Сочинение по тексту из дверей школы выходит людмила филипповна директор

О.Бычкова: 21―06 московское время. Это программа «Суть событий». У микрофона — Ольга Бычкова. С сутью событий, как обычно — и э то самое главное — с нами по Zoom, но в прямом эфире «Эхо Москвы» и в прямых трансляциях в YouTube и Яндекс.Дзене — Сергей Пархоменко. Привет!

С.Пархоменко― Здравствуйте! Привет-привет всем! Я надеюсь, что меня хорошо видно и слышно. Вокруг меня тут летают какие-то птеродактили, но, я надеюсь, что я их прогоню из эфира. Извините, так бывает.

О.Бычкова― Нет, мы, наоборот, как обычно, надеемся на твоих птеродактилей, потому что это будет специальная, отдельная, эксклюзивная опция для зрителей наших трансляций.

С.Пархоменко― Заодно еще и любителям живой природы будет что посмотреть. У нас многоцелевая передача, мы рассчитываем на широкий круг радиослушателей и ютюбозрителей.

О.Бычкова― Короче, ничего от нас не скрывай, никаких птеродактилей в шкафу. Мы все хотим знать и видеть.

С.Пархоменко― Не будут ничего скрывать. Напомню только, что я, как всегда благодарен читателям разных социальных сетей, а именно моего аккаунта в Facebook и моего Telegram-канала «Пархомбюро», которые исправно мне поставляют свои мнения о том, о чем должна быть эта передача. Я каждый раз спрашиваю, что, на ваш взгляд, должно быть в центре нее и каждый раз получаю множество разных, иногда очень полезных советов и напоминаний о разных темах и сюжетах. Пожалуйста, продолжайте так делать и дальше, вы мне очень помогаете.

Но начну я с сюжета, которого не было в этих предложениях. Видимо, все надеялись на мою скромность, а я все-таки не до такой степени скромен, чтобы пропустить этот сюжет, и все-таки начну эту программу с того, что вчера произошло очень важное лично для меня и для нескольких… многих моих друзей и коллег событие. Вчера вольное сетевое сообщество «Диссернет» получило чрезвычайно престижную премию Егора Гайдара, учрежденную фондом Егора Гайдара еще в 2010 году, и с тех пор множество достойнейших людей и организаций эту премию получали. Она вручается каждый год. Ею отмечаются индивидуальные достижения, — это я читаю ее статут, в области истории, экономики, вклад в формирование гражданского общества и развитие международных гуманитарных связей с Россией.

И одна из номинаций этой премии, та самая, в которой в этом году победившим был признан «Диссернет», — это номинация: «За действия, способствующие формированию гражданского общества».

Спасибо большое! Мы тоже думаем, признаться, что мы способствуем формированию гражданского общества, а не только сравниваем текст А с текстом В в поисках плагиата или в поисках воровства, как многие думают. Чего вы там роетесь в этих бумажках? Но справедливости ради я должен сказать, что я как раз не роюсь. Моя роль личная в этом «Диссернете» очень скромная. Это роль человека, который вблизи наблюдает за его работой и старается описывать его работу и как-то, не скрою этого, пропагандировать эту работу, привлекать к ней внимание, потому что «Диссернет» среди прочего сделался еще и довольно мощным СМИ в прямом смысле этого слова, прямо сделался медиа. Он производит много нового контента. Не пережевывает старый, а производит новый. И я всех очень приглашаю посетить сайт «Диссернета». Найти его очень легко: зайдите в Гугл, наберите: «Диссернет» и первая же ссылка которая вам встретится, и будет dissernet.org — сайт «Диссернета», где каждый божий день публикуются результаты исследования «Диссернета», связанные не только с диссертациями и какой-то специфической научной деятельностью, но и с разного рода другими видами интеллектуальной деятельности. «Диссернет» исследует и научные публикации и всю индустрию научных журналов. Она чрезвычайно серьезная, в ней громадные деньги циркулируют.

С.Пархоменко: Медицина сделалась центром нашей общественной жизни. Мошенничество там стоит нам особенно дорого

И последнее время еще один важный проект, о котором я скажу чуть позже, напомню, я впрочем о нем говорил то ли в предыдущей, то ли две передачи тому назад. А пока я скажу вот что. «Диссернет» — это сеть, это, действительно, сообщество. «Диссернета» как юридической организации не существует. Никакого нет НКО, никакого нет фонда, никакого нет зарегистрированного общества, ничего этого нет. Это условие существования этой организации. Потому что совершенно очевидно, если бы она была, она была бы давно раздавлена, давно уже, если у нас был компьютер, офис, банковский сейф, банковский счет, подпись, печать, директор и все прочее, давно бы пришли и все это отобрали, взломали и уничтожили. «Диссернет» существует до сих пор лишь потому, что он такой размазанный. Это такая сеть. Он состоит просто из людей, которые работают вместе. Эти людей очень много. Этих людей сотни и тысячи. И вчера об этом на церемонии вручения премии говорили.

Кстати, я должен сказать, что замечательные конкуренты были у нас на пути к этой премии. В шорт-лист вошла еще известная вам Екатерина Шульман, а также чуть менее известная, но в высшей степени достойная Наталья Таубина, руководитель «Общественного вердикта», организации, призванной, разумеется, иностранным агентом этим государством, но чрезвычайно важной организацией, которая объединяет юристов, которые помогают людям, преследуемым за их правозащитную деятельность. В частности, я сам был защищаем юристами из «Общественного вердикта», который тогда еще не был признан иностранным агентом, а теперь признан, в частности, ровно за это — за то, что они нас защищают.

Большая честь для нас была оказаться рядом с этими претендентами на эту премию в одном списке. Я хочу сказать вот что. «Диссернет» существует, потому что огромное количество людей не просто ему помогают, а они и есть «Диссернет». Они и есть те люди, которые ведут эту работу. Часто работу приходится вести вручную. «Диссернет» отличается тем, что он не доверяет ничего решающего машине. Это не машинная обработка. Да, конечно, компьютерные инструменты, программы и экспертные модули используются для того, чтобы облегчить работу экспертов, чтобы ускорить работу экспертов, чтобы найти первоначальное поле для дальнейших экспертиз. Эти экспертизы ведутся, конечно, живыми людьми глазами, руками, головой. Люди смотрят, сравнивают, думают, читают и так далее. Без людей это все невозможно.

И невозможна дальнейшая деятельность «Диссернета» на финальном этапе его работы, когда наступает процесс покарания этих злодеев. «Диссернет» очень много делает для того, чтобы лишать ученых степеней и разными другими способами позорить людей, которые воруют, лгут, мошенничают, затевают всякие злоупотребления и аферы на этой почве. И для этого пишется очень много официальных документов, которые направляются в официальные инстанции и там имеют законный ход. Для этого нужны люди, которые это делают.

Я обращаюсь сейчас к моим слушателям с просьбой. Пожалуйста, если у вас есть время, если у вас есть терпение, если у вас есть мозг (потому что это интеллектуальная работа, очень сложна, довольно тонкая), и если вы хотите посвятить некоторое количество своих сил этому замечательному благородному делу, пожалуйста, найдите на сайте «Диссернета» — это вам первое задание и проверка на интеллектуальную способность, — который посвящен помощи «Диссернету». Там есть адреса, куда вы можете обратиться и помочь «Диссернету» не деньгами, хотя деньгами тоже надо, потому что есть расходы, связанные с разъездами, с участием в заседаниях разных провинциальных университетов, во всяких важных событиях и заседаниях диссертационных советов. Надо содержать сайт, надо платить специалистам, в частности, юристам. Так что и деньги нужны. Но главное, что нужно — нужна помощь руками.

И вот в настоящий момент мы ищем медиков, потому что колоссальное количество псевдонаучного мошенничества происходит в медицинской сфере. А для того, чтобы разбираться с медицинскими псевдонаучными статьями, псевдонаучными диссертациями, с медицинскими шарлатанами, которые выдают себя за ученых медиков, для этого нужны люди, которые в этом понимают. Мы ищем медиков, которые готовы в этом принимать участие, в частности, даже и студентов старших курсов медицинских вузов. Иногда и такой квалификации вполне хватает.

С.Пархоменко: Возможно, у того, кто поставит свое имя, будут последствия. А как вы хотели бы, чтобы выглядел протест?

Пожалуйста, приходите, предлагайте свою помощь, ваша помощь очень нужна. Она нужна сейчас особенно. Вы понимаете, что медицина сделалась внезапно центром нашей государственной и общественной жизни. И мошенничество там стоит нам особенно дорого. Мы все знаем про разные фуфломицины, которые нам предлагают со всех сторон. Мы все знаем о злоупотреблениях, о врачах, которые придерживаются иногда совершенно диких суеверных соображений, предают свою профессию и при этом пытаются оставаться врачами, даже делать вид, что они ученые.

Пожалуйста, помогите нам со всем этим разобраться. И тут я перекину такой мостик к следующей теме и скажу, что удивительным образом «Диссернет» играет определенную роль даже в том событии, которое, несомненно, является одним из важнейших событий сегодняшнего дня. Это то самое, о чем шла речь в предыдущем часе эфира «Эха Москвы», когда замечательный адвокат Илья Новиков рассказывал из первых рук о начале этого чудовищного процесса, который происходит. По существу, это два дела, но он справедливо говорит о том, что на самом деле это одно дело. И часть этого дела происходит в Верховном суде, часть — в Московском городском суде. Где пытаются ликвидировать две блистательные организации, чрезвычайно важные для нас всех, очень разные, на находящиеся в отношениях субординации одна к другой.

Одна из них — «Международный Мемориал»*, которого российское государство злонамеренно, беззаконно и подло называет иностранным агентом. И правозащитный центр «Мемориал»*, которого российское государство тоже, исполнившись ненависти к нему, из страха перед ним, называет иностранным агентом, прекрасно понимая, что никаким иностранным агентом он не является, и это просто способ испортить жизнь, возможно, разрушить профессиональную деятельность людей, которые в этой организации работают; оскорбить тех людей, которые эту организацию поддерживают и опозорить то дело, которое эти организации делают. Вот что такое наименование иностранными агентами «Международного Мемориала»* и правозащитного центра «Мемориал»*.

Так вот именно «Диссернет», затеяв довольно хитрую, довольно сложную и важную работу на совершенно новом для себя направлении, связанном с судебными экспертизами, обнаружил тех людей, которые сегодня оказались инструментом для обвинений на этих двух процессах в Верховном суде и в Московском городском суде. Именно в «Диссернете» вы можете найти информацию о них достаточно подробную. Теперь уже эта информация появилась во многих хороших медиа, в том числе, в «Новой газете» был текст по этому поводу, и это тоже очень важная работа «Диссернета». Она дает эти сведения, которые получает, предоставляет их журналистам, предоставляет их блогерам, всем, кому интересно и кто хотел бы этой информацией дальше воспользоваться.

Так что, как видите, «Диссернет» занимается не только теоретическими вещами, но и очень прикладными, связанными с сегодняшним днем. И вот в этом процессе, смыл которого нам с вами уже понятен, и который никто особенно не скрывает. Речь идет о том, чтобы, с одной стороны, избавиться от постоянно беспокоящего, постоянно выводящего на чистую воду сообщества людей, специалистов, историков, расследователей и поисковиков, работа которых каждый день указывает на ложь и подлость тех, кто манипулирует российской историей, кто превратил российскую историю в инструмент политических интриг, кто много раз заявил нам с вами, что никакой истории не существует, а существуют только легенды о ней, мнения о ней, и польза от нее, которую может получить держава.

Один из них, напомню вам, был некоторое время министром аж целой культуры в России. Теперь является советником президента по историческим проблемам. Создал целое «Военно-историческое общество», задача которого заключается в том, чтобы манипулировать историей в политических целях так, как этого хочет фараон и его фараонов двор и все прочее начальство.

С.Пархоменко: Конституцию пустили по кругу и приняли в ней сотни поправок, по существу разрушившие конституционный строй

Вот на пути у этих людей и стоит, собственно, «Мемориал»*. Не стоял, а стоит вне зависимости от того, является он иностранным агентом или не является он иностранным агентом, по мнению российского государства. Работа его продолжится, несомненно, в каких-то других формах, если с ним что-то произойдет как с организацией, потому что люди эти никуда не деваются, идеи их никуда не деваются, убежденность никуда не девается, и их гражданский долг остается на своем месте, и этот гражданский долг слишком важен, чтобы можно было оказаться от него, просто потому, что государство назвало иностранными агентами и ежедневно оскорбляет их, требуя все новых и новых формальных публичных покаяний за то, что государство назвало их иностранными агентами, используя это как инструмент, как придирку для того, чтобы эту работу по возможности остановить.

Все стало очень просто. Вокруг этих организаций происходила какая-то тонкая, позиционная, сложная борьба на протяжении теперь уже можно сказать, что двух десятилетий. «Международный Мемориал»*, который оказался, по мнению Российского, государства, иностранным агентом, был создан в конце 80-х годов. И до начала 2000-х годов не существовало никаких сомнений в том, что работа его нужна, важна, честна и благородна.

А когда у власти оказался представитель того самого профессионального сословия, которое создало катастрофические события в российской истории, во всяком случае, реализовало их, было инструментом, мечом, не карающим, а, так сказать, мечом уничтожающим невинных. Не мячом, которым играют в футбол, а мечом, которым отрубают невинные головы. Так вот с этого момента у «Мемориала»* и начались проблемы, которые, в конце концов, привели к тому, что он был назвал иностранным агентом, что, несомненно, является ложью и клеветой в его отношении.

Теперь всё стало существенно проще. Теперь ситуация обнажилась, теперь интересы стали очевидны. И я думаю, что в этой ситуации очень важно, чтобы живые люди вокруг каким-то образом обозначили свою позицию, чтобы люди заняли сторону. Иногда это важно само по себе.

И когда говорят о том, что бессмысленно писать открытые письма, подписывать какие-то коллективные воззвания, отмечаться под петициями. Чаще всего практически это, действительно, оказывается, неэффективным, а это оказывается еще и обидно. Потому что мы вроде бы честные люди, разумные, достойные, знающие себе цену, должны обращаться к какой-то швали, должны просить какую-то дрянь привластную о том, чтобы она чего-нибудь такое отменила или что-нибудь такое разрешила или кого-нибудь не мучила, или что-нибудь вроде этого. Сам факт этого прошения является часто обидным и оскорбительным для тех людей, которые в этом участвуют.

Но бывают такие ситуации, когда важнее другое, когда важнее демонстрация позиции, когда важно дать знать себе, своим близким, своим друзьям, своим врагами, своим завистникам, что ты есть, и твоя позиция вот такая. И тогда эти петиции, обращенные иногда просто даже в окружающее пространство — вот петиция о «Мемориале»*, которую подписало уже сегодня больше 100 тысяч человек, которым совершенно наплевать, что эта организация объявлена иностранным агентом, более того, которые именно этим и возмущены и против этого и протестуют. Более 100 тысяч уже подписали эту петицию.

Она не обращена ни к Путину, ни к Бортникову, ни к Патрушеву, ни к кому из людей, которые клевещут на «Мемориал»*, давят, мучают и уничтожают «Мемориал»*, делают все это со словами «мы объявили его иностранным агентом и теперь можем делать с ним все что хотим». Во всяком случае, именно это они пытаются продемонстрировать нам всем. Нет этого обращения в этой петиции.

Но есть важное заявление. И подписаться под этим заявлением, поставить свое имя под этим заявлением, поставить открыто свое имя под этим заявлением, не псевдоним, ни какой-то странный буквенно-цифровой код, говоря о том, что «а вдруг узнают — у меня будут неприятности». Да, возможно, у вас будут неприятности. Возможно, у того, кто поставит под этим свое имя, будут какие-нибудь последствия. А как вы хотели бы, чтобы выглядел протест? Вы хотите, чтобы протест был незаметным, чтобы протест был безмолвным? Чтобы протест был таким, чтобы не дай бог никто не разглядел? Такого протеста вы хотите?

С.Пархоменко: Они свою жизнь ценят недорого, портят аварийное оборудование, потому что оно мешает им зарабатывать

Нет, люди, которые готовы протестовать, которые готовы сказать свое слово в обвинение тем, кто творит это беззаконие и эту несправедливость, должны свои имена называть вслух и должны на эту перекличку отвечать так, как отвечают на перекличку — Я. Вот называют ваше имя, вы встаете и говорите: «Я», «Я здесь», «Я тоже», «Это не мое».

Так что вот такие внутренние моральные сомнения есть в этих делах. Но я, действительно, призываю тех, кто готов сказать «Я» в этой ситуации — а я уверен, что таких людей достаточно много среди нас, — поставить свое имя и этим принять участие в историческом событии. На наших глазах происходит важное историческое событие, важный шаг в истории России.

Я уже много раз говорил, что мы живем с вами… французы бы назвали это Третьей республикой, — в третьем воплощении Российского государства после уже Советского Союза, если не считать всех предыдущих воплощений, которые существовали до 1917 года. Ну вот, с 91-го года, с того момента, когда Россия обрела свою независимость, до 93-го, когда она сменила свою Конституцию — это Первая республика. С 93-го до лета 2020-го, когда на наших глазах над Конституцией было совершенно массовое, массированное насилие, когда Конституцию пустили по кругу и приняли в ней сотни поправок, по существу разрушившие конституционный строй России. Приняли абсолютно незаконным способом, вопреки тому законодательству, которое этими же людьми было принято и установлено и поддержано, о том, как меняется Конституция. Одним законом все эти сотни поправок в результате совершенно смехотворного голосования, которое даже никто не может в точности сказать, сколько продолжалось, сопровождалось какими-то абсолютно безумными, гомерическими злоупотреблениями…

Я прошу людей, которые пытаются мне сейчас дозвониться и дописаться, прекратить это делать. Бессмысленно сейчас пытаться комментировать то, что я говорю при помощи разнообразных мессенджеров, потому что вы отлично понимаете, что я кроме как выругаться на вас сейчас более-менее ни на что сейчас не готов.

О.Бычкова― Не надо ругаться.

С.Пархоменко― Ругаться не буду, а просто деликатно вам напомню, больше ничего.

Так вот мы живем в этой Третьей республике. И после падения российской Конституции в августе 2020 года важным элементом этой политической жизни являются те процессы, которые мы сейчас наблюдаем. Поэтому, мне кажется, что почти ничего важнее нету сегодня в России. И мы обязаны смотреть на это внимательно. На этом месте я делаю паузу и после новостей перейду к другим темам, которые мне кажутся менее важными, но тоже важными в сегодняшней российской жизни.

О.Бычкова― Новости и небольшая реклама на «Эхо Москвы» и продолжение программы «Суть событий».

НОВОСТИ

О.Бычкова: 21―33 московское время. Мы продолжаем программу «Суть событий». Ольга Бычкова — в московской студии. И в прямом эфире с сутью событий и «Эха Москвы» и наших трансляций в YouTube и Яндекс.Дзене — Сергей Пархоменко. Продолжаем.

С.Пархоменко― И другие темы, которые я хотел бы успеть потрогать в этой программе. Прежде всего, это история, связанная с аварией на шахте. Вы знаете, очень много разных подробностей мы узнаем в последние дни по этому поводу. И большая часть этих подробностей какие-то совсем не новые. Это вещи, которые мы много раз слышим. Мы слышим о том, что люди работают на этих шахтах в ужасных условиях. Мы слышим о том, что с тех пор, как эти шахты перешли из государственной собственности в частную, доходы шахтеров упали. Об этом очень подробно и с большим знанием дела говорила профессор Зубаревич сегодня в эфире «Эхо Москвы» несколько часов назад. Я очень советую послушать эту ее программу.

И мы слышим о том, что кончается тем, в частности, что люди, работающие в шахтах идут на вполне безумные меры. Они свою жизнь ценят недорого, и просто начинают портить аварийное оборудование, потому что оно мешает им зарабатывать. Там возникает некоторое общественное мнение в среде шахтеров, и они начинают говорить о том, что «не-не, мы не можем на все откликаться, на каждую пикалку, на каждую сирену, на каждую мигающую лампочку, что вот какая-то опасность, задымление, загазованность, еще чего-то — а мы будем работу останавливать? Эдак мы ничего не заработаем».

И вот начинается. Завешивают это все ватником, заклеивают это пластырем, заливают это водой, замазывают это пластилином, чего только не делают с этим оборудованием и датчиками.

И вот вокруг этого начинается много всякой лжи, и много взаимных претензий. Одни говорят: «Ну, что поделаешь, такая индустрия. Такая профессия, она испокон веку была опасной, всегда была связана с риском для жизни. Шахтеры всегда были подвержены этому профессиональному риску. Это так было всегда, с древних времен». Другие говорят: «Ну, что ж теперь поделать? У нас тут капитализм, и мы как-то должны выживать, и никто нам не поможет, никто нас не поддержит.

А третьи говорят: «Ну, вы сами виноваты. Зачем вы жвачкой это замазывали и пластырем заклеивали?»

С.Пархоменко: В слове «партия» нет ничего ужасного. Оно только в Союзе превратилось в символ ничтожества

А четвертые говорят: «А вы нам не платите. И что же это такое? Как же мы можем жить?»

И вот бесконечные по кругу все эти претензии. И есть одно обстоятельство, о котором люди немножко забывают, что вообще-то, человечество изобрело механизм, специально предназначенный для того, чтобы разбираться с тем, с чем разобраться невозможно. Человечество вообще в веках теперь уже можно сказать, создало систему, которая предназначена для того, чтобы выходить из этого тупика, чтобы находить взаимоприемлемые решения, чтобы создавать компромисс, который всех ущемляет, но в то же время всем дает возможность существовать. И этот механизм — профсоюзы. Так это происходит и происходило во всем мире. И это важнейший инструмент и участник этой работы.

Советская власть чудовищно совершенно дискредитировала этот инструмент, превратила его, как это называлось при советской власти? — какой-то приводной ремень партии, школа партийных кадров…

О.Бычкова― Нет, школа коммунизма это называлось. Профсоюзы — школа коммунизма.

С. ПАРХОМЕНКО: Школа коммунизма и прочая мерзость. И в результате оставила только это название, оскорбив это название. Много разных названий были унижены, уничтожены и оскорблены за время советской власти, в которых в самих по себе нет ничего дурного. В слове «партия» нет ничего ужасного. Оно только в Советском Союзе и его сателлитах превратилась в символ ничтожества, карьеризма и холуйства. А так-то вообще политическая партия важная вещь. И профсоюз важная вещь. И много на свете важных вещей, которые где-то в мире существуют. И да, государство борется с ними обычно, считает их соперником и в то же время партнером по переговорам.

И владельцы этих предприятий борются с этим и считают это злом, считают их соперником и в то же время партнером по переговорам. А, с другой стороны, находятся обычное политические партии, которые вполне цинично, но зато эффективно садятся верхом на эти профсоюзы, превращают их работу в основу своей политической деятельности, и на этой основе едут к власти, едут в парламенты, едут в президентские избирательные кампании, собирают сторонников, собирают поддержку, деньги на этом. И это важнейший элемент и инструмент политической борьбы и вообще политического движения и политического процесса в огромном количестве стран.

Все это очень конфликтно, все это очень сложно, все это иногда чрезвычайно мафиозно. Всякое бывало. Мы помним, например, историю о том, как профсоюзы в Штатах в предвоенное время, в 30-е годы, а потом в 50-е годы превратились в обиталище мафии, в площадку для соперничества криминальных группировок, питательную среду для коррупции, которая тогда покупала и продавала политиков по всем США. Много фильмов об этом снято, много книг про это написано, много политологической всякой мудрости на эту тему разведено.

И, тем не менее, Россия живет на протяжении всей своей истории без профсоюзов, точнее с этим муляжом, с разного рода фантомами и разными пустыми шкурками, которые называют себя профсоюзами. И в этой ситуации люди оказываются совершенно беспомощны. У них нет инструмента для переговоров. У них нет инструмента для ведения торговли по этой части. Совершенно очевидно, что есть разные интересы, результат которых — вот эти люди, погибшие в шахтах снова и снова.

Есть разные интересы у государства, у владельцев, у потребителей и переработчиков, собственно, у работников индустрии, у членов их семей и так далее. Эти интересы кажутся непримиримыми. Между тем нужно пытаться их примирить. Нужно пытаться работать. И предательство политических партий, которые делают вид, что они являются оппозиционными с разных сторон. Предательство коммунистов, которые продали за право сидеть с фараоном в Екатерининском зале Кремля и обсуждать высокие политические материи, — продали свой долг и свое достоинство, свое право выступать от имени людей вопреки всей это дубовой риторики, которую Зюганов и его люди разворачивают на протяжении десятилетий. Вот эта бесконечная… с набором, с апломбом, нескончаемая песня про то, как они от имени людей труда что-то такое высказываются. Вы же и уничтожили эту систему.

Ровно это же самое можно сказать и про партии, которые на свое знамя вывешивают лозунг антикоммунизма, включая «Яблоко», которое любит последнее время поговорить про свою ненависть к коммунистам, но не сделало ни черта для того, чтобы создать какие-то бы ни было работоспособные структуры за все эти десятилетия и несет теперь такую же ответственность вместе с коммунистами за уничтожение этой системы. Точнее, за нерождение этой системы.

Там нечего было уничтожать после Советского Союза. Эти картонки не стоили того, чтобы ими как-то увлекаться и пытаться их во что-то действующее воплотить. Это надо было создавать на новых основах, на новом месте. Такие попытки были сделаны, мы помним это. Мы помним, в частности, и шахтерские профсоюзные движения 90-х годов. Участь их была печальна. По большей части они были куплены, они были коррумпированы, они были развращены и разложены, они были растащены по чиновничьим кабинетам и по государственным постам. Ну да, вот такой риск. Так обычно это и работает.

И, тем не менее, вопреки этому и поверх этого, и пользуясь этим как уроком и как топливом для дальнейшего движения профсоюзы в мире развиваются. Но Россия осталась без них в значительной мере потому, что люди, которые могли бы этим заниматься, это люди, которые на протяжение десятков лет повторяли одну и ту же фразу: «Я вне политики. Ваша грязная политика меня не касается».

С.Пархоменко: Россия живет на протяжении всей истории с разными пустыми шкурками, которые называют себя профсоюзами

Вот то, что произошло сегодня на этой шахте и под землей в этой шахте и произойдет еще много-много раз, и то, что происходило на протяжение последних десятилетий, — это и есть политика, которая, как вам казалось, вас не касается. Потому что политика — это не только то, что происходит среди этих лощеных холуев в Государственной думе. Политика — это и профсоюзная работа тоже. Это создание профсоюза, это борьба за то, чтобы профсоюз обладал весом. Это защита этого профсоюза от коррупции, от воздействия множества разных сил, которые хотят разложить его, растворить его, разъесть его.

Это и есть политика, и она вас всех касается. Она касается тех людей, которые спускаются в шахты. Она касается их жен, которые остаются их ждать на поверхности. Она касается их детей, которые надеются не остаться сиротами. Это и есть политика. Вы думали, что она вас не касается? А она была ваша все это время, и вы остались без нее. И в этом, несомненно, есть и ваша вина и вина ваших коллег. Вот что я в этой ситуации должен сказать и напомнить.

Мне кажется, что те люди, которые захотят в России создать эффективное, разумное и имеющее политическую перспективу политическое движение вопреки репрессиям, вопреки полному запрету любой гражданской активности — профсоюзная работа — это форма гражданской активности, это и есть гражданская активность.

И когда сегодняшние российские власти уничтожают каких бы то ни было активистов, создают для них закон об иностранных агентах, объявляют их экстремистами, врагами, воруют у них информацию, выдают свою ворованную информацию за ту, которую они украли у этих организаций, говорят о том, что они поддерживают терроризм, судят их в Верховном суде и так далее, — они сражаются не с какой-то там демшизой, как они это любят повторить, не с какими-то там «вот этими либералами», как они любят повторить, не с какими-то там бузотерами, навальнистами… Почитайте, что пишут про это дрессированные Телеграм-каналы, содержащиеся на бюджетный счет, и что говорят вам разнообразные «соловьи» и прочие пташки в разнообразных телевизорах. Послушайте их. Когда они говорят о том, что любая гражданская активность является подрывной, любой правозащитник, любой человек, способный пытаться защитить своего коллегу, того, кто работает рядом с ним, живет рядом с ним, страдает рядом с ним, — любой из этих людей враг. А речь идет именно об этом. Объявление иностранным агентом — это объявление врагом вне зависимости от того, было там иностранное финансирование или нет, чаще его никакого и не было, вы об этом прекрасно знаете.

Так вот среди прочего они сражаются и с этим. Потому что создание гражданского проекта на почве профессиональной солидарности — это такой же точно гражданский проект как на любой другой форме. И в этой ситуации именно он мог бы защитить этих людей и создать хотя бы минимальную надежду на защиту, на соблюдение прав у тех людей, которые еще пока не оказались в этой шахте, наполненной отравленным газом, но которые будут следующими, несомненно, потому что фараон и его государство запретили активничать и заявили о том, что никто здесь не будет без спросу и нашего веления и без нашего финансирования — что для них чрезвычайно важно, — заниматься чем бы то ни было, создавать что бы то ни было, объединяться на какой угодно почве, в том числе, и на этой.

Мы имеем с вами несколько примеров, когда люди пытались создавать эти профессиональные гражданские проекты. Помните дальнобойщиков, которые протестовали против новых поборов на дорогах. Перегонщиков автомобилей. Почему-то как-то автомобилисты особенно расположены к этому. Помните? Это все было. И во что это превратилось? Они террористы, они экстремисты, они против нашего государства. У нас тут деды воевали, мы весь мир спасли от фашизма. Завоевали Крым! А они тут чего-то со своими автомобилями?

Помните эту историю? Помните эти попытки опозорить этих людей? Вот сегодня вы видите продолжение и развитие этого сюжета.

С.Пархоменко― И еще одна тема. Важнейшие события очень громкие, очень яркие на почве российского тюремного ведомства. Отставлен глава ФСИН. Насколько человек оказались под следствием. Некоторые из них даже под арестом. Это замечательное развитие и замечательный результат эпопеи, которая началась с архива, который обнародовал гражданский проект Gulagu.net.

С.Пархоменко: Политика — это не только то, что происходит среди этих лощеных холуев в Государственной думе

Я несколько раз говорил об этом и говорил о том, что люди, которые управляют этим гражданским проектом, люди с довольно странным прошлым и с довольно неприятными поступками в этом прошлом. Например, один из них господин Осечкин был одним из тех, кто организовал нам с вами закон об иностранных агентах. Он был ярым лоббистом этого закона. Он был человеком, который лично разрушал систему общественных наблюдательных комиссий. Можно много интересного рассказывать про этого человека. И, тем не менее, его заявление и его марка, его зонтик оказались задействованы в этой ситуации, которая нам всем чрезвычайно полезна. И надо сказать, что мы все, конечно, извлекаем из этого очень большую пользу. И нам всем это чрезвычайно важно.

Нам важно, что система пыток, которая существует, действительно существует в России. А на эти видео мы видим настоящие пытки, в которых реальные палачи действительно пытают свои реальные жертвы. Там ничего не выдумано, это никак не фальсифицировано. В этом нет никакой игры, никакой постановки. Это, действительно, так происходит, и это только малая часть того, что происходит с пытками в России каждый день. И правозащитники постоянно говорят об этом.

Так вот для нас для всех чрезвычайно важно, чтобы вся эта деятельность решительно оставалась вне закона. И, как мы видим, благодаря такого рода акциям, благодаря обнародованию этих видео, созданию общественного внимания, которое привлечено к этой информации, удается эту ситуацию снова и снова объявлять незаконной.

Действительно, чрезвычайно важно, что это не становится рутиной, что все-таки мы должны с удовольствием констатировать, что это не стало порядком вещей, на который люди смотрят равнодушно, и это не вызывает никакой реакции. Нет, это вызывает реакцию. И нет, не равнодушно. Это остается очевидным преступлением, и это остается мощным обвинением против тех, кто создает эту индустрию пыток, кто создает эту систему пыток. А речь идет не о случайных каких-то перегибах на местах, отдельных неприятных случаях. Речь идет о системе, речь идет о конвейере, о потоке. И совершенно справедливо об этом говорят, и, в том числе, лидеры этого Gulagu.net.

Но что важно понимать при этом, что все это становится инструментом ожесточенной межведомственной борьбы, которая происходит сегодня вокруг системы исполнения наказаний. Это богатое ведомство, которое обладает множеством всего, начиная от недвижимости, вы будете сменяться, оно контролирует много земли, много сооружений, к него большой бюджет, в нем работают десятки, а, может быть, и сотни тысяч людей. И там колоссальные закупки. Там огромная индустрия. Вы помните о бесконечных скандалах, которые возникали на почве эксплуатации рабского труда внутри ФСИН и устройства там всяких подпольных и полуподпольных странных и необычных производств, которые там существуют. В общем, там есть, чего хотеть, есть что делить. Это не только ржавые железные двери и заплеванные стены. Это еще и влияние, это важный политический институт, и за него происходит борьба. Между прочим, она происходит и на наших глазах тоже

Вообще-то ФСИН оказался в сфере управления, в ведомстве Министерства юстиции довольно уже теперь давно. Был указ 98-го года, и подписывал его еще президент Борис Ельцин о передаче Уголовно-исполнительной системы Министерства внутренних дел Российской Федерации в ведение Министерства юстиции Российской Федерации.

ФСИН тогда перешел в МВД в Министерство юстиции. Произошло это не само собой. Я поговорил с разными специалистами по этой части. Они мне напомнили, что таково, между прочим, было требование Евросоюза среди прочих требований. Вот, например, есть требование о моратории на смертную казнь. Есть еще требование о том, чтобы система исполнения наказаний не контролировалась полицией, не контролировались теми самыми людьми, которые расследуют. Чтобы не получилось, что одни и те же люди расследуют и потом наказывают. Это нужно разводить. Вот развели тогда. И по существу так это действует, потому что таково требование европейских организаций. Россия здесь подчиняется им. Ей вопреки всем ее декларациям важно оставаться внутри системы европейских ценностей.

И вдруг откуда ни возьмись в прошлому году, осенью 2020 года началась довольно мощная кампания, во главе которой удивительным образом было Министерство финансов Российской Федерации. Важной частью этой кампании было требование о передачи системы наказаний обратно в МВД. Это с европейской точки зрения невозможно, но, собственно, лозунг был такой: «А шо нам эта Европа? А давайте объединим вместе». И тогда господин Силуанов, министр финансов наш с вами в те времена требовал, чтобы в Минфин были переданы и ФСИН и Фельдъегерская служба и Служба судебных приставов. Все это было бы сконцентрировано в одних руках, с довольно большим сокращением штатов. И совершенно очевидно, что на этой почве началась война.

С.Пархоменко: Это остается очевидным преступлением, мощным обвинением против тех, кто создает эту индустрию пыток

Есть люди, которые поддерживают эту реформу, есть люди, которые противятся этой реформе. И есть еще один игрок в этой истории. Это ФСБ. И сегодня все чаще и чаще мы слышим указания на то, что люди, которые организовывали эти пытки, а смыслом этих пыток была добыча разных форм компромата. Нужно было создавать таким чудовищным образом влияние на людей, чтобы вербовать их, превращать в агентов, которые никогда не соскочат, добывать от них конфиденциальные сведения, ли компрометирующие сведения в отношении тех, кто интересует тех, кто создает эту систему пыток. А кто создает? Вот среди организаторов называют управление «М» ФСБ — управление внутренней юридической контрразведки, которое занимается контролем за деятельностью силовых органов. В отношении Минюста, МЧС, Верховного суда, Генпрокуратуры, МВД, Следственного комитета и других силовых ведомств. Это очень мощная организация, составляющая пару с еще одним управлением — Управлением внутренней безопасности ФСБ. Эти две структуры, с одной стороны, сотрудничают, с другой стороны ожесточенно соперничают.

Была в свое время довольно интересная кадровая история. В 2015 году, совсем недавно, два года тому назад, когда была осуществлена такая рокировка, начальники этих двух ведомств поменялись местами. И такой человек по имени Алексей Ветртяшкин был раньше начальником этого управления «М», он сделался начальником Управления собственной безопасности ФСБ, а человек, который исполнял обязательно тогда Управления собственной безопасности ФСБ сел на его место, наоборот, во главу управления «М» и до сих пор там находится. Его зовут Владимир Сергиенко.

Кстати, этого Вертяшкина, когда я как-то вчитывался во всю эту историю, я мучительно стал вспоминать, где я только что слышал про этого Вертяшкина, где эта фамилия мне попадалась. Она мне попадалась в подписи под документами о запуске уголовного расследования на предмет утечек информации, которые привели к обнаружению убийц Алексея Навального. Помните, недавнюю совершенно историю, когда вдруг выяснилось, что ведется расследование в отношении тех, кто передал информацию о биллинге телефонов. Эта информация оказалась правдивой. Это означает, что эти конкретные люди, действительно, в этом всем задействованы. Вот там существовал этот самый Вертяшкин.

Вот война между этими ведомствами, разворачивающаяся на наших глазах между Управлением «М», Управлением внутренней безопасности и даже Министерством финансов России и есть, на мой взгляд, та система приводных ремней, которая заводит всю эту систему вокруг ФСИН. Будем за этим следить.

О.Бычкова― Закончим на этом программу «Суть событий» с Сергеем Пархоменко. В этой студии теперь через неделю.

* «Международный Мемориал», «Мемориал» — НКО, которые российские власти считают иностранными агентами

(1)Из дверей школы выходит Людмила Филипповна — директор. (2)Всё затихает, и директор поздравляет всех нас, учеников и учителей, с началом учебного года.

— (3)Это первый послевоенный учебный год, — говорит она. — (4)Мы с вами навсегда запомним, как мы собрались у дверей школы, чтобы начать занятия под чистым, свободным небом. (5)И сегодня, в такой большой праздничный день, я хочу напомнить вам о тех людях, которым мы обязаны своей свободой и счастьем, — о тех, кто храбро, самоотверженно сражался с врагом на фронтах Отечественной войны. (6)В этих боях погибли наши бывшие ученики: Гриша Данилов, Павлик Медведев, Нина Полянская.

(7)Мы слушаем её в глубокой тишине. (8)Она желает нам успеха, надеется, что мы будем упорно и хорошо работать. (9)Потом она поднимает руку: по всему двору разносится веселый звон колокольчика, и по его зову двери школы широко распахиваются перед нами.

(10)Раз после уроков я увидела, что кое-кто из ребят не уходит: собрались вокруг парты Горюнова. (11)Толя вытащил шахматную доску и расставляет фигуры. — (12)Кто из вас играет? — спросил я, подойдя ближе.

—(13)Я, — ответил Толя. — (14)И вот Саша, — кивнул он на друга, — и Глазков.

—(15)Можно мне попробовать? — спросил я.

(16)Ребята переглянулись, и Толя, по обыкновению краснея, ответил:

— Пожалуйста, Марина Николаевна. (17)Вы с кем будете играть?

—(18)Хочешь, сыграем с тобой?

(19)Мы перенесли доску на мой стол, уселись друг против друга, ребята тесно окружили нас — и сражение началось. (20)Толя оказался серьезным противником: толковым, расчетливым, осторожным. (21)Я играла немногим лучше его и неожиданно почувствовала, что волнуюсь. (22)Во-первых, мне казалось, что все симпатии на стороне Толи, все желают ему удачи, а это много значит — отношение окружающих! (23)Притом я вдруг поняла, что от исхода этой партии многое зависит, и решила, что мне просто необходимо выиграть. (24)Сдвинув брови, плотно сжав губы, мой противник изучал доску. (25)А рядом стоял его приятель Саша, и на его лице отражалось всё, что происходило на поле боя. (26)Он так переживал каждый Толин ход, словно это его, а не Толю ожидали победа или поражение.

(27)Я не очень-то могла наблюдать за окружающими, но не заметит, как ведёт себя Боря Левин, было невозможно. (28)Он «болел» за того, кому изменяло счастье. (29)Он не столько радовался хорошим ходам, сколько огорчался, если кто-нибудь из нас делал неправильный, по его мнению, ход. (30)Стоило мне или Толе взяться за фигуру, как раздавалось полное отчаяний «Эх!..». (31)В иные минуты он даже отворачивался, не в силах смотреть на наши действительные или воображаемые промахи.

—(32)Ты мешаешь, — сдержанно сказал наконец Толя. — (33)Раз не можешь смотреть спокойно, уходи.

(34)Боря присмирел.

(35)Через некоторое время я, сманеврировав своим чёрным конём, сняла Толиного слона. (36)Положение белых усложнилось. (37)Я посмотрела на серьезное лицо Толи. «(38)Зачем я так стараюсь выиграть?» (39)Ведь он совсем мальчик. (40)Даю же я иной раз Гале обыграть меня в шашки. (41)Он огорчится, а для меня проигрыш — не велика беда».

(42)Был мой ход — он, по-видимому, решал судьбу партии: вслед за слоном я могла заставить Толю пожертвовать ладьёй, и тогда… (43)Но я стала сосредоточенно разглядывать противоположный угол доски, словно обдумывая какую-то совсем новую комбинацию. (44)Но он посмотрел на меня с таким откровенным изумлением, что мне стало неловко, а присмиревшие было ребята зашевелились, и кто-то разочарованно прошептал: «Поддается…»

—(45)Вы ошиблись, Марина Николаевна, — сказал Толя. — (46)Возьмите ход обратно.

—(47)Я сама виновата, впредь буду осторожнее, — возразила я, чувствуя, что тоже краснею.

(48)Но Толя не воспользовался моим великодушием, он не хотел победы, добытой по милости уступок и снисхождений. (49)Он сделал какой-то нейтральный ход, и тогда я пошла так, как собиралась прежде. (50)Белые сделали еще несколько попыток защититься, но тщетно: через несколько ходов стало ясно, что положение их безнадёжное.

— (51)Мат! — хором сказали ребята.

(52)Толя поднял на меня тёмные глаза и вдруг расплылся в широчайшей улыбке. (53)Я взглянула на часы: партия длилась сорок минут. (54)Если бы я разговаривала с Толей сорок минут подряд, узнала бы о нем больше, чем сейчас? (55)Едва ли.

(По Ф. Вигдоровой)

* Фрида Абрамовна Вигдорова (1915-1965) — писатель, журналист, публицист. Работа в школе дала Вигдоровой большой материал для раздумий и наблюдений, нашедших отражение в книгах «Мой класс», «Дорога в жизнь», «Это мой дом», «Черниговка», «Семейное счастье», «Любимая улица».

Очевидцы засекреченного во времена СССР пожара в школе поселка Эльбарусово в Чувашии, который произошел ровно 60 лет назад, 5 ноября 1961 года, рассказали корреспонденту «Ленты.ру» о том, как в здании всего за пять-десять минут погибли 106 детей и четверо педагогов. По их словам, к трагедии привели халатность школьных работников, паника и заблокированные эвакуационный выход и окна, а пожарные расчеты из-за отсутствия дорог прибыли, когда от здания уже ничего не осталось.

Пожар вспыхнул во время праздничного концерта по случаю 44-й годовщины Октябрьской революции, когда внутри были более 200 человек — учителя и семьи с детьми, в том числе — дошкольники.

Пока в актовом зале, который в обычные дни перегородкой делили на два учебных класса, шли выступления, в соседнем кабинете учитель физики Михаил Иритков ремонтировал бензиновый двигатель, чтобы запустить кинопроектор для показа фильма. Ему помогали два десятиклассника.

Из-за их оплошности бензин разлился по кабинету и вспыхнул, после чего учитель и старшеклассники выпрыгнули в окно и убежали, никого не предупредив.

По словам пережившей трагедию при пожаре Людмилы Гордеевой, в первые мгновения понять ничего было нельзя, кто-то даже сказал, что американцы сбросили атомную бомбу. Дети сперва побежали к двери, но развернулись, когда увидели зарево пожара в коридоре.

Эвакуация осложнялась тем, что из-за большого числа людей перед концертом решили сдвинуть парты — они располагались вдоль стены с окнами и мешали выбираться из горящего помещения. Кроме того, школьное имущество, которое мешало представлению, сгребли туда, где был запасной выход, поэтому им никто не смог воспользоваться.

Многочисленных пострадавших лечили в соседних населенных пунктах, а самых тяжелых отправляли в Москву.

«Все кричат, орут. Хороших обезболивающих в те времена, наверное, не было. Или были, но всем не хватало, — рассказал выживший эльбарусовец Юрий Макаров. — Помню, поставили тазы с марганцовкой. Макнешь туда руки — и боль чуть-чуть стихает. Вытащишь — и опять горит. Потом я потерял сознание. В таком состоянии меня застала приехавшая в больницу мать. Затем нас отправили в институт Вишневского».

Секретный пожар

Вместо того, чтобы принять меры после пожара со 110 погибшими, провести тщательное расследование и помочь родственникам, советское руководство приняло решение срочно похоронить жертв в братской могиле. Они опасались массовых беспорядков перед 44-й годовщиной Октябрьской революции, поэтому всю ночь с 5-го на 6-е ноября плотники готовили гробы на судоверфи Мариинского Посада.

Похоронную процессию сопровождали милиционеры, а сотрудники КГБ в штатском не позволяли никому фотографировать. Тем, кто успел сделать снимки, засвечивали пленку.

Между могил бегали родители — они смотрели, куда кладут их детей, и вставляли в землю палки, чтобы запомнить место.

В партийном отчете о членах семей писалось следующее:

В этом же документе говорилось, что выводы из эльбарусовской трагедии должны сделать все жители Советского Союза, однако никаких мер по факту не предпринималось, и уже через год примерно в 20 километрах от Эльбарусово, в городке Цивильске, из-за халатности с использованием бензина полностью сгорел Дом пионеров. В тот раз обошлось без жертв.

Первые публичные траурные мероприятия прошли в Эльбарусово только в период гласности, на 30-летнюю годовщину — 5 ноября 1991-го. До этого местные жители обсуждали трагедию лишь шепотом.

«Долгое время могилки находились в запустении: неухоженные, заросли бурьяном. Кресты попадали, сгнили, — рассказала «Ленте.ру» учительница истории и автор книги «Эльбарусово. День трагедии» Полина Иванова. — И так их похоронили… не знаю как. Поставили гробы, зарыли. Народ туда не пускали. Похороны могли видеть только подростки, приехавшие к кладбищу на велосипедах с окрестных деревень. Родители не знали, где лежат их дети».

Учителя физики Ириткова и директора школы Самуила Ярукина исключили из рядов КПСС и осудили на десять и восемь лет соответственно, а также оштрафовали на 21 тысячу 317 рублей. Через два года директору школы изменили статью и сократили наказание до трех лет. Потерявший в пожаре жену Иритков отсидел полный срок. По партийной линии наказали и других лиц, косвенно виновных в трагедии.

Июнь 1941 г. был богат на аномалии. Куры каждый день несли в два-три раза больше яиц, чем обычно. Грибы, что называется, косой косили! Старики говорили: «Не к добру это! Война будет!» Молодежь отмахивалась: «Какая война? С кем? У нас мирный договор с Германией!»

Скептики призадумались за три дня до начала войны: на деревню обрушились полчища крыс! В подполах, скотных дворах, даже на улицах метались злобные серые создания! От них отбивались кочергами, поленьями, котелками! А 22 июня началось германское вторжение.

О страшных предзнаменованиях, со слов очевидцев, поведала автору заведующая Васильевской сельской библиотекой Л.А. Русакова. Так ли было, на самом деле ? Людмила Аркадьевна уверяет, что именно так! Или народная фантазия, столкнувшись с невиданной по ожесточению и количеству жертв войной, задним числом измыслила эти леденящие душу приметы? Сейчас, наверное, никто уже точно не ответит на данный вопрос. Но то, что возможно и необходимо – это навеки сохранить свидетельства людей, переживших военное лихолетье. Ибо наша национальная память о Великой Отечественной войне, пожалуй, главной войне за всю русскую историю, должна быть максимально полной. Ведь именно эта память служит всем нам духовной поддержкой в минуту уныния и отчаяния. Основой патриотического воспитания новых поколений. Надеждой на Великое будущее России. Ниже я привожу записи бесед с рядом очевидцев событий 1941 г., либо их ближайших потомков (дочь, сын). Все, о чем рассказывается, происходило на территории (либо с жителями) Васильевского сельского совета Высоковского (ныне Старицкого) района Калининской (Тверской) области. Главным образом, в октябре – декабре 1941 г.: в период немецкой оккупации. Маленькое предварительное пояснение. Внимательный читатель обнаружит во всех трех фрагментах устной истории общность ряда черт.

1) Удивление их авторов от контраста между образом врага, сложившимся под воздействием советской пропаганды: «немцы – нелюди», и реальностью: «немцы – люди, причем часто – добрые». 2) Стремление объяснить эксцессы со стороны оккупантов вмешательством злобных рыжих финнов, которые, дескать, мстили за советско-финскую войну. О «жестоких финнах» и «хороших немцах» я слышал не только в наших краях, причем, в разных деревнях, но и, скажем, в Рузском районе Московской области от своей деревенской хозяйки Лидии Александровны Разуваевой, пережившей оккупацию (с. Ново-Волково). Действительно ли виноваты в зверствах исключительно «плохие» финны? – Вопрос к военным историкам. Или так, в этническом преломлении («плохие финны» – «хорошие немцы»), трансформировалась в народном сознании двойственность поведения оккупантов («плохое – хорошее») по отношению к местным жителям? 3) Достаточно спокойное (без надрыва) фиксирование негативных аспектов оккупации. Грабежей: несанкционированных – со стороны голодных солдат и организованных – километровый обоз с награбленным добром в д. Чернево. Угонов односельчан в Германию. Выселений, а порой, поджогов домов – среди лютой зимы! Использования мирных жителей, как живого щита, при атаках на позиции Красной армии. У всех рассказчиков чувствуется скрытое недоумение: вроде бы «хорошие» немцы, а такое сотворили?! Думается, это недоумение объясняется тем, что оккупанты у нас были недолго и не успели по настоящему «развернуться». Моим нынешним землякам просто повезло. Но и это «везение», как увидит читатель, было весьма относительным. Еще одно наблюдение. Как я мог убедиться, беседуя с очевидцами тех грозных событий, их детьми, внуками и правнуками, народная память на протяжении нескольких поколений необычайно точно сохраняет свидетельства о Великой Отечественной войне. Так потрясла она национальное сознание! Да, очевидцы помнят больше. Причем старшие более подробно, чем тогдашние малыши. Но суть событий, скажем, пребывания немцев в д. Чернево, нынешняя двенадцатилетняя девочка Полина, внучка одной из рассказчиц Т.М. Петуниной, воспроизводит предельно точно. Потому призываю. Записывайте воспоминания о Великой войне! Непосредственных свидетелей событий. Их потомков. В них – правда о нашей Победе, которую надо сохранить! И последнее. Автор благодарен работнику местной администрации Валентине Михайловне Дмитриевой и заведующей Васильевской сельской библиотекой Людмиле Аркадьевне Русаковой за помощь в поисках и сканировании фотоиллюстраций.

«Вот такой запомнилась мне война…» Рассказ Нины Смирновой. Нина Дмитриевна Смирнова (за шустрость прозванная Самолетовой) родилась в 1928 г. в д. Щитниково Высоковского (ныне Старицкого) уезда Тверской губернии. Осенью 1941 г. ей было 13 лет. Вот что она рассказала о своей жизни в оккупации и в эвакуации.

В конце октября 41 г. гляжу я как-то в окно. Смотрю из леса со стороны Волги (там, как мы потом узнали, у немцев была понтонная переправа возле д. Терпилово) идут трое немцев. «Русский солдат есть?» – спрашивают. «Нет» – отвечаю. Ушли. На следующий день уже 6 немцев снова ненадолго зашли в деревню, опять про наших солдат спрашивали. Тогда такая неразбериха была. Только немцы ушли, ночью наши на нескольких грузовиках приехали. Сказали, что в Калинин (теперь Тверь) за горючим их отправили. На следующий день опять наши – двое верхом на лошадях, но тут же ускакали. Следом немцы на телегах, со стороны Терпилова; видно, по понтонному мосту переправились. Эти уже прочно обосновались. У нас в избе поселилось 6 человек. Спали на полу на соломе. А мы с мамой на печке ночевали. Помню двоих: Зигфрида и Юсупа. (М.б., Иозефа? – М.Г.). Один из Югославии, а другой из Чехословакии. Зигфрид фотографию показывал, на ней двое детей. «Цвай киндер,» – говорит. Ох, как они за своими конями ухаживали! Чистили каждый день, ноги им мыли. Мы за собой так не следили, как они за лошадьми. Немцы поначалу днем куда-то все уезжали, наверное, на передовую, потом возвращались. Как-то, когда их не было в деревне, из леса выходят двое наших солдат. Говорят, отстали от своей части. Зашли в избу, погрелись, помылись, переобулись. Собрались уходить. Глянь, а тут немцы возвращаются! У одного из солдатиков пилотка на голове зашевелилась – волосы аж дыбом встали! Они сразу в подпол, а шинель за сундук запихнули. Немцы как вошли в избу, шинель-то и увидели. Избу обыскали и в подпол. Вывели наших ребят на улицу. Один шинель надел, а другой, как и пришел, в одной гимнастерке – дрожит. То ли от холода, то ли от страха. У нас во дворе камень большой лежал. Немцы об него винтовки, которые у солдат отобрали, разбили, а самих солдатиков увели по лесной дороге в сторону д. Кознаково. Может, убили, а может, к своему начальству увели. Больше мы их не видели. Прошло сколько-то времени. Немцы уже все из деревни не уходили. Часовые обязательно оставались. Собрали они как-то жителей, как сейчас помню, 137 человек нас было, и согнали всех в один дом. (Вот память! Что тогда было, все помню. А сейчас! Очки куда-нибудь положу, а потом целый день найти не могу). Немцы, наверное, боялись партизан, и чтобы народ им не помогал, загнали всех в такой «концлагерь». Ночью мужики сделали подкоп под фундамент. Думали, что если немцы подожгут дом, то кто-то сможет убежать. Правда, днем из дома выпускали. Разрешали сходить домой, скотину покормить. емецкая комендатура была в Терпилове. Там же и госпиталь, на краю деревни. В нашем доме тоже потом что-то вроде госпиталя сделали для раненых. А в Терпилове стояли немцы и финны. Финны очень злые были. Приехали как-то к нам в деревню. На телеге кадка. Стали молоко отбирать. А потом один на маму пистолет наставил: «Давай корову!» Так и увели кормилицу. А мама, не побоялась же, пошла в Терпилово в комендатуру на финнов жаловаться. Там ей дали другую корову, бывшую колхозную. Дело в том, что когда фронт приблизился, велели колхозную скотину от немцев на восток угонять, в Горьковскую область. Лошадей успели угнать, а коров нет. Вот колхозных коров по дворам и раздали. Так у многих по две коровы оказалось. Но недолго и эта корова у нас прожила. Мы ее прятали, в лесу пасли. А она как-то из лесу к озерку вышла попить, тут немцы ее и поймали. Мама к офицеру, а тот смеется, на клеймо, которым метили колхозных коров, показывает и говорит: «Матка, корова – коллектив». Дескать, не твоя корова, а колхозная. «Мне, – говорит, – солдат кормить надо». (У немцев переводчик был; а больше знаками объяснялись). А нам с мамой отдали голову коровью, мы из нее холодец варили.

Как-то 15 человек, в основном взрослых мужиков, собрали и погнали в сторону Старицы, сказали, в Германию повезут. Откуда мужики взялись? Многие с трудового фронта. В 41-м сорока-сорокапятилетних мужиков в Красную армию еще не призывали, а направляли рыть окопы против немцев. Но фашисты так быстро наступали, что наши и отойти не успели, так и остались в деревне. У нас и много дачников в оккупацию попали, в основном, ленинградцев – женщин с детьми. Приехали отдохнуть на лето, а тут война. В Ленинград не пускают. А скоро город вообще в блокаде оказался. Только в 45-м году и смогли домой вернуться. Им, можно сказать, повезло. А то в Ленинграде с голоду бы умерли. Моя соседки, Валентина с сестрой, там чудом выжили, а мать, отца, брата и сестру похоронили.

Из наших, в Германию угнанных, половина ночью в Старице сбежали: в заломках (пещерах, где добывали белый камень) старицких прятались. Немцы туда боялись соваться. Потом они домой вернулись: Василий Тихонов, Ленька Лебедев, еще кто-то. А крестный Иван Евполов, председатель колхоза Иван Виноградов и дядя Сережа через д. Холохольню домой пошли. Ночью в Холохольне в церкви спрятались. А уже декабрь на дворе. Холодно. А они одеты легко. Замерзли. Утром бой начался. Стреляют:, и наши и немцы. Дядя Сережа все-таки решил в храме отсидеться, а другие двое не выдержали холода, выбежали наружу. Их и убило. А дядя Сережа дождался ночи – и домой. Убитых потом в деревню привезли, похоронили на кладбище. Это уже когда немцы ушли. А с теми, которых в Германию, угнали, никто не знает, что стало… Наши в конце декабря вернулись. Наступали со стороны Трехдубья, Васильевского. В общем, от Калинина шли с боями. Нас всех, как я говорила, немцы согнали в один дом. Напротив него ихние минометы как раз стояли. А тут наши подходят. Мы боялись: начнут бить по минометам и в наш дом ненароком попадут. Но обошлось. Только один снаряд рядом с домом разорвался и только одного человека, Кольку Панова, ранило. Разведка, наверное, наша хорошо сработала: доложила начальству, в каком доме нас заперли. За деревню 4 дня бои шли. Потом уже наших убитых бойцов собрали и похоронили в братской могиле – около 500 человек оказалось.

А пока шло сраженье, немцы каждый день после боя заставляли нас собирать своих убитых и сносить в подвал сгоревшего дома. Но наши, наконец, одолели. Немцы отступили в сторону Терпилова. Часть своих мертвецов увезли на телегах. А других, которых мы в подвал снесли, сожгли. Перед уходом они один дом подожгли, чтобы дымовую завесу сделать. Потом мы еще 6 убитых фрицев нашли и в силосной яме похоронили. Освободили нас 29 декабря 1941 г. Пока еще живы были бывшие в оккупации, мы каждый год этот день как большой праздник справляли. А сейчас, кроме меня, никого уж и не осталось. Только нас освободили, как в 1942 г. всю молодежь из района отправили в г. Молотов (теперь Пермь). Наверное, наши власти боялись: вдруг немцы вернутся и угонят всех в Германию. Ведь их только в 1943 г. из Ржева выбили. Да и народу на заводах не хватало: мужики, почитай, все в армии были. Отправляли нас в товарных вагонах из Высокого. Стали мы работать в Молотове на заводе им. Дзержинского. Наших было всего 31 человек: 30 из соседнего села Васильевского, до я одна из Щитникова. Через две недели решили мы, самые рисковые, домой бежать. Надела я на себя три платья, чемодан с вещами с третьего этажа общежития сбросила, чтобы вахтерша не догадалась, что убегаю. Всего нас 6 человек утекало. Через р. Каму на лодке нас перевезли. Сказали перевозчику: «Домой едем». На полустанке, где уголь грузили, попросились мы в вагон с углем. Поехали. Потом спрашиваем: «Куда поезд идет?» Оказалось, не в ту сторону. Слезли, черные все, как негры. Пошли пешком в сторону дома. На огородах сорвем что-нибудь, тем и питались. Помню, проходили Ярославль, Рыбинск, Тутаев. На какой-то станции четверых из нас задержали, и меня тоже. Сказали: «Будете работать, картошки дадим». А работа такая: песок из реки вымывали, а мы его лопатами подальше от берега отбрасывали, чтобы назад не пополз. Проработали мы немного. Подкопили хлеба, который нам выдавали, и опять удрали. Смешались с толпой беженцев, возвращавшихся домой в освобожденные от немцев районы. У тех подводы были. Так потихоньку мы и до своих деревень добрались. Хотели нас сначала назад отправить. Тогда мы в лес убежали. Спрятались там и все в бинокль смотрим, нет ли облавы? Наконец, сжалились над нами, разрешили остаться дома. Спасибо председателю сельсовета. Круглов его звали. А как потом в колхозе жили, о том Вам Валентина Платонова, соседка моя, уже рассказала. Да, еще одно. Не так давно приезжал из Германии один немец. В войну он в наших краях воевал. А в нашей избе, где маленький госпиталь был, раны залечивал. Вот такой запомнилась мне война.

22 апреля 2018 г.

Рассказ Валентины Горшковой. Валентине Афанасьевне Горшковой (в девичестве Соколовой, 1935 г.р.) в 1941 г. было шесть лет. Жила она с мамой, Екатериной Александровной Соколовой (1907-1991). Отца, Афанасия Арсентьевича Соколова (1902-?), взяли сначала на тыловые работы, а потом призвали в армию. С фронта он не вернулся. Пришло извещение: пропал без вести.

Жили в с. Васильевском. Рядом, через речушку Улюсть (Улюська, как ее обычно называют местные жители), расположена деревня Рамейково. Васильевское и Рамейково практически сливаются друг с другом. Дом Соколовых, двухэтажный, кирпичный (он и сейчас цел) располагался около речушки, в низине, на окраине Васильевского рядом с Рамейковым. Его построили незадолго до революции два брата Соколовых. Жили наверху, а в нижних помещениях пекли баранки, которые с удовольствием покупали односельчане. В начале 30-х гг. братьев раскулачили, а дом отобрали в колхоз. Родителей Валентины выслали куда-то в Медвежьегорск. Там отец работал помощником машиниста. Через какое-то время дом вернули. Братья сумели доказать, что они не были кулаками, так как не использовали наемной рабочей силы. Родители Валентины вернулись в родное село. Здесь в 1935 г. она и родилась.

Осенью 1941 г. пришли немцы. Сначала появились разведчики верхом на лошадях. У ключа, неподалеку от Валиного дома, завязался бой. Подошли основные силы немцев. Наши отступили. Немцы заняли село.

Когда они въезжали в деревню, многие на мотоциклах, один парнишка бросил веревку под колеса невиданного ранее на селе вида транспорта. Та намоталась на ось. Мотоциклист упал. Мальчик бежать. Заскочил в ближайший дом и за матрас, прислоненный к стене в сенях. Немец за ним.

Вбегает в зал. А там бабушка старенькая жила. Немец к ней: «Где «киндер»? Та понять ничего не может. Мальчишку-то она и не видела: тот в сенях спрятался. В общем, так и не нашли «киндера», смазавшего торжественный въезд в русское село частей «непобедимого вермахта». Этот эпизод вспомнил, со слов отца, Александра Яковлевича Горшкова, сын Валентины Афанасьевны Вячеслав Александрович Горшков (1956 г.р.).

Валин дом, как уже отмечалось, хотя и самый комфортабельный в деревне, располагался на окраине села, у речки. Видимо, поэтому немцы в нем вначале не поселились: боялись партизан. Потом несколько человек все же въехали. Девочка с мамой жили в маленькой комнатке. Немцы – в большом зале. Старший немец был добрый. Показывал фотографии семьи. Плакал. Объяснял, что они не хотели, но их заставили воевать. Девочке то мыло даст, то шоколадку. А в Рамейкове, через речушку, финны стояли. Те злые были. Как то здоровенный рыжий финн зашел к ним в дом и на чердак. А Валина мама там зингеровскую швейную машинку прятала. Она финна за плащ, стащила с лестницы. Тот за ней. Она на улицу. Кричит. Тут немецкий комендант неподалеку оказался. Заорал на финна и как даст ему под зад ногой! Немецкая власть грабежи запрещала. Хотя солдаты и рыскали по селу: то сало стащат, то яиц потребуют.

Валентина помнит только то, что происходило в доме или рядом. Днем по деревне ходить ребятам не разрешали родители, боялись немцев. А с вечера действовал комендантский час, согласно которому запрещалось выходить из домов до утра. Запомнилось, как у ключа немец подорвался на мине. Насмерть. Ногу ему оторвало. Наши ли бойцы перед уходом мину поставили или партизаны?

Кто знает? Как-то днем детишки катались с горки. Рядом по дороге шли немцы. Один из солдат поскользнулся и упал. Дети засмеялись. Другие немцы тоже захохотали.

И вот среди этой, в целом спокойной, жизни однажды ночью Валю с мамой немцы вдруг стаскивают с печки, приказывают одеваться и вместе с другими местными жителями отправляют под конвоем на северо-восток. Туда же погнали и скотину. А сами сзади идут. Дошли до деревни Игутьево. Внезапно завязался бой. Снаряды рвутся. Загорелся игутьевский скотный двор. Дети заплакали. Тут стрельба прекратилась. Откуда ни возьмись, наши бойцы в белах маскировочных халатах. Ругаются: «Вы почему раньше не закричали?! Могли бы всех перестрелять!» Деревенские отвечают: «А мы откуда знали, что вы тут?!» Слава Богу, обошлось: никого не убили и даже не ранили.

Тут-то стало ясно, зачем их посреди ночи погнали в Игутьево. Немцы надеялись за спинами русских женщин и детей незаметно подкрасться к деревне и выбить оттуда красноармейцев! Не удалось. Немцы разбежались. Наши перешли в наступление. Многих из них положил немецкий пулеметчик, засевший на колокольне с. Васильевском; пока его оттуда не сняли. Вернулась Валя с мамой домой вместе со своей коровой. Утром просыпаются: нет буренки. Но шила в мешке не утаишь. Особенно зимой в деревне. По следам нашла мама свою корову: за речушкой, в Рамейкове. Оказалось, наши бойцы увели. Она их пристыдила: «Эх, вы! Немцы не взяли, а вы, русские, украли. Куда мне с дитем без коровы!?» Отдали, правда, взамен попросили мешок картошки. Мама отнеслась с пониманием: кормили бойцов не ахти как!

12 июня 2019 г.

Мама и Юра: война и мир. Тамара Михайловна Петунина (1950 г.р.) в наших тверских краях человек известный. Всю жизнь «сеет разумное, доброе, вечное». Работала режиссером народного театра, методистом отдела культуры Фировского района; директором Дома культуры в с. Васильевском Старицкого района. Вела различные детские творческие кружки. Возглавляла совет ветеранов Васильевского сельского округа. Пишет стихи…

Встретились с ней как-то на прогоне нашего села Васильевского. Я был полон впечатлений от рассказов блокадницы Валентины Акимовны Платоновой, которые только что записал. (См. «Столетие», 1 мая 2019 г.). Тамара Михайловна, конечно, с ней знакома. В деревне все друг друга и все друг про друга знают. Порой даже то, что ты сам про себя не знаешь! Я и спроси, а что ей известно «про войну» в наших местах? Она как начала рассказывать, со слов своей мамы, о военном лихолетье!.. Зацепило. Договорились специально встретиться, чтобы я без спешки записал ее воспоминания. А была весна – посевная… Потом трава полезла, сорняки… От триммера руки отсохли. Да поливать надо. А тут черника, малина поспели. И покупаться на Волгу съездить хочется. Благо, еще в тот год грибов было мало! Глядь, уже и картошку пора копать, банки закручивать. А зимой, наконец, до книг дорвался. Так прошел год. И вот 23 апреля этого года, наконец, встретились. Начали беседу с войны. А потом, слово за слово… Впрочем, предоставляю слово Тамаре Михайловне Петуниной.

Моя мама, Лидия Андреевна Горлова (в девичестве Чижикова), родилась в д. Чернево Высоковского (ныне Старицкого) района Калининской (Тверской) области 18 марта 1921 г. Сейчас от деревни ни дома не осталось – лес один. В 1939 г. вышла замуж за односельчанина, Александра Петровича Горлова. В том же году его призвали в армию. Попал как раз на финскую войну. 13 августа 1940 г. родился сын Юра. А 22 июня 1941 г. началась другая война – Великая Отечественная. Так две войны она его и прождала! Мамина свекровь, Мария Андреевна Горлова (1901-1985 гг.; свекр – Петр Васильевич Горлов, 1900-1984 гг.), была председателем колхоза. Когда стремительно наступавшие немцы вторглись в Калининскую область, она с табунщиками погнала от врага скотину на восток – в Горьковскую область. Маму же попросила остаться с годовалым сыном, чтобы за домом присматривать. А дом самый справный во всей деревне был! При нем сад большой, огород, скотина. Жалко бросать без присмотра. Мама и осталась. Да еще свою маму, Аллу Матвеевну Чижикову, из райцентра Высокое вызвала. Вдвоем не так страшно!

Немцы пришли в октябре 1941 г. Дом у Горловых, как я говорила, самый большой на селе. Немцы там штаб и разместили. А маму с сыном и бабушкой выселили в пристройку-кухню с отдельным входом. Приказали печь для себя хлеб. Поначалу все было спокойно. Что называется, «без эксцессов». Мама рассказывала, что в деревне разместилась какая-то тыловая часть. Начальник штаба был хороший. Любил детей. У него трое их было. Фотографии показывал. Маленькому Юрке частенько сахар под дверь подсовывал. Однажды тот проснулся, заплакал, а немец подошел, успокоил. Но недолго эта идиллия продолжалась. Прошел слух, что идут какие-то другие немцы – «зондеркоманда», как мама вспоминала. Злые, молодых женщин угоняют в Германию, а детей живьем сжигают. Маме старики говорят: «Лидка, прячь ребенка, и сама прячься!» А к тому времени деревню уже часто бомбили. Наверное, наши – знали, что там немцы. Чтобы прятаться от бомб, жители выкопали ямы и там во время бомбежек хоронились. И у мамы в сарае была такая яма. Она схватила Юрку и туда. А сверху соседи хворосту накидали. Затаилась. Страшно. Вдруг слышит: дверь заскрипела, кто-то зашел в сарай. Юрка зареветь пытается. Она ему рот рукой зажимает. И тут очереди из автомата: по стенам, по груде хвороста. Хорошо, немец не догадался, что под хворостом яма – вглубь не стрелял. Мама молится: «Господи, сохрани!» Сохранил Господь. Немец ушел.

Через какое-то время к маме бабушка пришла. Говорит: «Вылезай, немцы хоть и злее, чем те, что раньше у нас стояли, но все-таки не такие изверги, как рассказывали». Вылезли они с Юркой из ямы, и пошли все втроем в свою пристройку. А их оттуда гонят: «Шнелль, шнелль!» («Быстро, быстро!») Выгнали в сарай. А там холодно. Зима на носу. Немцы уже совсем не благодушные. Всего боятся. Деревья, кусты по деревне и вокруг нее вырубили, чтобы партизаны незаметно не подобрались. Хотя про партизан мама ничего не рассказывала. Особенно злобным был один рыжий, говорили, что финн. Не знаю, финн ли, но по-русски понимал. (Финляндия до революции входила в состав Российской империи, поэтому многие финны знали русский язык. – М.Г.). Он стоял на часах возле пристройки, где немцам пекли хлеб. Как-то бабушка вынесла оттуда таз с помоями, хотела вылить их подальше от дома. Пошла на задворки. А был уже комендантский час, когда запрещено из домов выходить. Но бабушка думала: «Для немцев ведь хлеб-то печем, наверное, можно запрет нарушить!» Не тут-то было. «Рыжий» заорал на нее и прикладом по голове. У бабушки потом всю жизнь голова болела и мерзла. Она даже в жару в зимней шапке ходила. Но недолго немцы хозяйничали. В декабре наши их погнали. Напоследок, фашисты устроили «фотосессию». Согнали на пригорок всех жителей и заставили изображать, как те, дескать, любят немцев – плакать, кричать: «Возвращайтесь!» А сами все на фотоаппарат снимают. Да, было за что «любить»! Перед уходом «освободители» целый обоз награбленного нагрузили, длиной больше километра. Все, что можно было по окрестным деревням более-менее ценного найти, выгребли. Смотрит мама на эти «трогательные» проводы (она без ребенка была, бабушке отдала), да и скажи соседям: «Эх, сюда бы, «Максимку» (пулемет системы «максим»), ни один бы гад не ушел!» А недалеко рыжий финн стоял. Услышал он эти слова и бегом к командиру. (Он, как я говорила, по-русски понимал.) Хорошо, рядом дедушка Сергей был: сразу сообразил, в чем дело. «Лидка, – говорит, – беги, прячься!» Мама с пригорка в деревню, спряталась в одной избе под крыльцо. Немцы переполошились, загомонили, автоматы наперевес и по селу – искать. Искали, искали – без толку. И тогда они стали поджигать дома. И хочешь верь, хочешь нет, огонь сжег полдеревни и остановился перед той избой, где под крыльцом пряталась мама… Так ее и не нашли.

Тронулся обоз. Потом, в дыму и огне пожарища, ушли и стоявшие в деревне оккупанты. А половина жителей – женщин, детей, стариков – среди суровой зимы остались без еды и крыши над головой. И из-за чего? Из-за одного неласкового слова деревенской молодухи! Да еще и радовались: хорошо, что самих вместе с домами не сожгли! Через какое-то время вернулась со скотом свекровь-председатель. Мужиков, почитай, нету. Работали в колхозе бабы, старики и ребятишки. А тут призыв партии и правительства: «Девушки, на трактор!» Поехала мама в г. Лихославль (Калининской обл.), на тракториста учиться. Выучилась. Работала, как и всю жизнь, честно. На МТС (машинно-тракторной станции) в райцентре Высоком бригадиром тракторной бригады ее назначили. Трактор на железном ходу. Без кабины. Дождь, град – на это внимания не обращали. Случалось кое-что и похуже!

Как-то маме надо было вспахать одно поле. Оно находилось между соседними с Черневым деревнями Чадово и Толмачево. (Деревни эти и поле, в отличие от многих других, до сих пор существуют). Земля там легкая. Она и отпусти прицепщицу (которая на плугах стояла, регулировала): дескать, одна справлюсь. Справилась! Пашет, а сама время от времени назад, на плуги поглядывает. В очередной раз оглянулась: «Мама дорогая!» Плугом мину зацепила! Заглушила трактор. Стала вылезать. А трактор высокий: сначала по лесенке надо спуститься, потом с подножки спрыгнуть. А у самой ноги ватные. Затаив дыхание сползла с трактора. 10-15 метров прошла на ватных ногах. Потом – в слезы и бежать! Домой прибежала. Ревет. Рассказала, какая беда с ней приключилось. Вызвали саперов. Разминировали ту мину окаянную. А утром – на работу. Подруги увидали: «Лидка, что с тобой?!» А у нее все виски седые! А было ей всего двадцать с небольшим… Восемь лет проработала мама на тракторе. Потом 27 лет – дояркой. В группе – 16 коров. Доили руками. Три раза в день. Поили из ведер. Ведра на коромысле из колодца носили. Тоже три раза в день. Навоз из коровника опять же сами на санках вывозили. Жила мама сначала в деревне Богатьково, что в 7-ми км от Высокого. Потом в Попове (деревня недалеко от Чернева; на месте и той и другой – сейчас лес). На ферме работала в Черневе. Почему уехала из Чернева? Это – отдельная и грустная история.

Ждала-ждала мама две войны своего суженого. Наконец, Александр вернулся. Но… с женой. Причем ни маме, ни родителям даже ничего не написал, не предупредил. А его родители, которые столько с мамой вместе пережили, говорят (сыну): «Выгнать мы тебя не можем, сын все-таки, но Лида с Юрой пусть у нас живут». Благо, неверный муж скоро уехал к новой жене. Через какое-то время опять навестил. Снова с женой. Правда, с другой… Такой бл-ун оказался! Надоела маме такая жизнь! А тут и с моим отцом, Михаилом Михайловичем Туркиным, познакомилась. Он в той же высоковской МТС работал. Поселились в д. Богатьково под Высоким. Второй муж тоже оказался еще тот «ходок». На глазах у детей водил женщин на сеновал. Мама терпела, сколько могла. Наконец, не выдержала. Написала своей первой свекрови, Марии Андреевне Горловой, которая души в ней не чаяла: «Так мол и так, нельзя ли где-нибудь рядом с Вами домик купить?» Оказалось, в соседней с Чернево деревне Попово маленький плохонький домишко продается. Купила. Взяла детей. А нас уже трое было: Юра, я и Таня (родилась в 1954 г.). Переехала в Попово. Ушла из МТС. Ведь, работая там, приходилось по всему району мотаться: где колхозы закажут поля обработать, туда и поезжай. А у нее дети. Пошла на ферму. Проработала несколько лет. Трудилась, как всегда, по-стахановски. Она ведь и партийная была. Искренне верила в “дело Ленина”. И вот за доблестный труд разрешили ей переселиться из ее развалюхи в новый добротный дом в деревне Матюково, в том же колхозе на р. Волге расположенной; а деньги в рассрочку выплачивать. На матюковскую ферму она и работать перешла.

Шли годы. За дом мама все, что положено, выплатила. Собралась оформлять документы на приобретение его в собственность. А председатель (уже другой, не тот, с кем договаривались) оформлять отказался. Что делать? Обратилась в Старицу, к прокурору. Тот по телефону крепко поговорил с обнаглевшим колхозным начальством. После чего ей вернули деньги (за вычетом того, что насчитали, как квартплату за годы, что она там прожила). А дом так и не оформили на нее. Говорят: «Живи, как квартирантка». А мама уже пожилая была, думала: «Помру, детям ничего не останется». И купила на выплаченные ей колхозом рубли домишко в с. Васильевском, на центральной усадьбе колхоза «Путь к коммунизму». Переехала в очередной, уже последний, раз. Все, что осталось от колхозного «откупного», отдала нам, детям. Когда мама умерла (10 июня 1999 г.), мы с сестрой на эти деньги ей памятник на могилке поставили.

С Юрой же вот как судьба распорядилась. Жил он в д. Маслово, в нашем Высоковском (Старицком) районе. Работал в колхозе «Октябрь», в д. Красное (недалеко от Маслова), водителем у председателя Иванова (не помню имя-отчество), Героя Социалистического Труда. Хороший человек был, к Юре, как к другу относился. Женился Юра на местной женщине, из д. Толмачево. Девочку ее удочерил. Родили еще двоих детей: Сережу и Галю. Но жена оказалась гулящая. Любительница выпить. Работала она в с. Луковниково (недалеко от Красного) на местном льнозаводе. Предприятие это был специфическое. Работа тяжелая. Мало кто туда из местных шел. Вакансии заполняли при помощи отсидевших свое заключенных Ржевской тюрьмы. Тут-то Юрина жена и познакомилась с бывшим зэком, осужденным за убийство. Ушла от Юры, забрала детей. Сняли жилье с новым мужем. Юрин председатель к тому времени умер. Юра ушел из водителей. Стал работать в кочегарке в Красном. Много ли нужно одному? А детей любил очень. Как-то соскучился. Купил подарков, взял бутылочку красного и к детям. Постучал в дом. Выходит мужик в трусах. Юра ему: «Хочу детей повидать». Тот в ответ: «А Валька их в детдом отдала». У Юры в глазах все помутилось. Я уже говорила: очень он детей любил. Очевидцы рассказывали, что после этих слов Юра побежал на автобусную остановку. Домой поехал. Сошел с остановки и в кочегарку, потом в дом. Взял ружье (он охотник был), пистолет (после войны этого добра кругом хватало) и к остановке… Нашли его на дороге, в 200 метрах от автобусной остановки, убитого. Ни ружья, ни пистолета рядом. Случилось это 5 марта 1982 года. Потом кто-то рассказывал, что когда Юра, возвращавшийся домой, сошел с автобуса, за ним метнулась тень (вечером дело уже было). Другой очевидец показал, что ночью видел того бывшего зэка в Луковниково: как он заходил домой. Потом зэк исчез вместе со своей подругой. Так их и не нашли. Дело осталось нераскрытым. А Юриных детей, Сережу и Галю, потом забрала из детдома их сводная сестра, которую Юра удочерил. Она все и сейчас живы. Вот такая судьба выпала на долю моей мамы и моего брата Юры. 

Да, добавлю от себя, повидали они лиха: и от немцев, и от своих. Но не очерствели сердцем. К людям относились с любовью. Верили в лучшую жизнь. Память о себе на земле оставили хорошую. После рассказа Тамары Михайловны зашел на наше васильевское кладбище. Хотел уточнить по надгробным надписям кое-какие имена-отчества и даты. Смотрю на дорогие уже и мне могилки. С одной стороны – мама, Лидия Андреевна Горлова, и сын, Юрий Александрович Горлов. А напротив, через тропинку – всю жизнь их жалевшие и всю жизнь ими любимые свекор, Петр Васильевич Горлов, и свекровь, Мария Андреевна Горлова. Они и после смерти – рядом.

23 апреля 2019 г.

Рассказы записал кандидат исторических наук М.М. Горинов

Борис Рывкин, выпускник 1964 года, 11-й «Ж»

Глазами школьного прогульщика
(в сокращении)

В кабинете директора

Опаздывал я на уроки часто, и дело доходило до кабинета директора.
Владимир Фёдорович Овчинников, поражал ювелирным умением обходиться с телефонной трубкой без помощи рук. Обычно он что-то правил в толстом журнале, одновременно разговаривая по телефону. Движением плеча трубка прижималась к уху, когда директор слушал собеседника, а при ответной реплике послушно приближалась ко рту. Вскользь поглядывая на мальчика, Владимир Фёдорович сухо объяснял, что не следует позорить родителей, между прочим, педагогов. Требуется всего-то вставать на пять минут раньше. Потом он просил дежурную отвести Рывкина в класс, пусть набирается ума на занятиях.
Однажды мне крупно не повезло. Когда меня в очередной раз доставили в кабинет директора, там присутствовал и завуч Р. Е. Кантор. В то утро Рувим Ехананович был в ударе и сумел довести нерадивого ученика до слёз. Владимир Фёдорович оживился: «Надо же! Даже такого монстра, оказывается, можно расшевелить! Наверное, в нём осталось что-то человеческое».

Кино вместо урока

Учитель химии, Клавдия Андреевна Круковская учеников тихо ненавидела. Кого-то больше, кого-то меньше. Даже будущий серебряный медалист Лёва Дашкевич однажды не выдержал её придирок и взмолился: «Ну, Клава!» – после чего ручеёк нареканий превратился в бурную реку. Вскоре враждебность Круковской направилась на другого брюнета.
До 9 класса я ходил в отличниках, но внезапно обнаружил, что на свете существует масса вещей привлекательней зубрёжки. По здравому размышлению я определил для себя список основополагающих дисциплин: алгебра, геометрия, тригонометрия, математический анализ и литература. Всё остальное самонадеянный школьник счёл второстепенным и довольствовался четвёрками, а по химии, черчению и астрономии скатился на тройки.
В начале второй четверти на перемене кто-то из девятиклассников посетовал, что приходится сидеть в четырёх стенах, а в кинотеатре «Ракета», между прочим, показывают хороший фильм. Не думая о последствиях, несколько учеников 9-го «Ж» вместо урока истории отправились в кино. Шли пешком, оживлённо болтали, наслаждались свободой. Лена Рабинович предлагала оригинальные логические задачи, остальные с удовольствием искали решение, ставя вопросы и получая односложные ответы: «да» или «нет». Фильм тоже не подкачал, расстались в приподнятом настроении.

Расследование Круковской

На следующий день прогульщики предстали перед Круковской. Допросив каждого поодиночке, она выявила зачинщика, который и раньше демонстрировал неуважение к преподавателям. После занятий состоялся педсовет по вопросу о целесообразности дальнейшего пребывания в школе ученика 9 «Ж» Рывкина. Классный руководитель, завуч и учительница черчения высказались за исключение. Преподаватели математики, литературы и немецкого языка с ними не согласились. Главная пострадавшая, учительница истории Людмила Петровна Вахурина, также попросила не прибегать к чрезвычайным мерам. Как всегда, решающей стала позиция директора: «Не скрою, собирался голосовать за исключение. Однако Людмила Петровна проявила великодушие, и я, пожалуй, воздержусь».
В январе у меня возник конфликт с нянечкой. Тётя Рая работала во Второй школе с давних времён, знала мальчишек поимённо и по-доброму поругивала. В тот вечер она была не в духе и требовала от входящих вытирать ноги трижды. Я попробовал упростить процедуру и прошмыгнуть в коридор. Рассерженная уборщица запустила в торопыгу тряпкой и попала по спине. Подобрав тряпку, я швырнул её в тётю Раю и тоже попал. Несколько минут нянечка гонялась за обидчиком со шваброй, но так и не догнала.
Через пару дней отходчивая тётя Рая вспоминала о случившемся со смешком. Бдительная Круковская придерживалась иного мнения, по её инициативе снова собрался педсовет. Терпение учителей постепенно истощалось. Четверо, во главе с завучем, настаивали на немедленном исключении, возражали лишь трое. Директор, Владимир Фёдорович Овчинников, напрямую обратился ко мне: «Даю тебе ещё один шанс, последний. Постарайся нас не подвести».

Характеристика абитуриента

В 1964-м году министерство образования ввело новшество. Теперь характеристики на учащихся подготавливались комсомольским коллективом, а затем подписывались комсоргом и классным руководителем. В считанные минуты выпускники из 11 «Ж» договорились, что каждый должен дать характеристику на себя, и заочно соревновались в изощрённости выражений. Я воспользовался заезженным бюрократическим штампом: «Политически грамотен и морально устойчив».
На следующий день ко мне подошёл комсорг Саша Бондарков, отличный лыжник, впоследствии секретарь райкома КПСС. Мы общались по-приятельски, вместе ходили в трёхдневный поход. Сейчас Саша запинался и неохотно излагал суть дела. По его словам, Круковская предъявила ультиматум: она намерена внести исправления в мою характеристику. Если комсорг не согласен, то по праву классного руководителя ей придётся переписать характеристики всех учеников. – «В общем, упираться я не рискнул, – закончил Саша, – пойми меня правильно. Тебе Круковская напакостит в любом случае, а за компанию могли пострадать остальные. Вот, почитай».
Поначалу текст документа не внушал особых опасений. Занудные безликие фразы, ни рыба, ни мясо. Однако концовка оказалась ударной: «Индивидуалист, высокомерно относился к товарищам, оскорблял технических работников школы». Далее следовал итоговый вывод: перед поступлением в институт мне необходимо приобрести жизненный опыт на производстве или в армии.

Экзамены на мехмат

Большинство ребят из первого выпуска вычислителей-программистов подали документы на мехмат МГУ. Сдавать предстояло четыре экзамена: сочинение, математику письменную, математику устную и физику. С письменной математикой я справился за два часа, а в оставшееся время, согласно мудрому совету Исаака Яковлевича Танатара, неторопливо проверял текст работы на предмет наличия глупых ошибок.
Устный экзамен дался гораздо труднее. С билетом и приложением к нему проблем не возникло. Экзаменатор благосклонно кивала и предложила несложную дополнительную задачу. И тут меня заклинило. Я прекрасно знал, что нужно найти пару подобных треугольников, и не мог их отыскать. С горя я решил задачу на основе аналитической геометрии. Экзаменатор саркастически хмыкнула: «Аналитической геометрии нет в школьной программе. Странно, письменная работа сделана идеально, без единой помарки. Придётся копнуть поглубже!» В последующие пятнадцать минут я воспрянул и расправился с десятком примеров. Экзаменатор покачала головой: «Надо было вовремя остановиться и поставить четвёрку, но я надеялась довести дело до тройки. Что ж, вам повезло! Ставлю пятёрку!»
Физику я не любил и не понимал. Как только в условии задачи появлялись магические слова «на обмотках конденсатора», я опускал руки, даже не пытаясь произвести элементарные арифметические действия. Отправляясь на последний экзамен, я мечтал о четвёрке. Билет достался сравнительно простой и, главное, удалось решить приложенную задачу. Оставалось с ужасом ждать дополнительных вопросов. Добродушный экзаменатор встретил абитуриента с распростёртыми объятиями: «Поздравляю с десятью баллами по математике! Сомневаюсь, стоит ли вас спрашивать, наверняка вы всё знаете!» Абитуриент благоразумно молчал. Отвечать по билету практически не пришлось. Заглянув в подготовленный текст, экзаменатор перестал слушать: «Достаточно! Я уже прочитал». То же самое произошло и с задачей. Последовал пустяковый вопрос о линзах, и на этом экзамен закончился. Совершенно неожиданно я получил пятёрку по физике.
Доску объявлений мехмата заслоняла толпа. Список принятых приходилось просматривать по крупицам, и я никак не мог найти своей строки. Кто-то сказал, что проходной балл оказался высоким, как никогда. Рослый юноша в роговых очках из тех, которые всегда всё знают, авторитетно подтвердил: «Ниже четырнадцати из пятнадцати возможных по профилирующим предметам – ни малейших шансов на поступление! Четырнадцать – полупроходной балл. Будут смотреть на результаты сочинения и уровень оценок в аттестате. Пятнадцать из пятнадцати – взяли всех, кроме какого-то Рывкина».
В комнате заседаний приёмной комиссии сидело и стояло человек двадцать. я назвал свою фамилию, и все с мрачным интересом уставились на меня. Приземистый аспирант кратко разъяснил: «При такой характеристике вас отсеют в любом институте на стадии подачи документов. Не понимаю, почему вас допустили к экзаменам, видимо, по недосмотру. Растолкуйте в двух словах, как вы добились подобного отношения от одноклассников?» Незадачливый абитуриент начал сбивчиво рассказывать о Круковской, ему не поверили. Факт налицо, характеристика подписана комсоргом и обжалованию не подлежит.
Я приуныл и зачем-то вернулся к доске объявлений. Ко мне подходили знакомые и незнакомые ребята, расспрашивали о подробностях, хлопали по плечу, предлагали плюнуть и не переживать. На следующий день мой отец попробовал поговорить с руководством Второй школы и ушёл, несолоно хлебавши. Директор находился в отпуске, а замещавший его преподаватель был, что называется, не в курсе.
Тем временем в школу начали звонить разгневанные родители абитуриентов. Что у вас творится, почему выпускника с максимальным количеством баллов не берут в университет? Растерянный заместитель то ли связался с Владимиром Фёдоровичем, то ли самостоятельно решил, что не стоит портить репутацию математической школы по прихоти учительницы химии. Вскоре моему отцу выдали новую версию характеристики во изменение предыдущей. В приёмной комиссии прочли исправленный документ и сочли возможным зачислить меня на мехмат.
На школьном вечере встречи Круковская сама подошла ко мне и выразила озабоченность. Её пожелания почему-то проигнорировали, и для незрелого юноши это кончится печально. Жизнь накажет безжалостно и жестоко.
Когда я узнал о роли Круковской при разгроме Второй школы, то не удивился. Клавдия Андреевна умела терпеливо ждать и жалить в подходящий момент. По словам одноклассников, в 1971-м году Круковская поднялась на трибуну первой из преподавателей, вслед за представителем райкома партии. В своём выступлении она сурово осудила гнилой дух и отсутствие идеалов, засилье евреев среди учащихся и педагогов при потворстве школьной администрации.
Наверное, такие люди, как Круковская, тоже нужны школе. И всё-таки очень не хочется, чтобы твой сын или внук столкнулся с подобным наставником.

Практика в родной школе

На пятом курсе мехмата МГУ студентам полагалось пройти преддипломную практику. По странному совпадению мне выпала Вторая школа, в которой довелось учиться семь с половиной прекрасных лет. Владимир Фёдорович встретил меня приветливо и по старой памяти пошутил: «Теперь-то ты на собственной шкуре испытаешь, каково было нам!» График работы оказался несложным, один урок математики в неделю в десятом, выпускном классе.
По примеру своего учителя, Исаака Яковлевича Танатара, для первого занятия я заготовил 20 нестандартных задач с коротким и красивым решением. Старания не пропали даром, урок прошёл в непринуждённой творческой атмосфере. У школьников горели глаза, они быстро соображали. За сорок пять минут одолели добрую половину подборки.
К следующему занятию боезапас пополнился каверзными уравнениями. Возможно, именно поэтому энтузиазм и скорострельность учеников пошли на спад. Попробовав перестроиться, я принёс пару неравенств с параметрами от Танатара. К моему разочарованию, ни один выпускник не справился, пришлось рассказывать и показывать самому.
На заключительном уроке ученики откровенно сачковали или занимались своими делами. Все попытки как-то заинтересовать ребят натыкались на глухую стену. В последние пять минут по классу начал летать чей-то ботинок. Поведение распоясавшихся выпускников 1969-го года наводило на тревожные мысли: неужели и я был таким же? Раздавшийся звонок спас положение, я с облегчением покинул поле боя.
Не вдаваясь в детали, директор положительно оценил мою деятельность на педагогическом поприще. Владимир Фёдорович даже предложил подумать, а не вернуться ли в родную школу по окончании учёбы в университете? Из вежливости я обещал непременно подумать, хотя в душе абсолютно не сомневался: учителем мне не бывать. Слишком тяжкая ноша! Не каждому дан талант для работы в школе, тем более во Второй.

Встреча через сорок лет

В 2011 году, прогуливаясь по просторам Яндекса, я набрал «Вторая школа» и с приятным удивлением обнаружил, что директором после длительного перерыва снова стал Владимир Фёдорович Овчинников. С огромным интересом прочёл «Записки о второй школе», изданные в 2006-м году. Бросалось в глаза, что в записках начисто отсутствовала информация о выпуске 1964-го года, между прочим, первом математическом выпуске Второй школы.
До празднования ближайшего юбилея Второй школы оставался месяц. Ориентируясь на события, в которых принимал участие, я написал «Рассказы о Второй школе» и оформил в виде книги с дарственной надписью на титульном листе: «Владимиру Фёдоровичу Овчинникову на 55-летие Второй школы от трудного ученика». В конце ноября, слегка волнуясь, автор отправился по знакомому, но формально другому адресу: улица Фотиевой, 18 (когда-то Ленинский проспект, дом 58а).
Приехав без опоздания, за полчаса до начала мероприятия, я как прежде прошёл короткий маршрут от дома 60/2 до дверей школы, обогнул пятиэтажное здание снаружи, побывал на местах давних мальчишеских боёв. Как ни странно, здесь мало что изменилось. Войдя внутрь, заглянул во все помещения от подвала до чердака, где в былые времена прятался от Рувима Еханановича Кантора. Это не спасало, грозный завуч находил нарушителей дисциплины везде и всегда. Теперь подвал и чердак оказались под замком.
Кабинет директора перебазировался в противоположный конец коридора первого этажа. В предбаннике я столкнулся с хозяевами: Владимиром Фёдоровичем и его заместителем по науке Александром Кирилловичем Ковальджи. Невероятно, но факт: Владимир Фёдорович узнал перешагнувшего пенсионный возраст ученика. Поздравив директора с днём рождения Второй школы, я вручил самиздатовскую книжку и был приглашён в кабинет. Немного поговорили. Владимир Фёдорович просмотрел список рассказов и обратил внимание на заголовок со знакомой фамилией: «Характеристика от Круковской – это интересно!» Не оставшись в долгу, он подарил мне экземпляр «Записок о Второй школе».
В актовом зале прошла торжественная часть и небольшой, но составленный со вкусом, концерт нынешних учеников, в основном десятиклассников.
Праздничная речь Овчинникова впечатляла чёткостью и прочувствованностью. По поводу визитов высокого руководства Владимир Фёдорович высказался со сдержанным оптимизмом: «Раньше нас терпели, теперь признают». В заключение выразил надежду вновь увидеться с выпускниками на 60-летнем юбилее Второй школы. Что ж, будем ждать! Возраст – понятие относительное. Весёлая симпатичная учительница рассказала мне, как при встречах с Овчинниковым директор 45-й школы Леонид Исидорович Мильграм, чей возраст приближался к девяноста, шутливо называл более молодого коллегу мальчишкой, которому ещё взрослеть и взрослеть.
Трудно судить, насколько сегодняшний лицей сохраняет уровень преподавания далёких 60-х годов. Скажу одно: здесь учатся такие же привлекательные одухотворённые девушки и юноши, какими когда-то были мы!