Возраст: 6-12 лет.
Направленность: Нежелание учиться. Негативное, отрицательное отношение к учебе.
Ключевая фраза: «Не хочу учиться!»
Жила-была царевна Люба. У нее были родители, которых она очень любила и которые баловали и лелеяли ее, как только могли, с тех самых пор, как она появилась на свет. Люба росла девочкой умной, красивой и живой, однако, привыкнув, что весь мир, который ее окружает, создан только для нее и зависит от ее желаний, она привыкла никогда и к чему себя не принуждать. К счастью, Люба не была злой или жестокой. Она любила проводить дни в играх со своими друзьями — щенками, котятами, попугаями, канарейками и, конечно, с другими детьми — сыновьями и дочерьми придворных.
Когда Любе исполнилось шесть лет, ее родители решили, что пора ей приниматься за учебу, и пригласили Любе шесть профессоров — один должен был обучить царевну письму, другой — чтению, третий — арифметике, четвертый — французскому языку, пятый — рисованию, шестой — танцам. И хотя Люба очень любила рисовать и танцевать, учиться ей не понравилось вовсе. Все профессоры показались Любе злыми волшебниками, которые только притворяются добрыми, и она пожаловалась на них родителям. Те очень удивились, так как знали сами всех шестерых с детства и сами учились у них в Любином возрасте. Родители попытались объяснить царевне, что это только кажется, что профессоры очень даже добрые, просто они строги и требовательны к своим ученикам. Но это ведь справедливо, ведь ты — царевна, и чтобы получить по добающее образование, можно потерпеть и сухость, и строгость, и серьезность, и требовательность учителей.
Но Люба терпеть не собиралась. Учение давалось ей очень тяжело. У нее испортились характер, сон и аппетит. Вскоре дурное Любино настроение стало настоящей болезнью, она перестала заниматься и слегла. Родители не находили себе места. Люба целыми днями лежала в постели, не читала, не играла, даже в окно смотрела редко, и приговаривала, что если ее еще хоть разочек заставят поучиться — «я умру совсем». Родители были безутешны. Они, конечно, больше всего на свете хотели, чтобы Люба выздоровела и была счастлива. Но они также понимали, что Люба — еще царевна, и учиться ей рано или поздно ей придется.
Тут их окликнули: «Эй, безутешные родители!» Они отвлеклись от своей печальной беседы и взглянули в окно. Там стоял незнакомый им человеке бритой головой в оранжевых одеждах. «Вы хотите, чтобы ваша царевна-дочь захотела сама постигать учение и перестала болеть?» — «Да»,— ответили удивленные и смущенные родители, ведь незнакомец, видимо, подслушал их разговор, пускай даже и случайно.
— Я помогу вам. Пустите меня к девочке.
— Но она больна. К ней нельзя.
— Пустое это. Вы ведь хотите Любе счастья, а я знаю, что нужно делать.
Тут родители уж очень сильно удивились, потому что имени Любы они не говорили, это точно. Они решили, что этот незнакомец — какой-нибудь волшебник из далеких стран за морем, и дали свое согласие.
Три дня и три ночи провел незнакомец с бритой головой у постели Любы, а на четвертое утро вышел из комнаты вместе с нею. Родители радостно бросились к царевне, не переставая удивляться блеску ее глаз и здоровому румянцу. «Что вы с ней сделали, о великий волшебник?» — воскликнули пораженные родители. «Если бы это был секрет, мы не могли бы вам его открыть, но это не секрет, и Люба сама всем все расскажет, а у меня много дел, мне нужно идти»,— сказал Великий Учитель (а это, как вы догадались, был именно он), и, попрощавшись, удалился.
Как только он ушел, Люба сказала: «Я хочу учиться. Отдайте меня в ту же школу, что и всех остальных детей отдают. Хочу учиться вместе с ними. Хочу стать такой же мудрой, как этот человек!».— «Что он сказал тебе, Люба?»— спросили родители снова.
«Во-первых, он сказал, что учение — это большая трудность, отказываться от своих трудностей — это значит обременять ими тех, кто тебя любит, но это несправедливо.
Во-вторых, учение — это доблесть, не всякий может ее проявить, но ведь я — царевна Люба, и я могу. Доблесть — это качество сильных, а я хочу быть сильной, хотя это и трудно.
В-третьих, учение — это великая радость, и почему я должна от нее отказываться, если мне будет потом радостно и хорошо?
И в-четвертых, всякое учение ведет к мудрости, потому что, когда я вырасту, мне придется управлять нашим царством-государством».
Пораженные родители отдали Любу в общественную школу, и царевна стала ходить на уроки и выполнять домашние задания, как и все ученики, и делала большие успехи. А когда ей надоедало заниматься и хотелось все бросить и пойти побегать в саду со щенками, котятами и друзьями, она вспоминала слова Великого Учителя о том, что учение — это и трудность, и доблесть, и радость, и снова садилась за учебники.
Вопросы для обсуждения
Почему Любе не нравилось учиться? Может быть, есть еще причины, о которых не написано в сказке? Перечисли все, что сказал Любе Великий учитель. Подумай над каждой мыслью из четырех. Как ты себе ее понимаешь? Согласен ли ты с ней? Что бы ты сказал Любе на месте Великого учителя?
Жил-был один почтенный и знатный человек. Первая жена его умерла, и он женился во второй раз, да на такой сварливой и высокомерной женщине, какой свет еще не видывал.
У нее были две дочери, очень похожие на свою матушку и лицом, и умом, и характером.
У мужа тоже была дочка, добрая, приветливая, милая — вся в покойную мать. А мать ее была женщина самая красивая и добрая.
И вот новая хозяйка вошла в дом. Тут-то и показала она свой нрав. Все было ей не по вкусу, но больше всего невзлюбила она свою падчерицу. Девушка была так хороша, что мачехины дочки рядом с нею казались еще хуже.
Бедную падчерицу заставляли делать всю самую грязную и тяжелую работу в доме: она чистила котлы и кастрюли, мыла лестницы, убирала комнаты мачехи и обеих барышень — своих сестриц.
Спала она на чердаке, под самой крышей, на колючей соломенной подстилке. А у обеих сестриц были комнаты с паркетными полами цветного дерева, с кроватями, разубранными по последней моде, и с большими зеркалами, в которых модою было увидеть себя с головы до ног.
Бедная девушка молча сносила все обиды и не решалась пожаловаться даже отцу. Мачеха так прибрала его к рукам, что он теперь на все смотрел ее глазами и, наверно, только побранил бы дочку за неблагодарность и непослушание.
Вечером, окончив работу, она забиралась в уголок возле камина и сидела там на ящике с золой. Поэтому сестры, а за ними и все в доме прозвали ее Золушкой.
А все-таки Золушка в своем стареньком платьице, перепачканном золою, была во сто раз милее, чем ее сестрицы, разодетые в бархат и шелк.
И вот как-то раз сын короля той страны устроил большой бал и созвал на него всех знатных людей с женами и дочерьми.
Золушкины сестры тоже получили приглашение на бал. Они очень обрадовались и сейчас же принялись выбирать наряды и придумывать, как бы причесаться, чтобы удивить всех гостей и понравиться принцу.
У бедной Золушки работы и заботы стало еще больше, чем всегда. Ей пришлось гладить сестрам платья, крахмалить их юбки, плоить воротники и оборки.
В доме только и разговору было, что о нарядах.
— Я, — говорила старшая, — надену красное бархатное платье и драгоценный убор, который мне привезли из-за моря.
— А я, — говорила младшая, — надену самое скромное платье, но зато у меня будет накидка, расшитая золотыми цветами, и бриллиантовый пояс, какого нет ни у одной знатной дамы.
Послали за искуснейшей модисткой, чтобы она соорудила им чепчики с двойной оборкой, а мушки купили у самой лучшей мастерицы в городе.
Сестры то и дело подзывали Золушку и спрашивали у нее, какой выбрать гребень, ленту или пряжку. Они знали, что Золушка лучше понимает, что красиво и что некрасиво.
Никто не умел так искусно, как она, приколоть кружева или завить локоны.
— А что, Золушка, хотелось бы тебе поехать на королевский бал? — спрашивали сестры, пока она причесывала их перед зеркалом.
— Ах, что вы, сестрицы! Вы смеетесь надо мной! Разве меня пустят во дворец в этом платье и в этих башмаках!
— Что правда, то правда. Вот была бы умора, если бы такая замарашка явилась на бал!
Другая на месте Золушки причесала бы сестриц как можно хуже. Но Золушка была добра: она причесала их как можно лучше.
За два дня до бала сестрицы от волнения перестали обедать и ужинать. Они ни на минуту не отходили от зеркала и разорвали больше дюжины шнурков, пытаясь потуже затянуть свои талии и сделаться потоньше и постройнее.
И вот наконец долгожданный день настал. Мачеха и сестры уехали.
Золушка долго смотрела им вслед, а когда их карета исчезла за поворотом, она закрыла лицо руками и горько заплакала.
Ее крестная, которая как раз в это время зашла навестить бедную девушку, застала ее в слезах.
— Что с тобой, дитя мое? — спросила она. Но Золушка так горько плакала, что даже не могла ответить.
— Тебе хотелось бы поехать на бал, не правда ли? — спросила крестная.
Она была фея — волшебница — и слышала не только то, что говорят, но и то, что думают.
— Правда, — сказала Золушка, всхлипывая.
— Что ж, будь только умницей, — сказала фея, — а уж я позабочусь о том, чтобы ты могла побывать сегодня во дворце. Сбегай-ка на огород да принеси мне оттуда большую тыкву!
Золушка побежала на огород, выбрала самую большую тыкву и принесла крестной. Ей очень хотелось спросить, каким образом простая тыква поможет ей попасть на королевский бал. но она не решилась.
А фея, не говоря ни слова, разрезала тыкву и вынула из нее всю мякоть. Потом она прикоснулась к ее желтой толстой корке своей волшебной палочкой, и пустая тыква сразу превратилась в прекрасную резную карету, позолоченную от крыши до колес.
Затем фея послала Золушку в кладовую за мышеловкой. В мышеловке оказалось полдюжины живых мышей.
Фея велела Золушке приоткрыть дверцу и выпустить на волю всех мышей по очереди, одну за другой. Едва только мышь выбегала из своей темницы, фея прикасалась к ней палочкой, и от этого прикосновения обыкновенная серая мышка сейчас же превращалась в серого, мышастого коня.
Не прошло и минуты, как перед Золушкой уже стояла великолепная упряжка из шести статных коней в серебряной сбруе.
Не хватало только кучера.
Заметив, что фея призадумалась, Золушка робко спросила:
— Что, если посмотреть, не попалась ли в крысоловку крыса? Может быть, она годится в кучера?
— Твоя правда, — сказала волшебница. — Поди посмотри.
Золушка принесла крысоловку, из которой выглядывали три большие крысы.
Фея выбрала одну из них, самую крупную и усатую, дотронулась до нее своей палочкой, и крыса сейчас же превратилась в толстого кучера с пышными усами, — таким усам позавидовал бы даже главный королевский кучер.
— А теперь, — сказала фея, — ступай в сад. Там за лейкой, на куче песка, ты найдешь шесть ящериц. Принеси-ка их сюда.
Не успела Золушка вытряхнуть ящериц из фартука, как фея превратила их в выездных лакеев, одетых в зеленые ливреи, украшенные золотым галуном.
Все шестеро проворно вскочили на запятки кареты с таким важным видом, словно всю свою жизнь служили выездными лакеями и никогда не были ящерицами…
— Ну вот, — сказала фея, — теперь у тебя есть свой выезд, и ты можешь, не теряя времени, ехать во дворец. Что, довольна ты?
— Очень! — сказала Золушка. — Но разве можно ехать на королевский бал в этом старом, испачканном золой платье?
Фея ничего не ответила. Она только слегка прикоснулась к Золушкиному платью своей волшебной палочкой, и старое платье превратилось в чудесный наряд из серебряной и золотой парчи, весь усыпанный драгоценными камнями.
Последним подарком феи были туфельки из чистейшего хрусталя, какие и не снились ни одной девушке.
Когда Золушка была уже совсем готова, фея усадила ее в карету и строго-настрого приказала возвратиться домой до полуночи.
— Если ты опоздаешь хоть на одну минутку, — сказала она. — твоя карета снова сделается тыквой, лошади — мышами, лакеи — ящерицами, а твой пышный наряд опять превратится в старенькое, залатанное платьице.
— Не беспокойтесь, я не опоздаю! — ответила Золушка и, не помня себя от радости, отправилась во дворец.
Принц, которому доложили, что на бал приехала прекрасная, но никому не известная принцесса, сам выбежал встречать ее. Он подал ей руку, помог выйти из кареты и повел в зал, где уже находились король с королевой и придворные.
Все сразу стихло. Скрипки замолкли. И музыканты, и гости невольно загляделись на незнакомую красавицу, которая приехала на бал позже всех.
“Ах, как она хороша!” — говорили шепотом кавалер кавалеру и дама даме.
Даже король, который был очень стар и больше дремал, чем смотрел по сторонам, и тот открыл глаза, поглядел на Золушку и сказал королеве вполголоса, что давно уже не видел такой обворожительной особы.
Придворные дамы были заняты только тем, что рассматривали ее платье и головной убор, чтобы завтра же заказать себе что-нибудь похожее, если только им удастся найти таких же искусных мастеров и такую же прекрасную ткань.
Принц усадил свою гостью на самое почетное место, а чуть только заиграла музыка, подошел к ней и пригласил на танец.
Она танцевала так легко и грациозно, что все залюбовались ею еще больше, чем прежде.
После танцев разносили угощение. Но принц ничего не мог есть — он не сводил глаз со своей дамы. А Золушка в это время разыскала своих сестер, подсела к ним и, сказав каждой несколько приятных слов, угостила их апельсинами и лимонами, которые поднес ей сам принц.
Это им очень польстило. Они и не ожидали такого внимания со стороны незнакомой принцессы.
Но вот, беседуя с ними, Золушка вдруг услышала, что дворцовые часы бьют одиннадцать часов и три четверти. Она встала, поклонилась всем и пошла к выходу так быстро, что никто не успел догнать ее.
Вернувшись из дворца, она еще сумела до приезда мачехи и сестер забежать к волшебнице и поблагодарить ее за счастливый вечер.
— Ах, если бы можно было и завтра поехать во дворец! — сказала она. — Принц так просил меня…
И она рассказала крестной обо всем, что было во дворце.
Едва только Золушка переступила порог и надела свой старый передник и деревянные башмаки, как в дверь постучали. Это вернулись с бала мачеха и сестры.
— Долго же вы, сестрицы, гостили нынче во дворце! — сказала Золушка, зевая и потягиваясь, словно только что проснулась.
— Ну, если бы ты была с нами на балу, ты бы тоже не стала торопиться домой, — сказала одна из сестер. — Там была одна принцесса, такая красавица, что и во сне лучше не увидишь! Мы ей, должно быть, очень понравились. Она подсела к нам и даже угостила апельсинами и лимонами.
— А как ее зовут? — спросила Золушка.
— Ну, этого никто не знает… — сказала старшая сестрица.
А младшая прибавила:
— Принц, кажется, готов отдать полжизни, чтобы только узнать, кто она такая. Золушка улыбнулась.
— Неужели эта принцесса и вправду так хороша? — спросила она. — Какие вы счастливые!.. Нельзя ли и мне хоть одним глазком посмотреть на нее? Ах, сестрица Жавотта, дайте мне на один вечер ваше желтое платье, которое вы носите дома каждый день!
— Этого только не хватало! — сказала Жавотта, пожимая плечами. Дать свое платье такой замарашке, как ты! Кажется, я еще не сошла с ума.
Золушка не ждала другого ответа и нисколько не огорчилась. В самом деле: что бы стала она делать, если бы Жавотта вдруг расщедрилась и вздумала одолжить ей свое платье!
На другой вечер сестры опять отправились во дворец — и Золушка тоже… На этот раз она была еще прекраснее и наряднее, чем накануне.
Принц не отходил от нее ни на минуту. Он был так приветлив, говорил такие приятные вещи, что Золушка забыла обо всем на свете, даже о том, что ей надо уехать вовремя, и спохватилась только тогда, когда часы стали бить полночь.
Она поднялась с места и убежала быстрее лани.
Принц бросился за ней, но ее и след простыл. Только на ступеньке лестницы лежала маленькая хрустальная туфелька. Принц бережно поднял ее и приказал расспросить привратников, не видел ли кто-нибудь из них, куда уехала прекрасная принцесса. Но никто никакой принцессы не видал. Правда, привратники заметили, что мимо них пробежала какая-то бедно одетая девушка, но она скорее была похожа на нищенку, чем на принцессу.
Тем временем Золушка, задыхаясь от усталости, прибежала домой. У нее не было больше ни кареты, ни лакеев. Ее бальный наряд снова превратился в старенькое, поношенное платьице, и от всего ее великолепия только и осталось, что маленькая хрустальная туфелька, точно такая же, как та, которую она потеряла на дворцовой лестнице.
Когда обе сестрицы вернулись домой, Золушка спросила у них, весело ли им было нынче на балу и приезжала ли опять во дворец вчерашняя красавица.
Сестры наперебой стали рассказывать, что принцесса и на этот раз была на балу, но убежала, чуть только часы начали бить двенадцать.
— Она так торопилась, что даже потеряла свой хрустальный башмачок, — сказала старшая сестрица.
— А принц поднял его и до конца бала не выпускал из рук, — сказала младшая.
— Должно быть, он по уши влюблен в эту красавицу, которая теряет на балах башмаки, — добавила мачеха.
И это была правда. Через несколько дней принц приказал объявить во всеуслышание, под звуки труб и фанфар, что девушка, которой придется впору хрустальная туфелька, станет его женой.
Разумеется, сначала туфельку стали мерить принцессам, потом герцогиням, потом придворным дамам, но все было напрасно: она была тесна и герцогиням, и принцессам, и придворным дамам.
Наконец очередь дошла и до сестер Золушки.
Ах, как старались обе сестрицы натянуть маленькую туфельку на свои большие ноги! Но она не лезла им даже на кончики пальцев. Золушка, которая с первого взгляда узнала свою туфельку, улыбаясь, смотрела на эти напрасные попытки.
— А ведь она, кажется, будет впору мне, — сказала Золушка.
Сестрицы так и залились злым смехом. Но придворный кавалер, который примерял туфельку, внимательно посмотрел на Золушку и, заметив, что она очень красива, сказал:
— Я получил приказание от принца примерить туфельку всем девушкам в городе. Позвольте вашу ножку, сударыня!
Он усадил Золушку в кресло и, надев хрустальную туфельку на ее маленькую ножку, сразу увидел, что больше примерять ему не придется: башмачок был точь-в-точь по ножке, а ножка — по башмачку.
Сестры замерли от удивления. Но еще больше удивились они, когда Золушка достала из кармана вторую хрустальную туфельку — совсем такую же, как первая, только на другую ногу — и надела, не говоря ни слова. В эту самую минуту дверь отворилась, и в комнату вошла фея — Золушкина крестная.
Она дотронулась своей волшебной палочкой до бедного платья Золушки, и оно стало еще пышнее и красивее, чем было накануне на балу.
Тут только обе сестрицы поняли, кто была та красавица, которую они видели во дворце. Они кинулись к ногам Золушки, чтобы вымолить себе прощение за все обиды, которые она вытерпела от них. Золушка простила сестер от всего сердца — ведь она была не только хороша собой, но и добра.
Ее отвезли во дворец к молодому принцу, который нашел, что она стала еще прелестнее, чем была прежде.
А через несколько дней сыграли веселую свадьбу.
1. Блин
Это было давно. Это было месяца четыре назад.
Сидели мы в душистую южную ночь на берегу Арно.
То есть сидели-то мы не на берегу, — где же там сидеть: сыро и грязно, да и неприлично, — а сидели мы на балконе отеля, но уж так принято говорить для поэтичности.
Компания была смешанная — русско-итальянская.
Так как между нами не было ни чересчур близких друзей, ни родственников, то говорили мы друг другу вещи исключительно приятные.
В особенности в смысле международных отношений.
Мы, русские, восторгались Италией. Итальянцы высказывали твердую, ничем несокрушимую уверенность, что Россия также прекрасна. Они кричали, что итальянцы ненавидят солнце и совсем не переносят жары, что они обожают мороз и с детства мечтают о снеге.
В конце концов мы так убедили друг друга в достоинствах наших родин, что уже не в состоянии были вести беседу с прежним пафосом.
— Да, конечно, Италия прекрасна, — задумались итальянцы.
— А ведь мороз, — он… того. Имеет за собой… — сказали и мы друг другу.
И сразу сплотились и почувствовали, что итальянцы немножко со своей Италией зазнались и пора показать им их настоящее место.
Они тоже стали как-то перешептываться.
— У вас очень много шипящих букв, — сказал вдруг один из них. — У нас язык для произношения очень легкий. А у вас все свистят да шипят.
— Да, — холодно отвечали мы. — Это происходит от того, что у нас очень богатый язык. В нашем языке находятся все существующие в мире звуки. Само собой разумеется, что при этом приходится иногда и присвистнуть.
— А разве у вас есть «ти-эч», как у англичан? — усомнился один из итальянцев. — Я не слыхал.
— Конечно, есть. Мало ли что вы не слыхали. Не можем же мы каждую минуту «ти-эч» произносить. У нас и без того столько звуков.
— У нас в азбуке шестьдесят четыре буквы, — ухнула я.
Итальянцы несколько минут молча смотрели на меня, а я встала и, повернувшись к ним спиной, стала разглядывать луну. Так было спокойнее. Да и к тому же каждый имеет право созидать славу своей родины, как умеет.
Помолчали.
— Вот приезжайте к нам ранней весной, — сказали итальянцы, — когда все цветет. У вас еще снег лежит в конце февраля, а у нас какая красота!
— Ну, в феврале у нас тоже хорошо. У нас в феврале масленица.
— Масленица. Блины едим.
— А что же это такое блины?
Мы переглянулись. Ну, как этим шарманщикам объяснить, что такое блин!
— Блин, это очень вкусно, — объяснила я. Но они не поняли.
— С маслом, — сказала я еще точнее.
— Со сметаной, — вставил русский из нашей компании.
Но вышло еще хуже. Они и блина себе не уяснили, да еще вдобавок и сметану не поняли.
— Блины, это — когда масленица! — толково сказала одна из наших дам.
— Блины… в них главное икра, — объяснила другая.
— Это рыба! — догадался, наконец, один из итальянцев.
— Какая же рыба, когда их пекут! — рассмеялась дама.
— А разве рыбу не пекут?
— Пекут-то пекут, да у рыбы совсем другое тело. Рыбное тело. А у блина — мучное.
— Со сметаной, — опять вставил русский.
— Блинов очень много едят, — продолжала дама. — Съедят штук двадцать. Потом хворают.
— Ядовитые? — спросили итальянцы и сделали круглые глаза. — Из растительного царства?
— Нет, из муки. Мука ведь не растет? Мука в лавке.
Мы замолчали и чувствовали, как между нами и милыми итальянцами, полчаса назад восторгавшимися нашей родиной, легла глубокая, темная пропасть взаимного недоверия и непонимания.
Они переглянулись, перешепнулись.
Жутко стало.
— Знаете, что, господа, — нехорошо у нас как-то насчет блинов выходит. Они нас за каких-то вралей считают.
Положение было не из приятных.
Но между нами был человек основательный, серьезный — учитель математики. Он посмотрел строго на нас, строго на итальянцев и сказал отчетливо и внятно:
— Сейчас я возьму на себя честь объяснить вам, что такое блин. Для получения этого последнего берется окружность в три вершка в диаметре. Пи-эр квадрат заполняется массой из муки с молоком и дрожжами. Затем все это сооружение подвергается медленному действию огня, отделенного от него железной средой. Чтобы сделать влияние огня на пи-эр квадрат менее интенсивным, железная среда покрывается олеиновыми и стеариновыми кислотами, т. е. так называемым маслом. Полученная путем нагревания компактная тягуче-упругая смесь вводится затем через пищевод в организм человека, что в большом количестве вредно.
Учитель замолчал и окинул всех торжествующим взглядом.
Итальянцы пошептались и спросили робко:
— А с какою целью вы все это делаете?
Учитель вскинул брови, удивляясь вопросу, и ответил строго:
— Чтобы весело было!
2. Широкая масленица
Из кухни несется чад, густой, масленный. Он режет глаза, и собравшиеся у закуски гости жмурятся и мигают.
— Блины несут! Блины несут! Несут,
Но вам не хватит. Ваш сосед взял два последних, а вам придется подождать «горяченьких».
Но, когда принесут «горяченьких», окажется, что большинство уже съело первую порцию, — и прислуга начинает подавать опять сначала.
На этот раз вам достается блин — один, всеми отвергнутый, с драным боком и дыркой посредине.
Вы берете его с кротким видом сиротки из хрестоматии и начинаете искать глазами масло.
Масло всегда бывает на другом конце стола. Это печальный факт, с которым нужно считаться. Но так как со своим маслом приходить в гости не принято, то нужно покориться судьбе и жевать голый блин.
Когда вы съедите его, — судьба, наверное, улыбнется, и вам передадут масло с двух сторон сразу. Судьба любит кротких и всегда награждает их по миновании надобности.
На самом почетном месте стола сидит обыкновенно блинный враль. Это просто-напросто хитрый обжора, который распускает о себе слухи, что он может съесть тридцать два блина.
Благодаря этому он сразу делается центром внимания. Ему первому подают, его блины прежде других подмасливаются и сдабриваются всякими масленичными аксессуарами.
Съев штук пятнадцать-двадцать, — сколько аппетита хватит, — с полным комфортом, он вдруг заявляет, что блины сегодня не совсем так испечены, как следует.
— Нет в них чего-то такого, этакого, — понимаете? Неуловимого. Вот это-то неуловимое и делает их удобосъедаемыми в тридцатидвухштучном количестве.
Все разочарованы. Хозяевы обижены. Обижены, зачем много съел, и зачем никого не удивил.
Но ему все равно.
— Что слава? яркая заплата на бедном рубище певца!
Он всех надул, поел, как хотел, и счастлив.
Еще несут горяченьких.
Теперь, когда все сыты, вам дают сразу три хороших горячих блина.
Вы шлепаете их на тарелку и в радостном оживлении окидываете глазами стол.
Направо от вас красуется убранное зеленью блюдо из-под семги, налево — аппетитный жбан из-под икры, а прямо у вашей тарелки приютилась мисочка, в которой пять минут назад была сметана.
Хозяйка посмотрит на вас такими умоляющими глазами, что вы сразу громко закричите о том, что блины, собственно говоря, вкуснее всего в натуральном виде, без всяких приправ, которые, в сущности, только отбивают настоящий вкус, и что истинные ценители блина предпочитают его именно без всяких приправ.
Я видела как-то за блинами молодого человека великой души, который, под умоляющим взглядом хозяйки, сделал вид, что нашел в пустой банке икру и положил ее себе на тарелку. Мало того, он не забывал на кусок блина намазывать эту воображаемую икру и проделывал все это с такой самоотверженной искренностью, что следившая за ним хозяйка даже в лице изменилась. Ей, вероятно, показалось, что она сошла с ума и лишилась способности видеть икру.
После блинов вас заставят есть никому не нужную и не милую уху и прочую ерунду, а когда вам захочется спать, — вас потащат в гостиную и заставят разговаривать.
Пожалуйста, только не вздумайте взглянуть на часы и сказать, что вам нужно еще написать два письма. Посмотрите на себя в зеркало, — ну кто вам поверит?
Лучше прямо подойдите к хозяйке, поднимите на нее ваши честные глаза и скажите просто:
— Я спать хочу.
Она сразу опешит и ничего не найдет сказать вам.
И пока она хлопает глазами, вы успеете со всеми попрощаться и улизнуть.
А хозяйка долго будет думать про вас, что вы шутник.
Так чего же лучше?
Как правило, основывая то или иное поселение, украинцы сначала строили храм, который освящался в определенный церковный праздник. От названий этих храмов часто происходили названия слобод-поселений — например, слободы Покровская, Успенская, Богословская и т.д.
Жители украинских слобод жили отдельно от представителей других народов. Даже в конце XIX века, как отмечали исследователи, они в большинстве случаев сохраняли свой язык и бытовую культуру. Многие названия этих поселений указывают на их украинское происхождение. К примеру, Великая и Малая Черниговка в нынешней Самарской области; Луганское, Львовка, Полтавка, Семено-Полтавка — в Саратовской области; Киевка, Киевское, Нежинское, Новая Полтавка, Фастов, Харьковка — в Волгоградской области.
Именно в этих трех областях, а также в Астраханской преимущественно сконцентрированы украинские поселения. В них и продолжают жить люди с типично украинскими фамилиями, например, Шевченко, Коваленко, Мирошниченко, Ткаченко, Пихиенко и так далее.
Понятно, что Поволжье было местом колонизации и других этносов, в том числе русского, который стал здесь преобладать. Специально царское правительство селило сюда и немцев, создавших здесь ряд поселений. Местные же украинцы подвергались русификации. Особенно это касалось тех, кто переселялся в города.
Несмотря на миграционные процессы, украинцы оставались на Поволжье одной из самых крупных этнических групп (после русских). Так, по переписи 1926 года, в Сталинградской губернии проживало почти 141 тысяч украинцев, что составляло около 10 процентов. В Саратовской губернии их было более 202 тысяч (около 7 %).
В межвоенный период, с 1923 по 1941 год, большевики создали советскую автономную республику немцев Поволжья. По переписи 1926 года, в ней проживало 68,5 тысячи украинцев. Это было около 12 процентов населения республики. Украинцы были третьей по количеству (после немцев и русских) этнической группой этого административного образования.
Принятая 31 января 1926 года конституция республики предусматривала функционирование в ней трех официальных языков — немецкого, русского и украинского. Однако данная конституция, как и другие конституции автономных республик, не была утверждена Всероссийским центральным исполнительным комитетом советов.
Столицей же автономной республики немцев Поволжья был город Покровск — бывшая основанная украинцами Покровская слобода. Кстати, немцы именовали этот город Козакенштадт, то есть город казаков. В 1931 году Покровск-Козакенштадт был переименован в Энгельс.
Несмотря на русификацию, значительная часть украинцев Поволжья сохранила свою идентичность. Это в значительной степени обусловлено спецификой украинской миграции в этот регион. Ведь эта миграция имела давнюю традицию. И местные украинцы рассматривали Поволжье как «свою землю». В настоящее время, например, в Волгоградской области около 82 тысяч человек считают себя украинцами. В отдельных районах (Новониколаевском, Еланском, Руднянском, Жирновском, Даниловском, Старополтавском) они составляют около 10-20 процентов населения.
УКРАИНЦЫ СЕРОГО КЛИНА
Собственно, о Сером Клине — не об общественной организации, а о крупном регионе, заселенном украинцами, — у нас знают немного. Это так называемая Среднеазиатская степь современного северного Казахстана, юга Омской и Новосибирской областей, а также Алтайского края Российской Федерации.
Проникновение украинцев в этот регион происходило с XVI века, когда сюда осуществляла экспансию Московия. Во времена Российской империи на Серый Клин нередко ссылали украинцев-бунтовщиков. К примеру, в 1770 году сюда сослали 138 казаков — участников Колиивщины. В 1741-1742 годах здесь митрополитом Сибирским и Тобольским был украинец, уроженец Волыни Арсений (Мациевич), которого в 1772 году замучили до смерти по приказу Екатерины II.
Массовое заселение украинцами Серого Клина началось в конце XIX века. Сюда они ехали в надежде получить землю. Для них местные условия степи и лесостепи были привычными. К тому же ехали на Серый Клин с разных регионов Украины — Левобережья, Киевщины, Черниговщины, Волыни. По переписи 1897 года, в этом регионе украинцев насчитывалось более 200 тысяч человек, что для малозаселенных сибирских земель было немало.
Следующая волна украинской миграции в этот регион пришлась на период после революции 1905-1907 годов и была связана со Столыпинской реформой. Еще одна волна пришлась на период Первой мировой войны. Сюда царское правительство переселило немало украинцев с Холмщины, занятой немецкими войсками. Также на Серый Клин вывезли многих пленных австро-венгерской армии, среди которых были и украинцы — преимущественно из Галичины и Буковины.
Несмотря на то, что абсолютное большинство украинцев Серого Клина составляли крестьяне, фактически не имевшие своих организаций, все же они оказались довольно активными после Февральской революции 1917 года. Не последнюю роль сыграли в этом национально сознательные галицкие украинцы. 23 марта 1917 г. в Томске прошла первая массовая манифестация украинцев.
Возникли украинские организации в Омске, Томске, Славгороде, Кургане, Бийске, Каинске, Новониколаевске (современный Новосибирск). Издавались газеты «Український голос» в Омске и «Українське слово» в Томске.
30 июля — 6 августа 1917 г. в Омске состоялся Первый Украинский съезд Сибири, который создал представительный орган местных украинцев — Главный Украинский Совет Сибири. Через год, 11-13 августа 1918 года, состоялся второй съезд, который требовал самоуправления для сибирских украинцев.
Вскоре после большевистского переворота в октябре 1917 года в Сибири власти оказались в руках Временного всероссийского правительства, которое возглавил в роли верховного главнокомандующего адмирал Александр Колчак. Последний стал одним из руководителей «белого движения» и боролся за «единую и неделимую» Россию.
«Белые», несмотря на пророссийскую шовинистическую политику, все же должны были считаться с украинцами Сибири. Тем более что последние организовали ряд воинских частей — Самарский добровольческий украинский полк, 1-й Украинский пехотный полк имени гетмана Петра Сагайдачного, 2-й Украинский стрелковый полк, 1-й Карпатскорусский полк, Курень имени Тараса Шевченко, Полк имени Петра Дорошенко, батальон имени атамана Максима Железняка. Эти воинские части в основном боролись против большевиков.
Украинцы на Сером Клине создали также свои территориально-административные единицы — Алтайский Украинский губернский совет в Каинском, Томском и Новониколаевском Украинских окружных советах, а также Акмолинский Украинский совет, действовавший на территории нынешнего северного Казахстана. Все они имели консульство в Сибирском парламенте. А в Омске находился Главный Украинский совет Сибири.
Установление советской власти в регионе в начале 1920 года привело к сворачиванию здесь украинского движения.
Перепись 1926 года показала, что на Сером Клине проживает около миллиона украинцев. Здесь они составляли самую большую этническую группу (около 40% от общей численности населения). К примеру, в Славгородском округе украинцев было 47%, в Кустанайском — 41,3%. Однако культурные потребности украинцев в этом регионе не удовлетворялись должным образом — даже когда в 1920-х — начале 1930-х годов в СССР проводилась политика коренизации.
В 1930-40-х годах Серый Клин стал местом очередных украинских миграций. На то были разные причины. Некоторые украинцы, как репрессированные, были сосланы или выселены сюда. Например, в 1939-1941 годах немало украинцев вывезли на Серый Клин с Западной Украины. Отдельные группы украинцев оказались на индустриальных стройках этого региона. Во время Великой Отечественной войны 1941-1945 годов сюда эвакуировали некоторых людей с Украины.
В 1953-1959 годах советское правительство проводило освоение так называемых целинных земель, в том числе и на территории Серого Клина. Для этого было мобилизовано большое количество «целинников» с Украины, преимущественно оказавшихся на территории нынешнего Северного Казахстана.
Во время переписей, проводившихся в СССР после 1926 года, часто украинцев за пределами УССР записывали как русских. Поэтому говорить об их реальном числе проблематично. К тому же они не имели институтов, удовлетворяющих их национально-культурные потребности. В таких условиях украинцы русифицировались.
И все же какая-то часть наших соплеменников сохранила свою идентичность на Сером Клине. Свидетельством тому и была деятельность общественной организации «Серый клин», которая до недавнего времени официально действовала в России. Однако даже ее деятельность (преимущественно культурная!) оказалась нежелательной для российской власти, действующей по старому имперскому принципу: в России должно быть все русское. И, конечно, места для украинского здесь не должно быть.
УКРАИНСКИЙ ЗЕЛЕНЫЙ КЛИН
На Дальнем Востоке украинцы начали массово селиться с конца XIX века, незадолго после того, как этот край в 1858-1860 годах вошел в состав Российской империи. Специально из Одессы отправлялись пароходы, увозившие украинцев в те далекие края.
Когда была построена Транссибирская железная дорога, соединившая центральные губернии России с Владивостоком, эта миграция лишь усилилась. С конца XIX века по 1916 год на Дальний Восток с Украины выехало более 276 тысяч человек, что составило около 56 процентов от общего числа переселенцев в этот край. В основном это были выходцы с бывшей казацкой Гетманщины — Черниговской и Полтавской губерний. На новых землях они основали немало поселений, даже дали некоторым из них украинские названия — Черниговка, Покровка, Ромны, Иванковцы и т.д. Эти земли со временем получили название Зеленого Клина, охватывавшего преимущественно Приамурье и Приморье.
Основную массу переселенцев составляли крестьяне. Их гнало на Дальний Восток малоземелье. Они надеялись получить большие наделы и обзавестись хозяйством. Также некоторые украинцы ехали работать на Транссибирскую железную дорогу, служили на флоте. Именно благодаря украинцам произошло освоение Дальнего Востока.
Несмотря на то, что украинцы многое сделали для развития этого края, у них не было нормальных условий для национально-культурной жизни. Не было у них своих школ, прессы, общественных организаций. В России действовал Эмский указ 1876 года, который сводил украинскую культурную жизнь на нет.
И все же на Дальнем Востоке в последние годы XIX века гастролировали украинские театральные группы, со временем появились свои любительские театральные кружки. Украинские спектакли ставились в Порт-Артуре, Владивостоке, Благовещенске, Хабаровске и других городах края. Распространялись украинские книги.
Революция 1905-1907 годов создала определенные возможности для развертывания украинского движения. Начали появляться первые украинские организации — «Украинский клуб» в Харбине (китайском городе, лежавшем на Транссибирской железной дороге), «Студенческое общество украинцев» во Владивостоке. В 1910 году было основано общество «Просвіта» в Никольско-Уссурийском.
Во время революционных событий 1917 года на Дальнем Востоке возник ряд украинских институтов, создавших автономную Украинскую Дальневосточную Республику. Первоначально центральные институты этой республики находились в Никольско-Уссурийском, Хабаровске, а с 1918 года — во Владивостоке. Республика имела Украинский Дальневосточный Краевой Совет, который был законодательным органом, и секретариат, отвечавший за исполнительную власть.
Власть на местах осуществляли десять Украинских окружных советов. Распространенной идеей среди украинцев Зеленого Клина была идея объединения с УНР в Большую Украину.
В то время на Дальнем Востоке появились разнообразные украинские организации не только культурного, но и хозяйственного плана (кооперативы), издавались журналы «Українець на Зеленому Клині», «Щире слово», «Громадська думка», «Українська думка» (Владивосток), «Ранок», «Нова Україна», «Хвилі України» (в Хабаровске), «Засів» (в Харбине).
В 1917-1920 годах украинцам Дальнего Востока пришлось бороться как против правых российских шовинистических сил, так и против левых.
В 1920-1922 годах была буферная Дальневосточная республика, в которой власть захватили большевики. И все же в этом государстве у украинцев были определенные возможности для удовлетворения национально-культурных потребностей.
Погром украинского движения на Дальнем Востоке способствовал русификации местных украинцев. Особенно интенсивно он происходил в городах. Правда, был небольшой период, когда украинцы края получили определенные возможности развивать свою национально-культурную жизнь. Это было связано с политикой коренизации, проводившейся в Советском Союзе в 1920-х — начале 1930-х годов.
Однако украинизация на Дальнем Востоке не продлилась и два года. Постановление центрального комитета Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) от 14 декабря 1932 года ликвидировало все украинские культурно-образовательные учреждения на территории Российской Федерации. С этого времени осуществлялась непрерывная русификация украинцев Дальнего Востока.
И все же этот край продолжал оставаться регионом постоянной миграции украинцев. Причины были разные: кто-то искал здесь лучшую долю, бежал от голода и коллективизации, немало в этих краях оказались репрессированных украинцев, а также посланных в результатах оргнаборов и тому подобное.
С Дальним Востоком связана жизнь некоторых выдающихся наших соотечественников. В 1932-1937 годах здесь находился в ссылке писатель Иван Багряный, описав эту ссылку и бегство оттуда в романе «Тигролови». Также на Дальнем Востоке в 1930-1936 годах отбывал заключение выдающийся украинский переводчик, писатель Борис Тен (Николай Хомичевский).
Согласно статистическим данным, украинцев на Дальнем Востоке в 1920-30-х годах насчитывалось более 300 тысяч человек. А в последние годы существования СССР их число достигало более полумиллиона. Однако эти цифры не отражали полную картину. В условиях отсутствия украинских институтов на Дальнем Востоке местные украинцы быстро русифицировались и начинали идентифицировать себя как русских. В конце концов русским, а не украинцем в этой ситуации было выгоднее быть. Это давало лучшие возможности для карьерного роста.
И все же, как видим, многие украинцы на Дальнем Востоке сохраняли свою идентичность и язык. В 1989 году среди украинцев этого региона считали родным языком украинский около 40 процентов. Согласитесь, что в условиях тотальной русификации это был большой показатель.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.
Мальчик был уже в постели, когда друг отца вместе со своим взрослым сыном пришел к ним в гости. Звали его дядя Аслан, а сына звали Валико.
Это были гости из Абхазии. Мальчик три года подряд вместе с отцом и матерью отдыхал в Гаграх. Они жили у дяди Аслана. И это были самые счастливые месяцы его жизни. Такое теплое солнце, такое теплое море и такие теплые люди. Они там жили в таком же большом доме, как здесь в Москве. Но в отличие от Москвы там люди жили совсем по-другому. Все соседи-абхазцы, грузины, русские, армяне ходили друг к другу в гости, вместе пили вино и вместе отмечали всякие праздники.
Если кто-нибудь варил варенье, или пек торт, или готовил еще что-нибудь вкусное, он обязательно угощал соседей. Так у них было принято. В доме все друг друга знали, а на крыше была устроена особая площадка, каких не бывает в московских домах, где соседи собирались на праздничные вечера.
И вот сейчас в Абхазии идет страшная война и люди друг друга убивают. Чего они не поделили, мальчик никак не мог понять. Сейчас возбужденные голоса родителей и гостей раздавались из кухни.
— Ты, кажется, воевал? — спросил отец мальчика у Валико. Валико было лет двадцать пять, он был лихим таксистом.
— Да, — охотно согласился Валико. — Вот что со мной случилось. Когда мы ворвались в Гагры, я взял в плен двух грузинских гвардейцев. Отобрал оружие, веду на базу. А со мной рядом казак. Я вижу — эти гвардейцы сильно приуныли. Я им говорю:
— Ребята, с вами ничего не будет, вы пленные.
И вдруг один из них нагибается и вырывает из голенища сапога гранату. Я не успел опомниться, а автоматы у нас за плечами. Видно, отчаянный парень был, вроде меня. Одним словом, кидает гранату в меня, и они бегут. Граната ударила мне в грудь и отскочила. Слава Богу, на таком близком расстоянии она не взрывается сразу. Ей надо шесть секунд. Я прыгнул на казака, и мы вместе повалились на землю. Взрыв, но нам повезло. Осколки в нас не попали. Мне чуть-чуть царапнуло ногу. Вскакиваю и бегу за этими гвардейцами. Они, конечно, далеко убежать не успели. Забежал за угол, куда они повернули, и достал обоих автоматной очередью. Иду в их сторону и думаю, как это нам повезло, что гранатой нас не шарахнуло.
И вдруг вижу — двое, старик и молодой парень, выходят из дому, как раз в том месте, где лежат убитые гвардейцы. А на спине у них вот такие тюки. Перешагивают через мертвых гвардейцев и идут дальше. Я сразу понял, что это мародеры. Мы берем город, значит, наши мародеры.
— Бросьте тюки! — кричу им по-абхазски.
Молчат. Идут дальше.
— Бросьте тюки, а то стрелять буду! — кричу им еще раз.
Молодой оборачивается в мою сторону. А тюк за его спиной больше, чем он сам.
— Занимайся своим делом, — говорит он, и они идут дальше.
Я психанул. Мы здесь умираем, а они барахло собирают. Скинул свой автомат и дал им по ногам очередь. В старика не попал, а молодой упал. Я даже не стал к ним подходить. Надо было в бой идти. Одним словом, Гагры мы отбили.
Проходит дней пятнадцать. Я вообще забыл про этот случай. Живу в гостинице. Все наши бойцы жили в гостинице. В тот день мы отдыхали. Вдруг вбегает ко мне сосед с нижнего этажа и говорит:
— Приехали за тобой вооруженные ребята. Все с автоматами. Духовитый вид у них. Может, помощь нужна?
— Не надо, — говорю, — никакой помощи.
Я вспомнил того, молодого, которого я в ногу ранил. Что делать? А на мне вот эта же тужурка была, что сейчас. Взял в оба кармана по гранате и выхожу. Руки в карманах. Гранат не видно. Готов ко всему.
Вижу, метрах в двадцати от гостиницы стоит машина. А здесь у гостиницы четыре человека. Все с автоматами.
Я подхожу к ним не вынимая рук из карманов.
— Что надо?
— Ты стрелял в нашего брата? Вот он здесь в машине сидит.
— Да, стрелял, — говорю и рассказываю все, как было. Рассказываю, как нас чуть не взорвали гвардейцы и как их брат вместе со стариком тюки тащил из дома. Рассказываю, а сам внимательно слежу за ними. Чуть кто за автомат, взорву всех и сам взорвусь.
И они немного растерялись. Никак не могут понять, почему я, невооруженный, не боюсь их. Стою, руки в карманах, а они с автоматами за плечами. И тогда старший из них говорит, кивая на машину:
— Подойдем туда. Можешь при нем повторить все, что ты здесь сказал?
— Конечно, — говорю, — пошли.
Я иду рядом с ним, но руки держу в карманах. Подошли к машине. Тот, кого я ранил в ногу, сидит в ней. Я его узнал. И я повторяю все, как было, а этот в машине морщится от злости и стыда. Окна в машине открыты.
— Правду он сказал? — спрашивает тот, что привел.
— Да, — соглашается тот, что в машине, и ругает в Бога, в душу мать своих родственников за то, что они его привезли сюда.
А у меня руки все еще в карманах.
— Что это у тебя в карманах? — наконец спрашивает тот, что привел меня к машине. Уже догадывается о чем-то, слишком близко стоит.
— Гранаты, — говорю, — не деньги же. Я воюю, а не граблю.
— Ты настоящий мужик, — говорит он, — мы к тебе больше ничего не имеем.
— Я к вам тоже ничего не имею, — отвечаю ему и иду вместе с ним назад, но руки все-таки держу в карманах.
Так мы и разошлись. Война.
Бывают ужасные жестокости с обеих сторон. Но я, клянусь мамой, ни разу не выстрелил в безоружного человека. Эти двое не в счет. Я же психанул. Гранатой шарахнули в двух шагах.
— А почему ты не с автоматом вышел, а с гранатами? — спросил отец мальчика.
— Если бы я вышел с автоматом, — ответил Валико, — получилась бы бойня. А так они растерялись, не поняли, почему я их не боюсь. Я правильно рассчитал. Я был готов взорваться вместе с ними. И потому твердо и спокойно себя держал. Если бы они почувствовали мой мандраж, кто-нибудь скинул бы автомат. А так они растерялись, а потом было уже поздно.
— Ладно тебе хвастаться, — перебил его отец, — счастливая случайность тебя спасла и от гранаты гвардейца, и от родственников этого раненого. По теории вероятности, если два раза подряд повезло, очень мало шансов, что повезет в третий раз… Учти!.. А ты знаешь, что доктора Георгия убили?
Он явно обратился к отцу мальчика. У мальчика екнуло сердце. Он так хорошо помнил доктора Георгия. Тот жил в доме друга отца. После работы он выходил во двор и играл с соседями в нарды. Вокруг всегда толпились мужчины. Доктор Георгий громко шутил, и все покатывались от хохота.
Однажды доктор Георгий рассказал:
— Сегодня еду из больницы в автобусе. Вдруг одна пассажирка кричит: Доктор Георгий, вас грабят! Тут я почувствовал, что парень, стоявший рядом со мной, шарит у меня в кармане. Я поймал его руку и говорю: Это не грабеж, это медицинское обследование. Автобус хохочет. Многие меня знают. Парень покраснел, как перец. Тут как раз остановка, и я разжал его руку. Он выпрыгнул из автобуса. Если вор способен краснеть, он еще может стать человеком.
— За что его убили? — спросил отец мальчика.
— Кто его знает, — ответил дядя Аслан. — Но он громко ругал и грузинских, и абхазских националистов. Я о случившемся узнал от нашей соседки. Тогда еще шли бои за Гагры, я места себе не находил, потому что не знал, мой сын жив или нет.
Двое вооруженных автоматами людей ночью вошли в наш дом и постучали в двери соседки. Она открыла.
— Нам нужен доктор Георгий, — сказали они, — он в вашем доме живет. Покажите его квартиру.
— Зачем вам доктор Георгий? — спросила она.
— У нас товарищ тяжело заболел, — сказал один из них, — нам нужен доктор Георгий.
— Зачем вам доктор Георгий, — ответила соседка, — у меня только что умер муж. Он был болен и не выдержал всего этого ужаса. От него осталось много всяких лекарств. Я вам их дам.
Ей сразу не понравились эти двое с автоматами.
— Нам не нужны ваши лекарства, — начиная раздражаться, угрожающим голосом сказал один из них, — нам нужен доктор Георгий. Он должен помочь нашему товарищу.
С каким-то плохим предчувствием, так она потом рассказывала, она поднялась на два этажа и показала на квартиру доктора. Сказать, что она не знает, где он живет, было бы слишком неправдоподобно для нашей кавказской жизни.
Показав им на квартиру доктора Георгия, она остановилась на лестнице, чтобы посмотреть, что они будут делать. Но тут один из них жестко приказал ей:
— Идите к себе. Больше вы нам не нужны.
И она пошла к себе. Ночь. В городе еще идут бои. Одинокая женщина. Испугалась. Через полчаса она услышала, что внизу завели машину, раздался шум мотора и стих. Она решила, что это, скорее всего, они увезли доктора. Доктор с самого начала войны успел отправить семью в Краснодар. Он оставался жить с тещей.
Соседка снова поднялась на этаж, где жил доктор, чтобы у тещи узнать, куда они отвезли его и как с ним обращались. Стучит, стучит в дверь, но никто ей не отвечает. Думает, может, испугалась, затаилась. Громко кричит: Тамара! Тамара! — чтобы та узнала ее голос. Но не было никакого ответа. И тут она поняла, что дело плохо. Эти двое с автоматами увезли доктора вместе с тещей. Если доктор им нужен был для больного, зачем им была нужна его теща, которая к медицине не имела никакого отношения? Она вернулась в свою квартиру.
На следующий день обо всем мне рассказала. А что я мог сделать? Спросить не у кого. Да и сам места себе не нахожу: не знаю, жив ли сын.
Но вот проходит дней пятнадцать. Бои вокруг Гагр затихли. Однажды стою возле дома и вижу: по улице едет знакомый капитан милиции. Увидев меня, остановил машину.
— Ты можешь признать доктора Георгия? — спрашивает, приоткрыв дверцу.
— Конечно, — говорю, — он же в нашем доме жил. А что с ним?
— Кажется, его убили, — отвечает капитан, — если это он. Поехали со мной. Скажешь, он это или не он.
Мы поехали на окраину города в парк. Там возле пригорка стоял экскаватор, а за пригорком валялись два трупа. Это был доктор Георгий и его теща. По их лицам уже ползали черви. Я узнал доктора по его старым туфлям со сбитыми каблуками.
— Это доктор Георгий и его теща, — сказал я.
Экскаваторщик уже вырыл яму.
— А почему не на кладбище похоронить? — спросил я.
— Столько трупов, мы с этим не справимся, — ответил капитан.
Он приказал экскаваторщику перенести ковшом трупы в яму.
— Не буду я переносить трупы, — заупрямился экскаваторщик, — у меня ковш провоняет.
Капитан стал ругаться с экскаваторщиком, угрожая ему арестом, но тот явно не хотел подчиняться. В городе бардак. Видно, капитан поймал какого-то случайного экскаваторщика.
Тут я подошел к экскаваторщику, вынул все деньги, которые у меня были, и молча сунул ему в карман. Там было около пятнадцати тысяч. Экскаваторщик молча включил мотор, перенес ковшом оба трупа в яму и завалил их землей.
Мальчик затаив дыхание слушал рассказ, доносящийся из кухни. Он никак не мог понять смысла этой подлой жестокости. Он пытался представить, что думал доктор Георгий, когда его вместе с тещей посадили в машину и повезли на окраину города. Ведь он, когда его вывели из дому вместе с тещей, не мог не догадаться, что его везут не к больному. Почему он не кричал? Может, боялся, что выскочат соседи и тогда и их ждет смерть?
В сознании мальчика внезапно рухнуло представление о разумности мира взрослых. Он так ясно слышал громкий смех доктора Георгия. И вот теперь его убили взрослые люди. Если бы они при этом ограбили дом доктора, это хотя бы что-то объясняло. Мародеры. Но они, судя по рассказу друга отца, ничего не взяли и больше в этот дом не заходили.
Мальчик был начитан для своих двенадцати лет. Из книг, которые он читал, получалось, что человек с древнейших времен становится все разумней и разумней. Он читал книжку о первобытных людях и понимал, что там взрослые наивны и просты, как дети. И это было смешно. И ему казалось, что люди с веками становятся все разумней и добрей. И теперь он вдруг в этом разуверился.
Уже гости ушли, родители легли спать, а он все думал и думал. Зачем становиться взрослым, зачем жить, думал он, если человек не делается добрей? Бессмысленно. Он мучительно искал доказательств того, что человек делается добрей. Но не находил. Впрочем, поздно ночью он додумался до одной зацепки и уснул.
Утром отец должен был повести его к зубному врачу. Мальчик был очень грустным и задумчивым. Отец решил, что он боится предстоящей встречи с врачом.
— Не бойся, сынок, — сказал он ему, — если будут вырывать зуб, тебе сделают болеутоляющий укол.
— Я не об этом думаю, — ответил мальчик.
— А о чем? — спросил отец, глядя на любимое лицо сына, кажется осунувшееся за ночь.
— Я думаю о том, — сказал мальчик, — добреет человек или не добреет? Вообще?
— В каком смысле? — спросил отец, тревожно почувствовав, что мальчик уходит в какие-то глубины существования и от этого ему плохо. Теперь он заметил, что лицо сына не только осунулось, но в его больших темных глазах затаилась какая-то космическая грусть. Отцу захотелось поцелуем прикоснуться к его глазам, оживить их. Но он сдержался, зная, что мальчик не любит сантименты.
— Сейчас людоедов много? — неожиданно спросил мальчик, напряженно о чем-то думая.
— Есть кое-какие африканские племена да еще кое-какие островитяне, — ответил отец, — а зачем тебе это?
— А раньше людоедов было больше? — спросил мальчик строго.
— Да, конечно, — ответил отец, хотя никогда не задумывался над этим.
— А были такие далекие-предалекие времена, когда все люди были людоедами? — спросил мальчик очень серьезно.
— По-моему, — ответил отец, — науке об этом ничего не известно.
Мальчик опять сильно задумался.
— Я бы хотел, чтобы все люди когда-то в далекие-предалекие времена были людоедами, — сказал мальчик.
— Почему? — удивленно спросил отец.
— Тогда бы означало, что люди постепенно добреют, — ответил мальчик. — Ведь сейчас неизвестно — люди постепенно добреют или нет. Как-то противно жить, если не знать, что люди постепенно добреют.
Боже, Боже, подумал отец, как ему трудно будет жить. Он почувствовал всю глубину мальчишеского пессимизма.
— Все-таки люди постепенно добреют, — ответил отец, — но единственное доказательство этому — культура. Древняя культура имеет своих великих писателей, а новая — своих. Вот когда ты прочитаешь древних писателей и сравнишь их, скажем, со Львом Толстым, то поймешь, что он умел любить и жалеть людей больше древних писателей. И он далеко не один такой. И это означает, что люди все-таки, хотя и очень медленно, делаются добрей. Ты читал Льва Толстого?
— Да, — сказал мальчик, — я читал Хаджи-Мурата.
— Тебе понравилось? — спросил отец.
— Очень, — ответил мальчик, — мне его так жалко, так жалко. Он и Шамилю не мог служить, и русским. Потому его и убили… Как дядю Георгия.
— Откуда ты знаешь, что доктора Георгия убили? — настороженно спросил отец.
— Вчера я лежал, но слышал из кухни ваши голоса, — сказал мальчик.
Отцу стало нехорошо. Он был простой инженер, а среди школьников, с которыми учился его сын, появилось немало богатых мальчиков, и сын им завидовал.
Взять хотя бы эту дурацкую историю с мерседесом. На даче сын его растрепался своим друзьям, что у них есть мерседес. Но у них вообще не было никакой машины. А потом мальчишки, которым он хвастался мерседесом, оказывается, увидели его родителей, которые ехали в гости со своими друзьями на их Жигулях. И они стали смеяться над ним. И он выдумал дурацкую историю, что папин шофер заболел и родители вынуждены были воспользоваться Жигулями друзей.
Объяснить сыну, что богатство не самое главное в жизни, что в жизни есть гораздо более высокие ценности, было куда легче, чем сейчас. Сейчас сын неожиданно коснулся, может быть, самого трагического вопроса судьбы человечества — существует нравственное развитие или нет?
Он знал, что мальчик его умен, но не думал, что его могут волновать столь сложные проблемы. Хорошо было людям девятнадцатого века, неожиданно позавидовал он им. Как тогда наивно верили в прогресс! Дарвин доказал, что человек произошел от обезьяны, значит, светлое будущее человечества обеспечено! Но почему? Даже если человек и произошел от обезьяны, что сомнительно, так это доказывает способность к прогрессу обезьян, а не человека. Конечно, думал он, нравственный прогресс, хоть и с провалами в звериную жестокость, существует. Но это дело тысячелетий. И надо примириться с этим и понять свою жизнь как разумное звено в тысячелетней цепи. Но как это объяснить сыну?
Когда они вышли из подъезда, он увидел, что прямо напротив их дома в переулке стоит нищая старушка и кормит бродячих собак. Он ее часто тут видел, хотя она явно жила не здесь. Нищая хромая старушка на костылях кормила бродячих собак. Она вынимала из кошелки куриные косточки, куски хлеба, огрызки колбасы и кидала их собакам.
У него не было никаких сомнений, что старушка все это находит в мусорных ящиках. Она с раздумчивой соразмерностью, чтобы не обделить какую-нибудь собаку, кидала им объедки. И собаки, помахивая хвостами, с терпеливой покорностью дожидались своего куска. И ни одна из них не кидалась к чужой подачке. Казалось, что старушка, справедливо распределяя между собаками свои приношения, самих собак приучила к справедливости.
— Вот посмотри на эту старушку, — кивнул он сыну, — она великий человек.
— Почему, почему, па? — быстро спросил сын. — Потому что она кормит бродячих собак?
— Да, — сказал отец, — ты видишь, она инвалид. Скорее всего, одинокая и бедная, но считает своим долгом кормить этих несчастных собак. Где-то мерзавцы убивают невинных людей, а тут нищая старушка кормит нищих собак. Добро неистребимо, и оно сильнее зла.
Теперь представь себе злого человека, который всю свою жизнь травил бродячих собак. Но вот он сам впал в нищету, стал инвалидом и роется в мусорных ящиках, чтобы добывать объедки и, сунув в них яд, продолжать травить бродячих собак. Если бы это было возможно, мы могли бы сказать, что добро и зло равны по силе. Но можешь ли ты представить, что злой человек в нищете, в инвалидности роется в мусорных ящиках, чтобы травить собак? Можешь ты это представить?
— Нет, — сказал мальчик, подумав, — он уже не сможет думать о собаках, он будет думать о самом себе.
— Значит, что? — спросил отец с жаром, которого он сам не ожидал от себя.
— Значит, добро сильней, — ответил мальчик, оглянувшись на увечную старушку и собак, которые со сдержанной радостью, виляя хвостами, ждали подачки.
— Да! — воскликнул отец с благодарностью в голосе.
И сын это мгновенно уловил.
— Тогда купи мне жвачку, — вдруг попросил сын как бы в награду за примирение с этим миром.
— Идет, — сказал отец.