Интересные и познавательные рассказы о жизни рыб. У каждого вида рыб свои привычки и повадки и очень интересно наблюдать за ними.
Под водой
В подводном мире всё не так, как у нас на земле.
Передвигаться там нужно не стоя, а лёжа. Там очень трудно шагать, но зато просто летать. А прыгать там можно даже вниз головой.
Руки и ноги в этом мире становятся на треть короче, а рыбы, раковины и водоросли — на треть своего роста длинней. Вода сплющивает расстояния и увеличивает предметы.
В подводном мире никогда не бывает дождя и снега. На небе там не звёзды, не тучи, а волны. Между волн перекатываются пузырьки воздуха — блестящие, как звёздочки!
Зимой там не бело, а черно: всю зиму непроглядная ночь.
Там нет горизонта — черты, где земля сходится с небом.
По земле подводного мира не скачут весёлые солнечные зайчики. Там колышутся широкие солнечные ленты — отсветы волн и солнца. Лиловые тени от красных кустов лежат на зыбкой серой земле. Мягкая зелёная дымка заволокла всё вокруг —- нет ни резких теней, ни острых углов.
Всё неверно, призрачно и таинственно.
Всё не так, как у нас на земле.
* * *
Я еле дождался лета: так не терпелось спуститься под воду и увидеть рыб.
Наши озёрные рыбы — не диковина. Ерши, плотва, окуни, щуки — кто их в руках не держал?
Но одно дело — рыба в руке, а другое — в воде. В воде рыба дома, там она живёт. А в руке рыба снёт — умирает.
У снулой рыбы даже цвет неживой—блёклый.
Рыбаки говорят, что снулая рыба вянет.
А то ли дело рыбы живые! Яркие, быстрые, резвые.
Кому на таких посмотреть не охота!
На лицо я надел водолазную маску.
Ноги сунул в резиновые ласты.
Стал я похож на одноглазую лягушку. И, как лягушка, нырнул в воду.
к оглавлению ↑
Пятое имя
Плотвицы совсем как ласточки: стройны, быстры, непоседливы. Но цветом они на ласточек не похожи.
В воде плотвицы кажутся серыми, и рыбаки иногда называют их за это серянками. Или краснопёрками— за красные плавнички.
Плотвицы всегда в движении. То серыми тенями шныряют между водорослей, то разом взметнутся, блеснут, как солнечные зайчики. За этот блеск плотву зовут ещё серебрянкой.
Есть у плотвы и ещё одно имя — четвёртое.
Как-то пробирался я сквозь заросли и выплыл на подводную поляну. Пусто на полянке. Одни пузырьки, будто белые мотыльки, взлетели вверх.
И вдруг вокруг меня вихрем закружили красные искры!
Я даже вздрогнул — глаза!
Красные, блестящие, как огоньки.
Мимо таких глаз не проплывёшь, остановишься: не глаза, а настоящие стоп-сигналы!
За красные глаза многие рыбаки зовут плотву красноглазкой.
Сколько имён у плотвы: серянка, краснопёрка, серебрянка, красноглазка! И все хороши.
Но будь моя воля, дал бы я плотвицам пятое имя — водяная ласточка. Уж очень они резвы и ловки. И хвост, как у ласточки, вилочкой.
к оглавлению ↑
Подводные ежи
В ерше, как и в еже, заметнее всего — колючки.
Голова, хвост, посредине колючки — вот и весь ёрш.
И ещё глаза: лилово-синие, большие, как у лягушки.
Ростом ёрш—с мизинчик. А если с указательный палец, то это уже ершовый старик.
Напугали меня эти старики. Плыву и вижу: дно зашевелилось! Зашевелилось и уставилось на меня точками тёмных глаз.
Это ерши—старик к старику! Сами-то незаметны: хвосты, головы, колючки — всё такое же пятнистое, как дно. Видны одни глаза. Я повис над ершами, свесив ласты.
Ерши насторожились. Пугливые вдруг стали падать на дно, выгибаться и нарочно поднимать облачка мути.
А сердитые и отважные взъерошили на горбу колючки— не подступись!
Как ястреб над воробьями, стал я кружить над ершовой стаей.
Ерши выжидали.
Я стал похрипывать в дыхательную трубку.
Ерши не испугались.
Я вытаращил глаза — им хоть бы что!
Тогда я… чуть не сказал: «Плюнул на ершей»… Нет, я не плюнул, под водой ведь не плюнешь, — а махнул на ершей ластом и поплыл прочь.
Да не тут-то было!
От резкого взмаха ластом со дна взмыла и завихрилась муть. Все ерши устремились к ней: ведь вместе с мутью поднялись со дна вкусные червячки и личинки!
Чем быстрее я работал ластами, торопясь уплыть, тем больше поднимал со дна ила.
Тучи ила клубились за мной, как тёмные грозовые облака. За тучами тянулись стаи ершей.
Отстали ерши только тогда, когда я выплыл на глубину. Но на глубине мне стало не по себе. Я ещё не привык к глубине, — это были ведь ещё мои первые шаги под водой.
Дно опускалось всё глубже и глубже. А мне казалось, что я лечу над землёй и взмываю всё выше и выше. Так и хотелось за что-нибудь ухватиться, чтобы не грохнуться с этакой высоты!
Я повернул назад.
Вот опять заросли. В зарослях ерши. Вроде и веселей: всё живые души!
Ерши-мизинчики плавают в полводы, а старики— на дне. Теперь я нарочно поднял ластами муть. «Старики» и «мизинчики», как воробьи на просо, кинулись на неё.
Я уже больше не пугаю ершей: не хриплю в трубку, не таращу на них глаза.
Просто смотрю.
И потому даже самые пугливые больше не падают на бок, чтобы поднять со дна муть и спрятаться в ней. А самые сердитые не топорщат колючки на горбах.
Покладистые ребята. Колючки в ершах хоть и самое заметное, но не самое главное!
к оглавлению ↑
Рыбята
Светло и весело под водой в солнечный день!
Особенно на мелководье. Там на песчаных полянках растут длинные и тонкие водоросли, похожие на зелёные волосы.
На эти полянки из холодной и сумрачной глубины выплывают мальки — принять солнечную ванну. Мальки толкутся на поляне, как комары- толкуны.
Проплывёшь сквозь мальковый рой—будто под грибным дождиком пробежишь. Всё вокруг сверкает, и тело щекочут лёгкие «дождинки». Мальки заглядывают в маску, виляют хвостишками у самого носа. Но поймать их так же невозможно, как и схватить падающие капли дождя.
Мальки всегда очень заняты. То они сосут листики — зелёные соски. То подвешиваются на губах к водорослям — и висят как блестящие росинки.
Жадные хватают комаров с водяного неба, а любопытные даже высовывают свои носы в наш мир.
Пронеслась однажды над водой мотыльковая метель. Легкокрылые подёнки устлали воду белыми крылышками. Мальки сейчас же высунули носы из воды. Но тут вдруг страшная чёрная тень пронеслась над их головами. Мальки в ужасе брызнули вниз.
Я вынырнул и успел увидеть чёрное чудовище. Это была… ласточка! Она подхватывала упавших на воду мотыльков.
Вот натерпелись мальки страху!
Но рыбята, как и все ребята, не любят унывать. Унеслась ласточка — все сразу за дело. Кто нос в небо, хвостик вниз; кто листик сосёт; кто мотылька за крыло тянет.
Катят по небу серые волны. Колышутся по дну широкие жёлтые ленты-блики.
Между волн перекатываются шарики воздуха, а между жёлтых лент покачиваются мальки. Блестящие, как капельки солнца.
Светло и весело под водой!
к оглавлению ↑
Рыцарь
Никто и никогда не нападал на меня в воде. Даже большие зубатые щуки. И вдруг накинулся малыш, ростом с палец! Тело его защищено широкими блестящими пластинками. Как у рыцаря, закованного в латы. На горбу трезубец — три колючки. На груди ещё две, как два кинжала.
Рыцарь грозно растопырил все свои пять колючек и бесстрашно встал на моём пути. Он прямо весь потемнел от гнева, и глаза его позеленели от злости.
Рыцарь был смел и красив. Спина у него была синего цвета, бока — как серебро, а щёки малиновые.
Я протянул к нему палец. Он кинулся вперёд, ткнул палец трезубцем, и из пальца вязкой струйкой потянулась вверх кровь.
Я попятился назад, поднимая ластами тучи ила. Скорей укрылся за кустом пушистого роголистника и стал смотреть.
И тут открылась мне тайна маленького смелого рыцаря: оказывается, он сторожил свой дом!
Дом его был размером с кулак и похож на кулак, неплотно сжатый: с одной стороны вход, с другой — выход. А в домике была икра.
Никто не мог безнаказанно приблизиться к его дому. Грозя колючками, он бросался даже на больших рыб. Вот проплыла над домиком, извиваясь, как чёрная лента, пиявка. Рыцарь весь побагровел, вцепился в пиявку зубами и стал трепать её, как треплет собака крысу. Водяного скорпиона он схватил за клешню, уволок под широкий лист кувшинки и там выплюнул.
Ни на миг он не забывал о врагах. Даже проплывающий листик и шевелящаяся тень выводили его из себя. Он сразу «менялся в лице», глаза его зеленели, и на скулах выступали красные пятна. Даже белый живот краснел от гнева.
По цвету живота можно было сразу узнать его настроение.
Блестели латы: рыцарь готов был к бою и с крохотным жучком-гладышем, и с великаном-человеком.
Кто бы мог подумать, что даже простая колюшка становится рыцарем, если угрожать её дому!
Колюшка-папа сторожил свой дом.
Колюшка-папа очень заботливая рыбка — не то что колюшка-мама. Колюшка-мама отложит икру— и поминай как звали. А колюшка-папа икру стережёт. А потом пасёт своих непоседливых колюшат. Самых бойких и непослушных, убегающих из дома, он хватает ртом, тащит назад и выплёвывает прямо в дверь.
Говорят, что если разорить колюшкин дом, то колюшка-папа от горя бледнеет — совсем теряет свою яркую боевую окраску. И даже перестаёт есть.
Мне совсем не хотелось, чтоб такая красивая и бойкая рыбка стала бледной и скучной. Я выбрался из куста роголистника и поплыл в сторону от рыбьего домика.
к оглавлению ↑
Голубой рак
Всем известно, что рак красный. Даже говорят: «Красный как рак!» Но красным рак становится только в кипятке. Живой рак бурого цвета. Это тоже всем известно.
Но вот известно ли кому, что среди обыкновенных раков встречаются голубые?
Однажды летом я поймал такого в Грязной речке. Всё у него, как у бурого рака: клешни, глаза на стебельках, раковая шейка. А цвет — голубой!
Панцири обыкновенных раков всегда под цвет тёмного дна, а этот голубой, как весеннее небо. А что, если и его в кипяток, каким тогда станет? Неплохо бы сварить. Ракоеды говорят, что в те месяцы, в которых нет буквы «р» — летом — раки особенно вкусны!
И всё-таки я голубого рака не сварил, пожалел. Выбросил обратно в речку. Ведь может, это всем ракам рак. Может, от него вся порода рачья переменится. Может, не будут они, как водяные крысы, прятаться по тёмным норам, не станут пятиться задом. Может, поднимутся с тёмного дна к подводному небу и заживут среди ярких и красивых рыб. И может, нашу Грязную речку все назовут тогда — речка Голубых раков!
Так что вот: не все раки бурые.
Бывают и голубые.
Да будет и вам это известно!
к оглавлению ↑
Рыбьи пляски
До восхода висело над горизонтом лиловое облачко с огненным ободком. Солнце поднялось багровое, и всё — земля и небо — окрасилось в красный цвет. Сижу под ивовым кустом с узкими красными листьями. Над головой свистят крыльями утки, и крылья у них розовые.
Необыкновенный рассвет!
Красные волны дробятся в красной реке. Алые клубы пара шевелятся над волной.
Чёрные чайки с криками мечутся в вышине, как чёрное вороньё над заревом пожара. Будто обожжённые, они заламывают крылья и падают в горящую реку, выплёскивая снопы искр.
Всё ближе чайки, всё резче их крики.
И вдруг из красных волн стали выпрыгивать чёрные рыбки. Узкие, как листики ивы. Вылетят стоймя и стоймя же, хвостом вниз, падают в красную воду. Вот вылетел целый косячок и рассыпался веером. Вот опять: одна за одной, одна за одной.
Рыбьи пляски!
Гляжу во все глаза.
Неужто и рыбья кровь вспыхнула в это удивительное красное утро?
А посреди реки, в сутолоке волн, движутся два чёрных пятнышка: пятнышко поменьше и пятнышко побольше. Из воды торчит плоская головка да спина горбинкой. Выдра! Вот нырнула, будто растаяла, а из воды тотчас выметнулись рыбки и заплясали: вверх-вниз, вверх-вниз!
Чайки увидали—упали, заломив крылья. Стали хватать рыбок прямо на лету.
Всё сразу стало обыкновенным.
Солнце поднялось, и чёрные чайки стали белыми, чёрные рыбки—серебристыми, красная вода— серой. Лиловое облачко на горизонте шевельнулось и растаяло.
Хищники—чайки и выдра — вслед за пляшущими рыбками скрылись за поворотом реки.
А я лежал у коряги и записывал то, что видел. Начал писать на красном листочке, а кончил на золотом.
к оглавлению ↑
Осень под водой
Вы купаетесь — раздеваетесь, а я купаюсь— одеваюсь. Надеваю тёплое бельё, тёплые брюки и тёплую куртку. На ноги натягиваю шерстяные носки, а на руки—шерстяные перчатки.
Поверх всего—резиновый костюм.
На лицо маску, на ноги ласты — и в воду.
Вы купаетесь летом, а я купаюсь и поздней осенью. Смотрю, какая осень под водой.
Холодно осенью в подводном лесу. Бешеный ветер гонит поверху злые волны. Жёлтые тростники клонятся над водой, будто заглядывают в глубину.
А в глубине всё в движении. Ёрзают по дну утонувшие листья. Покачиваются обомшелые тростники. Набухшие брёвна-топляки переваливаются с боку на бок, как поросята.
Над озером высокое синее небо. На берегах берёзки — горящие свечи. Чёрные строгие ели. Трепетные красные осинки. Золотая осень.
А в подводном лесу золотой осени не бывает. Осень под водой всегда хмурая. Стынет от воды лицо. Не шуршат листья, не посвистывает ветер. Вокруг пустынно и глухо.
Ветви водорослей поломались, поникли, обвисли. Всё поблёкло и покрылось густым слоем мути.
Не играют быстрые блестящие рыбки. Рыбы опустились в тёмную глубину. Лягушки сбились в кучу и зарылись в густой ил. Одни зеленоглазые щуки быстро уходят, поднимая хвостами муть. Длинные тонкие водоросли шевелятся, как ленивые сонные змеи…
Землю скоро укутает снег—наступит белая зима. А воду затянет лёд. И под водой настанет долгая ночь — чёрная зима. И на земле и под водой все с нетерпением будут ждать прихода зелёной весны.
к оглавлению ↑
Шепот рыб
Когда первый раз заглянешь под воду, то хочется только смотреть и смотреть. Но оглядишься — и уже хочется вмешиваться в жизнь подводного мира: хочется рисовать, фотографировать. Но больше всего хочется узнавать. К тебе подплывают рыбы, рты их открываются и закрываются, будто они что-то шепчут…
Чтобы приучить к себе рыб и понять их язык, я устроил под водой сад. Я опустил на дно ёлочки и укрепил их большими камнями. Расчистил песчаные аллейки и обсадил их деревьями- водорослями. Под водорослями разложил большие раковины.
Ночью я зажигал в саду фонарь, рыбы заворачивали ко мне на огонёк и танцевали, и порхали вокруг фонаря, как ночные бабочки.
На песчаной полянке я вбил кол и к колу прикрепил полочку. На полочку сыпал пареное зерно и крупу, клал червяков и кузнечиков. Это была кормовая полочка, совсем такая, как и для птиц. И, словно птицы, на полочку слетались яркие рыбы: окуньки, плотвички, уклейки. Начиналась возня, суматоха, догонялки и отнималки. Точь-в- точь как у птиц! Только не слышно было птичьего чириканья и писка. И не потому, что чириканья и писка не было: крику было даже больше, чем у птиц. Но человеческое ухо так устроено, что не может слышать рыбьего голоса. Для этого нужно иметь особый, сложный прибор.
У меня не было такого прибора, и я не слышал, что говорят рыбы. Но, кроме хитрых приборов, есть на свете простой и верный способ услышать бессловесных животных. И не только услышать, но и понять, что они говорят. Для этого нужно их полюбить…
Мне очень понравились живые рыбы, и потому, наверное, я понял, что они хотели мне сказать.
Рыбы оказались большими хвастунишками! Они хвастали, что люди об их жизни знают совсем мало: куда меньше, чем о жизни зверюшек и птиц. Что вот только теперь, когда даже ребята смогут пользоваться водолазной маской и наблюдать рыб под водой, они расскажут людям кое-что интересное.
Рыбы хвастались, что они спасают людей от комаров и малярии: ведь они так много поедают комариных личинок!
Рыбы говорили, что если они покинут озёра и реки, то ребятам придётся выбросить свои удочки. А озёра и реки станут пустынны и неинтересны, как леса, из которых улетели птицы.
Рыбы жаловались. Они жаловались на жадных рыбаков, которые вылавливали их сетью с мелкой ячейкой. В такой сети запутываются даже мальки, не успевшие пожить и нагулять рыбьего жирку. Они жаловались на бесхозяйственных людей, которые сваливают в озёра и реки всякий хлам и спускают туда загрязнённую воду. От этого гибнут все рыбы: старые и малые.
Щуки и форели жаловались на охотников, которые стреляют в них из ружей во время нереста.
Рыбы просили ребят расчищать стоки в озёрах, а то от застоя в них начинает портиться вода. Жители мелких озёр очень просили пробивать зимой лунки во льду—чтобы не задохнуться.
И за всё это рыбы обещали — все в один голос! — не покидать водоёмов и веселее клевать летом на ребячьи удочки. Даже если приманка на крючке будет невкусная, а поплавок будет такой огромный, что его и под воду-то нелегко окунуть.
Это уже известно: там, где рыба хорошо живёт, всегда веселее клёв!
Вот сколько дел тем, кто захочет не только рыб ловить, но и помочь им.
(Илл. Федотова В.)
Рассказ про обыкновенного воробья по имени Чив, жизнь которого полна забот и приключений. Он благополучно пережил зиму и радуется приходу весны. Пришло время позаботиться о потомстве.
Песенка под окном
Весной в лесах и полях поют мастера песен: соловьи, жаворонки. Люди слушают их, затаив дыхание. Я много знаю птичьих песен. Услышу — и сразу скажу, кто поёт. А нынче вот не угадал.
Проснулся я рано-рано. Вдруг слышу: за окном, за занавеской, птичка какая-то завозилась в кустах. Потом голосок, но такой приятный, будто две хрусталинки ударились друг о друга. А потом просто по-воробьиному: «Чив! Чив!»
Диво!
Хрусталинкой — воробьём, воробьём — хрусталинкой. Да всё горячей, всё быстрей, всё звонче!
Перебирал я в памяти все птичьи песни — нет, не слыхал такой никогда.
А птичка-невидимка не унимается: хрусталинкой — воробьём, воробьём хрусталинкой!
Тут уж и под тёплым одеялом не улежишь! Вскочил я, отдёрнул занавеску и вижу: сидит на кусте обыкновенный воробей! Старый знакомый! Чив Щипаный Затылок. Он всю зиму летал ко мне на подоконник за крошками. Но сейчас Чив не один, а с подружкой. Подружка спокойно сидит и пёрышки чистит. А Чиву не сидится. Он чирикает во всё горло и как заводной скачет вокруг подружки с ветки на ветку — со ступеньки на ступеньку. Тонкие ветки бьются одна о другую и звенят хрусталинками. Потому звенят, что дождевая вода замёрзла на них тонкими сосульками.
«Чив!» — воробей. «Дзень!» — сосулька.
И так это выходит хорошо и здорово, ей-ей, не хуже, чем у заслуженных певцов — соловьёв и жаворонков.
к оглавлению ↑
Воробьиные ночи
Всю зиму воробей Чив прожил в старой печной трубе. Долго тянулись страшные зимние ночи: стрелял мороз, ветер тряс трубу и сыпал сверху ледяную крупку. Зябли ножки, иней вырастал на пёрышках.
к оглавлению ↑
Великий день
Каждый день выше солнце. Каждая ночь хоть на воробьиный скок, а короче.
И вот пришёл он — Великий день: солнце поднялось так высоко, что заглянуло к Чиву в чёрную трубу.
к оглавлению ↑
Сосулькина вода
На крышах сосульки. Днём с сосулек капает вода. Это особая вода — сосулькина. Чив очень любит сосулькину воду. Перегнётся с карниза и ловко подхватит клювом сосулькину капельку, похожую на капельку солнца. Напившись воды, Чив начинает так отчаянно прыгать и чирикать, что прохожие останавливаются, улыбаются и говорят: «Ожил курилка!»
к оглавлению ↑
Весенняя баня
Чив пыжился, волочил крылышки, а хвост задирал. И вдруг увидал себя в снеговой лужице. Чив даже зажмурился: какой он взъерошенный и от сажи чёрный!
В луже он приседал, окунался с головой и бил по воде крылышками. Брызги летели вверх, и в брызгах горела радуга.
Из лужи Чив выскочил свеженький и чистенький. А вода в лужице стала чёрная как сажа.
к оглавлению ↑
Кап! Кап!
Кусты набрякли водой. На каждой ветке гирлянды капель. Сядет воробей — сверкающий дождь! Нагнётся пить, а капелька из-под самого носа кап! Воробей к другой, другая — кап!
Скок, скок воробей. Как, кап капельки.
к оглавлению ↑
Весенний звон
Схватил мороз. Каждая мокрая ветка оделась в ледяной чехольчик. Сел воробей на наклонный сучок — да и покатился вниз, как с горки. Синица тоже поскользнулась — повисла вниз головой. Ворона с лёту ухнула в самую гущину сучьев — вот наделала звону!
к оглавлению ↑
Перекувырк
Каждый день новость. В воздухе появились насекомые! Чив столбиком взлетел с крыши, схватил на лету жучишку и, сделав в воздухе перекувырк, опустился на трубу. Наелся Чив жуков и мух, и начали твориться с ним странные вещи. Он вдруг схватил за загривок своего старого друга Чирика и стал трепать его, как собака кошку.
Чирик орал, дрыгал ножками, бил крылышками. Но Чив трепал его и трепал, пока не выдрал у него клок перьев. А всю зиму они были друзьями. И воду пили с одной сосульки. И отмывались в соседних лужах. Только вода после Чирика стала не чёрная, а рыжая. Потому что всю зиму Чирик спал в щели кирпичной трубы.
А теперь всё пошло кувырком.
к оглавлению ↑
Ступеньки
Обвисшие ветви ивы похожи на зелёные волосы. На каждой волосинке узелки, узелки.
Это почки.
Дождевые капли скатываются по ветвям, весело прыгают с почки на почку. Так на одной ножке прыгают вниз по ступенькам ребята.
Ива сверкает и улыбается.
Зелёные бабочки
На тополях понатужились и лопнули почки. Из каждой почки, как бабочка из куколки, вылупился зелёный листик.
Воробьи расселись по ветвям и стали склёвывать клейких зелёных бабочек. Угощаются; один глазок вверх — нет ли ястреба, другой вниз — не лезет ли кошка?
к оглавлению ↑
Драчуны
От сосулькиной воды и солнца, от жуков и мух, от свежих листиков воробьи ошалели. Драки тут и там! Схватятся на крыше двое — к ним мчит дюжина. Вцепятся друг в друга, трепыхаются, кричат и пернатой гирляндой валятся с крыши на головы прохожих.
к оглавлению ↑
Дерево песен
Вечером все воробьи — битые и небитые — слетаются на особое дерево — дерево песен. Дружным хором провожают они день. Так, песней, провожают они каждый день весны.
Прохожие с удовольствием слушают воробьиный хор, улыбаются.
к оглавлению ↑
Переполох
Чив и его подружка Чука сложили гнездо в щели под карнизом. Выстлали его перьями, волосом, ватой, сеном и тряпочками. А Чука принесла фантик и два трамвайных билета: розовый и голубой. Получилось очень уютно. Чив вспоминал свою дымовую трубу и жалел, что раньше не догадался познакомиться с Чукой.
И вдруг — скрип, скрип, скрип! В люльке к карнизу поднимался штукатур. Поднялся и лопаточкой своей стал заделывать под карнизом щели.
Что тут началось! Все воробьи к нему скачут! Скачут по самому краю крыши, на все голоса ругают штукатура. Но штукатур не понимает воробьиного языка: замазывает щели да от воробьев лопаточкой отмахивается. А гнездо Чива и Чуки выбросил. Полетели по ветру перья, вата, волосы, сено и тряпочки. А фантик и билетики упали вниз.
к оглавлению ↑
Домик-люлька
Чив и Чука заняли скворечник. Ветер покачивал шест и вместе с шестом покачивал их новый домик. Чива укачивало, и он клевал носом. Чука не дремала: она опять наносила в гнездо перья, вату и сухие травники. И опять принесла фантик и трамвайные билетики.
к оглавлению ↑
Выселение
Вернулись с юга хозяева скворечника — серьёзные чёрные скворцы. Молча, деловито работая, они выбросили из скворечника сначала Чива и Чуку и наконец всё их гнездо. Опять полетели по ветру перья, вата, травинки, фантик и трамвайные билеты.
к оглавлению ↑
Лепестковая метель
Засвистывает метель. По улицам течёт белая позёмка яблоневых лепестков. А в тупичках вихри. Белые вихри из яблоневых лепестков.
Некогда!
Везде из-под застрех настырные голоса желторотых воробьят. Старые воробьихи — туда-сюда, вперёд-назад! Залетают в гнёзда, шарахаются назад.
Слышал Чива. Он сидел у старого гнезда — на заброшенной старой трубе. Сидел и чирикал не своим голосом. Потому что в клюве у него торчала гусеница, как папироса. И чирикал он не раскрывая рта, «сквозь зубы». Некогда!
Кончилась воробьиная весна. Хлопот полон рот!
(Илл Чарушина Е.)
Интересные и познавательные рассказы о жизни зверей и птиц в тундре. Суровые условия проживания заставляют животных быть изобретательными и находчивыми.
В тундре
Весь год тундра тусклая, однообразная: зимой белая, весной и осенью серая, седая. И только летом тундра преображается: покачиваются цветы—синие, жёлтые, белые; перелетают птицы — белые, чёрные, пёстрые. И голубеет небо над позеленевшей равниной.
Дали ясные, чистые. Ветер цветами пахнет. Над цветами басом гудят шмели, а над головой воют тучи комаров…
Куда ни посмотри — только мох, кочки, лужи. Можно увидеть и деревья — высотой по колено и толщиной с карандаш. В таком «лесу» грибы на кочках поднимаются выше вершин деревьев — карликовых ив и берёз.
В тундре летом семь погод на день: сеет, веет, дует, студит, мочит, греет, сушит. Приползёт туча, и накроет тундру холодная тень. Вторая — дождиком смочит. Третья иссечёт ледяной крупой, а бывает, и снегом присыплет. То нахлынет с моря туман, то ветер туман разгонит. И снова чистые дали и яркое солнце. Но из-за увалов уже новая туча подкрадывается…
Зима в тундре — это долгие ледяные сумерки. Улетели перелётные птицы, спрятались звери. Но и зимой жизнь в тундре не замирает. Она везде: на земле и под землёй, на снегу и под снегом.
к оглавлению ↑
Молодой волк
Отбился молодой Волк от стаи, трусит один по снежной равнине, по сторонам глядит.
— Аууу! Где вы все? Сквозь снег провалились, что ли?
Вокруг пусто, и в животе пусто. Лизнул снег — безвкусный, холодный. Что делать?
— Дальше надо бежать! Мама-волчица учила, что нас, волков, ноги кормят.
И побежал. А там, где только что Волк стоял, высунулась из-под снега Белая Куропатка.
— Вот и пусть тебя ноги кормят, а не мы, куропатки! Как только моё птичье сердце не разорвалось! Вдруг догадается, что я в снег зарылась, вдруг учует? Стоит над головой и ворчит: «Сквозь снег все провалились, что ли?» Хорошо, не догадался, что так и есть! Спасибо сильным лапкам моим с крепкими коготками, всегда из беды выручают.
Тут из-под снега выскочил Горностай, злой и голодный.
— Не всегда, Куропаточка, не всегда! Я тебя и под снегом поймаю, останутся от тебя одни твои хвалёные лапки.
Кинулся Горностай на Куропатку — белые пёрышки полетели. Но не повезло ему в этот раз, вырвалась Куропатка.
— Фу, фу, фу! Полный рот перьев, словно пуховую подушку схватил! В другой раз не стану в разговоры вступать, а прямо под снегом и придушу. А теперь вперёд! То есть вниз…
И Горностай нырнул в снег, словно в воду.
Волк услыхал шум и вернулся. Запыхался, глаза горят.
— А? Что? Кто тут шумел? Никого… Но вот следы, пёрышки на снегу — был же кто-то! Как отвернусь — показываются, убегу — вылезают. А вернусь — нет никого!
Попыхтел ещё носом, позыркал по сторонам глазами — и потрусил в белую мглу. И не заметил, что рядом за кочкой Заяц лежит. От страха ни жив ни мёртв. Уши прижал и глаза закрыл. Неподвижный, как снеговая кочка.
— Сердце моё заячье в заднюю ногу ушло! Рядом совсем Волк стоит и ворчит: «Никого, никого…» Спасибо белой шубке моей невидимке— выручила! Спасла меня от хищных глаз.
А из-под снега опять Горностай, ещё голоднее и злее, чем был.
— Попался, Заяц-беляк! Ты, белый, и я белый. Ты меня на снегу не увидел, а я тебя разглядел.
Да как кинется Зайцу прямо на спину! Взвился Заяц белым вихрем, сбросил с себя Горностая и так поскакал, что задние ноги передние обогнали. А Горностай отплёвывается:
— Фу ты, гадость какая! То перья во рту, то шерсть! С моей-то прытью и до сих пор без обеда. Не бывать тому!
И снова в снег головой.
А Волк опять голоса услышал и мчится назад, разинув пасть.
— А? Что? Где? Кто шумел? Опять никого… Только шерсти клок. Да что же это такое? Я там — все тут, я тут — все где- то там! А где? Справа никого, слева никого, сзади никого. А впереди? А впереди Ворон каркает. И мне, что ли, завыть?
А Ворон в это время сидел на кочке и каркал на все лады: «Карр-карр! Корр-корр! Курр- курр!»
Покричит — помолчит. Помолчит — покричит. А сам всё по сторонам оглядывается. Что-то высматривает.
Неподалёку от Ворона Олень пасётся. Слушал Олень Ворона, слушал, не вытерпел и спрашивает:
— И чего ты, Ворон, кричишь без толку? Вон Чечётка серёжки берёзовые шелушит— понятно. Я снег копычу, ягель-мох достаю. Вкусно! А от твоего карканья никакого толку — ни тебе, ни другим. Горло только застудишь.
Ворон хитро так посмотрел на Оленя и опять за своё: «Карр, карр!»
Подлетела к Оленю Чечётка:
— Че-че-чего-то, Олень, тут не так—остерегись! Слыхал примету: «Ворон каркает—беду накаркает»? Неспроста такая примета.
— Глупое суеверие,— отвечает Олень.— Как это можно беду накаркать?
— Смотри, Олень, хорошо смотри… Ворон понапрасну не каркает.
И улетела. А Олень задолбил копытом, дорылся до ягеля и захрустел. И не слышит за хрустом, как волчьи лапы по снегу шуршат. Ближе, ближе. Волк молодой на Воронов крик бежит. Остались бы от Оленя рожки да ножки, если бы не Чечётка. Защебетала, заволновалась, запрыгала с ветки на ветку. Олень поднял голову, а рядом — Волк! Хорошо ещё, что молодой, неопытный. Ткнул его Олень рогами и убежал.
Старый Ворон корит молодого Волка:
— Куропатка была под лапами — улетела. Заяц рядом за кочкой лежал — убежал. И Оленя ты упустил. Сто лет на свете живу, а такого растяпу не видел!
Волк и сам убивается:
— Бедный я и голодный, это ты, Ворон, беду на меня накликал!
— И этого ты не понял! На Оленя я тебя наводил. Это мой способ охоты, увижу оленей и каркаю, чтоб все волки в округе знали. Они-то меня понимают, сразу на крик бегут. Глядишь, и мне что-то перепадёт. А с тобой и верно — только горло простудишь, чтоб ты в снегу увяз!..
— УУУУУУ! — взвыл голодный Волк.
Ворон Волку в ответ:
— В тундре ноги одни не прокормят, даже волчьи. Надо ещё и голову, которая соображает.
Тут уж Волк совсем приуныл: куда податься? Влево и вправо бегал, вперёд и назад бегал — а что толку? Подамся-ка я куда глаза глядят! И Ворон за ним — вдруг Волк всё-таки кого-нибудь да поймает?
к оглавлению ↑
Под снегом
Кто под землёй живёт, кто в воде, а лемминг зимой— под снегом. Всю зиму неба не видит, тундры не видит. Да и что под снегом увидишь, разве что у самого носа. Вот он носом и узнаёт — где какая растёт трава.
Скучно, наверное, под снегом жить. Но что ему зимой наверху делать? Еды нет, а вот песцу на зуб или в когти сове угодить можешь. Холод, темень, метель. А под снегом — как под пуховым одеялом.
Правда, чтобы поесть, надо сперва прокопать подснежные ходы. А снег в тундре плотный, крепкий. Зато пока копаешь — согреешься. К тому же к зиме у лемминга вырастают крепкие длинные когти — очень удобно ими копать.
Докопаешься до кочки — а там сочные стебельки, зелёные почки, витаминные листики, питательные семена и ягоды. Всё свежее — как из холодильника.
От такого питания становятся лемминги сытыми, гладкими и весёлыми. И это в зимнюю стужу и бескормицу, когда все в тундре тощают от холода и голода.
Строят лемминги под снегом гнездо и выводят в гнезде детёнышей. Гнездо мягкое, тёплое, большое, круглое, очень уютное. Вверху позёмка скребёт, ветер свищет, от мороза птицы на лету замерзают, а под снегом в гнезде тишина и покой. Спят лемминжата в обнимку, уткнув носы в тёплый мамин живот.
Никаких бед бы не было, если бы не горностай-проныра! Большие песцы не так страшны, как этот пролаза. Песец сквозь снег не всегда и учует, а если и начнёт копать, так спастись время есть. А этот шасть в подснежную нору — и по ходам-отноркам! Быстрый, тонкий, гибкий, злой и зубастый. По лемминговым ходам быстрее хозяина мчится. Одна надежда — запутать его в ходах-переходах, но тут уж как повезёт: когда так, а когда и этак…
Как было бы хорошо, если бы не было горностая! Спал бы без забот под завывание вьюги. А так не спится. Тсс! Кажется, кто-то крадётся? Или послышалось? Нет, лезет кто- то по ходу. Может, сосед лемминг, а может, и горностай!
Нигде спокойно не проживёшь: даже в тундре, даже зимой. Даже под снегом!
Нелёгкая у зверюшек жизнь, беспокойная…
к оглавлению ↑
Разговоры в тундре
ПУНОЧКА И ВОРОН
— Скажи, Ворон, мудрая птица, чего это Кулик над болотом кричит?
— «Каждый кулик своё болото хвалит!»
— А Горностай чего с утра до вечера рыщет?
— «Голод не тётка!»
— А Чайки поморника от гнезда отгоняют?
— «На чужой каравай рот не разевай!»
— А Песец то куропаток гоняет, то сам от Совы удирает?
— «Не всё коту масленица!»
— До чего же ты мудрый, Ворон, всё-то ты в тундре знаешь!
— «Век живи—век учись», Пуночка. Вот я сто лет в тундре прожил и научился!
КУРОПАТКА И ОЛЕНЬ
— Смотрю на тебя, Олень, и думаю.
— Ио чём?
— Поскорей бы, думаю, ты до земли дорылся.
— А потом?
— А потом поскорей бы ушёл.
— А зачем?
— А чтобы успеть до заката на твоих копанках поклевать. В снег зарыться и проспать до утра.
— А утром?
— А утром всё сначала! Опять буду на тебя смотреть и думать.
ПЕСЕЦ И СОВА
— Не пойму, Сова, все в тундре прячутся, маскируются, одна ты на виду сидишь—так всем в глаза и бросаешься! А тебя почему-то никто не трогает?
— Так ты же, Песец, сам себе и ответил! Потому и не трогают, что я сразу в глаза бросаюсь. Как увижу кого, когти выставлю и бросаюсь. Чтоб и близко не подходили!
ЗАЯЦ И ЛЕММИНГ
— Вот бы, Лемминг, и мне таким же красивым стать, как и ты! Сытым, гладким, упитанным.
— Режим, Заяц, строгий режим! Час непрерывно ешь, два часа беспробудно спишь. И так с утра до вечера, каждый день, круглый год.
— О-хо-хо, Лемминг, тогда мне никогда красавчиком не бывать! У меня, брат, другой режим: час сам непрерывно бегаю, два часа меня другие гоняют. С утра до вечера, ежедневно и круглый год!..
к оглавлению ↑
Загадочные истории
БЛАГОРОДНЫЙ СОКОЛ
Живёт в тундре хищный сокол-сапсан. Птицы его так боятся, что с лёту к земле прижимаются или ныряют в воду. А которая не успеет, ту сокол на лету собьёт, пустит по ветру пёрышки. И вдруг этот грозный сокол и беззащитный гусь-казарка мирно рядом сидят: казарка сокола не боится, а сокол не нападает! Словно друг друга не замечают.
( Отгадка)
Казарка сидит на своём гнезде, а сокол — на своём. И хорошо друг друга видят. Но у своего гнезда сокол не только не трогает никого, а ещё и от других хищников защищает: прогоняет сов, песцов и поморников. Казарки, утки и кулики хорошо это знают и нарочно гнездятся рядом с соколом. Не за это ли сокола и называют «благородным»?
КАПРИЗНАЯ РЕЧКА
Девять капризов у речки в день!
То вода в речке пресная, то солёная, то она в одну сторону течёт, то в другую.
А то на одном месте стоит, как в озере.
То речка глубокая — на коне не переедешь, то мелкая— курица вброд перейдёт.
И рыба в ней то морская, то пресноводная. Маленькая речушка, а норовистая!
(Отгадка)
При впадении в море все речушки тут такие капризные.
Отлив в море — вода в речке пресная, и рыба в ней плещется пресноводная. А в прилив поворачивает речка вспять от хлынувшей в неё морской воды. И входит в речку морская рыба. И уж не курице через неё вброд идти, а только на лодке плыть.
к оглавлению ↑
Кто что умеет
Заспорили обитатели тундры: кто удалее всех? Чёрная рыбка Даллия говорит:
— Я самая выносливая! Кто из вас десять месяцев без просыпа проспит, да ещё вмёрзши в лёд? А я сплю и даже снов не вижу.
— Зато я вижу всё! — проклекотала Белая Сова.— Всем совам положено по ночам охотиться, а я и днём на охоту летаю. Я днём и ночью хорошо вижу— у кого ещё такие глаза?
— А видела ты своими глазами хвалёными, как я танцую? — подскочил кулик Турухтан. — Прыжки, повороты, поклоны, выпады?
— Мне бы твои заботы ! — печально просвистел куличок Плавунчик.— За меня танцует моя куличи- ха, а я за неё сперва яички высиживаю, а потом куличат выхаживаю. Прямо не жизнь, а карусель какая- то получается. Одно утешение, что никто из вас так не может.
И Плавунчик закружился в луже, как волчок. Это он так водяных жуков ловит: взмутит воду, закружит жучишек в водоворот и хватает потом, как с блюдечка.
— Ты, Плавунчик, самый заботливый папа в тундре,— простонала Гагара.— Не то что мой — Гагар, Гагун или Гагарыч, что ли? Не очень-то любит на гнезде сидеть, всё больше купается да ныряет. Всё я да я. А мы, гагары, ходить не умеем, на животе по земле ползаем. Так я от гнезда к воде целую тропку уже наползала, животом протоптала. Кто из вас на такое способен?
Долго бы ещё спорили и препирались, да вспомнили про дела. Кто к птенцам, кто к гнезду, кто на охоту. Один Турухтан беззаботный вскочил на кочку, воротник перяной распушил и давай плясать: приседать, кланяться и подскакивать. Но любоваться на него уже было некому.
(Илл. Чарушина Н.)