Сочинение почему чацкий бежит из москвы

Размышляя над особенностями комедии “Горе от ума”, И. А. Гончаров отметил, что в группе действующих лиц “отразилась, как луч света в капле воды, вся прежняя Москва, …тогдашний ее дух, исторический момент и нравы”. Он отметил также, что комедия осталась бы лишь картиной нравов, не будь в ней Чацкого, вдохнувшего живую душу в действие от первого своего слова до последнего. Без фигуры Чацкого, без его страстных монологов пьеса не обрела бы такой популярности, не стала бы одним из самых любимых
произведений подлинных патриотов России.

/>
Но если Чацкий – один умный человек на 25 глупцов, почему в последнем действии он является перед нами растерянным, с “мильоном терзаний” в груди? Только ли крушение его любви к Софье тому причина? Нет, он кипит негодованием, окунувшись в мир “нескладных умников, лукавых простаков, старух зловещих, стариков…” Словом, под град его стрел попадает уходящий век и его принципы, тянущие свои щупальцы к новому.
Последнее действие лишь подводит итог столкновениям на этой почве между фамусовским обществом и главным героем.
Чацкий – умный, образованный человек. Как характеризуют его другие персонажи, “он
малый с головой”, “славно пишет, переводит”. Раньше он служил, занимал высокое положение, но не нашел в этом пользы, потому что приходилось служить лицам, а не делу. А “вписаться в полк шутов” и покровителей Чацкий нехочет: “Служить бы рад, прислуживаться тошно” – его кредо. За свои взгляды, идущиевразрез с общепринятыми, он “объявлен мотом, сорванцом”, потому что имением управлял “оплошно”, т. е. по-своему, три года путешествовал, что в глазах света только добавило странности его поведению.

Неудачи и странствия не выветрили его энергии. Он не кажется разочарованным, когда появляется в доме Фамусова, и его разговорчивость, оживление и остроты не только от свидания с Софьей. Ведь дым Отечества ему сладок и приятен, хотя Чацкий и знает, что ничего нового не увидит, везде одно и то же.
Чувствуя в Софье неискренность, какую-то фальшь, Чацкий, как человек честный, пытается понять ее. Его ум и чувства раздражены скрытой ложью, и все, к чему он раньше
старался быть снисходительным, возмущает его. Так “интрига любви” становится “общей
битвой” передового человека с мракобесами своей эпохи.
Прежде всего, Чацкий настроен против “века минувшего”, так любимого Фамусовым, против раболепства, покорности и страха, косности мышления, когда
Сужденья черпают из забытых газет
Времен очаковских и покоренья Крыма.
Ему противна круговая порука знати, мотовство и пиры, но более всего негодование в нем
возбуждает крепостничество, при котором преданных слуг выменивают на борзых собак,
продают поодиночке “от матерей, отцов отторженных детей”. Чацкий не может
уважать таких людей даже на безлюдье, не признает за ними права на суд над новым
веком. И они, в свою очередь, считают таких, как Чацкий, разбойниками, опасными
мечтателями, проповедующими самое для них страшное – вольность.
Для Чацкого занятия наукой, искусством – это творчество, высокое и прекрасное, а для
других оно равносильно пожару. Ведь удобнее, “чтоб грамоте никто не знал и не учился”,
лучше шеренги и муштра.
От монолога к монологу нарастает раздражение Чацкого, и дело тут не только в Софье. “Дома новы, а предрассудки стары” – вот что главное. Поэтому такими едкими становятся его реплики, направленные на носителей этих предрассудков, старых и молодых. Он посеял неприязнь, а пожал “мильон терзаний”.
Слух о сумасшествии Чацкого пал на благодатную почву, иначе фамусовское общество и не смогло бы объяснить его поведение, желчное, придирчивое. Белой вороне не место среди черных, ее надо отторгнуть. Клеветой отгораживая Чацкого, все вздыхают
свободней, а герой слабеет. Его монолог “Да, мочи нет: мильон терзаний” звучит, как
жалоба, и болью отзывается в сердце. Не только Чацкий, но и Отечество унижено существующим порядком, засильем иностранщины, когда “пустое, рабское, слепое подражание” заменяет национальную культуру, а “умный, бодрый… народ” даже по языку господ принимает занемцев.
Вот поэтому в последней сцене мы видим Чацкого таким возмущенным. Разочарованный в любви и не нашедший “ни звука русского, ни русского лица”, обманутый и оболганный, Чацкий бежит из Москвы “искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок”, унося, как терновый венец, “мильон терзаний”. Но его принципы не развенчаны. Гончаров верно заметил, что “Чацкий сломлен количеством старой силы, нанеся ей в свою очередь
смертельный удар качеством силы свежей.
Неужели он, вечный обличитель лжи, о котором говорится в пословице “Один в поле не воин”? Нет, воин, если он Чацкий, и притом победитель, но передовой воин, застрельщик и – всегда жертва”.

(No Ratings Yet)

Комедия А. Грибоедова – источник размышлений… (И. А. Гончаров – о том, что комедия не разгадана до конца: “…комедия “Горе от ума” есть и картина нравов, и галерея живых типов, и…острая сатира… Без Чацкого не было бы комедии, а была бы картина нравов”.) Кто же он, Чацкий? Личность А. Чацкого. Любовная линия комедии. (Чацкий полон […]…
В комедии Грибоедова “Горе от ума” высмеиваются многие пороки богатых людей того времени. Герои произведения, такие как Фамусов, Молчалин, Тугоуховский, Скалозуб и другие раскрывают отрицательные качества своего характера читателям. Они мелочные, жалкие, корыстные и услужливые. Их идеалы – “служащие лицам” люди, “охотники поподличать”. Эти идеалы не разделяет лишь один персонаж – Чацкий. Он предпочитает людей, […]…
Мильон терзаний Чацкого Из огня тот выйдет невредим, Кто с вами день пробыть успеет, Подышет воздухом одним, И в нем рассудок уцелеет. А. С. Грибоедов. По мнению В. Г. Белинского, “Горе от ума” – это благороднейшее создание гениального человека. А И. А. Гончаров в своей статье “Мильон терзаний” писал: “Горе от ума” – есть и […]…
Комедия “Горе от ума” в русской литературе стоит особняком. Без фигуры Чацкого комедии бы не было. Чацкий умен и сердечен, остальные – нет. Сущность характера Чацкого выражается в его словах: “Служить бы рад, прислуживаться тошно”. Несчастная любовь к Софье – причина и мотив “мильона терзаний” Чацкого. Главная мысль этого отрывка в том, что для создания […]…
А. С. Грибоедов вошел в русскую литературу как автор одного произведения. Его комедию “Горе от ума” трудно переоценить. Пьеса Грибоедова останется современной и животрепещущей до тех пор, пока из нашей жизни не исчезнут карьеризм, чинопочитание, сплетни, пока в нашем обществе будут господствовать жажда наживы, стремление жить за счет других, а не собственным трудом, пока будут […]…
А. С. Грибоедов вошел в русскую литературу как автор одного произведения – комедии “Горе от ума”. Эта пьеса Грибоедова современна до сих пор и будет волновать общество до тех пор, пока из нашей жизни не исчезнут карьеризм, чинопочитание, сплетни, пока будут господствовать жажда наживы, стремление жить за счет других, а не за счет собственного труда, […]…
Комедия Грибоедова “Горе от ума” была написана в 1824 году. Автор рисует нам живые образы русских людей, отображая реальность такой, какой она действительно была в первой четверти XIX века. С позиции декабристов Грибоедов высмеивает закостенелость, консерватизм и отсталость традиций общества. Пьеса написана в стиле классицизма. Автор подходит новаторски к теории трех единств. Он соблюдает единство […]…
Разъезд гостей как будто возвращает нас к началу III действия: Хрюмина презирает всех; Наталья Дмитриевна дрессирует мужа; Тугоуховские щебечут… Все входит в берега, но чутв больше злости у Хрюминой, откровеннее уныние Горича, солдафонство Скалозуба, нищета Тугоуховских, властность Хлестовой. Чацкий слышит в их словах о себе “не смех, а явно злость”. На первый взгляд, Чацкого в […]…
Роль и физиономия Чацких неизменна. Чацкий больше всего обличитель лжи и всего, что отжило. Он знает, за что он воюет. Он очень положителен в своих требованиях. Он требует места и свободы своему веку. Его возмущают безобразные проявления крепостного права, безумная роскошь и отвратительные нравы. Его идеал “свободной жизни” – это свобода от всех цепей рабства. […]…
Комедия “Горе от ума” держится каким-то особняком в литературе и отличается моложавостью, свежестью и более крепкою живучестью от других произведений слова. “Горе от ума” появилось раньше Онегина, Печорина, пережило их, прошло невредимо через гоголевский период, прожило эти полвека со времени своего появления и все живет своей нетленною жизнью, переживет и еще много эпох и все […]…
О Чацком: Чацкий больше всего обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь, “жизнь свободную”. Он очень положителен в своих требованиях и заявляет их в готовой программе, выработанной начатым веком. Его возмущают безобразные проявления крепостного права, безумная роскошь и отвратительные нравы. От страха за себя Фамусов клевещет на Чацкого, но лжет он потому, […]…
Комедия “Горе от ума” это и картина нравов, и галерея живых типов, и жгучая сатира, и больше всего комедия. Как картина она громадна. Ее полотно захватывает длинный период русской жизни – от Екатерины до императора Николая. В группе двадцати человек отразилась вся прежняя Москва, ее рисунок, тогдашний ее дух, исторический момент и нравы. И все […]…
Вообще к Софье Павловне трудно отнестись не симпатично: в ней есть сильные задатки недюжинной натуры, живого ума, страстности и женской мягкости. И. А. Гончаров А. С. Грибоедов вошел в историю русской и мировой литературы как создатель гениальной комедии “Горе от ума”. Она интересна не только с точки зрения проблем русского общества первой половины XIX века, […]…
Иван Гончаров отмечает свежесть и моложавость пьесы “Горе от ума”: Она как столетний старик, около которого все, отжив по очереди свою пору, умирают и валятся, а он ходит, бодрый и свежий, между могилами старых и колыбелями новых. Несмотря на гений Пушкина, его герои “бледнеют и уходят в прошлое”, пьеса же Грибоедова появилась раньше, но пережила […]…
А. С. Грибоедов И. А. Гончаров “Мильон терзаний” (статья написана в 1871 г.) О комедии в целом: “Нельзя представить себе, чтоб могла явиться когда-нибудь другая, более естественная, простая, более взятая из жизни речь. Проза и стих слились здесь во что-то нераздельное затем, кажется, чтобы их легче было удержать в памяти и пустить опять в оборот… […]…
Единственный персонаж, задуманный и исполненный в комедии “Горе от ума”, как близкий Чацкому, – это Софья Павловна Фамусова. Грибоедов писал о ней: “Девушка сама не глупая предпочитает дурака умному человеку:” В этом персонаже воплощен характер сложный, автор ушел здесь от сатиры и фарса. Он представил женский характер большой силы и глубины. Софье довольно долго “не […]…
История Чацкого: материала комедии недостаточно для каких-либо подробностей относительно жизни Чацкого. Можно сказать, что он воспитывался вместе с Софьей, дружил с ней, будучи ребенком, после учился и служил. Теперь же оставил службу и вернулся в родные места, в которых не был уже много лет. “Мильон терзаний” Чацкого заключается в том, что он потерял до того […]…
Почему до сих пор эта пьеса идет во многих театрах России и за рубежом? В комедии Чехова “Вишневый сад” мы видим сочетание драматического и комического, что связано с проблематикой произведения. В пьесе показан бег времени: прошлое, настоящее и будущее. Центральные герои – Раневская и Гаев. Они живут прошлым, у них нет ни настоящего, ни будущего. […]…
Материала комедии недостаточно для каких-либо подробностей относительно жизни Чацкого. Можно сказать, что он воспитывался вместе с Софьей, дружил с ней, будучи ребенком, после учился и служил. Теперь же оставил службу и вернулся в родные места, в которых не был уже много лет. “Мильон терзаний” Чацкого заключается в том, что он потерял до того тщательно оберегаемую […]…
Образ Чацкого по произведению И. А. Гончарова “Мильон терзаний” Главная роль, конечно, – роль Чацкого, без которой не было бы комедии, а была бы, пожалуй, картина нравов. Чацкий не только умнее всех прочих лиц, но и положительно умен. Речь его кипит умом, остроумием. У него есть и сердце, и при том он безукоризненно честен. Словом, […]…
“Горе от ума” является комедией высокого общественного содержания. Грибоедов затрагивает важнейшие вопросы: о воспитании и образовании, о службе отечеству и гражданском долге, о крепостном праве и о поклонении всему иностранному. Главным героем этой комедии является Чацкий, который испытывает ненависть к крепостничеству, горячий патриотизм и гордость за все русское, любовь к просвещению, наукам и искусству. После […]…
И. А. Гончаров в своей статье “Мильон терзаний” так писал о главном герое бессмертной комедии А. С. Грибоедова “Горе от ума”: “Роль Чацкого – главная роль, без которой не было бы комедии, а была бы, пожалуй, картина нравов”. С этим мнением я полностью согласна. Александр Андреевич Чацкий – главный и самый яркий образ комедии. Он […]…
Чацкий и Молчалин герои комедии Грибоедова ” Горе от ума. Они абсолютно разные и по характеру, и по мировоззрению, и по положению в обществе. Молчалин – типичный представитель фамусовской эпохи, олицетворение чинопочитания, лжи, лести, эгоизма, самоунижения в корыстных целях. Чацкий абсолютно противоположен Молчалину. Многие стороны души Грибоедова отразились в образе Чацкого. Он истинный и страстный […]…
Комедия “Горе от ума” является самым известным произведением А. С. ГрибоедовА. Идеи, заложенные в нее автором, зачастую вызывали противоречивое отношение читателей. В “Горе от ума” мы видим, как сталкиваются понятия “века нынешнего” и “века минувшего”. Чацкий провозглашает воззрения “века нынешнего”, поэтому вполне естественно, что в комедии мы находим пространные монологи героя. Из монологов мы узнаем […]…
Комедия Грибоедов “Горе от ума” затрагивает важнейшие вопросы бытия. Это такие проблемы, как воспитание человека и о преклонении перед всем иностранным, а также о крепостном праве. В своем произведении автор комедии высмеивает и осуждает своих персонажей. Это Фамусов, Молчалин и Скалозуб. Всем этим героям противостоит главный герой. Это Чацкий Александр Андреевич. Он получил отличное образование […]…
Прежде чем ответить на данный вопрос, мне хотелось бы ненадолго вернуться в прошлые события и посмотреть, как развивалось действие комедии до этого гневного и обличительного выступления Чацкого. Итак, Чацкий ясно осознал, что его возвращение в Москву было напрасным. Он чувствует, что сердце Софьи принадлежит другому, хотя еще не может понять, кто этот другой. И в […]…
Столкновение Чацкого и фамусовской Москвы неизбежно. Как только Чацкий приехал в дом Фамусова, тут же появились разногласия. Фамусов и Чацкий совершенно разные люди, поэтому между ними всегда возникают противоречия. Все то, что хвалит Фамусов в Москве, Чацкий осуждает. Происходит столкновение “века нынешнего”, то есть передового дворянства, с “веком минувшим” – массой крепостников. Чацкий считает, что […]…
Сравнительная характеристика Чацкого и Горичей Главный герой пьесы Грибоедова противопоставлен окружающему его обществу. И этот мотив противостояния звучит в уже приведенной сцене. Советы Чацкого пришлись не по душе Наталье Дмитриевне, так как они, по мнению этой героини, нарушали привычный, размеренный образ жизни светских людей. Чацкий советует Горичу заняться делом, вернуться в полк, поехать в деревню. Такого […]…
“Горе от ума” – произведения А. С. Грибоедова, раскрывающее одну из самых важных проблем общества – проблему столкновения двух миров: “века нынешнего” и “века минувшего”. Позже эту тему будут поднимать в своих произведениях многие классики российской литературы. В пьесе Грибоедова столкновение разных взглядов показано на противопоставлении Чацкого и фамусовского общества. Александр Андреевич Чацкий – главный […]…
Столкновение Чацкого с фамусовским обществом было неизбежно. Оно принимает все более ожесточенный характер и осложняется личной драмой Чацкого – крушением надежд на личное счастье. Его выпады становятся все более резкими. Он вступает в борьбу, и в его речах со всей отчетливостью выступает противоположность его воззрений взглядам фамусовской Москвы: Если Фамусов – защитник старого века, времени […]…
Последовательно развивается социальная интрига. Она выдвигается на первый план в столкновениях Чацкого с Фамусовым, Скалозубом и Молчалиным. И противоположная сторона не скупится на оценки, она быстро узнает, каким врагом для нее является Чацкий. Каждое новое лицо становится во враждебную позицию к Чацкому, а в третьем действии враждебным выступает все общество, собравшееся на вечер у Фамусова. […]…
Комедия А. С. Грибоедова “Горе от ума” была написана в первой половине 19 века. Это время контрастов, вобравшее в себя все: и триумфы и поражения. Люди, носившие нищенские лохмотья, примеряли царские мантии. А скупые трактирщики, державшие прежде нож мясника получали маршальский жезл. Но триумфы сменились гибельным закатом, ликующие крики затмили горький плач, величественное сияние правды […]…
Фигура Чацкого определяет конфликт комедии, обе ее сюжетные линии. В монологах и репликах Чацкого, во всех его поступках выразилось то, что важнее всего было и для будущих декабристов: дух вольности, свободной жизни, ощущение, что “вольнее всяких дышит”. Свобода личности – вот мотив времени и комедии А. С. Грибоедова. И свобода от обветшалых представлений о любви, […]…
В комедии “Горе от ума” Александр Сергеевич Грибоедов свои заветные мысли вкладывает в уста главного героя Александра Андреевича Чацкого, который выражает их чаще всего в форме монологов. Они играют важнейшую роль в выявлении идейного смысла произведения. Всего Чацкий произносит шесть монологов. Каждый из них характеризует ступень в развитии сюжета комедии. Первый из них (“Ну что […]…
Кажется, что писатель обладал даром провидения – так точно он показал в своей комедии все то, что потом стало реальностью. Чацкий, вступив в борьбу со всем старым, консервативным устройством, был обречен на поражение. Он – представитель молодого прогрессивно мыслящего поколения России той эпохи, а фамусовское общество – то консервативное большинство, которое не желает принимать ничего […]…
В моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека. И иногда человек, разумеется, в противоречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше других. А. С. Грибоедов В 1824 году Грибоедов создал бессмертную комедию “Горе от ума”. Главным героем этой комедии является Чацкий. Чацкий – это молодой […]…
Грибоедов вошел в русскую литературу как автор известной комедии “Горе от ума”. В ней затрагиваются очень важные вопросы: о воспитании, образовании, о преклонении перед всем иностранным, о крепостном праве. В комедии автор высмеивает и осуждает ряд образов: Фамусова, Скалозуба, Молчалина, Репетилова. Но всем этим героям противостоит главный герой комедии – Александр Андреевич Чацкий. Он получил […]…
С комедией А. С. Грибоедова “Горе от ума” я ознакомилась на летних каникулах. В этой комедии автор затронул болезненную тему того времени. Ум и честь – это главные достоинства человека. Наш главный герой обладает именно такими качествами, но попадает не в то общество, среди которого ему хотелось бы находиться. Итак, наш главный герой, Александр Андреевич […]…
Существует много версий. Я читал только о двух. Первая – первоначально фамилия “Чацкий” писалась “Чадский”, согласитесь, слышится отзвук фамилии знаменитого мыслителя П. Я. Чаадаева. Вторая – после издания “Горя от ума” в Петербурге (июнь 1824 г.) в критике начались споры о том, отрицательный это автопортрет или положительный. Пушкин не был сторонником этих версий. Из двух […]…

“Мильон терзаний” Чацкого

Меню статьи:

Личность Ивана Гончарова вошла в историю литературы. Писателя, литературного критика, члена-корреспондента академии наук Петербурга и действительного статского советника знают по многих произведениям. Из самых главных – «Обломов», опубликованный в «Отечественных записках», «Обрыв» – текст, который вышел в «Вестнике Европы», а также «Обыкновенная история» из «Современника».

В 1872 году свет увидел текст «Мильон терзаний». Именно такое название носит статья литературно-критического характера, изданная Гончаровым. Автор обращается к анализу другого шедевра русской литературы, который уже стал классикой, – «Горя от ума». Русский критик пишет, что «Горе от ума» заняло должное место в русской литературе, ведь текст актуален и свеж. Обратимся же к краткому содержанию критической прозы Гончарова.

Ремарка о грибоедовском тексте «Горе от ума»

Так как Гончаров обращается к грибоедовской пьесе, мы считаем полезным в нескольких словах вспомнить о том, что это же это за произведение. «Горе от ума» считается написанной в стихах комедией русского литератора, дипломата и статского советника Александра Грибоедова. Произведение написано в стиле классицизма, однако видно, что автор вдохновлялся также романтизмом и реализмом, которые как раз начали входить моду в этот период. Пьеса глубоко афористична – эта черта обусловила растаскивание произведение Грибоедова на цитаты, многие из которых превратились в крылатые выражения (например, фразы «А судьи кто?», «Герой не моего романа», «С чувством, с толком, с расстановкой», «Свежо предание, а верится с трудом» и другие выражения).

Илья Ильич Обломов в произведении Ивана Гончарова «Обломов» – человек ленивый, апатичный, чрезмерно мечтательный и совершенно неприспособленный к реальной жизни. Предлагаем читателям ознакомиться с который в романе является центральным и наиболее ярким.

О «Горе от ума», кроме гончаровского текста, которому посвящается эта статья, существуют и другие отзывы. Например, о пьесе писал также Пушкин, который, чуть ли не первым, выделил значение пьесы для культуры:

В комедии «Горе от ума» кто умное действующее лицо? Ответ: Грибоедов. А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий, благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым) и напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями Первый признак умного человека – с первого взгляду знать, с кем имеешь дело и не метать бисера перед Репетиловыми и тому подобными…

Краткая характеристика содержания «Мильона терзаний»

Русский критик с самого начала говорит, что грибоедовскую пьесу трудно классифицировать, потому что этот текст стоит отдельно от других значимых произведений в русской литературе. Произведение называется Гончаровым крепким, моложавым и свежим, а также живучим, ведь актуальность «Горя от ума» не исчезает. Писатель оригинален, когда дело доходит до сравнений и аналогий. Так, Иван Гончаров проводит параллели между текстом Грибоедова и столетним старцем: казалось бы, старик должен умереть, однако погибают все вокруг него, но не он сам.

С другой стороны, Гончарова удивляет, что участь столетнего старца в литературе постигла произведение Грибоедова. По мнению критика, Пушкин имеет «больше прав на долговечность». Но персонажи произведений Александра Сергеевича, похоже, не выдерживают испытания временем. Пушкинские персонажи бледны, время героев русского гения прошло, а сам Пушкин уже стал историей. Между тем, Грибоедов – это не история, а современность.

Гончаров подчеркивает, что «Горе от ума» – это комедия, которая заключает внутри себя еще одну комедию, как мир в мире. Таким образом, на поверхность проступает несколько сюжетов. Первый сюжет посвящен любовной интриге в парах Чацкий – София, а также Лиза – Молчалин. Гончаров комментирует этот феномен следующим образом:

…Когда первая прорывается, в промежутке является неожиданно другая, и действие завязывается снова, частная комедия разыгрывается в общую битву и связывается в один узел…

Пушкин, Лермонтов и Грибоедов: жизненность «Горя от ума»

Несмотря на то, что «срок годности» текстов Пушкина прошел раньше, грибоедовские произведения были созданы раньше пушкинских. Так, «Горе от ума» вышло из-под писательского пера раньше «Евгения Онегина» и «Героя нашего времени», однако сумело пережить оба текста. «Горе от ума» смогло пережить даже фееричного Гоголя. Русский критик уверен: эта пьеса «переживет и еще много эпох и все не утратит своей жизненности».

Грибоедовскую пьесу сразу же, как только текст опубликовали, расхватали на цитаты. Однако это не привело к опошлению текста, как это обычно бывает, когда текст обретает популярность. Гончаров заметил, что наоборот – «Горе от ума» от такой популяризации «сделалось как будто дороже для читателей».

Отдельная ситуация наблюдается при попытке поставить «Горе от ума» на сцене. При этом, по мнению Гончарова, актерам стоит использовать творческий подход, создавать идеалы. Кроме того, артистам следует художественно исполнять язык пьесы. Пьеса Грибоедова, безусловно, строится на реальных исторических мотивах, однако русский критик подчеркивает, что «Горе от ума» нельзя разыгрывать на сцене под видом произведения, отсылающего к исторической верности. Нет, «Горе от ума» обладает скорее сильной художественной правдоподобностью:

…живой след почти пропал, а историческая даль еще близка. Артисту необходимо прибегать к творчеству и созданию идеалов, по степени своего понимания эпохи и произведения Грибоедова Актер, как музыкант, обязан… додуматься до того звука голоса и до той интонации, какими должен быть произнесен каждый стих: это значит – додуматься до тонкого критического понимания всей поэзии…

«Горе от ума» как картина нравов

Итак, в русской литературе у грибоедовской пьесы особая роль. Автор «Мильона терзаний» считает произведение специфической картиной нравов. Писатель рисует для читателя галерею живых типажей, реально существующих людей. Но что такое «Горе от ума»? По мнению Гончарова, это:

…вечно острая, жгучая сатира, и вместе с тем и комедия Полотно ее захватывает длинный период русской жизни – от Екатерины до императора Николая…

По большей части, «Горе от ума», конечно, предстает как комедийное произведение. Но это огромный мир, который показывает читателю реалии жизни русской культуры. Отдельное внимание стоит уделить также героям «Горя от ума».

О героях «Горя от ума»

Ключевых персонажей грибоедовской пьесы – не больше двадцати, однако в этих типажах автор сумел отразить всю прежнюю Москву, дух города, историческую ситуацию, а также нравственные устои и обычаи.

Оппозиционные группы персонажей «Горя от ума»

Каждая из групп персонажей ассоциируется с определенным набором качеств. Например, Чацкий играет страдательную роль, обличает ложь, выступает маркером отживших вещей и порядков. Образ Чацкого раскрывает то, что мешает новой, свободной жизни. Идеал героя, таким образом, – это свобода от «всех цепей рабства, которыми оковано общество». Группа «Фамусов», с одной стороны, глубоко внутри понимают правоту Чацкого, однако желание выжить и продолжить существовать мешает «братии» открыто стать на сторону героя.

Иван Александрович Гончаров является одним из ведущих прозаиков XIX века. Предлагаем любителям классики

Гончаров делает заключение, что Чацкий – это рок любого времени, поэтому «Горе от ума» и не теряет актуальности. Особенно же яркой становится звезда Чацкого в период смены эпох.

Группа «Фамусов» отличается жаждой почестей и славы, стремлением угождать и поддакивать ради получения личной выгоды. Гончаров называет таких героев мастерами и охотниками угодничать, получать награждения, чтобы, прежде всего, весело и беззаботно жить. Такой образ жизни сопровождается разнообразными пороками: ложью, сплетнями, бездельем и, в конце концов, пустотой.

Фигура Чацкого в деталях

Что касается карты героев, то есть общей раскладки персонажей «Горя от ума», то критик придерживается мнения, что в тексте Грибоедова все действующие лица разделились на две группы. В первом символическом лагере заняли свои места «Фамусовы и вся братия», а в другой группе оказался Чацкий. Гончаров называет Чацкого пылким и отважным борцом, который участвует в борьбе «на жизнь и смерть», в битве за возможность существовать. Однако такой способ жизни логично приводит к усталости, ведь, пережив бал, герой непременно желает найти покой. Хотя бы на время. Гончаров пишет:

…Он, как раненый, собирает все силы, делает вызов толпе – и наносит удар всем, – но не хватило у него мощи против соединенного врага…

Чацкого постепенно принимают за безумца: герой часто прибегает к преувеличениям, речь грибоедовского персонажа отдает нетрезвостью. Наступает момент, когда Чацкий уже не в состоянии заметить, что сам превратился в бал, в спектакль, от которого бежал.

У Чацкого есть сокровище, которое, кажется, потеряли многие в наше время. У героя есть сердце. Лиза, служанка, положительно отзывается о Чацком, называя героя чувствительным, веселым и умным до остроты.

Между тем, образ Чацкого омрачается личным горем. Пьеса названа «Горем от ума», однако Гончаров пишет, что не в уме кроется причина личных несчастий Чацкого. Беда заключается в сострадательной роли героя Грибоедова.

Горечь участи Чацкого

Гончаров замечает, что судьба Чацкого состоит только в сеянии. Плоды же от этого сеяния суждено пожинать другим людям. Чацкие – мы говорим во множественном числе, потому что это типаж, а не один образ, – несут своеобразный терновый венец на своих головах: такие люди терзаются от любой мелочи, но больше всего – от столкновения ума и сострадательности, неразделенного любовного чувства, боли оскорбленного достоинства. Гончаров так отзывается о личности Чацкого:

…Он требует места и свободы своему веку: просит дела, но не хочет прислуживаться, и клеймит позором низкопоклонство и шутовство…

Таким образом, мы медленно подходим к идее свободной жизни, которая воплощается личностью Чацкого. Что такое свободная жизнь в трактовке Гончарова? Прежде всего, это возможность не зависеть от рабских цепей, не пресмыкаться перед вышестоящими лицами. К сожалению, цепи зависимостей настолько окутали общество, что лагерь «Фамусовых», хоть и понимает истину положения дел, все же боится сломать системы или идти против устоявшегося порядка. Какова роль Чацкого? Гончаров дает ответ на этот вопрос в таких строках:

…Он вечный обличитель лжи, запрятавшейся в пословицу: «Один в поле не воин». Нет, воин, если он Чацкий, и притом победитель, но передовой воин, застрельщик – и всегда жертва Чацкие живут и не переводятся в обществе, повторяясь на каждом шагу, в каждом доме, где под одной кровлей уживается старое с молодым Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого…

Кто такая София?

Конечно, Гончаров не мог позабыть и о фигуре Софии. Героиня принадлежит к разряду женщин, черпающих «житейскую мудрость из романов и повестей». Для таких женщин характерно яркое воображение, умение чувствовать. Но София слаба в тех областях, которые касаются мыслей и знаний. Однако героиня стремится к знаниям и мыслям, которым барышень в то время обычно не учили.

По нашему мнению, София похожа на типаж так называемых тургеневских барышень, однако Гончаров усматривает в образе грибоедовской Софии сходство с фигурой Татьяны из пушкинского «Евгения Онегина»:

… обе, как в лунатизме, бродят в увлечении с детской простотой …

Софья желает почувствовать себя в роли покровителя. Так, именно в этом образе героиня выступает в романе с Молчалиным. Чувства Чацкого к Софье также играют важную роль в произведении. Чацкого раздражает ложь, проглядывающаяся в поступках девушки. С одной стороны, Чацкого тянет к Софье, но, с другой стороны, героиня служит для Чацкого мотивом и поводом для страданий, которые омрачили душу героя в итоге. Чацкий, хоть и страдает, все равно в результате побеждает. Герой пытается выпросить то, что невозможно получить просьбами, а именно: любовь:

Но есть ли в нем та страсть?
То чувство? Пылкость та?
Чтоб, кроме вас, ему мир целый
Казался прах и суета?

Противостояние чувств и ума

В оппозиции и несовместимости ума и чувств кроется главная драма пьесы. Гончаров считает, что изначально Чацкого спасал ум и острота мысли, однако пламя страсти поглотило достоинство и личность героя. Все, что спасает Чацкого от окончательного «бесполезного унижения», – это «остатки ума».

Софья нуждается не столько в Молчалине, сколько в ничтожном характере этого героя. Однако девушка, в то же время, признает, что встреча с Чацким для нее знаковая и неслучайная:

Смотрите, дружбу всех он в доме приобрел;
При батюшке три года служит,
Тот часто без толку сердит,
А он безмолвием его обезоружит
от старичков не ступит за порог
Чужих и вкривь и вкось не рубит, –
Вот я за что его люблю…

«Мильон терзаний» как горе Чацкого

Чацкий, действительно, уходит в сумасшествие, ведь старается находить в словах Софьи то, чего на самом деле в этих словах нет. Для героя такой способ представляется попыткой успокоения и самооправдания.

После неудачи с Софьей Чацкий ввергается в другие круговороты жизни Москвы. Например, группа Горичевых – хозяин, который вконец опустился, услужливый муж, находящийся под каблуков у суровой супруги, и сама жена – госпожа Горичева – жеманная и приторная особа. Также Чацкий встречается с Хлестовой – героиней, которая, кажется, осталась от века Екатерины, с Петром Ильичем – еще одной руиной из прошлого, с Загорецким – очевидным мошенником и другими героями из категории «Фамусовых».

Трансформации личности Чацкого

Ум Чацкого переживает трансформации. Теперь речь Чацкого отличают едкие реплики, цинизм и сарказм. Таким стилем общения и поведения герой вызывает антипатию со стороны окружающих людей. У Чацкого остается надежда – найти сострадание и сочувствие в душе Софьи. Однако герой не знает, что против него готовится заговор в лагере «Фамусовых»:

«Мильон терзаний» и «горе» – вот, что он пожал за все, что успел посеять. До сих пор он был непобедим: ум его беспощадно поражал больные места врагов…

Ум Чацкого слабеет в момент, когда герой устает от бесконечной борьбы. На смену былой веселости, остроте, симпатичности и чувствительности приходит желчь, придирчивость и грусть. Даже в конце Чацкий не ведет себя, подобно Онегину или герою Лермонтова, как франт. Герой Грибоедова продолжает хранить свою искренность, однако позволяет себе роковую слабость: ревность захлестывает Чацкого, когда герой видит свидание девушки с Молчалиным. Мужчина упрекает героиню, потому что та дала ему надежду. Однако Гончаров подчеркивает, что Софья, наоборот, постоянно отталкивала Чацкого:

А между тем Софья Павловна индивидуально не безнравственна: она грешит грехом неведения, слепоты, в которой жили все…

Выводы Гончарова

Чтобы передать главную нравственную и идейную установку «Горя от ума», русский критик обращается к поэзии Пушкина:

Свет не карает заблуждений,
Но тайны требует для них!

С одной стороны, Чацкий помогает Софье лишиться той неразумной наивности и слепоты, которая изначально характерна для личности героини. Однако Софья все равно не способна оказывать Чацкому уважение: герой – это свидетельство ошибок и пороков Софьи, «укоряющий свидетель», который открывает девушке глаза на истинное обличье Молчалина. Софья же, согласно трактовке Гончарова, предстает эдакой смесью «хороших инстинктов» и лжи, «живого ума» и отсутствия хотя бы намеков на наличие идей, собственного мнения и убеждений. Софья больна умственной и нравственной слепотой, которая лежит непреодолимой пропастью между девушкой и Чацким. Однако это не недостаток самой Софьи, это качества, привитые воспитанием. Сама же героиня горяча, нежна и мечтательна. Вспомним, о чем мы говорили в начале нашей статьи:

… Женщины учились только воображать и чувствовать и не учились мыслить и знать …

Сочинение

Главная роль, конечно, — роль Чацкого, без которой не было бы комедии, а была бы, пожалуй, картина нравов. Чацкий не только умнее всех прочих лиц, но и положительно умен. Речь его кипит умом, остроумием. У него есть и сердце, и при том он безукоризненно честен. Словом- это человек не только умный, но и развитой, с чувством, или как рекомендует его горничная Лиза, он «чувствителен, и весел, и остер». Он искренний и горячий деятель. Чацкий рвется к «свободной жизни» и требует «службы делу, а не лицам».

Всякий шаг, почти всякое слово в пьесе тесно связано с игрой чувства его к Софье, раздроженнго какою-то ложью в ее поступках, которую он и бьется разгадать до самого конца. Он и в Москву, и к Фамусову приехал, очевидно, для Софьи и к одной Софье. До других ему дела нет.

Между тем Чацкому досталось выпить до дна горькую чашу, не найдя ни в ком «сочувствия живого», и уехать, увозя с собой только «мильон терзаний».

«Мильон терзаний» и «горе»!- вот что он пожал за все, что успел посеять. До сих пор он был непобедим: ум его беспощадно поражал больные места врагов. Он чувствовал свою силу и говорил уверено. Но борьба его истомила. Чацкий, как раненый, собирает все силы, делает вызов толпе- и наносит удар всем, но не хватило у него мощи против соединенного врага. Он впадает в преувеличения, почти в нетрезвость речи, и подтверждает во мнении гостей распущенный Софьей слух о его сумасшествии.

Он перестал владеть собой и даже не замечает, что он сам составляет спектакль на бале. Александр Андреевич точно « сам не свой», начиная с монолога «о французике из Бордо»,- и таким остается до конца пьесы. Впереди пополняется только «мильон терзаний».

Если бы у него явилась одна здоровая минута, если бы не жег его «мильон терзаний», он бы, конечно, сам сделал себе вопро c: «Зачем и за что наделал я всю эту кутерьму?» И, конечно, не нашел бы ответа.

Чацкий больше всего обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь, «жизнь свободную. Он очень положителен в своих требованиях и заявляет их в готовой программе, выработанной не им, а уже начатым веком. Чацкий требует места и свободы своему веку: просит дела, но не хочет прислуживаться и клеймит позором низкопоклонство и шутовство. Его идеал «свободной жизни» определителен: это свобода от всех цепей рабства, которыми оковано общество, а потом свобода — «вперить в науки ум, алчущий познаний»…

Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого. И кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела- будет ли то новая идея, шаг в науке, в политике- на группировались люди, им никуда не уйти от двух главных мотивов борьбы: от совета «учиться, на старших глядя», с одной стороны, и от жажды стремиться от рутины к «свободной жизни» вперед и вперед- с другой.

Вот отчего не состарился до сих пор и едва ли состариться когда-нибудь грибоедовский Чацкий, а с ним и вся комедия.

«Обучение сочинению-рассуждению» — «Евгений Онегин» А.Пушкин. Перечень проблем. Автор. Проблема сострадания и милосердия. Проблема духовной убогости. Типичные ошибки аргументации. Виды проблемы. Комментарий к сформулированной проблеме. Сочинение по тексту С.Михалкова «Книги». Проблемы взаимоотношения человека и природы. Примеры формулировки позиции автора.

«План написания сочинения-рассуждения» — Шефнер); «Равнодушие- это паралич души, преждевременная смерть» (А. Чехов). 5. Вывод. «Думайте о своей душе!» — это страстное воззвание писателя к совести каждого Человека отчетливо слышишь, когда читаешь отрывок. Последовательность работы над сочинением-рассуждением. Три вопроса. Аргументы. Найдите и исправьте речевую ошибку.

«Сочинения-рассуждения ГИА» — В. А. Осеева – Хмелёва (1902 — 1969 гг). Как к переживаниям подруги относится Лёня? Урок-подготовка к сочинению-рассуждению по заданному тексту (С2.2). Какое высказывание отражает основную мысль текста? ГИА 9 класс. ТЕЗИС (основное положение, которое нужно доказать) АРГУМЕНТЫ (доказательства) ВЫВОД.

«Сочинение-рассуждение» — В тексте между тезисом и аргументами устанавливаются логические (смысловые) и грамматические связи. Основная мысль сочинения. Речевые обороты. 1. Вступление (зачин). Модуль. М. Зощенко получил «2» за выпускное сочинение. Яснее суждение и бесспорнее вывод. Союзы. Средством выражения членимости является абзац.

«Написание сочинения-рассуждения» — Женечка. Составное глагольное сказуемое. Рассмотрим текст. Парнишка. Явление. Несколько тонких прутиков. Люди недоверчиво относятся к молчальникам. Евгения Ивановна. Веник зацвёл. Как взаимодействуют слова. Глагол «хочет». Подготовка учащихся к написанию сочинения-рассуждения. Пошли, Лапоть. Евгения Ивановна шла за мальчиком.

«Сочинение-рассуждение «Местоимение»» — Напишите сочинение-рассуждение, раскрывая смысл высказывания. В 11 предложении текста автор называет того, о ком пойдёт речь. Глебов горячо подговаривал расправиться с Шулепой. Заключение (вывод). Сочинение. Речевые клише. Теоретическое рассуждение. Переход к рассуждению. Примеры. Вступление. Пишем сочинение о местоимении.

Всего в теме
11 презентаций

Иван Гончаров

(Критический этюд)

Горе от ума
, Грибоедова.
— Бенефис Монахова, ноябрь, 1871 г.

Как посмотреть да посмотреть (говорит он),

Век нынешний и век минувший,

Свежо предание, а верится с трудом, —

А про свое время выражается так:

Теперь
вольнее всякий дышит, —

Бранил ваш
век я беспощадно, —

Служить бы рад, — прислуживаться тошно, —

Намекает он сам. О «тоскующей лени, о праздной скуке» и помину нет, а еще менее о «страсти нежной», как о науке и о занятии. Он любит серьезно, видя в Софье будущую жену.

Между тем Чацкому досталось выпить до дна горькую чашу — не найдя ни в ком «сочувствия живого», и уехать, увозя с собой только «мильон терзаний».

Ни Онегин, ни Печорин не поступили бы так неумно вообще, в деле любви и сватовства особенно. Но зато они уже побледнели и обратились для нас в каменные статуи, а Чацкий остается и останется всегда в живых за эту свою «глупость».

Читатель помнит, конечно, все, что проделал Чацкий. Проследим слегка ход пьесы и постараемся выделить из нее драматический интерес комедии, то движение, которое идет через всю пьесу, как невидимая, но живая нить, связующая все части и лица комедии между собою.

Чацкий вбегает к Софье, прямо из дорожного экипажа, не заезжая к себе, горячо целует у ней руку, глядит ей в глаза, радуется свиданию, в надежде найти ответ прежнему чувству — и не находит. Его поразили две перемены: она необыкновенно похорошела и охладела к нему — тоже необыкновенно.

Это его и озадачило, и огорчило, и немного раздражило. Напрасно он старается посыпать солью юмора свой разговор, частию играя этой своей силой, чем, конечно, прежде нравился Софье, когда она его любила, — частию под влиянием досады и разочарования. Всем достается, всех перебрал он — от отца Софьи до Молчалина — и какими меткими чертами рисует он Москву — и сколько из этих стихов ушло в живую речь! Но все напрасно: нежные воспоминания, остроты — ничто не помогает. Он терпит от нее одни холодности,
пока, едко задев Молчалина, он не задел за живое и ее. Она уже с скрытой злостью спрашивает его, случилось ли ему хоть нечаянно «добро о ком-нибудь сказать», и исчезает при входе отца, выдав последнему почти головой Чацкого, то есть объявив его героем рассказанного перед тем отцу сна.

С этой минуты между ею и Чацким завязался горячий поединок, самое живое действие, комедия в тесном смысле, в которой принимают близкое участие два лица, Молчалин и Лиза.

Всякий шаг Чацкого, почти всякое слово в пьесе тесно связаны с игрой чувства его к Софье, раздраженного какою-то ложью в ее поступках, которую он и бьется разгадать до самого конца. Весь ум его и все силы уходят в эту борьбу: она и послужила мотивом, поводом к раздражениям, к тому «мильону терзаний», под влиянием которых он только и мог сыграть указанную ему Грибоедовым роль, роль гораздо большего, высшего значения, нежели неудачная любовь, словом, роль, для которой и родилась вся комедия.

Чацкий почти не замечает Фамусова, холодно и рассеянно отвечает на его вопрос, где был? «Теперь мне до того ли?» — говорит он и, обещая приехать опять, уходит, проговаривая из того, что его поглощает:

Как Софья Павловна у вас похорошела!

Во втором посещении он начинает разговор опять о Софье Павловне: «Не больна ли она? не приключилось ли ей печали?» — и до такой степени охвачен и подогретым ее расцветшей красотой чувством и ее холодностью к нему, что на вопрос отца, не хочет ли он на ней жениться, в рассеянности спрашивает: «А вам на что?» И потом равнодушно, только из приличия дополняет:

Пусть я посватаюсь, вы что бы мне сказали?

И почти не слушая ответа, вяло замечает на совет «послужить»:

Служить бы рад, — прислуживаться тошно!

Он и в Москву, и к Фамусову приехал, очевидно, для Софьи и к одной Софье. До других ему дела нет; ему и теперь досадно, что он вместо нее нашел одного Фамусова. «Как здесь бы ей не быть?» — задается он вопросом, припоминая прежнюю юношескую свою любовь, которую в нем «ни даль не охладила, ни развлечение, ни перемена мест», — и мучается ее холодностью.

Ему скучно и говорить с Фамусовым — и только положительный вызов Фамусова на спор выводит Чацкого из его сосредоточенности.

Вот то-то, все вы гордецы:

Говорит Фамусов и затем чертит такой грубый и уродливый рисунок раболепства, что Чацкий не вытерпел и в свою очередь сделал параллель века «минувшего» с веком «нынешним».

Но все еще раздражение его сдержанно: он как будто совестится за себя, что вздумал отрезвлять Фамусова от его понятий; он спешит вставить, что «не о дядюшке его говорит», которого привел в пример Фамусов, и даже предлагает последнему побранить и свой век, наконец, всячески старается замять разговор, видя, как Фамусов заткнул уши, — успокаивает его, почти извиняется.

Длить споры не мое желанье, —

Говорит он. Он готов опять войти в себя. Но его будит неожиданный намек Фамусова на слух о сватовстве Скалозуба.

Вот будто женится на Софьюшке… и т. д.

Чацкий навострил уши.

Как суетится, что за прыть!

«А Софья? Нет ли впрямь тут жениха какого?» — говорит он, и хотя потом прибавляет:

Ах — тот скажи любви конец,

Кто на три года вдаль уедет! —

Но сам еще не верит этому, по примеру всех влюбленных, пока эта любовная аксиома не разыгралась над ним до конца.

Фамусов подтверждает свой намек о женитьбе Скалозуба, навязывая последнему мысль «о генеральше», и почти явно вызывает на сватовство.

Эти намеки на женитьбу возбудили подозрения Чацкого о причинах перемены к нему Софьи. Он даже согласился было на просьбу Фамусова бросить «завиральные идеи» и помолчать при госте. Но раздражение уже шло crescendo, и он вмешался в разговор, пока небрежно, а потом, раздосадованный неловкой похвалой Фамусова его уму и прочее, возвышает тон и разрешается резким монологом:

«А судьи кто?» и т. д. Тут уже завязывается другая борьба, важная и серьезная, целая битва. Здесь в нескольких словах раздается, как в увертюре опер, главный мотив, намекается на истинный смысл и цель комедии. Оба, Фамусов и Чацкий, бросили друг другу перчатку:

Смотрели бы, как делали отцы,

Учились бы, на старших глядя! —

Раздался военный клик Фамусова. А кто эти старшие и «судьи»?

За дряхлостию лет

К свободной жизни их вражда непримирима, —

Отвечает Чацкий и казнит —

Прошедшего житья подлейшие черты.

Образовались два лагеря, или, с одной стороны, целый лагерь Фамусовых и всей братии «отцов и старших», с другой — один пылкий и отважный боец, «враг исканий». Это борьба на жизнь и смерть, борьба за существование, как новейшие натуралисты определяют естественную смену поколений в животном мире. Фамусов хочет быть «тузом» — «есть на серебре и на золоте, ездить цугом, весь в орденах, быть богатым и видеть детей богатыми, в чинах, в орденах и с ключом» — и так без конца, и все это только за то, что он подписывает бумаги, не читая и боясь одного, «чтоб множество не накопилось их».

Чацкий рвется к «свободной жизни», «к занятиям» наукой и искусством и требует «службы делу, а не лицам» и т. д. На чьей стороне победа? Комедия дает Чацкому только «мильон терзаний»
и оставляет, повидимому, в том же положении Фамусова и его братию, в каком они были, ничего не говоря о последствиях борьбы.

Теперь нам известны эти последствия. Они обнаружились с появлением комедии, еще в рукописи, в свет — и как эпидемия охватили всю Россию.

Между тем интрига любви идет своим чередом, правильно, с тонкою психологическою верностью, которая во всякой другой пьесе, лишенной прочих колоссальных грибоедовских красот, могла бы сделать автору имя.

Обморок Софьи при падении с лошади Молчалина, ее участье к нему, так неосторожно высказавшееся, новые сарказмы Чацкого на Молчалина — все это усложнило действие и образовало тот главный пункт, который назывался в пиитиках завязкою. Тут сосредоточился драматический интерес. Чацкий почти угадал истину.

Смятенье, обморок, поспешность, гнев испуга!

(по случаю паденья с лошади Молчалина) —

Все это можно ощущать,

Когда лишаешься единственного друга, —

Говорит он и уезжает в сильном волнении, в муках подозрений на двух соперников.

В третьем акте он раньше всех забирается на бал, с целью «вынудить признанье» у Софьи — и с дрожью нетерпенья приступает к делу прямо с вопросом: «Кого она любит?»

После уклончивого ответа она признается, что ей милее его «иные». Кажется, ясно. Он и сам видит это и даже говорит:

И я чего хочу, когда все решено?

Мне в петлю лезть, а ей смешно!

Однако лезет, как все влюбленные, несмотря на свой «ум», и уже слабеет перед ее равнодушием. Он бросает никуда негодное против счастливого соперника оружие — прямое нападение на него, и снисходит до притворства.

Раз в жизни притворюсь, —

Решает он, чтоб «разгадать загадку», а собственно чтоб удержать Софью, когда она рванулась прочь при новой стреле, пущенной в Молчалина. Это не притворство, а уступка, которою он хочет выпросить то, чего нельзя выпросить, — любви, когда ее нет. В его речи уже слышится молящий тон, нежные упреки, жалобы:

Но есть ли в нем та страсть, то чувство, пылкость та…

Чтоб, кроме вас, ему мир целый

Казался прах и суета?

Чтоб сердца каждое биенье

Любовью ускорялось к вам… —

Говорит он — и наконец:

Чтоб равнодушнее мне понести утрату,

Как человеку — вы, который с вами взрос,

Как другу вашему, как брату,

Мне дайте убедиться в том…

Это уже слезы. Он трогает серьезные струны чувства —

От сумасшествия могу я остеречься,

Пущусь подалее простыть, охолодеть… —

Заключает он. Затем оставалось только упасть на колени и зарыдать. Остатки ума спасают его от бесполезного унижения.

Такую мастерскую сцену, высказанную такими стихами, едва ли представляет какое-нибудь другое драматическое произведение. Нельзя благороднее и трезвее высказать чувство, как оно высказалось у Чацкого, нельзя тоньше и грациознее выпутаться из ловушки, как выпутывается Софья Павловна. Только пушкинские сцены Онегина с Татьяной напоминают эти тонкие черты умных натур.

Софье удалось было совершенно отделаться от новой подозрительности Чацкого, но она сама увлеклась своей любовью к Молчалину и чуть не испортила все дело, высказавшись почти открыто в любви. На вопрос Чацкого:

Зачем же вы его (Молчалина) так коротко узнали?

— она отвечает:

Я не старалась! Бог нас свел.

Этого довольно, чтоб открыть глаза слепому. Но ее спас сам Молчалин, то есть его ничтожество. Она в увлечении поспешила нарисовать его портрет во весь рост, может быть в надежде примирить с этой любовью не только себя, но и других, даже Чацкого, не замечая, как портрет выходит пошл:

Смотрите, дружбу всех он в доме приобрел.

При батюшке три года служит;

Тот часто бестолку сердит,

А он безмолвием его обезоружит,

От доброты души простит.

А, между прочим,

Веселостей искать бы мог, —

Ничуть, от старичков не ступит за порог!

Мы резвимся, хохочем;

Он с ними целый день засядет, рад не рад,

Играет…

Чудеснейшего свойства…

Он наконец: уступчив, скромен, тих,

И на душе проступков никаких;

Чужих и вкривь и вкось не рубит…

Вот я за что его люблю!

У Чацкого рассеялись все сомнения:

Она его не уважает!

Шалит, она его не любит.

Она не ставит в грош его! —

Утешает он себя при каждой ее похвале Молчалину и потом хватается за Скалозуба. Но ответ ее — что он «герой не ее романа» — уничтожил и эти сомнения. Он оставляет ее без ревности, но в раздумье, сказав:

Кто разгадает вас!

Он и сам не верил в возможность таких соперников, а теперь убедился в этом. Но и его надежды на взаимность, до сих пор горячо волновавшие его, совершенно поколебались, особенно когда она не согласилась остаться с ним под предлогом, что «щипцы остынут», и потом, на просьбу его позволить зайти к ней в комнату, при новой колкости на Молчалина, она ускользнула от него и заперлась.

Он почувствовал, что главная цель возвращения в Москву ему изменила, и он отходит от Софьи с грустью. Он, как потом сознается в сенях, с этой минуты подозревает в ней только холодность ко всему — и после этой сцены самый обморок отнес не «к признакам живых страстей», как прежде, а «к причуде избалованных нерв».

Следующая сцена его с Молчалиным, вполне обрисовывающая характер последнего, утверждает Чацкого окончательно, что Софья не любит этого соперника.

Обманщица смеялась надо мною! —

Замечает он и идет навстречу новым лицам.

Комедия между ним и Софьей оборвалась; жгучее раздражение ревности унялось, и холод безнадежности пахнул ему в душу.

Ему оставалось уехать; но на сцену вторгается другая, живая, бойкая комедия, открывается разом несколько новых перспектив московской жизни, которые не только вытесняют из памяти зрителя интригу Чацкого, но и сам Чацкий как будто забывает о ней и мешается в толпу. Около него группируются и играют, каждое свою роль, новые лица. Это бал, со всей московской обстановкой, с рядом живых сценических очерков, в которых каждая группа образует свою отдельную комедию, с полною обрисовкою характеров, успевших в нескольких словах разыграться в законченное действие.

Разве не полную комедию разыгрывают Горичевы? Этот муж, недавно еще бодрый и живой человек, теперь опустившийся, облекшийся, как в халат, в московскую жизнь, барин, «муж-мальчик, муж-слуга, идеал московских мужей», по меткому определению Чацкого, — под башмаком приторной, жеманной, светской супруги, московской дамы?

А эти шесть княжен и графиня-внучка, — весь этот контингент невест, «умеющих, по словам Фамусова, принарядить себя тафтицей, бархатцем и дымкой», «поющих верхние нотки и льнущих к военным людям»?

Эта Хлестова, остаток екатерининского века, с моськой, с арапкой-девочкой, — эта княгиня и князь Петр Ильич — без слова, но такая говорящая руина прошлого; Загорецкий, явный мошенник, спасающийся от тюрьмы в лучших гостиных и откупающийся угодливостью, вроде собачьих поносок — и эти N. N., и все толки их, и все занимающее их содержание!

Наплыв этих лиц так обилен, портреты их так рельефны, что зритель хладеет к интриге, не успевая ловить эти быстрые очерки новых лиц и вслушиваться в их оригинальный говор.

Чацкого уже нет на сцене. Но он до ухода дал обильную пищу той главной комедии, которая началась у него с Фамусовым, в первом акте, потом с Молчалиным, — той битве со всей Москвой, куда он, по целям автора, затем и приехал.

В кратких, даже мгновенных встречах с старыми знакомыми, он успел всех вооружить против себя едкими репликами и сарказмами. Его уже живо затрогивают всякие пустяки — и он дает волю языку. Рассердил старуху Хлестову, дал невпопад несколько советов Горичеву, резко оборвал графиню-внучку и опять задел Молчалина.

Но чаша переполнилась. Он выходит из задних комнат уже окончательно расстроенный, и по старой дружбе, в толпе опять идет к Софье, надеясь хоть на простое сочувствие. Он поверяет ей свое душевное состояние:

Мильон терзаний! —

Говорит он.
жалуется он ей, не подозревая, какой заговор созрел против него в неприятельском лагере.

«Мильон терзаний» и «горе!» — вот что он пожал за все, что успел посеять. До сих пор он был непобедим: ум его беспощадно поражал больные места врагов. Фамусов ничего не находит, как только зажать уши против его логики, и отстреливается общими местами старой морали. Молчалин смолкает, княжны, графини — пятятся прочь от него, обожженные крапивой его смеха, и прежний друг его, Софья, которую одну он щадит, лукавит, скользит и наносит ему главный удар втихомолку, объявив его, под рукой, вскользь, сумасшедшим.

Он чувствовал свою силу и говорил уверенно. Но борьба его истомила. Он, очевидно, ослабел от этого «мильона терзаний», и расстройство обнаружилось в нем так заметно, что около него группируются все гости, как собирается толпа около всякого явления, выходящего из обыкновенного порядка вещей.

Он не только грустен, но и желчен, придирчив. Он, как раненый, собирает все силы, делает вызов толпе — и наносит удар всем, — но нехватило у него мощи против соединенного врага.

Он впадает в преувеличения, почти в нетрезвость речи, и подтверждает во мнении гостей распущенный Софьей слух о его сумасшествии. Слышится уже не острый, ядовитый сарказм, в который вставлена верная, определенная идея, правда, а какая-то горькая жалоба, как будто на личную обиду, на пустую, или, по его же словам, «незначащую встречу с французиком из Бордо», которую он, в нормальном состоянии духа, едва ли бы заметил.

Он перестал владеть собой и даже не замечает, что он сам составляет спектакль на бале. Он ударяется и в патриотический пафос, договаривается до того, что находит фрак противным «рассудку и стихиям», сердится, что madame и mademoiselle не переведены на русский язык, — словом, «il divague!» — заключили, вероятно, о нем все шесть княжен и графиня-внучка. Он чувствует это и сам, говоря, что «в многолюдстве он растерян, сам не свой!»

Он точно «сам не свой», начиная с монолога «о французике из Бордо» — и таким остается до конца пьесы. Впереди пополняется только «мильон терзаний».

Пушкин, отказывая Чацкому в уме, вероятно, всего более имел в виду последнюю сцену 4-го акта, в сенях, при разъезде. Конечно, ни Онегин, ни Печорин, эти франты, не сделали бы того, что проделал в сенях Чацкий. Те были слишком дрессированы «в науке страсти нежной», а Чацкий отличается и, между прочим, искренностью и простотой, и не умеет и не хочет рисоваться. Он не франт, не лев. Здесь изменяет ему не только ум, но и здравый смысл, даже простое приличие. Таких пустяков наделал он!

Отделавшись от болтовни Репетилова и спрятавшись в швейцарскую в ожидании кареты, он подглядел свидание Софьи с Молчалиным и разыграл роль Отелло, не имея на то никаких прав. Он упрекает ее, зачем она его «надеждой завлекла», зачем прямо не сказала, что прошлое забыто. Тут что ни слово — то неправда. Никакой надеждой она его не завлекала. Она только и делала, что уходила от него, едва говорила с ним, призналась в равнодушии, назвала какой-то старый детский роман и прятанье по углам «ребячеством» и даже намекнула, что «бог ее свел с Молчалиным».

А он, потому только, что —

Так страстно и так низко

Был расточитель нежных слов, —

В ярости за собственное свое бесполезное унижение, за напущенный на себя добровольно самим собой обман, казнит всех, а ей бросает жестокое и несправедливое слово:

С вами я горжусь моим разрывом, —

Когда нечего было и разрывать! Наконец просто доходит до брани, изливая желчь:

На дочь, и на отца.

И на любовника глупца,
—

И кипит бешенством на всех, «на мучителей толпу, предателей, нескладных умников, лукавых простаков, старух зловещих» и т. д. И уезжает из Москвы искать «уголка оскорбленному чувству», произнося всему беспощадный суд и приговор!

Если б у него явилась одна здоровая минута, если б не жег его «мильон терзаний», он бы, конечно, сам сделал себе вопрос: «Зачем и за что наделал я всю эту кутерьму?» И, конечно, не нашел бы ответа.

За него отвечает Грибоедов, который неспроста кончил пьесу этой катастрофой. В ней, не только для Софьи, но и для Фамусова и всех его гостей, «ум» Чацкого, сверкавший, как луч света в целой пьесе, разразился в конце в тот гром, при котором крестятся, по пословице, мужики.

От грома первая перекрестилась Софья, остававшаяся до самого появления Чацкого, когда Молчалин уже ползал у ног ее, все тою же бессознательною Софьей Павловною, с тою же ложью, в какой ее воспитал отец, в какой он прожил сам, весь его дом и весь круг. Еще не опомнившись от стыда и ужаса, когда маска упала с Молчалина, она прежде всего радуется, что «ночью все узнала, что нет укоряющих свидетелей в глазах!»

А нет свидетелей, следовательно, все шито да крыто, можно забыть, выйти замуж, пожалуй, за Скалозуба, а на прошлое смотреть…

Да никак не смотреть. Свое нравственное чувство стерпит, Лиза не проговорится, Молчалин пикнуть не смеет. А муж? Но какой же московский муж, «из жениных пажей», станет озираться на прошлое!

Это и ее мораль, и мораль отца, и всего круга. А между тем Софья Павловна индивидуально не безнравственна: она грешит грехом неведения, слепоты, в которой жили все, —

Свет не карает заблуждений,

Но тайны требует для них!

В этом двустишии Пушкина выражается общий смысл условной морали. Софья никогда не прозревала от нее и не прозрела бы без Чацкого никогда, за неимением случая. После катастрофы, с минуты появления Чацкого оставаться слепой уже невозможно. Его суда ни обойти забвением, ни подкупить ложью, ни успокоить — нельзя. Она не может не уважать его, и он будет вечным ее «укоряющим свидетелем», судьей ее прошлого. Он открыл ей глаза.

До него она не сознавала слепоты своего чувства к Молчалину и даже, разбирая последнего, в сцене с Чацким, по ниточке, сама собою не прозрела на него. Она не замечала, что сама вызвала его на эту любовь, о которой он, дрожа от страха, и подумать не смел. Ее не смущали свидания наедине ночью, и она даже проговорилась в благодарности к нему в последней сцене за то, что «в ночной тиши он держался больше робости во нраве!» Следовательно и тем, что она не увлечена окончательно и безвозвратно, она обязана не себе самой, а ему!

Наконец, в самом начале, она проговаривается еще наивнее перед горничной.

Подумаешь, как счастье своенравно, —

Говорит она, когда отец застал Молчалина рано утром у ней в комнате, —

Бывает хуже — с рук сойдет!

А Молчалин просидел у нее в комнате целую ночь. Что же разумела она под этим «хуже»? Можно подумать бог знает что: но honny soit qui mal y pense! Софья Павловна вовсе не так виновна, как кажется.

Это — смесь хороших инстинктов с ложью, живого ума с отсутствием всякого намека на идеи и убеждения, путаница понятий, умственная и нравственная слепота — все это не имеет в ней характера личных пороков, а является, как общие черты ее круга. В собственной, личной ее физиономии прячется в тени что-то свое, горячее, нежное, даже мечтательное. Остальное принадлежит воспитанию.

Французские книжки, на которые сетует Фамусов, фортепиано (еще с аккомпанементом флейты), стихи, французский язык и танцы — вот что считалось классическим образованием барышни. А потом «Кузнецкий мост и вечные обновы», балы, такие, как этот бал у ее отца, и это общество — вот тот круг, где была заключена жизнь «барышни». Женщины учились только воображать и чувствовать и не учились мыслить и знать. Мысль безмолвствовала, говорили одни инстинкты. Житейскую мудрость почерпали они из романов, повестей — и оттуда инстинкты развивались в уродливые, жалкие или глупые свойства: мечтательность, сентиментальность, искание идеала в любви, а иногда и хуже.

В снотворном застое, в безвыходном море лжи, у большинства женщин снаружи господствовала условная мораль — а втихомолку жизнь кишела, за отсутствием здоровых и серьезных интересов, вообще всякого содержания, теми романами, из которых и создалась «наука страсти нежной». Онегины и Печорины — вот представители целого класса, почти породы ловких кавалеров, jeunes premiers. Эти передовые личности в high life — такими являлись и в произведениях литературы, где и занимали почетное место со времен рыцарства и до нашего времени, до Гоголя. Сам Пушкин, не говоря о Лермонтове, дорожил этим внешним блеском, этою представительностью du bon ton, манерами высшего света, под которою крылось и «озлобление», и «тоскующая лень», и «интересная скука». Пушкин щадил Онегина, хотя касается легкой иронией его праздности и пустоты, но до мелочи и с удовольствием описывает модный костюм, безделки туалета, франтовство — и ту напущенную на себя небрежность и невнимание ни к чему, эту fatuité, позированье, которым щеголяли дэнди. Дух позднейшего времени снял заманчивую драпировку с его героя и всех подобных ему «кавалеров» и определил истинное значение таких господ, согнав их с первого плана.

Они и были героями и руководителями этих романов, и обе стороны дрессировались до брака, который поглощал все романы почти бесследно, разве попадалась и оглашалась какая-нибудь слабонервная, сентиментальная — словом, дурочка, или героем оказывался такой искренний «сумасшедший», как Чацкий.

Но в Софье Павловне, спешим оговориться, то есть в чувстве ее к Молчалину, есть много искренности, сильно напоминающей Татьяну Пушкина. Разницу между ними кладет «московский отпечаток», потом бойкость, уменье владеть собой, которое явилось в Татьяне при встрече с Онегиным уже после замужества, а до тех пор она не сумела солгать о любви даже няне. Но Татьяна — деревенская девушка, а Софья Павловна — московская, по-тогдашнему, развитая.

Между тем, она в любви своей точно так же готова выдать себя, как Татьяна: обе, как в лунатизме, бродят в увлечении с детской простотой. И Софья, как Татьяна же, сама начинает роман, не находя в этом ничего предосудительного, даже не догадывается о том. Софья удивляется хохоту горничной при рассказе, как она с Молчалиным проводит всю ночь: «Ни слова вольного! — и так вся ночь проходит!» «Враг дерзости, всегда застенчивый, стыдливый!» Вот чем она восхищается в нем! Это смешно, но тут есть какая-то почти грация — и куда далеко до безнравственности, нужды нет, что она проговорилась словом: хуже — это тоже наивность. Громадная разница не между ею и Татьяной, а между Онегиным и Молчалиным. Выбор Софьи, конечно, не рекомендует ее, но и выбор Татьяны тоже был случайный, даже едва ли ей и было из кого выбирать.

Вглядываясь глубже в характер и в обстановку Софьи, видишь, что не безнравственность (но и не «бог», конечно) «свели ее» с Молчалиным. Прежде всего, влечение покровительствовать любимому человеку, бедному, скромному, не смеющему поднять на нее глаз, — возвысить его до себя, до своего круга, дать ему семейные права. Без сомнения, ей в этом улыбалась роль властвовать над покорным созданием, сделать его счастье и иметь в нем вечного раба. Не ее вина, что из этого выходил будущий «муж-мальчик, муж-слуга — идеал московских мужей!» На другие идеалы негде было наткнуться в доме Фамусова.

Вообще к Софье Павловне трудно отнестись не симпатично: в ней есть сильные задатки недюжинной натуры, живого ума, страстности и женской мягкости. Она загублена в духоте, куда не проникал ни один луч света, ни одна струя свежего воздуха. Недаром любил ее и Чацкий. После него она одна из всей этой толпы напрашивается на какое-то грустное чувство, и в душе читателя против нее нет того безучастного смеха, с каким он расстается с прочими лицами.

Ей, конечно, тяжелее всех, тяжелее даже Чацкого, и ей достается свой «мильон терзаний».

Чацкого роль — роль страдательная: оно иначе и быть не может. Такова роль всех Чацких, хотя она в то же время и всегда победительная. Но они не знают о своей победе, они сеют только, а пожинают другие — и в этом их главное страдание, то есть в безнадежности успеха.

Конечно, Павла Афанасьевича Фамусова он не образумил, не отрезвил и не исправил. Если б у Фамусова при разъезде не было «укоряющих свидетелей», то есть толпы лакеев и швейцара, — он легко справился бы с своим горем: дал бы головомойку дочери, выдрал бы за ухо Лизу и поторопился бы свадьбой Софьи с Скалозубом. Но теперь нельзя: наутро, благодаря сцене с Чацким, вся Москва узнает — и пуще всех «княгиня Марья Алексеевна». Покой его возмутится со всех сторон — и поневоле заставит кое о чем подумать, что ему в голову не приходило. Он едва ли даже кончит свою жизнь таким «тузом», как прежние. Толки, порожденные Чацким, не могли не всколыхать всего круга его родных и знакомых. Он уже и сам против горячих монологов Чацкого не находил оружия. Все слова Чацкого разнесутся, повторятся всюду и произведут свою бурю.

Молчалин, после сцены в сенях — не может оставаться прежним Молчалиным. Маска сдернута, его узнали, и ему, как пойманному вору, надо прятаться в угол. Горичевы, Загорецкий, княжны — все попали под град его выстрелов, и эти выстрелы не останутся бесследны. В этом до сих пор согласном хоре иные голоса, еще смелые вчера, смолкнут или раздадутся другие и за и против. Битва только разгоралась. Чацкого авторитет известен был и прежде, как авторитет ума, остроумия, конечно, знаний и прочего. У него есть уже и единомышленники. Скалозуб жалуется, что брат его оставил службу, не дождавшись чина, и стал книги читать. Одна из старух ропщет, что племянник ее, князь Федор, занимается химией и ботаникой. Нужен был только взрыв, бой, и он завязался, упорный и горячий — в один день в одном доме, но последствия его, как мы выше сказали, отразились на всей Москве и России. Чацкий породил раскол, и если обманулся в своих личных целях, не нашел «прелести встреч, живого участья», то брызнул сам на заглохшую почву живой водой — увезя с собой «мильон терзаний», этот терновый венец Чацких — терзаний от всего: от «ума», а еще более от «оскорбленного чувства».

На эту роль не годились ни Онегин, ни Печорин, ни другие франты. Они и новизной идей умели блистать, как новизной костюма, новых духов и прочее. Заехав в глушь, Онегин поражал всех тем, что к дамам «к ручке не подходит, стаканами, а не рюмками пил красное вино», говорил просто: «да и нет» вместо «да-с и нет-с». Он морщится от «брусничной воды», в разочаровании бранит луну «глупой» — и небосклон тоже. Он привез на гривенник нового и, вмешавшись «умно», а не как Чацкий «глупо», в любовь Ленского и Ольги и убив Ленского, увез с собой не «мильон», а на «гривенник» же и терзаний!

Теперь, в наше время, конечно, сделали бы Чацкому упрек, зачем он поставил свое «оскорбленное чувство» выше общественных вопросов, общего блага и т. д. и не остался в Москве продолжать свою роль бойца с ложью и предрассудками, роль — выше и важнее роли отвергнутого жениха?

Да, теперь! А в то время, для большинства, понятия об общественных вопросах были бы то же, что для Репетилова толки «о камере и о присяжных». Критика много погрешила тем, что в суде своем над знаменитыми покойниками сходила с исторической точки, забегала вперед и поражала их современным оружием. Не будем повторять ее ошибок — и не обвиним Чацкого за то, что в его горячих речах, обращенных к фамусовским гостям, нет помина об общем благе, когда уже и такой раскол от «исканий мест, от чинов», как «занятие науками и искусствами», считался «разбоем и пожаром».

Живучесть роли Чацкого состоит не в новизне неизвестных идей, блестящих гипотез, горячих и дерзких утопий или даже истин en herbe: у него нет отвлеченностей. Провозвестники новой зари, или фанатики, или просто вестовщики — все эти передовые курьеры неизвестного будущего являются и — по естественному ходу общественного развития — должны являться, но их роли и физиономии до бесконечности разнообразны.

Роль и физиономия Чацких неизменна. Чацкий больше всего обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь, «жизнь свободную». Он знает, за что он воюет и что должна принести ему эта жизнь. Он не теряет земли из-под ног и не верит в призрак, пока он не облекся в плоть и кровь, не осмыслился разумом, правдой, — словом, не очеловечился.

Перед увлечением неизвестным идеалом, перед обольщением мечты, он трезво остановится, как остановился перед бессмысленным отрицанием «законов, совести и веры» в болтовне Репетилова, и скажет свое:

Послушай, ври, да знай же меру!

Он очень положителен в своих требованиях и заявляет их в готовой программе, выработанной не им, а уже начатым веком. Он не гонит с юношескою запальчивостью со сцены всего, что уцелело, что, по законам разума и справедливости, как по естественным законам в природе физической, осталось доживать свой срок, что может и должно быть терпимо. Он требует места и свободы своему веку: просит дела, но не хочет прислуживаться и клеймит позором низкопоклонство и шутовство. Он требует «службы делу, а не лицам», не смешивает «веселья или дурачества с делом», как Молчалин, — он тяготится среди пустой, праздной толпы «мучителей, предателей, зловещих старух, вздорных стариков», отказываясь преклоняться перед их авторитетом дряхлости, чинолюбия и прочего. Его возмущают безобразные проявления крепостного права, безумная роскошь и отвратительные нравы «разливанья в пирах и мотовстве» — явления умственной и нравственной слепоты и растления.

Его идеал «свободной жизни» определителен: это — свобода от всех этих исчисленных цепей рабства, которыми оковано общество, а потом свобода — «вперить в науки ум, алчущий познаний», или беспрепятственно предаваться «искусствам творческим, высоким и прекрасным», — свобода «служить или не служить», «жить в деревне или путешествовать», не слывя за то ни разбойником, ни зажигателем, и — ряд дальнейших очередных подобных шагов к свободе — от несвободы.

И Фамусов и другие знают это и, конечно, про себя все согласны с ним, но борьба за существование мешает им уступить.

От страха за себя, за свое безмятежно-праздное существование Фамусов затыкает уши и клевещет на Чацкого, когда тот заявляет ему свою скромную программу «свободной жизни». Между прочим —

Кто путешествует, в деревне кто живет, —

Говорит он, а тот с ужасом возражает:

Да он властей не признает!

Итак, лжет и он, потому что ему нечего сказать, и лжет все то, что жило ложью в прошлом. Старая правда никогда не смутится перед новой — она возьмет это новое, правдивое и разумное бремя на свои плечи. Только больное, ненужное боится ступить очередной шаг вперед.

Чацкий сломлен количеством старой силы, нанеся ей в свою очередь смертельный удар качеством силы свежей.

Он вечный обличитель лжи, запрятавшейся в пословицу: «один в поле не воин». Нет, воин, если он Чацкий, и притом победитель, но передовой воин, застрельщик и — всегда жертва.

Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим. Положение Чацких на общественной лестнице разнообразно, но роль и участь все одна, от крупных государственных и политических личностей, управляющих судьбами масс, до скромной доли в тесном кругу.

Всеми ими управляет одно: раздражение при различных мотивах. У кого, как у грибоедовского Чацкого, любовь, у других самолюбие или славолюбие — но всем им достается в удел свой «мильон терзаний», и никакая высота положения не спасает от него. Очень немногим, просветленным Чацким, дается утешительное сознание, что они недаром бились — хотя и бескорыстно, не для себя и не за себя, а для будущего, и за всех, и успели.

Кроме крупных и видных личностей, при резких переходах из одного века в другой — Чацкие живут и не переводятся в обществе, повторяясь на каждом шагу, в каждом доме, где под одной кровлей уживается старое с молодым, где два века сходятся лицом к лицу в тесноте семейств, — все длится борьба свежего с отжившим, больного с здоровым, и все бьются в поединках, как Горации и Куриации, — миниатюрные Фамусовы и Чацкие.

Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого — и кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела — будет ли то новая идея, шаг в науке, в политике, в войне — ни группировались люди, им никуда не уйти от двух главных мотивов борьбы: от совета «учиться, на старших глядя», с одной стороны, и от жажды стремиться от рутины к «свободной жизни» вперед и вперед — с другой.

Вот отчего не состарелся до сих пор и едва ли состареется когда-нибудь грибоедовский Чацкий, а с ним и вся комедия. И литература не выбьется из магического круга, начертанного Грибоедовым, как только художник коснется борьбы понятий, смены поколений. Он или даст тип крайних, несозревших передовых личностей, едва намекающих на будущее, и потому недолговечных, каких мы уже пережили немало в жизни и в искусстве, или создаст видоизмененный образ Чацкого, как после сервантесовского Дон-Кихота и шекспировского Гамлета являлись и являются бесконечные их подобия.

В честных, горячих речах этих позднейших Чацких будут вечно слышаться грибоедовские мотивы и слова — и если не слова, то смысл и тон раздражительных монологов его Чацкого. От этой музыки здоровые герои в борьбе со старым не уйдут никогда.

И в этом бессмертие стихов Грибоедова! Много можно бы привести Чацких — являвшихся на очередной смене эпох и поколений — в борьбах за идею, за дело, за правду, за успех, за новый порядок, на всех ступенях, во всех слоях русской жизни и труда — громких, великих дел и скромных кабинетных подвигов. О многих из них хранится свежее предание, других мы видели и знали, а иные еще продолжают борьбу. Обратимся к литературе. Вспомним не повесть, не комедию, не художественное явление, а возьмем одного из позднейших бойцов с старым веком, например Белинского. Многие из нас знали его лично, а теперь знают его все. Прислушайтесь к его горячим импровизациям — и в них звучат те же мотивы — и тот же тон, как у грибоедовского Чацкого. И так же он умер, уничтоженный «мильоном терзаний», убитый лихорадкой ожидания и не дождавшийся исполнения своих грез, которые теперь — уже не грезы больше.

Оставя политические заблуждения Герцена, где он вышел из роли нормального героя, из роли Чацкого, этого с головы до ног русского человека, — вспомним его стрелы, бросаемые в разные темные, отдаленные углы России, где они находили виноватого. В его сарказмах слышится эхо грибоедовского смеха и бесконечное развитие острот Чацкого.

И Герцен страдал от «мильона терзаний», может быть всего более от терзаний Репетиловых его же лагеря, которым у него при жизни недостало духа сказать: «Ври, да знай же меру!»

Но он не унес этого слова в могилу, сознавшись по смерти в «ложном стыде», помешавшем сказать его.

Наконец — последнее замечание о Чацком. Делают упрек Грибоедову в том, что будто Чацкий — не облечен так художественно, как другие лица комедии, в плоть и кровь, что в нем мало жизненности. Иные даже говорят, что это не живой человек, а абстракт, идея, ходячая мораль комедии, а не такое полное и законченное создание, как, например, фигура Онегина и других, выхваченных из жизни типов.

Это несправедливо. Ставить рядом с Онегиным Чацкого нельзя: строгая объективность драматической формы не допускает той широты и полноты кисти, как эпическая. Если другие лица комедии являются строже и резче очерченными, то этим они обязаны пошлости и мелочи своих натур, легко исчерпываемых художником в легких очерках. Тогда как в личности Чацкого, богатой и разносторонней, могла быть в комедии рельефно взята одна господствующая сторона — а Грибоедов успел намекнуть и на многие другие.

Потом — если приглядеться вернее к людским типам в толпе — то едва ли не чаще других встречаются эти честные, горячие, иногда желчные личности, которые не прячутся покорно в сторону от встречной уродливости, а смело идут навстречу ей и вступают в борьбу, часто неравную, всегда со вредом себе и без видимой пользы делу. Кто не знал или не знает, каждый в своем кругу, таких умных, горячих, благородных сумасбродов, которые производят своего рода кутерьму в тех кругах, куда их занесет судьба, за правду, за честное убеждение?!

Нет, Чацкий, по нашему мнению, из всех наиболее живая личность и как человек и как исполнитель указанной ему Грибоедовым роли. Но повторяем, натура его сильнее и глубже прочих лиц и потому не могла быть исчерпана в комедии.

Наконец позволим себе высказать несколько замечаний об исполнении комедии на сцене в недавнее время, а именно в бенефис Монахова, и о том, чего бы мог зритель пожелать от исполнителей.

Если читатель согласится, что в комедии, как мы сказали, движение горячо и непрерывно поддерживается от начала до конца, то из этого само собою должно следовать, что пьеса в высшей степени сценична. Она такова и есть. Две комедии как будто вложены одна в другую: одна, так сказать, частная, мелкая, домашняя, между Чацким, Софьей, Молчалиным и Лизой: это интрига любви, вседневный мотив всех комедий. Когда первая прерывается, в промежутке является неожиданно другая, и действие завязывается снова, частная комедия разыгрывается в общую битву и связывается в один узел.

Артисты, вдумывающиеся в общий смысл и ход пьесы и каждый в свою роль, найдут широкое поле для действия. Труда к одолению всякой, даже незначительной роли, немало, — тем более, чем добросовестнее и тоньше будет относиться к искусству артист.

Некоторые критики возлагают на обязанность артистов исполнять и историческую верность лиц, с колоритом времени во всех деталях, даже до костюмов, то есть до фасона платьев, причесок включительно.

Это трудно, если не совсем невозможно. Как исторические типы, эти лица, как сказано выше, еще бледны, а живых оригиналов теперь не найдешь: штудировать не с чего. Точно так же и с костюмами. Старомодные фраки, с очень высокой или очень низкой талией, женские платья с высоким лифом, высокие прически, старые чепцы — во всем этом действующие лица покажутся беглецами с толкучего рынка. Другое дело, костюмы прошлого столетия, совершенно отжившие: камзолы, роброны, мушки, пудра и пр.

Но при исполнении «Горя от ума» дело не в костюмах.

Мы повторяем, что в игре вообще нельзя претендовать на историческую верность, так как живой след почти пропал, а историческая даль еще близка. Поэтому необходимо артисту прибегать к творчеству, к созданию идеалов, по степени своего понимания эпохи и произведения Грибоедова.

Это первое, то есть главное сценическое условие.

Второе — это язык, то есть такое художественное исполнение языка, как и исполнение действия: без этого второго, конечно, невозможно и первое.

В таких высоких литературных произведениях, как «Горе от ума», как «Борис Годунов» Пушкина и некоторых других, исполнение должно быть не только сценическое, но наиболее литературное, как исполнение отличным оркестром образцовой музыки, где безошибочно должна быть сыграна каждая музыкальная фраза и в ней каждая нота. Актер, как музыкант, обязан доиграться, то есть додуматься до того звука голоса и до той интонации, какими должен быть произнесен каждый стих: это значит додуматься до тонкого критического понимания всей поэзии пушкинского и грибоедовского языка. У Пушкина, например, в «Борисе Годунове», где нет почти действия, или по крайней мере единства, где действие распадается на отдельные, не связанные друг с другом сцены, иное исполнение, как строго и художественно-литературное, и невозможно. В ней всякое прочее действие, всякая сценичность, мимика должны служить только легкой приправой литературного исполнения, действия в слове.

За исключением некоторых ролей в значительной степени можно сказать то же и о «Горе от ума». И там больше всего игры в языке: можно снести неловкость мимическую, но каждое слово с неверной интонацией будет резать ухо, как фальшивая нота.

Не надо забывать, что такие пьесы, как «Горе от ума», «Борис Годунов», публика знает наизусть и не только следит мыслью за каждым словом, но чует, так сказать, нервами каждую ошибку в произношении. Ими можно наслаждаться, не видя, а только слыша их. Эти пьесы исполнялись и исполняются нередко в частном быту, просто чтением между любителями литературы, когда в кругу найдется хороший чтец, умеющий тонко передавать эту своего рода литературную музыку.

Несколько лет тому назад, говорят, эта пьеса была представлена в лучшем петербургском кругу с образцовым искусством, которому, конечно, кроме тонкого критического понимания пьесы, много помогал и ансамбль в тоне, манерах, и особенно — уменье отлично читать.

Исполняли ее в Москве в 30-х годах с полным успехом. До сих пор мы сохранили впечатление о той игре: Щепкина (Фамусова), Мочалова (Чацкого), Ленского (Молчалина), Орлова (Скалозуба), Сабурова (Репетилова).

Конечно, этому успеху много содействовало поражавшее тогда новизною и смелостью открытое нападение со сцены на многое, что еще не успело отойти, до чего боялись дотрогиваться даже в печати. Потом Щепкин, Орлов, Сабуров выражали типично еще живые подобия запоздавших Фамусовых, кое-где уцелевших Молчалиных или прятавшихся в партере за спину соседа Загорецких.

Все это бесспорно придавало огромный интерес пьесе, но и помимо этого, помимо даже высоких талантов этих артистов и истекавшей оттуда типичности исполнения каждым из них своей роли, в их игре, как в отличном хоре певцов, поражал необыкновенный ансамбль всего персонала лиц, до малейших ролей, а главное, они тонко понимали и превосходно читали эти необыкновенные стихи, именно с тем «толком, чувством и расстановкой», какая для них необходима. Мочалов, Щепкин! Последнего, конечно, знает и теперь почти весь партер и помнит, как он, уже и в старости, читал свои роли и на сцене и в салонах!

Постановка была тоже образцовая — и должна была бы и теперь, и всегда превосходить тщательностью постановку всякого балета, потому что комедии этой век не сойти со сцены, даже и тогда, когда сойдут позднейшие образцовые пьесы.

Каждая из ролей, даже второстепенных в ней, сыгранная тонко и добросовестно, будет служить артисту дипломом на обширное амплуа.

К сожалению, давно уже исполнение пьесы на сцене далеко не соответствует ее высоким достоинствам, особенно не блестит оно ни гармоничностью в игре, ни тщательностью в постановке, хотя отдельно, в игре некоторых артистов, есть счастливые намеки на обещания на возможность более тонкого и тщательного исполнения. Но общее впечатление таково, что зритель, вместе с немногим хорошим, выносит из театра свой «мильон терзаний».

В постановке нельзя не замечать небрежности и скудости, которые как будто предупреждают зрителя, что будут играть слабо и небрежно, следовательно, не стоит и хлопотать о свежести и верности аксессуаров. Например, освещение на бале так слабо, что едва различаешь лица и костюмы, толпа гостей так жидка, что Загорецкому, вместо того чтоб «пропасть», по тексту комедии, то есть уклониться куда-нибудь в толпу, от брани Хлестовой, приходится бежать через всю пустую залу, из углов которой, как будто из любопытства, выглядывают какие-то два-три лица. Вообще все смотрит как-то тускло, несвежо, бесцветно.

В игре вместо ансамбля господствует разладица, точно в хоре, не успевшем спеться. В новой пьесе и можно бы было предположить эту причину, но нельзя же допустить, чтобы эта комедия была для кого-нибудь нова в труппе.

Половина пьесы проходит неслышно. Вырвутся два-три стиха явственно, другие два произносятся актером как будто только для себя — в сторону от зрителя. Действующие лица хотят играть грибоедовские стихи, как текст водевиля. В мимике у некоторых много лишней суеты, этой мнимой, фальшивой игры. Даже и те, кому приходится сказать два-три слова, сопровождают их или усиленными, ненужными на них ударениями, или лишними жестами, не то так какой-то игрой в походке, чтобы дать заметить о себе на сцене, хотя эти два-три слова, сказанные умно, с тактом, были бы замечены гораздо больше, нежели все телесные упражнения.

Иные из артистов как будто забывают, что действие происходит в большом московском доме. Например, Молчалин, хотя и бедный маленький чиновник, но он живет в лучшем обществе, принят в первых домах, играет с знатными старухами в карты, следовательно, не лишен в манерах и тоне известных приличий. Он «вкрадчив, тих», говорится о нем в пьесе. Это домашний кот, мягкий, ласковый, который бродит везде по дому, и если блудит, то втихомолку и прилично. У него не может быть таких диких ухваток, даже когда он бросается к Лизе, оставшись с ней наедине, какие усвоил ему актер, играющий его роль.

Большинство артистов не может также похвастаться исполнением того важного условия, о котором сказано выше, именно верным, художественным чтением. Давно жалуются, что будто бы с русской сцены все более и более удаляется это капитальное условие. Ужели вместе с декламацией старой школы изгнано и вообще уменье читать, произносить художественную речь, как будто это уменье стало лишнее или ненужно? Слышатся даже частые жалобы на некоторых корифеев драмы и комедии, что они не дают себе труда учить ролей!

Что же затем осталось делать артистам? Что они разумеют под исполнением ролей? Гримировку? Мимику?

С которых же пор явилось это небрежение к искусству? Мы помним и петербургскую, и московскую сцены в блестящем периоде их деятельности, начиная со Щепкина, Каратыгиных до Самойлова, Садовского. Здесь держатся еще немногие ветераны старой петербургской сцены и между ними имена Самойлова, Каратыгина напоминают золотое время, когда на сцене являлись Шекспир, Мольер, Шиллер — и тот же Грибоедов, которого мы приводим теперь, и все это давалось вместе с роем разных водевилей, переделок с французского и т. п. Но ни эти переделки, ни водевили не мешали отличному исполнению ни «Гамлета», ни «Лира», ни «Скупого».

В ответ на это слышишь с одной стороны, что будто вкус публики испортился (какой публики?), обратился к фарсу и что последствием этого была и есть отвычка артистов от серьезной сцены и серьезных, художественных ролей; а с другой, что и самые условия искусства изменились: от исторического рода, от трагедии, высокой комедии — общество ушло, как из-под тяжелой тучи, и обратилось к буржуазной, так называемой драме и комедии, наконец к жанру.

Разбор этой «порчи вкуса» или видоизменения старых условий искусства в новые отвлек бы нас от «Горя от ума» и, пожалуй, привел бы к какому-нибудь другому, более безвыходному горю. Лучше примем второе возражение (о первом не стоит говорить, так как оно говорит само за себя) за совершившийся факт и допустим эти видоизменения, хотя заметим мимоходом, что на сцене появляются еще Шекспир и новые исторические драмы, как «Смерть Иоанна Грозного», «Василиса Мелентьева», «Шуйский» и др., требующие того самого уменья читать, о котором мы говорим. Но ведь кроме этих драм, есть на сцене другие произведения нового времени, писанные прозой, и проза эта почти так же, как пушкинские и грибоедовские стихи, имеет свое типичное достоинство и требует такого же ясного и отчетливого исполнения, как и чтение стихов. Каждая фраза Гоголя так же типична и так же заключает в себе свою особую комедию, независимо от общей фабулы, как и каждый грибоедовский стих. И только глубоко верное, во всей зале слышимое, отчетливое исполнение, то есть сценическое произношение этих фраз, и может выразить то значение, какое дал им автор. Многие пьесы Островского тоже в значительной степени имеют эту типичную сторону языка, и часто фразы из его комедий слышатся в разговорной речи, в разных применениях к жизни.

Публика помнит, что Сосницкий, Щепкин, Мартынов, Максимов, Самойлов в ролях этих авторов не только создавали типы на сцене, что, конечно, зависит от степени таланта, но и умным и рельефным произношением сохраняли всю силу и образцового языка, давая вес каждой фразе, каждому слову. Откуда же, как не со сцены, можно желать слышать и образцовое чтение образцовых произведений?

Вот на утрату этого литературного, так сказать, исполнения художественных произведений, кажется, справедливо жалуются в последнее время в публике.

Кроме слабости исполнения в общем ходе, относительно верности понимания пьесы, недостатка в искусстве чтения и т. д., можно бы остановиться еще над некоторыми неверностями в деталях, но мы не хотим показаться придирчивыми, тем более что мелкие или частные неверности, происходящие от небрежности, исчезнут, если артисты отнесутся с более тщательным критическим анализом к пьесе.

Пожелаем же, чтобы артисты наши, из всей массы пьес, которыми они завалены по своим обязанностям, с любовью к искусству выделили художественные произведения, а их так немного у нас — и, между прочим, особенно «Горе от ума» — и, составив из них сами для себя избранный репертуар, исполняли бы их иначе, нежели как исполняется ими все прочее, что им приходится играть ежедневно, и они непременно будут исполнять как следует.

Источник

А. С. Грибоедов в своей комедии «Горе от ума» затронул множество тем, которые остаются актуальными до сих пор. Именно поэтому пьеса и сейчас не сходит с театральных подмостков. Одной из таких остросовременных тем является проблема ума и безумия.

Этот вопрос поставлен в комедии очень остро и в явной форме. Два противоположных качества как бы «встречаются» в центральном персонаже — Чацком. С одной стороны, он, несомненно, умен и является высокообразованным представителем передового общества. С другой стороны, он стремится навязать свои идеи обществу, которое не готово их принять. Это противостояние двух сторон и показано в произведении.

Чацкий глубоко увлечен своими идеями и постоянно старается убедить всех в своей правоте, не заботясь о том, что перед ним за собеседник. А между тем, он прекрасно знает, каковы эти люди и каковы их взгляды, ведь он довольно долгое время жил среди них. Например, он придает большое значение просвещению, науке и искусству:

Но кто слушает его? Его собеседник — Фамусов — придерживается прямо противоположных взглядов и, совершенно не стесняясь, выступает против литературы:

«Уж коли зло пресечь:
Забрать все книги бы да сжечь.»

Казалось бы, бессмысленно доказывать что-то человеку со взглядами, настолько отличными от твоих собственных, но Чацкий — пылкий человек, он готов страстно высказывать свои идеи, даже если никто не в состоянии его выслушать и понять. Этот жар, с которым он объясняет свою позицию, и приводит в конце концов к тому, что общество признает его безумным. Это лишь один из примеров разницы мировоззрений, которая приводит к непониманию и вражде.

Тема ума и безумия Чацкого стала предметом споров еще при жизни автора комедии. Грибоедов давал пояснения к своему произведению, объясняя, что Чацкий — единственный здравомыслящий человек: «Кто-то со злости выдумал о нем, что он сумасшедший…». Тем не менее, многие современники автора отзывались о Чацком не столь однозначно. Например, вот что написал Пушкин в письме А. А. Бестужеву после прочтения этой комедии:

Цитату можно найти здесь: https://rvb.ru/pushkin/01text/10letters/1815_30/01text/1825/1292_109.htm
Если сочинение пишется в классе, этот абзац лучше не использовать

Несмотря на то, что Чацкому Пушкин в уме отказывал, самого Грибоедова он считал очень умным человеком.

В начале третьего действия Чацкий объясняется Софье в любви. Во время разговора он пытается показать ей скудность ума Молчалина, хотя девушка прямо говорит о своей благосклонности к молчаливому секретарю. Он и вправду ведет себя в этот момент как безумец, когда Софья рассказывает о тех качествах, которые она ценит в Молчалине, он каждый раз не воспринимает ее слова всерьез. Даже когда она говорит, что любит его, он мысленно возражает: «Шалит, она его не любит». Софья, слушая его объяснения в любви, думает: «Вот нехотя с ума свела!». Эта фраза здесь — просто фигура речи, но она является предпосылкой к тому, что в дальнейшем Чацкого в самом деле сочтут безумным. На балу в конце третьего действия по гостям разносится весть о том, что Чацкий безумен. Он чувствует себя неуютно, но не понимает отчего. Между тем, уже каждый присутствующий уверен в сумасшествии Чацкого. Осознав это, он задумывается знает ли об этом слухе Софья, не догадываясь, что именно она первая и заявила о его безумии.

На протяжении всего произведения конфликт Чацкого и «Фамусовского общества» развивается и к концу достигает апогея. Чацкий не выносит глупости и ограниченности окружающих, он представитель «нового общества», а фамусовы, молчалины и скалозубы заботятся о том, чтобы сохранить старые порядки. Им удобен существующий строй, а Чацкому противно рабство и крепостничество. Третье действие рисует нам это общество во всей красе. Чацкий переходит от одного гостя к другому и все более приходит в ужас от ограниченности и скудоумия этих людей. Даже Платон Михайлович, бывший друг и соратник Чацкого, за какой-то год здесь успел превратиться в подкаблучника. Чацкий и сам боится «заразиться» от этих людей, об этом он скажет в своем последнем монологе:

…из огня тот выйдет невредим,
Кто с вами день пробыть успеет,
Подышит воздухом одним,
И в нем рассудок уцелеет.

Только в конце четвертого действия, Чацкий по-настоящему осознает, что его считают безумным и что те идеи, которые он пытается донести, просто не могут быть приняты в этом обществе. Он потрясен, для него это серьезный удар по его самолюбию и идеалам. После осознания того, что люди, которых он сам видит глупыми, считают безумцем именно его, он больше не может оставаться в родном городе и сбегает из Москвы:

Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок!

Но куда бежит он? Маловероятно, что и там он встретит понимание. Ведь идеи, которые он высказывает, намного опережают время, в России того времени их разделяют лишь очень немногие передовые умы.

Вопрос о том умен Чацкий или нет остается открытым по сей день. Как специалисты, так и обычные школьники по-прежнему спорят и обсуждают эту тему. Победил ли Чацкий? Или был побежден и сдался? Однозначного ответа нет, потому что зерна сомнения он наверняка посеял в душах своих собеседников. Возможно, когда-то они дадут всходы, люди задумаются над тем, о чем рассуждал нынешний безумец, и рассуждения эти покажутся им не такими уж пустыми и опасными.

Сочинение на тему: Проблема ума и безумия в комедии грибоедова «горе от ума». анализ третьего и четвертого действий
Класс:
Сдавалось: написано для сайта сочинение на 5 ру

VK.init({apiId: 3744931, onlyWidgets: true});

Источник

Сочинения
По литературе
Грибоедов
Почему Чацкий обречен на одиночество

Комедийное произведение горе от ума является одним из наиболее показательных примеров в вопросе смены поколений. В произведении хоть и через призму комедии, но ясно и отчётливо проглядывается поднятие вопроса несовместимости двух поколений, говоря, что на замену старому обязательно должно прийти новое. Поднимая вопрос поколений в произведении, мы знакомимся с поколением Чацкого и поколение Фамусова. Поколение Чацкого это люди с оптимизмом к прогрессу и инновациям в своей жизни, а поколение Фамусов это люди живущие затворничеством и консерватизмом.

Так как в произведении преобладают люди типа Фамускового общества, то людям общества Чацкого, а в частности Чацкому, приходится очень тяжело в общении, да и просто в нахождении рядом друг с другом. Чацкий отчаянно пытается переубедить общество Фамусова в их консервативности, однако, потерпев неудачу, Чацкий пытается еще множество, раз, но так и не добивается своего. Таким образом, автор показывал нам проблему поколения старого и поколение нового, стараясь преподать всё через призму комедийности и сатиры.

Вследствие полного непонимания со стороны окружающих Чацкий прибывает в гордом одиночестве, и скорее всего в нём и останется. Чацкий обречён на одиночество по целому ряду причин объединённых одним словом – недопонимание. Чацкий, являющийся поколением новым, попросту не может взаимодействовать с поколением старым, по причине стереотипности мышления и устаревшей философии жизни. Поколение же старое, коих в произведении большинство, попросту не понимает Чацкого, принимая его за сумасшедшего или очень странного типа. Именно поэтому Чацкий обречён на одиночество до тех пор, пока его поколение не станет преобладать.

С помощью комедии, которая является самым простым литературным способом донести идею массам, доносит до нас идею о столкновении двух веков, тем самым говоря нам мыслить шире и постоянно развиваться, стараясь не быть из поколения Фамусова, то есть консерваторами и не желающими перемен. Я считаю, что автор хорошо раскрыл всех персонажей произведения, что дало понять нам суть его посыла в нём.

Вариант 2

Страшновато, конечно, звучит эта тема. Обречен – это значит, что он всегда будет один, несмотря на своё желание найти кого-то.

Александр Чацкий влюблен в Софью. Он осознал свою любовь, которая выросла из детской влюбленности в сильное чувство. Александр Андреевич так долго был за границей, встречал, конечно, многих интересных женщин, но не нашел среди них той самой. Софья на расстоянии стала казаться ему ещё милей, как я думаю. Когда он вернулся, то увидел, какой Софья стала красавицей. Вот он и влюбился!

«Чуть свет» уже прилетел он к своей возлюбленной, а она-то давно любит другого. Того, между прочим, кто её не достоин – Молчалин. А Чацкий даже не может представить Софью с этим подхалимом. В общем, это сильное чувство Александра Андреевича не найдёт отклика у Софьи, она даже посмеётся над ним, пустив слух, что он сумасшедший. Я думаю, что он её злил своей правдивостью, а ещё тем, что видел «насквозь» этого нехорошего Молчалина, который уже даже Софью обманывает.

Но один провал ещё не беда… Почему же обречен? Можно предположить, что Чацкий останется верен образу Софьи, воспоминаниям хорошим. Может быть, Чацкий однолюб. Возможно, что его сейчас так ранит неудачный роман (первая ведь любовь), что он и не сможет смотреть на других женщин. А брак для «удобства», как у его страдающего друга, которого Чацкий видит с женой на балу, не для Александра Андреевича. Вообще, Чацкому плевать на мнение света. Плевать, если где-нибудь когда-нибудь скажут, мол, ты, батенька, не женат, а это непринято… Он лишь посмеётся. Или жениться для положения в обществе, карьеры, богатства – не для него.

И нельзя забывать, как Чацкий всех, простите, ненавидит и презирает… Смеётся он над жеманными дамами света. Но простая женщина (из народа!) тоже не для него – она не поняла бы этой тонкой души.

Да, и речь не только о семье ведь! Одиночество – это и отсутствие друзей, приятелей, знакомых… Но тут похожая ситуация. Из-за того, что «надо иметь знакомства» Чацкий не стал бы общаться. А найти ему «по плечу» людей не так уж просто. Ему нужно бы стать терпимей. Он видит недостатки окружающих, говорит об этом в открытую, а это обижает людей. И он сам испытывает столько негатива!

Получается, что если не по первой любви, не по расчёту, то и жениться ему не нужно. Думаю, что одиночества Чацкий не боится… И всё-таки хочу верить, что он найдёт мудрую женщину, которая смогла бы его понять и немного успокоить. Вот он уже и не будет одинок!

Быть как все

Ему предлагается стать таким же, как и все, и навсегда отказаться от своих пылких революционных речей и мыслей. Но он не видит себя в той серой толпе, которая боится бередить свое уютное болото. Для него это равносильно смерти, его совесть просто не пойдет на это. Глубже раскрывая тему «Почему Чацкий обречен на одиночество», надо понять, что перед нами настоящий герой, который без поддержки единомышленников решил идти против целой системы, поэтому его и принимают за сумасшедшего.

Такого «безумца» никто не сможет понять и оценить, поэтому все, что его ожидает в лучшем случае, — это изгнание из общества, а в худшем — каторга в Сибири. Такое вольнодумство представляло угрозу самодержавному а верховные правители жестоко расправлялись с революционно настроенными массами.

Почему Чацкий обречен на одиночество сочинение

В комедии Грибоедова «Горе от ума» как в зеркале отразились все социально – нравственные проблемы российского общества того времени. Здесь сталкиваются «век минувший» и «век нынешний». Представителем новых идей, обличающих пороки московского дворянства, является Чацкий. Смело, и яростно критикуя гостей и друзей Фамусова, он становится их врагом. В самом названии произведения частично кроется ответ, почему Чацкий остаётся одинок в своих устремлениях.

Александр Чацкий образованный, думающий, остроумный и смелый молодой дворянин. Он со всей решимостью готов противостоять нравам барского общества. Для него чужд смысл жизни этих людей — богатство, высокие чины, выгодная женитьба, весёлое безделье. «Вчера был бал, а завтра будет два», это всё, что делают в Москве, с негодованием отмечает Чацкий. Он не принимает их взгляды на служение Отечеству. Прислуживание начальству ради карьеры, считает низким и подлым делом. Чацкий считает просвещение благом для человека, а его противники мечтают собрать все книги, «да и сжечь». Фамусов предостерегает, что чтение книг приводит к «вольнодумию» и считает Александра опасным человеком.

В своих монологах Чацкий смело отстаивает свою гражданскую позицию. Он страстно обрушивается с критикой на своих противников, высмеивая их пошлость и нравственное ничтожество. Привыкшие к своему традиционному жизненному укладу, они негодуют и не понимают Александра. Его речи о просвещении, о науке, о свободолюбии принимаются за мысли человека, который «не в своём уме». Фамусовское окружение распускает слух о сумасшествии Чацкого.

Не такой как все, Чацкий, отвергнут обществом. В финальной сцене он восклицает, что сложно выйти невредимым и не потерять рассудок тому, «кто подышит с вами воздухом одним»! Ему лучше бежать туда, где для рассудка и чувства «есть уголок», подальше от этих порочных людей. Трагедия личности Чацкого была предопределена. Человек, решивший бросить вызов системе, остаётся в одиночестве. Но это не значит, что его борьба была напрасной, Россия стояла на пороге перемен и, возможно, Чацкий примкнёт к движению «декабристов».

Почему герой не “вписался” в общую атмосферу

Вопрос о том, почему Чацкий обречен на одиночество, является основополагающим для понимания не только характера этого героя, но и смысла всей комедии «Горе от ума» в целом. Данный персонаж с самого своего начала появления на сцене приковывает внимание читателей, зрителей, а также всех окружающих своим незаурядным, язвительным и острым умом, необычным чувством юмора и смелостью суждений. Этим он резко выделяется среди представителей старого патриархального московского общества. В данном обзоре будет показано, чем именно отличался этот персонаж от остальных действующих лиц комедии, что в конце концов и определило тот факт, что у него так и не оказалось ни одного единомышленника или сторонника.

Характер Чацкого

Для того чтобы понять, почему Чацкий обречен на одиночество, сначала нужно обратить внимание на его личность. Этот молодой человек весел, остроумен и общителен.

Он чрезвычайно наблюдателен, сразу подмечает малейшие недостатки в окружающих и тотчас зло их высмеивает. Кроме того, Александр Андреевич не только наблюдает, но и рассуждает обо всем увиденном и услышанном. Он анализирует не только поступки окружающих людей, но выносит суждения о целых явлениях социальной жизни. Уже хотя бы одна эта причина показывает, почему Чацкий обречен на одиночество. Никому из окружающих не нравилась его критика дворянского уклада жизни.

Но самое главное различие героя от других персонажей заключалось в том, что он был слишком активен, эмоционален и предприимчив, в то время как остальные действующие лица представлены как люди, ведущие достаточно размеренный образ жизни.

Образование главного героя

В воспитании Александра Андреевича следует искать причины того, почему Чацкий обречен на одиночество. С самого первого его появления читатели и зрители понимают, что этот человек начитан и очень образован.

Герой внимательно следит за общественно-политическими событиями, он явно интересуется литературой и философскими учениями, которые и развили в нем критический ум и наблюдательность. Представители же фамусовского общества считали, что чтение книг вредит формированию личности. Герой очень скептически отзывается об образованности современного ему общества.

Поведение Чацкого в обществе

Вопрос о том, почему Чацкий обречен на одиночество по комедии «Горе от ума», наверное, волновал всякого, кто прочитал данное произведение Грибоедова. Ответ можно найти в поступках главного героя. Так, он с самого начал держится слишком самоуверенно, что мешает ему разглядеть перемену к нему Софьи, которая единственная из всего фамусовского общества могла бы его понять. Но Чацкий слишком зло высмеял Молчалина, к которому девушка была неравнодушна, что и настроило ее против него. Герой с самого первого своего появления начинает язвить и критиковать образ жизни не только старого, но и молодого поколения, что и привело к финальному конфликту.

Сравнение с обществом

Отвечать на вопрос о том, почему Чацкий обречен на одиночество (с цитатами учащиеся лучше смогут раскрыть данную проблему), следует в контексте сопоставления его с остальными действующими лицами произведения. Высказывания героя наглядно показывают его отличие от старого московского общества.

Те, кого он так зло высмеивает на протяжении всего произведения, жили по старинным традициям, которые предполагали безусловное подчинение начальству. Эта привычка безусловного повиновения и послужила причиной знаменитой фразы: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Представители фамусовского общества — консерваторы по натуре: они не любят никаких перемен и стараются сохранить старые обычаи. Никто из них не принимает тех взглядов, которые излагает герой. Их даже пугает стремительный полет его мысли, они предпочитают оставаться на своей родной, привычной почве, что также вызывает насмешку у героя, который выражается о них так: «Дома новы, а предрассудки стары». Таким образом, автор подчеркивает принципиальную разницу между своим персонажем и окружающими людьми. То же самое можно сказать про отношения героя с Софьей, которая явно выделяется среди других действующих лиц своим незаурядным умом и независимостью мышления. Однако девушка оказалась не готова к слишком смелому характеру своего поклонника и его чересчур дерзким взглядам.

Итоговый план сочинения

В заключение следует подвести итоги причин одиночества главного героя. Лучше всего их перечислить по пунктам, так как подобная форма изложения позволяет школьнику систематизировать пройденный материал.

Причины разлада Чацкого с фамусловским обществом:

Независимый характер героя, смелость его суждений, критический взгляд на окружающий мир.
Образование главного героя, которое разительно его отличало от представителей старого поколения.
Смелое поведение персонажа в свете.
Расхождение во взглядах с представителями московского общества.

Итак, тема «Почему Чацкий обречен на одиночество», план которой представлен выше, является ключевой в изучении комедии Грибоедова.

В первую очередь, антитеза в комедии «Горе от ума» видна уже в названии, которым Грибоедов словно спорит с предшествующими традициями. По идеологии классицизма, разум — это синоним счастья, это именно то, чем должен руководствоваться человек. Грибоедов же на примере жизни главного героя, Александра Андреевича Чацкого, показывает, что ум не всегда приносит людям счастье. Чацкому его рассудительности приносит лишь проблемы и одиночество.

Итак, Чацкий — это молодой дворянин. Прежде он занимал довольно высокие посты, но был смещен со службы. Три года он провел за границей и вернулся в Россию, чтобы жениться на Софье Фамусовой, в которую он влюблен с детства. Однако, приехав в дом Фамусова, он обнаруживает, что невеста к нему охладела, и ее больше интересует Молчалин, секретарь ее отца. Также он обнаруживает, что его просветительские идеалы не находят отклика в доме Фамусова, где все склонны жить по устаревшим традициям. Осознав свою неуместность там, Чацкий уезжает вон из Москвы!

Чацкий — главный герой-идеолог в пьесе, он высказывает множество умных и благородных идей. Самые известные его монологи — А судьи кто?.. (посвященный тому, что поколение отцов закоснело в привязанности к крепостному праву, что связи могли бы помочь любому спастись от неприятностей), В той комнате незначащая встреча… (патриотический монолог о России, где Чацкий выступает против французских заимствований) — нередко их трактовали как монологи декабристов. Но Чацкий нигде не говорит о революции.

Трагическое одиночество Чацкого — декабрист по поведению

В его поведении можно проследить несколько странностей, называемых антитезами. Во-первых, неразумно выглядит отношение Чацкого ко всему иностранному: с одной стороны, он ведь сам три года жил за границей, а с другой — он так яро критикует французские заимствования в России. Во-вторых, недоумение вызывают сложности в его отношения с Софьей: приехав, он сразу же начинает ругать все, чем она живет. А потом, в финальном монологе (Не образумлюсь, виноват), искренне удивляется, отчего же она перестала его любить.

Также в пользу теории о том, что Чацкий станет декабристом, говорит тот факт, что мир для него четко делится на своих и чужих. Это было типично для членов тайных обществ. Следовательно, Фамусова Чацкий априори воспринимает как чужого, а Софью — как единомышленницу, ведь когда-то они вместе смеялись на Фамусовым и вместе играли в детстве.

Чацкий — идеальный декабрист, потому что он одинок. У него нет ни семьи, ни близких друзей, он нигде не служит. В конце комедии выясняется, что и возлюбленной у него больше нет. Общество не способно понять и принять его, поэтому остается единственный жизненный путь — деятельность декабриста.

Большинство имеет важное значение в жизни общества, ему противостоять крайне трудно, особенно находясь в одиночестве.

В этом и заключается особый трагизм образа Чацкого, противостоящего толпе. Из двух десятков персонажей, представленных в пьесе Александра Сергеевича Грибоедова «Горе от ума», только Чацкого, бесспорно, можно считать отчасти героической фигурой, бросающей вызов фамусовскому обществу, но и поэтому бескрайне одинокой.

Стремление к независимости главного героя

Главный герой наделен внутренней независимостью и стремлением к свободе. Он пытается бороться с несправедливостью, которой полна окружающая его действительность. У него есть собственное мнение, и он яростно его защищает. Он искренне любит свою страну и свой народ, желает разрушить систему, основанную на крепостном праве и унижении человеческого достоинства. Искренность его чувств и стремлений не вызывает сомнений.

Комедия “Горе от ума” создавалась в те времена, когда молодые люди типа Чацкого А.А., главного героя произведения А.С. Грибоедова “Горе от ума”, несли в общество новые идеи, настроения.

Источник

Зиму 1823 – 1824 годов Грибоедов провел в Москве, усердно посещая балы и вечера и одновременно отделывая «Горе от ума». Москва была городом его детства и юности, который он оставил 1 сентября 1812 года вместе со всеми москвичами и где с тех пор провел одну неделю в августе 1818 года проездом из Петербурга в Персию. В тот краткий визит Москва ему очень не понравилась, и, пять лет страдая в духовной пустыне Персии и Кавказа, он мечтал не о ней, а о Петербурге, где остались все его друзья, где был театр, где жизнь била ключом. В начале 1823 года он получил желанный отпуск, но не умчался в северную столицу, а приехал в Москву и прожил в ней, с учетом летнего перерыва, более года, до конца мая 1824 года. Его отношения с матерью были столь плохи, что он вынужден был поселиться не в родном доме в Новинском, а у своего самого задушевного друга Степана Бегичева. Общество Бегичева утешало и поддерживало Грибоедова, и все же, едва закончив вчерне комедию, он, не сказавшись другу, уехал в Петербург. Никогда более он не останавливался в Москве иначе как проездом.

Несомненно, главной причиной, удерживавшей Грибоедова в Москве, было желание как можно точнее и достовернее узнать московскую жизнь. Он хотел отразить ее в пьесе не по детским – допожарным – воспоминаниям, не по краткому впечатлению пятилетней давности, а по непосредственным живым наблюдениям, относящимся к тому же времени, когда происходит действие комедии. Готовность Грибоедова жертвовать столь многими своими удобствами и удовольствиями во имя творческого замысла совершенно необходимо принимать во внимание при анализе «Горя от ума».

Зачем понадобилась ему эта жертва? Что выделяло Москву во всей остальной России, делало ее незаменимой для развертывания событий национальной русской комедии? Конечно, Грибоедов потратил целый год не на изучение местного колорита, – на это ему, с его наблюдательностью и профессиональным опытом, не потребовалось бы и месяца. И не на изучение типов представителей российского общества, – их равно можно было бы найти в Петербурге. Москва отличалась одним общепризнанным качеством: в ней наиболее ясно проявлялись самые общие принципы устройства дворянского мира, без петербургских или оренбургских крайностей. В Москве значение родственных связей, чинов и денег выступало в некоей неразрывности и гармонии. Объективная картина повседневной жизни дворянской России естественнее всего выявлялась именно в Москве.

Грибоедов сознательно поставил целью заново открыть для себя московскую действительность, изменившуюся за одиннадцать лет его отсутствия. К сожалению, вся глубина его реализма оказалась потерянной и для современников, и для последующих поколений. Его творческий метод настолько опередил время, что просто не был понят. Задолго предвосхищая Чехова, он рисовал героев и конфликты едва заметными штрихами, через мелкие детали и ассоциации. Современники могли бы понять его намеки, но, воспитанные на классицистской и романтической драматургии, где детали не играли никакой роли, они просто не привыкли обращать на них внимание. Когда же реализм вполне утвердился в русской литературе и на русской сцене, эпоха Грибоедова давно ушла и многое в «Горе от ума» осталось незамеченным. Известно, как бывал недоволен Чехов, когда актеры Художественного театра пропускали, по его мнению, очень ясные указания на внешность и суть персонажей. У Чехова шелковый галстук или клетчатые брюки говорят все о происхождении, убеждениях и последующей судьбе героев. Но, к счастью драматурга и театра, он лично мог давать пояснения там, где исполнители не понимали его текст. Судьба лишила Грибоедова такой возможности. Впрочем, не зная очень многих деталей, талантливые актеры инстинктивно чувствовали замысел автора: столетиями грибоедовские образы трактуются внешне довольно схоже различными исполнителями, и дело тут не только в сценической традиции.

Собственно говоря, эпоха «Горя от ума» ушла уже к моменту его первого представления в 1831 году, – слишком глубокой пропастью между несколькими годами легло 14 декабря 1825 года. Долгий путь пьесы к зрителям и читателям – полный ее текст увидел свет почти полвека спустя после создания – принес ей своеобразную пользу. Герои Грибоедова стали восприниматься как абстрактные фигуры, превратились в типы, почти в «вечные образы»: Чацкий стал символом молодого бунтаря, Скалозуб – тупого служаки, Молчалин – тихони, лезущего в люди, Лиза – субретки в русском сарафане и так далее. Каждое поколение по- своему воспринимало бунт Чацкого или низость Молчалина, но общее отношение к ним как к бессмертным типам от этого не менялось.

С другой стороны, устоявшаяся типизация, обогатив русскую культуру, обеднила грибоедовский замысел. Особенно это относится к типизации центрального конфликта пьесы: Чацкий против остального общества, из которого слегка выделяется Софья. Еще В. К. Кюхельбекер свел все к этому противостоянию: «…дан Чацкий, даны прочие характеры… и показано, какова непременно должна быть встреча этих антиподов» ¹. Спустя полвека точку зрения Кюхельбекера поддержал И. А. Гончаров, а позже – практически все советское грибоедоведение, с легкой руки М. В. Нечкиной. Правда, такое представление о центральном конфликте соответствует грибоедовскому, высказанному в хрестоматийно известном письме П. А. Катенину: «25 глупцов на одного здравомыслящего человека; и этот человек разумеется в противуречии с обществом его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих…»²² Однако в коротком письме даже сам автор не сумел бы исчерпать весь смысл «Горя от ума», который не сумело исчерпать грибоедоведение за полтора века своего существования. Пожелай Грибоедов сделать ум или борьбу с ним единственным содержанием пьесы, он мог бы перенести действие в прекрасно знакомый ему Московский университет и изобразить столкновение молодого адъюнкта или даже студента с консервативными профессорами, особенно из иностранцев, во главе с ненавистным Грибоедову историком М. Т. Каченовским. Но он избрал местом действия мир московских гостиных, который был ему известен гораздо хуже университета, армии, Петербурга, Польши, Кавказа и даже Персии. Он вынужден был почти год изучать этот мир. И сделал его главным героем пьесы.

Разумеется, это обстоятельство было давно замечено. Однако анализ комедии, ее многочисленных идей и конфликтов, проводился методами не только исторического, но и литературоведческого и театроведческого исследований. В результате, в зависимости от желаний и задач авторов, герои «Горя от ума» рассматривались то как социальные типы – и тогда пьесу политизировали, видя в ней манифест декабризма и даже отклик на конкретные программы и дискуссии ³; то как театральные амплуа – и тогда пьесу архаизировали, ища и находя в ней следы влияния классицистской драмы, прежде всего «Мизантропа» ⁴; то как живые люди со страстями и противоречиями – и тогда пьесе придавали любое звучание, вплоть до модернистского (Чацкий появляется из «ниоткуда», комната Софьи оказывается «пространственной аномалией» и т. д. ⁵). Уже у Гончарова эти три, в сущности, взаимоисключающих отношения причудливо переплелись. Соответственно, при этих крайних подходах на первый план выступал вопрос интерпретации того, что хотел сказать Грибоедов. Вариантов ответа существует почти столько, сколько исследователей брались за перо, и каждый ответ по-своему убедителен.

Но немаловажно выделить и то, что Грибоедов действительно сказал. Попытки историко-бытового анализа «Горя от ума» предпринимались неоднократно. И все же это гениальное произведение неисчерпаемо. Тысячи филологов, литературоведов и театроведов писали о нем почти два века, но и тысяча первый найдет в нем что-то, не замеченное предшественниками. Историки обращались к грибоедовскому тексту достаточно редко, и, как правило, в поисках примеров для подтверждения собственных концепций либо в поисках прототипов. Восстановление полноты общественных и бытовых ассоциаций, наполняющих пьесу, достоверного облика основных героев комедии, ее основных конфликтов, как они показаны автором, имеет значение не столько для театральных постановок, где стремление к жизненной достоверности утратило пока популярность, не для истории культуры, куда грибоедовские типы вошли в виде устоявшихся нарицательных фигур, но прежде всего для понимания глубины реализма Грибоедова и всего своеобразия и даже революционности его творческого замысла.

Время действия пьесы определяется очень четко. Грибоедов закончил «Горе от ума» в конце мая – начале июня 1824 года, после чего вносил в текст только незначительную стилистическую правку ⁶. Следовательно, события в комедии не могут происходить позже этого срока. При этом они разворачиваются после июня 1818 года, когда «его величество король был прусский здесь», после ноября 1821 года, когда профессоров санкт- петербургского Педагогического института обвинили «в расколах и безверьи», и даже после начала 1823 года, поскольку Фамусов грозится сослать слуг «на поселенье» в Сибирь, что было запрещено с 1802 по 1823 год. На календаре Фамусова зима, ибо Чацкий скакал «И день и ночь по снеговой пустыне». Первоначально Грибоедов отнес действие к Великому посту («Великий пост и вдруг обед!» ⁷), но в окончательном тексте отказался от этого указания. Действие происходит, несомненно, до поста, потому что Загорецкий вручает Софье билет на «завтрашний спектакль». Разумеется, речь идет о благородном спектакле в частном доме, ибо в публичный театр Софье билет не нужен: она может пойти только в ложу и только с отцом или со знакомым семейством, а следовательно, по их приглашению и без билета на конкретное место. Любые спектакли в пост запрещались. Великий пост сезона 1823/1824 года начался 17 февраля, следовательно, действие происходит не позже.

Однако временные рамки можно еще сузить. В прошлом году, в конце, когда дул осенний ветер, Чацкий встречался с Платоном Михайловичем в полку. Едва ли он мог вспоминать в январе-феврале только что прошедшие октябрь-ноябрь, ибо за столь короткий срок его друг не успел бы переехать в Москву (он теперь «московский житель», значит, тогда им не был), выйти в отставку, жениться и уже разочароваться в женитьбе. Более вероятно, что Чацкий в ноябре-декабре 1823 года вспоминает минувшую осень. Таким образом, время действия точно совпадает со временем работы Грибоедова над пьесой, что придает ей характер своеобразного по форме источника.

Место действия в Москве, в отличие от времени, четко не указано, ибо не имеет принципиального значения. Однако Хлестова в очень дурную погоду («ночь- светапреставленье!») «час битый ехала с Покровки». В хорошую погоду, когда сухо и безветренно, этот путь занял бы у нее, допустим, полчаса. От Покровских ворот она не могла ехать ни на юг в Замоскворечье, где дворяне не жили, ни на запад к Кремлю, ни на восток за Яузу, где почти не было города. Ей оставался путь на север, причем крутой спуск к Трубной она должна была, несомненно, объехать стороной. Таким образом, ее конечная цель лежит где-то между Тверской и Кузнецким мостом. Так называемый «дом Фамусова» принято помещать у Тверских ворот, в доме С. А. Римского-Корсакова, за которого вышла замуж двоюродная сестра Грибоедова Софья. Этот адрес кажется вполне возможным.

Еще яснее место действия внутри самого фамусовского особняка. План любого дворянского дома средней руки был одинаков: парадная анфилада заканчивалась в торцах крайних комнат окнами или зеркалами, которые зрительно расширяли ее протяженность, от нее вглубь дома уходили личные комнаты и спальни хозяев, отделенные от анфилады узким черным коридором. Слуги жили в нижнем, невысоком этаже, там же устраивались сени, кухня, погреб и прочее. Маленькая мансарда предназначалась для детей или гостей.

Три первых акта проходят в последней комнате парадной анфилады, от которой дверь ведет вправо в комнату Софьи. Зрители как бы заглядывают в дом через торцовое окно, вечером распахнутые настежь двери комнат (по ремарке) открывают их глазам всю анфиладу. Поскольку после пожара полагалось выводить фасады на красную линию улицы, то окно на улицу находится против двери к Софье, а зрительный зал помещен как бы во внутреннем дворе дома. В нем должен садиться на лошадь Молчалин, и Софья «бежит к окну» у самой рампы, глядя на его падение с лошади (садиться на улице он не мог, ибо тогда Софья не увидела бы его из окна своей комнаты и не бросилась бы к выходу ему на помощь, потеряв сознание уже в гостиной). Эта комната считалась гостиной в женской половине дома и находилась в распоряжении хозяйки, то есть Софьи. В дни торжеств здесь собирались друзья и родственники, а менее близкие знакомые оставались в зале или парадной гостиной. Фамусову здесь нечего было делать, у него был собственный кабинет в противоположном конце анфилады, на мужской половине, куда не должна была без нужды заходить Софья. Тем не менее в начале второго действия Фамусов расположился в гостиной дочери, явно переваривая завтрак и неспешно внося в календарь дела на будущую неделю. Грибоедов хотел показать, что кабинет Фамусова занял Молчалин, трудясь над бумагами, о которых твердил в первом акте, а хозяин сбежал от него подальше, в гостиную дочери (больше просто некуда, парадные комнаты в обычные дни едва топили, чтобы не переводить напрасно дрова, а в предвидении вечернего приема их протапливали, мели и прибирали, и Фамусов не мог бы там с приятностью отдохнуть после еды).

В конце второго действия Фамусов ушел от резких речей Чацкого к себе, куда потом удалился Скалозуб («К батюшке зайти я обещался») и, вероятно, Чацкий. Софья по просьбе Молчалина отправилась искать мужчин, но никого не нашла («Была у батюшки, там нету никого»). Непонятно, куда так быстро мог исчезнуть Фамусов с гостями, разве что пойти на конюшню поглядеть, не испортил ли Молчалин лошадь.

Третий акт Грибоедов начал не с вечера, а с предвечернего времени, чтобы подчеркнуть, что действие продолжается в той же гостиной перед комнатой Софьи, – она запирается у себя на ключ, а потом торжественно выходит к гостям. И только четвертый акт перенесен в сени: старинное правило единства места Грибоедов выполнил безупречно, как не удавалось самим классицистам. То же можно сказать о единстве времени: события укладываются менее чем в 24 часа. Однако Грибоедов проявил тут скорее знание сцены, стремление избежать частых смен картин и перерывов в спектакле, нежели желание заслужить похвалу поклонников Аристотеля и Расина.

Праздник в доме Фамусовых дается вопреки трауру («Мы в трауре, так балу дать нельзя»). Это, конечно, не глубокий траур, когда веселиться не полагалось, а полутраур. Одним этим словом Грибоедов дал изображение костюмов персонажей. Утром Софья может носить, что ей угодно, но к гостям она должна выйти в одежде белого, серого, черного или лилового цветов, которые отведены для полутраура. К 1823 году белый цвет окончательно вышел из женской моды, поэтому наиболее вероятно серое платье в полоску или гладкое (но не в рисунок!), отделанное лиловыми лентами – что и нарядно, и удовлетворит требованиям общества. Фамусов в цвете не ограничен, поскольку мужчины и без того перестали носить яркие тона, а Молчалин со свойственной ему заботой о приличии должен надеть или черный галстук вместо парадного белого, или даже креповую повязку на рукав. Он, правда, не родственник хозяевам, но живет в доме и обязан выра

жать им сочувствие. Лакеям следовало бы иметь белые нашивки на одежде – плерезы – в знак траура ⁸.

Зачем вообще устраивать праздник в траурное время? Вероятно, поводом к нему стал день рождения Софьи, который нельзя перенести на другое число: она очевидная царица бала, не только его хозяйка; даже Хлестова говорит, что приехала именно к ней. Именин у нее быть не может – они в сентябре, остается день рождения. К тому же, об именинах любого человека известно всем, кому известно его имя, а о дне рождения знают только родственники и близкие друзья, поэтому полковника Скалозуба надо приглашать на вечер, а Чацкий сам примчался. Естественно, вечером Софье никто не дарит подарков, кроме подхалима Загорецкого, надеющегося выделиться в толпе мужчин, – подарки следовало прислать с утра вместе с визитной карточкой и в ответ получить приглашение на бал.

Действие начинается утром, «чуть день брежжится». В ноябре – декабре в Москве солнце встает между половиной восьмого и началом девятого (по солнечному времени) – столько и должны показывать большие часы. День серый, мрачный, поскольку утром Чацкий упомянул «ветер, бурю», и вечером Хлестова жаловалась на «светапреставленье», а в ту пору погода не менялась по три раза на дню: если утром и вечером пурга, то днем едва ли ярко сияло солнце. Все эти выкладки важны только ради объяснения одной фразы Лизы: на вопрос Софьи «Который час?» горничная отвечает «Седьмой, осьмой, девятый». Ее реплика обычно смущает актрис, не знающих, что автор имел в виду: Лиза врет на ходу, чтобы поторопить барышню, или отвечает наобум, а потом справляется с часами?

А между тем это и есть по-чеховски предельно лаконичное указание Грибоедова на характер Лизы! Она не врет – час, разумеется, именно девятый, раз уже светает; наобум Лиза назвала бы именно его (она же видит рассвет); сперва она пытается ответить, со своей точки зрения, исчерпывающе «Все в доме поднялось» (что еще нужно знать барышне?), но повторно спрошенная о часе, бросается к часам и высчитывает расположение стрелок: маленькая стрелка в самом низу – седьмой, это точка отсчета, а далее по пальцам «осьмой, девятый». Так считают дети, так считают полуграмотные слуги. В этом-то суть реплики. Лиза – не разбитная горничная, подобная Маше из «Модной лавки» И. А. Крылова, столь ярко изображенной, что кн. Шаховской перенес ее в свою комедию «Пустодомы» с указанием источника. В столицах часто встречались крепостные девушки, родившиеся и выросшие в городе, с деревней никак не связанные, мечтавшие выбиться в люди: они учились отлично шить, отпрашивались на работу в модную лавку, что хозяевам было выгодно, поскольку они получали высокий оброк с их доходов; правдами и неправдами добивались вольной; а там, как мечтала крыловская Маша, «покупали себе мужа-француза», пусть самого ничтожного и нищего, лишь бы иметь право открыть свою лавку с гордым именем на вывеске «мадам N», – и уже свою дочь они отправляли в пансион или институт и выдавали за разорившегося дворянина. Бывшая крепостная роднилась с благородным сословием! В нашу пору всеобщего увлечения женской историей не проведено исследования, которое выявило бы истинное происхождение модисток и их подручных с Кузнецкого моста. Но можно предположить, что описанный Крыловым путь был хоть и редок, но вполне реален.

Лиза не похожа на них, она и не думает о подобном будущем, не желает, как ясно из второй сцены первого действия, войти в фавор у барина. Она прямо вызывающе противопоставлена традиционным субреткам. В глубине души и в манерах она – простая девушка, хотя одета наверняка в барышнины платья со споротыми лентами, которые Софья едва ли надевала больше трех-четырех раз. Слуги в доме имели свою иерархию: лакеи для общих поручений носили камзолы и пудреные парики в стиле XVIII века, горничные из девичьей одевались в сарафаны, а камердинеры и камеристки (какова Лиза) выбирались одних лет с господами и по возможности с одной фигурой, чтобы донашивать их одежду. Известно, что камердинер Грибоедова Александр Грибов носил фрак, естественно, хозяйский, а не сшитый специально для него ⁹. Поношенность одежды была очень незначительна, поскольку она раньше выходила из моды, чем истрепывалась. На улицах слуги в европейском платье отличались от господ отчасти прошлогодним его кроем, отчасти мелкими деталями, едва уловимыми, но очевидными наметанному глазу.

Лиза по-своему не лишена честолюбия. Она мечтает о «буфетчике Петруше», лице в доме очень значительном: в обязанности буфетчика входил выбор и заказ дорогих вин, пряностей, чая и прочих товаров колониальных лавок, ведение расходов по кухне, владение деньгами или улаживание дел с поставщиками. Брак двух высокопоставленных слуг обещал ‘ им обеспеченную жизнь, возможность выкупиться к старости на волю или просто получить вольную и увидеть своих детей и внуков свободными. Для этого им не требовалось проявлять инициативу, как модистке Маше, а только плыть по течению. Лиза проще Маши, или ленивее, или, наконец, не хочет жертвовать нежными чувствами ради брака с ничтожным французиком. Поэтому и грамоте она особенно не училась, и считает по пальцам, – зачем ей знания?

Конечно, Лиза понимает всю глубину трагической зависимости крепостных:

Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев, и барская любовь, —

но активно бороться за свою свободу не хочет или не умеет.

Во вводной ремарке указано, что дверь справа ведет в спальню Софьи, и она потом оттуда выходит с Молчаливым. Этот выход очень повредил героине в глазах многих критиков. Пушкин отозвался о ней в выражениях, которые принято пропускать в печатном тексте ¹⁰. Гончаров, напротив, увидел в ней «задатки недюжинной натуры, живого ума, страстности и женской мягкости»¹¹¹¹. Однако роль Софьи обычно не привлекает актрис, представляется неопределенной и невыразительной. Тут, к сожалению, отдаленность грибоедовской эпохи встала непреодолимым препятствием для понимания сути образа. Среди бессчетного разнообразия мнений о Софье ни одно, кажется, не основывалось на том единственном и исчерпывающем указании, которое дал автор. Грибоедов отнюдь не сделал героиню бледной фигурой, он описал ее со всей четкостью, однако описал средствами музыки, родными ему – но не Пушкину.

Спальня Софьи расположена за дверью, но не прямо за нею – нельзя представлять, что она сидела с Молчалиным у раскрытой постели! Ведь в той же первой ремарке сказано, что слышны звуки фортепьяно и флейты. Неужели кто-то вообразит, что фортепьяно в приличном доме стоит в спальне?! Естественно, это невозможно. Фортепьяно предполагает возможность пригласить подругу, учителя или хоть настройщика. А в спальню молодой девушки доступ закрыт всем, кроме матери, няни или гувернантки, если они есть, служанки, врача в случае очень тяжелой болезни – и любовника, если на то ее воля. Но у светской девушки есть, кроме спальни, комната- кабинет, где она принимает подруг, даже иногда друзей и родственников (в юности – под присмотром матери или гувернантки, в более зрелые годы – сама), принимает портних, парикмахера, учителей и проч.

У Александра Бестужева (Марлинского) есть зарисовка кабинета барышни в рассказе «Часы и зеркало», каким он предстал взору героя, на мгновение заглянувшего туда к юной героине и спустя годы просидевшего там с ней наедине довольно долго, с ведома и согласия ее матушки (естественно, днем) ¹². Комната молодой девицы и старой девы показалась герою весьма разной, но из обстановки он упоминает зеркало, гардероб, письменный стол, кресла или стулья, канделябры, пяльцы и часы над трюмо. Ни о какой кровати речи нет – и не от стыдливого умолчания. Если дом был невелик, кровать могла помещаться в закрытом на день алькове, но в доме Фамусова прежде жило много народу (жена, гувернантка, Чацкий и его гувернер), поэтому свободных комнат было достаточно, и Софья, несомненно, имела кабинет. Конечно, даже у старой девы нельзя было бы провести ночь без риска скандала. Но все же Софья могла пригласить Молчалина к себе, не особенно отступая от норм девичьей стыдливости, а уж сделать шаг в собственно спальню следовало ему – он его не сделал, но для начала Софья осталась довольна. Это, видимо, был ее первый опыт; она приказала Лизе караулить за дверью:

«Ждем друга». – Нужен глаз да глаз…

У доверенной горничной имелась где-то собственная кровать или скорее даже комнатка; если бы она слишком часто спала в креслах у двери барышни, это могло, в конце концов, заинтересовать других слуг и самого барина: с чего бы это?

Каким же характером надо обладать барышне, чтобы принимать у себя мужчину? Софья могла бы быть тем, что заподозрил Пушкин, но Грибоедов рисовал значительно более интересный и необычный образ. На это указывают те же самые слова ремарки: «слышно фортепияно с флейтою». Естественно предположить, что Софья играет на фортепьяно, а Молчалин подыгрывает на флейте. Однако Фамусов без всякого волнения замечает, что

То флейта слышится, то будто фортопьяно;

Для Софьи слишком было б рана??…

Он взорвался бы от ярости и снес дверь, если бы предположил, что на флейте в комнате дочери играет не она, а кто-то другой (и выбор невелик – не слуги же? значит, Молчалин; других лиц в доме нет, разве что «гость неприглашенный»). Однако он не удивлен – значит, Софья умеет хоть немного играть на флейте. Что же еще ярче ее характеризует?! Флейта – чисто мужской музыкальный инструмент; барышень так же не учили играть на флейте, как мальчиков – на арфе. Различие это сложилось без какой-то причины, но было общепринято в России начала XIX века. Столичных детей обоего пола учили игре на фортепьяно, и, в дополнение к нему, мальчикам преподавали флейту (даже Платон Михайлович разучил за пять лет одну пьесу), а девочкам арфу. Сам Грибоедов научился арфе вслед за сестрой, но у Софьи братьев нет, она сама должна была потребовать этот инструмент и учителя.

Это, конечно, не очень большое проявление независимости, стремления сравняться с мужчинами, быть не как все. Это не переодевание в мужское платье, не стрельба из пистолета, не уход в гусары, подобно знаменитой кавалерист-девице Надежде Дуровой, известной Грибоедову по рассказам Дениса Давыдова, но это – проявление незаурядного характера в московской барышне. Да в Софье и неудивительны подобные качества. Рано лишившаяся матери и даже гувернантки, избалованная как единственная дочь и наследница, она привыкла быть хозяйкой дома и всегда добиваться желаемого. Со стороны Фамусова было просто скандально воспитывать дочь без женского пригляда, благодаря чему она нередко оставалась дома одна, когда отец уезжал на службу или в Английский клуб. При таком воспитании Софья могла вырасти либо капризной модницей, либо сильной, самостоятельной натурой. Грибоедов выбрал второй вариант, как редкий, но в то же время характерный для нового поколения женщин.

Впрочем, будь мать Софьи жива, она едва ли влияла бы на нее благотворно. О ее матери многое известно: младшая сестра Хлестовой, она, надо думать, чем-то походила на нее, судя по тому, с каким ужасом вспоминает Фамусов дамские бунты за картами («ведь сам я был женат»). Вдобавок она питала повышенный интерес к мужчинам («Бывало, я с дражайшей половиной // Чуть врозь: – уж где-нибудь с мужчиной!»). И Софья это отчасти унаследовала, раз так решительно назначает свидание в довольно раннем возрасте («Ни дать, ни взять она // Как мать ее»). Софья пока недалеко продвинулась по пути к независимости: играет на флейте и сама хочет выбрать себе мужа, – но ее путь, конечно, естественнее и типичнее, чем путь Надежды Дуровой. Десятью годами позже она, возможно, предалась бы и модному пороку – курению, подобно А. О. Смирновой-Россет, близкой знакомой многих русских литераторов от Жуковского до Гоголя. Всего в трех сценах Грибоедов с удивительным искусством изобразил Софью и мечтательной девицей, начитавшейся сентиментальных сочинений, и романтической натурой, готовой рисковать добрым именем ради необычного любовного приключения, и московской светской барышней, мгновенно находящей выход из крайне затруднительного положения, и самостоятельной женщиной, не желающей подчиняться мнению отца и общества, – и столь разные стороны характера соединились в ней в неразрывное целое. Актрисам следовало бы придавать манерам Софьи некоторую мальчишескую свободу или резкость. Софья, например, говорит о себе, что «не труслива», хотя барышне не полагалось гордиться храбростью.

В первой редакции Грибоедов позволил героине уйти со сцены с гордо поднятой головой и сознанием своей правоты, гневно отвечая на обвинения Чацкого в измене («Вот я пожертвован кому!»):

Какая низость! подстеречь!

Подкрасться и потом, конечно, обесславить,

Что ж? этим думали к себе меня привлечь?

И страхом, ужасом вас полюбить заставить?

Отчетом я себе обязана самой,

Однако вам поступок мой

Чем кажется так зол и так коварен?

Не лицемерила и права я кругом¹³.

Позже он снизил ее образ, изменил развязку, разоблачив Молчалина в ее глазах и заставив стыдиться былого выбора, но Софья сохранила гордость: «Упреков, жалоб, слез моих // Не смейте ожидать, не стоите вы их…»

Полвека спустя девицы, подобные Софье Фамусовой, охотно вставали на путь эмансипации, хотя и не шли по нему чересчур далеко.

Образ Молчалива обычно не вызывает вопросов, хотя, если вдуматься, кажется непонятным, зачем он сидит без слов и без движения в спальне героини и зачем оказался там вопреки своей воле, страхам и равнодушию к Софье? Кто он – дурак, растяпа или просто не мужчина? Биография Молчалина тоже легко вырисовывается, но Грибоедов растянул ее на всю пьесу, чтобы интерес зрителей к нарочито, по собственному выбору бледной фигуре секретаря не’ угас совершенно. Не покажи он его на рассвете с Софьей, никто и не обратил бы на него внимания. Молчалин родился в Твери, ничего не унаследовал от отца, зато показал себя «деловым» человеком, то есть разбирающимся в тонком искусстве служебной переписки (оно было настолько сложным, что правительство выпускало специальные пособия по оформлению документов; люди вроде Фамусова и более толковые не желали вникать в эти учебники, а держали при себе секретарей, обладавших памятью, любовью к мелочам и красивым почерком, – ничего иного от них не требовалось). Фамусов как-то познакомился с отцом Молчалина (наверное, в эвакуации из Москвы, потому что иначе их пути едва ли бы пересеклись) и после войны, когда отстроился, взял молодого человека к себе, конечно, не личным секретарем, как иногда думают, – личных секретарей имели лишь высшие сановники, в обычных домах эту роль играли бедные родственники или доверенные слуги (у Фамусова- Петрушка).

Молчалин состоит секретарем в департаменте Фамусова, при этом «числится по архивам», то есть служит ради чинов без жалованья, а работает у Фамусова, – так разрешалось, если на месте реальной службы не было вакансий. Живет он в доме начальника не только из стремления подслужиться, но и потому, что многоквартирных домов в Москве, в отличие от Петербурга, почти не было и обыкновенно провинциалы останавливались у родных или знакомых, что-то платя. Молчалин скорее всего не платит за полным отсутствием средств, занимает худшую комнату в доме (под лестницей, рядом со швейцарской), оказывает хозяевам любые услуги, зато представляется к чинам и награждениям (наверное, денежным, потому что за получение ордена должен платить сам награждаемый, а откуда у Молчалина найдутся средства? к тому же ему нужны хоть какие-то деньги, чтобы прилично одеваться, – это единственный его расход) и вводится в светское общество, на что имеет моральное право как дворянин. Молчалина такое положение до поры устраивает, но ясно, что еще год-другой, и он найдет себе покровителя (или покровительницу, что вероятнее) выше рангом, чем Фамусов. Он уже имеет чин асессора, то есть 8-й, еще на один класс Фамусов может его поднять, но не более (не до своего же уровня!). Брак с Софьей не принес бы Молчалину продвижения по служебной лестнице, напротив, оно затормозилось бы. Ему на всю жизнь пришлось бы остаться в Москве, в незавидной архивной службе, и мечтать лишь наследовать со временем должность Фамусова. Но он-то стремится к большему! Он завел связи с Татьяной Юрьевной, принятой в Петербурге, он и ее уже перерос, раз так горячо рекомендует Чацкому к ней съездить (не в ущерб же своим интересам, о которых никогда не забывает!), он безусловно надеется перебраться в столицу и как-нибудь получить высокий чин и состояние.

Правда, слишком далеко он не пройдет. В России начала XIX века не всякий желающий мог подличаньем и искательством достичь высших постов. Молчалин показан весьма худородным дворянином: так, волочась за Лизой и встретив не столь уж резкий отпор, он пытается соблазнить ее невесть где приобретенными подарками, расписывая их, словно приказчик галантерейной лавки:

Помада есть для губ, и для других причин,

С духами сткляночки: резеда и жасмин.

Ни галантерейная лексика, ни сама идея соблазнения дорогими вещицами (почему бы тогда денег не предложить?) не типичны для сколько-нибудь приличного и воспитанного человека. Такой подступ выдает провинциала невысокого круга, каким и является Молчалин. А в российской системе управления худородные провинциалы почти не имели шансов занять высокие государственные посты. Исключения, конечно, бывали, но относились лишь к фаворитам императоров, которым Молчалину явно не стать. Самое большее, на что он может рассчитывать, – это пост вице-губернатора где-нибудь в провинции и, под старость, сенаторство в Москве. Сомнительно и то, что он сумеет найти богатую невесту: большое приданое требовало в обмен хорошего имени, которым Молчалин не может похвастаться.

Отсутствие родственных связей, которые в те времена считались важной привилегией дворянства, вынуждает его искать им замену в виде протекции влиятельных лиц. Чувство собственного ничтожества – единственное, что завещал ему отец, и он прекрасно понимает суть полученного наследства. Пока он живет с Фамусовым, он считает своим долгом угождать ему и его домочадцам, вплоть до того, чтобы развлекать ночами его дочь, но не доводя эти свидания до той стадии,

когда девица уже не сможет их скрыть и порядочный человек обязан будет жениться.

Молчалина часто представляют лицемерным негодяем, вариантом русского Тартюфа, или Джозефа Сэрфеса из «Школы злословия» Шеридана, или подобным им персонажам Корнеля, Бомарше и других известных авторов, вплоть до героя «Лукавина» А. И. Писарева, созданного незадолго до «Горя от ума». Однако это внешнее впечатление, Грибоедов и тут не шел проторенной дорогой. Все перечисленные герои в конце концов разоблачались своими создателями, но Молчалин, раскрывший свое ничтожество перед Софьей, Чацким и зрителями, в глазах Фамусова остался безупречным. С ним отнюдь не было покончено. Ведь Софья, хоть и требовала от Молчалина немедленно, до зари покинуть дом, добиться своего не смогла бы. Фамусов так и не узнал ничего дурного о своем секретаре, а расскажи ему о нем Софья – он не поверил бы ей. Он просто счел бы любое признание дочери попыткой отвести удар от Чацкого («хоть подеритесь – не поверю»). И конечно, Молчалин, подслушав столкновение Чацкого и Фамусова из-за двери своей комнатенки, никуда бы не ушел – зачем? Доказательств его вины нет.

Не напрасно Чацкий восклицает: «Молчалины блаженствуют на свете!» Но сила Молчалина не в лицемерии, а… в искренности! Его потому и невозможно разоблачить, что разоблачать нечего: он ничтожен, но он не хитрит, не интригует, он просто живет по отцовским заветам. Все предыдущие герои и многие последующие (как Глумов А. Н. Островского) лицемерили сознательно; молчаливые юноши грибоедовской поры часто были искренни. Они искренне полагали важным в начале карьеры не иметь своего мнения ни о чем, чтобы легче впитывать мнение вышестоящих и, следовательно, более опытных особ; ни в коем случае им не противоречить, потому что те лучше знают служебную жизнь; быть со всеми в приязненных отношениях, потому что в юности трудно решить верно, кто хорош, кто нет; оказывать всем небольшие услуги, поздравлять всех именинников и именинниц, потому что вежливость, хоть обременительна, обязательна по отношению к старшим, – кто скажет, что эти представления совсем необоснованны? Они искренне считали, что их долг молчать, слушать, слушаться. Правила поведения в обществе прямо запрещали юношам критиковать стариков без риска получить публичный нагоняй: «Ах вы, негодные мальчишки! служили без году неделю, да туда же суетесь судить и рядить о политике и критиковать поступки таких особ! Знаете ли, что вас, как школьников, следовало бы выпороть хорошенько розгами? И вы еще называетесь дворянами и благородными людьми – беспутные!» ¹⁴ Юноше нужно было обладать из ряда выходящей смелостью и уверенностью в себе, чтобы заявить о себе в полный голос; немногие были на это способны.

Еще в пансионские годы Грибоедов знал Степана Жихарева, позже постоянно встречался с ним в театральных залах Петербурга. Жихарев, хотя проявлял склонность к творчеству, не смел сам о нем судить, а полностью полагался на мнение известных авторов или актеров; буквально на коленях приближался к Английскому клубу или к Державину; при любом высказывании ссылался на знатных лиц; восхищался особами в орденах и лентах; наилучшей похвалой драматургу считал аплодисменты вельмож или, сверх чаяний, высочайшее одобрение; каждый день объезжал пол-Москвы с визитами именинникам – и все не по зову сердца, не по взятой на себя обязанности, ни даже ради карьеры или какой-то прямой выгоды, а по глубокому убеждению, что таков его долг младшего, подчиненного, неопытного. Выполнение долга перед людьми, как и перед Богом, приносило ему удовлетворение, само себя вознаграждало.

При этом Жихарев отнюдь не был худшим представителем молодежи, он даже имел склонность к легкому либерализму, и его карьера в конечном счете не сложилась. Молчалин не сделал бы подобной ошибки, но он и не лицемерил сознательно, за исключением ухаживания за Софьей: в этом – и только в этом! – он был разоблачен. Образ Молчалина настолько нетрадиционен, что никак не укладывается ни в амплуа героя-любовника, даже ложного, ни в амплуа лицемера. Грибоедов разоблачает в нем не ничтожность подобных личностей, но российскую государственную систему, которая охотнее выдвигает бесталанных прислужников, а не людей с умом и душой. Молчалин в этом не виноват. Он – просто тип штатского служащего, который делает карьеру благодаря точному выполнению требований среды: чем он пустее и ничтожнее, тем более пустой и ничтожной представляется эта среда.

Не меньшей творческой удачей Грибоедова является полковник Скалозуб, в чьем лице показана другая сторона государственной системы – армия аракчеевской поры. В первом действии его нет, в третьем он произносит две реплики из двух строчек, в четвертом – одну чуть более длинную; во втором акте он несколько более говорлив, но изъясняется предельно кратко и только однажды произносит маленькую речь – рассказывает анекдот о наезднице, упавшей с лошади. И тем не менее этот персонаж получился ярким, запоминающимся и одним из центральных в пьесе – вокруг него вертится немалая часть действия. Биография его выписана досконально: он выходец из Малороссии, куда явно отсылает его фамилия, и «золотой мешок», но род и состояние его новые, потому что ни один представитель древних фамилий и ни один богач не отдал бы сына в армейскую пехоту, минуя Пажеский корпус и гвардию. Большинство дворян служило если уж не в гвардейских полках, то в кавалерийских, на худой конец в конно-егерских, на крайний случай – в артиллерии. Скалозуб же всю жизнь служил в мушкетерах или егерях и сделал не такую уж хорошую карьеру.

Он вступил в армию в 1809 году, видимо, лет пятнадцати или шестнадцати, как повелось; к 1823 году стал полковником и метил в генералы. Это было бы неплохо, если бы не война: в кампанию 1812 – 1814 годов продвижение офицеров шло гораздо быстрее, потому что чаще освобождались вакансии из-за гибели старших. Скалозуб отличился очень мало: сперва Грибоедов решил дать ему девять крестов, потом сократил их до шести-семи, а в окончательном варианте оставил только одну награду – «за третье августа». В комментариях к этому месту неожиданную оплошность допустила М. В. Нечкина, надолго испортив репутацию Скалозуба, указав, что в этот день еще продолжалось перемирие и, следовательно, Скалозуб с братом сидели в траншее во время показательных маневров и штабными происками получили награды ¹⁵. Это могло бы очень дурно характеризовать полковника, но его двоюродный брат показан передовым человеком, который «службу вдруг оставил, // В деревне книги стал читать», – Грибоедов не стал бы его унижать. В рассуждения Нечкиной просто вкралась путаница между новым и старым стилем. Хотя боевые действия проходили в Европе, по общему правилу, находясь в Москве, следовало называть даты по русскому стилю, находясь за границей – по европейскому. В переписке между корреспондентами, жившими по разные стороны границы, ставились через черту обе даты. Такая системы была принята, дабы не запутать совершенно русское общество, тысячами нитей связанное с Европой.

Современникам Грибоедова, пережившим войну, к словам Скалозуба не нужны были пояснения: 3 августа 1812 года боевых действий не было, после сражения при Красном 2 августа русская армия передислоцировалась в районе Смоленска до 4 августа. А вот 3 (15 по европейскому стилю) августа 1813 го да Силезская армия, половину которой составляли русские войска, первой двинулась на французов после длительного летнего перемирия. Ей не оказали почти никакого сопротивления, потому что Наполеон сосредоточил все силы против Богемской армии у Дрездена. Наступление 3 августа было просто отвлекающим маневром, и то, что Скалозуб отличился в этот день, а не в дни великих битв Бородина, Кульма, Лейпцига, свидетельствовало не то чтобы об отсутствии у него храбрости (едва ли Грибоедов хотел изобразить труса, слишком нетипичного в его кругу), но об отсутствии инициативности – в более важных сражениях его отодвигали на задний план быстро думающие и действующие офицеры. В демонстрационном же бою он мог спокойно сидеть в траншее и стрелять без большой опасности (задача егерей, где он служил) – и, наверное, блеснул меткостью, обычно подавляемой в нем беспокойством не уронить себя в глазах сослуживцев.

Скалозуб отличился вместе с двоюродным братом, о котором Фамусов спросил: «Имеет, кажется, в петличке орденок?» Но Скалозуб поправил, оскорбившись: «Ему дан с бантом, мне на шею», – и пусть Фамусов не путает! До 1828 года только одну награду Российской империи носили с бантом из орденской ленты: орден Владимира 4-й степени с бантом. В отличие от Владимира той же степени в петлице, орден с бантом можно было заслужить исключительно на поле боя за личный подвиг и никак иначе. Такой орден во время войны вручался довольно часто: по данным исследования всех обнаруженных формулярных списков офицеров – участников Бородинского сражения, 20 процентов их имели Владимира с бантом ¹⁶. Зато в мирное время получить его было абсолютно невозможно, и он пользовался большим уважением, уступая только Георгиевскому кресту. «На шее» же (то есть только на шее, без дополнительной звезды и ленты) носили орден Анны 2-й степени или орден Владимира 3-й степени ¹⁷. Скалозуб равно мог получить одну из этих наград. Они считались почетными, но вручали их не только за воинские подвиги, а за всевозможные заслуги (например, Карамзин получил Владимира 3-й степени за сочинение «Истории государства Российского», а сам Грибоедов – Анну 2-й степени (правда, с бриллиантами, что выше) за Туркманчайский договор). Так что награда Скалозуба хотя степенью выше, чем у его брата, но менее ценна в глазах военных: Скалозуб, допустим, стрелял из траншеи, а его кузен сделал вылазку и взял в плен офицера врага. Грибоедов, откровенно презиравший знаки отличия, среди своих наград гордился только простой медалью участника русско- персидской войны 1826 – 1828 годов. Скалозуб истинной военной награды не имел.

Зато исполнительность и безынициативность полковника пришлись кстати в аракчеевские времена с их бессмысленной муштрой и мучением солдат в военных поселениях. Грибоедов это старательно подчеркнул. Скалозуб одно время служил в сорок пятом егерском полку, который в 1819 году направили на Кавказ. Истинный карьерист был бы рад такой удаче – на Кавказе чины шли быстро. Но полковник Скалозуб понимал, что главнокомандующий Кавказской армией знаменитый генерал А. П. Ермолов его не оценит, предпочитая решительность и быстроту мышления. За годы службы в Персии и Грузии Грибоедов отлично узнал Ермолова и офицеров Кавказского корпуса и помнил полковника Т. В. Сорочана, родом из Малороссии, который доводил главнокомандующего до исступления. Храбрый воин, отличный командир, он был совершенно неспособен принять какое-нибудь решение. А на Кавказе невозможно постоянно сноситься со штабом: пока придет ответ, ситуация на месте может коренным образом измениться. Поэтому Ермолов бесконечно благодарил Сорочана за отвагу и бесконечно корил за боязнь ответственности ¹⁸. Но то Ермолов! А Аракчеев, несомненно, признал бы полковника образцом офицера, нерассуждающего и преданного начальству. Неудивительно, что Скалозуб остался в России, в пятнадцатой дивизии, в мушкетерском, отнюдь не первостепенном, полку.

На сцене Скалозуба часто представляют самоуверенным офицером важного вида. Это противоречит исторической правде. Полковник служил всю жизнь в егерях или мушкетерах – роде войск, наименее уважаемом в обществе. По данным исследования Д. Г. Целорунго, в егерских полках периода Отечественной войны 67,5 процента офицеров умели только читать и писать! ¹⁹ Ни в одном другом роде войск дело с образованием не обстояло столь плохо. Странно ли, что Скалозуб, одетый в простой, без всяких украшений, пехотный мундир, питает неприязнь, замешенную на зависти, «к любимцам, к гвардии, к гвардейцам, к гвардионцам». Их шитые золотом мундиры, конечно, привлекали барышень, но не менее привлекали их некоторая начитанность, умение хоть несколько говорить по-французски и танцевать. Скалозуб французского языка не знает, для него офицеры, «что даже говорят, иные, по-французски», – высший идеал. Как пехотинец, он, по-видимому, едва умеет ездить верхом, – недаром с такой радостью он приветствует падение с лошади Молчалина и рассказывает о падении княгини Ласовой (Грибоедов нарочно вставил этот анекдот, лишний в действии, но характеризующий Скалозуба, ибо талантливый наездник просто не стал бы обращать внимания на неудачи других).

В московском обществе полковник должен был чувствовать себя неуютно. Наиболее уважаемое лицо на балу – старуха Хлестова – знакомится с ним сидя, что Грибоедов выделяет с нажимом ремаркой, и откровенно издевается над трехсаженным удальцом, спрашивая:

Вы прежде были здесь… в полку… в том… в гренадерском?

Запинается она не от робости (с ее-то характером!), не от незнания форменных отличий – за годы войны любая старуха выучила их досконально. Насмешка в том, что в гренадеры набирали молодцов, как и Скалозуб, высокого роста с зычным голосом, но это касалось только солдат! Если какой-нибудь малорослый шепелявивший дворянин хотел вдруг вступить офицером в гренадерский полк, никто не мог ему в этом отказать! Хлестова словно спрашивает: не из рядовых ли вы, батюшка, выслужились? И полковник отвечает, пытаясь басом и пышными словами придать величие тому, что само по себе мало величественно:

В его высочества, хотите вы сказать,

Ново-землянском мушкетерском.

Тем выше должен Скалозуб ценить внимание, оказываемое ему родовитым москвичом Фамусовым. Хотя происхождение человека само по себе не имело никакого значения в Российской империи, однако родовитость ценилась ради широких семейных связей и возможности использовать их на благо себе и своим близким. Фамусов это прекрасно понимает, пытается «своими счесться» со Скалозубом и признается, что он «перед родней ползком». Полковник же на вопрос «Как вам доводится Настасья Николавна?» отвечает, по представлениям эпохи, просто кощунственно:

Не знаю-с, виноват;

Мы с нею вместе не служили.

Он либо плохо знает свою родословную, либо не имеет оснований ею гордиться.

В остальном же он покорно выслушивает все, что говорят Фамусов и Чацкий, и не пытается как-то реагировать на то, что выходит за пределы его разумения. Грибоедов показал это простым способом: все реплики Скалозуба, хотя кажутся ответом на слова других персонажей, на самом деле представляют собой сплошной монолог на армейские темы, с армейской лексикой и армейскими анекдотами. На нормального человека служба не накладывает столь глубокого отпечатка, но Скалозуб не вполне человек, он – служака. Впрочем, полковник получит свое генеральское звание как награду за преданность казарме и фрунту. Но, как и Молчалин, Скалозуб не поднимется слишком высоко. Малограмотность среди полковников встречалась как исключение, среди генералов она сводилась к нулю. Потолком для Скалозуба будет командование бригадой, а в Главный штаб ему не пробраться даже на средние посты.

Почему же Фамусов так увивается за малограмотным полковником малоизвестного полка? так явно прочит ему Софью? Он даже приводит Скалозуба в гостиную дочери под нелепым предлогом, что «здесь теплее»: неужели у него нет средств на дрова для всех жилых комнат? ведь кабинет на мужской половине уже свободен (Молчалин собирается выехать со двора, но падает с лошади, и департамент остается без подписанных управляющим бумаг). Скалозуб богат, но и Чацкий не беден. Чацкий имеет то ли 300, то ли 400 душ: версия Фамусова надежнее, ибо, имея дочь-невесту, он озабочен состоянием ее женихов, а Хлестова дочерей-невест не имеет, раз не привезла их на бал. 300 – 400 душ – это отличное имение по меркам Москвы. Наталья Дмитриевна говорит, что Чацкий не богат, но ее реплику можно трактовать по- разному, только не как констатацию факта. Грибоедов не изображает круг богатейшего вельможества, а по представлениям среднего дворянства Чацкий владеет достаточным поместьем. У друга Грибоедова Степана Бегичева, например, имелось 200 душ нераздельно с братом, а он как раз в 1823 году без труда нашел очень богатую невесту, причем женился не по расчету на купчихе- вдове, а по любви на благородной девице. Младший брат Степана Дмитрий, в чине гусарского полковника и без собственного дома, также женился на прекрасной, достойной и состоятельной женщине – сестре поэта-партизана Дениса Давыдова.

Правда, Чацкий «оплошно» управляет своим имением, то есть, видимо, по примеру многих молодых мыслителей, перевел крестьян с барщины на оброк и тем сократил свои доходы; он, кроме того, «отъявлен мотом, сорванцом», но все же Фамусову не следовало бы ему так резко отказывать, – Скалозуб еще, может быть, и раздумает свататься, так Чацкого не грех придержать при себе, пока судьба Софьи не решится. Любой разумный отец и любая мать так бы поступили, а Фамусов не глуп. Неужели Фамусов настолько богат, что состояние меньше двух тысяч душ считает недостаточным?

Более того, Скалозуб назван «золотым мешком». Такое определение никогда не применялось к владельцам даже самых богатых населенных поместий: их мерили исключительно количеством душ. «Золотой мешок» – это, скорее, ростовщик или откупщик. Сыном ростовщика Скалозуб едва ли был, – ростовщики выходили не из Малороссии, а вот сыном откупщика, купившего дворянство в последние годы царствования Екатерины, он вполне мог быть. При Павле и Александре получение дворянства за деньги стало очень затруднено и даже невозможно. Скалозуб, родившийся около 1795 года, мог, следовательно, родиться уже дворянином, но его дворянство было не только новым, но и наименее уважаемым из-за способа приобретения. Возможен и другой вариант: полковник принадлежит все-таки к хорошей семье (как Лизогубы), но столь дремучей, что его родители даже в начале XIX века не сознавали пользу образования. В любом случае невежество и пехотный мундир Скалозуба не могли вызвать симпатии столичного света.

Ради чего Фамусов готов пожертвовать репутацией своего дома и породниться с подобным человеком? Грибоедов, как всегда, все очень четко объяснил. Нет, Фамусов не богат: он ведь служит «управляющим в казенном месте», то есть имеет 5-й класс, статского советника. Этот чин был вполне достаточен для ухода на покой; при отставке Фамусов получил бы, как принято, следующий ранг и стал бы именоваться действительным статским советником. Служить дальше ему нет смысла. В Москве чины значили относительно немного, и если пожилой дворянин не достигал звания сенатора, он предпочитал оставлять службу. Фамусову сенаторства скорее всего уже не достичь, однако он не выходит в отставку, терпит служебные хлопоты, значит, держится за жалованье, а еще более за всякие выгоды, связанные с должностью. Он не просто не богат, он явно совершенно разорен, в огромных долгах – потому-то четыреста душ Чацкого ему не нужны, они его не спасут, ему необходимы две тысячи душ и наличные деньги. Конечно, Скалозуб, если бы женился, отнюдь не стал бы оплачивать долги тестя, но он поддержал бы его кредит, поскольку, по обычаю, дочь расплатилась бы за отца после его смерти. Разорение Фамусова пока незаметно, даже его свояченица Хлестова недоумевает, зачем ему дался этот громогласный фрунтовик. Софья, вероятно, что-то подозревает: «Брюзглив, неугомонен, скор, // таков всегда, а с этих пор…»- значит, недавно что-то изменилось в поведении ее отца и, конечно, не неприятности по службе его беспокоят (почему бы не выйти в отставку?), не желание пристроить дочь (ей всего семнадцать, волноваться за ее будущее еще рано). Но один человек знает положение дел, может быть, лучше, чем сам Фамусов, – Молчалин, который живет в доме несколько лет и может воочию наблюдать давку кредиторов в передней, и, возможно, даже улаживает конфликты с ними. Неудивительно, что Молчалин не хочет жениться на Софье и не хочет ее и себя компрометировать. Ни по службе, ни деньгами брак с нею не может принести ему никаких выгод. Софья мечтает о несбыточном: ей никогда не выйти замуж за Молчалина не только потому, что этого не захочет ее отец, но и потому, что этого не захочет ее избранник.

Больше всего споров с первых дней появления «Горя от ума» вызывает образ Чацкого. Кто он – декабрист? насмешка над декабристами? умен он или нелеп?

Грибоедов дал ему довольно сложную биографию. Он воспитывался вместе с Софьей, потом, достигнув возраста самостоятельности, то есть восемнадцати лет, «съехал» от Фамусова, но жил в Москве и «редко посещал» его дом. За три года до начала действия, то есть в 1819 – 1820 годах, он уехал из Москвы. Таким образом, он был приблизительно ровесником века и не мог участвовать по молодости лет в Отечественной войне. Грибоедов сделал его не своим сверстником, а отнес к младшему поколению, чувствовавшему некоторую неполноценность оттого, что просидело за партой все боевые годы. Чем мог Чацкий заниматься всю юность? – ясно, что только учиться в Московском университете: в древней столице других приличных дворянину учебных заведений не было, а домашнее образование, не дававшее по его завершении никакого чина, полностью вывелось после реформ М. М. Сперанского. Получив, видимо, степень кандидата наук, если не доктора (уж больно долго учился, не менее чем до восемнадцати, а то и до двадцати лет), он отправился покорять мир.

Он вступил в кавалерию – да и не мог не вступить, насмотревшись на блестящих гвардейцев в сезон 1817/1818 года, когда двор пребывал в Москве; с ними он, как студент, не мог ни в чем соперничать и поэтому весь тот год чувствовал униженность своего положения («Но кто б тогда за всеми не повлекся?»).

Полк, видимо, стоял где-то в краях, родных и знакомых Грибоедову, поскольку в первой редакции Чацкий столкнулся с немецким доктором в Вязьме и пугал его чумой в Смоленске, откуда сам только что прибыл. Маловероятно, чтобы полк расположился под Смоленском, скорее – в Царстве Польском, что стратегически было важнее. Впрочем, Чацкий мог, не вступая в армию, прямо отправиться в Варшаву на службу. В Польше в те годы, как очень хорошо было известно Грибоедову, существовала нужда в образованных, юридически грамотных людях; там шли выборы депутатов в Сейм – дело совершенно новое в России, которое с непривычки было трудно организовать. Чацкий с его университетским дипломом мог там очень пригодиться, и к тому времени относится его «с министрами связь», поскольку министры существовали, кроме Варшавы, только в Петербурге, где, конечно, юноше было намного труднее обратить на себя внимание. Чацкий мог быть еще тем ценен, что имел польских предков: на это прямо указывает его фамилия, редкая, но известная в Польше. Он, конечно, русский дворянин, но происхождение ведет из Польши, как и сам Грибоедов.

Служил он недолго, с министрами у него произошел «разрыв». Тут Грибоедов не выдумывал, а просто воспроизводил судьбу князя П. А. Вяземского, с которым сдружился зимой 1823 года. Тот активно трудился в Варшаве, но в конце 1821 года подал в отставку. Друзья его за это упрекали, полагая служение Отечеству долгом думающего человека, но Вяземский оправдывался: «Мне объявлено, что мой образ мыслей и поведения противен духу правительства, и в силу сего запрещают мне въезд в город, куда я добровольно просился на службу. Предлагая услуги свои в другом месте и тому же правительству, которое огласило меня отступником и почти противником своим, даюсь некоторым образом под расписку, что вперед не буду мыслить и поступать по-старому. Служба отечеству, конечно, священное дело, но не надобно пускаться в излишние отвлеченности; между нами и отечеством есть лица, как между смертными и богом – папы и попы <…> Вот оправдание <…> Мне и самому казалось неприличным быть в глубине совести своей в открытой противоположности со всеми действиями правительства; а с другой стороны, унизительно быть хотя и ничтожным орудием его (то есть не делающим зла), но все-таки спицею в колесе, которое, по-моему, вертится наоборот» ²⁰.

Подобно Вяземскому, Чацкий оставил полк и Польшу и вздумал путешествовать. Из трех лет, проведенных вне Москвы, на путешествия у него осталось едва ли больше года. Где же он побывал? «На кислых водах» и в краях, «где с гор верхов ком снега ветер скатит» ²¹. Это могут быть Альпы, а может быть Кавказ. Грибоедов описывал знакомый ему Кавказ, но потом совсем убрал упоминание о горах, кроме предположения Загорецкого, что Чацкий там «ранен в лоб»: если ему поверить, то речь идет о Кавказской войне (в Альпах не стреляли), если отмахнуться от его слов, то Чацкий мог быть где угодно. Однако он ни словом не упоминает Европу, поскольку Грибоедов ее не видел, да и путешествия молодежи за границу в те годы вышли из моды; юноши предпочитали изучать родную страну, чтобы так или иначе служить ей. Поездки за границу требовали»больших расходов, но не на проживание, порой более дешевое, чем в России, а на путевые издержки. Тратить огромные деньги на дорогу ради короткого пребывания в Европе было невыгодно, поэтому заграничные путешествия длились не меньше года. Едва ли Чацкий мог выкроить на это время.

Наиболее вероятно, что после отставки он съездил летом на входящие в моду кавказские минеральные воды, а потом отправился в Петербург, где, подобно юному Грибоедову или тому же Вяземскому, занялся сочинительством, причем стал известен даже Фамусову («славно пишет, переводит»), отнюдь не охотнику до литературы. Словом, Грибоедов соединил в герое опыт своего поколения – себя самого или Вяземского, с пылкостью юных – Кюхельбекера или Пушкина, которых близко знал. На последних Чацкий был похож и тем, что едва ли имел приятную наружность: будь он ко всему своему остроумию, франтовству и благородству еще и хорош собой, он отвоевал бы Софью у Молчалина с одного удара. Напротив, это Молчалин отличается слащавой красотой: в первой редакции Чацкий даже называет его Эндимионом – вечно юным и вечно прекрасным возлюбленным богини Селены. Такая характеристика в устах Чацкого казалась неуместной, и Грибоедов ее убрал, заменив словами, что, мол, у Молчалина «в лице румянец есть».

Из Петербурга герой и прибыл в Москву. Это кажется совершенно несомненным не только потому, что «верст больше седьмисот» – общеизвестное расстояние между обеими столицами, но и потому, что только по главному почтовому тракту страны можно было пронестись 700 верст за сорок пять часов. Даже по гладкому санному пути такая скорость чрезмерно высока (тем более, что была буря), но все же она достижима, если давать огромные чаевые ямщикам и смотрителям. Почему, собственно, было не выехать просто пораньше, если Чацкий хотел успеть в Москву к определенному дню? Ведь он не мог только что прибыть в Петербург из-за границы: к ноябрю порт уже замерзал, а ехать сушей было чересчур дорого, и уж тогда проще сразу в Москву. Вероятно, по молодости он дотянул с отъездом до последнего срока и должен был великими усилиями нагонять время, при этом наивно ожидая «за подвиги награды».

Впрочем, биография Чацкого не так существенна, как его общественные и политические взгляды. Можно ли считать его выразителем декабристской мысли или, напротив, насмешкой над декабристами?

Нет! и по самой существенной причине: к весне 1824 года, когда Грибоедов закончил пьесу, он не знал ни одного члена тайных обществ!

Исследования Нечкиной создавали у читателей прямо противоположное впечатление, однако с ее стороны это была сознательная игра с датами. В детстве и юности Грибоедов дружил с Иваном Якушкиным, Сергеем Трубецким, братьями Муравьевыми, братьями Мухановыми, Иваном Поливановым; на Кавказе тесно общался с Кюхельбекером, стрелялся с Якубовичем. Все они впоследствии стали активными участниками тайных обществ и восстания 14 декабря, но- впоследствии! В 1816 году Якушкин, Трубецкой и Н. Муравьев входили в Союз спасения, но Грибоедов к нему, насколько известно, не принадлежал, а если бы и принадлежал, с тех пор прошло более семи лет, многое могло перемениться, и он не знал насколько. В переписке по почте обсуждать политические вопросы было невозможно, а оказии в Персию не доходили. С друзьями юности Грибоедов расстался в августе 1817 года, когда гвардия ушла в Москву, а он остался в Петербурге. В Москве сложился Союз благоденствия, где впервые четко была сформулирована программа будущих декабристов. Гвардия вернулась в Петербург в августе 1818 года, за неделю до отъезда Грибоедова в Персию: его друзья распаковывали вещи, он паковал, пребывая в мрачнейшем расположении духа, – ни о каких серьезных политических разговорах в этот момент не могло быть речи.

Летом 1824 года, приехав в Петербург ради цензурных хлопот о своей комедии, Грибоедов быстро и тесно сошелся с руководителями Северного общества – К. Ф. Рылеевым, Е. П. Оболенским, братьями Бестужевыми, А. И. Одоевским. Летом 1825 года он по их поручению ездил в Киев для свидания с руководителями Южного общества – С. И. Муравьевым-Апостолом, М. А. Бестужевым-Рюминым, А. 3. Муравьевым. В этот период его связь с декабристами, выявленная Нечкиной, совершенно несомненна. Но в период создания «Горя от ума» Грибоедов знал только одного бывшего участника Союза благоденствия – своего друга Степана Бегичева, в чьем доме жил с момента приезда с Кавказа до отъезда в Петербург ²².

Конечно, Грибоедов, как и все в России, начиная от императора и кончая светскими сплетницами, слышал о существовании тайных обществ ²³. Однако Бегичев почти не мог ему о них рассказать. Союз ставил целью проведение важных реформ – прежде всего отмену позорящего Россию крепостного права, широкую благотворительность и организацию школ для народа. Эти мероприятия казались Степану Никитичу справедливыми, разумными и безусловно необходимыми для процветания государства. Но в 1821 году на съезде в Москве Союз благоденствия распался, потому что Александр I запретил любые собрания с политическими разговорами и проводить их открыто стало невозможно. Часть членов решила объединиться в тайные организации, часть предлагала самые радикальные меры, вплоть до цареубийства, и «меланхолический Якушкин» просил предоставить ему эту миссию. Бегичев, вместе с половиной Союза, не был сторонником заговоров. Он перестал верить в осуществление преобразовательных замыслов, он с иронией воспринял желание Якушкина убить императора. Степану Никитичу казалось, что тот кинжал-то в руки возьмет и ударит – но убьет ли? очень невероятно. Спокойный и нечестолюбивый, Бегичев не стремился ввязываться в обреченное дело и принимать мученический венец. Благотворительность и просвещение привлекали его, но, получив за женой великолепное приданое, он мог заниматься ими сам, без поддержки Союза. Он вышел из общества и не знал, что замышляют теперь его прежние товарищи. Грибоедов тем более этого не знал, поэтому не мог рисовать Чацкого заговорщиком, не имея перед глазами образца. Опираться же на слухи значило полностью отказаться от реалистического метода описаний.

Грибоедов не сделал своего героя глупым декламатором, ведущим политические споры с гостями на балу, как это представилось Пушкину («кому говорит он все это?.. На бале московским бабушкам?») или Гончарову («умный, горячий, благородный сумасброд»). В первой беседе с Софьей он просто насмешничает над отжившими нравами; его монологи второго действия являются ответом на монологи Фамусова, обращены к нему одному и выражают извечный конфликт отцов и детей.

На протяжении столетия Фамусов воспринимается как представитель старого, отжившего крепостнического мира. Уже Гончаров не чувствовал разницы между ним и «всей братией»»отцов и старших». Ему казалось, что Фамусов «хочет быть «тузом»», и он ставил знак равенства между ним и екатерининским вельможей дядюшкой Максимом Петровичем. Но исторически это совершенно неверно!

В 1823 году Фамусову, как отцу семнадцатилетней дочери, могло быть лет сорок пять – пятьдесят, ближе к последнему, поскольку мужчины женились в XIX веке около тридцати лет. Следовательно, родился он примерно в 1775 году. Он принадлежал совсем не к екатерининскому, а к совершенно особому поколению, поколению, которое в ранней юности, до поры свершений, пережило самый жестокий крах, когда-либо выпадавший на долю людей: крах веры в Разум. Это поколение воспитывалось в духе идей Просвещения, в уверенности, что мир разумен, что все его недостатки можно и нужно исправить, что это достижимо, что это непременно произойдет. Это поколение приветствовало начало Великой Французской революции, глядя, как над Францией встает заря нового мира под эгидой Разума. В 1794 году всеобщее упоение молодостью и верой в себя и будущее внезапно и страшно закончилось: до России дошла весть о якобинском терроре, более ужасная, чем весть о казни короля. Разум, утверждаемый насилием, обернулся своей противоположностью. Глубокое разочарование в прежних идеалах подорвало силы молодых людей. Они так и остались в 1794 году. Они были молоды, вся жизнь их была впереди, но отыскать себе дело они не сумели. Души их умерли со смертью их века, и в новый век они внесли только мудрое неверие в разум да горькое сознание бесплодности человеческих мечтаний. Для них «время молчати» наступило навсегда.

Был ли Фамусов истинным воспитанником просветителей, или он напитался популярными идеями из воздуха (такие, как он, не пренебрегают мнением большинства) – не суть важно. Он принадлежал к поколению, для которого отказ от борьбы, от свершений, от потрясений стал осознанным и выстраданным выбором. Грибоедов долго служил при генерале Ермолове и имел возможность наблюдать, как тот старался удержать своих адъютантов от вступления в тайные общества. Ведь Ермолов сам в юности принял участие в заговоре (о чем Грибоедов знал по семейным преданиям, ибо его родная бабка оказалась замешана в той истории), он был когда-то проникнут политическими замыслами, верил в Разум и в Просвещение. Ермолов отказался от революционных устремлений, посидев в Петропавловской крепости; его менее твердые духом ровесники, как дядя Грибоедова Алексей Федорович, сделали это раньше, под влиянием событий Великой Французской революции. И вот разочарованные отцы, решившие, вслед Карамзину, что любые перемены вредны, увидели, как молодое поколение одушевляется теми же самыми, почти не переменившимися надеждами, Читает тех же авторов, пытается действовать в том же направлении… Зачем?! Отцы были уверены, что действия их детей ни к чему хорошему не приведут, хуже – дети погибнут, пытаясь воскресить давно почившие идеалы. Удержать их! – вот задача умудренных горьким опытом пожилых. Удержать ради них самих, ради будущего России, которое в них заключено. Но отцы ставили молодым в пример не себя – им самим редко было чем похвалиться, – а предшествующее поколение – дедов, которые не знали колебаний и сомнений, служили государю, выходили в чины, жили счастливо и умирали, окруженные общим уважением. Увы! дети их не слушали. Дедов своих они не помнили, а если бы и помнили – за плечами молодых была великая победа над Наполеоном, никто им был не указ; те же, кто, как Кюхельбекер, не успели попасть на войну, тем более рвались в бой.

Грибоедов в начале второго акта столкнул двух ярких представителей разных поколений, но не поддержал никого. Фамусов показал себя нелепым стариком, расхваливающим придворного шаркуна-дядюшку, а потом заглушающим криками любые реплики Чацкого; и это крики отчаяния, ведь возразить он не может – сам в юности был или мог быть таким! Естественно, Чацкий насмешливо отверг жалкий пример для подражания, отказался подличать, шаркать и молчать, но в объяснение сослался только на перемену нравов, на перемены при дворе («Недаром жалуют их скупо государи»), а по существу, пожалуй, согласился с выбором старшего поколения. Отцы обычно мало и нехотя служили, и Чацкий со своими сверстниками отказывается от службы («Кто путешествует, в деревне кто живет…»), причем по мотивам, понятным воспитанникам просветителей: «Служить бы рад, прислуживаться тошно».

Отказ от службы не возмутил бы Фамусова – это полбеды; только бы его прежний питомец не ввязался в заговоры. Но в этом-то Фамусов и не уверен и, услышав нападки Чацкого, с ужасом восклицает:

Ах! Боже мой! он карбонари!

И трех лет не прошло, как карбонарии подняли восстание против иностранного владычества в Италии, а после его подавления австрийцами перешли к тайным действиям. Всем было известно, что революционеров оружием, стихами и всем своим состоянием поддерживал лорд Байрон. По мысли Фамусова, то, что делал кумир молодежи, готовы были делать и его почитатели. Но пусть они не делают этого на родине! Лучше бы они отправились воевать в Италию или в Грецию – глядишь, гильотины выросли бы в Риме или Афинах, но все ж не в Москве. Фамусов никогда не видел гильотину, но слышал о ней многое и, вероятно, почитал ее неизбежным следствием любых государственных потрясений. Стоит ли удивляться, что он был против этих потрясений?

Чацкий тоже слышал о гильотине, но не считал ее неизбежным следствием любых государственных потрясений, как не считал этого сам Робеспьер еще за полгода до якобинского террора. Но Робеспьер имел право не знать будущего, для Фамусова террор был недавним прошлым, для Чацкого – давней, полузабытой историей. Этот-то оптимизм молодых и пугал их отцов.

Кстати, просветительские идеи, столь часто отмечаемые в речах Чацкого, проявляются именно в монологах второго акта, обращенных к Фамусову, – не потому ли, что тот лучше поймет язык своей юности? Грибоедов еще усложняет ситуацию тем, что Фамусов выражает в беседе идеалы не своего, а предшествующего поколения, времен «государыни Екатерины». Подобный разговор вполне мог происходить где-нибудь в начале 1790-х годов между Фамусовым и его отцом или дядей. Автор это прекрасно сознавал. Что он хотел показать? история повторяется? не ждет ли новое поколение тот же оглушающий крах веры в Разум и в себя, который пережило юношество 1790-х годов? Разумеется, Грибоедов не мог предвидеть или даже ожидать этот крах; но трудно поверить, чтобы в 1823 году он мог всерьез поддерживать речи Чацкого, чей стиль явно восходит к одам Державина. После съезда Союза благоденствия, о котором Грибоедов знал по рассказам Бегичева и где всерьез был поставлен вопрос о цареубийстве, где Михаил Орлов предлагал реальный план государственного переворота, где обсуждались конституционные проекты, выпады Чацкого против наисквернейших, частично уже изжитых или запрещенных обычаев крепостничества казались безнадежно устаревшими и беспомощными.

Правда, Чацкий говорит все верно, но то же самое говорил до него Державин, а до него – Ломоносов. Диалог Фамусова и Чацкого парадоксален: он словно увлекает в глубины российской истории, но он же зовет и вперед, когда молодым снова и снова приходилось бунтовать против стариков.

Третье действие Грибоедов завершил программным монологом Чацкого. Однако не следует представлять, как порой делается на сцене, что герой обращается с речью ко всем гостям. Свой вопрос «Скажите, что вас так гневит?» Софья задает ему особо (это подчеркнуто в ремарке), значит, и ответ Чацкого предназначен только ей. Возможно, они разговаривают, стоя у окна, через которое глядят в комнату зрители; гости и Фамусов расположились поодаль, потом занялись танцами и картами, в разгар речи Чацкого кто-то пригласил Софью на вальс, и он вынужденно прервал себя.

В центре монолога Грибоедов поставил вопрос, выдвинутый не просветительской, а романтической литературой и волновавший умы не только России, но всей Европы, не только передовых мыслителей, но и придворных дам, так что Чацкий мог рассчитывать вызвать некоторый интерес у Софьи: вопрос о соотношении общеевропейского и национального. Чему следует отдавать предпочтение? С тех пор как Вальтер Скотт в 1814 году опубликовал свой первый роман «Уэверли», а в 1819 году перевернул представление читателей и ученых о возможностях исторического бытописания романом «Айвенго», – с тех пор интерес к прошлому родной страны пробудился во всех концах грамотного мира. Этот интерес подогревался восстаниями в Италии и Греции, где народ пытался создать национальные государства; присутствие в рядах борцов за независимость лорда Байрона придавало новым идеям бунтарский ореол. В России в эти годы Карамзин издал первые тома своей «Истории государства Российского» и продолжал их выпускать, – в 1821 году вышел том, посвященный опричнине Ивана Грозного. Легкий слог историографа позволил даже светским дамам познакомиться с прошлым Руси; оказалось, что Отечество не менее богато героями и занимательными событиями, чем милая сердцу Вальтера Скотта Шотландия. Пожалуй, одна Франция была довольно слабо затронута увлечением историей. Вальтера Скотта и Байрона французы читали в плохих переводах (да и в любом случае Англия им не указ!), свое государство сложилось у них давно, а память о Наполеоне была еще так свежа, что они не нуждались в примерах из древности для подкрепления национального чувства; собственные же исторические романисты у них пока не появились. Поэтому французский язык и французская культура, при всей самобытности, оставались международными, как в XVIII веке. Французское Просвещение объединяло образованных людей – историки начали разъединять народы (естественно, они не преуспели бы, если бы народы сами этого не захотели).

В русском обществе влияние французов успешно боролось с влиянием Карамзина. Русский язык был еще так мало разработан, что на нем было трудно выразить сложную мысль; французский же язык предоставлял готовые выражения, которые легко было нанизывать друг на друга по давно устоявшимся грамматическим правилам. Те, кто не желал думать, думали по- французски; нужно было особое пристрастие ко всему родному, чтобы говорить и писать по-русски. Сам Грибоедов, хотя легко по-русски писал, разговаривать предпочитал по-французски. Однако в своем московском окружении 1823 года он встретил решительных приверженцев российских языка и обычаев. Его юный друг Владимир Одоевский вместе с кружком «любомудров» обсуждал серьезнейшие труды немецких философов по-русски. Кюхельбекер ратовал за старину во всем, даже в одежде. Были ли они правы?

Суть моды на все родное была весьма различна. Она могла выражать желание новых поколений приблизиться по духу и внешности к предкам, с их простотою нравов, удобством в одежде, с их цельностью взгляда на мир, лишенного всяческих романтических метаний, исканий и страданий. По этой причине с 1826 года русское платье стало официальным придворным дамским нарядом, словно, по мнению Николая I, сарафан мог принести общественный покой, взорванный восстанием декабристов. Вальтер Скотт искал в героическом прошлом Шотландии забвение ее нынешнего жалкого положения, но Россия- победительница не нуждалась в подобном утешении. Поэтому идея сближения с предками далеко не заводила и могла не значить ничего.

А могла и значить! Карамзин однажды выступил против петровских преобразований, затронувших только дворян: «Дотоле от сохи до престола россияне сходствовали между собою некоторыми признаками наружности и в обыкновениях; со времен Петровых высшие сословия отделились от низших, и русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах, ко вреду братского единодушия государственных сословий» ²⁴. Карамзин видел во внешних различиях языка, одежды и воспитания причину неприязни крепостных к господам и полагал возможным преодолеть эту неприязнь введением русского костюма в дворянский обиход. Он даже пытался подать пример, нося бекешу с кушаком, хотя не дошел до того, чтобы отпустить бороду (Николай I тоже до этого не дошел, но дам переодел по-русски).

Однако некоторые молодые люди полагали, что перемена во внешнем виде и даже в языке помещиков не сможет сгладить недостатков крепостного права. Просветительские настроения Карамзина были им чужды. Историк предлагал едва ли не «маскарад», то есть приспособление высших к понятиям низших ради собственного спокойствия и безмятежного существования. При желании его мысль можно было трактовать и как смирение просвещенной части общества перед темной, невежественной толпой, и как достойный презрения отказ от своих привычек и взглядов ради выгоды или безопасности. Другое дело, если видеть в следовании традициям народа стремление вызвать его доверие – не опуститься до него, но поднять его до себя, заговорив с ним на его родном языке! Тогда можно было бы вернуться к допетровским временам во всем – предоставить «умному, бодрому народу» слово, завести вече или Земский собор по примеру Ивана Грозного… О таких желаниях нельзя было говорить вслух даже в Английском клубе, но для того и создавались тайные общества, чтобы молодежь высказывалась в них за национальную самобытность со всеми вытекающими отсюда антиправительственными последствиями.

Грибоедов предоставил своему Чацкому выразиться достаточно неопределенно: «любомудры», поклонники Карамзина и члены тайных обществ равно могли принять его монолог за согласие с их взглядами:

Воскреснем ли когда от чужевластья мод?

Чтоб умный, бодрый наш народ

Хотя по языку нас не считал за немцев.

«Как европейское поставить в параллель

С национальным, – странно что-то!

Ну как перевести мадам и мадмуазель»?

Ужли сударыня!!» – забормотал мне кто-то…

Вообразите, тут у всех

На мой же счет поднялся смех.

Главным тут было возмущение против засилья жалких «французиков из Бордо» в русском свете, против их влияния на умы, одежду и нравы дворян, против подавления ими собственной русской мысли. Однако же Чацкий с ними боролся; и двоюродный брат Скалозуба, достойнейший человек, недавно бросил службу и начал читать и размышлять; и князь Федор занялся наукой, – случилось так, что никого из них не оказалось на балу Фамусова, но они могли бы там быть: неужели Фамусов не пригласил бы брата Скалозуба, с которым до недавнего времени тесно общался, или не пригласил бы племянника князя Тугоуховского?! Необоснованны упреки Грибоедову, что он не показал светлого лица Москвы. Напротив, он уделил думающим молодым людям именно то до поры малозаметное место, которое они занимали в обществе, связал их родственными узами с самыми тупоголовыми персонажами в полном соответствии с жизненной правдой и, бросив героя одного в бездушной московской толпе, поддержал его незримо присутствующими сверстниками.

Отсутствие ясно выраженной политической программы в речах Чацкого делает его образ типичным и правдоподобным, поскольку четкое осознание целей и способов их достижения не было свойственно даже тем, кто 14 декабря 1825 года вышел на Сенатскую площадь. Чацкий не член тайных обществ, но выразитель идей передового и отнюдь не узкого круга молодежи. К 1825 году он мог вступить в декабристские организации, мог случайно остаться в стороне, как удалось Грибоедову и Бегичеву, хотя их подозревали в сочувствии восстанию. Для понимания характера и взглядов Чацкого его гипотетическая судьба особенного значения не имеет, намного важнее его противостояние пустому свету и наличие у него единомышленников. Причем они и их идеалы упомянуты автором – но очень своеобразным способом.

Пьеса плавно катила к неизбежной развязке, когда на сцену вдруг ворвалось новое лицо. Появление Репетилова, запнувшегося о порог, часто осуждали за фарсовость, неуместную в высокой комедии. Но Грибоедов от нее не отказался, ибо как иначе он мог показать состояние Репетилова? Написать, что тот «вполпьяна»? бог знает, как поймет эту ремарку актер, что такое для него «вполпьяна»? А падение все уясняет: столичный дворянин, воспитанник лучших танцмейстеров, может споткнуться, только если совершенно уже не в состоянии следить за собой; и в то же время он не настолько пьян, чтобы, упавши, остаться лежать. Встает он «поспешно». Он находится в той стадии подпития, когда человек начинает любить весь свет, обниматься с первым встречным и каждому изливать душу, жалуясь на судьбу или хвастаясь несуществующими достижениями.

Трудно решить, в чем Репетилов отчаянно врет, сочиняя на ходу, а что имеет под собой хоть крупицу истины. Уж больно много намешано в его речах, что сразу бросилось в глаза Пушкину («в нем 2, 3, 10 характеров»)! Он московский житель, член Английского клуба, отец семейства, а между тем рассказывает о том, как строил огромный особняк в Царском Селе (потом Грибоедов перенес его на Фонтанку – в еще более дорогое и фешенебельное место). Конечно, это можно примирить: в молодости он тратил огромные средства, лез в зятья к министру-немцу, женился на его дочери, но выгод от этого не получил, промотался, проигрался, имения его были взяты под опеку в интересах детей, и теперь он бесцельно слонялся в Москве, в отставке и пытался навязаться в друзья к известным молодым людям. Такая судьба возможна, хотя преувеличивал он все безбожно:

Танцовщицу держал! и не одну:

Трех разом!

Пил мертвую! не спал ночей по девяти!

Все отвергал: законы! совесть! веру!

Однако Репетилов понадобился Грибоедову не для того только, чтобы развеселить публику выходками полупьяного болвана. Фамилия его означает «повторяющий», а на сцене его нередко изображают комическим двойником Чацкого. В этом-то его значение для автора! Все то, что не мог позволить себе сказать Чацкий; все то, что не мог позволить себе сказать автор, – он вложил в уста Репетилова. Цензура решила бы, что высокие идеи и умные мысли осмеиваются болтовней Репетилова, но ведь тот и сам осмеивается, сам показан ничего не разумеющим, ни в чем не разбирающимся переносчиком непонятных ему речей:

Я сам, как схватятся о камерах, присяжных,

О Бейроне, ну о матерьях важных,

Частенько слушаю, не разжимая губ;

Мне не под силу, брат, и чувствую, что глуп.

«Камеры, присяжные» – это прямой намек на споры об английской парламентской и судебной системах и возможности их введения в России; Байрон здесь упомянут не как поэт (к 1823 году он почти перестал публиковаться), но как борец за независимость Италии и Греции, как символ революционного и освободительного движений, чьи тактика, успехи и неудачи интересовали будущих декабристов. Фактически Грибоедов через болтовню Репетилова сообщает зрителям о чьем-то желании ввести в России представительное правление, может быть, даже путем революции.

Если Репетилов этого не понимает, зрители могут сделать скидку на его комическую глупость, а сами понять истинную серьезность затронутых им тем! Более того, он, в общем-то, соображает, кому и что говорит. Чацкого он пытается зазвать на заседание секретнейшего союза, где нужны его ум и знания; а Скалозуба зовет хотя к тому же «князь-Григорию», но только на шампанское. Загорецкого он никуда не зовет и еле с ним разговаривает о водевиле. Старухе Хлестовой он и про водевиль не говорит, а обещает исправиться и поехать спать к жене. Словом, он умеет, даже в разболтанном состоянии, применяться к разным людям. Грибоедов это подчеркнул тем, что с будущим тестем и тещей Репетилов «пускался в реверси» – сложную и своеобразную игру, своего рода карточные «поддавки», в которую сознательно и часто проигрывать («Ему и ей какие суммы спустил…») нелегко, тут надо быть мастером своего дела.

Скалозубу Репетилов признается в своей неприязни к немцам, вполне обоснованно полагая, что полковник, как служака аракчеевского толка, не должен любить остзейских соперников по армии. А с Чацким он говорит о тайных собраниях… Значит, он думает или прямо знает, что тому интересна эта тема? Сам Чацкий ничего не может об этом сказать – некому, да и неуместно на балу в чужом доме. Почему Пушкин решил, что Чацкий «мечет бисер перед Репетиловыми»? Напротив, ничего, кроме резкостей вроде «полно вздор молоть» и «ври, да знай же меру», он ему не отвечает. Зато Репетилов говорит за двоих. Конечно, его «секретнейший союз» по четвергам в Английском клубе выглядит смехотворно. Грибоедов собрал ему в приятели-заговорщики разных шалопаев, картежников и крикунов во главе с графом Федором Толстым-Американцем.

Но пусть смешон репетиловский союз, пусть пародиен, – в основе всякой пародии лежит какой-то истинный факт. Если пустоголовые франты и шулеры собираются для политических разговоров, подражая кому-то, значит, им есть кому подражать. Только оригиналы обсуждают политические темы уже всерьез… И перечень этих тем Репетилов дал… Большего никакой автор не мог себе позволить в пьесе, рассчитанной на постановку в императорском театре. Грибоедов и без того сказал очень много.

Едва затронув серьезные вопросы, он старался разбавить их фарсом: монолог Репетилова про «государственное дело», которое «еще не созрело», он завершил насмешкой над водевильным сотрудничеством, которым и сам грешил тою же зимой 1823 – 1824 годов:

Другие у меня мысль эту же подцепят,

И вшестером, глядь, водевильчик слепят,

Другие шестеро на музыку кладут,

Другие хлопают, когда его дают.

Резкие слова Репетилова в конце монолога о немцах:

Лахмотьев Алексей чудесно говорит,

Что за Правительство путем бы взяться надо,

Желудок дольше не варит, —

он почти свел на нет откликом Загорецкого:

Извольте продолжать, поверьте,

Я сам ужасный либерал,

И рабство не терплю до смерти,

Чрез это много потерял²⁵.

«Либерализм» всеобщего умиротворителя и доносчика казался так смешон, что и крамольные слова о Правительстве и рабстве звучали словно бы смешно (и все-таки Грибоедов их потом убрал, ублажая цензуру). В начале XIX века доносчики вызывали общее презрение, в том числе и у тех, кто пользовался их услугами. Образ Загорецкого казался не только смешным, но и зловещим: его слова «извольте продолжать» вполне можно было трактовать как намеренную провокацию. Грибоедов намекнул на это: Репетилов, с разгону признавшийся, что у него с Чацким только что «дельный разговор зашел…», вдруг себя оборвал и после паузы в виде многоточия завершил фразу комически снижение: «…про водевиль». Вероятно, он вспомнил, что его собеседник «переносить горазд». Провокаторы в обществе того времени встречались не намного реже, чем в последующие эпохи.

Не будь у Репетилова задачи – довести до зрителей передовые идеи и мысли, – он был бы просто лишним в пьесе. Правда, из его болтовни с гостями спрятавшийся в швейцарской Чацкий узнал слух о своем сумасшествии или политическом преступлении («Я думаю, он просто якобинец», – заявила княгиня), но в распоряжении драматурга было множество других средств сообщить Чацкому о сплетне (да и зачем, собственно?). Репетилов, кроме того, взбадривал четвертое действие и давал гостям удобную возможность высказаться перед человеком, оказавшимся не в курсе новостей. Но главная цель Грибоедова, несомненно, состояла в желании дать не искаженную, в духе будущего критического реализма, картину общественной жизни, а строго объективную. Он не мог этого сделать, не упомянув о тайных политических собраниях, о которых знали решительно все. Он не мог вывести их настоящих членов, поскольку не знал, с кого их списать. Поэтому он изобразил их опосредованно, но для понимающих – не менее ясно.

Пьеса завершилась, Чацкий отправился «искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок!..» Слова эти, прямо повторяющие конец «Мизантропа», принадлежат не столько Грибоедову, чье воображение вполне способно было придумать новый финал, сколько самому Чацкому, – люди начала XIX века привыкли выражать литературными цитатами даже самые сильные и искренние свои чувства. Герои «Горя от ума» ушли со сцены не только в русскую культуру. Как продолжились их биографии дальше?

Чацкий, вероятно, сохранил бы и наутро желание покинуть Москву, но путей перед ним было не так много: во-первых, на тот свет – но этот путь был глубоко чужд деятельному поколению 1820-х годов. Во-вторых, назад в Петербург, откуда приехал, – и это самое естественное продолжение. Проживи он там еще год, и судьба почти неизбежно привела бы его на Сенатскую площадь или по крайней мере под суд Следственного комитета, как и Грибоедова. Третий путь – в деревню, но не к себе в имение, ибо страдать в одиночестве люди 20-х годов также не умели, а к какому-нибудь другу, хоть к брату Скалозуба. Друзей у Чацкого было множество («в друзьях особенно счастлив»), и хоть один из них жил в ту зиму в деревне. Больше из Москвы зимой некуда было уехать. Третий путь, продолжением которого могло бы стать летнее путешествие, может быть, и за границу, скорее всего позволил бы Чацкому уцелеть от каторги и ссылки.

Фамусов не сумел бы скрыть проступок дочери, потерял бы надежды на сватовство Скалозуба, не успел бы найти нового богатого зятя и скорее всего отступил бы перед кредиторами и вынужден был бы прозябать остаток жизни в каком-нибудь перезаложенном поместье. Полковник, может быть, и не раздумал бы породниться с опозоренной, но родовитой семьей, однако в Москве не один Фамусов мечтал о его «золотом мешке». Знатные москвичи Скалозубом пренебрегли бы, но Москва привлекала на «ярмарку невест» и захолустное дворянство. Год назад здесь побывала Татьяна Ларина, о чем ни Грибоедов, ни сам Пушкин еще не знали. Для провинциалов Скалозуб казался выгоднейшей партией, и какая-нибудь маменька сумела бы воспользоваться крахом Фамусова и привлечь будущего генерала в брачные сети. Но, на ком бы ни женился Скалозуб, как бы ни украсил его генерал-майорский мундир, в московском обществе он навсегда остался бы чужаком.

Разочарованная в любви Софья вынуждена была на несколько лет уехать в «деревню к тетке», дабы заглушить скандал. Однако ее гордость останется при ней, она едва ли научится подчиняться отцу и обстоятельствам, продолжит искать мужа самостоятельно и, при ее характере, скорее всего не останется старой девой.

Лизу Фамусов отправит в деревню «за птицами ходить», что, хоть и нетрудно, для городской девушки явится тяжелым наказанием. Если Софья сумеет отстоять свою наперсницу, Лиза уедет с барышней в Саратов. В любом случае ее мечтам о буфетчике придет конец.

Кто же останется на развалинах фамусовского дома? кто победил? кто проиграл?

Конфликт Чацкого с московским обществом отнюдь не так резок, как это представилось последующим эпохам. Молчалин, пока поддакивает всем подряд, Скалозуб, пока кому-то нужен, – приняты в свете, но отнюдь не на равных. Каких бы высот ни достиг в будущем Молчалин, никто не забудет, что когда-то он жил у Фамусова под лестницей, и Хлестова за все его услуги способна расстаться с ним пренебрежительным «вон чуланчик твой, // Не нужны проводы, поди, господь с тобой». И Скалозуб не вызывает у нее иного отклика, кроме сердитого «Ух! Я точнехонько избавилась от петли…» Напротив, Чацкий при любых проступках и преступлениях не вызовет у нее отторжения; что бы он ни совершил дурного, с ее точки зрения, в этом будет и ее доля вины: «Я за уши его дирала, только мало». Тот, кто рожден в московском обществе, кто имеет в нем родственников, пусть дальних, никогда не будет из него изгнан; тот, кто рожден вне его, никогда не будет в него принят.

В этом особенность Москвы, где по старинке дорожили дворянством. Самые резкие высказывания в московских гостиных готовы были принять за чудачество или сумасшествие, в то время как в Петербурге они оценивались как политическое преступление. В Петербурге за шиканье актрисе в театре в довольно мягкие годы Александра I могли выслать из столицы на много лет (как случилось в 1822 году с другом Грибоедова Катениным); в Москве же за открытый вызов самодержавию и крепостничеству в глухие годы Николая I человека всего лишь запирали в собственном доме под надзором врачей (как произошло с П. Чаадаевым в 1836 году). И никогда ни убийство (вроде алябьевского дела), ни даже цареубийство не отражались на отношении Москвы к своим питомцам; напротив, многие примеры показывают абсолютное неприятие чужаков, будь они в чине генерал-губернатора. Поэтому Чацкий всегда сможет вернуться назад.

Только в Москве Грибоедов мог изобразить уникальную в литературе форму конфликта. Общество в комедии кажется единым, даже в рамках пьесы оно не изгоняет Чацкого: поклеветали, а он и не заметил этого. И в то же время среди всех выведенных персонажей нет и двух, которые выступали бы в качестве союзников. Молчалин и Скалозуб чужды всем, кроме нуждающегося в них Фамусова, но и они не могут действовать сообща: Скалозуб, хоть и пожимает руку Молчалину, говорит ему за всю пьесу два слова, а Молчалин ему – ни одного. Князь Тугоуховский ни с кем не желает разговаривать (его глухота – скорее популярный среди стариков тех лет способ избавиться от окружающих, описанный в мемуаристике, чем просто признак дряхлости, едва ли достойной осмеяния). Софья единственного друга – Чацкого – отталкивает, в Молчалине разочаровывается, подруг не имеет и под конец терпит полный крах всех надежд и ссылку в провинцию. Фамусов оказывается жертвой сплетен, теряет шансы на родство со Скалозубом, и скорее всего будет вынужден удалиться в деревню. Загорецкий презираем всеми, графиня бабушка приехала на бал через силу и рада уехать, графиня внучка говорит и выслушивает только резкости и тоже рада уехать. Платон Михайлович с женой демонстрируют отвращение друг к другу, а у Чацкого прежний друг быстро вызывает разочарование («уж точно стал не тот в короткое ты время») и платит ему противовольным, но все же присоединением к клевете. Репетилов недоволен и собой, и всем миром. Даже безымянные г. Н. и г. Д., у которых нет никакого повода для ссоры, и то называют один другого «дураком». Только Хлестова с княгиней и отчасти примыкающая к ним Наталья Дмитриевна выступают сообща, и то потому, что им нечего делить. И над всеми как высшая сила царит где-то княгиня Марья Алексевна. Какой персонаж ни возьми – можно именно его представить в конфликте со всеми прочими: Софья против общего мнения и ее крах; Чацкий против всех; все против Молчалина, Загорецкого, старой девы Хрюминой; Скалозуб в полном диссонансе с прочими и т.д. Это какой-то неравносторонний многоугольник, неисчерпаемо богатый на непримиримые противоречия.

Едва ли можно указать пьесу догрибоедовской поры, как и долгое время спустя, где бы была столь явно изображена истинная «война всех против всех», в то же время почти незамечаемая ни самим обществом, ни даже зрителями. В «Горе от ума» представлено не просто московское общество, но все дворянство России, раздираемое подспудно тлеющими противоречиями. Перефразируя Кюхельбекера, можно было бы сказать, что в «Горе от ума» дан Чацкий, даны прочие характеры и показано, каково непременно должно быть сосуществование всех этих антиподов. Сознательно ли Грибоедов с гениальной прозорливостью изобразил разложение дворянского мира, вполне проявившееся лет через тридцать – сорок, или он инстинктивно его почувствовал, – именно многоугольное, абсолютно нетрадиционное построение пьесы делает ее истинным манифестом самой передовой политической мысли эпохи.

Дворянский мир давно пришел к безрадостному концу, как и внешне уютный мир фамусовского дома. Пришли к концу и многие наследовавшие ему миры. А «Горе от ума» все еще живо. Грибоедов создал произведение, по реализму и неисчерпаемости превосходящее, может быть, все, чем богата мировая литература. И очень жаль, что его волшебный язык, ставший одним из героев пьесы, не позволяет России поделиться этим сокровищем с остальным человечеством.

Источник

Related posts:

Ремарка о грибоедовском тексте «Горе от ума»

Краткая характеристика содержания «Мильона терзаний»

Пушкин, Лермонтов и Грибоедов: жизненность «Горя от ума»

«Горе от ума» как картина нравов

О героях «Горя от ума»

Оппозиционные группы персонажей «Горя от ума»

Фигура Чацкого в деталях

Горечь участи Чацкого

Кто такая София?

Противостояние чувств и ума

«Мильон терзаний» как горе Чацкого

Трансформации личности Чацкого

Выводы Гончарова

Вариант 2

Быть как все

Почему Чацкий обречен на одиночество сочинение

Почему герой не “вписался” в общую атмосферу

Характер Чацкого

Образование главного героя

Поведение Чацкого в обществе

Сравнение с обществом

Итоговый план сочинения

Трагическое одиночество Чацкого — декабрист по поведению

Стремление к независимости главного героя