6 èþíÿ ãîäîâùèíà ñî äíÿ ðîæäåíèÿ ïîýòà Àëåêñàíäðà Ïóøêèíà (1799-1837). Ìíîãèå èç íàñ âûðîñëè íà åãî ïðîèçâåäåíèÿõ è îñîáåííî ëþáÿò åãî ñêàçêè, êîòîðûå ìîæíî íàéòè íà ñêàçêè-ïóøêèíà.ðô. Èòàê, ïî÷åìó æå Ïóøêèí ñ÷èòàåòñÿ âàæíåéøèì àâòîðîì ðóññêîé è ìèðîâîé ëèòåðàòóðû?
 ÷åì ôåíîìåí Ïóøêèíà?
- Ñ÷èòàåòñÿ ñîçäàòåëåì ïîâñåäíåâíîãî ðóññêîãî ÿçûêà
Ïóøêèí ñ÷èòàåòñÿ îñíîâîïîëîæíèêîì ðóññêîé ëèòåðàòóðû. Îí îòêàçàëñÿ îò êëàññè÷åñêîé øêîëû, â êîòîðîé äîìèíèðîâàëè ïî÷åñòè öàðþ, è ïðåîäîëåë áàðüåð ìåæäó âûñîêîïàðíûì è îáû÷íûì ÿçûêîì. Åãî ÿçûê äî ñèõ ïîð èñïîëüçóåòñÿ äëÿ óñòíîãî è ïèñüìåííîãî îáùåíèÿ â Ðîññèè.
2. Ðàçëè÷íûå æàíðû
Ó ïðîèçâåäåíèé Ïóøêèíà î÷åíü ðàçíûå æàíðû. Îí íàïèñàë êëàññè÷åñêèå îäû, ðîìàíòè÷åñêèå ñòèõè, ïîëèòè÷åñêèå è ëþáîâíûå ïðîèçâåäåíèÿ, ïîýòè÷åñêèå ðîìàíû, èñòîðè÷åñêèå äðàìû, ðåàëèñòè÷íóþ ïðîçó, ðàññêàçû, ëåãåíäû, áûëèíû è äíåâíèêè ïóòåøåñòâèé.
3. Ñîöèàëüíàÿ òåìà â ïðîèçâåäåíèÿõ
Ïóøêèí âûäåëèë îñíîâíûå òåìû, êîòîðûå âïîñëåäñòâèè âûçûâàëè èíòåðåñ ïèñàòåëåé íà ïðîòÿæåíèè XIX è áîëüøåé ÷àñòè XX âåêà: ñòðàäàíèÿ áåäíûõ, ïðîòèâîñòîÿíèå âûäàþùèõñÿ ëþäåé è îáùåñòâà, òðóäíàÿ äèëåììà ìåæäó îòâåòñòâåííîñòüþ è ëè÷íûì ñ÷àñòüåì, ñóäüáû òåõ, êòî âûñòóïàë ïðîòèâ ñèñòåìû. Ïóøêèí ïåðâûì ïîäíÿë âñå ýòè ïðîáëåìû, êîòîðûå âïîñëåäñòâèè ëåãëè â îñíîâó òàêèõ âåëèêèõ êëàññèêîâ, êàê Äîñòîåâñêèé, Òîëñòîé, ×åõîâ èëè Áóíèí. Áóíèí ïåðâûì ïîëó÷èë â 1933 ãîäó Íîáåëåâñêóþ ïðåìèþ ïî ëèòåðàòóðå.
4. Ñîçäàë «Ýíöèêëîïåäèþ ðóññêîé æèçíè»
Îäíî èç ãëàâíûõ ïðîèçâåäåíèé Ïóøêèíà «Åâãåíèé Îíåãèí». Êðèòèêè â òî âðåìÿ íàçâàëè åå «Ýíöèêëîïåäèåé ðóññêîé æèçíè», ïîòîìó ÷òî íà ìîìåíò íàïèñàíèÿ îíà îõâàòûâàëà ìíîãèå àñïåêòû êóëüòóðû è ïîâñåäíåâíîé æèçíè íàðîäà. Îïåðà, áàëåò è ìíîãî÷èñëåííûå äðàìàòè÷åñêèå îáðàáîòêè ïüåñû ïîäòâåðäèëè ýòó èäåþ è óêðåïèëè åå. «Îíåãèíà» Àëåêñàíäð Ñåðãååâè÷ ïèñàë ïî÷òè äåñÿòü ëåò (ñ 1823 ïî 1831 ãîä), è ñþæåò ñêëàäûâàëñÿ âìåñòå ïî ìåðå òå÷åíèÿ âðåìåíè.
5. Çàäàâàë ñëîæíûå âîïðîñû ïðîñòûì ÿçûêîì
Êëþ÷åâàÿ ïðè÷èíà ïîïóëÿðíîñòè Ïóøêèíà â òîì, ÷òî åãî ïðîèçâåäåíèÿ êàæóòñÿ ïðîñòûìè. Èñïîëüçîâàíèå ïîâñåäíåâíîãî ÿçûêà ñîçäàåò èëëþçèþ ñïîíòàííîñòè, õîòÿ äîñòàòî÷íî âçãëÿíóòü íà ñîáñòâåííûå çàïèñè Ïóøêèíà, ÷òîáû ïîíÿòü, ñêîëüêî âðåìåíè îí òðàòèë íà êàæäóþ ñòðî÷êó. Îí óìååò èñïîëüçîâàòü äâà-òðè ñëîâà äëÿ ñîçäàíèÿ ÿðêèõ îáðàçîâ.
6. Áëèçîê ê íàðîäó
Ïîñëå ñìåðòè Ïóøêèí çàíÿë îñîáîå ìåñòî â ðóññêîé êóëüòóðå. Îäíàêî â ñâîåé æèçíè îí áûë äàëåê îò òîãî ñåðüåçíîãî è ïî÷òè ïðîðî÷åñêîãî îáðàçà ïîýòà, êîòîðûé ïðèîáðåë ïîçæå. Ó íåãî òîíêîå ÷óâñòâî þìîðà, îí íàïèñàë íåñêîëüêî ñàòèðè÷åñêèõ ñòèõîâ, îñêîðáèâøèõ ìíîãèõ, â òîì ÷èñëå íåêîòîðûõ âûñîêîïîñòàâëåííûõ ÷èíîâíèêîâ. Ïîýòîìó ó íåãî áûëî íåñêîëüêî äóýëåé è ïðîáëåì ñ âëàñòÿìè. Åãî òðàãè÷åñêàÿ ñìåðòü ïîñëå äóýëè èç-çà ëþáîâíîãî ñïîðà — ïå÷àëüíîå ñâèäåòåëüñòâî åãî îáðàçà æèçíè.
7. Îí ïîñòðàäàë çà èñòèíó
Ïóøêèí áûë ñîñëàí íà íåñêîëüêî ëåò çà òî, ÷òî åãî «Îäà ñâîáîäå» íå ïîíðàâèëàñü èìïåðàòîðó Àëåêñàíäðó I. Ñíà÷àëà åãî îòïðàâèëè íà þã Ðîññèè, à çàòåì ïîìåñòèëè ïîä äîìàøíèé àðåñò â åãî óñàäüáå â Ìèõàéëîâñêîì Ïñêîâñêîé îáëàñòè. Ïóøêèí äðóæèë ñî ìíîãèìè äåêàáðèñòàìè, ðåâîëþöèîíåðàìè, òðåáîâàâøèìè êîíñòèòóöèè è áîëüøåé ñâîáîäû, åñëè áû îí íå áûë ñîñëàí, îí ìîã áû ó÷àñòâîâàòü â âîññòàíèè äåêàáðèñòîâ â Ïåòåðáóðãå â 1825 ãîäó.
Ïóøêèí íèêîãäà íå âûñòóïàë çà èçãíàíèå öàðÿ, íî, áîðÿñü ñ öåíçóðîé, îí çàùèùàë ñâîáîäó è ïðàâî íà ëè÷íîå ïðîñòðàíñòâî. «Â ýòîì ìèðå íåò ñ÷àñòüÿ, òîëüêî ìèð è ñâîáîäà», — íàïèñàë îí â îäíîì èç ñâîèõ ñòèõîòâîðåíèé, â êîòîðîì ðåçþìèðîâàëîñü æåëàíèå ðóññêîãî íàðîäà.
8. Íàïèñàë êðàñèâûå ëþáîâíûå ñòèõè
Ïóøêèí ïîíèìàë è öåíèë êðàñîòó æåíùèí. Îí èìåë ðåïóòàöèþ Äîí Æóàíà è íàïèñàë îäíè èç ñàìûõ èçâåñòíûõ ëþáîâíûõ ñòèõîâ â ðóññêîé ëèòåðàòóðå. Êðîìå òîãî, îí íàïèñàë â «Åâãåíèè Îíåãèíå» â ñòèõîòâîðåíèå, îñíîâíîå ïðàâèëî ëþáâè: «×åì ìåíüøå æåíùèíó ìû ëþáèì, òåì áîëüøå íðàâèìñÿ ìû åé».
9. Èì âîñõèùàþòñÿ âåëèêèå ïèñàòåëè
Ìíîãèå ïèñàòåëè ïðèçíàþò âåëè÷èå Ïóøêèíà. Íà ïèñàòåëüñêîé êîíôåðåíöèè 1880 ãîäà Äîñòîåâñêèé ïðîèçíåñ äëèííóþ ðå÷ü î ïîýòå. «Íèêîãäà åùå íå áûëî ïîýòà, êîòîðûé âûçûâàë áû ñòîëüêî ñî÷óâñòâèÿ, êàê Ïóøêèí. Ýòî íå òîëüêî ñî÷óâñòâèå, íî è íåâåðîÿòíàÿ ãëóáèíà, êîòîðàÿ ÿâëÿåòñÿ ïî÷òè èäåàëüíûì âîïëîùåíèåì â äóõå ïåðåâîïëîùåíèÿ åãî äóõà â äóõ ÷óæèõ», — ñêàçàë âåëèêèé Ôåäîð Ìèõàéëîâè÷.
Íà öåðåìîíèè îòêðûòèÿ ïàìÿòíèêà Ïóøêèíó â Ìîñêâå àâòîð ðîìàíà «Îòöû è äåòè» Èâàí Òóðãåíåâ ñêàçàë: «Ïî ñóòè, âî âñåõ åãî ñòèõàõ çâåíèò ôîðìà è ñóùíîñòü íàøåãî íàðîäà».
 ñîâåòñêîå âðåìÿ â Ðîññèè áûë íàñòîÿùèé êóëüò Ïóøêèíà. Âî âñåõ ëèòåðàòóðíûõ êàáèíåòàõ è íà ìíîãèõ ýòàæàõ ñòðàíû åñòü ðåïðîäóêöèè äâóõ ñàìûõ èçâåñòíûõ ïîðòðåòîâ ïîýòà — ðàáîòû Òîïèíåíà è Êèïðåíñêîãî.  1937 ãîäó áûëî ïðîâåäåíî ìàñøòàáíîå ïðàçäíîâàíèå ñòîëåòèÿ ñî äíÿ åãî ñìåðòè, êîòîðîå áûëî òàêæå 150-ëåòèåì ñî äíÿ åãî ðîæäåíèÿ.
Òàêèì îáðàçîì, ìîæíî ñ óâåðåííîñòüþ ñêàçàòü, ÷òî Ïóøêèí ïî ïðàâó ñ÷èòàåòñÿ âåëèêèì êëàññèêîì ìèðîâîé ëèòåðàòóðû.
Ïîíðàâèëàñü ýòà íîâîñòü? Òîãäà æìè:
Текст: Ольга Разумихина
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин прославился благодаря произведениям «История одного города» и «Господа Головлёвы», однако для первого знакомства с его творчеством школьная программа предлагает три сатирические сказки: «Премудрый пискарь», «Дикий помещик» и, конечно, «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил». Наряду с Н. В. Гоголем, Салтыков-Щедрин подметил множество грустных и даже жутких особенностей российского самоуправства, которые никуда не делись аж за полтора века. Если читать того же Пушкина — при всём благоговении к его таланту — иногда сложновато, потому что многие премудрости дворянского быта современному читателю уже неясны, а такие понятия, как бальный этикет или дуэльный кодекс, и вовсе канули в лету, — то в мире чиновников и простых трудяг мало что поменялось.
Помните, какие распоряжения в «Ревизоре» Н. В. Гоголя раздаёт городничий, опасаясь, что вот-вот нагрянет ревизор?
- • «если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую год назад была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела»;
- • «разметать наскоро старый забор, что возле сапожника, и поставить соломенную веху, чтоб было похоже на планирование»;
- • «если приезжий чиновник будет спрашивать службу: довольны ли? — чтобы говорили: „Всем довольны, ваше благородие“; а который будет недоволен, то ему после дам такого неудовольствия…»
Не такой ли образ мысли присущ и многим чиновникам XXI века? Они всё так же отмывают деньги, выделенные из государственного бюджета, и стращают тех, кто находится у них в услужении. А «соломенные вехи, похожие на планирование»? Если в какой-нибудь небольшой городок собирается президент или просто крупный чиновник, ветхие здания тут же завешивают зеленоватым полотном!
Вот только Николай Васильевич, придумав целый город, где «мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет», смеётся над населяющими его чиновниками по-доброму: в конце концов, городничий и компания сами себя наказывают, и, прими автор нравоучительный тон, произведение вряд ли выиграло бы.
Но не таков Салтыков-Щедрин — один из самых мрачных классиков русской литературы. Он раз за разом посылает своим нечестивым героям такие жуткие испытания и смеётся над ними так злобно… Впрочем, лучше один раз увидеть, не правда ли?
«Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил» (1869)
Действие сатирической сказки о двух глупых генералах и мастеровитом, но не имеющем ни капли собственного достоинства крестьянине происходит на необитаемом острове:
«Служили генералы всю жизнь в какой-то регистратуре; там родились, воспитались и состарились, следовательно, ничего не понимали. Даже слов никаких не знали, кроме: „Примите уверение в совершенном моём почтении и преданности“.
Упразднили регистратуру за ненадобностью и выпустили генералов на волю. Оставшись за штатом, поселились они в Петербурге, в Подьяческой улице, на разных квартирах; имели каждый свою кухарку и получали пенсию. Только вдруг очутились на необитаемом острове, проснулись и видят: оба под одним одеялом лежат».
С горем пополам сообразив, что произошло, генералы решают подкрепиться, но вот беда: фруктов с деревьев не нарвать — слишком высоко, рыбу из реки не выудить, зайца или тетерева в лесу не поймать. Да и вообще, кто же знал, что булки, которые они привыкли есть по утрам, не «родятся» в природе в готовом виде? Впрочем, через несколько часов генералы мечтают уже не о булках, а о сапогах и перчатках, — и наконец дело доходит до драки:
«Полетели клочья, раздался визг и оханье; генерал, который был учителем каллиграфии, откусил у своего товарища орден и немедленно проглотил. Но вид текущей крови как будто образумил их».
К счастью, на острове отыскивается мужик, то есть простой крестьянин, — и спасает ситуацию: он кормит генералов яблоками и картошкой, потом делает верёвку из собственных волос и ловит рябчика — и, наконец, варит суп в пригоршне (то есть в согнутой ладони). Генералы же, снова довольные и сытые, размышляют, не поделиться ли им с «тунеядцем», и привязывают мужика к дереву той же самой верёвкой, а тот не выказывает ни малейшего сопротивления.
В том-то и беда, рассуждает М. Е. Салтыков-Щедрин, что простой трудяга не только не может, но и не хочет постоять за себя. Никто не призывает к открытому бунту, но заявлять о своих правах необходимо! Увы, в XIX веке крестьяне считали сложившееся положение вещей естественным. Разумеется, рабская психология сформировалась у русского человека не в один миг — сказалась трёхвековая история крепостного права, — но тем печальнее Салтыкову-Щедрину было наблюдать, как сильные мира сего измываются над бедняками.
К счастью, крепостное право в 1861 году отменили. Но чтобы избавиться от пережитков прошлого на уровне менталитета, понадобится, судя по всему, ещё не одно столетие….
«Дикий помещик» (1869)
«Дикий помещик» — ещё одна сказка о том, как богачи оказываются беспомощны, словно малыши, если их не окружает привычный штат лакеев. Но если генералы из предыдущего произведения попадают на затерянный остров «по щучьему велению», то герой этого текста виноват в своих злоключениях сам. Этот помещик всегда жил в достатке, но потом начал, как говорится, беситься с жиру — и сделал жизнь своих крестьян, и так нелёгкую, невыносимой. За что и поплатился:
«Видит помещик, что мужика с каждым днём не убывает, а всё прибывает, — видит и опасается: „А ну, как он у меня всё добро приест?“ <…> И начал он стараться, и не то чтоб как-нибудь, а все по правилу. Курица ли крестьянская в господские овсы забредёт — сейчас её, по правилу, в суп; дровец ли крестьянин нарубить по секрету в господском лесу соберётся — сейчас эти самые дрова на господский двор, а с порубщика, по правилу, штраф. <…>
Видят мужики: хоть и глупый у них помещик, а разум ему дан большой. Сократил он их так, что некуда носа высунуть: куда ни глянут — всё нельзя, да не позволено, да не ваше! Скотинка на водопой выйдет — помещик кричит: „Моя вода!“; курица за околицу выбредет — помещик кричит: „Моя земля!“ <…> Вот и взмолились крестьяне всем миром к Господу Богу:
— Господи! легче нам пропасть и с детьми с малыми, нежели всю жизнь так маяться!
Услышал милостивый Бог слезную молитву сиротскую <…>. Куда девался мужик — никто того не заметил, а только видели люди, как вдруг поднялся мякинный вихрь и, словно туча чёрная, пронеслись в воздухе посконные мужицкие портки».
Поначалу помещик радуется, что в его владениях не осталось крестьян: богачу мнится, что воздух тотчас же стал чище. Однако вскоре выясняется, что без помощи слуг крепостник не может даже умыться, а есть ему приходится одни только пряники — и то их вот-вот растащат мыши.
Но помещик не молит небеса вернуть всё обратно. Вместо этого он уходит в лес и почти что превращается в дикого зверя (по крайней мере, обрастает шерстью и начинает понимать медвежий язык). Жить «на воле» ему оказывается не в пример приятнее, чем в особняке…
Как и в предыдущей сказке, ситуация, в которую попадает главный герой «Дикого помещика», утрирована донельзя. Такой литературный приём называется «гротеск». Вот какое толкование находим в словаре литературоведческих терминов (сост. С. П. Белокурова, 2005):
«Гротеск (от итал. Grottesco — «причудливый») — вид комического: нарушающее границы правдоподобия изображение людей, предметов или явлений в фантастически преувеличенном, уродливо-комическом виде».
«Премудрый пискарь» (1883)
Заключительная на сегодня сказка Салтыкова-Щедрина — «Премудрый пискарь» — построена на принципе аллегории, то есть представления какого-либо человеческого качества в виде животного. Главный герой этого произведения — пискарь, то есть мелкая рыбёшка, длина которой редко превышает 15 см. Как лиса чаще всего становится аллегорией хитрости, а волк — жестокости, пискарь у Салтыкова-Щедрина является воплощением трусости, инертности:
«Жил-был пискарь. И отец и мать у него были умные; помаленьку да полегоньку аридовы веки в реке прожили и ни в уху, ни к щуке в хайло не попали. <…>
А у молодого пискаря ума палата была. Начал он этим умом раскидывать и видит: куда ни обернется — везде ему мат. Кругом, в воде, всё большие рыбы плавают, а он всех меньше; всякая рыба его заглотать может <…>. Рак может его клешней пополам перерезать, водяная блоха — в хребет впиться и до смерти замучить. Даже свой брат пискарь — и тот, как увидит, что он комара изловил, целым стадом так и бросятся отнимать».
Испугавшись за свою жизнь, пискарь решает вырыть нору, в которой он будет жить один-одинёшенек. Ну и что, что у него не будет семьи, друзей и вообще ему придётся голодать, потому что безопаснее всего выходить на промысел ночью, когда «вся рыба уже сыта», но и съестного почти не останется? Главное — остаться целым и невредимым!
Внимательный читатель может задуматься: жизнь, конечно, непростая штука, но почему пискаря не убеждает пример отца, который, несмотря на все опасности, всё-таки дожил до «аридовых веков»? Автор даёт ответ и на этот вопрос. Всё дело в том, что во времена пискаря-старшего и трава, как говорится, была зеленее, и небо голубее, а опасности хотя и существовали, но не поджидали на каждом углу:
«Он рассуждал так: „Отцу шутя можно было прожить! В то время и щуки были добрее, и окуни на нас, мелюзгу, не зарились. А хотя однажды он [отец главного героя] и попал было в уху, так и тут нашелся старичок, который его вызволил!“»
Вот только пискарь, в отличие от голодных генералов или дикого помещика, в конце концов понимает, что прожил все сто с лишним лет впустую. Он понимает: если бы каждая мелкая рыбёшка забилась в такую же нору, то «весь пискарий род давно перевёлся бы». Но совершить над собой усилие и хотя бы в последний раз промчаться по реке, насладиться свободой он уже не может. Именно об этом герое одна из самых знаменитых фраз Салтыкова-Щедрина: «Жил — дрожал, и умирал — дрожал».
Кстати, многие школьники задаются вопросом: как правильно писать — «пескарь» или «пискарь»? Ведь в разных учебниках встречаются оба варианта!
Согласно орфографическому словарю, корректное написание — «пЕскарь», но вот Салтыков-Щедрин писал «пИскарь». Но не по неграмотности: намеренное коверканье слов, допуск орфографических ошибок были популярным в XIX в. комическим приёмом.
И не правда ли, даже этот приём в XXI веке используется не так уже редко, особенно в подписях к смешным картинкам в интернете?