Часть первая
– Кто-нибудь скинет с меня это чудовище?
Высокая стройная ель встряхнула зелёными ветками, но маленький монстр удержался; он бежал, перебирая серыми мохнатыми лапками, пробираясь поближе к стволу, туда, где можно спокойно переждать надвигающуюся бурю. Наконец он добрался до нужного места, слегка поскрёб кору и, убедившись, что не попадёт в смоляной капкан, остановился.
«Чудовище» удобно устроился на приглянувшемся крепком суку, у основания обожаемой им ели.
Он любил солнечным днём забраться на самый край зелёной пушистой ветви лесной красавицы и представлять себя великаном, царём зверей, ну пусть не царём, но как минимум мышиным королём.
Мышонок с восхищением смотрел блестящими глазками-бусинками на зелёную прелестницу. Он потёрся о шершавую кору серо-коричневой мордочкой, поточил о неё острые зубки, а затем облизал пораненное место язычком и с наслаждением сглотнул слюнку, смакуя великолепный хвойный аромат.
– Боже, да скиньте вы его! Мне щекотно! – Ель уже не кричала, а хохотала, вздрагивая стволом и каждой иголочкой, роняя на землю пушистый снег.
– Мышь, прекрати сейчас же, или я… Пушистик!
– Милая, что ты вечно воюешь с этим влюблённым малышом? – решил вмешаться растущий рядом с ней кедр.
Он приобнял любимый стан мохнатыми зелёными лапами. Они не разговаривали всю ночь, и теперь ему хотелось получить свою порцию ласки.
– Хоть бы приревновал что ли, для приличия! – Ель оттолкнула его ветки, стараясь как можно дальше отклонить свой ствол.
Кедр понял, что немного опоздал: сейчас всё внимание Ели было сосредоточено на неугомонном грызуне, что слегка задевало его самолюбие. Но он отлично знал, как получить его снова: можно закатить небольшой скандал со сценой ревности, устраивать который он был мастером. Не то чтобы Кедру доставляли удовольствие ссоры с любимой, вовсе нет! Ему нравилось мириться. Нет ничего слаще примирения…
– Если уж ревновать, то не к этому серому ничтожеству, а к той пихте на краю опушки. Смотри, доиграетесь. Повырываю ему корни. Дофлиртуешься… – Кедр начал приводить свой план в действие, но, как всегда бывает в тесной компании, ему помешали лишние глаза и уши.
– Господи, опять эти охи-вздохи! Ревность с утра пораньше, – с раздражением пробормотал Пихта, разминая веточки после сна и ломая всё своим вмешательством.
– А ты не завидуй. Стой молча, не то всех белок распугаешь. – Ель выпрямилась, жалея, что не может стукнуть Пихту по его упрямой макушке.
Кедр довольно хмыкнул: только его Ель может издеваться над любимым другом, но делать это кому-то ещё не позволит.
– Чем ворчать, лучше бы собой занялся, облезлыш. Только белки по твоим ветвям и скачут! Не пойму, что их так привлекает? Не надоело ещё одиночкой стоять?
Пихта не захотел отвечать на её выпад: он уже устал спорить с вечнозелёными на эту тему.
Белок не напугало ворчание и скрип соседней ёлки; они весело перепрыгивали с ветки на ветку, шумя и споря, наверное, обсуждая свежие лесные сплетни.
– Ель, тебе скоро восемьдесят стукнет, а ты всё шестидесятилетнего Пихту задеть норовишь. Постыдилась бы обижать младших, – подключился к разговору Старый Кедр – самый высокий и крупный из семи стоящих на поляне «хвойных».
Он не любил ругани и постарался перевести разговор в другое русло:
– Наверное, этот мышонок чувствует непогоду. Он всегда приходит к тебе перед метелью, как будто хочет проститься. – Старому Кедру нравился преданный малыш, привносящий в их размеренную, тихую жизнь некое оживление.
– Да уж, зимой бегает ко мне, а летом и осенью – к той яблоньке, любвеобильный мышара! – Ель покачалась, но не стала стряхивать серого прохвоста.
– Ладно, пусть сидит. Лишь бы кору не грыз, – проворчала красотка.
Пушистик довольно запыхтел, выпуская носиком тонкие струйки пара, оседающего инеем на крошечных усиках, делая мышонка похожим на малюсенького моржа, и с благодарностью лизнул коричневую веточку.
Кедр не успокаивался: он решил ещё раз попробовать обратить на себя внимание любимой.
– Да ты же сама его оберегаешь вечно. Чего не дашь слопать рыжей Лисе? Та чуть ли не каждый день прибегает поохотиться на него. – Он попытался вновь дотронуться до Ели колючей лапой.
– Не нравится мне эта белобрюхая прохиндейка, вот и луплю её! – фыркнула та и чуть отклонилась в сторону; она не готова была прощать зелёного друга.
– Нечего рядом со мной охотиться, пусть ищет в другом месте себе угодья. – Ель ласково посмотрела на малыша: – Ну и кроху, конечно же, жалко. Привыкла я к нему что ли…
Пушистик чувствовал, что разговор идёт о нём. Он прижался пухлой щёчкой к самой тонкой веточке, ощущая себя счастливчиком, затем обнял её короткими лапками и с благодарностью потёрся о шершавую кору серой мордочкой, смешно чихая от терпкого запаха смолы. «Любимая».
Потихоньку просыпалась вся хвойная семья.
Ёлочка решила поддержать Ель, чтобы немного позлить впавшего в полную апатию Пихту.
– Да уж, маленький, маленький Пихта! – рассмеялась самая короткая, но очень пушистая ёлочка, вспугнув кормящуюся на её ветках стайку клестов. – Вымахал что сосна корабельная! Смотри, как бы лесорубы тебя с ней не перепутали.
Вместо ответа собрата она добилась внимания Лиственницы.
– Ёлочка, ты что-то видела? Это тебя всю неделю тревожит? Пихте грозит опасность? – загомонила вторая по старшинству после Старого Кедра.
Она помнила, что случилось с красавцами-пятидесятиметровыми соснами, растущими на соседней поляне; те события не единожды снились ей в ночных кошмарах.
– Самое страшное – пережить своих детей, – Лиственница встрепенулась, дрожь пробежала по ней от начала корней до самых кончиков иголочек. Она в страхе прижалась ветками к стоящему рядом Старому Кедру, тот проскрипел стволом и в ответ склонил к ней свою макушку.