: 5 историй: о затянувшейся на годы дуэли; о невесте, удачно перепутавшей жениха; о гробовщике и его гостях-мертвецах; о девушке, ради богатства бросившей отца; и о барышне, притворявшейся крестьянкой.
От издателя
К первому изданию повестей издатель решил приложить «краткое жизнеописание покойного автора», Ивана Петровича Белкина. Он связался с его другом, и тот поведал, что отец Белкина был секунд-майором и небогатым помещиком. Сам Белкин тоже служил в армии, но вышел в отставку после смерти родителей.
Иван Петрович был человеком мягким и неопытным, крестьяне его не боялись и безбожно обманывали. Жизнь он вёл умеренную, имел сильную склонность к женскому полу, но ему мешала «истинно девичья» стыдливость. Умер Иван Петрович холостяком на тридцатом году жизни от горячки.
Эти повести были первым его литературным опытом. Они большей частью правдивы: Белкин записывал истории, услышанные им от разных особ. Остальными рукописями Ивана Петровича ключница заклеила окна.
Выстрел
Офицеры армейского полка, расквартированного в провинциальном местечке, познакомились с таинственным человеком по имени Сильвио.
Когда-то он служил в гусарском полку и очень метко стрелял, но участия в дуэлях не принимал. Больше о нём ничего не было неизвестно.
Однажды Сильвио собрался уезжать. Перед отъездом он рассказал одному из офицеров, как в годы службы позавидовал молодому графу и вызвал его на дуэль. Во время дуэли граф показал, что совершенно не боится и не дорожит своей жизнью. Взбешённый Сильвио не стал стрелять и оставил за собой право воспользоваться этим выстрелом, когда ему вздумается. Теперь Сильвио узнал, что граф собрался жениться, и решил продолжить дуэль, ведь его врагу было что терять.
Несколько лет спустя вышедший в отставку офицер познакомился с графом и его молодой женой. В их гостиной он увидел картину, простреленную «двумя пулями, всаженными одна в другую». Этот меткий выстрел напомнил ему о Сильвио. Оказалось, что граф — его враг.
Пять лет назад Сильвио явился к графу и принудил его тянуть жребий. Первый выстрел снова достался графу, но от волнения тот промахнулся и попал в картину. Тут появилась испуганная графиня, граф тоже пришёл в смятение, и Сильвио не стал стрелять. Ему хватило того, что граф испугался. Выходя из комнаты, Сильвио почти не целясь выстрелил в картину и попал в простреленное графом место.
Позже офицер узнал, что Сильвио погиб, участвуя в греческом восстании.
Метель
Дочь богатого помещика Марья Гавриловна Р. была влюблена в бедного соседа, прапорщика.
Родители Маши не были рады такому жениху, и прапорщик уговорил девушку венчаться тайно. Он подготовил венчание в соседнем селе и должен был встретиться с невестой у церкви, но проплутал из-за метели всю ночь, и, добравшись до села, нашёл церковь запертой.
Оказалось, что Машу обвенчали со случайно заблудившимся в метели офицером, который уехал сразу после обряда. К вечеру следующего дня с Машей случилась горячка. Из бреда дочери родители подумали, что она влюблена в соседа, и решили выдать её за него замуж. Они отправили прапорщику приглашение, но тот ответил, что ноги его не будет в их доме, уехал в армию, был ранен под Бородином и умер.
Вскоре скончался и Машин отец. Девушка стала богатой наследницей, но отказывала всем женихам. После войны у Маши появился новый сосед — Бурмин.
Между ними возникла симпатия.
Бурмин признался Маше, что любит её, но сам женат и не знает, кто его жена. Однажды во время сильной метели он сбился с дороги, наехал на открытую церковь и легкомысленно обвенчался с незнакомой девушкой, которая упала в обморок, увидев его после обряда. Побледнев, Маша призналась, что это была она, и Бурмин бросился к её ногам.
Гробовщик
Гробовщик Адриан Прохоров переехал в новый дом и познакомился с соседом, немцем-сапожником Шульцем.
Тот пригласил его на праздник по случаю своей серебряной свадьбы. Во время застолья немцы стали пить за своих клиентов и предложили Адриану выпить за здоровье мертвецов, что показалось тому обидным.
Домой Адриан вернулся пьяным и сердитым. Ночью за ним прислали: умерла богатая купчиха. Возвращаясь, гробовщик увидел, как в его калитку входят какие-то люди. Зайдя в дом, гробовщик с ужасом обнаружил, что комната полна мертвецов — его клиентов.
Один из покойников попытался обнять Адриана, тот оттолкнул его, покойник упал и рассыпался. Остальные увидели это, с угрозами обступили гробовщика, и тот лишился чувств.
Утром Адриан узнал, что купчиха не умирала, и покойники к нему не приходили. Вернувшись от сапожника, гробовщик сразу уснул, и всё это ему приснилось.
Станционный смотритель
Застигнутый дождём рассказчик остановился на почтовой станции, где познакомился со станционным смотрителем Самсоном Выриным и его четырнадцатилетней дочерью-красавицей Дуней.
Через несколько лет рассказчик снова оказался на этой станции, но Дуни уже не застал. Вырин рассказал ему историю её исчезновения.
Однажды на станцию прибыл молодой офицер, заболел и пролежал у Вырина несколько дней. Собравшись уезжать, офицер взялся подвезти Дуню до церкви. Вскоре выяснилось, что офицер увёз девушку с собой.
Вырин слёг в горячке, а поправившись, отправился в Петербург и разыскал офицера. Тот поклялся, что любит Дуню и сделает её счастливой, дал смотрителю денег и выпроводил его на улицу. Затем Вырин разыскал дочь, которая жила в роскошном особняке. Увидев отца, Дуня упала в обморок, а офицер вытолкал старика из дому.
Вновь оказавшись на той станции, рассказчик узнал, что год назад Вырин умер. Потом сюда приезжала «прекрасная барыня» с тремя детьми и долго рыдала на его могиле.
Барышня-крестьянка
Два соседа-помещика не ладили из-за разных взглядов на ведение хозяйства. К одному из них приехал окончивший университет сын Алексей.
Об этом узнала дочь их соседа-англомана, Лиза.
Она захотела увидеть Алексея. Рассказ горничной, побывавшей в гостях у соседей, ещё больше разжёг любопытство Лизы. Она переоделась крестьянкой и встретилась с Алексеем в лесу, назвавшись дочерью кузнеца.
Алексей влюбился в смышлёную и хорошенькую «крестьяночку», и молодые люди начали тайком встречаться. Через два месяца их отцы помирились. Алексей с отцом приехали в гости к отцу Лизы, но девушка так накрасилась, что парень её не узнал.
Затем помещики решили поженить своих детей. Алексей отказался жениться на Лизе и решил связать свою судьбу с дочерью кузнеца. Он отправился к соседям объясниться, увидел Лизу без косметики и узнал в ней свою ненаглядную «крестьяночку».
В комнате тихо-тихо играла музыка… Под эти звуки моя Душа то взлетала к самому потолку, увеличиваясь в размерах и растягиваясь на все шестнадцать квадратов комнаты, то сжималась до крошечной пылинки. Но, главное, Душа дышала. Глубоко-глубоко, вбирая в себя воздух, насквозь пропитанный звуками. Они, волшебным образом выстраиваясь в мелодичный ряд, соединяясь друг с другом, вили канат, тянущийся до самых небес. По нему мои эмоции ползли вверх, чтобы высоко над землёй, глядя вниз, насладиться божественным переплетением Души со струящейся мелодией. Словно горная река, огибая валуны и подпрыгивая на порогах, музыка бежала, перегоняя время. Бывало, она ускорялась на поворотах, а где-то заворожённо замирала, впадая в большие ванны-купели, в которых игриво плескались маленькие рыбëшки.
В момент наибольшей чувствительности Души, когда её стенки превратились по толщине в папиросную бумагу, в комнату вошла Она, неся на двух вытянутых руках стопку глаженого белья. Женщина направилась к шкафу – просто, по-обыденному, не обращая внимания на таинство, творящееся в комнате. Её гибкое тело мягко ступало по расстеленному на полу паласу. Вот Она легко пробралась между кроватью, на которой в этот момент лежал я, и вертящимся в разные стороны пустым креслом. Женщина запросто преодолела препятствие, потому что по габаритам была миниатюрной. Расставшись со сложенным бельем, Она посмотрела на меня. В этот момент, переключив внимание с летающей Души, я опустил голову.
Наши глаза встретились, как и положено двум скоростным поездам, мчавшимся по рельсам навстречу друг другу. Один вопрос возник одновременно в сознании обоих – по каким колеям бежали в данный момент наши транспортные средства. Если по разным, то прозвучат протяжные приветственные сигналы, и составы разбегутся в разные стороны мирно. Если же дорога одна, то будет маленькая катастрофа под душещипательную музыку в отдельно взятой комнатке. Второго варианта, как и положено двум машинистам, уже несколько десятков лет управляющих электровозами семейных отношений, хотелось избежать. Но жизнь есть жизнь, пути Господни неисповедимы. Случайно нанятые строители железнодорожных путей, в зависимости обстоятельств и расположения звёзд на небосводе, могут периодически ошибаться в работе.
Однако по задорно сверкающим искоркам в наших глазах мы поняли, что неприятности в этот раз избежим, конфликта не будет, и моя Душа, до этого напряжённая, как струна, уже готовая метнуться зайцем под кровать, расслабилась и выдохнула.
– Ты нальёшь мне чай? – я решил сделать паузу в прослушивании музыкальной композиции.
– Конечно, дорогой! – ответила Она мне ласково.
Я встал с кровати, надел мягкие домашние тапочки и вышел из комнаты, тихонько закрыв за собой дверь, оставив Душу и дальше наслаждаться причудливыми звуками. Почувствовав свободу от бренного человеческого тела, нуждающегося в еде, отдыхе и прочих плотских удовольствиях, воздушное существо представило себя Гагариным. Крикнув «Поехали!», Душа начала с ещё большей энергией летать между углами комнаты, собирая паутину и одновременно насвистывая мелодию в такт играющей музыке.
«У меня получается!» – крикнула Душа, оживившись, решив показать, как она может танцевать. Но к сожалению, рядом уже никого не было. Она и Он давно покинули комнату, спустившись на первый этаж, на кухню. От обиды у моей Души на глазах проступили детские слёзы, ведь она до сих пор была ребёнком, несмотря на солидный возраст хозяина. Сев на старую кровать, она загрустила, глубоко-глубоко вздохнув. Музыка её уже больше не радовала. Ей не хватало чего-то житейского, той площадки, на которую мы, люди, постоянно сетуем, но именно от неё наши межпланетные корабли стартуют, рассекая космическое пространство. Того дома, уютного и родного, кажущегося чем-то обыденным и незыблемым, в вечном существовании которого мы ни на секунду не сомневаемся. И однажды потеряв, виним всех вокруг, только не себя.
«Но что я буду делать без человека, когда действительно придёт время расставания с телом не на какой-то час, а навсегда?» Душа задумалась, с тоской глянув на закрытую дверь. Понимая, что от двери не получит ответа на этот вопрос, она попыталась выдвинуть предположение: «Может быть, необходимо накрепко запомнить все моменты жизни, ничего не значившие здесь для меня: солнце, море, совместные прогулки и, главное, лицо той, что принесла бельё с глажки. Одиноко летая там, в небесах, я иногда буду включать видео и вспоминать счастливые мгновения, проведённые на земле».
«Да, именно так», – кто-то невидимый тихо, почти шёпотом, по-отечески подтвердил предположение Души. На лице у неё опять возникла улыбка, и, снова взвившись в комнате под звуки музыки, она стала ждать меня, чтобы поделиться раскрытым секретом.
– Странно, очень странно! – произнёс с удивлением нотариус Венедикт Ипполитович Стародубцев, не обращая внимания на то, что его очки начали неудержимо скользить вниз по переносице. Уткнувшись пластмассовыми упорами в картофельный кончик носа, «вторые глаза» прекратили своё дальнейшее движение, избежав таким образом участи упасть кувырком на стол.
Не снимая с лица маски изумления, нотариус по максимуму выгнул мизинец левой руки, поправляя им предательски сползшие очки. Когда окуляры оказались на своём законном месте, стёкла в них заиграли на солнце всеми цветами радуги, отсвечивая на стене игривым солнечным зайчиком.
Тем временем, держа в свободной руке бумажку с гербовой печатью, Стародубцев то подносил её к своему лицу, то наоборот, отодвигал подальше от себя. Казалось, что Венедикт Ипполитович не может поймать фокус, чтобы получше разглядеть документ. На самом деле нейроны его головного мозга, до этого двигающиеся в спокойном умиротворяющем режиме, вдруг запаниковали, образуя хаос. Двигая листок туда-сюда, нотариус пытался выстроить хоть какую-то логическую цепочку и обуздать взбесившиеся нервные клетки.
Всё дело было в тексте деловой бумаги, который и нас с вами мог бы поставить в тупик.
«Податель сего документа является единоличным и полноправным владельцем моря, называемого «Чёрным», в тех границах, кои на момент подачи документа существуют. Как и равно владельцем тех Богоугодных природных и человеком созданных богатств, находящихся на территории указанного моря. Просим немедленно по предъявлении содействовать подателю сего документа во вступлении в законные права. Дата. Подпись. Печать».
Именно три последних атрибута бумажки Венедикт Ипполитович решил изучить особо тщательно. Иначе было никак нельзя. Бабушка – божий одуванчик, которая принесла документ, была настроена по-боевому и не собиралась никуда уходить. Голубенькое платьице со вшитыми белыми рюшечками, открытое улыбающееся личико и вправду делали из старушки Божьего человека.
Нет-нет, вы не подумайте, женщина была в своём уме и наитвердейшей памяти. Это можно было понять по её острому, воинственному и в то же время изучающему взгляду. Он пронзал нотариуса, словно перочинный ножик. Знаете, – такие берут с собой в поезд для нарезки хлеба или докторской колбасы. Но подобная вещица в умелых руках может стать и опасным предметом, если речь зайдёт о чести и достоинстве женщины, нашей бабушки Инессы Абергард.
Её свисающий набок полосатый чепчик мог, конечно, ввести в заблуждение любого. Но намерения у Инессы, немки по папе, были вполне серьезными, можно сказать, захватническими. Она была готова стоять насмерть, чтобы получить своё, согласно документу.
Где она достала данное свидетельство, написанное, кстати, от руки? Кто ей, наконец, выдал его? Было неизвестно. Но нотариус – на то он и нотариус, чтобы не вызывать сразу психушку, а предварительно изучить странное распоряжение о собственности. Тем более, рабочий день приближался к концу, и посетителей у Стародубцева не было. В общем, получаса было достаточно, чтобы понять, что означает сей документ, а затем набрать полицию или скорую помощь.
Дата на документе была проставлена неразборчиво и размыто. Подпись более-менее сохранилась – в ней можно было прочитать имя «Пётр». Почерк передавал крайнюю уверенность человека, поставившего внизу документа личную визу. Печать также присутствовала, хоть и блеклая и выцветшая. В ней были различимы головы двух орлов на фоне щита. Они казались обиженными друг на друга и смотрели в разные стороны. Тем самым этот знак можно было соотнести с гербовой печатью Российского государства. И более того, государства во времена правления царя Петра Первого.
– Милочка, – произнёс с ехидством Венедикт Ипполитович, отстраняя от своего картофельного носа документ, – вы лет эдак на триста опоздали, знаете ли…
Посмотрев с прищуром на бабульку, нотариус будто бы принял вызов Инессы Абергард, готовясь встать на защиту государственных интересов.
– Нет, позвольте, бумага есть? Есть! Печать есть? Есть! Подпись первого лица в государстве есть? Есть. А на листе чёрным по белому написано, что и кому. Так извольте выполнять…
Упрямства старушке было не занимать. Дама сжала свои пальцы, и они образовали ореховый кулачок, который незамедлительно опустился на стол, издав глухой и негромкий, но требовательный стук. От неожиданности нотариус подскочил на стуле и выронил бумажку. Чуть покачавшись в воздухе, листок мягко спланировал на зелёное сукно стола.
«Намаялся, поди! Столько лет лежал без дела», – подумал Венедикт Ипполитович, искоса посматривая на документ, на котором кое-где проступали жёлтые пятна.
– Минутку, барышня, я сверю его с реестрами, – пожилой мужчина, кряхтя, поднялся с кресла.
– Кхе-кхе! – звук мог, конечно, исходить и из самого кресла, но кто сейчас разберёт… И сам нотариус, и то, на чём он сидел, были уже далеко не первой молодости. Подойдя к широкому стеллажу с папками, Венедикт Ипполитович не спеша начал перебирать их взглядом, что-то шепча себе под нос.
До некоторых корешков он дотрагивался пальцами – так бережно, что казалось, будто нотариус наигрывает некую беззвучную мелодию на гигантском бумажном органе. Несколько раз смачно чихнув в такт музыке, Стародубцев в конце мелодии вынул из верхнего ряда коричневую папку.
Пыль, до этого мирившаяся с нежными прикосновениями, накрыла нотариуса серой вуалью с головы до ног. Фигура Венедикта Ипполитовича на мгновение исчезла из поля видимости старушки-посетительницы.
В этот момент текущая реальность дала трещину, и в открытое пространство, словно по лестнице в подпол, спустился наш служащий. Он решил согласовать странный документ с другими нотариусами, работающими в иных реальностях.
Время остановилось, ведь между реальностями оно течёт совсем по-другому. Оно может ускориться или совсем замереть, давая проникающему сквозь пласты «пирога» насладиться разнообразностью мирозданий.
Но дела – дела толкали Стародубцева. Ему было не до кулинарных изысков. Он решил посоветоваться со своими коллегами, как можно поступить в случае с бабулькой.
Оказалось, что и к ним приходили люди с подобными бумагами и разными подписями, начиная с царей и заканчивая генсеками. Видимо, где-то наверху, – на самом верху, выше не бывает, – решили порадовать простой народ и выдать по грамоте на собственность, которая в действительности и так принадлежала только им. А кому же ещё?
Бог добр, и он создал все эти красоты вокруг для одного-единственного человека – тебя. Так что не трясись над своей однушкой или трёшкой, не думай, что этот замок принадлежит тебе, а море ничейное – общее. Оно тоже твоё…
Венедикт Ипполитович, поднявшись из подвала, по-прежнему кряхтя, уселся за свой письменный стол. Вынув перьевую ручку из ножен, он размашисто поставил резолюцию на документе Инессы Абергард: «Выдать в полном объёме!».
Хоть в нашей реальности в обязанности нотариусов и не входит выдача и удержание чего-либо. Но кто вам сказал, что это была наша реальность?
В полудрёме погрузив днище и винты в воду, гидрографическое судно «Михаил Сотников» отдыхало у причала военно-морской базы Каспийской военной флотилии. Дислоцированный на Апшеронском полуострове в городе Баку, флот защищал южные морские рубежи Союза — государства, в котором даже такие небольшие суда, как «Сотников», были пронизаны идеями высшего порядка. И это было в то время настолько само собой разумеющимся состоянием, что превращалось в обыденность. Люди и окружающие их корабли, самолёты, заводы и фабрики, незримо наделённые разумной сущностью, знали, для чего они существуют, чего хотят и что будут делать завтра. И это было ни хорошо и ни плохо, это просто было…
Поэтому, не вдаваясь в глубокие рассуждения о правильности мироустройства, «Михаил Сотников», закрыв глаза, мирно посапывал во сне. Небольшие волны, накатывающиеся на корпус корабля, еле заметно качали его, словно ребёнка в люльке. Море возле причала было сплошь покрыто переливающимися коричнево-синими пятнами мазута. Они вальяжно, словно прогулочные лодки, то подплывали, то отплывали от борта судна, распространяя специфический запах. Но «Сотникова» это не особенно беспокоило, он привык осязать «ароматы» Каспия. Они ему даже в какой-то степени нравились…
Переведённый много лет назад из далёкой Польши на Кавказ, корабль никак не мог насладиться южным солнцем, щедро делящимся теплом с окружающим миром. По странному стечению обстоятельств, когда он только сходил с верфей Гданьска, его называли «Юг». Видимо, сам Господь Бог, зная наперёд судьбу странника морей, то ли в шутку, то ли всерьёз нарёк его по-простому.
Во сне корабль видел, как проплывают в розовой дымке картинки: высокий шпиль городской ратуши, выполненной в готическом стиле, средневековые красные и жёлтые дома с полукруглыми крышами, изящный аббатский дворец с огромным прудом, Оливский собор с доносящейся органной музыкой. Величавая мелодия спускалась на Землю откуда-то сверху, освящая её своими божественными проникновенными вибрациями. На самой высокой ноте, когда мурашки по железному телу пронеслись, словно рыцари Тевтонского ордена на конях вороной масти, «Сотников» приоткрыл глаза.
Возвратившись в знойный Баку, он улыбнулся. Перед глазами моментально возникли широкие просторные проспекты, старая крепость с серыми стенами и загадочная Девичья башня, возвышающаяся прямо возле бульвара. Балтийское дождливое детство было далеко. И «Сотников», глубоко выдохнув, уютно прижавшись к пристани, продолжил сладкий сон. Последующие грёзы отражали происходящее уже в Союзе, когда высшее начальство решило, что как-то неприлично такому солидному судну иметь имя, состоящее всего лишь из двух букв.
Ему дали новое — «Михаил Сотников». В честь Героя Советского Союза, гидрографа Каспия, старшины второй статьи Сотникова Михаила Трифоновича, геройски погибшего в сорок пятом году. Жена командира полуглиссера с пронзающим номером 111 не так давно посещала судно, названное в честь её мужа. На этом моменте кадры сна корабля начали путаться и обрываться. Он окончательно проснулся…
В это время солнечные лучи беспардонно нагревали его вытянутый корпус, проникая в самые потаённые места. «Им можно», — подумал про себя «Сотников», не боясь снизить свою секретность. Гидрографический трудяга был задействован для исследовательских нужд, а также участвовал в военных действиях в качестве боевой единицы. Вот и сейчас корабль ожидал начала морских учений, которые всё откладывались. «Сотникову» не терпелось вонзить задранный нос в самое сердце Каспийского моря и с честью выполнить поставленную перед ним боевую задачу. «Как же без меня? Без меня никак. Кто же будет ставить буи, прокладывать фарватеры, собирать сведения для корректировки морских карт, помогающих безопасному передвижению судов?» «Сотников» немного перевозбуждённо встрепенулся, но, вспомнив, что всё это будет завтра, опять улёгся на мягкие волны отдыхать и набираться сил.
На корабле из экипажа осталась только небольшая дежурная команда. Даже командир, капитан-лейтенант Виталий Айриян, сошёл на берег. Сквозь тишину, обласкивающую корабль, был слышен оживлённый разговор двоих людей, доносившийся из каюты радиста. Это был сам начальник радиостанции Юрий Крикун и я, семнадцатилетний пацан, его шурин. Юра взял меня на экскурсию, чтобы я воочию увидел морские военные учения. Мы решили не возвращаться на ночь домой, как сделала большая часть экипажа, а переночевать на корабле.
А что принято делать в приятной мужской компании, особенно когда ветерок с моря весело влетает в каюту через открытый иллюминатор? Рядом слышны крики чаек, летающих в поисках добычи, и всё приправляется плеском игривых волн. Конечно, тогда на сцену под бурные аплодисменты публики должны выходить армянский коньяк, бутерброды с докторской колбасой, два красных сладких азербайджанских помидора, грузинское «Боржоми» и плитка шоколада. Вся эта царская пища красочно легла на маленький пластиковый стол в уютной каюте. Разговор шёл обо всём, и неважно, на какую тему конкретно велись дискуссии и рассуждения. Главное, что нам было интересно и комфортно.
Иногда беседа прерывалась голосом Высоцкого, который вырывался наружу из кассетного магнитофона. Разрывая воздух вокруг в клочья, Владимир Семёнович, любимый нами бард, в песнях по-своему склеивал оборванные лоскутки. Через его стихи мы видели мир, в котором жили, несколько иным. Увешанный красными флажками, отчасти карикатурный, он был насыщен хриплым голосом поэта. Казалось, слова из его песен подхватывали пузырьки из открытой бутылки «Боржоми» и поднимали их стремительно вверх. И там, у самого горлышка, воздушные бусинки с шипением лопались, как лопнет через пять лет Союз, разнося судьбы людей в разные стороны…
Юра из рубки радиста пересядет на трактор и будет бороздить не море, а кубанскую степь. Я по окончании института не стану инженером, пойдя по отцовской колее, а превращусь в обычного бизнесмена. «Михаил Сотников» снимет флаг морских сил СССР с большой алой звездой и поднимет стяг с пересекающимися синими линиями на белом фоне. Стол в каюте с кавказскими яствами, напоминающий фонтан дружбы народов на ВДНХ, превратится в поле конфликтов. Золотые статуи сойдут с овальной чаши фонтана, оставив стоять на ней свои жалкие фантомы.
Так закончится эпоха, длившаяся семьдесят лет. И будет казаться, что только для «Михаила Сотникова» ничего не поменялось. Останется то же голубое небо, то же солнце будет светить над головой, то же море будет плескаться за его бортом. Изменится только порт приписки: Баку на Астрахань. Но это лишь будет ему казаться. На самом деле Время, словно гигантская акула, заглотит корабль и перемелет в своих жерновах. В девяносто восьмом году корабль «Михаил Сотников» спишут и разрежут на металлолом. Так закончится славная служба гидрографического судна. И только круглые морские часы с корабля, подаренные Юре командиром Айрияном, будут жить и перебирать время, словно отсчитывать косточки на чётках.
Пройдёт немного лет, и разудалый кубанский казак, вскочив на коня, взмахнёт на прощанье шашкой и тоже навсегда ускачет в рассветную степь. В ту степь, заросшую полынью, с пробивающимися по весне фиалками, откуда возврата нет. Преодолев её, чтобы не скучать, под песни Высоцкого, Розенбаума и Боки, он окажется на родном Каспии. Видимо, вконец устав от сухопутной жизни, начальник радиостанции гидрографического судна «Михаил Сотников» направится в свою радиорубку принимать и отправлять радиограммы в вечность.
Рано или поздно и мы вслед за ним побредём на свои посты, отведённые Богом. Но пока идут те командирские часы, наши души будут развеваться, как флаги на тёплом бакинском ветру. И неважно, кто и где сейчас находится — на корабле или пока ожидает своего часа на суше…
Валентин лежал между ванной комнатой и спальней без Сознания, Сознание при этом считало совершенно по-другому. Оно не переставало работать, словно машиностроительный завод, получивший недавно госзаказ, производя за единицу времени запланированное количество мыслей. Наблюдая за Валентином со стороны, Сознание одновременно анализировало нестандартную ситуацию и прикидывало дальнейшее развитие событий.
Минуту назад случилось то, чего не случиться просто не могло. Всё дело было в воде, в этой обычной с первого взгляда жидкости с небольшой примесью хлорки, текущей из крана. Она бежала-бежала по трубам по всему городу и наконец достигла квартиры Валентина. Вода впопыхах влетела в жилище одинокого мужчины, как будто заканчивая последний круг в многокилометровом забеге. Немного отдышавшись, живительная влага сразу метнулась в серебристый шланг душа, чтобы через малюсенькие дырочки Ниагарским водопадом низвергнуться на голое тело Валентина Ивановича. Обдав белую кожу, лишённую даже тени загара, вода проникала в складки, в выпуклые и впалые места сорокапятилетнего мужчины, даря ему приятную тёплую свежесть. Сделав своё доброе дело и не дождавшись благодарности, вода улизнула в дырку ванны, оставляя на теле капли — множественные следы своего недавнего присутствия.
Решив, что уже пора закончить водные процедуры и приступить к просмотру телевизора, Валентин развернул своё упитанное пузико, пытаясь дотянуться до вешалки с полотенцем. Но рука, вскинутая вверх, так и застыла в виде всем известного приветствия. Вместо «хай-хай» у Валентина вырвалось «хи-хи», а затем что-то связанное с гипотетической матерью, которая, видимо, должна была материализоваться и принести, чем вытереться. Но мужчина не был экстрасенсом или магом, материальный мир был близок ему, как никакой другой. Искупавшемуся гражданину пришлось самому перешагнуть борта ванны и пуститься в дорогу — в спальню, за полотенцем.
Капли с волос на вытянутой чуть вперёд голове предательски капали перед Валентином, окропляя ему путь. Шутливо разбиваясь о жёлтый линолеум в клеточку, они успели образовать впереди лужу, соединившись друг с другом в склизкое месиво. Шаг, другой. Левая нога мужчины с пронзительном визгом взлетела вверх, отрываясь от поверхности. Увидев это, правая нога, чтобы не отстать от друга, устремилась вслед, разрезая, словно ножом, пространство коридора. Сознание, до этого пребывавшее в Валентине в нежном распаренном настроении, на мгновение замерло. Оно понимало, что состояние умиления безвозвратно закончилось и наступает череда неуправляемых событий, в которых принять участие можно лишь в роли зрителя.
Расставленные руки с голодной жадностью начали цепляться за стены, но удостоверившись, что поблизости нет выступов и опор, приступили к перебиранию воздуха, надеясь на его хотя бы секундное превращение в плотную субстанцию. Понимая тщетность усилий, голое тело Валентина начало группироваться, представляя себя резиновым мячиком на зелёном мягком травянистом поле, сплошь усеянном душистыми цветами. Но с приближением пола иллюзии развеивались, превращаясь в грубую твёрдую правду, от которой веяло холодом и равнодушием. Голова, болтаясь на туловище, как детская погремушка, вздёрнулась и приняла удар первой, встретившись с косяком двери. Далее был мрак, чёрная дыра…
Сознание отделилось от тела и встало тихо и скромно в сторонке. Тишина заботливо накрыла Валентина прозрачным одеялом, нежно погладив его по волосам.
— Всё закономерно, если Валентин жил бы не один, а с семьёй, жена или дети принесли бы полотенце, и ему не пришлось бы сейчас в одиночестве валяться в такой неестественной позе, — заговорило Сознание, почувствовав, что может, не сдерживаясь, высказывать свои мысли. При этом оно не обращало внимания на тело, в котором находилось последние сорок пять лет.
Тишина, проявляющая до этого заботу о потерпевшем, развернула свой взгляд на Сознание, решив, — кому же, как не ей, осталось заступиться за одинокого мужчину.
— Это случайность, — шёпотом заговорила она, — Валентин мог и тогда находиться один дома — жена могла бы уйти в магазин, а дети в институт.
— О чем ты говоришь, посмотри статистику, — Сознание, опираясь на свою любимую логику и цифры, продолжало, — столько таких одиноких людей вот так умирают. Кто споткнулся, кого убило током, а кто тупо утонул в ванне. И могли бы домочадцы спасти, а их нет. Всякая квартира — это сущий ад, заполненный всевозможными неприятностями.
— Если бояться упавшего кирпича, так лучше вообще не рождаться, — парировала Тишина, прислушиваясь к дыханию Валентина, — вся Вселенная построена на случайностях, и человек — это ирония судьбы, что-то где-то перепутали, и возникло двуногое, двурукое существо с тобой в черепушке, — показывая на Сознание, стоящее в сторонке, нервно высказалась Тишина. — Уж я-то знаю, долго жила, много видела. Когда тебя ещё на свете не было, я уже существовала.
— Нет, ты не права, всё закономерно и уже давно предрешено, — Сознание с видом всезнайки указательным пальцем многозначительно показало наверх.
В этот момент Валентин открыл глаза, ещё не понимая, где находится. Постепенно кадры кинохроники, прокручиваемые в мозгу, приводили его в чувство. Раздались всем известные слова, выстроенные в трёхэтажную конструкцию с узорами и завитушками.
Сознание, видя, что Валентин постепенно приходит в себя, быстренько юркнуло в голову мужчины. Тишина, поняв, что после смачных выражений здесь ей уже больше нечего делать, растворилась в клубах пара, вьющихся на выходе из ванной комнаты.
Валентин встал и побрёл, чуть шатаясь, растирая рукой красную шишку на лбу, невольно примиряя на какое-то время двух заядлых спорщиц. Зайдя в спальню, он поспешно начал одеваться. Его сейчас больше заботили не глобальные вопросы Вселенной или теория случайностей и закономерностей. Валентина беспокоили проблемы посерьёзнее. Если бы случилось что-то страшное, его обнаружили бы комично голым, а для него это было важно!