«Что за прелесть эти сказки.» — 5 класс.
Здравствуйте
ребята!
Актуализация
полученных знаний:
·
О чем мы с вами говорили на
прошлом уроке? (симфоническая миниатюра «Кикимор»)
·
Кто такая кикимора? (злой дух,
нечистая сила в женском обличье).
·
Что такое программная музыка?
(имеет название, или сюжет, именно симфонические или инструментальные
произведения)
·
Какая программа (сюжет)
заложена в этой симфонической картине? (сказание русского народа, записанное
фольклористом собирателем И. Сахаровым)
·
Посмотрите на доску и скажите,
что начинается такими словами?
( На
доске напсиано «Жили-были, давным-давно, в некотором царстве, в некотором
государстве»)
(такими
словами обычно начинаются сказки).
·
Как вы думаете как будет
звучать тема урока?
(предположительный
ответ: сказки).
Правильно.
Сегодня мы с вами будем говорить о сказках, которые положены на музыку.
Записывайте тему урока – «Что за прелесть эти сказки…»
Ребята, кто из вас
знает арабские сказки «Тысяча и одна ночь»?
А кто из вас знает композитора
и произведение, которое написано на эту тему?
·
Значит, какой будет цель нашего
урока?
Определяем
цель урока.
1.
Вспомнить сюжет арабских сказок «Тысяча и одна ночь».
2.
Узнать новых для себя персонажей. Узнать что такое симфоническая сюита.
3. Научится
по заложенной в музыке программе представлять себе героя и сюжет.
Обращаясь
к литературным источникам, композиторы часто создают на их основе музыкальные
произведения. Такие произведения, называются – программной музыкой. (Запишем
понятие программная музыка).
Они не
редко имеют название литературного произведения или сопровождаются словесной
программой в начале нотного издания, которая раскрывает их содержание.
Н.А.
Римский-Корсаков создал симфоническую сюиту «Шахеразада» по мотивам известных
арабских сказок «Тысяча и одна ночь». Написана сюита в 1888 году.
Давайте
разберем термин – симфоническая сюита.
·
Симфоническая это что означает?
(играет симфонический оркестр, разберем по составу (деревянные духовые, медные
духовые, струнные инструменты)
Кто исполняет сюиту? (симфонический оркестр)
Сюита
– это последовательность самостоятельных (т.е. независящих друг от друга)
музыкальных номеров, но имеющих общую тему. Как правило, различаются по характеру, ритму, темпу и
т. п., в то же время они могут быть связаны тональным единством, мотивным
родством и др. способами. Гл. принцип формообразования С. — создание единого
композиционного целого (произведения) на основе чередования контрастных частей
— отличает С. от таких цикличных форм, как соната и симфония с их идеей роста и
становления.
Итак,
как я вам уже сказала, симфоническая сюита «Шареразада» имеет программу, потому
что она написана на основе арабских сказок «Тысяча и одна ночь».
Вот
такую программу приложил Н.А. Римский-Корсаков к партитуре (нотам) этой сюиты:
(Читает
ученик) стр. 21.
·
О чем сюжет этой симфонической
сюиты?
Послушаем
темы Шахриара и Шахеразады они звучат уже в первой части сюиты, которая
называется «Море. Синбадов корабль.»
1. Николай
Андреевич Римский-Корсаков – «Море. Синбадов корабль».
Запишите
еще один термин – лейтмотив – это главный, ведущий мотив.
После
прослушивания вы ответите мне на вопрос.
·
Какие особенности музыки
придают им восточный колорит?
Она
начинается с медленного вступления — своеобразного пролога всей сюиты — и
строится на двух контрастных темах. Первая, тема султана Шахриара, исполняется
в унисон медными духовыми и струнными инструментами и звучит грозно и
величественно. (запишем в словарь, в конце тетради, характеристику темы,
эпитеты, прилагательные воспользовавшись словарем)
Вторая тема, тема Шехеразады, поручена солирующей скрипке,
которую поддерживают аккорды арфы.
Ее
гибкая и плавная мелодия напоминает изысканный восточный орнамент. (запишем в
словарь, в конце тетради, характеристику темы, эпитеты, прилагательные,
воспользовавшись словарем)
Обе
темы являются лейтмотивами, объединяющими все произведение. Тема Шахриара,
рисует спокойный и величественный морской пейзаж.
А
теперь творческое задание.
Мы
послушаем 4ю часть сюиты, а вы мне скажете, какую картину перед вами нарисовала
эта музыка. (запишем в словарь, в конце тетради, характеристику темы, эпитеты,
прилагательные воспользовавшись словарем)
2.
Н.А. Римский-Корсаков – «Багдадский праздник и корабль, разбивающийся о скалу с
медным всадником».
(Слышится
гневный голос Шахриара — ему отвечает мягкий голос Шехеразады. Она начинает
свою последнюю сказку. Доносится шум праздника в восточном городе. Основная
тема четвертой части — в характере восточного танца, в ритме лезгинки).
Рефлексия.
·
Что нового вы узнали сегодня на
уроке?
·
Что такое симфоническая сюита?
·
Чем она отличается от
симфонической картины?
·
Кто такой Шахриар?
·
Что сделала Шахеразада для
своего спасения?
·
Как назывались части сюиты,
которые сегодня мы с вами послушали?
Домашнее
задание – прочитать страницы
20-21. Письменно ответить на вопрос №3 (сочинить небольшую сказку…) на стр. 21.
Распевание.
Разучивание песни «Крылатые
качели».
1. Слушание (+).
2. Слушание пения учителя.
3. Ритмодикломация.
4. Пение.
Турецкая сказка
Давным-давно жил один султан. Детей у него не было. Отправился он однажды путешествовать и по дороге встретил дервиша, которому рассказал про своё горе.
[Дервиш — нищий, аскет и подвижник; в сказках — персонаж, наделённый волшебной силой.]
Дервиш говорит:
— Возьми это яблоко, одну половину съешь сам, а другую дай султанше. Бог пошлёт вам ребёнка…
Султан взял яблоко, вернулся домой и сделал всё, как велел дервиш. И послал им Аллах девочку. Султан не знал, как уберечь дочку, как лучше её вырастить, — и придумал: построил ей дворец под землёй, нанял кормилицу и няню, и стала девочка расти в этом подземном царстве. Её кормили одним костным мозгом и поили молоком и мёдом, пока она не выросла.
Вот девочке исполнилось уже пятнадцать лет, а она ещё никогда не выходила из своего дворца. Однажды сидела она за столом, обедала, и вдруг в рот ей попала косточка. Бросила она косточку в верхнее окошко и разбила стекло. И такой хлынул через разбитое стекло свет, что девочка только диву далась. Выглянула она в окно, посмотрела наружу. Видит — улица, снег падает, по улице идут прохожие. Один другому говорит:
— Говорят, сын индийского махараджи — белый, как этот снег, щёки у него красные, а родинка на щеке, как чёрный перец.
Услышала девушка эти слова и влюбилась в сына индийского махараджи. А её отец был султаном Хорасана. С каждым днём стала она бледнеть и худеть. Султан позвал кормилицу и няню, спрашивает:
— Что случилось с моей дочерью? В чем причина её недуга?
— Мы всё узнаем и сообщим тебе, — ответили женщины. Повели девушку к врачам. Все они в один голос сказали, что девушка влюблена. Султан же очень разгневался и поколотил всех лекарей, которые говорили, что болезнь девушки — любовь. Однажды невольница дочки султана спросила:
— Госпожа, что у тебя за горе, почему ты таешь, как свечка, расскажи мне, может, я найду, как помочь тебе в твоём горе?
— Однажды ела я костный мозг,— ответила девушка,— и в рот мне попала косточка. Бросила я её и разбила окно, потом выглянула на улицу и увидела двух мужчин. Я слышала, как они говорили, что у сына индийского махараджи белая кожа, красные щёки и чёрная, как перец, родинка. Ещё не видав этого молодого человека, я влюбилась в него. Вот почему я так побледнела. Невольница тут же побежала к султану:
— Радостная весть, мой султан, я узнала горе твоей дочки! Услышав рассказ невольницы, султан приказал:
— Сейчас же пошлите посла к индийскому махарадже. Если он махараджа, то я — великий турецкий султан. Пусть сын его женится на моей дочери!
Тотчас отправили в Индию посла, но сын махараджи отверг предложение султана. Он передал послу письмо, жёлтую верёвку, кинжал и сказал:
— Если даже ваша невеста пожелтеет, как эта верёвка, и захочет убить себя этим кинжалом, я всё равно на ней не женюсь!
Посол отдал верёвку, письмо и кинжал султану и передал ему слова сына индийского махараджи. Султан пришёл в ярость.
— И дочь моя влюбилась в такого подлого человека — пусть она будет проклята! — сказал он и отказался от дочери.
А девушка, покинув страну, отправилась искать сына индийского махараджи. Шла она, шла и наконец пришла к роднику. Смотрит, какая-то девушка кувшин наполняет, а напротив родника стоят огромные дворцы. Подумала дочь султана, пошла и постучала в дверь одного из дворцов — решила наняться служанкой.
— Возьмёте меня в служанки? — спросила она. Человек, открывший дверь, ответил:
— Сейчас спрошу царевну.
Царевна посмотрела на девушку и видит, непохожа та на служанку. Велела ей войти в дом и спрашивает:
— Откуда ты и куда идешь?
— Я дочь султана Хорасана, влюбилась я в сына индийского махараджи.
Показала она жёлтую верёвку и кинжал, а царевна, увидев это, говорит:
— Не печалься, я его старшая сестра, и он раз в год приезжает сюда. В это время в саду распускаются цветы и начинают петь соловьи — так мы и узнаем день его приезда. Есть у меня для тебя три урока. Если выполнишь их — я вас поженю. Прежде всего я продам тебя на невольничьем рынке.
Девушка согласилась на всё. На базаре девушку продали какому-то бею, который привел её домой. А у бея была дочь, лицом и телом точно большой сундук. Девушка, став невольницей, должна была кормить это чудовище. Каждый день им присылали особые кушанья. Но вот как-то девушка не стала кормить дочку бея присланным обедом и сама сварила еду. Как только дочка бея поела, она превратилась в красивую девушку. Оказывается, её кормили заколдованной пищей. Утром обе девушки поднялись в комнату бея. Увидел он, как похорошела дочь, обрадовался и спросил:
— Как это случилось? Моя невольница, я тебя освобождаю!.. Проси, чего хочешь.
— Ничего мне не нужно, — ответила девушка.
Бей подарил ей золотую чашку и отпустил на волю. Обрадовалась девушка и пошла в дом царевны. Царевна сказала, что ей осталось выполнить ещё два урока, и опять продала её на базаре.
Девушку купил другой бей. У него был сын. А в доме у бея жила служанка-арапка, которая хотела, чтобы сын бея женился на ней. Юноша не соглашался, и тогда она бросила его в темницу. Она всем в доме заправляла, эта арапка. Поняла это девушка и как-то ночью притворилась спящей. Видит, арапка встала с постели и, взяв кусок сухого хлеба, пошла в темницу, где был заперт юноша.
— Возьмёшь меня в жёны? — спрашивает арапка.
— Нет, — отвечает юноша.
Тогда она избила его плетью и вернулась к себе. Девушка всё это подглядела, а утром пошла к бею.
— Я знаю, где заключен твой сын, — сказала она. — Пригласи вечером нескольких мужчин, и, как только я дам знать, идите со мной, я покажу тебе сына.
Бедные родители с нетерпением ждали вечера. Когда стемнело, девушка подала знак, и все пошли следом за арапкой. Как только арапка подошла к юноше и спросила: «Возьмешь меня в жены? Освобожу тебя», — её тут же схватили и убили, а сами вместе с юношей вернулись в дом.
— Дочь моя, ты освободила моего сына, выходи за него замуж, — сказал бей.
— Очень прошу вас, отпустите меня, — отвечала девушка. Они согласились, подарили ей медный кувшин и отпустили её. Девушка с медным кувшином прибежала к царевне.
— Ещё одно испытание осталось, — сказала та. — Если и это выполнишь, тогда всё будет в порядке.
Девушку опять повели на базар невольников и продали. Снова купил её какой-то бей. У него бьша безумная дочь, привязанная цепями в темнице. Каждый день она съедала одну девушку. И нашу девушку тоже привели и бросили людоедке.
Девушка посмотрела по сторонам, увидела человеческие кости, тотчас нашла укромный уголок на чердаке и спряталась там. Безумная дочь бея рассвирепела, рвется, мечется, хочет порвать цепи… Утром отец привел ещё одну девушку. Но дочка султана взяла её к себе. Стали они дразнить сумасшедшую дочь бея:
— Что, не смогла нас съесть?
На следующее утро привели новую девушку. Они и её спрятали на чердаке. Вечером дочка султана сказала двум другим:
— Давайте-ка свяжем наши пояса, и я спущусь вниз. Найду хлеб, свечу и вернусь.
Они спустили девушку вниз. Смотрит она — впереди свет, подошла — и что вы думаете увидела? Сидит женщина-див с открытой грудью и варит в котле, полном воды, кольцо. Подошла к ней девушка, стала грудь сосать…
— Если бы ты не стала сразу сосать мою грудь, — говорит женщина-див, — я бы тебя съела.
— А что варится в этом котле? — спрашивает девушка.
— Я варю разум привязанной цепями дочери бея. Когда выкипит вся вода в котле, она совсем с ума сойдет… Зато если кольцо, которое лежит в котле, надеть ей на палец, она сразу станет здоровой, — отвечает та.
— Женщина-див, а как же ты поднимаешь этот котел, покажи-ка! — говорит девушка.
Женщина-див тут же вдела ноги в ручки котла, а девушка не зевала, толкнула её в котел — та и сварилась. Девушка скорей взяла из котла кольцо, разыскала хлеб и свечу и прибежала к другим девушкам. Подняли они её наверх, вдруг видят, девушка в цепях уже в себя пришла, стала просить, чтобы они её освободили.
— Ты нас съешь, как мы можем подойти к тебе! — говорят они.
— Я вам ничего не сделаю, я уже выздоровела! — плачет девушка в цепях.
Пожалели её девушки, освободили. Дочь султана надела ей на палец чудесное кольцо. А родители удивились тишине в доме — ведь дочь их все ночи напролет кричала. Прибежали они в темницу:
— Не умерла ли наша дочка?
И вдруг видят четырех девушек, одна другой краше. Отец и мать чуть с ума не сошли от радости, что их дочь наконец выздоровела. Тогда дочь султана Хорасана рассказала им обо всем, что случилось.
— Теперь и ты наша дочь, мы тебя никуда не отпустим, — сказали они.
— Лучше дайте мне свободу, — просила девушка.
Тогда родители девушки подарили ей ковер и отпустили её, а она, обрадовавшись, поспешила к царевне, которая сказала:
— Теперь все уроки выполнены. Скоро и брат мой приедет. Когда он попросит у меня воды, я позову тебя, а ты принеси, как будешь подавать ему воду, немного облей его. Я тебя обругаю и прогоню, но ты не обижайся.
И вот однажды, когда девушка прогуливалась по саду, запели соловьи, расцвели цветы, забурлили бассейны. И тотчас показался у ворот сын индийского махараджи. Он вошёл во дворец сестры, сел и попросил немного воды.
— Ах, брат мой, я взяла новую служанку, такая красавица! — сказала сестра и крикнула девушку. — Принеси моему брату воды, — велела она.
Девушка стала подавать воду — и брызнула на царевича. Сестра обругала девушку, прогнала её:
— Мой брат в год один раз приезжает, и ты ему всю одежду замочила!
А юноша, увидев девушку, душой и сердцем влюбился в неё. Стал он за неё заступаться:
— Высохнет вода, не ругай её!
Погостил он несколько дней и уехал к себе на родину, но через месяц снова запели соловьи, расцвели цветы, забурлили бассейны. Тогда царевна велела постелить постель, а сама подложила под матрас сухие лепешки. Вымыли девушке лицо соломенной водой и уложили в эту постель. Пришёл царевич к сестре и опять воды просит. Но на этот раз сестра послала за водой хромую арапку.
— А где же та красивая девушка? — спрашивает царевич.
— Забудь эту лентяйку, я побила её, и она слегла в постель… Расстроился царевич, пошёл навестить девушку. Как увидела она его, завертелась с боку на бок — лепешки под матрасом ломаются, трещат…
— Ах, косточки ломаются, — стонет девушка. Рассердился царевич на сестру.
— Зачем ты так сильно побила её? Разве тебе не жалко? — и ушёл.
Через несколько дней сестра сообщила брату, что девушка умерла: «Ты пил воду из её рук — так приди и на её похороны». Царевна заказала гроб, уложила туда девушку и положила ей на грудь письмо, жёлтую верёвку и кинжал.
Приехал сын махараджи на похороны.
— Открой лицо покойницы, посмотри… — говорит сестра.
Приоткрыл он саван, увидел на груди девушки свое письмо, веревку и кинжал и сразу упал замертво. Сестра привела брата в сознание:
— Ты долго терзал эту девушку. Сколько она претерпела из-за тебя! Хотела я ещё больше тебя огорчить и помучить, но не смогла больше положенного…
Тут вытащила она девушку из гроба, влюбленные обнялись, сын индийского махараджи женился на дочери султана Хорасана и увез её на родину. Там они играли свадьбу сорок дней и ночей и наконец достигли своих желаний.
Инфоурок
›
Музыка
›Презентации›Презентация «Восточная тема Римского -Корсакова «Шахерезада»
Описание презентации по отдельным слайдам:
-
1 слайд
Описание слайда:
ПРЕЗЕНТАЦИЯ
«Восточная тема Римского-Корсакова. Шехерезада»
«Восточная сказка. «Шехерезада» -
2 слайд
Описание слайда:
Н.А.Римский -Корсаков
Симфоническая
сюита
«ШЕХЕРЕЗАДА»
1844-1908 -
3 слайд
-
4 слайд
Описание слайда:
БАЛЕТ «ШЕХЕРЕЗАДА»
1 часть. «Море и Синдбадов корабль»
2 часть «Рассказ царевича Календера»
3 часть. «Царевич и царевна»
4 часть. «Праздник в Багдаде» -
5 слайд
-
6 слайд
-
7 слайд
Описание слайда:
Композитор сотворил неповторимые музыкальные образы, среди них и танцевальные, и песенно-лирические, и воинственные. Все четыре части сюиты включают музыкальный образ Шехерезады, рассказчицы сказок. Она спасла свою жизнь тем, что сумела занять султана Шахриара сказками, рассказывая их в продолжение 1001 ночи так, что побуждаемый любопытством Шахриар постоянно откладывал ее казнь и, наконец, совершенно оставил свое намерение. Много чудесных сказок рассказала ему Шехерезада, приводя стихи поэтов и слова песен, вплетая сказку в сказку и рассказ в рассказ.
-
8 слайд
Описание слайда:
Обращаясь к литературным источникам, композиторы часто создают на их основе инструментальные произведения. Симфоническая сюита «Шехерезада» была написана Н.А.Римским-Корсаковым всего за два месяца в 1888 году. Это программное произведение, написано по мотивам арабских сказок «Тысяча и одна ночь». Состоит сюита из четырех частей, в них можно услышать и увидеть чудеса, о которых рассказала мудрая и прекрасная Шехерезада грозному султану Шахриару. Части сюиты объединены не только одним замыслом, но и общими музыкальными темами. С помощью симфонического оркестра Н.А.Римский-Корсаков не иллюстрировал сказку, а воссоздавал ее.
-
9 слайд
Описание слайда:
Первоначально композитором этой части было дано название «Море. Синдбадов корабль». Сюита открывается воинственной фразой тромбонов, тубы, контрабасов. Тема звучит грозно, величаво, рисуя образ восточного повелителя. На смену этой теме на фоне мягких аккордов арфы солирующая скрипка поет пленительную мелодию. Она вьется тонким, извилистым восточным узором. Мягкая, задумчивая, обаятельная мелодия умиротворяет все вокруг. Пожалуй, это самая поэтичная восточная мелодия в русской музыке, сочиненная композитором Н.А.Римским — Корсаковым. Тема мудрой рассказчицы Шехерезады всегда звучит у скрипки соло.
-
10 слайд
Описание слайда:
Композитор придал ей своеобразный ладовый колорит. Мелодия главной партии основана на теме Шахриара, но она становится темой героя сказки — отважного путешественника Синдбада. У этой темы сохранен суровый характер. Главной теме контрастирует тема Синдбадова корабля, она светлая. Симфоническое развитие 1 части динамично, темы в ней изложены неустойчиво, текуче, что способствует созданию впечатления непрерывного движения, характерного для морской стихии.
(Учащиеся слушают фрагмент1 части сюиты).
После прослушивания проходит обсуждение, обмен впечатлениями о прослушанной музыке -
11 слайд
-
12 слайд
-
13 слайд
Описание слайда:
2 часть. Первоначально она носила название «Рассказ царевича Календера». Вновь звучит голос Шехеразады, начинается новая сказка. На первый план выступает новый рассказчик — Календер. И поэтому солирующую скрипку сменяет солирующий фагот. Композитор создает музыкальный портрет Календера, а потом изображает его фантастические приключения. Так возникает сказка в сказке. Эта часть сюиты — одна из самых ярких и оригинальных по сказочно-восточному колориту и эпическому складу.
-
14 слайд
Описание слайда:
Основная тема 2 части построена на интонациях восточных народных песен, звучит она повествовательно, спокойно. Затем следуют яркие симфонические вариации. Тема звучит, меняя гармоническое сопровождение и облик, переходя от одного инструмента к другому. В середине части слышатся тревожные фанфарные призывы тромбонов. С наступлением репризы повествовательная тема Календера звучит тревожно, в конце появляется суровая тема Шахриара.
-
15 слайд
Описание слайда:
(Учащиеся слушают фрагмент 2 части сюиты. )
-
16 слайд
Описание слайда:
3 часть. Первоначально она носила название «Царевич и царевна». Она наиболее лирическая из всех частей сюиты. Первая тема создает образ Царевича. Она певучая, широкая, полная глубокого любовного чувства, напоминает восточную народную мелодию. Тема содержит интонации лейтмотива Шехерезады, в последующем проведении тема поручается виолончелям, затем к ним присоединяются гобои, английский рожок, кларнет. Благодаря этому теплота в звучании темы нарастает.
-
17 слайд
Описание слайда:
Вторая тема — это образ Царевны, женственный, грациозный. В развитии темы ярко выявляется ее ритмическая острота, танцевальность. В середине части задумчиво звучит голос скрипки — это тема Шехеразады, рассказывающей удивительную сказку. Музыка этой части наполнена восточным колоритом. Он проявляется и в мелодических оборотах, и в орнаментальных наигрышах, которые напоминают звучание восточных народных инструментов.
(Учащиеся слушают фрагмент3 части сюиты. )После прослушивания проходит обсуждение, обмен впечатлениями о прослушанной музыке.
-
18 слайд
-
19 слайд
Описание слайда:
4 часть. Особенно яркой частью сюиты является финал, в котором объединяются темы всех предшествующих частей, что придает ему роль итоговой части. Он выделяется яркостью оркестровой фантазии, огненным темпераментом. Композитор назвал эту часть «Багдадский праздник и корабль, разбивающийся о скалу с медным всадником». Это последняя сказка Шехерезады, рассказанная жестокому Шахриару на фоне доносящегося шума праздника в восточном городе. Основная тема 4 части звучит в ритме и характере восточного танца. Постепенно музыка становится все более драматичной, звучит могучая тема морской стихии. После кульминации звучит грустная тема Шехерезады и укрощенная, покорная ей тема Шахриара. Шахриар даровал жизнь прекрасной, мудрой восточной красавице и рассказчице сказок Шехерезаде.
-
20 слайд
Описание слайда:
(Учащиеся слушают фрагмент 4 части сюиты. )
Ответить письменно на вопрос. Прислать ответы в Тимс.— Какие инструменты исполняют темы Шехерезады и Шахриара, какова роль оркестра в сюите?
Если Вы считаете, что материал нарушает авторские права либо по каким-то другим причинам должен быть удален с
сайта, Вы можете оставить жалобу на материал.
Пожаловаться на материал
- Сейчас обучается 938 человек из 79 регионов
- Курс добавлен 18.11.2021
- Сейчас обучается 44 человека из 25 регионов
- Сейчас обучается 64 человека из 35 регионов
Найдите материал к любому уроку,
указав свой предмет (категорию), класс, учебник и тему:
также Вы можете выбрать тип материала:
-
Все материалы
-
Статьи
-
Научные работы
-
Видеоуроки
-
Презентации
-
Конспекты
-
Тесты
-
Рабочие программы
-
Другие методич. материалы
Проверен экспертом
Общая информация
Учебник:
«Музыка», Т.И. Науменко, В.В. Алеев
Тема:
2. Разнообразие музыкальных образов
Похожие материалы
-
Современна ли музыка А.Моцарта
-
Рабочая программа по музыке
-
Итоговый тест по музыке
-
И оговый тест 2 класс
-
Сценарий развлекательного мероприятия для средней группы «Теремок»
-
Сценарий досугового мероприятия для старшей и подготовительной групп»У гости к сказке
-
Колокольность в музыке и живописи
-
Фридерик Шопен Революционный этюд
-
Не нашли то что искали?
Воспользуйтесь поиском по нашей базе из
5452811 материалов.
Вам будут интересны эти курсы:
-
Курс профессиональной переподготовки «Библиотечно-библиографические и информационные знания в педагогическом процессе»
-
Курс профессиональной переподготовки «Клиническая психология: организация реабилитационной работы в социальной сфере»
-
Курс повышения квалификации «Введение в сетевые технологии»
-
Курс профессиональной переподготовки «Организация деятельности по подбору и оценке персонала (рекрутинг)»
-
Курс повышения квалификации «Этика делового общения»
-
Курс повышения квалификации «Финансы предприятия: актуальные аспекты в оценке стоимости бизнеса»
-
Курс профессиональной переподготовки «Управление информационной средой на основе инноваций»
-
Курс профессиональной переподготовки «Риск-менеджмент организации: организация эффективной работы системы управления рисками»
-
Курс профессиональной переподготовки «Организация деятельности специалиста оценщика-эксперта по оценке имущества»
-
Курс профессиональной переподготовки «Организация деятельности преподавателя детской хореографии»
-
Курс повышения квалификации «Музыкальное развитие детей в соответствии с ФГОС ДО»
-
Курс профессиональной переподготовки «Музыка: теория и методика преподавания в профессиональном образовании»
-
Курс профессиональной переподготовки «Музыка: теория и методика преподавания в сфере начального общего, основного общего, среднего общего образования»
-
Курс профессиональной переподготовки «Музыка: теория и методика преподавания в сфере дошкольного образования»
-
Курс профессиональной переподготовки «Управление качеством»
МЫСЛЕГОРСК И ЛЕГЕНДО-СТРОЙ
У Количества свои десять пальцев, десять цифровых знаков, которыми оно дощупывается почти до всего. Длина рук Количества не меренная, но, думаю, есть предел, дальше которого им не протянуться. Я очень люблю цифры. Но без взаимности. Они как-то сторонятся меня. И, нарушая очеркистский обычай, я не привёз с собой числа труб, раскуривающих своё фабричное наргиле под небом Туркестана, количества гектаров, перешедших из-под риса под хлопок, процентных отметин роста грамотности и других цифр. Всё это сделано до меня и без меня теми, кто это может сделать много лучше моего. Я — существо в наглазниках, и мне уютнее всего в расщепе моего пера. Правда, у станции Каган я с волнением видел вынырнувшие из-за холмового горба горбы верблюдов с притороченными к ним огромными кошмами, вздувающимися от хлопка; хлопковая ость, пробиваясь наружу сквозь мешочные поры, казалось, продолжала после смертный рост.
Помню и чуть подболоченные рисовые прямоугольники, взятые в земляные фрамуги. И особенно запомнился мне экскаватор, окунающий свои черпаки в воду заиленного арыка. Экскаватор был стар и скрипуч; проворачивая свою тугую цепь, он ржаво брюзжал: черпай-черпай, а ради чего; всё равно на смену песку песок и илу ил — или не так? Скрипи, чтобы пили, скрежещи от надсады, чтобы сады над арыком процвели.
И как ни плакался, скрипя зубьями о звенья цепи, старый брюзга, мотор внутри его продолжал вращать черпаки, разлучая арычье дно с поверхностью.
Но я так и не научился отличать американский хлопок от египетского и двуногой прогулке по полю, засеянному злаками, предпочитаю двуглазую прогулку по книжному полю мимо бороздчатых строк, засеянных чёрными знаками.
Здесь я у себя, здесь я не боюсь спутать литературную рожь с пшеницей, здесь мне ясно выколосование смысла, степень всхожести посева идей. Никогда не забуду, с каким вниманием в свои самаркандские утра я следил за раскладкой узбекских брошюр и листовок на книжных ларях, что расположились у начала Регистанской улицы. Это, в сущности, ещё и не посев. Это только предпосевная литературная кампания. Вот, например, «Мои университеты» Горького, переведённые на узбекский язык. Книга сплющилась в листовку, заглавие «Как я учился». Да, новая узбекская литература, литература латиныляшдырыша, пока чистая ученическая тетрадка, начинающаяся таблицей умножения, прижавшейся к обложке. Но в таблице умножения искусство умножать, обещание богатств.
Каждая же белая страница напоминает мне снежную поверхность: чуть прикоснись лучом пера, снег стаял и таившаяся озимь — под взгляд.
Итак, в дальнейшем я сосредоточиваюсь на будущих днях литературы советского Туркестана. Я постараюсь угадать (разумеется, в пределах отпущенной мне догадливости), как сочетается вот эта фигурная полуобсыпавшаяся куфическая надпись на стене медресе с латинизированной строкой над входом в библиотеку, в китаб-хану. Прежде всего оглядываюсь с некоторой опаской на мои азартные рассуждения о «Западе» и «Востоке». Это традиция, из которой я не попытался выпрыгнуть. Может быть, потому что боязно прыгать на ходу.
В Тану-Тувинской республике, где-то на огороде у аила Салдам стоит шест, на шесте доска, а на доске: «центр Азии». Шест был водружён некиим англичанином, который, вычислив центр неправильной плоскости азиатского континента, пришёл сюда, преодолевая огромное расстояние и множество трудностей пути, чтобы «осмотреть» математическую точку. Корабли, идущие в долготном направлении через Великий океан, пересекают условно проведённую демаркационную линию, отделяющую сегодня от завтра: судну, пересёкшему линию в восточном направлении, присчитывается один восход и один закат, и есть момент, когда на носу парохода одна календарная дата, а у кормы его — другая.
В области культуры мы тоже с тщанием отчерчиваем понятие Запада от Востока, часто не желая понять всей условности такого рода демаркационных разлинований. Конечно, нет никакого самодовлеющего Востока и самозаконного Запада. На самом деле они непрерывно переходят друг в друга, опрокидывая все отсихпоры и досихпоры нашего рассудка. Именно это даёт мне мужество додумать начатую мысль.
На северо-востоке страны в Узбекистан открываются Джунгарские горные ворота. Полторы тысячи лет тому назад сквозь них прошла — держа путь с востока на запад — череда народов. Это была беспокойная длительная эпоха их переселений, перемены становий. И затем движение прекратилось. Джунгарские ворота широко раскрыты и ждут. Но народы живут не в кибитках, а в небоскрёбах и не намерены переселяться. И тем не менее покоя нет, мимо врытых глубоко в землю фундаментов непрерывное движение всё новых и новых сотрясающих мир смыслов. Я давно уже привык называть это: эпоха великого переселения мыслей. Но мысль больше похожа на птицу, чем на человека. И наши головы лишь гнёзда, в которых она выводит свой выводок… выводы. Стоит мне закрыть глаза, хотя бы вот сейчас, и я почти вижу стаи мыслей, перелётных идей, совершающих свой лёт с запада на восток и с востока на запад. Оттуда, из страны закатов, логические косяки трёхкрылых силлогизмов. Это — ночные птицы познания. Они вообще дискурсивны. И когда логический холод переходит в логическую стужу, начинается перелёт.
Отсюда же, из страны сказок и созерцаний, поднимаются легко парящие пестропёрые образы, эти крылатые джинны и ифриты поэзии. Образ вообще летуч: как аромат. Взгляните на старый текинский ковёр: красочный орнамент его так лёгок, что, кажется, достаточно одного удара ветра, чтобы рисунок взлетел над ковром рисунком-самолётом. Сидя теперь под косыми лучами заката на привычной ступеньке моей комнаты, впутывая глаза в закаменелый ковровый узор внутренней стены Тилля-кари, я упрямо возвращаюсь мыслью к ненаписанной литературе завтрашнего Узбекистана. Прежде всего мне представляется, что здесь, среди этой природы, людей, завернутых в пёстро орнаментированную ткань халатов, рядом с синим куполом древней Биби-ханым, пробующей переблистать своею синью синь самого неба, невозможно осуществить реализм, по крайней мере, того реалистического коэффициента, который так свойственен нашей художественной традиции. Пейзажи, солнце, быт, странно сочетающий элементы старины и новизны — всё это толкает в фантазию. Дальние очертания гор, полускрытые чучваном пыли, постоянно меняют свои очертания, как облака.
Облака же вообще всегда больше интересовали романтика, чем реалиста. Это не трудно было бы доказать путём простой литстатистики.
Принцип так называемого ультра-микроскопа в том, что наблюдаемый объект, включённый в яркий луч, раздвигает (так кажется глазу) свои размеры. Но луч самаркандского предосеннего солнца действует именно ультра-микроскопически; мелкие пылинки, попав в него, оптически разбухают в золотистых мошек, совершающих своё брачное кружение. А что такое легенда? Это — малый, пылинно-малый и пылинно-серый факт, увеличенный, гиперболированный ярким его освещением. Следовало бы под луч ультра-микроскопа — и самое понятие «реализм». Обычно он оказывается и в наших практиках и в наших теориях — обнищавшей реальностью, точнее, бедным литературным её родственником, приживалом самой жизни. Литература «жизни как она есть», работая по-приживалочьи, своими беззубыми дёснами не может разгрызть косточки факта, обдирая лишь его мякоть. Наш реализм фатальным образом всегда в близком соседстве с бытовизмом. Но быт «и я» бытия — блеклый и искажённый повтор.
Э.Золя, пытавшийся создать теорию реалистического (даже натуралистического) «экспериментального романа», не оказал должного внимания понятию «эксперимент». Эксперимент, хотя и направлен всегда на природу (на натуру), но никогда не бывает натуралистическим. Говоря терминами именно наших теоретиков реализма, можно легко заставить их признать, что самое неестественное из всего нам известного — это лаборатория естествоиспытателя. В самом деле, в лаборатории этой приборы, дающие атмосферное давление в сотни и тысячи атмосфер, устройства, поднимающие температуру до 3000№ С и выше… Но ведь в той «действительности», в которой мы живем, воздушное давление колеблется лишь в пределах одной (с малым процентным привеском) атмосферы, а жара в 50№ законно описывается реалистами как «нависший над землей неподвижный, неестественный зной».
Фантазм Э.По, концепции Г.Уэллса, образ «шагреневой кожи» Бальзака реальны, чтобы оставаться в пределах ходового реализма. Художественное познание, как и научное, идёт не по касательным к вещам, а по линиям центров, в вещи.
Узбекистан будет добывать и разрабатывать руду гор, столпившихся вокруг Ферганской долины, собирать хлопок с бухарских полей, добывать образы и темы из старых и юных пейзажей страны, руин и новостроек, быта, тянущегося в бытие, и быта, уходящего в смерть.
Но и руда, и образ, взятые, как они суть, нуждаются в «обогащении».
Обогатительные процессы, как известно из фабричной практики, — сводятся к удалению из прорабатываемого объекта чужеродных примесей, ослабляющих его действенность.
Роль такого обогатителя, обогатителя факта, выполняет легенда. Ведь люди внутренне настроены на деяния, но внешне не идут дальше дел. Деяния — материал легенды, дело — история. Легенда как бы возвращает дело в его первоначальную стадию, когда оно было деянием, переигрывает опровергнутый шахматный ход заново. Закон исторической игры: «тронуто — пойдено». Закон игры легендами: тронуть непойденным, транспонировать внутреннее действие вовне, никак и ничем его не снижая. В этом, в сущности, и заключается сущность фантазии. А без фантазии нельзя, как отмечал В.Ленин, «и пуговицы пришить». Здесь же, в этой стране гигантских неосуществлённостей, в ближайшие же годы придётся перешивать устье огромной реки, оторвав его от одного моря, чтобы прикрепить к другому. Как это сделать без затраты воображения? Тысячевёрстия Кара- и Кзыл-кумов должны быть заселены сперва фантазией, мыслеобразами, цифрами, а затем уже можно развязать воображение и высыпать из него, как семена из мешка, мыслезаготовки вовне. И литературе предстоит в этом деле сложное и трудное задание: научить умы видеть то, чего ещё нет, притом с такой ясностью, как если б оно уже было. Образы её должны быть предельно реальны, иначе они никого не убедят; но жить они должны за пределами реального, вне осязаемости, на некотором отстоянии от протянутой руки. Точнее: от притянутой, притягиваемой ими руки.
Понадобится много легенд, целый литературный Легендострой, образы которого, вместе с контрольными цифрами и научными схемами, двинутся в будущее, не дожидаясь его прихода.
Самый верный путь для узбекского слова: через реализм в реалиоризм.
ДУНЬЯЗАДА
В первую же ночную встречу с Шахриаром Шахразада сказала: «О, царь, у меня есть маленькая сестра, и я хочу с ней проститься». Царь послал тогда за Дуньязадой, и она пришла к сестре, обняла её и села на полу возле ложа, и тогда Шахриар овладел невинностью Шахразады, и они сели за беседу. И младшая сестра сказала Шахразаде: заклинаю тебя Аллахом, сестрица, расскажи нам о чём-нибудь, чтобы сократить бессонные часы ночи.
— С любовью и охотой, если разрешит мне безупречный царь, — отвечала Шахразада, и, услышав эти слова, царь, мучившийся бессонницей, обрадовался, что послушает рассказ, и позволил».
Отсюда и начинается длинная нить с постепенно нанизываемыми на неё сказками; задача рассказчицы — вдевать нить в новую сказку как раз в тот момент, когда её, нить, хотят оборвать; стимул к этому прост и убедителен — нить сказок в то же время нить жизни сказочницы.
То, что губило ширдоровского харифа — краткость южных ночей, — Шахразаде было лишь на пользу: сказки её всегда оказывались немного длиннее ночей, рассказ обрывался на полуслове обычным «но тут застигло Шахразаду утро и она прекратила дозволенные речи». Однако этот приём мог оказаться недостаточным; и к нему присоединяется: «куда этому до того, о чём я расскажу вам в следующую ночь, если я буду жить и царь пощадит меня» — это уже договор о занимательности (неустойка — смерть).
Анализ первой же сказки 1001 ночи показывает, что это сказка о рассказчике. Схема: некий купец выплюнутой финиковой косточкой убивает невидимого маленького сына могущественного джинна; джинн, представ перед убийцей, требует жизнь за жизнь. Купец согласен, но просит позволить раньше уплатить свои торговые долги: уплатами то одному, то другому кредитору он, подобно Шахразаде, действующей сказками, отодвигает срок своей смерти. Когда длить это оказывается невозможным, честный купец несёт свою жизнь к условленному месту встречи; но по дороге к нему присоединяются трое старцев, которые, придя вместе с должником к всё ещё требующему смерти кредитору, рассказывают ему опять-таки отодвигающие казнь сказки, требуя в уплату за каждую треть крови убийцы. Развязка ясна.
Таким образом, выдуманная своими создателями Шахразада легендизирует свою собственную ситуацию. Это вполне понятно: ведь каждая её сказка может оказаться последним из сказанного ею, а последние слова, осознающие себя последними, всегда звучат как завещание. И этому нашим советским поэтам следует поучиться у Шахразады: каждую свою вещь писатель должен писать как последнюю, вкладывая в неё все смыслы, какими он владеет.
Впрочем, у ложа Шахриара и Шахразады всегда находилась внимательная слушательница девочка Дуньязада. 1001 ночь — это без малого три года; притом у Шахразады рождались не только сказки, но и дети, что, разумеется, на время разрывало цифры. И к концу цикла Дуньязада превратилась из подростка в женщину. Она прошла хорошую школу слушания — теперь её черед рассказывать.
Но самое имя её от слова «дунья», что по-узбекски (так и по-персидски) значит «мир». Не ложу, а миру даст она свои сказки, не тирану, страдающему бессонницей, а проснувшемуся после вековой дрёмы народу, не 1001 ночи, а тысячам и тысячам трудовых днем.
Пафос монархии, особенно абсолютистской, всегда направлен на прошлое.
Монархии опираются на плиты могил, с их «сын сына сына»; заслуги предков — взамен дел живущих; генеалогическое древо, растущее ветвями вспять и выставившее корень в пустоту. Во время закрепления таких династий появляются угодливые историки и поэты-эпики, пишущие медленными размерами бесконечные шах-намэ, то есть описи царей и деяний. Такого рода дастаны, поэмы царей обычно обрываются вместе со смертью эпика, не успевающего дойти из глубины плюсквамперфектума до настоящего времени. И новый преемник, подобрав последний стих, длит шах-намэ дальше.
Но ветер истории, налетающий из будущего, сначала раскачивает, потом щепит и губит генеалогический лес. Троны качаются. Что делать? Прошлое изменило, сущность будущего в изменении, — остаётся цепляться за настоящее, за «после нас хоть потоп». И эпика сменяется поэзией настоящего, лирикой.
Психологически доказано, что не существует памяти эмоций: можно вспомнить геометрическую фигуру, дату, лицо, слова любви, но не эмоцию. Иначе разлюбивший, вспоминая чувство, опять бы переживал его, то есть влюблялся снова; этого не бывает. И только при помощи лирики можно изловить настоящее и в силки: на лету.
Но настоящее, возразят мне, это непрерывно движущаяся временная точка, оставляющая после себя всё длиннящуюся линию прошлого. Пусть так. Однако линейное представление о времени не совсем точно, так как время имеет всё-таки поперечник, другими словами, настоящее имеет некоторую, правда, очень незначительную длительность.
Как петля сети не должна быть больше рыбы, на которую сеть ставится, так и строфа лирического стихотворения не должна по длине намного превосходить длительность настоящего.
По вычислениям американских психологов длительность настоящего колеблется от одной десятой до трёх секунд. Ясно: чтобы успеть «сделать» настоящее, то есть лирически заполнить его, раньше чем оно уйдёт, заставить настоящее выслушать слова о нём — необходимо предельно сжать слова и сколь возможно растянуть настоящее (то есть промежуток между двумя осознанными изменениями в содержании сознания). И Восток в этом смысле чрезвычайно благоприятен для лирики. С одной стороны здесь изобретены строфические микроформы — семнадцатисложные хай-ка, звукоорганизмы «танка», короткие двустрочья байтов (персидский, узбекский и чагатайский языки), мгновенные прыжки рифмы через рифму всевосточной газеллы (газаль), с другой стороны — самый поперечник времени, длительность настоящего на Востоке несколько больше, а пульс времени замедленнее. Стоит внимательнее вглядеться в глаза людей, сидящих на подгибах ног по чайханам, в эти красиво прорезанные, акварельно вписанные меж фарфорово неподвижных век глаза, чтоб понять, что настоящее здесь не так уж торопится уступить место другому настоящему, а страдающую тиком, оттикивающую миги секундную стрелку тут до сих пор с успехом заменяет древняя мера времени — верблюжий шаг.
И любопытно отметить, что поэзия настоящего, мастерство байтов, кратких лирических сигналов, развивалось здесь именно в наиболее тревожные исторические моменты, обычно у стыка сменяющих друг друга эпох. Наилучшим примером могут быть лаконичные, в нескольких секундах умещающиеся стихи знаменитого султана Бабура (XVI в.), писавшего в период катастрофически быстрого упадания значения старых торговых путей Средней Азии и лихорадочных поисков связи с Индией.
Но после того как приходит «потоп», он смывает вместе с царствами и тронами лирику и эпику. Народу, и особенно рабочей его части, незачем склонять знамёна перед своим прошлым. Обычно оно ему враждебно. Поэтому нужно позаботиться лишь о том, чтобы это прошлое действительно прошло, и обезопасить себя от его вторжений. За мгновенности, за лирические соломинки хватается лишь утопающий в потопе революции, а не сама революция. Поэтому ей, вочеловеченной в массах, остаётся одно: будущее. Добивая прошлое, преодолевая искушение настоящим, люди революции строят грядущее. Наше слово «потомки» выражает пассивное отношение к будущему; но есть другое старославянское (как ни странно), которое называет поколение, идущее вслед за нами, «зиждемии» (строимые).
Будущее, как и все другое, разумеется, можно строить, вместо того чтобы просто подставлять себя под него, принимать своё завтра и послезавтра в готовом виде. Можно и надо отказаться — и в этом вопросе — от потребленчества и перейти к производственности. Фундамент для будущего можно класть заранее, заранее же можно исчислять его план и соотношение частей.
Его можно настолько точно вычислить, что оно, будущее, получит право иметь своих историков, и вспоминателей предстоящего к свершению.
Мало того, может быть, удастся и самое легенду переселить из прошедшего, в котором она так долго зажилась, в просторы грядущего. Литература станет художественной разведкой, брошенной навстречу дням. На смену броуновскому движению чувств — истончённая техника предчувствий; вместо апарципирования — точнее впереди его — антиципация.
Легенде всё труднее и труднее ютиться в тёмных уголках прошлого.
Фонарики историков высвечивают её из всех укрытий, делегендизируя в исторически проверенный факт. Да и самый род занятий легенды среди умерших столетий мало почтенен: окликать сзади, заставлять оглядываться назад, во время, напоминать о гигантском некрополе истории. Не лучше ли ей, легенде, идти впереди событий, звать в них, художественно восхищать предвосхищением.
Рабле, говоря о любителях обсуждать вопросы формы, называет их людьми, «предпочитающими рукава рукам». Но думается, что и рукава, особенно среди не размёрзшихся в жизнь дней будущего, вещь, о которой необходимо позаботиться.
Такой формой будет не лирика, никогда не разлучающаяся с настоящим, и не эпос, ищущий прошлого попрошлее, а драма.
Драма, по самой своей сущности, наклонена в будущее. Она — действенна, а всякое действие — переход из несвершённого в свершённое. Поступь поступков направлена в ненаступившее. Человек, бросающий письмо в почтовый ящик, более или менее точно знает, что его «да» или «нет» через какое-то количество дней встретится с «нет» или «да» адресата. Но адресат не знает, когда он будет «зрителем» распечатанных слов и какие это слова. В сущности каждый наш поступок, каждый акт вовне, мы бросаем в запечатанном конверте в мир. И неважно, лежит ли между отрывом созревшего действия от нервомускульной ветви и ударом его о землю, о внешнее восприятие, доля секунды, день или век. Драма и собирает человеческие акты, художественно их активизирует в… «акты».
Итак, драматизированная легенда. Вот та наиболее удобная, рабочая форма, которая — как мне думается — в ближайшие десятилетия окажется нужнее всех иных форм узбекским поэтам.
Но пока что они идут путями лирики: Гафур Гулям, Челпан, Уйгун (Рахматулла Атакузиев) — автор звучного «Джантемира», Хаса Булат, Фаткулла Гулям, Туйгон — все они в пределах лирической формы. Итальянцы словом stanza обозначают комнату и в то же время один из лирических размеров. В данном случае «комната» слишком тесна и притом она проходная: в будущее.
Классический дистих султана Бабура слишком тесен для детей народа, освобождённого революцией. Уже сейчас стихи узбекских поэтов отказываются от искусственных аббревиатур мыслей; ступни их муз не затиснуты в «твёрдые формы», останавливающие рост; котурн подойдёт им лучше.
В сценический куб — как в клетку, удобнее всего заманить дни, над которыми ещё не взошло солнце; их приходится видеть при искусственном свете рампы, смутно, отдельными пятнами, как поверхность пластинки, проявляемой при приглушенном свете красного фонарика. Роль «завесы времён», чрезвычайно ответственную, предстоит выполнить скромным занавесам. Сейчас мы перед их поднятием. Стальным перьям, сменившим тростиночные калямы, предстоит огромная работа. Догнать наше великое настоящее далось далеко не всем. Но перегнать его — и того труднее. В работе этой не надо ничем пренебрегать. Я утверждаю, что талантливые строители «воздушных замков», если замки эти возводятся по точному расчёту и плану, нужны не менее людей, строящих из кирпича и железобетона. Ведь прежде чем соорудить реальное, стенами оземь, здание, необходимо мысленно вчертить его в воздух. Нет, воздушный замок осмеян несправедливо. Наряду с поднятием грузоподъёмности нашего транспорта, надо думать и о поднятии грёзоподъёмности нашей поэзии.
ДВОЙНЫЕ ЗАВАРКИ
Заварка первая
Ташкентский мост перебрасывает через Сиаб. Дальше только и можно, что запутываться в путанице улиц пригородья. Сначала в улицах, потом в узбекских словах. Я и встречные дехкане стараемся друг друга пересоревновать в непонимании. Чёрт возьми, восточная сюжетика не может не быть похожей на верблюжий караван. От ноздри к ноздре натянутая верёвка, и все носом в хвост. Шахразадная традиция в нанизывании ночей.
Или вот монгольский цикл о «Волшебном мертвеце»: персонажу нужно каждую ночь тащить на спине мертвеца, который, припав мёртвыми губами к уху, рассказывает сказки; задание — удержать реплику: «что дальше?», но реплика выпрыгивает сама собой, и с новой ночью мёртвый рот снова у уха. Или изумительная пронизь о старом попугае. Муж, купец, уезжает в дальнее путешествие, оставляя жену. У жены есть человек, давно дожидающийся её любви. Она собирается пойти к нему, но старый, облезлый попугай удерживает её сказкой. За сказкой следует сказка, и жена остаётся верной мужу.
Шахразадов приём отодвигания делает своё дело.
Мои ботинки под сизыми налётами пыли. У перекрёстка пригородних улиц чайхана. Я присаживаюсь на один из её ковров. Предо мной у фисташкового цвета глиняной стены журчит арычок. Ива, сутуля свой наростовый горб, опустила пальцы в воду. Чайханная стена вся под бумажными листами плакатов: трактор, давящий борозды поля, — наглядный курс верховой езды — стрелковые позиции, сочетающие плечо и ложе, — хлородонтовая вскипь на зубной щётке — портрет Ленина — реклама гуталина — плакат «долой чучван».
И тут-то вдруг мне в голову впрыгнула мысль: о двойной заварке; к пятиалтынному я добавил пятиалтынный, и чайханщик, раскрыв второй бумажный свёртыш, всыпал чаинки в мой чайник. Зелёная влага стала медленно перецветать в рыжий отстой. Пригубь и ещё пригубь — и в голове у меня завибрировало.
Сначала я вспомнил легенду, рассказанную мне Н.Л.Шенгели (Манухиной): некий узбекский властитель любил и был любим своей женой. У него не было гарема. Но франкский царь подошёл к стенам его города и сомкнул кольцо осады. Осаждающий сказал: я уведу свои войска, если ты сочетаешься браком с моей сестрой, которая давно досаждает мне, осаждающему. Спросив у жены разрешения изменить ей, узбекский бохадур принял условие победителя. И на следующую ночь он вошёл в шатёр сестры победителя. Но первая жена его стояла у шатра, прислонясь спиной к стволу осины: она слышала вздохи и поцелуи и дрожала, прижавшись спиной к коре; с той поры дрожь её дошла до сердцевины осины и дерево непрестанно дрожит осинной дрожью.
Я вливаю зелёную горячую воду из пиалы в рот и думаю: а можно бы эту легенду опрокинуть в пародийность так: «Ива забросила в реку сразу сотню удочек, а рыба не клюёт. И оттого ива печальна и сутула: не клюёт».
Мне вспоминается мой старый рассказ: «Странствующее «Странно». Человек, отряхнувший пылинку с рукава, сам превращается в эту пылинку. Он попадает под ноготь своей возлюбленной, отстрижен вместе с ним и совершает длительный унижающий путь по логическим мытарствам, пока не приходит к сознанию пылинности нашего бытия.
Здесь под самаркандским солнцем новеллу эту нужно пересюжетить так: человек, стряхнувший себя с рукава халата, падает на пёструю свесь ковра, из которого его выбивают палками; удар ветра несёт его сквозь воздух к окну возлюбленной; он попадает к ней — пылинное существо — в глаз и заставляет её выплакать себя на щеку; вот он идёт по красной земле её губ и чуть не погибает от чьего-то поцелуя, готового раздавить его; он проникает внутрь по рекам кровеносных сосудов — в её сердце и встречает там своего двойника, своё я, гораздо лучшее, чем он сам; он ведёт с ним беседы, предлагает ему поменяться местами и… но какая чушь. Разве можно у нас писать на такие темы? Вот один из молодых японских писателей попробовал было задеть сходный сюжет: муж, пробующий сдунуть пылинку с груди своей спящей жены, сам превращается в эту пылинку. Он обходит белую гору женской груди, эстетически любуясь гигантским розовым её сосцом. Всё это построено на плохом знании анатомии. Теперешний студент Коммунистического университета Самарканда не напишет, конечно, такой поэтической чепухи. И я тоже не стану превращать мой замысел в новеллу. Пиала выжата до последней зелёной капли. Пора назад.
Заварка вторая
Итак, метод найден. Я вхожу в чайхану и поднимаю два пальца: икинчи. Чай двойного натяжения выгибает фарфоровый нос передо мной. Я глотаю и думаю, думаю и пригубляю. Я подставляю свою голову под восприятия. Вот хозяин чайханы вышвырнул тычком туфли пса. Вот он придержал дверь камнем, засунутым меж рамой и створой. Ещё глоток. И вот.
Жил-был богатый купец, скажем, Ильм-Рухим. Однажды он шёл, щупая монеты, завязанные в красный пояс, через площадь Мир-Арэба. Рука нищего перегородила ему путь. Ильм-Рухим как раз думал в это время о том, что человек рождается нищим и собственной рукой вкладывает в свою руку богатство. Он нагнулся к земле, поднял камень и, улыбнувшись, вложил его в руку просящего.
После этого прошли годы и годы. Ильм-Рухим был предан дирхемами. Они укатились, одни за другими, и пояс его стал пуст. Рухим пробовал искать работу, но работа отвергла его, и однажды он сел у перекрестка с протянутой ладонью. И снова прошли годы и годы. Однажды он сидел на площади Мир-Арэба, бормоча стих Суры о людях, потоптанных судьбой. Через площадь шёл караван верблюдов. Под шеями их качались языки колокольцев, издавая медный звук, а над горбами их взгорбливалась кладь. И вдруг караван встал и медь замолчала.
Человек в полосатой чалме, шедший впереди верблюжьей череды, подошёл к Ильм-Рухиму и сказал: «О, господин, пусть твой карман дыряв, но мой караван войдёт в него, и прости меня за то, что я недостаточно щедр».
Ильм-Рухим понял не сразу, но когда понял, спросил: «О, господин, почему твоё благоволение ко мне, а не к этой грязной луже, что чернеет рядом со мной». И тогда человек в пёстрой чалме сел рядом с нищим и стал говорить так: «Я сам был нищим и сидел на этой вот площади, опираясь спиной о стены медрасы. Я умел только протягивать руку, и однажды ты, о, благодетель, вложил в неё камень. Ты хотел посмеяться надо мной, но знал ли ты, что рука, принявшая камень, была рукой зодчего. Я стал всматриваться в изломы и контуры камня, попавшего мне в пальцы. Посредине был крутой скос. Край — иззублен и покат. Несколько пёстрых точек вкрапливалось в серое тело камня.
И, вглядываясь в его очертания, я стал видеть: камень разрастался, множа свои грани и подымая кверху скосы кровель. Меж моими указательным и безымянным пальцами вырастал дворец — вот тот дворец, который ты видишь за круглыми кирпичами Каляна. Твой камень, о господин, научил меня смыслу камней, я стал зодчим, слава и богатство сопутствуют мне. От каждого моего прикосновения к камню рождаются дирхемы. И всё оттого, что ты вложил камень в мою просящую руку. Моё богатство — твоё богатство. Пусть верблюды моего каравана преклонят пред6 тобой ноги. Да будет благословенен камень, вложенный в мою руку, о господин».
Мимо моего чайханного укрытия, медленно вороша длинными тенями спиц, прокатывают два колеса арбы. Пора и мне назад в город.
А концовку к истории о пылинном человечке надо бы сделать так: проблуждав по руслам мозговых извилин своей возлюбленной, человечек выбирается сквозь ухо наружу и идёт по перелеску её брови; затем он опускается в межбровную морщинку, превратившуюся для него сейчас в крутоберегий овраг. Несколько секунд, и он бы пересёк его поперёк. Но в это время девушка вспомнила об ушедшем в безвестие своём любимом: где-то он?
Грусть заставляет её брови сжаться, почва колеблется под пылинным человечком, и он гибнет, раздавленный стенками оврага-морщины. И с персонажем покончено: он убит грустью воспоминания о нём.
Третья заварка
Ещё с утра на красной стене чайханы, разостлавшей свои ковры по обочине Регистанской площади, большая белая афишная заплата: коттэ консирт.
Вечер. Садится солнце. Рассаживаемся и мы. Особо рьяные любители музыки, ышкыляр, уже добрых два часа сидят у самого помоста, дожидаясь, когда молчание превратится, наконец, в музыку. Музыканты по качающейся лестничке взбираются под пёстрые ленты и лоскутья, развешанные над эстрадой. Вот длинношеяя с папильотками струн, ввитых в колки, тихоголосая дутар. За ней прямой, точно проглотивший аршин, да, не более аршина, так как сам он не длиннее его, гыджак; единственная его деревянная пятка уверенно упёрлась в землю. Маленькие ленивые флейты — тюйдюки разлеглись на подставленных пальцах, опустив головки на выпяченные, точно взбитые перед сном, красные подголовья губ тюйдюкчи. И над откачнувшимися назад тюбетейками оркестра медленно взошёл круглый, как солнце, в подвесях лучистоопадающих лент, дойрэ: это двулицый бубен; но по лицам его столько били пястью, ребром ладони и пересыпями пальцев, что обили все черты лица, оставив лишь самое необходимое — плоскость.
Оркестр сразу взмывает на fff. Руки опрометью по грифам, щёки тюйдюкчи вздуты, и все свободные рты — в помощь струнам и дереву — поют мелодию: она коротка, в два-три такта, и постоянно возвращается к своему началу, кружа всё быстрей и быстрей, как колесо, катящееся с горы; в конце концов, отдельные звуки её, отдельные спицы мелодии сливаются в какой-то сплошной звуковихрь. И вдруг — бубен, резким рывком, к земле. Он ложится, в изнеможении, на цветы ковра. Музыканты вытирают пот с красных лбов.
Аудитория одобрительно покачивает головами и прищёлкивает пальцами. Пауза, коммерчески выгодная для чайханщика: помощники его торопятся обменить захолодавший чай на горячий и принять новые заказы; я, осторожно придержав пролетающую мимо подогнутую полу халата, прошу удвоить заварку.
На помост поднимается новое лицо. Это старик, одетый довольно грязно и неряшливо: борода лохмотная, из седых и рыжих клочьев. Музыканты почтительно теснятся к краю, уступая пришедшему место в центре: это известный певец, эшулечи. Он садится, окружённый внимательным молчаньем, и долго роется пальцами правой руки в бороде и усах, точно в них запуталась, затерялась песня. Перед эшулечи пододвинутые к его коленям чайничек и дымящаяся пиала.
Он опустил руку и смотрит на седой дымок над пиалой. Теперь он ищет прищуром глаз здесь, в вьющихся тонких нитях пара. Мне это ясно видно. И, вероятно, не мне одному. Сперва улыбка — «попалась-таки», из-под улыбки чёрные корешки зубов и лишь затем чистый — тонкий — длинный фальцетный звук.
Чувствую, точно циркуль пробежал холодными острыми ножками по позвонкам.
Даже бубен за спиной эшулечи нервически дрогнул, и, под его тихий ритмический пристук, песня медленными движеньями, как разматываемая чалма, начинает опадать в слышанье. Закрыв глаза, я ясно ощущаю холодок у висков и затылка, но невидимая чалма продолжает сматываться дальше: вслед за ней опадает точно очалмленная кожа, сматываются виски, ставшие мягкими, лёгкими и скользкими, как обмот шёлка, — кости черепа, за ними мозговые оболочки — и мозг оголён, беззащитен, подставлен под все глаза, уличную пыль и тонкую, в мелизмы одетую фальцетную ноту. Впоследствии мне всё растолковали: приём, которым пел старый эшулечи, назывется джук-джук и состоит в вокализировании на звуке «и»; ещё лучше ему удаётся джоглотмак, пение на «гю»; секрет сегдармека, форшлагирования, перемежаемого музыкальной икотой, можно считать утраченным, он плохо даётся и старику; но зато лучшего мастера дамак-какмака, требующего от певца подстукивания песни ударами пальца по собственному кадыку («сам себе дойрэ, хоб»), пожалуй, сейчас не отыскать.
Но я не стал дожидаться дамак-какмака. Я торопился остаться наедине с отзвучавшей песней. Сейчас мне трудно припомнить, какие ассоциации заставили меня ответить на песню сказкой. То ли это было смутное смысловое ощущение мелодически раздлинённого «и», как грамматического союза, являющегося путём от вещей к вещам, то ли впечатление от тонкого и нервущегося «иии», как от нити, хотящей быть пронизью для образов.
Так или иначе, но, лёжа на горячей простыне в своей хуждре, я придумал, точнее во мне придумалась, сказка о великане, носившем свой рост в мешке.
Правда, я на себе убедился, что южная ночь действительно короче верёвки харифа. Рассвет обогнал мою мысль, сюжет остался недостроенным, точно без кровли. Пусть. Я не делал вторичной попытки.
Их было двое: последний великан и последний волшебник по имени Хаял. О прапрадеде Хаяла люди говорили, что это он лечил землю от горной сыпи, и не разбейся склянка с его лекарством — вся земля стала бы гладкой и безгорной как степи Туркестана. По другим рассказам, великанов раньше было много и жили они вперемежку с людьми обычного роста, ничем не нарушая дружбы. Как ишаки и верблюды, связанные в одну караванную цепь. Тот же Хаялов прапрадед, например, каждую ночь ночевал в туфле одного из великанов, сбрасываемой тем перед сном с ноги. Великан этот, очень добрый, был как раз предком последнего великана, о котором пойдёт речь. Но однажды спросонок он забыл о своём друге, укрывшемся в его туфле, и, сунув в неё ногу, раздавил его.
Великан сам был очень сконфужен и огорчён, но сын погибшего, прадед Хаяла, затаил в своём сердце месть. Он обладал двумя чудесными вещами: маленьким камешком, прикосновение которого каменит, и палкой из виноградной лозы, которую достаточно хотя бы на миг опустить в воду, чтобы превратить её в вино. Он удалился, держа путь к востоку, и дойдя до полноводной реки, которой теперь нет, построил здесь себе хижину. Прошло много лет, все забыли о несчастье, кроме неотмстившего сына. Каждый раз, перед тем, как снять или надеть туфлю, он клялся, что раздавит весь народ великанов. Борода его свисала седыми лохмотьями, но ненависть была в цвете сил. И вот однажды он созвал всех великанов к себе на пир. Великаны пришли: все, кроме жены невольного убийцы, которой предстояло с часу на час родить. Волшебнику незачем было раздумывать, чем угощать гостей. Он опустил свою палку в реку, и та стала бить винными брызгами и винноворотами. Великаны, рассевшись на пологом берегу, выпили реку до дна. Опьянев, они легли, отползши немного от пустого русла, и уснули крепким сном. Тогда-то волшебник и пустил в дело свой каменящий камешек. Он подходил к беспечно растянувшимся великанам — сперва к одному, потом к другому — и притрагивался к ним своим камнем.
Великаны превратились в горы, спящие и посейчас каменным сном, а русло выпитой реки можно видеть, пересекая пустыню. Но мстителю этого было мало.
Он взбирался на окаменелые тела врагов и топтал их ногами. Так возникли первые горные тропы.
Всё это больше, чем присказка, но меньше, чем сказка. Она начинается, собственно, с рождения последнего великана, спрятанного от гибели во чреве своей матери. Его появление на свет стоило ей жизни. Огромное дитя росло среди чужих ростом существ. Отрок-великан с тревогой и изумлением наблюдал своё от года к году увеличивающееся тело. Почему другие — все, что вокруг, — растут медленно, как саксаул в сухой степи, а его тянет, как тополь, овлажнённый арыком? Люди, побаивавшиеся великорослых соседей, пока тех было много, смеялись над нелепым выростнем и гнали его прочь. Когда он хотел войти в чей-нибудь дом, ему говорили: «Нельзя, ещё проломишь теменем потолок»; когда великан просил работы, ему протягивали крохотную иголку и паутинно-тонкую нить, со смехом предлагая продеть нить в ушко, или говорили: «Видишь эту монету, закатившуюся в щель, — вынь её из щели пальцем, и она твоя». И великану стыдно было своих огромных рук, плеч, поднятых над кровлями домов, и всей своей непомерности.
Всё чаще и чаще стал он задумываться о том, как избавиться от своего роста. И случилось однажды так, что слава об имени Хаяла привела последнего великана к последнему волшебнику. Выслушав просьбу, Хаял сказал: «Принеси большой мешок и крепкую верёвку». Просящий принёс. Хаял усадил гиганта на четырёх подостланных циновках, сам присел на корточки под чёрный навес великаньей тени и вынул из-за пояса маленький тюйдюк.
Тюйдюк смотрел на пришельца всеми своими дырчатыми глазками, но волшебник, отдавая дыхание дереву, заткнул ему сначала один глаз, потом другой, третий, пока оно не ослепло, высокой тонкой нотой крича о своей слепоте; и снова перебег пальцев от широкозвучья к узкозвучью; и рост, выманиваемый из тела, как змея, изломленная мелодией, стал медленно покидать своего владельца. Это можно было видеть по тени, которая, стягиваясь, подползала к отверстию мешка, лежащего меж двоих. И вдруг оборвав мелодию, Хаял замахнулся тюйдюком на рост, рванувшийся было назад, и короткими ударами загнал его в мешок. «Вяжи», — крикнул Хаял, и вместе с развеликаненным великаном они навалились на вздувшийся мешок, наузливая узлы поверх узлов.
Выполняя волю избавителя, человек, бывший великаном, взвалил мешок со своим ростом на плечи и пошёл к реке, чтобы сбросить его с крутого берега в воду. До реки было недалеко. Но уменьшившиеся шаги превратили «недалеко» в «далеко», а останавливаться по пути не хотелось. Надо было скорее отделаться от ноши. И когда, наконец, став у срыва, великан, переставший быть великаном, захотел сбросить рост вниз, в волны, движение его оказалось тщетным. Дело в том, что рост, даже в глухом мешке, делает своё: растёт. От раскачки шага мешочная ткань тёрлась о спину, постепенно прореживаясь и утоняясь; рост, ища выхода, проник сквозь поры ткани в кожу спины, тысячами проростков уцепился за лопатки и задние вздужия рёбер: назад внутрь тела, откуда его прогнали, он боялся, но и в тёмном мешке было страшновато. И когда человек подошёл к самой воде, он увидел в ней отражение горбуна. Как быть? Возвращаться назад, к людям, знавшим его — это значит завалить на спину, поверх горба, груду новых насмешек и издевательств. Лучше идти в незнакомые страны к незнающим его глазам. Солнце шло, направляясь к западу; вслед ему направил свой путь горбун.
Он думал, что люди теперь будут радушнее и сговорчивее. Ведь не отказывают же они в работе своим горбунам. Но он ошибся: горбун, разумеется, имеет право на жизнь и костыли, так что на него можно смотреть сверху вниз.
Но горбун высокого роста, каким сделал волшебник незадачливого великана, горб, на который надо смотреть самым стройным людям чуть-чуть снизу вверх — это раздражающе и анатомически неуместно. И новые глаза встречали пришельца враждебными прищурами. Работа не отыскивалась. Только в одном из городков, расположившемся уже среди лесистых холмов, сменивших степи, путнику предложили внутреннюю заклёпку труб и котлов. Но горб, застревая в полом цилиндре трубчатого колена, не подпустил и здесь к заработку. Провожаемый сожалительными улыбками, странник поневоле должен был длить свой путь.
Пройдя через сотни закатов, он увидал сквозь один из них одетый в стекло и камень город. Люди здесь шли вдоль стен, а посреди улиц кружили колёса и железо, кричащее из коротких раструбов. Путник робко вошёл в улицы города.
Вверх и поперёк вверху, солнчась сквозь ночь, жёлтые слепящие буквы. В городе было многое множество дверей и ни единого приюта. Горбун упёрся горбом в одну из стен. О, если бы он был великаном, каким был прежде, он мог бы протянутой рукой перегородить всю улицу. Но Хаялов тюйдюк укоротил руку, рост, жизнь и смысл. Он не вошёл ни в одну из закрывающихся и открывающихся дверей.
Он шёл вдоль череды дарахтляров (их здесь называли «деревья»), всматриваясь в движение огней и людей. Вот он увидел круглый дом, вращающийся вокруг самого себя: лодки, засёдланные лошади, лебеди кружили, уходя от глаз и к глазу возвращаясь; дети, сидя в лодках и седлах, махали руками своим матерям, стоящим у закружившегося дома; матери и сестры поднимали веющие платки, точно провожая своих детей в какую-то новую, выкруживающуюся из круга жизни жизнь.
Горбун сделал ещё несколько шагов, и среди обступи деревьев он увидел высокий шест, вокруг которого двигались растянутые разбегом верёвки: ухватившись двуручьем рук, дети с радостным смехом бежали вкруг шеста; они были малы, но шаги их были великаньими, его прежними гигантскими шагами.
Горбун спросил, как называется эта игра. Человек в рыжей кожаной куртке вынул изо рта табак, завёрнутый в клок газеты, и сказал: «Гигантские шаги».
Горбун взглянул дальше: он увидел площадку, заставленную с краёв скамьями. По площадке медлительным пустынным шагом шагал верблюд; по обе стороны его двугорбия раскачивались пёстрые гнезда, в гнёздах сидели дети.
На их личиках — улыбки в полном цвету. Но верблюду было не до жизни, он шёл, опустив голову книзу, и шерсть его клочилась намогильным мохом, а из глаз, вместе со слизью, сочилась смерть. Горбун долго искал в большом городе Запада хотя бы какой-нибудь самой малой работы. Он говорил лицам, а отвечали ему спинами. И как-то, исхудалый и обессиленный, кружа вдоль улиц, как стрела часов, ищущая будущего, он пришёл к той же отороченной скамьями площадке, где встретился с верблюдом, несущим гнёзда, полные детей. Верблюда уже не было. По кругу ходил, дёргая ушами, маленький пони, впряженный в колясочку и подщёлкиваемый бичом. У сарая лежала сбруя и крашеные кабинки умершего верблюда. Горбун — после колебания — вошёл внутрь площадки и открыл дверь в сарай. Навстречу ему поднялся хозяин детских увеселений. И горбун предложил себя в верблюды. У него были все данные: горб, терпение, неприхотливость в пище и любовь к детям. После короткого торга хозяин увеселений сказал: да.
И с той поры развеликаненный великан стал носить подпёртый горбом живой, смеющийся, хлопающий в ладоши груз. Свой рост он потерял, но поверх его качающейся спины был чужой, жадно растущий рост, рост человечьих детёнышей, преджизней, устремлённых в жизнь. И горбун, осторожно ступая, нёс на себе грядущее. Он был добрым тюйо, он шёл в караване, идущем с грузом предсвершённого из страны заката в страну восходов. И каждый рассвет, расстилающий свои спектры по кровлям домов, напоминал ему о его родине. На деньги, плаченные хозяином детских увеселений, он покупал не только пищу, но и газеты. Газеты говорили языком легенд. Легенда переселилась из извитий арабского алфавита в чёткий отсчёт арабских цифр. Он узнавал, ему говорили теснящиеся в зрачки чёрные знаки: там, где желтились пески, колышутся тонкостебельные коробочки с хлопком; там, где илились древние болота, растут, наливаясь зелёным хмелем, виноградные лозы. Там, где руинились в землю руины, восстают трубы и дымы фабрик. Упряжь издохшего верблюда — что ни день — становилась всё тесней и тесней. Хотелось опоясать себя меридианами земли, кружить не по площадке, обставленной скамьями, а по орбите, обставленной звёздами.
И однажды развеликаненный великан разверблюжил себя. Выйдя за заставы города, он пошёл навстречу начинающему дневную работу солнцу. Путь его был длинен и труден. Не будем тратить на него слова. Позади шагов остались скошенные кровли, толпы дерев и холмящиеся волны земли. Дни и дни сквозь сухую безводную степь. И вот однажды навстречу глазам приречье родного города. Сквозь пылевую завесь — каменный вырост минарета. Но минарет как-то странно вытянуло кверху: точно он прикупил себе роста. Ещё сотня и сотня шагов. И вот видны расходящиеся кругом от минарета нити, бегущие к земле.
Ещё шаги, и видно ясно: это не минарет, это — строительная вышка, поднявшая свои прозрачные фермы и растянувшая паутину тросов над грудами растущего вверх камня. Горбун, бывший великаном, подошёл вплотную. Он видит: большое гнездо, наполненное людьми, ползёт по канату вверх, направляясь к вершине вышки. Скрипят лебёдки, слышно шуршанье подъёмного колеса о трос. И вдруг снизу крик. Гнездо закачалось. Перетёртый канат накренил гнездо — миг, и люди просыплются с высоты в смерть. Великая дрожь проникла в сердце человека с загорбленным ростом: «О, Хаял, отдай мне мой рост, мне, носившему гнёзда с детьми, разве это не мои дети — люди, отдай рост!»
И рост, дремавший в его горбе, разбуженный криком, проснулся. Он вскочил ото сна; и горбун раскрылся во весь свой рост; его протянутые на помощь руки крыльями птицы возносились вперёд, его голова поднималась ввысь, как купол обыденного храма, возводимого по обету в один день, его плечи поднимались, как плечи весов, готовых взвесить землю и небо, и рухнувшая бадья упала в его гигантские ладони, столько раз осмеянные колючими иглами и спутанными нитями людей. И тот, кто был последним великаном прошлого века, стал первым великаном грядущего.
Четвёртая
Чайхана эта, в которой я сейчас, чуть европеизирована. Вместо ступенчатых помостов, застланных ковровыми узорами, стулья, пододвинутые к столам. На стене тикающие часы. За окном заштрихованный серым карандашом вечера воздух. Через улицу наугольник мечетьевой террасы в обставе покосившихся деревянных колоннок. От колоннок к крашеным стенам мечети шесты. На шестах громоздящиеся в сон курицы. Где-то издалека, вероятно от Регистана, крик автомобильной сирены. С другой стороны, из загородья, длинный голос разбуженной ночью ночной птицы. Мне не очень хочется пить. Но тёмно-зелёный отлив чая в пиале, усиленный добавочной заваркой, самой своей окраской притягивается к губам. Образы встречаются в моём мозгу, обмениваются ассоциативными рукопожатиями или поворачивают друг другу спины.
Моё внимание не слишком внимательно на этот раз. Оно идёт прогуливающимся шагом, разглядываясь по сторонам. И вот что оно видит.
Жила-была сова. Именно та сова, портреты которой можно видеть на книжных знаках иных издательств, и которая могла бы написать мемуары о небезызвестной в древности Афине-Палладе. У совы, несмотря на её вековую учёность, не было почти никаких литературных заработков, и она квартировала на пропаутиненном чердаке, под дырявой кровлей какого-то не то разрушенного, не то недостроенного дома. В слуховое окно ей не только было слышимо, но и видимо круговращение дня двора, прилегающего к стене заброшенного её обиталища. Это был птичий двор, заселённый пёстроперыми петухами, хлопотливыми курицами, утками и цесарками.
Мысль совы специализировалась на проблеме о куриной психике. Наблюдая со своего затененного чердака жизнь птиц, сова не могла не прийти к выводу, что мозгоклюй курицы, вечно клюющей птицы, куриный кругозор её уже, короткорадиуснее всех других птичьих кругозоров. Она не видит дальше тут, умовосприятие её не длиннее её клюва. И учёная сова поставила вопрос чисто научно: какие внешние воздействия влияют столь укорачивающе на ум курицы, превращая его в так называемый «куриный ум».
После ряда медитаций и исследовательских работ сова пришла к следующему строго обоснованному умозаключению: курица ничем не глупей других птиц, отнюдь, но она попросту не успевает войти в ум, так как её, пользуясь её одомашненностью, режут раньше, чем в ней прорежется мудрость; ведь мудрость — это проработанный в мозгу опыт. Курице же не дают возможности накопить его в достаточном количестве, не позволяют ей успеть поумнеть; наследственность, естественно, закрепляет дело, начатое кухонным ножом.
Придя к такому смелому выводу, сова решила бороться за интеллектуальные права курицы и курицыного потомства. Однажды вечером она слетела со своего чердака и, опустившись среди круга кур, готовившихся ко сну, прочла им чрезвычайно учёную совиную лекцию о грядущей курокультуре.
Но вечерние курсы, затеянные совой, поневоле были краткосрочными. Два сна — сон, смыкающий плёнки глаз, и сон, размыкающий лезвием горло, противились одействлению совинологии.
Тогда сова, после нескольких дней размышлений, решила перейти от теории к практике. Зло, причинённое людьми курице, — размышляла она, — не только в том, что они приручили её мозг, укоротили её логику, но и в том, что они укоротили ей крылья, отучили их от лёта.
Только крылья, — продолжала размышлять сова, — могут изолировать обескультуренных кур от человека и его ножа. В сущности, Ламарк прав: путём упражнения, биологических экзерсисов, можно возвратить органу утерянную им способность.
Вскрикнув носовым совиным криком, культуртрегерша кур на распластанных крыльях снова опустилась в куриный двор и дала точную инструкцию. Отныне каждая курица, перед тем, как отойти ко сну (днём надо быть осторожным — глаз человека следит за ними), обязана проводить небольшую крыльевую гимнастику; удобнее всего это выполнять на невысоком расстоянии над землёй, на …каком-нибудь, ну, назовём это «насесте»; «лёт на месте» постепенно разовьёт крыло, раздлиннит его, и настанет день, когда куриное племя, поднявшись на крыльях, подобно стае орлов, покинет птичники и полетит в свою, свободную от человека, обетованную страну.
Каждый день, как раз в тот миг, когда солнце садится на горизонт, все куры садились на насестные шесты и аккуратно хлопали крыльями, перед тем, как сон захлопнет им глазными перепонками день.
Однажды сова решила: пора. Она назначила полночь для лёта. Но в это время все куры — как на зло — сидели на яйцах и не посмели поднять свои крылья для лёта.
Сова очень огорчилась. Она продолжала размышлять по всем правилам силлогистики: кто — откуда — посредством чего — для чего — куда: куры — от человечьего бесчеловечья — посредством крыльев — свободы для — куда? С куда было нелегко. Дело в том, что вылупившиеся из яиц цыплята имели крылья, не прошедшие ещё курса совиных экзерсисов. Затем лететь от человека не к человеку — значит перекрылить жизнь в пустыню, беззёрную и лишённую вод. Следовательно, надо учить летать не только куриц и курицыны выводки, но и мешки с пшеном и бадьи с водой. Это уже много труднее. Если же лететь от воды к воде, от зерна к зерну, то это значит — менять клетку на клетку, одну человечью неволю на другую. И сова повесила клюв на увеличенную квинту.
Не только руинный дом, в чердачном сумраке которого она жила, — весь мир стал казаться ей падью распадов.
В одно из глубоких послеполуночий она улетела на своих серых крыльях сквозь сумрак и тишину, и куры остались без вождя и пророка.
Но всё равно с тех пор, с каждым закатом, прежде чем усесться на насестах, все курицы всего мира хлопают крыльями о свои курьи бока, повторяя физкультурный экзерсис, которому их научила мудрая и печальная сова. Научит ли она их крылья лету, об этом знают лишь профессор Ламарк и бесследно исчезнувшая сова.
Вот. Под круглой крышкой моего чайника лишь разбухшие тёмно-зелёные чаинки. Кровь трётся о виски. Пора. Я не знаю, придут ли в будущее этой страны предвосхищенных зорь новые Невай-и-Мухтум-Кулп и Даулят-Дурды. Но я слышу их шаг, звенящий сквозь века.
7 урок. Тема: «Восточная тема у Н.А.Римского-Корсакова.
«Шехеразада»
Цель: показать связь музыки с
литературными произведениями на примере программной сюиты «Шехеразада»
Н.А.Римского-Корсакова.
Задачи: дать понятие «программная музыка»,
«сюита»; познакомить детей с симфонической сюитой «Шехеразада»; проанализировать
средства музыкальной выразительности (мелодию, ритм, темп, динамику, тембры
инструментов), передающие образы Шахриара и Шехеразады; продолжить знакомство с
понятием «фольклор» через творчество и исполнительскую деятельность детей
(рисунки персонажей-образов из сказания для симфонического оркестра «Кикимора»,
разучивание песни «Красно солнышко» П. Аедоницкого, И. Шаферана.)
Оборудование к уроку: мультимедийное оборудование,
музыкальный центр, фортепиано.
Материалы к уроку: презентация, симфоническая сюита
Н.А.Римского-Корсакова «Шехеразада» (1 часть); «Красно солнышко» П.Аедоницкий.
Ход урока.
Учитель: (поёт приветствие) — Здравствуйте,
ребята!
Дети: (поют приветствие) – Здравствуйте!
Учитель: — Взаимосвязи каких искусств мы с вами раскрываем на
протяжении прошлых уроков?
Дети: — Взаимосвязи музыки и литературы.
Учитель: — Верно. И одной из граней соприкосновения было воплощение
в музыке литературного фольклора – сказок, легенд, преданий. Вспомните, с каким
музыкальным произведением вы познакомились на прошлом уроке?
Дети вспоминают симфоническую
миниатюру «Кикимора» Анатолия Константиновича Лядова.
Учитель: — Вспомните, что послужило литературной
основой «Кикиморы»?
Дети: — Основой стало народное сказание.
Учитель: — Да, правильно. Русский
композитор А.К.Лядов передал своё видение этого произведения, главных
персонажей с помощью музыкальных средств выразительности. А как вы представили
себе образы этого сказания?
Ребята показывают свои
рисунки, которые они нарисовали дома. Некоторые ребята сделали компьютерные
коллажи образов Кикиморы, Кота-Баюна, Кудесника и др. Ребята комментируют свои
работы.
Учитель: — Сегодня мы познакомимся с
музыкальным произведением, в основе которого тоже лежит фольклор, но уже
восточный.
Итак, тема нашего урока: «Восточный фольклор в музыке
Н.А.Римского-Корсакова».
Н.А.Римский-Корсаков, русский
композитор ХIХ века, был по своему
образованию морским офицером. И по долгу службы он совершил кругосветное
плавание на клипере «Алмаз». Во время путешествия композитор побывал в
некоторых восточных странах и очень заинтересовался культурой и бытом этих
государств. Особенно ему понравились арабские сказки под общим названием
«Тысяча и одна ночь».
Вы слышали это название? Может кто
знаком с некоторыми из этих сказок?
Дети вспоминают мультфильмы
по мотивам арабских сказок: «Синдбад –мореход», «Али-Баба и сорок разбойников»,
«Волшебная лампа Алладина».
Учитель: — Римский-Корсаков решил написать сюиту для
симфонического оркестра по мотивам этих сказок. Слово «сюита» нам уже
встречалось на предыдущих уроках. Напомните, что это за жанр и какое знакомое
вам произведение написано в жанре сюиты?
Дети вспоминают «Картинки с
выставки» М.П.Мусоргского и отдельные его части-пьесы, которые объединены одной
темой.
Учитель: — Да, действительно, сюита
это цикл из самостоятельных частей, объединённых общим замыслом.
У Римского-Корсакова сюита
напоминает симфонию и тоже состоит из четырёх частей. Сюита и части сюиты имеют
названия, т.е. имеют программу. Можно сказать, что композитор настраивает
слушателей на определённые сюжеты и образы. Такие музыкальные произведения
называют программной музыкой.
Программная музыка – это музыкальные произведения,
имеющие названия или сопровождаются словесной программой, которая раскрывает их
содержание.
Композитор назвал сюиту «Шехеразада» и приложил к
партитуре следующую программу:
«Султан Шахриар, убеждённый в
коварстве и неверности женщин, дал зарок казнить каждую из своих жён после
первой ночи, но султанша Шехеразада спасла свою жизнь тем, что сумела занять
его сказками, рассказывая ему их в продолжении тысячи и одной ночи, так что
побуждаемый любопытством Шахриар постоянно откладывал её казнь и наконец
совершенно оставил своё намерение. Много чудес рассказала ему Шехеразада,
приводя стихи поэтов и слова песен, вплетая сказку в сказку и рассказ в
рассказ».
На какие образы настраивает нас композитор?
Дети: — Шахриара и Шехеразады.
Давайте послушаем фрагменты 1-й части
сюиты и подумаем, какие средства музыкальной выразительности использовал
композитор, чтобы передать образы главных персонажей.
Дети слушают фрагмент 1части сюиты.
Учитель: — Итак, как в музыке композитор передал образы
Шахрияра и Шехеразады?
А что ещё передаёт в музыке композитор, какой образ?
Дети: — Образ моря, мелодия
оркестра передавала волны.
Учитель: — Всё правильно.
А теперь возвратимся к русскому фольклору и разучим
песню, написанную композитором, но в духе народных песен.
Вокально-хоровая работа над песней «Красно солнышко».
Итог урока.
Учитель: — На каком музыкальном примере мы сегодня рассматривали
связь музыки с литературой? (Римский-Корсаков сюита «Шехеразада»). Что явилось
основой этого музыкального произведения? (Восточные сказки).
Задание на дом.
Выбери любого сказочного героя из любой любимой сказки
и опиши его средствами музыкальной выразительности. Удачи и творческих успехов!