ГЛАВА 5. НА ИСХОДЕ ТЕРПЕНИЯ
“Я тяну полосу тяжелую и давно отвык от всякого участия”, — писал Лесков И. С. Аксакову [649].
И действительно, начавшаяся с писаревского приговора и год от года становившаяся злее, полоса была ужасна.
Довольно перелистать его письма семидесятых годов, чтобы представить себе муки, испытывавшиеся им больше шестнадцати лет, в самую силу сил, когда было что сказать, а приходилось молчать “с платком во рту”, “завивая махры в парикмахерской у монаха”. Вычеркнута была половина лет, отданных литературе.
Доходя до исступления, он пересыпает свои письма к доброжелательствовавшему ему Щебальскому прямыми воплями:
“Где тут взять бодрости и энергии? В литературе за мной признают силу и с каким-то сладострастием ее убивают, если уже не убили…
Талантливый Усов получает 7 т[ысяч]; даровитый Милюков 4 т/ысячи/; честный Маркович 5 т[ысяч] у Баймакова, и газета все падает, и читать в ней нечего; а у меня работы нет…” [650].
“Что делать? Не спросите ли: почему я сам об этом не говорю? Почему? — потому, что мне уже срама не имут отказывать, и я не могу ничего сказать без проклятого предубеждения, что из этого ничего не выйдет. Я как столб, на который уже и люди и собаки мочатся” [651].
Под знаком такой же неодолимости незадач идет и дальше. Угнетают не только нравственные угрызения, но и материальные затруднения, однако далеко не такие крайние, какими они рисовались письмами, особенно к Щебальскому.
Несомненно, никогда не угрожало самоубийство человеку такого жизнелюбия, каким был исполнен Лесков. В такой же мере неправдоподобны были и опасения возможного чуть не подлинного сумасшествия по намекам заграничных писем его к Матавкину о “черной меланхолии”. Во всем этом говорила обычная, и очень многим свойственная, наклонность к преувеличениям в целях вызвать к себе, в сущности бесплодные, соболезнования. Давно им самим отмеченное в некоторых характерах стремление к пересолу.
Сошлюсь хотя бы на запись И. А. Шляпкина, сделанную в январе 1875 года:
“Познакомился с Лесковым… Смотрел библиотеку: около тысячи томов. Много запрещенных, полученных с разрешения М. Н. Лонгинова (главноуправляющий по делам печати). Есть и старопечатные: “Небо новое”, “Ключ разумения”, “Требник Петра Могилы” (120 р[ублей] заплатил). Большое собрание справочных книг и словарей. Уютный кабинет с темно-красными обоями увешан картинами, бюст Сенеки, множество безделок, высокие гнутые стулья. Просил достать Гоголя: “Размышления о божественной литургии”… хвастался 450 р[ублями] золотыми в копилке…” [652]
Бюджет семьи имел основу в аренде с материнской киевской недвижимости в сумме 3 тысяч рублей в год. Тогда это было не плохо. Отец получал тысячу рублей жалования и, как бы там ни было, не меньше, если не больше, прирабатывал литературою.
“Великосветский раскол”, например, прошедший в 1876 году сперва по 20 рублей за лист в журнале и выдержавший сряду в один год два отдельных издания, должен был дать свыше тысячи рублей. А ведь кроме него тогда же появились: “На краю света”, “Три добрых дела”, “Железная воля”. Шла и статейная мелочь.
Обычно бюджет петербургской интеллигентной семьи считался здоровым, если квартира обходилась не выше одной пятой его части. Так у нас и выходило, так как квартира стоила тысячу рублей.
Но нужно ли говорить, что писатель такой силы, как Лесков, вправе был иметь широкий рабочий размах, а не оказываться осужденным сотрудничать где случится, лишь бы хоть что-нибудь под его именем появлялось в печати, чтобы хотя как-нибудь подтверждалось, что он не вконец выброшен из литературы.
Суворин однажды грубовато укорил Лескова в том, что тот когда-то сотрудничал в духовных журналах.
За живое задетый Лесков взволнованно отвечал:
“Замечания ваши о моих силах и ошибках во многом очень справедливы и метки. Одно забываете, что лучшие годы мне негде было заработать хлеба… Вы это упускаете… Что только со мною делали!.. В самую силу сил моих я “завивал в парикмахерской у монаха” статейки для “Провославного обозрения” и получал по 30 р[ублей], изнывая в нуждательстве и безработице, когда силы рвались наружу… “Надо было продолжать”, — пишете вы. Спрошу: “где и у кого?” Надо было не сделаться подлецом и тунеядцем, и я об этом только и заботился, “завивая махры в парикмахерской у монаха”… Что попало — я все работал и ни у кого ничего не сволок и не зажилил. Вот и все. Не укоряйте меня в том, что я работал. Это страшная драма! Я работал, что брали, а не что я хотел работать. От этого воспоминания кровь кипит в жилах. Героем быть трудно, когда голод и холод терзают, а я еще был не один.
Я предпочел меньшее: остаться честным человеком, и меня никто не может уличить в бесчестном поступке” [653].
А “завивать” что попало, кроме “Православного обозрения”, приходилось и в “Страннике” и в “Церковно-общественном вестнике”. Писать, что примут, за нищенский гонорар в 20–30 рублей за лист.
Автор таких художественных произведений, как “Соборяне”, “Запечатленный ангел”, “Очарованный странник”, был осужден писать “Чужеверие петербургских дам”, “Педагогическое юродство”, “Патриаршие повадки”, “Священники, врачи и казнохранители”, “О погребении дамы под алтарем” и тому подобные статейки и заметки [654].
Хотелось писать задуманного еще за границей “Еретика Форносова”, но печатать его было негде.
Разве не “страшная драма”!
Надо прибавить, что она же привела Лескова к четырехлетнему сотрудничеству в “Гражданине” Мещерского, где, кроме статей, близких к проходившим в духовных изданиях, печатались такие вещи, как “На краю света”, “Пигмей” [655], “Некрещеный поп”.
Безработица, дошедшая в 1874 и 1875 годах до публикации всего полудюжины статей и трех беллетристических произведений, мало смягчается и в следующие два года. Писатель изнемогает в ней.
Дело доходит до перевода с польского романа Крашевского “Фаворитки короля Августа II”, изданного в 1877 году в бесплатную премию к дамскому журналу “Новый русский базар”.
Случается, что незадачи в одном сменяются счастьем в другом.
Так показалось и моему отцу, когда он встретил мою мать. Вышло иначе.
Л. Н. Толстой через два дня после женитьбы, 25 сентября 1862 года, записал в дневник: “Не она”. Верный своему credo: “кто с кем сошелся — тот с тем и живи” [656], правилу, в соблюдении которого он видел борьбу с соблазнами, ведущими к разврату, — сам он стоически принимает жизненный факт, исключает какие-либо поправочные искания другой, новой “ее”.
“Вместить” это по силам не каждому.
Моя мать оказалась не тою женщиной, с которой мог быть счастлив мой отец.
С какой именно он мог быть счастлив — осталось неразрешенным.
Она обладала натурой во многом очень противоположной отцовской.
Крайности соприкасаются, то есть будто бы счастливо восполняют друг друга, едва ли безошибочно говорят французы.
Она выдерживала жизненные испытания, не ища праздного сочувствия, не допуская никого в свой внутренний мир, не раскрываясь в своих невзгодах и огорчениях. Но об этом уже говорено выше.
Сам мой отец, уже много позднее, говоря о ней, многозначительно читал некрасовский стих:
В беде не сробеет, спасет…
С такою же убежденностью относил он к ней и строки особо чтимого им поэта, посвященные украинке же, М. А. Щербатовой:
От дерзкого взора
В ней страсти не вспыхнут пожаром,
Полюбит не скоро,
Зато не разлюбит уж даром.
Это в устах Лескова являлось высшим признанием.
Но совершенство не удел смертных. По всей вероятности, могла быть обойдена некоторыми достоинствами или талантами и она.
Отец, когда я уже подрос, не раз говорил: “У нее нет фантазии. Это ужасно — человек без фантазии! Он не представляет себе, какое впечатление производят его поступки, слова, что он заставляет ими переживать других! Не рисует картин и потому сам не впечатляется! Это страшно!!!”
Было ли это вполне так в отношении моей матери? Не думаю. “Фантазироватости” в ней действительно не было. Это порождало резкие разномыслия и большие “при”.
Рядом невольно хочется пожалеть, что только на исходе лет своих Лесков с горечью признал, что всю жизнь излишне сурово судил “других людей вместо того, чтобы себя смотреть строже” [657]. Но ведь и это покаяние приносилось Толстому, а не “простой чади”.
О мягкости нрава н обычая Лескова и благоприятности их для сбережения семейного счастья говорить не приходится.
На чем же могла держаться семья?
На инерции прожитых лет, на свычке? Но не со всем можно свыкнуться. На ничего не обещающих отсрочках открытого признания?
Со страхом вспоминая первую неудачу, полный надежд на второй опыт, он прочувствованно писал в 1866 году почти переводно-шекспировским размером:
“А жить вдвоем и врознь желать и порознь думать, и вечно тяготить друг друга, и понимать все это — еще тяжелее. Союз хорош, когда одна душа святит собою другую”.
И немного дальше там же:
“Жить порознь, хоть и всякий день видеться, не то, что вместе жить. Надо очень много деликатности… чтобы жить вместе” [658].
Тогда, должно быть, верилось, что в моей матери он нашел душу, способную “святить” его.
Теперь, в 1877 году, мы все, хотя пили и ели вместе, жили уже врознь.
Все чаще в письмах и беседах с пера или уст Лескова слетает скорбный стих:
В одну телегу впрячь не можно
Коня и трепетную лань.
Забылся я неосторожно:
Теперь плачу безумства дань…
Это писалось и в Киев, распространялось, рикошетировало, оскорбляло.
У ненавистных Лескову Георгиевского, Авсеенки, Данилевского и многих других — семьи за их плечами не знают никаких тревог. Его семья не имеет экономической устойчивости. Он это сознает. Это точит ему душу и терзает всех в доме без изъятия. Личные его муки и день со дня растущая раздраженность неудачами нервирует всю семью. Она ими измотана. Растет всеобщая усталость.
Всех тяжелее она подавляет мать. Больше других ей нужно коренное переустройство, облегчение жизни. Нет, нет, а начинает тянуть назад, под синее небо и горячее солнце родного Киева, ошибочно покинутого для ни в чем не оправдавшего себя Петербурга с его испепелившей душу драмой, всем так обильно и тяжко пережитым в нем. Мысль зародилась и живет. Сейчас это полностью еще не выполнимо: слишком велика была бы ломка для учащихся в столице детей. Но явно нужен уже первый шаг, пока не станет возможным покинуть столько горя давший Север.
Весной 1877 года происходят какие-то осложнения с арендатором. Матери приходится надолго уехать в Киев для устранения своих имущественных дел. О даче некогда было подумать. Мы застреваем на все лето в городе.
В отличие от предыдущих двух летних разобщений, на этот раз переписка между отцом и матерью ведется.
В одном из вообще желчных писем отца между прочим сообщалось:
“У меня теперь много хлопот с Дронушкой, которого … 26-го [мая] вести на экзамен, в 3-ью воен[ную] гимназию. По многим соображениям я стою на этом плане.[659] Если же он 26 здесь не выдержит (на 93 вак[ансий] 460 просьб), то придется держать 15 авг. в 1 или 2-ую, — которые обе на Петер[бургской] стороне. Тогда придется и жить там, поближе” [660].
26 мая отец ведет меня на экзамены в Третью военную гимназию, временно помещавшуюся в историческом деревянном особняке, принадлежавшем Аракчееву и составлявшем его резиденцию. Ныне на этом месте стоит здание Дома офицеров. На противоположном углу стоял, сохранившийся до сих пор в полной неизменности, дом Главного государственного казначейства. Уже тогда мало кто помнил зловещее прошлое этого здания — Департамент аракчеевских военных поселений.
Экзамены заняли дня два. Родители были допущены в большой зал, в котором выходили двери классов, где производились испытания. До предела волновавшийся отец, почти в страдальческой растерянности, прислонясь к притолке, не сводил с меня глаз. Я всеми силами старался не встречаться с ним взглядом, чтобы не поддаться его нервозности. Выдержал я все прекрасно, был принят, зачислен и отпущен до 16 августа, день, в который тогда начинались занятия во всех средних учебных заведениях.
Одна из наименее трудных, но все-таки волновавших задач была разрешена. А сколько их, друг друга сложнее, стояли еще на очереди.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Читайте также
«Hotel de Sens. Когда-то на исходе…»[4]
«Hotel de Sens. Когда-то на исходе…»[4]
Hotel de Sens. Когда-то на исходе
Средневековья обитали здесь
Епископы. И ловкий гид приводит
Все данные. Советует прочесть
Таких-то авторов. А камень чёрен.
Дыхание больших веков хранит.
Уж распадался, не был так упорен,
Как некогда, дух
2. «Мы волнуемся, как волны моря, не зная о нашем исходе и судьбе»
2. «Мы волнуемся, как волны моря, не зная о нашем исходе и судьбе»
Все люди как частички природы с необходимостью оказываются под ее воздействием. Но как далеко простирается это воздействие и как оно отражается на внутреннем мире человека?При объяснении последнего очень
Часть четвертая На исходе
Часть четвертая
На исходе
1934
[Дневника Ив. А. Бунина за 1934 год в архиве нет, возможно, что он записей и не делал. Сохранился только лист с фактическими данными личного характера и следующая переписанная на машинке заметка:]Летом в Грассе со мной случился у калитки
ГЛАВА ОБ ИСХОДЕ ИЗ АДА, о четырех миллионах, о том, как продают вещи, о встрече с прошлым и о записке, которой следовало прийти двадцать пять лет назад
ГЛАВА ОБ ИСХОДЕ ИЗ АДА,
о четырех миллионах, о том, как продают вещи, о встрече с прошлым и о записке, которой следовало прийти двадцать пять лет назад
20 мая 1901 года в Буффало открылась четвертая всеамериканская выставка. На ней были представлены почти все страны
ГЛАВА 15 Наша негласная помолвка. Моя глава в книге Мутера
ГЛАВА 15
Наша негласная помолвка. Моя глава в книге Мутера
Приблизительно через месяц после нашего воссоединения Атя решительно объявила сестрам, все еще мечтавшим увидеть ее замужем за таким завидным женихом, каким представлялся им господин Сергеев, что она безусловно и
Глава шестнадцатая Глава, к предыдущим как будто никакого отношения не имеющая
Глава шестнадцатая
Глава, к предыдущим как будто никакого отношения не имеющая
Я буду не прав, если в книге, названной «Моя профессия», совсем ничего не скажу о целом разделе работы, который нельзя исключить из моей жизни. Работы, возникшей неожиданно, буквально
Глава третья НА ИСХОДЕ ВЕКА
Глава третья
НА ИСХОДЕ ВЕКА
В столицу
По пути в Петербург завернул герой Измаила в Черкасск. Въехал во двор, поводья привязал за перила крыльца и быстро — в хату. Дородная Марфа Дмитриевна, вывалив из халата грудь, кормила малютку Машеньку. Девятилетняя дочь ее, Екатерина,
Глава сорок первая ТУМАННОСТЬ АНДРОМЕДЫ: ВОССТАНОВЛЕННАЯ ГЛАВА
Глава сорок первая
ТУМАННОСТЬ АНДРОМЕДЫ:
ВОССТАНОВЛЕННАЯ ГЛАВА
Адриан, старший из братьев Горбовых, появляется в самом начале романа, в первой главе, и о нем рассказывается в заключительных главах. Первую главу мы приведем целиком, поскольку это единственная
Снаряды на исходе
Снаряды на исходе
Огневики встревожены больше, чем люди взвода управления. Введен лимит. За истекшие сутки артснабжение не доставило ни одного снаряда.— Это… последние, — Васильев указал на ящики, которые таскали люди. — Я трижды звонил командиру батареи…Варавин не
РИСКА — ВОЛОСОК ТЕРПЕНИЯ
РИСКА — ВОЛОСОК ТЕРПЕНИЯ
После гибели брата Федор сильно изменился.Будто заплутал в ближнем лесу: все слышит, знает куда выйти, а идет напролом. С чего это — он понимает, а сделать с собой ничего не может. Встряхнуться бы надо ему… Но как выбить из головы ту ночь, когда
ГОДЫ ТЕРПЕНИЯ
ГОДЫ ТЕРПЕНИЯ
Дождливый Берген
Пароход приближался к Бергену.Фритьоф Нансен стоял на палубе. Темные береговые скалы блестели от дождя. Он накрапывал давно, не переставая и не усиливаясь. Вода, кишевшая студенистыми медузами, пузырилась.— Впервые в Берген, молодой
Глава 30. УТЕШЕНИЕ В СЛЕЗАХ Глава последняя, прощальная, прощающая и жалостливая
Глава 30. УТЕШЕНИЕ В СЛЕЗАХ
Глава последняя, прощальная, прощающая и жалостливая
Я воображаю, что я скоро умру: мне иногда кажется, что все вокруг меня со мною прощается.
Тургенев
Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним
Уроки смирения и терпения
Уроки смирения и терпения
Душа – крошечная частица пограничной энергии Кришны – постоянно мечется между двумя мирами: материальным и духовным. Ей так хочется побыть еще здесь и, нацепив на себя бутафорскую корону из картона и фольги, подбежать к зеркалу и, любуясь
Пожалуй, сегодня трудно найти в новогодних торжествах то, чего не было при прадедах.
Заказ новогодних столиков? Нет проблем! Клуб Вольно-пожарного общества в Красноярске предлагал за 1 рубль выбор из трёх блюд и входной билет на вечер, где ожидались танцы «до 4-х ночи».
Новогодние костюмы? Пожалуйста! Их в разнообразии предлагал торговый дом Гадалова. Более того — костюмер из театра им. Пушкина делал маскарадные костюмы на заказ. Причём это были не просто «белочки» и «лисички». Костюм «Городская дума» — каково?! Особенно если учесть, что он представлял собой огромную ходячую куклу… без головы.
Наши прадеды активно покупали новогодние украшения, серпантин и конфетти, шампанское и фрукты. Причём многие магазины заманивали к себе знаете чем? «Московскими ценами»! Сейчас этот слоган вряд ли кого-то привлечёт. А вот сто лет назад он означал, что товар дешёв и на него не взвинчены цены из-за долгой доставки по железной дороге из европейской России.
А еще сто лет назад была привычной «праздничная драка». На Новый год молодёжь собиралась и шла «стенка на стенку». Вот как описывалось это происшествие в Уяре (город в Красноярском крае): «…во время праздников местные жители устроили праздничную драку, в которой ранено несколько человек. Раненые отправлены в Канскую больницу».
А вот как отмечали Новый Год рабочие-железнодорожники в 1906 году. Из дневника участника восстания декабря 1905 — января 1906 года, известного как «Красноярская Республика»:
«…2 января. Темно. По нам открыли огонь. Пулемёты, ружья. Мы стреляем в ответ. Продовольствие закончилось, воды нет, боеприпасы на исходе. Я ранил человека. Ужасный мороз. Окна разбиты, снаружи -46….»
Эти люди вышли на забастовку с требованием 8-часового рабочего дня, всеобщего начального образования, повышения зарплаты и тд.
Вот хотелось бы узнать, ваши картинки из жизни богатого слоя относятся к какому году? Хочется же понять кто мог себе позволить на 1 рубль «обед из трех блюд в Вольном Пожарном Обществе». Вы год не указываете…
Понятно, что чьи-то прадеды покупали активно фрукты, шампанское, конфетти и костюмы у Гадалова. Ну а кого-то расстреливали в массовом порядке как в Иланске и топтали казацкими лошадьми за требования человеческой жизни. А нехристианам эти празднования вообще были побоку…
Вы лучше напишите про массовые расстрелы в подвалах ЧК и на берегу Енисея в районе оврагов на Лазо. И как ваша совковая героиня Адочка лично расстреливала пацанов.
Почему это «лучше» писать про это? Разве есть повод? Здесь пишем про новый год, поэтому другое будет не в тему, значит — флуд.
как встречали, так же как и сейчас …. — с надеждой!
хотя казалось бы ….
В дореволюционной России главным праздником было Рождество. Соответственно это был праздник христиан. Магометане (мусульмане), иудеи и прочие язычники Рождество совсем не отмечали. Это был не их праздник и большинство не христиан были к нему равнодушны. У них был свой календарь праздников. Новый Год для них был просто датой в календаре. Елка, подарки и разные утренники — было традицией преимущественно богатого слоя. У бедного населения этого ничего не было. А большинство жителей России жили бедно. После Октябрьской революции религиозный смысл Рождества был задвинут на второй план по понятным причинам, а на передний выдвинули Новый Год, как всенародный праздник для всех без исключений. И вот тут получилось, что не взирая на национальность, религию, социальное положение и прочее Новый Год был сердцем принят большинством жителей нашей страны как Праздник. В 30-е годы пришла традиция Деда Мороза, Снегурочки и Елки, которые теперь стали доступны всем людям и приносят подарки абсолютно для всех. Вот так Новый Год, как всенародный праздник был сконструирован, внедрен и гармонично прижился как праздник. Поэтому празднование Нового Года — это укоренившаяся советская традиция. Кстати, за пределами бывших социалистических стран празднование Нового Года (New Year Eve) по-прежнему оcтается в тени более значимого — Рождества (Christmas или Xmas). Поэтому сегодня можно смело поздравлять всех с советским праздником Нового Года!
Рождество был праздником богатого меньшинства? Да ну нафиг. А как же народные традиции колядования на Рождество, вертепные народные театры? И всякие зимние забавы, в которое прежде всего был вовлечена крестьянская деревня?
—Рождество был праздником богатого меньшинства?—
Нет, я так не говорил. Вот, что я сказал: «Елка, подарки и разные утренники — было традицией преимущественно богатого слоя.»
В традициях колядования нет Деда Мороза, Елки и прочих подарков-утренников. У простолюдинов этого тоже не было. А все эти колядки — дохристианская традиция и церковь их интегрировала в Рождественские (не новогодние) празднования. Такое много где произошло, как например негритянская религия Вуду соединилась с католицизмом в Карибском регионе. А праздник Нового Года, как всенародный и нерилигиозный включил в себя элементы рождественских дореволюционных традиций.
Изящное получилось размежевание. Рождество вывели за скобки, оставив религиозный смысл этого дня. А все буйные пьяные гульбища перетекли в Новый Год. С одной стороны получилась тихая сосредоточенная молитва, а с другой пьянки-гулянки. Вещи несовместимые по смыслу. Церковь могла бы быть довольна таким ходом советских властей. Например на Западе с их Иксмас такого нет. У них из этого сделали коммерционализированный праздник шоппинга.
Да не слушайте его, он на совке помешанный и больной на голову
Мамочка, тебе помешательство не грозит. У тебя мозгов, как и головы, нет. У тебя есть только рот для извержения «помоев».
Вы Новый Год как праздник с Дедом Морозом, Елкой, Снегурочкой и подарками-утренниками не признаете? Ведь это советский праздник :)))
У вас, малахольного, все советское. А до прихода к власти вашего лысого сифилитика как бы ничего и не было.
А ты не лысый, но сифилитик.
Зачем вы за меня тут придумываете? Я ничего такого не говорил :))) Прямо жалко смотреть как вас тут плющит и корежит. Так нельзя :)))
Следующий креатив от Нюзлаба: «Затмение Солнца, пьяный Попов у часовни и покатушки на аеропланах: как в Красноярске до революции День космонавтики отмечали», хе-хе.
Только не на ерапланах, а на воздушных шарах
Может все же до революции Рождество было основным зимним праздником, и Красноярцы отмечали именно его, а новый год был тенью этого праздника? Как бы сейчас сказали афтерпати, после Рождества
Очень нелепая привычка постсоветских «историков» приписывать Новый Год — Рождеству. Во времена СССР даже балету Чайковского «Щелкунчик» приписывали, что это якобы новогодняя сказка, и действие происходит в новогоднюю ночь. Чайковский и Гофман в гробу переворачиваются от такого
Так и было. Новый год чуждый России языческий праздник. Типа «европейских ценностей» нынешних
Да в каком месте он интересный?
А у нас на карпаративе будет веселье с девами
а у нас со своими -девами- тоже будет
На днях Гиляровского прочёл *Москва и москвичи*. После прочтения этой статьи окончательно квасу хочется, аж терпеть не могу. Пиво есть в городе в 3-4 местах, а вот кваса нигде нет. Капец.
Надо что то сделать с календарем. Чтоб НГ был как у всех христиан — после окончания поста и Рождества
Так до революции он и был позже Рождества
до октябрьского переворота, революцией тот пшик сложно назвать
Вертать надобно. Чтоб как у всех христиан. По науке
—Чтоб как у всех христиан. По науке—
Так не бывает. Это же несовместиные вещи: «по-христиански по науке». Тут надо выбирать или трусы надеть или крестик снять
И пива нигде нет. А то что пивом называют — вонючая моча с димедролом
Показать комментарий ↓
Скрыть комментарий ↑
Могут же нормальный материал когда захотят
Твои родители тоже могли сделать нормального Федора, а имеем на выходе почему-то ПолФедора.