Случай в тайге рассказы

21 Дек 2021, 08:29

Трое мужчин, содержащихся в новосибирском СИЗО-1, пожаловались на издевательства. Один рассказал, что сотрудники повредили ему руку после жалоб на плохое самочувствие, другой заявил, что его избили заключенные, а администрация учреждения грозилась «оборвать его жизнь в любой момент», третий — объявил голодовку и вскрыл вены после неоказания ему медпомощи.

В декабре 2021 года трое заключенных новосибирского СИЗО-1 написали обращения о пыточных условиях содержания в учреждении. Родственники одного из них предоставили Тайге.инфо копии писем. Редакция рассказывает о жалобах арестованных.

Голодовка и члены ОНК

Заключенный новосибирского СИЗО-1 Сергей Кобец объявил голодовку и вскрыл вены в знак протеста, сообщили Тайге.инфо его родственники.

В качестве причин голодовки Кобец указал ограничение доступа к личным вещам, подделку документов администрацией учреждения, подписанных якобы самим заключенным, отказ в назначении курса лечения травмы грудного отдела и другие. Он отказался принимать пищу, пока к нему не приедет прокурор Новосибирска Роман Сивак.

«По вполне понятным основаниям регистрация письменного заявления [о голодовке] в журнал не занесена», — рассказал заключенный в обращении, подписанным им и еще двумя заключенным.

14 декабря Кобеца перевели в одиночную камеру и дали ему подписать рапорт, в котором говорилось, что он якобы дал устные показания о голодовке из-за «несогласия с режимом содержания».

«Таким методом администрация СИЗО в очередной раз скрывает истинные причины голодовки, приходится идти на крайние меры», — уточнил Кобец.

Тайга.инфо уже писала о Сергее Кобеце, который весной 2021 года жаловался на избиение и издевательства со стороны сотрудников СИЗО-1. В знак протеста он несколько раз объявлял голодовку, дважды «вскрывался» и зашивал себе рот, но не получил медицинской помощи. Мужчина обращался в службу собственной безопасности ФСИН и к уполномоченной по правам человека. Он жаловался на неоказание помощи и незаконную принудительную госпитализацию в туберкулезный диспансер.12 октября в СИЗО-1 приезжали члены ОНК Новосибирской области вместе с прокурором по надзору, которые проверяли «информацию о нарушении прав» Кобеца. По словам родственницы Сергея, комиссия попросила разрешения у сокамерников сфотографировать их кровати, потому что «красиво заправлены». Однако ни одного вопроса про невыдачу лекарств заключенному не задали. Позже прокурор и председатель ОНК Евгений Анисимов пригласили его побеседовать в присутствии начальства СИЗО. На его рассказы Анисимов ответил: «Мы вам поможем, пожалуйста, всегда пишите нам, не режьтесь только»

«Анисимов забыл подписать мое согласие на обработку персональных данных. То есть моего личного дела Анисимов даже не касался, так как не имел на это права. После проверки ОНК отчиталась, что содержащихся под стражей хорошо кормят, а медпомощь — высший класс», — передали слова Кобеца родственники.

Материалы проверки направили в отдел Следственного комитета по Дзержинскому району, которые рассматривал следователь Чеботарев. Он, по словам заключенного, даже не опросил его и свидетелей, не потребовал журнал регистрации травм у СИЗО и медсанчасти и вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела

«После вынесения указанного постановления следователем Чеботаревым через 10 суток замруководителя следственного отдела Латыпов передал мне документ, в котором указал, что по моему заявлению все еще ведется проверка. Интересно получается: следователь отказывает в возбуждении дела, а его начальник даже не знает об этом», — возмутился Кобец.

Из ответа ФСИН 17 ноября и Минздрава 29 октября заключенному следует, что лечат его в стационаре МСЧ-11 и туберкулезной больнице ЛИУ-10, куда Кобеца якобы поставили на учет с 6 июля 2018-го «с хроническими заболеваниями».

«Вот только МСЧ-54 ФСИН предоставили ложные сведения для проверки, потому что хронических болезней у меня никогда не было, а в тубдиспансер меня увезли в недобровольном порядке абсолютно здоровым, — рассказал заключенный. — В МСЧ-11 же вообще отсутствуют стационарные условия. И если бы они тут были, страшно представить, сколько бы заключенных оставили тут свои жизни с такими начальниками как [врио начальника медсанчасти Зоя] Кречетова, но зато точно знаю, что первый в этом списке был бы я. Без реагирования Москвы тут не разберешься. Как процветал беспредел, прикрывающийся формальными отписками, так и будет. Надеюсь, это не закончится для меня летальным исходом в стенах СИЗО».

«Будешь писать жалобы — тебя поместят в карцер»

Второй заключенный, заявивший об издевательствах в СИЗО-1 — 34-летний Дмитрий Клементьев. Утром 22 апреля 2021-го его собирались этапировать в суд. Перед этим он сказал сотруднику СИЗО Железнову, что плохо себя чувствует, и попросил вызвать медика. За три с половиной часа никакой помощи мужчина не получил, рассказали родственники Кобеца.

«Железнов пригласил других сотрудников СИЗО, которые применяли ко мне необоснованную физическую силу, заломали мне руки за спиной в разные стороны, хотя я даже не сопротивлялся. Надели наручники, специально застегнули их слишком жестко, отчего я испытал сильную физическую боль. В спецмашине меня посадили в одиночный отсек — „стакан“», — рассказал в письме Клементьев.

По словам заключенного, сотрудники, когда заталкивали его в «стакан», видели, что он зацепился левым предплечьем за замок камеры и получил рваную рану. Клементьев сказал об этом Железнову, но тот ответил, что ему **** [наплевать], и он «отпишется», после чего пнул заключенного по копчику.

Только после того, как Клементьева привезли в Новосибирский областной суд, сотрудники конвоя вызвали скорую. Больше четырех часов у него шла кровь из раны. Когда заключенный вернулся в СИЗО, то обратился к администрации, но сотрудники пригрозили ему: «Будешь писать жалобы — тебя поместят в карцер, подумай над этим хорошо, ведь тебе еще отбывать срок».

Тем же вечером Клементьев написал две жалобы и передал их дежурному корпуса. К заключенному вызвали сотрудника оперативного отдела СИЗО, но тот сказал, что заявление не примет, и ушел.

23 апреля перед очередным этапом в суд Клементьева досматривал Железнов. Он нашел у заключенного документ с жалобой, разозлился и дважды ударил его кулаком в висок. В суде Клементьеву снова вызвали скорую, медики зафиксировали ушиб. Сотрудники СИЗО снова заявили ему: «Мы-то отпишемся, что бы ни случилось, а тебе будет еще хуже».

Очередное написанное Клементьевым на Железнова заявление «о превышении должностных полномочий» дежурный сотрудник ему вернул и предложил отправить через ящик для писем, а также «наотрез отказался» регистрировать документ в журнале.

«Все заявления о противоправных действиях сотрудников администрации так и не дошли до адресатов, так как не покинули территорию СИЗО и исчезли бесследно», — отметил Клементьев в письме.

После жалоб к заключенному приехал тот же следователь из Дзержинского райотдела С К Чеботарев, который отказался возбуждать дело по заявлению Сергея Кобеца. Он опросил заключенного и вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Но следователь, по словам Клементьева, не стал смотреть записи с камер наблюдения и с регистраторов сотрудников ФСИН.

«Постановление Чеботарева об отказе в возбуждении дела находится в обжаловании. Зато вместо приобщения справки от „скорой“ и рапорта конвоя суда о ране он [следователь] приложил справку от МСЧ-11 с ложной информацией о якобы самопорезах», — считает заключенный.

После допроса Клементьева администрация СИЗО поставила его на профилактический учет как «склонного к членовредительству и суициду».

Насилие в кабинете администрации

12 ноября сотрудники СИЗО-1 вызвали в кабинет 25-летнего Михаила Семенова «для проведения беседы». В помещении оказались еще трое заключенных, с которыми у него были конфликты. Семенов пытался уйти, но сотрудники перегородили ему выход и оттолкнули от двери, говорится в письме.

«Далее заключенные начали оказывать на меня психологическое и моральное давление, с периодичностью нанося мне удары по разным частям тела, лица и ног, отчего я испытывал сильную физическую боль на протяжении 20−30 минут, в то время когда сотрудники администрации молча наблюдали за всем происходящим в кабинете, даже не пытаясь вмешаться», — рассказал Семенов.

При этом оперативники просили заключенных бить мужчину так, чтобы не осталось синяков, уточнил Семенов. После нападения сотрудники администрации предупредили заключенного, что он может умереть в СИЗО: «Хочешь жить — молчи».

Семенова вернули в камеру, а всех, кто с ним содержался, перевели в другую. Он попытался вызвать фельдшера из МСЧ-11, но медик отказался, потому что врио начальника медсанчасти Зоя Кречетова якобы дала указание «ничего у него не регистрировать».

«Фельдшер закрыл форточку на дверях моей камеры и ушел, оставив меня мучиться с острой болью в левой части тела. Ко мне не приходили врачи, сколько бы я ни пытался вызвать их в камеру», — пожаловался заключенный.

15 ноября Семенова этапировали в суд, туда же вызвали и скорую помощь. Медики диагностировали ссадины за ушами и перелом ребра. Заключенного хотели отвезти в больницу, но судья отказала, потому что «нужно провести заседание». Мужчина рассказал обо всем супруге.

«После того, как меня вернули в СИЗО, конвой высказал администрации, что те скрыли мои травмы. Также конвой написал рапорт о том, что „скорая“ всё зафиксировала, — уточнил Семенов. — Тут же сбежались работники медсанчасти и стали уговаривать меня подписать бумагу, якобы я сломал ребро, потому что выпал из окна. Я не стал подписывать. Врачи психанули и ушли, бросая мне разные угрозы».

Несколько жалоб «в разные инстанции» написала и жена заключенного. После этого, по словам Семенова, на него начал давить «спецконтингент черной масти». Мужчину якобы заставляли писать «нужные» показания, иначе с ним «произойдет несчастный случай».

«Некоторое время я отказывался, но после разговора с управлением, когда осознал, что они все заодно и далеко не шутят, начал делать так, как они хотят. Единственное, чего я не выполнил — оговор своей супруги. Позже я понял, что они хотели напугать ее уголовной ответственностью за дачу якобы ложных показаний», — добавил заключенный.

Перед тем как давать «нужные» показания, Семенова снова увезли в суд, где он попросил жену записать видео с его рассказом, но конвой запретил. Заключенному все же удалось передать запись своему адвокату.

«Всё может быть по справедливости, если материалы проверки направить не в отдел СК по Дзержинскому району, а в другой правоохранительный орган, не относящийся к территории СИЗО», — подчеркнул Семенов.

Семенов утверждает, что в отделе СК по Дзержинскому району, все дела о «превышении должностных полномочий» сотрудниками СИЗО-1 остаются «без выявленных нарушений», после чего выносится постановление об отказе в возбуждении.

«В основном, следователем Чеботаревым почему-то», — отметил заключенный.

Тайга.инфо обратилась за комментарием в ГУФСИН по Новосибирской области.

Ирина Беляева

Это произошло в 1989 году в одном из самых глухих и труднопроходимых районов сибирской тайги. Наша геологоразведочная партия вела изыскательские работы на юге Якутии.

Якутское лето быстротечно, поэтому мы работали по двенадцать часов в сутки, чтобы уложиться в сезон. Тем не менее, через две недели усталость заставила группу сделать выходной. Каждый проводил его по-своему: кто рыбачил на ручьях, кто занялся стиркой, кто играл в шахматы, а я взял карабин и поутру ушел поохотиться на склонах хребта.

Я продвигался по склону, обходя стороной сплошные леса-завалы и глубокие овраги ручьев с надеждой на встречу с горной козой: за две недели всем нам изрядно надоела консервированная пища, и свежее десятикилограммовое филе пришлось бы очень кстати.

Часа через полтора моих блужданий я вышел на почти ровное пространство, поросшее густо стоящими молодыми даурскими лиственницами. Вот тогда и произошла эта встреча.

Я уже углубился в лесок, когда в тишине раздался едва слышный треск ветки — как раз впереди меня, шагах в тридцати. Я замер и стал как можно тише взводить затвор карабина. Нечто, скрытое от взора за пологом веток, двигалось мне навстречу. Судя по шуму, это было достаточно крупное животное, перемещавшееся по лесу без особой осторожности. На кабаргу или росомаху было явно не похоже. Те идут иначе.

Я уже слышал дыхание этого существа. А через минуту впереди дрогнули ветки, и показалось оно. От первого же взгляда на него у меня зашевелились волосы на голове и кровь застыла в жилах.

А что чувствовали бы вы, если бы перед вами, в двух-трех шагах, в глухом лесу, от которого до ближайшего населенного пункта тысяча километров, вдруг предстал воплотившийся в реальность монстр из фильма ужасов, жуткий упырь — желтокожий, с коричневыми трупными пятнами на лице?..

Но это был не бред, не страшный сон: я видел его голый череп, глаза, руки, одежду — серую куртку и черные брюки, чувствовал, что существо тоже настороженно разглядывает меня… Это длилось несколько мгновений. Потом оно утробно застонало и метнулось в чащу.

Опомнившись от страха и призвав на помощь весь свой здравый смысл, я стал думать: начать преследование, чтобы раскрыть эту потрясающую тайну, или рвануть назад без оглядки? Мои ноги настойчиво требовали второго. И все же победила душа геолога — я отправился по следу умчавшегося существа. Конечно, теперь я двигался крайне осторожно, останавливаясь и прислушиваясь, не спуская пальца с взведенного курка.

Примерно часа через два я увидел, что лес впереди меня обрывается обширной поляной, расположенной как бы в огромной чаше. На поляне стояли в хаотичном порядке десять — двенадцать срубов под плоскими, поросшими травой и мхом крышами. Некоторые строения напоминали бараки, другие — обычные деревенские дома.

Странный это был поселок, скажу я вам. Часть крыш и дворов были накрыты… камуфляжными сетками, а сама поляна обнесена забором из колючей проволоки…

И тут я увидел людей. Они были одеты, как и встреченное мною существо, в серые робы. Один за другим эти люди медленно выходили из большого барака и как-то сонно, опустив головы, брели в сторону строения, стоящего на другой стороне поляны. Потом они остановились у дверей, где их ждал человек в военной форме, но без погон. На поясе висела кобура.

От этой процессии меня отвлекла другая группа в робах, которая, выйдя из барака, направилась к «избе», стоявшей в двадцати шагах от моего наблюдательного пункта. Когда я посмотрел на них в бинокль, меня с головы до пят вновь окатила ледяная волна ужаса: передо мной находилась компания монстров, еще более страшных, нежели встреченный мною в лесу.

Это были ожившие творения чудовищных фантазий. Я категорически утверждаю, что это не были жертвы безжалостной проказы или физических травм. Кожа монстров была разных оттенков, но все цвета были какими-то неестественными. Таких не встретишь ни у одного из существующих на Земле народов.

Представьте себе, например, оттенок сплошного, во все тело, пятидневного синяка, с желтизной, пробивающейся сквозь побледневшую синеву. Или розовый, словно с головы до пят существо обварили кипятком. Или зеленый, будто и не кровь у монстра в жилах, а хлорофилл…

Но еще чудовищней были их тела. Повторяю, я уверен, что их уродство не является следствием травм или лепры, изгрызающей человека заживо — здесь было что-то другое. Судите сами: у одного существа, например, на обеих верхних конечностях (язык не поворачивается сказать — руках) было по три пальца. Подозреваю, что то же самое у него и на нижних — так естественно и легко они ими управлялись. Это, очевидно, были не приобретенные, а врожденные уродства.

У других существ вместо ушей были видны небольшие отверстия в туго обтягивающей череп коже, у третьих не было носов, по крайней мере, в нашем, общепринятом представлении. На месте носа лишь чуть-чуть выпирала переносица. И в подтверждение моей мысли о врожденном характере уродств навстречу этой группе из дверей «избы» вышла другая; было совершенно очевидно, что передо мной потомство. Они были субтильней и куда меньше ростом. Но их чудовищные черты и цвет кожи являлись копиями взрослых особей.

Это было страшно: монстры воспроизводили себя. Из дверей третьего барака потянулась еще одна группа в робах. Они двигались чуть дальше от меня, но рассмотреть их не составляло особого труда. Эта группа удивила меня иным: безусловно, передо мной были люди. Без каких-либо внешних уродств, глаза осмыслены, нормальный цвет кожи. Но важно было другое: их руки оказались скованы тонкими, но, видимо, крепкими цепочками, а охрана, окружившая людей в робах, была многочисленной. Похоже, подумал я, эти скованные ребята куда опасней стоящих свободно и без особого наблюдения страшных вурдалаков…

Как я понял, всех их вели на некий «медосмотр»: сначала вышедший из избы «врач» без халата, но в той же военной форме без погон, сделал каждому монстру укол, у некоторых небольшими шприцами взял кровь (или что там текло в их жилах), слил содержимое в пробирки, затем после визуального осмотра отобрал трех монстров — взрослого и двух «детей» — и завел их в избу. Да, и еще одно весьма любопытное наблюдение: «врач» обследовал каждого с помощью дозиметра. То, что это был именно дозиметр, я не сомневаюсь: геологи постоянно работают с самыми различными приборами, определяющими уровень радиоактивности.

Показательный факт, не находите? Что еще рассказать? Вокруг поселка я не заметил просек и тем более дороги. Это говорит прежде всего о том, что попадают сюда только по воздуху. Кстати, большая круглая площадка в центре поселка вполне могла служить для приема вертолета…

Я хотел подкрасться ближе, но тут меня заметили. Не люди и не монстры. Обыкновенные собаки. Такие черные, большие. Видимо, я неосторожно произвел шум, а может, ветер изменился и потянул в их сторону. Так или иначе, но до того поразительно безмолвный поселок (за все время я не услышал ни одного человеческого слова — лишь шарканье ног) вдруг огласился яростным лаем, и из-за дальнего барака выскочили собаки.

Я, не раздумывая ни мгновения, выскочил из своей засады и бросился наутек. Дорогу назад я помнил хорошо, поэтому не было необходимости размышлять о маршруте: ноги несли сами. Мне пришлось продираться через густой подлесок, перепрыгивать ручьи, нагромождения валунов и упавших деревьев. И все это сбивало дыхание, отнимало силы. Настал миг, когда мне пришлось остановиться. Я замер, стараясь дышать как можно спокойней, хотя это вряд ли получалось. Сердце с безумной частотой, как колокол, стучало, казалось, прямо в мозгу.

Я ждал собак. Но мне было уготовано куда более жуткое испытание: вместо черных теней среди деревьев на меня надвигались человеческие фигуры. Но это не были охранники — меня преследовали существа в серых робах, освобожденные от своих цепочек, и несколько желто-лиловых и розовых монстров…

Они бежали организованной цепью, почти прогулочной трусцой, не издавая ни одного звука и не глядя себе под ноги — и это было особенно страшно. Оружия при них я не заметил, но то, что намерения этих существ были для меня фатальными — это было очевидно. Жуткая тайна поселка требовала от его хозяев самых радикальных мер.

Я вновь что есть силы припустил вверх по склону, крепко держа в руках свой карабин, отчетливо понимая, что ноги уже не спасут.

Не знаю, сколько прошло времени, может, минут тридцать, а может, в три раза больше, но, в очередной раз остановившись, чтобы перевести дух, я не услышал погони. «Неужели ушел?» — мелькнуло с отчаянной надеждой.

И вдруг буквально в пятидесяти шагах из кустов показались две серые фигуры. Они дышали ровно! Той же неспешной трусцой жуткие существа направлялись в мою сторону. Их лица были по-прежнему подняты, а глаза, которые я уже видел — так близко они оказались, — смотрели равнодушно, будто сквозь меня.

И тут мои нервы не выдержали — я выстрелил. Расстояние было так мало, что, несмотря на бьющую меня дрожь, я не промахнулся. Первый преследователь напоролся на пулю, на миг замер и медленно рухнул лицом вперед. В центре спины торчали клочья окровавленной робы.

Я передернул затвор и выстрелил во второго почти в упор. Его отбросило назад. Не ожидая появления других преследователей, я стал карабкаться по ставшему уже весьма крутым склону. Пройдя вверх метров сто, оглянулся. То, что я увидел, заставило меня закричать от ужаса: «убитые» мной монстры трусцой приближались к склону, по которому только что взобрался я.

Увидев, что монстры, несмотря на полученные ими раны, продолжают преследование, я выстрелил в их сторону еще раз и, ломая ногти, полез по каменной гряде. В этой части хребет был хоть и крут, но не столь высок, поэтому уже через полчаса я оказался на его почти плоской безлесной вершине.

Перед тем как начать спуск, оглянулся назад. Два моих преследователя были уже рядом. Но я сразу заметил, что их движения стали шаткими и куда более медленными. Причем они слабели на глазах. Прошло несколько мгновений, и вдруг один из монстров споткнулся и упал. Через несколько шагов упал и второй. Они не шевелились. Подождав минут пять, постоянно оглядываясь и прислушиваясь, нет ли рядом других, я решился подойти к ним поближе. Страха не было. Видимо, сегодня его было так много, что моя нервная система просто выключилась, оставив в душе какую-то холодную пустоту…

Монстры лежали почти рядом. Совершенно очевидно, что они были мертвы. Похоже, даже их чудовищная жизненная сила, позволившая продолжать погоню за мной после убойных выстрелов, все же не смогла победить удар карабинных пуль. Последний раз взглянув на распростертые тела, я начал спускаться по склону… Когда я увидел костер, палатки, ребят, уже смеркалось.

По глазам моих коллег я понял, что они мало поверили моему сбивчивому рассказу и тем более не вняли требованию срочно вызвать вертолет для эвакуации. Но все же было решено оставить на ночь дежурного. Но ничего не произошло. Ни на следующий день, ни после. Мы еще две недели работали в тайге. А потом без приключений партия вернулась на Большую землю.

Иногда
их называют охотниками, охотятся они на людей, они обитатели мест, где
людей практически не бывает, это так называемые хищные «духи природы».
Работают эти твари так – заманивают человека, как правило искателя, в
лес или пустошь и… либо этого человека больше никто никогда не видит,
либо видят, но это уже не он. Сам процесс выманивания необычен –
человеку вдруг кажется, в том, месте, в той части леса (например) для
него есть что-то интересное, важное. Место это выглядит как часть леса,
трава сухая (летом) новая не растет, деревья-сосны толщина 20-30 см. На
высоте от 4 метров скручены в шалаши, а сами верхушки представляют собой
скомканные кучи веток на высоте, отдалённо напоминающие шарообразные
птичьи гнезда, но размерами – несколько метров в диаметре. Скрученные
деревья – мертвы. Жуткое место.

На
буровой случай был. Повариха в перерыв на болото за черникой убежала.
Буровую далеко видно, да и шуму от нее много, — не заблудишься.
К
ужину она не вернулась. Все на поиски пошли, кто свободен был — бурение
процесс непрерывный. Никаких следов не обнаружили. Три дня искали, все
бес толку. И с воздуха вертолетом, и наземными командами. Одним словом —
сгинула в тайге. А на четвертый день она сама вышла. Гнус ее сильно
покусал, лицо, руки — все было шишками покрыто, коростой. Оголодала
сильно, замерзла. Ночи холодные стояли. Правило есть негласное — в тайгу
без спичек и ножа ни ногой, это не парк отдыха, всякое может случиться.
А у нее спичек не было. Думала, быстро вернется… Так костер запалила
бы — дым издалека видно, и погреться можно.

Стали
у нее допытываться — как вышла из тайги, — отвечать не хотела, была то
ли напугана, то ли просто устала. Нескоро она отошла. Потом рассказала:
«Когда
поняла, что заблудилась — уже стемнело. Страха не было такого, думала,
ночь как-нибудь перетерплю, а утром найду дорогу. Мошка да комары
одолели. Сначала отмахивалась, потом устала. Так они сплошь облепили
руки, лицо. Пить хотелось…
На третий день безразлично уже все
стало. Не чувствовала ни холода, ни голода. Глаза почти не открывались
от укусов. Как стемнело — под деревом упала и в сон провалилась.
Проснулась от прикосновения, глаза открываю — мужик стоит. Заросший
весь, вместо одежды лохмотья. Испугалась я, а он меня манит рукой. Сам
ни слова не говорит. Поднялась кое как, пошла за ним. Ноги не идут, не
вижу ничего — ночь ведь, темно, хоть глаз выколи. Падала сколько раз, и в
забытье проваливалась. Мужик этот не ушел, не бросил, под конец пути
почти на себе тащил. На меня тогда отупение нашло, обессилела я совсем.
Не думала, кто он, откуда взялся, куда меня ведет. Хотелось одного —
упасть и лежать. Светать стало, а потом шум появился – значит, буровая
близко уже. Приободрилась я, повеселела, сил вроде прибавилось. Ну,
думаю, последний рывок остался. Оглядываюсь, — а мужика не видно нигде.
Посидела еще немного, подождала, да и пошла вперед потихоньку. Немного
прошла, сзади шуршание услышала. Оборачиваюсь — метрах в двух от меня
волк. Вот когда я по-настоящему испугалась. Бежать не могу, кричать
тоже. А он нападать вроде не собирается, сам потрепанный какой то. Потом
отбежал от меня, повернулся, постоял и исчез за деревьями. С того места
я еще минут двадцать шла, пока к людям не вышла.»
Не все ей
поверили, ясно дело. Мало ли что привидеться может в таком состоянии. А
потом замечать стали, что повариха эта отходы с кухни в тайгу носит
частенько. Оборотня значит подкармливает…

В
Якутске журналисты попытались уточнить, где же именно находится
сакральное место — Долина Смерти нанесена на карту, но навигационные
приборы там безбожно врут. Без особых примет путь не найти.

— Ааа, это вы едете в Долину Смерти?

— тихо-тихо, глядя куда-то вдаль в окно, говорит худенькая суетливая
якутка с пронзительным взглядом – знаменитая ясновидящая и
действительный советник Президента Республики Саха Анисья Левина. – Не надо вам туда ходить… Плохое там место. Даже зверь его не любит, пусто там – лосей нет, птицы не летают…

Ясновидящая
внезапно замолкает и пристально смотрит на карман, где лежит
миниатюрный диктофон. Его работу внешне обнаружить совершенно
невозможно. Она выжидающе глядит на карман и красноречиво молчит до тех
пор, пока его не выключают. До журналиста внезапно доходит, что эта
женщина действительно видит то, что скрыто от остальных.

— Много людей там погибло,
— поглядев куда-то вдаль и помолчав, говорит она. – Тела
сбрасывали в озера, оттого по Елюю Черкечех (Долине Смерти) бродят их
неприкаянные души… Хотите вернуться назад живыми-здоровыми — ничего не
трогайте, рыбу не ловите, грибы-ягоды не собирайте и ничего не забирайте
оттуда. Ничего, поняли?

В древности якутские мудрецы всегда
говорили, что ископаемые богатства принесут якутам гибель. Потому
находили якуты самородки или алмазы – и выбрасывали в тайге…

Так или иначе, но тайга остается загадкой и ревностно бережет свои секреты…

Расскажу историю, которую рассказал мне отец. А её ему поведал его близкий друг, с которым он общается с детства. Его я тоже неплохо знаю, он врать не будет, да и зачем ему?
Мой отец, как и его друг (буду называть его дядя Миша), родом из деревни в глухой тайге. Все, кто там живет, с детства охотники-рыбаки. Смело ходят по тайге без компаса, а на медведя с одним ножом. Люди, которые не боятся дергающихся ручек, мерещащейся дряни и всякой околопаранормальной фигни. История была осенью, когда шли дожди, начинало рано темнеть и холодало.
Дядя Миша и его друг решили съездить на промысел к одной из небольших речек глубоко в тайге. Путь был неблизкий. Сначала на лодке по реке от деревни до лесной избушки. Затем пешком по тайге с ночевкой, и еще полдня до места. Маршрут этот уже давно проложен дедами и старожилами. Так вот, на полпути к месту в тайге был старый огромный барак, где жили и работали в советское время ссыльные. Местные деды давно уже поговаривали, что там дело нечисто, нарекли этот барак «проклятым» и обходили это место далеко стороной, предпочитали ночевать под ёлкой вместо крыши над головой. Ну а дядя Миша и его друг, конечно, посмеивались, но советы бывалых уважали. Егеря плохого не посоветуют. Но в этот раз получилось по-другому…
Стемнело рано, заморосил дождь, подул сильный ветер. И они решили, что стоит переночевать под крышей над головой, то есть в том бараке. Оно и понятно: там относительно сухо, нет сквозняков сильных и безопасно (хищная живность побаивается людских строений). Пришли они в барак, развели прямо внутри костер, поужинали, все было хорошо. Легли спать, костер чуть тлеет.
Миша проснулся посреди глухой ночи. Темнота такая, что глаза что закрой, что открой — один чёрт. Костер вообще не горит, даже не тлеет. Осмотрелся, прислушался и тут понял, что проснулся от громкого скрипа — кто-то по старой вертикальной лестнице поднимается (или спускается) и сопит. Потом это нечто стало спускаться. Скрип-скрип, скрип-скрип. Равномерно, но плотно ступая на ступени. Ну он, конечно, не понимает. Тихонько нащупал друга, повернулся к нему, а тот: «Я уже, наверное, час не сплю, оно уже весь барак обошло». Они лежали без движения около 5 минут, и страх все нарастал. И тут всё стихло. Затем как будто сквозняком прошёлся шорох по половицам. Миша с другом вглядывались в темноту, но ничего не было видно, Затем одновременно они почувствовали, что это нечто остановилось напротив них и стало сверлить их глазами, да так пронзительно, что друг без памяти вскочил и побежал наружу. Миша еле опомнился, тоже вскочил и побежал.
Бежали они долго в почти непроглядной темноте в неизвестном направлении. Оставшуюся часть ночи провели под кустом, трясясь от холода и страха, ничего не понимая. Настало утро, рассвело. Ну что делать, за вещами надо идти, а как иначе. Наконец, договорились, что этот друг и пойдет туда. Тихонько добрались до барака, вроде тихо, всё, как обычно. Друг зашел, осмотрелся, начал собирать вещи и тут как будто окаменел, через мгновение вылетает с огромными глазами и весь белый. В руках сжимает мертвой хваткой, что успел схватить, и они опять побежали. Потом успокоились, отдышались. Друг рассказал, что была тишина — и тут ему кто-то то ли облокотился, то ли опёрся на спину, закашлялся в ухо: «Кхе-кхе», — и он почувствовал на затылке дыхание.
За остальными вещами они так и не пошли: плюнули, полубосые вернулись обратно к лодке и уплыли домой. И с тех пор никогда туда не ходили.

Слышал от соседа по даче следующую историю. Его друг служил в Ханты-Мансийском АО. Кругом тайга на сотни километров и ни одной живой души. Километрах в 150 от части стояли пусковые ракетные установки. И вот посылает туда командир двух солдат что-то отвезти то ли на «Урале», то ли на «ЗиЛе-131» — в общем, на большом военном грузовике. И несколько раз особо подчеркнул (хотя это в любом случае было положено по инструкции): на дороге ни в коем случае не останавливаться, даже если сильно захотелось по нужде.
Ребята без приключений отвезли к ракетам нужный груз и поехали обратно. А ночью в тайге понятно, какая видимость, поэтому фары включили на полную мощность. Когда до части оставалось совсем ничего (где-то 10 километров), они видят: впереди по дороге идёт девочка в белом платье. Они в недоумении: откуда в тайге в два часа ночи ходит ребёнок? Но всё же решили подбросить. Подъезжают вплотную к этой девочке, сигналят ей, она обернулась… и на людей посмотрела медвежья морда. Перепуганные солдаты увидели горящие глаза и когтистые лапы «девочки». Cущество было одето в человеческое платье, ходило по-человечески и что-то протяжно заверещало. Солдаты, не помня себя, на всех газах помчали грузовик вперёд. Уж и не помнили, как до части добрались…
Вообще, места там странные — говорят, пропадают люди (причём один раз в 80-е годы там пропала чуть ли не экспедиция Академии Наук СССР), постоянно видят НЛО, по тайге разгуливают волосатые «снежные люди» (их неоднократно наблюдали и солдаты, и офицеры) , в таёжном озере или речке видели странных существ и т. д. Видимо, знал командир, о чём говорил, когда особо предупреждал солдат…

Два года назад довелось мне работать в сибирских лесах на вахте. Работа заключалась в следующем: один раз в месяц на неделю нас закидывали в глушь примерно в семидесяти километрах от ближайшего населенного пункта, да и тот был глухой деревней с разбитыми покосившимися домами, где проживало от силы двадцать стариков. Мы должны были подготавливать избу и баню для мужиков, те, в свою очередь, три недели в месяц рубили лес. Мы рубили дрова, пополняли запас воды из ближнего ручья, ремонтировали постройки. Работы было непочатый край, а было нас всего двое — я и мой напарник. Такая работа придется не каждому по душе — да, платили хорошо, но все же это была только подработка, и мои напарники часто менялись, уступая эту чертову работу другим. И сейчас я понимаю, что надо было обратить на это внимание…
Так вот, свела меня одна из этих вахт с молодым парнишкой по имени Славка. Высокий, крепкий, типичный такой работяга. Дело было зимой, в декабре. Холода еще не наступили, но подмораживало хорошо, да и снег уже лежал сугробами по колено по всему лесу.
Высадил нас водитель у избы и уехал. Работать решили со следующего дня, а пока что освоиться на месте, выпить и поговорить — узнать друг друга. Надо сказать, что Славка не был особо разговорчивым парнем. Вроде толковый, вроде добрый, но все же слушал больше, чем говорил. Мне, честно сказать, такое в людях не нравится. Ну да пусть, не мне судить. Выпили, поговорили, спать вроде как собираться нужно, а он одежду на себя натягивает. Я у него спрашиваю:
— Ты куда собрался на ночь глядя?
— Да прогуляюсь чуток перед сном и приду…
«Странно, ну да ладно», — подумал я, отвернулся и провалился в сон.
Проснулся — еще темно было. Славка меня толкает и говорит:
— Собирайся, работать пора.
Распределив обязанности на двоих, отправились работать. Я должен был вырубить прорубь на ручье, откуда далее черпали воду, а Славка должен был начать рубить дрова.
Я вышел на небольшой ручей шириной метра в четыре. Находился он за пригорком от избы в небольшом ущелье, по обе стороны ручья располагался сосновый лес. Ручей был покрыт толстой коркой льда, и замечательно было то, что тропа была протоптана к нему — иначе идти бы пришлось по сугробам. Слегка заледеневшая прорубь виднелась посреди ручья. Видимо, мужики, напарившись в бане, частенько бегали купаться в этом ручье — потому и тропинка широкая, и прорубь большая, толком не замерзшая. Подрубил я ее топором и, набрав воды в два ведра, отправился к избе.
Славка вовсю во «дворе» орудовал топором, нарубив уже изрядное количество поленьев. Я уже подумал, что, возможно, мы справимся быстрее, чем за неделю, и даже получится отдохнуть перед отъездом. Наполнив несколько баков полностью, я решил сходить последний раз в этот день за водой, а дальше отдыхать, потому как уже начинались сумерки, а работать по темноте не очень-то и хотелось.
Когда я спустился к ручью, то обратил внимание на такую деталь: к проруби с противоположного берега тянулись следы. Конечно же, сильно удивился, но все же подумал о том, что мог и не заметить этих следов ранее, и что, скорее всего, их оставили мужики со смены — ну мало ли кому и куда понадобилось сходить? А я просто целый день не обращал внимания, всякое бывает.
Успокоил я себя этой мыслью, набрал воды и пошёл к избе. Причём так себя убедил, что даже не поинтересовался у Славы — не его ли это следы были. Но, с другой стороны, ему и делать-то у ручья было нечего.
Вечер провели молча, никто ни о чем не разговаривал, каждый занимался своим делом: я читал книгу, а Слава лежал на кровати и молча смотрел в потолок — видимо, о чем-то думал. Перед сном Славка так же, как и в прошлый вечер, начал молча одеваться. Я спросил:
— Опять воздухом дышать пошел?
Он как-то хмуро угукнул и захлопнул за собой дверь.
Не люблю я таких молчаливых и замкнутых людей — а тем более, оставаться с ними наедине в тайге, но ничего уже не попишешь, смену нужно дорабатывать. Я снова погрузился в книгу и не заметил, как прошел час или полтора. Посмотрев на часы, я сильно удивился: неужели он где-то в темноте шарахается по лесу? Куда и зачем он ходит? Подышать воздухом? Но на это уходит от силы минут пятнадцать.
Накинув бушлат, я вышел на крыльцо выкурить сигарету, оглядел темный лес. Глаза ни за что не цеплялись — Славка действительно куда-то свалил. Ничего не видно и не слышно вокруг. Я немного испугался — не заблудился ли он? Но идти искать его не было никакого желания. Я лег спать и снова провалился в сон после тяжелого дня.
Утром меня опять разбудил Слава. Я помялся в кровати и нехотя начал собираться на улицу. На вопрос о том, где же он вчера так долго пропадал, он ответил невнятно: «Гулял». На том и разошлись. Я снова набирал воду, а он все так же рубил дрова.
Уже днём случилось то, что меня насторожило и напугало. Я вновь пошел к ручью за водой и снова обратил внимания на все те же следы. Я думал о них, набирая воду, и случайно упустил ведро из рук — оно ушло ко дну. Сняв бушлат и засучив рукава, я начал обшаривать дно ручья руками. Хорошо, что ручей был мелким — ведро лишь чуть отнесло течением. Через десять минут стараний я все же вытянул его из ручья и начал укутываться в бушлат. Поматерившись, я взял ведра и повернулся, чтобы идти в избу — и тут заметил новые следы. Они шли с того же берега, откуда я приходил, но немножко правее моей тропинки. Следы шли из леса. Их точно не было здесь раньше. Значит, за те десять минут, что я ковырялся с ведром, кто-то вышел из леса, посмотрел на меня и ушел обратно.
Я вглядывался в лес, но ничего не увидел. У меня побежали мурашки по коже; крайне неприятно было осознавать всю эту ситуацию. И единственное, что я мог сделать — это предположить, что приходил Славка.
Я рванул к избе. Слава рубил дрова. Я спросил его, не он ли это был, но он отнекивался и, скорее всего, вообще подумал, что я прикалываюсь над ним. Я его отвел к проруби и показал следы. Мы оба почесали затылки, покурили, порассуждали, но объяснения никакого не нашли. Ведь ближайшая деревня, как я уже писал, была очень далеко от нас, да если бы кто-то и приехал или проезжал мимо, мы не смогли бы не заметить этого — ведь дорога одна. Решили с тех пор ходить по двое, но за водой в этот день уже не отправились, решили покончить с дровами.
Вечер того дня прошел спокойно. Славка в этот раз остался в избе. Скорее всего, ему тоже стало не по себе, и мы сидели весь вечер и рассуждали, откуда же могли взяться эти злополучные следы.
С утра мы работали парой. Первую половину дня таскали воду, вторую — рубили дрова. Большую часть работы мы закончили. Тот день прошел без инцидентов, разве что вечером Славка снова куда-то засобирался, и от мысли, что он опять уйдет в темный лес на несколько часов, чтобы ходить непонятно где по огромным сугробам, мне стало не по себе. Или, может быть, он гуляет по той дороге, что проложена до нашей избы? Но от этого все равно не легче. Да еще и эти следы непонятные…
— Может, все же останешься? Ведь мы так и не поняли, откуда взялись эти следы, — сказал я ему.
— Скоро приду, — буркнул он и вышел за дверь.
В ту ночь он так и не вернулся. Прождав его три или четыре часа, я отчаялся и пошел спать. Выходить в лес и искать его никак не хотелось.
Наутро его тоже не было. Я волновался, сильно волновался. Вышел в лес, полдня пытался найти его, но следов так и не увидел. Тогда я подумал, что он все же ушел по накатанной дороге, которая вела в сторону деревни, но, пройдя по ней несколько километров, я никого не нашёл и понял, что сильно устал, так как с утра был на ногах. Взбрела только одна мысль в голову — быть может, он ушел в деревню, да и забухал там?.. Да, мысль была смешная, и быть такого не могло никак, но она меня кое-как утешила, и этого было достаточно. Я ничего не мог сделать — о связи в тайге даже и думать смысла не было. Машина должна была приехать за нами через три дня. Конечно, я понимал, что жизнь человека в опасности, и на всякий случай решил походить вокруг избы еще раз по лесу — может, наткнусь на какие-то следы. Но, осмотрев окрестности, я снова не нашел ни Славика, ни каких-либо его следов. Уже темнело, и я запоздало понял, что мне еще с утра нужно было бежать пешком до деревни и вызвать спасателей. Я решил вернуться в избу, а утром рано встать и выдвинуться в деревню.
На подходе к избе у меня появилось тревожное чувство. Голова шла кругом от вопросов без ответа. Что же случилось со Славиком? Куда он ушел? Куда пропал? Откуда эти следы у проруби?..
Я зашёл в избу, растопил печь и начал греться. Через какое-то время из мыслей меня вырвали шаги на улице — кто-то шагал по снегу по направлению к двери.
Я обрадовался как ребенок. С криком: «Славка!» — я подпрыгнул, подбежал к выходу, открыл дверь и высунулся на улицу. И моя радость мгновенно сменилась ужасом.
На ступенях в избу стоял… нет, вряд ли это был человек. Я до сих пор не могу понять, что же тогда встретилось со мной лицом к лицу. Даже в тёплом свете из избы из-за открытой мною двери его лицо было мертвенно-белого цвета. На том месте, где должны были быть глаза, были черные круги-впадины — настолько черные, что мне сначала показалось, что глаз вообще нет. Но, приглядевшись, я увидел две черные бусинки на месте глаз. Но даже эти глаза были не настолько страшными, как его рот: он был огромный, как будто его разрезали ножом от уха до уха. Создавалось такое ощущение, что он скалится в улыбке. Зубы были острыми, как клыки. Он был совершенно лысый, а кожа была такой сморщенной, словно он неделю пробыл в воде. Он был огромного роста, так как стоял на несколько ступеней ниже меня, но его голова находилась выше моей на одну.
Не знаю, сколько длились наши «гляделки» с ним. Мне показалось, что прошла целая вечность, но на деле, скорее всего, это было две, максимум три секунды. Я резко захлопнул дверь и запер ее на замок. В этот момент за дверью раздался дикий вопль. Я тут же метнулся в угол с гулко бьющимся сердцем, схватив со стола охотничий нож.
Я слышал шаги по снегу — эта тварь ходила вокруг избы. Через несколько минут я уже слышал несколько шагов одновременно: их было двое, а может, и трое. Они ходили кругом. Я сидел, прижавшись спиной к стене, в полной панике. Вдруг в стену кто-то так сильно стукнул, что с полки упала свечка. И в этот же момент кто-то начал стучать в окно. Я упал на пол лицом вниз, до боли сжимая нож в руке — боялся смотреть в окно. Я не хотел видеть это страшное лицо снова.
Не знаю, сколько я так пролежал. Кто-то ходил вокруг дома, стучали в дверь, в стену, в окно… и так продолжалось всю ночь, а я лежал на полу, закрыв лицо руками, и ревел от ужаса. Сейчас мне кажется, что меня хотели просто запугать, потому что они могли разбить окно или попытаться выломать дверь, но ничего из этого не делали, лишь ходили вокруг избы.
Утром все стихло. Но и тогда я не решился выйти на улицу. Мне казалось, что даже если я пойду в деревню, то не успею до темноты. А может, даже дневной свет их не пугал — ведь тогда к проруби, как мне кажется, выходил именно кто-то из них. Я не рискнул уйти в деревню. Три дня я не выходил на улицу и не отпирал дверь. Я боялся. Я не ел эти три дня, но даже не чувствовал голод — только дикий страх. Три дня я боялся выглянуть в окно. Боялся, что за мной не приедут, что я так и останусь тут один в лесу. Боялся того, что эти твари опять придут ночью… Но этого не случилось.
Через три дня за мной приехала машина. В ужасном состоянии меня забрали оттуда. Славик был объявлен в розыск, через неделю его нашли волонтеры примерно в 10 километрах от избы в лесу — вернее, нашли то, что от него осталось. Его тело было деформировано. Нет, его не выпотрошили, не съели и не порезали. Он висел на дереве, вернее, застрял там — его тело было растянуто. Сложно даже представить такое, но туловище, руки, ноги и шея были растянуты, как жевательная резинка, которую пожевали и намотали на палец. Глаза были вырваны, и не было нижней челюсти. То, что произошло с его телом, было немыслимо. Я видел фотографии на допросе — ведь именно я был с ним в избе, и именно меня подозревали в первую очередь. Впоследствии причиной смерти Славки назвали неустановленное природное стихийное явление, и дело закрыли.
Я не стал тогда рассказывать о монстрах, которых видел в этом лесу — боялся, что меня просто упекут в дурку. Сказал лишь, что Слава ушел в ночь, и что кто-то ходил вокруг избы, дико меня напугав.
С тех пор моя жизнь перевернулась. Я боюсь всего — боюсь тишины, темноты, леса… Это лицо до сих пор снится мне в кошмарах, и я не могу с этим ничего поделать. Я радуюсь только тому, что не оказался на месте Славы.

Странные истории приходилось мне неоднократно слышать в глухих таежных уголках Карелии. Их рассказывали и отдельные люди, и целые деревни. Многие очевидцы этих событий живы до сих пор и рассказывают об этом своим детям и внукам. Это истории о колдунах и оборотнях, которые, оказывается, живут вместе с нами и являются нашими современниками. Две такие истории я и предлагаю вниманию читателей.
Вообще, наверное, в России не много сейчас найдется уголков (пусть даже отдаленных), как карельская глубинка, в которых так крепка народная вера в различные формы магии и многочисленные поверья. Она бережно хранит разносторонний опыт старших поколений, связанный с оригинальным и глубоким взглядом на мир, во многом отличный от современного «окультуренного» мировосприятия.
Христианство вывело человечество на новый качественный уровень Бого – и самопознания, однако не секрет, что в душе человека навсегда запечатлелся и мир языческий; мир для многих гораздо более реальный и жизненный, имеющий неумирающую магически-практическую традицию познания и взаимодействия с силами Природы. Язычество – прямой, открытый «разговор», позволяющий на бытовом, практическом уровне жить единой и живой жизнью с Природой. Поэтому неудивительно, что в карельской глубинке наряду с Библией можно встретить литературу по колдовству, знахарству… Неудивительно, что эти столь несовместимые религии соседствуют в душах многих людей.
Возможно, что именно это удивительное сочетание внешне несоединимых верований и создают специфически неповторимую ауру глухой карельской деревни, за которой скрывается зачастую совершенно неисследованный духовный мир, мир, полный своеобразия и тайны.
В небольшой деревушке Суйсарь, что в двадцати километрах от Петрозаводска, в 80-х годах уже прошлого века жила очень сильная колдунья, почитаемая не только в деревне, но и во всей округе. В то время она была уже в преклонных летах, редко выходила из дома, принимая посетителей в свое маленькой горенке. Она знала и умела все. Проницательные, со стальным блеском глаза пронизывали насквозь, видя твое самое потаенное. «Приходит кто ко мне с ложью, того сразу бить и трясти начинает. Мне лгать нельзя», – не раз говаривала старуха. Потому и приходили к ней немногие.
Она обладала удивительной «властью» над природой и животными. Рассказывали, что когда зимой в деревню неожиданно нагрянул медведь-шатун, она, подойдя к ревущему зверю вплотную, попросила его уйти обратно в лес и больше не приходить. Пристыженный гигант извинительно заурчал и спешно потрусил в тайгу, а она вернулась в дом, предварительно низко, до земли, поклонившись только одной ей известным силам и богам.
Помощь ее была бескорыстна. «Моя жизнь – это моя песня. Кто хочет слушать – пусть слушает. Я за это ничего не беру», – смеялась она.
Однажды к ней обратились за помощью: пропала корова. Искали весь вечер, но все было напрасно. Прибежали к ней. «Жива кормилица», – утешила она, выслушав просьбу, вышла из дома и пошла за деревню. Дойдя до перекрестка дорог, остановилась и долго стояла в молчании. Затем с молитвенною просьбою и с низким поклоном обратилась к «лесу северной стороны» отдать корову, не оставлять у себя. Закачались при полном безветрии верхушки деревьев из стороны в сторону, зашелестела листва, взметнулась змейкой придорожная пыль. «Нет там ее», – только и молвила. Обратилась она тогда к «лесу восточной стороны», но тот же пришел ответ. И только «лес южной стороны» дружно закивал своею еловой гривой. «Жива ваша кормилица, – еще раз повторила она опешившим и неверящим собственным глазам сопровождавшим. – Ждите!» А сама не оглядываясь пошла домой.
Немного прошло времени, послышался звон колокольчика, и все увидели бежавшую (!) к ним навстречу корову из «леса на южной стороне».
Смерть ее была тиха; она передала свои умение и знания по наследству. Но до сих пор помнят именно ее, помнят крепко, как крепко может любить и помнить человеческое сердце.
В 90-х годах, путешествуя по Пудожскому краю, я обратил внимание на «сказы» о некоем странном человеке, которого народная молва окрестила «оборотнем». Этот человек – Федор Иванович Дутов – был потомственный колдун и знахарь, пользовавшийся недоброй репутацией по причине своего абсолютно нелюдимого и сварливого характера. Рассказывали, что он обладал неким «знанием», благодаря которому мог обращаться в любого животного. Ходили слухи, что изредка из его дома, расположенного на краю деревни (деревню даю без названия, исходя из этических соображений), слышались нечеловеческие крики, переходящие в волчий вой. В эти дни (точнее, ночи) деревню буквально наводняли волки, приводя в трепет местных жителей. Волков стреляли, а наутро трупы их исчезали; Дутов относил их в лес и закапывал. Его боялись, обходили стороной, плевали в след, но… не трогали. Верили в его колдовскую силу, в то, что он может наслать порчу, сглаз, любую неизлечимую болезнь.
Однажды произошло событие, окончательно закрепившее за Дутовым прозвище оборотня. Дутов неожиданно исчез из деревни. День проходил за днем, но он не возвращался, однако заметили, что в это время в окрестностях деревни появилась стая волков, не дающая покоя ни днем, ни ночью. Решили сделать облаву, поставили капканы, группами выходили на отстрел. Результаты были плачевными, когда вдруг ночью деревня проснулась от душераздирающего воя, вопля боли и страдания, подхваченного волчьей многоголосицей. А наутро увидели возвращающегося Дутова с бледным, изможденным лицом и кое-как перевязанной рукой, истекающей кровью. Бросились к тому месту, откуда ночью раздавался страшный, зловещий крик, и в одном из капканов увидели перегрызенную волчью лапу и многочисленные следы волков. Никто к капкану даже не притронулся; ужас прогнал людей с этого места. А Дутов с тех пор появлялся только в рукавице на правой руке, независимо от времени года. Его кисть осталась в том капкане навсегда.
Страшна была жизнь этого человека, страшна была его смерть. Она наступила спустя два года после вышеописанных событий. Дутову в это время было около шестидесяти лет. Видимо, он почувствовал приближение смерти. Неизвестно, что он пережил в те мгновения. Рассказывают, что он страшно кричал в течение суток, а вечером появился на крыльце своего дома, смотрел на деревню, на людей и… плакал. А потом бросился в лес, оглушая тишину не то душераздирающим человеческим криком, не то душераздирающим волчьим воем.

Эти истории таёжного цикла можно читать и по отдельности, без продолжения.
Я просто разбила его на части.
Их объединяют только главные герои: Галина и Сергей.
Но, чтобы лучше понять содержание, начните с первой, «Медвежий террор» – – и дальше… если не пропадёт интерес!

ИСТОРИЯ ЧЕТВЁРТАЯ

НОЧЬ В СТАРОМ ЗИМОВЬЕ

Шумит дремучая тайга.
А жить в тайге – совсем не шутка!
Морозы страшные, пурга,
От воя волчьего так жутко!..*

ПРЕДИСЛОВИЕ

Говорят, мечты сбываются, если очень-очень этого захотеть!

Вот и я (приехав из далёкого и жаркого Узбекистана за романтикой и живя уже второй год в Приморье) решила исполнить ещё одну свою и дедушкину давнюю мечту: увидеть Охотское море и настоящую тайгу. Он ведь до них так и не добрался, доехав только до Алтая!..
В школе как раз были осенние каникулы, дети радостно отдыхали от «трудов праведных», поэтому особой нужды во мне в это время ни у кого не было.
Стоял конец октября, но погода была прекрасная: тепло и сухо, и я решила отправиться в гости к моей новой знакомой – нанайке Галине. Она меня давно приглашала, чуть ли не с первых дней нашего знакомства во Владивостоке.

До их далёкого райцентра я благополучно долетела на маленьком рейсовом самолётике – «кукурузнике», как его прозвали в народе. Галина и Сергей встретили меня, и на их новеньком мотоцикле мы добрались до посёлка на побережье.

Рыбацкий посёлок был небольшой и очень красивый, хотя состоял всего-то из двух длинных, кривоватых и узеньких улиц, идущих почти параллельно друг другу и морю.
В посёлке есть рыболовецкий колхоз. Живут там люди разных национальностей, очень добрые и простые, в основном, конечно, рыбаки.
Осенью, зимой и ранней весной они ловят кОрюшку. Рыбка эта довольно мелкая, но удивительного вкуса, пригодная к употреблению как в жареном, так и в сушёном, вяленом или солёном виде. Местные именуют её… огурцом. Да-да, это из-за ярко выраженного огуречного запаха свежевыловленной рыбы! Удивительно, правда?
Летом там ловят в основном лососёвые породы рыб. Это очень вкусная рыба, у неё красивое оранжево-красное мясо. Есть её в любом виде – просто удовольствие! Я даже в сыром её пробовала и ела потом не однажды у своих знакомых корейцев! – «Хе» называется.

С одной стороны посёлка – залив, синевато-бирюзовое море, пока не покрывшееся льдом, с другой – тайга, всё ещё прекрасная и в это время года: яркая, разноцветная.
И тайга для местных жителей тоже кормилица. Они делают компоты, варенье из таёжных ягод: голубики, брусники, клюквы. Вкусное, м-ммм!!! Дарит тайга и самые разные грибы: маслята, белые, опята, подосиновики и подберезовики. Встречаются заросли лиан лимонника и кустов кедрового стланика с небольшими, но очень вкусными шишками. Представляете: из зелёных местные женщины даже варенье умудряются варить! – довольно своеобразное, но вкусное: я попробовала!

Маленький домик, о котором Галина мне столько рассказывала, находился и впрямь на краю самой настоящей дальневосточной тайги!
Там, почти в тайге, я и прожила три незабываемых дня, которые подарили мне мои новые друзья.

Утром мы с Галиной гуляли по берегу моря, кормили чаек, собирали водоросли, красивые камушки и редкие ракушки. Днём ходили в лес – правда, не очень далеко, «орешничали» – то есть орехи лесные собирали (в тот год их уйма уродилось!), а ещё лимонник. Да, и шиповника набрали – и его там тьма-тьмущая везде была, украшение осенней тайги, её алые бусы! Да крупный какой и вкусный! И полезный очень!

Люблю эту чудесную осеннюю пору, когда нет уже назойливой мошкары (мошкИ по-здешнему) и не слышно занудного комариного писка. Воздух чистый и свежий, по утрам становится то звонким и голубовато-прозрачным, как хрусталь, то – пустым и гулким – по вечерам, когда звуки слышатся далеко-далеко, на сотни вёрст разносятся по округе.

А по вечерам, после ужина, когда возвращался Сергей, мы «чаёвничали» втроём: пили самый вкусный на свете, духмяный** и красивый чай (или взвар) из таёжных трав и ягод – шиповника, боярышника, земляники, голубики, малины и ежевики.
И потом я, напившись этого их чудного чая, с замиранием сердца слушала удивительные истории-байки из таёжной жизни. Муж Галины тогда много чего рассказал, а рассказчик он был, надо сказать, замечательный – как он сам говорил, «в батю пошёл, Прокопа Пантелеевича»!

Что меня, как филолога, сразу удивило – это поразительно чистая речь его, умение грамотно говорить и выражать свои мысли. Нет этих деревенских «кушать», вместо «есть», «калидор» вместо «коридор» и т.п. Такое впечатление, что охотники и рыбаки там заканчивают филологические факультеты и всю жизнь оттачивают речь!
А ведь они живут месяцами, в одиночку (!) в глухой тайге или в море. Цельные натуры, они не зависят от чужих мнений и одиночества не боятся — оно их приучает размышлять наедине с собой; живут в согласии, в гармонии с природой и находят в этом истинное счастье, мыслят и рассуждают мудро. Оттого и речь ясная, меткая, без этой нынешней зауми и иностранщины, засоряющей наш прекрасный русский язык.

Я слушала Сергея очень внимательно, стараясь ничего не пропустить (а на память я никогда не жаловалась, с детства развивала). И поэтому-то теперь, спустя уже много лет, помнятся мне его необычные, подчас драматические или просто невероятные истории.

Один из его рассказов об удивительном и даже немного мистическом случае в тайге я и постараюсь, по возможности сохранив стиль и лексику, передать от лица Сергея.

Охотником-то я стал не случайно. В нашем роду все мужики, хоть и живём на берегу моря, не рыбачили, а охотничьим промыслом жили. Кто – на белок, лис, песцов и соболей ходил (их тогда в этих местах тьма-тьмущая была!) – стреляли, капканы ставили, кто – на кабанов, на изюбра, а кто – и на самого большого зверя, медведя, хаживал – как мой дед Пантелей, например. Силач был!
И отец мой, Прокоп Пантелеевич, тоже был промысловиком. Знатный, говорят люди, был охотник! Смелый да удачливый!
Когда ему уже сорок было, устал он, вконец, от одиночества и бродяжьей таёжной жизни, вдоволь наглотавшись хвойного воздуха, приправленного дымком костров, истоптав по звериным тропам не одну пару сапог и ичигов. Захотелось ему почаще возвращаться в тесный людской мир, не в пустую избу, а к родному очагу. И уже не у таёжного костра, а среди домашних стен, возле тепла и ласки жены и детишек согреть загрубевшую в долгих походах мужскую бродяжью душу.
И он… женился. На ком? – а это уже отдельная история, потом расскажу.

Когда я родился, отец души во мне не чаял, давно ведь о сыне-то мечтал! А вот сестёр и братьев у меня потом не было: не дал Бог. Потому и рос я единственным и горячо любимым сыночком.
Но Вы не думайте: родители меня вовсе не баловали, как бывает, когда один ребятёнок в семье растёт! Вовсе нет, никогда я не был баловнем и белоручкой!

И в тайгу начал ходить ещё в детстве. Вместо… детсада!
Лет с восьми уже отец научил меня ходить на «самоделках» – коротких охотничьих лыжах (магазинных, длинных, неудобных в тайге и хрупких, он не признавал, да и дорогие они), без компаса и карт находить дорогу по звёздам. Однажды, указав на небо, густо усеянное звездами, он показал мне Большую Медведицу и попросил обратить внимание на Полярную звезду, сверкавшую ярче всех остальных. Сказал, что эта звезда всегда приведёт заблутавшего человека домой.
Вообще, советы батя мой всегда давал очень дельные и практичные: «Когда заходишь в тайгу, смотри – с какой стороны солнце, чтобы на выходе оно было с другой стороны. Решил что заблудился – не дёргайся. Сядь на пенёк, отдохни, перекури, успокойся и тогда только принимай решение. Зверей не бойся – бойся людей, они в сто раз хуже бывают!»
Ещё батя сказал, что у таёжных охотников в голове… своя карта! И идут они по ней, не сбиваясь с пути, каким-то особым чутьём угадывают опасность.
Он учил меня распознавать разные птичьи и звериные следы – постепенно к таёжной жизни приучал: хотел, чтоб и я по его стопам пошёл, продолжил его дело. Дескать, не самое плохое это дело для мужчины – охотницкое ремесло, хоть и трудное, конечно!
Ещё он объяснял мне, что, охотясь на белку (или хитрого соболя), нужно так обойти дерево, чтобы из-за ствола торчала лишь мордочка зверька. Прицеливаешься по носу, а дробь уже сама найдёт цель, лучше – в глаз: так шкурка целой останется, не попортится, а значит, дороже продастся.

И в двенадцать лет я уже метко стрелял из ружья, сначала – из мелкокалиберки, а потом уже и берданку батя доверил, с которой на крупного зверя и даже на медведя ходил. Это он научил меня делать на деревьях метки-зарубки, запоминать звериные тропы, ничего не бояться в тайге, учил, что тайга – наша кормилица и её надо уважать, как рОдную матушку. «Тайга, – говорил отец, – не любит слабаков, подлецов и трусов. А ещё – крохоборов и жадин!»
Да, я потом понял: в тайге можно встретить любой тип характера, самых разных мужиков – от святого до сущего дьявола, и человек здесь раскрывается полностью, не сможет долго скрывать своё чёрное, поганенькое нутро!..

И я с детства научился бережливому отношению к тайге и к огню, потому как видел, как страшны таёжные пожары, как нелегка и сурова, а порой и очень опасна жизнь таёжного охотника, который мало бывает дома, чтобы побольше чего-то добыть и прокормить себя и свою семью – если ещё посчастливится её заиметь, конечно!..

Однажды зимой, когда мне исполнилось семнадцать (мамы уже год как не было в живых, от аппендицита померла: не успели в больницу довезти!..), отец решил взять меня на последнюю – как он сам решил – охоту на медведя: шатун неподалёку где-то завёлся, пакостил много людям. Да и вообще, он, не залёгший в спячку, будучи голодным, а значит, злым, был очень опасен для охотников.

Раньше отец не раз на «Потапыча», «Хозяина» (как его тут испокон веков называют), хаживал с другими охотниками. Люди говорили, мастак был батя медведя с одного выстрела «заваливать»! Его в нашем посёлке так и прозвали: Прокоп-медвежатник. Но не зря говорят: старость – не радость. И глаза у него уже стали не такие зоркие, и рука не такая меткая, да и сила уже не та, что прежде. А мне-то всё в новинку, первый раз я, пацан ещё совсем, как взрослый мужик на медведя пойду! «Вот будет, – думаю, – что потом друзьям да девчатам рассказать, развлечь их на танцах в нашем Клубе – «Дворце культуры» – как мы его в шутку называли.

Рано утром, когда ещё солнце даже не взошло и наст был подмороженный, а значит, крепкий, встали мы на свои лыжи-самоделки и двинулись в путь. И Жульку, лайку нашу, с собой тоже взяли – она всегда с батей на охоту ходила, любила это дело! Без собак он в тайгу никогда не ходил, и часто сразу с двумя: так надёжней!

А тайга зимой красоты небывалой! Стоит стеной, вся заснеженная, кедры, сосны и ели – как сказочные царицы-красавицы, в белых шубах и шапках. Сколько раз видел я всё это, а вот никогда не надоедает красота лесная!
Иду, любуюсь и холода не чувствую. Жулька тоже радуется, по сугробам чёрным пятном ныряет и весело тявкает на ворон и галок. А те, вспугнутые ею, улетая, роняют на нас с огромных кедров замёрзшие шишки.

Отец всё ворчал на меня, чтобы я «ворон не ловил», не зевал то есть, а был начеку. Дескать, с медведем-шатуном шутки плохи! А именно его мы и искали. Батя наткнулся на него недавно, когда на белок и соболей ходил. Этот «Потапыч» почему-то не залёг в спячку, как все его мохнатые собратья по осени делают: либо жиру к зиме не подкопил (пожары, видать, прогнали с родных угодий), либо разбудил его случайно кто-то, шатаясь по тайге.

Отец идёт первым, вперёд смотрит, а я – след в след за ним.
Но на красоту таёжную всё равно любоваться успеваю, как батя ни ругает меня. Не может он понять: чего на неё любоваться, если столько раз я всё это видел. Сам-то он почти всю её исходил вдоль и поперёк, много дорог протропил (проложил, значит) и знает всё на тыщу вёрст вокруг, и ничем его уже здесь не удивить. «Да и не до этого сейчас: шатун – зверь особо опасный, коль голодный и злющий!» — говорит.

«Так что, гляди в оба глаза, сынок!» — повторял отец, а сам уверенно шагал по тайге. Словно по просёлочной дороге шёл, а не по заснеженным лесным дебрям и сугробам пробирался!

А вот и ленивое зимнее солнышко словно засовестилось, что проспало, и торопливо начало вставать над тайгой. Сначала оно сделало слабую попытку выглянуть из-за горизонта, а потом поярче уже засветило – проснулось, наконец, разрумянилось!

Иду за отцом по проложенной им дороге, искрящейся в лучах проснувшегося солнца крошечными разноцветными алмазиками, слепящими глаза; дышу здоровым таёжным воздухом, набрав его полные лёгкие – с запасом!
Хорошо!

Время уже близилось к обеду, когда мы, уставшие и замёрзшие, подошли к старому охотничьему зимовью, обжитому ещё дедом моим (он называл её по-старому: зимовейка или зимовьЁ).

Эта маленькая невзрачная избушка из лиственничных брёвен, очень толстых и крепких. Небольшая совсем: шагов пять-шесть в ширину и столько же в длину. Смотрит она на мир двумя небольшими подслеповатыми окошечками на смежных стенах. Отец мне говорил, что окошки такими делались специально: чтоб крупный зверь не вломился, особенно медведь-пакостник. Дверь поставлена им позже: крепкая, дубовая, на кованых, мощных петлях, с тяжёлыми засовами снаружи и изнутри (в целях защиты от медведей-пакостников). Но на замок снаружи она никогда не запирается: не принято это здесь у нас! Да и от кого тут, в тайге-то, закрываться? А если уж кто сильно захочет войти, так и замок сорвёт, верно?

Конечно, крыша над головой, надёжные стены да жаркая печурка много значат для таёжных охотников, полжизни которых проходит в лесу.

Да и думаю, не один человек спасался в этом зимовье в дожди, пургу, в зимнюю стужу и благодарил того, кто его поставил и приспособил для жизни, не дал замёрзнуть в тайге таким же, как сам, таёжным собратьям-охотникам. А может, и беглых каторжников и «зэков» видала эта избушка-старушка: их в наших краях всегда полно водилось-шаталось, с царских времён ещё. Много их здесь сгинуло, много осело в наших краях.

***
…
Жулька, хоть и устала тоже, живенько обежала зимовье, полаяла по-хозяйски для порядка на все четыре стороны и прошмыгнула в дверь.

Отец был здесь ещё по осени. Он, как это принято в охотничьем братстве, пополнил тогда запасы съестного в железных коробах и бочке (так прятали его от зверья непрошеного, особенно от медведя!): добавил ещё муки, круп, соли и спичек, запасся дровишками и сухой хвоей и берёстой – они разжигают печку без всякой бумаги, воды из ручья в большой бидон и флягу натаскал.
Всё это было на месте – значит, никто здесь до нас не появлялся.

На стенах висели пучки зверобоя, мяты, чабреца и прочих трав, годных и для лечения, и для душистого целебного чая, согревающего и в осеннее ненастье, и в зимние холода.
Вообще, и в этом зимовье, в других всегда хранились обязательные запасы: дрова, спички, соль, иногда даже сахар, крупы и сухари, и, по неписаному закону взаимовыручки, любому охотнику или просто случайному путнику позволялось в нём обогреться, переночевать и даже попользоваться съестными припасами. Но ВСЁ не съедать, про других помнить!
Таковы неписаные, но строгие законы тайги, испокон веков!

…
И вскоре в крошечной каменной печурке весело заполыхали лиственничные и берёзовые дровишки, а в небольшом закопчённом котелке забулькала похлёбка – особая, охотничья, вкусная!

Поев, попив душистого и вкусного чая из шиповника, зверобоя и мяты, взятых из дома, накормив Жульку, мы с батей растянулись на полатях-нарах, постелив мягкие лиственничные ветви-лапы вместо матраца и накрывшись стареньким байковым одеялом, принесённым сюда отцом.

Постепенно в захолодевшей избушке стало теплее, но мы щурились и плакали от едкого дыма, наполнившего всю комнату.
Жулька тоже щурилась и плакала вместе с нами!

Хотел я дверь открыть, чтоб дым весь вышел, так отец не дал. «Нечего, – говорит, – тепло наружу выпускать! Так нам хату не согреть! А дым сейчас к потолку подымется – не угорим, не бойся!»

После обеда мы недолго нежились – пошли того шатуна искать.

***
— Но день прошёл впустую. «Наш» хитрый Потапыч, видать, ушёл в глубь тайги или в какой-нибудь посёлок, где хищнику всегда можно чем-то поживиться.

Зимой рано темнеет, и мы поспешили засветло вернуться в зимовье. Ночью в тайге делать нечего!
Темнота лениво заползала в маленькие окошки, и мы зажгли керосиновую лампу-коптилку. Отец подбросил в печурку охапку дров, и огонь опять весело-весело заболтал о чём-то по-своему, приплясывая и разгоняя мрак и холод.
Дыма уже столько не было, воздух начал прогреваться, и в избушке было тепло и уютно.

Батя сварил кашу с вяленым и подкопчёным кабаньим мясом. Дома такую не сваришь, здесь – дымком попахивает, как на костре в походе! Вкуснотища!
А ещё отец напоил меня своим духмяным чаем из сушёных ягод, с ржаными сухариками он тоже был вкусным необыкновенно!

После ужина мы улеглись на нашу мягкую хвойную «постель». Жулька, набегавшись за день по тайге и изрядно устав, улеглась тоже, слабо, только одними ушами, реагируя на звуки и шорохи, которые раздавались в изобилии вокруг и указывали на пробудившуюся ночную жизнь тайги. А вскоре, разомлев от тепла и сытной еды, задремала, иногда поклёвывая пол своим острым носом.

Но спать ещё было рано, непривычно, и я стал просить отца рассказать что-нибудь из охотничьей жизни.

Ох, как он много разных таёжных баек знал! Что – от отца и деда, слывших отменными рассказчиками, а что – и сам сочинит (фантазии у них у всех хватало!) Часто он нас с мамой то своими россказнями смешил, то пугал «страшилками» про тигров и медведей да про Лешака таёжного. И дед мой, помню, детишек поселковых любил пугать своими рассказами о проделках лесного чудища. «Он ведь хозяин здесь, что захочет, то в своём лесу и сделает, – говаривал старый таёжник. – Только крещёным он никогда ничего дурного не делал. Вот потому-то многие тунгусы (эвенки то есть) и нанайцы нашу веру христианскую принимают: так они старика Лешака задабривают!»

Ну вот, значит, начал батя рассказывать свою байку про лешего: как он ураганы зимой посылает и просеки в лесу прорубает – да такие, будто кто-то широкую дорогу там проложил. Однажды, говорит отец, он сам зимой как-то шёл по такой просеке и своими глазами видел, как Лешак рябину нагнул да и жрал прямо ртом ягоду замороженную… Лохматый, маленький, страшненький!
А потом как зыркнул на отца глазищами и – в лес! Только его и видели!..

Я, конечно, не очень поверил в эту отцовскую байку – не маленький ведь уже, в сказки верить! Посмеялся!

И вдруг за стенами избушки послышался сначала скрип снега, будто кто-то очень большой взад-вперёд ходит.
А потом откуда-то из тайги стал доноситься тихий, не очень отчётливый разговор.
Кто бы это мог быть тут, ночью, кроме нас?!

Жулька, как от толчка, сразу вдруг проснувшись, первая встревожилась. Она потянула воздух своим остреньким носиком и недовольно заворчала.

Бать, слышишь? – спрашиваю шёпотом. – Вроде, голоса какие-то слышны!..

А ну, тихо! Помолчи! – отвечает мне так же шёпотом.

Сидим, прислушиваемся.

И Жулька уже не на шутку всполошилась. Ощетинилась на загривке вся и рычит, к двери осторожно подступает, хотя и побаивается чего-то.

А за дверью кто-то стоит, торопливо по ней шарит-ищет – видно, дверь пытается открыть!

Взял отец ружьё, тихонько, на цыпочках, к двери подошёл, прислушался.

Кто это здесь? – спрашивает.

Но в ответ что-то вдруг как застонет, как завоет!
И дверь вдруг распахнулась настежь!

Я аж вскрикнул с перепугу от неожиданности!

И тут в избушку нашу ворвалось, ввалилось что-то без лица и тела, всё в белом, пахнуло морозным холодом и снегом глаза нам залепило, заухало птицей ночной…
Привидение, что ли?!?

Ах, так! А ну, сгинь, нечистая сила! Сгинь, сгинь, сгинь! – взревел отец и, трижды перекрестившись, грянул из берданки в темноту ночи.

И всё вдруг смолкло, исчезло с глаз долой.

Я стоял возле отца как вкопанный, зуб на зуб не попадал. Жулька, всегда такая отважная, жалась к моим ногам и испуганно скулила.

В зимовье было почти темно. Отец трясущимися руками чиркнул спичку и зажёг лампу. Всё: пол, наша постель и мы сами – запорошено снегом.
А дверь-то… плотно была закрыта, на засов!..

Отец ещё трижды перекрестился, улыбнулся и говорит:

Вот, сынок, видишь – как боится вся нечисть нашего крестного знамения! Только этим и спасаемся! А ещё вот этим! – и на берданку показывает.

Смотрим: в двери зияет дыра, пробитая отцовской пулей, Потапычу-шатуну предназначавшейся.

Ураган, наверно, прошёл в лесу, а дверь ветром-то и открыло! – говорю отцу.

Ураган? Ну уж нет, много ты смыслишь! Пойдём-ка лучше посмотрим, что там!

И отец смело шагнул за порог. Я – следом, хоть и не охота было идти в страшную холодную темень. Жулька – за нами!

Смотрю: почти полная уже луна, как огромный шар, висит над тайгой и освещает всё вокруг мутновато-жёлтым светом. Спокойно и важно горит-пылает, как драгоценный жёлтый камень, яркая звезда созвездия Девы. Деревья стоят, не шелохнутся. Морозно. Снег на поляне перед зимовьем опять переливается уже не в солнечном, а в лунном свете миллиардами крошечных разноцветных алмазиков.
Ничто и никто не нарушают тишину.
Отец сказал, прищурясь:

Пошли в избу, умник!

Мы зашли в зимовье, снова закрывшись на засов. Отец подбросил ещё несколько полешек, и комната осветилась ярким весёлым огоньком разгоревшейся печурки.
Я стряхнул снег с постели и вымел его из избушки. Мы снова стали укладываться спать. Страх уже прошёл.

Это всё оттого, что я дверь нашу забыл покрестить, как меня дед с отцом когда-то учили! Только они говорили не покрестить, а окстить – по-старому, – вдруг сказал отец.

И он с опозданием торжественно закрестил дверь и отдушину.

Мне было смешно за ним наблюдать! А он вдруг зашептал какие-то одному ему известные тайные слова. И… сплёвывал при этом через левое плечо! Смешной такой стал! – прям как старый таёжный нанаец-шаман! – жил от нас такой когда-то неподалёку. Медведь его, бедолагу, потом разодрал!.. (Расскажу Вам как-нибудь про него и жену его, красавицу Марию! А заодно и про историю моего рождения!)

***
— Была уже глухая полночь. Тишина за стенами. Отец заснул первым и вскоре стал похрапывать на все лады, будто ничего и не произошло.

А я всю ночь видел страшные сны: то с тем Лешим в лесу встречался, то с медведем огромным боролся и, наверное, громко кричал, мешая спать Жульке, примостившейся под боком.

Вот такая история произошла с нами в старом зимовье!
До сих пор не пойму: что это тогда там было, а!?.. Дверь-то заперта изнутри была! Прямо «чертовщина-небывальщина» какая-то!..

Да, а медведя того хитрого, шатуна, мы с отцом и ещё одним охотником всё-таки выследили потом и убили, чтобы не мешал, не шатался по лесу и таёжным посёлкам да не пугал честной народ.
Это и было моим первым «боевым крещением», как говорил батя.

А вскоре я подрос совсем и стал тоже ходить и на пушного зверя (для денег), и на крупного (для мяса), как взрослые охотники. И навсегда запомнил советы отца: не забывал крестить своё временное таёжное пристанище!
От греха и от всякой нечисти подальше!

Не знаю, как вы, а я почему-то стал верить… в сверхъестественные силы. Существуют они, ага! Как и всякие духи и нечисти таёжные!..

Примечание

*Мои стихи.

**То же, что душистый, пахучий (диалект.)

© Ольга Благодарёва, 2012

Это произведение, как и все остальные, имеет авторское свидетельство
и защищено Законом «Об авторском праве».
Никакая его часть не может быть скопирована и использована в любом виде без письменного согласия автора и обязательного указания на источник цитирования!

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ: ИСТОРИИ ПЯТАЯ и ШЕСТАЯ. ТАЁЖНЫЕ «ТРЕУГОЛЬНИКИ» –

Если что – не так, вы уж меня простите, дорогие читатели: кое-что забылось за давностию лет, кое-что… присочинили тогда герои этих полуфантастических историй-баек (их фамилии и имена изменены, и любые совпадения чисто случайны!). Да и я… – тоже!
Здесь публикую в небольшом сокращ. (журнальный вариант).

Фото – из Интернета: Зимовье таёжного охотника.
Спасибо автору!