Смысл рассказа неразменный рубль

Герой-ребёнок в рассказе Лескова «Неразменный рубль» Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Терехова Е.А.

В статье рассматривается непростой путь героя-ребенка к обретению истины; раскрываются принципы изображения действительности в святочном рассказе ; приемы создания образа ребёнка; своеобразие онирической реальности и мемуарной формы повествования.

Похожие темы научных работ по языкознанию и литературоведению , автор научной работы — Терехова Е.А.

THE HERO-CHILD IN LESKOV’S STORY «THE INDISPENSABLE RUBLE»

The article discusses the difficult path of the hero-child to the truth; reveals the principles of the image of reality in the sacral story; methods of creating the image of the child; the originality of the onirical reality and the memoir form of the narrative.

Текст научной работы на тему «Герой-ребёнок в рассказе Лескова «Неразменный рубль»»

УДК 82-3 ТЕРЕХОВА Е.А.

кандидат филологических наук, доцент, кафедра истории и музейного дела, Орловский государственный институт культуры E-mail: [email protected]

UDC 82-3 TEREKHOVA E.A.

Candidate of philological Sciences, associate Professor, Department of History and Museology, Orel State Institute of

ГЕРОЙ-РЕБЁНОК В РАССКАЗЕ ЛЕСКОВА «НЕРАЗМЕННЫЙ РУБЛЬ» THE HERO-CHILD IN LESKOV’S STORY «THE INDISPENSABLE RUBLE»

В статье рассматривается непростой путь героя-ребенка к обретению истины; раскрываются принципы изображения действительности в святочном рассказе; приемы создания образа ребёнка; своеобразие онирической реальности и мемуарной формы повествования.

Ключевые слова: святочный рассказ, герой-ребенок, сюжет-испытание, онирическая реальность, субъектно-субъектные взаимоотношения героя и автора.

The article discusses the difficult path of the hero-child to the truth; reveals the principles of the image of reality in the sacral story; methods of creating the image of the child; the originality of the onirical reality and the memoir form of the narrative.

Keywords: sacred story, hero-child, plot-test, oniric reality, subject-subject relationship of the hero and the author.

«Неразменный рубль», как и большинство лесков-ских произведений о детях, относится к жанру святочного рассказа, получившего широкое распространение в отечественной литературе XIX века. Святочная проза Лескова исследована достаточно основательно, особенно в работах Е.В. Душечкиной и А.А. Кретовой (Новиковой), Н.Н. Старыгиной. Однако интересующий нас рассказ почти не привлекал внимания отечественных литературоведов, тогда как зарубежные исследователи не прошли мимо этого маленького шедевра. Так, Жан-Клод Маркадэ пишет: «Здесь мы видим сказку для детей, написанную в лучших традициях жанра, в ней умело сочетаются четыре темы: рассуждения о неразменном рубле и о суевериях вообще, детские воспоминания автора, сновидение и его смысл, то есть вытекающая из него мораль» [11, с. 338].

А.А. Кретова статью о рассказе впервые опубликовала в 1994 году [4], а затем повторила этот анализ в двух своих монографиях, статье 2005 года ««Завещайте вашему сыну. »: «Детские» рассказы Н.С. Лескова» и других. Особенно убедительным он выглядит в книге «Будьте совершенны . », так как включён здесь в широкий литературный контекст. Речь идёт о параграфе «Святочные рассказы, адресованные детям. Рассказ Н.С. Лескова «Неразменный рубль» в детском чтении» из главы второй: «Русская святочная литература второй половины XIX века (Тематический обзор; поэтика жанра)». Здесь рассматриваются «детские» святочные рассказы Н.П. Вагнера («Любка»), Ф. Гурина («Ночь на Рождество»), П.В. Засодимского («В метель и вьюгу», «Ночь на новый год», «Бедный Христос» и др.), К.С. Баранцевича («Что сделал северный ветер», «Мальчик на улице»), А.С. Хомякова («Светлое воскресенье: Повесть, заимствованная у Диккенса»»), Д.В. Григоровича (Рождественская ночь», «Зимний вечер»). Подчёркивая подражательность боль-

шинства из этих рассказов, их слезливую сентиментальность, голый дидактизм, Кретова выделяет в качестве лучших рассказы Засодимского, отличающиеся простотой и искренностью чувства, и Григоровича, творчески подошедшего к освоению жанра святочного рассказа [2, с. 134]. Но и на фоне этих достижений, справедливо считает исследовательница, рассказ «Неразменный рубль» – «один из лучших святочных рассказов, написанных для детей» [2, с. 139]. К главным достоинствам рассказа Кретова относит «динамичный сюжет, в котором гармонично соединились реальный и фантастический планы [2, с. 138-139], искусное сочетание занимательности и поучения, без резонёрства, тонкое пересечение мира фольклорного и мира детского, с учётом своеобразия детской психологии. Справедливо говорится об отличии «живого образа» лесковского героя «от благонравных и безликих «малюток» большинства святочных сочинений для детей» [2, с. 139].

В статье 1994 года, верно говоря о недостаточной изученности темы «Лесков и детская литература»,

A.А. Кретова в то же время ошибочно полагает, что существует только одна статья на эту тему: «Чтоб чувства добрые в читающем рождать.» Л.Г. Чудновой (1979). Но ещё до работы Чудновой, в 1976, вышла газетная статья

B.А. Громова под тем же названием (Орловская правда. 1976. 15 февраля. С. 3), а в 1977 – публикация Т.С. Карской рассказа Лескова «Добрая мать по пифагорейским понятиям» с её же предисловием: «Неизданный рассказ для журнала «Игрушечка»» (Литературное наследство: Из истории русской литературы и общественной мысли 1860-1890 гг Т. 87. М.: Наука, 1977. С. 129; 127-128). Кроме того, до 1994 года были опубликованы: монография В. Семёнова «Н.С. Лесков: Время и книги» (1981) со страницами о «детских» рассказах (с. 182-190); статья Н.Н. Старыгиной «Лесков и детская литература» (Проблемы детской литера-

© Терехова Е.А. © Terekhova E.A.

туры : сб. науч. трудов. – Петрозаводск : изд-во ПГУ, 1992. С. 86-103).

Иное представление о «Неразменном рубле», по существу, противоположное его истолкованию у А. Кретовой, находим в статье С.Г. Микушкиной «Н.С. Лесков в «Задушевном слове»», где этому рассказу посвящена одна страница. Отметив, что большое количество публикуемых в журнале произведений, связанных с морально-нравственной проблематикой, «отличалось иллюстративностью», автор статьи продолжает: ««Неразменный рубль» Лескова тоже был рассказом открыто морализаторским, наставительным. Своеобразие лесковское в этом произведении нивелировано, приглажено». Правда, исследовательница готова признать, что «учительность «Неразменного рубля» не раздражает, не кажется чрезмерно назойливой» благодаря занимательности сюжета, которая «делает рассказ по-своему интересным» [11, с. 126]. Таким образом, оказывается, что, в отличие от автора статьи, и сам Лесков, гордившийся этим святочным рассказом, получившим признание в Европе, и берлинский журнал «Echo», напечатавший его на своих страницах, и исследователи творчества Лескова, считающие «Неразменный рубль» одним из лучших его произведений, слишком преувеличили художественную ценность рассказа. Мы не можем согласиться с интерпретацией С.Г. Микушкиной «Неразменного рубля», как, впрочем, и других произведений писателя.

Рассказ «Неразменный рубль» впервые был опубликован в журнале «Задушевное слово» в 1883 году (N° с подзаголовком «Рождественская история». Он же открывал сборник «Святочных рассказов» Лескова 1886 года. Однако в седьмом томе прижизненного собрания сочинений писателя (1889) цикл «Святочных рассказов» открывался уже «Жемчужным ожерельем», в котором Лесков изложил своё представление об этом традиционном жанре.

В беседе, с которой начинается «Жемчужное ожерелье», противопоставлены два взгляда на святочный рассказ. Один из участников беседы говорит о «скудости содержания», «деланности и однообразии» святочных рассказов (даже у Диккенса), объясняя эти недостатки жёсткими требованиями жанровой формы: «От святочного рассказа непременно требуется, чтобы он был приурочен к событиям святочного вечера – от Рождества до Крещения, чтобы он был сколько-нибудь фантастичен, имел какую-нибудь мораль, хоть вроде опровержения вредного предрассудка, и наконец, – чтобы он оканчивался непременно весело» [9, с. 4]. Поскольку «в жизни таких событий бывает немного», то писатель оказывается «невольником слишком тесной и правильно ограниченной формы»: «неволит себя выдумывать и сочинять фабулу, подходящую к программе» [9, с. 4]. То есть, требования жанра вступают в противоречие с принципами современного реалистического искусства. Другой собеседник, возражая, высказывает убеждение, близкое автору: «Я думаю, . что и святочный рассказ, находясь во всех его рамках, всё-таки может видоизменяться и представлять любопытное разнообразие, отражая в себе и своё время и нравы» [9, с. 4]. Все произведения ле-сковского святочного цикла и представляют собой именно обновлённый святочный жанр. В них действительно «отразился. и век и современный человек» при сохранении «формы и программы святочного рассказа» [9, с. 4]. Не

составили исключения и «детские» произведения цикла. В каждом из них в полном соответствии со своей эстетической установкой на документализм писатель изображает «истинное происшествие» [9, с. 4], случай из жизни, всякий раз подтверждающий его убеждение в «фантастичности» самой реальной действительности.

Герой-ребёнок Лескова своеобразен. Он не похож ни на Николеньку Иртеньева (трилогия «Детство. Отрочество. Юность»), ни на Сережу Багрова («Детские годы Багрова-внука»), ни на детей, изображённых Достоевским (Неточка в рассказе «Неточка Незванова», Нелли в «Униженных и оскорблённых», Аркадий Долгорукий в «Подростке», герои рассказов «Мальчик с ручкой», «Мальчик у Христа на ёлке»). От первых двух он отличается уже тем, что детство его проходит в условиях, далёких от той атмосферы усадебного благополучия, безмятежной патриархальной идиллии, в которую погружены герои Толстого и Аксакова, хотя бы в раннюю пору своей жизни. Но и атмосфера страдания и одиночества детей Достоевского не становится у Лескова доминирующей.

В то же время, герой Лескова, как и его предшественников, — это полнокровный художественный образ. Белинский ратовал за то, чтобы в детской книжке читатель видел «дитя весёлое, доброе, живое, <. > бо-жие» [1, с. 374]. Именно таковы персонажи рассказов «Неразменный рубль», «Под Рождество обидели», «Зверь», «Пугало», «Дурачок» и др.

Восьмилетний герой первого из них настолько увлечён сказочным поверьем о волшебном неразменном рубле, что сам готов «претерпеть страхи», чтобы овладеть таким сокровищем. Сказочное чудо и желание приблизиться к нему, преодолеть свой страх влекут мальчика. Но писатель «испытывает» героя не через встречу «с дьяволом на далёком распутье», а совсем иначе. Желанный «беспереводный рубль» он получает «даром», в качестве подарка на Рождество от бабушки. Здесь-то и начинается подлинное испытание души ребёнка. Не случайно в начале рассказа говорится о том, что мальчик «уже побывал в своей жизни в Орле и в Кромах» и знал все соблазны рождественской ярмарки: разные лакомства, картинки и «множество других вещей», которые нельзя приобрести на тот единственный серебряный рубль, который ежегодно получал от бабушки на праздник. Услышанное поверье о неразменном рубле захватывает его душу: «Сколько можно накупить прекрасных вещей за беспереводный рубль! Что бы я наделал, если бы мне попался такой рубль!» [9, с. 18] (Курсив наш. – Е.Т.).

Так, через живое эмоциональное переживание восьмилетнего ребёнка определяется главная линия сюжета-испытания героя, его нелёгкого выбора в мире соблазнов, не менее опасных, чем «большие страхи» [9, с. 17], и его «делания», его поступков. Верный своей идее необходимости мудрого руководства со стороны родителей в деле воспитания детей, Лесков эстетически тонко реализует её и здесь. Бабушка, предостерегая внука от «ошибок», подсказывает ему главное, чем надо руководствоваться в решении купить или не купить ту или иную вещь, но делает это так, чтобы, избегая «наставлений», чуждых детям, активизировать самостоятельную работу мысли и чувства ребёнка. Она просто рассказывает внуку о свойствах неразменного рубля: «Рубль возвращается, это правда. Это его хорошее

свойство, – его также нельзя и потерять; но зато у него есть другое свойство, очень невыгодное: неразменный рубль не переведётся в твоём кармане до тех пор, пока ты будешь покупать на него вещи, тебе или другим людям нужные и полезные, но раз, что ты изведёшь хоть один грош на полную бесполезность – твой рубль в то же мгновение исчезнет» [9, с. 19].

Но, находясь в радостном возбуждении и крепко «зажав рубль в ладонь», мальчик излишне самонадеянно заявляет: «Я уже всё это знаю», а в ответ на сомнения бабушки, поясняет так: «Я её уверил, что знаю, как надо жить при богатом положении». Умная воспитательница вовремя и ненавязчиво, как бы делясь своим жизненным опытом, умеет дать необходимый совет, не подавляя, а поддерживая, но и направляя инициативу ребёнка: «Очень рада, – посмотрим. Но ты всё-таки не будь самонадеян: помни, что отличить нужное от пустого и излишнего вовсе не так легко, как ты думаешь» [9, с. 19].

Чуткий ребёнок, прислушиваясь к совету бабушки и интуитивно ощущая трудность такого выбора, просит её «походить» с ним по ярмарке. А узнав, что «тот, кто владеет беспереводным рублём, не может ни от кого ожидать советов, а должен руководиться своим умом», разумное дитя отвечает: «О, моя милая бабушка, <.. > вам и не будет надобности давать мне советы, – я только взгляну на ваше лицо и прочитаю в ваших глазах всё, что мне нужно» [9, с. 20].

Таков, по Лескову, идеал взаимоотношений взрослого и ребёнка: взаимопонимание без слов и наставлений, возникающее на основе любви и полного доверия, доверия не только ребёнка к воспитателю, но и воспитателя к уму и сердцу маленького человека.

Подобно другим великим писателям-современникам Лесков рассматривает ребёнка не как объект, но как субъект воспитания. Отношения автора и героя строятся как субъектно-субъектные, как и взаимоотношения бабушки и Миколаши. Причём, бабушка руководствуется не только любовью, но и «педагогией», за игнорирование которой Лесков так резко критиковал Т.П. Пассек [7]. Бабушка не стремится оградить ребёнка от трудностей реальной жизни, не пытается решать всё за него, напротив, умеет инспирировать его инициативу и самостоятельность, пробудить в мальчике чувство ответственности за принимаемые им решения и поступки.

Через восприятие ребёнка даётся вполне реалистическая картина ярмарки, предваряемая кратким описанием состояния природы, вполне соответствующего радостным ожиданиям ребёнка: «Погода была хорошая; умеренный морозец с маленькой влажностью; в воздухе пахло крестьянской белой онучею, лыком, пшеном и овчиной. Народу много, и все разодеты в том, что у кого есть лучшего» [9, с. 20]. Так же просто и органично, без нажима, входит в рассказ и сознание ребёнка социальный мотив бедности и богатства. Маленький герой, наблюдая за детьми, видит, что, в отличие от мальчиков из богатых семей, желания коих уже исполнились, «бедные ребятишки, которым грошей не давали, стояли под плетнём и только завистливо облизывались» [9, с. 20].

И интуитивно, и сознательно следуя своему нравственному чувству, но и контролируя себя выражением одобрения на лице бабушки, а также наличием рубля в кармане,

герой рассказа безошибочно тратит свой рубль на «полезные» вещи, принесшие радость и «бедным ребятишкам», получившим свистульки, и дворовым людям, наделённым обновками. В то же время автор показывает, насколько труден для мальчика первый шаг в самостоятельном выборе между «полезным» и «пустым», когда встал вопрос о покупке свистулек для бедных ребятишек. Неуверенность в правильности своего намерения, ведь «глиняные сосульки не составляли необходимости и даже не были полезны», чувство ответственности за предстоящий выбор рождает потребность посоветоваться: «и. я посмотрел на бабушку.» [9, с. 20]. Одобрение «старушки» и радость бедных ребятишек, получивших желаемое, приносят внутреннее удовлетворение и придают уверенность маленькому герою: «теперь я уже понял, в чём дело, и могу действовать смелее» [9, с. 21]. Эти действия — забота «о других», стремление одарить бедных людей, сделать их счастливыми – доставляют радость самому герою и говорят о его душевной щедрости и социальной отзывчивости.

Но автор подвергает мальчика ещё более трудному испытанию – испытанию его собственным «могуществом», определяемым «властью рубля». Убедившись в собственной «непогрешимости», правильности своих действий (ведь рубль постоянно остаётся в кармане), ребёнок уже не видит необходимости проверять свои поступки «выразительными взорами» бабушки, «да я о ней и забыл», скажет он позднее. «Я сам был центр всего, – на меня все смотрели, за мною все шли, обо мне говорили. – Смотрите, каков наш барчук Миколаша! Он один может скупить целую ярмарку, у него, знать, есть неразменный рубль. И я почувствовал в себе что-то новое и до тех пор незнакомое. Мне хотелось, чтобы все обо мне знали, все за мною ходили и все обо мне говорили – как я умён, богат и добр» [9, с. 22]. Многократный повтор личного местоимения – «я», «меня», «мною» «обо мне» – свидетельствует о существенных изменениях в мирочувствовании и самоощущении героя. Он сам замечает, что прежнее состояние радости и удовлетворения сменилось противоположными чувствами: «Мне стало беспокойно и скучно» [9, с. 22]. Однако к этому новому эмоциональному состоянию, в котором выразился протест нравственного чувства, герой не прислушивается. «Голос» «натуры» и «голос» нового самосознания располагаются рядом, сосуществуют, но не вступают в борьбу друг с другом. В такой ситуации для торжества одного из них необходимо воздействие извне. Ожидаемый толчок, – но не в пользу «голоса» нравственности, – ребёнок получает от «опытного» ярмарочного торговца, который пробуждает в маленьком герое отрицательные эмоции – обиду и зависть. Близка сказочной резко отрицательная характеристика «искусителя», к тому же, появившегося перед мальчиком вдруг – «откуда ни возьмись» [9, с. 22]. Повторяющиеся определения сниженной семантики – «самый пузатый», «пузатый купец», «пузан», высокая, окрашенная авторской иронией самооценка торговца – «Я здесь всех толще и всех опытнее.», – а также его речи, пробуждающие низкие желания, дают полное представление об этом «антигерое». Вначале мальчик сопротивляется дурному влиянию и на провоцирующую реплику торговца – «есть кое-что такое, чего вы и за этот рубль не можете купить» – с достоинством отвечает: «Да, если это будет вещь ненужная, – так я её, разумеется, не куплю» [9, с. 22].

Однако «дьявол» не унимается: указывает на неблагодарность «других», которые оставили его, своего благодетеля, в полном одиночестве, устремившись за человеком, поразившим их блеском стекловидных пуговиц на жилете, надетом поверх тулупа. Провокация удалась: «Во мне, – признаётся герой, – зашевелилось чувство досады. Мне показалось всё это ужасно обидно, и я почувствовал долг и призвание стать выше человека со стекляшками» [9, с. 23], то есть, купить его жилет. Но мальчика привлекает не «тусклое блистание» пуговиц, как остальных посетителей ярмарки, а стремление завладеть вещью, которая лишила его славы, всеобщего поклонения и обладание которой должно теперь вернуть ему прежнее «могущество», внимание окружающих, а заодно – «доказать» «пузану» своё превосходство над «человеком со стекляшками». Этот последний, «длинный, сухой человек», дан в восприятии ребёнка, недоумевающего, почему «вся ярмарка» ринулась за ним, не имеющим в себе ничего «привлекательного», кроме жилета со «стекловидными пуговицами», из которых «исходило слабое тусклое мерцание».

«В этой прозрачной аллегории, – как тонко подметила А. А. Кретова, – заложено понятное рождественское противопоставление: истинный свет бескорыстной любви противостоит «слабому, тусклому блистанию» [2].

Несомненное достоинство Миколаши – в его отстранённости от этого ложного, «тусклого блистания», от «суеты», которой одержимы остальные: «Я ничего не вижу в этом хорошего», – говорит он [9, с. 23]. Не случайно именно ему принадлежит пренебрежительная характеристика человека через его вещь: «человек со стекляшками», в которой уменьшительно-уничижительный суффикс дополнительно подчёркивает абсолютную бесполезность вещи. Однако это положительное качество ребёнка, трезвая оценка «вещи» не отменяет не менее суетного, с точки зрения автора, желания стать над людьми, «сделаться больше его» [9, с. 23], человека со стекляшками, овладевшего всеобщим вниманием.

И теперь уже ничто не может воспрепятствовать осуществлению «призвания», даже напоминания о бесполезности вещи и неопытности покупателя: «Однако вы, я вижу, очень неопытны, как и следует быть в вашем возрасте, – вы не понимаете, в чём дело. Мой жилет ровно ничего не стоит, потому что он не светит и не греет, и потому я его отдаю вам даром, но вы мне заплатите по рублю за каждую нашитую на нём стекловидную пуговицу, потому что эти пуговицы хотя тоже не светят и не греют, но они могут немножко блестеть на минутку, и это всем очень нравится» [9, с. 23].

Образ «человека со стекляшками» в сказочном сюжете сновидения выполняет различные функции. Он не только символ «суетности», через отрицание которой положительно характеризуется маленький герой, но и «помощник» главного воспитателя, бабушки, как и она, предостерегающий мальчика от ошибок. То есть, характеристика этого персонажа Миколашей не исчерпывает художественных функций данного образа в сновидной реальности и рассказе в целом.

Слова «человека со стекляшками» о «неопытности» обращены к прежним благим порывам души ребёнка, для которого реакции бабушки были необходимым нравственным ориентиром в выборе «полезных вещей». А мысль о

бесполезности жилета и пуговиц, которые «не светят и не греют», призвана напомнить мальчику о главном свойстве неразменного рубля, когда-то вполне отвечавшем светлым порывам души мальчика.

Но теперь – всё забыто, главное, что волнует ребёнка, – это стремление во что бы то ни стало доказать своё превосходство над всеми «другими». И герой наказан за «гордыню». Неожиданное исчезновение неразменного рубля в момент страстно ожидаемого торжества и над «пузатым купцом», и над «всей ярмаркой» [9, с.-22] погружает ребёнка в состояние горестного смятения, душевного потрясения, что подчёркнуто не только лексически, но и синтаксически: «Я <.. > опустил руку во второй раз, но. карман мой был пуст. Мой неразменный рубль уже не возвратился. он пропал. он исчез. его не было, и на меня все смотрели и смеялись.

Я горько заплакал и. проснулся.» [9, с. 24].

Это кульминация рассказа. Пробуждение ото сна оказывается и воскресением заснувшего было нравственного чувства, и освобождением от всяких индивидуалистических устремлений: «реализуется, – пишет А.А. Кретова,

– известная педагогическая мысль о ребёнке «проснувшемся» и «непроснувшемся»: перед нами пробудившийся

– в прямом и переносном смысле – ребёнок, разбужены его сердце и разум» [2, с. 138].

Соглашаясь с этим бесспорным утверждением исследовательницы, мы попытались внести поправку в трактовку ею «своеобразного драматизма» рассмотренной выше ситуации рассказа. А. Кретова видит этот драматизм в том, что, не знающий «важного правила – абсолютного бескорыстия дара», герой, столкнувшись с неблагодарностью одаренных им людей, переживает чувство обиды на них и зависти к «сопернику». Как было показано, эти чувства возникают на уже подготовленной почве: гордость собою, осознание своего «всевластия» уже вытеснили, пусть на время, добрые чувства и намерения. Обида и зависть – это лишь атрибуты «самовозвышения», проявившиеся post faktum. Словом, драматизм рассказа порождается, на наш взгляд, не столько «незнанием абсолютного бескорыстия дара», сколько «гордыней», представляющей собой уже настоящий «грех», и заключается этот драматизм не только в обиде (она – следствие), а в сосуществовании и борьбе в душе ребёнка антитетичных устремлений.

«Бытовик» Лесков, как его часто представляли, оказался тонким психологом, сумевшим и в маленьком человеке не только увидеть, но и «незаметно», с изумительным тактом показать свойственную обычно личности сформировавшейся, сложной, уже испытавшей влияние «неразумной» действительности, борьбу противоположных начал: доброго и злого.

Таким образом, авторский взгляд на сущность человека проявляется и в его произведениях для детей. Лесковская концепция личности – понимание писателем двойственности природной сущности человека, – далека от руссоистской, утверждавшей безусловную положительность природы «естественного человека». По Лескову, «Прямолинейных натур <.> нет в природе: живой человек гораздо сложнее и добро у него мешается со злом.» [10, с. 3].

Торжество добра в финале тщательно обосновано и художественно подготовлено. Пережив во сне радость

«первого шага» бескорыстного служения людям и горечь отступления от него, герой уже в реальности приходит к окончательному решению, по мысли самого автора, единственно верному. В письме к А. Кандибе эта мысль Лескова-педагога выражена непосредственно, в дидактической форме: «Счастье есть любовь к другим, ничего себе не требующая и ничего для себя не ожидающая. Будешь истинно добра, – будешь всегда счастлива.» [14, с. 29-31]. В рассказе «Неразменный рубль» эта дорогая писателю идея входит в сознание ребёнка и становится потребностью его сердца без всякого насилия, наставления, через занимательную историю неразменного рубля; поступки мальчика во сне и наяву, с нею связанные; через его собственные переживания и раздумья, корректируемые бабушкой, раскрывающей аллегорический смысл притчи о «неразменном рубле». Истолковывая сон ребёнка, она говорит: «Неразменный рубль – по-моему, это талант, который Провидение даёт человеку при его рождении. Талант развивается и крепнет, когда человек сумеет сохранить в себе бодрость и силу на распутии четырёх дорог, из которых с одной всегда должно быть видно кладбище. Неразменный рубль – это есть сила, которая может служить истине и добродетели, на пользу людям, в чём для человека с добрым сердцем и ясным умом заключается самое высшее удовольствие. Всё, что он сделает для истинного счастия своих ближних, никогда не убавит его духовного богатства, а напротив – чем он более черпает из своей души, тем она становится богаче» [9, с. 24].

Лесков мастерски изображает картины онирической (сновидной) реальности. По существу, в «Неразменном рубле» основное действие рассказа составляет сон ребёнка. Сон вводится как реальность с едва заметным намёком на сновидение: «Обольщённый этим обещанием, я постарался заснуть в ту же минуту, чтобы ожидание неразменного рубля не было томительно» [9, с. 18]. Граница между сном и реальностью почти неуловима и даже намеренно стирается автором: «Няня меня не обманула: ночь пролетела как краткое мгновение, которого я и не заметил, и бабушка уже стояла над моею кроваткою <.. >

– Ну, вот тебе беспереводный рубль» [9, с. 19]. И лишь в финале указание на пробуждение – «Я горько заплакал и. проснулся» [9, с. 24] – восстанавливает границу между онирической и реальной действительностью.

Причём сон героя не укладывается в типологию ле-сковских сновидений, предложенную Д.А. Нечаенко в содержательной статье «Сновидения и «просонки» в поэтике Н.С. Лескова (к постановке проблемы)». Сон Миколаши можно отнести и к «вещим» снам, провозвестникам действительных событий, характерным для фольклора и литературы; и к «духоводительным» (Лесков) снам-видениям, побуждающим («свыше») к определённому действию или поступку; и к «интроспективным сновидениям», позволяющим познать себя [13, с. 31-32]. Это свидетельствует не только об условности в приложении к Лескову любых научных классификаций, но и о художественной многозначности приёма сна у Лескова, «так называемые интроспективные, или интроверсионные сны лесковских персонажей, связанные с их самоуглублением», считает исследователь, помогают «персонажу-сновидцу» «к субъектному знанию себя изнутри добавить знание себя со стороны как объекта, достигая тем самым более полного

бытия. » [13, с. 39]. Сон ребёнка, действительно, оказывается вещим, помогающим становлению нравственного чувства и самосознания мальчика, который в результате «онирических переживаний» (Д.А. Нечаенко) приходит к высокому пониманию сущности счастья: «В этом лишении себя маленьких удовольствий для пользы других я впервые испытал то, что люди называют увлекательным словом -полное счастие, при котором ничего больше не хочешь» [9, с. 25].

Если во сне мальчик, одаривая других, и себя баловал сладостями, то теперь он решает отказаться от них. И мудрая воспитательница понимает ребёнка: «Я не вижу нужды, чтобы ты лишил себя этого маленького удовольствия, но. если ты желаешь за это получить гораздо большее счастие, то. я тебя понимаю» [9, с. 25]. Так входит в рассказ основная для творчества Лескова тема праведни-чества. Маленький герой в результате испытаний окончательно избирает для себя путь жизни по правде, по совести.

«Неразменный рубль», как и другие детские рассказы, сказки, легенды («Пугало», «Зверь», «Привидение в Инженерном замке», «Томленье духа», «Дурачок»), написаны «мемуаром», от первого лица, как воспоминания о детстве. Автобиографизм рассказов о детях неоднократно подчёркивался исследователями (Н.Н. Старыгиной, А.А. Новиковой, В. Семёновым и К. Киносян). Автобиографические черты находят в облике «барчука Миколаши» («Неразменный рубль»), героях «Зверя» и «Пугала», в характерах других персонажей этих рассказов: в бабушке Миколаши – черты Акилины Васильевны, бабушки Лескова; в дядюшке героя «Зверя» – многие качества Алферьева, дяди писателя; в «дедушке Илье» – реальный образ из гостомельского детства Лескова. В названных рассказах весьма ощутимо отразились воспоминания детства писателя: Гостомль, Панин хутор, Кромы.

Для Н.С. Лескова-мемуариста важно было передать не столько хронологию деталей событий, сколько чувства и настроения, вызванные ими, своё переживание этих событий, когда-то поразивших детское воображение и запомнившихся навсегда. Вот почему Лесков изображает события детства как сиюминутные, переживаемые повествователем в момент их воспроизведения. Лесков не создал такого автобиографического повествования, как, например, Л. Толстой («Детство. Отрочество. Юность») или С.Т. Аксаков («Семейная хроника», «Детские годы Багрова-внука», «Воспоминания»); не ставил перед собой цели изображения истории взросления, истории души ребёнка, но его произведения о детях и для детей дают представление о мирочувствовании маленького героя в разные периоды его жизни. Рисуя отрезок жизни маленького человека, ограниченный рамками времени, Лесков и на малом пространстве умеет показать обогащение эмоциональной сферы героя, рост его сознания: выход из мира полуфантастических легенд и поверий к реальности, пробуждение «голоса» «натуры», «серого человека», совести.

Сам писатель считал мемуарную форму вымышленного художественного повествования наиболее близкой для себя. Ф.И. Буслаеву он писал: «По правде же говоря, форма эта мне кажется очень удобною: она живее, или, лучше сказать, истовее рисовки сценами. Но, мне кажется, не только общего правила, но и преимущества одной манеры перед другою указать невозможно, так как тут многое зави-

сит от субъективности автора» [8, с. 452]. Субъективность Лескова и проявилась в этой приверженности к мемуарной форме повествования, отвечающей одному из основных эстетических принципов реализма писателя – принципу достоверности, установке на документализм. «Давно сказано, – пишет он, – что «литература есть записанная жизнь, и литератор есть в своём роде секретарь своего времени», он записчик, а не выдумщик, и где он перестаёт быть за-писчиком, а делается выдумщиком, там исчезает между ним и обществом всякая связь» [7, с. 34]. С этим стремлением Лескова строить свои отношения с читателем «на основе факта» связаны многие особенности его поэтики, в том числе – мемуарная («писать мемуаром») и сказовая формы повествования.

В рассказе «Неразменный рубль» перед нами «дитя живое», которое живёт, действует, любит, замирает от страха, познаёт новое, радуется. Но рядом – осмысляющий и анализирующий происходившее с ним в детстве взрослый повествователь. У Лескова всё сложно – разные субъектные призмы: и мальчика, и взрослого повествователя, и других лиц, передающих различные легенды и поверия. Нельзя поэтому без пояснений сказать о повествователе, что это «образ рассказчика-ребёнка». Более права А. А. Кретова, когда говорит: «события здесь преломляются через призму детского сознания, – художественный приём, который многократно усиливает глубинный «взрослый» смысл повествования. Простой, как бы псевдодетский стиль произведения является у Лескова-художника утончённой маской, за которой открывается внутренняя глубина и необозримая «духовная перспектива»» [3, с. 10]. Это характерно не только для святочных рассказов, о которых пишет исследовательница, но и для всех, перечисленных выше детских произведений.

Повествовательная форма их типична для произведений автобиографического жанра. Это рассказ от первого лица, где главный герой является одновременно повествователем. Но наряду с его голосом звучит и голос взрослого героя, оценивающего прежние впечатления. Таким образом, присутствует как бы двойной взгляд на изображаемое: через призму сознания ребёнка, чем достигается непосредственное восприятие действительности и достоверность внутренних движений души маленького героя, и второй, корректирующий их и прерывающий повествование ребёнка размышлениями более общего характера. Отсюда вытекает и особый характер художественного времени в произведениях автобиографического жанра: оно отличается дистанцией между прошлым и настоящим повествователя, который вспоминает о своем «я» в детстве.

Каждый рассказ – это взволнованная речь взрослого, заново переживающего своё прошлое и оценивающего его. Но, как уже говорилось, многие чувства и переживания, эмоциональное отношение к событиям и людям, окружающему миру переданы с точки зрения ребёнка: восьмилетнего в «Неразменном рубле», «Пугале» и пятилетнего в «Звере». Слово взрослого и речь ребёнка иногда сливаются, в других случаях расходятся. То же следует сказать о соотношении голоса взрослого рассказчика и автора. Голос взрослого повествователя сливается с авторским в моменты, когда речь идёт о значении детских встреч и впечатлений для всей последующей жизни.

Рассказчик – типическая фигура для Лескова, создав-

шего особую форму повествования – сказ. В детских рассказах нет характерного для этой формы повествования социально чужого устного слова, как нет и слушателей, но здесь есть установка на устную речь рассказчика, близкого автору по своему мировоззрению и социальному статусу, поэтому часто рассказчик сливается с автором, автор выражает через рассказчика свои мысли. Слово рассказчика оживляет литературную речь устными интонациями, сохраняет колорит и выразительность устной речи. Это повествование, приближенное к сказу, но не сказ, а Ihe Erzalung форма речи от первого лица. Этой формой часто пользовался в своих повестях И. С. Тургенев. Однако, в отличие от Лескова, установка на устное слово у Тургенева менее выражена, речь рассказчика у него близка к письменной речи. Но возвратимся к «Неразменному рублю».

Начинает рассказ о народном поверье относительно волшебного рубля взрослый повествователь. Начинает как будто всерьёз, но не без доброй усмешки: став на перекрёстке четырёх дорог (одна должна вести к кладбищу), надо «пожать кошку посильнее, так, чтобы она замяукала, и зажмурить глаза» [9, с. 17]. Автобиографический рассказчик с высоты своей взрослости комментирует, отделяя себя от тех, кто слепо верит в это предание: «Конечно, это поверье пустое и нестаточное; но есть простые люди, которые склонны верить, что неразменные рубли действительно можно добывать. Когда я был маленьким мальчиком, и я тоже этому верил» [9, с. 18]. Повествователь постоянно отделяет себя «теперешнего» от себя ребёнка: «Раз, во время моего детства.». Но сразу же вклинивается голос восьмилетнего мальчика с его реакцией на рассказ няни о рождественской ночи: «Сколько можно накупить прекрасных вещей за беспереводный рубль! Что бы я наделал, если бы мне попался такой рубль» [9, с. 18]. Восклицательная интонация указывает на это. И вновь звучит голос повествователя: «Мне тогда было всего лет восемь». Затем их голоса сливаются в воспоминании о виденном на рождественской ярмарке в Орле и Кромах.

Диалог ребёнка с няней в третьей главе ещё более оживляет рассказ. В картине сна голоса взрослого повествователя и ребёнка часто сливаются, но некоторые словосочетания явно не принадлежат ребёнку: «. чтобы слиться всей душой в общей гармонии.», «Глиняные сосульки не составляли необходимости», «лицо моей бабушки не выражало ни малейшего порицания моему намерению.» [9, с. 20]. (Курсив наш. – Е.Т.). Но в целом создаётся ощущение детской призмы, а слова и предложения, которые не может произнести восьмилетний ребёнок, непосредственно соединяются с типично детскими и нейтральными.

Лесков имел полное право гордиться признанием, которое получил в Европе этот его рассказ. «Слышал ли ты или нет, – спрашивал Лесков брата своего Алексея Семёновича в письме от 12 декабря 1890 года, – что немцы, у которых мы до сих пор щепились рождественскою литературою, понуждались и в нас. Знаменитое берлинское «Echo» вышло рождественским № с моим рождественским рассказом «Wunderrubel» <Неразменный рубль>. Так не тайные советники и «нарезыватели дичи», а мы, «явные нищие», заставляем помаленьку Европу узнавать умственную Россию и считаться с её творческими силами. Не всё нам читать под детскими ёлками их Гаклендера, – пусть они наших послушают <.> Сколько это надо было уступ-

ки со стороны немца, чтобы при их отношении к рождественскому № издания, – вместо своего Гаклендера, или Линдау, или Шпильгагена, – дать иностранца, да ещё русского. Право, это даже торжество нации, это мирное завоевание в «образованной среде» дали России не Скабелев с его жестокостями и не Драгомиров с его полупохабствами, а мягкосердечный Тургенев и Лев Толстой в его полушубке. » [5, с. 435]. «Мирное завоевание» внимания иностранцев «Неразменный рубль» продолжает доныне. С высокой оценкой этого маленького шедевра можно встретиться в

работах многих зарубежных исследователей [11, с. 338].

Таким образом, уже в первом рассказе о герое-ребёнке художественно воплотились дорогие автору мысли о воспитании личности в маленьком человеке, о роли мудрых родителей в этом «деле великой важности», выразилось лесковское представление о подлинном счастье (в забвении себя ради других), до потребности которого он стремился возвысить души детей. У Лескова-художника эти идеи становятся пафосом творчества, а не моральными наставлениями или дидактическими установками автора.

1. БелинскийВ.Г. Полное собрание сочинений : В XIII т. T. II. М. : АН СССР, 1953. 776 с.

2. КретоваА.А. ««Будьте совершенны.»: Религиозно-нравственные искания в святочном творчестве Н.С. Лескова и его современников. М. ; Орёл, 1999. 303 с.

3. Кретова А.А. «Завещайте вашему сыну.»: «Детские» рассказы Н.С. Лескова // Литература в школе. 2005. № 10. С. 8-13.

4. Кретова А.А. Творчество Н.С. Лескова в детском чтении: рассказ «Неразменный рубль» // Гуманитарные проблемы глазами молодых. Вып. 2. Орёл, 1994. С. 65-72.

5. Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова : по его личным, семейным и несемейным записям и памятям : В 2 т. Т. 2. М. : Худож. литература, 1984. 606 с.

6. ЛесковН. Литературная бабушка: Татьяна Петровна Пассек // Всемирная иллюстрация. 1889. Т. XII. № 15. С. 265-267.

7. Лесков Н.С. о литературе и искусстве. Л. : изд-во Ленинград. ун-та, 1984. 284 с.

8. Лесков Н.С. Собрание сочинений : В 11 т. Т. 10. М. : Худож. литература, 1958. С. 597.

9. Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 12 т. М. : изд-во «Правда», 1989. Т. 7. 462 с.

10. Лесков Н.С. Чудеса и знамения // Церковно-общественный вестник 1878. № 34. С. 3.

11. Маркадэ Ж.-К. Творчество Н.С. Лескова. Романы и хроники / Пер. с французского А.И. Поповой и др. СПб. : Академический проект, 2006. 478 с.

12. Микушкина С.Г. Н.С. Лесков в «Задушевном слове» // Актуальные проблемы журналистики. Вып. 2. М., 1983 С. 126. С. 122-129.

13. НечаенкоД.А. Сновидения и «просонки» в поэтике Н.С. Лескова : к постановке проблемы // Учёные записки Орловского гос. ун-та. Т. III : Лесковский сборник. Орёл : изд-во ОГУ, 2006. С. 31-48.

14. ЧудноваЛ.Г. «Чтоб чувства добрые в читающем рождать» // Детская литература. 1979. № 3. С. 29-31.

1. Belinsky V. G. Polnoe sobranie sochinenii [Complete works]: in 13 vols. Moscow, Publ. House of the Academy of Sciences of the USSR, 1953,Vol. 2, 767 p. Pp. 253-345. (In Russian.).

Цели и задачи урока:

• рассмотреть нравственную проблематику рассказа через его анализ на разных уровнях (сюжет, композиция, система образов, жанр, язык);
• выявить в ходе анализа антиномии и парадоксы повествования;
• определить актуальность произведения для современного читателя-школьника.

Творчество Н.С.Лескова в школьных программах по литературе занимает более чем скромное место. К моменту окончания средней школы немногие из учащихся вспоминают «Левшу» и, с не самыми приятными чувствами, отрывки из «Очарованного странника». А ведь есть у этого писателя 19 века столь потрясающие, притягательные по своей художественной силе тексты, с захватывающими «диковинными» сюжетами, обращение к которым не только знакомит школьников с творческой манерой писателя, но и расширяет их культурно-исторический кругозор («Неразменный рубль», «Зверь», «Грабеж», «Старый гений»…). Писатель Лесков, ставя невероятно сложные нравственно-философские проблемы в своих произведениях, делает это своим особым языком, который не только доступен, но даже и интересен школьникам, несмотря на обилие устаревших слов. Это не только знаменитый лесковский сказ, но и в целом интересные и несложные синтаксические конструкции предложений, «закручивание» необычных, но вполне бытовых сюжетов, драматизм событий, ироничность авторских интонаций, парадоксальность на разных уровнях повествования. Цель данной статьи — наметить те направления анализа текста, которые помогут учащимся выйти на постижение глубинных общечеловеческих смыслов произведения. Этот анализ может проводиться в сочетании парной, групповой, индивидуальной работы учащихся; изучение текста и авторских замыслов может быть дискуссионным, проблемным и творческим одновременно. Важно показать школьнику писателя Лескова, обнажавшего различные нравственные проблемы человека и человечества не просто в обличительно-дидактической манере, а через отражение парадоксальности окружавшей его действительности. Поиск этих парадоксов, антиномий может увлечь учащихся, способствовать более внимательному и вдумчивому прочтению текста, побудить ребят к рассуждениям. В данной работе нравственно-философская проблематика заявленного произведения раскрывается через художественные особенности рассказа «Человек на часах», который изучается, как правило, на уроках литературы в 8 классе.

Рассказ этот небольшой, с динамичным сюжетом, с вполне доступной для осмысления школьниками нравственной проблематикой (что и создает впоследствии необходимую «копилочку» смыслов, необходимых при написании сочинений формата ОГЭ, ЕГЭ, итогового сочинения).

В качестве домашнего задания, предваряющего урок анализа этого произведения, можно предложить школьникам составить фабульный план рассказа с выпиской ключевых предложений на каждом этапе развития событий произведения.

Выстраивая урок изучения рассказа «Человек на часах», как впрочем и любого лесковского текста, учителю следует принять во внимание проведение словарной работы, обращая тем самым внимание на особенности языка автора. Эта работа может сопровождаться выпиской слов на доске, объяснением их значений, записью слов в словарики (если таковые ведутся школьниками). К таким словам мы отнесли «анекдот», «полынья», «Зимний дворец», «инвалиды», «сходни», «ложе» (ружья) и т.д.

Кроме того, очень важно учесть и уровень литературной подготовки учащихся: рассказы Лескова, скорее всего, изучались ими в других классах, и тогда обращаясь к читательскому опыту учащихся, изучая данный рассказ в 8 классе, можно начать разговор об особенностях сюжетов Лескова, об их «диковинности» и реалистичности одновременно. С разговора о сюжете мы и предлагаем начать этот урок.

— В чем особенность сюжета «Человека на часах»?(Обращение к домашнему заданию). Динамика сюжета, его реалистичность. Причем реалистичность эту автор многократно подчеркивает разными деталями ( датой, именами, географическими отсылками и пр.). Зачем так точно, подробно рассказывается о случившемся? (Необычность происшедшего так велика, что автору приходится убеждать читателя, что, дескать, да, так и было. Обратимся к самой первой главе, какие два слова использует Лесков, характеризуя заранее свое повествование? («трогательное и ужасное»). Тем самым, Лесков будто бы задаёт нам некую тональность, необходимую для восприятия всего произведения: в нем действительно будет переплетено и трогательное, и ужасное (это контекстуальные антонимы).

— Прочитайте отрывок, показывающий, что происходит с героем рассказа, когда он слышит крики утопающего. Далее предлагаем работу в парах:

Как бы вы назвали этот фрагмент текста? Какие глаголы считаете ключевыми для передачи состояния часового (запишите в тетрадь, прочтите своему соседу по парте. Совпадают ли ваши глаголы?).

Если схематично изобразить событие, описанное в рассказе, с точки зрения рядового Постникова, то мы увидим, что очень условно это будет выглядеть так: слышу-борюсь-спасаю. И то, что там, на берегу Невы, происходит безусловно страшно, трогательно, вызывает немало переживаний у читателя: мы будто боремся, терзаемся вместе с часовым, что-то ему подсказываем и, наконец, вот оно: верное решение — человек спасён. Почему так непросто было Постникову принять это решение? Прочитайте вслух наиболее яркие предложения, отражающие его внутреннюю борьбу.

Однако Лесков нам указал, что в рассказе будет и «ужасное», в какой же момент оно начинается? Что же ужасного происходит далее? (обращение к фабульному плану домашнего задания). Попробуем схематично назвать эти события, но уже с другого ракурса, не с точки зрения героя рассказа, а с позиции внешнего мира, окружения, общественности, власти: Покинул пост и за это он должен понести наказание. Таков закон и порядок службы, такова и точка зрения чиновников. И это официальный взгляд на событие. — Расскажите о реакции чиновников на произошедшее ночью на Неве. Каковы мотивы каждого чиновника, как они влияют на решение вопроса об участи часового, покинувшего свой пост? Вот она смысловая «нестыковка» на уровне сюжета: человек спасает человека и его за это и наказывают. Ситуация, мнение, противоречащее здравому смыслу, является парадоксальной. Но далее парадоксальность лишь нарастает. Докажите это. Действительно, человек, который обманом называет себя спасителем погибавшего, награждён медалью. Причем даже сам службист Свиньин осознает нелепость ситуации, называя инвалидного офицера хвастливым «пройдохой», «которого по правде стоило бы за его наглость не медалью награждать, а на обе корки выдрать на конюшне…». Даже понимая абсурдность происходящего, Свиньин все равно находит тому оправдание: лгуном-офицером нужно было «воспользоваться для спасения многих». Опять звучит мысль о спасении, только мотивы здесь разные. Спасать можно себя, свою должность, карьеру, попирая законы человеколюбия и милосердия, находить себе оправдания и участвовать в «театре абсурда». А что же двигало Постниковым, когда спасал он? (обмен мнениями в парах). Здесь мы должны подвести учащихся к формулировке таких понятий как любовь к ближнему, отзывчивость, сострадание. Что в поступке Постникова увидели все чиновники? (Угрозу своему служебному положению). Впрочем, все поведение чиновников, парадоксальность сложившейся ситуации «выпукло», наглядно показывает особенности «государства российского» в эпоху Николая 1 (Палкина): атмосферу всеобщего страха, бесправие простого человека, торжество формализма.

Далее, обращаясь к системе образов рассказа, подведем школьников к пониманию того, что ведущий принцип ее построения — антитеза: Постников и прочие персонажи противопоставлены друг другу. На сколько групп можно разделить персонажей рассказа и по какому принципу они противопоставлены друг другу? Изобразите схематично систему образов произведения (Обменяйтесь схемами с вашими соседями). Но противопоставление это не только на уровне их характеров и поступков, но даже и на уровне фамилий. Рассматривая эти фамилии делаем вывод об авторском отношении к происходящему. Школьникам уже знаком прием говорящих имён и фамилий. Здесь следует обратить внимание на то, что все фамилии чиновников имеют реальные прототипы, почти не изменены автором, что ещё больше придает реалистичности излагаемому. — О чем говорят эти фамилии Свиньин, Кокошкин, Миллер? (Ответы учащихся).

Немного сложнее с фамилией главного героя… Постников.

— От какого слова образована эта фамилия? (пост). Слово многозначное. Здесь школьники рассуждают о значениях слова «пост» и отражении этих значений в характере героя. В ходе рассуждений приходим к выводу, что уже в наименовании героя заложена некая антиномия: земное-небесное, материальное-духовное. Пост? Некое место службы. Отвественность. Долг. С другой стороны — пост — духовный акт, сопровождающийся часто воздержанием от пищи, во имя духовного укрепления, освящения человека. «Расшифровка» фамилии проливает свет на то, что думает автор о происходящем. За всяким материально выраженным действием, иначе говоря, за всяким поступком стоит и его духовный смысл, причем двуплановость эта совершается не зависимо от воли и желаний человека, а напротив ими диктуется. Ведь Постников не рассуждает о духовных вещах, о нравственном выборе, о важности сострадания. Но фактически именно это он и делает, посредством борьбы между долгом и чувством.

Двуплановость смысла мы увидим, обращаясь и к смыслу названия рассказа. «Человек на часах». С одной стороны, все предельно ясно: так называли часовых. Но почему же рассказ не назван «Часовой»? «Солдат»? Была и еще одна версия названия: «Спасение погибавшего?» (именно под таким заголовком и вышел рассказ в журнале «Русская мысль»). Предлагаем работу в группах из 4-х человек для поиска ответа на вопрос:

— В чем принципиальная разница вышеназванных заглавий?

Обобщая ученические ответы, заметим, что в этом названии два образа: Человек и Часы. В словаре символов Джека Трессидера указывается, что часы — символ сдержанности, спокойствия, равновесия. Выходит, что в названии заложена идея своеобразного баланса, в данном контексте, баланса между долгом и чувством. Возможно. Но ведь часы — это ещё и нечто механическое, точное, четкое, бесчувственное, лишённое способности думать, переживать. И тогда выстраивается ещё одна антиномия: человек — часы, живое — механистическое, чувство — долг: человек не механизм, он может действовать не только по инструкции (механизму), но и по велению сердца и души. И тогда мы понимаем, что главное слово в названии — «человек».

— Что хотел подчеркнуть автор, называя рассказ именно «Человек на часах»? (В карауле стоял именно человек, и потому поступок его человеческий, не служебный).

Далее ребятам, в группах из 4-х человек, руководствуясь логикой наших рассуждений, предстоит выбрать из каждой пары антиномий то слово, которое более соответствует происходящему в рассказе и его идее (по ходу ответов учащихся учитель стирает с доски « неподходящие» слова):

• слышать или не слышать
• спасение-гибель
• сомнение — уверенность
• сострадание-равнодушие
• ум-сердце
• награда-наказание
• победа-поражение
• долг-чувство

*Данные слова можно впоследствии использовать как опорные для письменных ответов учащихся.

Итак, финальная антиномия: долг-чувство. Что победило в Постникове? Обычно школьники говорят о победе чувства. И каков же результат? Размышляем о решении наказать Постникова. В чем парадоксальность такого финала? Не хочет ли Лесков сказать нам: за добрые поступки будь готов пострадать? Быть может, Постникову лучше было бы и не помогать утопающему? А ведь бывает такое в жизни, что для совершения доброго поступка, нужно преодолеть в себе что-то или после совершения его оказаться осмеянным, непонятым… Это ли не суд, своего рода «наказание»? не стоял ли этот вопрос перед людьми, которые прятали в разные непростые времена «врагов народа», составляли свои «списки Шиндлера»?

— Как же в данном рассказе разрешается это противоречие долг — чувство?

Обратимся к предпоследней главе. О чем она повествует? (диалог Свиньина и Владыки. Владыка тоже реальный исторический образ, прототипом его был митрополит Филарет Дроздов). Здесь можно увидеть, как автор стилистически точно, живо передает «тихоструйную» речь духовного лица (назовите особенности этой речи, зачитайте примеры).

Итак, если финал — одно из самых сильных мест всякого произведения, то вчитаемся внимательно в то, как отвечает духовное лицо на душевные терзания (!) Свиньина.

При внимательном прочтении 17 глава полна парадоксов. Восьмиклассникам предлагаем их отыскать, работая в парах. Парадоксально, что человек с фамилией Свиньин в большей степени понимает несправедливость свершившегося с Постниковым, чем духовное лицо — Владыка… парадоксально, что, не оправдывая солдата, Владыка… оправдывает его, произнося слова о долге, о высшем долге каждого человека. — Прочитайте все предложения, где есть слово «долг». Таких предложений здесь четыре. Владыка, вполне поддерживая правоту действий в адрес Постникова, возможно, сам того не понимая, произнося в некоторой степени заученные шаблонные фразы, «снимает» то противоречие, на котором и держится все повествование: «Спасение погибающих не есть заслуга, но паче долг (паче — устар. «сверх ожидания, более») Кто спас, тот исполнил свой долг». Запишем эти слова.

— Не есть ли это ответ на наш вопрос?

Таким образом, нарушая долг службы, Постников исполняет долг высший, а значит нет уже противостояния долга и чувства. Есть долг у каждого человека и он в том, чтобы почувствовать боль другого человека, чтобы услышать, чтобы сострадать, чтобы помогать. И спасать… В самом широком смысле этого слова. Лишь одно удивляет и восхищает автора (уже финальной главе): как может человек смиренно принимать эти наказания, не ожидая наград, не возмущаясь. Ещё один парадокс: Постников наказан, и он этим….доволен! Здесь звучит и горечь от бесправия простого человека, его униженности, но и понимание того, что оказывается можно «любить добро, просто для самого добра и не ожидать никаких наград за него». Это ли не праведник, которых замечали зорким писательским взглядом Лесков и выводил в своих удивительных, порой захватывающих рассказах? И на фоне грустных мыслей о российской действительности времён описанных событий (1839 г.), времени создания рассказа (1887 г.), возникает мысль и о сегодняшнем времени.

— Можно ли считать, что рассказ, написанный в конце 19 века, более 100 лет назад, устарел? Мы видим, как конкретное здесь переплетается с вечным (что здесь кокнкретно историческое, а что вечное?). Как бы ни менялась твоя среда обитания, политический строй, независимо от того, что сегодня в моде, в тренде, важно помнить, что у каждого человека есть высший долг, должны быть нравственные точки опоры, которые в непростой момент жизни (да, впрочем, в любой) помогут сделать тебе правильный человечный выбор, и остаться Человеком на любом посту, в любой непростой ситуации. В конце концов, каждый из нас — это человек на посту, человек на часах, и пост этот разный в разное время нашей жизни, а вот долг остается все тем же… Каков долг? (Каждый записывает свой ответ в тетрадь. Выборочное чтение ответов).

Становится очевидным, что Постников — не нарушитель, а исполнитель долга, но какого долга? Высшего, духовного, суперчеловеского, если можно так сказать. Вот, сострадание, милосердие — это и есть долг каждого человека, первый и главный, и потому Постников, слушая сердце свое, думая при этом о долге солдата, нарушая его формально, исполняет долг высший. И делает это не ради наград, а вопреки страху быть наказанным. А это ещё более усиливает значимость его подвига.

— Что такое подвиг? В каком случае Постников не оказался бы героем? (Приглашаем ребят к сотворчеству, домысливанию сюжета в группах из 4-х человек или парах)). — Вернёмся к 1 главе произведения: какие жанры литературы названы в ней?(рассказ, пьеса-драма, исторический анекдот). Каждой группе дается свой «жанр»: докажите «присутствие» этого жанра в рассказе. Конечно, такое жанровое переплетение придает тексту необычность, делает невероятно выразительным и занимательным для читателя. Приступая к рассказу «Человек на часах», Лесков замечает: «Это составляет отчасти придворный, отчасти исторический анекдот ». Каковы основные признаки анекдота как литературного жанра? (запишем: смешное, краткость. Истори́ческий анекдо́т — короткая поучительная история из жизни). Итак, под анекдотом Лесков подразумевает «краткую повесть», в которой, как пишет один из исследователей его творчества, «основные качества новеллиста — умение поразить и захватить читателя — представлены с максимальной краткостью и высшей выразительностью» (Гроссман Л. Собрание сочинений в пяти томах. Т. IV. Мастера слова. — М., 1928).

И удивительно, что Лесков намеки на некую нелогичность повествования, наличие смешного и одновременно ужасного, делает сразу, в начале повествования, давая ключ к тому, как надо читать и воспринимать текст, в котором нелогичность, парадоксальность повествования диктуются самой жизнью. Да, в мире этом человек нравственный, исполняющий высший закон, может оказаться непонятым, осужденным. И для мира абсурда — это норма. Однако и в таком мире важно сохранить в себе Человека. — Обратимся к финальной главе рассказа. Что можно сказать об общей тональности речи рассказчика, завершающего свое повествование?(торжественная и грустная). Чего он не понимает и о чем он размышляет? (прочитайте ключевое, на ваш взгляд, предложение). Как вы понимаете слова рассказчика: «…любить добро просто ради самого добра…»?

В финале урока побуждаем учеников резюмировать: для чего автор использует парадоксы и противопоставления? (обсуждение в группах).

В качестве домашнего задания считаем необходимым предложить школьникам написать эссе произвольного объема, обязательно с опорой на проанализированный на уроке текст, выбрав одну из тем: «Я прочитал рассказ Лескова «Человек на часах»…, «Что такое подвиг в повседневной жизни?», « Сострадание — это…».

Выстраивая анализ рассказа предложенным образом, рассуждая со школьниками о сострадании, человечности, мы преследуем ещё одну цель, о которой сказано в начале данной работы: обратить внимание учащихся на своеобразие творческой манеры писателя Лескова. А для этого мы показали, как виртуозно автор использует прием парадокса, как играет смыслами на разных уровнях повествования, как выстраивает противоречия и снимает их в финале.

Таким образом, нравственную проблематику произведения можно рассмотреть на весьма интересном и оригинальном материале, ее постижение становится следствием интересного, увлекающего учащихся анализа текста. И писатель, со дня рождения которого исполняется 190 лет, уже не выглядит скучным и неинтересным автором, мимо творчества которого можно пройти.

Список использованной литературы

1. Гроссман Л. Н.С.Лесков. Жизнь — творчество — поэтика. — М., 1945.
2. Старыгина Н.Н. Лесков в школе. — М., 2000.
3. Троицкий В.Ю. Лесков-художник. — М., 1974.

Короче, эта рецензия получилась из-за того, что пока я провалилась в реал, а на АТ поглядывала краем глаза, тут, на мой вкус, стало как-то странненько. Раньше мне казалось, что здесь довольно уютно, но теперь надо объяснять, почему пишешь рецензию на книгу. Объясняю: поэтому и пишу, что тут стало странненько.

Даже краем одного глаза просматривая обсуждения, нельзя было не заметить ситуацию с книгой Ольги Шивер. Я заинтересовалась, прочитала рецензии, когда их ещё было три штуки. Собственно, теперь их осталось две по причине странности и неуютности АТ (автор сам удалил).

Книга меня удивила — как раз из-за рецензий. Они как будто вообще о другом сборнике. Я не нашла тут глубоких философских изысканий и рассматривания душ человеческих под микроскопом, но и копипасты крипипасты тоже не нашла.

Зато нашла хорошие развлекательные рассказы. Даже не всегда страшные, иногда забавные. Причём я не сразу втянулась, так как из-за одного рецензента всё время ждала какого-то подвоха, а из-за другого — морализаторства и поучительства. Но как бы… нет. Кстати, в стародавние времена совалась я на крипипасту пару раз, но там нужно перечитать тонну всякой дичи, чтобы найти интересное («Курочка, открой дверь» — любовь моя). А тут все истории ровные. Парочка слабовата (как раз одна из них — это та, из которой пытались сделать местный мемчик не надо так, люди).

Итак, я объяснилась, можно и к рецензии приступить))

***

Книга разбита на четыре части.

Часть I — это мистические истории. На самом деле тут вперемешку мистика и рассказы с рациональным объяснением. Сначала читать было просто любопытно, но эдак на двадцатой истории я втянулась. Почему? Потому что некоторые заканчиваются хорошо, а другие неожиданно нет. Потусторонние истории соседствуют с бытовыми. Магия ли тут, или сейчас всё объяснится?.. В каких-то рассказах герой успевает уползти, другие я бы назвала «почти смог», в третьих добро побеждает. Иногда внезапно оказывается, что всё это время мы читали рассказ от лица злодея. 

И в этом как раз самое интересное, потому что невозможно предсказать, чем всё закончится. Иногда смысл рассказа меняется одним последним предложением. Совсем уж полюбила я эту часть, когда оказалось, что некоторые рассказы пересекаются, а герои могут появиться снова в другом рассказе. Когда появилась ведьма Вика — всё, я пропала)) Она вроде как тусуется с монстрами и чудовищами, но постоянно пытается спасти от них людей. Монстры относятся к её попыткам сочувственно. Про Вику я бы почитала отдельный сборник!

Часть II — это ужасы. Тут у меня только один вопрос — зачем было отделять эту часть от первой. В этих историях нет мистики, всё объясняется (ну, там, людской невнимательностью, веществами или болезнью). Но такие есть и в первой части. Так что смысла выносить их отдельно я не увидела.

Часть III — основано на реальных событиях. Эта часть мне очень понравилась! Тем более что некоторые случаи мне знакомы. Например, история Генри Холмса написана у Ольги Шивер от лица самого преступника. А другой реальный случай из истории рассказан выжившей жертвой.

Часть IV — Лавка Чудес. Пожилой мужчина в полинялой жилетке торгует магическими товарами. Даже если он вам что-то отдаёт бесплатно — быстренько бросьте бяку, а лучше вообще не трогайте (а она может симпатично и завлекательно выглядеть) и бегите подальше. Вот эта часть, пожалуй, слегка в философию. Люди готовы продать душу за исполнение желаний, даже не понимая, что цена слишком высока. А то и их желание могло бы исполниться само — нужно было лишь подождать. Тут хэппи эндов точно не ждите))

***

Сомнительные моменты

По идее можно придраться к стилю изложения — он поначалу кажется сухим и отстранённым. Но я быстро привыкла. Живописных подробностей, художественного распиливания, раскусывания и поедания людей нет)) Отвратительных описаний (в чём, например, Стивен наш Кинг просто мастер) тоже нет. Это просто хроника событий. Даже можно это в плюсы отнести, потому что рассказы хороши именно внезапными поворотами, от которых излишняя художественность могла бы отвлекать. Они и должны пугать будничностью.

Вот к чему я точно придерусь, так это к языку. Ошибок не так уж много, но мне бросались в глаза. Неправильное употребление слов (когда двое подрались — они не соперники, а противники); ошибки в написании — в основном, слитно/раздельно; пунктуационные ошибки (правда, я большую часть слушала в приложении, так что это перестало иметь значение); опечатки из серии «он» вместо «она». Повторы «это», «эти» в одном предложении. Такие языковые монстры как «полностью заполненный».

А вот фразу одной героини «Она в нездоровом экстазе билась!» я запомню, классно же))

***

В общем:

С удовольствием читала по нескольку рассказов перед сном. Как я уже раньше отметила — не все рассказы жуткие, некоторые смешные за счёт иронии (ну или у меня что-то не так с чувством юмора). Сначала отмечала те рассказы, которые больше всех пришлись по душе, но быстро перестала — они хороши эдаким букетом. А вот названия забавных выписала. Моя пятёрка лучших — «Неразменный рубль», «Сумочка», «Помещик», «Весна» и «Маршрутка».

Книгу смело могу порекомендовать.