Сказка от первого лица

Кто есть философ — интеллектуал, читающий тексты или крестьянин, знающий основы основ?

Философ просыпается внутри каждого человека индивидуально, как отмечал К. Ясперс. Поэтому, как известно, можно быть сапожником или стекольщиком и войти в историю философии под именами Якоба Бёме или Бенедикта Спинозы. Можно окончить философский факультет самого престижного университета и так и не стать философом, получив однако специальность — преподаватель философии. Данный пример не означает, что для того, чтобы стать философом, надо принципиально отказаться от обучения философии. Последняя установка часто порождает так называемое популярное философствование. Гегель так его характеризовал, обозначая как «царский путь» в изучении философии. Для этого надо, прежде всего, не читать никаких философских книг полностью, а лишь смотреть оглавление и пару рецензий, тогда в любом салоне, отмечал мыслитель, вы сможете выступать как философ. Таким образом, отвечая на Ваш вопрос, философ должен и обязан читать много текстов, хотя бы для того, чтобы не изобретать велосипедов. Но одновременно он должен уметь прежде всего философски мыслить, а это внутреннее состояние. Типичная ошибка, когда обращаясь к философу надеются на то, что он всё объяснит, но именно философ в большей степени может посеять не столько знание, сколько незнание как знание того, что мы в принципе ничего не можем знать абсолютно. Я просто расширил здесь известное положение Сократа «Я знаю только то, что ничего не знаю». Философ, как никто, понимает предметную ограниченность (опредмеченность) получаемого знания, ибо учёный смотрит на мир сквозь призму предметных очков. Биолог видит, например, в человеке совокупность неких биохимических процессов, физик может интерпретировать человека через физические параметры, социолог рассматривает человека как элемент социальной системы, выполняющей те или иные функции. Но никто из них не говорит о человеке как таковом, о его сущности. Философия же стремится раскрыть сущность исследуемого объекта, конечно, опираясь и на позитивные знания о мире, но не ограничиваясь лишь этим. Ибо человек как познающий субъект  не только мир познает, но и переживает его, являясь в то же время  частью этого мира.

Какова роль философа в современном мире?

С одной стороны, философ — это хранитель традиций той или иной культуры, вырабатывающий основания для системы ценностей. А с другой стороны, философия «конструирует миры будущего» (В.С. Степин), тем самым подвергая сомнению то, что есть в настоящем, и в этой ипостаси философ может выступать как разрушитель ценностей. Отсюда такое непростое отношение философии и власти. Когда философская система власть устраивает, она всячески поддерживает философов, но когда философы её критикуют, она их достаточно жёстко, со времён Сократа, осуждает. А иногда, как было в истории нашего университета, власть даже закрывает философские факультеты, опираясь на известную резолюцию, которую предоставил царю Министр Просвещения князь Ширинский-Шихматов: «Польза от философии сомнительна, а вред очевиден». Действительно философия может не приносить непосредственной пользы, ибо она выступает изначально как незаинтересованное знание, но как было бы трудно нам жить если бы вокруг нас было бы только то, что полезно. Философия ставит предельные вопросы о бытии и человеке, что мы иногда обозначаем как вечные вопросы. И как бы ни было развито позитивное знание о мире, всегда остаётся пласт таких метафизических проблем, о которых рассуждает именно философ.

Кто философ в обществе — пророк или белая ворона?

Известный философ Зеньковский вёл начало русской философии от юродивых, которые надевали маску безумия, чтобы донести истину до власти. И это могло спасти от расправы. Я не думаю, что задачей философии являются пророчества, для этого в античной Греции вас бы направили к оракулу, философ лишь предлагает варианты решений, в том числе некие сценарии развития событий. Поэтому для обывателя, ждущего результат, это, безусловно, отождествляется с понятием «белая ворона». Обыватель всегда ждёт простых ответов и идёт к философу за рецептом, а в ответ может получить ещё большее расширение сферы незнания. Именно так насмехался над Сократом Аристофан в своей комедии, выводя такой образ философа, который задаёт глупые вопросы, типа: «Пищит комар гортанью или задницей? На сколько стоп блошиных блохи прыгают?»

Как рождается философ — из призвания или следуя своему выбору?

Любое призвание должно сопровождаться выбором, иначе оно не будет реализовано.

На какие слои реальности распространяется философская рефлексия?

Философия в близком для меня метафизическом варианте исследует предельные основания бытия, частью которого является и сам человек. В науке исследуемое явление опредмечено и объём знания все время расширяется, стремясь ко все более точному отражению природы. Именно поэтому здесь последняя по времени научная теория будет наиболее адекватно отражать мир. В философии же иная ситуация. Философия выступает как особое смысловое пространство, границами которого являются те самые предельные вопросы о сущности истины, о понимании и критериях прекрасного, о бытии и т.д. А вот ответы, внутри этого философского пространства могут быть самые разные, в том числе и противоположные. Поэтому развитие философии не осуществляется векторным образом от прошлого к будущему, и Платон может при решении той или иной проблемы оказаться более актуальным, чем современный философ. И это обеспечивает диалог внутри философии, в том числе, и с теми идеями, которые были выдвинуты много столетий назад.

Какова компетентность философа — меняет ли он мир или он меняет себя в мире?

Слово компетентность плохо применимо к философу, как, например, и к художнику или поэту. Кто более компетентен Рембрандт или Рафаель? Философ, как и художник в определённом смысле создаёт уникальные творения. Именно поэтому философии не следует учить по подобию изучения обычных дисциплин, как, к сожалению, это происходит, ибо в философии, вопрошание может быть гораздо ценнее ответа.

Насколько должен быть эрудирован человек, претендующий на то, чтобы быть философом?

«Многознание уму не научает», — говорили древние, а Гегель вообще выступал против эрудитства в философии. Эрудиция, говаривал он, основана на множестве ненужных знаний. Это знание ради знания. Человек, выигрывающий в викторины и отгадывающий кроссворды, то есть внешне обладающий большой совокупностью знаний, может быть при этом абсолютно глупым. Правда, это не означает, что философ не должен в принципе ничего не знать. Кант называл подобный  способ философствования, основанный на принципиальном незнании — «мисологией». В этом случае философствовать очень просто. Надо просто делать свои мысли непонятными как можно большему числу людей, а в идеале, наверное, непонятными и для диалога самого себя с зеркалом (но это уже случай из психиатрии). К сожалению, такая псевдосложность очень популярна. И люди не понимают, что говорить сложно гораздо проще, чем говорить просто о сложных вещах, что, как мне кажется, и должна делать философия.

Кто, кроме самого философа, нуждается в добываемом философией знании?

Тот, кто усматривает в таком знании пользу, в том числе и пользу для самого себя, то есть незаинтересованную пользу.

И, соответственно, кто платит философу? И за что?

Если Вы имеете в виду преподавательскую деятельность, то именно за неё и платит, в нашем случае, государство. Но это не имеет непосредственного отношения к философии. Конечно, в истории человеческой культуры бывали случаи, когда философу платили, скажем так, за оказание консультационных услуг. И надо сказать, что философы часто стремятся к такому положению. Моё же мнение, что философ должен быть дистанцирован от власти. Как иронично отмечала Х. Арендт в письмах к Хайдеггеру, что тем не менее философы, начиная с Платона и Аристотеля, да и сам Хайдеггер, стремятся прислониться к какому-нибудь тирану. Понятна логика такого сближения. Это попытка реализовать некоторые свои идеи практически. Но, как правило, заканчивается это плачевно для самих философов и очень редко способствует реализации их идей, а скорее выступает средством оправдания тех субъектов, к которым они прислонились.

Профессия ли это — философ — или это целая гроздь профессий? Какие ниши имеются для существования выпускников?

Философ не профессия. Это призвание и даже образ жизни. А профессия, которую приобретают на факультете, называется «преподаватель философии». Однако если при этом хоть кто-то приобщится к философии не в школярском, по выражению И. Канта, а в её всемирно-историческом значении как науке, определяющей цели человеческого разума, то это большая удача.

Является ли практика полит-технологии формой вульгаризации философского знания?

Политехнология не имеет никакого отношения к философии. Это некая совокупность, в данном случае, действий, позволяющих достичь соответствующих результатов. В отличие от философии, она не имеет никакого отношения к истине или сущности объекта, в том числе и такого сложного, как политика. Именно поэтому рецепты политехнологов так хорошо работают в стабильном обществе и мгновенно теряют эффективность в нестабильной ситуации.

Какие задачи ставит перед собой преподаватель философии в университете?

Приобщить человека к тому знанию и, главное, к умению размышлять над сложными предельными вопросами бытия, которое было накоплено человечеством, научить студента уметь задавать философские вопросы или, иначе говоря, философствовать.

Вопросы задала Эльмира Давыдова

В одном доме, что недалеко от дороги жила была семья. Самая обыкновенная такая семья- мама, папа, сын и дочь. Домик у них был не большой , но такой милый, ухоженный, что всякий проходя мимо него восхищенно вздыхал- Вот мне бы так жить!

Сегодня мама весело работала в саду, папа возился в гараже, брат бегал на улице с мальчишками, а младшая дочь в это время делала «секрет». Это такая классная детская забава- вырыть ямку, сложить в нее цветы, камешки, листочки, бусинки, сверху закрыть стеклом, а потом засыпать песком. И когда слегка сдуваешь песок, вдруг появляется волшебная картинка.

Девочка уже завершала магический ритуал, осталось только сдуть песок со стекла, когда внезапно налетела туча, и раздался громовой раскат. Еще минуту назад небо было ясным и безоблачным, а сейчас ветер гнул деревья к земле, листья летели в сумасшедшем вихре, песок забивал глаза. Девочка испуганно закричала, но не двинулась с места. Как же ее волшебный секрет? Если она уйдет, он может разрушиться, нужно срочно его защитить от этого ужаса! Преодолевая порывы ветра, она притащила кусок жести и попробовала им закрыть свое чудо, но ветер отбросил жесть, как пушинку.
Тогда девочка легла на землю и укрыла собой волшебное стекло. Она зажмурила глаза от страха, сердечко бешено колотилось в груди, но почему-то твердо знала, что никак нельзя позволить ветру разрушить то, что было сделано с такой любовью и верой в чудо.

Так же внезапно как начался ветер стих. В мире не осталось ни одного звука. Тишина.
Даже пичуги в гнезде умолкли, только удары детского сердца гулко раздавались в мироздании… И вдруг откуда-то из под земли послышалась нежная мелодия флейты… Звуки ее волшебно проникали сквозь пласты, оболочки земной коры и светлым ручейком любви вливались прямо в испуганное сердечко Девочки. Осторожно разжав кулачки , она открыла глаза, встала и увидела маленький огонек, мерцающий в песке. Именно оттуда раздавались и волшебные звуки флейты. Тихонечко сдув песок с волшебного стеклышка Девочка увидела нечто необыкновенное-

Вместо бусинок и цветов, которые прятала она в секрете, там появился новый мир.
Деревья и цветы, морской бриз и парусник, утес и стоящая на нем Ассоль, волшебные замки и прекрасные феи- все было в нем, и можно было увидеть там все сразу и все по отдельности… стоило слегка сфокусировать взгляд на одном персонаже, как вокруг него ярким цветком разворачивалось событие. Стоило вслушаться в звуки прибоя, и можно было оказаться на морском берегу. Стоило слегка поймать аромат скошенной травы и можно было оказаться на лугу, поваляться на травушке-муравушке, увидеть в небе радугу… И все звуки были многомерны и многогранны, и каждый был прекрасен сам по себе, а вместе они образовывали волшебную симфонию Созидания. Она ступила босыми ногами на песок, прохладные волны щекотали ей ступни, пряный морской воздух подхватил ее и понес, словно пушинку над ее миром. Она сама могла управлять потоками ветра и солнечными лучами, летать и плавать, бегать и смеяться, подставляя ладони солнцу. И каждая улыбка возвращалась к ней радужными брызгами мироздания…
И каждый миг этого мира зависел от нее, от девочки ставшей Богиней.

Гениальная мысль пришла в мою голову. Про естественный отбор. Художниками по жизни становятся лишь те, кто имел силы и упорство защитить Художника внутри себя. Таких каждый выпад со стороны критика больно ранил, но не убивал. И залеченные раны делали его сильным. А упорство помогало ему идти вперед и верить, что все получится.
А потому знайте, что художник, чьи картины вы видите в галерее, возможно, не талантливее вас. Он упорней и сильнее вас. Он выбрал эту стезю и принял на себя множество ударов. Ударов критики, ударов непонимания, ударов невостребованности и безденежья. Он сильнее вас.

Хотите повторить его путь и видеть свои картины в галереях мира? Приготовьтесь пройти через то же самое.

Хотите просто рисовать для удовольствия? Тогда ваши комплексы, страхи и зависимость от чужого мнения просто смешны!
Вы же для себя рисуете! Зачем вам оглядываться на других? Получайте удовольствие от процесса и не парьтесь по поводу того, как это выглядит со стороны.

Давайте я вам расскажу свою историю. Как я стала художником.
Конечно, мой пример не самый яркий. Зато я его хорошо знаю. А вы при желании можете поспрашать других мастеров. Что довелось пережить им.

И возможно, это поможет вам осознать, что вы не одиноки в этом «жестоком мире». Другие люди так же, как и вы, сталкивались с проблемами в творчестве. Но они их решали.
И вы сможете.

Итак, моя история, как я стала художником.

Конечно, как и все дети, в детстве я любила рисовать. Собственных воспоминаний о том, что и как я рисовала, у меня немного. Помню, что в детском саду, как и все девочки, любила рисовать принцесс. Хотя вот всплывает и другая картинка – с Кремлевской башней. И звезды на ней горят! В то время мы все любили и гордились своей Родиной…
И конечно, в детском саду у нас были занятия по рисованию. Открытки там всякие к праздникам, 8 марта или 23 февраля…

А вот одно занятие врезалось в мою память накрепко. Видимо, здорово тогда оно по моим чувствам шарахнуло. Вот она, первая обида для внутреннего Художника!

В тот день мы рисовали деревья. Ствол – морковкой, ровненькие веточки от ствола. Так воспитательница сказала. Так все и рисуют.
А я рисую СВОЁ дерево. Веточки у него тоненькие, извилистые. И ствол не морковкой совсем.
Подошла воспитательница: «Неправильно! – говорит, — ты рисуешь. Нельзя так. Видишь, у всех: ствол — морковкой, ветки ровненькие! Делай, как все».
А я смотрю на свое дерево и думаю: «Моё-то лучше! Вон оно какое красивое». И решила я тогда – ВОТ ВЫРАСТУ И ДОКАЖУ, ЧТО ТАК РИСОВАТЬ ПРАВИЛЬНЕЕ!
Пять лет мне тогда было…

Нельзя сказать, что именно в тот момент я решила стать художником. Совсем нет. Но рисовать я не переставала. Это было замечательной детской забавой. Мы с подружкой, например, загадывали друг другу рисованные загадки. Нарисуешь на листе какой-нибудь сюжет, спрячешь его, а ей только подсказку пишешь. Угадает или нет, что нарисовано? Еще сочиняли истории и сами их иллюстрировали. С книжек, конечно, много срисовывали.

Видя мою страсть к рисованию, родители задумались о художественной школе. Папа у меня уж больно талантлив был к живописи. Школы никакой не имел, но как рисовал! На Новый год у нас в доме всегда висела стенгазета на лист или два ватмана. Он всю ее изрисовывал множеством мультяшных персонажей, которые были писаны акварелью. В свое время семья не могла дать ему художественного образования. Поэтому он очень хотел, чтобы дочери его получили.

Два года родители уговаривали меня поступить в художку. Что примечательно, папа при этом с упоением расписывал замечательную жизнь художников: написал картину, продал – весь год сыт, перед праздниками несколько транспарантов на демонстрацию написал – хорошие деньги заработал. В общем, достаточно беззаботную жизнь вели художники в папином представлении. По правде сказать, тогда, в 60-е — 80-е, так и было…

В общем, в художественную школу я поступила. А это – занятия три раза в неделю по четыре-пять уроков. Сплошные горшки, гипсы и муляжи вместо настоящих фруктов. А летом – пленэр. Две недели рисовальной практики помимо обычной трудовой. Ну и потом на все каникулы – куча заданий по наброскам и этюдам. Все школьники как белые люди отдыхают, а ты с карандашом не расстаешься. Я уж молчу про извечные стенгазеты, оформление класса и прочую белиберду, которую тащит на себе ребенок, который «умеет рисовать».

Через два года мой организм нагрузки не вынес. Пришлось брать академический отпуск.
И вот в этот год отдыха по больницам я поняла – ХОЧУ рисовать! ХОЧУ быть художником!

Я лежала в больнице и рисовала все, что видела. Я фантазировала о первой любви и рисовала всё, о чём мечтала. Встречи с друзьями, свидания с любимым человеком, путешествия… Рисование было для меня тем миром, который давал опору.

Через год я вернулась в художественную школу осознанно.

Было сложно. Класс уже другой. Учителя меняются один за другим. И требования тоже. А рисовать в академической школе – это вам не просто так. Здесь все на оценку. В табель да в свидетельство об окончании.
Школьные переживания по поводу оценок помните? Выучил — не выучил, правильно решил – не правильно – получи оценку. А здесь оценивают твое творчество. Каждый твой рисунок будет оценен. Каждая идея, вынянченная, вымученная, тебе дорогая – каждая получит отметку. И благо, если хорошую. Если нет иммунитета на критику – не выживет твой внутренний Художник.

Любая школа творчества учит нас еще и имуннитету, растит наш внешний панцирь, который убережет нежное и уязвимое – самооценку и уверенность в своих силах.

Мне повезло с учителями, которые были у меня в художке. Все это были мужчины. И все – фанаты. За их увлеченность можно было простить многое. Помню, последние два года вёл у нас живопись наш директор, Геннадий Тимофеевич. Всех нас, своих учеников выпускного класса, он называл не иначе как «мастера», «коллеги». Гордился нашими успехами и вдохновлял на большее. Но вот однажды…

Эту историю Геннадий Тимофеевич запомнил на всю жизнь покрепче меня. Потом, уже когда мы действительно стали коллегами, работали в школе вместе, это было его любимой байкой на педагогических сборищах.

…Шёл урок живописи. И писали мы какой-то натюрморт. И казалось мне, что у меня он получается хорошо. Но… Геннадий Тимофеевич думал иначе. Из самых благих соображений он поднял меня из-за мольберта, сел сам и начал поправлять мою работу. На моих глазах начало происходить нечто, что никак не входило в мои планы. Что-то учитель смыл, где-то что-то добавил… Встал. «А теперь – продолжай» — сказал он.
Я смотрела на свой рисунок и не понимала – зачем? Зачем он сделал это? Он уничтожил мой труд! Мои аккуратные мазки теперь были погребены под его, широкими и размашистыми. Они были совсем чужими на этом рисунке. И я не видела, что мне делать с этим дальше! Я не знала, как «продолжать»!
В отчаянии я сбежала плакать в туалет. А Геннадий Тимофеевич остался в недоумении, с чувством вины и пониманием – к этой ученице влезать в работу нельзя!

Впредь он стал более осмотрительным и всегда спрашивал у учеников, можно ли вмешаться в его рисунок.

Нужно сказать, что удивление Геннадия Тимофеевича легко объяснить. В практике академической школы является нормой, что учитель вносит исправления в работу ученика. Порой невозможно объяснить студенту иначе. Ведь академическое рисование – это ремесло, это практика. Пока не увидишь, как нужно – не поймешь. И я в полной мере осознала это позже, когда училась в художественном училище.

В художественном училище, куда я поступила после окончания школы, мне опять повезло с педагогом. Убираева Людмила Тимофеевна. Превосходный художник, мастер графики, она дала нам великолепную школу рисунка. Своим остро отточенным карандашом она внедрялась в мои работы, делала несколько мастерских штрихов, — и они начинали звучать совсем иначе. «Каждый миллиметр имеет значение! — говорила она мне, — Хочешь, чтобы было похоже – проверяй каждую линию!» При этом она совсем не была диктатором. Помню, мы поспорили с ней о пропорциях головы человека. Я оказалось правой. Она ошиблась. На следующий день, проверив себя, Людмила Тимофеевна признала, что была не права.
Самым же замечательным ее качеством была и, слава Богу, есть, способность принять картину мира ученика, его особенности восприятия, стиль письма или рисунка. И объяснить ему законы гармонии в образах его картины мира.
Она всегда давала каждому студенту возможность самовыражения. Не только в свободных композициях, но даже в учебных постановках. А то ведь как бывает, заходишь на просмотр работ в группу – 15 абсолютно одинаковых работ, все в стиле преподавателя. Выпускается потом такой художник в мир, а за ним закреплено «мастеркая художника такого-то».
Глядя же на нашу группу, было заметно – это сборище бриллиантов. Один другого бриллиантее. Каждый со своими тараканами и свободомыслием. Один – импрессионист, другой – в голландской манере, третий – авангардист. Самородки.
Да, повезло мне с педагогом. Панцирь мой в училище и не рос совсем…

А дальше…
Вы хотите знать, что случается дальше с теми, кто получил диплом, в котором написано «художник»? С теми, кто «умеет рисовать»?..

Печальная статистика. Из сотен художников, покидающих стены ВУЗа, художниками в обычном понимании этого слова, т.е. людьми, зарабатывающими написанием картин, становятся единицы. Даже если художник пишет картины, он вынужден заниматься чем-то еще, что даст ему постоянный заработок: оформлением, дизайном, преподаванием. Славные времена госзаказа канули в прошлое.

Я получила диплом в сложный период начала 90-х годов. К тому времени у меня была семья и полугодовалый ребенок. Вернулась в родной город. Что и говорить, время было ужасное. На заводах зарплату выдавали своей же продукцией или китайским тряпьем. Продукты – со своей дачи да по американской гумманитарной помощи. (Господи, неужели мы прошли через всё это?.. И после этого мы говорим, что сейчас у нас кризис?..)

После пяти лет кипучей творческой жизни в училище здесь, в родном городе, я оказалась в пустоте. В четырех стенах.
Отсутствие денег давило не столь сильно, сколько отсутствие общения. Простого общения с людьми.
…Год в пустоте, второй…
И я, до этого свято уверенная, что быть домохозяйкой – это моё, начала изо всех сил искать работу.

Оказалось, что профессии, менее востребованной, чем художник, наверно, не существует. В службу занятости я ходила только чтобы в очередной раз узнать, что на букву «х» запросов нет.
Я могла бы годы сидеть на шее у государства в ожидании вакансий, получая мизерное пособие по безработице. Но мне было более чем скучно. Обзвонив все школы, детские сады и художки, я поняла, что нужно как-то устраиваться самой. И начала давать частные уроки рисования.
Денег это не приносило. Всё, что зарабатывала, я отдавала няне, которая во время занятий сидела с моим сыном. Но это была хоть какая-то отдушина, хоть какое-то общение!
Когда совсем подпирало безденежье, прихватив коляску с сыном, я отправлялась в парк. Здесь я вырезала силуэтные портреты из черной бумаги. Таким образом нам иногда удавалось заработать себе на хлеб… Только на хлеб.
Конечно, я пыталась пристроить несколько своих картин для продажи. Вариантов «где» было немного. Всего один. Это сейчас можно найти коммерческие галереи и салоны. А тогда в моем 300-тысячном городе был всего один салон – в Выставочном зале Союза Художников России.

Ох уж этот Союз Художников! Сколько еще пинков я впоследствии получила от него…
К тому моменту государственной поддержки у него уже было немного, а спеси до сих пор – хоть отбавляй.
Ведь что такое Союз Художников России раньше? Огромная организация, у которой были свои производственные мастерские, мастерские художников, загородные творческие дачи. Художник, которому удалось попасть в союз, имел много привилегий: бесплатная мастерская, государственный заказ на картины, бесплатные художественные материалы, творческие командировки. И всё это за мизерный членский взнос и соглашение жить по правилам.
У Союза художников при социализме не было конкурентов. Это был монополист, который устанавливал свой порядок. И свои цены. Если бы вы видели те расценки, который ввел СХ на любые виды работ, от оформительских до художественных! О, я понимаю, почему мой папа считал профессию художника «хлебной»!

Понятно, что такая кормушка открывалась не каждому. Правила вступления в Союз абсурдны до сих пор, когда, казалось бы, толку от членства в нем немного. Процедура донельзя усложнена как в любой бюрократической системе. И хотя сейчас уже существует множество других союзов для художников (международный, творческий, Юнеско) с более мягкими условиями вступления, СХ держит марку.

Для вступления в союз от вас требуется ни много ни мало – несколько выставок за плечами. Желательно, чтобы среди них была хоть одна персональная, хоть одна региональная, а лучше – всероссийская. Абсурд ситуации в том, что, скажем, региональные выставки СХ проводятся раз в пять лет, а то и реже, и попасть на нее НЕ члену СХ просто НЕреально. Я уж молчу о всероссийских, на которые пропихнуть свою работу даже члену союза стоило немало банок красной икры и бутылок водки.
И ради членства водка лилась вовсю, и икра шла хорошо. Потому как иметь в послужном списке выставки было, и есть, для вступления совсем недостаточно. Нужно еще, чтобы тебе дали письменную рекомендацию три члена Союза. И чтобы собрание местного отделения союза за твою кандидатуру проголосовало. А это, знаете ли, не картинки писать – здесь особый подход нужен. Не проголосуют на месте, в родном городе, никто твои документы в Москве, будь ты архигениален, не увидит. А оценивать твою гениальность — достоин ты быть членом СХ или не достоин, будут местные художники. По субъективным законам искусства. И, полагаю, без всякой оглядки на то, что растят себе конкурента…

«Ну, ты начинай уж по мастерским ходить, с художниками знакомиться» — напутствовал меня председатель нашего отделения СХ Павел Лукич, когда мы с ним познакомились. Знал, о чем говорил. Знал, что без знакомств, без благоросположения других художников мне никуда. Даже в салон на продажу картины не возьмут. Мне повезло – первым зрителем моих работ, которые я принесла в салон, стал именно он — замечательнийший человек, на то время председатель, Фефилов Павел Лукич. Он «дал добро», и картины на продажу взяли.

Хорошо, если «знакомства» в творческой среде тянутся с ВУЗа. Обычно именно так молодые художники набирают силу, участвуют в выставках – по протекции своих преподавателей. К сожалению, это был не мой вариант – мой педагог остался за тысячу километров от меня…
На тот момент у меня была только одна возможность показать свое творчество зрителям – попасть на ежегодную городскую выставку молодых художников. Другого шанса не было. Музей изобразительных искусств один. Выставка, куда берут молодежь – одна в год.

И в тот первый год я в члены выставки не попала. Никто из молодых не попал. Потому как искусствовед, отсматривающая работы, решила сделать эту выставку выставкой только четырех авторов, своих друзей. И не важно, что некоторым из них было как раз под пятьдесят. В душе то они были молоды!

Тем не менее, эта неудавшаяся выставка сыграла в моей судьбе немалую роль.
К тому времени я уже год работала в художественной школе. Школа как раз получила новое помещение, где был свой выставочный зал. Посовещавшись с педагогами, мы пригласили молодежь, оставшуюся за бортом, развесить свои работы в нашем зале. Так родилась традиция совместных молодежных выставок и проектов. Так родилась ТОМКа – Творческое объединение молодых художников Комсомольска-на-Амуре. Так родилась альтернатива, но не оппозиция Союзу Художников. Потому что все мы спали и видели себя членами СХ.

А еще мы жаждали общения с коллегами. Выставок, на которых зритель увидит наши работы. Совместных пленэров. Мастер-классов.
И мы делали это, своими силами. За свои деньги. Нас становилось все больше. Объединение набирало силу. И его вес в глазах искусствоведов и Союза тоже начал возрастать. После удачных самостоятельных выставок, после участия наших художников в краевых молодежных выставках, после восторженных заметок в прессе, музей и выставочный зал СХ открыли для нас свои двери.

А Союз художников задумался о приращении молодежным составом. Павел Лукич сам предложил мне подать заявление на вступление в Союз. И первым написал рекомендацию. Вот только к тому времени в городском отделении СХ случился раскол, и Фефилов уже не был председателем.
Я понимала, что в подобный «союз» мне вступать не очень хочется. На фоне нашего дружного молодежного объединения склочный коллектив союза, пытающийся поделить то, что еще осталось, выглядел, прямо скажем, нехорошо. Но ради товарищей, которые видели во мне лидера ТОМКИ и мечтали о Союзе, я решила попытать счастья.

Пакет документов, прилагающийся к заявлению в СХ, достаточно обширен. Я собрала их все: буклеты с выставок, заметки в газетах, кучу справок , списков, и документов, заверенных нотариусом. Я вручную выклеила и подписала по два экземпляра фото своих работ. Павел Лукич, два десятка лет пробывший на посту председателя и отправивший в Москву не один пакет заявлений, был уверен, что в данном случае никаких компьютерных технологий быть не должно: «Пусть видят, что даже в оформлении у тебя есть вкус и мастерство!».

За день до собрания СХ у меня было готово всё, не хватало лишь одной рекомендации. И я обратилась к одной местной художнице за помощью. Критически осмотрев пакет моих документов, она по-доброму посоветовала мне хорошенько подумать. «У тебя нет собственного стиля, — отметила она. – Вот ты и графику, и живопись представляешь. Так ты определись – ты график или живописец? И с темами у тебя… Не любят этого в Союзе… Вот написала бы какую-нибудь серию пейзажей родной природы, что ли… На них въедешь в союз, а там, пожалуйста, хоть что рисуй – ты уже член, и кто тебе что скажет…» В общем, дала она мне понять, чтобы я морально была готова, что местное отделение за меня голоса не отдаст.

Можно считать это малодушием, а можно – здравым смыслом, но за день до собрания своё заявление я забрала. Наверно, сей разговор для меня стал последней каплей, которая закрепила во мне решение – я не хочу быть частью сообщества, где столько лжи, зависти и крысиной возни.

Я не готова идти по головам ради славы. Она мне не нужна. У меня достаточно внутренних сил, чтобы верить в себя, не подкрепляя эту веру корочками и дипломами. И это не тот случай, когда «не нужно», потому что этого не дают: я каждый год участвую в нескольких выставках, я продаю свои картины, у меня даже есть коллекционеры именно моих работ, есть признание на международных конкурсах. Но это не самоцель.
Я знаю, я чувствую, что художник я или нет, может сказать мне только один человек в мире – я сама. Я сама себе самый большой критик и самый большой ценитель.

Пожалуй, на этом я закончу свой рассказ. Конечно, о многом я не рассказала: о том, как за копейки работала художником-оформителем в кинотеатре, как получала высшее образование в университете, и сколько выслушала там критики от преподавателей, как плакала в подушку от отчаяния, что не могу прыгнуть выше своих способностей и как радовалась, когда брала в руки кисть и ощущала вдохновение.
Я вообще не люблю говорить о плохом. Только если это поможет кому-то понять, что он в своих проблемах не одинок, и есть люди, которые нашли выход из этих проблем.

Поэтому мой совет всем, кто отчаивается, кто сомневается, стоит ли ему идти тем путем, которым хочется – ИДИТЕ! Делайте все, что только в ваших силах и верьте в своего внутреннего Художника.
И пусть ваше творчество всегда будет радостным. Не только для вас.

Удачи!