Станюкович рассказ максимка слушать

Ìîðå âñåãäà ïðèâëåêàëî ÷åëîâåêà, è òðóä ìîðÿêà èçäàâíà âûçûâàåò ó ëþäåé óâàæåíèå è âîñõèùåíèå. Êîãî íå âïå÷àòëèò ñîëíå÷íûé âîñõîä íàä áåñïðåäåëüíûì îêåàíîì! Êàêîå ìóæåñòâî íåîáõîäèìî, ÷òîáû ïîáåäèòü â áîðüáå ñ ìîðñêîé ñòèõèåé!
Çåìëÿ Ðîññèè ñî âñåõ ñòîðîí îêðóæåíà ìîðÿìè è îêåàíàìè, è ñóäüáà íàøåãî íàðîäà òåñíî ñ íèìè ñâÿçàíà. Ìîðñêàÿ ñëóæáà áûëà ÷àñòüþ æèçíè ìíîãèõ òàëàíòëèâûõ ðîññèÿí. Íàïðèìåð, ôëîòñêèìè îôèöåðàìè áûëè ïèîíåð ðóññêîé àâèàöèè À. Ô. Ìîæàéñêèé, èçîáðåòàòåëü è îêåàíîãðàô Ñ. Î. Ìàêàðîâ, õóäîæíèê Â. Â. Âåðåùàãèí, êîìïîçèòîð Í. À. Ðèìñêèé-Êîðñàêîâ, ïèñàòåëü è ýòíîãðàô Â. È. Äàëü.
Î êðàñîòå ìîðÿ è ñóðîâîé æèçíè ìîðÿêîâ ìû ìîæåì óçíàòü èç êíèã ïèñàòåëåé – ìàðèíèñòîâ.  Ðîññèè ñàìûé çíàìåíèòûé ïèñàòåëü, ïèñàâøèé íà ìîðñêóþ òåìó, ýòî Êîíñòàíòèí Ìèõàéëîâè÷ Ñòàíþêîâè÷. Ñòàíþêîâè÷ áûë âîåííûì ìîðÿêîì íà ðóññêîì ôëîòå, íî ñòàë «ôëàãìàíîì» ðóññêîé ìîðñêîé ëèòåðàòóðû.
Ìîðñêóþ ñëóæáó Ñòàíþêîâè÷ ñ÷èòàë áëàãîðîäíîé ñëóæáîé. Âåäü ñ ìîðåì íåëüçÿ êðèâîäóøíè÷àòü, à â îêåàíå, êàê è â ëèòåðàòóðå, íàäî èìåòü ñìåëóþ äóøó è ÷èñòóþ ñîâåñòü.  2018 ãîäó èñïîëíèëîñü 175 ëåò ñî äíÿ ðîæäåíèÿ ïèñàòåëÿ Êîíñòàíòèíà Ñòàíþêîâè÷à.

ÑÅÂÀÑÒÎÏÎËÜÑÊÈÉ ÌÀËÜ×ÈÊ
 ñëàâíîì ãîðîäå Ñåâàñòîïîëå, íà áûâøåé Åêàòåðèíèíñêîé óëèöå, åñòü ïàìÿòíàÿ ïëèòà. Íà ïîòðåñêàâøåìñÿ îò âðåìåíè êàìíå íàäïèñü: «Íà ýòîì ìåñòå íàõîäèëñÿ äîì, â êîòîðîì ðîäèëñÿ è ïðîâåë äåòñêèå ãîäû èçâåñòíûé ðóññêèé ïèñàòåëü Ñòàíþêîâè÷ Ê. Ì. 1843 – 1903 ã.ã.».
Ýòî áûë êàçåííûé äîì, ïðåäîñòàâëåííûé îòöó Ñòàíþêîâè÷à, êîòîðûé çàíèìàë äîëæíîñòü êîìàíäèðà Ñåâàñòîïîëüñêîãî ïîðòà. Äîì áûë áîëüøîé, ñ ìíîæåñòâîì êîìíàò. Âîêðóã äîìà — ãðîìàäíûé ñàä ñ ïðåêðàñíûì âèäîì íà ãîðîä, ñ òåððàñàìè è àëëåÿìè, â êîòîðûõ ìîæíî áûëî óêðûòüñÿ ñàìîìó èëè ñïðÿòàòü ÷òî-íèáóäü …
Êîãäà Êîñòå áûëî ëåò âîñåìü èëè ÷óòü áîëüøå, îí ñïðÿòàë â ñàäó ìîëîòîê è ñòàðîå íÿíèíî ïëàòüå, ÷òîáû ïîìî÷ü áåæàòü îäíîìó âîåííîìó àðåñòàíòó, èç òåõ, ÷òî çàíèìàëèñü ðàáîòàìè â ñàäó ïðè äîìå. Ýòî áûë íåñïðàâåäëèâî îñóæäåííûé ìîëîäîé è òèõèé ìàòðîñ ñ ëèíåéíîãî êîðàáëÿ «Òðè èåðàðõà», êîòîðîãî ìàëü÷èê î÷åíü æàëåë è ïî-äåòñêè ëþáèë.
Íàäî ñêàçàòü, ÷òî â òî âðåìÿ â Ðîññèè åùå ñóùåñòâîâàëî êðåïîñòíîå ïðàâî, ïðè êîòîðîì êðåïîñòíîé âñåöåëî ïðèíàäëåæàë ñâîåìó ãîñïîäèíó. Ìàòðîñû, íàáèðàâøèåñÿ â îñíîâíîì èç êðåïîñòíûõ êðåñòüÿí, è íà ôëîòå îñòàâàëèñü âî ìíîãîì ïîäíåâîëüíûìè è áåñïðàâíûìè. Áûâàëî, ÷òî îòäåëüíûå êîìàíäèðû æåñòîêî è áåñïîùàäíî íàêàçûâàëè ìàòðîñîâ. È ìàëåíüêèé Êîñòÿ ÷óâñòâîâàë ýòó íåïðàâäó. Õîòÿ åìó çàïðåùàëè îáùàòüñÿ ñ àðåñòàíòàìè, ñ ýòèìè, êàê ïóãàëà åãî íÿíÿ, ñòðàøíûìè ëþäüìè, íî äëÿ íåãî îíè áûëè ñêîðåå íåñ÷àñòíûìè, ÷åì óæàñíûìè.
Ãóëÿÿ â ñàäó Êîñòÿ íå ñîìíåâàëñÿ, ÷òî ëèøíèé ðàç íå ïîïàäåòñÿ íà ãëàçà îòöó. Ïðè îáùåíèè ñ íèì äàæå ãîëîñ ó ìàëü÷èêà íà÷èíàë äðîæàòü îò âîëíåíèÿ. Äà è âñÿ ñåìüÿ àäìèðàëà Ìèõàèëà Íèêîëàåâè÷à Ñòàíþêîâè÷à, à â íåé áûëî âîñåìü äåòåé, áîÿëàñü åãî êàê îãíÿ. Îí áûë èçâåñòåí íà ôëîòå êàê ãðîçíûé àäìèðàë, ñóðîâîñòü è íåïðåêëîííîñòü êîòîðîãî âûçûâàëà òðåïåò ó ïîä÷èíåííûõ.
Ñ ìàëûõ ëåò Ñòàíþêîâè÷ ìîã íàáëþäàòü æèçíü ðóññêèõ ìîðÿêîâ. Ìàëü÷èêó íðàâèëîñü ãîâîðèòü ñî ñòàðûìè ìàòðîñàìè, ñëóæèâøèìè ïðèñëóãîé â äîìå. Îñîáåííî åìó áûëî èíòåðåñíî îáùàòüñÿ ñ äåíùèêîì Êèðèëëû÷åì. Òîò ìîã ðàññêàçàòü ïðî äàëüíèå ïëàâàíèÿ, ñìàñòåðèòü äåðåâÿííóþ ìåëüíèöó èëè êîðàáëèê ñ ìà÷òàìè è òðÿïè÷íûìè ïàðóñàìè.
— Íà áåëîì ñâåòå âñå æèâîå èìååò ñâîå ïîíèìàíèå. Ïî-ñâîåìó ðàçìûøëÿåò. Ìåæäó ñâîèìè îáùàåòñÿ. Âîò ïîñëóøàé, áàð÷óê, êàê âîðîáåé ðàçãîâàðèâàåò, — ðàññóæäàë äîáðûé Êèðèëëû÷.
— Äà ðàçâå ïòèöû óìåþò ðàçãîâàðèâàòü? Ýòî ïåñåíêè ó íèõ òàêèå … , — ñîìíåâàëñÿ Êîñòÿ.
— Òû äóìàåøü, ýòî âîðîáåé ïðîñòî òàê ÷èðèêàåò? Íå-å-åò, ýòî îí ñâîèõ ñîçûâàåò, ïîòîìó êàê ó êóõíè êðîøåê õëåáíûõ íàñûïàëè, à îí óâèäàë è ñïåøèò ïîäåëèòüñÿ. Ìàëåíüêèé, à çíàåò, ÷òî çàáîòèòüñÿ íóæíî î áëèæíèõ, ëþáèòü èõ.
Êîãäà Êîñòÿ Ñòàíþêîâè÷ ïîäðîñ, åãî ó÷èòåëåì ñòàë ñîñëàííûé â ñîëäàòû ïåòåðáóðãñêèé èíòåëëèãåíò Èïïîëèò Ìàòâååâè÷ Äåáó – òîâàðèù ðóññêîãî ïèñàòåëÿ Ô. Ì. Äîñòîåâñêîãî. Îí íå òîëüêî ïðèâèë ìàëü÷èêó ëþáîâü ê ëèòåðàòóðå è õóäîæåñòâåííîìó ñëîâó, íî è äàâàë åìó ïðèìåð óâàæåíèÿ ê ïðîñòîìó ÷åëîâåêó.
Òî, ÷òî ëþäè ðàâíû ìåæäó ñîáîé, ÷òî äóøà ó ìàòðîñà òàêàÿ æå, êàê è ó àäìèðàëà, Ñòàíþêîâè÷ ñìîã íàáëþäàòü âî âðåìÿ Êðûìñêîé âîéíû, êîòîðàÿ â Ñåâàñòîïîëü ïðèøëà îñåíüþ 1854 ãîäà.
Ñåâàñòîïîëü, áóäó÷è ìîðñêîé êðåïîñòüþ, íå áûë ãîòîâ ê àòàêå ñ ñóøè ñîåäèíåííûõ àíãëèéñêîé, ôðàíöóçñêîé è òóðåöêîé àðìèé. Îäíàêî â ñ÷èòàííûå äíè è íî÷è êðàñèâûé áåëûé ãîðîä îïîÿñàëñÿ áîåâûìè ðåäóòàìè è òðàíøåÿìè, à íà ìåñòå çåëåíûõ áóëüâàðîâ âûðîñëè ãðîçíûå áàñòèîíû. Çàùèòà áûëà îðãàíèçîâàíà ìàòðîñàìè è îôèöåðàìè ðóññêîãî ôëîòà ïîä ðóêîâîäñòâîì ãåðîåâ îáîðîíû — àäìèðàëîâ Â. À. Êîðíèëîâà è Ï. Ñ. Íàõèìîâà.
Æèòåëè Ñåâàñòîïîëÿ, è æåíùèíû, è ñòàðèêè, è äàæå äåòè, äîáðîâîëüíî ó÷àñòâîâàëè â çåìëÿíûõ ðàáîòàõ, óõàæèâàëè çà ðàíåíûìè, êîðìèëè è ïîèëè çàùèòíèêîâ ãîðîäà. Âåçäåñóùèå ìàëü÷èøêè ðàáîòàëè ãðåáöàìè íà ïåðåïðàâå â Ñåâàñòîïîëüñêîé áóõòå, ñîáèðàëè âðàæåñêèå ñíàðÿäû è, äàæå, ñòàíîâèëèñü êîìåíäîðàìè ó îðóäèé çà ìåñòî ïîãèáøèõ îòöîâ. Î ñóäüáå îäíîãî èç òàêèõ ìàëü÷èøåê ìíîãî ëåò ñïóñòÿ Êîíñòàíòèí Ñòàíþêîâè÷ íàïèøåò â ïîâåñòè «Ñåâàñòîïîëüñêèé ìàëü÷èê».
Ìàëåíüêèé Ñòàíþêîâè÷ áûë ñâèäåòåëåì ãåðîè÷åñêîé îáîðîíû îñàæäåííîãî âðàãàìè Ñåâàñòîïîëÿ, âèäåë âñåõ àäìèðàëîâ è ãåíåðàëîâ òîãî âðåìåíè. Êàê è äðóãèå ñåâàñòîïîëüñêèå ìàëü÷èêè, îí ïðèíèìàë ïîñèëüíîå ó÷àñòèå â çàùèòå ãîðîäà. Êîñòÿ áûë ïîñûëüíûì ïðè îòöå – àäìèðàëå, áûñòðî ïðîáåãàÿ äëÿ ïåðåäà÷è âàæíûõ ñîîáùåíèé ïî óëèöàì, íàä êîòîðûìè âçðûâàëèñü áîìáû è ãðàíàòû. Ùèïàë öåííóþ äëÿ ðàíåíûõ êîðïèþ è äîñòàâëÿë åå â ãîñïèòàëè. Âìåñòå ñ æèòåëÿìè ãîðîäà, ó÷àñòâîâàâøèìè â çàùèòå Ñåâàñòîïîëÿ, Êîñòÿ Ñòàíþêîâè÷ áûë íàãðàæäåí ñåðåáðÿíîé ìåäàëüþ.

ÌÀËÅÍÜÊÈÉ ÌÎÐßÊ
Ïîñëå Êðûìñêîé âîéíû àäìèðàë Ì. Í. Ñòàíþêîâè÷ áûë ïåðåâåäåí â Ñàíêò-Ïåòåðáóðã äëÿ ñëóæáû â Àäìèðàëòåéñòâå. Êîñòå æå íàäëåæàëî ó÷èòüñÿ â Ïàæåñêîì äâîðÿíñêîì êîðïóñå. Íî íåîæèäàííî ïîãèá åãî ñòàðøèé áðàò — ìîðñêîé îôèöåð. Îòåö, æåëàÿ ñîõðàíèòü ôàìèëèþ Ñòàíþêîâè÷åé â âîåííî-ìîðñêîì ôëîòå Ðîññèè, ïåðåâåë åãî â Ìîðñêîé êàäåòñêèé êîðïóñ. Òàê â ÷åòûðíàäöàòü ëåò Ñòàíþêîâè÷ ñòàë õîòÿ è ìàëåíüêèì, íî ìîðÿêîì.
Îãðîìíîå çäàíèå Ìîðñêîãî êîðïóñà ñ ìíîãî÷èñëåííûìè âîðîòàìè íàõîäèëîñü íà Âàñèëüåâñêîì îñòðîâå, à ñâîèì ôàñàäîì ñìîòðåëî íà Íåâó. Íåñìîòðÿ íà òî, ÷òî ýòî áûëî îäíî èç ñòàðåéøèõ ó÷åáíûõ çàâåäåíèé Ðîññèè, ó÷åáà çäåñü èìåëà ìíîãî íåäîñòàòêîâ. È õîòÿ çíàìåíèòûìè õèðóðãîì Í. È. Ïèðîãîâûì è ïèñàòåëåì Â. È. Äàëåì óæå áûëè îïóáëèêîâàíû ñòàòüè î íåîáõîäèìîñòè èçìåíåíèé â âîñïèòàíèè äåòåé è þíîøåñòâà, ìîðñêîå îáðàçîâàíèå âåëîñü òîãäà åùå ïî ñòàðèíêå. Ìíîãèå ïðåïîäàâàòåëè ó÷èëè ìîðñêîìó äåëó, íî ñàìè ïðè ýòîì íèêîãäà íå âûõîäèëè â ìîðå. Íå îáõîäèëîñü è áåç ïîðêè êàäåò, ïîðîþ âåñüìà áåññìûñëåííûõ.
Íî ãîäû ó÷åáû äëÿ þíîãî Ñòàíþêîâè÷à íà÷àëèñü ñ íåïðîñòîãî ïåðâîãî äíÿ, êîãäà îí ïðîøåë ñâîåîáðàçíîå èñïûòàíèå.  åãî êëàññå îêàçàëñÿ êàäåò, ñåìíàäöàòè ëåò, ñ óæå ïðîáèâàâøèìèñÿ óñàìè, îñòàâàâøèéñÿ íåñêîëüêî ðàç íà âòîðîé ãîä çà íåóñïåâàåìîñòü. Âî âðåìÿ óðîêà îí ïîäîøåë ñçàäè è äàë Êîñòå òàêóþ çàòðåùèíó, ÷òî ó òîãî äàæå èñêðû èç ãëàç ïîñûïàëèñü. «Ýòî äëÿ ïåðâîãî çíàêîìñòâà» – ïðîãîâîðèë, ïîñìåèâàÿñü, êàäåò – «ñòàðèêàøêà», óâåðåííûé â ñâîåé ñèëå ïåðåä áîëåå ñëàáûìè ìëàäøèìè ñîêóðñíèêàìè. Îò äàëüíåéøåãî ïîâåäåíèÿ Ñòàíþêîâè÷à çàâèñåëî åãî áóäóùåå ïîëîæåíèå ñðåäè êàäåò.
— Ôèñêàëèòü áóäåøü? – îáåñïîêîåííî ñïðîñèë Êîñòþ ñîñåä ïî ïàðòå.
Íî ïðèâû÷êè ôèñêàëèòü, òî åñòü äîíîñèòü, æàëîâàòüñÿ, ó Ñòàíþêîâè÷à íå áûëî. Ñòåðïåòü åìó áûëî òîæå íåëüçÿ. Âåäü ýòî çíà÷èò ïðîÿâèòü ïîêîðíîñòü ïåðåä òàêîé ÿâíîé íåñïðàâåäëèâîñòüþ è áåññìûñëåííîé çëîáîé. È íà ïåðåìåíå Êîñòÿ, íåáîëüøîé õóäåíüêèé ìàëü÷óãàí, îòâàæíî ïðåîäîëåâàÿ ñòðàõ, äàë ïîùå÷èíó ýòîìó ïðèçíàâàåìîìó âñåìè â êëàññå ñèëà÷ó.
Ïîñëå îò÷àÿííîé äðàêè îáèä÷èê äàæå âûðàçèë Ñòàíþêîâè÷ó ñâîå âîñõèùåíèå. Êîãäà æå ñèíÿêè Êîñòè çàèíòåðåñîâàëè ðîòíîãî êîìàíäèðà, òî îí âåñüìà õóäîæåñòâåííî ðàññêàçàë, êàê óïàë ñ ëåñòíèöû. È ñíèñêàë ýòèì åùå áîëüøåå óâàæåíèå ñâîèõ íîâûõ òîâàðèùåé.
Âïå÷àòëåíèÿ î âðåìåíè ó÷åáû â Ìîðñêîì êîðïóñå Ñòàíþêîâè÷ èçëîæèë â ïîâåñòè «Ìàëåíüêèå ìîðÿêè». È îäíî èç ñàìûõ ñâåòëûõ âîñïîìèíàíèé ó íåãî îñòàëîñü îá ó÷èòåëå ðóññêîãî ÿçûêà è ñëîâåñíîñòè Ôåäîðå Èâàíîâè÷å Äîçå. Îí áûë íåîáû÷àéíî âåæëèâ ñ êàäåòàìè, à óðîêè åãî áûëè íàñòîëüêî èíòåðåñíûìè, ÷òî òå äàæå çàáûâàëè î ñâîèõ øàëîñòÿõ. Ýòîò ó÷èòåëü ïîçíàêîìèë êàäåò ñ êíèãàìè Í. Â. Ãîãîëÿ, È. Ñ. Òóðãåíåâà, Ô. Ì. Äîñòîåâñêîãî, îáúÿñíÿë, êàê âàæíî óìåòü èçëàãàòü ñâîè ìûñëè íà áóìàãå. Íå áåç âëèÿíèÿ òàêîãî ó÷èòåëÿ Êîñòÿ Ñòàíþêîâè÷ íà÷àë ñâîè ïåðâûå ëèòåðàòóðíûå îïûòû, à åãî þíîøåñêèå ñòèõè áûëè îïóáëèêîâàíû â ïå÷àòè.
 êîíöå ñâîåãî îáó÷åíèÿ Ñòàíþêîâè÷ ïðîõîäèë ëåòíþþ ïðàêòèêó íà ëèíåéíîì êîðàáëå «Îðåë», íà Áàëòèêå. Íåîáûêíîâåííàÿ æåñòîêîñòü ïî îòíîøåíèþ ê ïðîñòûì ìàòðîñàì ïîðîäèëà ó íåãî íåïðèÿòèå ôëîòñêîé ñëóæáû. Ðóãàíü è çóáîòû÷èíû áîöìàíîâ, òåëåñíûå íàêàçàíèÿ ìàòðîñîâ çà ñàìóþ ïóñòóþ âèíó ðîçãàìè èëè ëèíüêàìè, ïî 50, 100 è äàæå 200 óäàðîâ, âûçûâàëî îòâðàùåíèå þíîøè. Îí ñòàë äóìàòü î ñìåíå ïðîôåññèè è ïðîäîëæåíèè ñâîåãî îáðàçîâàíèÿ â óíèâåðñèòåòå.

ÂÎÊÐÓÃ ÑÂÅÒÀ ÍÀ «ÊÀËÅÂÀËÀ»
Ì. Í. Ñòàíþêîâè÷ íå äîïóñêàë äàæå ìûñëè, ÷òîáû ñûí îñòàâèë ìîðñêîé ôëîò. Îí ïîäàë ïðîøåíèå, ÷òîáû êàäåòà Êîíñòàíòèíà Ñòàíþêîâè÷à äîñðî÷íî íàïðàâèëè â òðåõëåòíåå êðóãîñâåòíîå ïëàâàíèå. Àäìèðàë ïîëàãàë, ÷òî ñûí çàáóäåò îá óíèâåðñèòåòå, åñëè ñêîðåå ïðèñòóïèò ê ìîðñêîé ñëóæáå.
Ñòàíþêîâè÷à íå îáðàäîâàëî òàêîå íàçíà÷åíèå. Íî ïîïàâ íà êîðâåò «Êàëåâàëà» ïîä êîìàíäîâàíèåì óäèâèòåëüíîãî êàïèòàíà Âàñèëèÿ Ôåäîðîâè÷à Äàâûäîâà, îí èçìåíèë ñâîå ìíåíèå î ïðåäñòîÿùåì ïëàâàíèè. Ñ ïåðâîé âñòðå÷è Ñòàíþêîâè÷ ïðÿìî âëþáèëñÿ â êàïèòàíà, ñîâñåì íå ïîõîæåãî íà äðóãèõ çíàêîìûõ åìó êîìàíäèðîâ.
Ñàìûì ãëàâíûì îòëè÷èåì êàïèòàíà Â. Ñ. Äàâûäîâà áûëî åãî íåîáûêíîâåííîå óâàæåíèå ê ìàòðîñàì. Óæå â íà÷àëå ïëàâàíèÿ êàïèòàí íà îáùåì ñîáðàíèè îôèöåðîâ ïðåäëîæèë îòêàçàòüñÿ îò ïîçîðíûõ òåëåñíûõ íàêàçàíèé. Îí ñ÷èòàë, ÷òî äåéñòâîâàòü íà ìàòðîñîâ íóæíî óáåæäåíèåì, è áûë óâåðåí, ÷òî ôëîòñêîé äèñöèïëèíå è âûó÷êå ýòî íèñêîëüêî íå ïîâðåäèò. Çà òàêîé ìèðîëþáèâûé õàðàêòåð ìàòðîñû êîðàáëÿ ïðîçâàëè êàïèòàíà Â. Ñ. Äàâûäîâà «ãîëóáåì».
Âìåñòå ñ ãàðäåìàðèíàìè êîðâåòà Ñòàíþêîâè÷ ñ ðàäîñòüþ ïðèñòóïèë ê èñïîëíåíèþ åùå îäíîãî áëàãîðîäíîãî ïðåäëîæåíèÿ êàïèòàíà – çàíÿòüñÿ îáðàçîâàíèåì ìàòðîñîâ. Âî âðåìÿ ïëàâàíèÿ êîðâåòà â òðîïè÷åñêèõ âîäàõ ïî÷òè åæåäíåâíî ïîñëå äíåâíîãî îòäûõà ðàçäàâàëñÿ ïåðåëèâèñòûé ñâèñò áîöìàíñêîé äóäêè è çû÷íàÿ êîìàíäà:
— Âñòàâàòü, ìûòüñÿ, ãðàìîòå ó÷èòüñÿ!
Óðîêè íà ñóäíå ïðîâîäèëè ãàðäåìàðèíû. Íå çàíÿòûå âàõòîé ÷ëåíû êîìàíäû èçó÷àëè àçáóêó:
— Áóêè Àç – áà, Âåäè Àç – âà, – ðàçäàâàëîñü íà êîðàáåëüíîé ïàëóáå.
Âñêîðå âñå æåëàþùèå, à ýòî áîëåå ñòà ìàòðîñîâ, óæå ìîãëè ÷èòàòü. Òàêæå ïðîâîäèëèñü çàíÿòèÿ ïî àðèôìåòèêå, ðóññêîé èñòîðèè, ãåîãðàôèè. Ïðè÷åì íà áîëüøîì ãëîáóñå, êîòîðûé ñìàñòåðèëè ãàðäåìàðèíû, ìàòðîñû åæåäíåâíî íàáëþäàëè ïóòü «Êàëåâàëû» ïî ìîðÿì è îêåàíàì. Ìàòðîñû ñ óäîâîëüñòâèåì ñëóøàëè ÷òåíèå ïðîèçâåäåíèé ðóññêèõ ïèñàòåëåé, âîñõèùàÿñü èõ ïðàâäèâîñòüþ è òî÷íîñòüþ.
Çà âðåìÿ ïëàâàíèÿ Ñòàíþêîâè÷ ïðèîáðåë âàæíûé îïûò ìîðñêîé ñëóæáû. Öåííûìè áûëè è íåçàáûâàåìûå äëÿ òâîð÷åñêîãî ÷åëîâåêà âïå÷àòëåíèÿ. Îí ïîñåòèë åâðîïåéñêèå ñòîëèöû Êîïåíãàãåí è Ëîíäîí. Ó÷àñòâîâàë â ñïàñåíèè ôðàíöóçñêèõ ìîðÿêîâ ñ ãèáíóùåãî ñóäíà â Ñåâåðíîì ìîðå. Âñòðå÷àë óòðåííþþ çàðþ íàä Àòëàíòèêîé. Âèäåë êàê «ãîðèò» òðîïè÷åñêîå ìîðå îò ôîñôîðè÷åñêèõ âûäåëåíèé ìíîæåñòâà æèâûõ îðãàíèçìîâ. Ñîæàëåë î íåñïðàâåäëèâîì óãíåòåíèè åâðîïåéöàìè òóçåìöåâ â êîëîíèÿõ Àôðèêè è Àçèè. Ñî ñòðàõîì ïåðåæèë æóòêèé óðàãàí â Èíäèéñêîì îêåàíå. Ñâîå ïóòåøåñòâèå Êîíñòàíòèí Ñòàíþêîâè÷ ÷åðåç ìíîãî ëåò îïèøåò â çíàìåíèòîé êíèãå «Âîêðóã ñâåòà íà «Êîðøóíå».
Ê ñîæàëåíèþ, âî âðåìÿ îñòàíîâêè íà îñòðîâå ßâà â Èíäîíåçèè, Ñòàíþêîâè÷ çàáîëåë òðîïè÷åñêîé ëèõîðàäêîé. Îí íå ñìîã çàâåðøèòü ïëàâàíèå íà êîðâåòå «Êàëåâàëà», íî ïðîäîëæèë ñëóæáó íà äðóãèõ êîðàáëÿõ ðóññêîãî âîåííî-ìîðñêîãî ôëîòà. Âñêîðå, ñäàâ âûïóñêíûå ýêçàìåíû ïðÿìî â ìîðå â ïðèñóòñòâèè êîìàíäóþùåãî Òèõîîêåàíñêîé ýñêàäðîé, Êîíñòàíòèí Ñòàíþêîâè÷ ïîëó÷èë çâàíèå ãàðäåìàðèíà.

ÑËÓÆÈÒÜ ËÞÄßÌ
Åùå íàõîäÿñü íà âîåííîé ñëóæáå íà Òèõîîêåàíñêîì ôëîòå, Êîíñòàíòèí Ñòàíþêîâè÷ ïðîäîëæàë ïóáëèêîâàòü ñâîè ëèòåðàòóðíûå ïðîèçâåäåíèÿ. Òàê â «Ìîðñêîì ñáîðíèêå» ïå÷àòàþòñÿ åãî ñòàòüè è î÷åðêè. Íî îí ïî-þíîøåñêè ìå÷òàë, âåðíóâøèñü â Ðîññèþ, âûéòè â îòñòàâêó, ÷òîáû ñëóæèòü ëþäÿì. Õîòÿ, ÷åñòíî ñêàçàòü, ñàì åùå ñëàáî ïðåäñòàâëÿë, êàê ýòî ñäåëàòü.
Ëþáîâü ê íàðîäó, ïðîñòûì, è ïîðîþ áåççàùèòíûì ñîîòå÷åñòâåííèêàì, íàïðàâèëà åãî ê èñïîëíåíèþ áëàãîðîäíîé ìèññèè – ñëóæáå ñåëüñêîãî ó÷èòåëÿ. Âåäü ìàòðîñû, êîòîðûõ Ñòàíþêîâè÷ îáó÷àë ãðàìîòå âî âðåìÿ ïëàâàíèÿ íà êîðâåòå «Êàëåâàëà» áûëè â îñíîâíîì èç êðåñòüÿí. Êàê âàæíî ó÷èòü êðåñòüÿíñêèõ äåòåé åìó áûëî ÿñíî áåç ñëîâ.
È âîò âûéäÿ â îòñòàâêó ñ íàãðàæäåíèåì ÷èíîì ëåéòåíàíòà, Ñòàíþêîâè÷ ñòàë íàðîäíûì ó÷èòåëåì. Íà÷àëüíàÿ øêîëà, â êîòîðîé åìó ïðåäñòîÿëî ñëóæèòü, íàõîäèëàñü â áåäíîì ñåëå ×ààäàåâî, ÷òî â äåñÿòè âåðñòàõ îò äðåâíåãî ðóññêîãî ãîðîäà Ìóðîìà. Ìàëîçåìåëüíûå æèòåëè ñåëà ñòðàäàëè îò ïîñòîÿííûõ íåäîèìîê. Ïîçæå ñâîè âïå÷àòëåíèÿ î òÿæåëîé è áåñïðàâíîé æèçíè ðóññêèõ êðåñòüÿí íà÷èíàþùèé ïèñàòåëü îòðàçèò â î÷åðêå «Èç âîñïîìèíàíèé ñåëüñêîãî ó÷èòåëÿ».
Ïîìåùåíèå ñåëüñêîé øêîëû áûëî ïëîõîå. Ñòîëû è ñêàìåéêè ñëîìàíû. Íîâîãî ó÷èòåëÿ âñòðåòèëè ÷åëîâåê äâåíàäöàòü ó÷åíèêîâ, â ãëàçàõ êîòîðûõ âèäåëñÿ èñïóã. Âñêîðå ïðè÷èíà äåòñêîãî ñòðàõà ñòàëà ïîíÿòíà Ñòàíþêîâè÷ó. Îí íàøåë íà øêàôó ðîçãè, êîòîðûìè ïîðîëè äåðåâåíñêèõ ìàëü÷èêîâ.
Íåïðèÿçíü ê òàêîìó íàêàçàíèþ Êîíñòàíòèí Ñòàíþêîâè÷ èìåë åùå íà ôëîòå è ïîòîìó ñðàçó âûáðîñèë ðîçãè çà äâåðü. Îí íà÷àë íå ÷åðåç ñòðàõ, à ñ ëþáîâüþ ó÷èòü çàáèòûõ ìàëü÷èøåê. È òå â îòâåò ó÷èëèñü ñ îõîòîé, ñ óäîâîëüñòâèåì ñëóøàëè ÷òåíèå ðàññêàçîâ è ñòèõîâ.
Ñ óìèëåíèåì ïîòîì ïðèíèìàë Ñòàíþêîâè÷ îò äåòåé èõ ðîäèòåëüñêèå ãîñòèíöû äëÿ ñêó÷àþùåãî íà ÷óæîé ñòîðîíå ó÷èòåëÿ. Êòî ïàðó ÿèö ïðèíåñåò, êòî — ïàðó ëóêîâèö, à êòî è êðûíêó ìîëîêà.
Åùå Ñòàíþêîâè÷ ïîìîãàë æèòåëÿì ñåëà ïèñàòü ïèñüìà. Èíîãäà äàæå ëå÷èë èõ. Îäíàêî òå óäèâëÿëèñü, êàê ýòî ìîæíî ó÷èòü äåòåé è ïðè ýòîì íå áèòü èõ ðîçãàìè. Íåêîòîðûå ðîäèòåëè äàæå íà÷àëè çàïðåùàòü äåòÿì õîäèòü â øêîëó. Ïðèõîäèëîñü ó÷èòåëþ õîäèòü ïî äîìàì è óáåæäàòü îòöîâ, ÷òîáû îòïóñòèëè ñûíîâåé ó÷èòüñÿ.
À êàê-òî ðàç îäèí èç ó÷åíèêîâ — ìàëü÷èê Ôåäÿ, ïîìÿâøèñü, ñêàçàë:
— Áàáóøêà ãîâîðèò, ÷òî òû òîëüêî âíà÷àëå äîáðûé, à ïîòîì ïîáðîñàåøü íàñ âñåõ ñ êîëîêîëüíè …
Ñòàíþêîâè÷ äîëãî ñìåÿëñÿ. Îäíàêî ïðåäîñóäèòåëüíûå ñëóõè î íåì ìåæäó ÷èíîâíèêàìè è ïîìåùèêàìè âûíóäèëè åãî óåõàòü èç ñåëà.

ÁÅÑÏÎÊÎÉÍÛÉ ÆÓÐÍÀËÈÑÒ
 ïîâåñòè «Áåñïîêîéíûé àäìèðàë» Êîíñòàíòèí Ñòàíþêîâè÷ ðàññêàçûâàåò îá àäìèðàëå ðóññêîãî ôëîòà, òðåáîâàâøåãî èñïîëíåíèÿ ìîðñêîé ñëóæáû, áóêâàëüíî, îò âñåé äóøè. Àäìèðàë óñòðàèâàë ðàçíîñû îôèöåðàì ñ êðèêàìè è äàæå îñêîðáëåíèÿìè. Íî â òîæå âðåìÿ áûë îòõîä÷èâ, è, íà óäèâëåíèå ìíîãèõ, ìîã ïðèíîñèòü èçâèíåíèÿ ñâîèì ïîä÷èíåííûì. Òå, â ñâîþ î÷åðåäü, ïîòîì ñ óëûáêîé âñïîìèíàëè, êàê â ìèíóòó ñâîåãî íåãîäîâàíèÿ àäìèðàë, íå ñäåðæàâøèñü, áðîñàë íà ïàëóáó ñâîþ ôîðìåííóþ ôóðàæêó è òîïòàë åå. Ïðè ýòîì åãî äâèæåíèÿ íàïîìèíàëè òàíåö ïåðâîáûòíîãî âîèíà.
Ïðè÷èíîé òàêîãî áåñïîêîéíîãî ïîâåäåíèÿ àäìèðàëà áûëè åãî ïåðåæèâàíèÿ çà ñîñòîÿíèå êîðàáëåé âîåííî-ìîðñêîãî ôëîòà, âûó÷êó è èñïîëíèòåëüíîñòü èõ ýêèïàæåé, ïîäãîòîâêó áóäóùèõ ìîðñêèõ îôèöåðîâ. Ïðîòîòèïîì ýòîãî ãåðîÿ ïîñëóæèë àäìèðàë Àíäðåé Àëåêñàíäðîâè÷ Ïîïîâ, ïîä íà÷àëîì êîòîðîãî Ñòàíþêîâè÷ ñëóæèë íà Òèõîîêåàíñêîì ôëîòå. Ó íåãî îí, âåðîÿòíî, è íàó÷èëñÿ òàêîìó ïîëåçíîìó ÷óâñòâó áåñïîêîéñòâà çà äåëî, êîòîðîìó ñëóæèøü.
Âîçâðàòèâøèñü â Ñàíêò-Ïåòåðáóðã, Êîíñòàíòèí Ñòàíþêîâè÷ ðåøàåò ïðîäîëæàòü ñâîå ñëóæåíèå ëþäÿì êàê ïèñàòåëü.  ñîòðóäíè÷åñòâå ñî ìíîãèìè æóðíàëàìè Ñòàíþêîâè÷ íà÷àë ñ áåñïîêîéñòâîì ðàññêàçûâàòü î òðóäíîé æèçíè ðóññêîãî íàðîäà.
Ëèòåðàòóðíàÿ ðàáîòà áûëà èíòåðåñíà, íî îáåñïå÷èòü ñåìüþ íå ïîçâîëÿëà. Âåäü âñåãî â áðàêå Êîíñòàíòèíà Ìèõàéëîâè÷à ñ åãî ñóïðóãîé Ëþáîâüþ Íèêîëàåâíîé ðîäèëîñü ïÿòåðî äåòåé: ÷åòûðå äî÷åðè è ñûí. Òàê Ñòàíþêîâè÷ áûë âûíóæäåí âíîâü ïîñòóïèòü íà ñëóæáó. Ñíà÷àëà îí áûë ñëóæàùèì íà æåëåçíûõ äîðîãàõ þãà Ðîññèè. Âïîñëåäñòâèè áûë óïðàâëÿþùèì Âîëãî-Äîíñêîãî ïàðîõîäñòâà, ãäå åãî ôëîòñêèé îïûò áûë âåñüìà ïîëåçåí.
Ãðàæäàíñêàÿ ñëóæáà äàëà ïèñàòåëþ Ñòàíþêîâè÷ó ìíîãî òåì äëÿ òâîð÷åñòâà. Îí ïèøåò ôåëüåòîíû è ðàññêàçû. Ïóáëèêóåò ñâîþ ïåðâóþ ïüåñó è ïåðâûé ðîìàí. È õîòÿ ïèñàòåëþ áûëî ñâîéñòâåííî ñ áåñïîêîéñòâîì ãîâîðèòü î íåäîñòàòêàõ â æèçíè ëþäåé, íî âñå îíè îáðàùàþò âíèìàíèå íà âàæíîñòü ëþáâè ê ïðîñòîìó ÷åëîâåêó, íåîáõîäèìîñòü åãî óâàæåíèÿ. Áóäü ýòî îáçîð î íåóñòðîåííîé æèçíè ðàáî÷èõ íà ñòðîéêå æåëåçíîé äîðîãè èëè ïëóòîâñòâî ñîâðåìåííûõ Ñòàíþêîâè÷ó ïðåäïðèíèìàòåëåé, æàæäóùèõ íå÷åñòíîé íàæèâû.
 1878 ãîäó Ñòàíþêîâè÷ âíîâü íà÷èíàåò ðàáîòàòü êàê ïðîôåññèîíàëüíûé ëèòåðàòîð. Ñî âðåìåíåì îí ñòàíîâèòñÿ ãëàâíûì ðåäàêòîðîì è èçäàòåëåì ëèòåðàòóðíî-õóäîæåñòâåííîãî æóðíàëà «Äåëî». Ñîäåðæàíèå ïóáëèêàöèé æóðíàëà, îáùåíèå ïèñàòåëÿ âî âðåìÿ âûåçäîâ çàãðàíèöó ñ ïîëèòè÷åñêèìè ýìèãðàíòàìè èç Ðîññèè, äàëî îñíîâàíèå Ïðàâèòåëüñòâó ïðèçíàòü Êîíñòàíòèíà Ñòàíþêîâè÷à íåáëàãîíàäåæíûì è íàïðàâèòü åãî â ññûëêó â Ñèáèðü ñðîêîì íà òðè ãîäà. È îí âìåñòå ñ ñåìüåé âûíóæäåí áûë îòïðàâèòüñÿ â äàëåêèé ãîðîä Òîìñê.
Êàê-òî â ïóòè ïî æåëåçíîé äîðîãå Ñòàíþêîâè÷ ïîñ÷èòàë ñâîèì äîëãîì ñ áåñïîêîéñòâîì âñòóïèòüñÿ çà èíòåðåñû êðåñòüÿí, âîçâðàùàâøèõñÿ èç ãîðîäà ïî ñâîèì äåðåâíÿì. Òå åõàëè ñòîÿ ïî ïðè÷èíå íåõâàòêè ìåñò, íî ïðè ýòîì çàäíèé âàãîí ïîåçäà áûë ñîâåðøåííî ïóñòîé. Ñòàíþêîâè÷ îáðàòèëñÿ ê êîíäóêòîðó ñ ïðîñüáîé ïðåäîñòàâèòü ñèäÿ÷èå ìåñòà ïàññàæèðàì, êîòîðûå áûëè âûíóæäåíû ñòîÿòü. Êîíäóêòîð âåñüìà óäèâèëñÿ ýòîé ïðîñüáå ïîñòîðîííåãî ãîñïîäèíà, ïîòîìó êàê ñàìè ìóæèêè íå æàëîâàëèñü.
— Íî ïî÷åìó æå íåëüçÿ îáðàùàòüñÿ ñ ëþäüìè ïî-õîðîøåìó, áûòü íåðàâíîäóøíûì ê èõ íóæäàì? – íàñòàèâàë Êîíñòàíòèí Ìèõàéëîâè÷. È äîáèëñÿ ìåñò äëÿ ïîêîðíûõ êðåñòüÿí. Äàæå ïî ïóòè â ññûëêó çàáîòà îá èíòåðåñàõ ïðîñòîãî ÷åëîâåêà íå îñòàâëÿëà ïèñàòåëÿ.

«ÌÎÐÑÊÈÅ ÐÀÑÑÊÀÇÛ»
Ïîñëåäíèé ýòàï ìåñÿ÷íîãî ïóòåøåñòâèÿ ñåìüè Ñòàíþêîâè÷åé â ññûëêó áûë ïðîéäåí íà êðàñèâîì è êîìôîðòàáåëüíîì ïàññàæèðñêîì ïàðîõîäå. Ìàðøðóò ïðîëåãàë ïî ñóðîâûì ñèáèðñêèì ðåêàì Òîáîë, Èðòûø, Îáü è Òîìü.  òî âðåìÿ ññûëüíûì ðàçðåøàëîñü ïåðåäâèãàòüñÿ íà ëîøàäÿõ è ïàðîõîäàõ, âåäü æåëåçíûõ äîðîã â Ñèáèðè åùå íå áûëî.
Óãîëîâíûå æå ïðåñòóïíèêè øëè ïåøêîì ïî çíàìåíèòîìó Âëàäèìèðñêîìó òðàêòó, à âîäíóþ ÷àñòü ïóòè ïðåîäîëåâàëè íà áàðæàõ. Ñ ýòîé öåëüþ íà ïàëóáå áàðæè óñòðàèâàëàñü äëÿ çàêëþ÷åííûõ áîëüøàÿ êëåòêà èç òîëñòûõ æåëåçíûõ ïðóòüåâ. Ïðè÷åì íåêîòîðûå èç àðåñòàíòîâ ñîïðîâîæäàëèñü æåíàìè è äåòüìè, ÷òî âûçûâàëî èñêðåííåå ñî÷óâñòâèå. Òàêóþ âîò ìðà÷íóþ àðåñòàíòñêóþ áàðæó è áóêñèðîâàë ñèÿþùèé ïàðîõîä, íà êîòîðîì íàõîäèëñÿ Ñòàíþêîâè÷.
Õîëîäíûì èþíüñêèì óòðîì, óæå íà ïîäõîäå ê Òîìñêó, ïàðîõîä ñåë íà ìåëü è îñòàíîâèëñÿ. Áàðæà æå ïî èíåðöèè ïðîäîëæàëà äâèæåíèå. Ðàçáèâøèñü î ïàðîõîä, áàðæà ìîãëà áû óòîíóòü âìåñòå ñ çàïåðòûìè â íåé ëþäüìè. Ìàëîîïûòíûé êàïèòàí ïàðîõîäà óæàñíî ðàñòåðÿëñÿ. Ïàññàæèðû, íàõîäèâøèåñÿ íà ïàëóáå ïàðîõîäà, çàìåðëè îò âîëíåíèÿ. Çäåñü è ïðîÿâèëñÿ õàðàêòåð ïîòîìñòâåííîãî ìîðÿêà Ñòàíþêîâè÷à, ìãíîâåííî îöåíèâøåãî îáñòàíîâêó.
— Ðóáè êàíàò! — ñêîìàíäîâàë ìàòðîñàì Êîíñòàíòèí Ìèõàéëîâè÷ êîìàíäèðñêèì ãîëîñîì, ïîçàáûâ, ÷òî íà ïàëóáå îí áûë ññûëüíûì áåç êàêèõ-ëèáî ïðàâ. Âëàñòíàÿ êîìàíäà áûëà âîâðåìÿ èñïîëíåíà ìàòðîñàìè. À íåâðåäèìàÿ áàðæà ïðîïëûëà ðÿäîì ñ áîðòîì ïàðîõîäà. Ñîòíè ëþäåé áûëè ñïàñåíû îò ãèáåëè.
 Òîìñêå ïèñàòåëü ñîòðóäíè÷àë ñ ìåñòíîé ãàçåòîé. Íî ëèòåðàòóðíîãî çàðàáîòêà íå õâàòàëî äëÿ áîëüøîé ñåìüè è Ñòàíþêîâè÷ óñòðîèëñÿ êîíòîðùèêîì íà ñòðîéêó Îáü-Åíèñåéñêîãî êàíàëà â ãëóõîé òàéãå. Êàê è âåçäå Êîíñòàíòèí Ìèõàéëîâè÷ ñ çàáîòîé ïîìîãàë íóæäàþùèìñÿ, òåì, êòî íå ìîã ïîñòîÿòü çà ñåáÿ: ïèñàë äëÿ ðàáî÷èõ ïèñüìà, ñîñòàâëÿë èì äîêóìåíòû.
Âîçìîæíî, ñëó÷àé íà ðåêå ïî ïóòè â ññûëêó âåðíóë Ñòàíþêîâè÷à âî âðåìåíà åãî ôëîòñêîé ìîëîäîñòè. À ìîæåò áûòü, îáùåíèå ñ ïðîñòûìè ëþäüìè íàïîìíèëî åìó î ìàòðîñàõ, êîòîðûõ îí ëþáèë. Ïðèñóòñòâîâàëî, íàâåðíîå, è îòöîâñêîå æåëàíèå ðàññêàçàòü ìàëîëåòíåìó ñûíó î áëàãîðîäíîé ìîðñêîé ñëóæáå. Òàê èëè èíà÷å, ïèñàòåëü îáðàòèëñÿ ê êàðòèíàì èç ïðîøëîé ìîðñêîé æèçíè è íàïèñàë ðàññêàç «Ìàòðîññêèé ëèí÷» — ïåðâûé èç öèêëà «Ìîðñêèå ðàññêàçû».
Íàä «Ìîðñêèìè ðàññêàçàìè», à íàïèñàíî èõ áûëî áîëåå ñîðîêà, ïèñàòåëü òðóäèëñÿ ñ îñîáîé òùàòåëüíîñòüþ. Îí ìíîãîêðàòíî èõ ïåðåïèñûâàë è äîáèâàëñÿ íàèëó÷øåãî âûðàæåíèÿ ñâîèì õóäîæåñòâåííûì ñëîâîì.  íèõ Ñòàíþêîâè÷, êàê íèêòî äî íåãî â îòå÷åñòâåííîé ëèòåðàòóðå, ïðåäñòàâèë îáðàçöîâûå îïèñàíèÿ ìîðñêèõ ïåéçàæåé è íåîáû÷àéíî ïîäðîáíî èçîáðàçèë õàðàêòåðû ðóññêèõ ìîðÿêîâ.
Âûõîä â ïå÷àòü «Ìîðñêèõ ðàññêàçîâ» ñðàçó æå ïðèâëåê âíèìàíèå. Êðèòèêè îòìå÷àëè íîâèçíó ëèòåðàòóðíîãî ñëîãà Êîíñòàíòèíà Ìèõàéëîâè÷à, òî÷íî èõ íàïèñàë äðóãîé ïèñàòåëü. ×èòàòåëè æäàëè íîâûõ ìîðñêèõ èñòîðèé, ïðèñûëàëè áëàãîäàðñòâåííûå ïèñüìà. Ïóáëèêàöèè â æóðíàëàõ ñìåíèëèñü èçäàíèÿìè îòäåëüíûõ ñáîðíèêîâ. È äî êîíöà æèçíè Ñòàíþêîâè÷à ìîðñêàÿ òåìà îñòàâàëàñü âàæíîé ñòîðîíîé åãî òâîð÷åñòâà.

ÇÍÀÌÅÍÈÒÛÉ ÏÈÑÀÒÅËÜ
 äåêàáðå 1896 ãîäà áûëî òîðæåñòâåííî îòìå÷åíî 35-ëåòèå ëèòåðàòóðíîé äåÿòåëüíîñòè Êîíñòàíòèíà Ìèõàéëîâè÷à Ñòàíþêîâè÷à. Ñâîåãî ÷åñòâîâàíèÿ ïèñàòåëü ñèëüíî ñòåñíÿëñÿ è áûë èì âåñüìà ðàñòðîãàí. Åãî ïîçäðàâèëè ðóññêèå ïèñàòåëè Â. Ã. Êîðîëåíêî, À. Ï. ×åõîâ, Ä. Â. Ãðèãîðîâè÷. À Ñàíêò-Ïåòåðáóðãñêèé êîìèòåò ãðàìîòíîñòè ïðèñóäèë ïèñàòåëþ çîëîòóþ ìåäàëü èìåíè À. Ô. Ïîãîññêîãî è ïîñòàíîâèë ó÷ðåäèòü â Ñåâàñòîïîëå íàðîäíóþ ÷èòàëüíþ (áèáëèîòåêà) åãî èìåíè.
Ïîçäíåå çà «Ìîðñêèå ðàññêàçû» Êîíñòàíòèíó Ñòàíþêîâè÷ó áûëà ïðèñóæäåíà Ïóøêèíñêàÿ ïðåìèÿ — íàèáîëåå ïðåñòèæíàÿ ëèòåðàòóðíàÿ ïðåìèÿ äîðåâîëþöèîííîé Ðîññèè. Îíà âðó÷àëàñü Èìïåðàòîðñêîé Àêàäåìèåé íàóê çà îðèãèíàëüíûå ïðîèçâåäåíèÿ èçÿùíîé ñëîâåñíîñòè.
Çà ìàñòåðñêîå îïèñàíèå ìîðñêîãî ïåéçàæà, áîðüáû ÷åëîâåêà ñ ìîðñêîé ñòèõèåé ñîâðåìåííèêè ñòàëè íàçûâàòü Ñòàíþêîâè÷à «Àéâàçîâñêèì ñëîâà». Âïîñëåäñòâèè Ñòàíþêîâè÷à ïðèçíàâàëè ñâîèì ó÷èòåëåì èçâåñòíûå ðóññêèå ïèñàòåëè – ìàðèíèñòû À. Ñ. Íîâèêîâ-Ïðèáîé è Ë. Ñ. Ñîáîëåâ.
Âàæíûì èòîãîì ëèòåðàòóðíîé äåÿòåëüíîñòè äëÿ Êîíñòàíòèíà Ñòàíþêîâè÷à ñòàëî èçäàíèå ïîëíîãî ñîáðàíèÿ åãî ñî÷èíåíèé: ðîìàíû, ïîâåñòè, ðàññêàçû, î÷åðêè, ñòàòüè. Ñ òåõ ïîð èçäàíû ìèëëèîíû ýêçåìïëÿðîâ êíèã ïèñàòåëÿ, â òîì ÷èñëå íà äðóãèõ ÿçûêàõ. È äàæå â ñóðîâûå ãîäû Âåëèêîé Îòå÷åñòâåííîé âîéíû êíèãè Ñòàíþêîâè÷à ïðîäîëæàëè èçäàâàòüñÿ, âåäü îíè ó÷àò ëþáèòü Ðîäèíó è ÷òèòü äîáðûå òðàäèöèè ðóññêîãî ôëîòà. À ïî ìîòèâàì «ìîðñêèõ ðàññêàçîâ» ìíîãî ëåò ñïóñòÿ áûëè ñíÿòû çàìå÷àòåëüíûå äåòñêèå ôèëüìû «Ìàêñèìêà» è «Ìàòðîñ ×èæèê».
Èíòåðåñíî, ÷òî èñïîëíèëàñü è ìå÷òà îòöà – àäìèðàëà: ñîõðàíèòü ôàìèëèþ Ñòàíþêîâè÷åé â âîåííî-ìîðñêîì ôëîòå Ðîññèè. Âåäü òðóäíî îòûñêàòü ðóññêîãî ìîðñêîãî îôèöåðà, ó êîòîðîãî â äåòñòâå òÿãà ê ìîðþ íå ñîïðîâîæäàëàñü áû ÷òåíèåì ïðîèçâåäåíèé Êîíñòàíòèíà Ñòàíþêîâè÷à.
Ïèñàòåëü âñåãäà ñòîéêî ïåðåíîñèë æèçíåííûå òðóäíîñòè. Ñåìüÿ áûëà íåèññÿêàåìûì èñòî÷íèêîì ñèë äëÿ åãî ëèòåðàòóðíîé ðàáîòû, âåñüìà íàïðÿæåííîé, íåñìîòðÿ íà ñëàáåþùåå çäîðîâüå. Âåëèêèì íåñ÷àñòüåì äëÿ Ñòàíþêîâè÷à ñòàëà ïîòåðÿ ëþáèìîãî åäèíñòâåííîãî ñûíà è îò òàêîãî ãîðÿ îïðàâèòüñÿ îí óæå íå ñìîã.
 êîíöå 1902 ãîäà Ñòàíþêîâè÷ ïðèåõàë â èòàëüÿíñêèé ãîðîä Íåàïîëü, íàäåÿñü õîòü íåìíîãî ïîäëå÷èòüñÿ è ïðîäîëæèòü ñâîþ ëèòåðàòóðíóþ ðàáîòó. Íî çäåñü åãî ñîñòîÿíèå ðåçêî óõóäøèëîñü. Ïåðåä ñìåðòüþ ïèñàòåëü, îñòàâàâøèéñÿ â äóøå ìîðÿêîì, áðåäèë áåëûì ïàðîõîäîì, ïåðåæèâàÿ çàäåðæêó åãî îòïëûòèÿ. Ïîñëåäíèìè ñëîâàìè óìèðàþùåãî Êîíñòàíòèíà Ìèõàéëîâè÷à áûëî ïðèçíàíèå: «ß òàê ëþáèë ëþäåé …».

Д. Быков― Доброй ночи, дорогие друзья. Много интересных и важных тем накопилось. Конечно, просьба сделать лекцию о Сергее Соловьеве, понятное дело. Может быть, было бы уместнее разобрать что-то из стихов и песен, звучавших в его фильмах. Что я мог о Соловьеве сказать, я написал в «Собеседнике». Есть это и на сайте «Эха». Но вообще поговорить о Соловьеве мне было бы чрезвычайно интересно: манера его творчества мне не близка, но симпатична. Это вовсе не тот режиссер, на котором я вырос, вовсе не тот режиссер, который был мне близок, а человек – один из самых любимых. Можно вспомнить какие-т особенности его поздних фильмов и об этом поговорить. Потому что ранние, по-моему, истоптаны и обсуждены.

Но поговорим, может быть, о каких-то песня и стихах, не менее важных. В частности, какие-то сочинения Гребенщикова чрезвычайно важны. Например, «Снился мне путь на север…» («Та, которую я люблю») – одна из ключевых песен в творчестве «Аквариума» и очень важная в контексте фильма «Нежный возраст». Может быть, об этом поговорим. Посмотрим, какие будут приходить пожелания.

«Вы говорили несколько лет назад, что в новом гениальном поколении подростки не только умны, но и гуманны. Этически они тоньше, чем дети из «Гадких лебедей». Сохраняете ли вы эту точку зрения?»

Я много раз говорил о том, что они, как и всякие модернисты, как раз не отличаются бурными проявлениями чувств. Может быть, они рациональнее, как и положено модернистам. В них нет агрессии и, безусловно, они склонны к сочувствию, к милосердию. Я, правда – вот странность – никогда не ищу у них сострадания, потому что им пожалуешься, а они сразу же припечатают, то есть тут нельзя подставляться совсем. И сами они не жалуются никогда. Вот искать сочувствия в этом поколении абсолютно не принято. Не принято жаловаться, не принято разговаривать о своих проблемах, грузить этими проблемами, принято молча справляться с этим. Я, наверное, молча согласен этим любоваться.

Понимаете, есть категории людей, которые мне противоположны по знаку, но именно поэтому они мне так интересны. Скажем, атеисты. Я совсем не атеист, и я не понимаю, как вообще можно быть атеистом. Может быть, потому что я худо-бедно на своем уровне, далеко не божественном, как вы понимаете, как-то занят проблемами творчества из ничего. «Бог создал мир из ничего, учись, художник, у него». Я более-менее понимаю, какое это сильное удовольствие и каковы стимулы к этому. Поэтому увидеть мир как результат хаотического развития, а не как итог творения – для меня более или менее невозможно. Тем не менее атеисты вызывают у меня и уважение, и сострадание (хотя они в нем не нуждаются абсолютно), ну и некоторое восхищение иногда, потому что очень трудно существовать без опоры, существовать в стихийном хаотическом мире, которым управляют законы безликие, законы бесчеловечные, так бы я сказал. Но все равно это интересно чрезвычайно.

Точно также я всегда не могу сказать, что сострадательно, но с бесконечным уважением отношусь к людям эмоционально ровным; к людям, которые не способны испытывать истерически сильных эмоций, глубокой эмпатии к людям, к людям, у которых разум – высшее чувство. Я очень уважаю этих людей. Сам я, бывает, и срываюсь, и присуща мне некоторая избыточная сентиментальность и часто с ней соседствующая раздражительность. Ну я человек эмоциональный, со мной ничего не сделаешь. А мои школьники, мои студенты, мои выпускники молодые в наших писательских мастерских поражают меня каким-то априорным знанием о мире, которое позволяет им быть более спокойным. У них, что ли, нет этой постоянной вопиющей тревожности, которая, на мой взгляд, не делает человека ни умнее, ни тоньше; наоборот, это такие возвратные токи психики, которые мешают ей.

Это такие побочные явления, как, например, творческая способность, когда человек привык выдумывать ситуации, и в своей жизни тоже постоянно проецирует их, выдумывает. Это такая избыточная работа ума, но людям, которые лишены этой тревожности и сентиментальности, этой жажды немедленно загрузить другого своими проблемами, — к этим людям я отношусь с глубочайшим уважением. Сам я не таков, хотя я тоже грузить особо не люблю. Но мне особенно симпатичны люди внутреннее уравновешенные, внутренне здоровые. Потому что от людей морально недисциплинированных и эмоционально избыточных я сам натерпелся порядочно.

«Можете ли вы посоветовать педагогов; тех, кто об этом пишет?» Я не знаю сейчас пишущих педагогов. Знаю довольно много пишущих врачей, пишущих историков, пишущих филологов и философов, балующихся иногда художественными текстами. Но вот в чем проблема: была огромная школа, простите за тавтологию, школьной литературы, школьной прозы. Я не знаю сейчас людей, которые бы писали не авантюрные книжки для подростков, а глубокие школьные повести, лишенные элементов фантастики. Крапивин, Алексин (при всем их различии, а, вернее, противоположности), Валерий Алексеев (ныне, к сожалению, забытый, а очень когда-то интересный), Георгий Полонский, который был одним из моих старших друзей и учителей), Лариса Исарова, Фрида Вигдорова, наконец. Last but not least, «Черноголовские повести». Мне кажется, что школьная проза, проза о подростках сегодня пребывает либо в состоянии зачаточном, либо переориентирована на чудеса и приключения. Это совершенно неинтересно.

Новые подростки не отрефлексированы нигде, кроме, может быть, прозы совсем молодого Максима Сонина (это сын Константина), который действительно пишет о современной школе довольно много, и пишет все лучше. Детективы пишет тоже. Пишет так, что скоро, я думаю, Константина, думаю, будут знать прежде всего как его отца. Хотя он и сам по себе выдающийся автор. Но кроме этого ничего, пожалуй, и не скажу. Да, мне нравятся повести Яны Летт, но это, опять-таки, подростковая фантастика. У Веркина есть замечательная проза, но это тоже другой жанр.

«Как вы считаете, когда следует ожидать очередного «философского парохода», самолета, дельтаплана? Надеюсь, вы не станете покупать ticket?» Насколько я знаю, сейчас многие думают над этой проблемой, снимается документальный фильм на эту тему (не буду ничего разглашать). Я не думаю, что будет высылаться такой пароход – это товарищ Ленин с его манией все организовывать лично отправил в эмиграцию сотню наиболее опасных, как казалось ему, или выдающихся, как кажется нам, ученых и мыслителей. Особенность нашего времени в том, что в эмиграцию не отправляют, а выдавливают. Так что все летят на разных пароходах и самолетах. Процесс этот менее централизован и менее управляем. Но я не думаю, что исход станет лавинообразным. Два обстоятельства мешают ему очень сильно: во-первых, Запад не рвется нас там принимать. Хотя интерес там сильно возрос (я это говорю как человек, периодически там преподающий), но нет желания особенного со стороны Запада принимать, трудоустраивать, абсорбировать каким-то образом русских интеллектуалов. То есть качественного скачка здесь не произошло. Они по-прежнему берут кого-то, но такого, как в свое время в Чехии делать под русских специальный институт, рабочие места, стипендию выплачивать, – нет, этим не пахнет. И, может быть, это и к лучшему, так как это не способствует такому социальному паразитизму.

А второе соображение – видите, уезжать после того, как двадцать лет ждали перемен в полушаге от этих перемен – это довольно странно. Я думаю, что философских массовых высылок следует скорее ожидать, если власть резко сменится, и к ней придут силы радикальнее Путина. Такое возможно совершенно, и просто бегство станет нормой. Но пока, мне кажется, нет; у меня наоборот есть какое-то ощущение расшатывания ситуации, причем она расшатывается сама. Уже всех нейтрализовали, кто мог бы как-то ускорить этот процесс: Навальный в тюрьме, соратники за границей, политическая жизнь практически исчезла, протестное движение загнано вглубь. Оно никуда не делось, но ушло, так сказать, в мозги. Это как конфликт в драме во времена Ибсена переместился из внешней области в психологическую. А здесь, мне кажется, довольно долго мы ждали, и смешно и глупо во время радикального перелома, во время солнечной активности куда-то ехать. Вот здесь, мне кажется, надо посмотреть. Никто не возбраняет иногда ненадолго куда-то в командировку, ради бога. Но, как мне кажется, окончательных отъездов наоборот, сейчас будет меньше, потому что то, что сейчас происходит…

Да, вот мне тут сразу же пишут, что из людей, пишущих о современной школе, надо читать Мурашову. Ну а Мурашову – что, собственно? «Класс коррекции» я читал, мне кажется, что она скорее психолог, чем писатель. Мне не хватает чисто художественного анализа происходящего в современной подростковой среде.

«Скоро ваш день рождения, поделитесь, как вы его отмечаете? В шумной компании единомышленников или в семейном кругу? Какой ответный тост вы готовы сказать гостям на своем дне рождения?» Я отмечаю день рождения всегда довольно традиционно: большую часть дня я работаю. Вот и в понедельник с утра я сдаю колонку, потом у меня совещание одно на работе, другое – по поводу сценария, который я пишу. А потом я поеду как всегда (надеюсь, эта традиция еще некоторое время не прервется) в ЦДЛ и буду там проводить поэтический вечер, отвечая на многие вопросы. Волшебное слово «один» работает. Там все билеты, которые мы могли продать, мы продали. Вы знаете, что требования к заполняемости зала сохранились, и прочие эпидемические условности. Есть возможность кого-то рассадить на сцене, кого-то провести за сцену, кого-то провести еще. В общем, волшебное слово «один» работает, если вы меня найдете. А я надеюсь, что вы меня найдете, и мы увидимся. А вот на «Золушку» волшебное слово не работает.

Д.Быков: У Даши Навальной прекрасные шансы в любой карьере: политика, оратора, юриста

Тостов я никаких давно не говорю, просто потому что я и не пью фактически. Но если уж там мы будем поднимать какой-то чай, я бы выпил, наверное, помимо обязательного тоста за родителей, который никуда не девается, — я бы выпил, наверное, за постоянство. Потому что если бы не это постоянство, у меня бы не было чувства поддержки своего читателя. Какая-то пленка, покрывающая дрожащую, зыбкую ледяную поверхность. Я очень благодарен постоянному читателю; того, которому Кинг всегда посвящает послесловие. Если бы я не чувствовал этого эха (простите, опять же, за каламбур), то ничего не имело бы смысла. Я очень завишу от аудитории. Не во всем, конечно: убеждения мои от нее не зависят абсолютно, здесь я привык быть с меньшинством. Но вот это привычное эхо моего читателя, который, независимо от убеждений, все равно меня воспринимает и мной интересуется, – это мне дорого чрезвычайно.

«Где купить книгу о поэте и поэзии?» Не знаю, по-моему, она пошла в продажу, и, во всяком случае, где-то заказать уже можно. Там в основном лекции, но есть и новые тексты этого года, «дилетантские». Не все успело войти, но будем потом расширять.

«Речь 20-летней дочери Навального Даши на церемонии вручения премии имени Сахарова, ее поведение и эмоции, которые нельзя вскрыть в 20 лет, произвели на меня, грешного, большее впечатление, чем выступления самого Навального. Если в России осталась горстка таких людей, ее ждет великое будущее. Согласны ли вы с этим?» Насчет того, что у Даши больше перспектив, чем у Навального, – нет, не согласен. Потому что лидером протеста в России скорее уж станет пассионарий мужского пола, такой довольно брутального склада с тюремным опытом, нежели сколь угодно очаровательная молодая женщина. Это просто так потому, что в России до сих пор гендерные предрассудки довольно сильны. Если же говорить о впечатлении – да, блестящая речь, эмоционально ровная настолько, насколько этого было нужно, без того, чтобы это выглядело истерикой. Точно рассчитано, с точными музыкальными повторами; речь в такой риторической традиции позднего Рима. И мне кажется, что у Даши Навальной прекрасные шансы в любой карьере: политика, оратора, юриста. Она очень умная девушка и очень талантливая, похожа на родителей.

Насчет того, есть ли в России горстка таких людей… В России много таких людей. То, что у них есть великое будущее, – в этом сомневаться невозможно. А когда у нее не было великого будущего? Всего было великое прошлое и великое будущее. Настоящее всегда было сложное, но у меня глубокое убеждение в том, что и Даша, и ее молодые ровесники обещают многое. Чувства, что у нас поколенческий тупик, вырождение, наследование наших отцовских грехов, — нет, этого я не вижу. Я вижу, наоборот, именно описанное прекрасное будущее. И не только в Даше Навальной тут дело: люди самых разных убеждений демонстрируют одно качество – полную неприязнь, абсолютную ненависть к тем тоннам лжи и фальши, которыми нас сегодня заваливают.

«Как вы думаете, выступление в Европейском парламенте девушки с внешностью дочери Одина имеет ли какое-то символическое значение для Европы? Чутка ли еще Европа к внешней харизме человека или ее интересует лишь внутренняя?» Я не думаю, что бывает «внутренняя харизма», если понимать под ней яркость личность, последовательность, оригинальность мысли, и так далее. Конечно, Европу всегда волновала и будет волновать именно харизма внешняя. И это неизбежная черта настоящего политика – артистизм, эффектные ораторские приемы, безусловно, умение называть вещи своими именами. Даша Навальная ведь выступила на самую болезненную тему – о рабстве, о прагматизме. Потому что прагматизм и есть ползучая форма рабства, самая унизительная и ничтожная, когда человек, выбирая между позором и унижением, выбирает позор и получает все сразу – и позор, и поражение. Это вечная дилемма, из которой есть два выхода – плохой и очень плохой.

Мне кажется, что Даша Навальная имеет высокие шансы достучаться до сердец и многих разбудить. Хотя вот, знаете, Белоруссия тоже проявляет и мужество, и ораторские способности – и не сказать, чтобы Европа начала понимать ее лучше.

«Вам не нравится фильм «Раба любви», но ведь «известна истина простая: свободен – значит, одинок»?» Знаете, эту истину навязывают люди, которые желают как-то оправдать свое одиночество, которые из него делают вывод о своей безграничной внутренней свободе. Я не поддерживаю эту цитату («Известна истина простая: свободен – значит, одинок»). Я наоборот считаю, что одиночество – это, скорее, порок или, если угодно, негативное следствие чудовищного характера. Иногда это крест, иногда это удел человека, опережающего свое время, но никакого отношения к внутренней свободе это не имеет. Наоборот, большинство свободных людей, которых я знал, отличались удивительной коммуникабельностью, удивительной органикой поведения в среде.

Кстати говоря, фильм «Раба любви» совершенно не об этом. Фильм ведь не о том, как женщина из-за любви становится революционеркой и гибнет. Там речь о судьбе такой заложницы, прекрасной женщины в стране, охваченной революцией. А «раба любви» — не более чем цитата из довоенного кинематографа. «Довоенного» — в смысле еще до Первой мировой войны.

«Можно ли считать интернет чудом, даже какой-то мировой религией, ведь все произошло так быстро? Еще в 90-е интернет считался божественным огнем, а теперь, перефразируя Горина, «мы кипятим на нем воду». Тоже не понимаю я вот этого. Честно говоря, интернет никогда не казался мне чудом. Это такое же антропное, такое же естественное изобретение человеческое, как и книга. И для людей естественно стремиться к всеобщей справочной системе, к коммуникации непрерывной. Я вот с ужасом думаю о том, что люди хотят непрерывно коммуницировать, все время быть онлайн. Но, оказывается, это так, для них встроенность в систему – уже величайшее счастье. Интернет им еще одну такую систему дает. Мало им встроенности на службе, в многоквартирном доме, на общение с друзьями, соседями, родителями, детьми, – вот теперь они вовлечены еще и во всемирную паутину. Такая избыточность самопрезентации мешает, мне кажется, самоуглублению. Но тут ничего не поделаешь. Я, на самом деле, не думаю, что на интернете кто-то кипятит воду, что его используют чисто прагматически. Наоборот, интернет остается даже не просто чудом, интернет остается главной радостью большого количества людей. Но беда в том, что там общаются не души, как много раз уже я, грешный говорил. Там общаются самолюбия. Те образы, которые люди себе создают в расчете на общественное признание. У них у всех очень заниженное представление об окружающих, потому что они думают, что их будут уважать за цинизм, за разнузданность, опыт, силу. Почти никого не уважают за человечность, и это меня, конечно, огорчает сильно.

«Российская власть постоянно пугает граждан опасностью расширения НАТО, и, видимо, захватом НАТО. Но если гипотетически представить, что НАТО окружило Россию со всех сторон и даже, не дай бог, захватило, то что изменится для обывателя при таком развитии событий?» Да все изменится! Здесь, простите, несколько смердяковская такая мораль, «умная нация покорила бы весьма глупую». Кстати говоря, напрасно, мне кажется, Достоевский отдал эту мысль лакею, сделав ее символом лакейства. Такие мысли посещали не только Смердяковых и не только лакеев. Такие мысли циркулировали, ими обменивались. Я к тому на самом деле это говорю, что действительно быть захваченными – чрезвычайно стыдно и унизительно, быть колонизированным – вообще. Иное дело, что как-то никто из Запада этого делать не собирается. Ведь они имели в 90-е годы столько возможностей себе что-то оттяпать, а они ограничивались внедрением сюда каких-то маргинальных и малочисленных разведчиков. Всего-то два ЦРУшника работали тут в высших эшелонах власти. Это просто даже неуважение какое-то.

Нет, как раз, в том-то и дело, что они демонстрируют какое-то совершенное нежелание захватывать:
Да дьячок отца Виталия
С нами встретился, пострел,
Но и он-то нас, каналия,
Обесчестить не хотел.

Это Алексей К. Толстой. Это, понимаете, вечное такое опасение, что все тебя домогаются, все хотят тебя захватить, – это обычно оправдание собственной агрессии и ничего иного.

Тетку в шубке знал весь городок.
Она в детстве нас пугала ссыльными.
Тетя крест носила и свисток,
Чтобы вдруг ее не изнасиловали.
Годы шли. Ее не изнасиловали.
Не узнала, как свистит свисток!
И ее и шубы срок истек,
Продали каракуль черносливовый,
Где, как костка, продран локоток.

Это Вознесенский. «Она в детстве нас пугала ссыльными» – это о том, как бы нас со всех сторон поимели. Это все-таки мне кажется немножко лицемерно.

«Как вы относитесь к выражению «сын за отца не отвечает?» Изменило ли это выражение свой смысл в нынешних реалиях, когда сын Кириенко назначен главой VK (до этого был сын Добродеева), дочка Елены Мизулиной возглавляет Комитет по надзору за интернетом, и так далее. В то же время Дарья Навальная получает за отца – так как он в тюрьме – премию Сахарова».

Д.Быков: Человеку с обостренным нравственным чувством просто нечего делать в текущей реальности

Я думаю, что сын за отца не то чтобы не отвечает. Конечно, он отвечает, и бремя фамилии несут на себе все. Но мне кажется, что здесь сын за отца осуществляет его тайные желания, компенсирует его любые неудачи, тем самым исполняет наши опасные, несбывшиеся, любимые желание. Видимо, всю жизнь хотелось Олегу Добродееву возглавлять социальную сеть, и так далее. Я потому это говорю, потому что мой сын воплощает все мои мечты. Я всю жизнь мечтал быть режиссером – он режиссер, актер. Дочка тоже: я всю жизнь мечтал много путешествовать и изучать психологию. Не такую психологию в ее бытовом, что ли, изложении, когда люди бегут за утешением, за духовной жвачкой, а вот такую психологию серьезную, клиническую, если угодно. Вот дочка этим и занимается. Так что дети не то чтобы отвечают за нас – они, конечно, несут наше бремя, но при этом они осуществляют наши тайные желания.

«Разберите «Диалог о совести» Кима». Разберу, может быть, потому что у Кима же 23-го юбилей, а завтра… Вот тут я точно никого не смогу провести, потому что идут-то не на меня, а на Кима. Первое отделение проведу я, буду задавать вопросы и читать стихи. А во втором отделении он будет петь: мы решили так сделать, потому что многие говорят, что мое присутствие на этом концерте их раздражает. Киму же напротив оно облегчает как-то выбор песен. Так что мы решили пополам: первое отделение проведу я, а второе – будет сольный Ким. Да, мы, естественно, можем разобрать какие-то его сочинения и поздравить его с заслуженным 85-летием. Завтра в Центральном доме литераторов. Может быть, что-нибудь придумаем.

«Дмитрий, я не могу – здоровье не позволяет – приехать в Москву, а вы не собираетесь в Израиль. Есть ли у меня шансы увидеть «Золушку», ведь вы же не выложите ее в интернет?» Во-первых, рано или поздно выложим. А во-вторых, давайте спишемся как-нибудь на dmibykov@yandex.ru, и я вам на одном из предновогодних спектаклей просто организую трансляцию в Zoom. Это не трудно.

«Хочется услышать ваш комментарий о расширении полномочий полиции». Куда уж дальше, мне кажется? Да и, собственно, понимаете, это настолько логичная, настолько в русле, настолько предсказуемая вещь. Да разве сейчас еще без этого расширения, без законодательно оформленного, полиция чего-то не может? Это вы с ней ничего не можете сделать, даже жалобу написать, а она все совершенно тут… Полиция так была всегда абсолютно всевластна, не вижу, по крайней мере, никаких принципиальных изменений в этой властности.

«Выбрать вместо вечности сиюминутную суету, как Глеб Успенский, Короленко, Фурманов – это для писателя подвиг или признание литературной слабости?» Ну побойтесь бога, дорогой! Какую же они «сиюминутную суету» выбрали, особенно Глеб Успенский, отец русской очеркистики, автор «Нравов Растеряевой улицы». Видите ли, в России нет никакой «злобы дня», потому что все то, что злободневно сегодня, было злободневно сто лет назад на аналогичной стадии исторического цикла и будет злободневно еще долгое время. Это неисцелимые болезни и, может быть, даже не болезни (есть сейчас такая точка зрения), а такой способ развития.

Меня очень многие спрашивают, что я думаю о «Матрице». В «Матрице» обозначен один из путей эволюции, когда мир обновляется через катастрофу, и только через катастрофу. Это русский путь, потому что все низовые пути, реформы, протесты, низовая активность, и так далее , – все это уничтожено. Существует только абсолютная централизация, всегда приводящая к катастрофе, к обновлению и возрождению. Другое дело, что после каждой катастрофы мир наш возвращается к состоянию, когда труба несколько пониже, а дым пожиже. Безусловно, после Романовых большевики дали сильный толчок, возродили очень многое, но при этом лишились – по принципу рычага – прекрасной сложности, лишились половины культуры. В 90-е годы была аналогичная история.

Тот ход вещей, который намечен в «Матрице» и в «Матрице» описан, имеет свои несомненные плюсы, потому что это возрождение через катастрофу и сценарий неизбежного обновления. С другой стороны, это же и сценарий неизбежной деградации. Это я к тому, что постоянная актуальность большинства российских реалий и злободневность почти всякого российского творчества – это еще одна цена и неизбежность российского общества, которое неизбежно циклически возрождается. Которое проходит один и тот же круг уничтожения и возрождения. Это мне тяжело.

«Не утомило ли Вас постоянное посещение студии за шесть лет? Мне кажется, должно было накопиться разочарование в силу того, что изменений к лучшему в обществе не наблюдается, а, скорее, наоборот. Хотя возлагать такую миссию на радиопередачу несправедливо». Не утомило, потому что, если хотите, это мой способ обновления. Вот у России, если хотите, способ обновляться – это геополитические катастрофы, дающие стимула, пинка, толчка, и так далее. У меня – другой. У меня – общение, я обновляюсь и оздоравливаюсь, радуюсь от общения, от той ответной волны, которую я ловлю от вас. Это тоже обмен энергиями и в каком-то смысле обмен радостями. Мы дарим друг другу радость узнавания. Я же для своего удовольствия это делаю, а не для вашего. И раз в неделю мне совершенно не утомительно поговорить по радио.

Когда-то на «СитиFM» (страшно подумать, каково было быть двужильным) в воскресные и субботние дни по четыре часа с разными собеседниками встречал. Потом, правда, полегче стало, по три. Но это было довольно выматывающим опытом, и продолжалось это лет семь. «Эхо», я думаю будет и больше. Для меня это не только не утомительно – для меня это одна из очень немногих форм публичного общения, поделиться о вещах, которые меня занимают. Литературной критикой я больше не занимаюсь, да и площадок нет, а вот повысказывать свои мнения о каких-то текстах художественных, о стратегиях литературных мне иногда весьма интересно. Весьма интересно. Это уж не говоря о том, что бесплатная работа имеет свою прелесть.

«Советская власть боялась поэзии. Сталин практически лично убил Мандельштама, да и сколько поэтов, умерщвленных этой власть: Павел Васильев, Борис Корнилов, гестаповские пытки Ольги Берггольц. Из многострадального фильма «Застава Ильича» в прокатном варианте вырезали ключевую сцену поэтического вечера».

Да, определенный страх перед поэзией присущ всем тоталитарным режимам. Сталин, как предположил Мандельштам, боится поэта как шамана, что «мы чего-нибудь нашаманим». Архаический режим испытывает архаические страхи. Сталин, конечно (как правильно совершенно говорил о нем Пастернак), «титан дохристианской эры». Поэтому его вера имеет черты не просто суеверия, а предрассудка, того, что до рассудка, не контролируется рассудком. Поэтому он поэзии придавал совершенно особое значение: она должна была воспевать, и у нее одическая эта функция активизировалась в 30-е годы, и только она. И, конечно, он боялся того, что они могут нашаманить. Но это понятно: ведь Сталин, с одной стороны, человек абсолютно архаического мышления, а с другой стороны, он верит только в критерий профессионализма. Поэтому он все время спрашивает: «А он мастер? Мастер?» – это он о Мандельштаме. Слово «мастер», как писал Эйхенбаум (говорил, точнее, на его творческом вечере), к нему не приложимо: мастер – это Кирсанов. Хотя, мне кажется, и Кирсанов – большой поэт, я здесь солидарен с Гаспаровым.

Трудно сказать, кто на самом деле «мастер» — Владимир Державин, Михаил Тарловский, может быть, кто-то из них, из переводчиков. Он боится поэта именно в силу его профессиональной причастности к ритму – поэт чувствует ритм эпохи, и поэтому, может быть, Сталин (как угадал Пастернак) знал о крайнем начале. «Он верит в знанье друг о друге предельно крайних двух начал». Небезразличен поэт вождю, пастырю; как мастер пастырю.

«Чему вас научил Соловьев? Сумели ли вы попасть на прощание с ним?» Я не ходил на прощание и не только потому, что у меня в это время была запись (запись в конце концов можно было перенести) – у меня совершенно не было никакого желания смотреть на мертвого Соловьева. Я его все время видел живым, даже когда в последние годы от его осталась половина, когда его страшно подкосила смерть сына, когда он чудовищно похудел и как-то постарел сразу… До этого он был всегда такой вечный 50-летний, даже 45-летний. Не знаю, мне не хотелось с ним прощаться. Бывают люди, которых хочешь воспринимать только живыми.

Какие уроки? Наверное, вот бесстрашие. Понимаете, очень важная штука, не знаю, удастся ли мне это сформулировать. Катаев, когда давал апологию мовизма, похвалу своему методу, говорил: «Я могу себе позволить писать плохо». «Плохо» — с общепринятой точки зрения, потому что внутри текста, по логике текста это все очень хорошо. Хороша и маньеристская, самая сложная вещь позднего Катаева – «Кубик». Хорош «Уже написан Вертер», хороша «Юношеский роман» (Саши Пчелкина). А это все большая литература высокого качества. Мы можем позволить себе писать не сообразуясь с правилами.

Д.Быков: Я совсем не атеист, и я не понимаю, как вообще можно быть атеистом

Так вот, Соловьев не боялся снять плохо, но выразить себя. Помните, как Достоевский говорил: «Пусть будет пафлет, но я выскажусь». Хоть памфлет. Вот действительно, Соловьеву присуща была такая имманентная жилка; то, что Инна Туманян так точно назвала азартным формотворчеством. Действительно, вставить хулиганский титр («Зритель, а дома-то что хорошего? Сиди и смотри»), включить в действие совершенно не относящихся к нему персонажей, как вот этот герой Баширова… Да многие у него… Такая эклектика, как лепится гнездо: все в дело. И все начинает петь в едином хоре, подстраивается под общий камертон. Для меня Соловьев – пример авантюристического бесстрашия в отношении эпохи. Не важно, совпадаешь ты с эстетическим каноном или нет. Талант соблюдает эстетический канон, а гений его творит. Поэтому я все время говорю, что гению хороший вкус не обязателен. Я не знаю, можно ли Соловьева назвать гением, но он очень часто отходил от канонов вкуса. И есть у него картины, с моей точки зрения совершенно распадающиеся, как «Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви». Но, во-первых, там есть такие взлеты, но, во-вторых, в ней так отразился этот запах сквотов, этих квартир, этого времени, что можно многое простить. Так что для меня это эстетическое бесстрашие – любой ценой, но выразиться, не заботясь при этом о совершенстве.

«Как вы считаете, какие режиссеры сформировали Кирилла Серебреникова?» Прежде всего, это Вахтангов. Понятие театра как дома, театра как дома многофункционального, где читают поэты, где собираются театралы и философы, где атмосфера главное, атмосфера студии. И сохранение этой азартной атмосферы, перманентного творчества, мозгового штурма – это есть и в «Принцессе Турандот», и в лучших спектаклях Серебренникова. Как вам сказать, такая стихия театральности. Какие-то ее элементы были и у Анатолия Васильева, более строгого мастера, как мне кажется. У Мейерхольда их не было, потому что несмотря на всю отвагу его экспериментов, в театре господствовала довольно-таки монастырская дисциплина. Не скажу «казарменная», но монастырская. А вот студийный дух Вахтангова, я думаю, на Серебренникова очень повлиял.

Я, кстати, солидарен со Швыдким в том, что Вахтангов – одно из самых значительных и недооцененных явлений… Причем не только, как он ставил Гоцци, а то, как он ставил Стриндберга. Он действительно великий студийный новатор и в создании атмосферы театра, и в отборе репертуара, и в превращениях символистской драмы в такой площадной балаган. Конечно, роль Вахтангова велика чрезвычайно.

«Как вы думаете, чего искал в своей режиссуре Иван Дыховичный?» Влад, мне приходится говорить вещи, которые меня совершенно не радуют. Я очень любил Ивана Дыховичного как человека, но как режиссер он меня не устраивает совершенно. Тут, видите, есть такое явление, что, поработав с гением, люди недостаточно критичные сами начинают себя считать гениями. И потом, у гения так все органично и легко получается – на площадке, на сцене, — что актеру хочется ему подражать. Я это прекрасно знаю на своем опыте, потому что я поработал у Крымова в спектакле: в одной роли, в одном спектакле, но это так заразительно и так волшебно; сразу кажется: «Я тоже так могу». Надо уметь себя осаживать. Кто-то (например, Демидова, например, Смехов, например, Филатов), работая с Любимовым, при этом не теряли твердой (иногда циничной, а иногда – насмешливой) самооценки. Филатов вообще и к своим литературным, и к своим режиссерским опытам относился абсолютно самоедски. «Свободу или смерть» даже не стал доснимать, что, по-моему, ошибка, так как сценарий был великолепный. «Сукины дети» очень сильная картина.

А вот Дыховичный, поработав на площадке у Любимова, почувствовал себя режиссером. Элементы любимовской театральности очень сильны, скажем, в «Прорве». Мне кажется, что Иван Дыховичный был большим теоретиком, лучшим сужденцем, рассказывателем, чем постановщиком. Ни один из его фильмов, включая очень остроумную «Копейку» меня не увлекает. Хотя сам Дыховичный, когда говорил, – это было чудо. И он был мужественный человек, игнорируя болезнь, до последнего работал, заражал всех праздником, ощущением дела великого. Нет, он был человеком в высшей степени привлекательным, но кино не получалось.

Точно также, мне кажется, трагедия Александра Кайдановского, который поработал на площадке у Тарковского и решил снимать. Он был гениальным актером, но его режиссерские работы я смотреть совершенно не могу. Возможно, это дефект моего сознания. Николай Бурляев – великий актер, поработал на площадке у Тарковского и тоже решил, что он режиссер. С Натальей Бондарчук та же история. Я думаю, что поработать с Тарковским и не захотеть снимать было невозможно. Потому что от него исходил магнетизм, желание делать что-то, как он, подражать ему. Да, мне кажется, что Любимов, Тарковский, Эфрос многих сбыли с панталыку. Начинало казаться, что это такое ремесло, которое можно освоить. А его освоить нельзя, с ним можно родиться. Фоменко той же породы. Есть люди, которые работают мучительно, а есть те, которые работают заразительно, которым хочется просто подражать.

«Правда ли, что главным мотором Дыховичного был секс?» Да нет, что вы! Главным мотором Дыховичного было желание быть мэтром режиссуры, с которым он поработал. А что касается секса, то это главный мотор любого, кто занят таким чувственным делом, как репетиция, съемки. Театр вообще дело очень эротическое, даже, я бы сказал, вуайеристское.

«Живя в 21-м веке, мы до сих пор изучаем в школах произведения 200-летней давности. Не пора ли обновить классику?» У меня была когда-то такая статья, дорогой Ван Винкль, она называлась «Молчание классики». Если хотите – гляньте. Я говорил там о том, что многие проблемы русской классики перестали быть актуальными. Но в силу описанной мной русской цикличности, о которой мы сегодня уже говорили, в силу вневременного характера большинства русских проблем, мне кажется, что говорить о том, что большая часть этих проблем устарела, невозможно. Устарело многое, но проблематика некоторых тонких вещей Тургенева, таких, как «Рудин» или «Вешние воды», или, допустим, «Новь»… Какие-то типажи, например, такие, как Нежданов, из русской жизни ушли. Или как Литвинов в «Дыме». Или как Татьяна, вечный такой образ, вырождается и он.

Очень многое из Толстого сегодня человеку слабому, попустительствующему этой слабости совершенно непонятно, об этом Аннинский подробно написал. Кое-что устарело из Лескова, но все равно русская классика остается нашей религией, нашим национальным сознанием. А потом, понимаете, как? Все-таки русская классика – это действительно наши священные тексты. Наверное, что-то в Библии устарело, но Библия не перестает изучаться, восхищать, вдохновлять, и так далее, и служить священным богослужебным текстом. Службы по материалам нашей классики – будь то спектакли по этим книгам или будь то наши собственные любовные отношения в семье – это все осуществляется по каноническим текстам, в этом смысле ничего не меняется. Просто русская классика – это, если угодно, наша национальная религия, или наша национальная идея.

«В фейсбучной ленте Дениса Драгунского увидел интересное обсуждение, касающееся штампов в литературе. Один из комментаторов заметил, что, если понизить уровень штампов до 40, будет вычурно, а, если повысить до 90, будет скучно. А вообще без штампов текст станет нечитаем. Что вы думаете на этот счет?»

Еще Музиль завистливо сказал о Томасе Манне, что в любом читабельном модном тексте нужен известный процент беллетристики, то есть облегченного чтива, как он понимал беллетристику, хотя это слишком унизительное определение. «Belles letres» – это хорошо написанный текст. Я считаю, что действительно какой-то процент штампа нужен читателю для узнавания. Все великие христологические, трикстерские тексты написаны в жанре высокой пародии. Не высмеивающие, а переводящие в другой контекст. Как вирус прицепляется к каким-то белкам своими шипами, так и текст должен базироваться на каком-то уровне прочтения, должен цепляться за какие-то читательские ассоциации. Так что какое-то число штампов (главным образом сюжетных, а не речевых) должно быть: например, герой «или женись, или застрелись» по Чехову. Другое дело, что в современной мейнстримной прозе процент штампов чересчур зашкаливает; это потому, что не обновляется дискурс, не происходит радикального обновления жизни, так что стиль остается довольно-таки консервативным, полным устойчивых конструкций. В этом смысле, мне кажется, радикальное обновление реальностей языка (такое же радикальное, как у Платонова) – это дело ближайших нескольких лет.

«Вы часто устраиваете семинар «Как написать рассказ». А как насчет семинара «Как написать роман»?» Да понимаете, не так интересно это, потому что роман как жизнь, в нем много соединительной ткани, в нем есть ретардация, замедления, отступления. Роман не требует совершенства формы. Более того, роман не требует подготовки фундаментальной. Очень многие начинали с прекрасных романов, а рассказы так и не научились писать. Не писали. Для того чтобы написать хороший роман достаточно мысли и опыта, а чувство вкуса и стиля, чувства иррационального понимания литературы не надо. Есть люди, которые совершенно лишены романного дыхания, как, например, Бабель или Добычин. А есть люди, которые мыслят огромными объемами, как, например, Томас Вульф-старший, который писал эти гигантские циклопические глыбы текста. Я, кстати, думаю, что рассказы Джойса очень сильно уступают роману. Просто это все эскизы, черновые наброски.

Есть люди, которые одинаково умеют и романы, и рассказы, которые одинаково свободно себя чувствуют и на малом пространстве, и на огромном, но кроме Мопассана и Грина так сразу никого и не вспомнишь. Вернемся через буквально пять минут.

[НОВОСТИ]

Д.Быков― Продолжаем разговор. Очень много вопросов про Новый год. Я уже сказал, что если у вас есть номер самодеятельности – песенка, стишок, рассказик, — клуб одиноких сердец для вас распахнут. Мы не можем гарантировать вам ночлега (ночлег ищите сами), кому-то в отдельных случаях, очень редких, поможем с билетами, но делать это в систематической практике я не готов. Тему я не раскрою, она раскрывается некоторым избранным гостям при подготовке. Она придумана, она есть, она вам понравится – это вам я обещаю. Она никаким образом не связана с политическими ожиданиями от года и никак не связана с пандемией. Но она выбрана такой, чтобы год был хорошим, – это я вам совершенно твердо гарантирую.

А как попасть? Я буду встречать, на входе стоять и встречать.

«Есть ли оправдание в жизни с женатым человеком? Он меня старше на 30 лет. Можно ли сопротивляться, что родственная душа? И нужно ли?» Про разницу в 30 лет меня спрашивать довольно смешно, потому что у нас с женой ровно такая же, и мы не жалуемся совершенно. Кстати говоря, вот Соловьев – я об этом писал – всегда мне казался младше Друбич в некоторых отношениях, потому что она была бескомпромисснее, лучше разбиралась в людях, да и сейчас она остается таким маяком, сгустком светлой энергии. Он был и слабее, и нерешительнее в каком-то смысле, инфантильнее. Она его выпрямляла, как мне кажется. Но это мое субъективное мнение.

Насчет отношений с женатым мужчиной – знаете, жить вам и умирать вам. И если вам с ним хорошо, то, наверное, будет вам жаль лишаться счастья. Свое счастье убивать ради каких-то умозрительных ожиданий, что потом будет хуже… Мы не знаем нашего будущего. Поэтому я советую здесь не насиловать себя, а поступать как хочется. Знаменитая пословица «не так живи, как хочется, а как бог велит» — это ложное противопоставление. Бог все-таки велит слушаться души: как хочется, так и надо, мне кажется.

«Один – верховный бог скандинавской мифологии, бог войн и создатель миров. В течение двух часов вы Один или одИн?» Для меня – «одИн». Весь вечер на арене, что называется. Но «Один» здесь часто произносится – я такую позу не приму; мне кажется, это совершенно ироническое ударение.

«В вашей лекции о «Матрице» (о, послушали и уже отреагировали, молодцы, она же сегодня была) меня неприятно поразила мысль о том, что главная сюжетная конструкция 90-х годов – взаимный договор и взаимное использование добра и зла. С чем это связано?» Есть в «Матрице» эта мысль – то, что добро и зло давно договорились и что система сама растит себе могильщиков, потому что единственный путь самообновления системы – это катастрофа. И в России действительно так. Об этом я уже говорил сегодня. Но с чем связана эта идея тотальная, о взаимной договоренности добра и зла, этот договорной матч, который сказался и в «Ночном дозоре», да и вообще во всей фантастике? Вы не обижайтесь, но это примета некоторого измельчания людей. Такое… давно они обо всем договорились заранее – это такая конспирология, конспирологическое мышление. «Матрица» – это же проявление конспирологического мифа, теории заговора. Вся реальность – теория заговора, все подстроено. Это бунт машин против нас, это придумали Пифия и Архитектор, это все какие-то теневые структуры они вокруг нас возвели. Двадцатый век – век новой формы религии, конспирологии.

Д.Быков: Уже всех нейтрализовали, кто мог бы как-то ускорить этот процесс

Это примитивная форма религии, такая, как говорил Мандельштам об антропософии, «фуфайка вместо религии»: чтобы грело, а сути нет, величия никакого нет. Точно так же, когда люди устают от принципиальности, от честности, они говорят: «Да ну их, всех этих борцов! Заранее договорились!». Эти воины света и воины тьмы в «Ночном дозоре» играют в шахматы, и весь мир – это шахматная партия. Или вон – Навальный наверняка договорился и теперь на курорте отдыхает, а дочери речи пишет Сурков. Или, помните, у Аксенова в рассказе «Победа»: «Знаю я ваши матчи, заранее договариваетесь».

Конспирология – это всегда примета дурного вкуса. Больше того, конспирология – примета плоской и наивной картины мира. Отсюда и примета о неразличении добра и зла: когда людям не хочется бороться со злом, они придумывают удобную версию того, что никакого добра и зла не существует, а есть одна бесконечно мастурбирующая система. Что это не секс, а бесконечная мастурбация. Это, что называется, утешение бессильных, простите.

«Недавно вы упомянули слово «дискурс». Мне задали писать курсовую по «Великому Гэтсби» Фицджеральда. Руководитель утвердил план с пунктом о «дискурсе романа». Что это значит, реально не понимаю, объясните пожалуйста». Это манера рассуждения, авторский голос. Вообще применительно к художественной прозе говорить о дискурсе неправильно. Дискурс – это обычно характер рассуждений, философский почерк, если угодно, стилистика философского рассуждения и его композиция: с чего начинать и так далее. Дискурс – это манера. Мне кажется, что «дискурс «Великого Гэтсби» – такое выражение неприменимо. Но главное, меня поразило: «Мне задали писать курсовую по «Великому Гэтсби»». Как такое бывает? Человек всегда сам выбирает тему для курсовой. Как можно рефлексировать на чужую тему? Вот этого я не понимаю, честно говоря.

«Допустим, вы правы: человечество разделится на части, которые перестанут видеть друг друга. Тогда в таком мире я хотел бы быть сталкером, проводником через границу. Будут ли такие люди востребованы, какие качества им потребуются?» Это будут медиаторы, они так и называются – «медиаторы». Они будут выпадать из матрицы, в «Матрице» это trinity. А если говорить о таком ближайшем будущем, то это провокаторы. Простите, не обижайтесь, но это провокаторы. Это люди, которые над схваткой. Понимаете, будут во многих отношениях взаимоисключающие группы; группы, которые враждуют. Такими медиаторами были, например, в начале 20-го века Азеф, Малиновский.

Да много их было. Провокатор был в числе основных героев русской литературы – Карамора горьковский, потому что, видите, разные слои общества – консерваторы и либералы, революционеры и демократы, власть и народ – потому друг друга не видят, потому иначе они бы взаимно уничтожились, находились бы в состоянии постоянной войны. Но вот медиатор Азеф, который вхож и в охранку, и в «Боевую организацию эсеров»; или медиатор Малиновский, который вхож к большевикам и одновременно к охранке… Да и медиатор Гапон – я не уверен, что он был провокатором, но какие-то контакты с властями имел или, по крайней мере, пытался входить в разные сферы. Медиатор будет провокатором, неизбежно. Потому что зачем связывать эти черты?

Диверсификация – главный закон человека. Это все равно как вы предложите бывшим супругам, которые разошлись, быть их «медиатором». Я думаю, это означает просто длить отжившие взаимоотношения. Так что, конечно, будут сталкеры, будут проводники между, условно говоря, народом и интеллигенцией. Они есть и сейчас. Но у них есть провокаторская функция: зачем сближать то, что разошлось? И если наконец-то, слава богу, разные России, расслоившись, пойдут разными путями и перестанут вечно выяснять отношения на тему того, какая страна единственно правильная, и каждый построить для себя оптимальную среду, – зачем же быть медиатором в этой среде, зачем же все сплачивать своей фигурой? Мне кажется, это все равно что… Как мы назовем медиатора между враждующими станами? Перебежчик.

«Представьте девушку, у которой, возможно, есть молодой человек (а, возможно, немолодой, мы с ней ровесники). Полтора года она не выходит из моей головы с момента, когда ей послал подарок на день рождения – тогда же и узнал о ее личной жизни. Есть ли какой-нибудь козырной туз в покорении такой девушки?» Знаете, отбивать гораздо труднее, чем завоевывать; и, надо вам сказать, не всегда это морально. Может быть, надо дать ей как-то самой выбор сделать. Я не очень понимаю, честно говоря, как можно «отвоевать». Вот если перед вами девушка, о личной жизни которой вам ничего неизвестно, вы можете выкинуть какие-то опознавательные знаки, как это называлось на жаргоне шестидесятников, и попытаться привлечь. А вот если вы знаете наверняка, что там есть уже какой-то человек, — трудное дело, безнадежное и не всегда нравственное. Бывают ситуации, когда вы не можете жить без конкретного человека, когда в любви и на войне все средства хороши, — тогда действуйте, конечно. Но давать советы здесь бессмысленно.

«Двое друзей сказали, что после прочтения «Града обреченного» не охота жить, полная безнадега. Один вообще читал эту книгу в тюрьме. Неужели так и задумывалось? Что вы думаете об этой книге сейчас?» Видите ли, какое дело. Так не задумывалось, потому что, в каком-то смысле, «Град…» — одна из самых оптимистичных книг Стругацких именно потому, что там есть Андрей Воронин, который все-таки вышел на второй круг и который эволюционирует, да и сам по себе он герой один из самых у них привлекательных. Есть Изя Кацман. Мир «Града обреченного» не герметичен, из него есть выход. Другое дело, знаете, это как алкоголь: он усиливает то состояние, в котором его пьешь. Если человек читал эту книгу в тюрьме, естественно, что она усилила его тоску, отчаяние и тревогу. Если он читает ее на воле, но в депрессии – она усилит депрессию. Это книга, подносимая, как увеличительное стекло, к вашему состоянию. Она позволяет вам это состояние увидеть. У Стругацких есть другие книги, рассчитанные на совершенно другие реакции, как например, «Отягощенные злом», которая рассчитана на другие эволюции и другие перемены. А «Град обреченный» усиливает то состояние, в котором они написаны.

«Цветные пилюли – важная метафора в «Матрице». Что это в наше время?» Видите ли, цветные пилюли в «Матрице» как раз противоречат главному концепту фильму, а именно снятию бинарных оппозиций. И братья Вачовски так увлеклись снятием этих бинарных оппозиций, что стали сестрами Вачовски. То есть гендерную, по крайней мере, оппозицию они сняли. Я думаю, это первый в мировой истории проект, который начат братьями, а закончен сестрами. Гениальный эксперимент на себе они поставили.

Соответственно, я думаю, что красные и синие пилюли в предельном своем развитии окажутся одной и той же пилюлей. И если бы мне предложили на выбор красную и синюю пилюли, я бы выбрал зеленую. Потому что здесь ясно, что это выбор равный. Игра была равна.

«Второй вопрос: насколько провокационным может быть современный учитель? Ведь он тоже медиатор». Нет, учитель не медиатор, это другая история. Он как раз должен сделать все возможное, чтобы класс не расслоился. Расслоение класса и так произойдет после 11 лет обучения, поэтому задача учителя – может быть, обреченная, титаническая – удерживать класс в едином силовом поле, вот что важно. Но таких учителей, которые способны это делать, которые умеют обращаться ко всем, — их пренебрежимо мало. В основном учитель сам способствует расслоению, а иногда нарочито нагнетает вражду в классе, потому что «разделяй и властвуй». Это, на мой взгляд, самое опасное.

В какой степени учитель должен быть провокатором? Он должен уметь провоцировать несогласие, да; он должен уметь интеллектуально бодрить и даже, если хотите, невротизировать. Но провокатором он быть не должен, да и медиатором быть не должен. Он универсальный такой пророк, оракул, он обращен ко всем. Задача учителя — не допустить этой диверсификации как раз, потому что он обращается и к умным, и к дуракам, и к любителям литературы, к любителям математики. Он должен найти тот вопрос, который был бы всем одинаково интересен. Например, зачем Герасим утопил Муму?

«Вопрос про «Догвилль». Целый город с мафией издевается над девушкой, в конце она вместе с мафией сжигает городишко дотла. Праведна ли эта месть на ваш взгляд?» Поскольку девушку зовут Благодать, и она символизирует веру, и речь идет об очередном как раз провокационном вопросе Триера… я, помнится, в своей рецензии «Псовск» на «Догвилль» писал: «В финале фильма мы слышим вопрос: это Догвилль отвернулся от Грейс, или это Грейс отвернулась от Догвилля? Не будем отвечать на этот вопрос, чтобы себе не навредить, чтобы не зайти чересчур далеко». Вот в таком духе. Понятно, что вопрос звучит так: «Это бог отвернулся от мира, или это мир отвернулся от бога?» Я думаю, что ни то, ни другое. Это Ларс фон Триер отвернулся от обоих.

Если серьезно, то «Догвилль» — действительно искусственный конструкт, до предела обостренный, так что вряд ли такая ситуация возможна в реальности и вряд ил правомочны какие-то ее оценки. Но правильно же говорит Грейс: «Некоторые вещи надо делать самому». Это фильм о христианстве и, когда карающий бог-отец, а именно мафиози, приезжает на черной машине и стирает Догвилль с лица земли, – это такое представление Ларса фон Триера о религии, о человечестве, о жертве, которую надо принести, потому что для него ключевой фильм, конечно же, это «Жертвоприношение» Тарковского. Я думаю, что это такая его уверенность в том, что мир заслужил уничтожение. Потому что он же ригорист, максималист, он же относится к миру, к вере очень серьезно, по-ибсеновски, по-стриндберговски, по-бергмановски. Поэтому с его точки зрения такая месть справедлива, потому что для него то, что происходит в Догвилле, – это оскорбление бога»

Д.Быков: Невозможно осуждать человека за то, что он убивает на войне

«Гессе и Моэм как будто напрямую обращаются к моей душе. Кого бы вы еще посоветовали из таких писателей?» Мигеля де Унамуно – вот уж кто, по-моему, обращается к душе напрямую. Из великих испанцев это номер один, по-моему. Из других вот не знаю, кого назвать. Гессе, Моэм… Наверное, Стефан Цвейг. Не Арнольд, а Стефан. Новеллы Цвейга. Не биография, а именно новеллы.

«Как все-таки покорить свою Милдред?» Так господи, Мирон! Если вас интересует покорение, то деньгами. А если вас интересует счастье, то бегите со всех ног. Милдред – это смертельная ловушка. Покорить ее не трудно – просто провалитесь туда, и вы ее покорили. Но зачем же это делать? Зачем же покорять ее? Это значит покорить свою, если угодно, смерть, присоединить Белоруссию, которая сейчас чрезвычайно токсична; успеть на «Титаник»? Зачем же вам Милдред?

«Меня всегда волновал эзотерический вопрос влияния искусства на мировой дух, если мы его прозреваем, и на природу вообще. Сильно ли изменилась природа и погода со времен Льва Толстого?» Видите, Толстой не влиял на неживую природу. И некоторые гностики считают, что бог тоже на неживую природу, на неживую материю, которая есть царство косностей и зла, напрямую не влияет. А влияет он на одушевленную, одухотворенную. То есть может ее одушевить. Я думаю, что русская литература (да и вообще никакая литература) на тварный мир не влияет никак. На человека Лев Толстой повлиял очень сильно: человек мыслит его образами, его цитатами. Повлиял он колоссально, конечно.

«В 2027 году будет столетие появления трех трикстерских романов. Что изменилось за это время и как изменились русские трикстеры?» Вы имеете в виду, вероятно, Бендера с «12 стульями», «Форд» Берзина, а что третье, я не знаю. Какой третий трикстерский роман? Может быть, «Вор» Леонова, но это не совсем трикстерский роман. Митька Векшин не совсем трикстер; скорее уж Фирсов, если на то пошло. Просто разумеется, русские трикстеры изменились очень сильно и сменились Фаустами. Роль трикстера сменилась ролью разведчика и досталась сначала Воланду, потому Румате Эсторскому, а потом Штирлицу. Такой Мефистофель, покровительствующий пасторам и профессорам. Вот так изменилась роль трикстера. А по большому счету, сейчас закончился и фаустианский роман. А каким будет следующий, главный роман 21-го века, – может быть, диверсификаторским. Может быть, таким, какой я сейчас пишу. Но так всегда хочется думать. А вообще я умею угадывать тенденции, но задавать их не умею, может быть, потому что, по слову Шоу, всегда боялся быть модным, потому что иначе рано или поздно станешь старомодным.

«Вы часто говорите, что в современной России нет идей, поэтому нет смысла писать роман. Почему в таком случае не очень популярна тема начала нулевых годов, когда была относительная свобода?» Нет, во-первых, уже тогда происходило вырождение, и идеи уже тогда выглядели опасными, потому что главный враг прагматика – идеолог, человек с идеями. А что касается современного состояния, о котором нельзя написать роман, то его по двумя, опять-таки, по двум причинам нельзя называть. Во-первых, время застыло и о нем ничего нового не скажешь, оно уже каталогизировано подробно, это как второй том «Мертвых душ». Ну а во-вторых, это страх.

Время-то есть, да писать нет возможности.

Мысль убивающий страх:

Не перейти бы границ осторожности,

Голову держит в тисках!

Это все уже было.

«Вы не дождетесь ухода ВВП, он будет иметь власть в той или иной форме до гроба. То, что он следит за собой и что лучшая медицина работает на его долголетие, — это будет очень нескоро». Я не собираюсь ждать ухода ВВП. Понимаете, я же живу здесь и сейчас. Жить мне, умирать мне, давать отчет мне. Поэтому мне кажется, что не надо ждать ни чьего ухода, а надо действовать. Надо действовать так, как ты хочешь, действовать в своем профессиональном направлении, реализуясь, помогая другим, насколько это возможно, очеловечивая, растапливая своим дыханием последовательно бесчеловечный мир. Из совокупности этих усилий когда-нибудь вырастет новое.

Сейчас, секунду. С трудом открываются письма, вот в чем проблема. «Интересно узнать ваше отношение к поэме «Карамзин. Деревенский дневник»?» Очень хороший цикл верлибров, а иногда и не верлибров – свободного стиха, местами рифмованного – Людмилы Петрушевской. Там тоже есть и стилистическая, и сентименталистская избыточность, но в целом это очень интересная, очень интересная книга.

«Нельзя ли допустить того, что проблема национального кризиса в США в том, что раньше была национальная идея, теперь же ее просто нет, так как нет потребности нет. Современный американец родился слишком поздно для освоения Запада и для противостояния с СССР, но слишком рано для новой порции приключений». Нет, давайте уж не будем так снисходительно их жалеть. Все у них неплохо, нет слишком глубокого кризиса, а национальной идеи никогда у них не было. Национальной идеей был «город на холме», который по всем параметрами впереди и лучше всех, потому что у нас свобода. Про великую американскую мечту судить не берусь, у нас ее понимали упрощенно как карьеру. Никакого кризиса особенно там нет, да и постоянные разговоры, как мне кажется, о кризисе – это какое-то тоже wishful thinking.

«Современный американец родился слишком поздно для…» Нет, там есть что осваивать, и это не обязательно Дикий Запад. Стремительно разрастается Силиконовая Долина, появляются новые замечательные науки, кино не дремлет. Нет, практически по всем критериям Америка духовно развивается быстро и непредсказуемо, так что здесь, мне кажется, не сочувствовать надо, а слегка осторожно уважать. Не завидовать, а радоваться.

Да, уже на это ответил.

«На фоне наших киномуравьев с одним таким усатым тараканом ушедший, но бессмертный Соловьев останется навеки великаном». Сразу вспоминается «Когда я стану великаном» — совершенно гениальная картина Инны Туманян.

И еще раз говорю: если я какого-то человека не упоминаю, то это значит, что он того не стоит. Потому что мое упоминание дает ему легитимность в качестве литератора или вводит его в публичное пространство. Это как бы наполняет вампира новой кровью. Зачем его подкачивать? Есть масса вещей, таких «пузырей земли», масса людей, которые без нашего упоминания просто перестанут существовать. Давайте продолжим это.

«Удивительная вещь: мне не нравится ни один фильм Соловьева, но он мне интересен как интеллектуал, симпатичен как человек. И хотя шедевров нет, но след его поэтики и манеры в позднесоветском кино остался. Бывает ли такое, например, в литературе или в раннем кино?» Да сколько угодно! Понимаете, мы вот с Зинаидой Пронченко, когда снимали сейчас «ЖЗЛ», говорили о Годаре. Азарт формотворчества, который исходит от каждого фильма Годара, заразителен. Но снял ли он хоть один шедевр? Не думаю. Кто-то назовет «На последнем дыхании», кто-то что-то из позднего кино, кто-то «Безумного Пьеро». А кто-то скажет: «Ну не Бергман, прямо скажем». Но зато есть азарты, есть почерк. Да и Вуди Аллен – много ли у него шедевров? А приемы разошлись.

Художник, особенно ярко выраженная художественная индивидуальность, очень редко приводит к появлению шедевров. Много ли шедевров у Есенина (вы просили литературный аналог)? Большинство стихотворений либо недотянуты, либо неравны, либо просто сбиваются в середине на какой-то пьяный делириум. Но манера Есенина и тематика Есенина, безусловно, заданы и чрезвычайно наглядны.

«Многие считают вас человеком агрессивным и эгоцентричным. Как по-вашему, почему?» Легче всего допустить, что они правы, и мне было бы приятно. Но я боюсь, что это всего лишь впечатление, и, может быть, агрессивен не я, а агрессивна какая-то модальность моих высказываний, довольно категоричных иногда. А может быть, я просто более-менее понимаю, что умру и поэтому не боюсь. А многие люди этого еще не понимают и надеются жить вечно.

«Что вы можете сказать о поэте Фернандо Пессоа? Знакомы ли вы с «Книгой непокоя»?» Знаком, конечно, и высоко ценю чрезвычайно. Но для меня Унамуно, как я уже сказал, более адекватная фигура.

«Смотрели ли вы «Прибытие» 2016 года?» Смотрел. Мне такие переусложненные произведения, типа нолановских, в частности, кажутся мне не очень, что ли, эмоциональными. Как и «Матрица»: они не вызывают моей ответной эмоциональной реакции. Но, безусловно, профессионализм нельзя не оценить.

«Зависит ли ваш творческий процесс от определенного артериального давления?» Я говорил много раз о том, что во время известной истории с отравлением мне его сбили, и теперь оно осталось всегда на уровне 120… Я стал чаще мерзнуть и стал медленнее соображать, потому что человек с давлением в 140 живет в другом тонусе. Но зато само сознание того, что у меня снизились все риски, меня очень бодрит. Видите, не от погоды я даже завишу и не от настроения… я завишу от каких-то не очень ощутимых воздушных течений: «Петь не хочется под звон тюремных ключей». Я не могу совершенно писать в условиях общества запуганного, репрессивного, стремящегося к завинчиванию разнообразному. Вот это на меня влияет, а давление – да господи, помилуй. Я знаю хорошо, что только стоит начать работать, и половина проблем испаряется. Особенно проблемы со здоровьем. Стоит дать урок – так все.

«Россия нулевых – это еще не современная Россия. Если кто-нибудь тогда сказал бы, что закон об иностранных агентах достигнет таких масштабов, думаю, никто бы не поверил. Либералов еще приглашали на…» Даня, к сожалению, все в зачатке уже наличествовало, уже все было. Было понятно, куда идет.

«Как продвигается ваш роман на английском?» Придумывается, я еще не пишу.

«Можно ли согласиться с мнением такого-то о Соловьеве?» Знаете, вне зависимости оттого, что говорит такой-то (я не хочу его упоминать, а вы упоминаете, это ваше право), он может сказать, что дважды два четыре, но это не повод с ним соглашаться. Находиться с таким-то на одном поле и в одном поле мне, честно говоря, оскорбительно. Вот он рассуждает о Соловьеве. «Можно ли согласиться с его мнением о Соловьеве?» Да нельзя согласиться вообще с тем, что он открывает рот на эту тему, что он собою пачкает эту тему. Это его право, но мое право его игнорить.

Д.Быков: Такие мысли посещали не только Смердяковых и не только лакеев

«Что общего в музыкальной и литературной критике?» То, что и то, и другое требует определенной компетенции при разборе формального инструментария. Если вы музыкальный критик, вы должны как минимум знать ноты. Если вы литературный критик, вы должны, по крайней мере, знать историю литературы. Вот и все; больше ничего общего.

«Можно ли назвать Тевье-молочника патриотом или он просто боялся перемен?» Судя по тому, что он говорит о своих родных местах и что он не хочет переезжать, его можно назвать патриотом; по крайней мере, в узко домашнем смысле. Я думаю, что все попытки убедить меня в том, что Тевье-молочник не любит эту землю довольно-таки наивны.

«Как вы относитесь к Юрию Домбровскому?» Сегодня как раз разговаривал с его вдовой, Кларой Турумовой, которую обожаю. Она из-за разных причин, даже со здоровьем не связанных, не придет на этот Новый год, но, возможно, мы выведем ее в эфир по телефону. Обычно Клара была нашей желанной и любимой гостьей, душой нашей компании новогодней. Вообще из всех веселых вдов Мария Васильевна Розанова, Ольга Владимировна Окуджава и Клара Домбровская кажутся мне оптимальными хранительницами памяти мужей. Я знаю, что многие по-разному смотрят на них, но знаю, что они умеют как-то удивительно поддерживать дискуссионный острый интерес к мужьям.

Кстати говоря, Клара Домбровская собрала книгу новеллистики Юрия Осиповича, где есть несколько не выходивших прежде рассказов. Как можно такое не напечатать? А эта книга тормозится в издательстве. Ну что надо сделать, чтоб она вышла, я уж не знаю. По-моему, Домбровский – гениальный романист, замечательный новеллист, один из лучших поэтов, кого вообще в 20-м веке можно назвать, это потрясающий пример нравственного сопротивления, да и человек невероятного обаяния. Это черный, неседеющий чуб его знаменитый – один из символов нонконформистской Москвы. Да вообще Домбровский – солнце такое, я с упоением его читаю и перечитываю. В свое время «Рождение мыши», которое Алексей Костанян, дай бог ему здоровья, издал в «Прозаике», разошлось за три дня. И Клара Турумова с умилением говорила о том, что муж продолжает зарабатывать для нее.

«Абалкин был тренированным прогрессором, которого сложно было убить старику Сикорски. Почему Стругацкие поступили с ним так? А если бы Абалкин разоружил его? Как думаете, что бы было?» Да Абалкин не может никого убивать и разоружать. Абалкин, конечно, непростой человек, как и все гении (а он гений зоопсихологии), но у него нет инстинкта убийства. Он, конечно, кроманьонец, но он совершенно никогда никого не старался убивать. Он такой же человек Полдня, как Тойво Глумов, как Максим Каммерер, но он другой. Понимаете, еще один из так называемых эмбрионов – Корней Яшмаа. И он специально введен в «Жука…», то есть в «Жуке…» он упомянут; введен он еще в «Парня из преисподней». Он абсолютно нормальный человек, в эмбрионах нет ничего враждебного человечеству, они не убийцы, не агенты, не детонаторы. Их не надо убивать, их не обязательно убивать, как уже сказал один наш лидер духовный.

«Будете ли вы в вашей передаче встречаться с…» Да, имелся в виду Жолковский. Потому что Житинский может только упоминаться. Встретиться-то мы с ним, конечно, встретимся, но уже не в передаче. С Жолковским будем, конечно. И он собирается. Даже если он не приедет в Москву, мы с ним можем встретиться в Штатах и оттуда передавать что-то. А потом мы можем с ним по телефону в Новый год созвониться.

«Не стала ли рудиментарной работа книжного иллюстратора?» Конечно, нет. Более того, книга все более становится раритетом, художественным произведением.

«Градский первичной называл музыку, вы – литературу, математик назовет математику. Есть ли правда?» Первичной является знаковая система – и музыка, и математика, и литература. И все это знаковые системы, такая форма творчества, перекодировка жизни. Как только появляется знаковая система, появляется искусство.

Не буду оценивать ни чьи каналы, имея в виду вот эти… блоги книжные, просто потому что не сужу затем, что не принадлежу.

«Можно ли верить тому, что написала Марианна Саид Шах?» Не берусь оценивать, надо вникать, может быть, пересматривать. Тема слишком горячая и слишком больная, не буду входить в подробности.

«Индийский кардиолог Тилак Суварна рассказал о последствиях новогодних излишеств и синдроме «праздничного сердца». Он возникает у тех, кто опрокидывает в себя слишком много алкоголя. А как встретить Новый год с праздничным сердцем и верой в будущее?» Знаете, тут, кроме старого совета Грина ничего не придумаешь: «Сделай человеку чудо – новая душа будет у него и новая душа будет у тебя». Многие сетуют на то, что Новый год не сопровождается праздничным настроением. Как сделать праздник? А вы себе не делайте праздник, вы сделайте его кому-нибудь другому. Но такому, который на это не обидится, чтобы это не было насильственным и демонстративным благодеянием, чтобы это не было благотворительностью, а чтобы это было таким внезапным чудом, фейерверком сюрпризом. Для меня это очень актуальная практика.

Мы вот на Новый год собираемся здесь, на «Эхе», и у нас праздничное настроение оттого, что мы с новыми, незнакомыми, но духовно близкими людьми, потому что абы кто не придет. Поэтому можно сделать такое чудо. Но в принципе, единственный способ создать новогоднее настроение – устроить его кому-нибудь другому.

«Правильно ли я понимаю, что сегодня в России невозможен Леопольд, который выйдет к обеим сторонам и скажет: «Ребята, давайте жить дружно»?». Возможен-то он возможен, но, во-первых, я не поручусь за его будущность. Помните, как слоненку говорит персонаж Киплинга: «Что кушает на завтрак крокодил? Я не поручусь за твою будущность, молодой человек, если ты задашь ему этот вопрос». Так и здесь: я не уверен, что кот Леопольд в современной России может выглядеть не провокатором. Ну что это – к людям, которых так долго одни называли врагами и сознательно разжигали против них ненависть, и подстрекали к их уничтожению, — к ним выйдет кот Леопольд и на равных к них обратиться? Нет, ребята, это совершенно невозможно. А потом, так ли уж хорошо жить дружно? У меня есть ощущение, что подавляющее большинство людей должны расслаиваться, диверсифицироваться. Сентинельцы, может быть, и правы, что не хотят ни с кем общаться, никем колонизироваться. Надо защищать свое суверенное духовное «Я». Я в последнее время боюсь слишком большого общения.

«Не кажется ли вам, что со смертью режиссера умирает его театр?» Не всегда. Со смертью Станиславского МХАТ не умер. Вы упоминаете Товстоногова – так театр Товстоногова может возродиться где угодно, и не только в БДТ. И театр Вахтангова может. Если режиссер заложил некую традицию, как Таиров со своим камерными психологическим театром, демонстративно стоящим в стороне от большинства конструктивистских и модернистских веяний, хотя он не чужд модернизму – все-таки это символистский театр изначально. Так вот, если режиссер заложил некую манеру, некий стиль общения с актером, то его театр имеет все шансы его пережить. Но за последнее время таких людей у нас раз и обчелся. Может быть, только Фоменко. Табаков… Но Табаков не заложил стиля. Табаков заложил стиль руководства, а не театральный стиль. Именно поэтому я такие надежды возлагаю на Хабенского, который может оказаться не только менеджером, но и идеологом театра.

«Не могу избавиться от ощущения, что Толстой относился к людям, как энтомолог к насекомым». Нет, я так не думаю. Он все-таки, скорее, как бог относился к своим созданиям, но это энтомология.

«Джоан Роулинг снова подвергается нападкам в твиттере. На этот раз – за вольное цитирование романа «1984»…». Джоан Роулинг всегда будет подвергаться каким-то нападкам, и всегда ее будет защищать гораздо больше народу, потому что – я уже много раз говорил – она вырастила читателей, несколько поколений читателей выросло на ней. Ее всегда будут травить и всегда будут защищать. Джоан Роулинг – это явление настолько масштабное, неоднозначное, оригинальное, что сложно было бы представить, чтобы ее не травили.

«А в чем же суть знаковой системы?» Суть знаковой системы в наличии у человека второй сигнальной системы. В жажде человека перекодировать знаки бытия в понятные для других, в читаемые. Я Джона Нэша спросил, а не обидно ли ему заниматься вещами, которые в мире понимают пять человек. Он сказал: «Меня понимают хотя бы пять человек. Потому что у меня есть формальный язык – математика. А вот кто понимает вас, поэта, – я, честно говоря, никогда не понимал, зачем люди пишут стихи». Но я попытался как-то объяснить.

Поговорим все-таки о стихотворении Юлия Черсановича Кима, моего старшего друга, маминого одногруппника, поскольку ему исполняется 85 лет – прекрасный возраст. Сейчас посмотрим; я, конечно, помню это стихотворение наизусть, «Диалог о совести». Это, конечно, надо бы петь.

— Я недавно сделал открытие:
Открыл я недавно словарь —
Оказывается, «совесть —
Это нравственная категория,
Позволяющая безошибочно
Отличать дурное от доброго».

— Но как же быть, когда идет игра,
Партнеры лгут, блефует кто как может,
И для победы правды и добра
Тебе солгать необходимо тоже —
И как же быть тогда?

— Я понимаю… Я только говорю, что совесть —
Это нравственная категория…

— Но как же быть, когда идет борьба
За идеал и лучшие надежды?
Ну, а в борьбе нельзя без топора,
А где топор — там щепки неизбежны.
И как же быть тогда?

— Да-да, конечно… Я только говорю, что совесть —
Это нравственная категория…

— Но если все охвачены одним
Безумием — не на день, а на годы?
Идет потоп — и он неудержим
И увлекает целые народы!
Так что же может слабый человек
В кошмаре, чей предел непредсказуем?
Что может он, когда безумен век?
И кто виновен в том, что век безумен?
Кого судить?
Кому судить?
За что судить?

— Я не знаю… Я только знаю, что совесть —
Это нравственная категория,
Позволяющая безошибочно
Отличать дурное от доброго!

Значит, я могу сказать, в чем загадка этого стихотворения; даже больше того, его такая высокая тайна, почему данное стихотворение вызывает у нас такие сложные чувства. Потому что Ким имел в виду одно, а написалось все-таки несколько другое. Ким хотел сказать (как мне представляется), что совесть – это действительно незыблемая, неподвижная, неотменимая категория, и при любых обстоятельствах она позволяет отличать дурное от доброго даже в случае крайне сложной, крайне запутанной нравственной проблематики. Совесть – тот барометр или, точнее, тот нравственный компас, который в любой ситуации позволяет безошибочно отличать дурное от доброго. Это действительно так. Но тот контекст, который нам предложен эпохой, позволяет нам трактовать это стихотворение несколько иначе, под несколько иным углом.

Этот контекст говорит нам о том, что совесть перестает быть единственным абсолютным мерилом или критерием; более того, в каких-то ситуациях она становится неприменимой. Сам Ким сформулировал эту концепцию в другой песне, не менее знаменитой:

Ибо – правду скажем смело –
Ты двух зайцев не лови:
Либо делай свое дело,
Либо музыку люби!

Действительно, в большинстве коллизий современного мира руководствоваться совестью не получается просто потому, что иногда надо пожертвовать совестью ради прагматики, а иногда надо кого-то подставить и обречь, а иногда надо поступить против собственных убеждений. И вот тогда возникает действительно страшный вопрос: а место ли нравственным людям в политике, в современном мире, в условиях, в условностях современного мира? Наверное, надо признать, что человеку с обостренным нравственным чувством просто нечего делать в текущей реальности. Единственное, что ему остается, – это возделывать свой сад.

Я бы повернул эту ситуацию несколько иначе, несколько радикальнее, сказав, что в современном (да и не только в современном, в любом мире) есть категория делателей и категория думателей, и смешивать два этих ремесла есть тьма искусников, я не из их числа». Действительно, политика – это искусство возможного, искусство насилия; политика – это искусство манипуляции. Наверное, надо признать просто, что со своими критериями нравственному человеку не надо лезть в другие сферы.

Д.Быков: Определенный страх перед поэзией присущ всем тоталитарным режимам

Понимаете, например: вот война. Мы понимаем, что это жестокое и отвратительное дело; мы понимаем, что невозможно осуждать человека за то-то и то-то. Невозможно осуждать человека за то, что он убивает на войне. Помните, как в «Хождении по мукам» (в первой части, в «Сестрах»), где герой задается вопросом: «Я уже не то 9, не то 10 человек убил. А за что? Чай, ведь немцы ни в чем не виноваты» (речь идет об империалистической войне). Значит, приходится признать просто, что людям обостренного нравственного чутья; людям, которые относятся к своим поступкам бескомпромиссно, – в реальной политике им нечего делать. Им не надо ставить себя в ситуации, в которых нет однозначного морального ответа. А его очень часто нет. Потому что лучше в эти ситуации не попадать.

Понимаете, правильного поведения нет в этой ситуации. Вот оставаться или уезжать? Это вечная дискуссия, скажем, о решении Навального вернуться. Морально он поступил или аморально, прагматично или непрагматично? Мне кажется, что здесь нет правильного ответа, даже более того: здесь нет правильного или неправильного решения. Здесь есть решение эстетически красивое, и он его принял.

Равным образом и в большинстве коллизий (не обязательно из современной жизни, любой жизни), действительно, некоторым людям гамлетовского склада – «Гамлет» же об этом написан – нужно избегать политики. Ведь, собственно, «Гамлет» рассказывает о том, чего может наворотить нравственный человек, рефлексирующий человек, попавший в ситуацию возмездия. Вот надо мстить, а он убивать не хочет. В результате он убивает втрое больше народу, а надо было одного Клавдия. Но вот, наверное, собственно, пафос песни Кима сводится именно к этому.

Хотя, видите ли, для Кима вообще очень характерно вот это ощущение какой-то своей неуместности, ощущение своего, если угодно, предательства. У него есть замечательная статья… не статья, а монолог – «Я боюсь». Она написана в 1984-м или даже в 1986-м, буквально за два года до масштабных перемен. Ким всегда себя судит жестоким нравственным судом, и не только его автобиографическая проза об этом, но и его стихи. Они всегда проникнуты сознанием своей греховности, вины, недостаточного радикализма. Вообще герой Кима язвителен чрезвычайно, но язвителен по отношению к самому себе. Часто он просто беспомощен.

Вот Окуджава, когда рецензировал постановку «Ной и его сыновья», обратил внимание на то, что Ким (ему пришлось заменить Шакурова, потому что тот ногу сломал, а Ким знал пьесу наизусть) играл со своим великолепным артистизмом Ноя как жалкого, обреченного человека, который страдает за все человечества; он пытается его своей любовью согреть, но ничего не получается. Я вообще бы сказал, что Ким… Почему он стал, по мнению Ильи Мильштейна, главным бардом диссидентства? Потому что больная совесть, именно муки совести – главная трагедия диссидентства. Я просто сценарий о них сейчас пишу и очень хорошо это понимаю. Скажу больше: главная трагедия диссидентства в том, что это все были нравственные люди, которые пытались нравственными методами решать реальные политические задачи. И, конечно, у них ничего не получилось.

Конечно, Сахаров морально воздействовал на ситуацию колоссально, а реальное его воздействие на ситуацию было ничтожно. И когда Андропов захотел в конце 70-х раздавить диссидентское движение, он его раздавил без каких бы то ни было проблем. Кого надо выслал из страны, кого надо посадил, кого надо сослал в Горький. Диссидентское движение развалить не трудно; эта же коллизия у Евтушенко в «Голубе в Сантьяго»: «Не делают в перчатках революций». И Альенде попытался быть честным человеком – и как это кончилось? Поэтому мораль тут одна: или делай свое дело, или музыку люби. А если тебе дорога твоя совесть, ты можешь поступать по совести, конечно. Ты можешь выходить на площадь и протестовать, но тогда не рассчитывай на результат. Тогда избегай, по крайней мере, главного диссидентского заблуждения: что ты этим на что-то влияешь. Помни, что ты этим влияешь только на одно: как сказал Наум Ним, один из моих любимых писателей и друзей близких, «тебе по утрам, когда бреешься, не будет противно смотреть в зеркало». Это все, на что ты можешь рассчитывать. Ну а мы с вами услышимся, как водится, через неделю, пока.

Последствия научно-технической революции. В распоряжении героев находится гениальное изобретение, которое становится аттракционом для развлечения богатых людей. Машина времени не используется для научных открытий или средство образования.

Короткое и емкое повествование Рэй Брэдбери — не про бабочку. «И грянул гром» — это рассказ о вере в везение и случай.

Поддавшись эмоциям, человек готов пойти на неоправданный риск. Персонажи не задумываются о том, что желание принять участие в необычной охоте на доисторического ящера может обернуться мировой трагедией.

Краткое содержание брэдбери и грянул гром точный пересказ сюжета за 5 минут

Очень краткий пересказ рассказа «И грянул гром»

После изобретения машины времени господин Экельс в группе с такими же энтузиастами покупает за большие деньги сафари в прошлое и отправляется в мезозойскую эру поохотиться на динозавров. Мероприятие обставлено ограничениями: уничтожить разрешается одно животное, которое должно вот-вот погибнуть и без стороннего вмешательства, а по возвращении путешественникам следует уничтожить следы своего пребывания, дабы не внести случайно изменения в будущее. Охотники передвигаются по специальной антигравитационной тропе, чтобы ничего не задеть из первобытной природы, любое неосторожное движение может трагически повлиять на ход истории. Однако Экельс нарушает запрет и сходит с тропы, раздавив бабочку. После возвращения в свое время охотники к своему удивлению обнаруживают, что их мир изменился до неузнаваемости.

Рассказа Рэя Брэдбери «И грянул гром» краткое содержание

В рассказе Рэя Брэдбери «И грянул гром» читать можно о охотнике-любители Экельсе. Он насобирал денег для путешествия в прошлое и охоты на настоящего тираннозавра. Такая добыча должна стать венцом его коллекции. И несмотря на многочисленные ограничения, которые действуют во время такого сафари он просто счастлив.

Далее в рассказе Брэдбери «И грянул гром» кратком содержании вы узнаете какие ограничения устанавливает руководитель охоты Тревис. Он настоятельно требуют, чтоб во время охоты Экельс не сходил со специальной антигравитационной тропы. Ведь даже раздавленная травинка может привести к непоправимым изменениям в будущем. Убить можно только то животное, которое и по естественным причинам скоро умрет. При этом в дальнейшем следует изъять все следы своего пребывания. Включая пули.

Но во время встречи с динозавром все пошло не так как планировал главный герой книги «И грянул гром» Рэя Брэдбери. Вид движущегося великана так напугал Экельса, что он сошел с тропы и бросился бежать. Пока остальные члены группы сражались с тираннозавром, Экельс забрался в машину времени.

Вернувшись в свое время группа охотников из рассказа Рэя Брэдбери «И грянул гром» обнаруживает разительные перемены. Изменилась не только орфография, президент страны и даже человек. Изменилась сама атмосфера Земли. Экельс осматривает себя. На подошве своих ботинок он обнаруживает бабочку, которую он раздавил сойдя с тропы. В ужасе он предлагает вернуться и все исправить. Но Тревис поднимает ружье … «И грянул гром».

Краткое содержание рассказа «И грянул гром» подробно

На глаза некоему господину по имени Экельс попадается объявление, согласно которому одна из досуговых компаний организует путешествие в любую эпоху из прошлого. Это может быть «самое чертовское приключение», о котором совсем недавно невозможно было помышлять. Из любопытства Экельс соглашается на все условия, которые ему оглашает служащий за конторкой. По правилам фирмы клиентам полагается слушаться мистера Тревиса, стрелять по мишени только тогда, когда он скажет.

Машина времени переносит героев рассказа в доисторическое прошлое, где еще не существовало ни человечества, ни президентов, ни избирателей (а в современной Америке только прошли президентские выборы, на которых победу одержал демократ Кейт, обошедший своего конкурента – диктатора Дойчера).

Как только путешественники во времени оказываются в джунглях за шестьдесят с лишним миллионов лет назад, Тревис демонстрирует металлическую тропу, с которой охотникам ни в коем случае нельзя сходить, чтобы случайно не раздавить ни травинки, ни букашки. Такие запреты объясняются просто: если незапланированно убить какое-либо животное, то это может уничтожить всю популяцию в дальнейшем и катастрофически повлиять на будущее. Чтобы этого не случилось, компания находит тех динозавров, что и так должны погибнуть в ближайшее время. Как рассказал Тревис, выбранных обреченных особей помечают краской. Вдобавок Машина времени, тропа, одежда участников полностью обеззараживаются, чтобы не занести в древний мир болезнетворных бактерий и не подхватить заразу из прошлого.

Когда взору охотников является могучий тираннозавр, то Экельс приходит в ужас и уверяет, что такую махину убить невозможно. Тревис, видя состояние клиента, отправляет того спрятаться внутри Машины. Но внезапно ящер рвется вперед, а Экельс, не выдержав, кидается бежать и невольно сходит с тропы. Жуткую тварь убивают участники сафари. Охотники неожиданно обнаруживают, что Экельс раздавил бабочку. Отношение Тревиса к нему резко меняется. В порыве гнева он угрожает оставить проштрафившегося охотника навсегда в прошлом, и меняет свое спонтанное решение только после уговоров помощника и самого Экельса. Тревис велит последнему пойти и извлечь пули из тела ящера. Экельс покорно выполняет задание и приносит пули Тревису.

Возвращение домой знаменуется тем, что персонажи рассказа замечают полностью перевоплощенное настоящее. Во-первых, они замечают рекламу , написанную с ошибками, во-вторых, им становится известно, что правит страной не Кейт, а Дойчер, в-третьих, даже воздух стал пахнуть как-то по-другому. История сама собой переписалась – и все из-за одной единственной растоптанной бабочки… Ход эволюции нарушился, вот-вот должен грянуть гром!

Краткое содержание

Экельс — охотник-любитель вместе с другими искателями приключений становится участником аттракциона путешествия во времени. Он отправляется на сафари в мезозойскую эру.

Однако охота на доисторических животных имеет жесткие ограничения.

Оказавшись на шестьдесят миллионов лет назад, участники не должны оставлять следов своего пребывания в прошлом. Об этом охотников предупреждает руководитель охоты Тревис. Участники сафари не должны оказывать никакого воздействия на окружающий мир, поскольку это может иметь непредсказуемые последствия для будущего и внести изменения в историю.

Чтобы путешествие не оказало катастрофического воздействия, организаторы сафари отбирают динозавров, которые должны погибнуть по естественным причинам, их помечают специальной краской. В целях безопасности машину времени и одежду участников обрабатывают дезинфицирующим раствором. Чтобы случайно не задеть растения, охотники передвигаются по антигравитационной тропе.

В непроходимых джунглях они обнаруживают тираннозавра. Его размеры и ярость вызывают у Экельса ужас. Ему кажется, что справиться с чудовищем невозможно. От страха он нарушает запрет и сходит с тропы. Главный герой возвращается к машине времени.

В гневе Тревис обещает Экельсу оставить его в прошлом, но после уговоров меняет свое решение и отправляет его к телу чудовища, чтобы тот извлек из него пули. Охотник выполняет его поручение.

Вернувшись в свое время путешественники обнаруживают, что их мир стал другим. Они видят рекламу, написанную с ошибками, ощущают другой воздух. Им становится известно, что государством правит диктатор Дойчер. Мир изменился полностью.

Осмотрев обувь, Экельс обнаруживает, что к подошве пристала бабочка, на которую он случайно наступил, пробираясь через заросли. Испугавшись, он предлагает Тревису вернуться назад, чтобы все исправить, но тот не желает слушать его оправданий, поднимает ружье и стреляет в Экельса.

Рэй Брэдбери – И грянул гром

© Л. Жданов, перевод на русский язык, 2013

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство» «Эксмо», 2013

Объявление на стене расплылось, словно его затянуло пленкой скользящей теплой воды; Экельс почувствовал, как веки, смыкаясь, на долю секунды прикрыли зрачки, но и в мгновенном мраке горели буквы:

А/О САФАРИ ВО ВРЕМЕНИ

ОРГАНИЗУЕМ САФАРИ В ЛЮБОЙ ГОД ПРОШЛОГО

ВЫ ВЫБИРАЕТЕ ДОБЫЧУ

МЫ ДОСТАВЛЯЕМ ВАС НА МЕСТО

В глотке Экельса скопилась теплая слизь; он судорожно глотнул. Мускулы вокруг рта растянули губы в улыбку, когда он медленно поднял руку, в которой покачивался чек на десять тысяч долларов, предназначенный для человека за конторкой.

– Вы гарантируете, что я вернусь из сафари живым?

– Мы ничего не гарантируем, – ответил служащий, – кроме динозавров. – Он повернулся. – Вот мистер Тревис, он будет вашим проводником в Прошлое. Он скажет вам, где и когда стрелять. Если скажет «не стрелять» – значит, не стрелять. Не выполните его распоряжения – по возвращении заплатите штраф, еще десять тысяч, кроме того, ждите неприятностей от правительства.

В дальнем конце огромного помещения конторы Экельс видел нечто причудливое и неопределенное, извивающееся и гудящее, переплетение проводов и стальных кожухов, переливающийся яркий ореол – то оранжевый, то серебристый, то голубой. Гул был такой, словно само Время горело на могучем костре, словно все годы, все даты летописей, все дни свалили в одну кучу и подожгли.

Одно прикосновение руки – и тотчас это горение послушно даст задний ход. Экельс помнил каждое слово объявления.

Из пепла и праха, из пыли и золы восстанут, будто золотистые саламандры, старые годы, зеленые годы, розы усладят воздух, седые волосы станут черными, исчезнут морщины и складки, все и вся повернет вспять и станет семенем, от смерти ринется к своему истоку, солнца будут всходить на западе и погружаться в зарево востока, луны будут убывать с другого конца, все и вся уподобится цыпленку, прячущемуся в яйцо, кроликам, ныряющим в шляпу фокусника, все и вся познает новую смерть, смерть семени, зеленую смерть, возвращение в пору, предшествующую зачатию. И это будет сделано одним лишь движением руки…

– Черт возьми, – выдохнул Экельс; на его худом лице мелькали блики света от Машины. – Настоящая Машина времени! – Он покачал головой. – Подумать только. Закончись выборы вчера иначе, и я сегодня, быть может, пришел бы сюда спасаться бегством. Слава богу, что победил Кейт. В Соединенных Штатах будет хороший президент.

– Вот именно, – отозвался человек за конторкой. – Нам повезло. Если бы выбрали Дойчера, не миновать нам жесточайшей диктатуры. Этот тип против всего на свете – против мира, против веры, против человечности, против разума.

Люди звонили нам и справлялись, – шутя, конечно, а впрочем… Дескать, если Дойчер будет президентом, нельзя ли перебраться в 1492 год. Да только не наше это дело – побеги устраивать. Мы организуем сафари.

Так или иначе, Кейт – президент, и у вас теперь одна забота…

– …убить моего динозавра, – закончил фразу Экельс.

– Tyrannosaurus rex. Громогласный Ящер, отвратительнейшее чудовище в истории планеты. Подпишите вот это. Что бы с вами ни произошло, мы не отвечаем. У этих динозавров зверский аппетит.

Экельс вспыхнул от возмущения.

– Вы пытаетесь испугать меня?

– По чести говоря, да. Мы вовсе не желаем отправлять в прошлое таких, что при первом же выстреле ударяются в панику. В том году погибло шесть руководителей и дюжина охотников.

Мы предоставляем вам случай испытать самое чертовское приключение, о каком только может мечтать настоящий охотник.

Путешествие на шестьдесят миллионов лет назад и величайшая добыча всех времен! Вот ваш чек. Порвите его.

Мистер Экельс долго смотрел на чек. Пальцы его дрожали.

– Ни пуха ни пера, – сказал человек за конторкой. – Мистер Тревис, займитесь клиентом.

Неся ружья в руках, они молча прошли через комнату к Машине, к серебристому металлу и рокочущему свету.

Сперва день, затем ночь, опять день, опять ночь; потом день – ночь, день – ночь, день. Неделя, месяц, год, десятилетие! 2055 год. 2019, 1999! 1957! Мимо! Машина ревела.

Они надели кислородные шлемы, проверили наушники.

Экельс качался на мягком сиденье – бледный, зубы стиснуты. Он ощутил судорожную дрожь в руках, посмотрел вниз и увидел, как его пальцы сжали новое ружье. В машине было еще четверо. Тревис – руководитель сафари, его помощник Лесперанс и два охотника – Биллингс и Кремер. Они сидели, глядя друг на друга, а мимо, точно вспышки молний, проносились годы.

Краткое содержание рассказа Брэдбери “И грянул гром”

Охотник-любитель Экельс покупает путешествие во времени в мезозойскую эру.

Самое чертовское приключение, о каком только может мечтать настоящий охотник. Путешествие на шестьдесят миллионов лет назад и величайшая добыча всех времен.

Руководитель охоты Тревис сообщает о жестких ограничениях. Убить можно только животное, которое и без того умрет. Нельзя сходить с антигра­ви­та­ционной тропы, коорая изолирует пришельцев из будущего. Возвращаясь в свое время, необходимо уничтожить все следы прибывания в прошлом. Нельзя оказывать никакого воздействия на мир.

И грянул гром, сюжетная линия, значение, экранизации

Название	И грянул гром
Название-оригинал	A Sound of Thunder
Жанр	рассказ
Автор	Рэй Брэдбери
Язык оригинала	английский
Публикация	1952

«И грянул гром» (A Sound of Thunder) — знаменитый научно-фантастический рассказ американского писателя Рэя Брэдбери. Впервые опубликован 28 июня 1952 года в журнале Collier’s. Входил в авторские сборники «Золотые яблоки Солнца» (The Golden Apples of the Sun, 1953), «Р — значит ракета» (R is for Rocket, 1964) и др. Занимает первое место по количеству переизданий среди всех научно-фантастических рассказов, согласно информации журнала Locus. На русском языке впервые опубликован в 1965 году.

Сюжетная линия

Экельс, охотник-любитель, за большие деньги отправляется на сафари в Мезозойскую эру вместе с ещё несколькими охотниками.

Однако охота на динозавров обставлена жёсткими условиями: убить можно только то животное, которое должно и без этого вот-вот погибнуть (например, убитое сломавшимся деревом), а возвращаясь, необходимо уничтожить все следы своего пребывания (в том числе вытащить из тела животного пули), чтобы не внести изменения в будущее.

Люди находятся на антигравитационной тропе, чтобы случайно не задеть даже травинку, поскольку это может внести непредсказуемые потрясения в историю. Руководитель сафари Тревис предупреждает:

Во время охоты Экельс, увидев тиранозавра, впадает в панику и сходит с тропы.

После возвращения в своё время охотники неожиданно обнаруживают, что их мир изменился: иная орфография языка, у власти вместо президента-либерала стоит диктатор.

Причина этой катастрофы тут же выясняется: Экельс, сойдя с тропы, случайно раздавил бабочку. Тревис поднимает ружьё. Щелкает предохранитель. Последняя фраза повторяет название рассказа: «…И грянул гром».

Значение

Рассказ часто цитируется в работах по теории хаоса, поскольку иллюстрирует так называемый эффект бабочки. Однако, этот термин появился позже и не связан с бабочкой, раздавленной Экельсом, термин закрепился после опубликования в 60-х годах научной работы Эдварда Лоренца под названием «Предсказуемость: может ли взмах крыльев бабочки в Бразилии вызвать торнадо в Техасе?».

Краткое содержание Р.Брэдбери И грянул гром

Очень краткий пересказ рассказа «И грянул гром»

После изобретения машины времени господин Экельс в группе с такими же энтузиастами покупает за большие деньги сафари в прошлое и отправляется в мезозойскую эру поохотиться на динозавров. Мероприятие обставлено ограничениями: уничтожить разрешается одно животное, которое должно вот-вот погибнуть и без стороннего вмешательства, а по возвращении путешественникам следует уничтожить следы своего пребывания, дабы не внести случайно изменения в будущее. Охотники передвигаются по специальной антигравитационной тропе, чтобы ничего не задеть из первобытной природы, любое неосторожное движение может трагически повлиять на ход истории. Однако Экельс нарушает запрет и сходит с тропы, раздавив бабочку. После возвращения в свое время охотники к своему удивлению обнаруживают, что их мир изменился до неузнаваемости.

Размышления по поводу рассказа Р. Брэдбери “И грянул гром”..

Позволю себе высказать некоторые соображения по поводу идеи и композиции рассказа.

Теория Тревиса состоит в том, что, если нарушить что-то в Прошлом, если уничтожить самое малое: помять траву, убить мышь, это может привести к непоправимым последствиям в Будущем, так как изменится весь ход эволюции. Поэтому ни в коем случае нельзя сходить с Тропы.

Вина Экельса состоит прежде всего в его легкомысленном отношении ко всему происходящему: он никак не хочет понимать и принимать объяснений Тревиса, «шутя» целится в птеродактиля.

Кроме того, он трусит: его руки трясутся, он «бледно улыбается», сам признаётся, что «дрожит, как мальчишка». Вспомним, что в конторе его предупреждали об опасности, но он тогда возмущался, негодовал.

Теперь же его легкомыслие и трусость приводят к двум преступлениям: он бросил товарищей в минуту опасности и сошёл с Тропы, зная, что это может привести к непоправимым последствиям для всего человечества.

Последствия поступков Экельса были ужасны: уровень развития человечества резко снизился (объявление с ошибками), на выборах ко всеобщему удовольствию победил диктатор, сама атмосфера (в прямом и переносном смысле) стала иной. Кольцевая композиция помогает понять замысел автора.

Между действиями Тревиса и его теорией в определённой степени есть противоречия. Хотя Тревис очень осторожен в своём обращении с Прошлым (создана Тропа, убиваются только те животные, которые вскоре должны погибнуть, шлемы служат защите Прошлого от бактерий Будущего, из тела динозавра удаляются пули и т.д.

), сафари всё же служит для него и его сотрудников средством наживы. Но автор не мог избрать другого пути: ему необходимо было отправить героев в прошлое. Иначе он не смог бы показать нам, что может произойти, если забыть о своей ответственности перед будущим.

Ведь и наше Настоящее – это тоже Прошлое для Будущего. И мы за это Будущее в ответе.

Тревис сначала пощадил Экельса, хотя гнев его не знал границ (вспомним, что он хотел оставить Экельса в Прошлом, но не сделал этого хотя бы потому, вероятно, что не знал, к каким последствиям приведёт такой поступок; он послал Экельса в наказание за трусость вырезать пули из тела динозавра). Почему же Тревис пощадил Экельса?

Дело в том, что Тревис, по-видимому, всегда помнит, что убийство, уничтожение может нарушить равновесие на Земле. И неважно, кто убит: бабочка, мышь, лиса, тигр или человек.

Краткое содержание рассказа «И грянул гром» подробно

На глаза некоему господину по имени Экельс попадается объявление, согласно которому одна из досуговых компаний организует путешествие в любую эпоху из прошлого. Это может быть «самое чертовское приключение», о котором совсем недавно невозможно было помышлять. Из любопытства Экельс соглашается на все условия, которые ему оглашает служащий за конторкой. По правилам фирмы клиентам полагается слушаться мистера Тревиса, стрелять по мишени только тогда, когда он скажет.

Машина времени переносит героев рассказа в доисторическое прошлое, где еще не существовало ни человечества, ни президентов, ни избирателей (а в современной Америке только прошли президентские выборы, на которых победу одержал демократ Кейт, обошедший своего конкурента – диктатора Дойчера).

Как только путешественники во времени оказываются в джунглях за шестьдесят с лишним миллионов лет назад, Тревис демонстрирует металлическую тропу, с которой охотникам ни в коем случае нельзя сходить, чтобы случайно не раздавить ни травинки, ни букашки. Такие запреты объясняются просто: если незапланированно убить какое-либо животное, то это может уничтожить всю популяцию в дальнейшем и катастрофически повлиять на будущее. Чтобы этого не случилось, компания находит тех динозавров, что и так должны погибнуть в ближайшее время. Как рассказал Тревис, выбранных обреченных особей помечают краской. Вдобавок Машина времени, тропа, одежда участников полностью обеззараживаются, чтобы не занести в древний мир болезнетворных бактерий и не подхватить заразу из прошлого.

Когда взору охотников является могучий тираннозавр, то Экельс приходит в ужас и уверяет, что такую махину убить невозможно. Тревис, видя состояние клиента, отправляет того спрятаться внутри Машины. Но внезапно ящер рвется вперед, а Экельс, не выдержав, кидается бежать и невольно сходит с тропы. Жуткую тварь убивают участники сафари. Охотники неожиданно обнаруживают, что Экельс раздавил бабочку. Отношение Тревиса к нему резко меняется. В порыве гнева он угрожает оставить проштрафившегося охотника навсегда в прошлом, и меняет свое спонтанное решение только после уговоров помощника и самого Экельса. Тревис велит последнему пойти и извлечь пули из тела ящера. Экельс покорно выполняет задание и приносит пули Тревису.

Возвращение домой знаменуется тем, что персонажи рассказа замечают полностью перевоплощенное настоящее. Во-первых, они замечают рекламу , написанную с ошибками, во-вторых, им становится известно, что правит страной не Кейт, а Дойчер, в-третьих, даже воздух стал пахнуть как-то по-другому. История сама собой переписалась – и все из-за одной единственной растоптанной бабочки… Ход эволюции нарушился, вот-вот должен грянуть гром!

“И грянул гром” – научно-популярный, фантастический рассказ Рэя Брэдбери

Рэй Брэдбери – замечательный писатель и классик. Его перу принадлежат великолепные книги, которые больше чем полвека читают люди из различных стран мира.

Сотни рассказов, известные повести – весь свой драгоценный творческий багаж писатель отдает тем, кто ценит произведения с глубокой мыслью.

В его коротких рассказах, написанных так увлекательно, что невозможно оторваться, освещается целая жизнь, а иногда и миллионы лет, как в произведении «И грянул гром». Этот знаменитый научно-популярный фантастический рассказ, был впервые опубликован 28 июня 1952 года.

Герои рассказа – Экельс, мистер Тревис, его помощник Лесперанс и два охотника – Биллингс и Кремер отправляются туда на изобретенной Машине времени для того, чтобы убить огромного ящера, отвратительное чудовище, и при этом ни в коем случае не сойти с тропы.

Рассказ начинается с объявления, которое видит Экельс: «… Организуем сафари в любой год прошлого». Любопытство побеждает страх, и Экельс соглашается на условия, которые оглашает ему служащий, находящийся за конторкой: во всем слушаться только мистера Тревиса, если он скажет стрелять, нужно непременно выполнять приказ.

Герой рассказа видит в конце комнаты светящуюся разноцветными огнями Машину времени, которая может перенести в любое время. Но цель героев – именно доисторическое прошлое, где не было еще ни Адама, ни Моисея, ни Наполеона, ни Гитлера. В Америке как раз прошли выборы Президента, окончившиеся победой Кейта. Если бы к власти пришел железный диктатор Дойчер, народу было бы очень плохо.

Начало путешествия

И вот герои – в Машине времени. Они мчатся чрез века, десятилетия, годы, месяцы, и вот наконец оказываются в древних джунглях за шестьдесят миллионов две тысячи пятьдесят пять лет назад.

Тревис показывает металлическую тропу, специально проложенную для охотников Компанией, чтобы люди из будущего не задели ни одной букашки, ни одной травинки. Нарушение запрета чревато наказанием. Тревис объясняет, почему это так серьезно: если убить, к примеру, всего лишь мышь, можно уничтожить все будущие поколения мышей.

Могут исчезнуть и лисы, для которых мыши являются питанием. Ни в коем случае нельзя уничтожить какое-либо важное звено в развитии вида. На вопрос Экельса, откуда они узнают, каких зверей убивать, Тревис объяснил, что Лесперанс, приезжавший на Машине времени незадолго до них, проследил за некоторыми животными и нужных пометил красной краской.

Кроме того, он сказал, что все – Машина, Тропа, одежда, да и сами участники – полностью обеззаражены, чтобы ни в коем случае не внести в древний мир опасные бактерии.

Вот, наконец, появился сам Ящер. Это было настолько страшное зрелище, что Экельс не на шутку испугался: великий бог зла, который шел на огромных, лоснящихся мягко ступающих ногах. Разверстая пасть обнажала зубы-кинжалы, глаза размером со страусовые яйца не выражали ничего, кроме голода.

Из громадной грудной клетки торчали руки – две тонкие руки, способные исследовать человека, словно игрушку. Не удивительно, что Экельс наотрез отказался его убивать. Он просто сразу понял, что это ему не по силам, и сказал о своем решении Тревису. Тот велел сейчас же спрятаться в Машине времени. Но вдруг ящер ринулся вперед.

Экельс побежал, не оглядываясь и сам того не осознавая, сошел с тропы и попал в джунгли.

Чудовище смело убили другие участники сафари. Но отношение Тревеса к Экельсу резко испортилось. «Ступайте на Тропу» – скомандовал он. – Вы останетесь здесь». Только уговоры Лесперанса и просьба самого Экельса смогли повлиять на решение Тревеса.

Он все же согласился забрать проигравшего участника сафари обратно, но при условии, что тот извлечет пули из тела Ящура и принесет их. В теле ящура не должно остаться пуль, потому что это может повлиять на развитие. Экельс выполнил повеление.

Цитаты из рассказа Брэдбери “И грянул гром”

Удачное возвращение

И вот участники сафари снова вернулись домой. На Машине времени. Первое, что бросилось в глаза Экельсу – искаженные буквы на объявлении в настоящем: «Арганизуем софари влюбой год прошлого. Вы выбераете дабычу….» Что это? Почему? Экельс стал очищать грязь на ботинках и вдруг заметил красивую мертвую бабочку.

Это было всего лишь насекомое, но оно повлияло на ход истории. Экельс сошел с тропы – и это привело к необратимым последствиям. Звенья в Истории времени нарушились. После оказалось, что не Кейнер, а Дойч победил на выборах. И все – из-за бабочки. Увы, вернуть было уже ничего нельзя.

Экельс лежал неподвижно в ожидании исполнения справедливого приговора. И грянул гром выстрела.

Существует выражение «эффект бабочки», то есть последствия действий, совершенных в прошлом. И эта мысль четко прослеживается в рассказе знаменитого фантаста.

Казалось бы, всего лишь бабочка. Зачем такая жестокая расправа? Но, по замыслу автора, в рассказе кроется глубочайший смысл.

Краткое содержание Р.Брэдбери И грянул гром

Машина времени может отправить человека в прошлое. Сегодня охота на динозавров. Но все обставлено очень сложно. Убить должны того динозавра, который и без них через минуту должен погибнуть. Для сафари проложена тропа, которая парит в воздухе, не касается ни одного дерева, цветка, травинки. Сходить с тропы нельзя ни при каких условиях. Проводник объясняет, что раздавив мышь, нарушите всю жизненную цепочку на миллион лет, изменится история человечества. Экельс, заплативший за путешествие в прошлое, испугался динозавров и, отправляясь в машину времени, сошел с тропы. Возвратившись на землю, путешественники обнаружили, что Экельс растоптал бабочку. Жизнь в государстве изменилась (к власти пришел президент, который вчера проиграл выборы. ) И грянул гром. Другой вариант: Экельс, охотник-любитель, за большие деньги отправляется на сафари в мезозойскую эру вместе с ещё несколькими охотниками. Однако охота на динозавров обставлена жёсткими условиями: убить можно только то животное, которое должно и без этого вот-вот погибнуть (например, убитое сломавшимся деревом) , а возвращаясь, необходимо уничтожить все следы своего пребывания (в том числе вытащить из тела животного пули) , чтобы не внести изменения в будущее. Люди находятся на антигравитационной тропе, чтобы случайно не задеть даже травинку, поскольку это может внести непредсказуемые потрясения в историю. Руководитель сафари Тревис предупреждает: Раздавите ногой мышь — это будет равносильно землетрясению, которое исказит облик всей Земли, в корне изменит наши судьбы. Гибель одного пещерного человека — смерть миллиарда его потомков, задушенных во чреве. Может быть, Рим не появится на своих семи холмах. Европа навсегда останется глухим лесом, только в Азии расцветёт пышная жизнь. Наступите на мышь — и вы сокрушите пирамиды. Наступите на мышь — и вы оставите на Вечности вмятину величиной с Великий каньон. Не будет королевы Елизаветы, Вашингтон не перейдёт Делавер. Соединенные Штаты вообще не появятся. Так что будьте осторожны. Держитесь тропы. Никогда не сходите с неё! Во время охоты Экельс, увидев тиранозавра, впадает в панику и сходит с тропы. После возвращения в своё время охотники неожиданно обнаруживают, что их мир изменился: иная орфография языка, у власти вместо президента-либерала стоит диктатор. Причина этой катастрофы тут же выясняется: Экельс, сойдя с тропы, случайно раздавил бабочку. Тревис поднимает ружьё. Щелкает предохранитель. Последняя фраза повторяет название рассказа: «…И грянул гром

“И грянул гром” Рэя Брэдбери

Рэй Брэдбери – замечательный писатель и классик. Его перу принадлежат великолепные книги, которые больше чем полвека читают люди из различных стран мира. Сотни рассказов, известные повести – весь свой драгоценный творческий багаж писатель отдает тем, кто ценит произведения с глубокой мыслью. В его коротких рассказах, написанных так увлекательно, что невозможно оторваться, освещается целая жизнь, а иногда и миллионы лет, как в произведении «И грянул гром». Этот знаменитый научно-популярный фантастический рассказ, был впервые опубликован 28 июня 1952 года.

Герои рассказа – Экельс, мистер Тревис, его помощник Лесперанс и два охотника – Биллингс и Кремер отправляются туда на изобретенной Машине времени для того, чтобы убить огромного ящера, отвратительное чудовище, и при этом ни в коем случае не сойти с тропы.

Рассказ начинается с объявления, которое видит Экельс: «… Организуем сафари в любой год прошлого». Любопытство побеждает страх, и Экельс соглашается на условия, которые оглашает ему служащий, находящийся за конторкой: во всем слушаться только мистера Тревиса, если он скажет стрелять, нужно непременно выполнять приказ.

Герой рассказа видит в конце комнаты светящуюся разноцветными огнями Машину времени, которая может перенести в любое время. Но цель героев – именно доисторическое прошлое, где не было еще ни Адама, ни Моисея, ни Наполеона, ни Гитлера. В Америке как раз прошли выборы Президента, окончившиеся победой Кейта. Если бы к власти пришел железный диктатор Дойчер, народу было бы очень плохо.

Начало путешествия

И вот герои – в Машине времени. Они мчатся чрез века, десятилетия, годы, месяцы, и вот наконец оказываются в древних джунглях за шестьдесят миллионов две тысячи пятьдесят пять лет назад. Тревис показывает металлическую тропу, специально проложенную для охотников Компанией, чтобы люди из будущего не задели ни одной букашки, ни одной травинки. Нарушение запрета чревато наказанием. Тревис объясняет, почему это так серьезно: если убить, к примеру, всего лишь мышь, можно уничтожить все будущие поколения мышей. Могут исчезнуть и лисы, для которых мыши являются питанием. Ни в коем случае нельзя уничтожить какое-либо важное звено в развитии вида. На вопрос Экельса, откуда они узнают, каких зверей убивать, Тревис объяснил, что Лесперанс, приезжавший на Машине времени незадолго до них, проследил за некоторыми животными и нужных пометил красной краской. Кроме того, он сказал, что все – Машина, Тропа, одежда, да и сами участники – полностью обеззаражены, чтобы ни в коем случае не внести в древний мир опасные бактерии.

Вот, наконец, появился сам Ящер. Это было настолько страшное зрелище, что Экельс не на шутку испугался: великий бог зла, который шел на огромных, лоснящихся мягко ступающих ногах. Разверстая пасть обнажала зубы-кинжалы, глаза размером со страусовые яйца не выражали ничего, кроме голода. Из громадной грудной клетки торчали руки – две тонкие руки, способные исследовать человека, словно игрушку. Не удивительно, что Экельс наотрез отказался его убивать. Он просто сразу понял, что это ему не по силам, и сказал о своем решении Тревису. Тот велел сейчас же спрятаться в Машине времени. Но вдруг ящер ринулся вперед. Экельс побежал, не оглядываясь и сам того не осознавая, сошел с тропы и попал в джунгли.

Представляем вашему вниманию рассказ Рэя Брэдбери «Улыбка», описывающим события недалекого будущего, где человек пытается уничтожить остатки цивилизации за все принесенное ею зло.

Почему сам Рэй Брэдбери называет рассказ “Смерть дело одинокое” в какой-то мере автобиографическим? Больше об этом в нашей статье, посвященной этому произведению.

Чудовище смело убили другие участники сафари. Но отношение Тревеса к Экельсу резко испортилось. «Ступайте на Тропу» – скомандовал он. – Вы останетесь здесь». Только уговоры Лесперанса и просьба самого Экельса смогли повлиять на решение Тревеса. Он все же согласился забрать проигравшего участника сафари обратно, но при условии, что тот извлечет пули из тела Ящура и принесет их. В теле ящура не должно остаться пуль, потому что это может повлиять на развитие. Экельс выполнил повеление.

Цитаты из рассказа Брэдбери “И грянул гром”

Изящное маленькое создание, способное нарушить равновесие… Повалились маленькие костяшки домино, большие костяшки, огромные костяшки, соединенные цепью неисчислимых лет, составляющих Время.

Такой путаницы, чтобы человек встретил самого себя, Время не допускает. Если возникает такая опасность. Время делает шаг в сторону. Вроде того, как самолет проваливается в воздушную яму. Вы заметили, как Машину тряхнуло перед самой нашей остановкой? Это мы миновали самих себя по пути обратно в Будущее.

После обвала — зеленый покой. После кошмара — утро.

Раздавите ногой мышь — это будет равносильно землетрясению, которое исказит облик всей Земли, в корне изменит наши судьбы. Гибель одного пещерного человека — смерть миллиарда его потомков, задушенных во чреве. Может быть, Рим не появится на своих семи холмах. Европа навсегда останется глухим лесом, только в Азии расцветёт пышная жизнь. Наступите на мышь — и вы сокрушите пирамиды.

Некоторые правила нельзя нарушать.

Удачное возвращение

И вот участники сафари снова вернулись домой. На Машине времени. Первое, что бросилось в глаза Экельсу – искаженные буквы на объявлении в настоящем: «Арганизуем софари влюбой год прошлого. Вы выбераете дабычу….» Что это? Почему? Экельс стал очищать грязь на ботинках и вдруг заметил красивую мертвую бабочку. Это было всего лишь насекомое, но оно повлияло на ход истории. Экельс сошел с тропы – и это привело к необратимым последствиям. Звенья в Истории времени нарушились. После оказалось, что не Кейнер, а Дойч победил на выборах. И все – из-за бабочки. Увы, вернуть было уже ничего нельзя. Экельс лежал неподвижно в ожидании исполнения справедливого приговора. И грянул гром выстрела.

Причины и следствия
Существует выражение «эффект бабочки», то есть последствия действий, совершенных в прошлом. И эта мысль четко прослеживается в рассказе знаменитого фантаста.

Казалось бы, всего лишь бабочка. Зачем такая жестокая расправа? Но, по замыслу автора, в рассказе кроется глубочайший смысл.

Рассказ «Улыбка» Брэдбери: краткое содержание и анализ

Великого американского писателя Рэя Брэдбери в наше время по праву считают «ясновидящим». Он «предсказал» 3D-телевизоры и кинотеатры, смартфоны, компьютеры и многие другие обыденные для сегодняшнего человека вещи, которые буквально несколько десятилетий назад считались великими открытиями, непостижимыми человеческому уму.

Но не хорошим сторонам научно-технического прогресса писатель уделял большее свое внимание. Его ужасал тот бешеный темп, с которым развивается «умная» техника, пугала необузданность проекта информатизации и компьютеризации всего человеческого общества.

«Что будет, если однажды наше творение выйдет из-под контроля?» — именно над этим вопросом рассуждает автор в своем рассказе «Улыбка». Рассказчик не скупится на подробности и детали, описывая читателю историю, происходящую в две тысячи шестьдесят первом году. Он рисует разоренные, разбитые, обугленные городские пейзажи; создает живые портреты бедняков, в точности передает их реплики и рассуждения — и за столь спокойной интонацией повествования прорывается отчаянный крик. “Задумайтесь!” – внушает писатель, — “К чему приведет этот бег?” Читатель видит людей, которые в гонке за цивилизацией потеряли самих себя. “А кому она нужна. Все равно все впустую” – говорит один из главных героев рассказа Григсби.

И действительно – избыток вкуса убивает вкус.

Автор утверждает: во всем нужно знать меру. Он выдвигает мудрое предположение, что может произойти с людьми, если они до мелочей “запрограммируют” свою жизнь – просто потеряют связь с настоящим, отрекутся от искусства, природы, истинной красоты, погрязнут в первобытных, “низких” радостях, животных наслаждениях, превратятся в голодную, жаждущую «хлеба и зрелищ» толпу.

Настоящая жизнь, утверждает Рэй Брэдбери, это то, куда вложена человеческая душа и мечта; то, что создал человек, опираясь не только на свои потребности и удобства, но и из своих соображений о Прекрасном. В своём произведении автор не отрицает достояние научно-технического прогресса, он лишь подчеркивает важность понимания меры и провозглашает свой лозунг – искусство живо до тех пор, пока в него кто-то верит и кто-то восхищается им.

Дикие праздники

Рассмотрев базарные дни, перейдем к «праздникам», действо которых более предметно описывает Р. Брэдбери («Улыбка»). Краткое содержание рассказа повествует, что для выживших после войны людей это слово не обозначает привычный, восстанавливающий силы отдых.

«Праздники» в разрушенном городе организовывают, чтобы всколыхнуть все самое плохое, что есть в них. Люди «веселятся», сжигая книги, разбивают оставшиеся автомобили, крушат и ломают все вокруг. Картина этого шабаша кажется еще более рельефной, еще более безобразной от того, что бесстрастной, повседневной речью пользуется для ее описания Рэй Брэдбери («Улыбка»). Краткое содержание рассказа содержит описания деморализованных, люмпенизированных людей, разучившихся любить окружающий их мир, свой город. Изначальная ненависть, объектом которой были обстоятельства, сломавшие их жизнь, распространилась на все окружающее.

Спасенная улыбка — начало новой цивилизации

Оборванный мальчишка Том проснулся поутру, чтобы успеть занять очередь на праздник. «Веселье», дарованное толпе, заключалось в экзекуции над картиной. Жертвой варварства должна была стать Мона Лиза великого Леонардо да Винчи. Чтобы распалить толпу, предварительно пустили слух, что картина — фальшивая.

Шедевр был огорожен веревкой, протянутой на четырех латунных столбах. Вначале очередь проходила мимо, и каждый плевал в полотно. Однако когда пришла очередь Тома, он остановился перед полотном как вкопаный. «Она ведь красивая!», — только и смог промолвить мальчишка. Но его оттолкнули, и очередь пошла своим чередом. Затем конный полицейский объявил, что картина будет предана уничтожению.

О бесноватости обрадованной таким известием толпы повествует Рэй Дуглас Брэдбери (“Улыбка”). Краткое содержание рассказа содержит жуткую сцену расправы над полотном. Даже полицейские сбежали, испуганные выпущенной на волю волной ненависти. Том ощутил, что толпа его толкает прямо на раму, и успел ухватить клочок холста, пока пинки и толчки не отшвырнули его прочь.

Рассказ, характеризующий все творчество великого американца

Ему было что сказать людям. Не исключение — и рассказ «Улыбка» Брэдбери. Краткое содержание этого произведения нельзя выразить в одной — двух фразах, поскольку писал его классик высокохудожественно. Этот рассказ заставляет читателей задуматься…

Автор произведения, глубине мыслей которого поражались многие политики, чрезвычайно внимательно изучал и прислушивался ко всем порождениям НТР и давал такую глубокую характеристику их целесообразности, что удивлялись даже ученые…

Некоторые ценители его таланта утверждают, что Рэй Брэдбери — не случайный гость в этом мире. Его интуиция была необыкновенной. Ему было от кого унаследовать дар. По семейным преданиям, его прародительницу Мэри Брэдбери когда-то сожгли на костре.

Возможно, ему дано было охватить умом многое, и он нес с собой терновый венец особой миссии предупреждения человечества. Не исключением является рассказ «Улыбка» (Бредбери). Краткое содержание погружает читателя в постинформационную, поствоенную эру.

Истинное и ложное искусство

1. Ричард Олдингтон в романе «Смерть героя» в образах Шобба, Бобба и Тобба, законодателей модных литературных теорий модернизма, показал проблему фальшивой культуры. Эти люди заняты лишь пустыми разговорами, а не настоящим искусством. Каждый из них выступает со своей точкой зрения, считает себя уникальным, но, по существу, все их теории — это одно и то же пустословие. Неслучайно и имена данных героев схожи, как братья-близнецы.
2. В романе «Мастер и Маргарита» М.А. Булгаков показал жизнь литературной Москвы 30-х годов. Главный редактор МАССОЛИТА Берлиоз является человеком-хамелеоном, он подстраивается под любые внешние условия, любую власть, строй. Его литературный дом работает по заказу властителей, там давно нет муз и нет искусства, настоящего и искреннего. Поэтому по-настоящему талантливый роман отвергается редакторами и не признаётся читателями. Власть сказала, что Бога нет, значит и литература говорит то же. Однако культура, которая штампуется по заказу, является лишь пропагандой, которая ничего общего с искусством не имеет.
3. В повести Н. В. Гоголя «Портрет» художник променял истинное мастерство на признание толпы. Чартков нашел деньги, спрятанные в купленной картине, но они лишь раздули его честолюбие и алчность, и со временем его нужды только росли. Он начал работать только на заказ, стал модным живописцем, но об истинном искусстве пришлось забыть, в его душе уже не осталось места для вдохновения. Свое убожество он осознал лишь тогда, когда увидел произведение мастера своего дела, каким когда-то он мог бы стать. С тех пор он скупал и уничтожал подлинные шедевры, окончательно потеряв рассудок и способность творить. К сожалению, грань между истинным и ложным искусством очень тонкая, ее легко не заметить.

Скудные базарные дни

О базарных днях в рассказе практически ничего не пишет Брэдбери («Улыбка»). Анализ рассказа, впрочем, дает основание полагать, что рыночная торговля в нищем городе также весьма жалкая. Читатель приходит к такому выводу, исходя из описания уличной продажи кофе. Это примитивный эрзац, изготовленный из каких-то ягод. Его готовят на костре в ржавой кастрюле, кипящее варево имеет отвратный вид. Однако и этот напиток, судя по замечанию автора, «мало кому по карману». Это дает нам возможность рассуждать о том, что жители достаточно бедны, чтобы торговля была полноценной.

Безысходность человеческого существования

Людям, добровольно выбравшим животную жизнь, все равно, в каком году они живут: в 2061 или 3000. Каждый их новый день как близнец похож на предыдущий и на последующий. Тяжелым крестьянским трудом они добывают хлеб насущный. О них, добровольно оказавшихся вне времени, ощущающих себя в пустоте, в безысходности, повествует читателям «Улыбка» (Брэдбери). Краткое содержание рассказа содержит важную авторскую мысль: они ненавидят разрушенную войной цивилизацию, принесшую им лишь беды.

В этом емком тезисе спрятан ключ к пояснению всего ужасного быта. Их одежды сшиты из мешковины, их руки покрыты цыпками, они тяжело работают, выращивая себе пропитание на огородах.

Однако это лишь антураж рассказа, констатация постапокалиптической реальности. Удивляет другое: цивилизация принципиально ими не восстанавливается. Наоборот, мы узнаем из рассказа, что жители сами, по собственной воле обнаружив , разгромили его. Та же судьба постигла типографию и обнаруженный склад боеприпасов.

Атакуют осатаневшие горожане и уцелевшие автомобили, круша и ломая их.

Деградация людей

Об этом феномене, порожденном их травмированным разрушенной цивилизацией сознанием, рассказывает Рэй Брэдбери («Улыбка»).

Краткое содержание вмещает короткие фразы персонажей, фрагменты, демонстрирующие читателю их эмоциональное, культурное и когнитивное оскудение. Их интеллект целенаправленно и методично кем-то уничтожается. Такие люди не станут докапываться до сути, им достаточно где-то услышать кем-то оброненное объяснение.

Живут они словно по инерции, впрочем, некоторое оживление в их существование вносят базарные дни и «праздники». Их они ждут.

Отсутствие культуры и бездуховность

1. В своей пьесе «Горе от ума» А.С. Грибоедов показал бездуховный мир, погрязший в материальных ценностях и пустых развлечениях. Это мир фамусовского общества. Его представители выступают против просвещения, против книг и наук. Сам Фамусов говорит: «Забрать все книги бы, да сжечь». В этом душном болоте, отвернувшемся от культуры и истины, невозможно находиться просвещённому человеку, Чацкому, который болеет за судьбу России, за её будущее.
2. М.Горький в своей пьесе «На дне» показал мир, лишённый духовности. В ночлежке царят ссоры, непонимание, споры. Герои, действительно, находятся на дне жизни. В их обыденности нет места культуре: их не интересуют книги, картины, театры и музеи. В ночлежке читает только молодая девушка Настя, и читает она любовные романы, которые в художественном плане сильно проигрывают. Актёр часто цитирует строки из знаменитых пьес, так как сам раньше выступал на сцене, и это сильнее подчёркивает пропасть между самим Актёром и настоящим искусством. Герои пьесы оторваны от культуры, поэтому их жизнь похожа на череду сменяющих друг друга серых дней.
3. В пьесе Д. Фонвизина «Недоросль» помещики представляют собой невежественных обывателей, помешанных на алчности и чревоугодии. Госпожа Простакова грубит мужу и слугам, хамит и притесняет всех, кто ниже ее по социальному положению. Эта знатная женщина чуждается культуры, зато пытается навязать ее сыну в такт модным веяниям. Однако у нее ничего не выходит, потому что своим примером она учит Митрофана быть глупым, ограниченным и невоспитанным человеком, которому ничего не стоит унизить людей. В финале герой открыто говорит матери, чтобы та оставила его в покое, отказывая ей в утешении.
4. В поэме «Мертвые души» Н. В. Гоголя помещики, опора России, предстают перед читателями гнусными и порочными людьми без намека на духовность и просвещенность. Например, Манилов лишь делает вид, что он – культурный человек, однако книга на его столе покрылась пылью. Коробочка и вовсе не стесняется своего узкого кругозора, открыто демонстрируя несусветную глупость. Собакевич заостряет внимание только на материальных ценностях, духовные ему не важны. И тот же Чичиков не заботится о своем просвещении, его волнует лишь обогащение. Таким писатель изобразил мир высшего общества, мир людей, которым по праву сословия была предоставлена власть. В этом заключена трагедия произведения.

Лаконичность — черта творческого стиля Брэдбери

Настоящий мастер пера, Брэдбери одной лишь фразой, коротким фрагментом акцентированно доносит до читателя то, что можно излагать абзацами и страницами. Весь его рассказ помещается лишь на трех страницах печатного текста (сокращать-то нечего), и при этом он несет такую смысловую нагрузку, которая была бы впору целой повести. В крайне неудобное положение ставит эта творческая манера тех, кто составляет его сочинениям краткое содержание.

Рей Брэдбери, «Улыбка»… Стоит услышать это любителям его творчества, и они представят себе полностью разрушенную городскую и промышленную инфраструктуру, людей, живущих по законам первобытнообщинного строя, натуральное хозяйство. Немного странно смотрится в таком городе трусливая полиция.

Культура поведения

1. В комедии «Недоросль» Д.И. Фонвизин показывает мир невежественных дворян. Это и Простакова, и её брат Скотинин, и главный недоросль семьи Митрофан. Эти люди в каждом своём движении, слове показывают бескультурье. Лексика Простаковой и Скотинина груба. Митрофан — настоящий лентяй, привыкший, что за ним все бегают и выполняют любой его каприз. Люди, которые пытаются научить чему-то Митрофана, ни Простаковой, ни самому недорослю не нужны. Однако такой подход к жизни не приводит героев ни к чему хорошему: в лице Стародума к ним приходит возмездие, расставляющее все на свои места. Так что рано или поздно невежество все равно падет под своей же тяжестью.
2. М.Е. Салтыков-Щедрин в сказке «Дикий помещик» показал высшую степень бескультурья, когда человека уже невозможно отличить от зверя. Раньше помещик жил на всём готовом благодаря крестьянам. Сам он не утруждал себя ни работой, ни просвещением. Но прошло время. Реформа. Крестьяне ушли. Тем самым внешний лоск дворянина был снят. Начинает проступать его истинная звериная сущность. Он обрастает волосами, начинает ходить на четвереньках, перестаёт разговаривать членораздельно. Так, без труда, культуры и просвещения человек превратился в звероподобное существо.

Автор: Екатерина Евсеева
Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Энциклопедия сказочных героев

Все о сказках для читательского дневника. Русские народные сказки, сказки народов мира, сказки русских и зарубежных писателей.

понедельник, 23 декабря 2019 г.

Брэдбери Р. “Улыбка”

Жанр: фантастический рассказ, антиутопия

Главные герои сказки “Улыбка” и их характеристика

1. Том. Мальчик. Добрый и милосердный.
2. Григсби. Опустившийся фанатик.

План пересказа сказки “Улыбка”

1. Длинная очередь
2. Мальчик Том
3. Древность
4. Ненависть
5. Местные праздники
6. На площади
7. Плевки
8. Объявление
9. Обезумевшая толпа
10. Кусок ткани
11. Бег
12. Улыбка на ладони

Кратчайшее содержание сказки “Улыбка” для читательского дневника в 6 предложений

1. Том стоял в длинной очереди у ворот города.
2. Григсби сказал, что Она очень древняя, и была создана еще до войны.
3. Они вспоминали сожжение книг и разрушение автомобиля.
4. Том увидел “Мону Лизу” и не смог плюнуть в картину.
5. Толпа стала рвать картину и Том, схватив кусок ткани, убежал.
6. Дома он разжал руку и долго смотрел на добрую улыбку на своей ладони.

Главная мысль сказки “Улыбка”
Красота не может быть злом.

Чему учит сказка “Улыбка”
Рассказ учит не искать виноватых в своих несчастьях, учит не ожесточаться и не предаваться ненависти и страсти разрушения. Учит оставаться человеком, несмотря ни на что. Учит понимать, что в мире есть высшие ценности, которые человечество никогда не должно утратить.

Отзыв на сказку “Улыбка”
Мне одновременно нравится и пугает этот рассказ. В нем говорится о постапокалиптическом обществе, где люди ненавидят все плоды цивилизации, и находят удовольствие в их уничтожении. Они не понимают, что давно потеряли самих себя, свою душу, и только дети остаются детьми, и сохраняют способность ценить красоту и добро.

Пословицы к сказке “Улыбка”
От любви до ненависти один шаг.
Ненавистью сыт не будешь.
Мир не без добрых людей.
Не глаза видят, а человек, не ухо слышит, а душа.
Кто бога не боится, тот и людей не стыдится.

Читать краткое содержание, краткий пересказ сказки “Улыбка”
Люди собирались в очередь затемно. Среди них оказался и маленький мальчик, дувший на свои озябшие от мороза ладони. Кто-то из мужчин заругался было на Тома, но другой, Григсби, заступился за мальца, говоря, что тот имеет точно такое право стоять в очереди, как и все.
Том сказал, что Она улыбается и Григсби подтвердил это. Он сказал, что Она очень старая и ей больше четырехсот лет, но все равно не подлинная. И мужчина предупредил мальчика, чтобы он не вздумал бросать в Нее камнями. С этим было строго.
Том спросил, зачем все собрались, и Григсби сказал, что все дело в ненависти, которые эти люди испытывают к цивилизации, которая разрушила города бомбежками, а поля сделала радиоактивными.
Мужчина напомнил Тому о праздниках, и мальчик вспомнил, как жгли и рвали книги, как разбивали последний чудом уцелевший автомобиль. Григсби сказал, что ему повезло разбить стекло, а вот его товарищу достался мотор. И рассказал, как уничтожали последний завод, выпускавший самолеты, а потом взорвали вместе склад боеприпасов и типографию.
Том спросил, не вернется ли цивилизация. Кто-то зло ответил, что она никому не нужна, но другой человек, сказал, что цивилизация обязательно вернется, но будет мирной.
Наконец, Том вступил на главную площадь и приблизился к огороженному пространству. Григсби торопил его, говоря, что его очередь плевать, но Том не мог плюнуть. Как завороженный он смотрел на портрет женщины, которая таинственно улыбалась ему. Кто-то рядом сказал, что эта картина называется “Мона Лиза”.
Полицейские объявили, что в полдень портрет будет передан жителям, чтобы они могли уничтожить его. И тут толпу прорвало. Обезумевшие люди смяли кордон, и принялись рвать и кромсать полотно. Том тоже дернул кусок ткани и упал. Потом бросился бежать. Он бежал долго, и только поздним вечером оказался дома, где спали его родные. Старший брат пнул его, ведь ему пришлось весь день одному корячиться на грядках, отец заругался.
Том полчаса лежал с зажмуренными глазами, а потом при свете луны посмотрел на зажатый в руке кусок полотна. Там была улыбка, ласковая и добрая. Том осторожно свернул ткань и спрятал. Мир вокруг был объят безмолвием.