Сказки черного леса братья гримм книга

---

---

---

Новости 2022 года

Шестиминутный фильм «Злоключения французского джентльмена без штанов на пляже Зандворта» (1905) считается самым старым сохранившимся кинопроизведением страны Нидерланды. С тех пор, собственно, вклада в кино бывшей великой страны, которая подарила миру капитализм, колониализм, краски для живописи и добрую часть самой живописи, никакого особого и не наблюдается.

Русские критики ещё могут смешно по-американски назвать Пауля Верхувена, Йеруна Краббе, Рутгера Хауэра, Фамке Янссен, но до Менно Мейеса уже не дойдут. А всё потому, что таких людей давным-давно в голландском кино не существует — они все в Америке.

Про единственного оскароносца, послевоенного Фонса Радемакерса, или Йориса Ивенса с «пальмовой веткой» сейчас уже никто и не вспомнит. Ну и Майк ван Дим, конечно.

Всё очень просто: не бедна талантами страна Нидерландия, просто рынок для местного кино — микроскопический. И когда в головах отечественных кинодеятелей бродят громкие мысли, как было бы здорово, если бы Россия разделилась на много прекрасных стран типа Голландии (у некоторых ещё пример — Швейцария, но никто не говорит про Албанию), они не в состоянии понять, что и кино вашему тогда точно хана. Но пока живёшь на государственные деньги, можно и помечтать, не правда ли? Можно ещё помечтать о Голливуде, куда тебя заберут на голубом вертолёте, но много ли вас таких в Голливуде? Ноль без палочки.

Кстати, пример Верхувена с Хауэром тоже мало кому помог в Голландии — целое поколение 1980—2000-х возвращалось из Америки пачками, потому что так и не смогли пробиться. Кому в Америке нужен актёр по имени Антони Виллем Константин Гнеомар (Антони) Камерлинг? То-то и оно.

Зато сегодня всё кинопроизводство в Нидерландах производится при помощи государственного фонда кино, что позволяет хоть как-то присутствовать на собственных же экранах, где теперь примерно в год 30 местных фильмов, европейских — 70, а американских — 115. Сто пятнадцать. Так и запишем. При этом «свои» стабильно проваливаются в прокате. И это тенденция десятков лет.

Местные режиссёры во многом выходцы (и обратно ушедшие) из театральной среды. Тут большое количество государственных театров и небольших театральных групп — в них как раз и имеют более стабильную работу и режиссёры, и актёры страны. Это не может не накладывать отпечаток на характер кинематографа. Как по мне, так в лучшую сторону. 

Прекрасный пример такого выходца — Алекс ван Вармердам, второй голландский режиссёр, который за всю историю местного кино номинировался на «Золотую пальмовую ветвь» Каннского фестиваля (2013).

Первый театральный проект Алекса с друзьями назывался Hauser Orkater и функционировал с 1974 года. Там много внимания было уделено музыке — песни писал Алекс (текст), а музыку его брат Винсент ван Вармердам. Они даже сами выпускали альбомы (Op Avontuur, 1974), которые продавали исключительно на гастролях театра. В составе играл ещё один брат — Марк ван Вармердам. Почему я вдруг перечисляю всех родственников Кролика, как говорил А. Милн? Потому что, когда вы будете смотреть его фильмы, вас первым делом удивит количество ван Вармердамов в титрах. 

Удивительно тесный семейный круг, занятый в творческом процессе и кинопроизводстве у этого режиссёра, — натуральная фишка. И что удивительно — она приносит свои плоды. И даже отражается на эстетике его картин.

Кстати, в 2005 году на мейджор-лейбле EMI вышел диск Hauser Orkater — Zie De Mannen Vallen. Их выступления были несколько похожи на то, что делали наши «Авиа»… Естественно, за счёт театра Антона Адасинского. Но в 1980-м Алекс уже организовал собственную (с братом Марком) театральную труппу De Mexicaanse Hond («Мексиканский пёс» — видимо, трибьют «Андалузскому псу»), и это вполне активный до сих пор театр. Как-то совершенно случайно я посмотрел их спектакль «Помилуй нас» (Wees ons Genadig) по сценарию Алекса в 2007 году, но я даже и не думал, что Вармердам — известный голландский кинорежиссёр. Не знать — не зазорно, стыдно не хотеть знать. 

Собственно, в перерывах между фильмами — а они у него реально большие — он занимается театром и таким образом кормит своих актёров, которые снимаются у него практически во всех фильмах, примерно как у Аки Каурисмяки. Только Аки вписывает актёров в работу своих гастрономических предприятий, а Алекс — в театр.

Поначалу Вармердам снимал короткий метр, и это понятно: короткометражки и документальное кино в Голландии — более практичный вариант. Снявшись в качестве актёра в Adelbert (1977), он уверовал в силу кино и уже в 1978-м написал сценарий Entrée Brussels, основанный на выступлениях театра Hauser Orkater. Потом — местное телевидение. И в 1986-м — первый полнометражный фильм «Авель» (Abel). 

По-моему, Вармердам предвосхитил всё, что случится в двухгодичный локдаун с европейской молодежью. Время действия — условные 50-е. Место — условные Нидерланды.

Главный герой, которого играет он сам, не выходит из дома, ни с кем не общается, живёт в каком-то вакууме с бесконечным контролем со стороны родителей, хотя ему уже 31 годик стукнул. Вот всё, что есть в этом фильме, — атмосфера какого-то кукольного существования, она так и останется характерной для всех его фильмов. Плюс немного фрейдизма. (Одна сцена, как мать вылизывает ему лицо на манер собаки, чего стоит.) Естественно, музыку к нему написал брат Винсент. Девушку из стриптиза играет Аннет Мальэрб, жена Вармердама, которая потом снимется практически во всех его фильмах.

В первой же картине он заявил ещё один личный принцип, который его также роднит с Каурисмяки, — это постоянный баланс между ужасным и комичным. Зритель катается на этих американских горках всю картину. При этом никаких нарочных «шуточек» и прочего комикования у него и в помине нет. Он просто рассказывает истории. «Я иногда не понимаю, почему народ в зале смеётся», — говорит сам режиссёр. Премьерный показ посетило более 300 тыс. зрителей, а денег на производство дал общественный вещатель VPRO — бывшее Либеральное протестантское радио.

Второй его фильм «Северяне» (De Noorderlingen, 1992) легко можно обозвать арт-хаусом (самый бессмысленный термин, столь распространённый в РФ, — в Германии, например, вместо него используют «национальное кино»). А можно назвать символом голландской жизни. Да чем угодно. На самом деле в 1990-м это был спектакль театра Вармердама. Он и выглядит как спектакль и выстроен точно так же. А декорации — городок из нескольких домов и одной улочки в дюнах на краю леса — именно театральные. Тут есть все типажи, герои, хор (обычно это молчаливые тётушки, толпой пялящиеся в чужие окна). Символический лес, где происходит половина местных трагедий. Обезумевший без секса мясник. Негр, сбежавший из человеческого зоопарка. 

Жена в депрессии, ставшая официально святой. Мальчик с блэкфейсом, думающий только про то, как там сейчас в Африке поживает Лумумба. И, несмотря на количество трупов, это опять смешно. И очень живописно.

Продюсером картины выступил Дик Мас, режиссёр, который раньше снимал видео для местной группы Golden Earring, а потом получил «Оскар» за фильм «Характер» в 1998-м.

Удивительно, что на таком материале какой-нибудь российский режиссёр на государственные деньги снял бы чернуху, от которой повесились бы даже мухи на потолке.

А у Вармердама — какой-то покой и внутренний свет. Хотя, может быть, просто кто-то забыл выключить лампочку.

Фильм пытались протолкнуть на «Оскар», но его зарезали уже на стадии национальной номинации. А потом зарезали режиссёра Тео ван Гога, который снялся в этой картине.

Следующая картина у него вышла только в 1996-м — «Платье» (De Jurk). И по ней видно, как удивительно тонко Алекс составляет все детали своих повествований. По сути, это история платья от хлопковой коробочки до полного уничтожения, и оно, это платье, проходит через судьбы совершенно разных людей. Приём простой, но очень свежий.

При этом Вармердам утверждает, что, садясь за сценарий, он не представляет, куда вырулит повествование, и об этом у него есть ещё один смешной фильм — «Официант» (2006). Но выпускникам недельных курсов сценаристов в интернете со всеми этими «арками» это будет вряд ли понятно. 

Все картины режиссёра — вневременные. Он умудряется сделать так, что любой его фильм не выглядит снятым когда-то десятилетия назад. Притом что кино — один из самых скоропортящихся продуктов.

«Маленький Тони» (Kleine Teun, 1998) показывали в Канне в секции «Особый взгляд». Но это опять жизненная история и, конечно, совершенно доведённая до крайности. И опять зал смеётся. Ну, потому что у режиссёра какая-то внутренняя мощная витальность, которая просто не даёт зрителю впасть в уныние.

«Новые сказки братьев Гримм» (Grimm, 2003) — это некое подобие road movie c вкраплениями вполне современных городских легенд. А начинается всё как у настоящих братьев Гримм: отец бросает детей в лесу, потому что не может их прокормить. А далее уже — путешествие в Испанию и ужасные приключения по дороге. По-моему, не самый лучший фильм Алекса, но за картины леса в традициях нидерландской живописи ему можно всё простить. 

«Официант» (Ober, 2006) — прекрасный рассказ о природе писательского труда, но вот без вуди-алленовского нытья. Более того, это чистая фантасмагория — когда в повествование начинают вмешиваться герои повествования. Естественно, главную роль играет сам режиссёр. По поводу того, что он сам играет в своих фильмах, он обычно отвечает так: «Я не смог найти актёра на эту роль». И, несмотря на свою глубину, фильм опять смешной.

Вот что ни снимает Алекс — у него всё получается комедия.

В картине «Последние дни Эммы Бланк» (De laatste dagen van Emma Blank, 2009) режиссёр играет собаку. Ну или человека, которого заставили быть собакой. В этом фильме, который легко мог бы быть русской классической пьесой а-ля Антуан Чекхофф, все играют навязанные роли в ожидании наследства. И это тоже и смешно, и жалко, и страшновато. Но, скорее всего, вы будете опять смеяться почти всю картину. 

Фильму иногда пытаются клеить лейбл «сюрреалистическое кино». Но оно ровно настолько сюрреалистическое, насколько сюрреально выглядит «Вишнёвый сад» или «Большая жратва» Марко Феррери.

«Боргман» (Borgman, 2013) — фильм, по которому Вармердама узнали даже обитатели смузечных и коворкингов. Тут режиссёр выходит на какой-то иной уровень — и по качеству кинематографии, и по мощи взбаламученного безумия. И да — к сожалению, тут смеяться особо не над чем. Сюжет нет смысла даже пересказывать не потому, что это будет спойлер. Просто тут необъяснимо всё, а стало быть, всё поддаётся максимально вольному прочтению. Фильм номинирован на «Золотую пальмовую ветвь» на Каннском фестивале. Его выдвигали от Нидерландов на «Оскар», но фильм так и не был номинирован.

А вот со «Шнайдером против Бакса» (Schneider vs. Bax, 2015) режиссёр возвращается к самому себе в лучшие годы. Солнечная Голландия (уже смешно), все в белых штанах (чтобы более солнечно выглядело), кругом болота и каналы, и в них хорошо прятать трупы. Дуэль двух киллеров, растянутая на весь хронометраж, и, как всегда, — панорама голландской жизни и, может быть, даже общества. Одного из киллеров играет сам режиссёр. Ничего удивительного.

Пока мы ждём выхода его следующего фильма, который называется просто Nr. 10, хочется порадоваться, что есть ещё режиссёры, для которых нет границ и есть постоянство — признак мастерства.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.

Задуманная три года назад Третьяковской галереей и Фондом искусства и культуры (Бонн), отложенная на год из-за пандемии, она возникла из размышлений о судьбах Европы как общности стран, людей, ценностей и оказалась как нельзя более кстати сегодня. Более того, сама выставка доказывает возможность диалога о наболевших проблемах, будь то жизнь мигрантов, экологические катастрофы, социальная несправедливость или неравноправие женщин, с самых разных позиций. Она создавалась одиннадцатью кураторами из разных стран, почти треть экспозиции — новые работы, созданные специально для этого проекта. Звездный состав участников, среди которых, в частности, такие мэтры, как Энтони Гормли, Георг Базелиц, Кристиан Болтански, Эрвин Вурм, Герхард Рихтер, Илья и Эмилия Кабаковы, Ансельм Кифер, Борис Михайлов, Аннет Мессаже, Вольфганг Тильманс, Мона Хатум, Шейла Хикс, Олафур Элиассон, свидетельствует, конечно, об уровне проекта. Но не только.

Кураторы не стремились «сложить», как паззл, парадный портрет европейской художественный элиты. Или представить «товар лицом», словно на выставке достижений арт-хозяйства. Скорее, перед нами «мозговой штурм», попытка понять, что способно объединить нас сегодня, теплится ли жизнь в вечных ценностях, будь то «свобода, равенство, братство», или право человека на жизнь и кров.

Встретимся в Афинах

Именно поэтому одна из первых работ, которая встречает зрителей, — блоки «Пост-руины розовой» греческого художника Андреаса Ангелидакиса. Руины, разумеется, напоминают об античности как колыбели европейской цивилизации. Но «обломки» оказываются не кусками розового мрамора, а мягкими подвижными кубами и параллелепипедами, которые можно сдвигать, на которых удобно сидеть, обсуждать впечатления. Словом, Ангелидакис принес память не только о теплом мраморе Парфенона, но и об афинском форуме как месте рождения демократии.

Тема форума как места для дискуссий, как пространства для публичного высказывания, независимого суждения и спора становится важнейшей для многих художников. Румынский художник Дан Пержовски в работе «Пресс-овка» использует страницы европейских газет для лаконичных рисунков и подписей, работающих как граффити и комментарий поверх печатного текста. Возвращение к рисунку, который противостоит тиражируемому образу, — это возвращение «одинокого голоса человека», вторжение в публичное пространство с личным месседжем. Поводом для Пержовского может быть что угодно: пожар Нотр-Дама, лагеря беженцев, которых призывают вернуться обратно «домой», пандемия или трансформация Facebook в Мета-вселенную.

«Пресс-овка» перекликается с выразительной работой чешской художницы Евы Котатковой «Место, чтобы высказаться». Каждый желающий может попробовать войти в трибуну, похожую на цилиндрическую тумбу из прутьев, влезть в рукава рубашки, превращающие «трибуну» в сценический костюм, и дотянуться до лежащего далеко в стороне громкоговорителя. Игра, предложенная зрителю, отсылает к богатым традициям театра абсурда и народного площадного театра.

Любопытно, как с румынским карикатуристом вступает в диалог известное произведение испанца Фернандо Санчеса Кастильо, который осмысляет франкистское наследие Испании, обращаясь к «Гернике» Пикассо и к немецким документальным фотографиям 1930-х. В частности, Кастильо напоминает о временах, когда цена индивидуального высказывания становилась сравнима с ценой жизни. За отправную точку отсчета он берет снимок толпы 1936 года, поднимающей руки в нацистском приветствии в момент, когда звучит песня «Хорст Вессель». К сожалению, не указан автор фотографии. Но очевидно, что его внимание привлек работяга средних лет, который стоит посреди толпы, спокойно скрестив руки. Именно он оказывается в композиционном центре снимка. Именно этого человека (предполагают, что его звали Август Ландмессер) Кастильо делает героем своей работы. Нет, он не ставит его на пьедестал. Но скульптурную фигурку «маленького человека» (не больше игрушечного солдатика) художник выпускает тиражом 5000 экземпляров и выставляет их в зале как напоминание о том, что у каждого есть выбор.

Незабудки в зимнем лесу

Вообще тема прошлого Европы — ее обманутых надежд и утраченных иллюзий — проходит лейтмотивом через многих работы. Тут и очень тонкая, щемяще лирическая инсталляция «Незабудки» латыша Кристиана Эпнерса. И похожие на школьные каракули железные письмена Петрит Халилай. Собственно, они и есть повторение каракулей, которые остались на партах в разбомбленной югославской школе и в памяти художника. И сентиментально-абсурдистский поворот «Остальгии» Хенрике Науман. Она переворачивает комнату на 90 градусов, отправляя шкафы и стулья к потолку и превращая повальную смену мебели в 1990-е жителями Восточной Германии, в метафору политических перемен. А заодно передает изящный привет Георгу Базелицу. Он любит (вслед за Кандинским) переворачивать свои полотна вверх тормашками, сдвигая внимание с сюжета на композицию и цвет. Кстати, его цикл по мотивам советских картин из школьных учебников, тут же рядом.

Наиболее трагически, почти безысходно тема прошлого звучит в инсталляции Ансельма Кифера «Зимний путь», которая была сделана для постановки одноименного балет Джона Ноймайера в парижской опере Гарнье в 2015 году. Но и для Ноймайера, и для Кифера отправной точкой в этом путешествии стал предсмертный цикл песен Франца Шуберта. Вместо кулис — картины зимнего леса, словно явившегося из страшных сказок братьев Гримм, где вместо указателей — черные, обугленные деревья с именами немецких художников. Впрочем, едва ли не первым в «титрах» появляется имя мадам де Сталь, которая ввела моду на немецкий романтизм во Франции. На опушке этого вполне экспрессионистического фантомного леса — госпитальная койка с брошенным заржавленным автоматом и именем Ульрики Майнхоф, террористки, лидера RAF («Фракции Красной Армии»), блестящего пера немецкой журналистики 1960-х, закончившей жизнь в тюрьме. Этот хоррор, где лес оборачивается военно-полевым госпиталем, а тюремный госпиталь — призрачным лесом послевоенных снов, выглядит странным посланием потомков предкам. Или — гротескной рифмой к руинам и зимнему пейзажу в картинах чувствительных романтиков.

Что способно объединить нас, теплится ли жизнь в вечных ценностях, будь то «свобода, равенство, братство», или право человека на жизнь и кров?

Атланты держат Землю? Точно?

Если прошлое является нам в снах, то настоящее — это пробуждение. Выразительный образ его можно обнаружить в инсталляции «Созвездие» Алисии Кваде. Да уж, не всегда над нами небо в алмазах. Скульптор соединяет жесткие металлические структуры, природные камни и пуховое одеяло с подушкой. Неубранная постель навевает мысли о домашнем уюте, отдыхе, безопасности. Металлический каркас — вроде чертежа мира, в котором мы чувствуем себя уверенно. Громадный валун, оставшийся с ледниковых времен, мог бы украсить японский сад камней. Но нависший над изголовьем, он видится обещанием катастрофы. Кроме хрупкости настоящего, этот дом под небесами наглядно обнаруживает беззащитность чуда жизни.

Баланс и мера, похоже, становятся ключевыми понятиями эпохи. В инсталляции уроженки Бейрута Моны Хатум уже нет ни постели, ни прочного каркаса дома. Нет и валунов. Вместо них — куски железобетона, обломки здания, свисающие с потолка на железной проволоке. Это странный мир, подвешенный между небом и землей, прошлым и будущим, то ли парящий, то ли падающий, то ли открытый, то ли опасный, и есть настоящее. В нем еще мерцает память о рациональности эпохи Просвещения, о цивилизационных амбициях modernité, которые вдохновляли первых колонизаторов. Но еще очевиднее память о фиаско колониального проекта, выросшего на плечах века энциклопедистов и Бонапарта.

На этом фоне чугунные «атланты» Энтони Гормли, которые не держат землю, а держатся за нее, — это поразительный образ, переворачивающий и привычный античный миф, и представления об отношениях человека и природы. Парящие тяжеленные скульптуры Гормли, напоминающие разом египетских стражей загробного мира и творения кубистов, как и парочка великанов, словно забредших из Стоунхеджа (на самом деле эти ребята из века стального литья, и созданы скульптором Уго Рондиноне), демонстрируют, что современность порой неотличима от архаики.

***

Но как бы светлое будущее ни притворялось темным прошлым, главное, чтобы оно было у тех, кто растет сегодня рядом с нами. В этом смысле проект Кристиана Болтански, один из открывающих выставку, выглядит эпиграфом к экспозиции. В видеопроекции художник соединяет портреты детей из стран-участниц выставки — Франции, России, Германии. Мы не можем знать, каким будет будущее, но мы можем попытаться угадать его в лицах своих детей, у которых будут внуки, которые (кто знает?) могут быть похожи и на своих дедов и бабушек. И это смешение черт и наследственной памяти поколений, порожденное естественным ходом вещей, является в многообразии лиц маленьких европейцев, за которыми стоит история континента и его народов. Будем надеяться, продолжение следует.

Цифра

90 художников из 35 стран представили на выставке свои произведения.

Больше 20 работ созданы специально для этого проекта.

11 музейных кураторов работали над выставкой.