Сказка вечера на хуторе близ диканьки читать 5 класс

Предисловие

Предисловие написано от имени пасечника из Диканьки, которого односельчане прозвали Рудым Паньком. Он описывает зимние посиделки, которые похожи на балы, только собираются там «не для того, чтобы повертеть ногами и позевать в руку». Девушки приходят на посиделки с веретёнами, потом в хату набиваются парубки со скрипками и начинается веселье. А после «собьются все в тесную кучку» и начнут «нести болтовню». Каких только страхов тогда не услышишь! В эту книгу он собрал «страхи» и истории, рассказанные его соседями.

Продолжение после рекламы:

Лучшие в Диканьке посиделки — в хате Рудого Панька. В заключение пасечник приглашает всех к себе в гости и объясняет, как добраться до Диканьки.

Сорочинская ярмарка

Солопий Черевик со своей дочерью, красавицей Параской и её мачехой отправились на ярмарку в местечко Сорочинец. По дороге на Параску положил глаз щеголевато одетый парубок и затеял перебранку со злоязыкой мачехой.

Остановившись у кума, Черевик с дочерью отправились на ярмарку и узнали, что торговый люд опасается появления красной свитки. Тут зазевавшийся Черевик обнаружил, что Параска обнимается с давешним парубком. Тот угостил Черевика пивом и уже было договорился о свадьбе, но мачеха не одобрила кандидатуры жениха.

К вечеру на ярмарке появилась красная свитка, историю которой рассказал Черевику кум. Чёрт, изгнанный из пекла за некую провинность, пропил в шинке свою красную свитку, которая пошла по рукам, принося своим владельцам одни несчастья. Последний из них порубил свитку и разбросал куски по округе. С тех пор каждый год чёрт ходит по ярмарке и собирает их.

Брифли существует благодаря рекламе:

Чтобы добиться прекрасной Параски, парубок восполь­зовался этой легендой. Сначала его друзья напугали всех до смерти, сунув в окна кумовой хаты страшные свиные рыла, потом подбросили Черевику кусок красной свитки, обвинили его и кума в краже собственной кобылы, связали и бросили в сарай. Оттуда их «спас» парубок и получил руку Параски.

Читать подробнее…

Вечер накануне Ивана Купала

Лет сто назад жил в Диканьке козак Корж с маленьким сыном Ивасём, красавицей-дочерью Пидоркой и работником Петрусём. Заметив, что дочь и работник полюбили друг друга, Корж выгнал Петруся из дому, а Пидорку решил выдать замуж за богатого ляха.

Помочь Петрусю вызвался Басаврюк, «дьявол в человеческом образе». Он предложил несметные богатства за цветок папоротника. Петрусь сорвал цветок, и синий, как мертвец, Басаврюк отвёл его к ведьме. Та пошептала над цветком, и он указал место, где зарыт клад. Чтобы выкопать сундук, надо было пролить невинную кровь, и Петрусь, разум которого помутился, убил Ивася.

Очнувшись, ничего не помнящий Петрусь отнёс Коржу золото, и вскоре сыграли свадьбу. Праздник омрачало только исчезновение Ивася. Пертусь всё пытался вспомнить, что было с ним той ночью, и вскоре вконец одичал.

Продолжение после рекламы:

Накануне Купала Пидорка привела к мужу знахарку, в которой Петрусь узнал ведьму, сразу всё вспомнил и запустил в неё топором. Тут ведьма превратилась в залитого кровью Ивася, и Пидорка в страхе выбежала из хаты, а когда вернулась, нашла вместо Петруся горстку пепла, а вместо золота — битые черепки.

Вскоре Пидорка ушла на богомолье, а вернувшегося Басаврюка все обходили стороной — колдун приманивал молодцев, чтобы отрывать клады, которые не даются нечистым рукам.

Читать подробнее…

Майская ночь, или Утопленница

Молодой козак Левко, сын сельского головы, влюбился в красавицу Ганну, но его отец не желал слышать о свадьбе. Однажды Левко рассказал Ганне о доме с заколоченными ставнями у пруда. Живший там когда-то с дочерью сотник-вдовец женился. Его жена невзлюбила падчерицу и заставила сотника выгнать дочь из дому. Панночка бросилась в озеро, стала утопленницей и однажды утащила мачеху на дно, но та избегла наказания, сама став утопленницей.

Вскоре Левко узнал, что на Ганне хочет жениться его вдовый отец, и решил отомстить его. Парубок с друзьями, переодевшись в чёрные тулупы наизнанку, начали преследовать и пугать голову.

Брифли существует благодаря рекламе:

Присев отдохнуть у пруда, Левко увидел в окне заколоченного дома панночку. Она пожаловалась ему на мачеху, которая не перестаёт её изводить, и попросила отыскать ту среди остальных утопленниц, пообещав награду.

Левко быстро узнал ведьму среди других призрачных девушек, и панночка дала ему записку для головы, в которой некий поручик запрещал ему жениться и давал множество важных поручений. Левко передал отцу записку, придумав встречу с поручиком, и голова разрешил сыну сыграть свадьбу.

Читать подробнее…

Пропавшая грамота

Деда одного из жителей Диканьки вельможный гетман послал с грамотой к царице. Зашив грамоту в шапку, дед отправился в путь, но по дороге загулял с неким запорожцем. Вечером запорожец признался, что продал душу нечистому, и этой ночью он придёт за долгом. Дед пообещал не спать всю ночь и помочь запорожцу, но, как не крепился, всё равно уснул. Проснувшись утром, дед обнаружил, что запорожец исчез вместе с конями, деньгами и шапкой с грамотой.

Шинкарь рассказал деду, где отыскать чёрта, и тот отправился добывать грамоту. Ночью дед углубился в лес и вышел к костру, вокруг которого сидели страшные рожи. Дед рассказал им о своём деле, бросил к костру все оставшиеся деньги и очутился за накрытым столом в окружении чертей и ведьм.

Одна ведьма предложила деду трижды сыграть в дурня. Выиграет — вернёт шапку, проиграет — света божьего больше не увидит. Дед согласился и дважды проиграл, а потом перекрестил тайком карты и выиграл. Получив шапку, он расхрабрился и потребовал назад своего коня. Оказалось, что его коня черти съели. Взамен дед получил дьявольского скакуна, который понёс его над пропастями и страшной крутизной.

Не удержавшись, дед упал и очнулся весь окровавленный на крыше своей хаты, а его жена в это время спала сидя и во сне подпрыгивала на лавке. Дед отправился к царице, а хату освятить забыл. С тех пор раз в год его жена плясала во сне.

Читать подробнее…

Ночь перед Рождеством

Вечером перед рождеством сельский кузнец Вакула пришёл к своей любимой, капризной красавице Оксане, дочери богатого козака Чуба. Наряжаясь на коляды, Оксана заметила на одной из подружек нарядные черевички и заявила, что пойдёт замуж за Вакулу, если тот принесёт ей черевички самой царицы.

Тем временем мать кузнеца, ведьма Солоха, по очереди принимала гостей — сначала чёрта, потом сельского голову, дьяка и Чуба. Всех их Солоха спрятала от сына в мешки. Огорчённый Вакула схватил лежащие посреди хаты мешки и вынес их на улицу, где встретил Оксану, повторившую свой условие.

Бросив мешки посреди улицы и захватив с собой самый лёгкий, с чёртом, Вакула отправился к местному колдуну, Пузатому Пацюку. Тот заявил, что его помощь не нужна человеку, у которого чёрт за плечами. Тут из мешка выскочил чёрт и попытался заключить с Вакулой сделку, но кузнец схватил его за хвост, перекрестил, оседлал и велел везти его в Петербург, к царице.

Вскоре Вакула прибыл во дворец и выпросил у царицы Екатерины черевички. Тем временем по селу пошли слухи, что кузнец наложил на себя руки, а колядующая молодёжь нашла в мешках посреди улицы уважаемых в селе людей. Оксана не спала всю ночь и к утру влюбилась в Вакулу. Отоспавшись, кузнец принёс Оксане черевички, но та и без них уже была согласна выйти за него замуж.

Читать подробнее…

Страшная месть

Есаул Горобец пригласил на свадьбу сына своего названного брата Данилу Бурульбаша с красавицей-женой Катериной. Когда молодых благословляли иконами, среди гостей открылся колдун и исчез, испугавшись святых образов. Домой Данило возвращался мимо замка колдуна и кладбища, на котором шатались кресты и вставали мертвецы.

Дома Данило поссорился со своим хмурым и вздорным тестем, а потом Катерине приснилось, что отец её — тот самый колдун. Вечером Данило отправился к колдунову замку, заглянул в окно и увидел своего тестя, занятого ворожбой — он вызвал душу Катерины и заставлял её полюбить себя, но душа не покорилась колдуну.

Вернувшись домой, Данило рассказал всё Катерине и заковал колдуна в железные цепи. Колдун пообещал дочери начать праведную жизнь, и та отпустила его. Сразу после этого на село напали ляхи. Горобец поспешил на помощь, но опоздал — Данило погиб. Колдун же вернулся в свой замок и вызвал душу Катерины, но вместо неё к нему явился некто незваный и наводящий ужас.

Катерина поселилась у Горобца. Проснувшись однажды после страшных снов, она нашла есаула мёртвым, сошла с ума и начала везде искать своего отца, чтобы убить. Колдун сам явился к Катерине, чтобы забрать её с собой, но она узнала отца, кинулась на него с ножом, и тот убил свою дочь.

Тем временем на вершинах Карпатских гор появился исполинский всадник с младенцем. Колдун узнал в нём незваного гостя, явившегося во время ворожбы, испугался и попытался скрыться, но куда бы он ни ехал, всё равно двигался к Карпатам. Наконец, всадник открыл глаза и посмотрел на колдуна. Тот умер и был брошен всадником в пропасть к голодным мертвецам.

Кончается быль песней о том, как завистливый Пётр столкнул своего брата Ивана с маленьким сыном в пропасть. Иван проклял потомство брата и предрёк, что последним в его роду будет небывалый злодей, которого он сам низвергнет в пропасть, явившись в виде исполинского всадника.

Читать подробнее…

Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка

Эту повесть Рудый Панько записал в тетрадку, но жена его растаскала часть листов, поэтому конец повести остался неизвестным.

Иван Фёдорович Шпонька с детства отличался робостью и прилежанием. Приверженцем штатской службы он не был, а посему через два года после смерти отца поступил на службу в пехотный полк и дослужился до поручика. Матушка его тем временем умерла, и хозяйством занялась тётушка.

Наконец тётушка, ссылаясь на свою старость и немощь, потребовала, чтобы Шпонька сам занялся хозяйством. Иван Фёдорович вышел в отставку и отправился в своё имение, по дороге познако­мившись с соседом Григорием Григорьевичем Строченко, владельцем села Хортыше.

Некоторое время спустя тётушка вспомнила, что село Хортыше было подарено Шпоньке бывшим хозяином, который часто захаживал к его матушке, и отправила племянника за дарственной.

Строченко встретил Шпоньку как дорогого гостя, но, слыша о дарственной, внезапно глох. Потерпев неудачу, Иван Фёдорович вернулся тётушке, и та, раздоса­дованная увёртливостью соседа, задумала женить племянника на одной из сестёр Строченко. Эта идея настолько смутила Ивана Фёдоровича, что ему начали сниться кошмары с участием множества жён. Но у тётушки тем временем созрел новый замысел, о котором читателям узнать не суждено.

Читать подробнее…

Заколдованное место

Быль сия случилась, когда Рудый Панько был ещё дитятей. Отец его уехал продавать табак, оставив дома жену, трёх сыновей и деда. К вечеру явились старинные знакомые деда, и началась гулянка да пляски. Не стерпев, дед сам пошёл плясать, дошёл до места возле грядки с огурцами, и тут ноги его стали. Несколько раз начинал дед плясать, и всё время останав­ливался на том же месте.

Подойдя в очередной раз к заколдо­ванному месту, дед очутился вдруг в чистом поле, за гумном волостного писаря. Пока выбирался, стемнело. На могилке поблизости заметил дед огонёк, решил, что там клад зарыт, и отметил место, думая вернуться днём и с заступом.

На следующий день отправился дед за кладом, долго бродил, но попасть к отмеченной могилке так и не смог, вернулся домой ни с чем. Следующим вечером, вскапывая грядку, ударил дед заступом по заколдо­ванному месту, и очутился у той могилки.

Выкопал дед котёл, и тут окружили его нечистые духи, стали пугать, повторяя всё, что он скажет, и не давая взять котёл. Схватил дед свою добычу и кинулся бежать. Прибежал домой, открыл котёл, и оказался он полон сора и прочей гадости. Заколдованное место дед огородил плетнём, и всходило на нём с тех пор только что-то непотребное.

Читать подробнее…

Сорочинская ярмарка

I

Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное и голубой неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных объятиях своих! На нем ни облака. В поле ни речи. Все как будто умерло; вверху только, в небесной глубине, дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи. Лениво и бездумно, будто гуляющие без цели, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают целые живописные массы листьев, накидывая на другие темную, как ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золото. Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами, осеняемыми статными подсолнечниками. Серые стога сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш; небо, его чистое зеркало — река в зеленых, гордо поднятых рамах… как полно сладострастия и неги малороссийское лето!

Такою роскошью блистал один из дней жаркого августа тысячу восемьсот… восемьсот… Да, лет тридцать будет назад тому, когда дорога, верст за десять до местечка Сорочинец, кипела народом, поспешавшим со всех окрестных и дальних хуторов на ярмарку. С утра еще тянулись нескончаемою вереницею чумаки с солью и рыбою. Горы горшков, закутанных в сено, медленно двигались, кажется, скучая своим заключением и темнотою; местами только какая-нибудь расписанная ярко миска или макитра хвастливо выказывалась из высоко взгроможденного на возу плетня и привлекала умиленные взгляды поклонников роскоши. Много прохожих поглядывало с завистью на высокого гончара, владельца сих драгоценностей, который медленными шагами шел за своим товаром, заботливо окутывая глиняных своих щеголей и кокеток ненавистным для них сеном.

Одиноко в стороне тащился на истомленных волах воз, наваленный мешками, пенькою, полотном и разною домашнею поклажею, за которым брел, в чистой полотняной рубашке и запачканных полотняных шароварах, его хозяин. Ленивою рукой обтирал он катившийся градом пот со смуглого лица и даже капавший с длинных усов, напудренных тем неумолимым парикмахером, который без зову является и к красавице и к уроду и насильно пудрит несколько тысяч уже лет весь род человеческий. Рядом с ним шла привязанная к возу кобыла, смиренный вид которой обличал преклонные лета ее. Много встречных, и особливо молодых парубков, брались за шапку, поравнявшись с нашим мужиком. Однако ж не седые усы и не важная поступь его заставляли это делать; стоило только поднять глаза немного вверх, чтоб увидеть причину такой почтительности: на возу сидела хорошенькая дочка с круглым личиком, с черными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми карими глазами, с беспечно улыбавшимися розовыми губками, с повязанными на голове красными и синими лентами, которые, вместе с длинными косами и пучком полевых цветов, богатою короною покоились на ее очаровательной головке. Все, казалось, занимало ее; все было ей чудно, ново… и хорошенькие глазки беспрестанно бегали с одного предмета на другой. Как не рассеяться! в первый раз на ярмарке! Девушка в осьмнадцать лет в первый раз на ярмарке!.. Но ни один из прохожих и проезжих не знал, чего ей стоило упросить отца взять с собою, который и душою рад бы был это сделать прежде, если бы не злая мачеха, выучившаяся держать его в руках так же ловко, как он вожжи своей старой кобылы, тащившейся, за долгое служение, теперь на продажу. Неугомонная супруга… но мы и позабыли, что и она тут же сидела на высоте воза, в нарядной шерстяной зеленой кофте, по которой, будто по горностаевому меху, нашиты были хвостики, красного только цвета, в богатой плахте, пестревшей, как шахматная доска, и в ситцевом цветном очипке, придававшем какую-то особенную важность ее красному, полному лицу, по которому проскальзывало что-то столь неприятное, столь дикое, что каждый тотчас спешил перенести встревоженный взгляд свой на веселенькое личико дочки.

Глазам наших путешественников начал уже открываться Псёл; издали уже веяло прохладою, которая казалась ощутительнее после томительного, разрушающего жара. Сквозь темно — и светло-зеленые листья небрежно раскиданных по лугу осокоров, берез и тополей засверкали огненные, одетые холодом искры, и река-красавица блистательно обнажила серебряную грудь свою, на которую роскошно падали зеленые кудри дерев. Своенравная, как она в те упоительные часы, когда верное зеркало так завидно заключает в себе ее полное гордости и ослепительного блеска чело, лилейные плечи и мраморную шею, осененную темною, упавшею с русой головы волною, когда с презрением кидает одни украшения, чтобы заменить их другими, и капризам ее конца нет, — она почти каждый год переменяла свои окрестности, выбирая себе новый путь и окружая себя новыми, разнообразными ландшафтами. Ряды мельниц подымали на тяжелые колеса свои широкие волны и мощно кидали их, разбивая в брызги, обсыпая пылью и обдавая шумом окрестность. Воз с знакомыми нам пассажирами взъехал в это время на мост, и река во всей красоте и величии, как цельное стекло, раскинулась перед ними. Небо, зеленые и синие леса, люди, возы с горшками, мельницы — все опрокинулось, стояло и ходило вверх ногами, не падая в голубую прекрасную бездну. Красавица наша задумалась, глядя на роскошь вида, и позабыла даже лущить свой подсолнечник, которым исправно занималась во все продолжение пути, как вдруг слова: «Ай да дивчина!» — поразили слух ее. Оглянувшись, увидела она толпу стоявших на мосту парубков, из которых один, одетый пощеголеватее прочих, в белой свитке и в серой шапке решетиловских смушек, подпершись в бока, молодецки поглядывал на проезжающих. Красавица не могла не заметить его загоревшего, но исполненного приятности лица и огненных очей, казалось, стремившихся видеть ее насквозь, и потупила глаза при мысли, что, может быть, ему принадлежало произнесенное слово.

— Славная дивчина! — продолжал парубок в белой свитке, не сводя с нее глаз. — Я бы отдал все свое хозяйство, чтобы поцеловать ее. А вот впереди и дьявол сидит!

Хохот поднялся со всех сторон; но разряженной сожительнице медленно выступавшего супруга не слишком показалось такое приветствие: красные щеки ее превратились в огненные, и треск отборных слов посыпался дождем на голову разгульного парубка:

— Чтоб ты подавился, негодный бурлак! Чтоб твоего отца горшком в голову стукнуло! Чтоб он подскользнулся на льду, антихрист проклятый! Чтоб ему на том свете черт бороду обжег!

— Вишь, как ругается! — сказал парубок, вытаращив на нее глаза, как будто озадаченный таким сильным залпом неожиданных приветствий, — и язык у нее, у столетней ведьмы, не заболит выговорить эти слова.

— Столетней! — подхватила пожилая красавица. — Нечестивец! поди умойся наперед! Сорванец негодный! Я не видала твоей матери, но знаю, что дрянь! и отец дрянь! и тетка дрянь! Столетней! что у него молоко еще на губах…

Тут воз начал спускаться с мосту, и последних слов уже невозможно было расслушать; но парубок не хотел, кажется, кончить этим: не думая долго, схватил он комок грязи и швырнул вслед за нею. Удар был удачнее, нежели можно было предполагать: весь новый ситцевый очипок забрызган был грязью, и хохот разгульных повес удвоился с новою силой. Дородная щеголиха вскипела гневом; но воз отъехал в это время довольно далеко, и месть ее обратилась на безвинную падчерицу и медленного сожителя, который, привыкнув издавна к подобным явлениям, сохранял упорное молчание и хладнокровно принимал мятежные речи разгневанной супруги. Однако ж, несмотря на это, неутомимый язык ее трещал и болтался во рту до тех пор, пока не приехали они в пригородье к старому знакомому и куму, козаку Цыбуле. Встреча с кумовьями, давно не видавшимися, выгнала на время из головы это неприятное происшествие, заставив наших путешественников поговорить об ярмарке и отдохнуть немного после дальнего пути.

  

Ùî, áîæå òî ìié, ãîñïîäå! ÷îãî íåìà íà òîé ÿðìàðöi! Êîëåñà, ñêëî, äüîãîòü, òþòþí, ðåìiíü, öèáóëÿ, êðàìàði âñÿêi… òàê, ùî õî÷ áè â êèøåíi áóëî ðóáëiâ i ç òðèäöÿòü, òî é òîäi á íå çàêóïèâ óñiåi ÿðìàðêè.

Èç ìàëîðîññèéñêîé êîìåäèè

  

   Âàì, âåðíî, ñëó÷àëîñü ñëûøàòü ãäå-òî âàëÿùèéñÿ îòäàëåííûé âîäîïàä, êîãäà âñòðåâîæåííàÿ îêðåñòíîñòü ïîëíà ãóëà è õàîñ ÷óäíûõ íåÿñíûõ çâóêîâ âèõðåì íîñèòñÿ ïåðåä âàìè. Íå ïðàâäà ëè, íå òå ëè ñàìûå ÷óâñòâà ìãíîâåííî îáõâàòÿò âàñ â âèõðå ñåëüñêîé ÿðìàðêè, êîãäà âåñü íàðîä ñðàñòàåòñÿ â îäíî îãðîìíîå ÷óäîâèùå è øåâåëèòñÿ âñåì ñâîèì òóëîâèùåì íà ïëîùàäè è ïî òåñíûì óëèöàì, êðè÷èò, ãîãî÷åò, ãðåìèò? Øóì, áðàíü, ìû÷àíèå, áëåÿíèå, ðåâ — âñå ñëèâàåòñÿ â îäèí íåñòðîéíûé ãîâîð. Âîëû, ìåøêè, ñåíî, öûãàíû, ãîðøêè, áàáû, ïðÿíèêè, øàïêè — âñå ÿðêî, ïåñòðî, íåñòðîéíî; ìå÷åòñÿ êó÷àìè è ñíóåòñÿ ïåðåä ãëàçàìè. Ðàçíîãîëîñíûå ðå÷è ïîòîïëÿþò äðóã äðóãà, è íè îäíî ñëîâî íå âûõâàòèòñÿ, íå ñïàñåòñÿ îò ýòîãî ïîòîïà; íè îäèí êðèê íå âûãîâîðèòñÿ ÿñíî. Òîëüêî õëîïàíüå ïî ðóêàì òîðãàøåé ñëûøèòñÿ ñî âñåõ ñòîðîí ÿðìàðêè. Ëîìàåòñÿ âîç, çâåíèò æåëåçî, ãðåìÿò ñáðàñûâàåìûå íà çåìëþ äîñêè, è çàêðóæèâøàÿñÿ ãîëîâà íåäîóìåâàåò, êóäà îáðàòèòüñÿ. Ïðèåçæèé ìóæèê íàø ñ ÷åðíîáðîâîþ äî÷êîé äàâíî óæå òîëêàëñÿ â íàðîäå. Ïîäõîäèë ê îäíîìó âîçó, ùóïàë äðóãîé, ïðèìåíèâàëñÿ ê öåíàì; à ìåæäó òåì ìûñëè åãî âîðî÷àëèñü áåçîñòàíîâî÷íî îêîëî äåñÿòè ìåøêîâ ïøåíèöû è ñòàðîé êîáûëû, ïðèâåçåííûõ èì íà ïðîäàæó. Ïî ëèöó åãî äî÷êè çàìåòíî áûëî, ÷òî åé íå ñëèøêîì ïðèÿòíî òåðåòüñÿ îêîëî âîçîâ ñ ìóêîþ è ïøåíèöåþ. Åé áû õîòåëîñü òóäà, ãäå ïîä ïîëîòíÿíûìè ÿòêàìè íàðÿäíî ðàçâåøàíû êðàñíûå ëåíòû, ñåðüãè, îëîâÿííûå, ìåäíûå êðåñòû è äóêàòû. Íî è òóò, îäíàêî æ, îíà íàõîäèëà ñåáå ìíîãî ïðåäìåòîâ äëÿ íàáëþäåíèÿ: åå ñìåøèëî äî êðàéíîñòè, êàê öûãàí è ìóæèê áèëè îäèí äðóãîãî ïî ðóêàì, âñêðèêèâàÿ ñàìè îò áîëè; êàê ïüÿíûé æèä äàâàë áàáå êèñåëÿ; êàê ïîññîðèâøèåñÿ ïåðåêóïêè ïåðåêèäûâàëèñü áðàíüþ è ðàêàìè; êàê ìîñêàëü, ïîãëàæèâàÿ îäíîþ ðóêîþ ñâîþ êîçëèíóþ áîðîäó, äðóãîþ… Íî âîò ïî÷óâñòâîâàëà îíà, êòî-òî äåðíóë åå çà øèòûé ðóêàâ ñîðî÷êè. Îãëÿíóëàñü — è ïàðóáîê â áåëîé ñâèòêå, ñ ÿðêèìè î÷àìè ñòîÿë ïåðåä íåþ. Æèëêè åå âçäðîãíóëè, è ñåðäöå çàáèëîñü òàê, êàê åùå íèêîãäà, íè ïðè êàêîé ðàäîñòè, íè ïðè êàêîì ãîðå: è ÷óäíî è ëþáî åé ïîêàçàëîñü, è ñàìà íå ìîãëà ðàñòîëêîâàòü, ÷òî äåëàëîñü ñ íåþ.

   — Íå áîéñÿ, ñåðäåíüêî, íå áîéñÿ! — ãîâîðèë îí åé âïîëãîëîñà, âçÿâøè åå ðóêó, — ÿ íè÷åãî íå ñêàæó òåáå õóäîãî!

   «Ìîæåò áûòü, ýòî è ïðàâäà, ÷òî òû íè÷åãî íå ñêàæåøü õóäîãî, — ïîäóìàëà ïðî ñåáÿ êðàñàâèöà, — òîëüêî ìíå ÷óäíî… âåðíî, ýòî ëóêàâûé! Ñàìà, êàæåòñÿ, çíàåøü, ÷òî íå ãîäèòñÿ òàê… à ñèëû íåäîñòàåò âçÿòü îò íåãî ðóêó».

   Ìóæèê îãëÿíóëñÿ è õîòåë ÷òî-òî ïðîìîëâèòü äî÷åðè, íî â ñòîðîíå ïîñëûøàëîñü ñëîâî «ïøåíèöà». Ýòî ìàãè÷åñêîå ñëîâî çàñòàâèëî åãî â òó æå ìèíóòó ïðèñîåäèíèòüñÿ ê äâóì ãðîìêî ðàçãîâàðèâàâøèì íåãîöèàíòàì, è ïðèêîâàâøåãîñÿ ê íèì âíèìàíèÿ óæå íè÷òî íå â ñîñòîÿíèè áûëî ðàçâëå÷ü. Âîò ÷òî ãîâîðèëè íåãîöèàíòû î ïøåíèöå.

  

  

III

  

×è áà÷èø, âiè ÿêèé ïàðíèùå?

Íà ñâiòi òðîõè åñòú òàêèõ.

Ñèâóõó òàê, ìîâ áðàãó, õëèùå!

Êîòëÿðåâñêèé, «Ýíåèäà»

  

   — Òàê òû äóìàåøü, çåìëÿê, ÷òî ïëîõî ïîéäåò íàøà ïøåíèöà? — ãîâîðèë ÷åëîâåê, ñ âèäà ïîõîæèé íà çàåçæåãî ìåùàíèíà, îáèòàòåëÿ êàêîãî-íèáóäü ìåñòå÷êà, â ïåñòðÿäåâûõ, çàïà÷êàííûõ äåãòåì è çàñàëåííûõ øàðîâàðàõ, äðóãîìó, â ñèíåé, ìåñòàìè óæå ñ çàïëàòàìè, ñâèòêå è ñ îãðîìíîþ øèøêîþ íà ëáó.

   — Äà äóìàòü íå÷åãî òóò; ÿ ãîòîâ âñêèíóòü íà ñåáÿ ïåòëþ è áîëòàòüñÿ íà ýòîì äåðåâå, êàê êîëáàñà ïåðåä ðîæäåñòâîì íà õàòå, åñëè ìû ïðîäàäèì õîòü îäíó ìåðêó.

   — Êîãî òû, çåìëÿê, ìîðî÷èøü? Ïðèâîçó âåäü, êðîìå íàøåãî, íåò âîâñå, — âîçðàçèë ÷åëîâåê â ïåñòðÿäåâûõ øàðîâàðàõ.

   «Äà, ãîâîðèòå ñåáå ÷òî õîòèòå, — äóìàë ïðî ñåáÿ îòåö íàøåé êðàñàâèöû, íå ïðîïóñêàâøèé íè îäíîãî ñëîâà èç ðàçãîâîðà äâóõ íåãîöèàíòîâ, — à ó ìåíÿ äåñÿòü ìåøêîâ åñòü â çàïàñå».

   — Òî-òî è åñòü, ÷òî åñëè ãäå çàìåøàëàñü ÷åðòîâùèíà, òî îæèäàé ñòîëüêî ïðîêó, ñêîëüêî îò ãîëîäíîãî ìîñêàëÿ, — çíà÷èòåëüíî ñêàçàë ÷åëîâåê ñ øèøêîþ íà ëáó.

   — Êàêàÿ ÷åðòîâùèíà? — ïîäõâàòèë ÷åëîâåê â ïåñòðÿäåâûõ øàðîâàðàõ.

   — Ñëûøàë ëè òû, ÷òî ïîãîâàðèâàþò â íàðîäå? — ïðîäîëæàë ñ øèøêîþ íà ëáó, íàâîäÿ íà íåãî èñêîñà ñâîè óãðþìûå î÷è.

   — Íó!

   — Íó, òî-òî íó! Çàñåäàòåëü, ÷òîá åìó íå äîâåëîñü îáòèðàòü ãóá ïîñëå ïàíñêîé ñëèâÿíêè, îòâåë äëÿ ÿðìàðêè ïðîêëÿòîå ìåñòî, íà êîòîðîì, õîòü òðåñíè, íè çåðíà íå ñïóñòèøü. Âèäèøü ëè òû òîò ñòàðûé, ðàçâàëèâøèéñÿ ñàðàé, ÷òî âîí-âîí ñòîèò ïîä ãîðîþ? (Òóò ëþáîïûòíûé îòåö íàøåé êðàñàâèöû ïîäâèíóëñÿ åùå áëèæå è âåñü ïðåâðàòèëñÿ, êàçàëîñü, âî âíèìàíèå.)  òîì ñàðàå òî è äåëî ÷òî âîäÿòñÿ ÷åðòîâñêèå øàøíè; è íè îäíà ÿðìàðêà íà ýòîì ìåñòå íå ïðîõîäèëà áåç áåäû. Â÷åðà âîëîñòíîé ïèñàðü ïðîõîäèë ïîçäíî âå÷åðîì, òîëüêî ãëÿäü — â ñëóõîâîå îêíî âûñòàâèëîñü ñâèíîå ðûëî è õðþêíóëî òàê, ÷òî ó íåãî ìîðîç ïîäðàë ïî êîæå; òîãî è æäè, ÷òî îïÿòü ïîêàæåòñÿ êðàñíàÿ ñâèòêà!

   — ×òî æ ýòî çà êðàñíàÿ ñâèòêà?

   Òóò ó íàøåãî âíèìàòåëüíîãî ñëóøàòåëÿ âîëîñû ïîäíÿëèñü äûáîì; ñî ñòðàõîì îáîðîòèëñÿ îí íàçàä è óâèäåë, ÷òî äî÷êà åãî è ïàðóáîê ñïîêîéíî ñòîÿëè, îáíÿâøèñü è íàïåâàÿ äðóã äðóãó êàêèå-òî ëþáîâíûå ñêàçêè, ïîçàáûâ ïðî âñå íàõîäÿùèåñÿ íà ñâåòå ñâèòêè. Ýòî ðàçîãíàëî åãî ñòðàõ è çàñòàâèëî îáðàòèòüñÿ ê ïðåæíåé áåñïå÷íîñòè.

   — Ýãå-ãå-ãå, çåìëÿê! äà òû ìàñòåð, êàê âèæó, îáíèìàòüñÿ! À ÿ íà ÷åòâåðòûé òîëüêî äåíü ïîñëå ñâàäüáû âûó÷èëñÿ îáíèìàòü ïîêîéíóþ ñâîþ Õâåñüêó, äà è òî ñïàñèáî êóìó: áûâøè äðóæêîþ, óæå íàäîóìèë.

   Ïàðóáîê çàìåòèë òîò æå ÷àñ, ÷òî îòåö åãî ëþáåçíîé íå ñëèøêîì äàëåê, è â ìûñëÿõ ïðèíÿëñÿ ñòðîèòü ïëàí, êàê áû ñêëîíèòü åãî â ñâîþ ïîëüçó.

   — Òû, âåðíî, ÷åëîâåê äîáðûé, íå çíàåøü ìåíÿ, à ÿ òåáÿ òîò÷àñ óçíàë.

   — Ìîæåò, è óçíàë.

   — Åñëè õî÷åøü, è èìÿ, è ïðîçâèùå, è âñÿêóþ âñÿ÷èíó ðàññêàæó: òåáÿ çîâóò Ñîëîïèé ×åðåâèê.

   — Òàê, Ñîëîïèé ×åðåâèê.

   — À âãëÿäèñü-êî õîðîøåíüêî: íå óçíàåøü ëè ìåíÿ?

   — Íåò, íå ïîçíàþ. Íå âî ãíåâ áóäü ñêàçàíî, íà âåêó ñòîëüêî äîâåëîñü íàãëÿäåòüñÿ ðîæ âñÿêèõ, ÷òî ÷åðò èõ è ïðèïîìíèò âñåõ!

   — Æàëü æå, ÷òî òû íå ïðèïîìíèøü Ãîëîïóïåíêîâà ñûíà!

   — À òû áóäòî Îõðèìîâ ñûí?

   — À êòî æ? Ðàçâå îäèí òîëüêî ëûñûé äèäüêî, åñëè íå îí.

   Òóò ïðèÿòåëè ïîáðàëèñü çà øàïêè, è ïîøëî ëîáûçàíèå; íàø Ãîëîïóïåíêîâ ñûí, îäíàêî æ, íå òåðÿÿ âðåìåíè ðåøèëñÿ â òó æå ìèíóòó îñàäèòü íîâîãî ñâîåãî çíàêîìîãî.

   — Íó, Ñîëîïèé, âîò, êàê âèäèøü, ÿ è äî÷êà òâîÿ ïîëþáèëè äðóã äðóãà òàê, ÷òî õîòü áû è íàâåêè æèòü âìåñòå.

   — ×òî æ, Ïàðàñêà, — ñêàçàë ×åðåâèê, îáîðîòèâøèñü è ñìåÿñü ê ñâîåé äî÷åðè, — ìîæåò, è â ñàìîì äåëå, ÷òîáû óæå, êàê ãîâîðÿò, âìåñòå è òîãî… ÷òîáû è ïàñëèñü íà îäíîé òðàâå! ×òî? ïî ðóêàì? À íó-êà, íîâîáðàííûé çÿòü, äàâàé ìàãàðû÷ó!

   È âñå òðîå î÷óòèëèñü â èçâåñòíîé ÿðìàðî÷íîé ðåñòîðàöèè — ïîä ÿòêîþ ó æèäîâêè, óñåÿííîþ ìíîãî÷èñëåííîé ôëîòèëèåé ñóëåé, áóòûëåé, ôëÿæåê âñåõ ðîäîâ è âîçðàñòîâ.

   — Ýõ, õâàò! çà ýòî ëþáëþ! — ãîâîðèë ×åðåâèê, íåìíîãî ïîäãóëÿâøè è âèäÿ, êàê íàðå÷åííûé çÿòü åãî íàëèë êðóæêó âåëè÷èíîþ ñ ïîëêâàðòû è, íèìàëî íå ïîìîðùèâøèñü, âûïèë äî äíà, õâàòèâ ïîòîì åå âäðåáåçãè. — ×òî ñêàæåøü, Ïàðàñêà? Êàêîãî ÿ æåíèõà òåáå äîñòàë! Ñìîòðè, ñìîòðè, êàê îí ìîëîäåöêè òÿíåò ïåííóþ!..

   È, ïîñìåèâàÿñü è ïîêà÷èâàÿñü, ïîáðåë îí ñ íåþ ê ñâîåìó âîçó, à íàø ïàðóáîê îòïðàâèëñÿ ïî ðÿäàì ñ êðàñíûìè òîâàðàìè, â êîòîðûõ íàõîäèëèñü êóïöû äàæå èç Ãàäÿ÷à è Ìèðãîðîäà — äâóõ çíàìåíèòûõ ãîðîäîâ Ïîëòàâñêîé ãóáåðíèè, — âûãëÿäûâàòü ïîëó÷øóþ äåðåâÿííóþ ëþëüêó â ìåäíîé ùåãîëüñêîé îïðàâå, öâåòèñòûé ïî êðàñíîìó ïîëþ ïëàòîê è øàïêó äëÿ ñâàäåáíûõ ïîäàðêîâ òåñòþ è âñåì, êîìó ñëåäóåò.

  

  

IV

  

Õîòü ÷îëîâiêàì íå îíåå,

Òà êîëè æiíöi, áà÷èø, òåå,

Òàê òðåáà óãîäèòè…

Êîòëÿðåâñêèé

  

   — Íó, æèíêà! à ÿ íàøåë æåíèõà äî÷êå!

   — Âîò êàê ðàç äî òîãî òåïåðü, ÷òîáû æåíèõîâ îòûñêèâàòü! Äóðåíü, äóðåíü! òåáå, âåðíî, è íà ðîäó íàïèñàíî îñòàòüñÿ òàêèì! Ãäå æ òàêè òû âèäåë, ãäå æ òàêè òû ñëûøàë, ÷òîáû äîáðûé ÷åëîâåê áåãàë òåïåðü çà æåíèõàìè? Òû ïîäóìàë áû ëó÷øå, êàê ïøåíèöó ñ ðóê ñáûòü; õîðîø äîëæåí áûòü è æåíèõ òàì! Äóìàþ, îáîðâàííåéøèé èç âñåõ ãîëîäðàáöåâ.

   — Ý, êàê áû íå òàê, ïîñìîòðåëà áû òû, ÷òî òàì çà ïàðóáîê! Îäíà ñâèòêà áîëüøå ñòîèò, ÷åì òâîÿ çåëåíàÿ êîôòà è êðàñíûå ñàïîãè. À êàê ñèâóõó âàæíî äóåò!.. ×åðò ìåíÿ âîçüìè âìåñòå ñ òîáîþ, åñëè ÿ âèäåë íà âåêó ñâîåì, ÷òîáû ïàðóáîê äóõîì âûòÿíóë ïîëêâàðòû íå ïîìîðùèâøèñü.

   — Íó, òàê: åìó åñëè ïüÿíèöà äà áðîäÿãà, òàê è åãî ìàñòè. Áüþñü îá çàêëàä, åñëè ýòî íå òîò ñàìûé ñîðâàíåö, êîòîðûé óâÿçàëñÿ çà íàìè íà ìîñòó. Æàëü, ÷òî äî ñèõ ïîð îí íå ïîïàäåòñÿ ìíå: ÿ áû äàëà åìó çíàòü.

   — ×òî æ, Õèâðÿ, õîòü áû è òîò ñàìûé; ÷åì æå îí ñîðâàíåö?

   — Ý! ÷åì æå îí ñîðâàíåö! Àõ òû, áåçìîçãëàÿ áàøêà! ñëûøèøü! ÷åì æå îí ñîðâàíåö! Êóäà æå òû çàïðÿòàë äóðàöêèå ãëàçà ñâîè, êîãäà ïðîåçæàëè ìû ìåëüíèöû; åìó õîòü áû òóò æå, ïåðåä åãî çàïà÷êàííûì â òàáà÷èùå íîñîì, íàíåñëè æèíêå åãî áåñ÷åñòüå, åìó áû è íóæäî÷êè íå áûëî.

   — Âñå, îäíàêî æå, ÿ íå âèæó â íåì íè÷åãî õóäîãî; ïàðåíü õîòü êóäà! Òîëüêî ðàçâå ÷òî çàêëåèë íà ìèã îáðàçèíó òâîþ íàâîçîì.

   — Ýãå! äà òû, êàê ÿ âèæó, ñëîâà íå äàåøü ìíå âûãîâîðèòü! À ÷òî ýòî çíà÷èò? Êîãäà ýòî áûâàëî ñ òîáîþ? Âåðíî, óñïåë óæå õëåáíóòü, íå ïðîäàâøè íè÷åãî…

   Òóò ×åðåâèê íàø çàìåòèë è ñàì, ÷òî ðàçãîâîðèëñÿ ÷åðåñ÷óð, è çàêðûë â îäíî ìãíîâåíèå ãîëîâó ñâîþ ðóêàìè, ïðåäïîëàãàÿ, áåç ñîìíåíèÿ, ÷òî ðàçãíåâàííàÿ ñîæèòåëüíèöà íå çàìåäëèò âöåïèòüñÿ â åãî âîëîñû ñâîèìè ñóïðóæåñêèìè êîãòÿìè.

   «Òóäà ê ÷åðòó! Âîò òåáå è ñâàäüáà! — äóìàë îí ïðî ñåáÿ, óêëîíÿÿñü îò ñèëüíî íàñòóïàâøåé ñóïðóãè. — Ïðèäåòñÿ îòêàçàòü äîáðîìó ÷åëîâåêó íè çà ÷òî íè ïðî ÷òî, Ãîñïîäè áîæå ìîé, çà ÷òî òàêàÿ íàïàñòü íà íàñ ãðåøíûõ! è òàê ìíîãî âñÿêîé äðÿíè íà ñâåòå, à òû åùå è æèíîê íàïëîäèë!»

  

  

V

  

Íå õèëèñÿ, ÿâîðîíüêó,

Ùå òè çåëåíåíüêèé;

Íå æóðèñÿ, êîçà÷åíüêó,

Ùå òè ìîëîäåíüêèé!

Ìàëîðîññ. ïåñíÿ

  

   Ðàññåÿííî ãëÿäåë ïàðóáîê â áåëîé ñâèòêå, ñèäÿ ó ñâîåãî âîçà, íà ãëóõî øóìåâøèé âîêðóã íåãî íàðîä. Óñòàëîå ñîëíöå óõîäèëî îò ìèðà, ñïîêîéíî ïðîïûëàâ ñâîé ïîëäåíü è óòðî; è óãàñàþùèé äåíü ïëåíèòåëüíî è ÿðêî ðóìÿíèëñÿ. Îñëåïèòåëüíî áëèñòàëè âåðõè áåëûõ øàòðîâ è ÿòîê, îñåíåííûå êàêèì-òî åäâà ïðèìåòíûì îãíåííî-ðîçîâûì ñâåòîì. Ñòåêëà íàâàëåííûõ êó÷àìè îêîííèö ãîðåëè; çåëåíûå ôëÿæêè è ÷àðêè íà ñòîëàõ ó øèíêàðîê ïðåâðàòèëèñü â îãíåííûå; ãîðû äûíü, àðáóçîâ è òûêâ êàçàëèñü âûëèòûìè èç çîëîòà è òåìíîé ìåäè. Ãîâîð ïðèìåòíî ñòàíîâèëñÿ ðåæå è ãëóøå, è óñòàëûå ÿçûêè ïåðåêóïîê, ìóæèêîâ è öûãàí ëåíèâåå è ìåäëåííåå ïîâîðà÷èâàëèñü. Ãäå-ãäå íà÷èíàë ñâåðêàòü îãîíåê, è áëàãîâîííûé ïàð îò âàðèâøèõñÿ ãàëóøåê ðàçíîñèëñÿ ïî óòèõàâøèì óëèöàì.

   — Î ÷åì çàãîðþíèëñÿ, Ãðèöüêî? — âñêðè÷àë âûñîêèé çàãîðåâøèé öûãàí, óäàðèâ ïî ïëå÷ó íàøåãî ïàðóáêà. — ×òî æ, îòäàâàé âîëû çà äâàäöàòü!

   — Òåáå áû âñ¸ âîëû äà âîëû. Âàøåìó ïëåìåíè âñå áû êîðûñòü òîëüêî. Ïîääåòü äà îáìàíóòü äîáðîãî ÷åëîâåêà.

   — Òüôó, äüÿâîë! äà òåáÿ íå íà øóòêó çàáðàëî. Óæ íå ñ äîñàäû ëè, ÷òî ñàì íàâÿçàë ñåáå íåâåñòó?

   — Íåò, ýòî íå ïî-ìîåìó: ÿ äåðæó ñâîå ñëîâî; ÷òî ðàç ñäåëàë, òîìó è íàâåêè áûòü. À âîò ó õðû÷à ×åðåâèêà íåò ñîâåñòè, âèäíî, è íà ïîëøåëÿãà: ñêàçàë, äà è íàçàä… Íó, åãî è âèíèòü íå÷åãî, îí ïåíü, äà è ïîëíî. Âñå ýòî øòóêè ñòàðîé âåäüìû, êîòîðóþ ìû ñåãîäíÿ ñ õëîïöàìè íà ìîñòó ðóãíóëè íà âñå áîêà! Ýõ, åñëè áû ÿ áûë öàðåì èëè ïàíîì âåëèêèì, ÿ áû ïåðâûé ïåðåâåøàë âñåõ òåõ äóðíåé, êîòîðûå ïîçâîëÿþò ñåáÿ ñåäëàòü áàáàì…

   — À ñïóñòèøü âîëîâ çà äâàäöàòü, åñëè ìû çàñòàâèì ×åðåâèêà îòäàòü íàì Ïàðàñêó?

    íåäîóìåíèè ïîñìîòðåë íà íåãî Ãðèöüêî.  ñìóãëûõ ÷åðòàõ öûãàíà áûëî ÷òî-òî çëîáíîå, ÿçâèòåëüíîå, íèçêîå è âìåñòå âûñîêîìåðíîå: ÷åëîâåê, âçãëÿíóâøèé íà íåãî, óæå ãîòîâ áûë ñîçíàòüñÿ, ÷òî â ýòîé ÷óäíîé äóøå êèïÿò äîñòîèíñòâà âåëèêèå, íî êîòîðûì îäíà òîëüêî íàãðàäà åñòü íà çåìëå — âèñåëèöà. Ñîâåðøåííî ïðîâàëèâøèéñÿ ìåæäó íîñîì è îñòðûì ïîäáîðîäêîì ðîò, âå÷íî îñåíåííûé ÿçâèòåëüíîþ óëûáêîé, íåáîëüøèå, íî æèâûå, êàê îãîíü, ãëàçà è áåñïðåñòàííî ìåíÿþùèåñÿ íà ëèöå ìîëíèè ïðåäïðèÿòèé è óìûñëîâ — âñå ýòî êàê áóäòî òðåáîâàëî îñîáåííîãî, òàêîãî æå ñòðàííîãî äëÿ ñåáÿ êîñòþìà, êàêîé èìåííî áûë òîãäà íà íåì. Ýòîò òåìíî-êîðè÷íåâûé êàôòàí, ïðèêîñíîâåíèå ê êîòîðîìó, êàçàëîñü, ïðåâðàòèëî áû åãî â ïûëü; äëèííûå, âàëèâøèåñÿ ïî ïëå÷àì îõëîïüÿìè ÷åðíûå âîëîñû; áàøìàêè, íàäåòûå íà áîñûå çàãîðåëûå íîãè, — âñå ýòî, êàçàëîñü, ïðèðîñëî ê íåìó è ñîñòàâëÿëî åãî ïðèðîäó.

   — Íå çà äâàäöàòü, à çà ïÿòíàäöàòü îòäàì, åñëè íå ñîëæåøü òîëüêî! — îòâå÷àë ïàðóáîê, íå ñâîäÿ ñ íåãî èñïûòóþùèõ î÷åé.

   — Çà ïÿòíàäöàòü? ëàäíî! Ñìîòðè æå, íå çàáûâàé: çà ïÿòíàäöàòü! Âîò òåáå è ñèíèöà â çàäàòîê!

   — Íó, à åñëè ñîëæåøü?

   — Ñîëãó — çàäàòîê òâîé!

   — Ëàäíî! Íó, äàâàé æå ïî ðóêàì!

   — Äàâàé!

  

  

VI

  

Îò áiäà, Ðîìàí iäå, îò òåïåð

ÿê ðàç íàñàäèòü ìåíi áåáåõiâ,

òà é âàì, ïàíå Õîìî, íå áåç ëèõà

áóäå.

Èç ìàëîðîññ. êîìåäèè

  

   — Ñþäà, Àôàíàñèé Èâàíîâè÷! Âîò òóò ïëåòåíü ïîíèæå, ïîäíèìàéòå íîãó, äà íå áîéòåñü: äóðåíü ìîé îòïðàâèëñÿ íà âñþ íî÷ü ñ êóìîì ïîä âîçû, ÷òîá ìîñêàëè íà ñëó÷àé íå ïîäöåïèëè ÷åãî.

   Òàê ãðîçíàÿ ñîæèòåëüíèöà ×åðåâèêà ëàñêîâî îáîäðÿëà òðóñëèâî ëåïèâøåãîñÿ îêîëî çàáîðà ïîïîâè÷à, êîòîðûé ïîäíÿëñÿ ñêîðî íà ïëåòåíü è äîëãî ñòîÿë â íåäîóìåíèè íà íåì, áóäòî äëèííîå ñòðàøíîå ïðèâèäåíèå, èçìåðèâàÿ îêîì, êóäà áû ëó÷øå ñïðûãíóòü, è, íàêîíåö, ñ øóìîì îáðóøèëñÿ â áóðüÿí.

   — Âîò áåäà! Íå óøèáëèñü ëè âû, íå ñëîìèëè ëè åùå, áîæå îáîðîíè, øåè? — ëåïåòàëà çàáîòëèâàÿ Õèâðÿ.

   — Òñ! íè÷åãî, íè÷åãî, ëþáåçíåéøàÿ Õàâðîíüÿ Íèêèôîðîâíà! — áîëåçíåííî è øåïîòíî ïðîèçíåñ ïîïîâè÷, ïîäûìàÿñü íà íîãè, — âûêëþ÷àÿ òîëüêî óÿçâëåíèÿ ñî ñòîðîíû êðàïèâû, ñåãî çìèåïîäîáíîãî çëàêà, ïî âûðàæåíèþ ïîêîéíîãî îòöà ïðîòîïîïà.

   — Ïîéäåìòå æå òåïåðü â õàòó; òàì íèêîãî íåò. À ÿ äóìàëà áûëî óæå, Àôàíàñèé Èâàíîâè÷, ÷òî ê âàì áîëÿ÷êà èëè ñîíÿøíèöà ïðèñòàëà: íåò, äà è íåò. Êàêîâî æå âû ïîæèâàåòå? ß ñëûõàëà, ÷òî ïàí-îòöó ïåðåïàëî òåïåðü íåìàëî âñÿêîé âñÿ÷èíû!

   — Ñóùàÿ áåçäåëèöà, Õàâðîíüÿ Íèêèôîðîâíà; áàòþøêà âñåãî ïîëó÷èë çà âåñü ïîñò ìåøêîâ ïÿòíàäöàòü ÿðîâîãî, ïðîñà ìåøêà ÷åòûðå, êíèøåé ñ ñîòíþ, à êóð, åñëè ñîñ÷èòàòü, òî íå áóäåò è ïÿòèäåñÿòè øòóê, ÿéöà æå áîëüøåþ ÷àñòèþ ïðîòóõëûå. Íî âîèñòèíó ñëàäîñòíûå ïðèíîøåíèÿ, ñêàçàòü ïðèìåðíî, åäèíñòâåííî îò âàñ ïðåäñòîèò ïîëó÷èòü, Õàâðîíüÿ Íèêèôîðîâíà! — ïðîäîëæàë ïîïîâè÷, óìèëüíî ïîãëÿäûâàÿ íà íåå è ïîäñîâûâàÿñü ïîáëèæå.

   — Âîò âàì è ïðèíîøåíèÿ, Àôàíàñèé Èâàíîâè÷! — ïðîãîâîðèëà îíà, ñòàâÿ íà ñòîë ìèñêè è æåìàííî çàñòåãèâàÿ ñâîþ áóäòî íåíàðî÷íî ðàññòåãíóâøóþñÿ êîôòó, — âàðåíè÷êè, ãàëóøå÷êè ïøåíè÷íûå, ïàìïóøå÷êè, òîâ÷åíè÷êè!

   — Áüþñü îá çàêëàä, åñëè ýòî ñäåëàíî íå õèòðåéøèìè ðóêàìè èç âñåãî Åâèíà ðîäà! — ñêàçàë ïîïîâè÷, ïðèíèìàÿñü çà òîâ÷åíè÷êè è ïîäâèãàÿ äðóãîþ ðóêîþ âàðåíè÷êè. — Îäíàêî æ, Õàâðîíüÿ Íèêèôîðîâíà, ñåðäöå ìîå æàæäåò îò âàñ êóøàíüÿ ïîñëàùå âñåõ ïàìïóøå÷åê è ãàëóøå÷åê.

   — Âîò ÿ óæå è íå çíàþ, êàêîãî âàì åùå êóøàíüÿ õî÷åòñÿ, Àôàíàñèé Èâàíîâè÷! — îòâå÷àëà äîðîäíàÿ êðàñàâèöà, ïðèòâîðÿÿñü íåïîíèìàþùåþ.

   — Ðàçóìååòñÿ, ëþáâè âàøåé, íåñðàâíåííàÿ Õàâðîíüÿ Íèêèôîðîâíà! — øåïîòîì ïðîèçíåñ ïîïîâè÷, äåðæà â îäíîé ðóêå âàðåíèê, à äðóãîþ îáíèìàÿ øèðîêèé ñòàí åå.

   — Áîã çíàåò ÷òî âû âûäóìûâàåòå, Àôàíàñèé Èâàíîâè÷! — ñêàçàëà Õèâðÿ, ñòûäëèâî ïîòóïèâ ãëàçà ñâîè. — ×åãî äîáðîãî! âû, ïîæàëóé, çàòååòå åùå öåëîâàòüñÿ!

   — Íàñ÷åò ýòîãî ÿ âàì ñêàæó õîòü áû è ïðî ñåáÿ, — ïðîäîëæàë ïîïîâè÷, — â áûòíîñòü ìîþ, ïðèìåðíî ñêàçàòü, åùå â áóðñå, âîò êàê òåïåðü ïîìíþ…

   Òóò ïîñëûøàëñÿ íà äâîðå ëàé è ñòóê â âîðîòà. Õèâðÿ ïîñïåøíî âûáåæàëà è âîçâðàòèëàñü âñÿ ïîáëåäíåâøàÿ.

   — Íó, Àôàíàñèé Èâàíîâè÷! ìû ïîïàëèñü ñ âàìè; íàðîäó ñòó÷èòñÿ êó÷à, è ìíå ïî÷óäèëñÿ êóìîâ ãîëîñ…

   Âàðåíèê îñòàíîâèëñÿ â ãîðëå ïîïîâè÷à… Ãëàçà åãî âûïÿëèëèñü, êàê áóäòî êàêîé-íèáóäü âûõîäåö ñ òîãî ñâåòà òîëüêî ÷òî ñäåëàë åìó ïåðåä ñèì âèçèò ñâîé.

   — Ïîëåçàéòå ñþäà! — êðè÷àëà èñïóãàííàÿ Õèâðÿ, óêàçûâàÿ íà ïîëîæåííûå ïîä ñàìûì ïîòîëêîì íà äâóõ ïåðåêëàäèíàõ äîñêè, íà êîòîðûõ áûëà çàâàëåíà ðàçíàÿ äîìàøíÿÿ ðóõëÿäü.

   Îïàñíîñòü ïðèäàëà äóõó íàøåìó ãåðîþ. Îïàìÿòîâàâøèñü íåìíîãî, âñêî÷èë îí íà ëåæàíêó è ïîëåç îòòóäà îñòîðîæíî íà äîñêè; à Õèâðÿ ïîáåæàëà áåç ïàìÿòè ê âîðîòàì, ïîòîìó ÷òî ñòóê ïîâòîðÿëñÿ â íèõ ñ áîëüøåþ ñèëîþ è íåòåðïåíèåì.

  

VII

  

Òà òóò ÷óäàñiÿ, ìîñüïàíå!

Èç ìàëîðîññ. êîìåäèè

   Íà ÿðìàðêå ñëó÷èëîñü ñòðàííîå ïðîèñøåñòâèå: âñå íàïîëíèëîñü ñëóõîì, ÷òî ãäå-òî ìåæäó òîâàðîì ïîêàçàëàñü êðàñíàÿ ñâèòêà. Ñòàðóõå, ïðîäàâàâøåé áóáëèêè, ïî÷óäèëñÿ ñàòàíà â îáðàçèíå ñâèíüè, êîòîðûé áåñïðåñòàííî íàêëîíÿëñÿ íàä âîçàìè, êàê áóäòî èñêàë ÷åãî. Ýòî áûñòðî ðàçíåñëîñü ïî âñåì óãëàì óæå óòèõíóâøåãî òàáîðà; è âñå ñ÷èòàëè ïðåñòóïëåíèåì íå âåðèòü, íåñìîòðÿ íà òî ÷òî ïðîäàâèöà áóáëèêîâ, êîòîðîé ïîäâèæíàÿ ëàâêà áûëà ðÿäîì ñ ÿòêîþ øèíêàðêè, ðàñêëàíèâàëàñü âåñü äåíü áåç íàäîáíîñòè è ïèñàëà íîãàìè ñîâåðøåííîå ïîäîáèå ñâîåãî ëàêîìîãî òîâàðà. K ýòîìó ïðèñîåäèíèëèñü åùå óâåëè÷åííûå âåñòè î ÷óäå, âèäåííîì âîëîñòíûì ïèñàðåì â ðàçâàëèâøåìñÿ ñàðàå, òàê ÷òî ê íî÷è âñå òåñíåå æàëèñü äðóã ê äðóãó; ñïîêîéñòâèå ðàçðóøèëîñü, è ñòðàõ ìåøàë âñÿêîìó ñîìêíóòü ãëàçà ñâîè; à òå, êîòîðûå áûëè íå ñîâñåì õðàáðîãî äåñÿòêà è çàïàñëèñü íî÷ëåãàìè â èçáàõ, óáðàëèñü äîìîé. Ê ÷èñëó ïîñëåäíèõ ïðèíàäëåæàë è ×åðåâèê ñ êóìîì è äî÷êîþ, êîòîðûå âìåñòå ñ íàïðîñèâøèìèñÿ ê íèì â õàòó ãîñòüìè ïðîèçâåëè ñèëüíûé ñòóê, òàê ïåðåïóãàâøèé íàøó Õèâðþ. Êóìà óæå íåìíîãî ïîðàçîáðàëî. Ýòî ìîæíî áûëî âèäåòü èç òîãî, ÷òî îí äâà ðàçà ïðîåõàë ñ ñâîèì âîçîì ïî äâîðó, ïîêàìåñò íàøåë õàòó. Ãîñòè òîæå áûëè â âåñåëîì ðàñïîëîæåíèè äóõà è áåç öåðåìîíèè âîøëè ïðåæäå ñàìîãî õîçÿèíà. Ñóïðóãà íàøåãî ×åðåâèêà ñèäåëà êàê íà èãîëêàõ, êîãäà ïðèíÿëèñü îíè øàðèòü ïî âñåì óãëàì õàòû.

   — ×òî, êóìà, — âñêðè÷àë âîøåäøèé êóì, — òåáÿ âñå åùå òðÿñåò ëèõîðàäêà?

   — Äà, íåçäîðîâèòñÿ, — îòâå÷àëà Õèâðÿ, áåñïîêîéíî ïîãëÿäûâàÿ íà íàêëàäåííûå ïîä ïîòîëêîì äîñêè.

   — À íó, æåíà, äîñòàíü-êà òàì â âîçó áàêëàæêó! — ãîâîðèë êóì ïðèåõàâøåé ñ íèì æåíå, — ìû ÷åðïíåì åå ñ äîáðûìè ëþäüìè; ïðîêëÿòûå áàáû ïîíàïóãàëè íàñ òàê, ÷òî è ñêàçàòü ñòûäíî. Âåäü ìû, åé-áîãó, áðàòöû, ïî ïóñòÿêàì ïðîåõàëè ñþäà! — ïðîäîëæàë îí, ïðèõëåáûâàÿ èç ãëèíÿíîé êðóæêè. — ß òóò æå ñòàâëþ íîâóþ øàïêó, åñëè áàáàì íå âçäóìàëîñü ïîñìåÿòüñÿ íàä íàìè. Äà õîòü áû è â ñàìîì äåëå ñàòàíà: ÷òî ñàòàíà? Ïëþéòå åìó íà ãîëîâó! Õîòü áû ñèþ æå ìèíóòó âçäóìàëîñü åìó ñòàòü âîò çäåñü, íàïðèìåð, ïåðåäî ìíîþ: áóäü ÿ ñîáà÷èé ñûí, åñëè íå ïîäíåñ áû åìó äóëþ ïîä ñàìûé íîñ!

   — Îò÷åãî æå òû âäðóã ïîáëåäíåë âåñü? — çàêðè÷àë îäèí èç ãîñòåé, ïðåâûøàâøèé âñåõ ãîëîâîþ è ñòàðàâøèéñÿ âñåãäà âûêàçûâàòü ñåáÿ õðàáðåöîì.

   — ß?.. Ãîñïîäü ñ âàìè! ïðèñíèëîñü?

   Ãîñòè óñìåõíóëèñü. Äîâîëüíàÿ óëûáêà ïîêàçàëàñü íà ëèöå ðå÷èñòîãî õðàáðåöà.

   — Êóäà òåïåðü åìó áëåäíåòü! — ïîäõâàòèë äðóãîé, — ùåêè ó íåãî ðàñöâåëè, êàê ìàê; òåïåðü îí íå Öûáóëÿ, à áóðÿê — èëè, ëó÷øå, ñàìà êðàñíàÿ ñâèòêà, êîòîðàÿ òàê íàïóãàëà ëþäåé.

   Áàêëàæêà ïðîêàòèëàñü ïî ñòîëó è ñäåëàëà ãîñòåé åùå âåñåëåå ïðåæíåãî. Òóò ×åðåâèê íàø, êîòîðîãî äàâíî ìó÷èëà êðàñíàÿ ñâèòêà è íå äàâàëà íè íà ìèíóòó ïîêîþ ëþáîïûòíîìó åãî äóõó, ïðèñòóïèë ê êóìó:

   — Ñêàæè, áóäü ëàñêîâ, êóì! âîò ïðîøóñü, äà è íå äîïðîøóñü èñòîðèè ïðî ýòó ïðîêëÿòóþ ñâèòêó.

   — Ý, êóì! îíî áû íå ãîäèëîñü ðàññêàçûâàòü íà íî÷ü, äà ðàçâå óæå äëÿ òîãî, ÷òîáû óãîäèòü òåáå è äîáðûì ëþäÿì (ïðè ñåì îáðàòèëñÿ îí ê ãîñòÿì), êîòîðûì, ÿ ïðèìå÷àþ, ñòîëüêî æå, êàê è òåáå, õî÷åòñÿ óçíàòü ïðî ýòó äèêîâèíó. Íó, áûòü òàê. Ñëóøàéòå æ!

   Òóò îí ïî÷åñàë ïëå÷à, óòåðñÿ ïîëîþ, ïîëîæèë îáå ðóêè íà ñòîë è íà÷àë:

   — Ðàç, çà êàêóþ âèíó, åé-áîãó, óæå è íå çíàþ, òîëüêî âûãíàëè îäíîãî ÷åðòà èç ïåêëà.

   — Êàê æå, êóì? — ïðåðâàë ×åðåâèê, — êàê æå ìîãëî ýòî ñòàòüñÿ, ÷òîáû ÷åðòà âûãíàëè èç ïåêëà?

   — ×òî æ äåëàòü, êóì? âûãíàëè, äà è âûãíàëè, êàê ñîáàêó ìóæèê âûãîíÿåò èç õàòû. Ìîæåò áûòü, íà íåãî íàøëà áëàæü ñäåëàòü êàêîå-íèáóäü äîáðîå äåëî, íó è óêàçàëè äâåðè. Âîò ÷åðòó áåäíîìó òàê ñòàëî ñêó÷íî, òàê ñêó÷íî ïî ïåêëå, ÷òî õîòü äî ïåòëè. ×òî äåëàòü? Äàâàé ñ ãîðÿ ïüÿíñòâîâàòü. Óãíåçäèëñÿ â òîì ñàìîì ñàðàå, êîòîðûé, òû âèäåë, ðàçâàëèëñÿ ïîä ãîðîþ è ìèìî êîòîðîãî íè îäèí äîáðûé ÷åëîâåê íå ïðîéäåò òåïåðü, íå îãðàäèâ íàïåðåä ñåáÿ êðåñòîì ñâÿòûì, è ñòàë ÷åðò òàêîé ãóëÿêà, êàêîãî íå ñûùåøü ìåæäó ïàðóáêàìè. Ñ óòðà äî âå÷åðà òî è äåëî, ÷òî ñèäèò â øèíêå!..

   Òóò îïÿòü ñòðîãèé ×åðåâèê ïðåðâàë íàøåãî ðàññêàç÷èêà:

   — Áîã çíàåò, ÷òî ãîâîðèøü òû, êóì! Êàê ìîæíî, ÷òîáû ÷åðòà âïóñòèë êòî-íèáóäü â øèíîê? Âåäü ó íåãî æå åñòü, ñëàâà áîãó, è êîãòè íà ëàïàõ, è ðîæêè íà ãîëîâå.

   — Âîò òî-òî è øòóêà, ÷òî íà íåì áûëà øàïêà è ðóêàâèöû. Êòî åãî ðàñïîçíàåò? Ãóëÿë, ãóëÿë — íàêîíåö ïðèøëîñü äî òîãî, ÷òî ïðîïèë âñå, ÷òî èìåë ñ ñîáîþ. Øèíêàðü äîëãî âåðèë, ïîòîì è ïåðåñòàë. Ïðèøëîñü ÷åðòó çàëîæèòü êðàñíóþ ñâèòêó ñâîþ, ÷óòü ëè íå â òðåòü öåíû, æèäó, øèíêîâàâøåìó òîãäà íà Ñîðî÷èíñêîé ÿðìàðêå; çàëîæèë è ãîâîðèò åìó: «Ñìîòðè, æèä, ÿ ïðèäó ê òåáå çà ñâèòêîé ðîâíî ÷åðåç ãîä: áåðåãè åå!» — è ïðîïàë, êàê áóäòî â âîäó. Æèä ðàññìîòðåë õîðîøåíüêî ñâèòêó: ñóêíî òàêîå, ÷òî è â Ìèðãîðîäå íå äîñòàíåøü! à êðàñíûé öâåò ãîðèò, êàê îãîíü, òàê ÷òî íå íàãëÿäåëñÿ áû! Âîò æèäó ïîêàçàëîñü ñêó÷íî äîæèäàòüñÿ ñðîêà. Ïî÷åñàë ñåáå ïåéñèêè, äà è ñîäðàë ñ êàêîãî-òî ïðèåçæåãî ïàíà ìàëî íå ïÿòü ÷åðâîíöåâ. Î ñðîêå æèä è ïîçàáûë áûëî ñîâñåì. Êàê âîò ðàç, ïîä âå÷åðîê, ïðèõîäèò êàêîé-òî ÷åëîâåê: «Íó, æèä, îòäàâàé ñâèòêó ìîþ!» Æèä ñíà÷àëà áûëî è íå ïîçíàë, à ïîñëå, êàê ðàçãëÿäåë, òàê è ïðèêèíóëñÿ, áóäòî â ãëàçà íå âèäàë. «Êàêóþ ñâèòêó? ó ìåíÿ íåò íèêàêîé ñâèòêè! ÿ çíàòü íå çíàþ òâîåé ñâèòêè!» Òîò, ãëÿäü, è óøåë; òîëüêî ê âå÷åðó, êîãäà æèä, çàïåðøè ñâîþ êîíóðó è ïåðåñ÷èòàâøè ïî ñóíäóêàì äåíüãè, íàêèíóë íà ñåáÿ ïðîñòûíþ è íà÷àë ïî-æèäîâñêè ìîëèòüñÿ áîãó, — ñëûøèò øîðîõ… ãëÿäü — âî âñåõ îêíàõ ïîâûñòàâëÿëèñü ñâèíûå ðûëà…

   Òóò â ñàìîì äåëå ïîñëûøàëñÿ êàêîé-òî íåÿñíûé çâóê, âåñüìà ïîõîæèé íà õðþêàíüå ñâèíüè; âñå ïîáëåäíåëè… Ïîò âûñòóïèë íà ëèöå ðàññêàç÷èêà.

   — ×òî? — ïðîèçíåñ â èñïóãå ×åðåâèê.

   — Íè÷åãî!.. — îòâå÷àë êóì, òðÿñÿñü âñåì òåëîì.

   — Àñü! — îòîçâàëñÿ îäèí èç ãîñòåé.

   — Òû ñêàçàë?..

   — Íåò!

   — Êòî æ ýòî õðþêíóë?

   — Áîã çíàåò, ÷åãî ìû ïåðåïîëîøèëèñü! Íèêîãî íåò!

   Âñå áîÿçëèâî ñòàëè îñìàòðèâàòüñÿ âîêðóã è íà÷àëè øàðèòü ïî óãëàì. Õèâðÿ áûëà íè æèâà íè ìåðòâà.

   — Ýõ âû, áàáû! áàáû! — ïðîèçíåñëà îíà ãðîìêî. — Âàì ëè êîçàêîâàòü è áûòü ìóæüÿìè! Âàì áû âåðåòåíî â ðóêè, äà ïîñàäèòü çà ãðåáåíü! Îäèí êòî-íèáóäü, ìîæåò, ïðîñòè ãîñïîäè… Ïîä êåì-íèáóäü ñêàìåéêà çàñêðûïåëà, à âñå è ìåòíóëèñü êàê ïîëîóìíûå.

   Ýòî ïðèâåëî â ñòûä íàøèõ õðàáðåöîâ è çàñòàâèëî èõ îáîäðèòüñÿ; êóì õëåáíóë èç êðóæêè è íà÷àë ðàññêàçûâàòü äàëåå:

   — Æèä îáìåð; îäíàêî æ ñâèíüè, íà íîãàõ, äëèííûõ, êàê õîäóëè, ïîâëåçàëè â îêíà è ìèãîì îæèâèëè æèäà ïëåòåíûìè òðîé÷àòêàìè, çàñòàâÿ åãî ïëÿñàòü ïîâûøå âîò ýòîãî ñâîëîêà. Æèä — â íîãè, ïðèçíàëñÿ âî âñåì… Òîëüêî ñâèòêè íåëüçÿ óæå áûëî âîðîòèòü ñêîðî. Ïàíà îáîêðàë íà äîðîãå êàêîé-òî öûãàí è ïðîäàë ñâèòêó ïåðåêóïêå; òà ïðèâåçëà åå ñíîâà íà Ñîðî÷èíñêóþ ÿðìàðêó, íî ñ òåõ ïîð óæå íèêòî íè÷åãî íå ñòàë ïîêóïàòü ó íåé. Ïåðåêóïêà äèâèëàñü, äèâèëàñü è, íàêîíåö, ñìåêíóëà: âåðíî, âèíîþ âñåìó êðàñíàÿ ñâèòêà. Íåäàðîì, íàäåâàÿ åå, ÷óâñòâîâàëà, ÷òî åå âñå äàâèò ÷òî-òî. Íå äóìàÿ, íå ãàäàÿ äîëãî, áðîñèëà â îãîíü — íå ãîðèò áåñîâñêàÿ îäåæäà! «Ý, äà ýòî ÷åðòîâ ïîäàðîê!» Ïåðåêóïêà óìóäðèëàñü è ïîäñóíóëà â âîç îäíîìó ìóæèêó, âûâåçøåìó ïðîäàâàòü ìàñëî. Äóðåíü è îáðàäîâàëñÿ; òîëüêî ìàñëà íèêòî è ñïðàøèâàòü íå õî÷åò. «Ýõ, íåäîáðûå ðóêè ïîäêèíóëè ñâèòêó!» Ñõâàòèë òîïîð è èçðóáèë åå â êóñêè; ãëÿäü — è ëåçåò îäèí êóñîê ê äðóãîìó, è îïÿòü öåëàÿ ñâèòêà. Ïåðåêðåñòèâøèñü, õâàòèë òîïîðîì â äðóãîé ðàç, êóñêè ðàçáðîñàë ïî âñåìó ìåñòó è óåõàë. Òîëüêî ñ òåõ ïîð êàæäûé ãîä, è êàê ðàç âî âðåìÿ ÿðìàðêè, ÷åðò ñ ñâèíîþ ëè÷èíîþ õîäèò ïî âñåì ïëîùàäè, õðþêàåò è ïîäáèðàåò êóñêè ñâîåé ñâèòêè. Òåïåðü, ãîâîðÿò, îäíîãî òîëüêî ëåâîãî ðóêàâà íåäîñòàåò åìó. Ëþäè ñ òåõ ïîð îòêðåùèâàþòñÿ îò òîãî ìåñòà, è âîò óæå áóäåò ëåò ñ äåñÿòîê, êàê íå áûëî íà íåì ÿðìàðêè. Äà íåëåãêàÿ äåðíóëà òåïåðü çàñåäàòåëÿ îò…

   Äðóãàÿ ïîëîâèíà ñëîâà çàìåðëà íà óñòàõ ðàññêàç÷èêà…

   Îêíî áðÿêíóëî ñ øóìîì; ñòåêëà, çâåíÿ, âûëåòåëè âîí, è ñòðàøíàÿ ñâèíàÿ ðîæà âûñòàâèëàñü, ïîâîäÿ î÷àìè, êàê áóäòî ñïðàøèâàÿ: «À ÷òî âû òóò äåëàåòå, äîáðûå ëþäè?»

  

  

VIII

  

…Ïiäæàâ õâîñò, ìîâ ñîáàêà,

Ìîâ Êàií, ýàòðóñèâñü óâåñü;

Iç íîñà ïîòåêëà òàáàêà.

Êîòëÿðåâñêèé, «Ýíåèäà»

  

   Óæàñ îêîâàë âñåõ íàõîäèâøèõñÿ â õàòå. Êóì ñ ðàçèíóòûì ðòîì ïðåâðàòèëñÿ â êàìåíü; ãëàçà åãî âûïó÷èëèñü, êàê áóäòî õîòåëè âûñòðåëèòü; ðàçâåðñòûå ïàëüöû îñòàëèñü íåïîäâèæíûìè íà âîçäóõå. Âûñîêèé õðàáðåö â íåïîáåäèìîì ñòðàõå ïîäñêî÷èë ïîä ïîòîëîê è óäàðèëñÿ ãîëîâîþ îá ïåðåêëàäèíó; äîñêè ïîñóíóëèñü, è ïîïîâè÷ ñ ãðîìîì è òðåñêîì ïîëåòåë íà çåìëþ. «Àé! àé! àé!» — îò÷àÿííî çàêðè÷àë îäèí, ïîâàëèâøèñü íà ëàâêó â óæàñå è áîëòàÿ íà íåé ðóêàìè è íîãàìè. «Ñïàñàéòå!» — ãîðëàíèë äðóãîé, çàêðûâøèñü òóëóïîì. Êóì, âûâåäåííûé èç ñâîåãî îêàìåíåíèÿ âòîðè÷íûì èñïóãîì, ïîïîëç â ñóäîðîãàõ ïîä ïîäîë ñâîåé ñóïðóãè. Âûñîêèé õðàáðåö ïîëåç â ïå÷ü, íåñìîòðÿ íà óçêîå îòâåðñòèå, è ñàì çàäâèíóë ñåáÿ çàñëîíêîþ. À ×åðåâèê, êàê áóäòî îáëèòûé ãîðÿ÷èì êèïÿòêîì, ñõâàòèâøè íà ãîëîâó ãîðøîê âìåñòî øàïêè, áðîñèëñÿ ê äâåðÿì è êàê ïîëîóìíûé áåæàë ïî óëèöàì, íå âèäÿ çåìëè ïîä ñîáîþ; îäíà óñòàëîñòü òîëüêî çàñòàâèëà åãî óìåíüøèòü íåìíîãî ñêîðîñòü áåãà. Ñåðäöå åãî êîëîòèëîñü, êàê ìåëüíè÷íàÿ ñòóïà, ïîò ëèë ãðàäîì.  èçíåìîæåíèè ãîòîâ óæå áûë îí óïàñòü íà çåìëþ, êàê âäðóã ïîñëûøàëîñü åìó, ÷òî ñçàäè êòî-òî ãîíèòñÿ çà íèì… Äóõ ó íåãî çàíÿëñÿ… «×åðò! ÷åðò!» — êðè÷àë îí áåç ïàìÿòè, óòðîÿÿ ñèëû, è ÷ðåç ìèíóòó áåç ÷óâñòâ ïîâàëèëñÿ íà çåìëþ. «×åðò! ÷åðò!» — êðè÷àëî âñëåä çà íèì, è îí ñëûøàë òîëüêî, êàê ÷òî-òî ñ øóìîì ðèíóëîñü íà íåãî. Òóò ïàìÿòü îò íåãî óëåòåëà, è îí, êàê ñòðàøíûé æèëåö òåñíîãî ãðîáà, îñòàëñÿ íåì è íåäâèæèì ïîñðåäè äîðîãè.

  

  

IX

  

Ùå ñïåðåäó i òàê, i òàê;

À ççàäó, åé æå åé, íà ÷åðòà!

Èç ïðîñòîíàðîäíîé ñêàçêè

  

   — Ñëûøèøü, Âëàñ, — ãîâîðèë, ïðèïîäíÿâøèñü íî÷üþ, îäèí èç òîëïû ñïàâøåãî íà óëèöå íàðîäà, — âîçëå íàñ êòî-òî ïîìÿíóë ÷åðòà!

   — Ìíå êàêîå äåëî? — ïðîâîð÷àë, ïîòÿãèâàÿñü, ëåæàâøèé âîçëå íåãî öûãàí, — õîòü áû è âñåõ ñâîèõ ðîäè÷åé ïîìÿíóë.

   — Íî âåäü òàê çàêðè÷àë, êàê áóäòî äàâÿò åãî!

   — Ìàëî ëè ÷åãî ÷åëîâåê íå ñîâðåò ñïðîñîíüÿ!

   — Âîëÿ òâîÿ, õîòü ïîñìîòðåòü íóæíî; à âûðóáè-êà îãíÿ!

   Äðóãîé öûãàí, âîð÷à ïðî ñåáÿ, ïîäíÿëñÿ íà íîãè, äâà ðàçà îñâåòèë ñåáÿ èñêðàìè, áóäòî ìîëíèÿìè, ðàçäóë ãóáàìè òðóò è, ñ êàãàíöîì â ðóêàõ, îáûêíîâåííîþ ìàëîðîññèéñêîþ ñâåòèëüíåþ, ñîñòîÿùåþ èç ðàçáèòîãî ÷åðåïêà, íàëèòîãî áàðàíüèì æèðîì, îòïðàâèëñÿ, îñâåùàÿ äîðîãó.

   — Ñòîé! çäåñü ëåæèò ÷òî-òî; ñâåòè ñþäà!

   Òóò ïðèñëàëî ê íèì åùå íåñêîëüêî ÷åëîâåê.

   — ×òî ëåæèò, Âëàñ?

   — Òàê, êàê áóäòî áû äâà ÷åëîâåêà: îäèí íàâåðõó, äðóãîé íàíèçó; êîòîðûé èç íèõ ÷åðò, óæå è íå ðàñïîçíàþ!

   — À êòî íàâåðõó?

   — Áàáà!

Часть первая

Предисловие

«Это что за невидаль: „Вечера на хуторе близ Диканьки“? Что это за „Вечера“? И швырнул в свет какой-то пасичник! Слава богу! еще мало ободрали гусей на перья и извели тряпья на бумагу! Еще мало народу, всякого звания и сброду, вымарало пальцы в чернилах! Дернула же охота и пасичника потащиться вслед за другими! Право, печатной бумаги развелось столько, что не придумаешь скоро, что бы такое завернуть в нее».

Слышало, слышало вещее мое все эти речи еще за месяц! То есть, я говорю, что нашему брату, хуторянину, высунуть нос из своего захолустья в большой свет – батюшки мои! Это все равно как, случается, иногда зайдешь в покои великого пана: все обступят тебя и пойдут дурачить. Еще бы ничего, пусть уже высшее лакейство, нет, какой-нибудь оборванный мальчишка, посмотреть – дрянь, который копается на заднем дворе, и тот пристанет; и начнут со всех сторон притопывать ногами. «Куда, куда, зачем? пошел, мужик, пошел!..» Я вам скажу… Да что говорить! Мне легче два раза в год съездить в Миргород, в котором вот уже пять лет как не видал меня ни подсудок из земского суда, ни почтенный иерей, чем показаться в этот великий свет. А показался – плачь не плачь, давай ответ.

У нас, мои любезные читатели, не во гнев будь сказано (вы, может быть, и рассердитесь, что пасичник говорит вам запросто, как будто какому-нибудь свату своему или куму), – у нас, на хуторах, водится издавна: как только окончатся работы в поле, мужик залезет отдыхать на всю зиму на печь и наш брат припрячет своих пчел в темный погреб, когда ни журавлей на небе, ни груш на дереве не увидите более, – тогда, только вечер, уже наверно где-нибудь в конце улицы брезжит огонек, смех и песни слышатся издалеча, бренчит балалайка, а подчас и скрипка, говор, шум… Это у нас вечерницы! Они, изволите видеть, они похожи на ваши балы; только нельзя сказать чтобы совсем. На балы если вы едете, то именно для того, чтобы повертеть ногами и позевать в руку; а у нас соберется в одну хату толпа девушек совсем не для балу, с веретеном, с гребнями; и сначала будто и делом займутся: веретена шумят, льются песни, и каждая не подымет и глаз в сторону; но только нагрянут в хату парубки с скрыпачом – подымется крик, затеется шаль, пойдут танцы и заведутся такие штуки, что и рассказать нельзя.

Но лучше всего, когда собьются все в тесную кучку и пустятся загадывать загадки или просто нести болтовню. Боже ты мой! Чего только не расскажут! Откуда старины не выкопают! Каких страхов не нанесут! Но нигде, может быть, не было рассказываемо столько диковин, как на вечерах у пасичника Рудого Панька. За что меня миряне прозвали Рудым Паньком – ей-богу, не умею сказать. И волосы, кажется, у меня теперь более седые, чем рыжие. Но у нас, не извольте гневаться, такой обычай: как дадут кому люди какое прозвище, то и во веки веков останется оно. Бывало, соберутся накануне праздничного дня добрые люди в гости, в пасичникову лачужку, усядутся за стол, – и тогда прошу только слушать. И то сказать, что люди были вовсе не простого десятка, не какие-нибудь мужики хуторянские. Да, может, иному, и повыше пасичника, сделали бы честь посещением. Вот, например, знаете ли вы дьяка диканьской церкви, Фому Григорьевича? Эх, голова! Что за истории умел он отпускать! Две из них найдете в этой книжке. Он никогда не носил пестрядевого халата, какой встретите вы на многих деревенских дьячках; но заходите к нему и в будни, он вас всегда примет в балахоне из тонкого сукна, цвету застуженного картофельного киселя, за которое платил он в Полтаве чуть не по шести рублей за аршин. От сапог его, у нас никто не скажет на целом хуторе, чтобы слышен был запах дегтя; но всякому известно, что он чистил их самым лучшим смальцем, какого, думаю, с радостью иной мужик положил бы себе в кашу. Никто не скажет также, чтобы он когда-либо утирал нос полою своего балахона, как то делают иные люди его звания; но вынимал из пазухи опрятно сложенный белый платок, вышитый по всем краям красными нитками, и, исправивши что следует, складывал его снова, по обыкновению, в двенадцатую долю и прятал в пазуху. А один из гостей… Ну, тот уже был такой панич, что хоть сейчас нарядить в заседатели или подкомории.^[1] Бывало, поставит перед собою палец и, глядя на конец его, пойдет рассказывать – вычурно да хитро, как в печатных книжках! Иной раз слушаешь, слушаешь, да и раздумье нападет. Ничего, хоть убей, не понимаешь. Откуда он слов понабрался таких! Фома Григорьевич раз ему насчет этого славную сплел присказку: он рассказал ему, как один школьник, учившийся у какого-то дьяка грамоте, приехал к отцу и стал таким латыньщиком, что позабыл даже наш язык православный. Все слова сворачивает на ус. Лопата у него – лопатус, баба – бабус. Вот, случилось раз, пошли они вместе с отцом в поле. Латыньщик увидел грабли и спрашивает отца: «Как это, батьку, по-вашему называется?» Да и наступил, разинувши рот, ногою на зубцы. Тот не успел собраться с ответом, как ручка, размахнувшись, поднялась и – хвать его по лбу. «Проклятые грабли! – закричал школьник, ухватясь рукою за лоб и подскочивши на аршин, – как же они, черт бы спихнул с мосту отца их, больно бьются!» Так вот как! Припомнил и имя, голубчик! Такая присказка не по душе пришлась затейливому рассказчику. Не говоря ни слова, встал он с места, расставил ноги свои посереди комнаты, нагнул голову немного вперед, засунул руку в задний карман горохового кафтана своего, вытащил круглую под лаком табакерку, щелкнул пальцем по намалеванной роже какого-то бусурманского генерала и, захвативши немалую порцию табаку, растертого с золою и листьями любистка, поднес ее коромыслом к носу и вытянул носом на лету всю кучку, не дотронувшись даже до большого пальца, – и всё ни слова; да как полез в другой карман и вынул синий в клетках бумажный платок, тогда только проворчал про себя чуть ли еще не поговорку: «Не мечите бисер перед свиньями»… «Быть же теперь ссоре», – подумал я, заметив, что пальцы у Фомы Григорьевича так и складывались дать дулю. К счастию, старуха моя догадалась поставить на стол горячий книш с маслом. Все принялись за дело. Рука Фомы Григорьевича, вместо того чтоб показать шиш, протянулась к книшу, и, как всегда водится, начали прихваливать мастерицу хозяйку. Еще был у нас один рассказчик; но тот (нечего бы к ночи и вспоминать о нем) такие выкапывал страшные истории, что волосы ходили по голове. Я нарочно и не помещал их сюда. Еще напугаешь добрых людей так, что пасичника, прости господи, как черта, все станут бояться. Пусть лучше, как доживу, если даст Бог, до нового году и выпущу другую книжку, тогда можно будет постращать выходцами с того света и дивами, какие творились в старину в православной стороне нашей. Меж ними, статься может, найдете побасенки самого пасичника, какие рассказывал он своим внукам. Лишь бы слушали да читали, а у меня, пожалуй, – лень только проклятая рыться, – наберется и на десять таких книжек.

Да, вот было и позабыл самое главное: как будете, господа, ехать ко мне, то прямехонько берите путь по столбовой дороге на Диканьку. Я нарочно и выставил ее на первом листке, чтобы скорее добрались до нашего хутора. Про Диканьку же, думаю, вы наслышались вдоволь. И то сказать, что там дом почище какого-нибудь пасичникова куреня. А про сад и говорить нечего: в Петербурге вашем, верно, не сыщете такого. Приехавши же в Диканьку, спросите только первого попавшегося навстречу мальчишку, пасущего в запачканной рубашке гусей: «А где живет пасичник Рудый Панько?» – «А вот там!» – скажет он, указавши пальцем, и, если хотите, доведет вас до самого хутора. Прошу, однако ж, не слишком закладывать назад руки и, как говорится, финтить, потому что дороги по хуторам нашим не так гладки, как перед вашими хоромами. Фома Григорьевич третьего году, приезжая из Диканьки, понаведался-таки в провал с новою таратайкою своею и гнедою кобылою, несмотря на то что сам правил и что сверх своих глаз надевал по временам еще покупные.

Зато уже как пожалуете в гости, то дынь подадим таких, каких вы отроду, может быть, не ели; а меду, и забожусь, лучшего не сыщете на хуторах. Представьте себе, что как внесешь сот – дух пойдет по всей комнате, вообразить нельзя какой: чист, как слеза или хрусталь дорогой, что бывает в серьгах. А какими пирогами накормит моя старуха! Что за пироги, если б вы только знали: сахар, совершенный сахар! А масло так вот и течет по губам, когда начнешь есть. Подумаешь, право: на что не мастерицы эти бабы! Пили ли вы когда-либо, господа, грушевый квас с терновыми ягодами или варенуху с изюмом и сливами? Или не случалось ли вам подчас есть путрю с молоком? Боже ты мой, каких на свете нет кушаньев! Станешь есть – объяденье, да и полно. Сладость неописанная! Прошлого года… Однако ж что я, в самом деле, разболтался?.. Приезжайте только, приезжайте поскорей; а накормим так, что будете рассказывать и встречному и поперечному.

Пасичник Рудый Панько.

На всякий случай, чтобы не помянули меня недобрым словом, выписываю сюда, по азбучному порядку, те слова, которые в книжке этой не всякому понятны.

Банду́ра, инструмент, род гитары.

Бато́г, кнут.

Боля́чка, золотуха.

Бо́ндарь, бочарь.

Бу́блик, круглый крендель, баранчик.

Буря́к, свекла.

Бухане́ц, небольшой хлеб.

Ви́нница, винокурня.

Галу́шки, клёцки.

Голодра́бец, бедняк, бобыль.

Гопа́к, малороссийские танцы.

Го́рлица,?

Ди́вчина, девушка.

Дивча́та, девушки.

Дижа́, кадка.

Дрибу́шки, мелкие косы.

Домови́на, гроб.

Ду́ля, шиш.

Дука́т, род медали, носится на шее.

Зна́хор, многознающий, ворожея.

Жи́нка, жена.

Жупа́н, род кафтана.

Кагане́ц, род светильни.

Кле́пки, выпуклые дощечки, из коих составлена бочка.

Книш, род печеного хлеба.

Ко́бза, музыкальный инструмент.

Комо́ра, амбар.

Кора́блик, головной убор.

Кунту́ш, верхнее старинное платье.

Корова́й, свадебный хлеб.

Ку́холь, глиняная кружка.

Лысый дидько, домовой, демон.

Лю́лька, трубка.

Маки́тра, горшок, в котором трут мак.

Макаго́н, пест для растирания мака.

Малаха́й, плеть.

Ми́ска, деревянная тарелка.

Молоди́ца, замужняя женщина.

На́ймыт, нанятой работник.

На́ймычка, нанятая работница.

Оселе́дец, длинный клок волос на голове, заматывающийся на ухо.

Очи́пок, род чепца.

Пампу́шки, кушанье из теста.

Па́сичник, пчеловод.

Па́рубок, парень.

Пла́хта, нижняя одежда женщин.

Пе́кло, ад.

Пере́купка, торговка.

Переполо́х, испуг.

Пе́йсики, жидовские локоны.

Пове́тка, сарай.

Полутабе́нек, шелковая материя.

Пу́тря, кушанье, род каши.

Рушни́к, утиральник.

Сви́тка, род полукафтанья.

Синдя́чки, узкие ленты.

Сластёны, пышки.

Сво́лок, перекладина под потолком.

Сливя́нка, наливка из слив.

Сму́шки, бараний мех.

Со́няшница, боль в животе.

Сопи́лка, род флейты.

Стуса́н, кулак.

Стри́чки, ленты.

Тройча́тка, тройная плеть.

Хло́пец, парень.

Ху́тор, небольшая деревушка.

Ху́стка, платок носовой.

Цибу́ля, лук.

Чумаки́, обозники, едущие в Крым за солью и рыбою.

Чупри́на, чуб, длинный клок волос на голове.

Ши́шка, небольшой хлеб, делаемый на свадьбах.

Юшка, соус, жижа.

Ятка, род палатки или шатра.

Сорочинская ярмарка

I

Meнi нудно в хатi жить.

Ой, вези ж мене iз дому,

Де багацько грому, грому,

Де гопцюють все дiвки,

Де гуляють парубки!^[2]

Из старинной легенды

Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное и голубой неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных объятиях своих! На нем ни облака. В поле ни речи. Все как будто умерло; вверху только, в небесной глубине, дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи. Лениво и бездумно, будто гуляющие без цели, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают целые живописные массы листьев, накидывая на другие темную, как ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золото. Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами, осеняемыми статными подсолнечниками. Серые стога сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш; небо, его чистое зеркало – река в зеленых, гордо поднятых рамах… как полно сладострастия и неги малороссийское лето!

Такою роскошью блистал один из дней жаркого августа тысячу восемьсот… восемьсот… Да, лет тридцать будет назад тому, когда дорога, верст за десять до местечка Сорочинец, кипела народом, поспешавшим со всех окрестных и дальних хуторов на ярмарку. С утра еще тянулись нескончаемою вереницею чумаки с солью и рыбою. Горы горшков, закутанных в сено, медленно двигались, кажется, скучая своим заключением и темнотою; местами только какая-нибудь расписанная ярко миска или макитра хвастливо выказывалась из высоко взгроможденного на возу плетня и привлекала умиленные взгляды поклонников роскоши. Много прохожих поглядывало с завистью на высокого гончара, владельца сих драгоценностей, который медленными шагами шел за своим товаром, заботливо окутывая глиняных своих щеголей и кокеток ненавистным для них сеном.

Одиноко в стороне тащился на истомленных волах воз, наваленный мешками, пенькою, полотном и разною домашнею поклажею, за которым брел, в чистой полотняной рубашке и запачканных полотняных шароварах, его хозяин. Ленивою рукой обтирал он катившийся градом пот со смуглого лица и даже капавший с длинных усов, напудренных тем неумолимым парикмахером, который без зову является и к красавице и к уроду и насильно пудрит несколько тысяч уже лет весь род человеческий. Рядом с ним шла привязанная к возу кобыла, смиренный вид которой обличал преклонные лета ее. Много встречных, и особливо молодых парубков, брались за шапку, поравнявшись с нашим мужиком. Однако ж не седые усы и не важная поступь его заставляли это делать; стоило только поднять глаза немного вверх, чтоб увидеть причину такой почтительности: на возу сидела хорошенькая дочка с круглым личиком, с черными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми карими глазами, с беспечно улыбавшимися розовыми губками, с повязанными на голове красными и синими лентами, которые, вместе с длинными косами и пучком полевых цветов, богатою короною покоились на ее очаровательной головке. Все, казалось, занимало ее; все было ей чудно, ново… и хорошенькие глазки беспрестанно бегали с одного предмета на другой. Как не рассеяться! в первый раз на ярмарке! Девушка в осьмнадцать лет в первый раз на ярмарке!.. Но ни один из прохожих и проезжих не знал, чего ей стоило упросить отца взять с собою, который и душою рад бы был это сделать прежде, если бы не злая мачеха, выучившаяся держать его в руках так же ловко, как он вожжи своей старой кобылы, тащившейся, за долгое служение, теперь на продажу. Неугомонная супруга… но мы и позабыли, что и она тут же сидела на высоте воза, в нарядной шерстяной зеленой кофте, по которой, будто по горностаевому меху, нашиты были хвостики, красного только цвета, в богатой плахте, пестревшей, как шахматная доска, и в ситцевом цветном очипке, придававшем какую-то особенную важность ее красному, полному лицу, по которому проскальзывало что-то столь неприятное, столь дикое, что каждый тотчас спешил перенести встревоженный взгляд свой на веселенькое личико дочки.

Глазам наших путешественников начал уже открываться Псёл; издали уже веяло прохладою, которая казалась ощутительнее после томительного, разрушающего жара. Сквозь темно– и светло-зеленые листья небрежно раскиданных по лугу осокоров, берез и тополей засверкали огненные, одетые холодом искры, и река-красавица блистательно обнажила серебряную грудь свою, на которую роскошно падали зеленые кудри дерев. Своенравная, как она в те упоительные часы, когда верное зеркало так завидно заключает в себе ее полное гордости и ослепительного блеска чело, лилейные плечи и мраморную шею, осененную темною, упавшею с русой головы волною, когда с презрением кидает одни украшения, чтобы заменить их другими, и капризам ее конца нет, – она почти каждый год переменяла свои окрестности, выбирая себе новый путь и окружая себя новыми, разнообразными ландшафтами. Ряды мельниц подымали на тяжелые колеса свои широкие волны и мощно кидали их, разбивая в брызги, обсыпая пылью и обдавая шумом окрестность. Воз с знакомыми нам пассажирами взъехал в это время на мост, и река во всей красоте и величии, как цельное стекло, раскинулась перед ними. Небо, зеленые и синие леса, люди, возы с горшками, мельницы – все опрокинулось, стояло и ходило вверх ногами, не падая в голубую прекрасную бездну. Красавица наша задумалась, глядя на роскошь вида, и позабыла даже лущить свой подсолнечник, которым исправно занималась во все продолжение пути, как вдруг слова: «Ай да дивчина!» – поразили слух ее. Оглянувшись, увидела она толпу стоявших на мосту парубков, из которых один, одетый пощеголеватее прочих, в белой свитке и в серой шапке решетиловских смушек, подпершись в бока, молодецки поглядывал на проезжающих. Красавица не могла не заметить его загоревшего, но исполненного приятности лица и огненных очей, казалось, стремившихся видеть ее насквозь, и потупила глаза при мысли, что, может быть, ему принадлежало произнесенное слово.

– Славная дивчина! – продолжал парубок в белой свитке, не сводя с нее глаз. – Я бы отдал все свое хозяйство, чтобы поцеловать ее. А вот впереди и дьявол сидит!

Хохот поднялся со всех сторон; но разряженной сожительнице медленно выступавшего супруга не слишком показалось такое приветствие: красные щеки ее превратились в огненные, и треск отборных слов посыпался дождем на голову разгульного парубка:

– Чтоб ты подавился, негодный бурлак! Чтоб твоего отца горшком в голову стукнуло! Чтоб он подскользнулся на льду, антихрист проклятый! Чтоб ему на том свете черт бороду обжег!

– Вишь, как ругается! – сказал парубок, вытаращив на нее глаза, как будто озадаченный таким сильным залпом неожиданных приветствий, – и язык у нее, у столетней ведьмы, не заболит выговорить эти слова.

– Столетней! – подхватила пожилая красавица. – Нечестивец! поди умойся наперед! Сорванец негодный! Я не видала твоей матери, но знаю, что дрянь! и отец дрянь! и тетка дрянь! Столетней! что у него молоко еще на губах…

Тут воз начал спускаться с мосту, и последних слов уже невозможно было расслушать; но парубок не хотел, кажется, кончить этим: не думая долго, схватил он комок грязи и швырнул вслед за нею. Удар был удачнее, нежели можно было предполагать: весь новый ситцевый очипок забрызган был грязью, и хохот разгульных повес удвоился с новою силой. Дородная щеголиха вскипела гневом; но воз отъехал в это время довольно далеко, и месть ее обратилась на безвинную падчерицу и медленного сожителя, который, привыкнув издавна к подобным явлениям, сохранял упорное молчание и хладнокровно принимал мятежные речи разгневанной супруги. Однако ж, несмотря на это, неутомимый язык ее трещал и болтался во рту до тех пор, пока не приехали они в пригородье к старому знакомому и куму, козаку Цыбуле. Встреча с кумовьями, давно не видавшимися, выгнала на время из головы это неприятное происшествие, заставив наших путешественников поговорить об ярмарке и отдохнуть немного после дальнего пути.

II

Що, боже ти мiй, господе! чого

нема на тiй ярмарцi!

Колеса, скло, дьоготь, тютюн,

ремiнь, цибуля, крамарi всякi…

так, що хоч би в кишенi було рублiв

i з тридцять, то й тодi б не закупив

yciєп ярмарки.^[3]

Из малороссийской комедии

Вам, верно, случалось слышать где-то валящийся отдаленный водопад, когда встревоженная окрестность полна гула и хаос чудных неясных звуков вихрем носится перед вами. Не правда ли, не те ли самые чувства мгновенно обхватят вас в вихре сельской ярмарки, когда весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит? Шум, брань, мычание, блеяние, рев – все сливается в один нестройный говор. Волы, мешки, сено, цыганы, горшки, бабы, пряники, шапки – все ярко, пестро, нестройно; мечется кучами и снуется перед глазами. Разноголосные речи потопляют друг друга, и ни одно слово не выхватится, не спасется от этого потопа; ни один крик не выговорится ясно. Только хлопанье по рукам торгашей слышится со всех сторон ярмарки. Ломается воз, звенит железо, гремят сбрасываемые на землю доски, и закружившаяся голова недоумевает, куда обратиться. Приезжий мужик наш с чернобровою дочкой давно уже толкался в народе. Подходил к одному возу, щупал другой, применивался к ценам; а между тем мысли его ворочались безостановочно около десяти мешков пшеницы и старой кобылы, привезенных им на продажу. По лицу его дочки заметно было, что ей не слишком приятно тереться около возов с мукою и пшеницею. Ей бы хотелось туда, где под полотняными ятками нарядно развешаны красные ленты, серьги, оловянные, медные кресты и дукаты. Но и тут, однако ж, она находила себе много предметов для наблюдения: ее смешило до крайности, как цыган и мужик били один другого по рукам, вскрикивая сами от боли; как пьяный жид давал бабе киселя; как поссорившиеся перекупки перекидывались бранью и раками; как москаль, поглаживая одною рукою свою козлиную бороду, другою… Но вот почувствовала она, кто-то дернул ее за шитый рукав сорочки. Оглянулась – и парубок в белой свитке, с яркими очами стоял перед нею. Жилки ее вздрогнули, и сердце забилось так, как еще никогда, ни при какой радости, ни при каком горе: и чудно и любо ей показалось, и сама не могла растолковать, что делалось с нею.

– Не бойся, серденько, не бойся! – говорил он ей вполголоса, взявши ее руку, – я ничего не скажу тебе худого!

«Может быть, это и правда, что ты ничего не скажешь худого, – подумала про себя красавица, – только мне чудно… верно, это лукавый! Сама, кажется, знаешь, что не годится так… а силы недостает взять от него руку».

Мужик оглянулся и хотел что-то промолвить дочери, но в стороне послышалось слово «пшеница». Это магическое слово заставило его в ту же минуту присоединиться к двум громко разговаривавшим негоциантам, и приковавшегося к ним внимания уже ничто не в состоянии было развлечь. Вот что говорили негоцианты о пшенице.