Сколько произведений входит в цикл севастопольские рассказы

Севастополь в декабре месяце

Утренняя заря только что начинает окрашивать небосклон над Сапун-горою; темно-синяя поверхность моря уже сбросила с себя сумрак ночи и ждет первого луча, чтобы заиграть веселым блеском; с бухты несет холодом и туманом; снега нет — всё черно, но утренний резкий мороз хватает за лицо и трещит под ногами, и далекий неумолкаемый гул моря, изредка прерываемый раскатистыми выстрелами в Севастополе, один нарушает тишину утра. На кораблях глухо бьет 8-я стклянка.

На Северной денная деятельность понемногу начинает заменять спокойствие ночи: где прошла смена часовых, побрякивая ружьями; где доктор уже спешит к госпиталю; где солдатик вылез из землянки, моет оледенелой водой загорелое лицо, и, оборотясь на зардевшийся восток, быстро крестясь, молится Богу; где высокая тяжелая маджара
на верблюдах со скрипом протащилась на кладбище хоронить окровавленных покойников, которыми она чуть не доверху наложена… Вы подходите к пристани — особенный запах каменного угля, навоза, сырости и говядины поражает вас; тысячи разнородных предметов — дрова, мясо, туры, мука, железо и т. п. — кучей лежат около пристани; солдаты разных полков, с мешками и ружьями, без мешков и без ружей, толпятся тут, курят, бранятся, перетаскивают тяжести на пароход, который, дымясь, стоит около помоста; вольные ялики, наполненные всякого рода народом — солдатами, моряками, купцами, женщинами — причаливают и отчаливают от пристани.

На Графскую, ваше благородие? Пожалуйте, — предлагают вам свои услуги два или три отставных матроса, вставая из яликов.

Вы выбираете тот, который к вам поближе, шагаете через полусгнивший труп какой-то гнедой лошади, которая тут в грязи лежит около лодки, и проходите к рулю. Вы отчалили от берега. Кругом вас блестящее уже на утреннем солнце море, впереди — старый матрос в верблюжьем пальто и молодой белоголовый мальчик, которые молча усердно работают веслами. Вы смотрите и на полосатые громады кораблей, близко и далеко рассыпанных по бухте, и на черные небольшие точки шлюпок, движущихся по блестящей лазури, и на красивые светлые строения города, окрашенные розовыми лучами утреннего солнца, виднеющиеся на той стороне, и на пенящуюся белую линию бона и затопленных кораблей, от которых кой-где грустно торчат черные концы мачт, и на далекий неприятельский флот, маячащий на хрустальном горизонте моря, и на пенящиеся струи, в которых прыгают соляные пузырики, поднимаемые веслами; вы слушаете равномерные звуки ударов вёсел, звуки голосов, по воде долетающих до вас, и величественные звуки стрельбы, которая, как вам кажется, усиливается в Севастополе.

Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, не проникло в душу вашу чувство какого-то мужества, гордости, и чтоб кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах…

Ваше благородие! прямо под Кистентина [Корабль «Константин».]
держите, — скажет вам старик матрос, оборотившись назад, чтобы поверить направление, которое вы даете лодке, — вправо руля.

А на нем пушки-то еще все, — заметит беловолосый парень, проходя мимо корабля и разглядывая его.

А то как же: он новый, на нем Корнилов жил, — заметит старик, тоже взглядывая на корабль.

Вишь ты, где разорвало! — скажет мальчик, после долгого молчания взглядывая на белое облачко расходящегося дыма, вдруг появившегося высоко-высоко над Южной бухтой и сопровождаемого резким звуком разрыва бомбы.

Это он
с новой батареи нынче палит, — прибавит старик, равнодушно поплевывая на руку. — Ну, навались, Мишка, баркас перегоним. — И ваш ялик быстрее подвигается вперед по широкой зыби бухты, действительно перегоняет тяжелый баркас, на котором навалены какие-то кули, и неровно гребут неловкие солдаты, и пристает между множеством причаленных всякого рода лодок к Графской пристани.

На набережной шумно шевелятся толпы серых солдат, черных матросов и пестрых женщин. Бабы продают булки, русские мужики с самоварами кричат сбитень горячий
, и тут же на первых ступенях валяются заржавевшие ядра, бомбы, картечи и чугунные пушки разных калибров. Немного далее большая площадь, на которой валяются какие-то огромные брусья, пушечные станки, спящие солдаты; стоят лошади, повозки, зеленые орудия и ящики, пехотные кòзла; двигаются солдаты, матросы, офицеры, женщины, дети, купцы; ездят телеги с сеном, с кулями и с бочками; кой-где проедет казак и офицер верхом, генерал на дрожках. Направо улица загорожена баррикадой, на которой в амбразурах стоят какие-то маленькие пушки, и около них сидит матрос, покуривая трубочку. Налево красивый дом с римскими цыфрами на фронтоне, под которым стоят солдаты и окровавленные носилки, — везде вы видите неприятные следы военного лагеря. Первое впечатление ваше непременно самое неприятное: странное смешение лагерной и городской жизни, красивого города и грязного бивуака не только не красиво, но кажется отвратительным беспорядком; вам даже покажется, что все перепуганы, суетятся, не знают, что делать. Но вглядитесь ближе в лица этих людей, движущихся вокруг вас, и вы поймете совсем другое. Посмотрите хоть на этого фурштатского солдатика, который ведет поить какую-то гнедую тройку и так спокойно мурлыкает себе что-то под нос, что, очевидно, он не заблудится в этой разнородной толпе, которой для него и не существует, но что он исполняет свое дело, какое бы оно ни было — поить лошадей или таскать орудия — так же спокойно и самоуверенно, и равнодушно, как бы всё это происходило где-нибудь в Туле или в Саранске. То же выражение читаете вы и на лице этого офицера, который в безукоризненно белых перчатках проходит мимо, и в лице матроса, который курит, сидя на баррикаде, и в лице рабочих солдат, с носилками дожидающихся на крыльце бывшего Собрания, и в лице этой девицы, которая, боясь замочить свое розовое платье, по камешкам перепрыгивает через улицу.

Да! вам непременно предстоит разочарование, ежели вы в первый раз въезжаете в Севастополь. Напрасно вы будете искать хоть на одном лице следов суетливости, растерянности или даже энтузиазма, готовности к смерти, решимости; — ничего этого нет: вы видите будничных людей, спокойно занятых будничным делом, так что, может быть, вы упрекнете себя в излишней восторженности, усомнитесь немного в справедливости понятия о геройстве защитников Севастополя, которое составилось в вас по рассказам, описаниям и вида, и звуков с Северной стороны. Но прежде, чем сомневаться, сходите на бастионы, посмотрите защитников Севастополя на самом месте защиты или, лучше, зайдите прямо напротив в этот дом, бывший прежде Севастопольским Собранием и у крыльца которого стоят солдаты с носилками, — вы увидите там защитников Севастополя, увидите там ужасные и грустные, великие и забавные, но изумительные, возвышающие душу зрелища.

Вы входите в большую залу Собрания. Только что вы отворили дверь, вид и запах 40 или 50 ампутационных и самых тяжело-раненых больных, одних на койках, большей частью на полу, вдруг поражает вас. Не верьте чувству, которое удерживает вас на пороге залы, — это дурное чувство, — идите вперед, не стыдитесь того, что вы как будто пришли смотреть
на страдальцев, не стыдитесь подойти и поговорить с ними: несчастные любят видеть человеческое сочувствующее лицо, любят рассказать про свои страдания и услышать слова любви и участия. Вы проходите по середине постелей и ищете лицо менее строгое и страдающее, к которому вы решитесь подойти, чтобы побеседовать.

Ты куда ранен? — спрашиваете вы нерешительно и робко у одного старого, исхудалого солдата, который, сидя на койке, следит за вами добродушным взглядом и как будто приглашает подойти к себе. Я говорю: «робко спрашиваете», потому что страдания, кроме глубокого сочувствия, внушают почему-то страх оскорбить и высокое уважение к тому, кто перенес их.

В ногу, — отвечает солдат; — но в это самое время вы сами замечаете по складкам одеяла, что у него ноги нет выше колена. — Слава Богу теперь, — прибавляет он: — на выписку хочу.

А давно ты уже ранен?

Да вот шестая неделя пошла, ваше благородие!

Что же, болит у тебя теперь?

Нет, теперь не болит, ничего; только как будто в икре ноет, когда погода, а то ничего.

Как же ты это был ранен?

На 5-м баксионе, ваше благородие, как первая бандировка была: навел пушку, стал отходить, этаким манером, к другой амбразуре, как он
ударит меня по ноге, ровно как в яму оступился. Глядь, а ноги нет.

Неужели больно не было в эту первую минуту?

Ничего; только как горячим чем меня пхнули в ногу.

Ну, а потом?

И потом ничего; только как кожу натягивать стали, так саднило как будто. Оно первое дело, ваше благородие, не думать много:
как не думаешь, оно тебе и ничего. Всё больше оттого, что думает человек.

В это время к вам подходит женщина в сереньком полосатом платье, повязанная черным платком; она вмешивается в ваш разговор с матросом и начинает рассказывать про него, про его страдания, про отчаянное положение, в котором он был четыре недели, про то, как, бывши ранен, остановил носилки, с тем чтобы посмотреть на залп нашей батареи, как великие князья говорили с ним и пожаловали ему 25 рублей, и как он сказал им, что он опять хочет на бастион, с тем, чтобы учить молодых, ежели уже сам работать не может. Говоря всё это одним духом, женщина эта смотрит то на вас, то на матроса, который, отвернувшись и как будто не слушая ее, щиплет у себя на подушке корпию, и глаза ее блестят каким-то особенным восторгом.

Это хозяйка моя, ваше благородие! — замечает вам матрос с таким выражением, как будто извиняется за нее перед вами, как будто говорит: «уж вы ее извините. Известно, бабье дело — глупые слова говорит».

Вы начинаете понимать защитников Севастополя; вам становится почему-то совестно за самого себя перед этим человеком. Вам хотелось бы сказать ему слишком много, чтобы выразить ему свое сочувствие и удивление; но вы не находите слов или недовольны теми, которые приходят вам в голову, — и вы молча склоняетесь перед этим молчаливым, бессознательным величием и твердостью духа, этой стыдливостью перед собственным достоинством.

Ну, дай Бог тебе поскорее поправиться, — говорите вы ему и останавливаетесь перед другим больным, который лежит на полу и, как кажется, в нестерпимых страданиях ожидает смерти.

Это белокурый, с пухлым и бледным лицом человек. Он лежит навзничь, закинув назад левую руку, в положении, выражающем жестокое страдание. Сухой открытый рот с трудом выпускает хрипящее дыхание; голубые оловянные глаза закачены кверху, и из-под сбившегося одеяла высунут остаток правой руки, обвернутый бинтами. Тяжелый запах мертвого тела сильнее поражает вас, и пожирающий внутренний жар, проникающий все члены страдальца, проникает как будто и вас.

Чтò, он без памяти? — спрашиваете вы у женщины, которая идет за вами и ласково, как на родного, смотрит на вас.

Нет, еще слышит, да уж очень плох, — прибавляет она шопотом. — Я его нынче чаем поила — что ж, хоть и чужой, всё надо жалость иметь — так уж не пил почти.

Как ты себя чувствуешь? — спрашиваете вы его.

У сердце гхорить.

Немного далее вы видите старого солдата, который переменяет белье. Лицо и тело его какого-то коричневого цвета и худы, как скелет. Руки у него совсем нет: она вылущена в плече. Он сидит бодро, он поправился; но по мертвому, тусклому взгляду, по ужасной худобе и морщинам лица вы видите, что это существо, уже выстрадавшее лучшую часть своей жизни.

С другой стороны вы увидите на койке страдальческое, бледное-бледное и нежное лицо женщины, на котором играет во всю щеку горячечный румянец.

Это нашу матроску 5-го числа в ногу задело бомбой, — скажет вам ваша путеводительница: — она мужу на бастион обедать носила.

Что ж, отрезали?

Выше колена отрезали.

Теперь, ежели нервы ваши крепки, пройдите в дверь налево: в той комнате делают перевязки и операции. Вы увидите там докторов с окровавленными по локти руками и бледными, угрюмыми физиономиями, занятых около койки, на которой, с открытыми глазами и говоря, как в бреду, бессмысленные, иногда простые и трогательные слова, лежит раненый, под влиянием хлороформа. Доктора заняты отвратительным, но благодетельным делом ампутаций. Вы увидите, как острый кривой нож входит в белое здоровое тело; увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит в чувство; увидите, как фельдшер бросит в угол отрезанную руку; увидите, как на носилках лежит, в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, — увидите ужасные, потрясающие душу зрелища; увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а увидите войну в настоящем ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти…

Выходя из этого дома страданий, вы непременно испытаете отрадное чувство, полнее вдохнете в себя свежий воздух, почувствуете удовольствие в сознании своего здоровья, но, вместе с тем, в созерцании этих страданий почерпнете сознание своего ничтожества и спокойно, без нерешимости пойдете на бастионы…

«Что значат смерть и страдание такого ничтожного червяка, как я, в сравнении с столькими смертями и столькими страданиями?» Но вид чистого неба, блестящего солнца, красивого города, отворенной церкви и движущегося по разным направлениям военного люда скоро приведет ваш дух в нормальное состояние легкомыслия, маленьких забот и увлечения одним настоящим.

Навстречу попадутся вам, может быть, из церкви похороны какого-нибудь офицера, с розовым гробом и музыкой и развевающимися хоругвями; до слуха вашего долетят, может быть, звуки стрельбы с бастионов, но это не наведет вас на прежние мысли; похороны покажутся вам весьма красивым воинственным зрелищем, звуки — весьма красивыми воинственными звуками, и вы не соедините ни с этим зрелищем, ни с этими звуками мысли ясной, перенесенной на себя, о страданиях и смерти, как вы это сделали на перевязочном пункте.

Пройдя церковь и баррикаду, вы войдете в самую оживленную внутреннею жизнью часть города. С обеих сторон вывески лавок, трактиров; купцы, женщины в шляпках и платочках, щеголеватые офицеры, — всё говорит вам о твердости духа, самоуверенности, безопасности жителей.

Зайдите в трактир направо, ежели вы хотите послушать толки моряков и офицеров: там уж верно идут рассказы про нынешнюю ночь, про Феньку, про дело 24-го, про то, как дорого и нехорошо подают котлетки, и про то, как убит тот-то и тот-то товарищ.

Чорт возьми, как нынче у нас плохо! — говорит басом белобрысенький, безусый морской офицерик в зеленом вязаном шарфе.

Где у нас? — спрашивает его другой.

На 4-м бастионе, — отвечает молоденький офицер, и вы непременно с бóльшим вниманием и даже некоторым уважением посмотрите на белобрысенького офицера при словах: «на 4-м бастионе». Его слишком большая развязность, размахивание руками, громкий смех и голос, казавшиеся вам нахальством, покажутся вам тем особенным бретерским настроением духа, которое приобретают иные очень молодые люди после опасности; но всё-таки вы подумаете, что он станет вам рассказывать, как плохо на 4-м бастионе от бомб и пуль: ничуть не бывало! плохо оттого, что грязно. «Пройти на батарею нельзя», скажет он, показывая на сапоги, выше икор покрытые грязью. «А у меня нынче лучшего комендора убили, прямо в лоб влепило», скажет другой. «Кого это? Митюхина?» — «Нет… Да что, дадут ли мне телятины? Вот канальи! — прибавит он к трактирному слуге. — Не Митюхина, а Абросимова. Молодец такой — в шести вылазках был».

На другом углу стола, за тарелками котлет с горошком и бутылкой кислого крымского вина, называемого «бордо», сидят два пехотных офицера: один молодой, с красным воротником и с двумя звездочками на шинели, рассказывает другому, старому, с черным воротником и без звездочек, про альминское дело. Первый уже немного выпил, и по остановкам, которые бывают в его рассказе, по нерешительному взгляду, выражающему сомнение в том, что ему верят, и главное, что слишком велика роль, которую он играл во всем этом, и слишком всё страшно, заметно, что он сильно отклоняется от строгого повествования истины. Но вам не до этих рассказов, которые вы долго еще будете слушать во всех углах России: вы хотите скорее итти на бастионы, именно на 4-й, про который вам так много и так различно рассказывали. Когда кто-нибудь говорит, что он был на 4-м бастионе, он говорит это с особенным удовольствием и гордостью; когда кто говорит: «я иду на 4-й бастион», непременно заметно в нем маленькое волнение или слишком большое равнодушие; когда хотят подшутить над кем-нибудь, говорят: «тебя бы поставить на 4-й бастион»; когда встречают носилки и спрашивают: «откуда?» большей частью отвечают: «с 4-го бастиона». Вообще же существуют два совершенно различные мнения про этот страшный бастион: тех, которые никогда на нем не были, и которые убеждены, что 4-й бастион есть верная могила для каждого, кто пойдет на него, и тех, которые живут на нем, как белобрысенький мичман, и которые, говоря про 4-й бастион, скажут вам, сухо или грязно там, тепло или холодно в землянке и т.д.

В полчаса, которые вы провели в трактире, погода успела перемениться: туман, расстилавшийся по морю, собрался в серые, скучные, сырые тучи и закрыл солнце; какая-то печальная изморозь сыплется сверху и мочит крыши, тротуары и солдатские шинели…

Пройдя еще одну баррикаду, вы выходите из дверей направо и поднимаетесь вверх по большой улице. За этой баррикадой дома по обеим сторонам улицы необитаемы, вывесок нет, двери закрыты досками, окна выбиты, где отбит угол стены, где пробита крыша. Строения кажутся старыми, испытавшими всякое горе и нужду ветеранами, и как будто гордо и несколько презрительно смотрят на вас. По дороге спотыкаетесь вы на валяющиеся ядра и в ямы с водой, вырытые в каменном грунте бомбами. По улице встречаете вы и обгоняете команды солдат, пластунов, офицеров; изредка встречается женщина или ребенок, но женщина уже не в шляпке, а матроска в старой шубейке и в солдатских сапогах. Проходя дальше по улице и спустившись под маленький изволок, вы замечаете вокруг себя уже не дома, а какие-то странные груды развалин-камней, досок, глины, бревен; впереди себя на крутой горе видите какое-то черное, грязное пространство, изрытое канавами, и это-то впереди и есть 4-й бастион… Здесь народу встречается еще меньше, женщин совсем не видно, солдаты идут скоро, по дороге попадаются капли крови и непременно встретите тут четырех солдат с носилками и на носилках бледно-желтоватое лицо и окровавленную шинель. Ежели вы спросите: «куда ранен?» носильщики сердито, не поворачиваясь к вам, скажут: в ногу или в руку, ежели он ранен легко; или сурово промолчат, ежели из-за носилок не видно головы, и он уже умер или тяжело ранен.

Недалекий свист ядра или бомбы, в то самое время, как вы станете подниматься на гору, неприятно поразит вас. Вы вдруг поймете и совсем иначе, чем понимали прежде, значение тех звуков выстрелов, которые вы слушали в городе. Какое-нибудь тихо-отрадное воспоминание вдруг блеснет в вашем воображении; собственная ваша личность начнет занимать вас больше, чем наблюдения; у вас станет меньше внимания ко всему окружающему, и какое-то неприятное чувство нерешимости вдруг овладеет вами. Несмотря на этот подленький голос при виде опасности, вдруг заговоривший внутри вас, вы, особенно взглянув на солдата, который, размахивая руками и осклизаясь под гору, по жидкой грязи, рысью, со смехом бежит мимо вас, — вы заставляете молчать этот голос, невольно выпрямляете грудь, поднимаете выше голову и карабкаетесь вверх на скользкую глинистую гору. Только что вы немного взобрались на гору, справа и слева начинают жужжать штуцерные пули, и вы, может быть, призадумаетесь, не итти ли вам по траншее, которая ведет параллельно с дорогой; но траншея эта наполнена такой жидкой, желтой, вонючей грязью выше колена, что вы непременно выберете дорогу по горе, тем более, что вы видите, все идут по дороге
. Пройдя шагов двести, вы входите в изрытое, грязное пространство, окруженное со всех сторон турами, насыпями, погребами, платформами, землянками, на которых стоят большие чугунные орудия и правильными кучами лежат ядра. Всё это кажется вам нагороженным без всякой цели, связи и порядка. Где на батарее сидит кучка матросов, где по середине площадки, до половины потонув в грязи, лежит разбитая пушка, где пехотный солдатик, с ружьем переходящий через батареи и с трудом вытаскивающий ноги из липкой грязи; везде, со всех сторон и во всех местах, видите черепки, неразорванные бомбы, ядра, следы лагеря, и всё это затопленное в жидкой, вязкой грязи. Как вам кажется, недалеко от себя слышите вы удар ядра, со всех сторон, кажется, слышите различные звуки пуль, — жужжащие, как пчела, свистящие, быстрые или визжащие, как струна, — слышите ужасный гул выстрела, потрясающий всех вас, и который вам кажется чем-то ужасно страшным.

«Так вот он, 4-й бастион, вот оно, это страшное, действительно ужасное место!» думаете вы себе, испытывая маленькое чувство гордости и большое чувство подавленного страха. Но разочаруйтесь: это еще не 4-й бастион. Это Язоновский редут — место, сравнительно, очень безопасное и вовсе не страшное. Чтобы итти на 4-й бастион, возьмите направо, по этой узкой траншее, по которой, нагнувшись, побрел пехотный солдатик. По траншее этой встретите вы, может быть, опять носилки, матроса, солдат с лопатами, увидите проводники мин, землянки в грязи, в которые, согнувшись, могут влезать только два человека, и там увидите пластунов черноморских батальонов, которые там переобуваются, едят, курят трубки, живут, и увидите опять везде ту же вонючую грязь, следы лагеря и брошенный чугун во всевозможных видах. Пройдя еще шагов триста, вы снова выходите на батарею — на площадку, изрытую ямами и обставленную турами, насыпанными землей, орудиями на платформах и земляными валами. Здесь увидите вы, может быть, человек пять матросов, играющих в карты под бруствером, и морского офицера, который, заметив в вас нового человека, любопытного, с удовольствием покажет вам свое хозяйство и всё, что для вас может быть интересного. Офицер этот так спокойно свертывает папироску из желтой бумаги, сидя на орудии, так спокойно прохаживается от одной амбразуры к другой, так спокойно, без малейшей афектации говорит с вами, что, несмотря на пули, которые чаще, чем прежде, жужжат над вами, вы сами становитесь хладнокровны и внимательно расспрашиваете и слушаете рассказы офицера. Офицер этот расскажет вам, — но только, ежели вы его расспросите, — про бомбардирование 5-го числа, расскажет, как на его батарее только одно орудие могло действовать, и из всей прислуги осталось 8 человек, и как всё-таки на другое утро 6-го он палил
[Моряки все говорят палить, а не стрелять.]
из всех орудий; расскажет вам, как 5-го попала бомба в матросскую землянку и положила одиннадцать человек; покажет вам из амбразуры батареи и траншеи неприятельские, которые не дальше здесь, как в 30-40 саженях. Одного я боюсь, что под влиянием жужжания пуль, высовываясь из амбразуры, чтобы посмотреть неприятеля, вы ничего не увидите, а ежели увидите, то очень удивитесь, что этот белый каменистый вал, который так близко от вас и на котором вспыхивают белые дымки, этот-то белый вал и есть неприятель — он
, как говорят солдаты и матросы.

Даже очень может быть, что морской офицер, из тщеславия или просто так, чтобы доставить себе удовольствие, захочет при вас пострелять немного. «Послать комендора и прислугу к пушке», и человек четырнадцать матросов живо, весело, кто засовывая в карман трубку, кто дожевывая сухарь, постукивая подкованными сапогами по платформе, подойдут к пушке и зарядят ее. Вглядитесь в лица, в осанки и в движения этих людей: в каждой морщине этого загорелого, скуластого лица, в каждой мышце, в ширине этих плеч, в толщине этих ног, обутых в громадные сапоги, в каждом движении, спокойном, твердом, неторопливом, видны эти главные черты, составляющие силу русского, — простоты и упрямства.

Вдруг ужаснейший, потрясающий не одни ушные органы, но всё существо ваше, гул поражает вас так, что вы вздрагиваете всем телом. Вслед затем вы слышите удаляющийся свист снаряда, и густой пороховой дым застилает вас, платформу и черные фигуры движущихся по ней матросов. По случаю этого нашего выстрела вы услышите различные толки матросов и увидите их одушевление и проявление чувства, которого вы не ожидали видеть, может быть, — это чувство злобы, мщения врагу, которое таится в душе каждого. «В самую абразуру
попала; кажись, убило двух… вон понесли», услышите вы радостные восклицания. «А вот он рассерчает: сейчас пустит сюда», скажет кто-нибудь; и действительно, скоро вслед за этим вы увидите впереди себя молнию, дым; часовой, стоящий на бруствере, крикнет: «пу-у-шка!» И вслед за этим мимо вас взвизгнет ядро, шлепнется в землю и воронкой взбросит вкруг себя брызги грязи и камни. Батарейный командир рассердится за это ядро, прикажет зарядить другое и третье орудия, неприятель тоже станет отвечать нам, и вы испытаете интересные чувства, услышите и увидите интересные вещи. Часовой опять закричит: «пушка» — и вы услышите тот же звук и удар, те же брызги, или закричит: «маркела!», [Мортира.]
и вы услышите равномерное, довольно приятное и такое, с которым с трудом соединяется мысль об ужасном, посвистывание бомбы, услышите приближающееся к вам и ускоряющееся это посвистывание, потом увидите черный шар, удар о землю, ощутительный, звенящий разрыв бомбы. Со свистом и визгом разлетятся потом осколки, зашуршат в воздухе камни, и забрызгает вас грязью. При этих звуках вы испытаете странное чувство наслаждения и вместе страха. В ту минуту, как снаряд, вы знаете, летит на вас, вам непременно придет в голову, что снаряд этот убьет вас; но чувство самолюбия поддерживает вас, и никто не замечает ножа, который режет вам сердце. Но зато, когда снаряд пролетел, не задев вас, вы оживаете, и какое-то отрадное, невыразимо приятное чувство, но только на мгновение, овладевает вами, так что вы находите какую-то особенную прелесть в опасности, в этой игре жизнью и смертью; вам хочется, чтобы еще и еще и поближе упало около вас ядро или бомба. Но вот еще часовой прокричал своим громким, густым голосом: «маркела», еще посвистывание, удар и разрыв бомбы; но вместе с этим звуком вас поражает стон человека. Вы подходите к раненому, который, в крови и грязи, имеет какой-то странный нечеловеческий вид, в одно время с носилками. У матроса вырвана часть груди. В первые минуты на забрызганном грязью лице его виден один испуг и какое-то притворное преждевременное выражение страдания, свойственное человеку в таком положении; но в то время, как ему приносят носилки, и он сам на здоровый бок ложится на них, вы замечаете, что выражение это сменяется выражением какой-то восторженности и высокой, невысказанной мысли: глаза горят, зубы сжимаются, голова с усилием поднимается выше, и в то время, как его поднимают, он останавливает носилки и с трудом, дрожащим голосом говорит товарищам: «простите, братцы!», еще хочет сказать что-то, и видно, что хочет сказать что-то трогательное, но повторяет только еще раз: «простите, братцы!» В это время товарищ-матрос подходит к нему, надевает фуражку на голову, которую подставляет ему раненый, и спокойно, равнодушно, размахивая руками, возвращается к своему орудию. «Это вот каждый день этак человек семь или восемь», говорит вам морской офицер, отвечая на выражение ужаса, выражающегося на вашем лице, зевая и свертывая папиросу из желтой бумаги…

…………………………………………………………………………………………………………………………

Итак, вы видели защитников Севастополя на самом месте защиты и идете назад, почему-то не обращая никакого внимания на ядра и пули, продолжающие свистать по всей дороге до разрушенного театра, — идете с спокойным, возвысившимся духом. Главное, отрадное убеждение, которое вы вынесли, это — убеждение в невозможности взять Севастополь и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу русского народа, — и эту невозможность видели вы не в этом множестве траверсов, брустверов, хитро сплетенных траншей, мин и орудий, одних на других, из которых вы ничего не поняли, но видели ее в глазах, речах, приемах, в том, что называется духом защитников Севастополя. То, чтó они делают, делают они так просто, так мало-напряженно и усиленно, что, вы убеждены, они еще могут сделать во сто раз больше… они всё могут сделать. Вы понимаете, что чувство, которое заставляет работать их, не есть то чувство мелочности, тщеславия, забывчивости, которое испытывали вы сами, но какое-нибудь другое чувство, более властное, которое сделало из них людей, так же спокойно живущих под ядрами, при ста случайностях смерти вместо одной, которой подвержены все люди, и живущих в этих условиях среди беспрерывного труда, бдения и грязи. Из-за креста, из-за названия, из угрозы не могут принять люди эти ужасные условия: должна быть другая, высокая побудительная причина. Только теперь рассказы о первых временах осады Севастополя, когда в нем не было укреплений, не было войск, не было физической возможности удержать его, и всё-таки не было ни малейшего сомнения, что он не отдастся неприятелю, — о временах, когда этот герой, достойный древней Греции, — Корнилов, объезжая войска, говорил: «умрем, ребята, а не отдадим Севастополя», и наши русские, неспособные к фразерству, отвечали: «умрем! ура!» — только теперь рассказы про эти времена перестали быть для вас прекрасным историческим преданием, но сделались достоверностью, фактом. Вы ясно поймете, вообразите себе тех людей, которых вы сейчас видели, теми героями, которые в те тяжелые времена не упали, а возвышались духом и с наслаждением готовились к смерти, не за город, а за родину. Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский…..

Уже вечереет. Солнце перед самым закатом вышло из-за серых туч, покрывающих небо, и вдруг багряным светом осветило лиловые тучи, зеленоватое море, покрытое кораблями и лодками, колыхаемое ровной широкой зыбью, и белые строения города, и народ, движущийся по улицам. По воде разносятся звуки какого-то старинного вальса, который играет полковая музыка на бульваре, и звуки выстрелов с бастионов, которые странно вторят им.

Севастополь.

© Тарле Е. В., наследники, вступительная статья, 1951

© Высоцкий В. П., наследники, иллюстрации, 1969

© Высоцкий П. В., рисунки на переплете, 2002

© Оформление серии. Издательство «Детская литература», 2002

* * *

О «Севастопольских рассказах»

В осажденном Севастополе зимой, весной и летом 1855 года в самых отдаленных один от другого пунктах оборонительной линии неоднократно замечали невысокого сухощавого офицера, некрасивого лицом, с глубоко впавшими, пронзительными, жадно вглядывавшимися во все глазами.

Он появлялся сплошь и рядом в тех местах, где вовсе не обязан был по службе находиться, и преимущественно в самых опасных траншеях и бастионах. Это и был очень мало кому тогда известный молодой поручик и писатель, которому суждено было так прославить и себя и породивший его русский народ, – Лев Николаевич Толстой. Наблюдавшие его тогда люди недоумевали впоследствии, каким образом он умудрился уцелеть среди непрерывного, страшного побоища, когда он будто нарочно нарывался каждый день на опасности.

В молодом, начинавшем свою великую жизнь Льве Толстом жили тогда два человека: защитник осажденного врагами русского города и гениальный художник, всматривавшийся и вслушивавшийся во все, что вокруг него происходило. Но было в нем тогда одно чувство, которое и руководило его военными, служебными действиями и направляло и вдохновляло его писательский дар: чувство любви к родине, попавшей в тяжкую беду, чувство самого горячего патриотизма в лучшем значении этого слова. Лев Толстой нигде не распространялся о том, как он любит страдающую Россию, но это чувство проникает все три севастопольских рассказа и каждую страницу в каждом из них. Великий художник вместе с тем, описывая людей и события, говоря о себе самом и о других людях, рассказывая о русских и о неприятеле, об офицерах и солдатах, ставит себе прямой целью решительно ничего не приукрашивать, а давать читателю правду – и ничего, кроме правды.

«Герой же моей повести, – так кончает Толстой второй свой рассказ, – которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, – правда».

И вот перед нами воскресает под гениальным пером героическая оборона Севастополя.

Взяты только три момента, выхвачены только три картины из отчаянной, неравной борьбы, почти целый год не стихавшей и не умолкавшей под Севастополем. Но как много дают эти картины!

Эта небольшая книжка – не только великое художественное произведение, но и правдивый исторический документ, свидетельство проницательного и беспристрастного очевидца, драгоценное для историка показание участника.

Первый рассказ говорит о Севастополе в декабре 1854 года. Это был момент некоторого ослабления и замедления военных действий, промежуток между кровавой битвой под Инкерманом (24 октября/5 ноября 1854 года) и битвой под Евпаторией (5/17 февраля 1855 года).

Но если могла несколько поотдохнуть и поправиться полевая русская армия, стоявшая в окрестностях Севастополя, то город Севастополь и его гарнизон и в декабре не знали передышки и забыли, что значит слово «покой».

Бомбардировка города французской и английской артиллерией не прекращалась. Руководитель инженерной обороны Севастополя полковник Тотлебен очень торопился с земляными работами, с возведением новых и новых укреплений.

Солдаты, матросы, рабочие трудились под снегом, под холодным дождем без зимней одежды, полуголодные, и трудились так, что неприятельский главнокомандующий, французский генерал Канробер, спустя сорок лет не мог без восторга вспомнить об этих севастопольских рабочих, об их самоотвержении и бесстрашии, о несокрушимо стойких солдатах, об этих, наконец, шестнадцати тысячах моряков, которые почти все полегли вместе со своими тремя адмиралами – Корниловым, Нахимовым и Истоминым, но не уступали порученных им в обороне Севастополя рубежей.

Толстой рассказывает о матросе с оторванной ногой, которого несут на носилках, а он просит остановить носилки, чтобы посмотреть на залп нашей батареи. Подлинные документы, сохранившиеся в наших архивах, приводят сколько угодно точно таких же фактов. «Ничего, нас тут двести человек на бастионе, дня на два еще нас хватит!
» Такие ответы давали солдаты и матросы, и никто из них при этом даже не подозревал, каким надо быть мужественным, презирающим смерть человеком, чтобы так просто, спокойно, деловито говорить о своей собственной завтрашней или послезавтрашней неизбежной гибели! А когда мы читаем, что в этих рассказах Толстой говорит о женщинах, то ведь каждая его строка может быть подтверждена десятком неопровержимых документальных свидетельств.

Жены рабочих, солдат, матросов каждый день носили мужьям обед в их бастионы, и нередко одна бомба кончала со всей семьей, хлебавшей щи из принесенного горшка. Безропотно переносили страшные увечья и смерть эти достойные своих мужей подруги. В разгар штурма 6/18 июня жены солдат и матросов разносили воду и квас по бастионам – и сколько их легло на месте!

Второй рассказ относится к маю 1855 года, а помечен этот рассказ уже 26 июня 1855 года. В мае произошла кровавая битва гарнизона против почти всей осаждающей армии неприятеля, желавшей во что бы то ни стало овладеть тремя передовыми укреплениями, выдвинутыми перед Малаховым курганом: Селенгинским и Волынским редутами и Камчатским люнетом. Эти три укрепления пришлось после отчаянной битвы оставить, но зато 6/18 июня русские защитники города одержали блестящую победу, отбив с тяжкими для неприятеля потерями общий штурм, предпринятый французами и англичанами. Толстой не описывает этих кровавых майских и июньских встреч, но читателю рассказа ясно по всему, что совсем недавно, только что произошли очень крупные события у осажденного города.

Толстой, между прочим, описывает одно короткое перемирие и прислушивается к мирным разговорам между русскими и французами. Очевидно, он имеет в виду то перемирие, которое было объявлено обеими сторонами тотчас после битвы 26 мая/7 июня, чтобы успеть убрать и схоронить множество трупов, покрывавших землю около Камчатского люнета и обоих редутов.

В этом описании перемирия нынешнего читателя поразит, вероятно, картина, рисуемая здесь Толстым. Неужели враги, только что в яростной рукопашной борьбе резавшие и коловшие друг друга, могут так дружелюбно разговаривать, с такой лаской, так любезно и предупредительно относиться друг к другу?

Но и здесь, как и везде, Толстой строжайше правдив и его рассказ вполне согласуется с историей. Когда я работал над документами по обороне Севастополя, мне беспрестанно приходилось наталкиваться на такие точь-в-точь описания перемирий, а ведь их было за время Крымской войны несколько.

Третий рассказ Толстого относится к Севастополю в августе 1855 года. Это был последний, самый страшный месяц долгой осады, месяц непрерывных, жесточайших, днем и ночью не утихавших бомбардировок, месяц, окончившийся падением Севастополя 27 августа 1855 года. Как и в предыдущих своих двух рассказах, Толстой описывает события так, как они развертываются перед глазами выбранных им двух-трех участников и наблюдателей всего происходящего.

Одному из величайших сынов России, Льву Толстому, выпало на долю прославить своими никем не превзойденными творениями две русские национальные эпопеи: сначала Крымскую войну в «Севастопольских рассказах», а впоследствии победу над Наполеоном в «Войне и мире».

Е. Тарле

Севастополь в декабре месяце

Утренняя заря только что начинает окрашивать небосклон над Сапун-горою; темно-синяя поверхность моря сбросила с себя уже сумрак ночи и ждет первого луча, чтобы заиграть веселым блеском; с бухты несет холодом и туманом; снега нет – все черно, но утренний резкий мороз хватает за лицо и трещит под ногами, и далекий неумолкаемый гул моря, изредка прерываемый раскатистыми выстрелами в Севастополе, один нарушает тишину утра. На кораблях глухо бьет восьмая стклянка.

На Северной денная деятельность понемногу начинает заменять спокойствие ночи: где прошла смена часовых, побрякивая ружьями; где доктор уже спешит к госпиталю; где солдатик вылез из землянки, моет оледенелой водой загорелое лицо и, оборотясь на зардевшийся восток, быстро крестясь, молится Богу; где высокая тяжелая маджара
1

Маджа?ра – большая телега.

На верблюдах со скрипом протащилась на кладбище хоронить окровавленных покойников, которыми она чуть не доверху наложена… Вы подходите к пристани – особенный запах каменного угля, навоза, сырости и говядины поражает вас; тысячи разнородных предметов – дрова, мясо, туры2

Ту?ры – особого устройства плетенки из прутьев, наполненные землей.

Мука, железо и т. п. – кучей лежат около пристани; солдаты разных полков, с мешками и ружьями, без мешков и без ружей, толпятся тут, курят, бранятся, перетаскивают тяжести на пароход, который, дымясь, стоит около помоста; вольные ялики, наполненные всякого рода народом – солдатами, моряками, купцами, женщинами, – причаливают и отчаливают от пристани.

– На Графскую, ваше благородие? Пожалуйте, – предлагают вам свои услуги два или три отставных матроса, вставая из яликов.

Вы выбираете тот, который к вам поближе, шагаете через полусгнивший труп какой-то гнедой лошади, которая тут в грязи лежит около лодки, и проходите к рулю. Вы отчалили от берега. Кругом вас блестящее уже на утреннем солнце море, впереди – старый матрос в верблюжьем пальто и молодой белоголовый мальчик, которые молча усердно работают веслами. Вы смотрите и на полосатые громады кораблей, близко и далеко рассыпанных по бухте, и на черные небольшие точки шлюпок, движущихся по блестящей лазури, и на красивые светлые строения города, окрашенные розовыми лучами утреннего солнца, виднеющиеся на той стороне, и на пенящуюся белую линию бона3

Бон – заграждение в бухте из бревен, цепей или канатов.

И затопленных кораблей, от которых кой-где грустно торчат черные концы мачт, и на далекий неприятельский флот, маячащий на хрустальном горизонте моря, и на пенящиеся струи, в которых прыгают соляные пузырики, поднимаемые веслами; вы слушаете равномерные звуки ударов весел, звуки голосов, по воде долетающих до вас, и величественные звуки стрельбы, которая, как вам кажется, усиливается в Севастополе.

Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, не проникли в душу вашу чувства какого-то мужества, гордости и чтоб кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах…

– Ваше благородие! прямо под Кистентина4

Корабль «Константин». (Примеч. Л. Н. Толстого
.)

Держите, – скажет вам старик матрос, оборотясь назад, чтобы поверить направление, которое вы даете лодке, – вправо руля.

– А на нем пушки-то еще все, – заметит беловолосый парень, проходя мимо корабля и разглядывая его.

– А то как же: он новый, на нем Корнилов жил, – заметит старик, тоже взглядывая на корабль.

– Вишь ты, где разорвало! – скажет мальчик после долгого молчания, взглядывая на белое облачко расходящегося дыма, вдруг появившегося высоко над Южной бухтой и сопровождаемого резким звуком разрыва бомбы.

– Это он
с новой батареи нынче палит, – прибавит старик, равнодушно поплевывая на руку. – Ну, навались, Мишка, баркас перегоним. – И ваш ялик быстрее подвигается вперед по широкой зыби бухты, действительно перегоняет тяжелый баркас, на котором навалены какие-то кули и неровно гребут неловкие солдаты, и пристает между множеством причаленных всякого рода лодок к Графской пристани.

На набережной шумно шевелятся толпы серых солдат, черных матросов и пестрых женщин. Бабы продают булки, русские мужики с самоварами кричат: сбитень горячий
5

Сбитень горячий – напиток из меда с пряностями.

И тут же на первых ступенях валяются заржавевшие ядра, бомбы, картечи и чугунные пушки разных калибров. Немного далее большая площадь, на которой валяются какие-то огромные брусья, пушечные станки, спящие солдаты; стоят лошади, повозки, зеленые орудия и ящики, пехотные ко?злы; двигаются солдаты, матросы, офицеры, женщины, дети, купцы; ездят телеги с сеном, с кулями и с бочками; кой-где проедут казак и офицер верхом, генерал на дрожках. Направо улица загорожена баррикадой, на которой в амбразурах стоят какие-то маленькие пушки, и около них сидит матрос, покуривая трубочку. Налево красивый дом с римскими цифрами на фронтоне, под которым стоят солдаты и окровавленные носилки, – везде вы видите неприятные следы военного лагеря. Первое впечатление ваше непременно самое неприятное: странное смешение лагерной и городской жизни, красивого города и грязного бивуака не только не красиво, но кажется отвратительным беспорядком; вам даже покажется, что все перепуганы, суетятся, не знают, что делать. Но вглядитесь ближе в лица этих людей, движущихся вокруг вас, и вы поймете совсем другое. Посмотрите хоть на этого фурштатского солдатика6

Фурштатский солдат – солдат из обозной части.

Который ведет поить какую-то гнедую тройку и так спокойно мурлыкает себе что-то под нос, что, очевидно, он не заблудится в этой разнородной толпе, которой для него и не существует, но что он исполняет свое дело, какое бы оно ни было – поить лошадей или таскать орудия, – так же спокойно, и самоуверенно, и равнодушно, как бы все это происходило где-нибудь в Туле или в Саранске. То же выражение читаете вы и на лице этого офицера, который в безукоризненно белых перчатках проходит мимо, и в лице матроса, который курит, сидя на баррикаде, и в лице рабочих солдат, с носилками дожидающихся на крыльце бывшего Собрания, и в лице этой девицы, которая, боясь замочить свое розовое платье, по камешкам перепрыгивает через улицу.

Да! вам непременно предстоит разочарование, ежели вы в первый раз въезжаете в Севастополь. Напрасно вы будете искать хоть на одном лице следов суетливости, растерянности или даже энтузиазма, готовности к смерти, решимости, – ничего этого нет: вы видите будничных людей, спокойно занятых будничным делом, так что, может быть, вы упрекнете себя в излишней восторженности, усомнитесь немного в справедливости понятия о геройстве защитников Севастополя, которое составилось в вас по рассказам, описаниям и вида и звуков с Северной стороны. Но прежде чем сомневаться, сходите на бастионы7

Бастио?н – пятистороннее оборонительное укрепление, состоящее из двух фасов (передние стороны), двух фланков (боковые стороны) и горжи (тыльная часть).

Посмотрите защитников Севастополя на самом месте защиты или, лучше, зайдите прямо напротив в этот дом, бывший прежде Севастопольским собранием и на крыльце которого стоят солдаты с носилками, – вы увидите там защитников Севастополя, увидите там ужасные и грустные, великие и забавные, но изумительные, возвышающие душу зрелища.

Вы входите в большую залу Собрания. Только что вы отворили дверь, вид и запах сорока или пятидесяти ампутационных и самых тяжело раненных больных, одних на койках, большей частью на полу, вдруг поражает вас. Не верьте чувству, которое удерживает вас на пороге залы, – это дурное чувство, – идите вперед, не стыдитесь того, что вы как будто пришли смотреть
на страдальцев, не стыдитесь подойти и поговорить с ними: несчастные любят видеть человеческое сочувствующее лицо, любят рассказать про свои страдания и услышать слова любви и участия. Вы проходите посередине постелей и ищете лицо менее строгое и страдающее, к которому вы решитесь подойти, чтобы побеседовать.

– Ты куда ранен? – спрашиваете вы нерешительно и робко у одного старого исхудалого солдата, который, сидя на койке, следит за вами добродушным взглядом и как будто приглашает подойти к себе. Я говорю: «робко спрашиваете», потому что страдания, кроме глубокого сочувствия, внушают почему-то страх оскорбить и высокое уважение к тому, кто перенесет их.

– В ногу, – отвечает солдат; но в это самое время вы сами замечаете по складкам одеяла, что у него ноги нет выше колена. – Слава Богу теперь, – прибавляет он, – на выписку хочу.

– А давно ты уже ранен?

– Да вот шестая неделя пошла, ваше благородие!

– Что же, болит у тебя теперь?

– Нет, теперь не болит, ничего; только как будто в икре ноет, когда непогода, а то ничего.

– Как же ты это был ранен?

– На пятом баксионе, ваше благородие, как первая бандировка была: навел пушку, стал отходить, этаким манером, к другой амбразуре, как он
ударит меня по ноге, ровно как в яму оступился. Глядь, а ноги нет.

– Неужели больно не было в эту первую минуту?

– Ничего; только как горячим чем меня пхнули в ногу.

– Ну, а потом?

– И потом ничего; только как кожу натягивать стали, так саднило как будто. Оно первое дело, ваше благородие, не думать много
: как не думаешь, оно тебе и ничего. Все больше оттого, что думает человек.

В это время к вам подходит женщина в сереньком полосатом платье и повязанная черным платком; она вмешивается в ваш разговор с матросом и начинает рассказывать про него, про его страдания, про отчаянное положение, в котором он был четыре недели, про то, как, бывши ранен, остановил носилки, с тем чтобы посмотреть на залп нашей батареи, как великие князья говорили с ним и пожаловали ему двадцать пять рублей и как он сказал им, что он опять хочет на бастион, с тем чтобы учить молодых, ежели уже сам работать не может. Говоря все это одним духом, женщина эта смотрит то на вас, то на матроса, который, отвернувшись и как будто не слушая ее, щиплет у себя на подушке корпию8

Ко?рпия – нащипанные из чистых тряпок нитки, которые употреблялись при перевязке вместо ваты.

И глаза ее блестят каким-то особенным восторгом.

– Это хозяйка моя, ваше благородие! – замечает вам матрос с таким выражением, как будто говорит: «Уж вы ее извините. Известно, бабье дело – глупые слова говорит».

Вы начинаете понимать защитников Севастополя; вам становится почему-то совестно за самого себя перед этим человеком. Вам хотелось бы сказать ему слишком много, чтобы выразить ему свое сочувствие и удивление; но вы не находите слов или недовольны теми, которые приходят вам в голову, – и вы молча склоняетесь перед этим молчаливым, бессознательным величием и твердостью духа, этой стыдливостью перед собственным достоинством.

– Ну, дай Бог тебе поскорее поправиться, – говорите вы ему и останавливаетесь перед другим больным, который лежит на полу и, как кажется, в нестерпимых страданиях ожидает смерти.

Это белокурый, с пухлым и бледным лицом человек. Он лежит навзничь, закинув назад левую руку, в положении, выражающем жестокое страдание. Сухой открытый рот с трудом выпускает хрипящее дыхание; голубые оловянные глаза закачены кверху, и из-под сбившегося одеяла высунут остаток правой руки, обвернутый бинтами. Тяжелый запах мертвого тела сильнее поражает вас, и пожирающий внутренний жар, проникающий все члены страдальца, проникает как будто и вас.

– Что?, он без памяти? – спрашиваете вы у женщины, которая идет за вами и ласково, как на родного, смотрит на вас.

– Нет, еще слышит, да уж очень плох, – прибавляет она шепотом. – Я его нынче чаем поила – что ж, хоть и чужой, все надо жалость иметь, – так уж не пил почти.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваете вы его.

– У сердце гхорить.

Немного далее вы видите старого солдата, который переменяет белье. Лицо и тело его какого-то коричневого цвета и худы, как скелет. Руки у него совсем нет: она вылущена в плече. Он сидит бодро, он поправился; но по мертвому, тусклому взгляду, по ужасной худобе и морщинам лица вы видите, что это существо, уже выстрадавшее лучшую часть своей жизни.

С другой стороны вы увидите на койке страдальческое бледное и нежное лицо женщины, на котором играет во всю щеку горячечный румянец.

– Это нашу матроску пятого числа в ногу задело бомбой, – скажет вам ваша путеводительница, – она мужу на бастион обедать носила.

– Что ж, отрезали?

– Выше колена отрезали.

Теперь, ежели нервы ваши крепки, пройдите в дверь налево: в той комнате делают перевязки и операции. Вы увидите там докторов с окровавленными по локти руками и бледными, угрюмыми физиономиями, занятых около койки, на которой, с открытыми глазами и говоря, как в бреду, бессмысленные, иногда простые и трогательные слова, лежит раненый под влиянием хлороформа. Доктора заняты отвратительным, но благодетельным делом ампутаций. Вы увидите, как острый кривой нож входит в белое здоровое тело; увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит в чувство; увидите, как фельдшер бросит в угол отрезанную руку; увидите, как на носилках лежит, в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, – увидите ужасные, потрясающие душу зрелища; увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а увидите войну в настоящем ее выражении – в крови, в страданиях, в смерти…

Выходя из этого дома страданий, вы непременно испытаете отрадное чувство, полнее вдохнете в себя свежий воздух, почувствуете удовольствие в сознании своего здоровья, но вместе с тем в созерцании этих страданий почерпнете сознание своего ничтожества и спокойно, без нерешимости пойдете на бастионы…

«Что значат смерть и страдание такого ничтожного червяка, как я, в сравнении с столькими смертями и столькими страданиями? «Но вид чистого неба, блестящего солнца, красивого города, отворенной церкви и движущегося по разным направлениям военного люда скоро приведет ваш дух в нормальное состояние легкомыслия, маленьких забот и увлечения одним настоящим.

Навстречу попадутся вам, может быть, из церкви похороны какого-нибудь офицера, с розовым гробом и музыкой и развевающимися хоругвями; до слуха вашего долетят, может быть, звуки стрельбы с бастионов, но это не наведет вас на прежние мысли; похороны покажутся вам весьма красивым воинственным зрелищем, звуки – весьма красивыми воинственными звуками, и вы не соедините ни с этим зрелищем, ни с этими звуками мысли ясной, перенесенной на себя, о страданиях и смерти, как вы это сделали на перевязочном пункте.

Лев Николаевич ТОЛСТОЙ

В 1851-53 Толстой на Кавказе участвует в военных действиях (сначала в качестве волонтёра, затем – артилеристского офицера), а в 1854 отправляется в Дунайскую армию. Вскоре после начала Крымской войны его по личной просьбе переводят в Севастополь (в осажденном городе он сражается на знаменитом 4-м бастионе). Армейский быт и эпизоды войны дали Толстому материал для рассказов «Набег» (1853), «Рубка леса» (1853-55), а также для художественных очерков «Севастополь в декабре месяце», «Севастополь в мае», «Севастополь в августе 1855 года» (все опубликовано в «Современнике» в 1855-56). Эти очерки, получившие по традиции название «Севастопольские рассказы», смело объединили документ, репортаж и сюжетное повествование; они произвели огромное впечатление на русское общество. Война предстала в них безобразной кровавой бойней, противной человеческой природе. Заключительные слова одного из очерков, что единственным его героем является правда, стали девизом всей дальнейшей литературной деятельности писателя. Пытаясь определить своеобразие этой правды, Н. Г. Чернышевский проницательно указал на две характерные черты таланта Толстого – «диалектику души» как особую форму психологического анализа и «непосредственную чистоту нравственного чувства» (Полн. собр. соч., т. 3, 1947, с. 423, 428).

СЕВАСТОПОЛЬ В ДЕКАБРЕ МЕСЯЦЕ

Утренняя заря только что начинает окрашивать небосклон над Сапун-горою; темно-синяя поверхность моря сбросила с себя уже сумрак ночи и ждет первого луча, чтобы заиграть веселым блеском; с бухты несет холодом и туманом; снега нет – все черно, но утренний резкий мороз хватает за лицо и трещит под ногами, и далекий неумолкаемый гул моря, изредка прерываемый раскатистыми выстрелами в Севастополе, один нарушает тишину утра. На кораблях глухо бьет восьмая стклянка.

На Северной денная деятельность понемногу начинает заменять спокойствие ночи: где прошла смена часовых, побрякивая ружьями; где доктор уже спешит к госпиталю; где солдатик вылез из землянки, моет оледенелой водой загорелое лицо и, оборотясь на зардевшийся восток, быстро крестясь, молится Богу; где высокая тяжелая маджара на верблюдах со скрипом протащилась на кладбище хоронить окровавленных покойников, которыми она чуть не доверху наложена… Вы подходите к пристани – особенный запах каменного угля, навоза, сырости и говядины поражает вас; тысячи разнородных предметов – дрова, мясо, туры, мука, железо и т. п. – кучей лежат около пристани; солдаты разных полков, с мешками и ружьями, без мешков и без ружей, толпятся тут, курят, бранятся, перетаскивают тяжести на пароход, который, дымясь, стоит около помоста; вольные ялики, наполненные всякого рода народом – солдатами, моряками, купцами, женщинами, – причаливают и отчаливают от пристани.

– На Графскую, ваше благородие? Пожалуйте, – предлагают вам свои услуги два или три отставных матроса, вставая из яликов.

Вы выбираете тот, который к вам поближе, шагаете через полусгнивший труп какой-то гнедой лошади, которая тут в грязи лежит около лодки, и проходите к рулю. Вы отчалили от берега. Кругом вас блестящее уже на утреннем солнце море, впереди – старый матрос в верблюжьем пальто и молодой белоголовый мальчик, которые молча усердно работают веслами. Вы смотрите и на полосатые громады кораблей, близко и далеко рассыпанных по бухте, и на черные небольшие точки шлюпок, движущихся по блестящей лазури, и на красивые светлые строения города, окрашенные розовыми лучами утреннего солнца, виднеющиеся на той стороне, и на пенящуюся белую линию бона и затопленных кораблей, от которых кой-где грустно торчат черные концы мачт, и на далекий неприятельский флот, маячащий на хрустальном горизонте моря, и на пенящиеся струи, в которых прыгают соляные пузырики, поднимаемые веслами; вы слушаете равномерные звуки ударов весел, звуки голосов, по воде долетающих до вас, и величественные звуки стрельбы, которая, как вам кажется, усиливается в Севастополе.

Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, не проникли в душу вашу чувства какого-то мужества, гордости и чтоб кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах…

– Ваше благородие! прямо под Кистентина держите, – скажет вам старик матрос, оборотясь назад, чтобы поверить направление, которое вы даете лодке, – вправо руля.

– А на нем пушки-то еще все, – заметит беловолосый парень, проходя мимо корабля и разглядывая его.

– А то как же: он новый, на нем Корнилов жил, – заметит старик, тоже взглядывая на корабль.

– Вишь ты, где разорвало! – скажет мальчик после долгого молчания, взглядывая на белое облачко расходящегося дыма, вдруг появившегося высоко над Южной бухтой и сопровождаемого резким звуком разрыва бомбы.

– Это он с новой батареи нынче палит, – прибавит старик, равнодушно поплевывая на руку. – Ну, навались, Мишка, баркас перегоним. – И ваш ялик быстрее подвигается вперед по широкой зыби бухты, действительно перегоняет тяжелый баркас, на котором навалены какие-то кули и неровно гребут неловкие солдаты, и пристает между множеством причаленных всякого рода лодок к Графской пристани.

На набережной шумно шевелятся толпы серых солдат, черных матросов и пестрых женщин. Бабы продают булки, русские мужики с самоварами кричат сбитень горячий, и тут же на первых ступенях валяются заржавевшие ядра, бомбы, картечи и чугунные пушки разных калибров. Немного далее большая площадь, на которой валяются какие-то огромные брусья, пушечные станки, спящие солдаты; стоят лошади, повозки, зеленые орудия и ящики, пехотные кузла; двигаются солдаты, матросы, офицеры, женщины, дети, купцы; ездят телеги с сеном, с кулями и с бочками; кой-где проедут казак и офицер верхом, генерал на дрожках. Направо улица загорожена баррикадой, на которой в амбразурах стоят какие-то маленькие пушки, и около них сидит матрос, покуривая трубочку. Налево красивый дом с римскими цифрами на фронтоне, под которым стоят солдаты и окровавленные носилки, – везде вы видите неприятные следы военного лагеря. Первое впечатление ваше непременно самое неприятное: странное смешение лагерной и городской жизни, красивого города и грязного бивуака не только не красиво, но кажется отвратительным беспорядком; вам даже покажется, что все перепуганы, суетятся, не знают, что делать. Но вглядитесь ближе в лица этих людей, движущихся вокруг вас, и вы поймете совсем другое. Посмотрите хоть на этого фурштатского солдатика, который ведет поить какую-то гнедую тройку и так спокойно мурлыкает себе что-то под нос, что, очевидно, он не заблудится в этой разнородной толпе, которой для него и не существует, но что он исполняет свое дело, какое бы оно ни было – поить лошадей или таскать орудия, – так же спокойно, и самоуверенно, и равнодушно, как бы все это происходило где-нибудь в Туле или в Саранске. То же выражение читаете вы и на лице этого офицера, который в безукоризненно белых перчатках проходит мимо, и в лице матроса, который курит, сидя на баррикаде, и в лице рабочих солдат, с носилками дожидающихся на крыльце бывшего Собрания, и в лице этой девицы, которая, боясь замочить свое розовое платье, по камешкам перепрыгивает чрез улицу.

Да! вам непременно предстоит разочарование, ежели вы в первый раз въезжаете в Севастополь. Напрасно вы будете искать хоть на одном лице следов суетливости, растерянности или даже энтузиазма, готовности к смерти, решимости, – ничего этого нет: вы видите будничных людей, спокойно занятых будничным делом, так что, может быть, вы упрекнете себя в излишней восторженности, усомнитесь немного в справедливости понятия о геройстве защитников Севастополя, которое составилось в вас по рассказам, описаниям и вида и звуков с Северной стороны. Но прежде чем сомневаться, сходите на бастионы, посмотрите защитников Севастополя на самом месте защиты или, лучше, зайдите прямо напротив в этот дом, бывший прежде Севастопольским собранием и на крыльце которого стоят солдаты с носилками, – вы увидите там защитников Севастополя, увидите там ужасные и грустные, великие и забавные, но изумительные, возвышающие душу зрелища.

В 1855 г. Л. Толстой создал цикл из трёх рассказов, посвящённый обороне Севастополя.

Он сам был участником этих исторических событий, поэтому его рассказы ценны как свидетельства очевидца и как наблюдения и выводы гениального писателя. Рассказы написаны в жанре очерков, по горячим следам событий.

Историческая справка

Оборона Севастополя 1854-1855 гг. – героическая оборона русскими войсками в Крымской войне главной базы Черноморского флота – Севастополя.

Противники:

Российская империя – Британская империя, Французская империя, Османская империя, Сардинское королевство.

Командующие:

Нахимов П.С., Корнилов В.А., Тотлебен Э.И. – Франсуа Канробер, Жан-Жак Пелисье, Патрис де Мак-Магон, Фицрой Раглан, Альфонсо Ла-Мармора.

Блокада Севастополя – кульминация Крымской войны. Гарнизон Севастополя насчитывал около 7 тысяч человек, а англо-французский десант – более 60 тысяч человек. В короткий срок на южной стороне города были созданы оборонительные укрепления, с моря Севастопольскую бухту перекрыли специально затопленные корабли. Союзники рассчитывали захватить город за неделю, но они недооценили стойкость оборонявшихся русских войск. К обороне города присоединились и мирные жители. Осада продлилась 11 месяцев. В ходе осады союзники провели шесть массированных артиллерийских бомбардировок Севастополя с суши и моря.

К. П. Брюллов «В. А. Корнилов на борту брига «Фемистокл» (1835)

Севастопольскую оборону возглавлял начальник штаба Черноморского флота вице-адмирал В. А. Корнилов
, а после его гибели – командующий эскадрой вице-адмирал (с марта 1855 г. адмирал) П. С. Нахимов
.

П.С. Нахимов

«Гением» обороны Севастополя стал военный инженер генерал Э. И. Тотлебен
.

Генерал-инженер Е. И. Тотлебен

В 1854 г. борьба за город перешла в затяжную стадию. Союзники прорвались в Азовское море. В ночь на 28 августа (9 сентября) 1855 г. противник овладел ключевой позицией – Малаховым курганом, это предрешило исход Севастопольской обороны. Дальнейшая оборона города не имела смысла. Город был подожжён, пороховые погреба взорваны, военные суда, стоявшие в бухте, затоплены. Союзники только 30 августа (11 сентября) вступили в дымящиеся развалины Севастополя.

Ф. Рубо «Оборона Севастополя» (Малахов курган)

Потеря Севастополя стала большим ударом и способствовала скорейшему окончанию войны. Но оккупация города союзниками не изменила решимости русских солдат продолжать неравную борьбу. Их армия (115 тыс.) расположилась вдоль северного берега большой бухты; союзные войска (более 150 тыс. одной пехоты) заняли позиции от Байдарской долины к Чоргуну, по реке Чёрной и по южному берегу большой бухты. В военных действиях наступило затишье.
В ходе войны участникам антироссийской коалиции не удалось добиться всех своих целей, но удалось предотвратить усиление России на Балканах и на 15 лет лишить её Черноморского флота.
Крымская война дала толчок развитию вооружённых сил, военного и военно-морского искусства государств. Во многих странах начался переход от гладкоствольного оружия к нарезному, от парусного деревянного флота к паровому броненосному, зародились позиционные формы ведения войны.

Лев Толстой в Крымской войне

Лев Толстой в период написания «Севастопольских рассказов»

Когда в 1854 г. началась осада Севастополя англо-французскими и турецкими войсками, молодой писатель, полный патриотических настроений, добился перевода в Крымскую армию. С ноября 1854 по август 1855 гг. он находился в Севастополе и его окрестностях, дежурил на батарее на четвёртом бастионе под артиллерийскими обстрелами, участвовал в сражении на Чёрной речке и в боях во время последнего штурма города.
Прибыв в Севастополь, он сообщал брату: «Дух в войсках выше всякого описания… Только наше войско может стоять и побеждать (мы еще победим, в этом я убежден) при таких условиях».
Свои первые севастопольские впечатления Толстой передал в рассказе «Севастополь в декабре».

«Севастополь в декабре» (1854)

В декабре 1854 г. исполнился месяц после начала осады. Рассказ показывает осажденный город в его величии. Но писатель изображает войну без прикрас, без громких фраз, которые обычно сопровождают официальные известия о войне на страницах газет.

Ф. Рубо «Оборона Севастополя» (1904)

Город стал военным лагерем, в этом лагере происходит будничная, внешне беспорядочная суета: переполненный лазарет, удары ядер, взрывы гранат, мучения раненых, кровь, грязь и смерть… Защитники Севастополя просто и честно, без лишних слов выполняли свой тяжелый труд. «Из-за креста, из-за названия, из угрозы не могут принять люди эти ужасные условия: должна быть другая, высокая побудительная причина, – говорил Толстой. – И эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого – любовь к родине».
Толстой рассказывает о временной больнице. Здесь много раненых солдат, с ампутированными конечностями, «одних на койках, большей частью на полу».
Полтора месяца Толстой командовал батареей на четвертом бастионе, самом опасном из всех, а в перерывах между бомбардировками писал свою «Юность». Толстой не только заботился о поддержании боевого духа своих соратников, но и разработал ряд ценных военно-технических проектов, хлопотал о создании общества для просвещения солдат, об издании журнала для этой цели. И для него все очевиднее становилось не только величие, но и бессилие России, проявившееся в ходе Крымской войны.

Писатель решил было открыть глаза правительству на положение русской армии. Он составил специальную записку и передал её брату царя. В этой записке он смело назвал главную причину военных неудач: в России, столь могущественной своей материальной силой и силой своего духа, нет войска; есть толпы угнетенных рабов, повинующихся ворам, угнетающим наёмникам и грабителям…
Но скоро сам понял, что эта записка не сможет ничем помочь делу. А вот если рассказать о гибельном положении Севастополя и русской армии всему обществу? Показать бесчеловечность войны? И Толстой пишет свой второй рассказ «Севастополь в мае».

«Севастополь в мае» (1855)

Автор заранее предполагал, что рассказ может быть запрещен цензурой. Так и случилось: рассказ опубликовали в изуродованном цензурой виде. Но, несмотря на это, впечатление от него было потрясающим.
Толстой ударил своим рассказом по официальной идеологии, политике, государству. Он рисует войну как безумие, заставляющее усомниться в разуме людей.
Одна из сцен: объявлено перемирие, чтобы убрать трупы. Солдаты воюющих между собой армий с любопытством стремятся друг к другу. Завязываются беседы, слышатся шутки, смех. А десятилетний ребенок бродит среди убитых, собирая голубые цветы. И вдруг с тупым любопытством он останавливается перед обезглавленным трупом, разглядывает его и в ужасе бежит прочь.
Толстой пишет: «И эти люди – христиане… не упадут с раскаянием вдруг на колени… не обнимутся, как братья? Нет! Белые тряпки спрятаны, и снова свистят орудия смерти и страданий, снова льется честная, невинная кровь и слышатся стоны и проклятия».

Толстой судит о войне с нравственной точки зрения, не пытаясь выяснить социально-экономические причины войны. Он обращает внимание на честолюбие, властолюбие, корысть, свойственные большим и малым завоевателям. Наполеон ради своего честолюбия губит миллионы, а какой-нибудь прапорщик Петрушков, этот маленький Наполеон, маленький изверг, сейчас готов затеять сражение, убить человек сотню для того только, чтобы получить лишнюю звездочку или треть жалованья. Писатель показывает целую галерею маленьких наполеонов с их аристократическими замашками, суетным тщеславием и показным геройством. Им противопоставлен будничный героизм жителей города, солдат, матросов, боевых офицеров.
Бездушие, цинизм, эгоизм некоторых армейских служак возмущают писателя. Вот солдаты, раненные в тяжком бою, бредут в лазарет. Поручик Непшитшетский и адъютант князь Гальцин, наблюдавшие за боем издали, убеждены, что среди солдат много симулянтов, и они стыдят раненых, напоминают им о патриотизме. Гальцин останавливает высокого солдата с двумя ружьями.

Куда ты идешь и зачем? – закричал он на него строго. Но в это время, подойдя к солдату, он заметил, что правая рука его была за обшлагом и в крови выше локтя.
— Ранен, ваше благородие!
— Чем ранен?
— Сюда-то, должно, пулей, – сказал солдат, указывая на руку, – а уже здесь не могу знать, чем голову-то прошибло, – и он, нагнув ее, показал окровавленные слипшиеся волосы на затылке.
— А ружьё другое чье?
— Стуцер французский, ваше благородие, отнял; да я бы не пошел, кабы не евтого солдатика проводить, а то упадет неравно…
Тут даже князю Гальцину стало стыдно. Впрочем, уже на следующий день, гуляя по бульвару, он хвастает своим участием в деле…

Этот рассказ писатель заканчивает словами: «Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, – правда».
Последнему периоду Севастопольской обороны посвящён третий рассказ – «Севастополь в августе 1855 года».

«Севастополь в августе 1855 года»

Последний севастопольский рассказ был дописан в Петербурге, куда Толстой приехал в конце 1855 г. уже прославленным писателем.
В этом рассказе повествуется о судьбе новобранца Володи. Толстой показывает патриотизм, оптимизм, молодость Володи, который вызвался добровольцем в Севастополь, хотя старые бойцы не понимают, как можно было покинуть мир ради этой войны. Нужен офицер на Малахов курган, и Володя соглашается туда. Во время французской атаки он погибает. Описание этой смерти перекликается с эпизодом из романа «Война и мир», когда так же погибает младший брат Наташи Ростовой Петя. Толстой предостерегает от иллюзорности патриотических представлений на фоне жестокой и бессмысленной смерти, которую несет война.

Адмирал Нахимов на севастопольском бастионе

Читатель снова видит будничный и страшный лик войны: голодные солдаты и матросы, измученные нечеловеческой жизнью на бастионах офицеры, а подальше от огня – воры-интенданты с очень красивой, воинственной внешностью.
Город изранен, разрушен, но не сдаётся. Толстой, как и его боевые товарищи, плакал, покидая пылающий Севастополь. Он скорбит о погибших героях, проклинает войну…

В «Севастопольских рассказах» Толстой размышляет о формировании человеческой души, об отношении к народу, к родине, к истории. Его интересует психология людей, втянутых в большие исторические события. Он ставит перед читателями важные проблемы войны и мира, истинного героизма, патриотизма, раскрывает глубины человеческой психики перед лицом смерти.
Солдат в изображении Толстого – это скромный труженик, истинный герой, который и не подозревает, что он герой. Для современников Толстого такое понимание простого солдата было открытием.

В этой статье мы рассмотрим три рассказа Толстого: опишем их краткое содержание, проведем анализ. «Севастопольские рассказы» были опубликованы в 1855 году. Написаны они были в период пребывания в Севастополе Толстого. Опишем сначала краткое содержание, а затем расскажем о произведении «Севастопольские рассказы». Анализ (в декабре 1854-го, мае и августе 1955-го происходят описанные события) будет проще воспринимать, вспомнив основные моменты сюжета.

Севастополь в декабре

Несмотря на то что боевые действия продолжаются в Севастополе, жизнь идет своим чередом. Горячие булки продают торговки, мужики — сбитень. Странно смешались здесь мирная и лагерная жизни. Все пугаются, суетятся, однако это обманчивое впечатление. Многие люди уже не замечают взрывов и выстрелов, занимаясь «будничным делом». Лишь на бастионах можно увидеть защитников Севастополя.

Госпиталь

Описанием госпиталя продолжает Толстой «Севастопольские рассказы». Краткое содержание этого эпизода следующее. Раненые солдаты в госпитале делятся впечатлениями. Потерявший ногу боли не помнит, так как не думал о ней. В относившую мужу обед на бастион женщину попал снаряд, и ей выше колена отрезали ногу. Операции и перевязки делают в отдельном помещении. Ожидающие очереди раненые видят в ужасе, как доктора ампутируют ноги и руки их товарищам, а фельдшер бросает равнодушно в угол отрезанные Так, описывая детали, Толстой проводит в произведении «Севастопольские рассказы» анализ. В августе ничего, по сути, не изменится. Так же будут страдать люди, и никто не поймет, что война — это бесчеловечно. Между тем зрелища эти потрясают душу. Война предстает не в блестящем, красивом строе, с барабанным боем и музыкой, а в настоящем ее выражении — в смерти, страданиях, крови. Воевавший на наиболее опасном бастионе молодой офицер жалуется не на обилие снарядов и бомб, падающих на головы, а на грязь. Это реакция на опасность. Офицер слишком непринужденно, развязно и смело ведет себя.

По дороге на четвертый бастион

Все реже по дороге на четвертый бастион (наиболее опасный) встречаются невоенные люди. Попадаются все чаще носилки с ранеными. Офицер-артиллерист ведет себя здесь спокойно, так как он привык к грохоту взрывов и свисту пуль. Этот герой рассказывает, как в его батарее во время штурма осталось лишь одно действующее орудие, а также очень мало прислуги, однако на следующее утро он уже вновь палил из всех пушек.

Офицер вспоминает, как в матросскую землянку попала бомба, положив 11 человек. В движениях, осанке, лицах защитников видны главные черты, которые составляют силу русского человека, — упрямство и простота. Однако кажется, как отмечает автор, что страдания, злоба и опасность войны добавили к ним следы высокой мысли и чувства, а также сознание собственного достоинства. Толстой проводит в произведении психологический анализ («Севастопольские рассказы»). Он отмечает, что чувство мщения врагу, злобы таится в душе у каждого. Когда прямо на человека летит ядро, его не покидает вместе с чувством страха некоторое наслаждение. Потом он уже ожидает сам, чтобы бомба поближе взорвалась — есть в такой игре со смертью «особая прелесть». Чувство любви к Родине живет в народе. В России надолго оставят великие следы события в Севастополе.

Севастополь в мае

Продолжаются события произведения «Севастопольские рассказы» в мае. При анализе времени действия следует отметить, что с начала боев в этом городе проходит уже полгода. Умерли за этот период многие. Самым справедливым кажется решение оригинальным путем конфликта: если бы два солдата сразились, по одному от русской и французской армии, и победа была бы за той стороной, за которую сражался победитель. Логично такое решение, так как биться лучше один на один, чем 130 тыс. против 130 тыс. С точки зрения Льва Николаевича Толстого, война нелогична. Это либо сумасшествие, либо люди — не такие разумные создания, как принято думать.

Офицер Михайлов

Военные ходят по бульварам в осажденном городе. Среди них находится и пехотный офицер Михайлов, длинноногий, высокий, неловкий и сутулый человек. Он получил недавно от приятеля письмо. В нем улан в отставке пишет, как Наташа, его жена (близкий друг Михайлова), следит с увлечением по газетам за тем, как его полк передвигается, а также за подвигами Михайлова. Тот вспоминает с горечью прежний свой круг, который выше теперешнего до такой степени, что солдаты, когда он им рассказывал о своей жизни (как он играл со штатским генералом в карты или танцевал на равнодушно и недоверчиво слушали его.

Мечта Михайлова

Этот офицер мечтает о повышении. На бульваре он встречает Обжогова, капитана, а также прапорщика Сусликова. его полка. Они здороваются с Михайловым, пожимают ему руку. Однако офицеру иметь с ними дело не хочется. Он тоскует по обществу аристократов. Лев Николаевич рассуждает о тщеславии, проводит его анализ. «Севастопольские рассказы» — произведение, в котором много авторских отступлений, размышлений на философские темы. Тщеславие, по мнению автора, «болезнь нашего века». Поэтому существуют три типа людей. Первые принимают начало тщеславия как необходимо существующий факт, а потому справедливый. Эти люди ему свободно подчиняются. Другие рассматривают его как непреодолимое, несчастное условие. Третьи рабски, бессознательно действуют под влиянием тщеславия. Так рассуждает Толстой («Севастопольские рассказы»). Анализ его основан на личном участии в описываемых событиях, на наблюдениях за людьми.

Дважды Михайлов проходит нерешительно мимо кружка аристократов. В конце концов он отваживается поздороваться. Раньше этот офицер боялся к ним подходить оттого, что эти люди могли не удостоить его вовсе ответом на приветствие и уколоть тем самым его больное самолюбие. Аристократическое общество — Гальцин, адъютант Калугин, ротмистр Праскухин и подполковник Нефердов. Они ведут себя по отношению к Михайлову довольно высокомерно. Гальцин, например, берет офицера под руку и прогуливается с ним немного лишь потому, что знает, что этим доставит удовольствие ему. Однако вскоре они начинают разговаривать демонстративно лишь между собой, давая понять Михайлову, что не нуждаются больше в его обществе.

Штабс-капитан, вернувшись домой, вспоминает, что наутро вызвался идти на бастион вместо заболевшего офицера. Ему кажется, что его убьют, а если этого не произойдет, то наверняка наградят. Штабс-капитан утешает себя, что его долг — идти на бастион, что он поступил честно. Он гадает по дороге, куда его могут ранить — в голову, живот или ногу.

Собрание аристократов

Аристократы тем временем у Калугина пьют чай, играют на фортепиано. Они ведут себя при этом совсем не так напыщенно, важно и неестественно, как на бульваре, демонстрируя свой «аристократизм» окружающим, что отмечает Толстой («Севастопольские рассказы»). Анализ поведения героев в произведении занимает важное место. С поручением входит пехотный офицер к генералу, однако тут же аристократы принимают вновь надутый вид, притворившись, что не заметили вошедшего. Калугин, проводив к генералу курьера, проникается ответственностью момента. Он сообщает, что предстоит «жаркое дело».

В «Севастопольских рассказах» описана довольно подробно, но мы не будем на этом останавливаться. На вылазку вызывается отправиться Гальцин, зная, что не пойдет никуда, так как боится. Его принимается отговаривать Калугин, зная также, что тот не пойдет. Выйдя на улицу, Гальцин бесцельно начинает ходить, не забывая спрашивать раненых, проходящих мимо, о том, как идет сражение, а также ругать их за отступление. Отправившись на бастион, Калугин попутно не забывает демонстрировать храбрость: при свисте пуль не нагибается, принимает на лошади лихую позу. Его поражает неприятно «трусость» командира батареи. А ведь о храбрости этого человека ходят легенды.

Михайлов ранен

Проведший полгода на бастионе и не желающий рисковать напрасно командир батареи отправляет Калугина в ответ на его требование осмотреть бастион к орудиям с молоденьким офицером. Праскухину отдает приказ генерал уведомить о передислокации батальон Михайлова. Тот доставляет его успешно. Под обстрелом в темноте батальон начинает движение. Праскухин и Михайлов, идя бок о бок, думают лишь о впечатлении, производимом ими друг на друга. Они встречают нежелающего себя подвергать лишний раз опасности Калугина, который узнает от Михайлова о ситуации и поворачивает обратно. Бомба взрывается рядом с ним. Праскухин погибает, ранен в голову Михайлов, однако не идет на перевязку, считая, что долг превыше всего.

Все военные на следующий день гуляют по аллее и рассказывают о вчерашних событиях, показывая свою храбрость окружающим. Объявлено перемирие. Французы и русские общаются с легкостью между собой. Между ними нет вражды. Понимают, насколько война бесчеловечна, эти герои. Это отмечает и сам автор, проводя в произведении «Севастопольские рассказы» анализ.

В августе 1855 года

Козельцов появляется на поле битвы после лечения. Он независим в суждениях, очень талантлив и весьма неглуп. Пропали все повозки с лошадьми, много жителей скопилось на остановке. Совершенно нет у многих офицеров средств к существованию. Здесь же и Владимир, брат Михаила Козельцева. Он не попал в гвардию, несмотря на планы, а назначен был солдатом. Боевые действия ему нравятся.

Сидя на станции, Владимир уже не так рвется в бой. Он проиграл деньги. Выплатить долг помогает младший брат. По прибытии их направляют в батальон. Здесь над кучей денег сидит офицер в балагане. Он должен их посчитать. Братья расходятся, уехав спать на пятый бастион.

Владимиру предлагает переночевать у себя командир. Тот засыпает с трудом под свистящие пули. Михаил отправляется к своему командиру. Тот возмущен вступлением Козельцева, бывшего недавно с ним в одной должности, в строй. Однако остальные его возвращению рады.

На утро Владимир входит в офицерские круги. Ему все симпатизируют, особенно юнкер Вланг. Владимир попадает на устроенный командиром обед. Здесь ведется много разговоров. В письме, присланном начальником артиллерии, говорится, что требуется офицер в Малахов, но, поскольку место это неспокойное, никто не соглашается. Однако Владимир решает ехать. Вланг отправляется с ним.

Владимир в Малахове

Прибыв на место, он находит в беспорядке боевые орудия, которые некому починить. Володя общается с Мельниковым, а также находит весьма быстро общий язык с командиром.

Начинается штурм. Козельцов сонный выходит на бой. Он несется на французов, выхватив саблю. Сильно ранен Володя. Чтобы его обрадовать перед смертью, священник сообщает, что русские победили. Володя рад, что смог послужить стране, и думает о старшем брате. Володя все еще командует, но понимает через некоторое время, что французы победили. Труп Мельникова лежит недалеко. Знамя французов появляется над курганом. В безопасное место уезжает Вланг. Так заканчивает Толстой «Севастопольские рассказы», краткое содержание которых мы только что описали.

Анализ произведения

Лев Николаевич, попав в осажденный Севастополь, был потрясен героическим духом населения и войска. Он начал писать свой первый рассказ «Севастополь в декабре месяце». Затем вышли два других, рассказывающих о событиях в мае и августе 1855 года. Все три произведения объединены названием «Севастопольские рассказы».

Анализ каждого из них мы проводить не будем, отметим лишь общие черты. Из борьбы, не утихавшей почти год, выхвачены лишь три картины. Но как много они дают! Проводя анализ произведения «Севастопольские рассказы», следует заметить, что у Толстого усиливается постепенно, от произведения к произведению, критический пафос. Проявляется все больше обличительное начало. Поражает рассказчика произведения «Севастопольские рассказы», анализ которого мы проводим, различие между истинным величием солдат, естественностью их поведения, простотой и тщеславным желанием офицеров затеять сражение, чтобы получить «звездочку». Общение с солдатами помогает офицерам обрести мужество и стойкость. Только лучшие из них близки к народу, как показывает проведенный анализ.

«Севастопольские рассказы» Толстого положили начало реалистическому изображению войны. Художественным открытием писателя явилось ее восприятие с точки зрения обычных солдат. Позже использует в «Войне и мире» опыт работы над произведением «Севастопольские рассказы» Толстой. Анализ произведения показывает, что писателя интересовали прежде всего человека, оказавшегося на войне, и «окопная» правда.

Планируете писать ЕГЭ по литературе в 2022 году – предлагаем ознакомиться обновленным списком литературы, в котором представлены все произведения, знать которые потребуется для успешной сдачи экзамена.

Особенности ЕГЭ по литературе

ЕГЭ по литературе представляет собой обязательное испытание для будущих филологов, журналистов, актёров, режиссёров, дизайнеров и других представителей творческих специальностей.

Все эти ребята точно знают, что в этом экзамене нельзя найти простых заданий: все они рассчитаны на тех, кто готовился весь год, а то и не один. Данный экзамен ориентирован на выпускников, которые оканчивают классы гуманитарной направленности и получают более расширенную подготовку, включающую в себя всю теорию из кодификатора.

Для того чтобы успешно справиться с данным испытанием, абитуриент должен не только читать, но и понимать, что он читает. Чтобы получить довольно высокий балл на ЕГЭ и поступить в ВУЗ на заветную творческую специальность, выпускник должен применять все новейшие методы подготовки.

Работа состоит из 3-х частей:

• 1 часть – 6 вопросов по отрывку из эпического, драматического или лироэпического произведения.
• 2 часть – 4 вопроса по лирическому произведению.
• 3 часть – сочинение по одной из 5-ти предложенных в КИМе тем.

Не секрет, что основное внимание акцентируется на заданиях, представленных в части С, — творческих заданиях, которые отличаются повышенной сложностью. За них можно получить больше баллов, они же нередко являются решающими для будущего бюджетника. Мы предлагаем ознакомиться со списком книг для сдачи ЕГЭ по литературе 2022 года. Обратите внимание, он изменился! Список литературы для ЕГЭ 2022 года расширили и усложнили.

Изменения 2022 года

1. В Кодификатор добавилось 39 зарубежных авторов (ранее на экзамене использовалась только русская классика), причем зарубежное стихотворение может попасться и в обязательной части по лирике (в отличие от прозы, которая будет дана только в сочинении 17 на выбор из 5 тем).
2. Добавились новые тексты русской литературы.
3. Изменился итоговый первичный балл: был 58, стал 55.
4. В сочинениях добавился новый критерий «Грамотность», где проверяются орфография, пунктуация, грамматические нормы. Этот критерий добавляет 5 баллов, но проставляется только в случае, если ученик написал не менее трех сочинений из пяти. Таким образом, если написанных сочинений меньше — вы автоматически теряете еще 5 баллов!
5. В заданиях с кратким ответом изменилось количество заданий: в части по прозаическому, драматическому или лироэпическому тексту из 7 заданий стало 4, а в части по лирике из 5 заданий — 3.
6. Вместо обязательного 8 задания мини-сочинения на анализ отрывка в 2022 году вам предлагают 2 вопроса на выбор (также на анализ отрывка).
7. Вместо обязательного 15 задания на анализ стихотворения в 2022 году вам предлагают 2 вопроса на выбор (также на анализ стихотворения; но не забывайте, что здесь может быть и зарубежная поэзия).
8. В «бывших» 9 и 16 мини-сочинениях на сопоставление вместо 2 примеров можно приводить только один (включая зарубежную литературу), при этом балл за задание уменьшился, а критерии не изменились.
9. В «бывшем» 17 задании (большое сочинение) количество тем на выбор увеличилось с 4 до 5, а вместе с этим увеличился и максимальный балл (с 14 до 15: на это повлиял дополнительный балл за использование терминов).
10. Объем сочинения также вырос: если раньше требовалось написать не менее 150 слов, то теперь — 200, иначе сочинение не будет проверяться.

Обновленный список литературы

Обратите внимание, что в 2022 году для успешной сдачи ЕГЭ по литературе необходимо будет хорошо знать произведения не только отечественных, но и зарубежных авторов. Полный список литературы для подготовки к ЕГЭ 2022 приведен ниже.

Древнерусская литература

Начнем с самого неприятного — древнерусской литературы, которая не очень-то понятна современному читателю. Она создавалась в период с 11 по 17 век. Известно, что древнерусская литература была тесно связана с традициями Болгарии и Византии.

Книги этого периода выполняли (в основном) внелитературные задачи. Так, произведения носили в основном прикладной характер (сообщение о событии, политическое позиционирование князя, историческая хроника, поучение потомкам). Художественный аспект в ней не представлял той значимости, которой мы теперь наделяем художественность каждую книгу. Творческий акт не носил как таковой ценности в это время, авторы даже не подписывали свои работы, ведь верили, что писатель — это всего лишь медиум Бога. А значит, его личной заслуги в сотворении шедевра нет. Поэтому «Слово о полку Игореве» до сих пор остается анонимным произведением. Именно его и предстоит прочитать и проанализировать выпускнику.

Литература XVIII века

Восемнадцатый век являлся веком Просвещения. Классицизм был главным литературным направлением в этот период. Это направление предусматривало чёткость стиля, а также деление жанров литературы на две группы: высокие и низкие. Кроме того, важнейшей чертой классицизма является соблюдение трёх единств: места, времени и действия. Во второй половине восемнадцатого столетия получает развитие такое и интересное направление, как сентиментализм — противоположность классицизма. В результате, на первый план выдвигаются чувства, а не разумное начало.

В список литературы XVIII века для ЕГЄ 2022 года по литературе вошли такие произведения:

Литература I половины IXX века

Первую половину девятнадцатого столетия по праву назвали «Золотым веком русской поэзии». В этот период на смену классицизму пришли реализм и романтизм. Не секрет, что литературные творения, созданные авторами в это время, представляли не только большую литературную, но и историческую значимость.

Список литературы для подготовки к ЕГЭ по литературе таков:

Литература II половины IXX века

Литература данного периода имела огромное признание в обществе. Она оказала влияние на формирование общественного мнения, а также смогла продемонстрировать новые политическое идеи, для которых были закрыты другие каналы и пути. Произведения этого времени характеризуются ярко выраженной общественной тематикой. Кроме того, в этот период наблюдался интерес к познанию мировоззрения и изучению не только отечественной, но и зарубежной истории.

Список литературы для сдачи ЕГЭ по литературе 2022 года достаточно большой, ведь это самая продуктивная пора.

Обратите внимание, что именно в этом периоде вводится новое разделение материала по частям экзаменационной работы: А (1 часть), В (2 часть) и С (3 часть, сочинение). Это значит, что некоторые произведения могут встретиться только в теме сочинения или другом задании с развернутым ответом.

Литература конца XIX – начала XX в.

Для литературы этого периода характерно такое направление, как критический реализм. В эту эпоху творили такие выдающиеся писатели, как Антон Чехов и Лев Толстой. В своих произведениях русские писатели отобразили особенности новой исторической эпохи.

Также к части С относятся неучтенные в новом списке аторы:

• В.В. Набоков
• И.Ф. Анненский
• А. Белый
• М.А. Волошин
• Н.А.Клюев
• И. Северянин
• Ф.К.Сологуб
• В.Ф. Ходасевич

Литература I половины XX века

Для литературы этого периода характерно приобщение к социально-бытовым темам дореволюционной России. Известный писатель Максим Горький является основоположником направления «социалистический реализм». Произведения этого направления эстетически выражали социалистически осознанную концепцию мира и человека. Русская поэзия этого времени включает в себя целую плеяду известных поэтов Серебряного века.

Литература II половины XX века

Исторические события, произошедшие во второй половине двадцатого столетия, нашли отражение в литературе. Этот период ознаменовался появлением постмодернизма. Перемены в экономической и общественно- политической жизни России, получившие название «перестройка», обусловили переоценку ценностей и ориентиров литературе.

Список литературы для подготовки к ЕГЭ по литературе 2022 года почти не детализирован.

Список «А»:

• Ф.А.Абрамов;
• Ч.Т.Айтматов;
• В.П.Астафьев;
• В.И.Белов;
• А.Г. Битов;
• В.В. Быков;
• В.С. Гроссман;
• С.Д. Довлатов;
• В.Л. Кондратьев;
• В.П. Некрасов;
• Е.И. Носов;
• В.Г. Распутин;
• В.Ф.Тендряков;
• Ю.В.Трифонов;
• В.М.Шукшин.

Список «В»:

Список «С»:

К категории «С» даже добавились новейшие авторы, которых раньше не было в списке литературы:

• Б. Акунин. Роман «Азазель».
• С. Алексиевич. Документальные повести: «У войны не женское лицо», «Цинковые мальчики».
• Д.Л. Быков. Стихотворения, рассказы, лекции о русской литературе.
• Э. Веркин. Повесть «Облачный полк».
• Б.П. Екимов. Повесть «Пиночет».
• А.В. Иванов. Романы: «Сердце Пармы», «Золото бунта».
• В.С. Маканин. Рассказ «Кавказский пленный».
• В.О. Пелевин. Рассказ «Затворник и Шестипалый», роман «Жизнь насекомых».
• М. Петросян. Роман «Дом, в котором…»
• Л.С. Петрушевская. Рассказы: «Новые робинзоны», «Свой круг», «Гигиена».
• З. Прилепин. Роман «Санькя».
• В.А. Пьецух. Рассказ «Шкаф».
• Д.И. Рубина. Повести: «На солнечной стороне улицы», «Я и ты под персиковыми облаками».
• О.А. Славникова. Рассказ «Сёстры Черепановы», роман «2017».
• Т.Н. Толстая. Рассказы: «Поэт и муза», «Серафим», «На золотом крыльце сидели», роман «Кысь».
• Л.Е. Улицкая. Рассказы, повесть «Сонечка».
• Е.С. Чижова. Роман «Крошки Цахес»

Драматургия второй половины ХХ тоже «по выбору». Нужно прочитать произведения хотя бы трех авторов из перечисленных:

• А.Н. Арбузов. Пьеса «Жестокие игры».
• А.В.Вампилов. Пьесы «Старший сын», «Утиная охота».
• А.М. Володин. Пьеса «Назначение».
• В.С. Розов. Пьеса «Гнездо глухаря».
• М.М. Рощин. Пьеса «Валентин и Валентина»

В 2022 году планируется вместить в ЕГЭ по литературе еще и иностранных авторов:

• О. Бальзак. Романы «Гобсек», «Шагреневая кожа».
• Г. Бёлль. Роман «Глазами клоуна».
• Р. Брэдбери. Роман «451 градус по Фаренгейту».
• У. Голдинг. Роман «Повелитель мух».
• Ч. Диккенс. Роман «Лавка древностей», повесть «Рождественская песнь в прозе».
• Г. Ибсен. Пьеса «Нора».
• А. Камю. Повесть «Посторонний».
• Ф. Кафка. Рассказ «Превращение».
• Х. Ли. Роман «Убить пересмешника».
• Г.Г. Маркес. Роман «Сто лет одиночества».
• М. Метерлинк. Пьеса «Слепые».
• Г. Мопассан. Роман «Милый друг».
• У.С. Моэм. Роман «Театр».
• Д. Оруэлл. Роман «1984».
• Э.М. Ремарк. Романы «На западном фронте без перемен», «Три товарища».
• Д. Сэлинджер. Роман «Над пропастью во ржи».
• У. Старк. Повести: «Чудаки и зануды», «Пусть танцуют белые медведи».
• Ф. Стендаль. Роман «Пармская обитель».
• Г. Уэллс. Роман «Машина времени».
• Г. Флобер. Роман «Мадам Бовари».
• О. Хаксли. Роман «О дивный новый мир».
• Э. Хемингуэй. Повесть «Старик и море», роман «Прощай, оружие».
• А. Франк. Книга «Дневник Анны Франк».
• Б. Шоу. Пьеса «Пигмалион».
• У. Эко. Роман «Имя Розы»
• Поэзия в проекте рассматривается такая: . Аполлинер, Ш. Бодлер, П. Верлен, Э. Верхарн, А. Рембо, P.M. Рильке, Т.С. Элиот.

Таким способом, мы рассмотрели полный список книг, необходимых для подготовки к ЕГЭ по литературе в 2022 году. Читайте понемногу каждый день и фиксируйте результаты в читательском дневнике. Только так будущий студент сможет достичь высоких результатов. Удачи!

Читайте также:

• Аргументы к итоговому сочинению в 2022 году
• ЕГЭ по русскому языку в 2022 году
• Расписание экзаменов ЕГЭ в 2022 году