Сказка пропала совесть обличает а долготерпение народа б крепостническое сословие в либералов

(В сокращении¹)

Пропала совесть. По-старому толпились люди на улицах и в театрах; по-старому они то догоняли, то перегоняли друг друга; по-старому суетились и ловили на лету куски, и никто не догадывался, что чего-то вдруг стало недоставать и что в общем жизненном оркестре перестала играть какая-то дудка. Многие начали даже чувствовать себя бодрее и свободнее. Легче сделался ход человека: ловчее стало подставлять ближнему ногу, удобнее льстить, пресмыкаться, обманывать, наушничать и клеветать. <…>

Совесть пропала вдруг. почти мгновенно! Еще вчера эта надоедливая приживалка так и мелькала перед глазами, так и чудилась возбужденному воображению, и вдруг. ничего! Исчезли досадные призраки, а вместе с ними улеглась и та нравственная смута, которую приводила за собой обличительница-совесть. Оставалось только смотреть на Божий мир и радоваться: мудрые мира поняли, что они, наконец, освободились от последнего ига, которое затрудняло их движения, и, разумеется, поспешили воспользоваться плодами этой свободы. Люди остервенились; пошли грабежи и разбои, началось вообще разорение.

А бедная совесть лежала между тем на дороге, истерзанная, оплеванная, затоптанная ногами пешеходов. Всякий швырял ее, как негодную ветошь, подальше от себя; всякий удивлялся, каким образом в благоустроенном городе, и на самом бойком месте, может валяться такое вопиющее безобразие. И Бог знает, долго ли бы пролежала таким образом бедная изгнанница, если бы не поднял ее какой-то несчастный пропоец, позарившийся с пьяных глаз даже на негодную тряпицу, в надежде получить за нее шкалик.

¹ На электронном образовательном ресурсе interactive.ranok.com.ua вы можете найти полный текст произведения.

И вдруг он почувствовал, что его пронизала словно электрическая струя какая-то. Мутными глазами начал он озираться кругом и совершенно явственно ощутил, что голова его освобождается от винных паров и что к нему постепенно возвращается то горькое сознание действительности, на избавление от которого были потрачены лучшие силы его существа. Сначала он почувствовал только страх, тот тупой страх, который повергает человека в беспокойство от одного предчувствия какой-то грозящей опасности; потом всполошилась память, заговорило воображение. Память без пощады извлекала из тьмы постыдного прошлого все подробности насилий, измен, сердечной вялости и неправд; воображение облекало эти подробности в живые формы. Затем, сам собой, проснулся суд…

Жалкому пропойцу все его прошлое кажется сплошным безобразным преступлением. <…> Что такое его прошлое? почему он прожил его так, а не иначе? что такое он сам? — все это такие вопросы, на которые он может отвечать только удивлением и полнейшею бессознательностью. Иго строило его жизнь; под игом родился он, под игом же сойдет и в могилу. Вот, пожалуй, теперь и явилось сознание — да на что оно ему нужно? затем ли оно пришло, чтоб безжалостно поставить вопросы и ответить на них молчанием? затем ли, чтоб погубленная жизнь вновь хлынула в разрушенную храмину, которая не может уже выдержать наплыва ее? <…>

Льются рекой бесполезные пропойцевы слезы; останавливаются перед ним добрые люди и утверждают, что в нем плачет вино.

— Батюшки! не могу… несносно! — криком кричит жалкий пропоец, а толпа хохочет и глумится над ним. <…>

«Нет, надо как-нибудь ее сбыть! а то с ней пропадешь, как собака!» — думает жалкий пьяница и уже хочет бросить свою находку на дорогу, но его останавливает близь стоящий хожалый¹.

— Ты, брат, кажется, подбрасыванием подметных пасквилей заниматься вздумал! — говорит он ему, грозя пальцем, — у меня, брат, и в части за это посидеть недолго!

Пропоец проворно прячет находку в карман и удаляется с нею. Озираясь и крадучись, приближается он к питейному дому, в котором торгует старинный его знакомый, Прохорыч. Сначала он заглядывает потихоньку в окошко и, увидев, что в кабаке никого нет, а Прохорыч один-одинехонек дремлет за стойкой, в одно мгновение ока растворяет дверь, вбегает, и прежде, нежели Прохорыч успевает опомниться, ужасная находка уже лежит у него в руке.

¹ Хожалый — рассыльный при полиции, а также всякий низший полицейский чин.

Некоторое время Прохорыч стоял с вытаращенными глазами; потом вдруг весь вспотел. Ему почему-то померещилось, что он торгует без патента; но, оглядевшись хорошенько, он убедился, что все патенты, и синие, и зеленые, и желтые, налицо. Он взглянул на тряпицу, которая очутилась у него в руках, и она показалась ему знакомою.

«Эге! — вспомнил он, — да, никак, это та самая тряпка, которую я насилу сбыл перед тем, как патент покупать! да! она самая и есть!»

Убедившись в этом, он тотчас же почему-то сообразил, что теперь ему разориться надо. <…>

— А ведь куда скверно спаивать бедный народ! — шептала проснувшаяся совесть.

— Жена! Арина Ивановна! — вскрикнул он вне себя от испуга.

Прибежала Арина Ивановна, но как только увидела, какое Прохорыч сделал приобретение, так не своим голосом закричала: «Караул! батюшки! грабят!» <…>

Между тем кабак мало-помалу наполнялся народом, но Прохорыч, вместо того, чтоб с обычною любезностью потчевать посетителей, к совершенному изумлению последних не только отказывался наливать им вино, но даже очень трогательно доказывал, что в вине заключается источник всякого несчастия для бедного человека. <…>

— Да что ты, никак, Прохорыч, с ума спятил! — говорили ему изумленные посетители.

— Спятишь, брат, коли с тобой такая оказия случится! — отвечал Прохорыч, — ты вот лучше посмотри, какой я нынче патент себе выправил!

Прохорыч показывал всученную ему совесть и предлагал, не хочет ли кто из посетителей воспользоваться ею. Но посетители, узнавши, в чем штука, не только не изъявляли согласия, но даже боязливо сторонились и отходили подальше.

— Вот так патент! — не без злобы прибавлял Прохорыч.

— Что ж ты теперь делать будешь? — спрашивали его посетители. <…>

— Резон! — смеялись над ним посетители.

— Я даже так теперь думаю, — продолжал Прохорыч, — всю эту посудину, какая тут есть, перебить и вино в канаву вылить! Потому, коли ежели кто имеет в себе эту добродетель, так тому даже самый запах сивушный может нутро перевернуть!

— Только смей у меня! — вступилась наконец Арина Ивановна, сердца которой, по-видимому, не коснулась благодать, внезапно осенившая Прохорыча, — ишь добродетель какая выискалась!

Но Прохорыча уже трудно было пронять. Он заливался горькими слезами и все говорил, все говорил. <…>

Таким образом в философических упражнениях прошел целый день, и хотя Арина Ивановна решительно воспротивилась намерению своего мужа перебить посуду и вылить вино в канаву, однако они в тот день не продали ни капли. К вечеру Прохорыч даже развеселился и, ложась на ночь, сказал плачущей Арине Ивановне:

— Ну вот, душенька и любезнейшая супруга моя! хоть мы и ничего сегодня не нажили, зато как легко тому человеку, у которого совесть в глазах есть!

И действительно, он, как лег, так сейчас и уснул. И не метался во сне, и даже не храпел, как это случалось с ним в прежнее время, когда он наживал, но совести не имел. <…>

[Арина Ивановна решилась во что бы то ни стало отделаться от непрошеной гостьи. Утром она выкрала у спящего мужа совесть и стремглав бросилась с нею на улицу. Арина Ивановна потихоньку сунула совесть в карман пальто квартального надзирателя по фамилии Ловец.]

Ловец был малый не то чтоб совсем бесстыжий, но стеснять себя не любил и запускал лапу довольно свободно. Вид у него был не то чтоб наглый, а устремительный. Руки были не то чтоб слишком озорные, но охотно зацепляли все, что попадалось по дороге. Словом сказать, был лихоимец порядочный. И вдруг этого самого человека начало коробить.

Пришел он на базарную площадь, и кажется ему, что все, что там ни наставлено, и на возах, и на рундуках, и в лавках, — все это не его, а чужое. Никогда прежде этого с ним не бывало. Протер он себе бесстыжие глаза и думает: «Не очумел ли я, не во сне ли все это мне представляется?» Подошел к одному возу, хочет запустить лапу, ан лапа не поднимается; подошел к другому возу, хочет мужика за бороду вытрясти — о, ужас! длани не простираются!

Испугался. <…>

— Нет, это со мною болезнь какая-нибудь! — решил Ловец и так-таки без кульков, с пустыми руками, и отправился домой.

Возвращается он домой, а Ловчиха-жена уж ждет, думает: «Сколько-то мне супруг мой любезный нынче кульков принесет?» И вдруг — ни одного. Так и закипело в ней сердце, так и накинулась она на Ловца.

— Куда кульки девал? — спрашивает она его.

— Перед лицом моей совести свидетельствуюсь. — начал было Ловец.

— Где у тебя кульки, тебя спрашивают?

— Перед лицом моей совести свидетельствуюсь. — вновь повторил Ловец.

— Ну, так и обедай своею совестью до будущего базара, а у меня для тебя нет обеда! — решила Ловчиха.

Понурил Ловец голову, потому что знал, что Ловчихино слово твердое. Снял он с себя пальто — и вдруг словно преобразился совсем! Так как совесть осталась, вместе с пальто, на стенке, то сделалось ему опять и легко, и свободно, и стало опять казаться, что на свете нет ничего чужого, а все его. И почувствовал он вновь в себе способность глотать и загребать.

— Ну, теперь вы у меня не отвертитесь, дружки! — сказал Ловец, потирая руки, и стал поспешно надевать на себя пальто, чтоб на всех парусах лететь на базар.

Но, о чудо! едва успел он надеть пальто, как опять начал корячиться. Просто как будто два человека в нем сделалось: один, без пальто, — бесстыжий, загребистый и лапистый; другой, в пальто, — застенчивый и робкий. <…>

Но чем ближе он подходил к базару, тем сильнее билось его сердце, тем неотступнее сказывалась в нем потребность примириться со всем этим средним и малым людом, который из-за гроша целый день бьется на дождю да на слякоти. Уж не до того ему, чтоб на чужие кульки засматриваться; свой собственный кошелек, который был у него в кармане, сделался ему в тягость, как будто он вдруг из достоверных источников узнал, что в этом кошельке лежат не его, а чьи-то чужие деньги.

— Вот тебе, дружок, пятнадцать копеек! — говорит он, подходя к какому-то мужику и подавая ему монету.

— Это за что же, Фофан Фофаныч?

— А за мою прежнюю обиду, друг! прости меня, Христа ради!

— Ну, Бог тебя простит!

Таким образом обошел он весь базар и роздал все деньги, какие у него были. Однако, сделавши это, хоть и почувствовал, что на сердце у него стало легко, но крепко призадумался.

— Нет, это со мною сегодня болезнь какая-нибудь приключилась, — опять сказал он сам себе, — пойду-ка я лучше домой, да кстати уж захвачу по дороге побольше нищих, да и накормлю их, чем Бог послал!

Сказано — сделано: набрал он нищих видимо-невидимо и привел их к себе во двор. Ловчиха только руками развела, ждет, какую он еще дальше проказу сделает. <…>

Но едва успел он повесить свое пальто на гвоздик, как ему и опять стало легко и свободно. Смотрит в окошко и видит, что на дворе у него нищая братия со всего городу сбита! <…>

— Гнать их! в шею! вот так! — закричал он не своим голосом и, как сумасшедший, бросился опять в дом. <…>

Видит и Ловчиха, что Ловцу ее круто пришлось. Раздела его, уложила в постель и напоила горяченьким. Только через четверть часа пошла она в переднюю и думает: «А посмотрю-ка я у него в пальто; может, еще и найдутся в карманах какие-нибудь грошики?» Обшарила один карман — нашла пустой кошелек; обшарила другой карман — нашла какую-то грязную, замасленную бумажку. Как развернула она эту бумажку — так и ахнула!

— Так вот он нынче на какие штуки пустился! — сказала она себе, — совесть в кармане завел!

И стала она придумывать, кому бы ей эту совесть сбыть, чтоб она того человека не в конец отяготила, а только маленько в беспокойство привела. И придумала, что самое лучшее ей место будет у отставного откупщика, а ныне финансиста и железнодорожного изобретателя¹, еврея Шмуля Давидовича Бржоцского. <…>

Решивши таким образом, она осторожно сунула совесть в штемпельный конверт, надписала на нем адрес Бржоцского и опустила в почтовый ящик.

— Ну, теперь можешь, друг мой, смело идти на базар, — сказала она мужу, воротившись домой.

Самуил Давыдыч Бржоцский сидел за обеденным столом, окруженный всем своим семейством. Подле него помещался десятилетний сын Рувим Самуилович и совершал в уме банкирские операции.

— А сто, папаса, если я этот золотой, который ты мне подарил, буду отдавать в рост по двадцати процентов в месяц, сколько у меня к концу года денег будет? — спрашивал он.

— А какой процент: простой или слозный? — спросил, в свою очередь, Самуил Давыдыч.

— Разумеется, папаса, слозный!

— Если слозный и с усецением дробей, то будет сорок пять рублей и семьдесят девять копеек!

— Так я, папаса, отдам!

— Отдай, мой друг, только надо благонадезный залог брать!

С другой стороны сидел Иосель Самуилович, мальчик лет семи, и тоже решал в уме своем задачу: летело стадо гусей; далее помещался Соломон Самуилович, за ним Давыд Самуилович и соображали, сколько последний должен первому процентов за взятые заимообразно леденцы. На другом конце стола сидела красивая супруга Самуила Давыдыча, Лия Соломоновна, и держала на руках крошечную Рифочку, которая инстинктивно тянулась к золотым браслетам, украшавшим руки матери.

Одним словом, Самуил Давыдыч был счастлив. Он уже собирался кушать какой-то необыкновенный соус, украшенный чуть не страусовыми перьями и брюссельскими кружевами, как лакей подал ему на серебряном подносе письмо.

Едва взял Самуил Давыдыч в руки конверт, как заметался во все стороны, словно угорь на угольях.

¹ Имеется в виду изобретательность Самуила Давыдыча по части махинаций в получении концессий от правительства на строительство железных дорог, приносивших огромные барыши.

— И сто зе это такое! и зацем мне эта вессь! — завопил он, трясясь всем телом.

Хотя никто из присутствующих ничего не понимал в этих криках, однако для всех стало ясно, что продолжение обеда невозможно.

Я не стану описывать здесь мучения, которые претерпел Самуил Давыдыч в этот памятный для него день; скажу только одно: этот человек, с виду тщедушный и слабый, геройски вытерпел самые лютые истязания, но даже пятиалтынного возвратить не согласился. <…>

Но так как нет на свете такого трудного положения, из которого был бы невозможен выход, то он найден был и в настоящем случае. Самуил Давыдыч вспомнил, что он давно обещал сделать какое-нибудь пожертвование в некоторое благотворительное учреждение, состоявшее в заведовании одного знакомого ему генерала, но дело это почему-то изо дня в день все оттягивалось. И вот теперь случай прямо указывал на средство привести в исполнение это давнее намерение.

Задумано — сделано. Самуил Давыдыч осторожно распечатал присланный по почте конверт, вынул из него щипчиками посылку, переложил ее в другой конверт, запрятал туда еще сотенную ассигнацию, запечатал и отправился к знакомому генералу. <…>

И долго таким образом шаталась бедная, изгнанная совесть по белому свету, и перебывала она у многих тысяч людей. Но никто не хотел ее приютить, а всякий, напротив того, только о том думал, как бы отделаться от нее и хоть бы обманом, да сбыть с рук.

Наконец наскучило ей и самой, что негде ей, бедной, голову приклонить и должна она свой век проживать в чужих людях, да без пристанища. Вот и взмолилась она последнему своему содержателю, какому-то мещанинишке, который в проходном ряду пылью торговал и никак не мог от той торговли разжиться.

— За что вы меня тираните! — жаловалась бедная совесть, — за что вы мной, словно отымалкой какой, помыкаете?

— Что же я с тобою буду делать, сударыня совесть, коли ты никому не нужна? — спросил, в свою очередь, мещанинишка.

— А вот что, — отвечала совесть, — отыщи ты мне маленькое русское дитя, раствори ты передо мной его сердце чистое

и схорони меня в нем! авось он меня, неповинный младенец, приютит и выхолит, авось он меня в меру возраста своего произведет, да и в люди потом со мной выйдет — не погнушается.

По этому ее слову все так и сделалось. Отыскал мещанинишка маленькое русское дитя, растворил его сердце чистое и схоронил в нем совесть.

Растет маленькое дитя, а вместе с ним растет в нем и совесть. И будет маленькое дитя большим человеком, и будет в нем большая совесть. И исчезнут тогда все неправды, коварства и насилия, потому что совесть будет не робкая и захочет распоряжаться всем сама.

1869

Размышляем над текстом художественного произведения

1. Что объединяет всех героев, к которым случайно попадает совесть?

2. С чем (кем) писатель сравнивает совесть в произведении?

3. Как вы понимаете финал сказки? Почему совесть попросила схоронить ее в сердце ребенка?

4. К какому жанру ближе произведение «Пропала совесть» — к бытовому рассказу или сказке? Почему?

5. Какие нравственные проблемы затронуты в произведении?

6. Как бы вы сформулировали идею произведения?

Приглашаем к дискуссии

7. Сохранила ли сказка актуальность? Обоснуйте ответ.

Óâàæàåìûå ÷èòàòåëè! Âñå âûëîæåííûå ìíîé ïðîèçâåäåíèÿ íå ÿâëÿþòñÿ êàêèìè áû òî íè íè áûëî ëèðè÷åñêèìè èçûñêàíèÿìè èëè òâîð÷åñêèìè òðóäàìè. Ýòî òóïî áèëåòû ïî ñðåäíåâåêîâîé ëèòåðàòóðå, êîòîðûå íàäî ðàñïðîñòðàíèòü äëÿ êóðñà. Âîò òàêèì äóðàöêèé ñïîñîáîì. Àäìèíèñòðàöèþ ïðîçàðû ïðîñüáà íå áåñïîêîèòüñÿ: êàê òîëüêî ýêçàìåí çàêîí÷èòñÿ, âñÿ ýòà ãàëèìàòüÿ áóäåò óäàëåíà)

Ñêàçêà — îäèí èç ýïè÷åñêèõ æàíðîâ ëèòåðàòóðû, äëÿ êîòîðîãî õàðàêòåðåí ãëóáîêèé ïîäòåêñò. Èìåííî ïîýòîìó ê äàííîìó æàíðó îáðàòèëñÿ Ñàëòûêîâ-Ùåäðèí. Åãî ñêàçêè — ýòî îòäåëüíûé, ñàìîñòîÿòåëüíûé ýòàï åãî òâîð÷åñòâà, â êîòîðîì óëîæèëîñü âñå òî, ÷òî ïèñàòåëü íàêàïëèâàë íà ïðîòÿæåíèè ÷åòûðåõ äåñÿòèëåòèé ñâîåãî òâîð÷åñêîãî ïóòè. Ñàì îí àäðåñóåò ñâîè ñêàçêè “äåòÿì èçðÿäíîãî âîçðàñòà”, òî åñòü âçðîñëûì ëþäÿì. È ê íèì àâòîð îáðàùàåòñÿ äîâîëüíî ñóðîâî, óìíî, âûñìåèâàÿ ëþäñêèå íåäîñòàòêè è ïîðîêè.
    Ñêàçêè Ùåäðèíà îòëè÷àþòñÿ èñòèííîé íàðîäíîñòüþ. Ïîäíèìàÿ â íèõ ñàìûå çëîáîäíåâíûå âîïðîñû ðóññêîé äåéñòâèòåëüíîñòè, ïèñàòåëü âûñòóïàåò çàùèòíèêîì íàðîäà è îáëè÷èòåëåì ãîñïîäñòâóþùåãî êëàññà.  ñêàçêàõ Ñàëòûêîâà äåéñòâèòåëüíî åñòü íåêîòîðûå çàèìñòâîâàíèÿ èç íàðîäíûõ ñêàçîê. Ýòî è âîëøåáíûå ïðåâðàùåíèÿ, è ñâîáîäíàÿ ôîðìà èçëîæåíèÿ, è ãëàâíûå ãåðîè — ïðåäñòàâèòåëè æèâîòíîãî ìèðà.
    Ùåäðèíñêàÿ ñêàçêà, êîíå÷íî æå, ñîâåðøåííî îñîáåííàÿ âàðèàöèÿ ñêàçî÷íîé ôîðìû. Ïèñàòåëü âïåðâûå íàïîëíèë åå îñòðûì îáùåñòâåííûì ñìûñëîì, çàñòàâèë åå ðàñêðûâàòü äðàìû è êîìåäèè ÷åëîâå÷åñêîé æèçíè. Ìàñòåð ýçîïîâà ÿçûêà, â ñêàçêàõ, íàïèñàííûõ â îñíîâíîì â ãîäû æåñòî÷àéøåé öåíçóðû, Ùåäðèí èñïîëüçóåò ïðèåì èíîñêàçàíèÿ. Ïîä âèäîì æèâîòíûõ è ïòèö èì èçîáðàæàþòñÿ ïðåäñòàâèòåëè ðàçëè÷íûõ êëàññîâ è ñîöèàëüíûõ ãðóïï. Ïðè÷åì àâòîð çëî âûñìåèâàåò íå òîëüêî âñåñèëüíûõ ãîñïîä, íî è ïðîñòûõ ðàáîòÿã ñ èõ ðàáñêîé ïñèõîëîãèåé. Ñàëòûêîâ-Ùåäðèí áåñïîùàäíî êðèòèêóåò òåðïåíèå è áåçîòâåòíîñòü ïðîñòîãî ðóññêîãî íàðîäà.
    Õî÷åòñÿ îñòàíîâèòüñÿ íà ñêàçêå “Äèêèé ïîìåùèê”, êîòîðàÿ íàïèñàíà âåñüìà ñàðêàñòè÷íî è îñòðî- óìíî.  íåé ïðîòèâîïîñòàâëåíû ïðåäñòàâèòåëè ðàçëè÷íûõ ñîöèàëüíûõ ñëîå⠗ íàðîä è äâîðÿíå. Ñ åäêîé èðîíèåé àâòîð ïèøåò: “ íåêîòîðîì öàðñòâå, â íåêîòîðîì ãîñóäàðñòâå æèë-áûë ïîìåùèê, æèë è íà ñâåò ãëÿäþ÷è ðàäîâàëñÿ. Âñåãî ó íåãî áûëî äîâîëüíî: è êðåñòüÿí, è õëåáà, è ñêîòà, è çåìëè, è ñàäîâ. È áûë òîò ïîìåùèê ãëóïûé, ÷èòàë ãàçåòó “Âåñòü” è òåëî èìåë ìÿãêîå, áåëîå è ðàññûï÷àòîå”. Ðàçóìååòñÿ, ïîìåùèê ýòîò íè÷åãî äåëàòü íå óìåë è ìå÷òàë òîëüêî î òîì, ÷òîáû èçáàâèòüñÿ îò “õîëîïüåãî äóõà”.
    Îäíàæäû Áîã âíÿë åãî ìîëèòâàì, è, íàêîíåö, ìóæèöêèé ìèð èñ÷åç. È îñòàëñÿ “ðîññèéñêèé äâîðÿíèí êíÿçü Óðóñ-Êó÷óì-Êèëüäèáàå┠îäèí. Îáðàùàåò íà ñåáÿ âíèìàíèå íåîáû÷íàÿ ôàìèëèÿ. Ïîäîáíûå “ìíîãîýòàæíûå” ôàìèëèè ñ òþðêñêèì çâó÷àíèåì áûëè ïðèíàäëåæíîñòüþ äðåâíèõ, âûñøèõ àðèñòîêðàòè÷åñêèõ ðîäîâ, íî ïîä ïåðîì Ùåäðèíà îíà ïðèîáðåòàåò íåëåïîå è âåñüìà ñìåøíîå çâó÷àíèå.
    Îñòàëñÿ ïîìåùèê îäèí. Ïåðâîíà÷àëüíî îí ÿâëÿåòñÿ íàì â îáëèêå “òâåðäîãî äóøîé” íåïîêîëåáèìîãî êðåïîñòíèêà, óáåæäåííîãî â ïðèðîäíîì, åñòåñòâåííîì ïðåâîñõîäñòâå âûñøèõ êðóãîâ íàä ïðîñòûìè, îáûêíîâåííûìè ëþäüìè, êîòîðûå ðàçäðàæàþò åãî äàæå ñâîèì ïðèñóòñòâèåì.
    Íî ïîñòåïåííî îí îäè÷àë: “…âåñü îí, ñ ãîëîâû äà íîã, îáðîñ âîëîñàìè, ñëîâíî äðåâíèé Èñàâ, à íîãòè ó íåãî ñäåëàëèñü êàê æåëåçíûå… õîäèë æå âñå áîëüøå íà ÷åòâåðåíüêàõ… Óòðàòèë äàæå ñïîñîáíîñòü ïðîèçíîñèòü ÷ëåíîðàçäåëüíûå çâóêè… Íî õâîñòà åùå íå ïðèîáðåë”. Íàìåê âïîëíå ÿñåí — òðóäîì êðåñòüÿí æèâóò áàðå, è ïîýòîìó ó íèõ âñåãî ìíîãî: è õëåáà, è ìÿñà, è ôðóêòîâ. È îêàçûâàåòñÿ, ÷òî â ãëóáèíå ÿêîáû áëàãîðîäíîé ëè÷íîñòè — äàæå íå äèêàðü, à ïðèìèòèâíîå æèâîòíîå. Íà ÷åëîâåêà “êíÿçü” ïîõîæ òîëüêî äî òåõ ïîð, ïîêà åãî êîðìèò, óìûâàåò è ïîäàåò ÷èñòóþ îäåæäó, ñëîâîì, äåðæèò â ëþäñêîì îáðàçå Ñåíüêà — ñîáèðàòåëüíûé îáðàç êðåñòüÿíèíà.
    Íî áåç “õîëîïî┠ñòðàäàåò íå òîëüêî ïîìåùèê. Òóãî ïðèõîäèòñÿ è ãîðîäó (ïðåêðàòèëñÿ ïîäâîç ïðîäóêòîâ èç èìåíèÿ) è äàæå ãîñóäàðñòâó (íåêîìó ñòàëî ïëàòèòü íàëîãè). Àâòîð óáåæäåí â òîì, ÷òî ñîçäàòåëü îñíîâíûõ ìàòåðèàëüíûõ è äóõîâíûõ öåííîñòåé — íàðîä, èìåííî îí — ïîèëåö è êîðìèëåö, îïîðà ãîñóäàðñòâà. Íî â òî æå âðåìÿ Ùåäðèí èñêðåííå ñåòóåò íà òî, ÷òî íàðîä ñëèøêîì óæ òåðïåëèâ, çàáèò è òåìåí. Îí íàìåêàåò, ÷òî ãîñïîäñòâóþùèå ñèëû, ñòîÿùèå íàä íàðîäîì, õîòÿ è æåñòîêèå, íî íå òàêèå óæ âñåñèëüíûå, è ïðè æåëàíèè èõ ìîæíî ïîáåäèòü.

Òåìàòèêà è ïðîáëåìàòèêà «ñêàçîê» Ñàëòûêîâà-Ùåäðèíà.
Ìèõàèë Åâãðàôîâè÷ Ñàëòûêîâ-Ùåäðèí â ñâîåì òâîð÷åñòâå èçáðàë âåðíûì îðóæèåì ñàòèðè÷åñêèé ïðèíöèï èçîáðàæåíèÿ äåéñòâèòåëüíîñòè. Îí ñòàë ïðîäîëæàòåëåì òðàäèöèé Ä.È.Ôîíâèçèíà, À.Ñ.Ãðèáîåäîâà, Í.Â.Ãîãîëÿ â òîì, ÷òî ñäåëàë ñàòèðó ñâîèì ïîëèòè÷åñêèì îðóæèåì, áîðÿñü ñ åå ïîìîùüþ ñ îñòðûìè âîïðîñàìè ñâîåãî âðåìåíè. Ê æàíðó ñêàçêè Ñàëòûêîâ-Ùåäðèí îáðàùàåòñÿ â ñâîåì òâîð÷åñòâå íåîäíîêðàòíî: ñíà÷àëà â 1869 ãîäó, à çàòåì ïîñëå 1881 ãîäà, êîãäà èñòîðè÷åñêèå óñëîâèÿ (óáèéñòâî öàðÿ) ïðèâåëè ê óæåñòî÷åíèþ öåíçóðû. Ïîäîáíî ìíîãèì ïèñàòåëÿì, Ñàëòûêîâ-Ùåäðèí èñïîëüçóåò æàíð ñêàçêè äëÿ âûÿâëåíèÿ ïîðîêîâ ÷åëîâåêà è îáùåñòâà. Íàïèñàííûå äëÿ “äåòåé èçðÿäíîãî âîçðàñòà”, ñêàçêè ÿâëÿþò ñîáîé ðåçêóþ êðèòèêó ñóùåñòâóþùåãî ñòðîÿ è, ïî ñóùåñòâó, ñëóæàò îðóæèåì, îáëè÷àþùèì ðîññèéñêîé ñàìîäåðæàâèå. Òåìàòèêà ñêàçîê î÷åíü ðàçíîîáðàçíà: àâòîð âûñòóïàåò íå òîëüêî ïðîòèâ ïîðîêîâ ñàìîäåðæàâèÿ (“Ìåäâåäü íà âîåâîäñòâå”, “Áîãàòûðü”), íî è îáëè÷àåò äâîðÿíñêèé äåñïîòèçì (“Äèêèé ïîìåùèê”). Îñîáîå îñóæäåíèå âûçûâàþò ó ñàòèðèêà âçãëÿäû ëèáåðàëîâ (“Êàðàñü-èäåàëèñò”), à òàêæå ðàâíîäóøèå ÷èíîâíèêîâ (“Ïðàçäíûé ðàçãîâîð”) è îáûâàòåëüñêàÿ òðóñîñòü (“Ïðåìóäðûé ïåñêàðü”). Îäíàêî åñòü òåìà, êîòîðàÿ, ìîæíî ñêàçàòü, ïðèñóòñòâóåò âî ìíîãèõ ñêàçêàõ — ýòî òåìà óãíåòåííîãî íàðîäà.  ñêàçêàõ “Êàê îäèí ìóæèê äâóõ ãåíåðàëîâ ïðîêîðìèë”, “Êîíÿãà” îíà çâó÷èò îñîáåííî ÿðêî. Òåìàòèêà è ïðîáëåìàòèêà îïðåäåëÿþò ðàçíîîáðàçèå ïåðñîíàæåé, äåéñòâóþùèõ â ýòèõ îñòðîñàòèðè÷åñêèõ ïðîèçâåäåíèÿõ. Ýòî ãëóïûå ïðàâèòåëè, ïîðàæàþùèå ñâîèì íåâåæåñòâîì è ïîìåùèêè-ñàìîäóðû, ÷èíîâíèêè è îáûâàòåëè, êóïöû è ìóæèêè. Èíîãäà ïåðñîíàæè äîñòàòî÷íî äîñòîâåðíû, è ìû íàõîäèì â íèõ ÷åðòû êîíêðåòíûõ èñòîðè÷åñêèõ ëèö, à èíîãäà îáðàçû àëëåãîðè÷íû è èíîñêàçàòåëüíû. Èñïîëüçóÿ ôîëüêëîðíî-ñêàçî÷íóþ ôîðìó, ñàòèðèê îñâåùàåò ñàìûå çëîáîäíåâíûå âîïðîñû ðóññêîé æèçíè, âûñòóïàåò êàê çàùèòíèê íàðîäíûõ èíòåðåñîâ è ïåðåäîâûõ èäåé. Ñêàçêà “Ïîâåñòü î òîì, êàê îäèí ìóæèê äâóõ ãåíåðàëîâ ïðîêîðìèë” âûäåëÿåòñÿ èç âñåõ îñîáîé äèíàìè÷íîñòüþ, èçìåí÷èâîñòüþ ñþæåòà. Ïèñàòåëü èñïîëüçóåò ôàíòàñòè÷åñêèé ïðèåì — ãåíåðàëû, ñëîâíî “ïî ùó÷üåìó âåëåíèþ”, ïåðåíîñÿòñÿ íà íåîáèòàåìûé îñòðîâ, è çäåñü ïèñàòåëü ñî ñâîéñòâåííîé åìó èðîíèåé äåìîíñòðèðóåò íàì ïîëíóþ áåñïîìîùíîñòü ÷èíîâíèêîâ è èõ íåñïîñîáíîñòü äåéñòâîâàòü.

Òâîð÷åñòâî Ñ.-Ù. â 80-å ãã. «Ñîâðåìåííàÿ èäèëëèÿ» Êàê ñàòèðè÷åñêèé ðîìàí. Ïðîáëåìàòèêà è õóäîæåñòâåííîå ñâîåîáðàçèå «Ñêàçîê» Ñ.-Ù.
Ïîñëåäíåå äåñÿòèëåòèå â æèçíè è òâîð÷åñòâå Ñàëòûêîâà-Ùåä¬ðèíà îêàçàëîñü íàèáîëåå ìó÷èòåëüíûì. Ìó÷èòåëüíûì — â îòíîøå¬íèè ôèçè÷åñêîì (ïèñàòåëü áûë òÿæåëî áîëåí) è â îòíîøåíèè íðàâñòâåííîì: â ñòðàíå ãîñïîäñòâîâàëà æåñòî÷àéøàÿ ðåàêöèÿ.  íà÷àëå 80-õ ãîäîâ Ñàëòûêîâ-Ùåäðèí ïóáëèêóåò ñàòèðè÷åñêèé öèêë «Çà ðóáåæîì».  1881 — 1882 ãîäàõ îí ïå÷àòàåò «Ïèñüìà ê òåòåíüêå», êàñàþùèå¬ñÿ «èñêëþ÷èòåëüíî ñîâðåìåííîñòè». Âñëåä çà «Ïèñüìàìè ê òåòåíüêå» Ùåäðèí âîçîáíîâèë ðàáîòó íàä «Ñîâðåìåííîé èäèëëèåé». Çàìûñåë, âîçíèêøèé è ÷àñòè÷íî ðåàëèçîâàííûé åùå â 1877—1878 ãîäàõ, îêàçàëñÿ òåïåðü â âûñøåé ñòå¬ïåíè àêòóàëüíûì. Åäèíûé ïî çàìûñëó, ñþæåòó è êîìïîçèöèè ðîìàí «Ñîâðåìåííàÿ èäèëëèÿ» ïîêàçûâàåò, êàê ñêëàäûâàåòñÿ ëè÷íàÿ ñóäüáà ÷åëîâåêà ïîä âëèÿíèåì «âíóòðåííåé ïîëèòèêè».  ñîîòâåòñòâèè ñ äóõîì âðåìåíè ãåðîè ðîìàíà, ëèáåðàëüíè÷àþ¬ùèå èíòåëëèãåíòû Ðàññêàç÷èê è Ãëóìîâ, ïî ñîâåòó Ìîë÷àëèíà, ðåøè¬ëè «ãîäèòü»: î÷èñòèëè ïèñüìåííûå ñòîëû îò áóìàã è êíèã, îòêàçàëèñü îò ÷òåíèÿ, «ñâîáîäíîãî îáìåíà ìûñëåé» è î÷åíü ñêîðî, óòðàòèâ «÷åëîâå÷åñêèé îáðàç», ïðåâðàòèëèñü â «èäåàëüíî-áëàãîíàìåðåííûõ ñêîòèí». Çëîêëþ÷åíèÿ è «ïîäâèãè» ãåðîåâ âòÿãèâàþò â îðáèòó èõ äåéñò¬âèé ìàññó ëèö, òèïîâ, ðîæäåííûõ âðåìåíåì: «íåãîäÿè», êâàðòàëüíûå íàäçèðàòåëè, àäâîêàò Áàëàëàéêèí, «øòó÷êà» êóïöà Ïàðàìîíîâà, íèùèå ìóæèêè, àðåíäàòîð Îøìÿíñêèé, ìåöåíàò Êóáûøêèí è ìíîãèå äðóãèå. Èçâåñòíûå ôåøåíåáåëüíûå ðåñòîðàöèè è òðàêòèðû, óâåñåëè¬òåëüíûå çàâåäåíèÿ, ïîëèöåéñêèé ó÷àñòîê, àäâîêàòñêàÿ êîíòîðà, ïàðî¬õîä, óñàäüáà Ïðîïëåâàííàÿ, Êàøèíñêèé îêðóæíîé ñóä, ðåäàêöèÿ ãàçåòû «Ñëîâåñíîå óäîáðåíèå» è ò. ï. äàþò âîçìîæíîñòü ïèñàòåëþ îõâàòèòü ñàìûå ðàçíîîáðàçíûå æèçíåííûå ñôåðû, îñâåòèòü ìíîãèå îñòðûå ïðîáëåìû æèçíè ïîëèòè÷åñêîé, ñîöèàëüíîé, ýêîíîìè÷åñêîé, íðàâñòâåííîé.  «Ñîâðåìåííîé èäèëëèè» âñòàåò ÷óäîâèùíàÿ êàðòèíà íðàâñòâåííîãî ðàñòëåíèÿ îáùåñòâà ïîä äàâëåíèåì «âíóòðåííåé ïîëè¬òèêè». «Íåãîäÿé» ñòàíîâèòñÿ «âëàñòèòåëåì äóì ñîâðåìåííîñòè». Êîíòððåâîëþöèÿ, óãîëîâùèíà, áåççàñòåí÷èâîå âîðîâñòâî, ñáë à ãî-íàìåðåííîñòü» ðàñêðûâàþòñÿ ïèñàòåëåì êàê ÿâëåíèÿ, îáóñëîâëåííûå äðóã äðóãîì. Îäíàêî ãåðîè ðîìàíà, ïåðåæèâ ïðîöåññ «ìó÷èòåëüíîãî îïîäëå-íèÿ», ïîòðÿñåííûå ñîäåÿííûì, ïî÷óâñòâîâàëè «òîñêó ïðîñíóâøåãîñÿ Ñòûäà…». Ñàìà ïðèðîäà ÷åëîâå÷åñêàÿ íå âûäåðæàëà íàäðóãàòåëü¬ñòâà íàä íåþ «âíóòðåííåé ïîëèòèêè» è âîçîïèëà î ñïàñåíèè. Ïîëèòè÷åñêàÿ ðåàêöèÿ íàñòóïàëà.  íà÷àëå 80-õ ãîäîâ æóðíàë «Îòå÷åñòâåííûå çàïèñêè» ïîëó÷èë äâà ïðåäîñòåðåæåíèÿ, à â àïðåëå 1884 ãîäà áûë çàêðûò. Ùåäðèí ïåðåæèë ýòîò óäàð êàê ëè÷íóþ òðàãåäèþ.
Ñêàçî÷íûé æàíð è ðàíüøå ïðèâëåêàë âíèìàíèå ñàòèðèêà. Ïåðâûå òðè ñêàçêè «Ïîâåñòü î òîì, êàê îäèí ìóæèê äâóõ ãåíåðàëîâ ïðîêîð¬ìèë», «Ïðîïàëà ñîâåñòü» è «Äèêèé ïîìåùèê» áûëè íàïèñàíû åùå â 1869 ãîäó. Íåêîòîðûå ñêàçêè îðãàíè÷íî âîøëè â áîëåå êðóïíûå ïðîèçâåäåíèÿ: íàïðèìåð, «Ñêàçêà î ðåòèâîì íà÷àëüíèêå» â «Ñîâðå¬ìåííîé èäèëëèè». Îòäåëüíûå ñêàçî÷íûå îáðàçû, îñîáåííî çîîëîãè¬÷åñêèå óïîäîáëåíèÿ, ÷àñòî âñòðå÷àëèñü óæå â ðàííåì òâîð÷åñòâå ïèñàòåëÿ. Âîîáùå ôàí¬òàñòèêà, ñâîéñòâåííàÿ ñàòèðå Ùåäðèíà, ñïîñîáíîñòü óëàâëèâàòü «æè¬âîòíûå» ïðîÿâëåíèÿ æèçíè îáóñëîâèëè îðãàíè÷íîñòü çàðîæäåíèÿ â åãî õóäîæåñòâåííîì ñîçíàíèè ñêàçî÷íîãî æàíðà. Ñàìàÿ áåçóäåðæíàÿ ôàíòàñòèêà â ñêàçî÷íîì ìèðå Ùåäðèíà ïðîíèçàíà ðåàëüíûì «äóõîì âðåìåíè» è âûðàæàåò åãî. Ïîä âëèÿíèåì âðåìåíè ïðåîáðàæàþòñÿ òðàäèöèîííûå ïåðñîíàæè ñêàçîê. Çàÿö îêàçûâàåòñÿ «çäðàâîìûñëÿùèì» èëè «ñàìîîòâåðæåííûì», âîëê — «áåäíûì», áàðàí — «íåïîìíÿùèì», îðåë — «ìåöåíàòîì». À ðÿäîì ñ íèìè ïîÿâëÿþòñÿ íå çàêðåïëåííûå òðàäèöèåé, õóäîæåñòâåííî îñ¬ìûñëåííûå Ùåäðèíûì êàê çíàìåíèå âðåìåíè îáðàçû âÿëåíîé âîáëû, ïðåìóäðîãî ïèñêàðÿ, êàðàñÿ-èäåàëèñòà, ÷èæèêà ñî ñâîèì ãîðåì è ò. ï. È âñå îíè, çâåðè, ïòèöû, ðûáû, óæå íå ëþäè, à ñêîðåå «î÷åëîâå÷åí¬íûå» æèâîòíûå, âåðøàò ñóä è ðàñïðàâó, âåäóò «íàó÷íûå» äèñïóòû, äðîæàò, ïðîïîâåäóþò… Âûðèñîâûâàåòñÿ «êàêàÿ-òî ôàíòàñìàãîðèÿ», â ìàðåâå êîòîðîé ëèøü êîå-ãäå ïðîñòóïàþò ÷åëîâå÷åñêèå ëèöà. Îáîáùåííûé îáðàç íàðîäà ñ íàèáîëüøåé ýìîöèîíàëüíîé ñèëîé âîïëîùåí â ñêàçêå «Êîíÿãà», îòëè÷àþùåéñÿ îò äðóãèõ îñîáîé «âûñîêîñòüþ» ñîäåðæàíèÿ. Âûñìåÿâ ðàçãîâîðû î ìóæèêå «ïóñòî¬ïëÿñîâ», Ùåäðèí, ìîæåò áûòü, åäèíñòâåííûé èç ïèñàòåëåé-ñîâðåìåí¬íèêîâ îòêàçàëñÿ îò âñÿêîé èäåàëèçàöèè êðåñòüÿíñêîé æèçíè, êðå¬ñòüÿíñêîãî òðóäà è äàæå äåðåâåíñêîé ïðèðîäû. È æèçíü, è òðóä, è ïðèðîäà îòêðûâàþòñÿ åìó ÷åðåç âåêîâå÷íûå ñòðàäàíèÿ ìóæèêà è Êîíÿãè.  ñêàçêå âûðàæåíî íå ïðîñòî ñî÷óâñòâèå è ñîñòðàäàíèå íî ãëóáîêîå ïîíèìàíèå òîé áåçìåðíîé òðàãè÷åñêîé áåçûñõîäíîñòè êîòîðàÿ òàèòñÿ â ñàìîì áåññìåðòèè ìóæèêà è Êîíÿãè. Êàçàëîñü áû, ðå÷ü èäåò î ñàìîì íàñóùíîì: êîðì, áîðîçäà, ðàáîòà, îáîææåííûå ñîëíöåì ïëå÷è, ðàçáèòûå íîãè. Íî «íåò êîíöà ðàáîòå», «íåò êîíöà ïîëþ», «íèêîãäà íå ïîòóõíåò ýòîò îãíåííûé øàð» ñîëíöà, «íèêîãäà íå ïðåêðàòÿòñÿ äîæäè, ãðîçû, âüþãè, ìîðîç…», «íåò êîíöà æèçíè»… Ìåðà ñòðàäàíèé íàðîäà, îïðåäåëÿåìàÿ äóõîâíûì, íðàâñòâåííûì ïîòåíöèàëîì ñàìîãî ïèñàòå¬ëÿ, âûðàñòàåò äî âñåëåíñêèõ ìàñøòàáîâ, íå ïîäâëàñòíûõ âðåìåíè. Òðåçâûé ìûñëèòåëü, Ùåäðèí íå ìîæåò è íå õî÷åò «âûäóìûâàòü» îñîáîé «ñêàçî÷íîé ñèëû», êîòîðàÿ îáëåã÷èëà áû ñòðàäàíèÿ íàðîäà. Î÷åâèäíî, ñèëà â ñàìîì íàðîäå. Ìûñëü î íåîáõîäèìîñòè ïðîáóæäåíèÿ íàðîäíîãî ñîçíà¬íèÿ, ïîèñêîâ ïðàâäû, íðàâñòâåííîé îòâåòñòâåííîñòè ÷åëîâåêà çà æèçíü  íå  ïîäëåæèò  ñîìíåíèþ  è  ñîñòàâëÿåò  ïàôîñ  âñåé  êíèãè. Îñîáîå ìåñòî â íåé çàíèìàþò ñêàçêè î ïðàâäîèñêàòåëÿõ: «Ïó¬òåì-äîðîãîþ», «Ïðèêëþ÷åíèå ñ Êðàìîëüíèêîâûì», «Õðèñòîâà íî÷ü», «Âîðîí-÷åëîáèò÷èê», «Ðîæäåñòâåíñêàÿ ñêàçêà» è äð.  íèõ ðàñêðûâà¬åòñÿ òðóäíîñòü áîðüáû çà ïðàâäó è âñå-òàêè íåîáõîäèìîñòü åå. Çíàìåíà¬òåëüíî, ÷òî â áîëüøèíñòâå ñêàçîê ïðàâäîèñêàòåëè èìåþò ÷åëîâå¬÷åñêèé îáëèê è òåì ñàìûì îïðåäåëÿåòñÿ ìåðà ÷åëîâå÷åñêîãî íà÷àëà â ñêàçî÷íîì ìèðå Ùåäðèíà,
Ñâîåãî ðîäà èäåéíûì çàêëþ÷åíèåì êíèãè ñòàëà ñêàçêà-ýëåãèÿ «Ïðèêëþ÷åíèå ñ Êðàìîëüíèêîâûì», íîñÿùàÿ èñïîâåäàëüíûé õàðàê¬òåð. Ãåðîé åå ëèòåðàòîð Êðàìîëüíèêîâ âíóòðåííå áëèçîê àâòîðó.

Òåìàòèêà, õóäîæåñòâåííîå ñâîåîáðàçèå ñêàçîê Ì.Å. Ñàëòûêîâà-Ùåäðèíà.
    Ñêàçêà — îäèí èç ñàìûõ ïîïóëÿðíûõ ôîëüêëîðíûõ æàíðîâ. Ýòîò âèä óñòíîãî ïîâåñòâîâàíèÿ ñ ôàíòàñòè÷åñêèì âûìûñëîì èìååò ìíîãîâåêîâóþ èñòîðèþ. Ñêàçêè Ñàëòûêîâà-Ùåäðèíà ñâÿçàíû íå òîëüêî ñ ôîëüêëîðíîé òðàäèöèåé, íî è ñ ñàòèðè÷åñêîé ëèòåðàòóðíîé ñêàçêîé XVIII—XIX âåêîâ. Óæå íà ñêëîíå ëåò àâòîð îáðàùàåòñÿ ê æàíðó ñêàçêè è ñîçäàåò ñáîðíèê «Ñêàçêè äëÿ äåòåé èçðÿäíîãî âîçðàñòà». Îíè, ïî ìûñëè ïèñàòåëÿ, ïðèçâàíû «îáðàçîâàòü» ýòèõ ñàìûõ «äåòåé», îòêðûòü èì ãëàçà íà îêðóæàþùèé ìèð.
    Ê ñêàçêàì Ñàëòûêîâ-Ùåäðèí îáðàòèëñÿ íå òîëüêî ïîòîìó, ÷òî òðåáîâàëîñü îáõîäèòü öåíçóðó, êîòîðàÿ âûíóæäàëà ïèñàòåëÿ îáðàùàòüñÿ ê ýçîïîâó ÿçûêó, íî è â öåëÿõ ïðîñâåùåíèÿ íàðîäà â ïðèâû÷íîé è äîñòóïíîé äëÿ íåãî ôîðìå.
    à) Ïî ñâîåé ëèòåðàòóðíîé ôîðìå è ñòèëþ ñêàçêè Ñàëòûêîâà-Ùåäðèíà ñâÿçàíû ñ ôîëüêëîðíûìè òðàäèöèÿìè.  íèõ ìû âñòðå÷àåì òðàäèöèîííûõ ñêàçî÷íûõ ïåðñîíàæåé: ãîâîðÿùèõ æèâîòíûõ, ðûá, Èâàíóøêó-äóðà÷êà è ìíîãèõ äðóãèõ. Ïèñàòåëü èñïîëüçóåò õàðàêòåðíûå äëÿ íàðîäíîé ñêàçêè çà÷èíû, ïðèñêàçêè, ïîñëîâèöû, ÿçûêîâûå è êîìïîçèöèîííûå òðîåêðàòíûå ïîâòîðû, ïðîñòîðå÷èå è áûòîâóþ êðåñòüÿíñêóþ ëåêñèêó, ïîñòîÿííûå ýïèòåòû, ñëîâà ñ óìåíüøèòåëüíî- ëàñêàòåëüíûìè ñóôôèêñàìè. Êàê è â ôîëüêëîðíîé ñêàçêå, ó Ñàëòûêîâà-Ùåäðèíà íåò ÷åòêèõ âðåìåííûõ è ïðîñòðàíñòâåííûõ ðàìîê.
    á) Íî èñïîëüçóÿ òðàäèöèîííûå ïðèåìû, àâòîð âïîëíå íàìåðåííî îòñòóïàåò îò òðàäèöèè. Îí ââîäèò â ïîâåñòâîâàíèå îáùåñòâåííî-ïîëèòè÷åñêóþ ëåêñèêó, êàíöåëÿðñêèå îáîðîòû, ôðàíöóçñêèå ñëîâà. Íà ñòðàíèöû åãî ñêàçîê ïîïàäàþò ýïèçîäû ñîâðåìåííîé îáùåñòâåííîé æèçíè. Òàê ïðîèñõîäèò ñìåøåíèå ñòèëåé, ñîçäàþùåå êîìè÷åñêèé ýôôåêò, è ñîåäèíåíèå ñþæåòà ñ ïðîáëåìàìè
ñîâðåìåííîñòè.
    Òàêèì îáðàçîì, îáîãàòèâ ñêàçêó íîâûìè ñàòèðè÷åñêèìè ïðèåìàìè, Ñàëòûêîâ- Ùåäðèí ïðåâðàòèë åå â îðóäèå ñîöèàëüíî-ïîëèòè÷åñêîé ñàòèðû.
    Ñêàçêà «Äèêèé ïîìåùèê» (1869) íà÷èíàåòñÿ êàê îáû÷íàÿ ñêàçêà: «Â íåêîòîðîì öàðñòâå, â íåêîòîðîì ãîñóäàðñòâå æèë-áûë ïîìåùèê…» Íî òóò æå â ñêàçêó âõîäèò ýëåìåíò ñîâðåìåííîé æèçíè: «È áûë òîò ïîìåùèê ãëóïûé, ÷èòàë ãàçåòó «Âåñòü» — ãàçåòó ðåàêöèîííî-êðåïîñòíè÷åñêóþ, è ãëóïîñòü ïîìåùèêà îïðåäåëÿåòñÿ åãî ìèðîâîççðåíèåì. Îòìåíà êðåïîñòíîãî ïðàâà âûçâàëà ó ïîìåùèêîâ çëîáó ê êðåñòüÿíàì. Ïî ñþæåòó ñêàçêè ïîìåùèê îáðàòèëñÿ ê Áîãó, ÷òîáû òîò çàáðàë ó íåãî êðåñòüÿí:
    «Ñîêðàòèë îí èõ òàê, ÷òî íåêóäà íîñà âûñóíóòü: êóäà íè ãëÿíóòü — âñå íåëüçÿ, äà íå ïîçâîëåíî, äà íå âàøå!» Èñïîëüçóÿ ýçîïîâ ÿçûê, ïèñàòåëü ðèñóåò ãëóïîñòü ïîìåùèêîâ, ïðèòåñíÿþùèõ ñâîèõ æå êðåñòüÿí, çà ñ÷åò êîòîðûõ îíè è æèëè, èìåÿ «òåëî ðûõëîå, áåëîå, ðàññûï÷àòîå».
    Íå ñòàëî ìóæèêîâ íà âñåì ïðîñòðàíñòâå âëàäåíèé ãëóïîãî ïîìåùèêà: «Êóäà äåâàëñÿ ìóæèê — íèêòî òîãî íå çàìåòèë». Ùåäðèí íàìåêàåò, ãäå ìîæåò áûòü ìóæèê, íî îá ýòîì ÷èòàòåëü äîëæåí äîãàäàòüñÿ ñàì.
    Ïåðâûìè íàçâàëè ïîìåùèêà ãëóïûì ñàìè êðåñòüÿíå: «…õîòü è ãëóïûé ó íèõ ïîìåùèê, à ðàçóì åìó äàí áîëüøîé». Èðîíèÿ çâó÷èò â ýòèõ ñëîâàõ. Äàëåå òðèæäû íàçûâàþò ïîìåùèêà ãëóïûì (ïðèåì òðîåêðàòíîãî ïîâòîðåíèÿ) ïðåäñòàâèòåëè äðóãèõ ñîñëîâèé: àêòåð Ñàäîâñêèé ñ «àêòåðêàìè», ïðèãëàøåííûé
â ïîìåñòüå: «Îäíàêî, áðàò, ãëóïûé òû ïîìåùèê! Êòî æå òåáå, ãëóïîìó, óìûâàòüñÿ ïîäàåò?»; ãåíåðàëû, êîòîðûõ îí âìåñòî «ãîâÿäèíêè» óãîñòèë ïå÷àòíûìè ïðÿíèêàìè è ëåäåíöàìè: «Îäíàêî, áðàò, ãëóïûé æå òû ïîìåùèê!»; è, íàêîíåö, êàïèòàí-èñïðàâíèê: «Ãëóïûé æå âû, ãîñïîäèí ïîìåùèê!» Ãëóïîñòü
ïîìåùèêà âèäíà âñåì, òàê êàê «íà áàçàðå íè êóñêà ìÿñà, íè ôóíòà õëåáà êóïèòü íåëüçÿ», êàçíà îïóñòåëà, òàê êàê ïîäàòè ïëàòèòü íåêîìó, «ðàñïðîñòðàíèëèñü â óåçäå ãðàáåæè, ðàçáîé è óáèéñòâà». À ãëóïûé ïîìåùèê
ñòîèò íà ñâîåì, ïðîÿâëÿåò òâåðäîñòü, äîêàçûâàåò ãîñïîäàì ëèáåðàëàì ñâîþ íåïðåêëîííîñòü, êàê ñîâåòóåò ëþáèìàÿ ãàçåòà «Âåñòü».
    Îí ïðåäàåòñÿ íåñáûòî÷íûì ìå÷òàì, ÷òî áåç ïîìîùè êðåñòüÿí äîáüåòñÿ ïðîöâåòàíèÿ õîçÿéñòâà. «Äóìàåò, êàêèå îí ìàøèíû èç Àíãëèè âûïèøåò», ÷òîá õîëîïñêîãî äóõó íèñêîëüêî íå áûëî. «Äóìàåò, êàêèõ êîðîâ ðàçâåäåò». Åãî ìå÷òû íåëåïû, âåäü îí íè÷åãî ñàìîñòîÿòåëüíî ñäåëàòü íå ìîæåò. È òîëüêî îäíàæäû çàäóìàëñÿ ïîìåùèê: «Íåóæòî îí â ñàìîì äåëå äóðàê? Íåóæòî òà íåïðåêëîííîñòü, êîòîðóþ îí òàê ëåëåÿë â äóøå ñâîåé, â ïåðåâîäå íà îáûêíîâåííûé ÿçûê îçíà÷àåò òîëüêî ãëóïîñòü è áåçóìèå?..»  äàëüíåéøåì ðàçâèòèè ñþæåòà, ïîêàçûâàÿ ïîñòåïåííîå îäè÷àíèå è îçâåðåíèå ïîìåùèêà, Ñàëòûêîâ-Ùåäðèí ïðèáåãàåò ê ãðîòåñêó. Ñíà÷àëà «îáðîñ âîëîñàìè… íîãòè ó íåãî ñäåëàëèñü, êàê æåëåçíûå… õîäèë âñå áîëüøå íà ÷åòâåðåíüêàõ… Óòðàòèë äàæå ñïîñîáíîñòü ïðîèçíîñèòü ÷ëåíîðàçäåëüíûå çâóêè… Íî õâîñòà åùå íåïðèîáðåë». Õèùíàÿ íàòóðà åãî ïðîÿâèëàñü â òîì, êàê îí îõîòèëñÿ: «ñëîâíî ñòðåëà, ñîñêî÷èò ñ äåðåâà, âöåïèòñÿ â ñâîþ äîáû÷ó, ðàçîðâåò åå íîãòÿìè äà òàê ñî âñåìè âíóòðåííîñòÿìè, äàæå ñî øêóðîé, è ñúåñò». Íà äíÿõ ÷óòü êàïèòàíà-èñïðàâíèêà íå çàäðàë. Íî òóò îêîí÷àòåëüíûé ïðèãîâîð äèêîìó ïîìåùèêó âûíåñ åãî íîâûé äðóã ìåäâåäü: «…òîëüêî, áðàò, òû íàïðàñíî ìóæèêà ýòîãî óíè÷òîæèë!
    — À ïî÷åìó òàê?
    — À ïîòîìó, ÷òî ìóæèêà ýòîãî åñòü íå â ïðèìåð ñïîñîáíåå áûëî, íåæåëè âàøåãî áðàòà äâîðÿíèíà. È ïîòîìó ñêàæó òåáå ïðÿìî: ãëóïûé òû ïîìåùèê, õîòü ìíå è äðóã!»
    Òàê â ñêàçêå èñïîëüçîâàí ïðèåì àëëåãîðèè, ãäå ïîä ìàñêîé æèâîòíûõ âûñòóïàþò ÷åëîâå÷åñêèå òèïû â èõ áåñ÷åëîâå÷íûõ îòíîøåíèÿõ. Ýòîò ýëåìåíòá èñïîëüçîâàí è â èçîáðàæåíèè êðåñòüÿí. Êîãäà íà÷àëüñòâî ðåøèëî «èçëîâèòü» è «âîäâîðèòü» ìóæèêà, «êàê íàðî÷íî, â ýòî âðåìÿ ÷åðåç ãóáåðíñêèé ãîðîä ëåòåë îòðîèâøèéñÿ ðîé ìóæèêîâ è îñûïàë âñþ áàçàðíóþ ïëîùàäü». Àâòîð ñðàâíèâàåò êðåñòüÿí ñ ï÷åëàìè, ïîêàçûâàÿ òðóäîëþáèå êðåñòüÿí.
    Êîãäà êðåñòüÿí âåðíóëè ïîìåùèêó, «â òî æå âðåìÿ íà áàçàðå ïîÿâèëèñü è ìóêà, è ìÿñî, è æèâíîñòü âñÿêàÿ, à ïîäàòåé â îäèí äåíü ïîñòóïèëî ñòîëüêî, ÷òî êàçíà÷åé, óâèäàâ òàêóþ ãðóäó äåíåã, òîëüêî âñïëåñíóë ðóêàìè îò óäèâëåíèÿ è âñêðèêíóë:
    — È îòêóäà âû, øåëüìû, áåðåòå!!!» Ñêîëüêî ãîðüêîé èðîíèè â ýòîì âîñêëèöàíèè! À ïîìåùèêà èçëîâèëè, âûìûëè, ïîñòðèãëè åìó íîãòè, íî îí òàê íè÷åãî è íå ïîíÿë è íè÷åìó íå íàó÷èëñÿ, êàê è âñå ïðàâèòåëè, ðàçîðÿþùèå êðåñòüÿíñòâî, îáèðàþùèå òðóæåíèêîâ è íå ïîíèìàþùèå, ÷òî ýòî ìîæåò îáåðíóòüñÿ êðàõîì äëÿ íèõ ñàìèõ.
    Çíà÷åíèå ñàòèðè÷åñêèõ ñêàçîê â òîì, ÷òî â íåáîëüøîì ïî îáúåìó ïðîèçâåäåíèè ïèñàòåëü ñìîã ñîåäèíèòü ëèðè÷åñêîå, ýïè÷åñêîå è ñàòèðè÷åñêîå íà÷àëà è ïðåäåëüíî îñòðî âûðàçèòü ñâîþ òî÷êó çðåíèÿ íà ïîðîêè êëàññà âëàñòü èìóùèõ è íà âàæíåéøóþ ïðîáëåìó ýïîõè — ïðîáëåìó ñóäüáû ðóññêîãî íàðîäà.