Ïåðåä êåì â äîëãó íàøà ëèòåðàòóðà, êîãî â íåé äîëãèå ãîäû óíèæàëè ýòî òåïåðü õîðîøî èçâåñòíî.
Ñòèõè îòâåðãàëèñü çà âîëüíûå ìûñëè, çà «ñîìíèòåëüíóþ» àíêåòó, ïðîñòî çà òàëàíò äà ìàëî ëè çà ÷òî ìîæíî áûëî ïîëó÷èòü áåññðî÷íûé èëè ñåçîííûé âîë÷èé áèëåò.
Îäíà èç èçâåñòíåéøèõ ðóññêèõ ïîýòîâ Ñåðåáðÿíîãî âåêà, ïèñàòåëü-ëèòåðàòóðîâåä, ëèòåðàòóðíûé êðèòèê, ïåðåâîä÷èê, Àííà Àíäðååâíà Àõìàòîâà, áûëà â ÷èñëå òåõ, êîìó äîâåëîñü õëåáíóòü ïîëíóþ ìåðó óíèæåíèé.
Ðîäèëàñü Àííà Ãîðåíêî 23 èþíÿ 1889 ãîäà ïîä Îäåññîé, Áîëüøîé Ôîíòàí. Îòåö â òî âðåìÿ áûë îòñòàâíîé èíæåíåð-ìåõàíèê ôëîòà, ãîäîâàëûì ðåá¸íêîì îíà áûëà ïåðåâåçåíà íà ñåâåð, â Öàðñêîå Ñåëî, ïîä Ïåòåðáóðã.
Àííà Àõìàòîâà âñïîìèíàëà, ÷òî ó÷èëàñü ÷èòàòü ïî àçáóêå Ëüâà Òîëñòîãî.  ïÿòü ëåò, ñëóøàÿ, êàê ó÷èòåëüíèöà çàíèìàåòñÿ ñî ñòàðøèìè äåòüìè, îíà íàó÷èëàñü ãîâîðèòü ïî-ôðàíöóçñêè.
Ñ 1900 ïî 1905 ãîä Àííà ó÷èëàñü â Öàðñêîñåëüñêîé æåíñêîé ãèìíàçèè.
 Öàðñêîñåëüñêîé ãèìíàçèè, ìåñòîïîëîæåíèå êîòîðîé êî ìíîãîìó îáÿçûâàåò, äåâî÷åê îáó÷àëè ñòðîãèì ñâåòñêèì ìàíåðàì . âîñïèòûâàëè ãîðäîñòü è íåïðèñòóïíîñòü, ó÷òèâîñòü, ãðàöèîçíîñòü è ë¸ãêîñòü äâèæåíèé. Ïî òàêîé ìàíåðå äåðæàòüñÿ è àðèñòîêðàòè÷åñêîìó ëîñêó «äî÷åðåé» Öàðñêîãî Ñåëà óçíàâàëè ñðàçó.
Ïî ñîñåäñòâó ñ æåíñêîé ãèìíàçèåé íàõîäèëàñü ìóæñêàÿ. Ÿ äèðåêòîðîì áûë èçâåñòíûé ïîýò Èííîêåíòèé Àííåíñêèé. Ïðî÷èòàâ, ïî ñëó÷àþ ñòèõè þíîé ïîýòåññû, Àííåíñêèé çîðêî ðàññìîòðåë çà íåé áîëüøóþ, íàñòîÿùóþ òðåáîâàòåëüíîñòü òâîðöà, ïîäëèííóþ îòâåòñòâåííîñòü ïîýòà çà êàæäóþ ñòðîêó, êàæäóþ íàïèñàííóþ ôðàçó.
Àííà íàçûâàëà Èííîêåíòèÿ Àííèíñêîãî ñâîèì ïåðâûì ó÷èòåëåì â ìèðå ïîýçèè. Àííà õîðîøî ó÷èëàñü è òàê áûñòðî â ñîâåðøåíñòâå âûó÷èëà èòàëüÿíñêèé ÿçûê, ÷òî ìîãëà ÷èòàòü â ïîäëèííèêå Äàíòå.
Ãîäû, ïðîâåä¸ííûå â Öàðñêîì Ñåëå, êîíå÷íî, íå ïðîøëè áåññëåäíî. Ïîçæå Àííà Àõìàòîâà íàïèøåò öèêë ñòèõîòâîðåíèé î Öàðñêîì Ñåëå, ãåðîåì êîòîðîãî ñòàë êó÷åðÿâûé îòðîê, Àëåêñàíäð Ïóøêèí, îëèöåòâîðÿþùèé ñîáîé Çîëîòîé âåê ðóññêîé ïîýçèè.
 æèçíè 14-òè ëåòíåé Àíè åù¸ äî ïðèåçäà íà þã ïðîèçîøëî îäíî î÷åíü âàæíîå ñîáûòèå: â íå¸ âëþáèëñÿ þíîøà íà òðè ãîäà ñòàðøå , èç ñåäüìîãî êëàññà ìóæñêîé ãèìíàçèè. Åãî çâàëè Íèêîëàé Ãóìèë¸â.
Óâèäåâ, êàê êðàñèâî ïëàâàåò â Öàðñêîñåëüñêîé êóïàëüíå òîíêàÿ è ãèáêàÿ äåâóøêà, ïîõîæàÿ íà ñêàçî÷íóþ ðóñàëêó, îí ñðàçó ïîòåðÿë ãîëîâó.
Àíå æå ïðèñóòñòâèå ðÿäîì íå î÷åíü êðàñèâîãî è äîëãîâÿçîãî ïîäðîñòêà, ïèøóùåãî ñòèõè è ïûòàþùåãîñÿ óõàæèâàòü, èíòåðåñíî, íîâî, ëþáîïûòíî, íî íå áîëåå òîãî.
Ïîíà÷àëó Íèêîëàé Ãóìèë¸â â Àíå íå âûçâàë îòâåòíîãî ÷óâñòâà. Îäíàêî ñ÷èòàëñÿ ëó÷øèì æåíèõîì Öàðñêîãî Ñåëà, è åãî âëþáë¸ííîñòü åé ëüñòèëà.
 1905 ãîäó îòåö îñòàâèë ñåìüþ, è ïðåæíèé ò¸ïëûé î÷àã ðàçâàëèëñÿ, ìàòü óâåçëà äåòåé: ÷åòâåðî ñåñò¸ð è äâà áðàòà â Åâïàòîðèè, ïîñëåäíèé êëàññ æå êëàññ Àííà çàêàí÷èâàëà â Êèåâñêîé Ôóíäóêëååâñêîé ãèìíàçèè.
Çà ãîä äî ïåðååçäà â Åâïàòîðèþ, íà þã, ìàòü âîçèëà Àíþ â Áîëüøîé Ôîíòàí è ïîêàçàëà äîì, ãäå îíà ðîäèëàñü.
— Çäåñü êîãäà-íèáóäü áóäåò ìåìîðèàëüíàÿ äîñêà, ïî ýòîìó ïîâîäó! çàÿâèëà äî÷ü
Ïîñëå ñòîëü ñìåëîãî âûñêàçûâàíèÿ ìàòü ñ ãðóñòüþ ïîäóìàëà. Êàê ïëîõî îíà âîñïèòàëà Àíþ, êîíå÷íî, íå ïðåäñòàâëÿÿ, ÷òî ñêàçàííîå äî÷êîé ñáóäåòñÿ.
 Åâïàòîðèè, â ñâîáîäíîå îò ó÷¸áû âðåìÿ Àííà áåãàëà ïî ãîðÿ÷åìó ïåñêó, íåæèëàñü íà ñîëíöå è ìíîãî ïëàâàëà. Óìåíèå ïëàâàòü è ëþáîâü ê âîäíûì ïðîñòîðàì Àííà íå óòðàòèëà äî êîíöà æèçíè. Ïðî íå¸ ãîâîðèëè, ÷òî îíà ïëàâàåò, «êàê ùóêà».
Ñëåäóþùèå ïÿòü ëåò, ñ 1905 ïî 1910, Íèêîëàé Ãóìèë¸â óïîðíî, ñòðàñòíî çà Àííîé óõàæèâàë. Ïîñëå íåñêîëüêèõ îòêàçîâ Àííû âûéòè çà íåãî çàìóæ, ïîýò ðåøèë ñâåñòè ñ÷¸òû ñ æèçíüþ. Ê ñ÷àñòüþ, íåóäà÷íî. Òîëüêî ïîñëå åãî ïîïûòêè ñàìîóáèéñòâà, Àííà ñîãëàñèëàñü íà áðàê.
Ðîäñòâåííèêè Àííû íà âåí÷àíèå íå ÿâèëèñü îíè âîçðàæàëè ïðîòèâ ýòîãî áðàêà. Èõ íåïðèÿòèþ áûëà ïðè÷èíà: íåñìîòðÿ íà íåïðåõîäÿùóþ ñòðàñòü è áåçîãëÿäíóþ âëþáë¸ííîñòü Íèêîëàÿ, Àííà ïî-ïðåæíåìó îñòàâàëàñü ïðîõëàäíîé è ñäåðæàííîé.
Ìîæåò ëè áûòü ñ÷àñòëèâîå áóäóùåå ó ïîäîáíîãî ñîþçà?
Ïåðåä âåí÷àíèåì. Íèêîëàé Ãóìèë¸â âåðíóëñÿ èç ïóòåøåñòâèÿ â Ýôèîïèþ (Àáèññèíèÿ) õðèñòèàíñêàÿ ñòðàíà, è çíàêîìûå» âñåðü¸ç, ïîëàãàëè, ÷òî îí ïðèâåç¸ò ÷åðíîêîæóþ äåâóøêó èëè ìóëàòêó, ñ îñëåïèòåëüíî áåëûìè çóáàìè, ñåáå â æ¸íû, êàê ïîýò-ðîìàíòèê, íî íå æåíèòñÿ íà îáû÷íîé ðîññèÿíêå, ñ ñåðûìè ãëàçàìè.
25 àïðåëÿ 1910 ãîäà Íèêîëàé Ãóìèë¸â è Àííà Ãîðåíêî îáâåí÷àëèñü â Íèêîëüñêîé öåðêâè ïîä Êèåâîì.
Îòíûíå â ðóññêîé ïîýçèè ýòè äâà èìåíè òîëüêî íå Ãîðåíêî, à Àõìàòîâà áóäóò ñòîÿòü ðÿäîì.
Îòåö çàïðåòèë Àííå ïîäïèñûâàòü ñòèõè ôàìèëèåé Ãîðåíêî, à ïåðâîå ñòèõîòâîðåíèå îíà íàïèñàëà â 11 ëåò, è òîãäà îíà âçÿëà äåâè÷üþ ôàìèëèþ ïðàáàáóøêè, ïî æåíñêîé ëèíèè, Ïðàñêîâüè Ôåäîñååâíû, èç ñòàðèííîãî òàòàðñêîãî ðîäà Àõìàòîâûõ, îáðóñåâøèõ â ÕVII âåêå.
 1910 ãîäó 25 àïðåëÿ Àííà Àõìàòîâà âûøëà çàìóæ çà ïîýòà è ïóòåøåñòâåííèêà Íèêîëàÿ Ãóìèë¸âà è îíè óåõàëè â ñâàäåáíîå ïóòåøåñòâèå â Ïàðèæ.
 òî âðåìÿ Àííà Àõìàòîâà íàïèñàëà èçâåñòíîå ñòèõîòâîðåíèå ïîñâÿù¸ííîå äàííîìó ïåðèîäó ñâîåé æèçíè:
«Îí ëþáèë »
Îí ëþáèë òðè âåùè íà ñâåòå:
Çà âå÷åðíåé ïåíüå, áåëûõ ïàâëèíîâ
È ñò¸ðòûå êàðòû Àìåðèêè.
Íå ëþáèë, êîãäà ïëà÷óò äåòè,
Íå ëþáèë ÷àÿ ñ ìàëèíîé
È æåíñêîé èñòåðèêè.
À ÿ áûëà åãî æåíîé.
9 íîÿáðÿ 1910 ãîäà.
 Ïàðèæå Àííà Àíäðååâíà âñòðåòèëà ìîëîäîãî åâðåéñêîãî þíîøó, èç ñåìüè åâðååâ — ñåôàðäîâ, õóäîæíèêà, íåäàâíî ïðèåõàâøåãî èç Èòàëèè. Ñêðîìíûé õóäîæíèê ïðîñèò ðàçðåøåíèÿ å¸ íàðèñîâàòü ïî÷åìó áû íåò? Åìó íðàâèòñÿ ðèñîâàòü å¸ ãîëîâêó â óáðàíñòâå åãèïåòñêèõ öàðèö è òàíöîâùèö.  ýòîò ïðèåçä îíà âèäåëà Àìàäåî âñåãî íåñêîëüêî ðàç. Òåì íå ìåíåå, Àìàäåî âñþ çèìó ïèñàë åé.
Ïåðåïèñêó îíè âåëè íà ôðàíöóçñêîì, êîòîðûé Àííà, ñ ñàìûõ þíûõ ëåò, çíàëà â ñîâåðøåíñòâå.
 ñëåäóþùèé ïðèåçä, âåñíîé 1911 ãîäà, óæå áåç ìóæà Íèêîëàÿ. Àìàäåî ðèñîâàë å¸ ó ñåáÿ äîìà è ïðîñèë, ÷òîáû ýòè ïîðòðåòû îíà ïîâåñèëà â ñâîåé êîìíàòå â Ðîññèè. ×óâñòâî ðîìàíòè÷åñêèõ îòíîøåíèé ñ òàëàíòëèâûì õóäîæíèêîì, Àííà Àíäðååâíà ñîõðàíèëà â ïàìÿòè íà âñþ æèçíü.
Àìàäåî Ìîäèëüÿíè (1884-1920)-ñòðàäàë ïðèñòðàñòèåì ê ãàøèøó, àëêîãîëþ, òÿæêî áîëåë òóáåðêóë¸çîì, ïðîæèë âñåãî 35-òü ëåò.
Ïîñëå åãî êîí÷èíû, Àííà Àõìàòîâà ïðî÷ëà âî ôðàíöóçñêîì æóðíàëå, ÷òî åãî ïðèçíàëè âûäàþùèìñÿ õóäîæíèêîì ÕÕ âåêà.
Ïîðòðåòû Àííû Àõìàòîâîé, ðàáîò Àìàäåî Ìîäèëüÿíè, ïîãèáëè â ïåðâûå ãîäû ðåâîëþöèè, èç øåñòíàäöàòè óöåëåë ëèøü îäèí.
 Ïàðèæå Àííà Àõìàòîâà áûëà ñâèäåòåëüíèöåé ïåðâûõ òðèóìôîâ ðóññêîãî áàëåòà çà ðóáåæîì.
Ïåðååõàâ â Ïåòåðáóðã, Àííà Àõìàòîâà ó÷èëàñü íà Âûñøèõ èñòîðèêî-ëèòåðàòóðíûõ êóðñàõ Í.Ï. Ðàåâà.
 1912 ãîäó ïðîåõàëà ïî Ñåâåðíîé Èòàëèè: Ãåíóÿ, Ïèçà, Ôëîðåíöèÿ, Áîëîíüÿ, Ïàäóÿ, Âåíåöèÿ. Âïå÷àòëåíèå îò èòàëüÿíñêîé æèâîïèñè è àðõèòåêòóðû áûëî îãðîìíî, îíî áûëî ïîõîæå íà ñíîâèäåíèå, êîòîðîå ïîìíèøü âñþ æèçíü.
Êî âðåìåíè âåí÷àíèÿ Ãóìèë¸â óæå áûë èçâåñòíûì ïîýòîì, âûïóñòèë òðè êíèãè ñòèõîâ è â ëèòåðàòóðíûõ ñàëîíàõ òåõ ëåò âîñïðèíèìàëñÿ êàê ïðèçíàííûé ìýòð.
Íèêîëàé Ãóìèë¸â ââ¸ë ìîëîäóþ æåíó â ïåòåðáóðãñêèå ëèòåðàòóðíûå ñàëîíû. Áðàê ïðîäîëæàë êàçàòüñÿ ñòðàííûì è íå îäîáðÿëñÿ äàæå â ñàëîíàõ.
Èìåííî îí íàì¸òàííûì ãëàçîì âûáðàë èç ìíîãèõ íàïèñàííûõ ñòèõîòâîðåíèé Àííû Àíäðååâíû ñàìûå ëó÷øèå, êîòîðûå è ñîñòàâèëè å¸ ïåðâûé ñáîðíèê «Âå÷åð», óâèäåâøèé ñâåò â 1912 ãîäó. Ñáîðíèê áûë èçäàí ìàëåíüêèì òèðàæîì â 300 ýêç.
 1914 ãîäó áûë îïóáëèêîâàí âòîðîé ñáîðíèê Àííû Àõìàòîâîé «×¸òêè».  òî âðåìÿ î íåé ñòàëè ãîâîðèòü êàê î ïîýòå, ïðèíàäëåæàùåì ê ëèòåðàòóðíîé ãðóïïèðîâêå àêìåèñòîâ (îò ãðå÷åñêîãî «àêìå» — ðàñöâåò), êîòîðóþ âîçãëàâèë ñàì Íèêîëàé Ãóìèë¸â.
Ïåðâîãî îêòÿáðÿ 1912 ãîäà ó Àííû Àíäðååâíû ðîäèëñÿ åäèíñòâåííûé ñûí Ëåâ, êîòîðûé æèë ó áàáóøêè, ìàòåðè Íèêîëàÿ.  ýòî âðåìÿ Àííà Àõìàòîâà íàïèñàëà çàìå÷àòåëüíîå ñòèõîòâîðåíèå:
***
ß íàó÷èëàñü ïðîñòî, ìóäðî æèòü,
Ñìîòðåòü íà íåáî è ìîëèòüñÿ Áîãó,
È äîëãî ïåðåä âå÷åðîì áðîäèòü,
×òîá óòîìèòü íåíóæíóþ òðåâîãó.
Êîãäà øóðøàò â îâðàãå ëîïóõè
È íèêíåò ãðîçäü ðÿáèíû æ¸ëòî-êðàñíîé,
Ñëàãàþ ÿ âåñ¸ëûå ñòèõè
Î æèçíè òëåííîé, òëåííîé è ïðåêðàñíîé.
ß âîçâðàùàþñü. Ëèæåò ìíå ëàäîíü
Ïóøèñòûé êîò, ìóðëûêàåò óìèëüíåé,
È ÿðêèé çàãîðàåòñÿ îãîíü
Íà áàøåíêå îçåðíîé ëåñîïèëüíè.
Ëèøü èçðåäêà ïðîðåçûâàåò òèøü
Êðèê àèñòà, ñëåòåâøåãî íà êðûøó
— È åñëè â äâåðü ìîþ òû ïîñòó÷èøü,
Ìíå êàæåòñÿ, ÿ äàæå íå óñëûøó.
1912 ãîä.
 1914 ãîäó áðàê ðàñïàëñÿ.  àâãóñòå 1918 ãîäà áûë îôèöèàëüíî îôîðìëåí ðàçâîä ïîýòåññû ñ Ãóìèë¸âûì, è îí æåíèëñÿ íà Àííå Ýíãåëüãàðäò,à â äåêàáðå îíà âûøëà çàìóæ çà âîñòîêîâåäà, ïîýòà è ïåðåâîä÷èêà Âëàäèìèðà Øèëåéêî (1891-1930).
Íå òàê äàâíî íàêëàäûâàþùèé íà ñåáÿ ðóêè èç-çà õîëîäíîñòè Àííû Àõìàòîâîé, Ãóìèë¸â òåïåðü ïðîñèë áûâøóþ âîçëþáëåííóþ î ðàçâîäå.
Îò íîâîé æåíû ó Íèêîëàÿ Ãóìèë¸âà áûëà äî÷ü Åëåíà, ïîãèáøàÿ âî âðåìÿ áëîêàäû, ñ ìàòåðüþ, â 1942 ãîäó îò ãîëîäà.
Ê Âëàäèìèðó Øèëåéêî, Àííà Àíäðååâíà ïðèøëà áóêâàëüíî ñ óëèöû, èìåÿ â ñâî¸ì ãàðäåðîáå âñåãî äâà ïëàòüÿ. 1918 ãîä.  ñòðàíå ãîëîä è ðàçðóõà.  1919 ñòàëî åù¸ õóæå, â äîìå õîëîäíî è ãîëîäíî. Ó Àííû Àíäðååâíû íà÷àëàñü öèíãà, ó ìóæà òóáåðêóë¸ç.
Âëàäèìèð Øèëåéêî âèäíûé ó÷¸íûé, ñïåöèàëèñò ïî äðåâíèì êóëüòóðàì Âîñòîêà.  ñåìåéíîé æèçíè îêàçàëñÿ îáû÷íûì äèêòàòîðîì è ýãîèñòîì.
Îí áðîñàë ðóêîïèñè æåíû â ïå÷êó, òðåáîâàë ïðåêðàòèòü ñî÷èíèòåëüñòâî è õîòåë, ÷òîáû îíà áåñïðåêîñëîâíî ïîä÷èíÿëàñü åãî âîëå. Ê òîìó æå îí áûë äèêî ðåâíèâ è ÷óòü ëè íå çàïèðàë Àííó Àõìàòîâó íà çàìîê.
È âñ¸ æå Àõìàòîâà ÷óâñòâîâàëà áëàãîäàðíîñòü Âëàäèìèðó Øèëåéêî çà òî, ÷òî îí ïðèþòèë å¸, ïîòåðÿâøóþ â ðåçóëüòàòå ëè÷íûõ è èñòîðè÷åñêèõ ïåðèïåòèé ñîáñòâåííûé äîì.
Âûõîäÿ çà íåãî, Àííà ïîíèìàëà, ÷òî å¸ æä¸ò, íî âîñïðèíèìàëà æèçíü, êàê êðåñò, äîñòàâøåéñÿ åé íà äîëþ â íàêàçàíèå çà áóðíóþ ðàçãóëüíóþ þíîñòü. È âñå ýòè ñòðàäàíèÿ, ïî å¸ ìíåíèþ, òåïåðü äîëæíû î÷èñòèòü äóøó.
Ïðîâåäÿ âìåñòå òÿæ¸ëóþ îñåíü 1918 ãîäà â Ìîñêâå, ñóïðóãè ïåðååõàëè â Ïåòåðáóðã è ïîñåëèëèñü â Øåðåìåòüåâñêîì äâîðöå, â òîé ÷àñòè, ãäå ðàíüøå áûëè ïîìåùåíèÿ äëÿ ïðèñëóãè.
Âïîñëåäñòâèè Àííà Àíäðååâíà âñïîìèíàëà îá ýòîì áðàêå êàê î ïå÷àëüíîì íåäîðàçóìåíèè, íî çëà íà Øèëåéêî íå äåðæàëà è ñ þìîðîì ðàññêàçûâàëà î ãîäàõ ïðîâåä¸ííûõ ïîä îäíîé êðûøåé ñ íèì.
Íî ñàìûé «èíòåðåñíûé» ìîìåíò â èõ ñîâìåñòíîé æèçíè ïðîèçîø¸ë â äåíü èõ ðàññòàâàíèÿ.  òå ãîäû, ÷òîáû çàðåãèñòðèðîâàòü ñóïðóæåñêèå îòíîøåíèÿ, íàäî áûëî ïîéòè â äîìîóïðàâëåíèå è ñäåëàòü çàïèñü â äîìîâîé êíèãå.
Êîãäà Àííà âñåëÿëàñü â äîìÂëàäèìèðà Øèëåéêî, îí ñêàçàë, ÷òî ñàì ïîéä¸ò ê óïðàâäîìó, ÷òîáû ñäåëàòü ñîîòâåòñòâóþùèå îòìåòêè è çàïèñè. ×åðåç íåñêîëüêî äíåé ïîñëå ïåðååçäà Àõìàòîâîé, Âëàäèìèð Øèëåéêî ñîîáùèë åé, ÷òî èõ áðàê óçàêîíåí, êàê ïîëîæåíî. Åñòåñòâåííî, ïîýòåññå íå ïðèøëî â ãîëîâó ýòî ïðîâåðèòü.
Íî êîãäà áðàê ðàñïàëñÿ, Àõìàòîâà ñàìà ïîøëà â äîìîóïðàâëåíèå, ÷òîáû ñîáñòâåííîðó÷íî îôîðìèòü ðàçâîä. Äåíü «ðåãèñòðàöèè» èõ áðàêà îíà ïîìíèëà î÷åíü õîðîøî.
Íî, çàãëÿíóâ â êíèãó, ê áîëüøîìó ñâîåìó óäèâëåíèþ, íå îáíàðóæèëà, íè ìàëåéøèõ ñâåäåíèé î çàêëþ÷¸ííîì áðàêå. Ñóïðóãè íèêîãäà íå áûëè çàðåãèñòðèðîâàíû.
 æèçíè Àííû Àõìàòîâîé íàñòóïèë ïåðèîä ñòðàøíîé îò÷àÿííîé íèùåòû. Òðè ãîäà îíà ñêèòàëàñü èç äîìà â äîì, íå èìåÿ ïîñòîÿííîãî êðîâà íàä ãîëîâîé.
Çàòåì, íàêîíåö, â 1922 ãîäó, îíà âûøëà, çàìóæ çà èñêóññòâîâåäà è êðèòèêà Íèêîëàÿ Ïóíèíà è ïåðååõàëà ê íåìó.
Íî äàæå ìûêàÿñü ïî ÷óæèì óãëàì, íàäåâàÿ äðàíûå áîòèíêè, Àõìàòîâà ñîõðàíÿëà â ñâî¸ì ëèöå âñ¸ òó æå ñòðîãîñòü è íåîðäèíàðíîñòü, çà êîòîðóþ å¸ óâàæàëè. Âñåãäà è ñî âñåìè îíà äðóæèëà ïðîñòî è íà ðàâíûõ.
Àííà Àíäðååâíà áûëà èñêðåííå âëþáëåíà â Íèêîëàÿ Ïóíèíà. Íî õîòÿ èõ âêóñû âî ìíîãîì ñîâïàäàëè, ýòî áûëè ñîâåðøåííî ðàçíûå õàðàêòåðû. Îáëàäàÿ ïðàêòè÷åñêèì óìîì, Íèêîëàé Ïóíèí, íå ñðàçó âïóñòèë Àõìàòîâó ïîä ñâî¸ êðûëî.
Îáìåíÿòü êâàðòèðó áûëî òðóäíî, è Àõìàòîâîé ïðèøëîñü æèòü ñ áûâøåé æåíîé Ïóíèíà, òîæå, êñòàòè, Àííîé, è ìàëåíüêîé äî÷åðüþ Ïóíèíà. Îáèòàëè â ðàçíûõ êîìíàòàõ, íî áþäæåò âñ¸ ðàâíî áûë îáùèé, è Àõìàòîâîé ïðèõîäèëîñü íÿí÷èòüñÿ ñ ðåá¸íêîì.
Âñêîðå ê íèì ïðèåõàë è ñûí Àõìàòîâîé ˸âà. Íî Ïóíèí íå ëþáèë ˸âó è, êàê îñòðîóìíî ãîâîðèëà Àííà Àíäðååâíà, íà÷èíàë ïðè âèäå åãî «ïóíè÷åñêèå âîéíû».
Ôåâðàëüñêóþ ðåâîëþöèþ 1917 ãîäà Àííà Àíäðååâíà âîñïðèíÿëà êàê âåëèêîå ïîòðÿñåíèå, Îêòÿáðüñêóþ ðåâîëþöèþ êàê êðîâàâóþ ñìóòó è ãèáåëü êóëüòóðû.
 1917 ãîäó, ïîñëå Îêòÿáðüñêîé ðåâîëþöèè, Àííà Àõìàòîâà, íå óåõàëà â ýìèãðàöèþ. Àííó Àõìàòîâó ðîäíèëà ñ Àëåêñàíäðîì Áëîêîì îäíà âàæíåéøàÿ ÷åðòà. Îíè íå ìûñëèëè ñåáå æèçíè áåç Ðîññèè.
Êîãäà â 1917 ãîäó âèõðü ðåâîëþöèè âîðâàëñÿ íà óëèöû Ïåòðîãðàäà, êîãäà â ïàíèêå çàìåòàëèñü ìíîãèå ïðåäñòàâèòåëè èíòåëëèãåíöèè, îíà îñòàëàñü ñî ñâîåé ñòðàíîé, ðàçîðåííîé, îêðîâàâëåííîé, íî áåñêîíå÷íî ðîäíîé. Îá ýòîì çíàìåíèòîå ñòèõîòâîðåíèå-îòâåò, íàïèñàííîå â 1917 ãîäó, îñåíüþ, â Ïåòðîãðàäå.
***
Ìíå ãîëîñ áûë. Îí çâàë óòåøíî,
Îí ãîâîðèë: «Èäè ñþäà,
Îñòàâü ñâîé êðàé ãëóõîé è ãðåøíûé,
Îñòàâü Ðîññèþ íàâñåãäà.
ß êðîâü îò ðóê òâîèõ îòìîþ,
Èç ñåðäöà âûíó ÷¸ðíûé ñòûä,
ß íîâûì èìåíåì ïðèêðîþ
Áîëü ïîðàæåíèé è îáèä»
Íî ðàâíîäóøíî è ñïîêîéíî
Ðóêàìè ÿ çàìêíóëà ñëóõ,
×òîá ýòîé ðå÷üþ íåäîñòîéíîé
Íå îñêâåðíèëñÿ ñêîðáíûé äóõ.
1917 ãîä.
Ïîñëå Îêòÿáðüñêîé ðåâîëþöèè Àííà Àõìàòîâà ðàáîòàëà â áèáëèîòåêå Àãðîíîìè÷åñêîãî èíñòèòóòà, â 1921 ãîäó âûøåë å¸ ñáîðíèê ñòèõîâ «Ïîäîðîæíèê», òèðàæîì 1000 ýêç.
Æèçíü å¸ áûâøåãî ìóæà Íèêîëàÿ Ñòåïàíîâè÷à Ãóìèë¸âà òðàãè÷åñêè îáîðâàëàñü â àâãóñòå 1921 ãîäà, îí áûë àðåñòîâàí è ðàññòðåëÿí è ðàññòðåëÿí 26 àâãóñòà.
Ìåñòî ðàññòðåëà è çàõîðîíåíèÿ äî ñèõ ïîð íåèçâåñòíî, åñòü òîëüêî òðè âåðñèè.
Äîëãèå ãîäû óòâåðæäàëè, ÷òî ïîýò áûë ðàññòðåëÿí çà ó÷àñòèå â êîíòððåâîëþöèîííîì, òàê íàçûâàåìîì Òàãàíöåâñêîì çàãîâîðå.
Íà ñàìîì äåëå, óñòàíîâëåíî, ÷òî ïðåñòóïëåíèå Íèêîëàÿ Ãóìèë¸âà, çàêëþ÷àëîñü â òîì, ÷òî îí «íå äîí¸ñ îðãàíàì Ñîâåòñêîé âëàñòè, ÷òî åìó ïðåäëàãàëè âñòóïèòü â çàãîâîðùèöêóþ îôèöåðñêóþ îðãàíèçàöèþ, îò ÷åãî îí êàòåãîðè÷åñêè îòêàçàëñÿ».
Íèêàêèõ äðóãèõ îáâèíèòåëüíûõ ìàòåðèàëîâ, êîòîðûå èçîáëè÷àëè áû Íèêîëàÿ Ãóìèë¸âà â ó÷àñòèè â àíòèñîâåòñêîì çàãîâîðå, â òîì óãîëîâíîì äåëå, ïî ìàòåðèàëó, êîòîðîãî îñóæä¸í Íèêîëàé Ãóìèë¸â, íåò.
Òàì ñîäåðæàòñÿ ëèøü äîêàçàòåëüñòâî ñóùåñòâîâàíèÿ êîíòððåâîëþöèîííîé îðãàíèçàöèè, â êîòîðóþ îí íå âñòóïèë. Ìîòèâû ïîâåäåíèÿ Íèêîëàÿ Ãóìèë¸âà çàôèêñèðîâàíû â ïðîòîêîëå åãî äîïðîñà, ïûòàëñÿ åãî âîâëå÷ü â àíòèñîâåòñêóþ îðãàíèçàöèþ åãî äðóã, ñ êîòîðûì îí ó÷èëñÿ è áûë íà ôðîíòå.
Ïðåäðàññóäêè äâîðÿíñêîé îôèöåðñêîé ÷åñòè, êàê îí çàÿâèë, íå ïîçâîëèëè åìó ïîéòè ñ äîíîñîì.
Íî ñàìîå óáåäèòåëüíîå äîêàçàòåëüñòâî ëîÿëüíîñòè ïðàïîðùèêà, êàâàëåðà äâóõ ñîëäàòñêèõ Ãåîðãèåâñêèõ êðåñòîâ Íèêîëàÿ Ãóìèë¸âà, îí ñëóæèë â ëåéá-ãâàðäèè óëàíñêîì ïîëêó, âî âçâîäå êîííîé ðàçâåäêè, è ïðîø¸ë ÷åðåç ìíîãèå îïàñíîñòè, òðóäíîñòè è íåâçãîäû, â Ïåðâóþ ìèðîâóþ âîéíó, â òîì, ÷òî ó íåãî íåò àíòèñîâåòñêèõ ñòèõîòâîðåíèé.
 1920 ãîäó Àííà Àíäðååâíà ñòàëà ÷ëåíîì ïåòðîãðàäñêîãî îòäåëåíèÿ Âñåðîññèéñêîãî ñîþçà ïîýòîâ, ñ 1921 ãîäà ðàáîòàëà ïåðåâîä÷èöåé â èçäàòåëüñòâå «Âñåìèðíàÿ ëèòåðàòóðà»
 1921 ãîäó, êîãäà áûëè ðàçðåøåíû ÷àñòíûå èçäàòåëüñòâà, â îêòÿáðå ó Àííû Àõìàòîâîé óâèäåëè ñâåò òðè êíèãè, ñáîðíèêè: «Ïîäîðîæíèê»,«Anna Domini MCMÕÕI» (ëàò. «Â ëåòî ãîñïîäíå1921», ïîýìà «Ó ñàìîãî ìîðÿ».
 1923 ãîäó ïÿòü êíèã, ðàíåå âûïóùåííûõ ñòèõîòâîðåíèé. áûëè èçäàíû â âèäå òð¸õòîìíèêà.  1924 ãîäó â ïåðâîì íîìåðå æóðíàëà «Ðóññêèé ñîâðåìåííèê» áûëè îïóáëèêîâàíû ñòèõîòâîðåíèÿ Àõìàòîâîé «È ïðàâåäíèê ø¸ë çà ïîñëàííèêîì Áîãà » è «È ìåñÿö, ñêó÷àÿ â îáëà÷íîé ìãëå », ïîñëóæèâøèå îäíîé èç ïðè÷èí çàêðûòèÿ æóðíàëà.
Âñå êíèãè íàïèñàííûå áûëè èçúÿòû èç ìàññîâûõ áèáëèîòåê, å¸ ñòèõîòâîðåíèÿ ïî÷òè ïåðåñòàëè ïå÷àòàòü, íå áûëè èçäàíû ñáîðíèêè ñòèõîâ, ïîäãîòîâëåííûå Àõìàòîâîé â 1924-1926 ãîäàõ è â ñåðåäèíå 1930-õ ãîäîâ.
 1929 ãîäó Àííà Àõìàòîâà âûøëà èç Âñåðîññèéñêîãî ñîþçà ïèñàòåëåé, â çíàê ïðîòåñòà òðàâëè ïèñàòåëåé Åâãåíèÿ Çàìÿòèíà è Áîðèñà Ïèëüíÿêà.
 1934 ãîäó íå âñòóïèëà â îáðàçîâàííûé Ñîþç ïèñàòåëåé ÑÑÑÐ è îêàçàëàñü çà ïðåäåëàìè îôèöèàëüíîé ñîâåòñêîé ëèòåðàòóðû.
 1924-1939 ãîäàõ, êîãäà å¸ ñòèõè íå ïå÷àòàëè. Àííà Àõìàòîâà äîáûâàëà ñðåäñòâà ê ñóùåñòâîâàíèþ ïðîäàæåé ëè÷íîãî àðõèâà è ïåðåâîäàìè, çàíèìàëàñü èññëåäîâàíèåì òâîð÷åñòâà À. Ïóøêèíà.
 1933 ãîäó, â å¸ ïåðåâîäå, âûøëè «Ïèñüìà õóäîæíèêà Ïèòåðà Ðóáåíñà» , å¸ èìÿ çíà÷èëîñü â ÷èñëå ó÷àñòíèêîâ èçäàíèÿ «Ðóêîïèñè À.Ñ.Ïóøêèíà» çà 1939 ãîä.
Ê êîíöó 1939 ãîäà îòíîøåíèå ãîñóäàðñòâåííîé âëàñòè ê Àõìàòîâîé èçìåíèëîñü åé ïðåäëîæèëè ïîäãîòîâèòü ê ïóáëèêàöèè êíèãè äëÿ äâóõ ñáîðíèêîâ.  ôåâðàëå 1939 ãîäà, âðó÷àÿ îðäåíà îòëè÷èâøèìñÿ ïèñàòåëÿì, Ñòàëèí âäðóã ñïðîñèë, ïî÷åìó â ñïèñêå íåò Àõìàòîâîé.
Ñóùåñòâóåò âåðñèÿ, ÷òî äî÷ü Ñòàëèíà Ñâåòëàíà óâëåêëàñü òâîð÷åñòâîì Àõìàòîâîé è ïåðåïèñàëà å¸ ñòðîêè â òåòðàäêó. Ñòàëèí æå, óâèäåâ òåòðàäü, ïîèíòåðåñîâàëñÿ. Îò÷åãî ýòè ñòèõè íå îïóáëèêîâàíû. Âîçìîæíî, òåòðàäü Ñâåòëàíû è ïîâëèÿëà íà äàëüíåéøóþ ñóäüáó Àõìàòîâîé.
 ÿíâàðå 1940 ãîäà ïîýòåññó ïðèíÿëè â Ñîþç ïèñàòåëåé, ïî ðåêîìåíäàöèè ãåíåðàëüíîãî ñåêðåòàðÿ è ïðåäñåäàòåëÿ ïðàâëåíèÿ Ñîþçà ïèñàòåëåé ÑÑÑÐ Àëåêñàíäðà Ôàäååâà, â òîì æå ãîäó æóðíàëû «Ëåíèíãðàä» è «Çâåçäà» è «Ëèòåðàòóðíûé ñîâðåìåííèê» íàïå÷àòàëè å¸ ñòèõè, â èçäàòåëüñòâå «Ñîâåòñêèé ïèñàòåëü» âûøåë ñáîðíèê å¸ ñòèõîòâîðåíèé «Èç øåñòè êíèã», âûäâèíóòûé íà Ñòàëèíñêóþ ïðåìèþ.
×ëåí Ïîëèòáþðî, ñåêðåòàðü ÖÊ ÂÊÏ(á)Àíäðåé Æäàíîâ- ñèëüíî ïðîòèâèëñÿ âûäâèæåíèþ Àõìàòîâîé íà Ñòàëèíñêóþ ïðåìèþ è äîñòèã ñâîåãî, ÷òîáû Àõìàòîâà íå ïîëó÷èëà å¸.
 ñåíòÿáðå 1940 ãîäà êíèãà áûëà îñóæäåíà ñïåöèàëüíûì ïîñòàíîâëåíèåì ÖÊ ÂÊÏ(á) íà îñíîâàíèè äîêëàäíîé çàïèñêè óïðàâëÿþùåãî äåëàìè ÖÊ îá îòñóòñòâèè â êíèãå ñâÿçè ñ ñîâåòñêîé äåéñòâèòåëüíîñòüþ è ïðîïîâåäè â íåé ðåëèãèè.
 äàëüíåéøåì âñå êíèãè Àõìàòîâîé, ïóáëèêîâàâøèåñÿ â ÑÑÑÐ, âûõîäèëè ñ öåíçóðíûìè èçúÿòèÿìè è èñïðàâëåíèÿìè, ñâÿçàííûìè ñ ðåëèãèîçíûìè òåìàìè è îáðàçàìè. Äî 1964 ãîäà Àííà Àíäðååâíà áûëà «íåâûåçäíîé».
Åäèíñòâåííûé ñûí Ëåâ, ñ 1930 äî 1934 ãîäà ðàáîòàë â ýêñïåäèöèÿõ â Ñàÿíàõ, íà Ïàìèðå è â Êðûìó. Ñ 1934 ãîäà íà÷àë ó÷èòüñÿ íà èñòîðè÷åñêîì ôàêóëüòåòå Ëåíèíãðàäñêîãî ôàêóëüòåòà.
 1935 ãîäó Ëåâ Ãóìèë¸â èñêëþ÷¸í èç óíèâåðñèòåòà è àðåñòîâàí, âìåñòå ñ òðåòüèì ìóæåì Àõìàòîâîé, Íèêîëàåì Ïóíèíûì, èñòîðèêîì, èñêóññòâîâåäîì, êðèòèêîì, íî ÷åðåç íåäåëþ èõ îñâîáîäèëè, ïîñëå õîäàòàéñòâà Àõìàòîâîé â ïèñüìå Èîñèôó Ñòàëèíó.
 1937 ãîäó Ëåâ Ãóìèë¸â áûë âîññòàíîâëåí â ËÃÓ.  ìàðòå 1938 ãîäà ñíîâà àðåñòîâàí, áóäó÷è ñòóäåíòîì, ËÃÓ, è îñóæä¸í íà ïÿòü ëåò.
 1938 ãîäó â ëåíèíãðàäñêîì ÍÊÂÄ áûëî çàâåäåíî «Äåëî îïåðàòèâíîé ðàçðàáîòêè íà Àííó Àõìàòîâó», ãäå ïîëèòè÷åñêàÿ ïîçèöèÿ ïîýòåññû õàðàêòåðèçîâàëàñü êàê «Ñêðûòûé òðîöêèçì è âðàæäåáíîå àíòèñîâåòñêèå íàñòðîåíèÿ».
 êîíöå 1930-õ ãîäîâ Àõìàòîâà, îïàñàÿñü ñëåæêè è îáûñêîâ, ñòèõè íå çàïèñûâàëà è âåëà çàìêíóòûé îáðàç æèçíè.  ýòî âðåìÿ ñîçäàâàëàñü ïîýìà «Ðåêâèåì», ñòàâøàÿ ïàìÿòíèêîì æåðòâàì ñòàëèíñêèõ ðåïðåññèé è îïóáëèêîâàííàÿ â Ðîññèè ëèøü â 1987 ãîäó, ñïóñòÿ 21 ãîä ïîñëå ñìåðòè ïîýòåññû.
Ñðîê îòáûâàë â Íîðèëüëàãå, ðàáîòàÿ òåõíèêîì-ãåîëîãîì â ìåäíî-íèêåëåâîé øàõòå, ïî îòáûòèè ñðîêà áûë îñòàâëåí â Íîðèëüñêå áåç ïðàâà âûåçäà.
Îñåíüþ 1944 ãîäà. ïîñëå îêîí÷àíèÿ ñðîêà, äîáðîâîëüíî âñòóïèë â Ñîâåòñêóþ Àðìèþ, âîåâàë ðÿäîâûì â çåíèòíî-àðòèëëåðèéñêîì ïîëêó, íà Ïåðâîì Áåëîðóññêîì ôðîíòå, çàêîí÷èë âîéíó â Áåðëèíå.
 1945 ãîäó Ëåâ Ãóìèë¸â áûë äåìîáèëèçîâàí, âîññòàíîâëåí â ËÃÓ, êîòîðûé îêîí÷èë â íà÷àëå 1946 ãîäà. 28 äåêàáðÿ 1948 ãîäà çàùèòèë â ËÃÓ äèññåðòàöèþ êàíäèäàòà èñòîðè÷åñêèõ íàóê, ïðèíÿò íàó÷íûì ñîòðóäíèêîì â Ìóçåé ýòíîãðàôèè íàðîäîâ ÑÑÑÐ.
7-ãî íîÿáðÿ 1949 ãîäà áûë àðåñòîâàí, íåñìîòðÿ ÷òî ôðîíòîâèê, è îñóæä¸í Îñîáûì ñîâåùàíèåì íà 10-òü ëåò, êîòîðûå îòáûâàë â ëàãåðå ó Ìåæäóðå÷åíñêà â Êåìåðîâñêîé îáëàñòè, â Ñàÿíàõ.
Ñïðàøèâàåòñÿ, çà ÷òî àðåñòîâûâàëè ñûíà Àííû Àõìàòîâîé?
Âëàñòè íå ìîãëè ïðîñòèòü äâîðÿíñêîå ïðîèñõîæäåíèå è òî, ÷òî îí ñûí «êîíòððåâîëþöèîíåðà» — ïîýòà Íèêîëàÿ Ãóìèë¸âà.
11-ãî ìàÿ 1956 ãîäà Ëåâ Ãóìèë¸â ðåàáèëèòèðîâàí ïî ïðè÷èíå îòñóòñòâèÿ ñîñòàâà ïðåñòóïëåíèÿ. Ñ 1956 ãîäà ðàáîòàë áèáëèîòåêàðåì â Ýðìèòàæå.  1961 ãîäó çàùèòèë äîêòîðñêóþ äèññåðòàöèþ ïî èñòîðèè «Äðåâíèå òþðêè», à â 1974 äîêòîðñêóþ äèññåðòàöèþ ïî ãåîãðàôèè «Ýòíîãåíåç è áèîñôåðà Çåìëè».
Äî âûõîäà íà ïåíñèþ â 1986 ãîäó ðàáîòàë â Íàó÷íî-èññëåäîâàòåëüñêîì èíñòèòóòå ïðè ËÃÓ.
Íà÷èíàÿ ñ 1935 ãîäà, Àííà Àõìàòîâà, ïðîâåëà, â îáùåé ñëîæíîñòè, ñåìíàäöàòü ìåñÿöåâ â òþðåìíûõ î÷åðåäÿõ â Ëåíèíãðàäå, îêîëî ñëåäñòâåííîãî èçîëÿòîðà «Êðåñòû» äîæèäàÿñü, ñâèäàíèÿ ñ àðåñòîâàííûì ñûíîì, ÷òîáû ïîëó÷èòü ðàçðåøåíèå íà ïðîäîâîëüñòâåííóþ ïåðåäà÷ó. À àðåñòîâûâàëè å¸ ñûí Ëüâà, è â 1935, èâ 1938, è â 1949 ãîäó.
Êàê-òî ðàç êòî-òî «îïîçíàë» Àííó Àíäðååâíó, â 1938 ãîäó, â î÷åðåäè, â ñëåäñòâåííûé èçîëÿòîð «Êðåñòû», ñòîÿùàÿ çà íåé æåíùèíà ñ ãîëóáûìè ãóáàìè, êîòîðàÿ, êîíå÷íî, íèêîãäà â æèçíè íå ñëûõàëà å¸ èìåíè, î÷íóëàñü îò ñâîéñòâåííîãî íàì âñåì îöåïåíåíèÿ è ñïðîñèëà Àííó Àíäðååâíó íà óõî (òàì âñå ãîâîðèëè ø¸ïîòîì): «À ýòî âû ìîæåòå îïèñàòü? È Àííà Àíäðååâíà ñêàçàëà «Ìîãó».
Òîãäà, ÷òî-òî, âðîäå óëûáêè ñêîëüçíóëà, ïî òîìó, ÷òî íåêîãäà áûëî å¸ ëèöîì. Ïî ýòèì âïå÷àòëåíèåì Àííà Àõìàòîâà íàïèñàëà àâòîáèîãðàôè÷åñêóþ ïîýìó «Ðåêâèåì» (1935-1940), âïåðâûå îïóáëèêîâàíà â Ìþíõåíå â 1963 ãîäó, â ÑÑÑÐ â 1988 ãîäó îäíî èç ïåðâûõ ïîýòè÷åñêèõ ïðîèçâåäåíèé, ïîñâÿù¸ííûõ æåðòâàì ðåïðåññèé 1930 ãîäîâ.
Ãîðå âäîâû è ìàòåðè «âðàãîâ íàðîäà» — ñ óáåäèòåëüíîé ñèëîé îòðàæàåòñÿ â êàæäîé ñòðî÷êå «Ðåêâèåìà» — ê ïðèìåðó, äâà îòðûâêà, èç ïîýìû:
«Óâîäèëè òåáÿ íà ðàññâåòå,
Çà òîáîé, êàê íà âûíîñå, øëà,
 ò¸ìíîé ãîðíèöå ïëàêàëè äåòè,
Ó áîæíèöû ñâå÷à îïëûëà.
Íà ãóáàõ òâîèõ õîëîä èêîíêè,
Ñìåðòíûé ïîò íà ÷åëå
Íå çàáûòü!
Áóäó ÿ, êàê ñòðåëåöêèå æåíêè,
Ïîä êðåìë¸âñêèìè áàøíÿìè âûòü».
1935 ãîä. Îñåíü. Ìîñêâà.
***
Ñåìíàäöàòü ìåñÿöåâ êðè÷ó,
Çîâó òåáÿ äîìîé,
Êèäàëàñü â íîãè ïàëà÷ó —
Òû ñûí è óæàñ ìîé.
Âñå ïåðåïóòàëîñü íàâåê,
È ìíå íå ðàçîáðàòü
Òåïåðü, êòî çâåðü, êòî ÷åëîâåê,
È äîëãî ëü êàçíè æäàòü.
È òîëüêî ïûøíûå öâåòû,
È çâîí êàäèëüíûé, è ñëåäû
Êóäà-òî â íèêóäà.
È ïðÿìî ìíå â ãëàçà ãëÿäèò
È ñêîðîé ãèáåëüþ ãðîçèò
Îãðîìíàÿ çâåçäà.
1939 ãîä.
Âî âðåìÿ Âåëèêîé Îòå÷åñòâåííîé âîéíû ìóçà Àííû Àíäðååâíû îáðåëà íîâîå çâó÷àíèå. Ýòî áûë âçë¸ò ãðàæäàíñêîé ïàòðèîòè÷åñêîé ëèðèêè.
Ïðåâðàòíîñòü æèçíè è òâîð÷åñêîé ñóäüáû, êîòîðûå ïðåñëåäîâàëè å¸, íå ïîäîðâàëè ÷óâñòâà äî÷åðíåé ïðåäàííîñòè Ðîäèíå, ñòðàíå, áåç êîòîðîé îíà íå ìûñëèëà ñóùåñòâîâàíèÿ.
Áëàãîäàðÿ ýòîìó ÷óâñòâó â ðóññêóþ ïîýçèþ âîøëî âåëèêîå ñòèõîòâîðåíèå:
«Ìóæåñòâî»
Ìû çíàåì, ÷òî íûíå ëåæèò íà âåñàõ
È ÷òî ñîâåðøàåòñÿ íûíå.
×àñ ìóæåñòâà ïðîáèë íà íàøèõ ÷àñàõ,
È ìóæåñòâî íàñ íå ïîêèíåò.
Íå ñòðàøíî ïîä ïóëÿìè ì¸ðòâûìè ëå÷ü,
Íå ãîðüêî îñòàòüñÿ áåç êðîâà, —
È ìû ñîõðàíèì òåáÿ, ðóññêàÿ ðå÷ü,
Âåëèêîå ðóññêîå ñëîâî.
Ñâîáîäíûì è ÷èñòûì òåáÿ ïðîíåñ¸ì,
È âíóêàì äàäèì, è îò ïëåíà ñïàñ¸ì
Íàâåêè!
23 ôåâðàëÿ 1942 ãîäà. Òàøêåíò.
22 èþíÿ 1941 ãîäà, Àííà Àõìàòîâà âñòðåòèëà â Ëåíèíãðàäå. Íàïèñàííîå òàì ñòèõîòâîðåíèÿ «Êëÿòâà» «Âðàæüå çíàìÿ»- áûëè èçâåñòíû è ëþáèìû â áëîêàäíîì Ëåíèíãðàäå:
«Êëÿòâà»
È òà, ÷òî ñåãîäíÿ ïðîùàåòñÿ ñ ìèëûì, —
Ïóñòü áîëü ñâîþ â ñèëó îíà ïåðåïëàâèò.
Ìû äåòÿì êëÿí¸ìñÿ, êëÿí¸ìñÿ ìîãèëàì,
×òî íàñ ïîêîðèòüñÿ íèêòî íå çàñòàâèò!
Ëåíèíãðàä èþíü 1941 ãîä.
«Âðàæüå çíàìÿ»
Âðàæüå çíàìÿ
Ðàñòàåò, êàê äûì,
Ïðàâäà çà íàìè,
È ìû ïîáåäèì.
Èþëü 1941 ãîäà
Òàê æå ïðîíèêíîâåííîå ñòèõîòâîðåíèå î ëåíèíãðàäñêèõ âîåííûõ áóäíÿõ:
***
Ùåëè â ñàäó âûðûòû,
Íå ãîðÿò îãíè.
Ïèòåðñêèå ñèðîòû,
Äåòîíüêè ìîè!
Ïîä çåìë¸é íå äûøèòñÿ,
Áîëü ñâåðëèò âèñîê,
Ñêâîçü áîìá¸æêó ñëûøèòñÿ
Äåòñêèé ãîëîñîê.
28 ñåíòÿáðÿ 1941 ãîäà ïî íàñòîÿíèþ âðà÷åé áûëà ýâàêóèðîâàíà, Àííà Àíäðååâíà, ñíà÷àëà â Ìîñêâó, çàòåì â ×èñòîïîëü, îòòóäà ÷åðåç Êàçàíü â Òàøêåíò.
Ïåðâîå âðåìÿ â Òàøêåíòå, åé áûëî ñóæäåíî æèòü â êàìîðêå. Çäåñü åäâà ïîìåùàëàñü æåëåçíàÿ êðîâàòü ñ ãðóáûì ñîëäàòñêèì îäåÿëîì, åäèíñòâåííàÿ òàáóðåòêà, íà êîòîðîé Àííà Àíäðååâíà ñèäåëà, ìàëåíüêàÿ íåòîïëåíàÿ ïå÷êà-«áóðæóéêà», ãäå ñòîÿë ïîìÿòûé æåëåçíûé ÷àéíèê, è îäèíîêàÿ êðóæêà íà âûñòóïå îêîøêà «êàññû». Áûë åù¸ ÿùèê, íà êîòîðîì Àííà Àõìàòîâà ìîãëà åñòü.
 êàìîðêå áûëî õîëîäíî, òóñêëàÿ ëàìïî÷êà ëèøü óñèëèâàëà òîñêëèâîñòü ýòîãî îäèíîêîãî óãëà, åãî íåòîïëåíîñòü è ñëó÷àéíîñòü.
Ýòî áûëî ïîìåùåíèå «êàññû», çàãíàííàÿ íà çàäâîðêè ÷¸ðíîãî õîäà áîëüøîãî ñòàðîãî äîìà, ãäå äî âîéíû ïîìåùàëîñü Óïðàâëåíèå ïî äåëàì èñêóññòâ.
Çäåñü, â ïðåæíèõ îòäåëàõ è ïðè¸ìíûõ, ïîñåëèëè ýâàêóèðîâàííûõ ïèñàòåëåé, è Àííå Àíäðååâíå äîñòàëàñü «êàññà». Áûëî íå÷òî ãëóìëèâî-èðîíè÷íîå â òîì, ÷òî åé, ñàìîé áåçäåíåæíîé èç âñåõ ëþäåé, ñóæäåíî áûëî æèòü â ïîìåùåíèè, ãäå äî âîéíû øåëåñòåëè êóïþðû è âûäàâàëèñü áîëüøèå ñóììû àâòîðàì, êóäà ìåíåå çíà÷èòåëüíûì, ÷åì Àííà Àõìàòîâà.
×åì áûë Òàøêåíò äëÿ Àõìàòîâîé? Äîñòàòî÷íî ñêàçàòü, ÷òî òàì îíà ðàáîòàëà íàä «Ïîýìîé áåç ãåðîÿ» — çàêîí÷èëà â 1962 ãîäó è íàïèñàëà ñâûøå ïÿòèäåñÿòè ñòèõîòâîðåíèé. â ÷èñëå êîòîðûõ çíàìåíèòåéøèå, õðåñòîìàòèéíûå, êàê «Ìóæåñòâî».
Íî íå ýòî ãëàâíîå.
Ãëàâíîå, ñîñòîèò â òîì, ÷òî â Òàøêåíòå Àííà Àõìàòîâà ñòàëà äðóãèì ïîýòîì. Ïðè÷èíû ïðîèçîøåäøåé ïåðåìåíû äîñòàòî÷íî î÷åâèäíû: îáùàÿ áåäà, êîòîðóþ Àííà Àíäðååâíà äåëèëà ñî âñåì íàðîäîì, è îáùèé ïîäâèã, â êîòîðîì îíà íàðàâíå ñî âñåìè ïðèíÿëà ïîñèëüíîå ó÷àñòèå.
Ýòî íîâàÿ, âîåííàÿ áåäà áûëà ïî-íàñòîÿùåìó îáùåé, îíà íå ðàçîáùàëà ëþäåé, êàê áåäà ïðåäâîåííàÿ, à ñîåäèíÿëà. Ìîæíî áûëî, íå òàÿñü, ãîðåâàòü ñî âñåìè.
Âñ¸ ñòàëî âäðóã ó Àõìàòîâîé òàêèì æå, êàê ó âñåõ: òèô, áåçäîìüå, æàëîñòü, ñòðàõ çà îñòàâøèõñÿ â ðîäíîì ãîðîäå. Âèäíî, äîëãî êîïèëàñü â èñòåðçàííîé æåíùèíå ýòà æàæäà äîáðîñåðäå÷èÿ, ïîòðåáíîñòü áûòü ñî âñåìè. È âîò ïðîðâàëîñü ñòèõàìè
***
Òðåòüþ âåñíó âñòðå÷àþ âäàëè
Îò Ëåíèíãðàäà.
Òðåòüþ? È êàæåòñÿ ìíå. îíà
Áóäåò ïîñëåäíåé.
Íî íå çàáóäó ÿ íèêîãäà,
Äî ÷àñà ñìåðòè,
Êàê áûë îòðàäåí ìíå çâóê âîäû
 òåíè äðåâåñíîé.
Ïåðñèê çàöâ¸ë, à ôèàëîê äûì
Âñ¸ áëàãîâîííåé.
Êòî ìíå ïîñìååò ñêàçàòü, ÷òî çäåñü
ß íà ÷óæáèíå?!
Âïîñëåäñòâèè, âñïîìèíàÿ ñâîþ æèçíü â Óçáåêèñòàíå, Àííà Àõìàòîâà ïèñàëà:
«Äî ìàÿ 1944 ãîäà ÿ æèëà â Òàøêåíòå, æàäíî ëîâèëà âåñòè î Ëåíèíãðàäå, î ôðîíòå. Êàê è äðóãèå ïîýòû, ÷àñòî âûñòóïàëà â ãîñïèòàëÿõ, ÷èòàëà ñòèõè ðàíåííûì áîéöàì.
 Òàøêåíòå ÿ âïåðâûå óçíàëà, ÷òî òàêîå â ïàëÿùèé æàð äðåâåñíàÿ òåíü è çâóê âîäû. À åù¸ ÿ óçíàëà, ÷òî òàêîå ÷åëîâå÷åñêàÿ äîáðîòà: â Òàøêåíòå ÿ ìíîãî è òÿæåëî áîëåëà.  ìàå 1944 ãîäà ÿ ïðèëåòåëà â âåñåííþþ Ìîñêâó, óæå ïîëíóþ ðàäîñòíûõ íàäåæä è îæèäàíèÿ áëèçêîé ïîáåäû.
 èþíå âåðíóëàñü â Ëåíèíãðàä. Ñòðàøíûé ïðèçðàê, ïðèòâîðÿþùèéñÿ ìîèì ãîðîäîì, òàê ïîðàçèë ìåíÿ, ÷òî ÿ îïèñàëà ýòó ìîþ ñ íèì âñòðå÷ó â ïðîçå».
 àâãóñòå 1946 ãîäà Àííó Àíäðååâíó Àõìàòîâó, â î÷åðåäíîé ðàç ïðèãîâîðèëè ê «ãðàæäàíñêîé ñìåðòè». Ïîñòàíîâëåíèå Îðãáþðî ÖÊ ÂÊÏ (á) î æóðíàëàõ «Çâåçäà» è «Ëåíèíãðàä» îò 14 àâãóñòà 1946 ãîäà, â ðåçêîé êðèòèêå ïîäâåðãëî òâîð÷åñòâî Àííû Àõìàòîâîé è Ìèõàèëà Çîùåíêî.
Òî, ÷òî ãëàâíûìè ôèãóðàíòàìè ïîñòàíîâëåíèÿ è ïîñëåäóþùåãî äîêëàäà, ÷ëåíà Ïîëèòáþðî, ñåêðåòàðÿ ÂÊÏ(á)Àíäðåÿ Æäàíîâà 1896-1948), îêàçàëèñü Çîùåíêî è Àõìàòîâà, è äëÿ íèõ ñàìèõ, è äëÿ ìíîãèõ èõ ñîâðåìåííèêîâ ñòàëî íåîæèäàííîñòüþ.
Íåñìîòðÿ íà òî, ÷òî îáà ñðàâíèòåëüíî íåäàâíî óæå áûëè îáúåêòàìè êðèòèêè óïðàâëåíèÿ ïðîïàãàíäû è àãèòàöèè. Àõìàòîâà â ñâÿçè ñ âûõîäîì ñáîðíèêà «Èç øåñòè êíèã» -1940ãîäà, à Çîùåíêî èç-çà ïîâåñòè «Ïåðåä âîñõîäîì ñîëíöà» 1943 ãîä.
Ìèõàèë Çîùåíêî áûë âñåíàðîäíî íàçâàí ëèòåðàòóðíûì õóëèãàíîì, à Àííà Àõìàòîâà ëèòåðàòóðíîé áëóäíèöåé, ñî÷åòàþùåé â ñåáå ðàñïóòñòâî è ìîíàøåñòâî. Åù¸ Àííó Àõìàòîâó îáâèíèëè â òîì, ÷òî å¸ ïîýçèÿ «ïðîïèòàíà äóõîì ïåññèìèçìà è óïàäíè÷åñòâà», «áóðæóàçíî-àðèñòîêðàòè÷åñêèì ýñòåòñòâîì» è äåêàäåíòñòâîì.
Âðåäíà äåëó âîñïèòàíèÿ ìîëîä¸æè è íå ìîæåò áûòü òåðïèìà â ñîâåòñêîé ëèòåðàòóðå. Ïðîèçâåäåíèÿ Àõìàòîâîé ïåðåñòàëè ïå÷àòàòü, òèðàæè å¸ êíèã «Ñòèõîòâîðåíèÿ (1909-1945) è «Èçáðàííûå ñòèõè» áûëè óíè÷òîæåíû.
Ïîñëå ïîñòàíîâëåíèÿ, òåêñò êîòîðîãî ïðàâèë ëè÷íî Ñòàëèí, îáà îíè áûëè èñêëþ÷åíû èç Ñîþçà ñîâåòñêèõ ïèñàòåëåé. Íàäîëãî âûáðîøåííûå èç ëèòåðàòóðíîé æèçíè, èõ ïåðåñòàëè ïå÷àòàòü, à óæå íàïå÷àòàííîå çàïðåòèëè.
Èç ñòåíîãðàììû âûñòóïëåíèÿ, ÷ëåíà Ïîëèòáþðî, ñåêðåòàðÿÂÊÏ(á) Àíäðåÿ Æäàíîâà íà ñîáðàíèè Ëåíèíãðàäñêîé ïàðòèéíîé îðãàíèçàöèè 15 àâãóñòà 1946 ãîäà:
«Àõìàòîâà ëè÷íîñòü òîæå èçâåñòíàÿ. Äâîðÿíêà. Åñëè â å¸ ïðîèçâåäåíèÿõ åñòü ïîëèòèêà, òî ýòà ïîëèòèêà åñòü òîëüêî âçäûõàíèå ïî ñðåäíåâåêîâüþ: «Àõ, êàê õîðîøî æèëîñü â ñòàðîì Ëåíèíãðàäå! Àõ, êàêèå áûëè äâîðöû ïðè Åêàòåðèíå! Àõ, êàêèå áûëè ïîñëóøíûå ìóæ÷èíû â ïåðèîä Íèêîëàÿ I !
Âîò òàê îíà ãîâîðèò, åñëè êàñàåòñÿ ïîëèòè÷åñêèõ òåì.  ÷¸ì çàêëþ÷àåòñÿ èñêóññòâî Àõìàòîâîé? Òîìëåíèå, óïàäîê è êðîìå òîãî íåâåðîÿòíàÿ áëóäíÿ».
Ïîëàãàþò, ÷òî òðàâëÿ Àõìàòîâîé, ïî êîìàíäå Ñòàëèíà, íà÷àëàñü ñ òîãî. ÷òî îí ïðèðåâíîâàë å¸ ê îâàöèÿì. Äåëî áûëî òàê, â àïðåëå 1946 ãîäà Àõìàòîâà ÷èòàëà ñâîè ñòèõè â Ìîñêâå è ïóáëèêà àïëîäèðîâàëà ñòîÿ.
Àïëîäèñìåíòû ñòîÿ ïðè÷èòàëèñü, ïî óáåæäåíèþ Ñòàëèíà, åìó îäíîìó è âäðóã òîëïà óñòðàèâàåò îâàöèþ êàêîé-òî ïîýòåññå.
 ïðåññå íà÷àëîñü îáñóæäåíèå äîêëàäà Àíäðåÿ Æäàíîâà íà ñîáðàíèè Ëåíèíãðàäñêîé ïàðòèéíîé îðãàíèçàöèè 15 àâãóñòà 1946 ãîäà.
Âîò âûñêàçûâàíèÿ íåêîãî Âàñèëüåâà, íà ñòðàíèöàõ ãàçåòû «Ëåíèíãðàäñêàÿ ïðàâäà»:
«ß õîòåë ïðèâåñòè õàðàêòåðíûé ïðèìåð, ïîêàçûâàþùèé, ÷òî ýòè âðåäíûå ïèñàòåëè Çîùåíêî è Àõìàòîâà, îíè â êàêîé-òî ìåðå çàâîåâàëè àóäèòîðèþ ìîëîä¸æè.
Íåäàâíî îòìå÷àëîñü 25-ëåòèå ñìåðòè Áëîêà, â ÁÄÒ ñîáðàëàñü ìíîãîòûñÿ÷íàÿ àóäèòîðèÿ, ãëàâíûì îáðàçîì ìîëîä¸æü.
Íà âå÷åðå âûñòóïèëè òàêèå íàøè ïîýòû — Ðîæäåñòâåíñêèé, Äóäèí, èõ âñòðåòèëè àïëîäèñìåíòàìè, íîðìàëüíî âñòðåòèëè, íî âîò ñëîâî ïðåäîñòàâëÿåòñÿ Àííå Àõìàòîâîé. Áóðíûå îâàöèè äëÿòñÿ äîëãî.
Òàêîå âïå÷àòëåíèå, ÷òî ñåé÷àñ òåàòð âñòàíåò è áóäåò ñòîÿ ïðèâåòñòâîâàòü. Êàê òî íå ïî ñåáå áûëî.
ß ñïðàøèâàþ äåâóøêó, êîòîðàÿ ñèäåëà ñî ìíîé: ÷òî âû òàê àïëîäèðóåòå Àõìàòîâîé? Îíà îòâå÷àåò: êàê æå, ýòî íàñòîÿùèé áîëüøîé ïîýò».
À ñàìîå ñòðàøíîå ñëó÷èëîñü 7-ãî íîÿáðÿ 1949 ãîäà áûë àðåñòîâàí ñûí Àõìàòîâîé Ëåâ Ãóìèë¸â, è Íèêîëàé Ïóíèí ñ êîòîðûì Àííà Àõìàòîâà ðàññòàëàñü ïåðåä âîéíîé, îáà ïîëó÷èëè ïðèãîâîð, ïî- 10-òü ëåò èñïðàâèòåëüíûõ ëàãåðåé.
Íàäî ñêàçàòü, åù¸ â 1930 ãîäó Àõìàòîâà ðåøèëà ðàñòîðãíóòü îòíîøåíèÿ ñ Íèêîëàåì Ïóíèíûì, ïîñêîëüêó ó íå¸ ïîÿâèëàñü âîçìîæíîñòü æèòü â îòäåëüíîé ñîáñòâåííîé êâàðòèðå, íî Íèêîëàé óïðàøèâàë å¸ íå óõîäèòü, ãîâîðÿ, ÷òî äëÿ íåãî ýòî âîïðîñ æèçíè è ñìåðòè.
19-ãî ÿíâàðÿ 1951 ãîäà, ïî ïðåäëîæåíèþ ãåíåðàëüíîãî ñåêðåòàðÿ è ïðåäñåäàòåëÿ Ñîþçà ïèñàòåëåé ÑÑÑÐ Àëåêñàíäðà Ôàäååâà(1901-1956), Àííà Àõìàòîâà áûëà âîññòàíîâëåíà â Ñîþçå ñîâåòñêèõ ïèñàòåëåé.  1956 ãîäó âîçâðàòèëñÿ èõ çàêëþ÷åíèÿ ðåàáèëèòèðîâàííûé, ïîñëå ÕÕ ñúåçäà ÊÏÑÑ, Ëåâ Ãóìèë¸â, Íèêîëàé Ïóíèí óìåð â ëàãåðå â 1953 ãîäó.
Ñûí îøèáî÷íî ïîëàãàë, ÷òî ìàòü íå ïðèíèìàëà äîñòàòî÷íûõ óñèëèé äëÿ åãî îñâîáîæäåíèÿ è ñ ýòîãî âðåìåíè îòíîøåíèÿ ìåæäó íèìè áûëè íàïðÿæ¸ííûìè.
Åé ïðèøëîñü åù¸ èñïèòü ãîðüêóþ ÷àùó, íî Àííà Àíäðååâíà ñ âûñî÷àéøèì äîñòîèíñòâîì âûíåñëà âñ¸, ÷òî áûëî ïðåäíà÷åðòàíî åé ñóäüáîé.
Ñ íà÷àëà 1950-õ ãîäîâ Àííà Àíäðååâíà ðàáîòàëà íàä ïåðåâîäàìè ñòèõîâ Ðàáèíäðàíàòà Òàãîðà, Êîñòû Õåòàãóðîâà. ßíà Ðàéíèñà è äðóãèõ ïîýòîâ.
Ïîñëå ñìåðòè Ñòàëèíà ñòèõîòâîðåíèÿ Àííû Àõìàòîâîé ñòàëè ïîÿâëÿòüñÿ â ïå÷àòè.  1958 è â 1961 ãîäó âûøëè å¸ êíèãè ñòèõîâ, â 1965 ãîäó ñáîðíèê «Áåã âðåìåíè», ñ ïîðòðåòîì Àõìàòîâîé íà îáëîæêå, ðàáîòû Àìàäåî Ìîäèëüÿíè.
Çà ïðåäåëàìè ÑÑÑÐ áûëè èçäàíû ïîýìà «Ðåêâèåì»-1963, «Ñî÷èíåíèÿ» â òð¸õ òîìàõ-1965.ãîä.
 1955 òîì ãîäó Àííà Àõìàòîâà ïîëó÷èëà ïåðâîå ñâî¸ æèëü¸ äà÷ó, çà âñþ æèçíü. ×òîáû ïðåäñòàâèòü ñåáå àõìàòîâñêóþ äà÷ó â ïîñ¸ëêå Êîìàðîâî, äîñòàòî÷íî óâèäåòü âíóòðåííèì âçîðîì íåáîëüøîé äîì ñ êîðèäîðîì, êðûëå÷êîì è âåðàíäîé è âñåãî îäíîé æèëîé êîìíàòîé è ò¸ìíîé êóõíåé.
 êîìíàòå ñòîÿëî íåñêîëüêî ñòàðûõ êîë÷åíîãèõ ñòóëüåâ ñ ïîòðåïàííûìè ñèäåíüÿìè, à êðîâàòü çàìåíÿë ëåæàê ñ ìàòðàñîì áåç îäíîé íîæêè, âìåñòî êîòîðîé áûëè ïîäëîæåíû êèðïè÷è.
Åù¸ áûë ñòîëèê, ñäåëàííûé èç ñòàðîé äâåðè.  êîìíàòå íàõîäèëèñü ïàìÿòíûå âåùè: ñòàðàÿ øàëü. Íàáðîñîê êàðàíäàøíûé Ìîäèëüÿíè. Èêîíà, îñòàâøàÿñÿ îò Íèêîëàÿ Ãóìèë¸âà. Ëþáèìûå êíèãè: Áèáëèÿ, Äàíòå, ñîáðàíèå ñî÷èíåíèé Ïóøêèíà è Øåêñïèðà, Äîñòîåâñêèé.
Âñòðå÷àÿñü ñî ñâîèìè ïðåæíèìè õóëèòåëÿìè, ïîæèëàÿ æåíùèíà äîñòàòî÷íî ñïîêîéíî áåñåäîâàëà ñ íèìè.
Ïðàâäà, ðóêè íå ïîäàâàëà. Íî âñåãäà ñ÷èòàëà, ÷òî íàäî óìåòü ïðîùàòü.
Íåðåäêî íà äà÷ó ïðèåçæàëè ìîëîäûå ïîýòû, Ñèäåëè çà êîíüÿêîì, ïðè çàææ¸ííûõ ñâå÷àõ, è ãîâîðèëè î ïîýçèè, ÷èòàëè ñòèõè, îáñóæäàëè âîëíóþùèå èõ âîïðîñû, ñïðàøèâàëè ñîâåòà íà áóäóùåå.
Ñðåäè ïðîáóþùèõ â òî âðåìÿ ïåðî, Àõìàòîâà ñðàçó æå îòìåòèëà þíîøó Èîñèôà Áðîäñêîãî, âïîñëåäñòâèè ñòàâøåãî ïÿòûì ïî ñ÷¸òó ðîññèÿíèíîì, ïîëó÷èâøèì Íîáåëåâñêóþ ïðåìèþ â îáëàñòè ëèòåðàòóðû.
Êîãäà íà÷àëñÿ íàøóìåâøèé ïðîöåññ Áðîäñêîãî ñ ïîñëåäóþùèì åãî àðåñòîì, Àõìàòîâà õîäàòàéñòâîâàëà îá åãî îñâîáîæäåíèè.
Ïðî÷èòàâ åù¸ â ðóêîïèñè âàðèàíò ïîâåñòè «Îäèí äåíü Èâàíà Äåíèñîâè÷à» Àëåêñàíäðà Ñîëæåíèöûíà, ïîýòåññà ñêàçàëà, ÷òî ýòî íå òà âåùü, î êîòîðîé ìîæíî ãîâîðèòü «íðàâèòñÿ» èëè «íå íðàâèòñÿ», íî òà, êîòîðóþ äîëæíà ïðî÷èòàòü âñÿ ñòðàíà.
È êîãäà óæå íà çàêàòå æèçíè âåëè÷àâî-ïðåêðàñíàÿ æåíùèíà, ðóññêèé ñîâåòñêèé ïîýò Àííà Àõìàòîâà ïîëó÷èëà ìåæäóíàðîäíóþ ëèòåðàòóðíóþ ïðåìèþ «Ýòíà-Òàîðìèíà» â 1964 ãîäó, â Èòàëèè, èëè ìàíòèþ ïî÷¸òíîãî äîêòîðà ëèòåðàòóðû â Îêñôîðäå, â 1965 ãîäó, âåñü ìèð áûë ñâèäåòåëåì âûñîòû å¸ äóõà, ãëóáîêîé ìóäðîñòè, íåðàçðûâíîãî åäèíñòâà ñ ðîäíîé ñòðàíîé.
Àííà Àõìàòîâà òàêæå áûëà íàãðàæäåíà ìåäàëüþ «Çà îáîðîíó Ëåíèíãðàäà».
 àâãóñòå 1962 ãîäà ïîýòåññà áûëà âûäâèíóòà Íîáåëåâñêèì êîìèòåòîì íà Íîáåëåâñêóþ ïðåìèþ è â 1965 è â 1966 ãîäó.
 1965 ãîäó ïðåìèþ ïîëó÷èë Ìèõàèë Øîëîõîâ, à â 1966 ãîäó- Øìóýëü Àãíîí (Èçðàèëü) è Íåëëè Çàêñ (Øâåöèÿ).
Ê ñëîâó ñêàçàòü, ó íàñ ïÿòü ëàóðåàòîâ Íîáåëåâñêîé ïðåìèè ïî ëèòåðàòóðå: Èâàí Áóíèí-1933,Áîðèñ Ïàñòåðíàê-1958, Ìèõàèë Øîëîõîâ-1965, Àëåêñàíäð Ñîëæåíèöûí-1970, Èîñèô Áðîäñêèé-1987.  2015 ãîäó ïîëó÷èëà ïðåäñòàâèòåëüíèöà Ðåñïóáëèêè Áåëàðóñü- Ñâåòëàíà Àëåêñèåâè÷.
Àííà Àõìàòîâà óìåðëà â ñàíàòîðèè â Äîìîäåäîâî (Ïîäìîñêîâüå) â ïðèñóòñòâèè âðà÷åé è ñåñò¸ð, ïðèøåäøèõ â ïàëàòó, ÷òîáû å¸ îñìîòðåòü è ñíÿòü êàðäèîãðàììó, -5-ãî ìàðòà 1966 ãîäà.
Ïî ñòðàííîìó ñîâïàäåíèþ, Àííà Àíäðååâíà Àõìàòîâà, ñêîí÷àëàñü â îäèí äåíü ñî Ñòàëèíûì, íî 13-òü ëåò ñïóñòÿ.
7-ãî ìàðòà â 22.00. ïî Âñåñîþçíîìó ðàäèî ïåðåäàëè ñîîáùåíèå î ñìåðòè âûäàþùåéñÿ ïîýòåññû Àííû Àõìàòîâîé.
Ÿ òåëî áûëî îòïðàâëåíî â Ëåíèíãðàä, ãäå 10 ìàðòà â Íèêîëüñêîì ìîðñêîì ñîáîðå ïîñëå ïàíèõèäû, áûëî ñîâåðøåíî îòïåâàíèå.
Ïîõîðîíåíà Àííà Àõìàòîâà â ïèñàòåëüñêîì ïîñ¸ëêå Êîìàðîâî ïîä Ñàíêò-Ïåòåðáóðãîì.
Ëåâ Ãóìèë¸â, êîãäà ñòðîèë ïàìÿòíèê ìàòåðè âìåñòå ñî ñâîèìè ñòóäåíòàìè, êàìíè ñîáèðàë ãäå ìîã. Ñòåíó êëàëè ñàìè ýòî ñèìâîë ñòåíû, ïîä êîòîðîé ñòîÿëà åãî ìàòü ñ ïåðåäà÷àìè ñûíó â ñëåäñòâåííûé èçîëÿòîð «Êðåñòû».
Òàì ñåé÷àñ áàðåëüåô Àõìàòîâîé, ïåðâîíà÷àëüíî áûëà íèøà, ïîõîæàÿ íà òþðåìíîå îêíî, ñèìâîëè÷íî, ÷òî â äàëüíåéøåì ýòà àìáðàçóðà áûëà çàêðûòà áàðåëüåôîì.
À Ëåâ Ãóìèë¸â óìåð 15-ãî èþíÿ 1992 ãîäà â Ñàíêò-Ïåòåðáóðãå. Ïîõîðîíåí íà Íèêîëüñêîì êëàäáèùå Àëåêñàíäðî-Íåâñêîé Ëàâðû.
Çàñëóãè Ëüâà Ãóìèë¸âà, çà åãî âêëàä â ìèðîâóþ èñòîðè÷åñêóþ è ãåîãðàôè÷åñêóþ íàóêó áûëè äîñòîéíî îöåíåíû â ïîñëåäíåå âðåìÿ.
 àâãóñòå 2005 ãîäà, â Êàçàíè â ñâÿçè ñ äíÿìè Ñàíêò-Ïåòåðáóðãà è ïðàçäíîâàíèåì òûñÿ÷åëåòèÿ ãîðîäà Êàçàíü» Ëüâó Ãóìèë¸âó áûë ïîñòàâëåí ïàìÿòíèê.
Ïî ëè÷íîé èíèöèàòèâå ïðåçèäåíòà Êàçàõñòàíà Íóðñóëòàíà Íàçàðáàåâà, â 1996 ãîäó, â êàçàõñêîé ñòîëèöå Àñòàíå, èìåíåì Ëüâà Ãóìèë¸âà áûë íàçâàí îäèí èç âåäóùèõ âóçîâ ñòðàíû, Åâðàçèéñêèé Íàöèîíàëüíûé óíèâåðñèòåò èìåíè Ë.Í.Ãóìèë¸âà.
 2002 ãîäó â ñòåíàõ óíèâåðñèòåòà áûë ñîçäàí êàáèíåò-ìóçåé Ë.Í.Ãóìèë¸âà. À Àííå Àíäðååâíå, â Îäåññå, â íà÷àëå àëëåè, âåäóùåé ê òîìó ìåñòó, ãäå ðàñïîëàãàëñÿ äîì, â êîòîðîì ðîäèëàñü ïîýòåññà, â ñåðåäèíå 80-õ ãîäîâ ÕÕ âåêà, áûëè óñòàíîâëåíû å¸ ïàìÿòíûé áàðåëüåô è ÷óãóííàÿ ñêàìåéêà (óêðàäåíà âàíäàëàìè â ñåðåäèíå 1990-õ ãîäîâ, ïîçäíåå çàìåíåíà íà ìðàìîðíóþ).
 Ïåòåðáóðãå åñòü òðè ïàìÿòíèêà Àõìàòîâîé, ïåðâûé âî äâîðå ôèëîëîãè÷åñêîãî ôàêóëüòåòà ãîñóäàðñòâåííîãî óíèâåðñèòåòà â ñàäó ïåðåä øêîëîé íà óëèöå Âîññòàíèÿ.
5-ãî ìàðòà 2006 ãîäà, ê ñîðîêàëåòèþ ñî äíÿ ñìåðòè Àííû Àíäðååâíû, â ñàäó âîçëå Ôîíòàííîãî äîìà, ãäå ðàñïîëîæåí ëèòåðàòóðíî-ìåìîðèàëüíûé ìóçåé ïîýòåññû è îíà ïðîæèëà 30-òü ëåò, îòêðûò åù¸ îäèí ïàìÿòíèê, ðàáîòû ïåòåðáóðãñêîãî ñêóëüïòîðà Âÿ÷åñëàâà Áóõàåâà.
Ñàä ó Ôîíòàííîãî äîìà Àííà Àíäðååâíà íàçûâàëà «ìàãè÷åñêèì». Ïî å¸ ñëîâàì, ñþäà ïðèõîäÿò òåíè ïåòåðáóðãñêîé èñòîðèè.  äåêàáðå 2006 ãîäà â Ñàíêò-Ïåòåðáóðãå îòêðûò ïàìÿòíèê Àííå Àõìàòîâîé, ðàñïîëîæåííûé ÷åðåç Íåâó îò ñëåäñòâåííîãî èçîëÿòîðà «Êðåñòû», ãäå îíà çàâåùàëà åãî ðàçìåñòèòü.
 ãîðîäå Áåæåöêå, Òâåðñêîé îáëàñòè, ãäå ïðîøëè äåòñêèå ãîäû ñûíà Àííû Àõìàòîâîé Ëüâà Íèêîëàåâè÷à Ãóìèë¸âà, óñòàíîâëåíà ñêóëüïòóðíàÿ êîìïîçèöèÿ, ïîñâÿù¸ííàÿ À.À.Àõìàòîâîé, Í.Ñ.Ãóìèë¸âó è Ë.Í.Ãóìèë¸âó.
Àííà Àõìàòîâà ïèñàëà î ñåáå, ÷òî ðîäèëàñü â îäèí ãîä ñ ×àðëè ×àïëèíûì, «Êðåéöåðîâîé ñîíàòîé Ëüâà Òîëñòîâà è Ýéôåëåâîé áàøíåé. Îíà ñòàëà ñâèäåòåëåì ñìåíû ýïîõ ïåðåæèëà äâå ìèðîâûå âîéíû, ðåâîëþöèþ è áëîêàäó Ëåíèíãðàäà.
Ñâî¸ ïåðâîå ñòèõîòâîðåíèå Àõìàòîâà íàïèñàëà â 11-òü ëåò ñ òåõ ïîð è äî êîíöà æèçíè îíà íå ïåðåñòàâàëà çàíèìàòüñÿ ïîýçèåé.
Î ñóäüáå ñâîåé ëó÷øå âñåõ ñêàçàëà â êîíöå æèçíè ñàìà Àííà Àíäðååâíà:
«ß íå ïåðåñòàâàëà ïèñàòü ñòèõè. Äëÿ ìåíÿ â íèõ ñâÿçü ìîÿ ñî âðåìåíåì, ñ íîâîé æèçíüþ ìîåãî íàðîäà. Êîãäà ÿ ïèñàëà èõ, ÿ æèëà òåìè ðèòìàìè, êîòîðûå çâó÷àëè â ãåðîè÷åñêîé èñòîðèè ìîåé ñòðàíû. ß ñ÷àñòëèâà, ÷òî æèëà â ýòè ãîäû è âèäåëà ñîáûòèÿ, êîòîðûì íå áûëî ðàâíûõ».
Èç ïîýòè÷åñêîãî íàñëåäèÿ Àííû Àõìàòîâîé.
***
Ìíå, ëèø¸ííîé îãíÿ è âîäû,
Ðàçëó÷¸ííîé ñ åäèíñòâåííûì ñûíîì
Íà ïîçîðíîì ïîìîñòå áåäû
Êàê ïîä òðîííûì ñòîþ áàëäàõèíîì.
***
Ñîñåäêà èç æàëîñòè äâà êâàðòàëà,
Ñòàðóõè, êàê âîäèòñÿ, — äî âîðîò,
À òîò, ÷üþ ðóêó ÿ äåðæàëà,
Äî ñàìîé ÿìû ñî ìíîé ïîéä¸ò.
È ñòàíåò ñîâñåì îäèí íà ñâåòå
Íàä ðûõëîé, ÷¸ðíîé, ðîäíîé çåìë¸é
È ãðîìêî ñïðîñèò, íî íå îòâåòèò
Åìó, êàê ïðåæäå, ãîëîñ ìîé.
«Áåã âðåìåíè»
×òî âîéíû, ÷òî ÷óìà» — êîíåö èì âèäåí
Èõ ïðèãîâîð ïî÷òè ïðîèçíåñ¸í.
Íî êòî íàñ çàùèòèò îò óæàñà,
Áûë áåãîì âðåìåíè êîãäà-òî íàðå÷¸í?
«Ìóçà»
Êîãäà ÿ íî÷üþ æäó å¸ ïðèõîäà,
Æèçíü, êàæåòñÿ, âèñèò íà âîëîñêå.
×òî ïî÷åñòè, ÷òî þíîñòü, ÷òî ñâîáîäà
Ïðåä ìèëîé ãîñòüåé ñ äóäî÷êîé â ðóêå.
È âîò âîøëà. Îòêèíóâ ïîêðûâàëî,
Âíèìàòåëüíî âçãëÿíóëà íà ìåíÿ.
Åé ãîâîðþ: «Òû ëü Äàíòó äèêòîâàëà
Ñòðàíèöû Àäà?» Îòâå÷àåò: «ß».
Ìàðò 1924 Ïåòåðáóðã, Êàçàíñêàÿ 2.
«Ïàìÿòè Ñåðãåÿ Åñåíèíà»
Òàê ïðîñòî ìîæíî æèçíü ïîêèíóòü ýòó,
Áåçäóìíî è áåçáîëüíî äîãîðåòü,
Íî íå äàíî Ðîññèéñêîìó ïîýòó
Òàêîþ ñâåòëîé ñìåðòüþ óìåðåòü.
Âñåãî âåðíåé ñâèíåö äóøå êðûëàòîé
Íåáåñíûå îòêðîåò ðóáåæè,
Èëü õðèïëûé óæàñ ëàïîþ êîñìàòîé
Èç ñåðäöà, êàê èç ãóáêè, âûæìåò æèçíü.
25 ôåâðàëÿ 1925 ãîäà.
«Ïîñëåäíèé òîñò»
ß ïüþ çà ðàçîð¸ííûé äîì,
Çà çëóþ æèçíü ìîþ,
Çà îäèíî÷åñòâî âäâî¸ì,
È çà òåáÿ ÿ ïüþ, —
Çà ëîæü ìåíÿ ïðåäàâøèõ ãóá,
Çà ì¸ðòâûé õîëîä ãëàç,
Çà òî, ÷òî ìèð æåñòîê è ãðóá,
Çà òî, ÷òî Áîã íå ñïàñ.
27 èþëÿ 1934Øåðåìåòåâñêèé äîì. Ëåíèíãðàä.
«Ïðèìîðñêèé ñîíåò»
Çäåñü âñ¸ ìåíÿ ïåðåæèâ¸ò,
Âñ¸, äàæå âåòõèå ñêâîðåøíè
È ýòîò âîçäóõ, âîçäóõ âåøíèé,
Ìîðñêîé ñâåðøèâøèé ïåðåë¸ò.
È ãîëîñ âå÷íîñòè çîâ¸ò
Ñ íåîäîëèìîñòüþ íåçäåøíåé,
È íàä öâåòóùåþ ÷åðåøíåé
Ñèÿíüå ë¸ãêèé ìåñÿö ëü¸ò.
È êàæåòñÿ òàêîé íåòðóäíîé,
Áåëåÿ â ÷àùå èçóìðóäíîé,
Äîðîãà íå ñêàæó êóäà
Òàì ñðåäü ñòâîëîâ åù¸ ñâåòëåå,
È âñ¸ ïîõîæå íà àëëåþ
Ó Öàðñêîñåëüñêîãî ïðóäà.
16-17 èþíÿ 1958 Êîìàðîâî.
***
Òàê íå çðÿ ìû âìåñòå áåäîâàëè,
Äàæå áåç íàäåæäû ðàç âçäîõíóòü,
Ïðèñÿãíóëè ïðîãîëîñîâàëè
È ñïîêîéíî ïðîäîëæàëè ïóòü.
Íå çà òî, ÷òî ÷èñòîé ÿ îñòàëàñü,
Ñëîâíî ïåðåä Ãîñïîäîì ñâå÷à,
Âìåñòå ñ íèìè ÿ â íîãàõ âàëÿëàñü
Ó êðîâàâîé êóêëû ïàëà÷à.
Íåò, ÿ íå ÷óæäûì íåáîñâîäîì
È íå ïîä çàùèòîé ÷óæäûõ êðûë,
ß áûëà òîãäà ñ ìîèì íàðîäîì
Òàì, ãäå ìîé íàðîä, ê íåñ÷àñòüþ, áûë.
21 èþíÿ 1961 ãîä.
P.S.
Ó âûäàþùåãîñÿ ðîññèéñêîãî ïîýòà Âëàäèìèðà Êîðíèëîâà (1928-2002), åñòü ïðèìå÷àòåëüíîå, äîñòîéíîå ñòèõîòâîðåíèå, ñâåòëîé ïàìÿòè âåëèêîé ïîýòåññû Ñåðåáðÿíîãî âåêà Àííû Àíäðååâíû Àõìàòîâîé:
***
Âàøè ñòðîêè íåâåñ¸ëûå,
Êàê ðîññèéñêàÿ òùåòà,
Íî îò÷àÿííî âûñîêèå,
Êàê ìîëèòâà è ìå÷òà,
Îòìûâàëè äóøó äî÷èñòà,
Óâîäÿ îò ñóåòû
Áëàãîðîäñòâîì îäèíî÷åñòâà
È âåëè÷èåì áåäû.
Ïîòîìó-òî â ïåðâîé þíîñòè,
Òîëüêî-òîëüêî èõ ïðî÷¸ë
Âñëåä,
Íå äóìàÿ îá ó÷àñòè,
Çàêîëäîâàííûé ïîø¸ë.
Âåê äîðîãè íå ïðîêëàäûâàë,
Íå ïðîãëÿäûâàëàñü ìãëà.
Áîãà íå áûëî.
Àõìàòîâà
Íà çåìëå òîãäà áûëà.
Èþëü 1961 ãîä.
Игорек уходил ранним утром 2 октября 1941 года. В повестке значилось, что он «должен явиться к семи ноль-ноль, имея при себе…»
— Ложку да кружку, больше ничего не бери, — сказал сосед Володя. — Все равно либо потеряешь, либо сопрут, либо сам бросишь.
Володя был всего на два года старше, но уже успел повоевать, получить тяжелое ранение и после госпиталя долечивался дома у отца с матерью. А у Игоря отца не было, только мама, и поэтому мужские советы давал бывалый сосед:
— Ложку, главное, не забудь.
Этот разговор происходил накануне, вечером, а в то раннее утро Игоря провожала мама да женщины их коммуналки. Мама стояла в распахнутых дверях, прижав кулаки ко рту. По щекам ее безостановочно текли слезы, а из-за плеч выглядывали скорбные лица соседок. Неделей раньше ушел в ополчение отец Володи; сам Володя, чтобы не смущать, уже спустился, уже ждал в подъезде, а Игорь вниз по лестнице уходил на войну, и женщины в бессловесной тоске глядели ему вслед. На мальчишеский стриженый затылок, на мальчишескую гибкую спину, на мальчишеские узкие плечи, которым предстояло прикрыть собой город Москву и их коммунальную квартиру на пять комнат и пять семей.
— Холодно, — гулко сказал снизу Володя. — Главное, не дрейфь, Игорек. Но пасаран.
Было сумрачно, синий свет слабенькой лампочки в подъезде странно освещал маму, которая так хотела проводить его до военкомата, но не могла оставить работу, потому что сменщиц уже не было, а работа еще была. И она потерянно стояла в дверях, отчаянно прижимая кулаки к безмолвному перекошенному рту, а из-за ее судорожно сведенных плеч страшными провальными глазами глядели соседки: по два лица за каждым плечом. Игорь оглянулся в конце первого лестничного марша, но улыбнуться не смог, не до улыбок было в октябре того сорок первого. Но сказал, что все они тогда говорили:
— Я вернусь, мама.
Не вернулся.
И письмо Анна Федотовна получила всего одно-единственное: от 17 декабря; остальные — если были они — либо не дошли, либо где-то затерялись. Коротенькое письмо, написанное второпях химическим карандашом на листочке из ученической тетрадки в линейку.
«Дорогая мамочка!
Бьем мы проклятых фрицев и в хвост и в гриву, только клочья летят…»
И об этой великой радости, об этом великом солдатском торжестве — все письмо. Кроме нескольких строчек:
«…Да, а как там поживает Римма из соседнего подъезда? Если не эвакуировалась, спроси, может, письмо мне напишет? А то ребята во взводе получают, а мне совершенно не с кем вести переписку…»
И еще, в самом конце:
«…Я здоров, все нормально, воюю как все. Как ты-то там одна, мамочка?»
И последняя фраза — после «до свидания», после «целую крепко, твой сын Игорь»:
«…Скоро, очень скоро будет и на нашей улице праздник!»
Праздник был не скоро. Скоро пришло второе письмо. От сержанта Вадима Переплетчикова:
«Уважаемая Анна Федотовна! Дорогая мама моего незабвенного друга Игоря! Ваш сын был…»
Был.
Был Игорь, Игорек, Игоречек. Был сыном, ребенком, школьником, мальчишкой, солдатом. Хотел переписываться с соседской девочкой Риммой, хотел вернуться к маме, хотел дождаться праздника на нашей улице. И еще жить он хотел. Очень хотел жить.
Три дня Анна Федотовна кричала и не верила, и коммуналка плакала и не верила, и сосед Володя, который уже считал дни, что оставались до Медкомиссии, ругался и не верил. А еще через неделю пришла похоронка, и Анна Федотовна перестала кричать и рыдать навсегда.
Каждое утро — зимою и осенью еще затемно — она шла на Савеловский вокзал, где работала сцепщиком вагонов, и каждый вечер — зимой и осенью уже затемно — возвращалась домой. Вообще-то до войны она работала счетоводом, но в сорок первом на железной дороге не хватало людей, и Анна Федотовна пошла туда добровольно да так потом там и осталась. Там давали рабочую карточку, кое-какой паек, а за усталой, рано ссутулившейся спиной стояла коммуналка, из которой никто не уехал и в осень сорок первого. И мужчин не было, а дети были, и Анна Федотовна отдавала всю свою железнодорожную надбавку и половину рабочей карточки.
— Аня, все-то зачем отдаешь? Ты сама на себя в зеркало глянь.
— Не вам, соседки, детям. А в зеркало мы с вами и после войны не глянемся. Отгляделись.
Отгляделись, да не отплакались. Еще шли похоронки, еще не тускнели воспоминания, еще не остыли подушки, и вместительная кухня горько справляла коммунальные поминки.
— Подружки, соседки, сестрички вы мои, помяните мужа моего Волкова Трофима Авдеевича. Я патефон его премиальный на сырец сменяла, на что мне теперь патефон. Поплачь и ты со мной, Аня, поплачь, родимая.
— Не могу, Маша. Сгорели слезы мои.
А от Трофима Волкова трое «волчата» осталось. Трое, и старшему — девять. Какие уж тут слезы, тут слезы не помогут, тут только одно помочь способно: плечом к плечу. Живой женской стеной оградить от смерти детей. Валентина (мать Володи) плечом к Полине, проживавшей с дочкой Розочкой в комнате, где прежде, еще при старом режиме, находилась ванная: там прорубили узенькое окошко, света не хватало, и вся квартира Розочку Беляночкой звала. А Полина — плечом к Маше Волковой, за которой — трое, а Маша — к Любе — аптекарше с близнецами Герой да Юрой: пятнадцать лет на двоих. А Люба — к Анне Федотовне, а та — опять к Валентине, к другому ее плечу, и хоть некого ей было прикрывать, да дети — общие. Это матери у них разные и отцы, если живы, а сами дети — наши. Общие дети коммунальных квартир с переделанными под жилье ванными и кладовками, с заколоченными парадными подъездами еще с той, с гражданской войны, с общими коридорами и общими кухнями, на которых в те годы собирались вместе чаще всего по одной причине.
— Вот и моему срок вышел, подруги мои дорогие, — давилась слезами Полина, обнимая свою всегда серьезную Розочку, которую полутемная ванная да темные дни войны окончательно превратили в Беляночку. — Муж мой Василий Антонович пал храброй смертью, а где могила его, того нам с дочкой не писали. Выходит, что вся земля его могила.
Выпивала Анна Федотовна поминальную за общим столом, шла к себе, стелила постель и, перед тем как уснуть, обязательно перечитывала оба письма и похоронку. Дни складывались в недели, недели — в месяцы, месяцы — в годы; пришел с войны еще раз покалеченный Владимир, и это был единственный мужчина, кто вернулся в их коммуналку на пять комнат и пять вдов, не считая сирот. А за ним вскоре пришла Победа, возвращались из эвакуации, с фронтов и госпиталей москвичи, оживал город, и оживала вместе с ним коммуналка. Опять зазвучал смех и песни, и сосед Владимир женился на девушке Римме из соседнего подъезда.
— Как ты мог? — сквозь слезы сдавленно спросила Анна Федотовна, когда он пригласил ее на свадьбу. — Ведь с нею Игорек переписываться мечтал, как же ты мог?..
— Прости нас, тетя Аня, — сказал Владимир и виновато вздохнул. — Мы все понимаем, только ты все-таки приди на свадьбу.
Время шло. Анна Федотовна по-прежнему утром уходила на работу, а вечером читала письма. Сначала это было мучительно болезненной потребностью, позже — скорбной обязанностью, потом — привычной печалью, без которой ей было бы невозможно уснуть, а затем — ежевечерним непременнейшим и чрезвычайно важным разговором с сыном. С Игорьком, так и оставшимся мальчишкой навсегда.
Она знала письма наизусть, а все равно перед каждым сном неторопливо перечитывала их, всматриваясь в каждую букву. От ежевечерних этих чтений письма стали быстро ветшать, истираться, ломаться на сгибах, рваться по краям. Тогда Анна Федотовна сама, одним пальцем перепечатала их у знакомой машинистки, с которой когда-то — давным-давно, еще с голоду двадцатых — вместе перебрались в Москву. Подруга сама рвалась перепечатать пожелтевшие листочки, но Анна Федотовна не разрешила и долго и неумело тюкала одним пальцем. Зато теперь у нее имелись отпечатанные копии, а сами письма хранились в шкатулке, где лежали дорогие пустяки: прядь Игоревых волос, зажим его пионерского галстука, значок «Ворошиловский стрелок» ее мужа, нелепо погибшего еще до войны, да несколько фотографий. А копии лежали в папке на тумбочке у изголовья: читая их перед сном, она каждый раз надеялась, что ей приснится Игорек, но он приснился ей всего два раза.
Такова была ее личная жизнь с декабря сорок первого. Но существовала и жизнь общая, сосредоточенная в общей кухне и общих газетах, в общей бедности и общих праздниках, в общих печалях, общих воспоминаниях и общих шумах. В эту коммунальную квартиру не вернулся не только Игорь: не вернулись отцы и мужья, но они были не просто старше ее сына — они оказались жизненнее его, успев дать поросль, и эта поросль сейчас шумела, кричала, смеялась и плакала в общей квартире. А после Игоря остались учебники и старый велосипед на трех колесах, тетрадка, куда он переписывал любимые стихи и важные изречения, да альбом с марками. Да еще сама мать осталась: одинокая, почерневшая и разучившаяся рыдать после похоронки. Нет, громкоголосые соседи, сплоченные роковыми сороковыми да общими поминками, никогда не забывали об одинокой Анне Федотовне, и она никогда не забывала о них, но темная ее сдержанность невольно приглушала звонкость подраставшего поколения, либо уже позабывшего, либо вообще не знавшего ее Игорька. Все было естественно, Анна Федотовна никогда ни на что не обижалась, но однажды серьезная неприятность едва не промелькнула черной кошкой за их коммунальным столом.
Случилось это, когда Римма благополучно разрешилась в роддоме первенцем. К тому времени умерла мать Владимира, отец еще в ноябре сорок первого погиб под Сходней в ополчении, и Владимир попросил Анну Федотовну быть вроде как посаженой матерью и бабкой на коммунальном торжестве. Анна Федотовна не просто сразу согласилась, но и обрадовалась — и потому, что не забыли о ней на чужих радостях, и потому, конечно, что знала Володю с детства, считала своим, почти родственником, дружила с его матерью и очень уважала отца. Но, радостно согласившись, тут же и почернела, и хотя ни слова не сказала, но Владимир понял, что подумала она при этом об Игоре. И вздохнул:
— Мы нашего парнишку Игорем назовем. Чтоб опять у нас в квартире Игорек был.
Анна Федотовна впервые за много лет улыбнулась, и коммунальное празднество по поводу появления на свет нового Игорька прошло дружно и весело. Анна Федотовна сидела во главе стола, составленного из пяти разнокалиберных кухонных столиков, и соседи говорили тосты не только за младенца да молодых маму с папой, но и за нее, за названую бабку, и — стоя, конечно, — за светлую память ее сына, в честь которого и назвали только что родившегося гражданина.
А через неделю вернулась из роддома счастливая мать с младенцем на руках и с ходу объявила, что ни о каком Игоре и речи быть не может. Что, во-первых, она давно уже решила назвать своего первого Андреем в память погибшего на войне собственного отца, а во-вторых, имя Игорь теперь совершенно немодное. К счастью, все споры по этому поводу между Риммой и Владимиром происходили, когда Анна Федотовна была на работе; в конце концов, Римма, естественно, победила, но молодые родители, а заодно и соседи решили пока ничего не говорить Анне Федотовне. И дружно промолчали; спустя несколько дней Владимир зарегистрировал собственного сына как Андрея Владимировича, к вечеру опять устроили коммунальную складчину, на которой Римма и поведала Анне Федотовне о тайной записи и показала новенькое свидетельство о рождении. Но Анна Федотовна глядела не в свежие корочки, а в счастливые глаза.
— А Игорек мой, он ведь любил тебя, — сказала. — Переписываться мечтал.
— Да чего же переписываться, когда я в соседнем подъезде всю жизнь прожила? — улыбнулась Римма, но улыбка у нее получилась несмелой и почему-то виноватой. — И в школе мы одной учились, только он в десятом «Б», а я — в восьмом «А»…
— Будьте счастливы, — не дослушала Анна Федотовна. — И пусть сынок ваш никогда войны не узнает.
И ушла к себе.
Напрасно стучались, звали, просили — даже двери не открыла. И почти полгода с того вечера малыша старалась не замечать. А через полгода — суббота была — в глухую и, кажется, навеки притихшую комнату без стука ворвалась Римма с Андрейкой на руках.
— Тридцать девять у него! Володя на работе, а он — криком кричит. Я за «скорой» сбегаю, а вы пока с ним тут…
— Погоди.
Анна Федотовна распеленала ребенка, животик ему пощупала, вкатила клизму. Когда доктор приехал, Андрейка уже грохотал погремушкой у не признававшей его названой бабки на руках.
— Не умеешь ты еще, Римма, — улыбнулась Анна Федотовна, когда врач уехал. — Придется мне старое вспомнить. Ну-ка показывай, что сын ест, где спит да чем играет.
И с этого дня стала самой настоящей бабкой. Сама забирала Андрейку из яслей (сдавала его Римма, ей по времени получалось удобнее), кормила, гуляла с ним, купала, одевала и раздевала и учила молодую мамашу:
— Игрушек много не покупай, а то он всякий интерес потеряет. И на руки пореже бери. В крайнем случае только: пусть наш Андрейка к самостоятельности привыкает. Себя развлекать научиться — это, Римма, огромное дело.
— Анна Федотовна, бабушка наша дорогая, следующего мы непременно Игорьком назовем. Честное комсомольское!
Следующей родилась девочка, и назвали ее Валентиной в честь матери Владимира — на этом уж Анна Федотовна настояла. А сама все ждала и ждала, а ее очередь все не приходила и не приходила.
А время шло себе и шло. Росли дети — уже не просто названые, уже самые что ни на есть родные внуки Анны Федотовны, Андрюша и Валечка; взрослели их родители Владимир Иванович и Римма Андреевна; старела, темнела, таяла на глазах и сама Анна Федотовна. Менялись жильцы в некогда плотно населенной коммунальной квартире: получали отдельное жилье, менялись, уезжали и переезжали, и только две семьи — Владимира и Риммы да одинокой Анны Федотовны — не трогались с места. Владимир и Римма понимали, что Анна Федотовна ни за что не уедет из той комнаты, порог которой навсегда переступил ее единственный сын, а дети — да и они сами — так привязались к осиротевшей старой женщине, что Владимир решительно отказывался от всех вариантов, настаивая дать им возможность улучшить свои жилищные условия за счет освободившейся площади в этой же квартире. И к началу шестидесятых им в конце концов удалось заполучить всю пятикомнатную квартиру с учетом, что одну из комнат они вновь переделают в ванную, которой у них не было чуть ли не с гражданской войны, одна — большая — остается за Анной Федотовной, а три они получают на все свои четыре прописанных головы. К тому времени, как было получено это разрешение, после всех перепланировок и ремонтов, связанных с восстановлением ванной комнаты, Анна Федотовна оформила пенсию, хотела пойти еще поработать и…
— А внуки? — строго спросил на семейном совете Владимир Иванович. — Андрейке — девять, Валюшке — пять: вот она, самая святая твоя работа, тетя Аня.
— А жить нам вместе сам бог велел, — подхватила Римма. — У нас родители погибли, у вас — Игорек, так давайте всю вашу пенсию в один котел, и будем как одна семья.
— А мы и есть одна семья, — улыбнулся муж, и вопрос был решен.
Да, все менялось в жизни, менялось, в общем, к лучшему, но одно оставалось неизменным: письма. Письмо Игоря, сохранившее для нее не только его полудетский почерк, но и его голос; и письмо однополчанина и друга, звучавшее теперь как последний рассказ о сыне. Время коснулось и писем, но не только тленом, а как бы превратив слова в звуки: теперь она все чаще и чаще совершенно ясно слышала то, что аккуратно перечитывала перед сном. Знала наизусть и слышала наизусть, а все равно внимательно вглядывалась в каждую строчку и ни за что не смогла бы уснуть, если бы по какой-либо причине этот многолетний ритуал оказался бы нарушенным.
Два перепечатанных письма и похоронка, которую она тоже знала наизусть, но которая тем не менее всегда оставалась безмолвной. В ней не звучало ни единого слова, да и не могло звучать, потому что похоронка всю жизнь воспринималась Анной Федотовной копией могильной плиты ее сына, превращенной в листок казенной бумаги, но сохранившей при этом всю свою безмолвную гробовую тяжесть. И, читая ее каждый вечер, осиротевшая мать слышала только холодное безмолвие могилы.
А самая главная странность заключалась в том, что Анна Федотовна до сей поры так никому и не призналась в своей странной привычке. Сначала от острого чувства одиночества и не менее острого желания сберечь это одиночество, потому что совсем не одинока была она в горе своем в то черное, горькое время. Потом, когда притупилась первая боль, ее ровесницы-соседки — те, которые испытали то же, что испытала она, у кого не вернулись сыновья или мужья, — уже успели либо помереть, либо переехать. В коммунальной квартире исчезали вдовы, а молодежи становилось все больше, и потому все чаще звучал смех, все веселее становились голоса и громче — разговоры. Привычная родная коммуналка, из которой тусклым промозглым рассветом навсегда ушел ее Игорек, молодела на ее глазах, и Анна Федотовна уже не решалась признаться этой помолодевшей квартире в своей укоренившейся за это время привычке. А потом все это вместе стало ритуалом, почти священнодействием со своей уже сложившейся последовательностью, ритмом, торжественностью и только ею одной слышимыми голосами, и старая одинокая женщина уже вполне сознательно скрывала свою странность от шумного, звонкого, столь далекого от тех роковых сороковых подрастающего населения.
И так продолжалось из года в год. Жили в бывшей коммунальной квартире единой семьей: старшие работали, младшие учились. Анна Федотовна как могла помогала им работать и учиться, взяв на себя домашние хлопоты: сготовить, накормить, убрать. После ужина смотрела с Владимиром и Риммой телевизор — старенький, с крохотным экраном «КВН», — а когда заканчивались передачи, уходила к себе, укладывалась в постель, доставала письма, и в ее сиротской комнате начинали звучать голоса сорок первого года…
«…Скоро, очень скоро будет и на нашей улице праздник…»
В 1965-м, к юбилею Победы, по телевидению начали передавать множество фильмов о войне — художественных и документальных, смонтированных из военной хроники тех лет. Обычно Анна Федотовна никогда их не смотрела: еще шли титры, а она уже поднималась и уходила к себе. Не могла она заставить свое насквозь изъеденное тоской сердце обжигаться гибелью мальчиков, ровесников ее сына, даже если это был фильм художественный и наземь красиво падали красивые актеры. Для нее это было не столько свидетельством смерти, сколько знаком смерти, ненавистным ей реальным оттиском реального убийства ее единственного сына. И она уходила, ничего не объясняя, потому что и объяснять-то было некому: Владимир и Римма и без слов ее отлично понимали.
Только однажды задержалась она в комнате дольше обычного. Уже шел на крохотном кавээновском экране какой-то фильм о войне — сам по себе, собственно, шел, никто его не смотрел. У одиннадцатилетней Валечки начало вдруг прогрессировать плоскостопие, ее срочно показали специалисту, и тем вечером родители и Анна Федотовна горячо обсуждали рекомендации этого специалиста. И так этим увлеклись, что забыли про телевизор, на экране которого с приглушенным звуком (дети уже спали) демонстрировался какой-то документальный фильм.
Анна Федотовна совершенно случайно глянула на экран — все ее помыслы вертелись тогда вокруг Валечкиного плоскостопия, — но глянула и увидела уходящую от нее узкую мальчишескую спину в грязной шинели, с винтовкой и тощим вещмешком за плечами.
— Игорек!.. Игорек, смотрите!..
Но Игорек (если это был он) снова ушел, как ушел почти четверть века назад — навсегда и без оглядки. И никто не знал, что это был за фильм, как он назывался и в какой рубрике телепрограмм его следует искать. Ничего не было известно и ничего невозможно было узнать, и поэтому Анна Федотовна отныне целыми днями сидела у телевизора, придвигаясь почти вплотную к малюсенькому экрану, как только начинались военные передачи. Теперь она смотрела все, что касалось войны, — фильмы, хронику и даже телеспектакли, потому что в любой момент могла мелькнуть на экране мальчишеская спина в грязной шинели с винтовкой и вещмешком. Пережаривались на кухне котлеты, выкипали супы, ревела Валечка из-за неглаженого фартука, хватал двойки уловивший вольготную полосу Андрейка, а Анна Федотовна, не отрываясь, все смотрела и смотрела старенький громоздкий телевизор.
Не появлялась больше спина, ушедшая тревожной осенью сорок первого прикрывать Москву. А может, не его это была спина, не Игорька? Мало ли их, этих мальчишеских спин, ушло от нас навсегда, так и не оглянувшись ни разу? Это было вероятнее всего, это спокойно и рассудительно доказывал Владимир, об этом осторожно, исподволь нашептывала Римма, но мать, не слушая доводов, упорно вглядывалась в экран.
— Ну что ты смотришь, что ты смотришь, это же Сталинградская битва!
— Оставь ее, Володя. Тут наши уговоры не помогут.
Все вдруг изменилось в доме, но одно осталось без изменения, как обещание возврата к прежнему размеренному покою, как надежда если не на светлое, то на привычное будущее. Не претерпел никаких новшеств ежевечерний ритуал: целыми днями с небывалым напряжением вглядываясь в экран телевизора, Анна Федотовна по-прежнему перечитывала перед сном заветные письма. Так же неторопливо, так же внимательно, так же слыша голоса двух из трех полученных ею весточек с войны, живший в ней голос Игорька и второй — его друга сержанта Вадима Переплетчикова, которого она никогда не видела и не слышала, но голос которого ясно звучал чистым мальчишеским альтом. Они были очень похожи, эти два голоса: их объединяли молодость и дружба, война и опасность, общая жизнь и, как подозревала Анна Федотовна, общая смерть, которая настигла одного чуть раньше, другого — чуть позже, только и всего. И несмотря на полную братскую схожесть, она отчетливо разделяла эти голоса, потому что их более не существовало: они продолжали жить только в ее сердце.
Уже отметили юбилей Победы, уже телевидение начало резко сокращать количество военных передач, а Анна Федотовна продолжала сидеть перед телеэкраном, все еще надеясь на чудо. Но чудес не существовало, и, может быть, именно поэтому она как-то впервые за много лет запнулась на письме друга. Должна была следовать фраза: «Ваш Игорь, дорогая Анна Федотовна, всегда являлся примером для всего нашего отделения…», а голос этой фразы не произнес. Замолк голос, оборвался, и Анна Федотовна растерялась: ритуал неожиданно дал сбой. Вслушалась, но голос не возникал, и тогда она начала лихорадочно просматривать письмо сержанта, уже не надеясь на его голос и собственную память. Напрягая зрение, она то приближала, то отдаляла от себя затертый листок с машинописным текстом, поправляла лампу, чтобы ярче высветить его, но все было напрасным. Она не видела ни одной буквы, слова сливались в строчки, строчки — в неясные черточки, и Анна Федотовна со странным, зябким спокойствием поняла, что многодневные сидения перед тусклым экраном телевизора не прошли для нее даром.
Она не испугалась, не растерялась и никому ничего не сказала: зачем зря беспокоить людей? Но на другой день, проводив детей в школу, собралась в районную поликлинику. Оделась, проверила, не забыла ли паспорт, вышла на улицу и, качнувшись, испуганно остановилась; все предметы казались размытыми, люди и машины возникали вдруг, точно из непроницаемого тумана. В квартире она не замечала ничего подобного, то ли потому, что все было знакомым и память корректировала ослабевшее зрение, то ли потому, что все расстояния были ограниченны. Ей пришлось постоять, чтобы хоть как-то свыкнуться с новым ударом, и до поликлиники она не дошла, а доплелась.
Очки, которые прописал окулист, помогли ходить, но читать Анна Федотовна уже не могла. Но все равно каждый вечер перед сном она брала письма и неторопливо вглядывалась в них, слушая голоса или вспоминая навечно врубившиеся в память строки: «…ваш сын рядовой Силантьев Игорь Иванович пал смертью храбрых…»
Это помогало, пока Анна Федотовна еще замечала хотя бы черточки строчек. Но год от года зрение все ухудшалось, мир тускнел, уходя в черноту, и хотя теперь в семье был новый телевизор с большим экраном, она и его не могла смотреть, и узкая мальчишеская спина вновь ушла от нее навсегда. Но это происходило постепенно, позволяя ей если не приспосабливаться, то примиряться, и Анна Федотовна воспринимала все с горечью неизбежности. Но когда в бесценных ее листочках стали исчезать последние штрихи, когда перед ее окончательно ослабевшими глазами оказались вдруг однотонные серые листы бумаги, она испугалась по-настоящему. И впервые за все десятилетия рассказала о священном своем ритуале единственному человеку:
Валечке. Не только потому, что Валя выросла на ее руках, звала бабушкой и считала таковой: к тому времени Валя уже стала студенткой Первого медицинского института, и это окончательно убедило Анну Федотовну, что доверить такую тайну можно только своей любимице. И хотя Вале не всегда удавалось читать ей письма регулярно — то отъезды, то ночные дежурства, то непредвиденные молодые обстоятельства, — привычная жизнь в общем своем потоке вернулась в свое русло.
И продолжала неумолимо нестись вперед. Женился и переехал к жене молодой инженер-строитель Андрей; Валя заново перепечатала тексты всех трех писем (оригиналы по-прежнему хранились в заветной шкатулке); в середине семидесятых скончался от старых фронтовых ран Владимир Иванович, Валентина без всякого замужества родила девочку, и Анна Федотовна ослепла окончательно.
Но помощи ей почти не требовалось. Она свободно передвигалась по квартире, в которой практически прожила жизнь, знала, где что стоит да где что лежит, быстро научилась ухаживать за собой и продолжала стирать на всю семью. Вытянув руку и шаркая тапочками, бродила по бывшей коммуналке, в которой опять остались одни женщины, и думала, как странно устроена жизнь, коли с таким упорством возвращает людей к тому, от чего они хотели бы убежать навсегда.
Но главной ее заботой, ее последней радостью и смыслом всего ее черного существования стала теперь голосистая безотцовщина Танечка. Анна Федотовна не могла дождаться, когда бабушка Римма приведет ее сначала из яслей, потом — из детского садика, а затем и из школы, тем более что вскоре школ оказалось две, поскольку Танечку параллельно заставили учиться еще и в музыкальной. Анна Федотовна играла с ней куда больше, чем занятые работой, магазинами и хозяйством мать и родная бабка; рассказывала ей сказки, которые когда-то рассказывала своему сыну; отвечала на бесчисленные «почему?», а в пять лет впервые познакомила с заветными письмами, показав не только копии, но и оригиналы и подробнейшим образом растолковав разницу между этими бумажками. А еще через год Танечка научилась читать и заменила маму у постели Анны Федотовны. Правда, из-за этого Анне Федотовне пришлось ложиться раньше Танечки, но и это было к лучшему: она старела, начала быстро уставать, задыхаться, просыпаться до света и долго лежать без сна.
Она любила эти внезапные пробуждения среди ночи. Было как-то особенно тихо, потому что спала не только вся квартира, но и весь мир, а шум редких автомашин лишь скользил по стенам дома, касался стекол в окнах, заставляя их чуть вздрагивать, и исчезал вдали. Темнота, вечно окружавшая ее, делалась беззвучной и ощутимой, как бархат; Анне Федотовне становилось покойно и уютно, и она неторопливо начинала думать о своем Игорьке.
Она вспоминала его совсем крохотным, беспомощным, целиком зависящим от ее тепла, внимания и ласки, от ее груди и ее рук — от нее, матери, будто их все еще соединяла пуповина, будто живые токи ее тела питали его и наливали силой и здоровьем для завтрашних невзгод. Вспоминала, как ежедневно купала его, и до сей поры ощущала то величайшее счастье, которое испытывала тогда. Вспоминала, как он радостно таращил на нее круглые, доверчивые глаза, как отчаянно взбивал крепкими ножками воду в ванночке, с каким самозабвением колотил по ней кулачками и как при этом не любил и даже побаивался мыла.
Она вспоминала, как он начал сам вставать в кроватке, цепко хватаясь руками за перила. И как сделал… нет, не сделал — как совершил первый шаг и сразу упал, но не испугался, а засмеялся; она подняла его, и он тут же шагнул снова, снова шлепнулся и снова засмеялся. А потом зашагал, затопал, забегал, часто падая и расшибаясь, часто плача от боли, но сразу же забывая эту боль. Ах, сколько синяков и шишек он наставил себе в это время!
Ванночка уже не вмещала сына. Это было на прежней квартире; там всегда почему-то дуло, и она боялась, что простудит Игорька во время этих купаний. И все время хотела куда-нибудь переехать, разменяться с кем-либо на любой район и любую площадь.
Нет, не только потому она стремилась обменять комнату, что сын перестал умещаться в ванночке и его теперь приходилось мыть по частям. Она решилась на этот обмен потому, что сын настолько вырос, что однажды задал вопрос, которого она так ждала и так боялась:
— А где мой папа?
А они даже не были расписаны, и папа уехал навсегда, когда Игорьку исполнилось три года. И матери все время казалось, что сын помнит канувшего в небытие отца, что сама эта комната, соседи, вещи, стены — все рассказывает ему то, о чем не следовало бы знать. И как только сын заинтересовался отцом, Анна Федотовна тут же обменяла свою большую удобную комнату с балконом и оказалась в коммуналке, где сразу же объявила себя вдовой. Вот в этой самой комнате, из которой ушел Игорек и в которой ей, может быть, посчастливится окончить свою жизнь.
Школьный период в коротенькой биографии сына Анна Федотовна вспоминала реже. Нет, она отчётливо помнила все его рваные локти и сбитые коленки, все «очень плохо» и «очень хорошо», все радости и горести. Но тогда он уже не принадлежал ей одной, безраздельно; тогда школа уже вклинилась между нею и сыном, уже успела создать для него особый мир, в котором не оказалось места для нее: мир своих друзей и своих интересов, своих обид и своих надежд. Игорь-школьник принадлежал матери только наполовину, и поэтому она предпочитала помнить его малышом.
Правда, один случай любила вспоминать часто и в подробностях и тогда, кажется, даже чуть улыбалась.
Игорек бежал в Испанию. Мальчики, обреченные на безотцовщину, растут либо отчаянными неслухами, либо тихонями, и ее сын склонялся к последнему типу. Тихони из дома не бегают, зато с удовольствием подчиняются тем, кто бегает, а в том испанском побеге коноводом был соседский Володька, сын Валентины и Ивана Даниловича. Он рвался еще в Абиссинию защищать эфиопов от итальянских фашистов, но по полной географической необразованности запутался в направлении и опоздал. Потом начались испанские события, а в их квартире — строительство баррикад. Баррикады воздвигались совместно с Игорем, соседи ругались, потирая зашибленные места, а по всей коммуналке гремело звонкое «Но пасаран!».
Через год атмосфера в Испании накалилась настолько, что без Володьки республиканцы обойтись никак уже не могли. Одному двигаться было сложно (опять проклятая география!); Володька с трудом уломал Игорька смотаться в Мадрид, разгромить фашистов и вернуться к Майским праздникам в Москву. Однако бежали приятели почему-то через Белорусский вокзал, где их и обнаружил сосед Трофим Авдеевич, поскольку вся квартира была брошена на поиски, но повезло именно ему:
— Марш домой, огольцы!
Но каким бы Анна Федотовна ни представляла себе сына — беспомощным, ползающим, топающим, убегающим в Испанию или решающим непонятные ей задачи, — в конце концов он непременно вставал перед ней медленно спускающимся с первого лестничного марша. И каждый вечер она видела его узкую мальчишескую спину и слышала одну и ту же фразу:
— Я вернусь, мама.
И еще она отчетливо помнила дыхание соседок за спиной, тогдашних солдаток, постепенно в порядке непонятной страшной очереди превращавшихся из солдаток во вдов. Перебирала в воспоминаниях коммунальные поминки, общую беду и общую бедность, серую лапшу с яичным порошком, карточки, лимитные книжки для коммерческих магазинов, на которые никогда не хватало денег, и — огороды. У всех тогда были огороды: с них кормилась, на них поднималась послевоенная Москва.
Участки распределялись предприятиями, но выращивали картошку всей коммуналкой сообща. Выходными, а то и просто вечерами по очереди ездили сажать, окучивать, копать. И знали, чью картошку едят сегодня за общим столом: у Любы-аптекарши она поспевала раньше, у Маши была особенно рассыпчатой, а оладьи лучше всех получались у Валентины. Теперь нет такой картошки. Теперь есть только три сорта: рыночная, магазинная да какая-то кубинская. А тогда был только один: коммунальный. Один для всех, кто пережил войну.
Вот так в привычных дневных делах, вечернем чтении писем, предрассветных воспоминаниях и вечной непроглядной тьме и проходила ее жизнь. Время текло с прежним безразличием к судьбам людским, равномерно отсчитывая падающие в никуда мгновения, но Анна Федотовна уже не замечала своего уходящего времени. Пережив где-то в шестьдесят прозрение в неизбежности скорого разрушения и скорого ухода из жизни, — то, что привычно именуется старостью, — она сохранила ясность ума и способность обходиться без посторонней помощи, потому что весь смысл ее жизни был в прошлом. Все настоящее было преходящим и быстротечным: тот небольшой объем домашней работы, который она оставила за собой; все истинное, то, ради чего еще стоило жить и терпеть, начиналось с вечернего чтения Танечки, короткого сна и заканчивалось бесконечно длинными и прекрасными воспоминаниями о сыне. Там, в этих воспоминаниях, она ощущала свое могущество: могла останавливать само время, поворачивать его вспять, вырывать из него любые куски и перетасовывать их по собственному желанию. Это было ее личное, всею жизнью выстраданное царство, и если к ней допустимо применить понятие счастья, то Анна Федотовна была счастлива именно сейчас, на глубоком закате своей жизни.
Ей уже торжественно справили восьмидесятилетие, на которое собралась не только вся семья, но пришли сыновья и дочери тех, кто когда-то жил с нею бок о бок в голодной коммуналке. Кто если и не помнил, так по крайней мере мог хотя бы видеть живым ее Игорька, поскольку семенил, пищал и ползал в то первое военное лето. И поэтому им, практически уже незнакомым, посторонним людям она обрадовалась больше всего.
— Погоди, погоди… — проводила кончиками сухих невесомых пальцев по лицу, осторожно касалась волос. — Так. Полина дочка, что в ванной жила. Роза. Помню, помню. — Голова у Анны Федотовны уже заметно тряслась, но держала она ее прямо и чуть выше обычного, как держат головы все слепые. — Ты без солнышка росла тут, недаром мы тебя Беляночкой звали. Замужем?
— Дайте руку, тетя Аня. — Бывшая Беляночка, а ныне весьма солидная дама взяла сухую старческую ладонь и приложила ее к щеке своего соседа. — Мой муж Андрей Никитич. Знакомьтесь.
— Здравствуй, Андрей. Детишки-то есть у вас?
— Одна детишка со стройотрядом уехала, второй — в армии, — сказал муж. — Мы уж с Розой старики…
Жена сердито дернула его за рукав, и он сразу же виновато примолк. А Анна Федотовна без всякой горечи подумала, какая же тогда она древняя старуха, если дети детей служат в армии и уезжают в неведомые ей стройотряды. Что служат и уезжают — это ничего, это хорошо даже, только бы войны не было. Только бы мальчики не уходили от матерей, медленно спускаясь по лестничным маршам навсегда.
Такие мысли частенько посещали ее: она принимала окружающую ее жизнь очень близко, потому что эта такая непонятная с виду, а по сути такая обыкновенная жизнь представлялась ей теперь вроде большой коммунальной квартиры. Где все рядом, где все свои, где горюют общим горем и радуются общим радостям, где едят общую картошку после общих трудов и откуда могут вдруг снова начать уходить сыновья. Вниз по лестнице в никуда. И до боли страдала за всех матерей.
— А меня узнаете, тетя Аня?
Бережно коснулась рукой:
— Гера. А Юрка где? Не пришел?
Напутала старая: Юрий стоял сейчас перед нею, а не Гера. Но никто не стал уточнять, только поулыбались. А Юрий неуверенно кашлянул и уверенно сказал:
— Юрка-то? Юрка, тетя Аня, гидростанции на Памире строит, привет вам просил передать. И поздравления.
— За стол, ребята, за стол! — скомандовала Римма. — Ведите именинницу на почетное место.
За столом как расселись, так сразу и повели непрерывные разговоры о том далеком времени. Гости вспоминали его и вместе и поодиночке, но вспоминали как-то очень уж общо, точно прочли несколько статей о Москве сорок первого прежде, чем идти сюда. Но Анна Федотовна ничего этого не замечала и была бесконечно счастлива, а седая, располневшая, год назад ушедшая на пенсию Римма могла быть довольна и была довольна, потому что всех этих гостей она не просто привела на торжество, но и хорошенько проинструктировала. Она была очень умной женщиной, и Игорек недаром мечтал с нею переписываться. Она заранее подобрала в библиотеке книжки, но каждому гостю велела прочитать что-то одно, чтобы все вместе могли говорить о разном и даже спорить, а сама Римма, зная об Игоре все, лишь подправляла эти воспоминания вовремя уточненными деталями. И все тогда прошло замечательно: бывшая коммуналка отметила восемь десятков осиротевшей женщины так, как редко кто отмечает.
А затем пришел 1985 год. Год сорокалетия великой Победы.
К празднику готовились, его ждали, им заслуженно гордились. И снова по телевидению — только теперь несравненно больше, чем двадцать и десять лет назад, — пошли фильмы и хроника, песни и стихи, воспоминания и документы войны. И все, кроме Анны Федотовны, смотрели передачи цикла «Стратегия победы», а Анна Федотовна уходила к себе. Ей было больно и горько: только она, она одна могла узнать родную мальчишескую спину из далекого сорок первого, но слепота навеки лишила ее этой возможности. Возможности последнего чуда: увидеть перед смертью давно погибшего сына.
А может, тогда, в шестьдесят пятом, и вправду мелькнул не ее Игорек? Тем более что видела она ту спину всего мгновение, видела неожиданно, не успела вглядеться… И внутренне, где-то очень, очень глубоко, почти тайком от себя самой, понимала, что это — не он. Не сын, не Игорек, но не хотела прислушиваться к трезвому голосу рассудка, а хотела верить, что Игорь хоть и погиб, но как бы не окончательно, как бы не весь, что ли. Не исчез бесследно, не истлел в братской могиле, не распался, а остался навеки в бледном отпечатке пленки, когда камера оператора снимала не его специально, а саму фронтовую жизнь, и в той фронтовой реальной жизни реально жил, двигался, существовал теперь уж навсегда ее сын. В это хотелось верить, в это необходимо было верить, и она верила. Только верила, не пытаясь ничего проверять.
— Бабуля, это к тебе, — громко и радостно объявила Танечка, входя в квартиру в сопровождении двух очень серьезных девочек и одного еще более серьезного мальчика. — Ты покажи им все и расскажи, ладно? А я побежала, я в музыкальную школу опаздываю. — И умчалась.
А слепая Анна Федотовна осталась на пороге кухни, не видя, но точно зная, что трое ребятишек застенчиво жмутся у порога.
— Раздевайтесь, — сказала. — И проходите в комнату прямо по коридору. Я сейчас приду к вам.
Гости чинно проследовали в ее комнату, а она вернулась на кухню. Привычно домыла тарелки, с привычной осторожностью поставила их на сушилку и прошла к себе. Дети стояли у дверей, выстроившись в шеренгу; проходя, она легонько коснулась каждого пальцами, определяя, какие же они, ее внезапные гости, обнаружила, что стоявшая первой девочка выше и крепче очень серьезного мальчика, а последняя — маленькая и живая: она все время качалась, шепталась и переминалась с ноги на ногу, поскрипывая туфельками. «Значит, очень уж ей туфельки нравятся, наверно, обновка, — подумала Анна Федотовна. — А высокая, видать, у них за старшую, потому-то парнишка и пыжится. Да еще и волнуется, лоб у него в испарине». И, сразу же выяснив все, села в кресло, которое досталось ей по наследству от матери теперь уж тоже покойного Владимира.
— Садитесь, кому где удобнее. И говорите, зачем пришли, по какому такому делу.
Кажется, дети так и не сели, но долго шушукались, подталкивая друг друга. Наконец мальчика, видать, вытолкнули в ораторы.
— Ваша внучка Таня со своей музыкальной школой выступала на сборе нашей пионерской дружины. А мы взяли почин: «Нет неизвестных героев». А она тогда сказала, что у вас фашисты убили сына Игоря и что он вам писал письма.
Мальчик выпалил все единым духом и замолчал. Анна Федотовна обождала, но девочки молчали тоже, и тогда она уточнила:
— Игорь успел написать всего одно письмо. А второе написал после его смерти его товарищ Вадим Переплетчиков.
Протянула руку, взяла с привычного места — с тумбочки у изголовья — папку и достала оттуда листы. Зачитанные и еще не очень зачитанные. Протянула высокой девочке — Анна Федотовна ясно представляла, где она стоит сейчас, эта самая главная девочка.
— Здесь еще уведомление о смерти.
Папку взяли и сразу же сгрудились над ней: Анне Федотовне показалось даже, как при этом стукнулись все три лба, и она улыбнулась. Пионеры пошушукались, но недолго, и большая девочка сказала с нескрываемым недоверием:
— Это же все ненастоящее!
— Правильно, это копии, потому что настоящими письмами я очень дорожу, — пояснила Анна Федотовна, хотя ей не очень-то понравился тон. — Девочка… Та, которая маленькая, ты стоишь возле комода. Правда?
— Правда, — растерянно подтвердила маленькая. — А ваша внучка говорила, что вы ослепли от горя.
— Я научилась чувствовать, кто где стоит, — улыбнулась Анна Федотовна. — Открой верхний левый ящик. Там есть деревянная шкатулка. Достань ее и передай мне.
Опять раздалось шушуканье, потом скрип выдвигаемого ящика, и тут же кто-то — Анна Федотовна определила, что мальчик, — положил на ее руки шкатулку.
— Идите все сюда.
Они сгрудились вокруг: она ощутила их дыхание, теплоту их тел и точно знала, кто где разместился. Открыла шкатулку, бережно достала бесценные листочки.
— Вот, можете посмотреть. Здесь письмо моего сына Игоря, письмо его друга Вадима и… И похоронка. Так называлось тогда официальное уведомление о гибели человека на войне.
Дети долго разглядывали документы, шептались. Анна Федотовна слышала отдельные фразы: «А почему я? Ну почему? Ты — звеньевая…», «А потому, что у нее сын, а не дочь, понятно тебе? Если бы дочь, то я бы сама или Катя, а так ты должен…» Еле уловимый, но, видимо, горячий спор закончился тем, что мальчик нерешительно откашлялся и сказал:
— Вы должны передать эти документы нам. Пожалуйста.
— То есть как это? — почти весело удивилась она. — Эти письма касаются моего сына, почему же я должна передать их вам?
— Потому что у нас в школе организуется музей. Мы взяли торжественное обязательство к сорокалетию великой Победы.
— Я с удовольствием отдам вашему музею копии этих писем.
— А зачем нам ваши копии? — с вызывающей агрессией вклинилась вдруг звеньевая, и Анна Федотовна подивилась, каким официально-нечеловеческим может стать голос десятилетней девочки. — Нет, это даже очень интересно! Ведь копии — это же так просто, это же бумажка. В копии я могу написать, что моя бабушка — героиня «Молодой гвардии», ну и что? Возьмет такую копию музей?
— Не возьмет. — Анне Федотовне очень не понравился этот вызывающий, полный непонятной для нее претензии тон. — И вы не берите. И, пожалуйста, верните мне все документы.
Дети снова возбужденно зашептались. В обычном состоянии для Анны Федотовны не составляло никакого труда расслышать, о чем это они там спорят, но сейчас она была расстроена и обижена и уже ни к чему не могла да и не хотела прислушиваться.
— Верните мне в руки документы.
— Бабушка, — впервые заговорила самая маленькая, и голосок у нее оказался совсем еще детским. — Вы ведь очень, очень старенькая, правда ведь? А нам предстоит жить и воспитываться на примерах. А вдруг вам станет нехорошо, и тогда все ваши патриотические примеры могут для нас пропасть.
— Вот когда помру, тогда и забирайте, — угрюмо сказала Анна Федотовна. — Давайте письма. Долго еще вам говорить?
— А если вы не скоро… — опять задиристо начала большая, но осеклась. — То есть я хочу сказать, что вы можете не успеть к сорокалетию великой Победы, а мы не можем. Мы взяли торжественное обязательство.
— Хочешь, значит, чтобы я до девятого мая померла? — усмехнулась Анна Федотовна. — Кто знает, кто знает. Только и тогда я не вам эти документы велю переслать, а в другую школу. Туда, где мой Игорь учился: там, поди, тоже музей организуют.
Они молча отдали ей письма и похоронку. Анна Федотовна ощупала каждый листок, удостоверилась, что они подлинные, аккуратно сложила в шкатулку и сказала:
— Мальчик, поставь эту шкатулку в левый ящик комода. И плотно ящик задвинь. Плотно, чтобы я слышала.
Но слушала она сейчас плохо, потому что предыдущий разговор сильно обеспокоил ее, удивил и обидел. Это ведь была не детская безгрешная откровенность: ее совсем не по-детски, а крепко, по-взрослому прижимали к стене, требуя отдать ее единственное сокровище.
— Трус несчастный, — вдруг отчетливо, с невероятным презрением сказала большая девочка. — Только пикни у нас.
— Все равно нельзя. Все равно, — горячо и непонятно зашептал мальчик.
— Молчи лучше! — громко оборвала звеньевая. — А то мы тебе такое устроим, что наплачешься. Верно, Катя?
Но и этот громкий голос пролетел мимо сознания Анны Федотовны. Она ждала скрипа задвигаемого ящика, вся была сосредоточена на этом скрипе и, когда наконец он раздался, вздохнула с облегчением:
— Ступайте, дети. Я очень устала.
— До свидания, — три раза по очереди сказали пионеры и направились к дверям. И оттуда мальчик спросил:
— Может быть, надо вызвать врача?
— Нет, спасибо тебе, ничего мне не надо.
Делегация молча удалилась.
Горечь и не очень понятная обида скоро оставили Анну Федотовну. «Да что с несмышленышей спрашивать, — думала она. — Что хочется, то и говорится, души-то чистые». И, примирившись, опять перебралась на кухню, где теперь проходила вся ее деятельная жизнь: старалась не только мыть да прибирать, но и готовить, и была счастлива, когда все ее дружно хвалили. И не догадывалась, что Римма тайком перемывает всю посуду и как может улучшает сваренные ею супы и борщи. Но сегодня Римма с утра уехала к старшему сыну Андрею, у которого заболел один из сорванцов, и поэтому кулинарные творения Анны Федотовны никто не корректировал.
Конечно, виной ее теперешних промахов была не столько слепота, сколько возраст. Она забывала привычные дозировки и рецепты, сыпала много соли или не сыпала ее вообще, а однажды спутала кастрюли, одновременно кипевшие на плите, и домашние получили довольно загадочное, но абсолютно несъедобное варево. Но старую женщину никто не обижал, и она пребывала в счастливом заблуждении, что и до сей поры не только не обременяет своих, но и приносит им существенную пользу.
Она вскоре позабыла о визите старательных пионеров — она вообще часто забывала то, что только что происходило, но прошлое помнила ясно и цепко, — но чем ближе к вечеру скатывался этот день, тем все более явно ощущала она некую безадресную тревогу. И оттого, что тревога ощущалась безадресно, оттого, что Анна Федотовна никак не могла припомнить никакой даже косвенной ее причины, ей делалось все беспокойнее. Уже примчалась из музыкальной школы Татьяна, уже Анна Федотовна старательно покормила ее, отправила заниматься, перемыла посуду, а тревожное беспокойство все нарастало в ней.
— Переутомление, — определила Римма, когда по возвращении услышала смутную жалобу Анны Федотовны. — Ложись в постель, я сейчас Таньку пришлю, чтоб почитала.
— Не трогай ты ее, Римма. Она только уроки учить села.
— Ну, сама почитаю. И о внуке расскажу. Простуда у него, в хоккей набегался, а панику развели…
К этому времени странность Анны Федотовны уже давно перестала быть тайной. То, чего она боялась, оказалось настолько тактично принятым всеми, что Анна Федотовна уже ничего не скрывала, а, наоборот, просила того, кто был посвободнее, десять минут почитать ей перед сном. Чаще всего это была Танечка, так как Валентина работала на полторы ставки, чтобы содержать семью с двумя пенсионерками и одной пионеркой, а Римма была по горло занята не только собственной семьей, но и вечно простуженными мальчишками Андрея, жившего в новом районе, как назло, довольно далеко от их квартиры.
— «Я здоров, все нормально, воюю как все, — читала Римма, тоже наизусть выучив все письма за эти длинные годы. — Как ты-то там одна, мамочка?..»
На этом месте с благоговейным спокойствием воспринимавшая ритуальное это чтение седая старуха вдруг подняла руку, и Римма удивленно смолкла. Спросила после напряженного странного молчания:
— Что случилось?
— Он чего-то не хотел, а они грозились, — невразумительно пробормотала Анна Федотовна, то ли всматриваясь, то ли вслушиваясь в себя.
— Кто он-то?
— Мальчик. Мальчик не хотел, а девочка его пугала. Он вроде отказывался — «не буду, мол, не буду», а та — «трус, мол, только скажи…» Римма! — Анна Федотовна вдруг привстала на кровати. — Римма, загляни в шкатулку. Загляни в шкатулку…
Не очень еще понимая, но и не споря, Римма встала, выдвинула ящик комода, открыла шкатулку. Старуха напряженно ждала, подавшись вперед в судорожном напряжении.
— Нету? Ну? Что ты молчишь?
— Нету, — тихо сказала Римма. — Похоронка на месте, фотографии, значки, а писем нет. Ни Игорька, ни второго, друга его. Только одна похоронка.
— Только одна похоронка… — прохрипела Анна Федотовна, теряя сознание.
«Неотложка» приехала быстро, врачи вытащили Анну Федотовну из безвременья, объявили, что функции организма, в общем, не нарушены, что больной следует с недельку полежать и все придет в норму. Анна Федотовна молчала, ни на что не жаловалась и глядела невидящими глазами не только сквозь врачей, сквозь Римму, сквозь оказавшую ей первую помощь Валентину и перепуганную Танечку, даже не только сквозь стены родной и вечно для нее коммунальной квартиры, но, казалось, и сквозь само время. Сквозь всю толщу лет, что отделяли ее сегодняшнюю от собственного сына.
— Я вернусь, мама.
Нет, не слышала она больше этих слов. Она ясно помнила, где, как и когда произнес их Игорь, но голос его более не звучал в ее душе.
— Идите, — с трудом, но вполне четко и осознанно произнесла она, по-прежнему строго глядя в существующую только для нее даль. — Я засну. Я отдохну. Идите.
— Может, почитать… — робко начала Римма, но дочь одернула ее: читать было нечего.
Они выключили свет и тихо вышли из комнаты. Потом угасли шаги, голоса, проскрипели двери, и все стихло.
Анна Федотовна прикрыла слепые глаза, затаила дыхание, напряженно прислушалась, но душа ее молчала, и голос сына более не звучал в ней. Он угас, умер, погиб вторично, и теперь уже погиб навсегда. И, поняв это, старая, почти на полстолетия пережившая смерть единственного сына мать ощутила вдруг на дряблых, изрубленных глубокими морщинами щеках что-то теплое. С трудом поднесла непослушную руку, коснулась щеки и поняла, что это — слезы. Первые слезы с того далекого, отступившего на добрых пять десятков лет дня получения похоронки. Официального клочка бумаги со штампом и печатью, бесстрастно удостоверяющего, что ее единственный сын действительно погиб, что нет более никаких надежд и что последнее, что еще осталось ей, — это память о нем.
А от всей памяти оставили только похоронку. Разумом Анна Федотовна еще понимала, что память нельзя украсть, но то — разум, а то — действительность, и в этой действительности одновременно с исчезновением писем сына и его друга исчезли и их голоса. Они более не звучали в ней, как ни напрягала она свою память, как ни прислушивалась, как ни умоляла сжалиться над нею и позволить еще хотя бы разочек, один-единственный раз услышать родной голос.
Но было глухо и пусто. Нет, письма, пользуясь ее слепотой, вынули не из шкатулки — их вынули из ее души, и теперь ослепла и оглохла не только она, но и ее душа.
— Господи…
И вдруг отчетливо и громко зазвучал голос. Не сына, другой: официальный, сухой, без интонаций, тепла и грусти, не говоривший, а докладывающий:
— …уведомляем, что ваш сын рядовой Силантьев Игорь Иванович пал смертью храбрых восемнадцатого декабря одна тысяча девятьсот сорок первого года в бою под деревней Ракитовка Клинского района Московской области.
«Нет! Нет! Нет! Не надо! Не хочу», — беззвучно кричала она, но голос продолжал все нарастать и нарастать в ней, заглушая ее собственные беспомощные слова: «…что ваш сын рядовой Силантьев Игорь Иванович пал смертью храбрых… что ваш сын Игорь пал… и голос уже гремел в ней, а по морщинистым щекам без перерыва, точно стремясь наверстать упущенное, текли слезы.
И даже когда она умерла и перестала ощущать все живое, голос еще долго, очень долго звучал в ее бездыханном теле, а слезы все медленнее и медленнее текли по щекам. Официальный холодный голос смерти и беспомощные теплые слезы матери.
А письма оказались в запаснике школьного музея. Пионерам вынесли благодарность за активный поиск, но места для их находки так и не нашлось, и письма Игоря и сержанта Переплетчикова отложили про запас, то есть попросту сунули в долгий ящик.
Они и сейчас там, эти два письма с аккуратной пометкой: «ЭКСПОНАТ №…» Лежат в ящике стола в красной папке с надписью: «ВТОРИЧНЫЕ МАТЕРИАЛЫ К ИСТОРИИ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ».
Россиянки, которые вышли замуж за иностранцев, рассказали RT о том, как испанская судебная система лишила их детей. В рамках проекта «Своих не бросаем» они поделились историями о физическом и сексуальном насилии и пожаловались на несправедливость и беззаконие, с которыми им пришлось столкнуться в Европе.
«Я была в шоке»
Дарья Воронина (фамилия изменена. — RT) из Санкт-Петербурга вышла замуж в 2014 году за гражданина Чили и переехала к нему на родину. Поначалу в паре царила идиллия. «Мы друг друга дополняли, особенно в интеллектуальном плане. Мне было с ним интересно», — вспоминает Дарья. Но когда была на первых месяцах беременности, она поняла, «что вляпалась», делится девушка: «Начались крики, оскорбления. Меня вводили в ступор его эмоциональные реакции. После очередного скандала он мне сказал, что если я попробую развестись, то он отберёт у меня нашего ещё не родившегося ребёнка».
Дочь Ребекка (имя изменено. — RT) появилась на свет в 2015 году. Девочка получила российское, а также чилийское гражданство. В 2016 году, когда малышке исполнился год и три месяца, семья переехала в Испанию — по словам Дарьи, из-за финансовых проблем мужа.
Супружеские отношения на тот момент совсем разладились, рассказывает россиянка. «Угрозы, ревность, тотальный контроль и физическое насилие, — перечисляет она. — Когда я не захотела мириться с ним после очередного ночного скандала, он сказал, что раз мне нужен ребёнок, то он мне сейчас сделает другого, после чего я могу валить. Он попытался изнасиловать меня на глазах у нашей полуторагодовалой дочки, которая сидела в метре от нас».
Воронина развелась с мужем в 2018 году. Ребекка по решению суда жила с матерью, а к отцу ездила с ночёвкой несколько раз в неделю. По словам россиянки, после ночёвок у отца девочка странно себя вела, часто плакала, кричала во сне. А осенью 2019 года, вспоминает Дарья, дочь, которой на тот момент было четыре года, стала возвращаться от папы с покраснениями в области паха.
Консультация у детского психолога только укрепила подозрения Дарьи: «Дочка рассказала, что папа её трогает за интимные части тела и показала на кукле, как именно. На следующих приёмах у психолога Ребекка нарисовала предметы, которые её отец использовал для проникновения. Сказать, что я была в шоке — ничего не сказать».
- © Фото из личного архива
Дарья подала заявление о сексуализированном насилии в суд, приложив отчёт психолога, видео с рассказом дочери, её рисунки, и запросила ордер на запрет бывшему супругу приближаться к ним. Однако суд, по словам Ворониной, только назначил допросы матери и ребёнка в присутствии судебных экспертов. «Даже медицинский осмотр не стали делать, хотя дочь жаловалась на боли», — говорит россиянка.
Ребекку дважды допрашивали в помещении с зеркалом Гезелла, которое просматривается с одной стороны. «На первом допросе она рассказала то же самое, что и психологу. Когда допрос закончился, мне говорили, мол, моя дочь герой, что не испугалась, — вспоминает Дарья. — На второй допрос дочь пошла с отцом: он перекроил наше расписание, чтобы в тот день была его очередь находиться с ребёнком. Там Ребекка снова рассказала, что с ней делал отец, более того: просила психологов, чтобы они защитили её от папы. Она боялась, что он всё услышит, находясь по ту сторону зеркала. Но сотрудники убедили её, что всё будет хорошо. Домой дочь вернулась с синяками под глазом и на ногах. Она сказала, что отец её побил».
Подробные доказательства
В мае 2020 года на отца Ребекки завели уголовное дело по подозрению в сексуализированном насилии над собственной дочерью. На следующий день после того, как Дарья давала показания в суде, бывший супруг, по её словам, попытался похитить их дочь из машины, что закончилось физическим противостоянием между ним и Ворониной. Суд расценил это как нападение, и в июле 2020 года на отца Ребекки завели второе уголовное дело по статье «Гендерное насилие». В итоге суд решил, что бывший супруг не имеет права продходить к Дарье на ближе чем на километр, а для ребёнка был установлен новый режим общения с отцом: два раза в месяц в пункте семейных встреч.
Впрочем, это не остановило бывшего мужа, продолжает россиянка. Со слов Дарьи, по его запросу городская социальная служба подготовила отчёт, в котором соцассистент, не знакомый с ребёнком лично и ни разу не посетивший дом матери и ребёнка, утверждал, что Воронина настраивает дочь против отца, чтобы разлучить их.
Когда в пункте встреч при попытке заставить Ребекку видеться с отцом девочка сказала, что не хочет общаться с папой, сотрудники пункта встреч заявили, что из-за «дурного влияния матери» у ребёнка развился «синдром родительского отчуждения». Синдром родительского отчуждения — концепция, в последние годы признанная антинаучной в ряде стран, в Испании официально запрещена, подчёркивает Воронина, поскольку её применение ставит под угрозу жизнь детей, потенциально подвергающихся насилию со стороны биологических отцов.
В декабре 2020 года бывший муж Дарьи оспорил запрет на приближение к ней. Более того, несмотря на два заведённых на отца девочки уголовных дела, суд установил принудительный режим встреч с Ребеккой, неделя через неделю. Время, которое дочь жила у отца, Дарья называет адом. После дополнительных медицинских осмотров, которые показали, что девочка, возможно, вновь стала подвергаться в доме отца сексуализированному насилию, и рассказов дочери на допросе в марте 2021 года суд выписал новый ордер, запрещающий мужчине приближаться к Ребекке и Дарье, — документ действовал до 10 сентября.
- © Фото из личного архива
8 августа Воронина вместе с дочерью поехала в Россию. У них уже был куплен обратный билет на рейс в Испанию к началу школьных занятий после каникул. Дарья ненадолго уехала в Испанию по рабочим делам, а когда вернулась в Россию за дочерью, ей начали звонить из испанской полиции с утверждением, что бывший муж обвинил её в похищении ребёнка. Причём он, находясь под действием ордера на неприближение, лично пришёл к Дарье домой и подал заявление в участок, находящийся менее чем в километре, то есть фактически нарушил условия ордера. Тем не менее это не помешало полиции принять подобное заявление. Публикации о якобы пропавшей девочке также появились в испанских СМИ. Так Дарья поняла, что путь в Испанию им с дочерью заказан.
«Я не чувствую себя защищённой. Например, Интерпол настойчиво звонит родственникам и интересуется моим местонахождением. Но, несмотря ни на что, нам с ребёнком тут лучше. Мы дома, дома и стены помогают. Ходим на терапию, потому что произошедшее оставило след на всю жизнь», — делится Дарья.
Адвокат Юрий Иванов, к которому Дарья обратилась, будучи в России, уже подготовил заявление в Следственный комитет. «Мы хотим максимально защитить ребёнка на территории России, — сообщил он. — Будем добиваться возбуждения уголовного дела и принятия мер в отношении обидчика. Это посягательство на половую свободу личности девочки на территории Испании. У Дарьи по этому поводу собраны более чем подробные и развёрнутые доказательства: заключение психолога, согласно которому ребёнок не склонен к фантазированию или обману; ребёнок говорит совершенно очевидные вещи, которые в силу возраста не мог придумать или почерпнуть из каких-то сторонних источников».
«Машина, производящая детей»
Анна Кузнецова (имя и фамилия изменены. — RT) живёт и работает в Испании последние 20 лет. У неё трое детей: 19-летняя дочь от первого брака, шестилетняя София и трёхлетняя Альма (имена изменены. — RT). София и Альма родились в браке с испанцем, за которого Анна вышла замуж в 2017 году. У Софии два гражданства, российское и испанское, у Альмы — ни одного, так как каждый из родителей не хотел, чтобы младшая дочь становилась гражданкой только одной — чужой — страны.
«Сначала у нас всё было замечательно, мы много путешествовали, у нас развивался бизнес. Когда родилась первая дочь, естественно, стали больше времени проводить дома. С этого момента начались постоянные оскорбления и унижения в присутствии детей. Ситуацию осложняло то, что я финансово зависела от мужа, так как работала у него», — рассказывает россиянка.
Впервые муж поднял руку на Анну 22 июня 2019 года, когда они поехали в госпиталь с Альмой. «Он дал мне пощёчину, а когда спускались в лифте, начал бить по голове, хотя у меня на руках был ребёнок. В машине сказал: «Наконец-то я тебя побил, чувствую себя мужчиной», — с содроганием вспоминает россиянка.
Она подала заявление, но на суде не стала давать показания против мужа, опасаясь, что тот заберёт младшую дочь. Дело в том, что Альму родила суррогатная мать, и по испанским законам Анна должна удочерить свою дочь, в то время как биологический отец имеет все права на ребёнка с момента его рождения.
В ноябре 2019 года супруг избил Анну во второй раз. В этот раз россиянке также не удалось отстоять свои права в суде: её предупредили, что поскольку она защищалась и укусила мужа, то её тоже накажут. В итоге родители подписали соглашение, по которому дети живут с мамой, отец платит алименты, снимает им жильё и встречается с дочерьми каждый день по два часа и два выходных в месяц. Однако после очередного уикенда отец не вернул Альму домой, а вскоре прекратил оплачивать арендованную квартиру.
- © Фото из личного архива
«Разлука с Альмой была большой бедой. София просыпалась ночью в слезах, ни с кем не хотела общаться, ужасно скучала по сестре. Что творилось со мной — страшно описывать», — вспоминает Кузнецова.
Когда прошло четыре месяца с момента, как Анна видела младшую дочь в последний раз, она подписала новое соглашение с мужем, по которому он оставлял у себя Альму, София жила с матерью, а на выходных сёстры были бы вместе или с отцом, или с матерью. Однако последующий суд принял решение оставить обеих девочек с отцом. У мамы дети могут ночевать только два выходных в месяц. Кроме того, Анна теперь выплачивает €240 в месяц в качестве алиментов.
«В судебном постановлении написано: мои заявления о том, что ребёнка разлучили с матерью и сестрой, несостоятельны. При этом без меня ребёнок остаётся не с отцом, а с няней или его пожилыми родителями», — рассказывает Кузнецова.
28 сентября 2021 года Анна и её муж развелись. Сейчас Анна готовит документы для подачи апелляции в конституционный суд. «Я хочу, чтобы мы жили в России, чтобы ко мне вернулись дети, — делится она. — Испанская система поступила со мной несправедливо, она просто поставила меня на уровень машины, производящей детей. Мол, родила, выходила, вырастила, а потом они справятся без моего участия. Это система, где женщину пытаются сравнять с землёй».
«Я бы посоветовала женщинам прежде всего быть экономически состоятельными. В моей ситуации уже поздно что-то делать. Поэтому, если вы видите, что ситуация складывается так, бегите, девочки, бегите домой. Здесь, в Испании, нельзя добиться справедливости», — добавляет Анна.
«Очевидная ловушка»
Ирина Васильева (фамилия изменена. — RT) вышла замуж в 2012 году за гражданина Испании. Их брак был счастливым недолго. «Когда мы познакомились, человек показался мне адекватным, любящим детей, нацеленным на создание семьи. Но после свадьбы я стала замечать, что у него начались приступы агрессии. Результатом таких выпадов обычно был разгром в доме. После таких состояний он отсыпался, а когда открывал глаза и видел разруху, удивлённо спрашивал, что произошло. Он не верил в то, что мог это сделать», — рассказывает она.
Ирина пыталась всё исправить, по её инициативе супруги пошли к семейному психологу, но результата не было. В 2014 году россиянка забеременела. Когда она была на пятом месяце, муж её избил: «В тот момент, когда ты улетаешь в угол, ты понимаешь, что больше к этому человеку не вернёшься. А ведь накануне я ходила с ним на УЗИ и он видел своего ребёнка!»
Ирина попала в больницу с подозрением на перелом, а позже её перевели в кризисный центр для женщин. На шестом месяце беременности она вернулась в Россию, где родила сына. Мальчик получил гражданство РФ, его назвали русским именем. Вскоре после рождения ребёнка испанские родственники стали уговаривать Ирину вернуться, чтобы увидеть малыша.
«Это была большая ошибка. Никто не приехал знакомиться с внуком. Всё было сделано для того, чтобы вышло судебное разрешение о запрете выезда с ребёнком из Испании до его 18-летия. Очевидная ловушка, в которую я глупо попалась», — объясняет собеседница RT.
- © Фото из личного архива
Ирина развелась с мужем в 2016 году. Отец, согласно решению суда, мог видеться с сыном несколько раз в неделю. Мать стала замечать, как изменилось поведение мальчика: он как будто замкнулся в себе, но при этом стал кричать по ночам.
«Когда я сообщила об этом в пункте встреч, мне посоветовали обратиться в полицию, так как они помочь ничем не могут. В дальнейшем, на основе предоставленной в суд информации и отчётов психолога о ребёнке, где речь шла о возможном сексуализированном насилии, судом были отменены ночёвки ребёнка с отцом», — рассказывает Васильева.
Попытки россиянки выяснить, что же произошло между отцом и ребёнком, не увенчались успехом. По её словам, сотрудники центра встреч только твердили, что сын должен приходить к отцу довольным и с улыбкой, а если этого не происходит, то они пожалуются на Ирину, что она настраивает мальчика против родителя. При этом после очередной встречи, говорит Васильева, ребёнка вернули с повреждением связок руки.
«Наказывали за русский»
Зимой 2021 года сотрудники центра встреч передали мальчика отцу, и тот без предупреждения отвёз сына на Майорку, где жили его родители, продолжает Ирина. Решение суда, по которому экс-супруг имел право так сделать, россиянке, с её слов, прислали задним числом.
На протяжении восьми месяцев сын разговаривал с мамой только по телефону, расссказывает Ирина: «До этого отец присылал мне видео, как сын сидит играет. А когда мне удалось добиться, чтобы я звонила сыну, он брал телефон и прятался под кровать, чтобы его никто не услышал. Только так он может говорить со мной, потому что его наказывали за русский язык, а на испанском мы с ним никогда не разговаривали. Звонки всегда были на громкой связи в присутствии всех членов семьи. Как только я пыталась что-то объяснить ему, звонок сразу же прерывался. Я до сих пор не знаю, что он думает, потому что с того момента я с ним ни разу не смогла поговорить лично».
- © Фото из личного архива
В июле 2021 года суд постановил, что Ирина может видеться с сыном в пункте встреч, в присутствии социальных работников и психологов. Первый раз россиянка увидела и обняла сына 11 сентября. Мальчик, по словам его мамы, был напуган и растерян.
Из-за пандемии коронавирусной инфекции россиянка может встречаться с ребёнком только один час каждые 15 дней. Она прилетает из Аликанте, где сейчас живёт и работает, на Майорку специально ради встречи с сыном.
На русском языке в пункте встреч разговаривать запрещено, только на испанском. При этом Ирина не имеет права говорить с сыном о том, что произошло, о том, что было, когда они жили вместе: только о еде, школе и футболе, которым занимается мальчик. Кроме того, отец запрещает ему общаться с русской бабушкой: Ирина говорит, это из-за того, что та не знает испанского.
Женщина испробовала разные способы вернуть сына. Однако после публикации петиции на сайте Change.org сторона бывшего мужа обвинила Васильеву в том, что она просит помощи у России.
«Дипломаты на связи»
Посольство России в Испании уведомлено об историях, происходящих с несовершеннолетними гражданами РФ на территории королевства. «В соответствии с законом «О персональных данных» детали проводимой работы освещению не подлежат. Стоит, однако, отметить, что наши дипломаты находятся на постоянной прямой связи с заявительницами, ведётся взаимодействие с компетентными органами Испании и другими участниками процессов», — ответили в посольстве на запрос RT.
По мнению руководителя движения «Альтернатива» Олега Мельникова, в Европе органы опеки нацелены на то, чтобы оставить ребёнка у себя в стране, даже если он не является гражданином государства. При этом положение россиянок, как правило, осложняется тем, что многие из них финансово зависят от мужей.
«Если они жили с мужем, то им надо искать новое жильё, а для этого — иметь или искать работу. Юридические услуги стоят очень дорого, в Европе мало благотворительных фондов, которые помогают в таких ситуациях. Более того, в Северной Европе, например, есть фонды, которые фактически занимаются отъёмом детей у матерей за вознаграждение, а женщины из постсоветского пространства — самые незащищённые в подобном плане», — пояснил он в беседе с RT.
ЛЕКЦИЯ №1.
Введение.
Тема: Язык как
средство общения в современном мире.
Цели занятия:
1. Обобщить и
систематизировать материал по основным тема русского языка за курс основной
школы.
2. Развивать навыки самостоятельной
работы с различными источниками.
3. Воспитывать у обучающихся
бережное отношение к слову, к русскому языку, к
культуре речи.
Задачи занятия:
1. Обучающие:
1.
Познакомить
обучающихся с целями и задачами курса дисциплины «Русский язык» на 1 курсе.
2.
Определить
уровень сформированности у студентов умений и навыков по русскому языку за курс
основной школы.
3.
Обобщить
знания, полученные в 5-9 классах.
4.
Закрепить
орфографические и пунктуационные навыки.
2. Развивающие:
1. Развивать мышление, память, обогащать
словарный запас обучающихся, работать
над дикцией.
2. Формировать умение высказывать
суждение и подтверждать его примерами.
3. Развивать связную монологическую речь
обучающихся.
4. Развивать навыки поиска и
отбора нужной информации по известным адресам.
5.
Развивать
умение сравнивать, обобщать, делать выводы, аргументировать свою точку зрения.
6. Развивать умения выделять главное,
анализ и синтез материала, рассуждать на заданную тему, делать выводы.
3. Воспитательные:
1. Воспитывать бережное отношение к
русскому языку.
2. Воспитывать речевую культуру
обучающихся.
3. Воспитывать интерес к литературе и
истории родной страны, родного края, любовь к родному слову.
4. Содействовать формированию у
обучающихся умения осознавать собственную учебную деятельность, осуществлять
самоконтроль.
Оборудование:
1) словари русского языка;
2) карточки.
Тип занятия: комбинированный
урок.
Эпиграф
« …Наш язык – это важнейшая часть нашего
общего поведения в жизни. И по тому, как человек говорит, мы сразу и легко
можем судить о том, с кем мы имеем дело… Учиться хорошей интеллигентной речи
надо долго и внимательно – вслушиваясь, запоминая, замечая, читая и изучая. Но
хоть и трудно – это надо, надо».
Д.С.Лихачев
Ход занятия
1. Организационный
момент.
— Здравствуйте. Присаживайтесь.
— Давайте познакомимся. Меня зовут Ольга
Руслановна. А теперь хочу услышать ваши имена.
— Кто отсутствует?
1.
Сообщение
темы и целей занятия. Определение целей обучения в колледже и опасений
студентов.
— Сегодня мы с Вами вспомним основные темы
дисциплины «Русский язык», которые изучались в школе; определим цели изучения
курса дисциплины «Русский язык» в 1 семестре; проведём тест, который поможет
определить пробелы в Ваших знаниях с целью их дальнейшей корректировки.
-Но начнём мы с определения Ваших целей
обучения в колледже.
2.
Краткое
вступительное слово учителя о содержании работы в семестре.
Ребята, в 1 семестре 1 курса мы с вами
должны повторить и углубить материал, изученный ранее. В процессе изучения
отдельных тем мы будем работать не только над совершенствованием умений и
навыков грамотного письма, но и над развитием творческих способностей и навыков
культуры речи.
4. «Смотр знаний». Повторение изученного в
5-9 классах.
4.1.Фонетика.
| 1. Какой раздел языкознания изучает звуковую а)морфология, б) орфография, д) словообразование 2. Что такое транскрипция? а) перевод слова на русский язык, б) орфографическое письмо, в) форма передачи звучащей речи графическими средствами, г) разбор слова по составу, д) морфемный анализ слова. 3. Какие буквы не участвуют в русской а) ы, я, ю. б) а,о,у, д) я, ю, е, ё. 4. На какие группы делятся все звуки? а) прописные строчные; в) звонкие глухие, б) ударные безударные, д) гласные и согласные. 5. На какие группы делятся согласные звуки? а) звонкие/глухие, твердые/мягкие, б) звонкие/мягкие, глухие/твердые, в) ударные и безударные, г) звонкие/твердые, глухие/мягкие, д) прописные и строчные. 6. На какие группы делятся гласные звуки? а) прописные и строчные, б) звонкие/мягкие, глухие/твердые, в) звонкие/глухие, твердые/мягкие, г) звонкие/твердые, глухие/мягкие, д) ударные и безударные. | 7. Что такое словесное ударение? а) выделение одного слога в слове, б) минимальная звуковая единица, в) акустические свойства звука, г) выделение одного слова в предложении, д) максимальная звуковая единица. 8. Выполните транскрипцию слова яблонька. 9. Выполните перенос слов: братство, морской, Эталонные ответы: 1-Г 2-В 3-Д 4-Д 5-А 6-Д 7-А 8- [‘йаблан’ка], 9- брат-ство, мор-ской, разъ-яс-нить. |
4.2.Словообразование.
| 1.Словообразование изучает: 1)части речи 2) строение слова 3) звуки 4) способы словообразования 2.Образованы суффиксальным способом: 1)будильник 2) метраж 3) распылить 4) золотистый 5) поверху 3.Оба слова имеют нулевое окончание: 1)павлиний, сам; 2) вверх, успел; 3) синий, десятого; 4) хоккей, 4.Строение слов соответствует схеме: приставка + 1) ограблен 2) ускоритель 3) | 5.Приставочно-суффиксальным способом образованы слова: 1) подснежник 2) освежить 3) по-иному 4) расхождение 5) вознаградить 6. С помощью слияния образованы слова: 1)диван-кровать 2)вышеуказанный 1-2,4 2-1,2,4 3-2,4 4-2,3,5 5-1,2,3 6-2,3 |
Слово беруши означает
«аппарат для борьбы с вредным для человека шумом на производстве». Как
образовано это слово?
(Слово образовано сложением сокращенной
основы и целого слова: бер(егите) + уши — беруши)
4.3.Морфология.
Запишите,
пожалуйста, данный текст. Определите часть речи.
В Москве, на вечере у Погодина, Лермонтов впервые
встретился с Гоголем. Гости сидели в саду. Гоголь, прищурив глаза, долго
смотрел на Лермонтова и лениво говорил, что Лермонтов, очевидно, не знает
русского народа, так как привык вращаться в свете. Лермонтов вежливо промолчал.
Это Гоголю не понравилось.
Определите тип
текста (Тип текста – повествование (рассказ о событии в его временной
последовательности.)
4.4.Пунктуация.
Знаки препинания появились позже, чем была
изобретена письменность. Без пунктуации люди прекрасно обходились если не
тысячи, то сотни лет.
Какое кол-во знаков препинания Вы знаете?
Назовите их.
В исходном тексте расставьте знаки
препинания, объяснив их постановку.
4.5.Эмоциональная разрядка.
Чтобы у говорящего, да и пишущего не
возникало проблем в понимании друг друга, необходимо пользоваться словарями,
чтобы точно знать значение слова и обогащать свой лексический запас. Назовите
известные вам словари.
Вы уже знаете, что такое этимологический
словарь, в которых даётся история происхождения слова и его лексическое
значение. Но, оказывается, некоторые лингвисты-озорники специально составляют
словари энтимологические. Это шуточные, юмористические словари,
где общеизвестным словам дается необычное, совершенно неожиданное толкование,
основанное чаще всего на звуковом сходстве омонимичных морфем или их частей.
Познакомьтесь с фрагментом одного из них.
| 1.Астрология — раздел ботаники: 2.Бездарь — человек, 3.Зазубрина — правило. | 4.Изверг — действующий 5.Папье-маше (франц.) — 6.Сомнение — мнение 7.Химера (сокр.) — эра 8.Язычник (проф.) – лингвист. |
6.
Работа по теме. Сообщение теоретического материала.
Язык как средство
общения- социально
обработанная, исторически изменчивая знаковая система, служащая основным
средством общения.
Функции языка.
1. Коммуникативная
функция
Коммуникативная функция
языка связана с тем, что язык прежде всего является средством общения людей. Он
позволяет одному индивиду — говорящему — выражать свои мысли, а другому —
воспринимающему — понимать их, то есть как-то реагировать, принимать к сведению,
сообразно менять свое поведение или свои мысленные установки.
2. Когнитивная
(познавательная) функция
Познавательная, или
когнитивная, функция языка (от латинского cognition — знание, познание) связана
с тем, что в знаках языка осуществляется или фиксируется сознание человека.
Язык является инструментом сознания, отражает результаты мыслительной
деятельности человека.
3. Номинативная
Номинативная функция языка
прямо вытекает из когнитивной. Познанное надо назвать, дать имя. Номинативная
функция связана со способностью знаков языка символически обозначать вещи.
4. Аккумулятивная
Аккумулятивная функция языка
связана с важнейшим предназначением языка — собирать и сохранять информацию,
свидетельства культурной деятельности человека. Язык живет гораздо дольше человека,
а порой даже и дольше целых народов. Известны так называемые мертвые языки,
которые пережили народы, говорившие на этих языках. На этих языках никто не
говорит, кроме специалистов, изучающих их. Живые или мертвые языки хранят
память многих поколений людей, свидетельства веков. Даже когда забывается
изустное предание, археологи могут обнаружить древние письмена и по ним
восстановить события давно минувших дней. За века и тысячелетия человечества
накопилось огромное количество информации, произведенной и записанной человеком
на разных языках мира.
Современный русский язык — национальный язык
русского народа. Он назван русским потому что его создателем и основным
носителем является русский народ. РЯ-исторически сложившаяся языковая общность,
генетически относится к группе восточнославянских языков, которые восходят к
одному источнику — общеславянскому языку, общему и единому для всех славянских
племен.
РЯ выполняет функции:
1)государственного языка РФ, т.е. языков
официальных документов, законов, делопроизводства узаконенный в этом статусе
Конституцией.
2) языка межнационального общения, т.е. языка,
избранного в многонациональном государстве добровольно в качестве языка
общения. На нем общаются люди разных национальностей в быту, науке, культуре,
искусстве, экономике и т.д.
3)мирового языка — он входит в шестерку мировых,
глобально распространен, избран рабочим языком ООН и ряда международных
организаций.
Русский язык входит в число наиболее
распространенных языков мира. На земном шаре на нем говорят около 250 млн.
человек. По степени распространенности русский язык занимает пятое место в
мире, уступая лишь китайскому (на нем говорят свыше 1 млрд. человек),
английскому (420 млн.), хинди и урду (320 млн.) и испанскому (300 млн.).
7. Итоги занятия.
— В заключение
приведу слова из книги «Письма о добром и прекрасном» одного из выдающихся
ученых XX века, академика Д.С.Лихачева, вынесенные в эпиграф:
« …Наш язык – это
важнейшая часть нашего общего поведения в жизни. И по тому, как человек
говорит, мы сразу и легко можем судить о том, с кем мы имеем дело… Учиться
хорошей интеллигентной речи надо долго и внимательно – вслушиваясь, запоминая,
замечая, читая и изучая. Но хоть и трудно – это надо, надо».
9. Домашнее задание.
Внеаудиторная
самостоятельная работа студента.
1. Спишите,
расставьте в словах ударения: СтАтуя, дОсуха, пломбировАть, премировАть,
пломбирОванный, премирОванный, украИнский, щавЕль, диспансЕр, аэропОрты,
ходАтайство, слИвовый, христианИн, обеспЕчение, еретИк, нАвзничь, каталОг,
анАлог, тОрты, квартАл, жалюзИ, освЕдомить. рпать, сирОты, фенОмен, гУсеничный, включИ шь.
ТЕКСТ
ДЛЯ САМОКОНТРОЛЯ
Аня
помнила из рассказов матери, что она родилась на юге, под Одессой, и уже
годовалым ребенком была перевезена на север – в Царское Село, в сырое
великолепие царственных парков, под чьей сенью гулял среди лицеистов юный
Александр Пушкин. Аня в подростковом возрасте была ничем не примечательна.
Тихоня, замкнутая, стеснительная девочка… Только близкие знали, что эта
тихоня лазала по деревьям, как кошка, а в воде чувствовала себя, как рыба. С
Колей Гумилевым, своим будущим мужем, первым мужем, Аня познакомилась в 1904
году, в сочельник. Ходили покупать игрушки для елки. Был чудесный солнечный
день. Легкая пороша выпала ночью, а утром еще сыпались мелкие и редкие
снежинки. В лучах солнца они казались золотистыми, ненатуральными, словно
нарезанными из фольги. На встречу шли мальчики Гумилевы. Аня ничуть не была
заинтересована этими щеголеватыми гимназистами, свысока, заносчиво
посматривавшими на девочек. Не заинтересовал ее и самый плечистый из них, Коля
Гумилев.
Не так
отнесся Коля к этой встрече. Его мгновенно смутили пухлые губки… Нежное
личико… Волосы… В ее облике было что-то невысказанное, печальное,
таинственное… Нельзя было не влюбиться в эту, именно в эту хрупкую девочку…
Провожая старый год и встречая новый, очень хочется верить, что в будущем все поменяется в лучшую сторону. Разбитое — склеится, больное — исцелится, вгонявшее в отчаяние — подарит надежду. Кто-то скажет, что подобное может происходить только в сказке, но мы не согласимся. Чудеса — совершенно рукотворное дело, и случаются они часто — благодаря неравнодушным людям, которые готовы оказывать поддержку, приходить на помощь каждый день, а не только по праздникам.
Сегодня мы хотим вспомнить грустные истории, которые все же закончились хеппи-эндом после публикации статьи и благодаря помощи наших читателей. Каждая из них — наша с вами маленькая победа.
Руслан, Стас и Карина живут в новой квартире
Это первая история, которую вы сделали лучшей. Напомним, в Марьиной Горке живут братья Руслан и Стас и их 3-летняя сестричка Карина. У всех разные отцы, а мама одна. Но она долго боролась с болезнью и в июне умерла. Чтобы сестру оставили братьям, им нужно было оперативно помочь с ремонтом квартиры. И случилось чудо.
Наше знакомство состоялось благодаря… собаке Даше. Именно через нее в квартиру к ребятам попала соседка, обратившаяся в Onlíner: ребята вроде нормальные, нужно подтолкнуть.
Около 4 тыс. человек взяли и подтолкнули — кто словом, кто рублем, кто плотным участием в ремонте. В конце августа Пуховичский райисполком решил оставить Карину под опекой братьев.
— Дела? Все нормально, — рассказывает Руслан в конце года. — Карина ходит в садик. Я поменял работу, теперь на служебном транспорте езжу в Руденск, на завод БНБК. Зарплата хорошая, удобнее, быстрее добираться. Стас работает на игрушках здесь, в Марьиной Горке. Учитывали, чтобы график работы позволял забирать Карину из садика, если у меня не получается.
Пару месяцев назад семья вернулась в отремонтированную квартиру.
И немного dolce vita от Карины.
А теперь к грусти, без которой не обходится настоящая жизнь. 40 дней назад умер дедушка, у дяди не получается разорвать отношения с алкоголем. Собака Даша тоже больше не живет в квартире. Руслан объяснил, что дело не в ремонте.
— Собака в деревне, живет у отца Стаса. Мы работаем, нет времени даже погулять с ней нормально. Зачем ей дома сидеть?
Помогли Светлане, которая растила двойню в доме без света на зарплату в 100 рублей
История вторая. Прошлое нашей героини, Светланы, иначе как темным не назовешь: кражи, несколько тюремных сроков. Первые двое детей живут в интернате. Шесть лет назад она освободилась из тюрьмы еще с двумя детьми, рожденными на зоне. При таком багаже в будущее смотреть страшно.
Но она решила переписать, казалось бы, предопределенный сценарий.
Долгое время Светлана жила в деревенской хате, которая по документам никому не принадлежала, отдавала государству 70% за содержание детей в детдоме, а на остальные 30% старалась растить двойняшек. Получалось около 100 рублей. Женщина прилагала все усилия, чтобы вытянуть, но как быть дальше, она не знала.
На помощь пришли читатели Onlíner. После публикации статьи сразу посыпались десятки предложений помощи. В ответ на многочисленные просьбы мы опубликовали телефон Светланы. Но добрые люди не стали ждать второй половины дня и начали сбрасывать деньги прямо на указанный номер. Когда на счету абонента скопилась сумма, равная месячной зарплате женщины, она в шоке позвонила в редакцию.
— Я не успевала отвечать на звонки, — рассказывала она. — Мне постоянно приходили деньги на телефон и на карточку. Кто-то сбрасывал 50 рублей, кто-то — 100, а один верующий человек скинул 5000 рублей! Погасила свою задолженность по алиментам на старшего сына — 1956 рублей. Кто-то приезжал с продуктами, кто-то отправлял посылки. Десять человек объединились в группу, узнали, что нам нужно, и собираются отправить машину вещей.
Дальше — больше. Неравнодушные люди собрали $4000 и купили Светлане дом со всеми удобствами, помогли деньгами, привезли подарки. Социальные же службы признали в женщине редкого человека, который, несмотря на темное прошлое и тяжелую жизненную ситуацию, не устает бороться за будущее своих детей.
Центр помощи диким животным получил свою землю
История номер три. В этом году единственный в Беларуси центр помощи диким животным столкнулся с проблемой. По словам основательницы проекта Ирины Трояновской, владелец хозяйства в деревне Пионино, где она арендовала землю для «Сирин», намекнул, что не собирается продлевать договор, который должен был закончиться в декабре. Поэтому девушке пришлось экстренно собирать деньги на покупку собственной земли.
— Я не знаю, с чем это связано. Может, с парой конфликтов, которые возникали у нас на бытовой почве, может, с тем, что ему нужна эта территория для своих нужд. Сложно сказать, поменяется ли что-то, но пока мы готовимся к тому, что должны съехать в начале января. Куда — неизвестно. Поэтому мы и хотим закрыть сбор до начала августа, чтобы побороться за один участок, который у нас на примете. Иначе придется потихоньку пристраивать животных и закрываться: искать еще какие-то варианты аренды нет сил, — рассказывала Ирина Onlíner еще в июле.
До нужной суммы центру недоставало около 50 тыс. рублей. Благодаря нашим неравнодушным читателям, которые задонатили «Сирин» 40 тыс. рублей, сбор в скором времени был завершен.
— Мы нашли новую территорию, целых 5 гектаров, в Минском районе. Там и луг есть, и болотистое место, и кусочек леса, а вокруг речка — что еще надо? Планировали переехать уже в октябре, но процесс подготовки документов затянулся. Пока ждем. Если вдруг не получится, деньги вернутся всем неравнодушным. Они лежат нетронутые на отдельном счете. Но мы все-таки надеемся на лучшее.
Сейчас в «Сирин» находятся около 60 животных и птиц. Недавно подвезли около 10 лебедей, так и не улетевших зимовать на юг, добавилось несколько волков, для которых хотелось бы построить два больших вольера. Весной сотрудники центра планируют выпустить на волю сов, которых они разводят, чтобы увеличить популяцию в дикой природе. О закрытии центра, к счастью, речь уже не идет.
Помогли отцу-одиночке пережить тяжелый период жизни
Мы дошли до четвертой истории. Семь лет назад Виталий очнулся в минской реанимации, привязанный ремнями к больничной койке. Он не помнил, как оказался здесь и что случилось. Позже младший брат рассказал, что Виталий в пьяном угаре выпрыгнул из окна четвертого этажа. Выжил чудом. Бросил пить. Жизнь вроде стала налаживаться. Но, как оказалось, это было лишь начало испытаний.
Не бросила пить жена Виталия. Когда у нее случался очередной запой, соседи звонили мужчине, и тот срывался с работы к детям. Начальство не стало терпеть такие частые отлучки и попросило уволиться по-хорошему.
Все шло к разводу, но Виталий сделать этот шаг и остаться один с двумя детьми не решался. Брат, видя происходящее, сказал неприятную правду: «Если ты не решишь эту проблему, то сорвешься сам, и вы будете вдвоем пить, а детей заберут в приют». Понимание неизбежного пришло. Жена ушла 17 августа 2018 года. Виталий через суд забрал детей и оформил декретный отпуск. Артему тогда только-только исполнился год и один месяц. Ане было чуть больше 2 лет.
Мужчина продал свою квартиру, купил дом в Борисове. Здесь началась их новая жизнь. И она была очень непростой. Декретное пособие — 617 рублей в месяц. Из них 150 рублей уходит на «коммуналку», так как дом частный. Еще в 150 рублей обходится детский сад. Для семьи остается совсем немного.
— Брат все удивлялся, что я не сорвался, — признавался Виталий, когда мы встретились. — Меня держит страх потерять детей, больше ничего. Когда на них смотришь, думаешь: ну как, как можно отказаться от них, как пойти бухать? Тем более я знаю, какой я. Если только первую рюмку выпью — все.
Во время нашего разговора мужчина признался, что мечтает о нормальной, человеческой семье. Но в то, что чудо может случиться, он верил слабо. Ну кому нужен мужчина с двумя детьми, да еще 40-летний… Какой итог мог быть у этой истории?
Статья об отце-одиночке вышла на Onlíner в начале 2021 года. Сразу после этого он почувствовал, что мир не без добрых людей.
— Было много звонков от читателей, привозили продукты, школьные принадлежности, одежду, — вспоминает Виталий. — Но самое главное, спустя несколько месяцев после публикации я нашел женщину, с которой готов связать свою дальнейшую жизнь. Это замечательный человек! Мы планируем в следующем году расписаться.
Многодетную семью из Минска восстановили в очереди на квартиру
А вот вам пятая история. В октябре Onlíner рассказал историю многодетной семьи Дикун из Минска. Летом у них случилась трагедия: внезапно умер отец. Утрата усугубилась проблемой с жильем: семья стояла в очереди нуждающихся в улучшении жилищных условий и уже почти начала строить квартиру в Лошице. Через пару дней после смерти мужа вдове сообщили: семью будут снимать с очереди для многодетных.
— Муж умер — мы перестали быть нуждающимися? — удивлялась Анна Дикун.
Формальная причина: Анна не была зарегистрирована в Минске (муж и трое детей — да, в квартире родителей мужа). Женщина быстро прописалась у свекрови, но это не помогло: чиновники из районной администрации со ссылкой на Министерство жилищно-коммунального хозяйства все равно твердили, что прав на ту самую очередь у нее больше нет.
Городские чиновники ответили Onlíner в комментарии, что многодетная мама права. Мол, в Жилищном кодексе есть такое основание для сохранения очереди, оформленной на умершего: совместное проживание. А вот о том, что нужна исключительно регистрация, речи не идет.
После публикации дело стало двигаться быстрее. Да и Анна Дикун не опускала руки и стучалась куда только можно. И вот, из министерств стали приходить ответы, что местные власти могут самостоятельно принять решение по этому вопросу. В конце ноября очередь переоформили на многодетную маму, как и договор на строительство квартиры в УКС. И это победа.
Пенсионер, который судился с таможней, слетал в Турцию и по дороге домой встретил того инспектора
История номер шесть. Александр Рачковский летом заступил за линию зеленого коридора в Национальном аэропорту и лишился $61 тыс. Позже оказалось, что временно: городской суд в конце ноября отменил решение районного о конфискации незадекларированных денег. Не прошло и месяца, как ситуация вернулась в запланированное русло: Александр уже купил квартиру в Турции.
— Как проходила процедура возврата денег?
— Я позвонил на таможню — они просили подождать официального письма из суда. Примерно через 10 дней после решения документы пришли, и я поехал за деньгами. Их достали в том же опечатанном сейф-пакете, в котором упаковывали при мне. Все было спокойно — чего им волноваться? Я пересчитал одну стопку, а потом решил уходить. Когда выходил, пожелал каждому большой зарплаты.
Супруги Рачковские решительно вернулись к вопросу покупки квартиры в Турции для сдачи в аренду.
— Имел я в виду перелеты с наличными… Мы с женой на этот раз полетели пустыми. Перед этим открыл здесь счет, потом там — перевел через SWIFT деньги, необходимые для покупки. Это мне обошлось примерно в 170 белорусских рублей — совсем нестрашная ставка. Знал бы раньше, что так можно было…
Когда возвращались, при таможенном контроле встретился с девушкой, которая меня осматривала в июле и стала косвенной виновницей истории. Все-таки мы обрадовались друг другу. Думаю, она тоже переживала. Хотя в целом таможня людей встречает, конечно, не очень дружелюбно. Сразу подбегают и спрашивают: «Деньги есть?» Я кивнул на уже знакомую инспектора и говорю с улыбкой: «Она про меня все знает».
Квартиру будем сдавать в аренду через управляющую компанию. Рассчитываю, что она будет приносить от €300 до €700 в зависимости от месяца.
Наверняка не последнюю роль в благополучном финале сыграла огласка истории. Уже потом мы получили сразу несколько похожих рассказов — все они заканчивались конфискацией на уровне районных судов.
Мы не хотели бы, чтобы перечень таких вот замечательных историй иссяк. Если вы знаете о человеке или семье, которые оказались в беде и которым требуется помощь, обязательно напишите нам на почту dk@onliner.by. Верим (и небезосновательно!), что в следующем году подобных публикаций будет еще больше. Потому что у нас есть вы — неравнодушные, открытые, готовые прийти на помощь. Чудеса случаются. Счастливого вам Нового года!
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Есть о чем рассказать? Пишите в наш телеграм-бот. Это анонимно и быстро
Перепечатка текста и фотографий Onlíner без разрешения редакции запрещена. dm@onliner.by