Слушать рассказы про тайгу и охоту новинки

Ресурс «База» продолжает сагу о детях уголовных авторитетов: вслед за статьями «Когда твой отец легендарный бандит-1» и «Когда твой отец – легендарный бандит-2»  репортёр Кирилл Руков предлагает рассказ о криминальном мире Дальнего Востока.

25 лет полиция не знала о существовании этого человека. Его крёстным отцом был лидер хабаровской ячейки группировки «Общак», правившей всем Дальним Востоком из Комсомольска-на-Амуре. Его настоящий отец, потомственный охотник, никогда не скрывал от сына, что работает киллером. Наоборот — он растил себе помощника и брал его с собой на убийства. Репортёр Кирилл Руков разыскал этого сына сейчас и записал его историю о семье, попавшей в самый центр криминальной войны между двумя городами. Это третий эпизод документального цикла Baza: о человеке, жизнь которого никогда не была «нормальной», потому что его на самом деле вырастила ОПГ.

Отец: Павел Тихомиров. «Егерь». Штатный киллер группировки Краба, ОПГ «Общак» в Хабаровске

Сын: Евгений. Экс-помощник киллера, 38 лет.

От редакции

Как появился «Общак» — крупнейшая группировка в мире

Это не фигура речи: по контролируемой территории ОПГ «Общак» действительно была крупнейшей: 2,4 млн км² земли, или 14% территории страны. Основателем и первым лидером группировки был Евгений Васин по прозвищу Джем. И если бы сейчас он пошёл на выборы — победил бы любого в Комсомольске-на-Амуре. В «Общаке» состояло до 5 тысяч человек, с середины 80-х эта структура буквально заменяла собой государство. Как так вышло?

Евгений Васин, Джем, со своими близкими.

Три причины успеха. Политическая: Васин был первым коронованным Вором на Дальнем Востоке (подробнее о том, кто такие воры в законе, — в следующих главах) и первым русским Вором в этих местах. Поэтому после освобождения в 1987 году Джем автоматически стал самым авторитетным в крае.

Но, чтобы удержать власть, нужна была харизма — вторая причина. «Общак» занимался социальной работой: строил официальные приёмные, где можно было получить кредит у группировки или попросить об услуге, с которой не справлялась полиция. В роддомах Джем дарил коляски для новорождённых и выдавал материнский капитал. На острове Малайкин в Комсомольске и на левом берегу Амура были построены детские лагеря, где воспитывались беспризорники. Неудивительно, что так Джема быстро стали называть ещё и Батя. Вместе с помощниками он ещё спонсировал два футбольных клуба. «Джем хвалился: “Это мой край, и я хочу, чтобы у меня здесь был порядок”. Говорил — и делал. Партия КПСС десятилетиями говорила одно, а делала другое, — рассказывает историк Владимир Панченко. — Джем и его смотрящие слово держали. Сказали, что убьют. Значит, так и будет».

Третья причина успеха — психологическая. Воровские понятия преподносились народу как примитивная, но доступная идея о справедливости и морали, продолжает историк Панченко: «Нельзя обижать сирот, вдов, стариков, им нужно помогать. Можно грабить богатых. А можно и не грабить, но тогда они должны делиться с народом».

В итоге к середине 90-х «Общак» контролировал бизнес не только в Комсомольске-на-Амуре, но и в Хабаровске, Якутске, Благовещенске, Магадане, Южно-Сахалинске и на Камчатке. Если к моменту прихода «Общака» в городе уже были другие группировки, они целиком становились «под него» и выстраивали ту же систему управления — со смотрящими по районам и кварталам, используя бренд и репутацию комсомольских Воров, словно франшизу. Помимо криминальных доходов вроде угона машин, квартирных краж и заказных убийств «Общак» контролировал рыбную отрасль, разгрузку китайских товаров, японских автомобилей, продуктов питания. Там, где добывали лес, «общаковские» наладили контрабандные поставки древесины в Китай, Корею и Японию.

Джем везёт подопечных на остров Малайкин.

Империю разрушила смерть императора и сепаратизм: в 2004 году именно мощная хабаровская ячейка решила отделиться от комсомольских — так началась война, результат которой — год заказных убийств, в том числе и обычных бизнесменов, потом отмашка президента и приказ покончить с бандитизмом на Дальнем Востоке.

Павел Тихомиров по прозвищу Егерь на протяжении 10 лет играл роль штатного киллера «Общака» в Хабаровске. Его история проходит через самое сердце этой криминальной войны. На задания он брал с собой Евгения — своего сына от первого брака. Редакция Baza заплатила Евгению гонорар за интервью — но это никак не повлияло на создание текста, проверку фактов и условия публикации. Это его рассказ.

Люблю ездить быстро. Когда я один на трассе и это 160 километров в час, то слушаю всякую кислоту. Но на дело вы едете в угнанной тачке, а значит, в ней нет ничего лишнего, разве что радио. Я мою её досконально перед и мою после. Все, кто подходят к машине, должны быть в перчатках. Никаких пальцев не остаётся. Едем тупо в потоке, максимально аккуратно. Если съёбываем — то это уже совсем другая атмосфера, всегда больше 200 километров. Невозможно, чтобы человек начал суетиться, давал обратную или был навеселе. Иначе единственный вопрос будет: «Мы его завалим прямо сейчас или попозже?» Поэтому, когда отец сказал, что мне придётся поехать с ними и срочно заменить другого человека за рулём, я не колебался. Это воспитание. Все знают, что я не должен был там оказаться.

Остановились на трассе (126-й километр шоссе Хабаровск — Комсомольск-на-Амуре, близ поселения Маяк. — Прим. Baza). Отец открывает багажник, достаёт автоматы, они со вторым киллером отходят в лес. Дорога пустынная, вдалеке показался «мерседес», было даже время прицелиться. Когда проезжает мимо, по нему выпускают только две очереди — и всё. Водитель мерина тут же въебал по гашетке и со свистом улетел за поворот. Наши побросали стволы в «диамант», и батя говорит: «Ебашь отсюда на хуй» (Это 19 часов вечера, 11 августа 2004 года — ключевая сцена в криминальной войне на Дальнем Востоке: расстрел нового лидера группировки «Общак» Эдуарда Сахнова. — Прим. Baza).

Спустя пять лет в Москве я просыпаюсь и узнаю, что папа сдал меня. Что я должен был сделать, застрелиться? Да, это тяжело. Это печально. Это пиздец как больно. За столько лет я столько раз пытался сам себе ответить на этот вопрос, я подходил к нему со всех сторон. Почему он меня сдал? Сука, я не знаю.

Глава I. Марь

Детство в Литовко, охотник на медведей

1983–1992

Ни один человек в мире не убил больше медведей, чем мой отец. Иные охотники, только увидев несущегося медведя, умирают стоя там же от разрыва сердца. А отец как-то раз посчитал, что за один сезон убивал по 40 штук, с 12-го калибра. Он валил их безбожно.

В шесть лет его собственный отец сказал: закончишь год отлично, подарю тебе ружьё. Ребёнок этим загорелся, ведь уже давно сам заряжал патроны в старую одностволку. Ружьё он, конечно, получил. Потом дед сел — я так и не выяснил, за что, — но осенью, когда это случилось, батя пришёл в школу с каникул уже как «ребёнок из семьи уголовника». Через несколько лет мажоры толпой загнали их с другом за школьную кочегарку и вываляли в угле и золе. Отец выждал несколько месяцев, выбрал нужный момент, чтобы застать каждого из нападавших в одиночестве, — и сам жёстко по одному отпиздил их.

Началось разбирательство, но никто не вошёл в его положение. Тогда он просто взял ружьё и ушёл жить в лес — в 15 лет. В школу он больше не вернулся. Дома появлялся раз в несколько недель. Я тоже не верил в эту историю, пока не стал расспрашивать разных мужиков в нашей деревне — это Литовко, Амурский район, 116 километров от Хабаровска. Оказалось, что отец тогда стал местной легендой: охотники помнили, как встречали подростка в тайге и говорили: «У меня уже через несколько дней здесь очко сжимается — а ты как живёшь один месяцами?»

Павел Тихомиров в Литовко.

Мама встретила отца в 1982-м на вечеринке, а через два года появился я. Литовко тогда было богатым поселением охотников и пасечников в окружении сопок, марей и тайги. Хорошие деревянные дома, по четыре квартиры. Чистые тротуары из гладких досок, отшлифованных ногами за десятилетия. Отец занимался только охотой и пчёлами: на пике он держал здесь 200 ульев. Молоко, мясо, мёд были у нас всегда, абсолютно. В тайге отец ничего не боялся, лес буквально был его стихией. Одну историю я запомнил особенно хорошо, словно сцену из блокбастера.

 Поезд от Хабаровска проезжает Джармен, Джелюмкен, Вандан — потом перед станцией Форель отец спрыгивал: оттуда было ближе до его личной, спрятанной пасеки. Однажды весной, поздно вечером, он точно так же сошёл с поезда и зашёл к приятелю у железной дороги — забрать своё ружьё.

 — Темно, хоть патронов возьми с собой, на.

— Спасибо, с чужих не стреляю.

Это правда. Как у парашютистов: что ты зарядил в ствол, достаточно ли пороха засыпал — никто, кроме тебя, не знает, и других ты не проверишь. Мудаки иной раз засовывали в патрон подшипник — и, когда ствол разорвёт, ты потеряешь кисти: я сам видел такое. Настоящий охотник никогда не стреляет с чужих патронов.

 — Ну тогда на хотя бы ракетницы, — мужик суёт отцу в карман два сигнальных патрона такого же, 12-го калибра.

От рельсов до лесовозной дороги идти три километра по тропе, которую он хорошо знал. Но луна исчезла, не видно ни черта, только зыбкие силуэты: отец то и дело забуривался в ветки, потом вслепую вновь нащупывал тропу ногой и возвращался. Прошёл уже половину, остановился перевести дыхание — как в кустах слева что-то дрогнуло. Отец шуганулся:

 — Фух, блядь, косой, напугал, — он произнёс это прямо вслух. Много раз пересказывая эту историю потом, отец утверждал, что медведице не понравилась именно эта небрежность: её перепутали с каким-то ебучим зайцем.

 Когда медведь ревёт — лес столбенеет. Это ебать как страшно, это означает верную смерть. Если он ловит тебя, он не тормошит туловище, как в фильме с Ди Каприо, а делает только один прикус: за шею, от затылка до плеч — и этого достаточно, ты будешь мёртв. И вот это огромное существо, как буря, которую даже не видно, ломает деревья перед собой, превращает тайгу в месиво — подбирается к отцу всё ближе, по дуге. Он мгновенно сбрасывает карабин с плеча, врубает два патрона, закидывает на локоть — и понимает, что зарядил сигналки. Всё, это пиздец.

 Я слышал, как люди стреляли медведице в голову настоящими патронами в точно в такой же ситуации — и это животное продолжало ебашить с пулей в позвоночнике, а отстреленная голова болталась у неё на шее, как мешок. Или уже без нижней челюсти медведица продолжала дырявить тебя верхними клыками, как ни в чём ни бывало. А выстрелить в темноту, на звук в медведя сигналкой — всё равно что бросить в него спичку.

 Поэтому отец поднимает ствол и стреляет в небо: всё вокруг вспыхивает резким светом. Две секунды. Перед ним поляна, в десяти метрах — сосна, на ней копошатся два медвежонка, под сосной — эта огромная тварь, вся в болотной грязи, мокрая, вытянула морду в сторону яркой точки. Три, четыре секунды — свет исчезает, тишина. Тварь снова начинает рисовать дугу вокруг него, взрывает землю перед собой когтями, провоцирует — она видит чётко, как днём, но не понимает, насколько отец опасен, пока он не двигается с места. Каждые десять секунд — она всё ближе, метр за метром.

И тут отец начинает орать. Буквально матом: «Да иди ты на хуй, тупая блядь! Ёбаная тварь, сука, съебись ты на хуй, ненавижу!» — и медленно пятится спиной обратно, к железной дороге: полступни, полступни, ещё полступни. Кто ходит в тайгу — знает, что медведь воняет собачатиной. Когда эта вонь стала невыносима и отец почувствовал, что слюни из пасти буквально долетают до его лица — настолько она подобралась близко, — отец вскинул карабин и выстрелил вторую ракету: но не прямо ей в морду, а вскользь, по туше. Ракета ударяет в шерсть и рикошетит в кусты позади. Зверь кидается туда и тушит свет. Отец отступал от поляны всё дальше и дальше, пятился полтора километра, пока не упал жопой на насыпь и не услышал тишину.

 Любой бы затупил. Стрельнул бы в зверя или попытался побежать в темноте, уебавшись в первое же дерево, как лёгкая добыча. Отец просидел полчаса: просто переводил дыхание, собирался с мыслями. А потом встал, закинул ружьё на плечо — и пошёл по той же самой тропе. Туда же.

 Я бы не пошёл. Никто бы не пошёл. Если бы даже выжил и добрался до железки — закрылся бы в домике и до утра срался бы от страха. А старый просто взял ружьё и пошёл той же дорогой, больше его ничего не остановило.

Таким же он хотел вырастить и меня: уже пятилетнего брал с собой — караулить медведя, хотя я боялся их до смерти. Он тренировал меня регулярно, проверял, как я отношусь к насилию, как реагирую, когда вижу страдания людей и животных: отворачиваюсь ли, корчусь, примеряю ли на себя. Показывал, что медведь — это не просто машина для убийства, что они умные. Что караулить медведя можно только чистым: иначе он учует даже твой пот. Отец обтирался мятой, когда мылся, надевал несколько слоёв чистой одежды и только тогда забирался на лабаз (охотничий дом на дереве. — Прим. Baza). Иногда он не убивал их — только сидел так несколько часов в ожидании и смотрел. Это называется «слушать тайгу».

 Он был резким, грубым и жестоким. Но детей бил только за дело. Например, когда вытащил наши бычки, заныканные в дровах. Стоим с братом в сарае, пытаемся отмазаться. На стене висят ножовки, стамески и ремень, который крутит вентилятор на 157-м ЗИЛе. Если его взять, сложить вдвое и уебать шестилетнего ребёнка — то от задницы до спины запекается полоса крови. Мне хватило на десять лет. Сейчас думаю: зря он тогда мне раза два-три не въебал, чтобы вообще никогда в жизни не курить.

Павел Тихомиров в тайге.

А потом в 1988 году в пьяной драке убили деда. Ничего романтичного, все в Литовко знали, кто это сделал. На похоронах был единственный раз, когда батя проронил слезу. Затем он ушёл в лес. Ещё через неделю пропал и тот человек. Наверное, это и было его первое убийство. Он нашёл способ отомстить.

Я могу долго и с азартом рассказывать про тайгу и детство. Я уважал отца и восхищался. Но то, что начинается потом, — это такое говно, чёрное говно.

Глава II. Юра

Переезд в город, становление крабовских

1993–1997

Сахар стал дороже мёда — так мы поняли, что началась новая эпоха. Сахаром кормят пчёл, и, если твои десять тонн дорогущего мёда были никому не нужны, жрать его сам ты не будешь. Вся цепочка похерилась, молодые парни сразу потянулись в город.

Одним из первых уехал Юрий Масленников, физкультурник. Скоро он соберёт мощнейшую группировку, получит прозвище Краб и на десятилетие станет главным человеком в Хабаровске, моим крёстным отцом. Но сначала он был просто дядя Юра, сильный мужик с нашей улицы в Литовко, друг семьи. Он не был ни крутым охотником, ни пасечником, кровного родства у нас не было, просто наши матери знались с давних лет. Юре надо было кормить детей и жену, а всё, что он умел, — въебать хорошенько. В Хабаровске он устроился вышибалой на воротах ресторана «Русь». Потом голова заработала, оказалось, у него сильные лидерские качества. Он начал собирать свою банду на другие точки, крутиться — нужны были люди.

Вот почему он потянул своих знакомых с Литовко — в первую очередь самых близких: моего отца, Павла Тихомирова, и своего племянника, Руслана Соболева, — последний хороший был мужик, жил на всю катушку. Будто знал, что рано умрёт. Отца сначала устроили в кондитерскую фирму «Кэдбери» — он вполне легально встречал и охранял вагоны из Москвы, возил деньги. Пока Краб не начал становиться уже как авторитет — и пока для него не пришло время нанять штатного киллера.

От редакции

Кто такой Краб

Юрий Масленников родился в 1967 году. Известно, что мать привезла их с братом в Хабаровский край из Украины в 1976-м. Росли без отца. Со своей будущей женой Надеждой Юрий познакомился в деревне Литовко. Вот что она рассказывала в интервью: «По окончании школы Юра (…) поступил в пединститут на отделение физвоспитания. Служил в Сибирцево (Приморский край. — Прим. Baza), был старшиной. В 1987 году у нас была свадьба. Жили в Южном (район Хабаровска. — Прим. Baza). В 1988-м родилась дочь, а в 1990-м — сын. В том же году Юрий закончил институт, работал в 78-й школе учителем физкультуры».

Юрий Масленников слева.

Уйдя из школы, Юрий подался в охрану и после ресторана «Русь» начал собирать свою банду из спортсменов. Предположительно, именно в этот период он познакомился с Виктором Киселевым. Этот человек по прозвищу Кисель тогда выполнял роль представителя комсомольских Воров в Хабаровске — то есть смотрящего. Так Масленников встроился в единую систему «Общака» на Дальнем Востоке и тоже стал платить дань.

«Хабаровский экспресс» писал, что под крышу молодой банды в 90-х попало самое крупное в Хабаровском крае краболовное предприятие «Меркурий» с шестью судами — якобы отсюда и кличка Краб. Потом крабовская группировка контролировала оптовый рынок «Многорядов» на проспекте 60-летия Октября (и его филиал на Батуевской ветке). Также журналисты предполагали, что Краб имел своего человека в местном «Град-банке». Ещё вместе с братом Геннадием Масленниковым он управлял ночным клубом «Рио» (ул. Ленина, 49), а также ресторанами «Облачко» (Облачный переулок) и «Хинган» (улица Ворошилова, 1). Расхожее мнение, что именно через развлекательный бизнес Юрий Масленников подружился с Дмитрием Ишаевым, сыном бывшего губернатора Хабаровского края.

Если ты собираешь любую, хоть самую маленькую бандейку — к тебе рано или поздно придут и зададут вопрос: «С кем ты двигаешься?» (То есть «кто твой покровитель». — Прим. Baza.) Первый раз тебе задают такой вопрос на стрелке с положенцем или смотрящим — за кварталом, районом или городом (то есть ответственным за территорию. — Прим. Baza). Если ты скажешь ему: «Мне похуй на вас, я сам по себе», — тебя завтра же убьют. Или сначала посадят, а потом кончат в камере; журналисты же напишут, что это было самоубийство. Неважно, сколько у тебя людей, какая у тебя защита, — в конечном счёте Воры всегда доберутся до тебя. (Проще всего сравнить это с «жизнями» в виртуальной игре: для профессиональных преступников срок в тюрьме — это просто издержки того, чем ты занимаешься на свободе. Какие будут твои условия в заключении и сколько раз ты сможешь сесть и выйти невредимым, сколько у тебя будет «жизней» — зависит от Воров, они хранят институт репутации. — Прим. Baza.)

Один из первых составов группировки Краба.

Никакой самостоятельности быть не могло: если ты не коммерс, не мент и не спортсмен, значит, ты двигаешься по уголовной и ты двигаешься с каким-то Вором. А на Дальнем Востоке в 90-х для любого Вора батей был Джем. Молодого Краба точно так же выдернули на стрелку с Киселём — так он стал двигаться с ним. Это была совершенно вертикальная структура. Крабу — а значит, и его людям — часто приходилось выполнять задания от Воров.

Конечно, тогда я всего этого не понимал. Меня больше волновало, что отец разошёлся с матерью, — но он всё равно чувствовал ответственность, содержал семью и воспитывал меня. Поэтому решил перевезти в город и нас тоже. Если бы мы остались в Литовко, наша судьба была бы под вопросом. Я бывал в посёлке уже взрослым — он совершенно издох, мужики спились. Как раз после нашего отъезда там полыхнул большой пожар, выгорела центральная улица. Ещё помню съёмку с вертолёта, которую крутили по телевизору: Литовко выгорел фигурно, будто таким чёрным крестом.

Литовко после пожара, тогда сгорело 70 из 480 домов, без крова осталось 1200 человек.

Мне было 12 лет, когда отец сказал: «Завтра ты в школу не пойдёшь. Надо помочь». Кто подумает, что у мальчишки в автобусе в рюкзаке лежит калаш, — правильно? Туда отнеси, там положи. Да, блядь, я видел, что в сумке оружие, но не задавал вопросов. Это же отец, он охотник, и я ему доверяю, знаю его на 98 процентов. Вы в 12 лет своему отцу доверяли? Я доверял даже больше, чем себе.

Он очень хотел купить нам квартиру, чтобы не ютиться в съёмной. И отец нашёл выход: заключил с Крабом договорённость.

— Купишь?

— Отработаешь.

Глава III. Тян

Первое заказное убийство

1996

Это как «Убер». Таксист сидит за рулём, к нему сел пассажир — ему же плевать, кто он: мент, военный, проститутка, журналист. Плевать, кого везти, главное — получить оплату за выполненную работу. Батя не был блатным, авторитетом, он ни с кем не рамсил, никому ничего не доказывал. Этот кореец был ему никем — в общих чертах Краб объяснил, что у Тяна уже убили брата и он может отомстить. Чтобы не допустить кровную месть, его нужно завалить раньше. Не отец, так это сделал бы кто-то другой. Несмотря на то, что это было 26 лет назад, я помню всё, будто сегодня.

От редакции

Убийство Виктора Тяна, 1996 год

Второй источник, где также упоминается расстрел Тяна, — это мемуары бывшего оперативника Вадима Курасова, вышедшие в 2020 году. Он описывает обстоятельства так:

«Ветеран войны в Афганистане по кличке Граф в 90-х организовал ОПГ из пацанов-тхэквондистов в посёлке Некрасовка. (…) Ближайшими подручными Графа были двое матёрых братьев, корейцы по национальности. После отбытия афганца в Москву братья-корейцы возглавили ОПГ. Младший из братьев, Саша, погибает от выстрела Арсена, подручного Киселя, во время очередной разборки в офисе корейцев по улице Льва Толстого. Кисель, опасаясь мести, поручил Крабу устранить проблему в виде второго брата. Краб это мероприятие поручает своему родственнику, охотнику Тихомирову, который со своим старшим сыном — в ту пору пацану было около тринадцати лет — из пистолета ТТ убивает старшего брата Виктора в Некрасовке».

Курасов работал в хабаровском отделе по борьбе с организованной преступностью с 1993 года, занимался делом Павла Тихомирова в том числе. Однако Евгений относится к его мемуарам крайне негативно и опровергает многие детали как всей книги, так и конкретно этой истории — например, марку оружия, место убийства и даже год.

Мы встречаемся в мае 1996 года в бетонной будке-заброшке, я отдаю сумку. Отец расстёгивает — там стволы и два магазина, чтобы пристреляться. Отец снаряжает калаш, накручивает глушитель и пробует — оружие ведь новое: нужно найти дефекты, понять, насколько ствол косит и как именно, получится ли вообще с него стрелять. В процессе он учил и меня. В другой раз мы переплыли через Амур и пристреливались на острове, где не было людей.

 Два месяца он готовился. Затягивал, его даже подгоняли. Очень просто спланировать убийство, когда у тебя есть 12-летний пацан, который может наблюдать, не привлекая внимания. Он использовал меня, давал простые задания, которые я не связывал с чем-то серьёзным. Дача у Тяна была недалеко от города, путь просматривался. «Завтра в школу не пойдёшь, надо последить за такой-то машиной, будет номер, цвет, марка, — даёт мне сигнальную ракетницу: трубка размером с ладонь спокойно помещалась в кармане. — Как отъедет — ебанёшь, и иди дальше купайся, гуляй, в магазин сходи». Я несколько часов тусил прямо напротив дома корейца — просто какой-то ребёнок, на востоке в 90-х дети шарахались по районам большую часть свободного времени. Машина выехала — стрельнул в небо. Это не громко, как петарда, днём ракетницу почти не видно, если её не ждёшь. Только потом я понял, что отец сидел на крыше многоэтажки и, судя по всему, засекал время, за которое Тян добирался до своей квартиры.

Хабаровск в девяностые, вид на юг.

Оказалось, кореец в Хабаровске жил буквально в нашем дворе, в районе Красная Речка. Его квартира была в соседнем доме. Папа воспользовался этим. «Поднимись на такой-то этаж, позвони в дверь, спроси Васю Ветрова — якобы одноклассника ищешь. Запомни, кто откроет — русский или нет?» Позже он объяснял: на площадке было четыре квартиры, две в одну сторону, две в другую. Куда смотрела квартира Тяна — было известно. Значит, две отпадают. Какая из пары оставшихся? Надо узнать, где дверь откроет не кореец.

Потом он пас клиента в подъезде уже сам — ковырялся в щитке, будто электрик. Телохранители Тяна запомнили лицо. В очередной раз его узнали — отец ебанул наверх по этажам. На чердаке его загнали в угол, как и должны были. Впереди охранник в кожаной куртке, за ним клиент: «Хули ты тут лазишь, ты кто вообще такой?» Отец только молча достаёт ствол — импортный, он ещё жаловался, что из-за глушителя затворная рама заедает, — охранник тут же спрыгивает вниз через перила: он по комплекции был спортивный. Сам же клиент, Тян, поплотнее: он охуел, на мгновение его парализовало.

Это даже не медведь. Всё, что происходило, — для отца не шок, даже не событие, потому что въебать обойму в тушу — это просто рутина. Один выстрел, хлёсткий — кореец скатывается по ступенькам. Ещё раз в тело, хлёст, хлёст, хлёст. Охранник внизу прыгает по этажам, врубается громко в подъездную дверь и ломится через двор не глядя. Куртку он накинул прямо на голову, чтобы лица не было видно, — но только его в итоге все и запомнили. Отец же выждал и тихо ушёл тропами, через сквозной проход с обратной стороны дома.

Я был там в этот день, в этот момент — сидел с пацанами на лавке, о чём-то пиздел. Если бы отец стрелял без глушителя, выстрел услышали бы все, от первого до пятого этажа. Но приехавшие полицейские опрашивали всю детвору и соседей — и искали в итоге только человека в кожаной куртке.

Ствол после убийства не остаётся — сразу топится в говнотечке, в ближайшем коллекторе. Оружие всегда топится: вода стирает все биологические следы, никакие отпечатки потом не снимешь. Одежда тоже топится или сжигается.

— Ну как там дела? — мы с папой заловились через час.

— Никак, менты опрашивают, всё хуйня. Все говорят, что убили какого-то корейца и кто-то выбегал в куртке.

 Тем же вечером мы съездили на встречу с Крабом. Я остался сидеть в машине, пока они разговаривали. Я ещё не умел читать по губам, но главную часть диалога понять было нетрудно.

— Кто ещё в курсе? — видимо, спросил Краб.

Отец повернул голову, посмотрел прямо на меня и кивнул:

— Вот он.

С тех пор пор Масленников перестал быть для меня «дядей Юрой». Он вообще больше не позволял обращаться к нему на вы — я вошёл в «ближний круг».

Крестили меня в 13 лет. Я запомнил, потому что это было уже после первого заказного убийства. Крёстных назначали женщины — считалось, что это бабские дела. Через десять лет Масленников даже не поверил мне, когда я рассказал, что именно его назначили моим крёстным, — позвонил жене, чтобы переспросить. Когда тебя крестят не в младенчестве, перед таинством обязательно объясняют смысл обряда: в том числе что все грехи в этот момент спишутся. Я ещё подумал: «Значит, мой грех мне тоже простится. Как же хорошо, раз — и всё, и ты живёшь счастливо».

 Какой я, блядь, наивный был, что так подумал. Просто не знал, сколько ещё будет хуйни. Сколько будет говна.

Глава IV. Залки

Юность в районных бандах Хабаровска и воспитание

1996–2001

Два дома буквой «Г» по Автобусной улице и один длинный напротив, по Магаданской, — получается двор-квадрат. Район Красная Речка на юге Хабаровска. У каждого квартала здесь было своё название: наша Горка, рядом были Пятак, Семь Ветров, Барабинская. В тайной жизни я был помощником киллера: у родителей в паспортах не стояло отметки о детях, а на свидетельстве о рождении не бывает фотографии — я представлялся кем угодно. Во второй, обычной жизни я был просто Женя с Красной Речки.

В торце соседнего с нашим дома — полицейский участок. Прямо с крыльца менты видели меня и других пацанов, каждый день, а мы видели их: шикарное  место, если мусора тебя ищут, они никогда не додумаются смотреть у себя под носом. Через дорогу — пивнушка с магазинчиком, где работала мама. Ещё чуть дальше — ресторан «Красный дракон» (улица Мате Залки, дом 29; он всё ещё работает. — Прим. Baza), самое балдёжное заведение района, в нулевых мы частенько там зависали. Напротив него платная стоянка, которую держал Андрюха по прозвищу Кузя, — формально мы, пацаны с квартала, числились в его банде, и эту стоянку мы строили вместе. До того как мы познакомились, Кузя уже отсидел 12 лет, потом отсидел ещё пятёрку и в итоге умер от рака печени, пять лет назад. Кузя был хитренький, не жадный, старался ни с кем не конфликтовать. Молодёжь подтягивал к тебе. Ещё в школе я закрутил роман с его приёмной дочкой — так что мы были как огромная семья, размером с район.

Дома денег я не брал — нечего было. На кармане появлялось то, что удавалось добыть на улице. Захотел себе Sony Playstation первую, беленькую — она тогда стоила 200 баксов, для нас это были охуенные деньги — значит, надо было закопытить на неё (то есть добыть любым нелегальным способом. — Прим. Baza). Ты просыпался рано утром, шёл на квадрат, ловил своих малолеток из банды: здоров, привет, кто-где-чего знает, что спиздить — и от этого начинался день. Потом ты обходил знакомые квартиры на районе, как сейчас ходят по барам: где приятелей встретишь, где новости узнаешь (этот образ жизни подростков с городских окраин в 90-х канонично изобразил Матье Кассовиц в фильме «Ненависть». — Прим. Baza). Кто-то должен денег — значит, его находили, задавали вопросы, ставили конкретные сроки и включали счётчик. Я столько народу перепиздил, чтобы в итоге купить себе эту соньку.

Это жизнь волчат. С утра проснулись — надо жрать. Волчата выходят на охоту. Поймали жертву — пожрали. В 15 лет я думал, что так будет всегда, только я буду становиться крупнее, авторитетнее, машины будут становиться всё серьёзнее.

Тачка первое время вообще была общая: задроченный белый спринтерок (Toyota Sprinter 1989 года выпуска. — Прим. Baza), записанный на жену Кузи, поскольку права были не у всех. Водить машину меня научил Коля Комков (по прозвищу Комок — близкий человек Юрия Масленникова, его бригада в городе специализировалась конкретно на угонах автомобилей. К несчастью для него, Комкову придётся сыграть одну из ключевых ролей в этой истории. — Прим. Baza). Духовитый, из семьи военных. С ним бы я пошёл в разведку. Любил женщин, и они его любили, но планка у него была высокая: водился только с ухоженными, а проституток не выносил, говорил: «Если у бабы грязь под ногтями — я даже спать с ней не стану».

 В багажнике каждой машины у банды обязательно лежала бита: у кого настоящая бейсбольная, у кого самопальная, железная: я даже видел такую, 16-килограммовую, чтобы стены ломать. Огнестрельное оружие среди молодёжи не ходило, да большинство и не стремилось к этому. С одной стороны, оружие достать было проще, чем хорошую обувь. Граната в 2003 году в Хабаровске стоила 300 рублей. Армия в полной жопе, солдаты, чтобы выжить, распродавали буквально всё, что не было приварено: воинская часть у нас на районе с КПП торговала гранатами, а на последнем этаже — выращивала ганджубас. С другой же стороны — если мусора берут тебя на улице со стволом, то за твою свободу придётся отдать слишком большую сумму денег: ведь ты не знаешь, сколько на этом стволе может висеть убийств и что могут повесить на тебя.

Батя учил меня убивать в лесу зверя. Как лучше воткнуть нож в человека, как быстро человек начнёт истекать кровью — этому я учился уже сам. Порядочные люди вообще дрались только руками. На правой кисти у меня один палец до конца не разгибается и сломаны все фаланговые суставы — это обычное дело для ударной руки. Переезжая в город, я думал, что здесь будет то же самое, что в Литовко, только серьёзнее: правило проверять за школой всех новеньких, биться с кем-то один на один. Но оказалось, в городе живут мягонькие чувачки: «здоров-привет» — и всё. Если же ты в чём-то накосячил — на сходке потом тебе пробивали «воркушку» (удар рукой по уху сложенной ладошкой в виде лодки. Если сильно бить воркушку одновременно с обоих сторон — могут лопнуть барабанные перепонки, а человек получит сотрясение мозга. — Прим. Baza). Ногами бить вообще запрещено, так забивают только гадов (предателей как в широком смысле, так и в узком — конкретно воровского уклада. — Прим. Baza).

Свою первую стрелку с блатными я почти не помню: был на районе такой парень, Денис, мы слышали, что он блатной, но ещё не понимали, что это значит. Денис собрал мальчишек и стал рассказывать про воровское движение: что в городе есть несколько крупных группировок — соседовские, крабовские, былковские, анчаковские, — в меньшем масштабе они дробились на районные банды, но все «уделяли кусок». Денис объяснял, что теперь со всего, что мы зарабатываем или отжимаем на улице, мы должны уделять долю в общак, как в кассу взаимопомощи, чтобы приносить пользу воровскому миру. Потому что есть люди, которые сидят, и им надо помогать. Иначе, когда сядешь ты сам, тебе никто помогать не станет. Развёл солдатиков на коробку «Примы» — отдал в общак, коробка уехала на зону. Как же это сейчас смешно звучит, долбаные попрошайки. Я что, их туда сажал, что ли? Они мне что-то дали? Почему я должен им помогать?

Малолетки вроде нас обычно были пехотой. Каждую районную банду возглавлял парень постарше, лет 25. Над ним ответственный по району — это уже совсем мужик. Смотрящие и близкие к ним были серьёзными людьми: они не ходили, как мы, с утра по улицам в поисках лохов, а планировали конкретный, крупный криминал. Постепенно каждый находил свою специализацию: кто по квартирным кражам, кто по угонам машин, как Комок (краденые машины часто возвращали владельцам обратно за вознаграждение — это называлось «автомобиль на тычковке». — Прим. Baza). Пока ответственный готовит дело, его банда малолеток ебланит по району. Как только на сходке ставили задачу «сегодня надо спиздить три колеса и баллон водорода» — тогда малолеток и привлекали, потом снова отпускали.

Дальневосточные Воры ненавидели наркотики. Ну, на словах. Это пошло от Джема — он не допускал наркоманов в своё близкое окружение, а значит, этому принципу следовали и все блатные под ним. Из-за наркотиков попасть у Воров в немилость могли даже самые авторитетные люди.

Был в Хабаровске такой легендарный человек — Володя Равнягин (по прозвищу Пряник. — Прим. Baza). Сложнее найти в городе того, кто его не знал. 25 отсиженных лет, без выхода (то есть без права на досрочное освобождение. — Прим. Baza). Такая личность, пиздец. Выстроил всю свою репутацию в тюрьме, ни разу ничем себя не запятнал. Он встречал ещё старых, советских Воров, настоящих, услышал тысячу судеб. Мы зависали в том самом «Красном драконе», Володя часто травил байки. Как и Кузя, он был спецовским (то есть сидел в колонии строгого режима. Таких заключённых легко отличить по каноничной «полосатой» тюремной робе. — Прим. Baza), а это люди особого склада ума. Могли стоять, как дети, и разглядывать друг у друга новые шмотки с восторгом: «Ни фига у тебя кофточка какая, а ты видел, какие черевички у меня? Гляди, какие пиздатые черевички». Дебильно, но ведь и человечно тоже: они ценили мелочи жизни с высоты своего авторитета. Володя, как вышел, себе зубы отбелил так, что они лазурью отдавали. Как улыбнётся — «Володь, не свети, слепит». Мировой был дядька. У него сразу всё появилось: квартира, машина. Это называется «грев» — если ты весомый человек, тебя сразу обеспечивают материально. Володя тоже двигался с Крабом, но суетиться людям его положения было не нужно — занимался в основном дипломатией.

Группа «Лесоповал» вместе с бандой Краба. Третий слева — Владимир Равнягин по прозвищу Пряник. Крайний справа — Сергей Иванов, или Иванчик, второй человек в группировке.

Светлая память, но Володя ещё и «сидел на системе» — наркоман он был страшный. Я даже не вникал, чем он ставился — ханка (домашний героин. — Прим. Baza), первентин (гидрохлорид метамфетамина. — Прим. Baza). У него дозы были такие, что обычный человек провисел бы целый день. А Володя Пряник через 15 минут оклемается и спрашивает: «Я не понял, я уебался вообще или нет? Давай ещё раз».

Но, когда о его зависимости узнали Воры, начали шуметь Юре Масленникову, мол, гоните Пряника сюда, в Комсомольск, будем решать, что с ним делать. Юра понимал, что, если отдать Володю этим молодым Ворам, они его разорвут, обратно он может не вернуться. Поэтому Юра дал команду, и наши же пацаны вечером вывезли Володю в лесок и сами прохуярили так, что он потом полгода в больнице лежал, сращивал кости. Звонят Воры:

— Где Володя, почему не доехал до нас?

— А зачем? Я уже всё с него получил, сломал его, в больнице валяется, можете проверить, — Юра говорил правду. По воровским понятиям, дважды за один проступок не спрашивают, поэтому, когда они все проверили, трогать Пряника больше не пытались.

Надо отдать должное, Юра проявлял такую мудрость. Возможно, и за это тоже, в 2001 году комсомольские наконец назначили его смотрящим за Хабаровском — то есть главным криминальным авторитетом в городе. Теперь он не только сам должен был платить дань в кассу «Общака» каждый месяц, но и собирать её со всех других банд в городе.

От редакции

Трамплин на тот свет. Как менялась власть в Хабаровске

В этой истории есть доля мистики: первым смотрящим за Хабаровском был Владимир Податев по прозвищу Пудель — но в 90-х он ударился в религию и фактически отошёл от криминального бизнеса. Пудель был вынужден уехать на Запад, но напоследок заявил, что роль смотрящего за Хабаровском — это «трамплин на тот свет». Фраза стала пророческой: все, кто не уходил по своей воле, и правда погибали.

Смотрящего Виктора Киселева по кличке Кисель (того самого, который заказал убийство Тяна в предыдущей главе) Джем лично короновал в Воры в мае 1996 года, на дне рождения своей дочери. Уже в июле за 5 тысяч долларов Киселя убили киллеры из группировки «спортсменов». Следующего смотрящего, Сергея Меркумьянцева по кличке Сосед, расстреляли в 2001 году, во дворе его собственного дома. Вор Вадим Беляев был сразу же назначен на его место — и так же быстро его убили, во время командировки в Москву.

А потом случилась катастрофа. 22 февраля 2001 года в Комсомольске-на-Амуре сожгли кафе «Чародейка», прямо с дискотекой внутри — погибло восемь случайных людей, в городе объявили траур. Формально это была акция «Общака» против владельца ресторана, но всё пошло не по плану. «Общак» до сих пор остаётся единственной классической ОПГ в России, участников которой тогда обвинили по статье 205 УК РФ (терроризм). Убийцы получили пожизненные сроки.

Лидер группировки, Евгений Васин, успел пригласить Юрия Масленникова и сказать: «Теперь за городом будешь смотреть ты», — до того как Джема тоже арестовали из-за «Чародейки». 23 октября 2001 года легендарный отец-основатель «Общака» умер в СИЗО. Официально — от сердечного приступа: Васин страдал стенокардией и сахарным диабетом. Неофициально — его убили во время допроса, случайно. Забирать тело Джема также приехал Краб. Империя начнёт рассыпаться со смертью императора — но на это уйдёт ещё несколько лет.

На похороны Джема в Хабаровск вышли несколько тысяч человек, люди несли портреты Евгения Васина

Что удивительно, пророчество о трамплине продолжило сбываться дальше: гораздо позже, после Краба, смотрящим за Хабаровском станет Павел Уманников по кличке Уматный, но зимой 2005 года его джип обгонит лесовоз по встречке — и вслепую столкнётся с военным КамАЗом. Уматный умрёт, не приходя в сознание. Последний смотрящий, Александр Головко по прозвищу Юсуп, добровольно отойдёт от дел и исчезнет, а в 2008 году его объявят в международный розыск.

Сейчас, в 38 лет, я смотрю на это как на мультик. Мы были дурачьём. Столько пацанов погибло, судеб покалечено ни за что. Нет, я не скучаю по этому. Тайга тоже учит выживать. Но только улица учит становиться злым, никому и ничему не доверять. «Зубатка» — это когда ты можешь «откусываться», задавить любого базаром, всегда пояснить за себя и опустить другого.

Будущее ограничивалось одним днём, потому что завтра любой пацан имел шанс заминёхаться — то есть стать обиженным, неприкасаемым (стать минехой можно было как из-за серьёзного проступка, так и после шутки приятелей. «Например, если кто-то поссал на тебя на вечеринке, пока ты спал», — объясняет Евгений. — Прим. Baza). Такой человек выпадал из жизни. Теперь его единственная цель была перебежками добраться от школы до дома, чтобы его не отпиздили и не отняли последние кроссовки.

Я слышал, ещё остались места, где улица выглядит так до сих пор: Казань, Челны, тот же Комсомольск. Ребята, вы стадо, пехота ебаная. Вам сказали бегать — вы бегаете, как шавки. Вас просто используют люди, которые гораздо старше и умнее, которым нужно держать свою пехоту в тонусе, чтобы применить в нужный момент.

 Сам Краб тоже воспитывал меня так.

— Хули вы с этим Кузей трётесь? Это пехота все, запомни раз и навсегда. Пехота. Они предназначены для того, чтобы «фас», на хуй, «делайте», понял? — он говорит это только лично, на посиделках с отцом, куда брали и меня. На улице он никогда бы не позволил себе так рассуждать. Тогда я начал соображать, что у него в голове — та же кастовая херня, как и у власти, как у государств, у мусоров: те, кто ездят на «крузерах» (Toyota Land Cruiser — любимая марка джипов Масленникова в те годы. — Прим. Baza), считают остальных просто своим биоресурсом.

Близкий круг Краба, фото из архива Вадима Курасова. Масленников — четвёртый справа в нижнем ряду

Я жил для семьи — вот моя главная и единственная мотивация была, всегда. Я помню времена, когда мы сидели за столом все вместе и хуй без соли доедали. Брата поймали блаторезы на рынке, начали у него копейки отбирать — я летел на джипе: одному типу сразу разбил ебало, второму насыпал горсть с кармана, как побирушке какой-то. Этот чувак с тех пор якобы набрал авторитет — но район до сих пор помнит, «как Женя ему мелочь подал». Кто такой Женя? Женя — это пиздец. Чтобы мои братья в 14 лет не задумывались ни о чём, я в их возрасте приносил домой рыбу, мясо. Потом выносил квартиры, чтобы их мать кормила. И когда у бати первый заказ получился и специальные люди стали каждый месяц приносить нам домой пачки денег, как зарплату, — в пять раз больше, чем мать сама зарабатывала, — тогда почему-то всем вдруг стало совсем не интересно, чем там отец занимается. Что я там делаю, когда он берёт меня с собой, и насколько это хорошо. А теперь они выросли — и им стыдно. За отца стыдно, хотя они живут благодаря тому, что он делал. Что я делал. И когда пришло время расплачиваться — я за это расплачивался. Не они.

Чем старше я становился, тем больше заданий отца и Краба мне приходилось выполнять. Ребятам с района я говорил, что иду на рыбалку или на охоту, когда на самом деле вновь готовил машины до, ликвидировал их после, уничтожал одежду, пока мой отец и остальные делали себе алиби. Потому что в конечном счёте им могли задавать вопросы, а мне — нет. Позже, наедине, отец рассказывал мне всё, про каждое убийство — а я учился и запоминал.

Глава V. Кроун

Второе заказное убийство. Двойная жизнь

2001–2004

Никто не хранит дома оружие, с которым идёшь на дело, — это абсурд. С ним вообще не ездят по улицам, берут в самый последний момент, в день исполнения. Как правило, оно заранее привезено и лежит где-то на маршруте. Много автоматов приходило с Кавказа, из Чечни: помню, их привозили в цистернах с вином, стволы закидывали прямо внутрь люка — калашу-то, по сути, вообще ничего не будет. Но, когда ты берёшь такой ствол, воронёный, он буквально сверкает на солнце бордовым отливом.

Об убийстве Миротворца я узнал из теленовостей — его джип расстреляли в самом центре Хабаровска, на перекрёстке Уссурийского бульвара и улицы Пушкина (Миротворец — прозвище бизнесмена Александра Былкова. Он был владельцем гостиницы «Карат» и авторитетом собственной группировки «спортсменов», с чёрным поясом по карате. Подробнее о нём — в справке ниже. — Прим. Baza). Сейчас в книжках пишут, что это был один из самых громких расстрелов в истории города, но пятнадцать лет назад такого впечатления не было: людей убивали каждую неделю, у всех были какие-то тёрки. Оказалось, Былкова тоже заказали отцу.

Для заданий всегда использовали исключительно угнанные автомобили: несколько тачек у Комкова были заранее спрятаны в отстойнике, в каких-то гаражах на окраине. Выбрали белый «кроун» (Toyota Crown. — Прим. Baza), потому что это заднеприводная машина — с места расстрела предполагалось съёбывать очень быстро, а переднеприводные автомобили батя не водил — значит, он мог просто не вписаться в поворот. Номера вешаются левые: пошёл свинтил с любой тачки в соседнем дворе в самый последний момент.

Все в перчатках — обычных, садовых: потому что их можно купить хоть пятьдесят штук в любом строительном магазине — никто не заметит. Маски были не нужны: это сейчас везде камеры, а тогда о приметах никто не беспокоился, потому что нападающих некому разглядывать. Прохожие, услышав автоматическое оружие, всегда инстинктивно разбегаются от страха в разные стороны.

 Отец говорил, что всё происходило очень быстро и при этом совершенно буднично. Подождали, как Былков тронется от дома, — и следовали за ним спокойно, на небольшом расстоянии, из ряда в ряд. На светофоре они поравнялись. Зима, утро, все едут на работу. Комок на заднем сиденье с калашом, батя за рулём. Неподготовленный человек бы охуел просто от громкости: очередь в замкнутом салоне, ещё и праворукий японец — то есть ствол был прямо за отцом, а гильзы прилетали ему в голову. Но на это не обращают внимания ни спецназовцы, ни охотники.

В этот раз отец не стрелял, только смотрел — поэтому запомнил всё: как Комок наполовину опускает чёрное стекло. Как водитель в джипе Былкова видит это, понимает, что сейчас будет, и успевает только сделать громкий вдох, прямо как в театре — «ах!», — и глаза округлить. Как начинает ебашить калаш, 7,62 миллиметра, тридцать патронов в рожке: весь рожок заходит сквозь водителя прямо в клиента. Пороховые газы хуярят так, что плёнка на тонированном стекле отслаивается и стекает по двери. Почему там не нашли ни одной гильзы? Да потому, что Былкова исполнили с машины и все гильзы уронили в свой же салон. Некоторые пули прошили джип насквозь, перелетели через дорогу и воткнулись в стену дома напротив — мусора потом ходили их выковыривали. Отец ебанул по газам, «кроун» загнали в гараж через две улицы, пересели в другую машину — и уехали восвояси.

Это самое удачное заказное убийство, о котором я слышал на Дальнем Востоке. Исполнено идеально. Разве что одну тачку отец зацепил, когда оттормаживался на льду, — но это помарочка, словно пошёл ссать и одна капля упала на башмак. И если бы не вся история, которая случилась с нами потом, — никто бы не докопался, никогда.

Глава VI. Ярап

История секретной базы группировки

1999–2004

Иметь своё место, логово — не как в городе, а совершенно недоступное, чтобы туда не смог попасть случайный человек. Вот чего хотел Краб, когда задумал строительство собственной «базы» в глуши. Отец часто брал его с собой на охоту, поэтому, когда Масленников загорелся идеей, он уже знал, к кому обратиться.

Место выбирали так. Отец открыл карту и смотрит: от Литовко до Хабаровска он исходил всю тайгу, а в другую сторону — знает мало. Здесь хребет Джаки-Унахта-Якбыяна — или Деды для местных, — он тянется аж до Комсомольска-на-Амуре. С одной стороны — река Кур, и её отец уже знал, потому что выше есть посёлок Санболи, откуда лесовозная дорога пересекает мост через эту реку. Он помнил, что река обалденная, но на основном русле строить базу слишком палевно. Значит, нужен приток. Посмотрел их, нашёл Ярап, который идёт сто километров на запад, до Баджала — это другой хребет. Никаких дорог, только сопки и лес. Там есть места, где людей не было вообще никогда, словно в джунглях.

 — Если вы хотите базу — то строим вот здесь, — и ткнул в карту.

— Ну давай, как поедем туда? Сколько машин надо? — сказал Краб. Они с друзьями ещё не врубались, что это 300 километров от Хабаровска, никаких дорог там нет, нужна экспедиция.

Долина реки Кур.

Сначала полетел маленький вертолёт, двоечка (Ми-2. — Прим. Baza), но ему не хватило горючего. Тогда отдельно пустили вездеход с топливом: было угарно, когда керосин с него переливали в застрявший вертолёт буквально вёдрами. Затем военные вертолёты летали по расписанию дежурства Хабаровск — Хурба и просто заворачивали к нам на пути в Комсомольск. Мчсовские же вертолёты летали на «Ярап» чисто за бабки. Сколько раз в месяц надо было — столько и летали (из-за этого позже в прессе возникли предположения, что МЧС официально участвовало в возведении базы «Ярап». — Прим. Baza). Был отдельный человек в группировке, который занимался авиацией. Потом начали переправлять технику, бетон, часть дороги отец сам пробил через тайгу. Тогда уже пошла большая стройка, которой он официально занимался следующие пять лет. Он построил там целую деревню из ничего, в пустоте (это действительно так, в глухой тайге появился даже собственный узел спутниковой связи, вертолётная площадка и короткая взлётная полоса, автономная система водоснабжения из бассейна реки, столовая, лодочная станция и часовня. — Прим. Baza).

Патронов на базе была бездна. Всю оружейку хранили в специальном контейнере, зашитом досками, чтобы со стороны он казался обычным домиком. К 18 годам я держал в руках столько оружия, сколько ни один мужик на Красной Речке в жизни даже не видел. Начиная с 12-го калибра, двустволки, одностволки, горизонталки, вертикалки, калаши, ланкастеры, СКС, СВД, нарезные, «Тигры», «Сайга» — до хера всего. «Вепрь» мне особо нравился, первого зверя в жизни я убил как раз с него. А свой личный появился у меня в 15 лет: старый отобрал его у какого-то провинившегося охотника. По заводской настройке у него идёт магазин на пять патронов, но наши мужики на «Ярапе» подточили пружину так, чтобы получился на семь. Калаш, конечно, лучше, но только потому, что у него магазин больше — это всё-таки боевое оружие, специфика другая: с ним бегать, по машинам стрелять, по людям.

«Над базой три вершины, на третьей отец придумал, как закрепить крест. Сначала Краб хотел придумать какие-то свои знамёна, громко это обсуждали. Но батюшка сказал, что знамёна приходят и уходят, их забывают, а кресты уже тысячи лет так и стоят. Масленникову это понравилось»

Освящать «Ярап» пригласили отца Сергия: бывший спецназовец, на войне попал в какой-то пиздоворот и один из отряда остался жив — так и уверовал. У него был свой приход в нашем районе, на Красной Речке, и он же крестил меня.

На базе он спросил отца: «Ты вообще крещёный? Ты же здесь часовню строишь». Сергий хотел покрестить его в речке: всё позволяло, да и работяг он крестил так же. Кажется, отец так и не согласился.

В центре — Михаил Круг. Крайний справа — Юрий Масленников, крайний слева — Сергей Иванов

На «Ярап» привозили высокопоставленных чиновников, генералов. При этом там же регулярно гасились обычные пацаны (прятались от розыска. — Прим. Baza). Бате было всё равно, кто и почему: прилетаешь — на тебе койку. Краб любил покупать на свои тусовки музыкантов, это считалось козырно. В Хабаровске у него побывали и Вилли Токарев, и Наговицын, и Круг — все звёзды первой величины. Но до «Ярапа» добрался только Александр Дюмин — и посвятил песню.

Если ты не приспособлен к тайге — не суй туда своё ебало. Такая река, как Кур, каждый год берёт жизни. На скользком камне ногу подвернёшь — всё, для медведя ты словно гусеница, кусок белка. В моей тайге нет проклятых мест, нет суеверий — просто веди себя порядочно. Нельзя убивать животных просто так, по пьяни, нельзя оставлять туши в лесу. Убил — значит, надо освежевать, съесть.

Знаете, что такое нырнуть со скалы в горную реку, температура которой в самый жаркий день лета не поднимается выше пятнадцати градусов? Под водой глаза открываешь — и видишь вот прямо так же, как сейчас, настолько она прозрачная. Спокойно выходишь, но, когда до сухого берега остаётся полтора метра, тебя скручивает от холода, мышцы сводит до дрожи. Бросаешься на гальку — а она раскалённая до сорока, и оставшиеся капли закипают прямо на твоей спине. Это так охуенно. Лежишь и шипишь. Я два раза переходил Кур, один раз чуть не поплатился. На пятнадцать километров что вперёд, что назад — ни души. Только метеостанция недалеко — но с ней отдельная история.

«Когда русло обычное — видно белые камни, слепящие. Но когда после дождей уровень поднимается сразу на полтора метра — весь мёртвый лес к берегам наносит. Это называется «залом», когда на берегу тусуешься, очень удобно с одной стороны его зажечь, и так залом до утра будет потихоньку гореть»

На метео обычно присылали практиканток, которые учатся в институте, — девки по 20 лет, перечитавшие Керуака. Им это кажется романтичным, но только поначалу. Вертолёт прилетает раз в полгода — и всё. Уйти невозможно, просто некуда, до моста сплавляться три дня по реке, людей нет. Начальник станции — старый пердун, который там двадцать лет сидит не от большого ума и не от хорошей жизни — ни родины, ни флага, ни семьи. И член у него уже не работает. Кто-то из практиканток не вывозит, начнет скулить: заберётся в первый вертолёт с горючкой, закатит истерику — и её уже не выцарапаешь из сиденья. Другие остаются до конца практики — это два года в тайге.

Сам Евгений на базе «Ярап»

И вот где-то там рядом, на «Ярапе», сижу я: вокруг работяги-строители и батя. Скучно. Решаю сходить на метео — и остаюсь там на неделю. Три девки. С утра встаёшь: блинчики, оладушки, сгущёнка. Всё сделают, лишь бы ты их ебал всю ночь. Зимой, когда река замерзла, мы подъезжали на «крузерах» — и девочка выходит встречать в телогрейке, трусах и валенках.

Пока база строилась, отец буквально жил на «Ярапе», прыгал на каждый вертолёт с грузами из города. Когда приходил заказ или задание — отца забирали, но при первой возможности он летел обратно, на свою стройку в глубине тайги. «Ярап» был его детищем и его официальной работой: о том, что мой батя штатный киллер, знал только самый ближний круг.

База «Ярап».

Об одном я искренне жалею: спустя много лет, уже арестованного и сломленного, силовики повезли отца на «Ярап» для следственных мероприятий — вернее, это он вёл следаков туда. И они боялись, что, сплавляясь по реке, старый может просто прыгнуть с лодки — и скрыться. Он зачем-то честно повёл их к схрону оружия — два кривуна от слияния Кура и Ярапа. Я бы на его месте обманул, завёл бы группу совсем в другое место — и в перекате рискнул бы, сиганул в воду. Такой шанс ему обломился. Я не знаю почему. Они могли его только застрелить — и то поток закрутит так, что надо ещё выбраться живым. Зря, надо было сделать. Я всей душой хотел бы, чтобы он так сделал. Мы ведь так и договаривались. В случае фатального исхода отец должен сбежать, поселиться где-то в тайге, абсолютно недосягаемой, чтобы только я мог туда добраться и знал, где именно его искать.

Этот фатальный исход случился в 2004 году. Сразу после убийства Былкова Краб поссорился с комсомольскими Ворами. Его обвиняли в том, что он вообще перестал уделять деньги в «Общак». Тогда Масленникова лишили статуса смотрящего за Хабаровском — ходили слухи, что готовится его устранение. Тогда Юра решил действовать на опережение — конечно, снова с помощью моего отца.

От редакции

Как началась война

После смерти Евгения Васина управлять всем «Общаком» стал круг его близких из Комсомольска — Олег Шохирев (Пенсионер), Олег Семакин (Ева) и Эдуард Сахнов (Сахно), которых Джем сам же ранее короновал в Воры. Последний из них, Сахно, станет новым лидером всей системы. Оперативник Курасов так описывает его в мемуарах: «Бывший наркоман, в 2000-х тщательно следил за своим здоровьем, практически не пил, любил играть в футбол и ел исключительно здоровую и полезную еду. Такой образ жизни объяснялся просто: Вору было что терять. Это был уже довольно богатый человек с женой-красавицей и маленьким ребёнком. Сахнову не отказать в наличии ума и рассудительности». У «Общака» появилась перспектива наконец получить контроль над Приморьем тоже — там Сахнова уважали.

Эдуард Сахнов.

И всё же этого окажется недостаточно, чтобы удержать другие «колонии» от сепаратизма. 20 декабря 2002 года Хабаровск преодолел определённую черту: по просьбе комсомольских Воров в подъезде собственного дома кусками арматуры были избиты главный редактор газеты «Молодой дальневосточник» Олег Чугуев и его жена, журналистка Ирина Полникова. В свежем выпуске газеты Ворам не понравилась статья журналиста Сергея Мингазова «Хулигангстеры». «Заявка от них была. От Сахно. Избить. Указание Воров всегда читалось как приказ. Я не мог никак ослушаться», — говорил потом Олег Ильяшевич, человек Масленникова. Дело об избиении известных журналистов в Хабаровске доставит Крабу много проблем.

Та самая статья, из-за которой избили журналистов.

Юрий Масленников решил отделиться от «Общака» в 2003 году — об этом в интервью заявляла жена Краба. Сам он говорил потом так: «Я ушёл. Группа людей ушла. Бизнесменов. Это влияние. Деньги. Только деньги». Реакция комсомольских последовала незамедлительно: был назначен новый смотрящий, а всё имущество группировки Краба следовало конфисковать. На него был сделан заказ — но Краб начал готовить убийство Сахно ещё раньше.

Важно! Юрий Масленников до сих пор не признаёт свою причастность к этому.

Глава VII. Сахно

Третье заказное убийство. Ключевой эпизод в новейшей истории Дальнего Востока России

2004–2006

Люблю ездить быстро. Когда я один на трассе и это 160 километров в час, тогда слушаю всякую кислоту. Но на дело вы едете в угнанной тачке, а значит, в ней нет ничего лишнего, разве что радио. 11 августа 2004 года везти отца на убийство Сахно — лидера комсомольского «Общака» — должен был Комков. Тот самый главный угонщик, наш близкий друг. Но в последний момент его участие стало невозможно — я не знаю почему. И тогда отец попросил меня сесть за руль «диаманда» (седан Mitsubishi Diamante. — Прим. Baza). Все, кто знают эту историю, понимают: я не должен был там оказаться.

Покушение на Эдуарда Сахнова

Август 2004 года

По версии журналистов «Коммерсанта», покушение на Сахно готовилось полгода. Сначала Вора хотели расстрелять из гранатомёта, потом — забросать гранатами в хабаровской гостинице «Парус». Был даже вариант с минированием шоссе. Однако в итоге остановились на классическом расстреле. Комкова действительно решено было заменить в последний момент. Почему — никто не знает.

Бывший оперативник Курасов в своих мемуарах пишет: «»Мерседес» был расстрелян перекрёстным огнём двух киллеров из автоматов Калашникова. Сам Сахно не пострадал, был легко ранен его охранник. Киллеры добивать повреждённый мерс не рискнули, из расстрелянной машины раздались ответные автоматные очереди. Неудавшихся убийц по горячим следам не нашли ни милиция, ни подоспевшие на выручку Вору из двух городов бандиты. (…) Павел Тихомиров и некий Алексей, ранее служивший в морском спецназе «Холуай», отстрелявшись и загнав «мицубиси-диамант» в специально вырубленную лесную просеку, спустившись пятьсот метров к реке Амуру, ушли на моторном катере в Хабаровск».

В 19 часов вечера в конкретном месте на трассе до Комсомольска отец сказал свернуть на обочину (126-й километр, близ поселения Маяк. — Прим. Baza). Потом он открыл багажник, достал автоматы, они с Алданцевым (второй киллер. — Прим. Baza) отошли в лес. Дорога пустынная, вдалеке показался «мерседес», было даже время прицелиться. Когда проезжает мимо, по нему выпускают только две очереди — и всё. Водитель мерина тут же въебал по гашетке и со свистом улетел за поворот. Побросали стволы в «диаманд», и тогда отец сказал, что это была тачка Сахно: «Ебашь отсюда на хуй». Я потом сам задавался вопросом, почему так неудачно всё сложилось: может, как раз потому, что не было Комка. Не те люди, не так готовы психологически, не смогли довести дело до конца. Вот и всё. Вот и не получилось.

Я вернулся в город к утру и сразу свалился спать. На следующий день гудел весь район: «На трассе стреляли Воров», «Краб подался в бега». Неделю просидел дома, в бронежилете и со стволом в руке, перед телевизором — ждал, что за мной тоже придут. По нервяку поссорился с девушкой из-за бытовухи — она вернулась жить к родителям. За эту неделю случилось всё плохое, что могло случиться. До Комсомольска — 400 километров. Мы у себя в городе. Но всё равно все понимали, что пришла война.

Сахно даже не успел доехать до Комсомольска — навстречу ему в Хабаровск уже выехал целый кортеж машин поддержки, вооружённых до зубов (первым делом общаковские расправились с предпринимателем Бубновым, который на свою беду просто ехал по этой трассе в то время. Его похитили, пытали, прострелили колено и отрезали голову. — Прим. Baza). Краб поднял руку на Воров — значит, задавать вопросы будут всем, кто с ним хотя бы за руку здоровался. Это не будет как милый разговор: «Ты что-нибудь знал?» — «Нет, не знал». — «А, ну проваливай». Нет, ты будешь стоять один, на коленях, в подвале гаража, а вокруг люди со стволами, которые в оконцовии всё равно выстрелят тебе башку, независимо от того, что ты им расскажешь, — потому что это было решение: истребить. Решение по всем близким Краба в Хабаровске.

 Да, мы у себя дома. Да, на отдельную сходку собралось десять человек: боевых, сильных духом. Они хотели вооружиться, сделать из города ёбаную крепость и дать отпор. Но их было слишком мало, чтобы это имело смысл. Гораздо хуже, что многие близкие Краба сразу побежали в Комсомольск, на поклон к Ворам, чтобы покаяться перед ними.

 Одним из таких был Завал. Скользкий человек, малодушный. Помню, как он купил тачку во Владике — и первым делом проститутку в ней выебал. Поверье такое, мол, значит, на этой тачке тебе всю жизнь тёлки будут давать. Какой-то у него был комплекс, лишь бы кого выебать. Чтобы доказать свою преданность Сахно, Завал должен был сдать кого-то из крабовских, фактически приговорить. Первым же делом он указал на Комкова — именно поэтому в газетах сначала писали, будто это Комок, а не я был за рулём «диаманда». Накануне они с Завалом как раз поссорились из-за женщины — так что этот ублюдок с удовольствием нашёл повод отомстить. Колю украли, пытали и в конце концов убили.

За компанию похитили Русю Соболя — племянника Краба, который вместе с нами переехал из Литовко на Красную Речку. Теперь никто, кроме меня, не сможет рассказать сыну Руси, каким человеком он был. Его тоже сдал Завал, его тоже пытали. Старая мамка и сейчас ещё ждёт его, всё надеется. (Николай Комков и Руслан Соболев официально до сих пор числятся пропавшими без вести. — Прим. Baza.)

Когда Воры объявляют тебя «гадом», это значит, что каждый порядочный человек должен убить тебя при встрече. Просто зарезать или забить — любым способом, но он обязан. Ещё проще это сделать, если ты попадаешь в тюрьму. И неважно, какой срок добавят убийце, — сидеть он будет в безопасности, с честью и славой. Никто не устраивает СМС-рассылок, ничего этого не нужно. Воры так сильны потому, что их слово гремит само по себе. Это называется «прогон» — такая новость разлетается быстрее, чем радио, с каждым часом кратно. Быстрее была бы только телепатия. Если сейчас Воры приняли решение — в Хабаровске о нём узнают через пять минут, через час об этом будет знать уже весь край, через пару дней — вся Россия.

Решение было вынесено по Крабу, по моему отцу тоже — а меня буквально использовали, как малолетку. Как презерватив, только многоразовый. Что я мог там понимать, с чем мог быть согласен? В криминальном мире на словах всё тоже делалось «в интересах народа», а по факту у каждого свой интерес. Это блядство.

Кто-то из перебежчиков пустил слух, что это Володя Равнягин — Пряник — дал наводку моему отцу, когда именно нужно ждать Сахно на трассе. Это тоже была клевета. Володя не имел к расстрелу никакого отношения — но было уже неважно. Он вернулся вечером домой, уложил жену Лену спать, сел на кухне в кресло и просто выстрелил себе в сердце (это случилось в ночь на 25 сентября. Владимир Равнягин покончил с собой из газового пистолета ИЖ-71, переделанного для боевой стрельбы. Ему было 52 года, детей он не оставил. — Прим. Baza). Он не струсил, наоборот: в нём было достаточно духа и достаточно ума, чтобы спокойно оценить своё здоровье и свои варианты. Он знал, что, если не покончит с собой, его всё равно убьют, просто как близкого к Крабу авторитета — найдут повод. Он не позволил поступить с ним как с гадом. Много раз в личных разговорах он признавался мне, что в комсомольских Ворах после Джема он не видел ничего порядочного, — и я доверяю его мнению больше, чем каким-либо другим бродягам. C женой Володя объясняться не стал. 25 лет, без выхода — чёрт, думаю, женщине такого человека ничего объяснять и не нужно.

 Потом мне наконец позвонил батя. Сказал, что уезжает: варианта оставаться в Хабаровском крае для себя он тоже не видел.

— А мне-то что делать? Вы все съёбываетесь, а мне куда? — я был зол, но никогда бы не позволил себе спросить прямо: «Почему ты, папа, так обосрался?» Это ведь тот человек, с которым я в тайге ничего и никогда не боялся.

— Иди в армию. Как раз отслужишь, пройдёт время, и будет ясно, что к чему.

Ну я и пошёл. Нормальный был вариант. О том, что я причастен к покушению на Сахно, тогда знал ещё очень узкий круг людей. В армии можно было потеряться, и для меня там было безопаснее, чем где-либо ещё.

От редакции

Пока Евгений служил. Чем закончилась охота

Воры всегда ищут и находят быстрее, чем полиция. Юрия Масленникова объявили в розыск и те и другие — но ему чудом удалось спрятаться в Приморье (предположительно, в Находке), у местных криминальных авторитетов, с которыми Сахно на тот момент не собирался затевать войну.

Надежда Масленникова так вспоминает этот период: «Муж позвонил, сказал: “Есть неприятности. Я прошу тебя об одном — увези детей. Я сейчас ничего сделать не могу”. (…) Была какая-то стрелка, сказали, что голову Краба решено доставить туда, а его семью — вывезти в гаражи и убить. Я очень боялась, особенно за дочь 16-летнюю. (…) 5 октября я с детьми улетела рейсом Хабаровск — Киев».

«Воровские понятия — это блеф. Это пыль, — рассуждал Юрий Масленников в своём единственном интервью. — Они говорят, что нельзя трогать семью, что это неприкосновенно. Они же пытались похитить моего ребёнка. Пытались похитить мою дочь. Избили моего отца. Вот эти их воровские понятия». На брата Масленникова, Геннадия, было совершено несколько покушений. Сахнов требовал, чтобы Геннадий вернул долг «Общаку» — два миллиона долларов.

Статья Ирины Харитоновой из «Хабаровского экспресса» с атмосферой той осени.

Кроме того, в 2004 году по городу прокатилась волна убийств обычных бизнесменов. Логика простая: Краб давал деньги в долг из городской кассы «Общака» на своих условиях, как смотрящий. «Хабаровский экспресс» писал, что в банках «на предъявителя» осталось лежать около 100 миллионов рублей. Когда пришли Воры — условия изменились, и они стали требовать деньги назад немедленно. Предприниматели Евгений Зоря, Александр Адамов, Владислав Бабий — те самые люди, на причастность к убийствам которых сейчас проверяют экс-губернатора Сергея Фургала, — на самом деле все они считались партнёрами Краба и были найдены мёртвыми именно в этот период.

Облава на комсомольских, оперативная запись.

В 2005 году всё изменилось. Чтобы получить государственную защиту и обезопасить свою семью, бывший смотрящий «Общака» в Хабаровске Юрий Масленников начал сотрудничать со следователями. Он дал показания по нескольким убийствам, совершённым по приказу из Комсомольска, и раскрыл всю иерархию группировки — в обмен на то, что самого его не будут судить. В ночь с 13 на 14 мая 2005 года полиция начала операцию против «Общака», обыски и облавы прошли по сорока адресам, тридцать человек задержали. Среди них — главные воры в законе Олег Шохирев (Пенсионер), Эдуард Сахнов (Сахно) и Олег Семакин (Ева).

Вместе с Масленниковым на суде затем также выступил и его штатный киллер, Павел Тихомиров.

За два года, пока я служил под Владивостоком, всё завертелось. Краб начал давать показания на Воров, чтобы попасть под госзащиту, — их стали ловить и заводить уголовные дела. Вернувшись в 2008 году, я думал, что наконец смогу легализоваться, стать обычным человеком, как все: сходил в паспортный стол, в 23 года получил свои первые в жизни документы. Встретил новую девушку, бухгалтершу с четвёртым размером груди. Отец в это время тоже вернулся в край, устроился в какую-то туристическую компанию — ездил, фотографировал природу, какие-то базы отдыха.

А в марте отца арестовали. (Дома у Павла Тихомирова целый день проводили обыск и нашли на кухне кучу оружия. Что журналист Борис Резник, что подручный Краба Ильяшевич, что сам герой этой статьи, Евгений, уверяют: оружие Тихомирову тогда подбросили. Это и правда абсурдно, чтобы штатный киллер группировки хранил склад у себя в городской квартире. Оказалось, что только благодаря этому обыску стало возможно задержать Тихомирова «за хранение». Его зачем-то посадили в одну камеру изолятора вместе с членами «Общака». Тогда-то Тихомирова и начали «ломать». — Прим. Baza.)

Я пиздец испугался, подумал, что теперь и ко мне могут прийти задавать вопросы. Нужно было срочно прятаться. Местные пацаны в Литовко довезли в сторону перевала, сколько смогли, — а дальше я пошёл сам. Обычно на «Ярап» летали вертолётом, а мне нужно было преодолеть это расстояние через глухую тайгу. Пару недель прожил на базе в одиночестве, потом пошёл на метео. Нужно было успокоиться, внести ясность, подождать какой-то период, понять, что будет с отцом, что от него хотят. Иногда важно просто выждать момент: люди много хуйни делают на эмоциях.

Спустя три месяца приехал человек. Обозначил, что мне надо в город, выйти на связь. С той стороны мне ответили: «Давай, прорывайся сюда, в Москву». Это был Краб, так он позвал меня в бега.

Глава VIII. Запад

Побег в Москву, новая жизнь и возвращение домой

2006–2009

Я должен был подойти в конкретный день и час ко входу в гостиницу «Чайка». Должен был сесть в автобус, который едет на ближайшую взлётку (речь идёт о «большом аэродроме» в Хабаровске — 265-й авиационной базе «Терек», где базируется флот МЧС, ФСБ и МВД. — Прим. Baza). Высаживаемся с солдатами у проходной, все показывают какие-то корочки, а у меня — обрывок бумажки, даже не визитка, просто какая-то шляпа. Хоп, показал её, другой подбежал и провёл через КПП — и сразу в один из военных самолётов. Сел, как в ёбаную маршрутку. Взлетели. По громкой связи называют три фамилии — всем пройти в кабину пилота. По десятке дали за проезд — и всё, лети до Чкаловского (военный аэродром под городом Щёлково, 30 километров от Москвы. — Прим. Baza). Логистика была шикарная, я потом думал: так ведь можно было хоть калаш, хоть мешок гранат взять в сумку — всё равно никто не досматривал. Только лететь долго, почти 16 часов, самолёт останавливается будто на каждом военном аэродроме: дозаправка, дозагрузка. Последние две остановки люди уже стояли в проходе, мужики пьяные там же ложились. Реально как рейсовый автобус.

Поначалу в Москве Краб помогал, держал на коротком поводке. Поселил в квартире у своих друзей, нашёл подработку. Мы встретились в «Апельсине» (возможно, это был боулинг-клуб на Малой Грузинской. — Прим. Baza). Обсуждали, что будет дальше, он предлагал всерьёз начать новую жизнь.

— Почему бы тебе меня не убить? Чтобы концы в воду. Убьёшь — и больше свидетелей нет, никто ничего не знает, не сможет рассказать, — я спросил прямо, о чём думал, потому что состояние было металлическое.

— Ну есть, Жень, человеческие понятия, есть черта, которую нельзя переходить. Мы же не чужие люди, считай, родственники, с одной стаи, из одной деревни.

Когда с начальной школы живёшь среди этих людей, то привыкаешь, что сегодня с тобой пьют в бане, трахают одних шлюх, говорят о братстве, а на следующий день тебя заказывают. Всё время, что я провёл в Москве, я знал, что Масленникову проще от меня избавиться.

Чтобы устроиться на работу в ЧОП, нужны были права — за ними пришлось слетать обратно в Хабаровск на пару дней. Вечером с нервяка я влез в глупую драку на Красной Речке, в районе Пятака. Через пару недель узнал, что чуваку, которого я побил, вырезали селезёнку, но вроде как всё спустилось на тормозах.

По вечерам с новыми приятелями выбирался на Садовое, меня сажали за руль мерина и говорили: «Ну давай, покажи, как вы там в Хабаре умеете», — и я выжимал так, что они потом сами же ссались в кресла. Мы могли гонять до поздней ночи, а потом завалиться в казино «Ассамблея» на улице 1905 года (вернее, Рочдельская, 15, — это было молодое казино на территории Трёхгорной мануфактуры. — Прим. Baza). Я его обожал. Завёл клубную карту, все дела. Вход — 100 долларов, тебе на них дают эквивалент в фишках. Один человек от компании садился играть и пытался раскрутиться хотя бы до тысячи. А другие просто ели и пили всю ночь, потому что ресторан был бесплатным для гостей, которые играют, даже если за нашим столом такой числился всего один. Много было девочек, блядства. Весело, да — но сейчас я понимаю, что всё это тоже было от нервов: подсознанка так компенсировала.

Потом был «Пурпурный легион» — культовый музыкальный магазин, один из самых блатных в Москве (Новокузнецкая улица, дом 1. «Легион» и правда был легендарный, старейший в Москве, но закрылся в июле 2014-го — не смог перестроить бизнес и выйти из эпохи CD-дисков. — Прим. Baza). Звёзды туда приходили за винилом и блюреями, колонки стоили по 500 тысяч долларов — с самолёта их встречали с автоматчиками и везли кому-то в квартиру устанавливать. В «Пурпурном легионе» у меня наконец-то появилась нормальная и стабильная зарплата в охране, чёткий график: я дослужился до замначальника службы безопасности. Одновременно познакомился с новой женщиной — с ней уже всё было серьёзно. Прямо остепенился, мы начали что-то планировать вместе. Откровенничать про своё прошлое не было необходимости: хватало примитивной легенды, мол, просто приехал из Хабаровска в поисках лучшей жизни. Она ничего не знала, а я начал надеяться, будто у меня и правда начинается новая жизнь.

Краб ходил под госзащитой, тусовался по казино и думал, что у него всё на мази, раз он заключил сделку и дал показания на Воров. Всюду ему покровительствовал один влиятельный московский фсбшник, с которым они часто ездили на охоту. Юра тоже думал, что все проблемы в прошлом и осталось только разобраться со мной. Конечно, он не сделал бы этого сам, потому что тогда Краб будет первым человеком, к которому придут задавать вопросы. Я напрягался, только когда он пропадал надолго или переставал выходить на связь. Если встаёт выбор между твоей жизнью, безопасностью твоей семьи и жизнью какого-то пацана, отец которого тебя и так уже предал, — это даже не выбор, по сути.

А потом оказалось, что силовики тоже играли в двойную игру. В 2009 году за мной приехали. Обычный летний вечер перед ночной сменой, два типа в штатском зашли в магазин, сунули корочки.

— Вчера тут у входа была драка. Вы что-нибудь видели?

— Да вроде нет.

— Ясно, мы тогда поглядим, куда камеры смотрели, — и уходят.

Зову парнишку подменить меня, сам аккуратно на улицу: эти двое в стороне стоят, ничего не делают, рядом «газель» тонированная. Подходят ко мне второй раз:

— Ладно, хули пизду в лапти обувать. Всё, Жень. Поехали домой.

Наверное, так должно было случиться. Отец сидит, я фактически в бегах. С 12 лет каждый день на взводе — чёрт, да, это тяжело. Я не просто устал, я реально заебался. Инстинктивно ещё подумал, куда сбежать — некуда. Раз взяли, значит, правда всё. Сели в «газель»: она набита московскими омоновцами с калашами, на случай если бы я передумал сдаваться. Меня заковали.

— Дайте позвонить.

— Не, не, не.

— Дайте позвонить, я имею на это право.

— Ты неправильно понял, я хабаровский опер. Никого ты тут не разведёшь.

— В смысле? В чём проблема-то?

— Хер знает, что от тебя ждать. Может, тебе скажут в трубке кодовое слово — и ты самоликвидируешься на хуй. В Хабаровске ты нужен живой.

Я даже засмеялся. Они думали, у меня какой-нибудь цианистый калий в зубах.

Домой заезжать не хотел, некрасиво. Разрешили предупредить девушку — надо было хоть как-то попрощаться. Как вошли в квартиру, один омоновец сразу встал у двери, второй у балкона. Надо отдать ей должное, Аня не закатила истерику, быстро сориентировалась. Я был пристёгнут за руку к оперативнику — на пару минут она всё равно успела завести меня в ванную и дверь так прикрыла, чтобы опер остался снаружи, только цепочка торчала из щели.

— Женя, объясни, что случилось? Что ты сделал? Что мне делать? — шепчет.

— По телевизору завтра посмотришь и сама всё поймёшь. Я уезжаю надолго.

Взял только пару шмоток и карманные деньги. Всё оставил ей, что было в квартире. Пока-пока.

Перелёт в Хабаровск. Череда следователей. Здравствуйте, здравствуйте, давайте знакомиться. Закрутилось. Больше никакого веселья, девочек, казино. Я вернулся обратно. В этот ад ёбаный.

Глава IX. Пика

Предательство близких и сделка со следствием

2009–2012

Как же так, папа, ведь мы же с тобой всё обсуждали, ведь ты же говорил, что, если что меня коснётся, ты всё берёшь на себя. Ведь я, как слепой котёнок, ходил за тобой, делал всё, что ты велел, не задавал вопросов, ни разу тебя не подвёл — а ты так просто меня впаливаешь? Ну да, блядь, эта жизнь такая. Я точно знаю, что, если бы отец не упомянул меня в своих очередных показаниях полицейским, они бы не прилетели ко мне. Только когда я появился в его рассказе, Следственный комитет — огромная, хитрая система — решил, что нужно объявить меня в федеральный розыск. А поводом стала та самая драка в короткую неделю моего возвращения в Хабаровск за водительскими правами. Краба же задержали спустя пару месяцев после меня.

От редакции

Как уронили всех, вообще всех

Источники «Коммерсанта» утверждали, что на развал дела «Общак» выделил 300 миллионов рублей из своей казны. Накануне приговора половина присяжных просто сбежали. Тем не менее в мае 2009 года восемь лидеров организованного преступного сообщества, в том числе Эдуард Сахнов (Сахно), Олег Семакин (Ева) и Олег Шохирев (Пенсионер), были приговорены Хабаровским краевым судом к огромным срокам, от 8 до 25 лет заключения.

Всё это время Павел Тихомиров сидел под арестом. Доподлинно неизвестно почему, но в какой-то момент он стал давать показания не только на «Общак», но и на Юрия Масленникова — а также действительно рассказал, что совершал убийства вместе с сыном Евгением, — и силовики впервые узнали о существовании героя этой статьи. Как только приговор Ворам вступил в силу, с Масленникова сняли статус особо важного свидетеля и госзащиты. По альтернативной версии, всю эту кампанию против Краба со стороны Следственного комитета заказали комсомольские Воры.

Юрий Масленников был задержан 18 сентября в Москве на Павелецком вокзале, откуда он собирался поехать в отпуск. Авторитета под усиленной охраной отвезли в аэропорт и  самолётом авиакомпании S7 отправили в Хабаровск. Почти одновременно с ним в город вернулся и Евгений, сын Павла Тихомирова. Их посадили в один изолятор.

Мой следователь не ходил вокруг да около: «Дальше будет так, с тобой будет то-то, с твоим отцом поступят вот так, с твоей семьёй произойдёт это».

— Мне вообще похуй, я ничего не буду делать, пока не увижу брата. Можете хоть иголки мне под ногти совать.

 Через три дня мне привезли брата — оказалось, его уже допросили. Запугали до усрачки, он разнылся и выложил всё, что хотя бы слышал, даже если не знал сам. Менты накатали пять листов А4 по этим словам — и аккуратно выложили перед нами двумя. У брата сдали нервы:

— Женя, просто я устал, я заебался, хватит, давай заканчивай, просто во всём признавайся. За кого ты вообще топишь, зачем всё это? — а я сижу, молча смотрю на него и думаю: «От чего ты устал? Жить хорошо устал? На тачке ездить устал, которую мы заработали своими грехами?»

Жалко. Всё это было жалко. Я понял, что нас наебали, просто развели. Тогда я и начал сотрудничать со следствием: было условие, что, если я соглашусь свидетельствовать против Краба, кроме нас с отцом, в семье больше никого не тронут, не привлекут. Хоть кто-то должен был оставаться чистым от всего этого дерьма. Просто не я. Конкретно я в очередной раз должен был положить свою голову на плаху — и я это сделал.

Меня посадили в тот же хабаровский централ, где сидел отец (СИЗО № 1 в Хабаровске. Сейчас изолятор хотят перенести, чтобы построить на его месте парк «Радость». — Прим. Baza). Конвоир при первой встрече спрашивал: «С тобой проблем не будет, как с ним?» Рассказывали, что батя постепенно сходил с ума. Его долго ломали и наконец сломали ради того, чтобы он дал показания на Масленникова. Я не знаю, как он себя определял в тюрьме. Ни чёрным, ни красным отец не был. Да, в диком лесу, в полном одиночестве этот человек мог выжить сколько угодно. А в социуме, среди людей… Не знаю, как он должен был себя вести. Как отец?

 Один раз мы виделись в СИЗО: формальный повод — сличить показания, очная ставка. Нас завели в одну камеру, разделяла только решётка.

— Как ты, где сидишь?

— Всё нормально, сижу один, меня охраняют, — бестолковые ответы, но мне нужно было его как-то успокоить. — А ты как? Как здоровье?

Бестолковые вопросы, я же и так всё видел. Эти печальные глаза его — думаю, тогда он наконец понял, что со своим сыном сделал. Что они из меня сделали. Я смотрел на него как на старого человека, у которого уже не осталось сил со всем этим бороться.

Меня посадили в 2009 году, и следующие два года я провёл в одиночной камере — сначала на централе, потом досиживал в ПФРСИ на «тройке» (специальный временный изолятор для пересыльных на территории ИК-3, тоже в черте города. — Прим. Baza). Обычно срок, проведённый в изоляторе, считают как день за два — потому что там тяжелее, чем в колонии. На меня это правило не распространилось: знакомый мент потом объяснил, что меня не могли отпустить, зная, что всю жизнь я двигался без документов и привык жить в тайге: «Ты пообещаешь, что не убежишь, — а сам съебёшься за двести километров в горы навсегда, и ни одна группа спецназа тебя не найдёт».

От одиночества я стал записывать все свои мысли в тетрадку, — рассказывает Евгений. — Тетрадок вообще было много, всё личное дело в них расписал — но от них потом в итоге избавился, оставил только эту. Из тетрадных клеточек делал рулетку, мерил вокруг всё, что можно померить. Ещё в камере стоял древний телевизор, но, чтобы он хоть как-то заработал, пришлось сделать антенну — из тетрадной пружины».

В единственной сохранившейся тетради Евгений описал те недели перед бегством в Москву, когда ему приходилось прятаться в тайге.

О чём думать в одиночной камере

«Что я мог сделать? Да ничего, даже фонаря нет. (…) Срезал с берёзы большой кусок коры, намотал его на палку, зажёг — факел поднял над головой, осмотрелся. Прошёлся вокруг: никого нет. А кого я ожидал увидеть, медведя в десяти метрах? Глупо. Но огонь в руке, плюс ружьё и ракетница придают уверенности. (…) Конечно, стрелять в медведя из ракетницы — всё равно что шлёпнуть его мухобойкой. Но расчёт был на другое: можно выстрелить вверх. Тогда звук взлёта и свет отвлекут медведя на некоторое время, и, может быть, у меня будет несколько секунд выстрелить в него с 12-го. И если мне повезёт и со страху я не обосрусь, а попаду в него двумя пулями».

Ещё ко мне приходил Завал, лично. Стоял молча, смотрел через пику — это глазок в тюремной камере. С момента покушения тогда прошло уже лет пять, а я всё равно узнал эту суку по одним только глазам. Потом Завал начал уговаривать дать больше показаний на Краба — а значит, его тоже послали Воры. Я ответил, что с пидарасами не разговариваю. Он закрыл пику и убежал.

Тюрьма — это чёрная дыра. Грязное пятно, зря прожитое время. Ничего там хорошего нет. Главный урок тюрьмы — не попадай туда. От нервов я сильно потерял вес и не могу восстановить форму до сих пор. Баланда — это вообще не еда, это жидкость, чтобы оставаться живым. Помню, как заметил в ней червей, стал выковыривать по одному и собирать на столике. А потом подумал: какая разница, ведь я уже ел это каждый день. У блатных есть возможность питаться в тюрьме хорошо. Но я не просил помощи, даже родственников не напрягал. Сам въебался — сам и хлебал.

Через четыре месяца в заключении пришло письмо от матери: Аня из Москвы искала меня. Целеустремлённая баба, где-то в вещах нашла ксерокопию паспорта, оттуда взяла адрес прописки и отправила по нему телеграмму. Пожалуйста, мол, расскажите, какая его судьба, что случилось, могу ли я с ним общаться. Сначала я был против. Но мать посоветовала, мол, пусть пишет — тебе так хоть немного легче будет. Это была правда. Кроме неё, мне в итоге никто не писал.

Следующая встреча с отцом была последней. Уже 2011 год, я освободился. Через приятеля нашёл работу на буровых, ездили по краю с вышками, бурили скважины под воду. У бати же были очередные следственные действия.

— Вот, я пришёл, я сам со всем справился, видишь? Я на свободе, я победил, я выжил.

— Всё, всё, всё, — и улыбается так странно.

— Что «всё»? Я хочу сейчас тебе помочь, раз я смог, значит, и ты тоже сможешь.

— Успокойся, успокойся, успокойся, — всё повторял одно и то же. Просто знал, что ему жить осталась хуйня. Отец поднял руку на Воров, и они его приговорили. Я не хотел этого понимать. Если бы он мне доверился ещё в первый раз и начал бы делать, как я говорю, — процентов восемьдесят, что мы смогли бы вытащить и его тоже. Я очень этого хотел — но он уже в это не верил. Это был последний, нелепый и неловкий разговор. Больше я его не видел.

Глава X. Егерь

Наследие отца и память сына

2012–2021

Отца убили во Владивостоке, в пересыльной камере (Павлу Тихомирову дали 11 лет заключения. Он был найден повешенным 30 октября 2012 года — всего через два месяца после того, как решение подтвердил Верховный суд. Опрошенные Baza правозащитники подтверждают, что, будучи «приговорённым» Ворами, шансов выжить у Тихомирова в колонии практически не было, а инсценировка самоубийства после этапа — это тоже их методы. — Прим. Baza). В тюрьме ему дали прозвище — Егерь, — хотя до ареста никто его так не называл. Он не думал о смерти, не думал, где его похоронят. У этого СИЗО есть тюремное кладбище, он так и остался лежать где-то там. Если его кости вообще сохранились, я найду их, чтобы перезахоронить. Теперь это нужно только мне.

«Единственная фотография, где мы с отцом вдвоём. Мне восемнадцать, ему сорок. Я смотрю на неё и знаю, что он гордится своим сыном. Очень гордится. Знает, каким он меня сделал, каким вырастил»

Базу «Ярап», в которую отец вложил столько пота, сил и мозгов, Масленников просто продал своему московскому другу, достраивали её уже другие. От меня там даже ничего не осталось, может, только часть души. («Ярап» рассекречен и формально переделан под туристический охотничий лагерь. Туда даже можно купить тур — правда, за очень дорого. Впрочем, сейчас база выставлена на продажу. — Прим. Baza.) Сам Краб живёт в Москве, в относительном достатке, болеет, стареет. Его сын отслужил во флоте и двинул в школу ФСБ. Брат уехал в Америку и ведёт там свой медицинский бизнес. Краб так и не получил срок ни за что — хотя это он виноват, всё это были его решения и его интересы.

От редакции

Чем всё закончилось и что происходит сейчас

Юрий Масленников был освобождён под залог в три миллиона рублей. Генпрокуратура не разрешила судить его, посчитав роль организатора крабовской группировки недоказанной — даже несмотря на то, что в 2012 году на этом настаивал лично глава Следственного комитета Бастрыкин. На хабаровских прокуроров спускали десант проверяющих из Москвы, четверо ключевых следователей и прокуроров, как и в деле Краба, так и в деле «Общака», были уволены с формулировкой «за нарушение присяги».

Юрий Масленников в 2010 году, во время своего единственного интервью на камеру.

По расхожей версии, оставаться на свободе Крабу помогал некий покровитель из Москвы. Три года назад его имя наконец стало известно публике: 21 мая 2018 года частный вертолёт совершил жёсткую посадку в Хабаровском крае, когда группа туристов направлялась на охоту. Внутри оказались Юрий Масленников и генерал-полковник Анатолий Ежков. В начале нулевых Ежков был заместителем директора ФСБ России по Северному Кавказу, а после отставки — вице-президентом по безопасности корпорации «Сибур». При посадке у него не выдержало сердце, он скончался. Юрий Масленников и пилот не пострадали.

Следствие по делу крабовской группировки так и осталось незавершённым. Олег Завалов (Завал), переметнувшийся на сторону Воров, в итоге тоже отсидел 13 лет и вышел досрочно.

11 мая 2021 года в Комсомольск-на-Амуре вернулся один из трёх лидеров «Общака», коронованных Джемом, — Олег Шохирев по прозвищу Пенсионер. Эдуард Сахнов досиживает свой 22-летний срок в колонии Нижнего Тагила. Он может выйти досрочно в любой момент.

Группировка «Общак» по-прежнему существует, хотя привычное влияние на бизнес исчезло. Система смотрящих и положенцев, регулярные сходки, воровские базы на квартирах, контроль за криминальными доходами в регионе — все эти атрибуты группировка сохранила в Комсомольске-на-Амуре. Фактически сейчас это единственный и последний в своём роде «воровской» город России.

Я преданный человек: преданный семье, преданный семьёй. Сейчас я думаю: то, что выпадает на твою судьбу, — как бы дерьмово ни было — это то, что сможешь вынести только ты и никто другой. Если в жопе нет компаса — в лес лучше не ходить. Я всегда знаю, где север. Я чувствую себя подготовленным к чему-то. К тому, что, может, даже и не случится никогда. К глобальному катаклизму, мировой войне, пандемии, революции. В моей прихожей стоит собранный тактический рюкзак. Если что-то будет угрожать — я схвачу его, схвачу того, кто мне дорог, и уйду в тайгу, где буду жить ещё год вообще без какой-либо связи с цивилизацией. Я ни в чём не буду нуждаться.

Вот ты идёшь с другом по лесу, и он начинает паниковать: орать, что мы заблудились. И если поддашься в этот момент — вы реально начнёте блуждать. Никакой паники, никогда, отец научил меня просто не позволять себе это. Его воспитание, жизнь, которую он выбрал для меня, — всё это дало уникальные навыки. Его день рождения, 24 ноября, — это день памяти. Меня не стоит трогать, лучше вообще съебаться с глаз. Сижу дома, в своих мыслях, что-то кушаю, пью, слушаю музыку. Это моё личное.

Поезд от Хабаровска проезжает Джармен, Джелюмкен, Вандан. От станции Форель до пасеки — пять километров по тайге. Отец брал меня за руку — и пошли. Когда был молодой — он ходил всегда быстро, а я сзади бегу-волочусь. Местные ещё замечание делали, мол, Паш, ребёнок за тобой еле успевает. Отец отвечал: «Ничего страшного». Я хорошо помню, как через десяток лет мы снова шли по тайге, только я уже шёл быстро — а он за мной и не успевает. До сих пор у меня его шаг.

Примечание: Цитаты в блоках «от редакции» могут иметь незначительные сокращения, которые не искажают смысла первоисточника. Кроме того, некоторые имена упомянутых в истории людей были изменены, чтобы сохранить их анонимность.