Тавтологические сочетания однокоренных слов в русских народных сказках примеры

Подборка по базе: реферат фольклор.docx, Детский фольклор.docx, Русский фольклор.docx

1. Фольклор. Потешки, пестушки, их значение. Педгогическая ценность. Примеры наизусть.

Лучшие образцы фольклора помогают родителям сделать общение с ребенком более насыщенным в эмоциональном и эстетическом плане.

Пестушки. «Пестушки, (от слова «пестовать» — воспитывать) связаны с ранним периодам развития ребёнка. Стишки просты. Младенцу еще могут быть недоступны такие движения, как повороты тела, он не может целенаправленно действовать руками, не умеет садиться, ползатьименно в этот период мама пестует младенца: играет ручками, поглаживает по животику, делает «топотушки» ножками. Проснувшегося малютку, мама ласкает, прикасаясь легкими массажными движениями, нежно приговаривает: «Потягушечки! Порастушечки!Поперек толстушечки,Руки — хватушечки. Ноги — бегушечки». Все это физически оздоровляет малютку, доставляет ему массу удовольствия. Происходящее вызывает эмоциональный «всплеск», потребность контактировать со взрослым, желание повторить движения, которые он не может еще выполнить самостоятельно. Так с помощью пестушек начинается игровое «обучение» малыша.

Занимат. качание на ноге, «подскоки» и колыхание на коле­нях: Поехали, поехали С орехами, с орехами! Поскакали, поскакали с ка­ла­чами, с калачами! Вприпрыжку, вприскочку По кочкам, по коч­кам – В ямку — бух! Взрослый подбрасывает ребенка на коленях, а за­тем делает вид, что опускает вниз, зажимает коленями и вновь сажает.

Потешки

Постепенно пестушки сменяются потешками — песенки-приговоры, сопутствующие игре пальчиками, ручками, головкой, ножками. От пестушек потешки отличаются, что они рассчитаны на активность ребенка, который выполняет самостоятельно игровые движения, соотнося их с содержанием песенки-потешки: движения пальчиками, похлопывания ручками («ладушки»). Например, потешка «Ладушки, ладушки» преподносится ребенку с целью научить малыша выполнять цепь игровых действий, когда малыш делает ручками «фонарики», затем хлопает ладошками. Ладушки, ладушки! Где были? У бабушки. Что вы ели? Кашку. Пили? Просто­кваш­ку. Простоквашка вкусненька,Кашка сладенька,Бабушка добренька! Попили, поели, шу-у-у…Домой полетели, На головку сели, Ладушки запели. (Малыш вскидывает ручки, делает взмахивания и прикладывает ладошки к головке).

Желание вырастить дитя крепким, здоровым и упитанным породило много присказок, с помощью которых старались накормить ребенка. Пришел кисель, На лавочке присел,На лавочке присел, Поесть Оленьке велел.

С тех пор, как появились потешки, прошло много лет, а до сих пор не утратили актуальности. Важно не только любить малыша, но и уметь эмоционально, ярко выразить чувство. Народное слово — «учитель»: вот почему взрослым так нужно овладевать приемами народного творчества и, общаясь с малышом, умело «вплетать» их в повседневную речь. Следует принять во внимание, что для маленького ребенка значимыми являются не просто разговоры, рассказы о чем-то или о ком-то. Ему необходимо быть соучастником происходящего и слышать от взрослого обращение к себе, чтобы чувствовать отношение мамы, папы в конкретной ситуации, понимать их настроение.

2. Колыбельные песни. Педагогическая ценность

Главное назначение песен — привить любовь к прекрасному, выработать эстетические взгляды и вкусы. Педагогическая ценность песни в том, что красивому пению учили, а оно, в свою очередь, учило прекрасному и добру. Песни поют младенцу в колыбели, не научившемуся еще понимать. Ученые доказали благотворную роль песни в психическом развитии ребенка в утробе матери. Колыбельные песни не только усыпляют младенца, но и ласкают его, успокаивают, доставляют радость. Колыбельная песня предназначена младенцу. Назначение убаюкать, усыпить ребенка.

Основное содержание колыбельных песен — любовь матери к своему ребенку, ее мечты о его счастливом будущем. Они изобилуют поэтическими образами птиц, диких зверей, домашних животных, смешных и страшных, ласковых и сердитых, приходящих к колыбели, окружающих ребенка.

Лисицы спят Все по кусточкам, Куницы спят Все по норочкам,Соколы спят Все по гнездышкам,Соболи спят, Где им вздумалось,Маленькие детки В колыбелях спят.

В колыбельной песне нежность матери представлена концентрированно: девочку называют «моей милой», «моей хорошей», «моей пригожей, употребляются разные варианты ласкательных имен, повторяются ласковые слова «люли», — «баю».

Детям, засыпающим в колыбели, ласково и серьезно рассказы­вают о делах отца («пошел за рыбою»), матери («пошла пеленки мыть»), бабушки («пошла дрова рубить»). Вот в такой простой форме преподносится мало что понимающему ребенку колыбельного возраста своеобразный курс «родиноведения», построенный на предметах и явлениях самой близкой действительности. В колыбельных песнях матери рассказывают об окружающей действительности, вслух думают о цели и смысле жизни, выговаривают свои заботы, радости и печали.

У всех народов были свои поэты, создававшие колыбельные песни.

Современные психологи считают бесспорным существование памяти детства. Психологический портрет человека складывается до пяти лет. Поэтому в высшей степени необходимо, чтобы с первого своего дня ребенок слушал хорошую поэзию и музыку.
3. Пословицы. Их роль в жизни ребенка

Пословицы и поговорки возникли в глубокой древности и с той поры сопутствуют народу во всем, на протяжении всей истории.

Под пословицами, в широком смысле, мы понимаем краткие народные изречения, имеющие поучительный смысл и передаваемые народом из поколения в поколение.

Пословица ярко и образно украшает русскую речь. Уникальность пословиц состоит в том, что в столь краткой форме отражается вся глубина мысли, жизненного опыта, переживаний русского народа.

Пословица воспитывает, наставляет на правильные поступки, высмеивает человеческие слабости. Пословица тесно переплетается с действительностью. Часть изречений устаревает и выходит из обращения, но появляются новые злободневные меткие высказывания.

Пословиц существует великое множество: о дружбе, о работе, о книге, о времени и др.

Старый друг лучше новых двух.

Из-за нового приятеля не теряй старого.

Встречают по одёжке, провожают по уму.

Без труда не вытащишь и рыбку из пруда.

Красота приглядится, а ум всегда пригодится

Без труда не выудишь и рыбку из пруда.

Землю солнце красит, а человека труд.

Птица радуется весне, а младенец матери
Педагогическая ценность пословицы – возможность высказать свою точку зрения, моральную оценку, ссылаясь на авторитет общественного мнения, закрепленного в пословице, не рискуя вызвать психологическую защиту по типу «отрицание».

Изучение пословиц позволяет ввести в лексикон ребенка слова и понятия, обозначающие нравственные отношения; развитие духовно-нравственных ценностных предпочтений.

4. Загадки, их познавательная и воспитательная ценность

Загадка – это иносказательное описание какого-либо предмета или явления, данное обычно в форме вопроса. Отгадать загадку – значит найти решение задачи, ответить на вопрос, то есть совершить довольно сложную мыслительную операцию. Загадки играют важную роль в развитии мышления детей. Для отгадывания загадок, нужно припоминать виденное, сравнить, сопоставлять различные процессы и явления.

Детям нравится отгадывать загадки. У них вызывает радость и процесс, и результат этого умственного состязания. Это умственное состязание, развивает находчивость, сообразительность, быстроту реакции, развивает умственную активность.

Педагогическая ценность загадки была подмечена еще древними. В первобытном обществе загадка играла «экзаменационную» роль, она была средством испытания.

Загадки, будучи разнообразны по тематике и содержанию, едины по своей сущности, по проявлению своей главной особенности. 

Предмет, о котором идет речь в загадке, скрыт, зашифрован разными способами.

Загадка, построенная на перечислении признаков предмета, явления. (величина, цвет, форма, материал, назначение).

Длинное ухо, комочек пуха, Прыгает ловко, любит морковку

Здесь перечислены 4 признака, свойственные кролику.

Загадки, в которых характеристика дается кратко, с одной-двух сторон.

Рук нет, а строить умеет. (Птичка);

Чтобы решить подобную задачу, отгадывающий должен быть хорошо знаком с этим единственным признаком, уметь выделить его, связать по ассоциации с другими, не названными в загадке.

Загадки, построенные на основе отрицательного сравнения.

Сер, да не волк, Длинноух, да не заяц, С копытами, да не лошадь. (Осел)

Метафорические загадки.

Красненьки сапожки в земельке лежат. (Свекла)

Проникая в скрытый смысл метафоры, отгадывающий должен сопоставить, сравнить предметы или явления из разных областей, увидеть в них черты сходства, и на основе этого определить загаданное.

Таким образом, в основе разных загадок лежат различные логические механизмы.

Загадка занимает особое место в работе по развитию мышления детей. Разгадывание загадок является для ребенка своеобразной гимнастикой, мобилизующей умственные силы. Чтобы отгадать загадку, нужно внимательно наблюдать жизнь, припоминать виденное, сравнивать, сопоставлять явления, мысленно их расчленить, выделяя каждый раз нужные стороны, объединять, синтезировать найденное.

5. Русская народная сказка и роль в жизни ребенка

Сказки знакомы нам с детства. Их любят и дети и взрослые. Сказки пришли к нам из глубокой древности.

Сказка — один из основных видов устного народного творчества. Художественное повествование фантастического, приключенческого или бытового характера. Вымышленный рассказ, небывалая и даже несбыточная повесть, сказание

Народные сказки делятся на три группы:

— сказки о животных. Животные разговаривают и ведут себя как люди. Лиса всегда хитрая, волк глуп и жаден, заяц труслив.

— бытовые сказки — герои этих сказок — крестьянин, солдат, сапожник — живут в реальном мире и борются с барином, попом, генералом. Они побеждают благодаря находчивости, уму и смелости.

— волшебные сказки — герои волшебных сказок борются не на жизнь, а на смерть, побеждают врагов, спасают друзей, сталкиваясь с нечистой силой.

Композиция сказки: Зачин. (“В некотором царстве, в некотором государстве жили-были…”). Основ. часть. Концовка. (“Стали они жить – поживать и добра наживать”,“Устроили пир на весь мир…”).

Герои сказок:

Любимый герой русских сказок — Иван-царевич, Иван-дурак. Бесстрашный, добрый герой, побеждает врагов, помогает слабым.

Важное место в русских сказках отведено женщинам — красивым, добрым, умным и трудолюбивым. Это Василиса Премудрая, Елена Прекрасная. Воплощением зла в чаще выступают Кощей Бессмертный, Змей Горыныч и Баба Яга.

Особенности русских народных сказок:

В русских сказках часто встречаются повторяющиеся определения: добрый конь; серый волк; красная девица; добрый молодец, а также сочетания слов: пир на весь мир; идти куда глаза глядят; ни в сказке сказать, ни пером описать …

Языку сказок свойственно употребление имен существительных и имен прилагательных с различными суффиксами, которые придают им уменьшительно – ласкательное значение: маленьк –ий, брат-ец, петуш-ок…Все это делает изложение плавным, напевным, эмоциональным.

Издавна сказки были близки и понятны простому народу. Фантастика переплеталась в них с реальностью. Живя в нужде, люди мечтали о коврах-самолетах, о дворцах, о скатерти-самобранке. И всегда в русских сказках торжествовала справедливость, а добро побеждало зло. Не случайно А. С. Пушкин писал: «Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма!»

6. Сказка о животных. Волшебные сказки.

Сказка о животных

– сказка, в которой в качестве главных героев выступают животные, птицы, рыбы, а также предметы, растения и явления природы.

Сказки о животных — своеобразная разновидность сказочного жанра. Возникнув в глубокой древности, они отразили наблюдения над животными человека первобытного общества — охотника и зверолова, а затем и скотовода. Смысл этих сказок в те времена состоял прежде всего в передаче молодым людям жизненного опыта и знаний о животном мире. В начале складывались простые рассказы о животных, птицах и рыбах. Позже, с развитием художественного мышления, рассказы превратились в сказки. Жанр формировался длительное время, обогащался сюжетами, типами персонажей, вырабатывая определенные структурные особенности. В сказках о животных действуют и животные, и птицы, и рыбы, а в некоторых и растения. Выделяют 6 групп сказок этого вида: 1) о диких животных (сказки о лисе, которая крадет рыбу из саней, и о волке у проруби; о лисе, попавшей в горшок со сметаной; известные сказки: битый небитого везет (лиса и волк), лиса и журавль (приглашение друг друга, в гости)), 2) о диких и домашних животных (волк в гостях у собаки, волк и козлята); 3) о человеке и диких животных (о мужике, медведе и лисе (мужик обманывает медведя при дележе урожая)); 4) о домашних животных (о лошади собаке); 5) о птицах, рыбах (о журавле и цапле (несостоявшемся сватанье) о разбитом золотом яичке); 6) о прочих животных, растениях (о колобке и животных, о морозе, солнце и ветре).

Ведущее место в сказках о животных занимают комические сказки — о проделках животных («Лиса крадёт рыбу с саней (с воза), «Волк у проруби», «Лиса обмазывает голову тестом (сметаной), «Битый небитого везёт».

Волшебная сказка

Волшебная сказка имеет в основе четкую композицию и сюжет. А также, чаще всего, узнаваемый набор неких универсальных «формул». Это начало – «Жили-были в некотором царстве в некотором государстве…», финал «И я там был, мед-пиво пил…».

Волшебная сказка состоит из экспозиции (причины, породившие проблему), зачина (обнаружение ущерба, потери), развития сюжета (поиск), кульминации (бой со злыми силами) и развязки (решение, преодоление проблемы). Ну, а заключением становиться свадебный пир, на котором «и я был, мед-пиво пил…», и награда в виде царства.

Именно к волш. сказке чаще всего обращаются те, кто ищет в обыч­ных детских сказках следы древних знаний, бережно хранимых и пере­даваемых из уст в уста нашими далекими предками. Но даже в этих, до­шедших до нас сказках несложно найти простые общечеловеческие цен­ности – что добрым быть лучше, чем злым, щедрым – чем жадным, трудо­любивым – чем ленивым. Что зло и обман в конце концов бывают нака­заны, а доброта, отвага и честность – вознаграждены. Может быть, имен­но умные волшебные сказки помогут нашим детям сделать этот мир луч­ше и добрее. Именно в волшебной сказке легко найти себе героя «по ду­ше» — то есть похожего на тебя самого. А потом пройти с ним вместе дол­гий путь испытаний и вернуться из него другим – обновленным, более мудрым.

Волшебная сказка – великолепный учитель. Она отражает культурное наследие человечества, способствует развитию воображения, фантазии, творческих способностей ребенка, помогает взглянуть на мир чужими глазами – глазами героя, уча сопере­живанию, сочувствию. Герои волшебной сказки всегда имеют четкую моральную ориентацию. Добрый – или злой, хороший – или плохой. При этом положительный герой волшебной сказки всегда находится в более выгодной, интересной, привлекательной позиции, поэтому чаще ребенок отождествляет себя именно с ним. Положительный герой притягивает ребенка на свою сторону — сторону добра, тем самым прививая ребенку тягу к добру, к воспитанию у себя положительных качеств.

7. В. А. Жуковский как детский писатель. Стихи, сказки для детей. Их связь с фольклором, особенности содержания и формы, воспитательное значение.

У В.А Жуковского способности к сочинительству проявились рано. У Жуковского мало оригинальных произведений; большая часть — это переводы и переложения произведений, чем-то затронувших его воображение. Особенно известны в детском чтении — «Людмила», «Светлана», «Лесной царь». Стихотворение «Лесной царь» — перевод баллады И.В Гёте, адресованный Великой княгине Александре Федоровне, будущей императрице. Фольклорная основа баллады — северное поверье об эльфах, похищающих детей для увеличения своего народа.

Ж. значительно развил принятую в литературе рубежа 18 — 19 вв. традицию волшебных сказок. Самую страшную сказку — «Тюльпанное дерево» — он написал в 1845 году в Германии.

В мире баллад и сказок Ж. всегда присутствует тайна — прекрасная или страшная. Баллады оканчиваются почти всегда трагически — в отличие от сказок, требующих победы героя над силами зла.

В круг чтения младших детей вошли — «Три пояса» — единств. сказка в прозе, «Кот в сапогах» (перевод ск. Ш. Перро), «Спящая царевна» (по мотивам ск.братьев Гримм «Царевна-шиповник»), «Сказка об Иване-царевиче и Сером волке».

«Спящая царевна» — сюжет дает основания для сопоставления с пушкинской поэмой — «Сказкой о мертвой царевне и 7 богатырях». В отличие от Пушкина, стремившегося выразить народный идеал, Ж. подчинил свою сказку духу высшего света.

Вас. Андр. Жуковский был известным поэтом, переводчиком и прозаиком. Он является автором гимна «Боже, Царя храни!», а также поэт был воспитателем Александра II – наследника Рос. престола. Стихи Жуковского для детей отличаются особой теплотой, поэтичсностью и нежностью. «Котик и козлик», «Птичка» и «Жаворонок» — все эти произведения любят дети на протяжении многих десятилетий: На солнце тёмный лес зардел, в долине пар белеет тонкий, и песню раннюю запел в лазури жаворонок звонкий. 

Также Василий Андреевич написал знаменитую сказку «Мальчик с пальчик», в которой мальчик обманывает барина. 

Жил маленький мальчик: Был ростом он с пальчик, Лицом был красавчик, Как искры глазенки, Как пух волосенки. 

Известный критик Белинский из всех произведений поэта рекомендовал стих Жуковского для детей в виде сказки «Овсяной кисель». В ней рассказывается об овсяном киселе и истории его появлении до того, как он пришел на детский стол. Данная сказка Вас. Андр. пропитана теплыми чувствами, обогащена рассуж­дениями о жизни и обогащена нравственностью: Слушайте ж, де­ти: в каж­дом зернышке тихо и смирно Спит невидимкой малюют­ка-зародыш. Долго он, долго Спит, как в люльке, не ест, и не пьет, и не пикнет, доколе В рыхлую землю его не положат и в ней не согреют. 

Также Василий Андреевич, кроме сказок, писал небольшие детские стихи на разнообразную тематику. Процитирую немного «Кольцо души девицы»: 

Ищи, кто хочет, в море Богатых янтарей… 

А мне — мое колечко С надеждою моей. 

8. Басни И. А. Крылова в детском чтении.

Черты русского национального характера в баснях И. А. Крылова

  1   2   3   4

Стиль плетения словес в древнерусской литературе

Между исследователями нет согласия в объяснении причин распространения стиля «плетения словес» на Руси, а также в Болгарии и Сербии на протяжении середины – второй половины XIV – начала XV вв. Д.С. Лихачев связывал этот стиль с исихазмом (греч. «спокойствие», «безмолвие») – религиозным движением, распространившимся в Византии и у южных славян в эту эпоху. Приверженность исихастов непосредственному мистическому общению с Богом определила, по мнению Д.С. Лихачева эмоциональность этого стиля, призванного передать глубину мистических переживаний святых и составителей их житий. Стиль «плетения словес» психологичен, но это «абстрактный психологизм»: изображаются отдельные переживания, но еще нет представления о целостном характере человека. Этот стиль Д.С. Лихачев назвал «экспрессивно-эмоциональным». «Извитие» слов, виртуозное использование различных риторических приемов исследователь связал также с исихазмом: исихасты исходили из представления о непроизвольной, сущностной связи означающего и означаемого, слова и названного ими понятия и предмета; для исихастов имя Божие заключало в себе сущность Бога. Д.С. Лихачев находил такие представления в трактате болгарского (переселившегося в Сербию) книжника Константина Костенческого (Костенецкого) «Сказание о письменах» (между 1424—1426), посвященном упорядочивании орфографических норм церковнославянского языка. Константин придавал исключительно важнсое значение правильности написания слов и их графическому облику; он настаивал на необходимости возвращения к орфографическим нормам старославянского языка, созданного Константином-Кириллом и Мефодием. Д.С. Лихачев доказывал, что орфографические идеи Константина Костенческого были связаны с орфографической реформой, проведенной в Болгарии по инициативе патриарха Евфимия Тырновского, приверженного исихазму. (В настоящее время признано, что никакой орфографической реформы патриарха Евфимия не было, упорядочение церковнославянской орфографии произошло задолго до времени Евфимия; см. об этом в кн.: Успенский Б.А. История русского литературного языка (XI—XVII вв.). Изд. 3-е, испр. и доп. М., 2002. С. 273—274)

Истоки исихастского учения о слове Д.С. Лихачев усматривал в философии неоплатонизма. «Филологическое» внимание к слову, стремление выразить посредством слова до конца невыразимые мистические смыслы, обыгрывание фонетического подобия слов, ведущее к наделению смыслом отдельных букв / звуков, — все эти черты «плетения словес» ученый объяснял именно учением исихастов. По его утверждению, стиль «плетения» словес, или экспрессивно-эмоциональный стиль распространяется сначала на Балканах, а затем на Руси в течение второй половины XIV — XV вв. Проникновение этого стиля на Русь характеризует период так называемого «второго южнославянского влияния». (Первым периодом принято называть Х — XI вв., когда в Киевской Руси собственная письменность, словесность формируются под воздействием болгарской книжности.) Наиболее очевидно второе южнославянское влияние проявилось я сфере языковой, в восприятии русским изводом церковнославянского языка южнославянских норм графики и орфографии.

Среди произведений, написанных в стиле «плетения словес», Д.С. Лихачев называл кроме житий, составленных Епифанием Премудрым, сочинения болгарских и сербских книжников. Это произведения Евфимия Тырновского, тексты, принадлежащие болгарину Киприану, ученику Константинопольского патриарха Филофея, ставшему митрополитом всея Руси, проповеди другого болгарина — Григория Цамблака, некоторое время занимавшего кафедру Киевской митрополии, жития и иные сочинения поселившегося в Русских землях сербского книжника Пахомия (Пахомия Серба, или Пахомия Логофета).

Время распространения экспрессивно-эмоционального стиля на Руси Д.С. Лихачев считал «русским Предвозрождением», утверждая, что русская культура этого времени во многом напоминает культуру западноевропейского.

Концепция Д.С. Лихачева была поддержана и развита западными славистами — Р. Пиккио и его учеником Х. Гольдблаттом. Но в отличие от Д.С. Лихачева Р. Пиккио и Х. Гольдблатт отказались от утверждения о неоплатонических истоках исихастского учения о слове.

Однако далеко не все исследователи разделяют идею о зависимости стиля «плетения словес» от исихазма и трактовку исихастского учения, восходящую к работе Д.С. Лихачева. В 1960-х гг. югославский медиевист М. Мулич напомнил о том, что явления, аналогичные стилю «плетения словес», прослеживаются в южнославянской книжности и до XIV в., задолго до формирования исихазма как богословского течения. Ранее черты этого стиля обнаруживаются у ранневизантийских богословов и проповедников — отцов церкви (у Иоанна Златоуста, у Григория Богослова, отчасти у Василия Великого), у византийских гимнографов — создателей богослужебных текстов (у Романа Сладкопевца и др.); характерны приметы этого стиля и для византийской агиографии (жития Симеона Метафраста). На Руси приемы «плетения словес» обильно используют в своих проповедях митрополит Иларион (XI в.) и Кирилл Туровский (XII в.).

Связь между исихазмом и стилем сочинений Епифания Премудрого отрицает В.А. Грихин, указывая на ориентацию книжника прежде всего на раннехристианскую и библейскую традиции.

Спорными являются и ответы и более общий вопрос о степени влияния исихазма на древнерусскую книжность, культуру, религиозное сознание.

Так, гомеотелевты можно встретить в древнерусской книжности еще у Илариона (два ряда рифмоидов выделены, соответственно, полужирным шрифтом и подчеркиванием): «<…> [В]иждь церкви цветущи, виждь христианьство растуще, виждь град иконами святыихъ освещаемь и блистающеся, и тимианомъ обухаемъ, и хвалами и божественами и пении святыими оглашаемь».

Вместе с тем, сочинения большинства книжников, связанных с южнославянскими традициями и принадлежавших к исихастам, лишены ярких примет этого стиля. Так, «плетение словес» на самом деле чуждо сочинениям Киприана и Пахомия Серба. В древнерусской литературе второй половины XIV — первых десятилетий XV века произведения, написанные этим стилем, единичны. Это Жития Стефана Пермского и Сергия Радонежского, составленные Епифанием Премудрым, и включенное в состав летописных сводов Слово о житии Димитрия Иоанновича, царя русского, приписываемое некоторыми исследователями тоже Епифанию. Поэтому едва ли оправданно и говорить о «плетении словес» как о стиле эпохи, и жестко связывать его примеры в православной славянской книжности с исихазмом.

Распространение стиля «плетения словес» в агиографии свидетельствует об ориентации составителя житий на панегирическую словесность (поэтику похвальных слов), на поэтику церковных гимнов и, в конечном итоге, на тексты Священного Писания. Расцвет стиля «плетения словес» в творчестве Епифания может объясняться духовным, религиозным подъемом, охватившим в то время Русские земли. Возрождение старинных монастырских традиций, связанное с Сергием Радонежским и его учениками, миссионерство Стефана, пробуждение богословской мысли и вероятный интерес к исихазму — таковы проявления этого религиозного возрождения, конечно не имевшего ничего общего с западноевропейским Ренессансом, культивировавшим Античность как образец, обмирщение и гуманистические идеи. «Исключительный характер этого предприятия определил то горячее одобрение, с каким оно было встречено в православных кругах. В самом деле, впервые славянская церковь выступила не в роли ученицы (какой она всегда была по отношению к Византии, невзирая ни на какие попытки доказать свою автономность), но в роли Учителя и Наставника. Это был повод для небывалого взлета красноречия, и Епифаний воспел новую славу церкви таким пышным слогом, какого русская апологетика еще никогда не знала».

Расцвет стиля «плетения словес» может отчасти объясняться и сознательной ориентацией Епифания на высшие образцы книжности Киевской эпохи — на проповеди Илариона и Кирилла Туровского. Обращение к киевскому наследию явственно в это время, как показал Д.С. Лихачев, в разных областях древнерусской культуры. И, наконец, в стиле «плетения словес» в какой-то мере проявились индивидуальные черты творческого дара Епифания, одного из самых одаренных древнерусских книжников.

Истоки стиля «плетения словес» — библейские. Синтаксический параллелизм, столь любимый Епифанием, — прием, постоянно встречающийся в Псалтири. (Видимо, не случайно составитель Жития так часто цитирует именно эту библейскую книгу). Встречается синтаксический параллелизм и в Новом Завете, например в Евангелии от Иоанна: «Овьца моя гласа Моего слоушають, и Азь знаю я (их. – А. Р.), и по мне грядоуть, и Азь животь вечьныи даю имъ, и не погыбнуть въ векы, и не въсхытить ихъ никто же от роукоу моею».

Приемы «плетения словес» многочисленны в ранневизантийских проповедях. В них есть и звуковые повторы, например аллитерации и гомеотелевты, и тавтология, и повторы одинаковых синтаксических конструкций. Пример — из Слова на Благовещение, написанного Иоанном Златоустом. Тавтологии в цитате выделены подчеркиванием, два ряда гомеотелевтов — полужирным шрифтом и полужирным шрифтом с курсивом, аллитерации на «р» — прописной буквой, аллитерации на «п» — прописной буквой и курсивом: «Не те-Р-П-лю луча его, Р-оди бо бо ся ми паки светъ, и ужасаюся ст-Р-ахомъ. Р-ожеству Р-адуюся, и образ смущаеть мя: нова источника источяща з-Р-ю и д-Р-евняго источника смот-Р-яю бежаща. Младо видехъ Р-аждаемое, и небеса, П-Р-еклоняющяся на П-оклонение ему. Мате-Р-е, Р-аждающаа Съдетеля и ложесна не Р-азве-Р-зающую; от-Р-очя, свое П-ечатлеюща Р-ожество, и Р-одителницу безмужную; Сына, без Отца и Спаса Р-аждающася, и звезду сиающю; и П-еленами младенца П-овиваема <…>»

Черты «плетения словес» свойственны и византийской гимнографии. Вот пример из кондака (вид богослужебного гимна) на Неделю Православия. Это искуснейшее сплетение тавтологии («образъ вообразив»), оксюморона («неописанное описася»), варьирования одного и того же корня (—образ—): «Неописанное Слово Отчее, изъ Тебе Богородице описася воплощаемь, и оскверншиися образъ въ древнее вообразивъ, божественною добротою смеси: но исповедающе спасение, деломъ и словомъ сие воображаемъ» («Неописанное Слово Отца оказалось описанным через Воплощение от Тебя, Богородица, и осквернившийся образ Оно растворило красотою Божества, возвращая к первоначальному, и мы, исповедая спасение, вносим его образ в наше дело и слово»).

 Стиль «плетения словес», равно как и сходные приемы в проповедях Илариона и Кирилла Туровского и в византийской гимнографии, питает и взращивает живое противоречие христианской культуры, противоречие между трансцендентностью, неотмирностью Бога, с одной стороны, и присутствием Бога в тварном мире, в том числе в слове человеческом, с другой. Эту неразрешимую тайну, этот парадокс веры и стремится выразить книжник, прибегая к плетению слов.

Второе южнославянское влияние в древнерусской литературе

Второе южнославянское влияние — изменение письменной нормы русского литературного языка в сторону её сближения с южнославянскими нормами, происходившее в Московской Руси в период с XIV по XVI века.

История изучения и взгляды на проблему

Впервые вопрос об особенностях русской книжной традиции XIV—XVII веков ставит А. И. Соболевский. Он выделяет ряд изменений (в составе корпуса текстов, в оформлении страницы, в графике и орфографии, стилистические новации), резко отличающих восточнославянские рукописи этого периода от восточнославянских рукописей предыдущих эпох. Соболевский предполагает, что эти изменения произошли под влиянием болгарской письменной традиции и обозначает их термином «второе южнославянское влияние» (под первым южнославянским влиянием при этом подразумевается самосоздание русской письменности и формирование русской книжной традиции в кирилло-мефодиевский период).

До 60-70-х гг. XX века вопрос о втором южнославянском влиянии остаётся дискуссионным. Отдельные исследователи вообще отрицают такое влияние южнославянских традиций на русский язык. В частности, Л. П. Жуковская, основываясь на материалах псковских рукописей XIV—XVII вв, характеризует изменения книжной традиции этого периода как собственно русское явление — как сознательную попытку архаизировать письменность. Похожего мнения придерживается и Б. А. Успенский: в его интерпретации второе южнославянское влияние выступает как результат пурификаторской деятельности русских книжников — очищения старославянского языка от накопившихся разговорных элементов.

В конце 90-х — начале 2000-х появляются работы М. Г. Гальченко, опровергающие эту точку зрения. Гальченко связывает второе южнославянское влияние с культурными условиями эпохи и реконструирует распространение этого явления, возводя характерные для него особенности к болгарским источникам.

Появление и распространение

В XIV веке, с падением монголо-татарского ига, восстанавливаются тесные связи Руси с Болгарией, Византией, Афоном. Русская церковь при этом стремится нейтрализовать различия, накопившиеся за время изоляции: создаются новые монастыри, организованные по греческому образцу, то есть действующие на основании Иерусалимского устава (вместо традиционного Студийского). Для нужд этих монастырей русские паломники создают новые переводы богослужебных книг, а также некоторых ранее неизвестных на Руси текстов, в основном сочинений аскетического содержания.

Переписывая эти переводы и исправляя по их образцу уже переведенные книги, русские книжники начинают распространять новые языковые и оформительские нормы. В 10-20-х годах XV века тексты с признаками второго южнославянского влияния появляются на территории Центральной Руси, а ко второй половине века — в Новгороде, Пскове, Смоленске.

После XV века количество южнославянских элементов в русских текстах снижается, ряд черт уходит совсем. Формируется определённая орфографическая техника, регулирующая употребление новых заимствований. В таком виде русская книжная традиция сохраняется до XVIII века.

Признаки второго южнославянского влияния:

Графико-орфографические

Минимальный набор признаков (встречается во всех рукописях со следами второго южнославянского влияния; сохраняется до XVIII века):

• написание нейотированных букв в позиции йотированных (а вместо я, э вместо е, ? вместо ю);
• последовательное (во всех позициях вида «и перед гласным») употребление і;
• употребление точки с запятой (наряду с точкой употребляется для обозначения паузы, в некоторых рукописях — последовательно ставится в качестве знака вопроса);
• употребление акцентных знаков ( кендемы, исо, варии, оксии и др.);
• восстановление паерка;
• восстановление ? в неполногласных сочетаниях;
• восстановление жд на месте этимологического *dj;
• восстановление диграфа ? или лигатуры ук на месте у;
• написание ЪI вместо ЬI.

Расширенный набор признаков (встречается только в некоторых рукописях, в основном в сакральных текстах; рано утрачивается):

• употребление ь вместо ъ на конце слова;
• употребление буквы ѕ;
• восстановление сочетаний со слоговыми плавными;
• употребление ? вместо а после мягких согласных;
• употребление особых букв, указывающих на грамматическую форму слова (например, последовательное употребление ? или ? вместо о в формах множественного числа);
• использование букв в идеографических целях (употребление о очного в слове очи, о крестового в слове окрест и т. п.).
•  

Стилистические и лексические

Формируется новый литературный стиль, получивший условное название «плетение словес». Он сочетает в себе до экзальтации повышенную эмоциональность, экспрессию, с абстрагированием, отвлеченностью богословской мысли.

Для этого стиля характерны:

• стремление описать частное через общее и вечное: вместо военных, политических, экономических терминов употребляются описательные обороты; из высоких литературных произведений по возможности изгоняется бытовая лексика, названия конкретных явлений природы данной страны, некоторые исторические упоминания;
• многочисленные аналогии из Священной истории, вплетение в ткань повествования цитат из Библии;
• повышенное внимание к слову: к его звуковой стороне (аллитерации, ассонансы и т. п.), к этимологии (сочетания однокоренных слов, этимологически одинаковые окончания), к тонкостям его семантики (сочетания синонимические, тавтологические и пр.);
• поиски новых средств лексической выразительности: сложносоставные неологизмы, кальки с греческого.
•  

В оформлении рукописей

• появляется новый тип почерков, совмещающий в себе южно- и восточнославянские черты — «младший» полуустав;
• резко возрастает количество сокращённых слов;
• меняется тип орнаментальных украшений: традиционные для русских рукописей XI—XIV вв. тератологические мотивы (изображения фантастических зверей, чудовищ, стилизованных человеческих фигур) сменяются жгутовым (плетеным) или растительным орнаментом в балканском стиле.
•  

Принцип антистиха

В период второго южнославянского влияния в восточнославянской книжности закрепляется антистих — принцип орфографической дифференциации омонимов с помощью синонимичных элементов письма (дублетных букв и буквосочетаний, а также надстрочных знаков, знаков препинания).

Славянские книжники копируют принцип антистиха с соответствующего принципа византийской письменности, однако дают ему другое обоснование. Если в греческом византийского периода антистих возникает естественным образом — в написании просто сохраняются различия, которые потеряли фонетическую значимость, но отражают происхождение слова — то на славянской почве противопоставления устанавливаются искусственно и используются для предупреждения разночтений. Иными словами, греческий антистих опирается на этимологию, а славянский — на семантику.

Изменяется при заимствовании и сфера действия этого принципа. В греческом с помощью антистиха дифференцировались только омофоны. Славяне последовательно употребляют его для различения:

• омофонов, например: мiрно (от мiро — «освящённое масло») — мирно (от миръ «мир, покой»);
• различных грамматических форм одного слова, например: пара о — e участвует в противопоставлении форм единственного и множественного числа (о приписывается значение единственного,  — множественного): вода — вoды;
• слов с разными коннотациями в оппозициях «сакральное — профанное» или «святое — греховное», например: имена апостолов, святых и мучеников, благочестивых царей и князей заключаются под титло, а прочие имена пишутся целиком;
• цитат из авторитетных источников и апокрифов либо источников, которые пишущий считает ересью: первые заключаются в одинарные кавычки, вторые — в двойные.

Впервые такой свод правил получает обоснование в трактате Константина Костенечского «О письменах». Посредством этого трактата принцип антистиха попадает на Русь (как в Московскую, так и в Юго-Западную), где становится основным принципом кодификации церковно-славянского языка и получает дальнейшее развитие во многочисленных рукописных сочинениях по орфографии («Книга, глаголемая буквы граммотичного учения», «Сила существу книжного письма», «Сила существу книжного писания», «Сказание о книжной премудрости» и др.) Из них принцип антистиха переходит в печатные грамматики — грамматику Лаврентия Зизания, Мелетия Смотрицкого и др.