Сказка про ноль маршак

«Он Маршак, и я Маршак». Про Ирину Токмакову, которая понимала детей

Сейчас стихи Ирины Токмаковой трудно представить без лаконичных, ласковых, лукавых, динамичных иллюстраций Льва Токмакова.

Маршак, прочитав ее переводы в «Мурзилке», сам позвонил ей в коммуналку, где она тогда жила, и позвал ее к себе. Заходер пугал ее: мол, Маршак тебя съест – но, как вспоминала Ирина Петровна, «он разговаривал со мной так, будто он Маршак и я Маршак».

Рекомендации для Союза писателей ей дали Маршак, Заходер и Берестов. А папа, поглядев на членский билет Союза, спросил: «А работать когда будешь? » – ему казалось, это все не очень серьезно.

Читатели сразу полюбили ее стихи – очень простые и очень родные. Они как будто в самом деле всегда были в русской детской поэзии – настолько трудно ее представить без них, как будто сами появились сразу, просто выросли из земли прямо такими, какими мы их знаем.

На самом деле, конечно, стихи не росли, как деревья, но за совершенством их формы просто не видно тщательной работы автора. Например, над четверостишием о соснах Токмакова работала два месяца, чтобы ни одно слово в нем не шаталось: Сосны до неба хотят дорасти, Небо ветвями хотят подмести, Чтобы в течение года Ясной стояла погода.

В ее долгой писательской жизни были не только стихи, но и пьесы для театра (некоторые из них она написала в соавторстве с Софьей Прокофьевой) , и учебные книжки, из которых самая знаменитая – «Аля, Кляксич и буква А». Книжка эта была совершенно необычной для нашего детства: в ней не только можно, но и нужно было писать – это было очень важно по сюжету, надо было рисовать палочки – без них не было ни мостика, ни железной дороги, писать буквы, без них герои останутся без бубликов, например… А заодно читатели учились писать. Очень жаль, что сейчас ее стали издавать с уже нарисованными бубликами и палочками.

В следующей книжке – «Может, Нуль не виноват» – читатели учились считать. Еще были повести-сказки про ежика Наушку, про мальчика Ивушкина и его приятельницу, лошадь Лушу, про другого мальчика, Ростика, и его друга – бездомного пса Кешу. В этих сказках много лета, простора, поэзии – и любви. Весь токмаковский мир держится на любви и взаимопонимании: ее героям без перевода понятно, о чем говорят звери, деревья и цветы, в ее стихах разговаривают дождь, ветер и травы. В общем, понятно, что все эти языки она тоже знала – хотя, вероятно, это и есть тот самый детский язык, о котором она говорила – знаю пять языков, включая детский.

В Туркмении. 1983 год Она много переводила – в том числе «Питера Пэна» Джеймса Барри, «Ветер в ивах» Кеннета Грэхема. Пересказала для детей баллады о Робин Гуде и пьесы Шекспира.

Кроме армянского, который она знала с детства, и трех германских языков, она выучила еще два языка – польский и болгарский, потому что дружила с детскими писателями из Польши и Болгарии. А с подстрочником – переводила с самых разных языков: литовского, таджикского, узбекского; переводила индийских, вьетнамских, нигерийских детских поэтов.

Она работала во Всемирном совете детской литературы и в Международном обществе исследователей детской литературы, была членом жюри, присуждающего Андерсеновскую премию – в детской литературе это как Нобелевская. А однажды Токмакова целый месяц прожила в Нигерии, где читала лекции по детской литературе нигерийским писателям.

Однажды мне довелось брать интервью у Ирины Петровны. Я ехала к ней с замиранием сердца: сколько я себя помню, ее стихи были частью моей жизни – это примерно как брать интервью у памятника дедушке Крылову. Она оказалась совсем не памятником – очень доброжелательной, с глубоким низким голосом, с веселыми карими глазами. На YouTube есть несколько роликов с ее интервью, где она рассказывает о семье, о детстве, о войне; там – живой голос, живые воспоминания.

Но только стихи дают представление о той спокойной, ласковой глубине, которая в ней была. Что-то сродни той речке, где жил ее Сазанчик: Было тихо в речной глубине, Зайчик солнечный плыл по волне, И зеленое солнце светило, И Сазанчику радостно было.

Вот бывают такие люди, которые были всегда – мама, бабушка. Бывают ощущения – вкус молока, солнечное тепло на щеке – то, что было всегда. А бывают стихи, которые тоже были всегда. И эти стихи – они для многих детей моего поколения тоже такой первоэлемент мира.

Купите лук, зеленый лук, Петрушку и морковку, Купите нашу девочку, Шалунью и плутовку. Или Вот кораблик плывет, Заплывает прямо в рот.

samolit

Электронное издательство СамоЛит

3 марта исполнилось 84 года ИРИНЕ ПЕТРОВНЕ ТОКМАКОВОЙ, автору известных с детства стихов.

Она помнит Барто, Маршака и Родари. Она написала книги, которые уже 50 лет глядят на читателя с полок магазинов. Она «последняя из могикан», старейшая из ныне живущих детских поэтов советской эпохи.

Родилась в Москве 3 марта 1929 года в семье инженера-электротехника и детского врача, заведующей «Дома подкидышей».
Стихи писала с детства, но считала, что писательских способностей у нее нет.

«Со мной в классе училась дочка Лебедева-Кумача. Она дала отцу почитать мои стихи, и он написал мне рецензию как настоящему поэту. Но плохую. И я сломалась.»

Школу окончила с золотой медалью, поступила на филологический факультет МГУ, после окончания учебы работала переводчиком.

Однажды Ирине прислали в подарок книжку детских песенок на шведском языке. Она перевела эти стихи для своего сына. Но муж, художник-иллюстратор Лев Токмаков, отнес переводы в издательство, и они были изданы.

«Это был момент большого семейного драматизма. Я б­росила всё и стала писать детские стихи. Дело в том, что в одной из туристических групп мне попался замечательный с­таричок швед, который, услышав, как я читаю вслух шведского поэта, прислал для моего сына его сборничек. Я перевела его для себя, а муж Лёва отнёс стихи в издательст­во. Так всё и началось.»

Потом появилась подборка её собственных стихов в «Мурзилке», и Маршак, прочитав эти стихи, сам позвонил Ирине и попросил зайти к нему.

«Представьте: он разговаривает со мной так, как будто он Маршак и я Маршак! Помню, когда вышла от него, во мне внутри словно лампочка загорелась… И горит до сих пор.»

Вскоре вышла книга собственных стихов Ирины Токмаковой для детей, созданная совместно с мужем, – «Деревья». Она сразу стала классикой детской поэзии. Затем появилась проза: «Аля, Кляксич и буква «А»», «Может, нуль не виноват?», «Счастливо, Ивушкин», «Сосны шумят», «И настанет веселое утро» и многие другие повести и сказки. Ирина Токмакова также переводит со многих европейских языков, таджикского, узбекского, хинди. Лауреат Государственной премии России, лауреат Российской литературной премии имени Александра Грина (2002).

«Я взяла добрую тональность, а то всё вокруг слишком яростное.»

В ЧУДНОЙ СТРАНЕ

В одной стране,
В чудной стране,
Где не бывать
Тебе и мне,
Ботинок черный язычком
С утра лакает молочко
И целый день в окошко
Глазком глядит картошка.
Бутылка горлышком поет,
Концерты вечером дает,
А стул на гнутых ножках
Танцует под гармошку.
В одной стране,
В чудной стране.
Ты почему не веришь мне?

ПЕСЕНКА ДРУЗЕЙ
Из мультфильма «Волшебник Изумрудного города»

Мы в город Изумрудный
Идем дорогой трудной,
Идем дорогой трудной,
Дорогой не прямой.
Заветных три желания
Исполнит мудрый Гудвин,
И Элли возвратится
С Тотошкою домой!

А я рожден железным,
Я мог бы стать полезным,
Да только не хватает
Сердечной теплоты.

Соломою своею
Я думать не умею,
Хотел бы попросить я
У Гудвина ума.

Судьба моя нелепа:
Я выгляжу свирепо,
А сам дрожу от страха,
Как заяц под кустом.
А как бы мне хотелось
Иметь большую смелость!
Я Гудвина сегодня
Иду просить о том.

Мы в город Изумрудный
Идем дорогой трудной,
Идем дорогой трудной,
Дорогой не прямой.
Заветных три желания
Исполнит мудрый Гудвин,
И Элли возвратится
С Тотошкою домой!

СПЛЯШЕМ! (из шотландской народной поэзии)

У Пэгги жил весёлый гусь,
Он знал все песни наизусть.
Ах, до чего ж весёлый гусь!
Спляшем, Пэгги, спляшем!
У Пэгги жил смешной щенок,
Он танцевать под дудку мог.
Ах, до чего ж смешной щенок!
Спляшем, Пэгги, спляшем!
У Пэгги старый жил козёл,
Он бородой дорожки мёл.
Ах, до чего ж умён козёл!
Спляшем, Пэгги, спляшем!

А я рано утром залез на сосну,
Я видел вдали голубую страну.
Голубых людей,
Голубых лошадей
Голубых-голубых индюков.

А я поздно вечером влез на сосну.
Я видел вдали золотую страну.
Золотых людей.
Золотых лошадей,
Золотых-золотых индюков

А если б я ночью залез на сосну,
Увидел бы я никакую страну.
Никаких людей,
Никаких лошадей,
Никаких-никаких индюков.

КРОШКА ВИЛЛИ-ВИНКИ (из шотландской народной поэзии)

Крошка Вилли-Винки
ходит и глядит,
Кто не снял ботинки,
Кто еще не спит.

Стукнет вдруг в окошко
Или дунет в щель,
Вилли-Винки крошка
Лечь велит в постель.

Где ты, Вилли-Винки,
Влезь-ка к нам в окно,
Кошка на перинке
Спит уже давно.

Спят в конюшне пони,
Начал пес дремать,
Только мальчик Джонни
Не ложится спать!

Баиньки, баиньки,
Прибежали заиньки.
Сели на скамейку,
Попросили лейку,
Поливали огород,
Где капуста растёт.

Радость — если солнце светит,
Если в небе месяц есть.
Сколько радости на свете
Не измерить и не счесть.
Только радостные слышат
Песню ветра с высоты,
Как тихонько травы дышат,
Как в лугах звенят цветы.
Только тот, кто сильно любит,
Верит в светлую мечту,
Не испортит, не погубит
В этом мире красоту.

Уходящее детство. / Памяти Ирины Токмаковой

Ирочка навсегда / Заходер пугал, а Маршак и Михалков благословили
На 90-м году жизни от нас ушла Ирина Токмакова / Чем запомнилась поэт, переводчик, писатель

Умерла Ирина Петровна Токмакова, прекрасная детская писательница, переводчик, лауреат Государственной премии России за произведения для детей и юношества. Так странно — уже никогда не услышать ее голоса в телефонной трубке. Удивительного голоса, певучего и молодого. © Ещё ушедшие известные люди

Замечательная плеяда детских писателей и поэтов советского периода: Михалков, Барто, Заходер, Драгунский. И Ирина Петровна Токмакова. Автор известнейших «Рыбка, рыбка, где ты спишь?», «Крошка Вилли-Винки», «Кончается лето, кончается лето. » А ведь она и не думала, что станет профессиональной писательницей — хотя легко слагала стихи и все отмечали ее одаренность.

Москвичка-отличница, после окончания МГУ она поступила в аспирантуру по общему и сравнительному языкознанию и работала переводчиком. Как-то она перевела со шведского для своего маленького сына детские песенки. Муж Ирины, художник-иллюстратор Лев Токмаков, отнес их в издательство, и они так понравились там, что вскоре были изданы отдельной книжкой. А потом появилась и первая книга стихов Ирины Токмаковой «Деревья» — про кудрявую березку, про рябинку, про яблоньку. Это была первая совместная книга Токмаковых — Лев Алексеевич прекрасно проиллюстрировал стихотворения Ирины Петровны.

«Маленькая яблонька
У меня в саду —
Белая-пребелая,
Вся стоит в цвету.

Я надела платьице
С белою каймой.
Маленькая яблонька,
Подружись со мной».

Все стихи Ирины Петровны — очень простые, легкие и запоминаются после первого прочтения. Наверное, поэтому их так любят дети.

По ее книге «Аля, Кляксич и буква А» учила алфавит я, а потом, спустя годы, — мои дети. Ее перу принадлежат сборники стихов, повести-сказки «И настанет веселое утро» и «Счастливо, Ивушкин!». Повесть «Сосны шумят» — об эвакуации детишек в годы войны, такая пронзительная, светло-трагическая, — ее невозможно читать без слез. Ирина Токмакова перевела на русский язык зарубежную классику: «Алису в волшебной траве», «Винни-Пуха», сказки про Муми-троллей. А еще — пересказала по-своему сказки про Нильса и про Питера Пэна. Одна из последних ее работ — пересказ для детей пьес Шекспира. «Ромео и Джульетта», «Сон в летнюю ночь». Легкий и изящный слог Токмаковой представил персонажей английского драматурга в совершенно новом, необычном ракурсе. Они стали доступны и понятны, как и все, о чем писала Ирина Петровна.

Может быть, это легенда, передающаяся в литературной среде, а может быть — и правда. На заседании Совета по детской книге России легендарный Сергей Михалков сказал:

— Мне девяносто лет, надо уже принимать взвешенные решения. Выдвиньте Ирочку, Ирочка молодая, ей нет еще и восьмидесяти.

Тогда, в 2002 году, Государственную премию России за книгу «Счастливого пути!» вручили Ирине Петровне.

3 марта 2018 года ей исполнилось 89 лет. Одного года не дожила до девяноста наша навсегда молодая Ирочка.

Последние годы Ирина Петровна всегда была чуточку грустная. Эта грусть поселилась в ней после того, как в 2010 году ушел из жизни Лев Алексеевич. Но она всегда была открыта и к новым планам, и к переизданиям старых своих произведений, уже ставших классикой, и к новым переводам. Ее обожали все, кто сталкивался с ней: художники-иллюстраторы, редакторы, литературоведы, начинающие авторы и маститые писатели.

Но главное — ее творчество обожали и будут обожать те, для кого она писала всю жизнь: дети.
_______

За вклад в детскую литературу Токмакову удостоили престижной премией имени Александра Грина. А как все начиналось?

Профессиональный лингвист, с блеском закончившая МГУ, детским писателем стала случайно. Перевела книжку шведских народных песенок — для сына. Муж, известный иллюстратор Лев Токмаков, настоял отнести ее в издательство. А там попросили перевести еще.

Она то переводила с любимых шведского и шотландского, то писала сама. Простые, добрые рифмы разошлись по детским садам и начальным школам.

Но самые известные произведения Токмаковой — в прозе. Повести «Аля, Кляксич и буква А» и «Может, нуль не виноват» среди родителей первоклашек до сих пор считаются бестселлерами. Говоря на языке детей, без дидактизма и назиданий книги пробуждают интерес к математике и грамматике.

В последние годы она много работала, заново перевела повесть Астрид Лингрен «Мио, мой Мио».

Литературный критик Ксения Молдавская была близка с Токмаковой: «Её стихи — это игра и радость. Даже то, что они вошли в учебники, не лишило их жизни. А шотландские песенки «Пегги», «Крошка Вилли-Винки» можно воспринимать как факт языка, это уже навсегда. Отдельного разговора заслуживает случай на заседании Совета по детской книге России:

– Мне девяносто лет, – сказал Сергей Михалков, – а в девяносто лет надо уже принимать взвешенные решения. Выдвиньте лучше Ирочку. Ирочка молодая, ей нет еще и восьмидесяти.

Пятнадцать лет прошло с того заседания, а у меня до сих пор про Ирину Петровну первая ассоциация — Ирочка молодая. Месяц назад ей исполнилось 89. Девяносто уже не исполнится никогда».
_______

Не стало поэта, переводчика, автора детских книг Ирины Токмаковой. Замечательная переводчица, поэт, автор прекрасных детских книжек умерла 5 апреля в возрасте 89 лет. Об этом в своем блоге в Facebook сообщила переводчик Ольга Варшавер.

Детский поэт, прозаик и переводчик детских стихов Ирина Петровна Токмакова родилась 3 марта 1929 года в Москве в семье инженера и детского врача, заведующей «Дома подкидышей». Окончив школу с золотой медалью, Ирина поступила на филологический факультет МГУ. Затем училась в аспирантуре, работала переводчиком…

Однажды в Россию приехал шведский энергетик Боргквист, который, познакомившись с Ириной, прислал ей в подарок книжку детских песенок на шведском языке. Ирина перевела их для своего сына. Ее муж, художник-иллюстратор Лев Токмаков, отнес переводы в издательство. Так появилась ее первая книжка.

А затем вышла и книга собственных стихов Ирины Токмаковой, созданная вместе с мужем, — «Деревья». На полке детских книжек она сразу прижилась, оказавшись среди самых любимых — и детьми, и родителями. Позже вышли книжки сказок, рассказов и повестей: «Аля, Кляксич и буква «А», «Может, нуль не виноват?», «Счастливо, Ивушкин», «Сосны шумят», «И настанет веселое утро» и многие другие.

Ирина Токмакова переводила со многих европейских языков, а также восточных языков, в частности, таджикского, узбекского, хинди. Лауреат Государственной премии России, лауреат Российской литературной премии имени Александра Грина (2002).

Токмакова любила вспоминать, как получила напутствие от Самуила Маршака: «Когда я перевела шотландские песенки, Заходер пугал, что Маршак меня съест. И вот однажды в коммуналке, где я тогда жила, раздается звонок и голос Маршака (он всех называл «голубчиком» и без конца повторял слово «алё?»): «Але? Голубчик! Это говорит Маршак. Я видел Ваши переводы в «Мурзилке». Алё? Приходите, пожалуйста, ко мне». И я пошла к Маршаку. Я тогда только начинала писать, а он разговаривал так, как будто он Маршак и я Маршак. Я вышла от него, и словно во мне внутри лампочку зажгли».

Она тоже умела зажигать лампочки любопытства в сердцах читателей всех времен жизни. Детские вопросы, от которых легко отмахиваются взрослые, становились началом большого приключения, обещающего далекие путешествия и непременно — встречу с поэзией. Как, например, вот в этом ее стихотворении:

Куда в машинах снег везут?
Наверно, в странах жарких
Его ребятам раздают
На Новый год в подарках,
Получат полные кульки –
И все бегом играть в снежки!

Снежки не долетают,
На жарком солнце тают,
И только лужи там и тут.
Куда в машинах снег везут?

Ее стихи, в отличие от снежков, не растают на солнце. Они остаются подарком, которым хочется делиться со теми, кого любишь.

Ирина Токмакова

Биография

На детских стихах и повестях Ирины Токмаковой выросло не одно поколение советских школьников. «Может, нуль не виноват?», «Аля, Кляксич и буква А», «И настанет веселое утро», «Вечерняя сказка» и десятки других – каждое слово в этих произведениях пропитано добротой и светом, а именно – частичкой души самого автора. Всю жизнь Ирина Петровна прослужила на поприще детского творчества: известна блестящими переводами произведений зарубежных авторов для маленьких читателей.

Детство и юность

Ирина Петровна родилась 3 марта 1929 года в Москве. Отец Петр Мануков (Манукян) работал инженером-электротехником. Мама Лидия Дилигенская – по профессии педиатр, заведовала столичным «Домом подкидышей». Здесь на первом этаже и жила семья Мануковых, другого жилья попросту не было.

Писательница Ирина Токмакова

Еще одним домочадцем была тетушка – сестра отца, она-то и занималась воспитанием Иры и ее старшей сестры Елены, вела хозяйство, готовила, шила. Лидия Александровна много работала: параллельно с основной службой преподавала в 1-м Медицинском институте курс детских болезней.

«Все мое детство мама занималась больше наукой и чужими детьми, чем своими двумя дочерьми», — вспоминала Ирина Петровна.

Поэзией в семье «болел» папа – очень любил творчество Пушкина. Часто сажал маленькую Иру на коленки и декламировал стихи. Отец и тетушка разговаривали с детьми и на русском, и на армянском. Наверное, поэтому языки давались Ирине легко. В школе с удовольствием учила немецкий, увлеклась английским. А еще девочке легко давалась рифма, и как-то незаметно для себя она стала писать стихи.

Ирина Токмакова

В 1941 году семью Ирины вывезли в эвакуацию в Пензу. После войны Мануковы вновь вернулись в Москву. Близился выпускной класс, и Ирина стала готовиться к поступлению на филологический факультет МГУ, изменив давнему решению поступать в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию.

В университет девушку взяли без экзаменов благодаря золотой медали. Столь же блестяще, с отличием, окончила вуз и поступила в аспирантуру.

Литература

В период учебы в аспирантуре Ирина была уже замужем за художником Львом Токмаковым и работала гидом-переводчиком. Однажды к ней в группу попал турист из Швеции, завязался разговор. Гость приятно удивился тому, что Токмакова знает его родной язык (второй язык в вузе), любит шведскую поэзию. По приезде на родину он отправил новой знакомой сборник шведских народных песен. Ирина тут же перевела несколько и стала читать маленькому сыну.

Поэтесса Ирина Токмакова

Супруг втайне отнес переводы стихов в детское издательство, и скоро их напечатали: в 1961 году вышла первая книга Токмаковой «Пчелы водят хоровод». Воодушевленная Ирина забросила диссертацию и стала не только переводить дальше, но и писать собственные стихи.

«Я ведь начала сочинять стихи, еще будучи школьницей, но получила негативную оценку своих сочинений и перестала», — признавалась она в интервью.

Отрицательную оценку творчеству Токмаковой дал знаменитый тогда поэт Василий Лебедев-Кумач – любимец Иосифа Сталина и всего советского народа. Тетрадку со стихами Ира передала через его дочку – девочки учились в одном классе. А вот другой выдающийся поэт – Самуил Маршак, наоборот, вернул Ирину в творчество, вдохновил и открыл новую страницу в биографии. Детский поэт прочел в «Мурзилке» переводы детских стихов Ирины Токмаковой, позвонил и пригласил прийти.

«Он разговаривал так, как будто он Маршак и я Маршак. Я вышла от него, и словно во мне внутри лампочку зажгли», — вспоминала этот момент поэтесса.

А потом Самуил Яковлевич рекомендовал Ирину Токмакову в Союз писателей. К этому времени уже вышла ее первая книжка — сборник стихов «Деревья», иллюстрировал которую Лев Токмаков. Затем были «Времена года» (1962), «Звенелки» (1963). В 70-х появляются первые экранизации работ Ирины Токмаковой: мультфильмы «Загадочная планета» (по пьесе «Звездоход Федя», 1974), «Ростик и Кеша» (1979).

Ирина Токмакова и ее книги

Сама автор называет свои стихи «игра и радость». Даже о главном символе страны – Красной площади – пишет легко, живо и так, что запоминаешь с первого раза. А еще творчество Ирины Петровны зачастую несет образовательную функцию. С этими стихами детвора по сей день легко заучивает алфавит, счет, знаки препинания. Писательница просто делает буквы и цифры главными героями своих сказок и пускает в увлекательные приключения. Так родились бесконечно любимые детьми «Может, нуль не виноват» (1984), «Аля, Кляксич и буква А» (1968) и другие повести и рассказы.

В 80-е годы автор больше обращается к прозе. Одина за другой выходят из-под ее пера повести «И настанет веселое утро», «Маруся еще вернется», «Счастливо, Ивушкин». Их главными героями становятся добрые отважные ребята, которые ценят дружбу и верят в то, что добро побеждает зло.

Ирина Токмакова

Велик вклад Ирины Петровны в переводную литературу. На ее счету такие переводы, как «Питер Пэн» Джеймса Барри, «Мио, мой Мио» Астрид Линдгрен, сказки о муми-троллях Туве Янссон, «Алиса в стране чудес» Льюиса Кэрролла, «Путешествие Нильса с дикими гусями» Сельмы Лагерлеф и другие. А вот с современными фэнтези-произведениями работать отказывалась.

«Число его (жанра) читателей и поклонников огромно, но вот пользы от чтения фэнтези я не вижу, а вред есть. Это – уход от реальной жизни», — говорила она.

Поэтесса и прозаик много ездила по миру: работала в жюри Международной премии Г. Х. Андерсена, являлась членом исполкома Международного совета по детской книге (IBBY). И сама удостоена почетными регалиями: лауреат Государственной премии России и Российской литературной премии имени Александра Грина.

Личная жизнь

С будущим супругом, художником Львом Алексеевичем Токмаковым, писательница познакомилась, будучи на третьем курсе филфака. Юноша тогда оканчивал Строгановское училище, а потом и вовсе уехал на Урал – работать по распределению. Так что пара поженилась только спустя несколько лет, в конце 50-х. А вскоре супруги стали родителями сына Василия.

Ирина Токмакова и ее муж Лев Токмаков

Именно Лев Алексеевич вернул жену в творчество, и всю оставшуюся жизнь супруги проработали в слаженном тандеме: она писала книги, а он рисовал к ним иллюстрации, создавал оформление. Обратиться друг к другу за помощью или советом было для них обычным делом.

«Он являлся первым читателем моих произведений и первым редактором. Очень строгим, но справедливым. Без его одобрения ничто не публиковалось. Каждый из нас уважал и ценил мнение другого. Не было ни обид, ни поблажек. У нас был вполне состоявшийся творческий тандем, в этом смысле нам обоим очень повезло», — рассказывала Ирина Петровна.

Сын Василий Токмаков пошел по стопам матери, стал писателем, автором нескольких книг для дошкольников.

В 2010 году на 83-м году жизни Лев Алексеевич скончался. В этот же год Ирина Петровна потеряла сына. В последние годы жизни писательницу поддерживала единственная внучка Лидия.

Смерть

Ирина Петровна Токмакова умерла 5 апреля 2018 года и похоронена рядом с супругом на 1-м участке Армянского кладбища.

Могила Ирины Токмаковой

В последние годы писательница, помимо переводов, работала над проектом антологии детской поэзии «Счастливый остров» с яркими иллюстрациями и фотографиями. Записала видеозапись мемуаров о любимом городе, военном детстве и других периодах своей биографии.

Игорек уходил ранним утром 2 октября 1941 года. В повестке значилось, что он «должен явиться к семи ноль-ноль, имея при себе…»

— Ложку да кружку, больше ничего не бери, — сказал сосед Володя. — Все равно либо потеряешь, либо сопрут, либо сам бросишь.

Володя был всего на два года старше, но уже успел повоевать, получить тяжелое ранение и после госпиталя долечивался дома у отца с матерью. А у Игоря отца не было, только мама, и поэтому мужские советы давал бывалый сосед:

— Ложку, главное, не забудь.

Этот разговор происходил накануне, вечером, а в то раннее утро Игоря провожала мама да женщины их коммуналки. Мама стояла в распахнутых дверях, прижав кулаки ко рту. По щекам ее безостановочно текли слезы, а из-за плеч выглядывали скорбные лица соседок. Неделей раньше ушел в ополчение отец Володи; сам Володя, чтобы не смущать, уже спустился, уже ждал в подъезде, а Игорь вниз по лестнице уходил на войну, и женщины в бессловесной тоске глядели ему вслед. На мальчишеский стриженый затылок, на мальчишескую гибкую спину, на мальчишеские узкие плечи, которым предстояло прикрыть собой город Москву и их коммунальную квартиру на пять комнат и пять семей.

— Холодно, — гулко сказал снизу Володя. — Главное, не дрейфь, Игорек. Но пасаран.

Было сумрачно, синий свет слабенькой лампочки в подъезде странно освещал маму, которая так хотела проводить его до военкомата, но не могла оставить работу, потому что сменщиц уже не было, а работа еще была. И она потерянно стояла в дверях, отчаянно прижимая кулаки к безмолвному перекошенному рту, а из-за ее судорожно сведенных плеч страшными провальными глазами глядели соседки: по два лица за каждым плечом. Игорь оглянулся в конце первого лестничного марша, но улыбнуться не смог, не до улыбок было в октябре того сорок первого. Но сказал, что все они тогда говорили:

— Я вернусь, мама.

Не вернулся.

И письмо Анна Федотовна получила всего одно-единственное: от 17 декабря; остальные — если были они — либо не дошли, либо где-то затерялись. Коротенькое письмо, написанное второпях химическим карандашом на листочке из ученической тетрадки в линейку.

«Дорогая мамочка!
Бьем мы проклятых фрицев и в хвост и в гриву, только клочья летят…»

И об этой великой радости, об этом великом солдатском торжестве — все письмо. Кроме нескольких строчек:

«…Да, а как там поживает Римма из соседнего подъезда? Если не эвакуировалась, спроси, может, письмо мне напишет? А то ребята во взводе получают, а мне совершенно не с кем вести переписку…»

И еще, в самом конце:

«…Я здоров, все нормально, воюю как все. Как ты-то там одна, мамочка?»

И последняя фраза — после «до свидания», после «целую крепко, твой сын Игорь»:

«…Скоро, очень скоро будет и на нашей улице праздник!»

Праздник был не скоро. Скоро пришло второе письмо. От сержанта Вадима Переплетчикова:

«Уважаемая Анна Федотовна! Дорогая мама моего незабвенного друга Игоря! Ваш сын был…»

Был.

Был Игорь, Игорек, Игоречек. Был сыном, ребенком, школьником, мальчишкой, солдатом. Хотел переписываться с соседской девочкой Риммой, хотел вернуться к маме, хотел дождаться праздника на нашей улице. И еще жить он хотел. Очень хотел жить.

Три дня Анна Федотовна кричала и не верила, и коммуналка плакала и не верила, и сосед Володя, который уже считал дни, что оставались до Медкомиссии, ругался и не верил. А еще через неделю пришла похоронка, и Анна Федотовна перестала кричать и рыдать навсегда.

Каждое утро — зимою и осенью еще затемно — она шла на Савеловский вокзал, где работала сцепщиком вагонов, и каждый вечер — зимой и осенью уже затемно — возвращалась домой. Вообще-то до войны она работала счетоводом, но в сорок первом на железной дороге не хватало людей, и Анна Федотовна пошла туда добровольно да так потом там и осталась. Там давали рабочую карточку, кое-какой паек, а за усталой, рано ссутулившейся спиной стояла коммуналка, из которой никто не уехал и в осень сорок первого. И мужчин не было, а дети были, и Анна Федотовна отдавала всю свою железнодорожную надбавку и половину рабочей карточки.

— Аня, все-то зачем отдаешь? Ты сама на себя в зеркало глянь.

— Не вам, соседки, детям. А в зеркало мы с вами и после войны не глянемся. Отгляделись.

Отгляделись, да не отплакались. Еще шли похоронки, еще не тускнели воспоминания, еще не остыли подушки, и вместительная кухня горько справляла коммунальные поминки.

— Подружки, соседки, сестрички вы мои, помяните мужа моего Волкова Трофима Авдеевича. Я патефон его премиальный на сырец сменяла, на что мне теперь патефон. Поплачь и ты со мной, Аня, поплачь, родимая.

— Не могу, Маша. Сгорели слезы мои.

А от Трофима Волкова трое «волчата» осталось. Трое, и старшему — девять. Какие уж тут слезы, тут слезы не помогут, тут только одно помочь способно: плечом к плечу. Живой женской стеной оградить от смерти детей. Валентина (мать Володи) плечом к Полине, проживавшей с дочкой Розочкой в комнате, где прежде, еще при старом режиме, находилась ванная: там прорубили узенькое окошко, света не хватало, и вся квартира Розочку Беляночкой звала. А Полина — плечом к Маше Волковой, за которой — трое, а Маша — к Любе — аптекарше с близнецами Герой да Юрой: пятнадцать лет на двоих. А Люба — к Анне Федотовне, а та — опять к Валентине, к другому ее плечу, и хоть некого ей было прикрывать, да дети — общие. Это матери у них разные и отцы, если живы, а сами дети — наши. Общие дети коммунальных квартир с переделанными под жилье ванными и кладовками, с заколоченными парадными подъездами еще с той, с гражданской войны, с общими коридорами и общими кухнями, на которых в те годы собирались вместе чаще всего по одной причине.

— Вот и моему срок вышел, подруги мои дорогие, — давилась слезами Полина, обнимая свою всегда серьезную Розочку, которую полутемная ванная да темные дни войны окончательно превратили в Беляночку. — Муж мой Василий Антонович пал храброй смертью, а где могила его, того нам с дочкой не писали. Выходит, что вся земля его могила.

Выпивала Анна Федотовна поминальную за общим столом, шла к себе, стелила постель и, перед тем как уснуть, обязательно перечитывала оба письма и похоронку. Дни складывались в недели, недели — в месяцы, месяцы — в годы; пришел с войны еще раз покалеченный Владимир, и это был единственный мужчина, кто вернулся в их коммуналку на пять комнат и пять вдов, не считая сирот. А за ним вскоре пришла Победа, возвращались из эвакуации, с фронтов и госпиталей москвичи, оживал город, и оживала вместе с ним коммуналка. Опять зазвучал смех и песни, и сосед Владимир женился на девушке Римме из соседнего подъезда.

— Как ты мог? — сквозь слезы сдавленно спросила Анна Федотовна, когда он пригласил ее на свадьбу. — Ведь с нею Игорек переписываться мечтал, как же ты мог?..

— Прости нас, тетя Аня, — сказал Владимир и виновато вздохнул. — Мы все понимаем, только ты все-таки приди на свадьбу.

Время шло. Анна Федотовна по-прежнему утром уходила на работу, а вечером читала письма. Сначала это было мучительно болезненной потребностью, позже — скорбной обязанностью, потом — привычной печалью, без которой ей было бы невозможно уснуть, а затем — ежевечерним непременнейшим и чрезвычайно важным разговором с сыном. С Игорьком, так и оставшимся мальчишкой навсегда.

Она знала письма наизусть, а все равно перед каждым сном неторопливо перечитывала их, всматриваясь в каждую букву. От ежевечерних этих чтений письма стали быстро ветшать, истираться, ломаться на сгибах, рваться по краям. Тогда Анна Федотовна сама, одним пальцем перепечатала их у знакомой машинистки, с которой когда-то — давным-давно, еще с голоду двадцатых — вместе перебрались в Москву. Подруга сама рвалась перепечатать пожелтевшие листочки, но Анна Федотовна не разрешила и долго и неумело тюкала одним пальцем. Зато теперь у нее имелись отпечатанные копии, а сами письма хранились в шкатулке, где лежали дорогие пустяки: прядь Игоревых волос, зажим его пионерского галстука, значок «Ворошиловский стрелок» ее мужа, нелепо погибшего еще до войны, да несколько фотографий. А копии лежали в папке на тумбочке у изголовья: читая их перед сном, она каждый раз надеялась, что ей приснится Игорек, но он приснился ей всего два раза.

Такова была ее личная жизнь с декабря сорок первого. Но существовала и жизнь общая, сосредоточенная в общей кухне и общих газетах, в общей бедности и общих праздниках, в общих печалях, общих воспоминаниях и общих шумах. В эту коммунальную квартиру не вернулся не только Игорь: не вернулись отцы и мужья, но они были не просто старше ее сына — они оказались жизненнее его, успев дать поросль, и эта поросль сейчас шумела, кричала, смеялась и плакала в общей квартире. А после Игоря остались учебники и старый велосипед на трех колесах, тетрадка, куда он переписывал любимые стихи и важные изречения, да альбом с марками. Да еще сама мать осталась: одинокая, почерневшая и разучившаяся рыдать после похоронки. Нет, громкоголосые соседи, сплоченные роковыми сороковыми да общими поминками, никогда не забывали об одинокой Анне Федотовне, и она никогда не забывала о них, но темная ее сдержанность невольно приглушала звонкость подраставшего поколения, либо уже позабывшего, либо вообще не знавшего ее Игорька. Все было естественно, Анна Федотовна никогда ни на что не обижалась, но однажды серьезная неприятность едва не промелькнула черной кошкой за их коммунальным столом.

Случилось это, когда Римма благополучно разрешилась в роддоме первенцем. К тому времени умерла мать Владимира, отец еще в ноябре сорок первого погиб под Сходней в ополчении, и Владимир попросил Анну Федотовну быть вроде как посаженой матерью и бабкой на коммунальном торжестве. Анна Федотовна не просто сразу согласилась, но и обрадовалась — и потому, что не забыли о ней на чужих радостях, и потому, конечно, что знала Володю с детства, считала своим, почти родственником, дружила с его матерью и очень уважала отца. Но, радостно согласившись, тут же и почернела, и хотя ни слова не сказала, но Владимир понял, что подумала она при этом об Игоре. И вздохнул:

— Мы нашего парнишку Игорем назовем. Чтоб опять у нас в квартире Игорек был.

Анна Федотовна впервые за много лет улыбнулась, и коммунальное празднество по поводу появления на свет нового Игорька прошло дружно и весело. Анна Федотовна сидела во главе стола, составленного из пяти разнокалиберных кухонных столиков, и соседи говорили тосты не только за младенца да молодых маму с папой, но и за нее, за названую бабку, и — стоя, конечно, — за светлую память ее сына, в честь которого и назвали только что родившегося гражданина.

А через неделю вернулась из роддома счастливая мать с младенцем на руках и с ходу объявила, что ни о каком Игоре и речи быть не может. Что, во-первых, она давно уже решила назвать своего первого Андреем в память погибшего на войне собственного отца, а во-вторых, имя Игорь теперь совершенно немодное. К счастью, все споры по этому поводу между Риммой и Владимиром происходили, когда Анна Федотовна была на работе; в конце концов, Римма, естественно, победила, но молодые родители, а заодно и соседи решили пока ничего не говорить Анне Федотовне. И дружно промолчали; спустя несколько дней Владимир зарегистрировал собственного сына как Андрея Владимировича, к вечеру опять устроили коммунальную складчину, на которой Римма и поведала Анне Федотовне о тайной записи и показала новенькое свидетельство о рождении. Но Анна Федотовна глядела не в свежие корочки, а в счастливые глаза.

— А Игорек мой, он ведь любил тебя, — сказала. — Переписываться мечтал.

— Да чего же переписываться, когда я в соседнем подъезде всю жизнь прожила? — улыбнулась Римма, но улыбка у нее получилась несмелой и почему-то виноватой. — И в школе мы одной учились, только он в десятом «Б», а я — в восьмом «А»…

— Будьте счастливы, — не дослушала Анна Федотовна. — И пусть сынок ваш никогда войны не узнает.

И ушла к себе.

Напрасно стучались, звали, просили — даже двери не открыла. И почти полгода с того вечера малыша старалась не замечать. А через полгода — суббота была — в глухую и, кажется, навеки притихшую комнату без стука ворвалась Римма с Андрейкой на руках.

— Тридцать девять у него! Володя на работе, а он — криком кричит. Я за «скорой» сбегаю, а вы пока с ним тут…

— Погоди.

Анна Федотовна распеленала ребенка, животик ему пощупала, вкатила клизму. Когда доктор приехал, Андрейка уже грохотал погремушкой у не признававшей его названой бабки на руках.

— Не умеешь ты еще, Римма, — улыбнулась Анна Федотовна, когда врач уехал. — Придется мне старое вспомнить. Ну-ка показывай, что сын ест, где спит да чем играет.

И с этого дня стала самой настоящей бабкой. Сама забирала Андрейку из яслей (сдавала его Римма, ей по времени получалось удобнее), кормила, гуляла с ним, купала, одевала и раздевала и учила молодую мамашу:

— Игрушек много не покупай, а то он всякий интерес потеряет. И на руки пореже бери. В крайнем случае только: пусть наш Андрейка к самостоятельности привыкает. Себя развлекать научиться — это, Римма, огромное дело.

— Анна Федотовна, бабушка наша дорогая, следующего мы непременно Игорьком назовем. Честное комсомольское!

Следующей родилась девочка, и назвали ее Валентиной в честь матери Владимира — на этом уж Анна Федотовна настояла. А сама все ждала и ждала, а ее очередь все не приходила и не приходила.

А время шло себе и шло. Росли дети — уже не просто названые, уже самые что ни на есть родные внуки Анны Федотовны, Андрюша и Валечка; взрослели их родители Владимир Иванович и Римма Андреевна; старела, темнела, таяла на глазах и сама Анна Федотовна. Менялись жильцы в некогда плотно населенной коммунальной квартире: получали отдельное жилье, менялись, уезжали и переезжали, и только две семьи — Владимира и Риммы да одинокой Анны Федотовны — не трогались с места. Владимир и Римма понимали, что Анна Федотовна ни за что не уедет из той комнаты, порог которой навсегда переступил ее единственный сын, а дети — да и они сами — так привязались к осиротевшей старой женщине, что Владимир решительно отказывался от всех вариантов, настаивая дать им возможность улучшить свои жилищные условия за счет освободившейся площади в этой же квартире. И к началу шестидесятых им в конце концов удалось заполучить всю пятикомнатную квартиру с учетом, что одну из комнат они вновь переделают в ванную, которой у них не было чуть ли не с гражданской войны, одна — большая — остается за Анной Федотовной, а три они получают на все свои четыре прописанных головы. К тому времени, как было получено это разрешение, после всех перепланировок и ремонтов, связанных с восстановлением ванной комнаты, Анна Федотовна оформила пенсию, хотела пойти еще поработать и…

— А внуки? — строго спросил на семейном совете Владимир Иванович. — Андрейке — девять, Валюшке — пять: вот она, самая святая твоя работа, тетя Аня.

— А жить нам вместе сам бог велел, — подхватила Римма. — У нас родители погибли, у вас — Игорек, так давайте всю вашу пенсию в один котел, и будем как одна семья.

— А мы и есть одна семья, — улыбнулся муж, и вопрос был решен.

Да, все менялось в жизни, менялось, в общем, к лучшему, но одно оставалось неизменным: письма. Письмо Игоря, сохранившее для нее не только его полудетский почерк, но и его голос; и письмо однополчанина и друга, звучавшее теперь как последний рассказ о сыне. Время коснулось и писем, но не только тленом, а как бы превратив слова в звуки: теперь она все чаще и чаще совершенно ясно слышала то, что аккуратно перечитывала перед сном. Знала наизусть и слышала наизусть, а все равно внимательно вглядывалась в каждую строчку и ни за что не смогла бы уснуть, если бы по какой-либо причине этот многолетний ритуал оказался бы нарушенным.

Два перепечатанных письма и похоронка, которую она тоже знала наизусть, но которая тем не менее всегда оставалась безмолвной. В ней не звучало ни единого слова, да и не могло звучать, потому что похоронка всю жизнь воспринималась Анной Федотовной копией могильной плиты ее сына, превращенной в листок казенной бумаги, но сохранившей при этом всю свою безмолвную гробовую тяжесть. И, читая ее каждый вечер, осиротевшая мать слышала только холодное безмолвие могилы.

А самая главная странность заключалась в том, что Анна Федотовна до сей поры так никому и не призналась в своей странной привычке. Сначала от острого чувства одиночества и не менее острого желания сберечь это одиночество, потому что совсем не одинока была она в горе своем в то черное, горькое время. Потом, когда притупилась первая боль, ее ровесницы-соседки — те, которые испытали то же, что испытала она, у кого не вернулись сыновья или мужья, — уже успели либо помереть, либо переехать. В коммунальной квартире исчезали вдовы, а молодежи становилось все больше, и потому все чаще звучал смех, все веселее становились голоса и громче — разговоры. Привычная родная коммуналка, из которой тусклым промозглым рассветом навсегда ушел ее Игорек, молодела на ее глазах, и Анна Федотовна уже не решалась признаться этой помолодевшей квартире в своей укоренившейся за это время привычке. А потом все это вместе стало ритуалом, почти священнодействием со своей уже сложившейся последовательностью, ритмом, торжественностью и только ею одной слышимыми голосами, и старая одинокая женщина уже вполне сознательно скрывала свою странность от шумного, звонкого, столь далекого от тех роковых сороковых подрастающего населения.

И так продолжалось из года в год. Жили в бывшей коммунальной квартире единой семьей: старшие работали, младшие учились. Анна Федотовна как могла помогала им работать и учиться, взяв на себя домашние хлопоты: сготовить, накормить, убрать. После ужина смотрела с Владимиром и Риммой телевизор — старенький, с крохотным экраном «КВН», — а когда заканчивались передачи, уходила к себе, укладывалась в постель, доставала письма, и в ее сиротской комнате начинали звучать голоса сорок первого года…

«…Скоро, очень скоро будет и на нашей улице праздник…»

В 1965-м, к юбилею Победы, по телевидению начали передавать множество фильмов о войне — художественных и документальных, смонтированных из военной хроники тех лет. Обычно Анна Федотовна никогда их не смотрела: еще шли титры, а она уже поднималась и уходила к себе. Не могла она заставить свое насквозь изъеденное тоской сердце обжигаться гибелью мальчиков, ровесников ее сына, даже если это был фильм художественный и наземь красиво падали красивые актеры. Для нее это было не столько свидетельством смерти, сколько знаком смерти, ненавистным ей реальным оттиском реального убийства ее единственного сына. И она уходила, ничего не объясняя, потому что и объяснять-то было некому: Владимир и Римма и без слов ее отлично понимали.

Только однажды задержалась она в комнате дольше обычного. Уже шел на крохотном кавээновском экране какой-то фильм о войне — сам по себе, собственно, шел, никто его не смотрел. У одиннадцатилетней Валечки начало вдруг прогрессировать плоскостопие, ее срочно показали специалисту, и тем вечером родители и Анна Федотовна горячо обсуждали рекомендации этого специалиста. И так этим увлеклись, что забыли про телевизор, на экране которого с приглушенным звуком (дети уже спали) демонстрировался какой-то документальный фильм.

Анна Федотовна совершенно случайно глянула на экран — все ее помыслы вертелись тогда вокруг Валечкиного плоскостопия, — но глянула и увидела уходящую от нее узкую мальчишескую спину в грязной шинели, с винтовкой и тощим вещмешком за плечами.

— Игорек!.. Игорек, смотрите!..

Но Игорек (если это был он) снова ушел, как ушел почти четверть века назад — навсегда и без оглядки. И никто не знал, что это был за фильм, как он назывался и в какой рубрике телепрограмм его следует искать. Ничего не было известно и ничего невозможно было узнать, и поэтому Анна Федотовна отныне целыми днями сидела у телевизора, придвигаясь почти вплотную к малюсенькому экрану, как только начинались военные передачи. Теперь она смотрела все, что касалось войны, — фильмы, хронику и даже телеспектакли, потому что в любой момент могла мелькнуть на экране мальчишеская спина в грязной шинели с винтовкой и вещмешком. Пережаривались на кухне котлеты, выкипали супы, ревела Валечка из-за неглаженого фартука, хватал двойки уловивший вольготную полосу Андрейка, а Анна Федотовна, не отрываясь, все смотрела и смотрела старенький громоздкий телевизор.

Не появлялась больше спина, ушедшая тревожной осенью сорок первого прикрывать Москву. А может, не его это была спина, не Игорька? Мало ли их, этих мальчишеских спин, ушло от нас навсегда, так и не оглянувшись ни разу? Это было вероятнее всего, это спокойно и рассудительно доказывал Владимир, об этом осторожно, исподволь нашептывала Римма, но мать, не слушая доводов, упорно вглядывалась в экран.

— Ну что ты смотришь, что ты смотришь, это же Сталинградская битва!

— Оставь ее, Володя. Тут наши уговоры не помогут.

Все вдруг изменилось в доме, но одно осталось без изменения, как обещание возврата к прежнему размеренному покою, как надежда если не на светлое, то на привычное будущее. Не претерпел никаких новшеств ежевечерний ритуал: целыми днями с небывалым напряжением вглядываясь в экран телевизора, Анна Федотовна по-прежнему перечитывала перед сном заветные письма. Так же неторопливо, так же внимательно, так же слыша голоса двух из трех полученных ею весточек с войны, живший в ней голос Игорька и второй — его друга сержанта Вадима Переплетчикова, которого она никогда не видела и не слышала, но голос которого ясно звучал чистым мальчишеским альтом. Они были очень похожи, эти два голоса: их объединяли молодость и дружба, война и опасность, общая жизнь и, как подозревала Анна Федотовна, общая смерть, которая настигла одного чуть раньше, другого — чуть позже, только и всего. И несмотря на полную братскую схожесть, она отчетливо разделяла эти голоса, потому что их более не существовало: они продолжали жить только в ее сердце.

Уже отметили юбилей Победы, уже телевидение начало резко сокращать количество военных передач, а Анна Федотовна продолжала сидеть перед телеэкраном, все еще надеясь на чудо. Но чудес не существовало, и, может быть, именно поэтому она как-то впервые за много лет запнулась на письме друга. Должна была следовать фраза: «Ваш Игорь, дорогая Анна Федотовна, всегда являлся примером для всего нашего отделения…», а голос этой фразы не произнес. Замолк голос, оборвался, и Анна Федотовна растерялась: ритуал неожиданно дал сбой. Вслушалась, но голос не возникал, и тогда она начала лихорадочно просматривать письмо сержанта, уже не надеясь на его голос и собственную память. Напрягая зрение, она то приближала, то отдаляла от себя затертый листок с машинописным текстом, поправляла лампу, чтобы ярче высветить его, но все было напрасным. Она не видела ни одной буквы, слова сливались в строчки, строчки — в неясные черточки, и Анна Федотовна со странным, зябким спокойствием поняла, что многодневные сидения перед тусклым экраном телевизора не прошли для нее даром.

Она не испугалась, не растерялась и никому ничего не сказала: зачем зря беспокоить людей? Но на другой день, проводив детей в школу, собралась в районную поликлинику. Оделась, проверила, не забыла ли паспорт, вышла на улицу и, качнувшись, испуганно остановилась; все предметы казались размытыми, люди и машины возникали вдруг, точно из непроницаемого тумана. В квартире она не замечала ничего подобного, то ли потому, что все было знакомым и память корректировала ослабевшее зрение, то ли потому, что все расстояния были ограниченны. Ей пришлось постоять, чтобы хоть как-то свыкнуться с новым ударом, и до поликлиники она не дошла, а доплелась.

Очки, которые прописал окулист, помогли ходить, но читать Анна Федотовна уже не могла. Но все равно каждый вечер перед сном она брала письма и неторопливо вглядывалась в них, слушая голоса или вспоминая навечно врубившиеся в память строки: «…ваш сын рядовой Силантьев Игорь Иванович пал смертью храбрых…»

Это помогало, пока Анна Федотовна еще замечала хотя бы черточки строчек. Но год от года зрение все ухудшалось, мир тускнел, уходя в черноту, и хотя теперь в семье был новый телевизор с большим экраном, она и его не могла смотреть, и узкая мальчишеская спина вновь ушла от нее навсегда. Но это происходило постепенно, позволяя ей если не приспосабливаться, то примиряться, и Анна Федотовна воспринимала все с горечью неизбежности. Но когда в бесценных ее листочках стали исчезать последние штрихи, когда перед ее окончательно ослабевшими глазами оказались вдруг однотонные серые листы бумаги, она испугалась по-настоящему. И впервые за все десятилетия рассказала о священном своем ритуале единственному человеку:

Валечке. Не только потому, что Валя выросла на ее руках, звала бабушкой и считала таковой: к тому времени Валя уже стала студенткой Первого медицинского института, и это окончательно убедило Анну Федотовну, что доверить такую тайну можно только своей любимице. И хотя Вале не всегда удавалось читать ей письма регулярно — то отъезды, то ночные дежурства, то непредвиденные молодые обстоятельства, — привычная жизнь в общем своем потоке вернулась в свое русло.

И продолжала неумолимо нестись вперед. Женился и переехал к жене молодой инженер-строитель Андрей; Валя заново перепечатала тексты всех трех писем (оригиналы по-прежнему хранились в заветной шкатулке); в середине семидесятых скончался от старых фронтовых ран Владимир Иванович, Валентина без всякого замужества родила девочку, и Анна Федотовна ослепла окончательно.

Но помощи ей почти не требовалось. Она свободно передвигалась по квартире, в которой практически прожила жизнь, знала, где что стоит да где что лежит, быстро научилась ухаживать за собой и продолжала стирать на всю семью. Вытянув руку и шаркая тапочками, бродила по бывшей коммуналке, в которой опять остались одни женщины, и думала, как странно устроена жизнь, коли с таким упорством возвращает людей к тому, от чего они хотели бы убежать навсегда.

Но главной ее заботой, ее последней радостью и смыслом всего ее черного существования стала теперь голосистая безотцовщина Танечка. Анна Федотовна не могла дождаться, когда бабушка Римма приведет ее сначала из яслей, потом — из детского садика, а затем и из школы, тем более что вскоре школ оказалось две, поскольку Танечку параллельно заставили учиться еще и в музыкальной. Анна Федотовна играла с ней куда больше, чем занятые работой, магазинами и хозяйством мать и родная бабка; рассказывала ей сказки, которые когда-то рассказывала своему сыну; отвечала на бесчисленные «почему?», а в пять лет впервые познакомила с заветными письмами, показав не только копии, но и оригиналы и подробнейшим образом растолковав разницу между этими бумажками. А еще через год Танечка научилась читать и заменила маму у постели Анны Федотовны. Правда, из-за этого Анне Федотовне пришлось ложиться раньше Танечки, но и это было к лучшему: она старела, начала быстро уставать, задыхаться, просыпаться до света и долго лежать без сна.

Она любила эти внезапные пробуждения среди ночи. Было как-то особенно тихо, потому что спала не только вся квартира, но и весь мир, а шум редких автомашин лишь скользил по стенам дома, касался стекол в окнах, заставляя их чуть вздрагивать, и исчезал вдали. Темнота, вечно окружавшая ее, делалась беззвучной и ощутимой, как бархат; Анне Федотовне становилось покойно и уютно, и она неторопливо начинала думать о своем Игорьке.

Она вспоминала его совсем крохотным, беспомощным, целиком зависящим от ее тепла, внимания и ласки, от ее груди и ее рук — от нее, матери, будто их все еще соединяла пуповина, будто живые токи ее тела питали его и наливали силой и здоровьем для завтрашних невзгод. Вспоминала, как ежедневно купала его, и до сей поры ощущала то величайшее счастье, которое испытывала тогда. Вспоминала, как он радостно таращил на нее круглые, доверчивые глаза, как отчаянно взбивал крепкими ножками воду в ванночке, с каким самозабвением колотил по ней кулачками и как при этом не любил и даже побаивался мыла.

Она вспоминала, как он начал сам вставать в кроватке, цепко хватаясь руками за перила. И как сделал… нет, не сделал — как совершил первый шаг и сразу упал, но не испугался, а засмеялся; она подняла его, и он тут же шагнул снова, снова шлепнулся и снова засмеялся. А потом зашагал, затопал, забегал, часто падая и расшибаясь, часто плача от боли, но сразу же забывая эту боль. Ах, сколько синяков и шишек он наставил себе в это время!

Ванночка уже не вмещала сына. Это было на прежней квартире; там всегда почему-то дуло, и она боялась, что простудит Игорька во время этих купаний. И все время хотела куда-нибудь переехать, разменяться с кем-либо на любой район и любую площадь.

Нет, не только потому она стремилась обменять комнату, что сын перестал умещаться в ванночке и его теперь приходилось мыть по частям. Она решилась на этот обмен потому, что сын настолько вырос, что однажды задал вопрос, которого она так ждала и так боялась:

— А где мой папа?

А они даже не были расписаны, и папа уехал навсегда, когда Игорьку исполнилось три года. И матери все время казалось, что сын помнит канувшего в небытие отца, что сама эта комната, соседи, вещи, стены — все рассказывает ему то, о чем не следовало бы знать. И как только сын заинтересовался отцом, Анна Федотовна тут же обменяла свою большую удобную комнату с балконом и оказалась в коммуналке, где сразу же объявила себя вдовой. Вот в этой самой комнате, из которой ушел Игорек и в которой ей, может быть, посчастливится окончить свою жизнь.

Школьный период в коротенькой биографии сына Анна Федотовна вспоминала реже. Нет, она отчётливо помнила все его рваные локти и сбитые коленки, все «очень плохо» и «очень хорошо», все радости и горести. Но тогда он уже не принадлежал ей одной, безраздельно; тогда школа уже вклинилась между нею и сыном, уже успела создать для него особый мир, в котором не оказалось места для нее: мир своих друзей и своих интересов, своих обид и своих надежд. Игорь-школьник принадлежал матери только наполовину, и поэтому она предпочитала помнить его малышом.

Правда, один случай любила вспоминать часто и в подробностях и тогда, кажется, даже чуть улыбалась.

Игорек бежал в Испанию. Мальчики, обреченные на безотцовщину, растут либо отчаянными неслухами, либо тихонями, и ее сын склонялся к последнему типу. Тихони из дома не бегают, зато с удовольствием подчиняются тем, кто бегает, а в том испанском побеге коноводом был соседский Володька, сын Валентины и Ивана Даниловича. Он рвался еще в Абиссинию защищать эфиопов от итальянских фашистов, но по полной географической необразованности запутался в направлении и опоздал. Потом начались испанские события, а в их квартире — строительство баррикад. Баррикады воздвигались совместно с Игорем, соседи ругались, потирая зашибленные места, а по всей коммуналке гремело звонкое «Но пасаран!».

Через год атмосфера в Испании накалилась настолько, что без Володьки республиканцы обойтись никак уже не могли. Одному двигаться было сложно (опять проклятая география!); Володька с трудом уломал Игорька смотаться в Мадрид, разгромить фашистов и вернуться к Майским праздникам в Москву. Однако бежали приятели почему-то через Белорусский вокзал, где их и обнаружил сосед Трофим Авдеевич, поскольку вся квартира была брошена на поиски, но повезло именно ему:

— Марш домой, огольцы!

Но каким бы Анна Федотовна ни представляла себе сына — беспомощным, ползающим, топающим, убегающим в Испанию или решающим непонятные ей задачи, — в конце концов он непременно вставал перед ней медленно спускающимся с первого лестничного марша. И каждый вечер она видела его узкую мальчишескую спину и слышала одну и ту же фразу:

— Я вернусь, мама.

И еще она отчетливо помнила дыхание соседок за спиной, тогдашних солдаток, постепенно в порядке непонятной страшной очереди превращавшихся из солдаток во вдов. Перебирала в воспоминаниях коммунальные поминки, общую беду и общую бедность, серую лапшу с яичным порошком, карточки, лимитные книжки для коммерческих магазинов, на которые никогда не хватало денег, и — огороды. У всех тогда были огороды: с них кормилась, на них поднималась послевоенная Москва.

Участки распределялись предприятиями, но выращивали картошку всей коммуналкой сообща. Выходными, а то и просто вечерами по очереди ездили сажать, окучивать, копать. И знали, чью картошку едят сегодня за общим столом: у Любы-аптекарши она поспевала раньше, у Маши была особенно рассыпчатой, а оладьи лучше всех получались у Валентины. Теперь нет такой картошки. Теперь есть только три сорта: рыночная, магазинная да какая-то кубинская. А тогда был только один: коммунальный. Один для всех, кто пережил войну.

Вот так в привычных дневных делах, вечернем чтении писем, предрассветных воспоминаниях и вечной непроглядной тьме и проходила ее жизнь. Время текло с прежним безразличием к судьбам людским, равномерно отсчитывая падающие в никуда мгновения, но Анна Федотовна уже не замечала своего уходящего времени. Пережив где-то в шестьдесят прозрение в неизбежности скорого разрушения и скорого ухода из жизни, — то, что привычно именуется старостью, — она сохранила ясность ума и способность обходиться без посторонней помощи, потому что весь смысл ее жизни был в прошлом. Все настоящее было преходящим и быстротечным: тот небольшой объем домашней работы, который она оставила за собой; все истинное, то, ради чего еще стоило жить и терпеть, начиналось с вечернего чтения Танечки, короткого сна и заканчивалось бесконечно длинными и прекрасными воспоминаниями о сыне. Там, в этих воспоминаниях, она ощущала свое могущество: могла останавливать само время, поворачивать его вспять, вырывать из него любые куски и перетасовывать их по собственному желанию. Это было ее личное, всею жизнью выстраданное царство, и если к ней допустимо применить понятие счастья, то Анна Федотовна была счастлива именно сейчас, на глубоком закате своей жизни.

Ей уже торжественно справили восьмидесятилетие, на которое собралась не только вся семья, но пришли сыновья и дочери тех, кто когда-то жил с нею бок о бок в голодной коммуналке. Кто если и не помнил, так по крайней мере мог хотя бы видеть живым ее Игорька, поскольку семенил, пищал и ползал в то первое военное лето. И поэтому им, практически уже незнакомым, посторонним людям она обрадовалась больше всего.

— Погоди, погоди… — проводила кончиками сухих невесомых пальцев по лицу, осторожно касалась волос. — Так. Полина дочка, что в ванной жила. Роза. Помню, помню. — Голова у Анны Федотовны уже заметно тряслась, но держала она ее прямо и чуть выше обычного, как держат головы все слепые. — Ты без солнышка росла тут, недаром мы тебя Беляночкой звали. Замужем?

— Дайте руку, тетя Аня. — Бывшая Беляночка, а ныне весьма солидная дама взяла сухую старческую ладонь и приложила ее к щеке своего соседа. — Мой муж Андрей Никитич. Знакомьтесь.

— Здравствуй, Андрей. Детишки-то есть у вас?

— Одна детишка со стройотрядом уехала, второй — в армии, — сказал муж. — Мы уж с Розой старики…

Жена сердито дернула его за рукав, и он сразу же виновато примолк. А Анна Федотовна без всякой горечи подумала, какая же тогда она древняя старуха, если дети детей служат в армии и уезжают в неведомые ей стройотряды. Что служат и уезжают — это ничего, это хорошо даже, только бы войны не было. Только бы мальчики не уходили от матерей, медленно спускаясь по лестничным маршам навсегда.

Такие мысли частенько посещали ее: она принимала окружающую ее жизнь очень близко, потому что эта такая непонятная с виду, а по сути такая обыкновенная жизнь представлялась ей теперь вроде большой коммунальной квартиры. Где все рядом, где все свои, где горюют общим горем и радуются общим радостям, где едят общую картошку после общих трудов и откуда могут вдруг снова начать уходить сыновья. Вниз по лестнице в никуда. И до боли страдала за всех матерей.

— А меня узнаете, тетя Аня?

Бережно коснулась рукой:

— Гера. А Юрка где? Не пришел?

Напутала старая: Юрий стоял сейчас перед нею, а не Гера. Но никто не стал уточнять, только поулыбались. А Юрий неуверенно кашлянул и уверенно сказал:

— Юрка-то? Юрка, тетя Аня, гидростанции на Памире строит, привет вам просил передать. И поздравления.

— За стол, ребята, за стол! — скомандовала Римма. — Ведите именинницу на почетное место.

За столом как расселись, так сразу и повели непрерывные разговоры о том далеком времени. Гости вспоминали его и вместе и поодиночке, но вспоминали как-то очень уж общо, точно прочли несколько статей о Москве сорок первого прежде, чем идти сюда. Но Анна Федотовна ничего этого не замечала и была бесконечно счастлива, а седая, располневшая, год назад ушедшая на пенсию Римма могла быть довольна и была довольна, потому что всех этих гостей она не просто привела на торжество, но и хорошенько проинструктировала. Она была очень умной женщиной, и Игорек недаром мечтал с нею переписываться. Она заранее подобрала в библиотеке книжки, но каждому гостю велела прочитать что-то одно, чтобы все вместе могли говорить о разном и даже спорить, а сама Римма, зная об Игоре все, лишь подправляла эти воспоминания вовремя уточненными деталями. И все тогда прошло замечательно: бывшая коммуналка отметила восемь десятков осиротевшей женщины так, как редко кто отмечает.

А затем пришел 1985 год. Год сорокалетия великой Победы.

К празднику готовились, его ждали, им заслуженно гордились. И снова по телевидению — только теперь несравненно больше, чем двадцать и десять лет назад, — пошли фильмы и хроника, песни и стихи, воспоминания и документы войны. И все, кроме Анны Федотовны, смотрели передачи цикла «Стратегия победы», а Анна Федотовна уходила к себе. Ей было больно и горько: только она, она одна могла узнать родную мальчишескую спину из далекого сорок первого, но слепота навеки лишила ее этой возможности. Возможности последнего чуда: увидеть перед смертью давно погибшего сына.

А может, тогда, в шестьдесят пятом, и вправду мелькнул не ее Игорек? Тем более что видела она ту спину всего мгновение, видела неожиданно, не успела вглядеться… И внутренне, где-то очень, очень глубоко, почти тайком от себя самой, понимала, что это — не он. Не сын, не Игорек, но не хотела прислушиваться к трезвому голосу рассудка, а хотела верить, что Игорь хоть и погиб, но как бы не окончательно, как бы не весь, что ли. Не исчез бесследно, не истлел в братской могиле, не распался, а остался навеки в бледном отпечатке пленки, когда камера оператора снимала не его специально, а саму фронтовую жизнь, и в той фронтовой реальной жизни реально жил, двигался, существовал теперь уж навсегда ее сын. В это хотелось верить, в это необходимо было верить, и она верила. Только верила, не пытаясь ничего проверять.

— Бабуля, это к тебе, — громко и радостно объявила Танечка, входя в квартиру в сопровождении двух очень серьезных девочек и одного еще более серьезного мальчика. — Ты покажи им все и расскажи, ладно? А я побежала, я в музыкальную школу опаздываю. — И умчалась.

А слепая Анна Федотовна осталась на пороге кухни, не видя, но точно зная, что трое ребятишек застенчиво жмутся у порога.

— Раздевайтесь, — сказала. — И проходите в комнату прямо по коридору. Я сейчас приду к вам.

Гости чинно проследовали в ее комнату, а она вернулась на кухню. Привычно домыла тарелки, с привычной осторожностью поставила их на сушилку и прошла к себе. Дети стояли у дверей, выстроившись в шеренгу; проходя, она легонько коснулась каждого пальцами, определяя, какие же они, ее внезапные гости, обнаружила, что стоявшая первой девочка выше и крепче очень серьезного мальчика, а последняя — маленькая и живая: она все время качалась, шепталась и переминалась с ноги на ногу, поскрипывая туфельками. «Значит, очень уж ей туфельки нравятся, наверно, обновка, — подумала Анна Федотовна. — А высокая, видать, у них за старшую, потому-то парнишка и пыжится. Да еще и волнуется, лоб у него в испарине». И, сразу же выяснив все, села в кресло, которое досталось ей по наследству от матери теперь уж тоже покойного Владимира.

— Садитесь, кому где удобнее. И говорите, зачем пришли, по какому такому делу.

Кажется, дети так и не сели, но долго шушукались, подталкивая друг друга. Наконец мальчика, видать, вытолкнули в ораторы.

— Ваша внучка Таня со своей музыкальной школой выступала на сборе нашей пионерской дружины. А мы взяли почин: «Нет неизвестных героев». А она тогда сказала, что у вас фашисты убили сына Игоря и что он вам писал письма.

Мальчик выпалил все единым духом и замолчал. Анна Федотовна обождала, но девочки молчали тоже, и тогда она уточнила:

— Игорь успел написать всего одно письмо. А второе написал после его смерти его товарищ Вадим Переплетчиков.

Протянула руку, взяла с привычного места — с тумбочки у изголовья — папку и достала оттуда листы. Зачитанные и еще не очень зачитанные. Протянула высокой девочке — Анна Федотовна ясно представляла, где она стоит сейчас, эта самая главная девочка.

— Здесь еще уведомление о смерти.

Папку взяли и сразу же сгрудились над ней: Анне Федотовне показалось даже, как при этом стукнулись все три лба, и она улыбнулась. Пионеры пошушукались, но недолго, и большая девочка сказала с нескрываемым недоверием:

— Это же все ненастоящее!

— Правильно, это копии, потому что настоящими письмами я очень дорожу, — пояснила Анна Федотовна, хотя ей не очень-то понравился тон. — Девочка… Та, которая маленькая, ты стоишь возле комода. Правда?

— Правда, — растерянно подтвердила маленькая. — А ваша внучка говорила, что вы ослепли от горя.

— Я научилась чувствовать, кто где стоит, — улыбнулась Анна Федотовна. — Открой верхний левый ящик. Там есть деревянная шкатулка. Достань ее и передай мне.

Опять раздалось шушуканье, потом скрип выдвигаемого ящика, и тут же кто-то — Анна Федотовна определила, что мальчик, — положил на ее руки шкатулку.

— Идите все сюда.

Они сгрудились вокруг: она ощутила их дыхание, теплоту их тел и точно знала, кто где разместился. Открыла шкатулку, бережно достала бесценные листочки.

— Вот, можете посмотреть. Здесь письмо моего сына Игоря, письмо его друга Вадима и… И похоронка. Так называлось тогда официальное уведомление о гибели человека на войне.

Дети долго разглядывали документы, шептались. Анна Федотовна слышала отдельные фразы: «А почему я? Ну почему? Ты — звеньевая…», «А потому, что у нее сын, а не дочь, понятно тебе? Если бы дочь, то я бы сама или Катя, а так ты должен…» Еле уловимый, но, видимо, горячий спор закончился тем, что мальчик нерешительно откашлялся и сказал:

— Вы должны передать эти документы нам. Пожалуйста.

— То есть как это? — почти весело удивилась она. — Эти письма касаются моего сына, почему же я должна передать их вам?

— Потому что у нас в школе организуется музей. Мы взяли торжественное обязательство к сорокалетию великой Победы.

— Я с удовольствием отдам вашему музею копии этих писем.

— А зачем нам ваши копии? — с вызывающей агрессией вклинилась вдруг звеньевая, и Анна Федотовна подивилась, каким официально-нечеловеческим может стать голос десятилетней девочки. — Нет, это даже очень интересно! Ведь копии — это же так просто, это же бумажка. В копии я могу написать, что моя бабушка — героиня «Молодой гвардии», ну и что? Возьмет такую копию музей?

— Не возьмет. — Анне Федотовне очень не понравился этот вызывающий, полный непонятной для нее претензии тон. — И вы не берите. И, пожалуйста, верните мне все документы.

Дети снова возбужденно зашептались. В обычном состоянии для Анны Федотовны не составляло никакого труда расслышать, о чем это они там спорят, но сейчас она была расстроена и обижена и уже ни к чему не могла да и не хотела прислушиваться.

— Верните мне в руки документы.

— Бабушка, — впервые заговорила самая маленькая, и голосок у нее оказался совсем еще детским. — Вы ведь очень, очень старенькая, правда ведь? А нам предстоит жить и воспитываться на примерах. А вдруг вам станет нехорошо, и тогда все ваши патриотические примеры могут для нас пропасть.

— Вот когда помру, тогда и забирайте, — угрюмо сказала Анна Федотовна. — Давайте письма. Долго еще вам говорить?

— А если вы не скоро… — опять задиристо начала большая, но осеклась. — То есть я хочу сказать, что вы можете не успеть к сорокалетию великой Победы, а мы не можем. Мы взяли торжественное обязательство.

— Хочешь, значит, чтобы я до девятого мая померла? — усмехнулась Анна Федотовна. — Кто знает, кто знает. Только и тогда я не вам эти документы велю переслать, а в другую школу. Туда, где мой Игорь учился: там, поди, тоже музей организуют.

Они молча отдали ей письма и похоронку. Анна Федотовна ощупала каждый листок, удостоверилась, что они подлинные, аккуратно сложила в шкатулку и сказала:

— Мальчик, поставь эту шкатулку в левый ящик комода. И плотно ящик задвинь. Плотно, чтобы я слышала.

Но слушала она сейчас плохо, потому что предыдущий разговор сильно обеспокоил ее, удивил и обидел. Это ведь была не детская безгрешная откровенность: ее совсем не по-детски, а крепко, по-взрослому прижимали к стене, требуя отдать ее единственное сокровище.

— Трус несчастный, — вдруг отчетливо, с невероятным презрением сказала большая девочка. — Только пикни у нас.

— Все равно нельзя. Все равно, — горячо и непонятно зашептал мальчик.

— Молчи лучше! — громко оборвала звеньевая. — А то мы тебе такое устроим, что наплачешься. Верно, Катя?

Но и этот громкий голос пролетел мимо сознания Анны Федотовны. Она ждала скрипа задвигаемого ящика, вся была сосредоточена на этом скрипе и, когда наконец он раздался, вздохнула с облегчением:

— Ступайте, дети. Я очень устала.

— До свидания, — три раза по очереди сказали пионеры и направились к дверям. И оттуда мальчик спросил:

— Может быть, надо вызвать врача?

— Нет, спасибо тебе, ничего мне не надо.

Делегация молча удалилась.

Горечь и не очень понятная обида скоро оставили Анну Федотовну. «Да что с несмышленышей спрашивать, — думала она. — Что хочется, то и говорится, души-то чистые». И, примирившись, опять перебралась на кухню, где теперь проходила вся ее деятельная жизнь: старалась не только мыть да прибирать, но и готовить, и была счастлива, когда все ее дружно хвалили. И не догадывалась, что Римма тайком перемывает всю посуду и как может улучшает сваренные ею супы и борщи. Но сегодня Римма с утра уехала к старшему сыну Андрею, у которого заболел один из сорванцов, и поэтому кулинарные творения Анны Федотовны никто не корректировал.

Конечно, виной ее теперешних промахов была не столько слепота, сколько возраст. Она забывала привычные дозировки и рецепты, сыпала много соли или не сыпала ее вообще, а однажды спутала кастрюли, одновременно кипевшие на плите, и домашние получили довольно загадочное, но абсолютно несъедобное варево. Но старую женщину никто не обижал, и она пребывала в счастливом заблуждении, что и до сей поры не только не обременяет своих, но и приносит им существенную пользу.

Она вскоре позабыла о визите старательных пионеров — она вообще часто забывала то, что только что происходило, но прошлое помнила ясно и цепко, — но чем ближе к вечеру скатывался этот день, тем все более явно ощущала она некую безадресную тревогу. И оттого, что тревога ощущалась безадресно, оттого, что Анна Федотовна никак не могла припомнить никакой даже косвенной ее причины, ей делалось все беспокойнее. Уже примчалась из музыкальной школы Татьяна, уже Анна Федотовна старательно покормила ее, отправила заниматься, перемыла посуду, а тревожное беспокойство все нарастало в ней.

— Переутомление, — определила Римма, когда по возвращении услышала смутную жалобу Анны Федотовны. — Ложись в постель, я сейчас Таньку пришлю, чтоб почитала.

— Не трогай ты ее, Римма. Она только уроки учить села.

— Ну, сама почитаю. И о внуке расскажу. Простуда у него, в хоккей набегался, а панику развели…

К этому времени странность Анны Федотовны уже давно перестала быть тайной. То, чего она боялась, оказалось настолько тактично принятым всеми, что Анна Федотовна уже ничего не скрывала, а, наоборот, просила того, кто был посвободнее, десять минут почитать ей перед сном. Чаще всего это была Танечка, так как Валентина работала на полторы ставки, чтобы содержать семью с двумя пенсионерками и одной пионеркой, а Римма была по горло занята не только собственной семьей, но и вечно простуженными мальчишками Андрея, жившего в новом районе, как назло, довольно далеко от их квартиры.

— «Я здоров, все нормально, воюю как все, — читала Римма, тоже наизусть выучив все письма за эти длинные годы. — Как ты-то там одна, мамочка?..»

На этом месте с благоговейным спокойствием воспринимавшая ритуальное это чтение седая старуха вдруг подняла руку, и Римма удивленно смолкла. Спросила после напряженного странного молчания:

— Что случилось?

— Он чего-то не хотел, а они грозились, — невразумительно пробормотала Анна Федотовна, то ли всматриваясь, то ли вслушиваясь в себя.

— Кто он-то?

— Мальчик. Мальчик не хотел, а девочка его пугала. Он вроде отказывался — «не буду, мол, не буду», а та — «трус, мол, только скажи…» Римма! — Анна Федотовна вдруг привстала на кровати. — Римма, загляни в шкатулку. Загляни в шкатулку…

Не очень еще понимая, но и не споря, Римма встала, выдвинула ящик комода, открыла шкатулку. Старуха напряженно ждала, подавшись вперед в судорожном напряжении.

— Нету? Ну? Что ты молчишь?

— Нету, — тихо сказала Римма. — Похоронка на месте, фотографии, значки, а писем нет. Ни Игорька, ни второго, друга его. Только одна похоронка.

— Только одна похоронка… — прохрипела Анна Федотовна, теряя сознание.

«Неотложка» приехала быстро, врачи вытащили Анну Федотовну из безвременья, объявили, что функции организма, в общем, не нарушены, что больной следует с недельку полежать и все придет в норму. Анна Федотовна молчала, ни на что не жаловалась и глядела невидящими глазами не только сквозь врачей, сквозь Римму, сквозь оказавшую ей первую помощь Валентину и перепуганную Танечку, даже не только сквозь стены родной и вечно для нее коммунальной квартиры, но, казалось, и сквозь само время. Сквозь всю толщу лет, что отделяли ее сегодняшнюю от собственного сына.

— Я вернусь, мама.

Нет, не слышала она больше этих слов. Она ясно помнила, где, как и когда произнес их Игорь, но голос его более не звучал в ее душе.

— Идите, — с трудом, но вполне четко и осознанно произнесла она, по-прежнему строго глядя в существующую только для нее даль. — Я засну. Я отдохну. Идите.

— Может, почитать… — робко начала Римма, но дочь одернула ее: читать было нечего.

Они выключили свет и тихо вышли из комнаты. Потом угасли шаги, голоса, проскрипели двери, и все стихло.

Анна Федотовна прикрыла слепые глаза, затаила дыхание, напряженно прислушалась, но душа ее молчала, и голос сына более не звучал в ней. Он угас, умер, погиб вторично, и теперь уже погиб навсегда. И, поняв это, старая, почти на полстолетия пережившая смерть единственного сына мать ощутила вдруг на дряблых, изрубленных глубокими морщинами щеках что-то теплое. С трудом поднесла непослушную руку, коснулась щеки и поняла, что это — слезы. Первые слезы с того далекого, отступившего на добрых пять десятков лет дня получения похоронки. Официального клочка бумаги со штампом и печатью, бесстрастно удостоверяющего, что ее единственный сын действительно погиб, что нет более никаких надежд и что последнее, что еще осталось ей, — это память о нем.

А от всей памяти оставили только похоронку. Разумом Анна Федотовна еще понимала, что память нельзя украсть, но то — разум, а то — действительность, и в этой действительности одновременно с исчезновением писем сына и его друга исчезли и их голоса. Они более не звучали в ней, как ни напрягала она свою память, как ни прислушивалась, как ни умоляла сжалиться над нею и позволить еще хотя бы разочек, один-единственный раз услышать родной голос.

Но было глухо и пусто. Нет, письма, пользуясь ее слепотой, вынули не из шкатулки — их вынули из ее души, и теперь ослепла и оглохла не только она, но и ее душа.

— Господи…

И вдруг отчетливо и громко зазвучал голос. Не сына, другой: официальный, сухой, без интонаций, тепла и грусти, не говоривший, а докладывающий:

— …уведомляем, что ваш сын рядовой Силантьев Игорь Иванович пал смертью храбрых восемнадцатого декабря одна тысяча девятьсот сорок первого года в бою под деревней Ракитовка Клинского района Московской области.

«Нет! Нет! Нет! Не надо! Не хочу», — беззвучно кричала она, но голос продолжал все нарастать и нарастать в ней, заглушая ее собственные беспомощные слова: «…что ваш сын рядовой Силантьев Игорь Иванович пал смертью храбрых… что ваш сын Игорь пал… и голос уже гремел в ней, а по морщинистым щекам без перерыва, точно стремясь наверстать упущенное, текли слезы.

И даже когда она умерла и перестала ощущать все живое, голос еще долго, очень долго звучал в ее бездыханном теле, а слезы все медленнее и медленнее текли по щекам. Официальный холодный голос смерти и беспомощные теплые слезы матери.

А письма оказались в запаснике школьного музея. Пионерам вынесли благодарность за активный поиск, но места для их находки так и не нашлось, и письма Игоря и сержанта Переплетчикова отложили про запас, то есть попросту сунули в долгий ящик.

Они и сейчас там, эти два письма с аккуратной пометкой: «ЭКСПОНАТ №…» Лежат в ящике стола в красной папке с надписью: «ВТОРИЧНЫЕ МАТЕРИАЛЫ К ИСТОРИИ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ».

Ноль похож на букву О,
Он не значит ничего.
Но любую цифру враз
Увеличит в десять раз.
* * *
Ноль похож на колобок,
Он пузат и круглобок.
На него похожа Кошка,
Если сложится в клубок.
* * *
Я оранжевый овал
На листе нарисовал.
У него большая роль,
Так как это цифра Ноль.
* * *
На горшке сидит король,
Ищет всюду цифру ноль.
Можем подсказать ответ:
Ноль – когда чего-то нет!

• Следующий стих → Стихи про цифру девять
• Предыдущий стих → Ноль похож на букву О

Читать похожие стихи:

1. Ноль похож на букву О
2. Стихи про цифру девять
3. Ноль похож на колобок
4. Стихи про цифру шесть
5. Стихи про цифру пять

Отзывы к стихотворению:

• Стихи Александра Пушкина
• Стихи Михаила Лермонтова
• Стихи Сергея Есенина
• Басни Ивана Крылова
• Стихи Николая Некрасова
• Стихи Владимира Маяковского
• Стихи Федора Тютчева
• Стихи Афанасия Фета
• Стихи Анны Ахматовой
• Стихи Владимира Высоцкого
• Стихи Иосифа Бродского
• Стихи Марины Цветаевой
• Стихи Александра Блока
• Стихи Агнии Барто
• Омар Хайям: стихи, рубаи
• Стихи Бориса Пастернака
• Стихи Самуила Маршака
• Стихи Корнея Чуковского
• Стихи Эдуарда Асадова
• Стихи Евгения Евтушенко
• Стихи Константина Симонова
• Стихи Ивана Бунина
• Стихи Валерия Брюсова
• Стихи Беллы Ахмадулиной
• Стихи Юлии Друниной
• Стихи Вероники Тушновой
• Стихи Николая Гумилева
• Стихи Твардовского
• Стихи Рождественского

• Евгений Онегин
• Бородино
• Я помню чудное мгновенье (Керн)
• Я вас любил, любовь еще, быть может
• Парус (Белеет парус одинокий)
• Письмо матери
• Зимнее утро (Мороз и солнце; день чудесный)
• Не жалею, не зову, не плачу
• Стихи о советском паспорте
• Я памятник себе воздвиг нерукотворный
• У лукоморья дуб зеленый
• Ночь, улица, фонарь, аптека
• Сказка о царе Салтане
• Жди меня, и я вернусь
• Ты меня не любишь, не жалеешь
• Что такое хорошо и что такое плохо
• Кому на Руси жить хорошо
• Я пришел к тебе с приветом
• Незнакомка
• Письмо Татьяны к Онегину
• Александр Пушкин — Пророк
• Анна Ахматова — Мужество
• Николай Некрасов — Железная дорога
• Сергей Есенин — Письмо к женщине
• Александр Пушкин — Полтава

• Стихи о любви
• Стихи для детей
• Стихи о жизни
• Стихи о природе
• Стихи о дружбе
• Стихи о женщине
• Короткие стихи
• Грустные стихи
• Стихи про осень
• Стихи про зиму
• Стихи о весне
• Стихи про лето
• Смешные стихи
• Матерные стихи
• Стихи с добрым утром
• Стихи спокойной ночи
• Стихи про семью
• Стихи о маме
• Стихи про папу
• Стихи про бабушку
• Стихи про дедушку
• Стихи о войне
• Стихи о родине
• Стихи про армию
• Стихи про школу
• Стихи о музыке
• Стихи для малышей
• Стихи о доброте
• Стихи на конкурс
• Сказки в стихах

• Популярные стихи Пушкина
• Популярные стихи Лермонтова
• Популярные стихи Есенина
• Популярные басни Крылова
• Популярные стихи Некрасова
• Популярные стихи Маяковского
• Популярные стихи Тютчева
• Популярные стихи Фета
• Популярные стихи Ахматовой
• Популярные стихи Цветаевой
• Популярные стихи Бродского
• Популярные стихи Блока
• Популярные стихи Хайяма
• Популярные стихи Пастернака
• Популярные стихи Асадова
• Популярные стихи Бунина
• Популярные стихи Евтушенко
• Популярные стихи Гумилева
• Популярные стихи Рождественского
• Другие поэты

Огромная база, сборники стихов известных русских и зарубежных поэтов классиков в Антологии РуСтих | Все стихи | Карта сайта

Все анализы стихотворений, краткие содержания, публикации в литературном блоге, короткие биографии, обзоры творчества на страницах поэтов, сборники защищены авторским правом. При копировании авторских материалов ссылка на источник обязательна! Копировать материалы на аналогичные интернет-библиотеки стихотворений — запрещено. Все опубликованные стихи являются общественным достоянием согласно ГК РФ (статьи 1281 и 1282).

0
На горшке сидит король,
Ищет всюду цифру ноль.
Можем подсказать ответ:
Ноль — когда чего-то нет!

1
Среди килек и сардин
Плавает дельфин один,
Ищет жемчуг меж камней
Для единственной своей!

2
С братишкой ездим мы вдвоем,
Смотрю я в оба за рулем.
Два колеса и две педали,
Тут пара кочек. Бах! — упали!

3
Три веселых порося
Донимали карася.
«Три желанья? Боже мой,
Я простой, не золотой!»

4
Ну почему мы не жуки?
Четыре надо мне руки,
Чтоб по хозяйству успевать,
И крылья — в магазин летать!

5
Пять пальцев на одной руке,
Я пятачок нашел в песке.
А если я кольцо найду,
То к Светке свататься пойду!

6
Шесть спортсменов, шесть парней,
Шайба, клюшки, лед, хоккей.
Счет 6:6, и снова: «Гол!»
Тренер наших очень зол!

7
Семь у радуги дорожек,
Красят их семь белых кошек,
А на небе на седьмом
Пляшут гномы всемером!

8
Рома в день Восьмого марта
Юле исписал всю парту:
«Милая моя Джульетта,
Ты — восьмое Чудо Света!»

9
Этот маленький бандит
В животе у мамы спит!
Девять месяцев я жду,
Все! Одна играть пойду!

10
Десять кулинарных книг
Начал я читать и сник.
Лучше мама пусть готовит,
В десять раз вкусней выходит!

Веселый счет. От одного до девяти и обратно

Один. Остался Джон один —
Сам себе он господин.

ДВА. В окошко мышь влетела
И в горшок залезть хотела.

ТРИ. За бедной мышкой кошка
Следом прыгнула в окошко.

А ЧЕТЫРЕ кто? Щенок!
Он вбежал и сел у ног.

ПЯТЬ — старушка черепаха.
Завизжал щенок от страха!

ШЕСТЬ. Явилась, как ни странно,
Почтальонша-обезьяна.

СЕМЬ. Влетела к ним ворона
И за нос схватила Джона.

ВОСЕМЬ — тигр! Страшный зверь
Распахнул в квартиру дверь!

ДЕВЯТЬ. В дом вошёл тайком
Чёрный дядька босиком.

Очень трудная загадка!
Как добиться здесь порядка?

Джонни думал и гадал,
А потом себе сказал:
— Догадался! Всё понятно!
Буду я считать обратно.

— ДЕВЯТЬ! — громко крикнул Джон. —
Чёрный дядька вышел вон.

ВОСЕМЬ! Тигра нет как нет.
Он исчез. Пропал и след.

СЕМЬ! Ворона улетела,
Хоть ужасно не хотела.

ШЕСТЬ! Сбежала обезьяна,
С ней не стало и банана.

ПЯТЬ! И быстро, как могла,
Черепаха уползла.

А ЧЕТЫРЕ кто? Щенок!
Он и санки уволок.

ТРИ! Схватила кошка мышь!
Нет, голубушка, шалишь!

ДВА! И мышка убежала!
Кошка мышь не удержала!

Снова дома Джон ОДИН.
Сам себе он господин.

Веселые стихи про цифры и математические знаки

0
Я оранжевый овал
На листе нарисовал.
У него большая роль,
Так как это цифра Ноль.

1
Посмотрите-ка, ребята:
Что за важный господин?
Очень стройный и носатый,
А зовут его Один.

2
Круто выгнута спина, —
Может быть, она больна?
Вниз склонилась голова
У бедняги цифры Два.

3
Вас спрошу, ребята, я:
Что за странная змея?
Ну-ка, хвостик подбери,
Завитушка цифра Три!

4
На обычный старый стул
Я смотрю в квартире.
Взял его, перевернул, —
Получил Четыре!

5
На груди тельняшка,
С козырьком фуражка.
Моряка должны вы знать:
Он зовётся цифрой Пять.

6
Дом закрыть нам не помог
Этот маленький замок.
Он для дела нужен здесь:
Да ведь это цифра Шесть!

7
Дама, словно кочерга,
У неё одна нога.
Дама та известна всем,
Так как это цифра Семь.

8
Я слепил снеговика:
Взял из снега два комка,
Из морковки сделал носик, —
Получилась цифра Восемь.

9
Крепок, статен, мускулист
Этот бравый футболист.
Всё с мячом умеет делать,
А зовётся цифрой Девять.

—
Он любит цифры отнимать
И всё на свете отрицать.
И чтобы в счёте мы не сбились,
Поможет знак с названьем МИНУС!

+
А этот «крестик» каждый знает:
Сложить он цифры помогает.
Ответит каждый карапуз,
Что этот знак зовётся ПЛЮС!

=
Две палочки напишут дети
И что получится в ответе,
Ведь каждый выучил давно,
Как пишется тот знак: РАВНО!

Поддержи Бугага.ру и поделись этим постом с друзьями! Спасибо, друг!

Ноль имеет тот же символизм, что и круг. Изображенный в виде пустого круга, ноль указывает как на отсутствие смерти, так и на абсолютную жизнь, находящуюся внутри круга. Когда он изображается в виде эллипса, его стороны символизируют восхождение и нисхождение, разворачивание и свертывание. Перед единицей есть только пустота, или небытие, мысль, абсолютное таинство, непостижимый Абсолют.
Знак 0 — это исток всех чисел, и он недаром обозначается кругом, это предел бесконечно малых и бесконечно больших величин. Прозорливцы-математики давно перестали приписывать нолю значение пустоты. Ноль — сам себя замыкающий круг мира. Ноль — потенциал, еще не подвергшийся дифференциации, то есть непостижимый материал всех величин мира. Он обозначает полноту абсолютного Единства, а также олицетворяет Космическое Яйцо, первичного андрогина, полноту.

Так что, с одной стороны, ноль символизирует пустоту, ничто, смерть, несуществование, неявленное, отсутствие качества и количества, тайну, но, с другой стороны, ноль — это также и вечность, беспредельность, абсолютность действительности, всеобщность, потенция, порождающий промежуток времени.

Для Пифагора ноль — совершенная форма, монада, исток и простор для всего. В Каббале ноль — безграничность, беспредельный свет, единое. В исламе — это символ сущности Божества. В буддизме ноль — пустота и безвещественность.

В даосизме ноль символизирует пустоту и небытие (Дао — прародитель единицы). В пиктограммах майя ноль представлен космической спиралью. Ноль также знак десятичного множителя. Всего цифр в десятеричной системе десять: от ноля до девятки. В двоичной системе цифр всего две — ноль и единица. Историческая справка: слово «цифра» происходит от арабского «цифр» — пустой, свободный. Поначалу этим словом назывался символ, который у арабов и индусов использовался для обозначения ноля. Сам по себе он не значил ничего, но, будучи приставленным сбоку, увеличивал значение в десять раз (ноль был изобретен примерно в 600 году до п. э. индусскими математиками; в Европе он был введен итальянским математиком Леонардо Фибоначчи в 1202 году). К середине XVI века слово «цифра» распространилось на все арабские знаки, использовавшиеся для представления чисел.

Строго говоря с метафизической точки зрения ноль не является числом и не относится к миру чисел. Ноль есть источник всех чисел, понимаемых как отдельные от единого основания силы, принадлежащий к иному неделимому измерению. Метафизический ноль содержит в себе все числа как потенциальную возможность части отделиться от целого. В системе арканологии 0 соответствует двадцать первому Аркану, который именно поэтому имеет второе название — Аркан нулевой и который содержит в себе все девять первых Арканов. Метафизический ноль символизирует собой Абсолют, соединяющий в себе Дух и Материю. Такой ноль представляет собой всеобъемлющий круг с бесконечным радиусом и окружностью. Вспомним одно из определений Бога, данное Блезом Паскалем: “Бог есть круг, центр которого везде, а окружность нигде”.

Абсолютный божественный статус метафизического нуля проявляется и в его взаимоотношениях с другими числами — если его присоединить к другим числам справа, он увеличивает число на один порядок — десять, если же умножать или делить на ноль, то он растворяет любое число до полного уничтожения.

В этом проявляется верховная, управляющая функция, как символ Абсолюта по отношению к другим числам, произошедшим из нуля. Еще раз повторимся — сам по себе ноль не является числом. В одной из Станц, приведенных в “Тайной Доктрине” говорится: “Все есть единое число, исшедшее из He-Числа”.

Так вот, символом этого He-Числа является кольцо, ноль, круг, порождающий из себя другие цифры. Первое, что должно проявиться из круга — это единица, представляющая собой вертикально проведенный диаметр. Это лишний раз подтверждает мысль, что в основу Мироздания положено число.

Вселенная построена по принципу строгой гармонии, подчиняемой математическим закономерностям.

Ноль есть Тайна из Тайн, символ непроявленного мира, Источник всех чисел, всех последующих проявленных форм, Парабрахман индусов, Эйн-Соф каббалистов. Единый элемент, представляющий и Дух и Материю в нерасчлененном состоянии.

Ноль представляет собой синтез Бесконечного пространства и Вечного времени, символику всего потенциального, непроявленного, латентного.

Ноль можно считать “орфическим яйцом”, олицетворяющим собой Начало всех вещей, пребывающее во сне и порождающее точку (единицу), из которой возникают все остальные числа. Единица, в свою очередь, есть отражение и противоположность ноля. Исследователь символов X. Э.

Керлот утверждает, что с точки зрения человеческого существования, ноль символизирует смерть как состояние, в котором жизненные силы претерпели трансформацию. (С.Ю. Ключников. Священная наука чисел)

История и символика числа нульSchoolhouse Rock – My Hero, Zero

– У нас на Земле ученые тоже утверждают, что Природу никто не сотворил. – Этому можно поверить, – подумав, сказала Тэя. – Если речь идет о всей Природе… Но требуется доказательство. – Один наш математик рассуждает примерно так, раз есть нуль, то есть ничто, пустое место, – значит, возможно, и Природа была когда-то “нулем”!.. Правда, он большой шутник…

– Разве в вашей математике нуль – это совсем-совсем ничто? – прервала Тэя. – А как же иначе?! – Не все нули одинаковы: один произошел от того, что, например, из семи вычли семь, другой является началом какого-нибудь отсчета, третий получился потому, что какое-то число помножили на другой нуль. Потому-то нуль и нельзя делить на нуль, что мы не знаем, от чего они произошли.

.. А ведь от их прошлого может зависеть результат. – У нас это называется неопределенностью нуля, деленного на нуль. – Ну вот, и ты понимаешь.

Все нули разноцветные, хоть и похожи друг на друга! Я представил себе эти разноцветные нули так явственно, что и вправду увидел на фоне белой стены как бы плавающие в воздухе нули: фиолетовые, розовые, желтые, белые, черные, зеленые.

– А разве нет среди них такого, что существует сам по себе и не произошел ни от умножения, ни от вычитания, без начала и продолжения? – спросил я. – Ты имеешь в виду Голубой Нуль? – уточнила Тэя, и в середине роя плавающих перед моими глазами нулей появился четкий, без завитушек, нежно-голубой и неподвижно висящий нуль.

– А что он должен означать, по-твоему, Тэя? – Наверное, пустоту. А возможно, что-нибудь более неожиданное… – Но ведь и пустота – маленькая или большая – имеет свое название и смысл, – напомнил я. – То есть и она не совсем нуль… Ее можно сложить с другой пустотой… – В том-то и дело.

– А допустить, что в мире есть только пустота, – нельзя, ибо существуем мы с тобой и то, что мы видим. – Ну и что ж? – вновь оживилась Тэя. – Речь идет не о настоящей Всеобщей Пустоте, а только о ее условном понятии в нашем уме. Мы же можем мысленно допустить, что когда-то был Голубой Нуль, а все, что появилось после, есть его частицы…

Даже числа! А математика – это детище нуля… Можем. – Постой, постой, Тэя… Возможно, Голубой Нуль в самом деле есть только порождение человеческого воображения? Что-то нереальное, не существующее в действительности и, следовательно… – …он отделяет пустой вымысел от настоящей или возможной реальности! закончила Тэя, и глаза ее заблестели от удовольствия.

– Все, что “влево” от Голубого Нуля, – продолжил я эту мысль, бесполезные, ненужные фантазии, а все, что вправо от него, – может оказаться полезным! – Это удачное сравнение, – одобрила Тэя.

– А все же я хочу знать точно, что такое Голубой Нуль? Где он? Не только всё, что есть, но и всё, чего нет, можно измерить и вычислить! Есть ли настоящий Голубой Нуль, обозначающий Великое пустое пространство, или нет?.. – Тий! – раздался возмущенный возглас Тоя. – Эта дерзкая девчонка снова здесь! Да еще отвлекает Пришельца своими гипотезами.

– Гипотезами? – пробормотал я. – Но ведь в Голубом Нуле действительно что-то есть… – Смотри, Тий, у Пришельца какой-то отсутствующий взгляд. Ему, наверное, стало плохо? Захвати таблетки… – Подумать только! – рассердился Тий, вбегая к нам. – Ты и сюда пролезла? Прошу тебя, Тэя, оставь нас, хоть на время! Пожалей Пришельца… – Подумаешь… – обиженно нахмурилась Тэя.

– Нужны вы мне! – И повернулась ко мне: – А знаешь, Пришелец, наш разговор заставил меня призадуматься кое над чем!.. – Ну перестань, Тэя, – взмолился Той и указал на меня. – Посмотри, какой он бледный… Куда уж ему думать?! Тэя показала ребятам язык, вытянулась дымчатой струйкой и исчезла в Голубом Нуле, увлекая за собой и остальные… – Извини, пожалуйста, Пришелец, – сказал Тий, подавая мне таблетку. – Но Тэя проникает сквозь любые стены. – Да нет, пустяки, – заверил я. – Мне ее Голубой Нуль понравился сразу… – Вот видишь! – многозначительно произнес Той. – Дай ему еще таблетку… – Спасибо, я чувствую себя прекрасно. – Как хочешь… Так можно продолжить путешествие? – спросил успокоенный Тий. – Да-да, прошу тебя: человеческий мозг рассчитан на очень большие нагрузки!

Свойства числа нуль (ноль)
Любое число при сложении с нулём не меняется. Это свойство имеет место и в расширенных числовых системах, включающих целые числа: вещественные числа, комплексные числа и др.
Умножение любого числа на нуль даёт нуль.
Нуль не имеет знака.
Так как при делении 0 на 2 получается целое число, то 0 является чётным числом.

0 делится на все вещественные числа, в результате получается нуль. Исключением является выражение 0/0, приводящее к неопределённости.

Пословицы и поговоркиНоль без палочки (прост.). Ничего не стоящий, не значащий человек.

Ноль внимания (прост.). Полное равнодушие, безразличие со стороны кого-либо к кому-либо или чему-либо.

Абсолютный нуль, круглый ноль. Человек ничтожный, совершенно бесполезный в каком-либо деле.

Сводить к нулю, свести к нулю. Лишать всякого смысла, значения. (ср. “сводить на нет”).

Песни
30 Seconds To Mars – Year Zero

• Evanescence – Zero
• Maxima – Ноль К Одному
• Nek – L’anno Zero
• Sarah Connor – From Zero to Hero
• Sting – Brand New Day
• ВИА Гра – Обмани, Но Останься
• Горячий Шоколад – Ноль Ноль Ноль
• Жанна Агузарова – Цифры
• Лариса Долина – Новый Год
• Лариса Долина – Ноль градусов
• Машина Времени – Гололед
• Митя Фомин – Огни большого города
• София Ротару – Начни сначала

0 (Весёлый счёт)(С.Я. Маршак)
Вот это ноль иль ничего.
Послушай сказку про него. Сказал весёлый, круглый ноль
Соседке единице:
– С тобою рядышком позволь
Стоять мне на странице! Она окинула его
Сердитым, гордым взглядом:
– Ты, ноль, не стоишь ничего.
Не стой со мною рядом! Ответил ноль: – Я признаю,
Что ничего не стою,
Но можешь стать ты десятью,
Коль буду я с тобою. Так одинока ты сейчас,
Мала и худощава,
Но будешь больше в десять раз,
Когда я стану справа. Напрасно думают, что ноль
Играет маленькую роль. Мы двойку в двадцать превратим.
Из троек и четвёрок
Мы можем, если захотим,
Составить тридцать, сорок. Пусть говорят, что мы ничто, –
С двумя нолями вместе
Из единицы выйдет сто,
Из двойки – целых двести!Нуль, или зеро(Г.Ф. Гарсдёрфер)
Одних мой вид страшит, других — весьма забавит.
Все дело в том, куда меня мой мастер ставит.
Вхожу я в миллион, и в тысячу, и в сто,
Хоть я, как весь наш мир, сам по себе ничто.
Ничто(Роберт Грейвз)
Ничто – кружочек
В колечке дыма,
Бесцветный нолик
На голой стене;
Ничто непонятно
И неуловимо,
Ничто исчезает
В открытом окне. Ученый скажет,
Меня жалея:
– Ничто – это просто
Нет ничего –
Ученый меня
Гораздо умнее,
Но я говорю
Красивей его: – Ничто – кружочек
В колечке дыма,
Бесцветный нолик
На голой стене;
Ничто непонятно И неуловимо,
Ничто исчезает
В открытом окне!

Как вы понимаете Леца: «Ноль – это ничто, но два ноля уже кое-что значат»?

Всякий труд ценен, да не всякий виден сразу. Думаю, таких профессий, совсем незаметных окружающим, не существует.

Есть более заметные и менее, есть профессии, с представителями которых мы сталкиваемся каждый день, а есть такие, о которых мы знаем лишь понаслышке.

И если в продукте их деятельности мы лично не нуждаемся, то это совсем не означает, что и для других людей они абсолютно бесполезны. Образно говоря, если мне лично не интересна работа какого-то машиниста метро, это совсем не значит, что занят бесполезным делом.

А в связи с этим вопросом у меня возникает только 2 ассоциации с литературными произведениями – стихи Маршака и Маяковского. У первого это “Все профессии нужны, все профессии важны”, а у второго – “Кем быть?” Оба произведения раскрывают всю значимость и важность профессий.

И согласна и не согласна, довольно спорный вопрос. Рождаясь в определенном обществе мы совершенно поневоле уже начинаем ориентироваться на общественное мнение, наше с вами личное мнение и мораль складываются исходя из моральных принципов общества, в котором мы живем.

И если в обществе не принято убивать, то мы считаем, что это плохо, для нас подобное общественное мнение об убийстве является маяком, а далеко не “блуждающими огнями”.

В обществе же где принято человеческое жертвоприношение у вас будут совершенно иные моральные принципы, вы будете спокойно смотреть на подобное кощунство и считать его правильным. Все очень относительно.

Если не говорить о крайностях, пример которых я привела выше, то конечно каждый человек должен иметь свое мнение, ориентироваться на общественное, но не слепо ему следовать. Выбирать то, что сделает именно его счастливым, а не то, что считает общество.

Часто именно под давлением общественного мнения мы совершаем поступки, а то и всю жизнь живем совершенно не так, как хотели бы.

Пойти наперекор общественному мнению очень тяжело, для этого нужна смелость и решительность, но именно это в конечном итоге сможет сделать вашу жизнь действительно счастливой.

Перед написание собственного сочинения по направлению “Человек и общество” следует ознакомиться с уже готовым вариантом. Это даст вам дополнительную пищу для ума и сможет сформировать собственное мнение. Выберите главные тезисы, на базе которых будете писать свое сочинение.

Вступление – что такое личность и общество, как общество влияет на человека, как люди своими поступками формируют общество.

1. Характеристика общества, в котором живут герои пьесы (его ценности, интересы, мировоззрение).
2. Характеристика главных героев пьесы (Чацкий, Фамусов, Молчалин), их жизненные ценности, интересы, мировоззрение.
3. Взаимоотношения главных героев с обществом:
   – Чацкий и его конфликт с обществом: причины конфликта, его развитие, логическое завершение и бегство из Москвы;
   – Фамусов и его взаимоотношения с обществом – причины успеха и влиятельности, отношение к вышестоящим и нижестоящим, боязнь провала и потери уважения в обществе;
   – Молчалин и его взаимоотношения с обществом – цель (богатство и влияние), средства для достижения этой цели (лесть, подхалимаж), возможные перспективы героя в обществе.
4. Заключение – в чем главная мысль произведения о взаимоотношениях человека и общества; еще раз кратко о каждом из героев; кому симпатизирует автор произведения.

Общественные нормы поведения представляют собой свод гласных и негласных правил поведения обязательных для всех членов данного конкретного общества и выполняемых, как правило, большинством его членов.

Это добавляет в нашу жизнь большей определенности, спокойствия, уверенности. И это выгодно не только для отдельного человека, но и для общества в целом.

Если люди спокойны и уверенны, они не будут бастовать, они будут работать и развиваться, способствуя процветанию и развитию общества.

Читать книгу онлайн: афоризмы

В нашем электронном собрании афоризмов предпринята попытка проследить многовековую эволюцию жанра. Здесь представлены наиболее известные и значительные авторы, которые сочиняли афоризмы или имели склонность к кратким изречениям.

Материал организован по разделам в хронологическом порядке от «Древнего мира» до «20 века», внутри этих разделов – по странам, и затем по отдельным авторам.

О каждом из авторов дана краткая информация – годы жизни, основная сфера деятельности или профессия.

Слово «афоризм» происходит от греческого «афорисмос» (краткое изречение). История афористической мысли уходит в далекую древность. Уже тогда люди стремились кратко выражать свои мысли, формулируя самые значимые из них в форме изречений.

Краткие высказывания встречаются на древнеегипетских папирусах и клинописных табличках Междуречья, затем, с течением времени, в Древней Греции и Риме афоризмы оформляются в особый жанр, который сохраняет свою актуальность до наших дней.

На примере афоризмов можно проследить, какие темы и стороны жизни волновали людей в разные эпохи, чем отличались национальные типы мысли.

Если для одних краткая форма мысли была частью воспитания или культуры (например, лаконичность в Древней Спарте), то для других – лишь квинтэссенцией размышлений, итоговой формулой, наиболее удачно выражающей отношение к тому или иному жизненному явлению.

Акценты и идейные приоритеты в афористическом жанре менялись от века к веку, но многие темы оставались неизменными – философское осмысление мира, смысл жизни, принципы государственного и общественного устройства и т. д. Значительную роль в формировании афористической формы сыграли восточные мыслители.

В качестве примера можно привести трактат «Дао Дэ Цзин» (автором которого считается Лао-Цзы) и сочинения Конфуция, в которых нераздельно слиты стиль мышления и литературная форма. Каждое изречение в этих произведениях пронизано гармонией мироощущения и стремлением к высшей мудрости.

На Востоке афористическая мысль имела в основном этическую направленность и определялась идеалом самосовершенствования. Новое религиозно-философское содержание она получает в книгах Библии: изречения пророков, Книга Экклезиаста, Притчи Соломоновы и т. д. предполагают цельную картину мира, созданного и управляемого Богом.

Человек лишь стремится приблизиться к Божественной Мудрости, сознавая невозможность ее полного постижения. Мистикой богопознания и человеческим смирением перед великой тайной бытия пронизаны сочинения как христианских, так и мусульманских авторов средневековья. Для этого стиля мышления характерно знаменитое изречение Тертуллиана «Верю, ибо абсурдно».

Содержание афоризмов в Западной Европе значительно меняется в период Возрождения. На смену религиозным и богословским текстам приходит светская литература, в которой афористический жанр занимает достойное место. Высокие темы уступают место гуманистическим идеям, авторов афоризмов все больше интересует человек с его страстями и повседневными заботами.

Вместе с содержанием афоризмов меняется и их стилистика: самоанализ сочетается с юмором или иронией. По выражению М. Монтеня, человек жаждет объять всю вселенную и в то же время является «лишь шутом из фарса». Осознание человеческой уникальности и ничтожности, противоречивости личности по отношению к миру ярче всего сформулировано в знаменитых «Мыслях» Б.

 Паскаля: человек уподоблен «мыслящему тростнику», противостоящему всей вселенной.

В Новое время афористическая литературная форма развивается в двух направлениях – как самостоятельный жанр и в виде крылатых фраз, включенных в контекст различных произведений (научных работ, поэзии, прозы, публицистики, писем и т. д.).

Этапным периодом для афористической мысли становятся 18 и 19 века (среди значимых произведений эпохи – «Максимы» Ф. Ларошфуко, «Афоризмы житейской мудрости» А. Шопенгауэра и др.). Ф.

 Ницше с помощью афоризмов создает особый стиль мышления, альтернативный научному, систематическому познанию. Идейная «эстафета» Ницше была подхвачена и в России – прежде всего Л. Шестовым, призывавшим вернуться к личной вере и библейским истинам, и В.

 Розановым, который использовал афористическую форму для исследования повседневной действительности, пытаясь запечатлеть в «опавших листьях» ускользающее течение жизни.

В начале 20 века афористическая мысль приобрела особую литературную утонченность и достигла большого культурного значения, но затем содержание и стиль афоризмов все больше усредняется.

Авторами и «героями» афоризмов становятся актеры, кинорежиссеры, музыканты, политики, бизнесмены и другие популярные персоны, а источниками – устные выступления, интервью, анекдоты и т. д.

Наше издание дает читателю возможность сделать свои выводы о закономерностях развития афористической мысли, свободно перемещаясь от изречения к изречению через эпохи и страны.

О. Ермишин

Только богам открыты предначертания судьбы.

Не рассчитывай на завтрашний день, пока он не наступил, ибо никто не знает, какие беды этот день принесет.

Кто видит слишком далеко, не спокоен сердцем. Не печалься же ни о чем заранее и не радуйся тому, чего еще нет.

Помни: только эта жизнь имеет цену!

Спокойствие страны – в справедливости.

Истина рано или поздно все равно выйдет на свет, и ложь будет повержена в прах.

Ложь кормится истиной, на ней она расцветает, но жизнь ее недолга.

Добро хорошо тогда, когда это истинное добро. Справедливость же всегда бессмертна. Кривыми путями не добраться барке до гавани. Лишь тот, кто честен и добр, благополучно достигает берега.

Кто расставляет сети, сам в них попадется; кто роет яму, сам в нее свалится; кто точит меч, сам от меча погибнет.

Даже разум глупца мирится с истиной.

Если не исправишь зло, оно удвоится.

«Ничего так и не изменилось со Средневековья» Интервью Ридли Скотта к выходу «Последней дуэли». Скорее бы кинотеатры снова открылись — и мы бы увидели Дэймона и Драйвера в роли рыцарей!

Данное сообщение (материал) создано и (или) распространено иностранным средством массовой информации, выполняющим функции иностранного агента, и (или) российским юридическим лицом, выполняющим функции иностранного агента.

Подпишите петицию с требованием отменить закон об иноагентах!

Из-за ковидных ограничений в России выход в прокат «Последней дуэли» Ридли Скотта сдвинулся на 18 ноября. В ожидании этой эпической премьеры публикуем интервью режиссера Антону Долину.

Скотт рассказал, почему главным в истории противостояния двух знатных рыцарей оказывается женский взгляд, менял ли он что-то в сценарии Мэтта Дэймона и Бена Аффлека и как создавался их образ на экране вместе с героями Джоди Комер и Адама Драйвера.

— «Последняя дуэль» сразу напоминает о названии вашего первого фильма — . Есть какая-то связь?

— Ни малейшей. Совершенно разные фильмы. Понимаете, я берусь снимать очередную картину, чтобы получить абсолютно новый опыт, что-то, чем я до сих пор ни разу не занимался. Никаких самоповторов! Сейчас я, например, мечтаю снять вестерн. Не видел хорошего вестерна со времен «Искателей» Джона Форда. 

— Сценарий «Последней дуэли» писали Мэтт Дэймон и Бен Аффлек.

— Не забывайте третьего соавтора — Николь Холофсенер. Она особенно важна, ведь благодаря ей у фильма появился женский голос. В конечном счете «Последняя дуэль» принадлежит женщине и посвящена ее отваге, ее дилемме, ее решимости сказать вслух то, о чем было принято молчать. Героиня могла бы проглотить и просто помолчать, как это сделала в свое время ее свекровь. 

— Вы не отступали от сценария? 

— Если тебе достался классный сценарий, ты уж держись плана — ни шагу в сторону. Бывали в моей жизни случаи, когда приходилось дорабатывать сценарии вместе с их авторами. Но самое сложное — положить замысел на бумагу, придать ему законченную форму. Когда это сделано, остальная работа — проще простого. Осталось лишь ее выполнить. 

— Держались ли вы каких-то первоисточников, превращая своих актеров в персонажей, одевая их и гримируя?

— Я старался придерживаться тех источников, которые нам удалось найти. Немногочисленных, если говорить об изображениях, но еще были и словесные описания.

Наиболее известным из всех участников, разумеется, был граф Пьер дʼАленсон, ближайший к королю придворный.

Но кто же не узнает [в роли Пьера] Бена Аффлека? Так нам пришло в голову поменять ему цвет волос — он знаменит как брюнет, так превратим его в блондина.

Спросил его: «Бен, как тебе такая идея?» Он сперва возмутился, потом согласился и даже привык. Честно, думаю, что блондином ему быть лучше, чем брюнетом.

В лице Жана де Карружа — Мэтта Дэймона — самым важным было показать, как много воевал, как устал от своей бедной и тяжелой жизни этот человек. Напротив, Адам Драйвер играет Жака Ле Гри как денди своей эпохи, дамского угодника и любимца — в духе тех времен, разумеется. О Маргарите мы знали совсем мало, постарались создать ее персонажа с нуля.  

— Несмотря на обилие исторических деталей, «Последняя дуэль» производит впечатление стопроцентно современного, даже актуального фильма. 

— Боюсь, что одежда или доспехи ничего принципиально не меняют в восприятии фильма. Потому что ничего, по сути, так и не изменилось со Средневековья.

Конечно, мы мечтали о том, что человечество будет эволюционировать и лучше, и быстрее, что мир станет местом более осмысленным и безопасным. Но дела наши плохи.

Едва ли мы хоть чуть-чуть продвинулись в этой области — изнасилования и отношения к нему — за все прошедшие столетия. Это, конечно, настоящая трагедия. 

— В «Последней дуэли» цитируется и, в частности, «Роман о Розе». Мы понимаем, что эти тексты могли служить оружием для соблазнителей и серьезно влиять на читателей той эпохи. Верите ли вы, что сегодня искусство — например, ваш фильм — способно на подобное?

— Проблема с искусством в том, что, когда ты слишком искусен, люди видят только твою искусность — и не замечают правды, которую ты пытаешься им сказать. Свою задачу я вижу именно в том, чтобы не загораживать сюжет разными ухищрениями. Моя картина не какая-то там красивая романтическая история — это жесткий рассказ о моральной дилемме. 

— «Последняя дуэль» построена по модели «Расемона» Акиры Куросавы — здесь тоже рассказана история соперничества двух мужчин и изнасилования женщины с нескольких точек зрения. А важно ли вам было акцентировать ту «правду», которую считаете окончательной именно вы?

— Меня тревожило одно: та правда, которую мы пытаемся рассказать от лица леди Маргариты, возникает на экране слишком поздно — к этому моменту зритель уже настроен определенным образом, в голове у него складывается готовая картинка.

И мне было важно, чтобы раньше этого возник диалог Ле Гри — скажем так, «плохого парня» нашей истории — с адвокатом, который объяснит простую истину. Если де Каруж — муж Маргариты — проиграет в поединке, то женщину попросту сожгут на костре.

Ужаснейшая смерть, вне зависимости от того, сколько ты выдержишь в огне — две минуты или полчаса. Поэтому ставки были невероятно высоки, и для нее — выше всех остальных.

Невероятно, что необходимо входить в такие, можно сказать, натуралистические детали! Но без них эту историю никак не рассказать. Женщинам попросту не верили, их слово ничего не весило.

Я никак не мог отделаться от параллелей с недавним сюжетом о враче американской сборной по гимнастике, который десятилетиями насиловал гимнасток — и они рассказывали об этом, но им не верили.

О какой эволюции можно говорить после этого? 

— Вам не приходило в голову изменить результат дуэли? Вы же снимаете игровой фильм, а не документальный, можно было пофантазировать. 

— Красота правды в том, что именно она позволила рассказать рядом с историями двух рыцарей ту часть правды, которую знала и могла открыть одна только прекрасная дама. Никакой другой исход не дал бы такой возможности.

https://www.youtube.com/watch?v=VDOZA21B9iE

Да и вообще, когда вы натыкаетесь на правдивую историю, которая настолько увлекательна, глупо отступать от нее и уходить в какую-либо другую сторону. Напротив, я старался держаться даже мельчайших деталей.

В одном американском музее я откопал подлинные доспехи де Каружа и в точности их скопировал для фильма! Тогда я отправился на поиски доспехов Ле Гри — и тоже их нашел. Меня потряс его герб — черная змея.

Что может быть красноречивее? Если ты знаешь правду, не надо ей изменять. 

Ноль – не пустое место, без него ни куда

Как известно, всякий предмет или явление имеет свою противоположность. Верх — низ, жара — холод, электрон — позитрон… Свет — тьма. Без противоположностей не было бы и никакой жизни на нашей планете.

Или, как говорил один персонаж романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» в споре с другим, «…что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с неё исчезли тени?».

Немного философии

Поднимаясь от вещей обыденных к высшим философским категориям, мы, в полном согласии с булгаковским героем, находим противоположности и там. И самая, вероятно, главная противоположность нашего с вами существования заключается в понятиях «бытие» — «небытие». Небытие, или ничто. Точнее — Ничто. Ничто как отсутствие чего бы то ни было. Абсолютная пустота. Ноль.

По поводу Ничто как абсолютной пустоты до сих пор не утихают философские споры. Некоторые придерживаются точки зрения Аристотеля: «Природа не терпит пустоты», — поэтому считают Ничто чисто абстрактным понятием, существующим лишь в сознании человека.

Иные, как Платон и Гегель, признают за небытием такое же право на существование, как и за бытием.

Философы же материалисты и вовсе отказывают ему в праве на звание основной философской категории, так как, по их мнению, Ничто противоречит постулату о неуничтожимости материального мира.

В науке понятие «Ничто» особое значение имеет для физиков. В частности, гипотеза возникновения нашей Вселенной путём Большого взрыва подразумевает каверзный вопрос: а что было до этого момента? Ответ современной науки, достаточно остроумный, гласит: а ничего не было. Не было ни материи, ни пространства, ни времени — по крайней мере, в нашем представлении этих физических величин.

Получается, что до Большого взрыва как раз и было это самое… Ничто. При том физики честно добавляют, что в настоящее время этого Ничто во Вселенной, наверное, всё-таки нет. Даже идеальный вакуум, если таковой и существует где-нибудь на задворках космического пространства, не имеет полной и абсолютной пустоты.

Пусть в нём нет ни единой элементарной частицы вещества, но есть энергетические поля.

А вы знали об этом?  Не попавшие на Нюрнбергский процесс нацисты

А вот математикам понятие «Ничто», которое они вот уже несколько веков обозначают знаком «ноль» (или «нуль»), просто-таки необходимо. А значит, необходимо и нам, ибо как же можно обойтись без математики?…

Из истории

Само слово «ноль» происходит от латинского nullus — «никакой».

Несмотря на то, что привычный для нас знак «0» приобрёл статус полноценного числа относительно недавно благодаря трудам Леонарда Эйлера (1707-1783), само его понятие широко использовалось разными народами задолго до нашей эры.

Чтобы отличить десятку от сотни, а сотню от тысячи, древние римляне, к примеру, использовали различные буквы. В разряде десятков стояла сначала буква X, в разряде сотен — С, в разряде тысяч — М. Древние греки для обозначения пустого места использовали букву «омикрон», а жители Вавилона — два клинообразных знака.

Самые же известные математики древности — народы майя — использовали в своей, достаточно сложной для современного человека, двадцатеричной системе исчисления знак «пустая раковина».

Самый ранний из найденных к настоящему времени календарей майя со знаком ноля в виде пустой раковины датируется 36 годом до нашей эры.

То есть, как считалось ранее, на несколько сот лет раньше предполагаемого открытия ноля индийцами.

Индийцы вначале обозначали «ноль» точкой. Самым древним индийским письменным источником, где используется «точечный» символ, является манускрипт Бакхшали — математический трактат на бересте, ныне принадлежащий Оксфордскому университету. Несмотря на то, что береста — не самый долговечный материал, в манускрипте сохранилось не менее 70 листов.

Это сборник математических правил и задач, по большей части на актуальную тему купли — продажи, с использованием дробей, арифметических и геометрических последовательностей.

Первоначально, в момент обнаружения в 1881 году, манускрипт датировался VI веком, однако современные методы радиоуглеродного анализа могут показать значительно более ранние даты.

А вы знали об этом?  Как Америку посадили на наркотики

В настоящее время вопрос о древности манускрипта Бакхшали остаётся открытым; возможно, первенство в использовании ноля принадлежит не майя, а индусам.

Первый ноль

Ну а ноль, как знакомый нам символ — вертикальный эллипс, впервые появился уж точно в Индии.

На стене храма Чатурбхудж (одно из имён Кришны) в индийском городе Гвалиор находится табличка, датируемая 876 годом, с указанием точного количества цветочных гирлянд, которыми требуется ежедневно украшать храм. Это самая ранняя в мире числовая запись, где ноль стоит в конце числа и имеет форму эллипса.

И всё же ещё долгое время ноль не имел «равных прав» с другими числами, а считался лишь символом для обозначения «пустоты» и «ничто». Ещё в XVII веке крупнейший математик Джон Уоллес, один из «родоначальников» математического анализа, писал: «Ноль не есть число».

И лишь сто лет спустя Леонард Эйлер не только дал нолю «законный статус», но и определил его как предел последовательности «бесконечно малых чисел», тем самым положив начало современному дифференциальному исчислению. Заслугами Эйлера нолю было наконец присвоено «высокое звание» числа — причём числа целого и чётного.

А вот является ноль натуральным числом или нет, математики мира спорят по сей день. Если натуральное число — это число, возникающее при подсчёте предметов, то нет, если же натуральным считать число, возникающее при определении количества предметов, то да.

Однако если вы думаете, что эта проблема надуманная и касается только математиков, то вы глубоко ошибаетесь.

Ноль сегодня

— Ноль для физиков сегодня — это исходная точка отсчёта чего бы то ни было, например, температурной шкалы по Кельвину. Для математиков ноль — это «центр» любой системы координат, от которого возможен уход в сторону как положительных, так и отрицательных величин.

А вы знали об этом?  Кто зарабатывает на русских

Без ноля и глубинного изучения его свойств невозможно оперирование абстрактными величинами. Без оперирования абстрактными величинами невозможны высшая математика, математический анализ. Без высшей математики не может развиваться физика, особенно квантовая и релятивистская, имеющая прямое отношение к покорению ядерной энергии и освоению космических пространств.

К примеру, в школе нас учили, что деление на ноль невозможно. Однако те, что поступили в технические вузы, уже на первом курсе столкнулись с противоположным утверждением: делить на ноль можно, нужно и необходимо.

Просто под нолем надо понимать бесконечно малую величину, использовать правила Лопиталя… и тогда перед нами откроется целый новый мир! Мир, который даёт возможность изучать процессы, как в микромире, так и в огромных галактических масштабах, гравитацию и внутриядерные взаимодействия, создавать новые разделы физики и математики, тензорную алгебру и теорию поля.

Можно сказать, что за какие-нибудь две тысячи лет ноль преодолел путь, так сказать, «с ноля», то есть с «ничто» до грандиозной, необходимой, неоднозначной и архиважной величины.

Сравнится с «нолем» по значению может лишь понятие «бесконечности»… но об этом мы поговорим уже в другой раз.

Цифра 0 стихи – Подготовка к школе и развитие речи для детей Мама7я

***Ноль не значит ничего,Но нельзя и без него.Без нуля не обойтись,Ты писать его учись.Ты уже нарисовалАккуратненький овал?Нету проще ничего:

Ноль похож на букву «О».

• ***
• А в строю-то им раздолье…Ой, совсем забыл про ноль я!Так его и нету, вроде,
• Хоть и водится в природе.
• ***
• Ноль собой весьма хорош:На бараночку похож,И на бублик, и на шар,
• И на круглый самовар.
• Нолик дружит с колобком,Жить нескучно им вдвоем.Круглый шарик надувают,
• Круглый год на нем летают

Стихи про цифру ноль

***

Ноль и нуль — одно и тоже.Нуль, как цифра — пустота!Нуль пощупать каждый может,Пробуй сам, пожалуйста!Присмотрись к велосипеду,У него есть два нуля.На нулях к реке поедуЧерез рощу и поля.Хулахуп кручу руками.Посмотреть сюда изволь.Талией кручу, ногами

Обруч, словно цифру ноль.

***Нолик — круглый,Как Земля.Все считают от нуля.Арифметика проста:Если ноль — ладонь пуста.Пишем «0»,И ясно всем:

Здесь чего-то нет совсем!

***

Цифра нуль — пустое местоИли просто — ничего.Нуль раздулся в знак протеста,Чтоб заметили его.Нулик! Нуль! Не надо злиться.Стань скорей за единицей.Только так, когда вы вместе,

Будет сразу целых — десять!

***

А вчера пришли подружки,Мне баранки принесли,Бублики большие, сушки —Все съедобные нули!Есть кругом нули. Быть может,И другие цифры есть.Мне приятней нулик всё же,Нулик-пончик можно съесть.И ещё есть нуль, не спорю,Ноль я на море видал.Ходят корабли по морю,И у них есть ноль-штурвал.Есть «обувка» у машины.Этим нуликам я рад.Нулики — четыре шины —

Целы? Значит, едем в сад!

***Нуль, запомни, детвора, —Лишь от бублика дыра.Бублик сделали из теста.Вот мы скушали его.Рузультат — пустое место,Не осталось ничего.Ничего нет, в самом деле.Нуль никак не сосчитать.Этим бубликом, что съели,

1. Будем нуль обозначать.
2. ***
3. На горшке сидит король,Ищет всюду цифру ноль.Можем подсказать ответ:
4. Ноль — когда чего-то нет!
5. ***
6. Я оранжевый овалНа листе нарисовал.У него большая роль,
7. Так как это цифра Ноль.
8. ***Ноль похож на букву О,Он не значит ничего.Но любую цифру враз
9. Увеличит в десять раз.
10. ***

Вы не встретите миногу,Чтоб плыла в строю не в ногу.Почему? Да, просто ног

Ровно НОЛЬ у рыб миног

***Нуль — число, не пустота,Сила в нём и красота.Нуль всегда всё округляетИ на числа так влияет,Что из хилой единицыДесять может получиться,Если шесть нулей добавить,Миллионом кол вдруг станет —Удесятеряет числаНуль, как цифра, очень быстро.

Но бывает нуль другой —Человек с ним не герой,Тот, кто трусоват, ничтоженОчень он с нулём похожий —Нуль без палочки, пустышка,Неприметный, даже слишком.Если говорят «ты нуль»,Это хуже вражьих пуль.

Будь хотя бы единицей,А за ней ставь вереницейНесколько нулей подряд,И тогда сам будешь рад,Что не стал ты пуст и кругл,

• Как тот одиночка нуль.
• ***Ноль похож на колобок,Он пузат и круглобок.На него похожа Кошка,
• Если сложится в клубок.
• ***

Ноль — задумчивый мудрец.Где начало, где конецСам не может разобрать.Как его нам не узнать!

***ДО-РЕ-МИ-ФА-СОЛЬ-ЛЯ-СОЛЬЧто за цифра этот ноль?Если ноль, то значит пусто.Ноль конфет — нам очень грустно.А вот если ноль проблем,Это нравится нам всем.***Сколько лет в яйце цыпленку,Сколько крыльев у котенка,Сколько в алфавите цифр,Сколько гор проглотит тигр,Сколько мышка весит тонн,Сколько в стае рыб ворон,Сколько зайцев съела моль,Знает только цифра… 0.***Вот это ноль иль ничего.

Послушай сказку про него.

Стих про цифру 0 для 1 класса

***

Скок да скок,Скок да скок Покатился колобок,Круглый да румяный,Прямо на поляну.Нам колобокНарисовать,Как ноль в тетрадиНаписать.Да только нольНе колобок,А просто он

Пустой кружок.

***

Скачет мяч по всем страницам,Ищет ноль свою сестрицу.Он имеет вид кольца,Без начала и конца.А если встретит сестрицу свою

1. То станет он числом, а не цифрой.
2. ***
3. Сказал веселый, круглый нольСоседке-единице:— С тобою рядышком позволь
4. Стоять мне на странице
5. Она окинула егоСердитым, гордым взглядом:— Ты, ноль, не стоишь ничего.
6. Не стой со мною рядом!
7. Ответил ноль: — Я признаю,Что ничего не стою,Но можешь стать ты десятью,
8. Коль буду я с тобою.
9. Так одинока ты сейчас,Мала и худощава,Но будешь больше в десять раз,
10. Когда я стану справа.
11. Напрасно думают, что нольИграет маленькую роль.
12. Мы двойку в двадцать превратим.Из троек и четверокМы можем, если захотим,
13. Составить тридцать, сорок.
14. Пусть говорят, что мы ничто, —С двумя нолями вместеИз единицы выйдет сто,
15. Из двойки — целых двести!
16. ***

И  значит цифра эта,Что ничего здесь нету.И звери съели колобок.Вот что такое

Ноль- кружок.

***

Ноль на месте на пустомСтавят, как известно,Только он при всем при томНа пустое место.Коль ноль к числу ты прибавляешьИль отнимаешь от него,В ответе тотчас получаешьОпять то самое число.Попав как множитель средь чисел,Он сводит мигом всех на нет,И потому в произведенииОдин за всех несет ответ.Ноль без палочки –место пустое,Помни правило это простое.Ноль – Король, если палочка слева

Встанет рядышком как Королева.

Стих про цифру ноль для детей

***

Эту цифру знать изволь: На баранку похож ноль. Ноль похож на колобок. Он пузат и круглобок. На него похожа кошка, 

Если сложится в клубок.

***

Ноль не значит ничего.Очень жалко мне его.Он хороший: круглый, гладкий,Всё с подсчётами в порядке.Ноль со всеми очень дружен,Он везде и всюду нужен.Ноль не требует наград,

• Завершает цифр ряд.
• ***
• Могу назвать его мячом,А хочешь дыркой назовем,А можно бубликом, Почти что кругленьким.Но как его не назовем,
•  Он называется нулем!
• ***

Папа чай пил спозаранку,Аппетитно  ел баранки.Сын баранку взял из плошки,Призадумался немножко,Отогнал рукою мольи сказал : -«Она  как НОЛЬ!.Если ноль на стол положишь,То и съесть его не сможешь.Ноль – ничто, пустое место,Ни картина и не тесто,Ничего : ни мед, ни мел…»

1. …Что же папа с чаем съел?
2. Нолик дружит с единицей,
3. Хочет даже породниться
4. Вместе с нею – он число!
5. Сам не значит ничего.