова в романе Гончарова сочинение

И.А.Гончаров не зря назвал свое известнейшее произведение «Обломов», ведь Илья Обломов – это центральный персонаж романа, а значит его образ чрезвычайно важен для общего понимания главной идеи романа.

Сам Гончаров отмечает, что на первый взгляд Илья Обломов производит положительное впечатление, но при близком рассмотрении можно заметить полное отсутствие мысли в его лице. Илья ведет апатичный образ жизни, он практически постоянно лежит на диване в своем любимом халате вокруг него пыль и паутина, он не хочет что-либо делать, у него нет грандиозных планов. Илья ленив и неподвижен, ему не хочется даже встать с дивана, чтобы встретить гостей, он не любит находиться в обществе. За такой стиль жизни его можно осудить.

В чем же причина такого поведения? Почему Илья выбрал именно такой стиль жизни? Все дело в детстве Обломова. Он рос в отдаленной деревне Обломовке, он был единственным ребенком в семье, поэтому всю любовь, заботу родители отдавали ему. Он находился под чрезмерной опекой родителей, он жил спокойно, не зная никаких забот, ему не нужно было что-то делать, все делали за него.

Находясь в такой атмосфере, Илья думал, что все будут обращаться с ним так всегда, но когда он поступил на службу, он столкнулся с очень необычными для него вещами: никто не обращал на него внимания, всем было все равно на его желания и капризы. Столкнувшись с таким отношением, Обломов уволился с работы и больше не искал ее, довольствуясь деньгами, которые приходили из Обломовки.

Илья Ильич ненадолго выходит из апатичного состоянии, когда появляются его лучший друг Андрей Штольц и Ольга, они всячески пытаются вывести Илью в свет, заставить выйти из своей комнаты и чем-то заняться, но «обломовщина» поглотила Илью, он не хочет выходить из своей зоны комфорта, не хочет менять свою жизнь.

Ленивый и неподвижный Илья это одна сторона его образа. Есть и другая. Илья очень мягкий и добрый человек. Он обладает такими качествами как искренность, чуткость, честность. Он умный и очень отзывчивый, умеет любить Илья выделяется на фоне лживых людей, которых интересуют лишь светские мероприятия и деньги. Тем не менее, обломовщина берет верх над героем, несмотря на его человеческие качества. Лень и апатия побеждают. К главному герою романа трудно отнестись однозначно, он не является положительным героем, но он и не отрицательный персонаж. Несложно догадаться, что образ Обломова- собирательный, Гончаров описывал разные характеры и душевные качества русских людей.

Сочинение на тему Илья Обломов

Перед каждым человеком открыты любые двери. Он может стать писателем, художником, юристом и так далее. Главное, чтобы для достижения цели человек предпринимал активные действия, а не просто лежал на диване. Но герой романа И. А. Гончарова «Обломов» Илья Ильич Обломов выбрал именно лежать на диване, мечтая о большом будущем.

Главный герой произведения целыми днями лежит на диване, а все домашние дела за него выполняет его слуга. Его друг Андрей Штольц пытается продубить его к жизни, но тот оказывается равнодушным ко всему. И к дружбе, и к любви. Но Штольц не прекращает попыток. Он ценит своего друга Илью Обломова, потому что тот очень добр. Его доброта вдохновляет Штольца, но даже Андрея опускаются руки. Это означает только одно: если человек сам не хочет развиваться, то никто не сможет его заставить.

Илья Обломов по своей сути очень добр и раним. Он искренен со своим слугой Захаром, открыт для всех людей. Единственный его недуг – это лень, которая не может дать ему нормально жить.

Нельзя сказать, что Обломов лежал на диване всю свою жизнь. В действии книги он несколько раз выходил гулять с Агафьей Пшеницыной, но делал он это по настоятельному прошению Андрея Штольца. В этот момент он словно начинает жизнь заново, но лень ведет его к дивану, где он прекращает любые контакты с внешним миром.

Вскоре, Андрей Штольц и Агафья Пшеницына перестают за него бороться и Илья Обломов умирает. Образ Илья Обломова символизирует русского человека того времени, ленивого и равнодушного, ждущего помощи свыше. Но автор считает, что время Обломовых прошло. В мире начинается время Штольцев. Время активных людей, которые не просто мечтают, а что-то делают для воплощения своих целей. Наступает время, когда нужно много работать, чтобы добиться своего, и ленивому Обломову, которой без Захара не может ступить и шагу, в этом мире нет места. Поэтому он умирает, а Штольц и Агафья Пшеницына идут дальше, в новый мир.

Если бы не лень Обломова, Илья Ильич смог бы стать одним из членов нового общества. Но, к сожалению, лень победила добро, и Илья остается в прошлом. В том мире, где можно ничего не делать и хорошо жить. Илье Обломову на Руси жить хорошо. Но всему есть предел. И его предел наступил.

Вариант 3

Свой роман автор опубликовал в то время, когда в России был поднят вопрос об отмене крепостного права. Прежде, чем создать произведение, писатель прошел через всю жизнь своих героев. Особенно ярко показан главный герой Илья Обломов, показанный инертным и апатичным человеком. Причина такого состояния в его нравственном и умственном развитии. Его главными занятиями считается отдых и еда. И самым насущным вопросом для него был, какие блюда ему сегодня подадут на ужин и обед. После обеда он всегда спит. И так проходит день за днем в течение года.

Если заглянуть в его детство, то можно увидеть, что все начинания пресекались моментально. Будучи подростком, он не может самостоятельно одеться. Захар натягивает чулки ему и надевает обувь. Ему делают прическу и надевают одежду. Всегда напоминают о том, что надо умыться. Такая беспомощность вызывает у нас улыбку. Илья растет, но ничего не меняется. Вот он уже взрослый и все также прислуга бегает вокруг него, а он лежит целыми днями на диване не от усталости, а все потому, что у него такое состояние бездельника.

Обломов не может жить без удобного халата и неуклюжими туфлями, которые всегда спадали при свешивании ног с тахты. Жизнь героя представляла собой ленивую спячку. Ему чужда служба, хотя в молодые годы он трудился и ожидал каких- то результатов. Ему дали неплохое образование в столице, но в голове остались лишь кусочки некоторых знаний. Служба ему вскоре надоела, и он ее бросил. С тех пор он так и лежал на диване, мечтая о том, как он станет великим полководцем или же талантливым писателем. Но в его жизни были минуты, когда он задумывался о причинах, которые побудили вести себя так. Обломов умный человек, но в его логических суждениях имеется грустная истина. Он думает, что раз так уж устроен такой порядок, то ему не стоит переживать и действовать, так как это пустая трата времени. Илью Ильича не беспокоит, в каком состоянии находится его дом, и беспорядок, царящий в нем.

Даже в любви он не может преодолеть свою леность и апатию. Когда он сделал Ольге предложение, то не надеялся, что она ответит утвердительно. А когда получил положительный ответ, то начал мучить ее вопросами. И сразу же, узнав все ее ответы, он начал прятаться от нее, притворяясь больным. Почему же он так поступил? А все потому, что от него стал требовать действия, на что он не способен. Обломов прекрасно понимает человеческую душу, но ему стоит перестать мечтать сверх своих возможностей и перейти к реальности. Прослеживая и переживая угасание человека в Обломове, мы глубже принимаем трагизм его судьбы и осознаем ценность того духовного состояния, которое было заключено в данном персонаже.

Также читают:

Картинка к сочинению Характеристика и образ Обломова

Популярные сегодня темы

Федор Михайлович Достоевский в своей повести описал одиноко человека, который часами любил просто бродить по улицам города и рассматривать окружающий мир.

О, природа! Что может быть прекраснее, чем она? Природа способна вдохновить человека на создание гениальных произведений, стихов, музыки и вообще она играет важную роль в развитии творческого потенциала человека

Жанровая направленность произведения представляет собой бытовую прозу, основной темой которой является бесчувственность и проявление жестокости со стороны современных подростков.

Жанровая направленность произведения представляется в виде небольшого фантастического рассказа, повествующего об освоении землянами территории планеты Венера, адресованного детской читательской аудитории.

Человека, способного пойти на риск, считают смельчаком. Но всегда ли можно им открыто восхищаться? На мой взгляд, риск достоин уважения только тогда, когда он оправдан.

Илья Ильич Обломов — описание в цитатах

Обломов и его слуга Захар. Художник Л. Красовский

Краткая характеристика Ильи Ильича Обломова

Илья Ильич Обломов — описание в цитатах

«. человек лет тридцати двух‑трех от роду. «

«. у него есть Захар и еще триста Захаров. «

«. получал уже от семи до десяти тысяч рублей ассигнациями дохода. «

«. коллежский секретарь чином. » (Обломов служил 2 года в канцелярии)

«. Лицо у него не грубое, не красноватое, а белое, нежное; руки [. ] не трясутся, не красные, а белые, небольшие. Сядет он, положит ногу на ногу, подопрет голову рукой – все это делает так вольно, покойно и красиво. «

«. По‑твоему, шатайся целый день – тебе нужды нет, что я пообедаю невесть где и как и не прилягу после обеда. «

«. обнаруживать вполне свою лень и капризы. «

«. избавляя ленивого барина самого от необходимости говорить и делать. «

«. Имение хорошее, но сильно запущено. «

«. давно не был в деревне. » (12 лет не был в Обломовке)

«. Все такой же неисправимый, беззаботный ленивец. «

«. беззаботность отлетела от него с той минуты, как она в первый раз пела ему. «

«. Во-на! Он их сунет куда-нибудь, и сам черт не сыщет. «

«. Бывало, напутаешь в бумаге, не доглядишь, не то мнение или законы подведешь в записке, ничего: велит только другому переделать. «

«. а ты ведь пойдешь лежать… еще рано…»

«. Он целые дни, лежа у себя на диване, любовался, как обнаженные локти ее двигались взад и вперед. «

«. повалится на постель, да и будет ворочаться, как боров, да вздыхать – вот и все. «

«. и еще беспечнее и подолгу спал после обеда. » (в доме Пшеницыной)

«. отучит Обломова спать после обеда. «

«. Видишь, ведь ты какой уродился! – возразил Тарантьев. – Ничего не умеешь сам сделать. Все я да я! Ну, куда ты годишься? Не человек: просто солома. «

«. Зачем же ты пугаешь меня своей нерешительностью. » (Ольга Ильинская Обломову)

«. эта нерешительность, неизвестность скорее кончилась. «

«. Как не напишет! Года через два напишет, – сказал Тарантьев. «

«. А коли хорошо тут, так зачем и хотеть в другое место. «

«. выводил Обломова из неподвижности и скуки. «

«. Он в жизни совершил только одно путешествие [. ] единственную поездку из своей деревни до Москвы. «

«. в те дни, когда он не ждал никого и ничего ни от дня, ни от ночи. «

«. всякий час утра и вечера. [. ] бесцветен и сумрачен. «

«. этот час. [. ] протекал без нее и, следовательно, протекал вяло и скучно. «

«. В самом деле не видать книг у вас! – сказал Пенкин. «

«. дикарь такой, что лишь только соберутся трое четверо к нам, сейчас уйдет. «

«. Откуда вы, Обломов? Не знает Дашеньки! Весь город без ума, как она танцует. » (Волков — один из гостей Обломова)

«. За здоровье олухов! – сказал Иван Матвеевич. Они выпили. «

«. Кроме того, он еще имел простодушие верить, что Тарантьев в самом деле способен посоветовать ему что-нибудь путное. «

«. Покорно благодарю, – ласково отозвался Обломов. «

«. он начал смотреть на нее по прежнему ласково. «

«. Я цель твоя, говоришь ты и идешь к ней так робко, медленно. «

«. Он прятался, как школьник, лишь только завидит Ольгу. «

«. Илья Ильич завел даже пару лошадей, но, из свойственной ему осторожности, таких, что они только после третьего кнута трогались от крыльца. «

«. не делали исключений в пользу балованных сынков. «

«. докучливого любопытства не обнаруживал, даже когда и не все понимал, что слушал и учил. «

«Он с Ольгой с утра до вечера; он читает с ней, посылает цветы, гуляет по озеру, по горам…»

«Меня убивает совесть: ты молода, мало знаешь свет и людей. » (Обломов о себе)

«. насмешками над лежаньем, над ленью, над его неловкостью. «

«. вечный покой, вечная тишина и ленивое переползанье изо дня в день. «

«. в кабинете Обломова все было тихо, как в могиле. «

«Здоровье плохо, Андрей, – сказал он, – одышка одолевает. Ячмени опять пошли, то на том, то на другом глазу, и ноги стали отекать. А иногда заспишься ночью, вдруг точно ударит кто-нибудь по голове или по спине, так что вскочишь. «

«Плохо здоровье, Андрей, – говорил Обломов, обнимая его, – левая нога что то все немеет. «

«. Что ты? Бог с тобой! Этакой холод, а я только в ваточной шинели. «

«. Илья Ильич кушал аппетитно и много, как в Обломовке. » (живя у Пшеницыной)

«. Анисья опрометью побежала на рынок за потрохами для любимого супа Обломова. «

«. испугался сам больше его, когда вникнул в практическую сторону вопроса о свадьбе. «

«. стукнуло тридцать лет, а он ни на шаг не подвинулся ни на каком поприще. «

«. как гибнет все доброе от недостатка участия, деятельности. «

«. уходит время, что гибнут его силы, что ничего не сделал он, ни зла, ни добра, что празден он и не живет, а прозябает. «

Это было цитатное описание Ильи Ильича Обломова в романе «Обломов» Гончарова: описание внешности и характера героя.

Образ и характеристика Обломова в романе Гончарова «Обломов»

В романе «Обломов» Иван Гончаров затрагивает проблему формирования личности, выросшей в обстановке, где всячески пытались ущемить проявление самостоятельности.

Образ и характеристика Обломова поможет читателю разобраться, какими становятся люди, привыкшие с детства получать желаемое с помощью других.

Внешний образ Ильи Ильича Обломова

Илья Ильич Обломов был полный. Небольшие пухлые руки, узкие плечи, бледный цвет шеи указывали на излишнюю изнеженность. В молодости барин отличался стройностью. Симпатичный блондин нравился девушкам. Сейчас он полысел. Андрей Штольц советует товарищу сбросить лишний вес, аргументируя тем, что от него клонит в сон. Посещая квартиру Обломова, он часто видит, что барин спит на ходу, ищет любой предлог, лишь бы прилечь на диван. Да и отечность дает понять, что со здоровьем плохо. Причиною могли послужить набранные килограммы.

Поднимаясь с кровати, Обломов кряхтит как старик. Он называет себя:

В одежде всегда неряшлив. Постельное белье меняет редко. Слуга Захар часто делает ему замечания. Штольц уверяет, в таких халатах как он носит, уже давно не ходят. Носки на нем с разных пар. Рубаху мог запросто одеть навыворот, и не заметить.

Жилье и быт

Около восьми лет Илья Обломов живет в просторной съемной квартире, в самом центре Петербурга. Из четырех комнат использует лишь одну. Она служит ему и спальней, и столовой, и приемной.

На стенах и потолке было множество паутины. Мебель укрывал толстый слой пыли. После встреч с возлюбленной Ольгой Ильинской, он приходил домой, садился на диван, и чертил на пыльном столе большими буквами ее имя. На столе помещались разные предметы. Там были и грязные тарелки, и полотенца, прошлогодние газеты, книги, с пожелтевшими страницами. В комнате Обломова находятся два дивана.

Отношение к учебе. Образование

В тринадцать лет Илью отправили учиться в пансион в Верхлево. Обучение грамоте не привлекало паренька.

В университете учился без энтузиазма. Абсолютно не интересовался дополнительной информацией, читал то, что задавали преподаватели.

В жизни студента Обломова присутствовало увлечение поэзией. Товарищ Андрей Штольц приносил ему разнообразные книги из семейной библиотеки. Сначала он с восторгом прочитывал их, а вскоре забросил, что и следовало от него ожидать. Илье удалось окончить университет, но должные знания не отложились в его голове. Когда потребовалось проявить свои познания в юриспруденции и математике, Обломов не справился. Всегда считал, что учеба послана человеку как расплата за грехи.

Служба

После обучения время пролетало быстрее.

В 20 лет он был достаточно наивен, определенные взгляды на жизнь можно было списать на неопытность. Юноша был уверен, что

Проработав два года, допустил серьезную ошибку. При отправке важного документа, перепутал Астрахань с Архангельском. Дожидаться выговора не стал. Написал рапорт об уходе, а перед этим пребывал дома, прикрываясь пошатнувшимся здоровьем.

После произошедших обстоятельств не предпринимал попыток вернуться на службу. Он радовался тому, что ему не нужно теперь:

Отношения с окружающими

Илья Ильич кажется тихим, абсолютно неконфликтным.

В квартиру приходят гости: бывший сослуживец Обломова Судьбинский, литератор Пенкин, земляк Тарантьев. Каждый из присутствующих рассказывает лежащему в постели Илье Ильичу о насыщенной событиями жизни, приглашают прогуляться, развеяться. Однако он всем отказывает, ему в тягость выход из дому. Барин боится, чтоб его не просквозило. В каждом предложении он видит проблему, ожидает подвоха.

Проживая у вдовы Пшеницыной, Илья с превеликим удовольствием возится с ее ребятишками, обучает их грамоте. С тетей своей возлюбленной Ольги Ильинской он с легкостью находит общие темы для разговора. Все это доказывает простоту Обломова, отсутствие заносчивости, которая присуща многим помещикам.

Любовь

С Ольгой Ильинской Обломова познакомит его друг Андрей Штольц. Ее игра на фортепиано произведет на него неизгладимое впечатление. Дома Илья всю ночь не сомкнул глаз. В мыслях он рисовал образ новой знакомой. Каждую черточку лица вспоминал с трепетом. После этого, стал часто бывать в имении Ильинских.

Признавшись Ольге в любви, повергнет ее в смущение. Они долго не виделись. Обломов переезжает жить на съемную дачу, расположенную возле дома его возлюбленной. Никак не мог совладать с собой, чтобы вновь посетить ее. Но судьба сама сведет их, организуя им случайную встречу.

Окрыленный чувствами, Обломов меняется в лучшую сторону.

Ольга все больше убеждается в его чувствах. Он выполняет все ее поручения. Однако «обломовщина» не отпускает героя. Вскоре ему начинает казаться, что он:

На его догадки девушка отвечает плачем и страданиями. Видя искренность в ее чувствах, жалеет о сказанном. Спустя время снова начинает искать причину, чтобы избегать встреч. А когда любимая в сама приезжает к нему, не может насмотреться на ее красоту, и решает сделать ей предложение руки и сердца. Однако сложившийся уклад жизни берет свое.

Он постоянно откладывает свадьбу. Ему надоедают частые встречи, прогулки. Ольга понимает это. Она разрывает отношения, так как ей не удается изменить Илью, а с равнодушным к жизни человеком она жить не сможет.

Последние годы жизни

Через несколько лет после расставания с любимой, Обломов женится на вдове Пшеницыной, у которой снимал комнату на Выборгской улице. Он вновь стает таким же унылым лентяем, вечно отлеживает бока на диване. Его супругу это вполне устраивало, не раздражало.

У Ильи Ильича Обломова случилось несколько апоплексических ударов. Судьба отмеряла ему недолгий путь. После очередного приступа он скончался.

Игорь Верник
Брошенные тексты
Автобиографические записки

Посвящается моим родителям

© Верник И. Э., 2021

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2021

Идея проекта Юрий И. Крылов

Издательство благодарит автора и МХТ им. А. П. Чехова за предоставленные фотографии из личного архива

* * *

Предисловие

Как случилась эта книга? В школьные годы, когда душа моя рвалась наружу, не зная, что с этим делать, я хватался за шариковую ручку и в школьную тетрадь неровным почерком записывал свои неровные впечатления. Бросал это, забывал, возвращался. В студенческие годы, на коленке, на театральных программках, на клочках бумаги я писал стихи. Терял эти страницы, находил, снова терял. Позже завел общую тетрадь, дал себе слово последовательно фиксировать происходящее, и делал это совершенно непоследовательно. Когда продолжением руки стала не ручка, а телефон, в нем начали множиться наброски и стихи, впечатления. Оказалось, что гаджеты имеют свойство разбиваться, теряться, глючить. И несколько раз с ужасом я понимал, что вместе с куском металла и сотней микросхем только что лишился какой-то части себя. Отчаянно пытался выудить хоть что-то, ругал себя последними словами за то, что не сохранял все это в каком-то там облаке. Но облако оставалось невинно-чистым, воздушным, не отягощенным ни одним моим словом.

И все-таки некоторые заброшенные ненадолго или брошенные навсегда тексты каким-то образом собрались вместе. Вообще мне посчастливилось родиться в семье, где все много читали и писали. Деваться было некуда, пришлось заниматься тем же. Как у душевнобольного случаются приступы ярости или нежности, так и у меня бывают периоды, когда набрасываюсь на написание стихов, а потом так же внезапно бросаю это занятие до следующего обострения. Потому у этих текстов в большинстве своем нет дат и места рождения. Они, как случайные связи, дорожные романы, мимолетные влюбленности, вспыхивают и угасают.

Когда мы с братом Вадиком играли в детстве, он любил собирать, а я — разбирать и ломать. Есть люди, которым нравится складывать вещи в чемодан, мне проще выкладывать… Так и с текстами, написал — и все. А править, вычесывать, вылизывать у меня шерсть дыбом встает. Так что эти 400 страниц — пространство, где не нужно никем казаться, пространство, где я такой, какой есть.

И еще. Я поздравляю тех, кто держит сейчас в руках эту книгу. Она обладает сразу несколькими поразительными свойствами (это проверено на самом авторе). Известно, что миллионы нейронов — основа нашей нервной системы. Говорят, если всю нейронную сеть, состоящую из тончайших ниточек, вытянуть в одну, можно 68 раз облететь вокруг Земли или 7 раз долететь до Луны и вернуться обратно. Так вот, открыв эту книгу на любой странице, вы избавляете себя от всякой необходимости путешествовать, а значит, сталкиваться с трудностями оформления визы, бронирования билета, паковки багажа, мучительного перелета, прививок от малярии и прочее, и прочее.

Вы однозначно восстановите не одну сотню нервных клеток, точнее клеточных организмов, поскольку используемая здесь сплетенная, смежная и перекрестная система рифмовки не только восстановит старые, но и сформирует новые нейронные связи.

Благодаря особому сочетанию гласных и согласных при чтении вслух гарантирован всплеск тестостерона в крови и, как следствие, увеличение сексуального влечения у мужчин и женщин. В этом смысле идеально читать книгу вдвоем. Более того, приблизительно на 112–115 страницах, у вас значительно повысится чувствительность эрогенных зон и даже, возможно, добавится несколько новых.

Читать лучше сидя или лежа на спине, при этом угол чтения не должен превышать шестидесяти градусов. Вес книги рассчитан так, что при данном положении он воздействует на состояние опорно-двигательной системы, регулирует обмен веществ.

Эта книга положительно влияет на продолжительность и качество сна, если читать ее на ночь, и дает мощный заряд бодрости, если читать с утра. Очевиден и омолаживающий эффект текста — кожа чутко отреагирует, разгладится, увлажнится. С погружением в материал эффект будет только нарастать. Заметно меняется состояние волос, они становятся мягкими и шелковистыми.

Литераторы, ученые и медицинские работники, которые уже ознакомились с материалом, настоятельно рекомендуют, закончив чтение, немедленно начать читать заново. При этом лучше приобрести второй экземпляр, а не перечитывать старый. Наблюдается прекрасный побочный эффект — возможность избавиться от громоздких библиотек, поскольку эта книга станет вашим единственным спутником на все случаи жизни.

И последнее. Используемая мной длина строки, то короткая, то длинная — и порой кажущееся отсутствие рифмы приводят к уникальному эффекту синтетического моделирования в организме читателя пяти гормонов, таких как дофамин, серотонин, адреналин, эндорфин и окситоцин. Отмечено, что после выхода книги в свет резко увеличилось число подачи заявлений в загс, особенно в Кунцевском районе Москвы. В Северодвинском автономном округе эти цифры достигли самых высоких показателей за последние 50 лет. Ожидается сильнейшее увеличение уровня рождаемости на всей территории России. Впрочем, до тех пор, пока вы не убедитесь во всем этом сами, это просто слова.

Приятного чтения.

Игорь Верник

Бедно живем — богато кашляем…

Зима, идет снег. На уличном градуснике в белой пластмассовой оправе минус 15. Папа с мамой в детской комнате заделывают щель между окнами. Из нее нещадно дует. Мама с треском разрывает бумагу и от большого белого рулона ваты с усилием отрывает крупные куски. Они тянутся, как борода старика Хоттабыча, наконец, отделяются и мама передает их папе. «Трах-тибидох», — мысленно произношу я, но чуда не происходит, окно все так же постанывает от ветра и пропускает холодный воздух. Папа стоит на подоконнике, полусогнувшись, чтобы не удариться головой о потолок. На нем синяя клетчатая рубаха, очки в коричневой оправе и нож в руке. Волосы на голове всклокочены, в глазах воспаленная решимость, он похож на маньяка и на Дон Кихота одновременно. Вот он поднимает нож, я зажмуриваю глаза, рисуя в голове ужасную картину. Когда открываю их, вижу, что папа тщательно заправляет лезвием ножа куски ваты в щель. Вслед за тем аккуратно наклеивает полоску бумаги. Клей желтый, и пока высыхает, нагло просачивается сквозь белую бумагу. Вечером я смотрю на окно и мне кажется, что это рана, располосовавшая надвое огромную физиономию.

Лето. Мы на даче. Папа по дикому блату где-то купил картофелечистку. Это пластмассовая круглая емкость с пластиковой ручкой и наждачной поверхностью внутри. Мама, свято верящая во все заморское, восторженно объявила, что картошку теперь будем чистить только так. Поэтому мы с братьями теперь по очереди моем ее, кидаем по 5–6 штук в круглый агрегат, закрываем крышку и, крутя ручку, заставляем их тереться о шершавую поверхность до тех пор, пока, пенясь в воде, коричневые клубни не сбрасывают, наконец, свою кожуру. Пластикового урода надо все время придерживать рукой, потому что при каждом обороте ручки, он подскакивает, тарахтит и норовит спрыгнуть со стола. Мы ненавидим это изобретение западных специалистов, советских продавцов, извлекших его из-под полы, и картошку, которую теперь приходится есть даже чаще, чем гречку (а ее мы едим практически каждый день). Однажды наши детские мольбы, посылаемые в космос вслед за дворнягой Лайкой, Гагариным и Валентиной Терешковой, неожиданно были услышаны. У картофелечистки сломалась ручка. Она треснула и отлетела. Папа попытался приклеить ее, но после первого же усилия она предательски развалилась. Тогда он метнул на меня испепеляющий взгляд, а мама молча всунула мне в руку нож с красной ручкой. Этот нож с зубчиками на лезвии, привезенный папой из столицы западного мира — Будапешта, также бесконечно почитаем в нашей семье. Конечно, в хозяйстве имелись режущие предметы — перочинные, кухонные с помятым лезвием, короткие, длинные, с деревянной ручкой, с расплавленной ручкой, с рукояткой обтянутой синей изолентой. Но такого изделия, такого красавца и пижона в СССР не было и быть не могло. И вот однажды два ножика, шесть небьющихся бордовых чашек и блюдец, дубленка с белым воротником для мамы, зеленые вельветовые штаны для Славы и кремовые батники с погонами для нас с Вадиком были извлечены папой из чрева клетчатого чемодана после возвращения его из командировки в Венгрию. С тех пор один нож, забытый мамой на раскаленной сковороде на плите, с оплавленной ручкой и изуродованным лезвием, в слезах был отправлен в мусорное ведро, а другой лег сейчас в мою руку, призывая к унылому труду. Я взял картофелину и начал ее чистить, чувствуя, как в очередной раз на время начинаю превращаться из обезьяны в человека.

Весна. Воскресенье. Мы всей семьей сидим в гостиной за овальным столом, обедаем. Мама рассказывает поучительную историю об умении найти выход из любой ситуации. Это история про мужика, у которого денег было только на батон хлеба. Тогда он пошел на рынок и, проходя мимо большой бочки с медом, будто бы случайно уронил в нее свою буханку. Выругался, достал со словами: «Ну вас с вашим медом, весь хлеб испачкал» и, не слушая извинений ее владельца, довольный, удалился. Всякий раз, когда мама повторяет нам эту историю, она заливается звонким смехом. Папа любуется мамой. Мы с братьями примеряем ситуацию на себя. Вадик с недоверием и опаской, Слава с одобрением, я — с нескрываемым энтузиазмом.

Мама часто говорит про нашу большую семью: «Живем по принципу „спи скорей — подушку надо“». Это когда подушка в доме одна, а народу много и потому все на ней спят по очереди. А когда родители в очередной раз решают, как дотянуть до зарплаты, мама смотрит на мужа синими глазами и говорит: «А все-таки, Миля, хоть на две недели надо будет поехать с детьми в Палангу». «Конечно, Анечка», — отвечает он. «Бедно живем — богато кашляем», — улыбается мама.

В гостиной в трюмо на витых ножках стоит чайный сервиз «Мадонна». Раз в год мама достает чашки и блюдца, расписанные сюжетами из жизни пышнотелой красавицы, и ставит на стол. Папа заваривает черный чай, смешивая два сорта — индийский высший и цейлонский первый, и разливает по чашкам янтарного цвета ароматную жидкость. Мама с наслаждением делает первый глоток и рассказывает историю появления этого сервиза. Родители купили его в магазине «Советский фарфор» на Кузнецком Мосту на следующий день после бракосочетания. Сделали себе такой подарок. Привезли его в свою девятиметровую комнату в квартире на улице Герцена, где кроме них проживали еще 12 соседей. Ставить сервиз было некуда и не на что, и потому он долго лежал в коробке. Затем его достали оттуда и поставили на большой широкий подоконник. Там он и стоял за зелеными шторами, роскошный предмет из другой жизни. Стоял и подглядывал за тем, что стало с жилищем, превращенным в коммуналку, словно вспоминал время, когда в этой большой квартире маленькая счастливая семья собиралась за круглым столом на вечернее чаепитие. За окном в тополиных листьях шумел ветер, звучала музыка. Мама рассказывала это, как сказку, и шла к фортепиано. Открывала черную матовую крышку и с ходу начинала играть, нежно и страстно, радостные и печальные мелодии, как будто вступала в диалог с теми неведомыми жильцами.

Лет в 8–9, в перерывах между школьными домашними заданиями, уроками музыки и сражениями на деревянных шпагах во дворе, я забирался в родительскую спальню, открывал дверцу шкафа и с верхней полки из-за стопки маминых кофт доставал шкатулку. В ней хранились иностранные купюры. Те, что оставались после папиных командировок в Венгрию и ГДР. Они бережно складывались туда, ожидая часа, когда в коричневом потертом портмоне в нагрудном кармане черного кожаного пиджака отправятся обратно на родину. Естественно, при условии, что папа возьмет в поездку этот пиджак и это портмоне. А поскольку других у Эмиля Григорьевича не имелось, то раз за разом в этой комбинации, они и отправлялись в желанное путешествие. Имелось, впрочем, еще одно, все определяющее обстоятельство — решение Гостелерадио СССР о творческом обмене с дружественной страной социалистического лагеря. Осуществить этот обмен и тем самым максимально сблизить два народа можно было с помощью постановки радиоспектакля. Разумеется, только если партбюро утвердит кандидатуру Эмиля Верника в качестве режиссера этого спектакля. И вот когда все эти «если», как звезды, сходились, папа крепко целовал жену и детей и во имя улучшения советско-венгерских отношений в очередной раз отправлялся в далекую Венгрию, ставить спектакль венгерского автора с венгерскими актерами. Ну и во имя семьи, которая в день его отъезда вожделенно начинала мечтать о дне, когда он вернется обратно с рассказом о новых впечатлениях и с туго набитым чемоданом. Так вот, однажды я проследил за тем, куда прячут деньги. Теперь чуть ли не каждый день, пока родителей нет дома, я достаю шкатулку, открываю ее и вынимаю разноцветные купюры и на удивление легкие монеты. Сидя на родительской кровати, на голубом шелковом покрывале с вышитым по центру лебедем, я раскладываю их по стопкам, пересчитываю еще и еще, и мне кажется, что в этот момент я владею всем миром. Позже выяснилось, что этих денег едва хватило бы на покупку какого-нибудь маленького металлического подноса. Такого, например, как тот, что висел у нас на стене в кухне. Я очень любил этот красный поднос с изображением коричневого щенка неизвестной породы. Конечно, ни щенок этот, ни предмет, на котором он был изображен, не имели никакой ценности, однако поднос тонким гвоздем был накрепко прибит к стене. И я знаю почему! Этот крашеный кусок металла был знаком приобщения к яркому теплому миру, который находился где-то далеко, за закрытым железным занавесом. Этот поднос сверкал, словно замочная скважина, приложив глаз к которой, можно было разглядеть или хотя бы представить себе очертания запретных, неведомых и чудесных стран.

Как-то лет в 13 во время очередного похода за продуктами мы с братом изменили привычный маршрут и вместо того, чтобы свернуть в магазин «Молоко», не сговариваясь, повернули направо — в комиссионный магазин…

Комиссионка. Оказавшись внутри, я захотел остаться там жить. Навсегда. Так Мастер, увидев Маргариту с отвратительным букетом желтых цветов, неожиданно осознал значение слова «счастье». Это была любовь с первого взгляда. Со взгляда же второго, когда ценник ближайшей вещи оказался у меня в руке, стало очевидно, что любовь эта не взаимная. Совершенно. Так бывает, ты открыл свои чувства, в ответ услышал: «Прости, я люблю другого». Мозг, на время перебравшийся жить в сердце, разлетается на тысячи осколков, ты понимаешь — нужно развернуться и уйти. Но нет, стоишь и не можешь пошевелиться, на тебя в упор смотрят холодные чужие глаза, и в них нет сострадания. Не проронив ни слова, мы с братом вышли из комиссионного магазина и вошли в дверь напротив. Положив в авоську несколько треугольных пакетов молока и столько же широкогорлых, запечатанных зеленой фольгой, бутылок ряженки, мы побрели домой. Фабрика одежды «Большевичка» в очередной раз праздновала победу над алчными нахальными заморскими кутюрье.

Мне 11 лет. Папа рассказывает, как Юрий Гагарин через короткое время после полета, в День космонавтики пришел к ним в редакцию науки и техники. Все выстроились для фото с ним. Так получилось, что папа оказался в центре. Гагарин подошел, пожал ему руку, встал рядом. Папа говорит: «В этот момент я как будто в космос поднялся. Стою и думаю, взлететь-то взлетел, а как возвращаться теперь?» Он смеется, а я в этот момент как-то особенно отчетливо осознаю, сколько легендарных людей он знал. Со сколькими из них работал, дружил. Например, с диктором Юрием Левитаном, голос которого навсегда соединил 4 года Великой Отечественной войны с каждым, кто прошел через это время. А еще в этот момент я думаю о том, что папа родился в 1924 году, всего лишь через семь лет после Октябрьской революции, а сестра его Бэла, моя любимая тетя, в 1918-м, то есть вообще на следующий год. Ленин объявлял в стране НЭП, а ее мама на руках качала. В 1936 году, когда папа учился в школе, ночью пришли в дом и забрали их отца, моего дедушку. Это было начало первой волны сталинских репрессий. А во время войны папа из-за низкого зрения получил белый билет и потому не мог пойти на фронт. С мамой они отправились в эвакуацию в Казахстан, в Усть-Каменогорск, где папе удалось найти работу на складе в свиносовхозе. Затем он был принят в ГИТИС на актерский факультет, перебрался в Москву и в 1943 году организовал творческую бригаду, с которой отправился выступать перед бойцами в расположение Первого Прибалтийского фронта, которым командовал маршал Баграмян. Маму мою чуть не раздавила толпа, когда пришло известие, что умер Сталин. Все вывалили на улицу, шли тягучим мрачным потоком, пришли на площадь, началась давка и какой-то мужчина из кузова грузовика, увидев, что ее вдавливают в борт, схватил и поднял ее наверх. Все это кажется чем-то бесконечно далеким, а это история моих родных, моей семьи.

Я, Вадик, папа и мама на красной «копейке», «жигулях» первой модели, едем в Военторг. Лето. Салтыковка. Жара. Мама в темно-синих брюках, в батнике в синюю полоску, в голубой косынке, повязанной широкой лентой на голове так, чтобы не разлетались в стороны непокорные кудрявые каштановые волосы. Папа в синей сорочке с закатанными до локтя рукавами, в светло-коричневых брюках и сандалиях, надетых на бежевые носки. Мы с Вадиком в майках-тельняшках, у меня красного цвета, у него синего, в шортах и сандалиях. Поездка в Военторг в субботу — это вроде бы поездка в магазин, но в то же время что-то особенное, из ряда вон выходящее. Салтыковка — это усеянное дубами, соснами, дикой сливой и крапивой местечко в Подмосковье, где расположился дачный поселок Гостелерадио с 15 двухэтажными зелеными деревянными домиками. Военный городок, в котором обитает этот самый Военторг, находится примерно в 15 минутах отсюда. Естественно, городок охраняется, поскольку там хранится военная тайна, а еще потому, что по улицам там лениво бродят офицерские жены. Все на одно лицо, все блондинки, все с немыслимыми прическами, налаченными до такой степени, что ни один волосок не дрогнет на ветру. И вот их-то, таких исключительных, хранящих какой-то очень важный секрет, все время кто-то норовит украсть. Когда раз в месяц родители собираются поехать в «Военторг» (это слово в такие моменты произносится практически, как Эрмитаж), они делаются одухотворенными и озадаченными одновременно. Нечто подобное я почувствовал много лет спустя, когда первый раз собирался в загс. Мы едем всей семьей, потому что несколько часов этого особенного удовольствия родителям хочется разделить с нами. Там редкие товары, те, что не поступают в обычные магазины: там баклажанная икра в высоких консервных банках, неправдоподобно спелые фрукты и овощи, «синенькие», так папа называет баклажаны. Там докторская колбаса и венгерский сервелат, халва пралиновая и торт шоколадно-вафельный, там яблочный сок в трехлитровых стеклянных банках и много еще чего. Всю дорогу мы едем в тишине, папа сосредоточенно рулит. Изредка мама подает команды: «Эмиль, поворот, Эмиль, держись правее, Эмиль, зеленый свет». Наконец, приближается пост. Въезд в военный городок только по пропускам. Когда автомобиль равняется с будкой, папа сбавляет ход, опускает стекло и поднимает руку в приветствии, всем своим видом как бы говоря: «Привет, свои едут — какие могут быть вопросы! Извини, дорогой, торопимся. Эх, если бы не дела, поболтали бы сейчас по душам. Хороший день, не правда ли? И я когда-то воевал…» Вся эта палитра эмоций, как радуга, пробегает по папиному лицу и образуя дугу, вторым своим концом опускается на физиономию постового. Не знающие отдыха и радости глаза солдата слегка озаряются, и он удивленно смотрит на загадочного водителя. Не давая ему времени опомниться, папа начинает слегка давить на педаль газа, меняя выражение лица кардинально. На нем появляется печать особого знания, точнее, задания, выражаясь языком часового. И именно потому, что он все еще видит папу, оно, это выражение, как бы транслирует ему: «Старина, очень все серьезно, надо спешить…» Впрочем, в военном городке подобная таинственность на лице не удивительна и встречается даже у продавцов. Струйка пота стекает у папы по спине, это видим только мы с Вадиком, поскольку сидим, не моргая, сзади. Справа от водителя, величественно и невозмутимо, восседает мама. И этот проезд, на красных, как знамя на здании Военторга, «жигулях», сравним разве что с маршальским объездом войск на параде на Красной площади по случаю празднования Дня Победы. И даже если постовой в какой-то момент спохватывается и в его голове, как ребенок в муках, рождается мысль: «А кто, собственно, это такой и где пропуск?», сомнения эти растворяются при взгляде на пластинку, лежащую под задним стеклом автомобиля. Папа резко переключает скорость с первой на вторую, затем почти сразу на третью, и машина скрывается за поворотом. Мама заливается смехом и целует Милю так, что помада остается у него на щеке, и она тут же стирает ее ладонью. Папа приподнимает бровь, широко улыбается, на секунду оборачивается на нас с братом и произносит свое коронное: «Шас на шасти разорву вас» и добавляет: «От шастья»…

О пластинке. Той, что ярким пятном лежит в автомобиле. Никто никогда не слушал ее. Даже не распечатывал конверт. Но эффект ее присутствия был сногсшибательным. Дело в том, что в ноябре 1972 года нашей доблестной милиции исполнялось 55 лет, и высшим руководством студии грамзаписи «Мелодия», было принято решение к чудесному юбилею выпустить цикл аж из 10 пластинок, посвященных праведному труду стражей порядка. Осуществить эту архиважную задачу было поручено режиссеру Эмилю Вернику. Получив задание, папа бросился выполнять его. После ужина, в гостиной, при закрытых дверях было проведено короткое совещание с мамой и отобраны актеры на главные роли. Назавтра лучшие силы актерского сообщества под чутким режиссерским оком, точнее, ухом Эмиля Верника принялись разыгрывать сцены борьбы честных милиционеров за счастливое будущее советских граждан. Наконец, через неделю в большую студию, где, не зная отдыха и сна, трудились народные и заслуженные артисты, вошел папа и взволнованно произнес: «Стоп, запись окончена». И вот в один ясный, но тревожный день, сверкая погонами и стеклами в роговых оправах, собралось высокое милицейское начальство прослушать готовый материал. Послушали. Закурили. Задумались. Пробираясь сквозь тяжелые взгляды и густой дым от сигарет, папа подошел к самому главному из начальников. Тот медленно поднял на него глаза, встал, крепко пожал протянутую руку, и вдруг прижал папину голову к своей груди: «Спасибо, сынок». Папа растроганно произнес: «На здоровье, отец!» Не вслух, про себя. Пластинка была принята на ура.

Через месяц, когда за окном завывала снежная метель, папа внес в квартиру комплект из 10 пластинок в толстенных картонных конвертах. Я представил себе длинную очередь советских женщин и мужчин, растянувшуюся на многие километры вдоль Калининского проспекта. Переминаясь с ноги на ногу, закутанные в шали и шарфы, пряча лица от ветра в поднятые заячьи и каракулевые воротники, они шаг за шагом упорно приближались к дверям магазина «Мелодия». Там ждал их альбом «Милиция СССР». Если бы знали в милиции, какую роль будет играть эта пластинка в судьбе автомобилиста Эмиля Верника! Происходило это так: не в силах разобраться в хитросплетениях дорожных знаков и разметок, папа разворачивался в неположенном месте или выезжал на встречную полосу. В ту же секунду свисток гаишника настигал его уши, словно удесятеренный эхом гигантских динамиков. В студии на улице Качалова, где режиссер Верник записывал актеров, стояли огромные колонки. Они передавали малейшие ньюансы голоса, дыхания, тончайшие вибрации души, пропущенные через звук. У микрофона ворожили Смоктуновский и Ефремов, Табаков и Плятт, Тарасова, Марецкая, Гафт, Неелова, Доронина, Ульянов, Миронов, Богатырев, а Верник мастерски и филигранно управлял процессом. Здесь ему не было равных. Юрий Яковлев говорил ему: «Эмиль, на радио вы для меня Станиславский и Вахтангов в одном лице!» Но на дороге все было иначе. За рулем Эмиль с завидным постоянством лицо свое терял. Услышав свисток, он обреченно тормозил, судорожно рылся в бардачке, натыкался на мамину помаду, коричневый чехол с солнцезащитными очками, фонарик. Наконец, найдя документы, первым выскакивал навстречу судьбе в виде неумолимо надвигающегося на него гаишника. «Нарушаем», — с известной подлой интонацией произносил тот. В ответ Эмиль с жаром бросался объяснять, что то, что произошло, — это уму непостижимо. Что полоса эта двойная выросла совершенно неожиданно и буквально из ниоткуда. Что случилось с ним это впервые и больше, уж конечно, никогда, слышите, никогда не повторится. Холодные глаза стража порядка смотрели не мигая, оставаясь безучастными к горю маленького человека с большим лбом и соразмерными проблемами. Тогда папа предпринимал последнюю попытку.

Всем своим видом как бы говоря: «Ну что ж, видит милиция, я откладывал это, как мог», он открывал заднюю дверь автомобиля. Гаишник слегка менялся в лице и подавался вперед, выдавая естественное желание узреть в руках нарушителя знакомую емкость с сорокаградусным содержимым. Но тот доставал пластинку. В глазах хранителя порядка появлялась растерянность. Но лишь на мгновение. Со словами «Вот взгляните, я уже говорил вам, что моя профессия — режиссер» папа подносил к лицу его большой красный конверт с золотыми буквами «Милиция СССР». При этом указательный палец его оказывался напротив фамилии самого главного из всех милиционеров. Затем тот же палец начинал движение и останавливался напротив фамилии Верник. Соседство это действовало на представителя органов оглушительно. Степень близости генерала с этим, теперь он видел это совершенно отчетливо, необычайно симпатичным человеком была настолько очевидна, что гаишник торопливо произносил: «Спасибо вам». Он повторял это несколько раз, сам не понимая, почему и за что благодарит. Наконец, отдав честь быстрее, чем предполагает сам жест, он отпускал папу без всякого штрафа. Перемена происходила и с папой. Понимая, что штрафа не будет, он вдруг испытывал прилив необычайной нежности к этому растерянному человеку. Взволнованно он протягивал ему драгоценную пластинку, предлагая оставить себе на память. В ответ слышал испуганное: «Да что вы, никак нет, я не могу…» — «Но вы должны», — настаивал папа. В десяти случаях из десяти спор как-то сам собой съезжал в область крепких рукопожатий, затем объятий, затем папиной коронной фразы: «Мы должны обязательно увидеться как-нибудь», и наконец, растроганный до глубины души, Эмиль клал пластинку обратно, быстро садился в машину и уезжал. В зеркале заднего вида какое-то время еще видно было, как машет жезлом очарованный милиционер, а затем он скрывался из виду и из папиной памяти.

Таких очарованных было много. Запомнить их всех было практически невозможно. И уж точно нельзя было запомнить их имена. Да папа и не старался. На этот случай у него был трюк. Опережая собеседника, он первый бросался к нему с отчетливо неотчетливым: «Здравствуй,

Мммммчка!» Это могли быть Олечка, Галечка, Танечка, но так же точно и Колечка, Вовочка, Мишечка. Кто угодно.

Очарованные были везде. На рынке. В булочной. В парикмахерской. В ЖЭКе, в сберкассе, в столовой. Если же по какой-то дикой случайности в том месте, куда заносила Эмиля нелегкая судьба кормильца многодетной семьи, таковых не имелось — они мгновенно и с неизменным успехом появлялись. Папа расплывался в улыбке, настолько обескураживающей своей искренностью, а затем обращался к совершенно незнакомому человеку с такими нотами тепла в голосе: «Мммммчка, тут такое дело, нужна ваша помощь», что этому теперь уже знакомому незнакомцу ничего другого не оставалось, как немедленно, здесь же отдать. Отдать все, что имеется, и даже больше. Иной раз, когда такой вот очарованный говорил папе: «Я сделал для вас то, что даже для родственника не смог бы сделать», он и сам не мог себе объяснить, почему поступил так. Но по-другому не мог.

Мама называла это папино умение, вернее, свойство натуры, эффектом «как вам идут ваши фальшивые локоны». Этот сомнительный комплимент однажды произнес ее дядя, Макс, человек прямолинейный, но с юмором. Женщина пришла к нему на свидание в парике и тут же услышала эту фразу. Пассия растерялась настолько, что в тот же вечер отдалась ему вместе с «фальшивыми локонами», слегка съехавшими набок во время перехода в горизонтальное положение. Так же самозабвенно объяснялся в любви мммчке и Эмиль, пока товар был «под прилавком». Папа окончил актерский факультет ГИТИСа, и из него должен был получиться превосходный актер. Но он выбрал режиссуру, а актерский свой талант щедро реализовывал в декорациях жизни, расширив размер театральной сцены до городских масштабов.

Однажды к папе подошел коллега, имеющий прямой выход на руководство Гостелерадио, и сказал, что ему доподлинно известно, что через месяц будут распределять квоты на автомобили для руководящего состава. На самом деле приобрести машину было не так уж и сложно, даже очень легко было ее приобрести, если живешь, к примеру, в Британии. А если в СССР, то нет. Не было машин в магазине. И магазинов таких не было. Была очередь на запись в очередь на покупку автомобиля. В очередь эту вставали людьми средних лет, а выходили из нее глубоко пожилыми, так и не дождавшись желанной цели. Так вот, папа на тот момент уже был главным режиссером Литдрамвещания Всесоюзного радио и номинально имел шанс претендовать на место в списке. Еле дождавшись вечера, он примчался домой и в прихожей, не раздеваясь, рассказал маме об этом разговоре. Слово в слово. Лишь добавив от себя, на каком этаже состоялась беседа, кто проходил мимо и какую булочку он доедал, выйдя из столовой, где и столкнулся с этим человеком. Рядом с входной дверью стоял табурет с голубым сиденьем из кожзаменителя. Мама медленно села на него и пару минут ничего не говорила. За стеной открылись двери лифта, кто-то вышел, сделал несколько шагов, вставил ключ в замочную скважину, хлопнул дверью. Одновременно закрылась кабина лифта, и он с характерным звуком поехал вниз. Слышимость в доме была такая, что, казалось, это задыхается от кашля очень пожилой человек. Каждый раз, когда лифт возобновлял свое движение, странно было слышать, что человек этот все еще жив. Мама молчала. Папа в кожаном черном пальто и с дипломатом в руке сел напротив на такой же табурет, только с сиденьем из красного кожзаменителя. Наконец, мама сказала: «Пошли» — и удалилась на кухню. Через несколько минут туда зашел папа. Дверь за ними закрылась. Поскольку дверь эта практически целиком состояла из матового желтого стекла с небольшой трещиной посередине, то сквозь нее я услышал, как засвистел на газовой плите чайник и тут же стих. Затем щелкнула клавиша на радиоприемнике, оборвав голос диктора. Мама подняла сковородку, перевернула ее, и в тарелку с глухим звуком упал слипшийся кусок гречневой каши. Вдруг я услышал фразу, от которой волосы у меня на голове поднялись дыбом. Делая ударение на каждом слове, мама сказала: «Надо просить „запорожец“. Я не поверил своим ушам. Этот инвалид с висящими по бокам щеками, развивающий скорость, равную скорости велосипеда, этот клоун с мотором в багажнике и глушителем, торчащим сзади, как фига, казался мне тем не менее сверхсуществом, маленьким космическим кораблем. Однажды у нас во дворе возник „запорожец“, это отец какой-то девочки из дошкольной группы, исполненный благодарности, подвез педагога Анну Павловну домой. Я кругами ходил вокруг автомобиля. Девочка внутри стала прижиматься к стеклу, дышать на него и пальцем чертить нечто, напоминающее котенка, а я зачарованно глядел на шедевр советской автомобильной мысли. И что же — эта машина может стать членом нашей семьи?! Не выдержав напряжения, я убежал в детскую и стал смотреть в окно на редкие проезжающие мимо машины, в свете фонарей пытаясь разглядеть заветную легковушку. Прошел год, может, и больше. И вот однажды вечером папа вошел в дверь и тяжело опустился на табурет с красным сиденьем. „Что случилось, Миля? — воскликнула мама. — Ну же, не молчи!“

— Сегодня было собрание, и все в один голос решили… — Эмиль запнулся. С зимней меховой шапки капля за каплей стекал и со стуком падал на линолеум тающий снег. — Решили, что мне неправильно иметь „запорожец“. Повисла пауза. Ярко-синие глаза мамы как будто потеряли свое сияние. Она закрыла их и тут же открыла. Видно было, что папа силится сказать что-то еще, но не может. — Ну? Что? Говори, — низким голосом произнесла мама. — Сказали, вам, как главному режиссеру, нужен другой автомобиль. Выделили „жигули“ первую модель. Брать нужно через неделю. Пять тысяч сто рублей», — как одно слово выдохнул всю фразу папа. «Запорожец» стоил 3500. Разница в цене составляла 1600 рублей. Это было ужасно.

— Вот тебе и «копейка», — неожиданно улыбнулась мама. И как всегда в критических ситуациях, все взяла в свои руки. В этот же вечер она упала в ноги подруг с кличем: «Спасайте, одолжите, кто сколько может». Папа, краснея и бледнея, обзвонил товарищей из актерской братии и рассказал, что решил сменить профессию режиссера на шофера: «И всего-то, Ммммчка, осталось купить машину. Но вот неприятность — денег нет. Так что одолжи, если можешь, обещаю вернуть с первых же водительских чаевых», — шутил он изо всех сил.

Тогда же из шкафа на лакированный стол в гостиной переместился, завернутый в мамину кофту, набор серебряных столовых приборов. На ложках и вилках изящным шрифтом с вензелями были выгравированы инициалы членов семьи, близкой и дальней родни. Первыми довольно решительно в ломбард отправились «дальние родственники», но вскоре после короткого подсчета за ними последовали и мы. В результате к концу недели недостающая сумма была собрана. В школьной тетради в линейку размашистым почерком мама расписала, сколько кто дал и когда кому отдавать. Широким жестом она передала тетрадь папе. Он отложил газету, сдвинул брови и, наматывая прядь волос на указательный палец правой руки, начал читать. Через несколько минут идеально ровным почерком он вывел: «Написанному верить», поставил филигранную роспись и вернул тетрадь маме. Они выдохнули. Они улыбались.

У родителей был секретер, который долгие годы стоял в спальне. В нем было несколько маленьких полочек и большая панель, которая открывалась ключиком золотого цвета. При помощи встроенного механизма панель уезжала внутрь, тем самым превращая секретер в дамский столик. Там лежали мамины вещи, аксессуары, сережки, кольца. Но однажды знаменитый писатель Петр Проскурин чудеснейшим образом отхватил себе чешский спальный гарнитур, а старый, «почти как новый», по дружбе подарил любимому режиссеру Вернику. Из проскуринской квартиры гарнитур этот прямиком переехал в родительскую спальню. Тогда мамин секретер рванул в прихожую и вытеснил стоящий там комод для обуви на лестничную площадку. Тот уже назавтра канул в недрах чьей-то соседской квартиры, на что и был расчет, иначе пришлось бы таранить его на помойку. А в бывший мамин секретер перекочевала обувь.

Но всего этого могло не случиться. Ни перемещения мебели, доказывающего верность учения о круговороте вещей в природе, ни поездок всей семьей в Военторг на раскаленных от солнца «жигулях», ни игры в бадминтон в дюнах Паланги, ни смешных маминых историй, рассказывая которые, она сама хохотала взахлеб, не в силах довести повествование до конца. Не было бы столовых приборов с выгравированными инициалами: «АВ», «ЭВ», «ИВ», «ВВ». В Салтыковке летом не было бы папиного падения с лестницы со 2-го этажа, когда, с подносом, полным еды, спеша к жене и вечно голодным детям, он оступился и полетел вниз. Не было бы постановок Эмиля Верника в 19.00 по московскому времени, слушая которые, как в стоп-кадре, у радиоприемников замирали миллионы советских граждан. Не было бы воровства крыжовника из соседского сада, шумных дружеских застолий, маминого нежного «куля-муля-пуля». Ничего бы этого не было, если бы однажды, казалось бы, незначительная история в жизни молодых Анны и Эмиля, взяла бы да и разрешилась иначе. Дело обстояло так. Родители поженились и переехали из пятиметровой комнаты на Герцена в девятиметровую. Благополучно отправили Славу, маминого сына от первого брака, к бабушке в Новосибирск, но довольно скоро потребовали вертать обратно. Он возвернулся с вопросом: «А ты куГочку купила?» Дело в том, что мальчик пристрастился в гостях у бабушки Жени к белому куриному мясу, и все, что его волновало по возвращении в Москву, — не изменится ли рацион питания. Папа бросился на заработки, мама — «работать на трех работах». И вот однажды Эмиль влетел в комнату в состоянии величайшего возбуждения: «Анечка, любовь моя, случилось чудо! Мне предложили работу в цыганском театре. Режиссером!»

Комната была девятиметровая. Минус кровать, пианино, два стула, шифоньер и застывшая от удивления мама — оставалось метра четыре, и по этим вот четыремстам сантиметрам Эмиль стремительно перемещался взад и вперед, не замечая тесноты, словно уже был там, в бескрайней степи, вместе с коллективом своей мечты. «Родная моя, мне столько всего нужно тебе рассказать, — он схватился двумя руками за волосы, — но сейчас главное! Я еду в тур на два месяца! Гастроли начинаются завтра!» — пропел он последние слова на цыганский манер и бросил свое тело на стул. Почему-то Анечка, услышав эту чудесную новость, не только не пошла в пляс, разделяя восторг супруга, но даже, кажется, не очень обрадовалась. Голосом, ледяные ноты в котором он услышал впервые за их недолгую совместную жизнь, она сказала: «Миля, — и даже слово „Миля“ прозвучало в ее устах сейчас не мелодично, — двух месяцев, конечно, недостаточно. Если уж ехать, то на год. А лучше на два. А там посмотришь, может, и вообще в степь переберешься, не здесь же ютиться. Давай я тебе вещи помогу собрать. Хотя, зачем тебе там вещи. Ну не в кальсонах же чечетку бить». В воспаленном мозгу Эмиля смуглые ромалэ, терзая струны гитар, еще пели надтреснутыми голосами: «Да ты со мной, и в степь и в зной…»; звеня серьгами и браслетами, еще выписывали восьмерки цветными юбками дерзкие цыганки. Однако картинка эта стремительно начала чернеть. Эмиль зажмурил глаза, попытался стереть это наваждение и не смог. Ему совершенно расхотелось уезжать куда-то. Напротив, он захотел немедленно забыть адрес, по которому находился театр «Ромэн», дорогу, которая вела к нему и пять букв алфавита, из которых состояло название театра. Папа бросился к маме, уткнулся головой в ее колени и прошептал: «Анечка, ну что ты такое говоришь?! Никуда я не поеду. Никуда, слышишь, никуда». Он повторял это «никуда» до тех пор, пока мама не остановила его нежно и ласково: «Как скажешь, Милечка. Все будет так, как ты скажешь. Значит, забыли».

Видимо, все-таки не сумев окончательно стереть из памяти этот разговор, Эмиль вскоре покинул и труппу разъездного литературного театра, в котором служил после окончания ГИТИСа, и начал работать на радио. Сначала в редакции науки и техники, а потом и в литературно-драматической редакции. И вроде все сулило радость и покой, как вдруг в этой самой редакции случился переполох.

Пришла новость, что в СССР приехал Назым Хикмет. Сначала никто не мог понять, что означает это словосочетание. Потом разобрались, и выяснилось, что этот на первый взгляд случайный набор букв означает «писатель из дружественной страны». А потом сообщили, что режиссер Эмиль Верник должен записать с ним разговор в студии. Что Верник и сделал. Писатель оказался не только очень интересным, но и бесконечно благодарным человеком. Сразу после записи он пригласил молодого режиссера в соседнюю забегаловку. Там между ними завязался увлекательнейший разговор о партизанской деятельности Хикмета, поскольку выяснилось ко всему прочему, что он еще и известный революционер. «Да что вы говорите! — восторженно ахал и охал папа. — Ой-ёй-ёй-ёй-ёй!»

Хикмета такое внимание удивляло и распаляло все больше. Так, на дружеской ноге, за круглым столиком на высокой ноге они уговорили бутылку «Столичной» 0,5, и закусили парой бутербродов с красной икрой. Партийная касса СССР не скупилась, и Хикмет пошел оплатить еще два бутерброда. И странным образом куда-то испарился. А Эмиль, нисколько не огорчившись, решил, что непременно хочет в кинотеатр. Довольно скоро он действительно оказался в пустом кинозале на дневном сеансе какой-то польской комедии. То ли комедия была несмешной, то ли сказалось напряжение дня, но буквально на секундочку Эмиль прикрыл глаза, а открыл их, когда на улице уже была ночь. Вежливая женщина в синем халате со шваброй в руке трясла режиссера за рукав со словами: «Эй, тут вам не санаторий, чего разлегся?» Слово «вам» Эмиль отнес к себе, а «разлегся» к кому-то, кого поблизости не обнаружил. Он полулежал на сиденье, а его светло-серый плащ, застегнутый на все пуговицы, съехал вверх и больно давил на горло. Эмиль попытался расправить плащ, потянул вниз, наконец ему удалось справиться с удушьем, он встал. Его мутило. Страшно болела голова.

Когда в испачканном плаще и в испорченном настроении друг Хикмета появился на пороге квартиры, молодая жена поняла все. «Я жить с алкоголиком не буду. Ни минуты», — с этими словами Анна развернулась и удалилась по длинному коридору. Через короткий промежуток времени она вернулась с чемоданчиком, с которым Эмиль гастролировал по городам и весям. Из глаз папы брызнули слезы: «Прости, это со мной впервые… никогда больше… это все Назым, подлец, откуда он там…» По счастью, в этот вечер в гостях у Ани была подруга из Новосибирска, которая убедила ее простить впечатлительного поклонника творчества Хикмета. Назавтра благодарный Эмиль принес ей книгу стихов, подписанную автором. Дина книгу взяла, но читать не стала.

Вообще, мама умела сказать так, что всем сразу все становилось понятно. Как-то раз, когда мы с братом учились в 7-м классе, маму вызвали в школу к учителю по геометрии. Предполагая недоброе, она купила букет цветов и с самой светлой улыбкой вошла в класс. Анна Александровна тяжелым и холодным взглядом попыталась погасить мамину улыбку, но не сумела. «Вот, дорогая, возьмите, пожалуйста», — с чарующей интонацией в голосе почти пропела мама. В ответ учительница открыла рот: «Я не приму эти цветы. Ваши дети — позор. Игорь баламутит касс, все время крутится за партой, как штангенциркуль, не может запомнить ни одной формулы. Вадик — прилежный мальчик, стеснительный, я стараюсь не вызывать его к доске, но скоро экзамен и он его не сдаст, потому что не в состоянии отличить одну фигуру от другой. — Она говорила непривычно эмоционально для себя и закашлялась. — Ладно, давайте ваши цветы», — протянула руку. «А вот теперь я не хочу дарить их вам», — без всякой улыбки и интонации сказала мама и вышла из класса. Почему в результате этого разговора мы с братом не остались в 7-м классе на второй год, до сих пор остается загадкой.

Лирические знакомства

* * *

В двадцать с лишним лет я был влюблен в прекрасную девушку. Она была пианисткой. Мама моя была пианисткой, и меня возбуждала эта женская рифма. Она, эта девушка, была хохотушка. У нее рояль стоял посередине комнаты, и когда бы я ни приходил к ней в гости, она или уже сидела, или тут же садилась за инструмент. Как будто я был профессором, который приходил на дом к своей ученице проверить, достаточно ли хорошо она затвердила урок. Я был парень с блеском в глазах и с фигой в штанах. Я смотрел на нее, она смотрела на меня и гладила и терзала клавиши.

Овладеть ею было невозможно, поскольку она все время была за роялем. Разве что вместе с роялем. Он вальяжно стоял на трех ногах, напоминая рубенсовскую женщину в складках, томящуюся от желания. И я томился и страдал от желания. Я готов был наброситься на нее, на нотную тетрадь, на чертов ящик с вздернутой крышкой, из-под которой скалили зубы скачущие клавиши. А в комнату то и дело заходила ее мама, предлагая котлеты и чай. За дверью тихо и тяжело дышал ее папа. Думаю, он ненавидел меня за то, что я появился в их доме. Как всякий папа всякой дочери. Он любил свою дочь, она музыку и немножко меня. А я любил ее и мечту о девушке, похожей на маму.

Прошло много лет. Прошло много встреч. И вот однажды я встретил девушку, которая не играла на фортепиано и не любила классическую музыку. Ее родители жили далеко за пределами Москвы, а я был уже возраста родителей той моей пианистки, из юности. У нас начался роман. Два года она терзала меня любовью, ревностью, обидами, а я слушал ее и слышал Бетховена. Смотрел на нее влюбленными глазами и видел нотную тетрадь, в которой возвышались и множились нотные знаки, слагая мелодию нашей любви. За два дня до свадьбы она устроила очередной скандал-симфонию в сопровождении битья посуды и некоторых предметов мебели, и я вдруг отчетливо понял, что это не моя музыка, не та, с которой хочу засыпать и просыпаться…

Впрочем, это другая история и другое стихотворение.

Были с Вадиком сегодня в гостях у Басинии в квартире на 15-м этаже с видом на пол-Москвы и с роялем в центре гостиной. Она замужем, счастлива. Мы дружим много лет. Поужинали. Кто-то что-то сыграл. Кто-то спел. Я прочитал стихотворение, которое случилось у меня по случаю неслучившегося романа.

Один друг Баси, не знаю его имени, говорит мне: «Да нет, это все херня какая-то». Я удивился, так откровенно в лицо меня еще не критиковали. Я: «Не понял». Он: «Вот ты заказываешь там салат в ресторане…» Я: «Да. И что?» Он: «Где ты видел, чтобы салат из крабов стоил 800 рублей?»

* * *

На «Кинотавре» за день до отъезда познакомился с девушкой. «Катя». — «Игорь». — «Очень приятно». — «Очень». Учится в университете, мечтает стать то ли актрисой, то ли продюсером, то ли еще кем-то. На следующий день церемония закрытия фестиваля. Потом вечеринка, радость, разочарование, все, как всегда. Мне надо ехать в аэропорт, вылет в два часа ночи. Прощаемся, я говорю: «Всем пока. Ну, до свидания, Катя». И она мне по-доброму так, восхитительно-нежно говорит: «Ну, все уже, Игорь, звездуйте в Москву!» В самолете весь полет с удовольствием исследую форму ее элегантного предложения.

* * *

Почему-то в местах, куда приходишь с одной лишь целью — утолить голод, как правило, вспыхивает аппетит другого рода. Эта история случилась со мной в «Кофемании». Находится это кафе рядом с Консерваторией, что безусловно возвышает и даже отчасти наполняет музыкальным звучанием все, происходящее в нем.

* * *

Лето. Поздний вечер. Еду через Патрики домой. На улице толпы людей. Увидел знакомых. Открыл окно: «Привет-привет». Три девушки подлетели к машине:

— Ой! Это вы?

Ох, ах. Разговор ни о чем.

— Куда едете?

— Домой.

— А поехали с нами на Рочдельскую в «Квартиру»?

— А поехали.

В машине знакомимся. Одна — дизайнер. Другая — менеджер в банке. Третья — сестра одной из них, кого, не помню. Может, и не сестра. Выпиваем, танцуем. В ночи выходим на улицу. Обмениваемся с дизайнером Юлей телефонными номерами. Разъезжаемся в разные стороны. По дороге набираю ее номер, тишина. Через какое-то время звонит ее подруга и говорит: «Игорь, Юля забыла свой телефон на Рочдельской, но она уже никакая. Можешь помочь найти его?» Я пытаюсь дозвониться в «Квартиру». Занято. Звоню всем, кто может знать кого-нибудь из этого клуба. Никто не берет трубку. Так проходит полночи. Наступает утро. Дизайнер Юля перезванивает мне: «Извини, пожалуйста, оказывается, все это время телефон лежал у меня в прихожей, на полке».

* * *

Сочи. Первая неделя. Всю ночь у моря выпивали, пели песни, читали стихи. С моря дул холодный ветер. Я чувствовал, что заболеваю. Так и случилось. Утром улетел в Москву с температурой 38,5.

* * *

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Чем занимаетесь?

— Работаю в инвестиционном банке.

— Да что вы? Какая удача! А я как раз озабочен тем, куда инвестировать все, что у меня имеется.

— А что имеется?

— Все сейчас перед вами.

Слово за слово. Пара встреч. Еду с МХАТом на гастроли в Питер. Вдруг звонок: «Представляешь, я тоже в Питере».

* * *

Женщина сначала выносит тебе мозг, а потом, когда ты уже потерял способность соображать, искренне удивляется, почему ты ее не понимаешь.

* * *

Меня пригласили стать членом жюри фестиваля «Кинотавр». В 2018-м компания подобралась замечательная. За восемь дней мы очень сдружились и, вернувшись в Москву, создали группу в вотсап: переписывались, делились фото. Однажды оператор Леван Капанадзе пишет: «А давайте снимем кино!» И присылает в нашу группу, где есть режиссер, оператор, продюсер, композитор, актер и актриса, следующий сценарий: «Снимаем в Альпах, где в пещере живет людоед — его играет Верник. Археолог Оксана, ее играет Акиньшина, ищет золото по карте, что осталась ей от деда. Людоед съедает всех из экспедиции, а в Оксану влюбляется и прекращает есть людей. Любовь к ней возвращает ему любовь к людям. Но когда она привозит людоеда в город, у него случается монолог, он говорит, что люди сами людоеды, только, в отличие от нас, едят не плоть, а дух. И с этими словами съедает работника ЖКХ и прячется в камине, ну или в люке под землей». Все пишут: «Срочно давайте запускаться со съемками». «Я против Альп. Можно меня в тепло поместить?» — требует Оксана. Попогребский пишет: «Нужен срочно сценарий». Игорь Вдовин: «Работаю над саундтреком». Евгений Гиндилис: «Ищу финансирование». Стас Тыркин: «Начинаю пиар». Я пишу это:

Дневники

Юношеские заметки

1979

11 октября

Начинаю свои записки. Черт возьми! Пришла мысль начать дневник. Хватит ли меня? Во всяком случае, сейчас горю. Общеизвестно, что у всех «великих» были свои дневники. К таковым себя не причисляю (мне всего 15 лет). Хотя Моцарт в это время уже был великим, Пушкин тоже. А я — простой человек, с простой психологией, которую эти страницы должны выдержать. Итак, уже десять минут как 11 октября. Сижу за своим столом. Вадик пошел в ванную мыться. Сегодня наш день рождения. Пишу поздравление брату, но пока получилось написать только о себе.

Скажу Вадику, что это о нем…

Сколько же всего случилось в этой комнате. Синие, подвыцветшие, не очень плотные шторы закрыты. Рядом с моим столом — точно такой же стол Вадика. Но на нем все аккуратно: ручки в пенале, лежит альбом, в который Вадик вклеивает вырезки из «Театральной жизни», из программок спектаклей, из журнала «Советский экран». Уже не знаю, какой это его альбом по счету. Дальше книжные полки, которые перекочевали к нам из родительской спальни. Особенно выделяются свежими обложками, полученные на днях в обмен на макулатуру «Три мушкетера» и «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя» А. Дюма.

Вдоль стены — моя кровать. Уже выдвинута в ногах часть, в которую вставлены две подушки, ее удлиняющие. Головой к ней вдоль другой стены — кровать Вадика, такая же точно. На синих, как мама их называет, «шаляпинских обоях» плакат с Ириной Скобцевой. Над моей кроватью афиша. С Кириллом Козаковым дурачились, и он сделал несколько моих фотографий с гитарой и надпись: «Игорь и Ко приглашают на концерт, который состоится там, где пожелает любезный зритель». Вот и вся комната. Нам сегодня исполняется по 16 лет.

Хотел написать ему большое стихотворение, но глаза слипаются. Завтра первый урок — химия. Домашнее задание даже не пробовал сделать. Вообще ничего не понимаю. Алгебру не понимаю, геометрию, физику. Учительницы во время урока переходят на какой-то неведомый мне язык. Не понимаю ни слова. Но все претензии — к родителям. Родители, что-то вы не доработали, когда нас с братом зачинали. Не с ним, с Вадиком все в порядке! А со мной.

26 октября

Утром во время второго урока открылась дверь в классе, где шел урок математики, и вошла Бэла, сестра папы, со словами: «Я на минутку, Раиса Сергеевна. Как Игорь себя ведет?» — «Безобразно», — ответила та.

Я сидел за третьей партой рядом с Таней Долматовой. Бэла подошла ко мне и ударила по щеке: «Снимай часы». Я снял часы с руки, она выхватила их: «Мерзавец!» И вышла из класса. Стыдно и смешно. Она подарила мне эти часы на день рождения со словами: «Будь человеком и живи 120 лет».

15 ноября

Днем приходила Бэла и сказала, что задыхается здесь, в нашей с Вадиком комнате, и надо сделать маленькую форточку. Я ей говорю: «Открой окно». А она: «Я не могу слышать этот шум с проспекта Мира». — «Тогда терпи». Бэла сказала, что уходит.

Меня ждал суп, а она говорила и говорила. «Бэла, каждое твое слово — это тепло, уходящее из моего супа».

16 ноября

Бэлочка, дорогая моя, сегодня вечером ближе к полуночи я надвинул шляпу с узкими бортами на глаза, пересек проспект Мира и залез на фонарь, который давно уже облюбовал из своего окна. Сорвав с соседнего дерева ветку, я стал стегать ею железный столб, представляя себя наездником. Краем глаза я заметил, что подо мной на тротуаре образовалась темная толпа. Потом увидел, что по ноге фонаря ползет какой-то человек в фуражке, с погонами и отчаянно свистит в свисток. Далее, после короткой борьбы, я почувствовал, что выбит из седла и падаю вниз. Больше ничего не помню. Сейчас сижу за железной решеткой. Мне дали 15 суток за хулиганство со словами: «Фонари не лошади, а мостовые не место для скачек». Что ж, теперь я согласен с этим. Но тогда разве мог я соображать что-либо, когда в голове моей пульсировала одна мысль — завтра день рождения Бэлы! Кстати, три восклицательных знака не вылетели и до сих пор сидят у меня в голове.

23 ноября

Встретился с Наташей после недельной разлуки. Она пришла сказать, что пора ехать домой, но провожать ее не надо. Села в вагон метро и уехала. Сижу теперь в комнате и маюсь.

24 ноября

Сегодня был в театре, смотрел спектакль Анатолия Васильева «Взрослая дочь молодого человека». Я в восторге. Хочу быть писателем, режиссером, актером. Не просто хочу, а не могу без этого.

Написал песню. Сижу на кухне. Все давно спят. На гитаре поэтому играл тихо-тихо. Сквозь матовое стекло в двери видел, как мама подошла, постояла немного и ушла в спальню…

25 ноября

Вечером сел за фортепиано, решил вспомнить то, что играл на экзамене в восьмом классе, «Лунную сонату» Бетховена. Вадика все хвалят, он прилежный. Он усидчивый, я не усидчивый. А в восьмой класс (про который говорят «для особо одаренных» или для тех, кто хочет продолжать музыкальную карьеру) почему-то меня взяли, а не Вадика. Надо, конечно, почаще садиться за инструмент, а то забываю тебя, старый приятель, изменяю тебе с гитарой.

Однажды к нам в музыкальную школу № 1 им. С. Прокофьева, где преподает мама, приезжал Святослав Рихтер. Невозможно было оторваться от его рук. Я смотрел на его пальцы. Он играл мощно, стремительно и вместе с тем как-то необычайно легко. Рядом сидели Вадик, мама, все педагоги музыкальной школы, а как будто в зале сидел один человек. Мы все были совершенно ошеломлены. Наверно, вот такие впечатления формируют человека. Чайковский говорил: «Вдохновение — это такая гостья, которая не любит посещать ленивых». Я думаю, он говорил о внутренней дисциплине. О том, что композитор каждый день должен брать в руки нотную бумагу, перо и писать, не дожидаясь вдохновения. Вот сижу, жду, когда придет мое вдохновение. Не приходит.

17 декабря

Суббота. Сегодня днем папа сказал, что будем смотреть видеопленки, которые он снимал летом в Паланге. Уже вечер. Наконец, папа кричит очень торжественно и взволновано: «Идите сюда! Анечка, закрой, пожалуйста, шторы». Затем вешает на карниз маленький экран: «Прошу всех садиться». Я, Вадик, мама и Слава садимся на диван. На столе куча пленок, папа нанизывает на проектор одну бобину, другую, затем протягивает пленку между ними, выключает свет и включает проектор. На белом экране появляются черные полоски, извиваются, двигаются вниз, наконец, появляется мама в цветном брючном костюме с зонтиком. Она идет на камеру и посылает воздушные поцелуи. Внезапно пленка обрывается. Папа говорит: «Одну секундочку!» Включает свет, макает кисточку в клей, склеивает оборванные концы пленки и вставляет ее обратно. «Пожалуйста, выключите свет», — вдохновенно говорит он. И вот уже папа с мамой бегут по пляжу, взявшись за руки, вбегают в море, хохочут, папа целует маму. Они в резиновых шапочках. Пленка рвется. «Да что такое?» — говорит папа. Вновь зажигает свет, склеивает пленку, вновь вставляет в проектор. Такой вот киновечер.

27 мая

Закончили 9-й класс. Что делать три месяца — непонятно. Вернее, все известно. На выходные папа снимет зеленый чехол с красной «копейки», прикрутит зеркала бокового вида и щетки на лобовое стекло, которые лежат в квартире, пока всю неделю «Жигули» скучают во дворе. Папа вкрутит прозрачный, с пчелой, набалдашник на рычаг коробки передач, зальет бензин из двух канистр, хранящихся на балконе (одна на 10 литров, другая на пять). В квартире уже неделю дикий бедлам, мама собирает по вечерам вещи для переезда в Салтыковку на дачу. Пакует. Заворачивает в простыни. Складывает в чемоданы. Всюду пакеты с посудой и вещами. Мы с Вадиком сказали, что хотим в августе поехать в Адлер. На что родители ответили: «Для этого нужно что-то сделать». Дима Муханов рассказал на днях, что устроился работать на лето в булочную. Я сегодня пошел в магазин, где обычно покупаем хлеб и сахар, и договорился, что месяц буду работать там по 6 часов в день. Больше нельзя, так как несовершеннолетний. Надо будет разгружать машины, принимать лотки с хлебом и булками, коробки с печеньем и конфетами, короче, всю кондитерку. Сказали, что заплатят половину взрослого оклада, 45 рублей. Еще сказали, что хлеб можно будет брать домой, а иногда булки и даже конфеты. «Пошли, посмотришь, где, что и как. И кстати, машина пришла, поможешь грузчикам», — сказала заведующая. Я в чем был (халат не предложили) принимал лотки. Их подавали из грузовика, а я вместе с другим рабочим нес их в помещение для хранения кондитерских изделий. Там угрюмая, выпившая тетя Галя, женщина без каких бы то ни было признаков возраста, в синем халате с нарукавниками и в резиновых сапогах, показывала, что куда ставить. «Я кому тебе сказала, сюда неси», — повторяла она. Так что я здесь еще и русский язык подучу!

5 июня

Были с родителями в Большом театре. Маме в музыкальной школе выдали четыре билета на «Спящую красавицу». Я, наверное, очень люблю балет, и «Чайковский», но он конечно, гений, но в первом действии перед антрактом уснул. В антракте в буфете папа купил всем по бутерброду с красной икрой и по конфете «Белочка». А в прошлом году мы ходили на «Лебединое озеро» и в антракте ели эклеры. Помню, стоял у оркестровой ямы и смотрел, как музыканты настраивают инструменты. Потом сел рядом с Вадиком, вышел дирижер, махнул палочкой и шевелюрой, заиграли скрипки и как будто Петр Ильич присел рядом. Потом на сцену вышла Плисецкая и все остальное потеряло смысл. Она гениальна. Рядом танцевали другие балерины, двигались в такт музыке, делали какие-то па, но их словно не было.

1980

18 апреля

Родители никогда ничего от нас не скрывают. На семейных советах, в которых мы с Вадиком и Славой принимаем активное участие, обсуждается все. Наш с Вадиком голос учитывается не всегда, но, по мере взросления, становится все более громким.

Иногда мы становимся свидетелями того, как родители в очередной раз решают, как дотянуть до зарплаты. Это при том, что папа — главный режиссер Литдрамвещания Всесоюзного радио, а мама совмещает три ставки: концертмейстера, педагога в музыкальной школе и преподавателя в детском саду.

Вчера на таком совете мама сказала, что в прошлом месяце вернули деньги в кассу взаимопомощи и уже надо брать опять.

Мама, конечно, дипломат высочайшего уровня. Так гениально выстраивать отношения в семье может только она. Если папа говорит по телефону, мама рядом, с ручкой и бумагой в руке. Она слушает беседу и корректирует разговор. Стремительно пишет свои замечания, показывает папе, тот кивает головой, а мама уже пишет следующую мысль. И так довольно часто. Папа говорит в гостиной по красному телефону с белым диском. Иногда мама участвует в беседе негласно, из спальни. Там голубой телефон, тоже с белым диском. После окончания разговора мама приходит к папе и дает оценку услышанному. И его это не смущает. Это правило их жизни. Все вместе.

В доме всегда уют. Мама потрясающе готовит борщ, жаркое и гречку. На этом ее кулинарные способности и фантазия исчерпываются. Это скучное для нее занятие, она создана для высокого искусства. А папа — гениальный муж. Может, он и догадывается, что в других семьях в кулинарный репертуар входят еще какие-то блюда, и, может быть, даже их много, но каждый раз, как в первый, он с восторгом хвалит мамин борщ и жаркое в горшочках.

22 апреля

Без стеснения папа с мамой используют детский труд. Особенно в очередях. Силы распределяются следующим образом: в одну папа ставит меня, в другую — Вадика, а в третью встает сам. Единственное развлечение, пока в одиночестве стою, упираясь в чей-то угрюмый затылок, — это «охота за мелочью». Я говорю тому, кто стоит за мной, что отойду на минутку, и иду туда, где еще одна бесконечная очередь в кассу. Как-то папа, расплачиваясь, уронил монету, я нагнулся ее поднять и под кабиной кассы в узком темном пространстве увидел несколько монет. Подобрал их, папе отдал его 5 копеек, а остальные — это был мой улов, оставил себе. И теперь каждый раз, когда мы в магазине, я подхожу к кассе, роняю заготовленную заранее копейку и проверяю свой «тайник». Если повезет и уборщица, которая тоже «караулит мелочь», еще не успела вымести ее из-под кабинки с кассиром, то из магазина я ухожу не с пустыми руками. Папа тратит, я «зарабатываю».

25 апреля

10-й класс. Это ужасно. Скоро конец беззаботным веселым дням, прекрасной школьной компании. А главное — конец той неведомой нити, которая последние год-полтора связывала нас всех, роднила.

Жизнь, конечно, манит. Просторы, конечно, огромные. И в шестнадцать лет юношеское сердце преобладает над уже не младенческим рассудком. Но хочется все попробовать, надкусить каждую вишенку и выплюнуть косточки.

Школа останется в памяти, как милый, старый, добрый приятель, которому нес свои «трагедии», свои страсти. Останется школа с повседневностью, с первой любовью и разрывом, с лучшим другом, ссорами и обидами, юмором, теплотой, наивностью, чудачеством… Как знать, будет ли у меня еще такое? Но пока что впереди месяц экзаменов, а потом: мечта, цель, смысл — театр!

Но хватит. Слишком много лирики, пора продолжать соблюдать хронологию. 25 апреля — еще один день из дневника Верника Игоря; года рождения 1963-го, ученика 10-го класса «А» 287-й школы.

День был такой же, как и многие предыдущие. После первого урока сразу в 38-ю комнату на «Петровку 38», названную так в честь нашего классного руководителя Петровой Евгении Васильевны. Миг — и включен проигрыватель, миг — и звучит музыка, миг — и я танцую. Среди своих. На другой перемене встретился с восьмиклассницами: три симпатичные девочки, они часто прячут мой портфель. Однажды мне принесли его, вынув из унитаза. Остроумно. Сегодня он был нанизан на вешалку. Думаю, в школе сейчас трудно найти человека (с 8-го по 10-й класс), который бы не знал имени моего и фамилии. Иногда это приятно, когда какая-нибудь девочка, спускаясь с лестницы, крикнет: «Пока, Игорек!» А иной раз скучно, хочется свежего, нового. Вообще, я в себе замечаю такое свойство — мне нужно чем-то или кем-то поражаться. Иначе жизнь теряет смысл и интерес. А через определенный срок хочется уйти в себя, стать мрачным, чтобы затем с еще большей силой почувствовать прелесть неизведанного.

На уроке математики после 20 замечаний я, наконец, смолк. На химии минут пять искал портфель. На литературе юморил. Домой мы возвращались с Вадиком, провожаемые на некотором от нас расстоянии восьмиклашками. Лейла, кажется, влюблена в меня. Я на одном из танцевальных вечеров увлекся ею. И это дало ей повод, вероятно, думать о чем-то большем. Если так, то мне очень жаль.

26 апреля

Встал чуть позже обычного. Воскресенье. Очень душно. Завтра третий тур в ГИТИСе. Самое серьезное испытание за все время. А у меня дурацкий настрой, что провалюсь. А если нет — победа. Сделаю для этого все, но настроение до обидного не то. Тем более, что в ГИТИС пойду после того, как в школе будем писать 6-часовую работу по литературе.

27 апреля

Как и следовало ожидать, после 6 часов, пока писал сочинение на тему «Как вы понимаете смысл названия комедии А. Грибоедова „Горе от ума“» дико болела голова, чувствовал себя бесформенной лепешкой.

Жара. Четыре часа дня. ГИТИС шумит. Слушает Владимир Андреев, он набирает курс. Иду в третьей десятке. Едва переступил порог аудитории — забилось страшно сердце, во рту пересохло, руки холодные. Ребята, которые наблюдали в окно, говорили потом, что я изменился в лице, так волновался. «Верник Игорь Эмильевич, пожалуйста». Выхожу. «С чего начнете?» «Евгений Евтушенко „Картинка детства“», — говорю. Начинаю читать — и с каждым словом рот все более отказывается подчиняться. Немеют десны, губы как каменные, не двигаются. Караул! Во рту пустыня, мой язык — кактус. Под конец фразы стиха, мне кажется, буквально сливались в один неразборчивый звук. Наконец, последнее слово. Мне предлагают воды. И я скачущей походкой (так я хожу, когда очень волнуюсь или хочу выглядеть выше) подхожу к графину и пью. Возвращаюсь — и я уже другой человек.

Читаю кусок прозы — «Дуэль» Пушкина и Кюхельбекера. Смеются. Читаю басню. Смеются. В общем, я допущен к предконкурсной консультации. Вот так, еще один шаг вперед.

28 апреля

Немного о братской любви. Я заметил, что Вадик, когда чего-то очень хочет, но знает, что если это получит, то, значит, не получу я, смущенно улыбается и молчит. Он вроде и не настаивает, но и не говорит: «Возьми себе». В Москву приехал «Бони М», и нам достали один билет. Я сказал Вадику: «Иди ты». У него на лице появилась смущенная улыбка. Он ужасно обрадовался. Хотя ему было неудобно передо мной. Вадик вернулся счастливый, раскрасневшийся, и сказал, что весь концерт ужасно переживал из-за того, что я не мог получить такого же удовольствия. При этом я смотрел на него, видел восторг и не видел следов переживания. Еще Вадик рассказал, что в какой-то момент рядом с ним люди начали вставать со своих мест и танцевать. «И я, Игорь, когда они запели One way ticket,^[2] тоже встал и танцевал!» — говорит с восторгом мой застенчивый, расстроенный за меня брат.

Вадик пошел на концерт в светло-бежевом батнике, который папа привез из Венгрии, и в коричневом костюме производства Польши (нам купили два одинаковых в «Детском мире», в отделе для юношей и девушек). А еще был в темно-коричневых остроносых туфлях, ужасно модных. Мы их купили в «Доме обуви» на проспекте Мира. Папе позвонила знакомая продавщица и сказала, что утром будут продавать румынские туфли, но очередь надо занимать уже сейчас. Мы с Вадиком побежали к магазину, было часов 8 вечера, и там уже стояло человек сто. Зима. Ночью стало намного холоднее. Мы достояли до утра, меняя друг друга. Попеременно бегали домой погреться, выпить горячего чая. Мама оставила на столе большую трехлитровую банку варенья из черной смородины. Каждое лето родители в августе покупают черную смородину, моют ее, потом раскладывают на простыне на столе, чтобы она просохла. Потом в тазу перетирают с сахаром. Когда папа и мама уже теряют сознание от монотонности происходящего (деревянной скалкой нужно толочь ягоды и сахар до тех пор, пока они не растворятся друг в друге), родители зовут нас с Вадиком. Ненавижу это занятие. Мама говорит: это витамины на весь год. А вот сейчас это варенье очень кстати. Я быстро съедал две-три ложки, надевал теплые носки. Ноги ледяные. В квартире уютно, тепло. За окном ночь. На крыше дома напротив лежит снег. Черные окна. Все спят. Так неохота на улицу! Но надо идти, там Вадик. И там «наши» туфли. Только бы не раскупили 42-й размер! Мы вошли в магазин около 10 утра. По такому «счастливому» случаю родители разрешили нам не идти в школу. Я не поверил своим глазам, когда увидел эти ботинки. Я видел такие в немецком журнале, кажется, Burda, который принесла недавно в школу Ирка Мягкова. Девчонки собрались на перемене и смотрели напечатанные в нем выкройки плиссированных юбок. Счастье все-таки есть, потому что есть наш размер! Мы купили четыре пары. Когда еще так повезет!

29 апреля

Шел из школы, солнце греет, снег тает, течет ручьями. Перед домом огромная лужа, еще чуть-чуть и лягушки заведутся.

30 апреля

Сегодня в школе танцевальный вечер. Попросил у мамы нейлоновый цветной батник. Уже пару раз она давала его мне. Он пахнет ее духами, но никто не поймет, что это не моя рубашка и что она женская. Я надеваю ее под школьный пиджак, так не видно вытачек. Майя, дочь бабушки Эсфири, привезла эту кофту в подарок маме из Италии. Ну почему у нас такие вещи не продаются? Я думал об этом, когда Марик, брат Майи, отдал мне свои сапоги на каблуках с узким носом и короткое темно-синее полупальто на пуговицах в два ряда. Почему он назвал эти вещи старыми? Они же как новые. Я хочу их носить все время, но надеваю только в особых случаях. Сегодня надену.

Написал эти стишки вчера на уроке физики, а вечером набросал мелодию на гитаре. Сегодня спою ребятам.

1981

30 января

Завтра у Славы и Юли свадьба. Мне кажется, он счастлив, и она действительно любит его. Надо поговорить с Вадиком, в чем пойдем на свадьбу.

5 февраля

В 21.00 закончилась репетиция во МХАТе спектакля «Так победим!». Я набрал себе столько персонажей в массовке, что еле успеваю переодеться. Бежать надо на третий этаж, там переодеваются студенты. Днем в перерыве свалился там на бушлаты и шинели, уснул. Встал как новенький. Ефремов с Сан Санычем Калягиным репетировали финальный монолог: «Не сворачивать, не сворачивать, так победим!» В одном месте Калягин «споткнулся», я хотел подсказать, знаю уже этот монолог наизусть, но остановил себя. Куда меня все время несет?

После репетиции поехал в Софрино. Это, конечно, сумасшедшее место. У меня наступила бешеная пора — влюбляюсь, увлекаюсь. Нравилась Ира… изящная, умненькая, но чего-то не хватало. В 11 вечера был там, танцевали сначала в баре, потом пошли в номер, там выпили. Потом пошли в другой, танцевали, затем в третий — там пели. Я взял гитару и зашел в 319-й номер, и там была Мила. Долго говорили, пели, было часов 5 ночи. Я вышел, потом вышла она. Я ее обнял. Она учится на 5-м курсе в мединституте, ей 22 года. Мне 17.

Чего только мы не говорили друг другу! Она сказала, что не узнает себя. Как прекрасно стоять у окна в холле на третьем этаже, не замечать шаркающую уборщицу, храпящего на диване товарища и глядеть друг другу в глаза. Потом пошли ко мне в номер, я устал страшно. Она раздела меня, уложила в постель, принесла второе одеяло, накрыла им, сама села рядом. Я засыпал и просыпался, а она сидела и нежно меня гладила, потом легла ко мне. Через полчаса постучалась дежурная, которую я попросил разбудить меня — надо было ехать на репетицию к 10 утра. Мила дала свой телефон. Я говорю: «Боюсь, не запомню». — «Если захочешь, запомнишь».

Она ушла, а я все твердил про себя ее номер: 339–59–81. Хочу ее видеть, но все время приходит мысль — а что потом? Лучше не думать об этом. Но в подсознании, как два стража, стоят воспоминания о прежней любви.

6 февраля

Вадик сегодня признался мне, что влюбился в Таню Чистову. И я вижу, что он ей нравится. Ночью Таня пришла к нам в номер. Его кровать с одной стороны комнаты. Моя — с другой. Я отвернулся к стене, попытался уснуть и не смог. Они лежали обнявшись и, кажется, спали.

7 февраля

Я скучаю. Скучаю по сумасшедшей, нежной, отчаянной атмосфере Софрино. Сколько уже всего связано с этим местом. Пионерский лагерь. Студенческие каникулы. Дружба с Кириллом. Признания в любви. Поездки на лыжах. Прогулки днем, ночью. Ужин в столовой. Гитара и песни до утра. Танцы в баре. Обиды. Выпивание в номере. Мила. Рита. Шкура. «Адидас». Влад Листьев и Саша Любимов. Вася Стрельников. Борецкий. Бася. Томушкина. Сестры Поповы.

13 июля

После окончания второго курса мы с концертной программой поехали в свои первые гастроли. Автобус, как в пропасть, летел в Зарайск. Полшестого утра, когда уже за окном рассвело, красный «Икарус» остановился у желтого здания гостиницы. Разминаясь, заправляясь и расправляя припухшие лица, двенадцать человек вышли из автобуса, кивая водителю с благодарностью. Разбуженная и от того раздраженная консьержка долго кричала: «Мест нет, гостиница одна». Когда поняла, что мы коллектив из Москвы, засуетилась, забегала со словами: «Сейчас, сейчас, только дождемся 8 утра». Мы разложили чемоданы и сумки в тесном фойе, вышли на улицу. Нам предстояло прожить в этом маленьком городе двадцать дней и дать двадцать концертов в близлежащих совхозах. Будем играть отрывки из пьес, читать стихи, петь песни, я цыганскую…

17 июля

Зарайск продолжает баловать лапшой, рисом, мухами, пивом в кафе «Осетр», и осетром, которого нет. Умиленными доярками, грудными детьми (это основная часть зрителей), сценой, приспособленной для чего угодно, только не для выступлений. И триумфами по окончании концерта, когда вдохновленная молодежь, преимущественно парни, собираются у выхода с сомнительной целью. Но драк пока не было. Продолжает баловать солнце. Наблюдаются случаи покраснения и облезания. Участились приступы воспоминаний: как выглядят блины, кусок мяса, чистая простыня, горячая вода, молоденькая картошечка с помидорчиком. Все это вызывает тоску в желудке, особенно при взгляде на витрины магазинов с брынзой, усеянной мухами.