Валерий Байдин
Толкования на русские народные сказки. Заветы древней мудрости
© В. В. Байдин, составление, 2021
© В. В. Байдин, вступительная статья, комментарии, 2021
© В. В. Байдин, проект обложки, 2021
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2021
* * *
О русских народных сказках
В 1824 году Александр Пушкин писал брату Льву из Михайловского: «вечером слушаю сказки – и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания».[1] Учился он в стенах передового Царскосельского лицея, предназначенного для детей знати… Открыть для себя сокровища народной души ему позволила гениальность.
С глубокой древности в русских семьях звучали старинные сказки. Поколение за поколением матери, бабушки, няньки приобщали своих питомцев к народной вере, житейской мудрости и поэзии. После безоглядного разрыва с прошлым в петровскую эпоху, высшим сословиям понадобилось более столетия, чтобы по-настоящему узнать и полюбить отринутое великое наследие. Лишь в 1780 году писателями Василием Лёвшиным и Михаилом Чулковым, пусть и с многочисленными ошибками, был издан первый сборник русских сказок.[2]
В следующем столетии их собирание продолжили неутомимые исследователи старины: Богдан Бронницын, Михаил Макаров, Екатерина Авдеева, Михаил Максимович, Пётр Киреевский, Владимир Даль. Большинство их находок, а также сказки из архива Русского Географического общества были опубликованы Александром Афанасьевым в трёхтомнике «Русские народные сказки» (1855–1863). Это издание до сих пор считается классическим, хотя изобилует искажениями и ошибками, а его состав вызывает закономерные возражения.[3] Многие сказки были отысканы Афанасьевым едва ли не на самом дне «кромешной» жизни и представляют собой кабацкие или тюремные анекдоты, «побасенки» опустившихся людей, а вовсе не «сказки русского народа». В древнерусском и средневековом обществе употребление «бесстудных слов» было строго обусловлено мужскими обычаями военной «брани» либо женскими тайными родовыми обрядами.[4]
Запреты на «лай матерный» и «соромные сказы», отрицала лишь «голь перекатная» – спившиеся бродяги и богохульники (еретики). Насильственное разрушение вековых нравственных правил началось на «всешутейших соборах» Петра I, сопровождалось обязательными кощунствами. Неприятие в народе «царя-антихриста» было всеобщим, но никак не повлияло на власть. Новой моде способствовало широкое распространение среди русской, в первую очередь, военной знати европейских языков, в которых непристойная лексика считается есте-ственной.[5]
На отборе сказок в трёхтомник Афанасьева сказалась личность публикатора, убеждённого западника. О его взглядах говорит предисловие составителя к скандальному сборнику «Русские заветные сказки», запрещённому цензурой.[6] В нём Афанасьев ссылается на «литературы других народов», которые «представляют много подобных же заветных рассказов <…> если не в виде сказок (выделено мной – В. Б.), то в виде песен, разговоров, новелл, farces, sottises, moralites, dictons», и досадовал: «В русской литературе, правда, до сих пор есть еще целый отдел народных выражений непечатных, не для печати. В литературах других народов издавна таких преград народной речи не существует».[7] Было очевидно желание Афанасьева включить в число народных сказок сочинения иного рода, включая «солдатские байки», отмеченные крайней непристойностью.[8]Эти псевдосказки [9] не дополняли, а отрицали великий мир сказочных повествований Древней и Средневековой Руси.[10]
Основатель «педагогической антропологии» Константин Ушинский убеждал: устная словесность, «начиная песней, пословицей, сказкой <…>, всегда выражает собой степень самосознания народа, его взгляд на пороки и добродетели, выражает народную совесть».[11] Те же мысли высказывал глубокий знаток народной словесности Фёдор Буслаев: «Все нравственные идеи народа эпохи первобытной составляют его священные предания, великую родную старину, святой завет предков потомкам».[12] К выявлению этих основ призывал Евгений Трубецкой в исследовании ««Иное царство» и его искатели в русской народной сказке» (1922). Важнейшими сюжетами, которые «выражают собою непреходящие, неумирающие ценности человеческой жизни», он считал стремление «к чудесному»,[13] «мечту русского простолюдина»
О «весёлом житье», «тоску по иному царству», единство всего живого, парадоксальные образы вещего простеца или смиренного богатыря, веру в мудрость и особую власть женщины: невесты, жены, старицы.[14] По словам Трубецкого, «русские сказочные образы как-то совершенно незаметно и естественно воспринимают в себя христианский смысл»[15] и при этом сохраняют всю силу народного воображения.
Неоценимое значение русских сказок подчёркивал Иван Ильин: «Сказка будит и пленяет мечту. Она <учит> созерцать человеческую судьбу, сложность мира, отличие «правды и кривды». Национальное воспитание неполно без национальной сказки».[16] Он полагал, что «сказка есть первая, дорелигиозная философия народа, его жизненная философия, изложенная в свободных мифических образах и в художественной форме», призывал к постижению «ее вещей глубины и <…> подлинного духовного смысла».[17] Естественное восприятие сказки, вытекающее из самого существа русской культуры, продолжилось в трудах отечественных фольклористов и этнографов традиционной школы.[18]
Народная сказочная словесность – это поток захватывающих поэтических образов, глубоких и мудрых иносказаний. Понять их мешают рационализм и схематизм, утвердившиеся в исследованиях последнего столетия: метод сведения «сюжета» к «сказочным схемам» и «комбинации мотивов» (Александр Веселовский),[19] унифицирующий компаративизм и якобы универсальный эволюционизм (Эдуард Тейлор, Джон Фрезер), структурная антропология (Клод Леви-Стросс), классификация по «сюжетам» и «типам» (Антти Аарне, Стит Томпсон),[20] экзистенциальный психоанализ,[21] психоистория,[22] оккультизм.[23] Модернистские «прочтения» ведут к искажению глубинной символики древних сказок и сказочных притч. Их создавал и истолковывал народ, передавая новым поколениям важнейшие заветы веры, мудрости и воли к жизни.
К ошибочным выводам могут привести и «строгие методы научного анализа», на которых настаивал Владимир Пропп. Он признавал, что «поэтическое чутьё совершенно необходимо для понимания сказ-ки»,[24] но заменял его изучением структуры и композиции,[25] полагал, что наиболее «устойчивым элементом» сказки являются «действия, или функции героев»,[26] что «волшебная сказка вся строится <…> по одной композиционной схеме, независимо от сюжета».[27] Представление Проппа о том, что «любой научный закон всегда основан на повторя-емости»,[28] далеко не бесспорно и плохо приложимо к древней сказке, в которой сюжеты, по сути единичны и видоизменяются лишь в частностях. Научная строгость и обьективность в изучении народной сказки должна дополняться постижением её символики, внешнее описание – истолкованием. Преодолеть научные догмы и косность в восприятии русских сказочных притч позволяют методы литературной герменевтики и смысловой реконструкции.[29] Они основываются на интуиции – на том самом «поэтическом чутье», которое Пропп считал совершенно необходимым для исследователя.
вернуться
1
Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в 16 тт. Т. XIII. М.-Л.: Академия Наук СССР, 1949, С. 121. В другом письме поэт уточнял: «Вечерами слушаю сказки моей няни», имея в виду Арину Родионовну. Там же. С. 129.
вернуться
2
В. А. Лёвшин, М. Д. Чулков. Русские сказки, содержащие древнейшие сказания о славных богатырях, сказки народные и прочие, оставшиеся через пересказывание в памяти приключения. В 10 тт. М.: Университетская типография Н. Новикова, 1780–1783.
вернуться
3
В сборнике Афанасьева названия ряда сказок даны собирателями («По колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре», «Звериное молоко», «Гусли-самогу-ды», «Соль», содержание других теряет цельность и символическую значимость («Солнце, Месяц и Ворон Воронович», «Зорька, Вечорка и Полуночка»), часть представляет собой видоизменённые былины («Сказка об Илье-Муромце, об Алёше-Поповиче, о Василии Буслаеве») и переводные легенды («Сказание об Александре Македонском»).
вернуться
4
Байдин Валерий. Бессмертие крови // URL:https://rmvoz.ru/forums/index. php?topic=5072.0
вернуться
5
Успенский Б. А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии // Исследования по русской литературе и фольклору. М.: Common place, 2018, С. 195.
вернуться
6
Этот сборник бьи трижды издан в Женеве в 1870–1880 годах А. И. Герценом и революционными народниками.
вернуться
7
Афанасьев А. Н. Предисловие ко 2-му изданию «Русские заветные сказки. Валаам, типографским художеством монашествующей братии. Год мракобесия» [Женева: Русская типография, 1878] // URL: https://www.litmir.me/br/?b=128579&p=1
вернуться
8
При этом десятки из них А. Н. Афанасьев ранее включил в сборник «Русские детские сказки» (М., 1870), что можно обьяснить лишь извращёнными понятиями закоренелого холостяка и либерала-оппозиционера. В. Я. Пропп даёт текстам этого рода внутренне противоречивое определение «реалистические сказки» (поскольку, в тогж понимании, сказки должны были «отражать действительность»), более того, он без должных оснований утверждает, что «излюбленный <…> вид русской сказки – сказка бытовая, реалистическая по форме изложения, наполненная острым сатирическим содержанием». Пропп В. Я. Русская сказка. Л.: Издательство Ленинградского университета, 1984, С. 77, 36, 82.
вернуться
9
Д. К. Зеленин определял тексты такого рода как «бытовые рассказы-анекдоты». Зеленин Д. К. Великорусские сказки Пермской губернии. Пг.: Типография А. В. Орлова. 1914, С. 5 и сл.; А. И. Гуковский справедливо замечал по поводу сборника «Русские заветные сказки»: «немалая их часть, родилась в лакейской, а не в крестьянской избе», содержание всего сбонника «с равным основанием можно считать не только «антипоповским», но и «антимужицким»». Гуковский А. И. Не о всяких сказках вести сказ // Вопросы истории. 1967. № 1. С. 186, 185.
вернуться
10
Позднейшие записи старинных сказок, искажающие их символическую образность, остались без необходимых истолкований не только в трёхтомнике Афанасьева, но и в последующих публикациях, напр.: Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. В 3 тт. М.: Государственное Издательство Художественной литературы, 1957–1958; Сборник великорусских сказок Архива Русского географического общества. В 2 вып. Пг.: Типография Российской Академии наук, 1917 (Записки императорского Русского географического общества по отделению этнографии; Т. 44); Русские сказки в записях и публикациях первой половины XIX века. М.-Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1961; Шевцов А. А. Полное собрание русских сказок. Тома 1-17. М.: Роща, 1998–2019.
вернуться
11
Ушинский К. Д. О народности в общественном воспитании (1856) // Он же. Собрание сочинений. В 2 тт. Т. 2. М.-Л.: Издательство Академии педагогических наук РСФСР, 1948, С. 122–123.
вернуться
12
Буслаев Ф. И. Эпическая поэзия // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. Т. I. СПб.: Издание Д.Е. Кожанчикова, 1861, С. 1.
вернуться
13
Трубецкой Е. Н. Иное царство и его искатели в русской народной сказке. М.: Издание Г. А. Лемана, 1922, С. 8.
вернуться
14
Там же. С. 13–16, 19–23, 24–29, 37–40.
вернуться
16
Ильин И. А. О национальном воспитании // URL: https://profilib.org/chtenie/143383/ ivan-ilin-put-dukhovnogo-obnovleniya-38.php
вернуться
17
Ильин И. А. Слово, произнесённое на вечере русской сказки в Берлине 3 мая 1934 года // URL: https://omiliya.org/article/dukhovnyi-mir-skazki-ivan-ilin.html
вернуться
18
Напр.: Зеленин Д. К. Указ. соч.; он же. Великорусские сказки Вятской губернии. Пг.: Типография А. В. Орлова, 1915; Соколовы Б. М. и Ю. М. Сказки и песни Белозерского края. М.: Издание Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук, 1915; Померанцева Э. В. Русские народные сказки. М.: Издательство Московского государственного университета, 1957; Новиков Н. В. Образы восточнославянской волшебной сказки. Л.: Наука, 1974: Аникин В. И. Русская народная сказка. М.: Учпедгиз, 1959.
вернуться
19
Веселовский А. Н. Поэтика сюжетов // Веселовский А.Н. Собрание сочинений, Т. II, вып. I. СПб.: Издание Императорской Академии Наук, 1913, С. 500, 455.
вернуться
20
James George Frazer «The Golden Bough: A Study in Magic and Religion» (18901915); Claude Levi-Strauss «Anthropologie structurale» (1958); Aarne Antti, Thompson Stith «The Types of the Folktale: A Classification and Bibliography. Second Revision» (1961) и др.
вернуться
21
Веракса А. Н. О пользе волшебной сказки. Психоаналитический подход // URL: https://cyberleninka.ru/article/n/o-polze-volshebnoy-skazki-psihoanaliticheskiy-podhod/viewer
вернуться
22
Патрушева С. В. Архетипы и жизненные сценарии в русских сказках. М.: Издательские решения, 2019 // URL: https://ridero.ru/books/arkhetipy_v_russkikh_skazkakh/freeText;
вернуться
23
Антропософские интерпретации русских сказок: Кавтарадзе Г. А. О чём рассказывает русская сказка // URL: http://bdn-steiner.ru/modules.php?name=Books&g o=page&pid=13314; антропософские истолкования символики родственных со сказками русских былин: Прокофьев С. О. Пророческая былина. Ереван: Ной, 1992. С. 30. Автор истолковывает «особое отношение русского человека к своей земле и к той роли, которую при этом играет переживание света», с точки зрения «духовного познания /…/ современной михаэлической эпохи» (Там же. С. 34), при этом категория света является древнейшим архетипом русской культуры. См.: Байдин Валерий. Под бесконечным небом. Образы мироздания в русском искусстве. М.: Искусство – XXI век, 2018. С. 17–57; он же. Древнерусское предхристианство. СПб.: Алетейя, 2020. С. 84 и сл.
вернуться
24
Пропп В. Я. Указ. соч. С. 23, 27; он же. Морфология сказки. Л.: Academia, 1928; он же: Исторические корни волшебной сказки. Л.: Издательство Ленинградского университета, 1946.
вернуться
25
Пропп В. Я. Русская сказка…, С. 196–197.
вернуться
29
Герменевтический метод в изучении сказок восходит к истолкованиям «сказочных мифов» и знаковых метафор в немецкой фольклористике середины XIX столетия, метод смысловой реконструкции опирается на идеи Ф. И. Буслаева о связи сказки и былины (Буслаев Ф.И. Славянские сказки // Отечественные записки. 1860. Т. СXXXII, № 10. Отд. I, С. 641–688.) и В. Н. Топорова о «языковой реконструкции мифа» (Топоров В. Н. Предыстория литературы у славян. Опыт реконструкции. М.: РГГУ, 1998. С. 9 и сл.; он же. К реконструкции бал-то-славянского мифологического образа Земли-Матери // Балто-славянские исследования 1998–1999. Вып. XIV. М.: Индрик, 2000. С. 240 и сл.
СКАЗКА В РУССКОМ ФОЛЬКЛОРЕ.
Сказка как жанр фольклора.
Сказка как жанр фольклора имеет свою
специфическую поэтику, в установлении которой настаивал А.И. Никифоров и В.Я.
Пропп.
Тексты данного жанра, строятся с
помощью установленных традицией клише:
Сказка как жанр фольклора.
• Сказочные формулы — ритмизованные
прозаические фразы:
— «Жили-были…», «В некотором
царстве, в некотором государстве…» — сказочные инициалы, зачины;
— «Скоро сказка сказывается, да не скоро
дело делается» — срединные формулы;
— «И я там был, мёд-пиво пил, по усам
текло, да в рот не попало» — сказочная концовка, финал;
Сказка как жанр фольклора.
2. «Общие места» — кочующие из текста в текст
разных сказочных сюжетов целые эпизоды:
— Приход Ивана-царевича к Бабе-Яге, где
проза перемежается с ритмизованными местами:
Клишированное описание
портрета — «Баба-Яга, костяная нога»;
Клишированные формульные
вопросы-ответы — «куда путь-дорогу держишь», «встань ко мне лицом, к лесу
задом», и т.д.;
Сказка как жанр фольклора.
— Клишированное описание места действия: «на
калиновом мосту, на реке смородиновой»;
— Клишированное описание действий:
перемещение героя на «ковре-самолёте»;
— Общефольклорные эпитет: «красна девица»,
«добрый молодец».
История сказки.
Сказка или
казка, байка, и побасенка (древнейшее ее название басень — от слова
«баять», «говорить») — это устный рассказ о вымышленных событиях, придумка
о том чего не бывает.
Сказка —
вид повествовательного, в основном прозаического фольклора (сказочная
проза), включающий в себя разножанровые произведения, тексты которых
опираются на вымысел.
История сказки.
Слово «сказка» засвидетельствовано
в письменных источниках не ранее XVI века. От слова «каза́ть». Имело значение:
перечень, список, точное описание. Современное значение приобретает с XVII-XIX
века. Ранее использовалось слово баснь, до XI века – кощуна.
Структура сказки.
• Зачин. (“В некотором царстве, в
некотором государстве жили-были…”).
• Основная часть.
• Концовка. (“Стали они жить – поживать
и добра наживать” или “Устроили они пир на весь мир…”).
Основные герои.
Любимый герой русских сказок Иван-царевич,
Иван-дурак, Иван — крестьянский сын. Это бесстрашный, добрый и благородный
герой, который побеждает всех врагов, помогает слабым и завоевывает себе
счастье.
Основные герои.
Важное место в русских волшебных сказках
отведено женщинам — красивым, добрым, умным и трудолюбивым.
Это Василиса Премудрая, Елена
Прекрасная, Марья Моревна или Синеглазка.
Основные герои.
Воплощением зла в русских сказках чаще всего
выступают Кощей Бессмертный, Змей Горыныч и Баба Яга.
— Баба Яга — один из самых древних
персонажей русских сказок. Это страшная и злая старуха. Она живет в лесу в
избушке на курьих ножках, ездит в ступе. Чаще всего она вредит героям, но
иногда помогает.
— Змей Горыныч — огнедышащее чудовище с
несколькими головами, летающее высоко над землей,- тоже очень известный
персонаж русского фольклора. Когда появляется Змей, гаснет солнце, поднимается
буря, сверкает молния, дрожит земля.
Особенности русских народных
сказок.
В русских сказках часто встречаются
повторяющиеся определения: добрый конь; серый волк; красная девица; добрый
молодец, а также сочетания слов: пир на весь мир; идти куда глаза глядят;
буйну голову повесил; ни в сказке сказать, ни пером описать; скоро сказка
сказывается, да не скоро дело делается; долго ли, коротко ли…
Особенности русских народных
сказок.
В русских сказках определение ставится после
определяемого слова, что создает особую напевность: сыновья мои милые;
солнце красное; красавица писаная…
Характерны для русских сказок краткие и усеченные формы прилагательных: красно
солнце; буйну голову повесил; и глаголов: хвать вместо схватил, подь вместо
пойди
Особенности русских народных
сказок.
Языку сказок свойственно употребление имен
существительных и имен прилагательных с различными суффиксами, которые придают
им уменьшительно – ласкательное значение: мал-еньк–ий, брат-ец, петуш-ок,
солн-ышк-о… Все это делает изложение плавным, напевным, эмоциональным.
Этой же цели служат и различные усилительно-выделительные частицы: то,
вот, что за, ка…( Вот чудо-то! Пойду-ка я направо. Что за чудо!)
Сказки о животных.
Cказка о животных —
это совокупность разножанровых произведений сказочного фольклора (сказка), в
которых в качестве главных героев выступают животные, птицы, рыбы, а также
предметы, растения и явления природы. В сказках о животных человек либо 1)
играет второстепенную роль (старик из сказки «Лиса крадёт рыбу из воза
(саней»)), либо 2) занимает положение, равноценное животному (мужик из сказки
«Старая хлеб-соль забывается»).
Сказки о животных.
Сказки о животных — широко
распространенный жанр. В мировом фольклоре известно около 140 сюжетов сказок о
животных, в русском — 119 и составляют около 10% сказочного репертуара, причем
значительная их час оригинальна.
— Композиционный прием сказок о животных
связан с обманом в разных его видах: коварный совет, неожиданный испуг,
изменение голоса и др.
Сказки о животных.
— В сказках о животных можно проследить
забытые верования, обряды, представления.
— В сказках о животных говорится о повадках,
проделках и приключениях обыкновенных, всем знакомых диких и домашних зверей, о
птицах и рабах, отношения между которыми очень похожи на отношения между
людьми.
Сказки бытовые.
Сказка бытовая —
ее еще называют социально-бытовой, сатирической или новеллистической.
— В бытовой сказке говорится о жизни и
представлениях русского крестьянина последних двух столетий, хотя некоторые ее
сюжеты тоже пришли из очень давних времен.
Сказки бытовые.
— Местом действия бытовых сказок является
русская часто крепостная деревня.
— Герой — деревенский бедняк, батрак или
солдат; он воюет с барином, барыней, с богатеем и попом.
— Бытовые сказки высмеивают
общечеловеческие пороки: лень, глупость, упрямство, жадность.
— Бытовые сказки полны юмора, они дают
комические портреты беспробудных лентяев, дурней, делающих все невпопад,
ворчливых, упрямых жен.
Сказки бытовые.
— Бытовая сказка идеализирует
активность, самостоятельность, ум, смелость человека в его жизненной
борьбе.
— Для бытовой сказки характерны краткость
изложения, разговорная лексика, диалоги. Она не стремится к утроению
мотивов и вообще не имеет больших развитых сюжетов.
— В бытовой сказке не используются
красочные эпитеты и поэтические формулы. Художественное обрамление бытовой
сказки зачинами и концовками также не является обязательным, многие из них
начинаются прямо с завязки и завершаются с последним штрихом самого сюжета.
Волшебные сказки.
— В основе сюжета волшебной сказки
находится повествование о преодолении потери или недостачи, при помощи
чудесных средств, или волшебных помощников.
— В экспозиции сказки присутствуют
стабильно 2 поколения — старшее(царь с царицей и т.д.) и младшее — Иван с
братьями или сёстрами. Также в экспозиции присутствует отлучка старшего
поколения. Усиленная форма отлучки — смерть родителей.
— Завязка сказки состоит в том, что главный
герой или героиня обнаруживают потерю или недостачу или же здесь присутствую
мотивы запрета, нарушения запрета и последующая беда. Здесь начало
противодействия, т.е. отправка героя из дома.
Волшебные сказки.
— Развитие сюжета — это поиск
потерянного или недостающего.
— Кульминация волшебной сказки состоит в том,
что главный герой, или героиня сражаются с противоборствующей силой и
всегда побеждают её (эквивалент сражения — разгадывание трудных задач, которые
всегда разгадываются).
— Развязка — это преодоление потери, или
недостачи. Обычно герой (героиня) в конце «воцаряется» — то есть
приобретает более высокий социальный статус, чем у него был в начале.
Волшебные сказки.
— Главный герой сказки всегда молод.
— В волшебных сказках герой встречается с:
— Существами, которых не встретишь в
жизни: водяным царем, русалками, лешим, Кощей Бессмертный, Баба-Яга,
многоголовый Змей, великаны и карлики.
— Невиданными зверями: Олень — Золотые
рога, Свинка — Золотая щетинка, Жар — Птица.
— Властителями стихий, природных сил:
Солнце, Месяц, Ветер, Морозко.
Волшебные сказки.
— Нередко в руки героя попадают чудесные
предметы:
— гусли — самогуды,
— скатерть-самобранка,
— шапка-невидимка.
— В такой сказке все возможно. Хочешь стать
молодым — поешь молодильных яблочек, надо оживить царевну или царевича спрысни
их мертвой, а затем живою водой.
Волшебные сказки.
В волшебной сказке особенно ярко сказались
обращенные к светлому будущему, мечты народа, представления о справедливой и радостной
жизни, добре, правде, красоте. В этих сказках настойчиво звучит оптимистическая
вера в победу добра над злом.
Презентация на тему Презентация по литературному чтению Сказки о животных, предмет презентации: Детские презентации. Этот материал в формате pptx (PowerPoint) содержит 47 слайдов, для просмотра воспользуйтесь проигрывателем. Презентацию на заданную тему можно скачать внизу страницы, поделившись ссылкой в социальных сетях! Презентации взяты из открытого доступа или загружены их авторами, администрация сайта не отвечает за достоверность информации в них, все права принадлежат авторам презентаций и могут быть удалены по их требованию.
Слайды и текст этой презентации
МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ОБЛАСТНОЙ УНИВЕРСИТЕТ
Предмет «Детская литература»
Тема: «Сказки про животных»
Выполнила: Кондрашова А.Д.
Группа: ПОЗБ 13 НО
Проверил: Кузьминов Н.Н
кандидат психологических наук,
доцент
Сказки о животных
Сказки о животных. Особенности этого типа сказок: воплощение в образах зверей типичных человеческих характеров, устойчивость характеристик, традиционность построения
План
Жанры устного народного творчества
Виды сказок
Сказки о животных
Популярные персонажи
Авторские сказки
Народные сказки
Структура сказок о животных
Тест
Источники
ФОЛЬКЛОР — народное творчество; вид коллективной словесной деятельности, которая осуществляется преимущественно в устной форме.
Жанры
устного народного творчества
Большие фольклорные жанры
Сказки
Легенды
Былины
Исторические песни
Лирические песни
Баллады
Загадки
Считалки
Поговорки
Пестушки
Скороговорки
Заклички
Сказка – эпический литературный жанр, повествование о каких-либо волшебных или авантюрных событиях, которое имеет четкую структуру: зачин, средина и концовка.
Сказки о животных
Животные в той или иной степени выступают героями во всех жанрах устного народного творчества.
Сказки о животных – вид сказок, где животные являются главными героями сюжета.
Сказки о животных
сказки о диких животных;
сказки о диких и домашних животных;
сказки о человеке и диких животных;
сказки о домашних животных;
сказки о птицах, рыбах и др.;
сказки о прочих животных, растениях и др.
/классификация по В. Я. Проппу/
Черты характеров животных-героев сказок традиционно закрепились за конкретными персонажами.
Все они наделены человеческими чертами характеров.
Животные в сказках живут, действуют, разговаривают как люди.
Сказки о животных
Популярные персонажи
Лиса.
Лиса – хитрая, сильная, находчивая. Часто бывает наказана по сюжету за свою хитрость и изворотливость
Заяц.
Заяц – трусливый, но одновременно находчивый, побеждающий свой страх. Многие животные спешат на помощь зайцу, помогают ему в решении проблемы.
Волк.
Волк – злой, жадный, сильный, глупый. Часто бывает обманут лисой. Чаще других сильных персонажей является обидчиком слабых.
Медведь.
Медведь – неоднозначный персонаж.
Бывает добрый, умный, хороший помощник (никогда не лидер), с такими характеристиками – часто персонифицируется как Михайло Потапыч. Часто помогает зайцу. Бывает глупый (Маша и медведь, Теремок), злой (Три медведя).
Коза.
Коза (мама Коза, тётя Маша) – хозяйственная, домовитая, сильная, смелая. Всегда готова защитить семью, дать отпор волку (основной антагонист).
Лев.
Лев – царь зверей. Справедливый, мудрый, выступает на стороне слабого.
В сказках о животных человек:
— играет второстепенную роль (старик из сказки “Лиса и Волк”);
— занимает положение, равноценное животному (мужик из сказки “Старая хлеб-соль забывается”).
Сказки о животных
2 основные идеи:
прославление товарищества, благодаря которому слабые побеждают злых и сильных
прославление самой победы, которая приносит слушателям моральное удовлетворение
Сказки о животных
Сказки
Авторские
Народные
Авторские сказки – сказки, которые были написаны конкретным известным писателем-сказочником, а народные – те, которые не имеют одного автора.
Сказки о животных
Особенности
АВТОРСКИЕ СКАЗКИ
Субъективная обработка народных сказок
Виталий Бианки. «Хитрющий зайчишка»
Авторские сказки
Дмитрий Мамин-Сибиряк. «Серая шейка»
Авторские сказки
Михаил Пришвин. «Журка»
Авторские сказки
Г. Х. Андерсен. «Гадкий утенок»
Авторские сказки
К.И. Чуковский. «Муха-Цокотуха»
Авторские сказки
Особенности
НАРОДНЫЕ СКАЗКИ
Простой, легко читаемый текст
Глубочайший социальный смысл
Колобок
Народные сказки
Теремок
Народные сказки
Петушок – золотой гребешок
Народные сказки
Зайкина избушка
Народные сказки
СТРУКТУРА СКАЗКИ
Цепочная (кумулятивная) структура – гл. персонаж последовательно встречается с другими персонажами (Колобок, Теремок)
Типична троекратность ситуаций: три раза лиса обращается к петуху и три раза к тетереву; три раза волк приходит к избушке козы и т.д.
1. Какие бывают разновидности сказок?
а) приключенческие
б) биографические
в) волшебные
г) исторические
д) бытовые
е) о животных
2. Кто является творцом сказок?
а) писатель-сказочник
б) летописец
в) древний певец Баян
г) народ
3. Установите соответствие персонажа его нравственному качеству
Муравей
Стрекоза
Волк
Ворона
Свинья
Лиса
а) Хитрость
б) Легкомыслие
в) Трудолюбие
г) Глупость
д) Невежество
е) Коварство
Неправильно!
Попробуй еще!
4. Из какого произведения описание героини? Выберите ответ
Хорошо кума принаряжена: шерсть пушистая, золотистая; на груди жилет, а на шее белый галстучек
1. Е. Благина.
«Голос леса»
2. П. Комаров.
«Оленёнок»
3. К. Ушинский. «Лиса Патрикеевна»
Ответы
в, д, е
а, г
1-в; 2-б; 3-г; 4-е; 5-д; 6-а
3
Источники
http://nsportal.ru/nachalnaya-shkola/chtenie
http://www.uchportal.ru
http://kopilkaurokov.ru/nachalniyeKlassi/presentacii
В.Я. Пропп. Русская сказка. (Собрание трудов В.Я. Проппа). Научная редакция, комментарии Ю.С. Рассказова. – М., 2000
Е.А. Костюхин. Типы и формы животного эпоса. – М., 1987
Лекции к.п.н., доцента Н.Н. Кузьминова
Известный врач – о своей работе в санавиации, больнице скорой помощи, красной зоне, о болезнях поджелудочной железы и сложных операциях.
Заместитель главного врача по хирургии Больницы скорой медицинской помощи №1 Александр Пропп один из немногих хирургов в Омской области, кто владеет техникой резекционных операций на поджелудочной железе. Такие операции высокого уровня сложности, требуют много сил, времени и, конечно, опыта. А он у Александра Робертовича немалый — более 30 лет работы хирургом.
— Начинал работать в Большеуковском районе, когда еще не было таких модных слов, как аккредитация и лицензирование. На тот момент в больнице не было постоянного гинеколога. Помню, привезли женщину с кровотечением и мне говорят: или ты оперируй, или она умрет. После этого два года еще и гинекологом подрабатывал. Детей оперировал. Позже перевелся в гастрохирургическое отделение Областной клинической больницы, где 17 лет совмещал основную работу с работой в отделении санитарной авиации, вылетал в районы на любую патологию брюшной полости, оказывал хирургическую помощь. Почти 30 лет, из них 10 – в должности заведующего хирургическим отделением, проработал в ОКБ, где целенаправленно занимался лечением больных с патологией билиопанкреатодуоденальной зоны. Сюда входят заболевания поджелудочной железы и смежных с ней органов. Это сложная патология, не каждый хирург за нее берется, поскольку операции длительные, технологически очень сложные, часто повторные на фоне имеющихся осложнений заболевания, связанные с высоким напряжением, необходимостью последующего наблюдения за состоянием больного и не всегда с удовлетворительными результатами.
— А что это за заболевания и почему они так сложно лечатся?
— Заболевания поджелудочной железы неопухолевой этиологии можно разделить на две категории — острые воспалительные (тот же острый панкреатит или травма) и хронические. Острые неотложные ситуации требуют принятия срочного решения, поскольку состояние нередко жизнеугрожающее и может привести к летальному исходу. Наиболее тяжелой формой панкреатита является панкреонекроз – заболевание, при котором происходит отмирание клеток из-за развития воспалительного процесса в поджелудочной железе, а это орган, не способный к регенерации в отличие, например, от печени. Поджелудочная железа изменяет свою структуру, замещается соединительной тканью, превращается из нежного и мягкого в плотный склеротический орган, постепенно погибая при этом функционально. Развивается внутрисекреторная (сахарный диабет) и внешнесекреторная недостаточность поджелудочной железы, заключающаяся в невозможности адекватного переваривания пищи, особенно жиров, и проявляющаяся расстройством стула, диареей, прогрессивным снижением веса. Причиной панкреатита часто является пищевой фактор, включая алкоголь, а также осложнения своевременно нелеченой желчекаменной болезни.
— В чем особенность хронических заболеваний поджелудочной железы?
— Хронические заболевания поджелудочной железы требуют хирургического лечения, нередко в резекционном варианте, когда приходится удалять часть органа. Хронический панкреатит разделяют на первичный, чаще алкогольный, и вторичный, возникающий вследствие перенесенной осложненной желчекаменной болезни или острого панкреатита. В 2017 году бельгийским хирургом M.Фернандесом на примере многочисленных наблюдений был очень точно описан типичный образ больного хроническим панкреатитом: лица преимущественно мужского пола (74%) среднего возраста (47 лет), злоупотребляющие алкоголем в 67%, длительностью анамнеза от 3 до 13 лет, функциональными нарушениями поджелудочной железы в виде сахарного диабета (41%) и расстройствами пищеварения и стула (36%), связанными с болевым синдромом и недоеданием. Подробно анализируя клинические данные и эпидемиологию омских больных, которым выполнялись прямые вмешательства на поджелудочной железе по поводу хронического панкреатита, могу сказать, что среди них чаще встречаются мужчины преимущественно в возрасте от 31 до 49 лет. Алкоголь был причиной заболевания у 90% больных, практически каждый второй больной (47,7%) был ранее оперирован по поводу острого панкреатита или травмы поджелудочной железы.
— Когда возможно консервативное лечение, а когда уже не обойтись без операции?
— В норме поджелудочная железа выделяет 1,2 литра сока в сутки. Если нарушается отток сока в двенадцатиперстную кишку, образуется расширение протоковой системы органа, появляется болевой синдром. Если имеется доказанное нарушение проходимости протоковой системы поджелудочной железы, необходимо решать вопрос о возможности выполнения планового оперативного вмешательства. Со временем в поджелудочной железе образуются кисты, которые в свою очередь могут осложниться нагноением, перфорацией, образованием панкреатического свища. В половине наблюдений развиваются осложнения, связанные со сдавлением головкой поджелудочной железы соседних органов (двенадцатиперстной кишки, желчных протоков), приводящих к развитию так называемой механической желтухи, стеноза выхода из желудка. При длительности течения заболевания более 5 лет поджелудочная железа уменьшается в размерах вплоть до маленького тяжа размером в карандаш, как мы наблюдаем на операции, и перестает вырабатывать ферменты (самое главное — липазу), необходимые для пищеварения. Больные вынуждены пожизненно принимать ферментные препараты.
— В БСМП №1 вы проводите все виды операции на поджелудочной железе?
— Мы занимаемся не только хирургией хронического панкреатита, выполняя любые операции на поджелудочной железе, кроме трансплантации. Учитывая маршрутизацию больных, в БУЗОО ГК БСМП №1 в неотложном порядке поступает много больных со злокачественными опухолями поджелудочной железы, осложненными развитием механической желтухи. Данной категории больных выполняется двухэтапное хирургическое лечение: первым этапом выполняется миниинвазивная желчеотводящая операция, а затем резекционная. Встречается более редкая патология поджелудочной железы – эндокринные опухоли. За много лет работы я располагаю опытом хирургического лечения 15 больных с инсулиномой поджелудочной железы (1 случай на 1 млн жителей в мире). Больные при этом употребляют огромное количество сладкого, как единственное средство при резком падении (снижении) уровня глюкозы крови, в результате выброса гормона инсулина опухолью поджелудочной железы.
— И как помочь таким людям?
— Больные с патологией билиопанкреатодуоденальной зоны всегда и везде концентрировались в крупных хирургических центрах, располагающих опытом диагностики и лечения патологии поджелудочной железы. 2020 год был роковым не только для наших пациентов, но и для всего населения страны. Это связано с перепрофилизацией ряда привычных нам учреждений в стационары для оказания специализированной медицинской помощи больным с Covid-19, изменением в маршрутизации больных и ограничением плановой хирургической помощи по многим профилям. Когда мы поняли, что ситуация с Covid-19 скоро не разрешится, а больные со сложной патологией брюшной полости могут остаться без высокотехнологичной помощи, то вышли на Министерство здравоохранения Омской области с предложением разослать в областные и городские медицинские организации информационное письмо в виде краткой памятки для врачей. В ней указан перечень оперативных вмешательств на поджелудочной железе и показания для направления пациентов с данной патологией на бесплатную консультацию в БСМП №1. Все это делается для того, чтобы больные не остались наедине с болезнью.
Теперь, если терапевт или хирург любого лечебного учреждения диагностирует у больного патологию поджелудочной железы (хронический панкреатит, новообразование), он может направить его к нам на консультацию. Сразу скажу, что на настоящий момент основным и ведущим методом диагностики патологии поджелудочной железы по мнению отечественных и зарубежных ученых единогласно считается мультиспиральная компьютерная томография (МСКТ) с болюсным контрастированием. К сожалению, больные с хроническим панкреатитом часто годами ходят по врачам различных специальностей или вовсе не обращаются за медицинской помощью, а компьютерная томография им не назначается.
|
|
|
— Расскажите об операциях на поджелудочной железе подробнее?
— В октябре 2021 я оперировал молодого мужчину с осложненным течением хронического калькулезного панкреатита. Он лечился в нескольких больницах города, перенес несколько операций. После последней операции у него сформировался сложный наружный желудочно-тонкокишечно-панкреатический свищ. Больной прикрывал наружный свищевой ход крышкой по типу обтуратора — если крышку убрать, из желудка пища поступала наружу, на кожу. Он жил со свищом 2 года, питаясь и придерживая крышку над свищом. Мы ему выполнили сложную операцию на поджелудочной железе и пластику огромной грыжи с использованием сетчатого импланта 30х30 см, избавив от длительных мучительных болей и дискомфорта.
В прошлом году нами были прооперированы двое больных с редким осложнением хронического панкреатита – панкреатоплевральной фистулой. Это история из тех больных, которые при нарушении проходимости главного панкреатического протока поджелудочной железы испытывают боли в животе. Уже тогда ясно, что больного надо оперировать, но он продолжает ходить по врачам и получать назначенное консервативное лечение. Далее образовались кисты поджелудочной железы, которые обычно без оперативного вмешательства или перфорируются в брюшную полость, или нагнаиваются, или, как у нашего пациента (что случается достаточно редко), их содержимое проникает в плевральную полость. Больной опять ходит по врачам, уже другим — терапевтам, пульмонологам. Наш больной даже успел прооперироваться у торакального хирурга в одной из городских больниц по поводу плеврита (скопление жидкости в плевральной полости). В конечном итоге только прямое вмешательство на поджелудочной железе, которая являлась причиной развития всех осложнений, привело к стабилизации состояния.
— В пандемию выросло число запущенных случаев?
— Covid-19 внес серьезные изменения в функционирование медицинских учреждений, которые по сути были разделены на две категории. Наша БСМП №1 стала ведущим медицинским учреждением, я не побоюсь этого слова — флагманом в оказании неотложной помощи больным в формате называемой «зеленой зоны». В начале эпидемии люди больше боялись, не так активно обращались за медицинской помощью и выполнением хирургических вмешательств, может просто терпели. Плюс ко всему были введены ограничения на оказание плановой помощи, чтобы как-то справиться с пандемией. В такой обстановке мы работаем уже второй год и наблюдаем, что хирургические болезни у людей никуда не делись, а стали еще более запущенными. Ведь плановая и неотложная помощь взаимосвязаны — если ограничить первое, возрастет второе. Для примера, если снизить плановые операции по поводу грыжи передней брюшной стенки, то возрастет количество ущемленных грыж. Если после плановой герниопластики больные умирать не должны вообще, то летальность при ущемленной грыже по РФ составляет 8-9%. Такая зависимость есть, я думаю, и при любой другой патологии.
— В начале пандемии врачи в «красной зоне» находились на передовой в борьбе с коронавирусом, теперь получается, на передовую вышли вы?
— Больница скорой медицинской помощи всегда была на передовой. Мы оказывали и оказываем неотложную помощь населению в круглосуточном режиме на постоянной основе вне зависимости от меняющейся маршрутизации. Необходимо отметить, что на базе БСМП №1 функционируют единственные в городе ожоговый и токсикологический центры, где оказывают помощь больным с ожоговыми травмами и отравлениями. Кроме того, в БСМП №1 доставляются все больные с политравмой. Политравмой считается повреждение двух и более анатомических областей независимо от их количества и функциональной направленности, каждое из которых либо их сочетание несет непосредственную угрозу для жизни пострадавшего. Нагрузка на стационар возросла с открытием в 2021 году на базе БСМП №1 второго (после ОКБ) регионального сосудистого центра для оказания медицинской помощи больным с сосудистыми заболеваниями: инсультами и инфарктами.
Конечно, на нас эта пандемия сильно повлияла. Если раньше поток больных распределялся равномерно между учреждениями или мы дежурили поочередно, то, например, сегодня на весь регион осталось две больницы, которые работают с травмами, а переломов меньше не стало. В травматологическом отделении БСМП №1 при наличии 60 штатных коек располагаются 90 и более пациентов, в специализированной операционной выполняется 17-20 операций при имеющихся показаний к операции у 35-40 пациентов. И так каждую неделю. Все это осложняется потоком жалоб от больных и их родственников, которые не могут или не хотят понять, что технические возможности и возможности людских ресурсов могут быть ограничены. Хирург или медицинская сестра не робот, в конце концов, и не могут выполнять свою работу непрерывно или не останавливаясь. Кроме того, технологический процесс при выполнении хирургических операций связан не только с человеческим кадрами — к каждой операции надо инструменты подготовить, оборудование и т.д. Больные не знают, что, например, высокотехнологичная операция на головном мозге по длительности может продолжаться несколько часов. В таком напряженном ритме тяжело работать — медики устают, несмотря на то, что служба неотложной медицинской помощи привыкла к нагрузке.
— Чтобы иметь представление, сколько пациентов принимает больница?
— В прошлом году в больницу обратилось почти 52 тысячи человек, 25 тысяч мы госпитализировали, из них 14 тысячам оказали хирургическую помощь. Может быть цифровые показатели не так сильно отличаются по сравнению с таковыми до пандемии, но нужно учитывать тот факт, что значительно увеличился кадровый дефицит за счет оттока кадров. Текучка кадров и раньше была, но в условиях пандемии она усилилась. Многие ушли в «красную зону», много врачей уехали в другие регионы. Наибольший дефицит анестезиологов, нейрохирургов, которых просто не хватает.
— Почему уезжают, за большими деньгами?
— Не только. Взять, например, наше нейрохирургическое отделение, которое входит в состав сосудистого центра. Мы получили новое оборудование для нейрохирургической операционной, многие врачи прошли стажировку в ведущих клиниках Москвы, Новосибирска, Санкт-Петербурга по профилю «нейрохирургия» для выполнения высокотехнологичных операций на головном мозге с использованием микроскопа и нейронавигации. Но маршрутизация больных построена таким образом, что нейрохирурги со своими знаниями круглосуточно занимаются оформлением пациентов с бытовой травмой, чаще с синяком под глазом (80% из них поступают в алкогольном опьянении) для исключения сотрясения головного мозга, которое в 93-95%, по нашим данным за 10 месяцев, не диагностируется. Поэтому и происходит отток высокоспециализированных кадров в регионы РФ, в те клиники, где они могут применять свои знания и неплохо зарабатывать при этом. Те, кто остаются, очень часто выгорают. Каждые 5-7 лет в хирургическом коллективе больницы скорой медицинской помощи состав почти полностью обновляется.
— А вы работали в «красной зоне»?
— Когда началась пандемия, хирургический корпус ОКБ, где я тогда работал, был перепрофилирован в ковидный стационар. Было не важно, кто ты и чем хочешь заниматься. Мне пришлось работать три месяца в «красной зоне», но всегда тосковал по хирургии, которой там не хватало. Когда в «красную зону»» поступали больные с хирургическими заболеваниями, то появлялась точка приложения имеющихся знаний, и я чувствовал себя вдвойне нужным. Потом, когда появилось право выбора, решил, что мои руки больше нужны здесь – в БСМП №1. Вообще сложно представить, чтобы хирург не работал хирургом два года, этот период будут еще не одно десятилетие вспоминать наши потомки и писать на эту тему научные работы.
— На что открыла глаза пандемия?
— Она дала определенные знания в новых областях медицины и умение работать в чрезвычайных ситуациях, мы на себе это прочувствовали. Оперировать было сложно в СИЗах — очки запотевают, видимость плохая, если больше часа стоишь, всю одежду потом выжимать надо. Но человек ко всему привыкает, только не к смерти. Мы видели и запущенных больных, и трагический исход болезни. Как забыть эту картину, когда в коридоре реанимационного отделения стоит одновременно 10 каталок с черными мешками, и это меньше, чем за сутки?! Похоже на настоящие военные действия! Когда люди отказываются от вакцинации, они не понимают степени риска, потому что не видели этого своими глазами. Поверьте, это страшно.
Наталья Чебакова
Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу Вадима Михайлина «Бобёр, выдыхай! Заметки о советском анекдоте и об источниках анекдотической традиции».
«Приходит в исполком блоха-беженка…» «Откинулся волк с зоны и решил завязать…» «Идут звери на субботник, смотрят — заяц под деревом лежит…» Почему героями советского анекдота так часто становились животные? Как зооморфные культурные коды взаимодействовали с коллективной и индивидуальной памятью, описывали социальное поведение и влияли на него? В своей книге филолог и антрополог Вадим Михайлин показывает, как советский зооморфный анекдот противостоял официальному дискурсу и его манипулятивным задачам. Он разрушал механизмы формирования культурных мифов и нередко подрывал усилия государственной пропаганды. Анекдоты о Пятачке-фаталисте, алкоголике Чебурашке, развратнице Лисе и других персонажах-животных отражали настроения и опасения граждан, позволяли, не говоря ни о чем прямо, на самом деле говорить обо всем — и чутко реагировали на изменения в обществе.
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
О когнитивных основаниях зооморфной сюжетики
Как уже было сказано выше, советский анекдот во многом восходит к сказке; применительно к анекдоту зооморфному имеет смысл говорить о вполне конкретном сказочном жанре, устойчиво именуемом «сказкой о животных» (animal tale), при том что даже для самых завзятых структуралистов попытка найти единые формальные основания для того, чтобы более или менее четко определить этот жанр, неизбежно заканчивается неудачей. Так, Владимир Пропп, раскритиковав указатель Аарне — Томпсона за «перекрестную классификацию» и заключив свою филиппику пассажем о том, что «сказки должны определяться и классифицироваться по своим структурным признакам»[1], сам попросту избегает разговора именно о структурных признаках этого жанра, мимоходом ссылаясь на то, что «сказки о животных представляют исторически сложившуюся цельную группу, и выделение их со всех точек зрения оправданно»[2].
В конечном счете, как правило, всё сводится к нехитрой формуле: сказки о животных суть сказки, в которых действующими лицами являются животные. С чем я не могу не согласиться — с одной значимой оговоркой. Любой повествовательный жанр (что, применительно к устной традиции, автоматически делает его еще и жанром перформативным) представляет собой способ организации проективных реальностей, соответствующий когнитивным навыкам и ситуативно обусловленным запросам целевой аудитории. И его (формально выделяемые на уровне сюжета, системы отношений между акторами и т. д.) структурные особенности, сколь угодно четко выраженные, вторичны по отношению к тем когнитивным основаниям, на которых аудитория согласна принимать участие в построении этих проективных реальностей, а также к тем ситуативным рамкам, которые делают исполнение возможным. Так что если мы хотим понять, почему практически во всех известных нам культурах люди рассказывают друг другу самые разные и по-разному организованные истории о животных (а также разыгрывают маскарадные перформансы, снимают кино, используют зооморфные образы в процессе саморепрезентации, в досуговых практиках, политической риторике и т. д.), нужно разобраться с тем, какую роль «зверушки» привычно играют в наших когнитивных навыках и установках[3].
Мы — социальные животные, чья социальность основана на способности каждого отдельного человека создавать, передавать и воспринимать сложные сигналы, позволяющие ему и другим людям выстраивать совместимые проективные реальности. Сигналы эти обращаются к так называемым инференциальным системам, которые позволяют нам восстанавливать/выстраивать объемные контексты, отталкиваясь от небольшого количества входящей значимой информации, а роль одного из первичных «фильтров значимости» выполняют онтологические категории, такие как «человек», «пища», «инструмент» и т. д. «Животное» — одна из таких базовых онтологических категорий, причем одна из самых продуктивных, поскольку позволяет задействовать наиболее разнообразные и детализированные режимы метафоризации.
Последняя же, в свою очередь, представляет собой еще один ключ к нашим способностям, связанным с умением выстраивать проективные реальности и затем видоизменять в соответствии с ними собственную среду пребывания. А потому остановлюсь на ее природе чуть подробнее.
Метафора представляет собой единый когнитивный механизм, включающий в себя как минимум две составляющих. Во-первых, метафора есть действенный способ смыслоразличения, устроенный следующим образом: две принципиально разные семантические системы, определяемые через разные онтологические категории (скажем, «человек» и «животное»), сопоставляются через операцию переноса какого-то особо значимого элемента из одной системы в другую: скажем, во фразе «свинья грязь найдет» физически или этически запачканный человек (или, напротив, человек, проявляющий излишнее внимание к чужой «запачканности») уподобляется свинье, животному, одним из признаков которого является любовь к грязевым ваннам. Системы эти должны быть, с одной стороны, совместимы хотя бы по ряду базовых признаков, что упрощает сопоставление: в нашем случае сопоставляются два живых существа, теплокровных, наделенных интенциональностью и — ситуативно — покрытых грязью или заинтересованных в контакте с ней. С другой, они должны быть различимы, что обеспечивает контринтуитивный характер самой операции переноса: перенесенный элемент «торчит» из чуждого контекста и привлекает к себе внимание (одна из наших инференциальных систем настороженно относится к некоторым субстанциям, которые именно по этой причине подгоняются под общую категорию «грязь» с выраженным негативным фоном; адекватный человек грязи должен избегать). Контринтуитивный характер совершенного переноса фокусирует внимание на базовых дихотомиях, позволяя за их счет более четко «прописывать» разницу между исходными системами: подчеркнув неполную социальную адекватность испачкавшегося человека, мы лишний раз «проводим границы человечности».
Во-вторых, метафора представляет собой когнитивную матрицу, которая позволяет наиболее экономным способом вменять конкретному элементу системы целый набор сопряженных между собой и неразличимых в дальнейшем признаков — за счет сопоставления этого элемента с элементом другой системы, определяемой через другую онтологическую категорию. Так, называя человека собакой, мы как бы приписываем ему вполне определенные качества (агрессивность, трусость, подобострастность, преданность хозяину, жадность, неприятный запах, неразборчивость в еде и сексе, особую сигнальную систему, ориентированность на стайное поведение и т. д.), отличающие, с принятой у нас точки зрения, собаку от других животных. В зависимости от конкретной ситуации, на передний план может выходить тот или иной конкретный признак, но все остальные идут в нагрузку, поскольку одна из наших инференциальных систем в ответ на конкретный информационный раздражитель выдает всю совокупность признаков, касающихся требуемого объекта.
Четко ощутимые базовые дихотомии, различающие две онтологические категории, препятствуют прямому, аналитическому считыванию вмененных признаков через «поверку действительностью». Нам попросту не приходит в голову расщеплять полученный пакет на отдельные признаки, верифицировать каждый из них через сопоставление с реальностью и определять, насколько неразборчив в сексе человек, которого сравнили с собакой, имея в виду его преданность другому человеку, — или насколько приятно от него пахнет.
Что, естественно, не отменяет значимого присутствия этих признаков, которые считываются автоматически (хотя и не обязательно все подряд и в полном объеме), в комплексе и без затраты дополнительных когнитивных усилий. Более того, одна из устойчивых коммуникативных стратегий, направленная на разрушение пафоса чужого высказывания, как раз и связана с «конкретизацией метафоры». Если в ответ на фразу о «преданном как собака» человеке вы получаете замечание «только не лает / блох не вычесывает / столбы не метит», это означает резкое понижение общей оценки объекта высказывания. Актуализируя скрытые на момент высказывания — но вполне соответствующие его структуре — компоненты метафоры, собеседник превращает ее из нейтральной фигуры речи в инструмент влияния и перехватывает ситуативную инициативу.
Зооморфное кодирование — одна из наиболее продуктивных стратегий метафоризации, если вообще не самая продуктивная. Звери, с одной стороны, четко отграничиваются от людей в качестве одной из онтологических категорий, человеку противопоставленных, — и это дает, собственно, основание для построения метафор. С другой, эта базовая классификационная категория по ряду основополагающих признаков (одушевленность, целеполагание, для птиц и млекопитающих — теплокровность и т. д.) сближена с категорией «человек»[4], что создает надежные основания для «достоверных» и множественных операций переноса, позволяя создавать целые метафорические контексты, построенные на постоянном мерцании смыслов между «верю» и «не верю». И, соответственно, выстраивать на основе этих контекстов разветвленные и потенциально очень смыслоемкие культурные коды.
Итак, животные:
1) составляют одну из наиболее репрезентативных категориальных групп, члены которой объединены рядом общих признаков (способность двигаться по собственному почину, способность различать себе подобных, посылать и улавливать сигналы, а также реагировать на них, потребность в питании и кислороде; для более узкой категории «зверь» — шерсть, теплокровность, четвероногость как принцип);
2) обладают устойчивыми нишами в тех же пищевых цепочках, в которые включен человек, и тем самым обречены на повышенное (конкурентное) внимание со стороны последнего;
3) при более чем широком видовом разнообразии виды обладают ярко выраженными наборами визуальных и поведенческих характеристик (а также аудиальных, ольфакторных, тактильных) и тоже включены в систему устойчивых взаимоотношений между собой, что дает возможность максимально разнообразного и разнопланового сопоставления конкретных видов с конкретными человеческими индивидами и/или группами, а также с теми системами отношений, которые между ними возникают.
Таким образом, наш устойчивый интерес к животным объясним, среди прочих причин, еще и тем, что нашему сознанию удобно оперировать их образами, решая при этом свои, сугубо человеческие задачи. В рамках культур, именуемых традиционными[5], зооморфное кодирование представляет собой систему крайне разветвленную и многоаспектную.
Через зооморфные тропы кодируются социальные статусы и хозяйственные навыки, моральные аттитюды и пространственно-временные отношения, возрасты человеческой жизни и события, связанные со смертями и рождениями, звери обильно населяют воинские, эротические, демонстративные, агональные, пейоративные, игровые и прочие практики. Кажется, невозможно найти такую сферу человеческой жизни, которая в человеческой истории так или иначе не была бы означена через зооморфные коды.
Еще одна особенность животных — это менее выраженная по сравнению с человеком индивидуализация внешнего облика каждой конкретной особи в пределах вида — естественно, если исходить из человеческой точки зрения. Наша психика, на протяжении многих тысячелетий формировавшаяся в пределах малых групп, привычна к тому, что человек должен помнить в лицо всех тех людей, с которыми он встречается на протяжении своей жизни: отсюда наша привычка автоматически вглядываться в лица людей, идущих нам навстречу в городской толпе, отсюда и масса острых психологических проблем, свойственных обитателям мегаполисов[6].
Животные же «в лицо» — как то диктуют нам наши инференциальные системы, связанные с выстраиванием «личных картотек», — различимы гораздо хуже. Многие из них в рамках собственного вида попросту ориентированы на малодоступные нашим органам чувств сигнальные системы, скажем ольфакторные; для нас же, безнадежных визуалов, эти сигналы пропадают втуне. Конечно, каждый владелец собаки или кошки скажет вам, что узнает своего эрдельтерьера за сто метров среди сотни других эрдельтерьеров, и некоторые при этом даже почти не соврут. Конечно, всякий хороший пастух помнит каждую корову в своем стаде — если стадо это не превышает нескольких десятков голов. Но даже среди народов, традиционно занимающихся скотоводством, практика клеймления распространена весьма широко и служит отнюдь не только гарантией против воровства. Как бы то ни было, животные дают нам уникальную возможность балансировать на грани индивидуализированных и обобщенных характеристик — в чем-то равняясь в этом отношении с представителями других человеческих культур, которых нам тоже проще запоминать, не разделяя и делая при этом значимые исключения для отдельных так или иначе запомнившихся нам представителей общей «породы». Однако даже закоренелый расист и ксенофоб не в состоянии окончательно отменить границу между базовыми онтологическими категориями: он может называть представителей других рас (национальностей, конфессий) собаками или свиньями, но именно что называть, задействуя привычный режим метафоризации, который возможен только в том случае, если говорящий продолжает считать того, кого оскорбляет, человеком. В конце концов, белые плантаторы в южных штатах могли сколь угодно жестоко обращаться с черными рабами и не чаять души в собаках и лошадях, но ни один из них не пытался произвести над нежно лелеемой лошадью процедуру крещения, через возможность которой для тогдашнего христианина пролегала онтологическая граница между человеком и животным.
Итак, животное упрощает процедуру метафоризации.
С одной стороны, самим фактом своей принципиальной инаковости оно четко полагает границу между той актуальной ситуацией, в которой происходит рассказывание истории, и проективной реальностью рассказа: животные могут разговаривать только в сказке, слушатель/зритель занимает привилегированную позицию оценивающего наблюдателя, которому представленная ситуация интересна, но никаких прямых обязательств на него не возлагает. И в этом смысле зооморфная проективная реальность предлагает слушателю/зрителю/читателю то же удовольствие от «безопасного», стороннего и основанного на чувстве превосходства подглядывания за действующими лицами, что и Феокритова идиллия; но только зверь как персонаж снимает социальную неловкость от самого факта подглядывания — что особенно удобно применительно к детской аудитории[7].
С другой стороны, животное как персонаж облегчает кодирование — как за счет своей принципиальной «однозначности», принадлежности к некоему обобщенному классу живых существ, лишенных места в «личной картотеке» слушателя, так и за счет не менее принципиальной «неоднозначности», поскольку каждому такому классу приписывается несколько принципиально разных (и подлежащих различной моральной оценке со стороны слушателя) свойств, которыми рассказчик может оперировать в зависимости от ситуативной необходимости[8].
Итак, зверь как персонаж «зооморфного» текста способен выполнять весьма специфическую задачу — повышать порог зрительской/слушательской эмпатии, то есть снимать излишнюю эмпатию по отношению к действующему лицу за счет контринтуитивного совмещения в одном персонаже человеческих и нечеловеческих черт. И вместе с тем за счет той же самой контринтуитивности привлекать к себе повышенное внимание к себе. Зайчику сочувствуют, а не ставят себя на его место. Исполнитель зооморфного текста — не важно, нарративного, перформативного или чисто визуального (как в скифской торевтике или греческой вазописи), может позволить себе очевидную роскошь: оценку типичной социальной ситуации (позиции, статуса, системы отношений) — в том числе и связанной с личным опытом слушателя — через подушку безопасности. Поскольку речь идет о «зверушках».
[1] Пропп В. Я. Кумулятивная сказка // Пропп В. Я. Поэтика фольклора. М.: Лабиринт, 1998. С. 252.
[2] Пропп В. Я. Жанровый состав русского фольклора // Пропп В. Я. Фольклор и действительность. М.: Лабиринт, 1998. С. 31.
[3] Нижеследующий (до конца главки) пассаж представляет собой несколько переработанную версию текста, написанного мной в 2013 году для совместной с Екатериной Решетниковой статьи, см.: Михайлин В. Ю., Решетникова Е. С. «Немножко лошади»: Антропологические заметки на полях анималистики // Новое литературное обозрение. 2013. № 6 (124). С. 322–342. Свою позицию по вопросу о когнитивных основаниях нашей зацикленности на зооморфной образности я уже сформулировал там и не вижу внятных оснований для того, чтобы делать это заново — по крайней мере, пока.
[4] См. в этой связи «онтологическое дерево», выстроенное Фрэнком Кейлом в кн.: Keil F. C. Semantic and Conceptual Development: An Ontological Perspective. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1979.
[5] И ориентированных на более узкие суммы публичных контекстов, чем наша культура, а также и, соответственно, на более тонкие, менее подверженные операции абстрагирования системы повседневного смыслоразличения.
[6] Вроде стандартной урбанистической апории: навязчивое чувство одиночества вкупе с ощущением, что вокруг слишком много людей.
[7] В этом смысле классическая зооморфная басня действует по той же схеме, что и зооморфный анекдот, — но только с поправкой на радикальный дидактический поворот в пуанте — вместо столь же радикальной деконструкции всяческой дидактики.
[8] Собственно, о чем-то похожем писал еще Л. С. Выготский в «Психологии искусства», в процессе полемики с Г. Э. Лессингом и А. А. Потебней по поводу их взглядов на (зооморфную) басню. «…каждое животное представляет заранее известный способ действия, поступка, оно есть раньше всего действующее лицо не в силу того или иного характера, а в силу общих свойств своей жизни» — и далее, применительно к басне И. А. Крылова о лебеде, раке и щуке: «…никто, вероятно, не сумеет показать, что жадность и хищность — единственная характерная черта, приписываемая из всех героев одной щуке, — играет хоть какую-нибудь роль в построении этой басни» (Выготский Л. С. Психология искусства. М.: Педагогика, 1987. С. 100, 101).