Сон или явь рассказ

Сон и явь

Елена Крюкова о романе Антона Сокола «Рубиновое солнце»

Утверждение Шекспира, что «…мы созданы из вещества того же, что наши сны. И сном окружена вся наша маленькая жизнь…», — далеко не беспочвенно.

Мы, насельники современного пространства — трехмерного мира, и владельцы векторно направленной — из прошлого в будущее — стрелы времени, все-таки не можем поклясться, что реальность, данная нам в ощущениях, есть истина в последней инстанции.

Более того. Художники всех времен и народов прекрасно знают: сон и зеркало — две мировые культурные константы, на которых, скрыто или явно, зиждется все тяжеловесное здание искусства.

Даже те явления, события, положения, которые кажутся нам сугубой реальностью, часто имеют подоплекой сон, видение, фантазию.

ВИДЕНИЕ — один из пяти древнейших, архетипических литературных жанров (жанров, вырастающих из архетипических тем, всего пять, напомним их: песня = исповедь, молитва = обряд, хождение = путешествие, житие = биография, видение = СОН).

Из архетипа видения позже родился огромный ареал литературы, нынче называемый фантастикой. Ареал этот неоднороден, здесь присутствуют и космическая фантастика, и научный фикшн, и красочные фэнтези, и авторская фантастика, ярчайшими представителями ее в ХХ веке были Станислав Лем и братья Стругацкие, и постапокалипсис, и альтернативная история. И тематика сна, сновидения, сновидческие мотивы в современной литературе нередки, не только в фантастике. Соотношение сна и яви, так же, как сюжетно и образно разработанный принцип зеркала (зеркальности, отражения), — бесспорный образный магнит для автора, ибо эту почву можно возделывать, показывая личные переживания и пристрастия и удачно применяя к развитию сюжета, ориентированного на изображение иномирия внутри сна или на толкование сновидений.

В романе Антона Сокола «Рубиновое солнце» использован именно этот архетипический ход. Наряду с этим ходом (а вернее сказать, культурным кодом) в тексте звучит еще один психологический код, во все времена, впрочем, тут же становящийся культурным — воспоминание.

Воспоминание граничит со сном, в какой-то мере оно — ключ к сновидению. В самом начале романа автор дает прямое соотношение картинки воспоминания, похожего на сон, что осознается и ощущается видением в живом настоящем:

«…Страх, сегодня меня может не стать, и что останется. Действительно ли меня это тревожит? Похоже на то. Все это рефлексия, а по существу, я боюсь смерти, моя реальная жизнь в плачевном состоянии; мелькает мое отражение в витринах магазинов. Моя истоптанная обувь, заношенная куртка, бесконечные долговые обязательства, нереализованные амбиции и удушающая апатия вкупе с разными неврозами. Социум существует без меня, как и положено, я же аутсайдер, интроверт.

Перебирая в кармане монеты для оплаты проезда, я задумываюсь о кружке кофе, на которую нет денег…» — дословный монолог прозвучал в голове Льва, записанный в памяти, как звук на магнитную пленку…» 

Автор изображает и трагизм современного мира, и собственную, личную трагедию героя — трагедию заброшенности, нищеты, душевной опустошенности. Герой по имени Лев приходит к человеку по имени Виктор, которого знал прежде, и хочет получить от него помощь: «Ключи и тот человек из моего сновидения забрали часть меня, и держат где-то далеко, и путь к ним — это поиск ключей. Последние полгода я этим занимаюсь, я пробую использовать свой опыт и, как раньше, продолжить сон в другом сне, но ничего… Ничего не выходит, я будто заблудился в лабиринте. Там другой мир, со своими обитателями. Не знаю, что делать, но мне нужны эти ключи, поэтому пришел к тебе, Витя, за реальной помощью…». Мы понимаем, что в данном случае, в случае развития сюжета, а в нем художественного образа сновидения — это мегаобраз романа, и на этом фундаменте медленно, но верно выстраивается изобилующее подробностями текстовое здание.

Звучит, как музыка, ключевая фраза романа: «…чувствуется тяжесть и медленное погружение… погружение в мир грез». Греза, сон, видение берут в романном пространстве все большую власть. Однако читатель прекрасно видит, как автор дает герою (его имя Лев достаточно символическое — царь зверей, станет ли он царем людей или даже просто царем самого себя, своего «я»?..) оценивать и то, что происходит с ним самим, в его внутреннем мире, и позиции наблюдаемого им материального мира — то, что происходит снаружи, вне конкретики его живого организма. Поток мыслей Льва все время соотносится с потоком обтекающего его, как живой остров, видимого мира; так мир внутренний и мир внешний пытаются уравновесить друг друга. Какое место здесь занимают сновидения? Зачем они вообще посланы человеку, его психике? Как они воздействуют на прошлое человека и на его будущее, не говоря уже о настоящем?

За дружеским обедом Виктор сообщает Льву: «Существует огромное множество методов, как можно шагнуть за рамки своего привычного сознания». И это тоже ключевая фраза. Их в романе встретится еще несколько; их желательно запомнить и осознать, потому что этими образными либо нравственными ключами открываются целые пласты реальности и ирреальности. Преодолев примерно треть романного объема, мы видим, что в герое просвечивают черты самого автора, писателя; и понимаем, что в большой степени герой — это автопортрет: «Вкладываю свои силы, длинные бессонные ночи, ярые попытки выложится на все сто. И все, двести, триста читателей, через месяц небытие. Никому не нужный материал, никаких контактов, пустота. Каждый раз ощущение, будто я в изоляции, вокруг нет живых людей, я один. Зачем я это делаю, что хочу сказать, что хочу изменить и почему думаю об этом именно сейчас?». Эта рефлексия объяснима, и она, по сути, знакома всякому художнику, даже знаменитому. Эффект одинокого, никем не понятого существования тоже архетипичен, его изображение — драматический интеллектуальный символ-знак. Такая символика одиночества звучит и у Лондона в «Мартине Идене», и у Роллана в «Жан-Кристофе», и у Булгакова в «Мастере и Маргарите», и еще во многих известных романных текстах; одиночество и богооставленность — предмет изображения внутри большого количества художественных произведений на протяжении многих веков существования культуры; и этот традиционный трагизм обусловлен самой заданностью бытия художника — он не инерция, он свобода, и за эту внутреннюю свободу приходится платить — жизнью, страданием, невостребованностью.

А вот появляется и предельно близкий к символике сна, сновидения символ-знак ЗЕРКАЛА — в диалоге со встреченной женщиной:

«Ученику нужен учитель. Зеркало. Без понимающего меня человека я бродил годами, не видя себя со стороны, и вдруг нашел зеркало, и, глядя в него, я стал многое понимать, до меня стало доходить, что же со мной не так.

— Зеркало, — с утвердительной интонацией проговорила собеседница.

— Именно, это синоним наставника».

Виктор пытается научить Льва входить в свое «сновидящее тело» (именно такое определение он дает этому ментальному состоянию). Психологическая подоплека романа, с его технологиями ретрита (погружения) в пространство сна, с его сновидческой терминологией и эзотерическими технологиями, здесь начинает все больше напоминать массивы текстов Карлоса Кастанеды. Но Кастанеда, предположительно, фейк, не маг, а литератор, играющий в мага; а у Сокола вроде бы все по-настоящему: за верные, а тем более, за неправильные психологические ходы герой платит фрагментами собственной жизни, кровавыми кусками собственного внутреннего мира. Захотев, ради своего же блага, стабилизировать мир, что внутри него, Лев окунулся в состояние еще большей психологической нестабильности. Это объяснимо: в мире, что во внешнем, что во внутреннем, нет и грана незыблемости, «застолбленности», остановленной вечности. Гетевское «остановись, мгновенье, ты прекрасно!» так и остается несбыточной мечтой. Гераклитов принцип «панта реи» торжествует. И его ни обойти, ни побороть.

Чем дальше идет повествование — тем больше сами сюжетные фрагменты и эмоциональные состояния изображаемых начинают напоминать мыслительные вариации и игры воображения всемирно известного фильма «Матрица». Воображаемые путешествия, воображаемые выстрелы и убийства, воображаемая смерть на шоссе под тяжелой, медленно едущей машиной… И — так или иначе — возвращение в собственное сознание, а значит, и в привычное (личностное) осознание мира.

По сути, в романе подробно рассматриваются два психологических положения: эффект участия и эффект наблюдения. Непосредственное участие в событии — это один спектр мыслей и эмоций. Наблюдение за происходящим событием, когда ты остаешься в безопасности — другой эмоциональный и интеллектуальный веер. В сознании Льва оба этих начала оригинальным образом совмещаются; он и участвует, и глядит со стороны.

Автор неутомимо прописывает, показывает психологическое состояние Льва в разных сюжетных ситуациях, пытается, вместе с героем, осознать, что же такое, кто же такие явь и сон: родня или враги? Лейтмотив великого мирового антагонизма или крепчайший, неразъемный мировой дуал?

Ближе к финалу герой оказывается в месте, которое Ирида (героиня) зовет «Поднебесной»; она (так же, как и Виктор) применяет ко Льву древнюю технику гипноза, и вот он уже внутри архетипического сновидения, и просит в нем лишь одно — вернуть ему ключи. Здесь КЛЮЧИ начинают играть откровенно символическую роль. Такие потерянные ключи есть у каждого из нас: от чистоты, от юности, от радости, от счастья, в конце концов, от себя самого, ибо на протяжении жизни ты изменил себе, закрыл себя на ключ и стал другим, ключ выбросил, и вроде бы его уже не найти, а тебе так хочется ВЕРНУТЬСЯ.

Путь к себе — это и есть, во всех культурах мира, наиважнейший эзотерический путь, имеющий (и это важно) экзотерическое отражение. И опять принцип зеркала! Он репризен, повторяем, и человеку (и человечеству!) еще предстоит решить, благо эта вечная реприза или наказание.

Лев чувствует пространство своей памяти, наблюдает россыпи своих мыслей. Он переживает во сне (в видении) собственную смерть, и он возрождается, это значит — возвращается.

И каков глубинный смысл этого учения, этого ретрита, этого гипноза, этого — из смерти в жизнь — возвращения? Какой урок получает Лев из внутреннего путешествия, из умения кочевать по собственным, даже позабытым снам?

«Борьба интеллектуальная, художественная, греко-римская или политическая, борьба с диким животным в лесу за продолжение жизни, борьба с близким человеком за личные интересы, борьба музыканта с недостатком знания, борьба писателя с субъективным мнением критиков, борьба жертвы с маньяком, борьба за жизнь умирающего.

Ему вдруг захотелось смеяться, и он засмеялся.

Витя поддержал его взрывным смехом, остановил машину прямо на дороге, несмотря на сигналы светофора, и они смеялись до слез.

Время затихло, слушая их».

Смех — величайшее эзотерическое оружие, в котором гибнут и растворяются все самые черные трагедии.

Через этот торжествующий смех Лев и возвращается к самому себе. К своей жизни: она уже новая, иная. И, возможно, здесь не будет места боли, ненависти, злобе, сетованиям, обману, мести, войне, которые есть прямые признаки смерти — смерти при жизни и смерти реальной, исчезновения. Герой выбирает слоган «жить». Те, кто учил его технике новой жизни — Ирида, Виктор — остаются за кадром. Но это ничего не значит. Они правильно вели по Пути своего ученика.

Роман Антона Сокола — фантастический, эзотерический, психологический. Его экшн скорее внутренний, нежели внешний. И все же он может стать некой художественно важной информацией к размышлению о направлении жизненного пути. Откуда мы? Кто мы? Куда мы идем? Зачем живем так, а не иначе?

Один из явных недостатков книги — множество ошибок разнообразного толка: грамматических, орфографических, орфоэпических, синтаксических. Текст должен быть тщательно отредактирован, если автор хочет показывать его серьезному издателю.

Крюкова Елена: личная страница.

Антон Сокол, родился на Урале. В данный момент проживаю в Челябинске. Последние десять лет работаю в сфере театрального искусства. Ранее нигде не публиковался.