Ê 145 — ëåòèþ ñî äíÿ ðîæäåíèÿ õóäîæíèêà.
16 àâãóñòà 145 ëåò ñî äíÿ ðîæäåíèÿ Èâàíà ßêîâëåâè÷à Áèëèáèíà (1876-1942), õóäîæíèêà, êíèæíîãî èëëþñòðàòîðà è òåàòðàëüíîãî îôîðìèòåëÿ.
Íà Ñìîëåíñêîì êëàäáèùå Ñàíêò-Ïåòåðáóðãà åñòü áðàòñêàÿ ìîãèëà ñ ñåðûì íàäãðîáíûì êàìíåì. Êðóïíûìè áóêâàìè íà ìîãèëå âû÷åêàíåíî «Çäåñü ïîõîðîíåíû ïîãèáøèå â áëîêàäó â 1942 ãîäó ïðîôåññîðà Àêàäåìèè Õóäîæåñòâ». È äàëåå ìåëêèì øðèôòîì âíèçó âûãðàâèðîâàíî îêîëî äåñÿòêà ôàìèëèé. Ñðåäè íèõ ïåðâîå — èìÿ Èâàíà ßêîâëåâè÷à Áèëèáèíà, âûäàþùåãîñÿ ðóññêîãî õóäîæíèêà, óìåðøåãî îò èñòîùåíèÿ â áëîêàäíîì Ëåíèíãðàäå.
À â ñåíòÿáðå 1941 ãîäà äîëæíà áûëà îòêðûòüñÿ ïåðñîíàëüíàÿ âûñòàâêà Èâàíà Áèëèáèíà. Íî îíà òàê è íå ñîñòîÿëàñü: íà÷àëàñü Âåëèêàÿ Îòå÷åñòâåííàÿ âîéíà.
Îñåíüþ òîãî æå ãîäà õóäîæíèê îòêàçàëñÿ îò ýâàêóàöèè èç áëîêàäíîãî Ëåíèíãðàäà, îí îòâåòèë íàðêîìó ïðîñâåùåíèÿ: «Èç îñàæäåííîé êðåïîñòè íå óáåãàþò. Åå çàùèùàþò».
Äî ïîñëåäíåãî äíÿ îí ðàáîòàë â Ëåíèíãðàäå íàä èëëþñòðàöèÿìè ê ðóññêèì íàðîäíûì áûëèíàì, áîëüíîé, ãîëîäíûé, óìèðàþùèé, ñâÿòî âåðÿ, ÷òî åãî Ðîäèíà âûñòîèò â âîéíå.
«Ðàáîòà ïðîäîëæàåòñÿ
Êíèãà äîëæíà âûéòè, êîãäà íàñòóïèò ïîáåäîíîñíûé ìèð. Êíèãà î íàøåì ýïè÷åñêîì è ãåðîè÷åñêîì ïðîøëîì
», — ãîâîðèë âåëèêèé õóäîæíèê.
Ñóäüáà ýòîãî óäèâèòåëüíîãî ìàñòåðà è åãî èçûñêàííîå íàñëåäèå â èñêóññòâå íåèçìåííî îñòàþòñÿ â öåíòðå âíèìàíèÿ ñîâðåìåííîãî êóëüòóðíîãî ÷åëîâåêà.
Âðåìÿ, â êîòîðîå äîâåëîñü æèòü Áèëèáèíó, áûëî òðóäíîå è ïðîòèâîðå÷èâîå: Ïåðâàÿ ìèðîâàÿ âîéíà, ðåâîëþöèè, ýìèãðàöèÿ, âîçâðàùåíèå, à ñ êàðòèíîê õóäîæíèêà âñòàåò íåçàìóòíåííàÿ, ïðåêðàñíîäóøíàÿ è áåñêîíôëèêòíàÿ Ðóñü. Ýòè ðàáîòû âîñõèùàþò ïðîçðà÷íîñòüþ êðàñîê, êðàñîòîé óçîðíîãî ðèñóíêà, èçûñêàííîé äåêîðàòèâíîñòüþ öâåòîâûõ ñî÷åòàíèé è ÿðêîé ñêàçî÷íîñòüþ.
Ïåòåðáóðãñêèé ýñòåò, ñòðàñòíûé êîëëåêöèîíåð ïðåäìåòîâ ñòàðèíû è èñêóññòâà, ëþáèìåö æåíùèí, ÷åëîâåê àðòèñòè÷íûé ïî íàòóðå, îáùèòåëüíûé è îñòðîóìíûé, Èâàí ßêîâëåâè÷ îáðåë ñëàâó êíèæíîãî èëëþñòðàòîðà íå òîëüêî ó âçûñêàòåëüíîé õóäîæåñòâåííîé ýëèòû, íî è ó íå î÷åíü ðàçáèðàþùåãîñÿ â òîíêîñòÿõ æèâîïèñè îáûâàòåëÿ. Çðèòåëü áûë ïîêîðåí ýôôåêòíîé ïîäà÷åé îáðàçîâ è êðàñî÷íîé ìîùüþ õóäîæíèêà.
Áèëèáèí áûë ìîëîä, õîðîø ñîáîé è èçîáðåòàòåëåí íà âñÿ÷åñêèå ïðîäåëêè, âïðî÷åì âïîëíå áåçîáèäíûå. Âî âðåìÿ ó÷åáû â Ïåòåðáóðãñêîì óíèâåðñèòåòå îí ïîçíàêîìèëñÿ ñ Àëåêñàíäðîì Áåíóà è Ñåðãååì Äÿãèëåâûì. Êîìïàíèÿ ñëîæèëàñü ïðåâåñåëàÿ. Ïèñàëè ÿäîâèòûå ñòèøêè, îòðàáàòûâàëè òåõíèêó ðèñóíêà, ðàçìûøëÿëè íàä ñïîñîáàìè îôîðìëåíèÿ ñöåíû è, ñóäÿ ïî äíåâíèêó Áåíóà, ðåãóëÿðíî óñòðàèâàëè çàñòîëüÿ ñ êðåïêèìè íàïèòêàìè.
«Îí áûë çàáàâíûé îñòðîóìíûé ñîáåñåäíèê è îáëàäàë òàëàíòîì, îñîáåííî ïîä âëèÿíèåì âèíà, ïèñàòü øóòî÷íûå âûñîêîïàðíûå îäû ïîä Ëîìîíîñîâà. Ñàì Áèëèáèí íîñèë ðóññêóþ áîðîäêó a la moujik è ðàç íà ïàðè ïðîøåëñÿ ïî Íåâñêîìó â ëàïòÿõ è âûñîêîé âîéëî÷íîé øàïêå-ãðå÷èíêå» — ïèøåò î Áèëèáèíå îäèí èç åãî ñîðàòíèêîâ îáúåäèíåíèÿ «Ìèð èñêóññòâà» Ìñòèñëàâ Äîáóæèíñêèé.
«ß óâèäåë ìîëîäîãî, æèçíåðàäîñòíîãî, ÷åðíîâàòîãî, ñ áîëüøîé áîðîäîé äëÿ åãî ëåò ñòóäåíòèêà ñ êóðüåçíîé ïîäïðûãèâàþùåé ïîõîäêîé»,
— âñïîìèíàë õóäîæíèê-ãðàôèê Âëàäèìèð Ëåâèòñêèé, —
«Âíà÷àëå ÿ îòíåññÿ ê íåìó êàê-òî íåäîáðîæåëàòåëüíî, ïîòîìó ÷òî êîãäà Ðåïèíà íå áûëî â ìàñòåðñêîé, òî îäíèì èç ïåðâûõ çàñòðåëüùèêîâ ïî ÷àñòè îñòðîò, âåñåëûõ ðàçãîâîðîâ è îáùèõ ïåñåíîê çà ðèñîâàíèåì áûë Èâàí ßêîâëåâè÷, ðàáîòàþùèé òàê, ÷òî êàê áóäòî ðèñîâàíèå ó íåãî ìåæäó ïðî÷èì; ñëó÷àëîñü, ÷òî áîëòàë áîëüøå ñ Ìàðèåé ×åìáåðñ (áóäóùàÿ æåíà), ÷åì ðèñîâàë, à ðåçóëüòàòû æå áûëè íåïëîõè â ðèñóíêå. Ýòî áûë ìèëåéøèé ÷åëîâåê, î÷åíü âåñåëûé, îáùèòåëüíûé»
Î÷àðîâàòåëüíûé ïîðòðåò ìîëîäîãî õóäîæíèêà ðèñóåò áëèçêî çíàâøàÿ åãî Àííà Ïåòðîâíà Îñòðîóìîâà-Ëåáåäåâà: «Åãî ïîÿâëåíèÿ áûëè âíåçàïíû. Îí áûë î÷åíü êðàñèâ.
Ïðè áëåäíîìàòîâîé ñìóãëîé êîæå ó íåãî áûëè ñèíåâàòî-÷åðíûå âîëîñû è êðàñèâûå òåìíûå ãëàçà.
Áèëèáèí çíàë, ÷òî îí õîðîø, è ñâîèìè íåîæèäàííûìè íàðÿäàìè óäèâëÿë òîâàðèùåé. Îí ìíå î÷åíü çàïîìíèëñÿ, êîãäà ïðèõîäèë â ÿðêî-ñèíåì ñþðòóêå»
Èâàí ßêîâëåâè÷ ðîäèëñÿ â Ïåòåðáóðãå 4 (16) àâãóñòà 1876 ãîäà. Ìàòü — Âàðâàðà Àëåêñàíäðîâíà óðîæäåííàÿ Áóáíîâà, èç ñåìüè ìîðñêîãî èíæåíåðà Áàëòèéñêîãî ôëîòà, ó÷åíèöà êîìïîçèòîðà À. Ã. Ðóáèíøòåéíà.
Îòåö ßêîâ Èâàíîâè÷ Áèëèáèí, ïîòîìîê äðåâíåãî ñëàâÿíñêîãî ðîäà, áûë ãëàâíûì âðà÷îì âîåííî-ìîðñêîãî ãîñïèòàëÿ â Ëèáàâå. Íî ñûí ïî ïóòè âîåííîãî âðà÷à íå ïîøåë. Ðèñîâàòü îí íà÷àë åùå â ãèìíàçèè.
«Íàñêîëüêî ÿ ñåáÿ ïîìíþ, âñïîìèíàë Áèëèáèí âïîñëåäñòâèè, ÿ ðèñîâàë âñåãäà».
Àçû èçîáðàçèòåëüíîãî ìàñòåðñòâà þíûé õóäîæíèê ïîñòèãàë â Ðèñîâàëüíîé øêîëå ïîîùðåíèÿ õóäîæåñòâ, êîòîðóþ íà÷àë ïîñåùàòü â 1895 ãîäó. Íî çàêîí÷åííîãî õóäîæåñòâåííîãî îáðàçîâàíèÿ íå ïîëó÷èë. Ïîñëå ãèìíàçèè îí, ïî íàñòîÿíèþ îòöà, ïîñòóïèë íà þðèäè÷åñêèé ôàêóëüòåò Ñàíêò-Ïåòåðáóðãñêîãî óíèâåðñèòåòà, ïðèëåæíî ó÷èëñÿ è óñïåøíî îêîí÷èë ïîëíûé êóðñ â 1900 ãîäó.
Âñå ñèìïàòèè èíòåëëèãåíòíîé ñåìüè áûëè íà ñòîðîíå ïî÷òåííîãî ðåàëèçìà. Èâàí Áèëèáèí ïîëíîñòüþ ðàçäåëÿë èõ. Â àëüáîìå îäíîãî èç äðóçåé îí çàïèñàë: «ß, íèæåïîäïèñàâøèéñÿ, äàþ òîðæåñòâåííîå îáåùàíèå, ÷òî íèêîãäà íå óïîäîáëþñü õóäîæíèêàì â äóõå Ãàëëåíà, Âðóáåëÿ è âñåõ èìïðåññèîíèñòîâ. Ìîé èäåàë Ñåìèðàäñêèé, Ðåïèí (â ìîëîäîñòè), Øèøêèí»
Âïðî÷åì, ñî âðåìåíåì âçãëÿäû Èâàíà Áèëèáèíà íà÷èíàëè ìåíÿòüñÿ. Íå ïîñëåäíþþ ðîëü ñûãðàëà ïîåçäêà â Ãåðìàíèþ è Øâåéöàðèþ ëåòîì 1898 ãîäà.  Ìþíõåíå îí ïîñåùàë õóäîæåñòâåííóþ ñòóäèþ À.Àøáå, ïî ïðîèñõîæäåíèþ ñëîâåíöà, ÷åðåç êîòîðóþ â ñâîå âðåìÿ ïðîøëè ìíîãèå ðóññêèå Èãîðü Ãðàáàðü, Ìñòèñëàâ Äîáóæèíñêèé, Äìèòðèé Êàðäîâñêèé.
Âåðíóâøèñü â Ïåòåðáóðã, Áèëèáèí ïîñòóïèë â Òåíèøåâñêóþ ìàñòåðñêóþ, ãäå ïðåïîäàâàë Èëüÿ Åôèìîâè÷ Ðåïèí. Ïóòü ê íîâîìó èñêóññòâó íå áûë ïðÿìûì è ëåãêèì. Ñëåäóåò, îäíàêî, ïðèçíàòü, ÷òî øêîëó, òåõíè÷åñêóþ ñòîðîíó ìàñòåðñòâà ó÷åáà ó Ðåïèíà äàâàëà ïðåâîñõîäíóþ.
Ñàì Áèëèáèí ãîâîðèë î ñâîåì ó÷èòåëå:
«Áûâàþò õóäîæåñòâåííûå ãðóïïû, ãðîçäè öâåòîâ, ãäå êàæäûé îòäåëüíûé õóäîæíèê ÿâëÿåòñÿ îòäåëüíûì öâåòêîì, íî, ÷òîáû èìåòü ïðåäñòàâëåíèå îáî âñåé ãðîçäè, íàäî âçÿòü âñþ ñîâîêóïíîñòü. Áûâàþò è îòäåëüíûå êðóïíûå öâåòêè, ãîâîðÿùèå ñàìè î ñåáå, è òàêèì öâåòêîì áûë Ðåïèí».
Âñêîðå Èâàí ßêîâëåâè÷ ïðîáóåò ñåáÿ â èëëþñòðàöèè, èíòåðåñóþò åãî ðóññêèå ñêàçêè. Òîãäà-òî ïîñòåïåííî è ïðîèñõîäèò çàðîæäåíèå «áèëèáèíñêîãî» ñòèëÿ. Êîíå÷íî, ó Áèëèáèíà áûëè ïðåäøåñòâåííèêè è ïðåæäå âñåãî Åëåíà Äìèòðèåâíà Ïîëåíîâà, íî Èâàí ßêîâëåâè÷ âñå æå ïîøåë ïî ñîáñòâåííîìó ïóòè.
Çèìîé 1898 ãîäà Èâàí Áèëèáèí ïîñåòèë âûñòàâêó Âèêòîðà Âàñíåöîâà â Àêàäåìèè õóäîæåñòâ. Ãëàâíûì ýêñïîíàòîì áûëà òîëüêî ÷òî çàêîí÷åííàÿ êàðòèíà «Áîãàòûðè». Îí âñïîìèíàë: «Ñàì íå ñâîé, îøåëîìëåííûé õîäèë ÿ ïîñëå ýòîé âûñòâêè. ß óâèäåë ó Âàñíåöîâà òî, ê ÷åìó ñìóòíî ðâàëàñü è î ÷åì òîñêîâàëà ìîÿ äóøà».
Ïîä âïå÷àòëåíèåì îò êàðòèíû Áèëèáèí ñîçäàë àêâàðåëüíûå èëëþñòðàöèè ê «Ñêàçêå îá Èâàíå-öàðåâè÷å, Æàð-ïòèöå è î Ñåðîì âîëêå» è «Öàðåâíå-ëÿãóøêå».
Ïîëó÷èëîñü òàê, ÷òî èìè çàèíòåðåñîâàëàñü ëó÷øàÿ ðóññêàÿ òèïîãðàôèÿ «Ýêñïåäèöèÿ çàãîòîâëåíèÿ ãîñóäàðñòâåííûõ áóìàã», îñíîâàííàÿ â 1818 ãîäó. Ýêñïåäèöèÿ ïå÷àòàëà áàíêíîòû, êðåäèòíûå áèëåòû è ïðî÷óþ îôèöèàëüíóþ ïðîäóêöèþ, íóæäàâøóþñÿ â ñïåöèàëüíûõ ñðåäñòâàõ çàùèòû îò ïîääåëêè. Ýêñïåäèöèþ ùåäðî ôèíàíñèðîâàëî ãîñóäàðñòâî, íóæäû â ñðåäñòâàõ îíà íå èñïûòûâàëà.
Íî ëþäè, êîòîðûå ðóêîâîäèëè Ýêñïåäèöèåé çàãîòîâëåíèÿ ãîñóäàðñòâåííûõ áóìàã, åå óïðàâëÿþùèé êíÿçü Áîðèñ Áîðèñîâè÷ Ãîëèöûí, èçâåñòíûé ó÷åíûé, àêàäåìèê, èíæåíåð è èçîáðåòàòåëü Ãåîðãèé Íèêîëàåâè÷ Ñêàìîíè óñòàëè îò îäíîîáðàçèÿ îôèöèàëüíîé ïðîäóêöèè è ïðèãëàñèëè Áèëèáèíà äëÿ îôîðìëåíèÿ êíèã ïî ðóññêèì íàðîäíûì ñêàçêàì.
Õóäîæíèê äåëàåò èëëþñòðàöèè ê «Ñêàçêå îá Èâàíå-öàðåâè÷å, Æàð-ïòèöå è î Ñåðîì âîëêå», ê «Öàðåâíå-ëÿãóøêå», ê «Ïåðûøêó Ôèíèñòà ßñíà-Ñîêîëà», ê «Âàñèëèñå Ïðåêðàñíîé», âûïîëíåííûå õðîìîëèòîãðàôèåé.
Êíèãè, èçäàííûå Ýêñïåäèöèåé çàãîòîâëåíèÿ ãîñóäàðñòâåííûõ áóìàã, ðàçîøëèñü ïî âñåé Ðîññèè, èìåëè êîëîññàëüíûé óñïåõ è ñäåëàëè èìÿ õóäîæíèêà çíàìåíèòûì.
 ýòî æå âðåìÿ Áèëèáèí ñòàë îäíèì èç ó÷àñòíèêîâ îáúåäèíåíèÿ «Ìèð èñêóññòâà», íà÷àë îôîðìëÿòü ïîëîñû â æóðíàëå è ó÷àñòâîâàòü â âûñòàâêàõ èçäàíèÿ.
«Ìèð èñêóññòâà» òâîð÷åñêîå äâèæåíèå è îäíîèìåííûé åæåìåñÿ÷íûé æóðíàë, âûïóñêàâøèéñÿ ñèìâîëèñòàìè ñ 1898 ïî 1904 ãîä. Ñðåäè òåõ, êòî ðàáîòàë íàä æóðíàëîì, íåò íè îäíîé ïðîõîäíîé èëè ìàëîèçâåñòíîé ôàìèëèè: Èëüÿ Ðåïèí, Âèêòîð Âàñíåöîâ, Âàëåíòèí Ñåðîâ, Ìèõàèë Íåñòåðîâ, Èñààê Ëåâèòàí, Êîíñòàíòèí Êîðîâèí è ìíîãèå-ìíîãèå äðóãèå.
Ñèëüíûé õàðàêòåð è îáàÿíèå â ëþáîé ïëåÿäå ïðåâðàùàëè Èâàíà Áèëèáèíà â ëèäåðà. È îí íàøåë ñâîé ñòèëü, êîòîðûé íå áåç ñàìîèðîíèè îêðåñòèë «îáëàãîðîæåííûì ëóáêîì».
Íî Áèëèáèí â ñâîèõ ñêàçî÷íûõ ñþæåòàõ òùàòåëüíî ïðîðàáàòûâàë êàæäóþ äåòàëü, ñòðåìÿñü ê ïðàâäîïîäîáèþ. Åñëè Èâàí èçîáðàæàë èçáó, çíà÷èò, ýòî áûëà èìåííî òà èçáà, â êîòîðîé âçàïðàâäó æèëè êðåñòüÿíå ñ ðåçíûì ôàñàäîì, êðîâåëüíûì äåêîðîì è êðóæåâíûì óçîðîì íà êðûëüöå.
«Çàñëóãè Èâàíà Áèëèáèíà ïåðåä ðóññêîé êóëüòóðîé âåëèêè, ïèøåò Ñ. Ãîëûíåö.  íà÷àëå XX âåêà, êîãäà ÿðêèå ïðîÿâëåíèÿ òàëàíòà è íîâàòîðñòâà ñîñåäñòâîâàëè ñ áåçâêóñèöåé, òâîð÷åñòâî Áèëèáèíà ñëóæèëî ïðèìåðîì äîáðîñîâåñòíîé è òùàòåëüíîé ðàáîòû ïî îñâîåíèþ íàöèîíàëüíîé õóäîæåñòâåííîé òðàäèöèè».
 1902 ãîäó Áèëèáèí æåíèòñÿ íà Ìàðèè Ñåìáåðñ. Äåâóøêà òîæå áûëà õóäîæíèöåé è îôîðìëÿëà êíèãè: îíè âìåñòå õîäèëè â ìàñòåðñêóþ íà çàíÿòèÿ ê Ðåïèíó.  áðàêå ðîäèëîñü äâîå äåòåé.
Âî âðåìÿ ðàáîòû íàä èëëþñòðàöèÿìè Áèëèáèí çàäóìàë ïîåçäêó íà Ñåâåð. Ëåòîì 1902 ãîäà îí ïîåõàë â Âîëîãîäñêóþ è Àðõàíãåëüñêóþ ãóáåðíèè.  ñâîåì ýññå «Íàðîäíîå òâîð÷åñòâî Ñåâåðà» õóäîæíèê ïèñàë: «Ýòî êðàé áåñêîíå÷íûõ ëåñîâ è áîëüøèõ è ñïîêîéíûõ ðåê, êàòÿùèõ ñâîè âîäû íà ñåâåð».
Èâàí Áèëèáèí ïîâòîðèë ñâîþ ýêñïåäèöèþ â 1903 è 1904 ãîäó, íî óæå ñ çàäàíèåì îò Ðóññêîãî ìóçåÿ: ñîáðàòü äëÿ ýòíîãðàôè÷åñêîé êîëëåêöèè ñòàðèííûå âåùè è íàöèîíàëüíóþ îäåæäó.
 ïîåçäêàõ èëëþñòðàòîð íå ðàññòàâàëñÿ ñ áóìàãîé è êàðàíäàøîì. Ðèñîâàë è ñíèìàë äåðåâÿííûå ñòðîåíèÿ, îäåæäó, èçó÷àë îðíàìåíòû è ïèñàë òåîðåòè÷åñêèå ñòàòüè. Èâàí ßêîâëåâè÷ áûë ÷åëîâåêîì ðàáîòîñïîñîáíûì, îí òðóäèëñÿ ïî 10;12 ÷àñîâ äåíü.  Ïåòåðáóðã âåðíóëñÿ ñ áîãàòûì «óëîâîì»: ñóíäóêàìè, ïîñóäîé, ðóøíèêàìè, ïëàòêàìè è ñàðàôàíàìè.
Ïîñëå ïîåçäîê õóäîæíèê ñòàë äîêóìåíòàëüíî òî÷íî îòíîñèòüñÿ ê äåòàëÿì òåðåìà, êîñòþìû òåïåðü âûïèñûâàëèñü èì ñ îïîðîé íà èñòîðè÷åñêèå êíèãè. Ïîä âïå÷àòëåíèåì îò Ñåâåðà îí âçÿëñÿ çà èëëþñòðàöèè ê áûëèíå «Âîëüãà» è îäíîâðåìåííî âûïîëíÿë íåáîëüøèå çàêàçû îò ÷àñòíûõ èçäàòåëüñòâ: ðèñîâàë îòêðûòêè ñ âèäàìè Àðõàíãåëüñêîé ãóáåðíèè.
Ïîñòåïåííî ñëîæèëñÿ õàðàêòåðíûé ñòèëü èëëþñòðàòîðà: îáðàìëåíèå ôèãóð òåìíûìè ëèíèÿìè, èñïîëüçîâàíèå ðèòìè÷íûõ îðíàìåíòîâ, çàòåéëèâîå îôîðìëåíèå áóêâ. Òàêîâû èëëþñòðàöèè ê «Ðóñëàíó è Ëþäìèëå», «Ñêàçêå î öàðå Ñàëòàíå», «Ñåñòðèöå Àë¸íóøêå è áðàòöó Èâàíóøêå».
Áèëèáèíñêàÿ ãðàôèêà ïîëüçîâàëàñü íåâåðîÿòíûì óñïåõîì òàê, íàïðèìåð, öèêë «Ñêàçêè î çîëîòîì ïåòóøêå» ïðèîáðåëà Òðåòüÿêîâêà. Ñóìðà÷íûé ëåñ äëÿ õóäîæíèêà ñèìâîëèçèðîâàë òåìíóþ, èððàöèîíàëüíóþ ñèëó. Ýòîò îáðàç ñòàë ëåéòìîòèâîì åãî ðàáîò.
Ñàêðàëüíàÿ çíà÷èòåëüíîñòü ñîñåäñòâîâàëà ñ çàáàâíûìè øóòêàìè â íàðîäíîì äóõå. Ðóññêàÿ ïðèðîäà ïðè âñåé óçíàâàåìîñòè îáðåòàëà ìîíóìåíòàëüíîñòü è ìíîãîçíà÷èòåëüíîñòü.
Ïî÷èòàòåëè ïîäìå÷àëè â êîìïîçèöèÿõ «õðóñòàëüíóþ ÷èñòîòó» âèçóàëüíûõ ðåøåíèé è íàïåâíîñòü ôîëüêëîðíûõ ìîòèâîâ, òùàòåëüíîñòü îòäåëêè è ëþáîâü ê äåòàëÿì. «Âñå ðàáîòû Èâàíà ßêîâëåâè÷à Áèëèáèíà áóäü òî ñàìàÿ ìàëåíüêàÿ êîíöîâêà âñåãäà ñäåëàíû ñ ëþáîâüþ, óìîì, êóëüòóðîé è ñ áîëüøèì õóäîæåñòâåííûì ïîäúåìîì è ìàñòåðñòâîì», îòçûâàëàñü î òîâàðèùå ïî èñêóññòâó Îñòðîóìîâà-Ëåáåäåâà.
Êíèæíàÿ, æóðíàëüíàÿ è ãàçåòíàÿ èëëþñòðàöèÿ ñîñòàâëÿëè ëèøü ÷àñòü ïðîôåññèîíàëüíîé æèçíè Áèëèáèíà.
Ñ 1904 ã. îí çàÿâèë î ñåáå è êàê î âûñîêîîäàðåííîì òåàòðàëüíîì õóäîæíèêå, çíàòîêå ñòàðèííûõ êîñòþìîâ ðàçíûõ íàðîäîâ, ïðåæäå âñåãî ðóññêîãî.
Íà÷àâ ñîòðóäíè÷åñòâî ñî âíîâü îðãàíèçîâàííûì â Ñàíêò-Ïåòåðáóðãå Ñòàðèííûì òåàòðîì, Áèëèáèí ó÷àñòâîâàë â àíòåðïðèçå Ñ. Äÿãèëåâà, ñîçäàâ ýñêèçû ðóññêèõ êîñòþìîâ ê îïåðå Ì. Ìóñîðãñêîãî «Áîðèñ Ãîäóíîâ» (1908), èñïàíñêèõ êîñòþìîâ ê êîìåäèè Ëîïå äå Âåãà «Îâå÷èé èñòî÷íèê» è ê äðàìå Êàëüäåðîíà «×èñòèëèùå Ñâÿòîãî Ïàòðèêà» (1911), è äðóãèõ.
Ïåðåä Ïåðâîé ìèðîâîé âîéíîé òàëàíò Áèëèáèíà ñ áëåñêîì ïðîÿâèëñÿ â äåêîðàöèÿõ îïåð «Àñêîëüäîâà ìîãèëà», ««Ðóñëàí è Ëþäìèëà», «Ñàäêî», â îôîðìëåíèè æóðíàëîâ «Ñîëíöå Ðîññèè» è «Ëóêîìîðüå», â èíòåðüåðíîé ðîñïèñè Íèæåãîðîäñêîãî îòäåëåíèÿ Ãîñáàíêà ê 300-ëåòèþ Äîìà Ðîìàíîâûõ, è â íà÷àëå 1917 ãîäà íà çàñåäàíèè Àêàäåìèè Õóäîæåñòâ Áèëèáèí áûë ïðåäñòàâëåí ê çâàíèþ àêàäåìèêà .
«Èìÿ Áèëèáèíà äîñòàòî÷íî ãîâîðèò çà ñåáÿ. Ôàíòàñòè÷åñêèé õàðàêòåð îïåðû íàøåë â òàëàíòëèâîì õóäîæíèêå äåéñòâèòåëüíî òîíêîãî è ñìåëîãî èíòåðïðåòàòîðà. Ñî÷åòàíèå êðàñîê, îñëåïèòåëüíàÿ â ñàìîé ìÿãêîñòè ñâîåé èõ ãàììà, ïîðîæäàþò âïå÷àòëåíèå ðåäêîé ãàðìîíèè è ïåðåíîñÿò âîñõèùåííîãî çðèòåëÿ â íàñòîÿùåå âîëøåáíîå öàðñòâî» (Æóðíàë «Îáîçðåíèå òåàòðîâ» îá îïåðå «Ðóñëàí è Ëþäìèëà»)
Õóäîæíèêó óäàëîñü ïîðàáîòàòü è â ñôåðå êîììåð÷åñêîé èëëþñòðàöèè. Îí ñîçäàâàë ðåêëàìíûå ïëàêàòû è áðîøþðû äëÿ ïèâîâàðåííîãî çàâîäà «Íîâàÿ Áàâàðèÿ». Òàêæå îôîðìëÿë îáëîæêè ïîïóëÿðíûõ æóðíàëîâ è àëüìàíàõîâ: «Çîëîòîå Ðóíî», «Øèïîâíèê», «Ìîñêîâñêîå Èçäàòåëüñòâî».
Íà ïåðåëîìå 19 è 20 âåêîâ çàâîä áðàòüåâ Êîðíèëîâûõ íà÷àë âûïóñê ïîñóäû ïî ìîòèâàì ðàáîò Áèëèáèíà. Çàòåì ïîñóäó ñ ðèñóíêàìè Áèëèáèíà ñòàë Âûïóñêàòü ËÔÇ.
Áèëèáèí ñîçäàâàë òåàòðàëüíûå àôèøè, ýñêèçû äëÿ ïî÷òîâûõ ìàðîê. Åãî ðàáîòû ñ óäîâîëüñòâèåì ïå÷àòàëè, ïðîäóêöèÿ ñ êàðòèíêàìè Áèëèáèíà áûëà íàðàñõâàò.
Èâàí ßêîâëåâè÷ óñïåøíî ñîâìåùàë ðàáîòó íàä èëëþñòðàöèÿìè è çàíÿòèÿ ñ ó÷åíèêàìè, ïðåïîäàâàë ãðàôèêó â Ðèñîâàëüíîé øêîëå ïîîùðåíèÿ õóäîæåñòâ, â êîòîðîé êîãäà-òî ñàì ó÷èëñÿ. Ó÷åíèêàìè áûëè õóäîæíèêè Êîíñòàíòèí Åëèñååâ, Íèêîëàé Êóçüìèí, Ãåîðãèé Íàðáóò, à òàêæå äâå åãî áóäóùèå ñóïðóãè. Âòîðàÿ æåíà Ðåíå à ÎÊîííåëü-Ìèõàéëîâñêàÿ Õóäîæíèê ïî ôàðôîðó, ãðàôèê.
Âî âðåìÿ ðàñöâåòà ïîïóëÿðíîñòè Áèëèáèíà â ñòðàíå íàçðåâàëà ðåâîëþöèÿ. Õóäîæíèê íà÷èíàåò ðèñîâàòü êàðèêàòóðû íà ðåâîëþöèîííóþ òåìàòèêó.
Êàê ïî÷òè âñÿ ðóññêàÿ èíòåëëèãåíöèÿ, ôåâðàëüñêóþ ðåâîëþöèþ îí âñòðåòèë ñî÷óâñòâåííî. Èìåííî Áèëèáèí ñîçäàë ýñêèç «ðåñïóáëèêàíñêîãî» äâóãëàâîãî îðëà, êîòîðûé ñ÷èòàëñÿ ãåðáîì Ðîññèè îò ìàðòà äî îêòÿáðÿ 1917-ãî ( ñ 1992 ãîäà â ÐÔ ýòîò îð¸ë âíîâü ñòàë îôèöèàëüíûì ðóññêèì ñèìâîëîì, îí èçîáðàæàåòñÿ íà âñåõ ðîññèéñêèõ áàíêíîòàõ.
Àâòîðñêèå ïðàâà íà ãåðá è íåêîòîðûå äðóãèå ãðàôè÷åñêèå ðàçðàáîòêè Áèëèáèí ïåðåäàë ôàáðèêå «Ãîçíàê».
Íî îêòÿáðüñêèé âèõðü Áèëèáèíà íå âäîõíîâèë. Îí êîãäà-òî êóïèë êëî÷îê çåìëè â Êðûìó. Òóäà îí ïîñòàðàëñÿ ñáåæàòü îò ðåâîëþöèîííîé íåðàçáåðèõè è Ãðàæäàíñêîé âîéíû, íî íå òóò-òî áûëî. Ïîñëå ðàçãðîìà áåëûõ àðìèé õóäîæíèê, âìåñòå ñ òûñÿ÷àìè äðóãèõ îòâåðæåííûõ, îòáûë èç Íîâîðîññèéñêà íà ïàðîõîäå «Ñàðàòîâ».
Äàëüøå ñòðàíñòâèÿ, õîæäåíèå çà òðèäåâÿòü çåìåëü. Ñëó÷àéíûå çàêàçû âîñòî÷íûõ êóïöîâ. Åãèïåò ñ åãî äðåâíîñòÿìè.  1923 ã. ê íåìó â Êàèð ïðèåõàëà õóäîæíèöà ïî ôàðôîðó Àëåêñàíäðà Âàñèëüåâíà Ùåêàòèõèíà-Ïîòîöêàÿ, åãî áûâøàÿ ó÷åíèöà.
 ýòè ãîäû ñëîæèëàñü ñåìåéíàÿ æèçíü õóäîæíèêà.  ôåâðàëå 1923 ãîäà îí æåíèëñÿ íà Àëåêñàíäðå Ùåêàòèõèíîé-Ïîòîöêîé. Øóðî÷êà ïðèåõàëà ê íåìó â Åãèïåò ñî ñâîèì ñûíîì è ïðèâåçëà â ïîäàðîê èç õîëîäíîé Ðîññèè ïîëîòíÿíûé ìåøî÷åê ñ ãðå÷êîé, âûìåíÿâ åãî íà ñâîþ ëó÷øóþ êàðòèíó. Ê.È. ×óêîâñêèé âñïîìèíàë â ñâîåì äíåâíèêå: «Â÷åðà âå÷åðîì áûë ó Çàìèðàéëî. ß ïîãîâîðèë ñ íèì î Ùåêàòèõèíîé:
«Äà åé Áèëèáèí ïðèñûëàåò òàêèå òåïëûå ïèñüìà è òåëåãðàììû, ÷òî â Ïèòåðå ñòàíîâèòñÿ îòòåïåëü: âñå íà÷èíàåò òàÿòü!»
 ïåðèîä âëþáëåííîñòè, íà÷àëà ñîâìåñòíîé æèçíè, ðàäîñòè îñâîáîæäåíèÿ îò ãîëîäà è õîëîäà â Ïåòðîãðàäå õóäîæíèöà ñîçäàëà ïðåêðàñíûé ïîðòðåò Áèëèáèíà, èçîáðàçèâ åãî â âèäå âîñòî÷íîãî ôàêèðà, êîòîðûé âîëøåáíî èçìåíèë æèçíü Øóðî÷êè è åå ìàëåíüêîãî ñûíà.
Àëåêñàíäðà Âàñèëüåâíà òðåòüÿ æåíà È.ß. Áèëèáèíà. Òàê ñëó÷èëîñü, ÷òî âñå åãî æåíû õóäîæíèöû. Îò ïåðâîãî ñóïðóæåñòâà ñ Ì.ß. ×åìáåðñ ó Áèëèáèíà äâà ñûíà: Àëåêñàíäð è Èâàí, îòíîøåíèÿ ñ êîòîðûìè îí ïîääåðæèâàë, îñîáåííî ñ Àëåêñàíäðîì, áóäóùèì õóäîæíèêîì òåàòðà è êèíî. Ãðàæäàíñêèé áðàê ñî âòîðîé æåíîé, êðàñàâèöåé Ð.Ð. ÎÊîííåëü, òàêæå îêàçàëñÿ íåïðî÷íûì. À âîò ñ À.Â. Ùåêàòèõèíîé-Ïîòîöêîé õóäîæíèê íå ðàññòàâàëñÿ äî êîíöà æèçíè.
 ýìèãðàöèè îí ñóìåë íå ïðîñòî âûæèòü, íî îáðåë «âòîðîå äûõàíèå», íîâûå òåìû è âûðàçèòåëüíûå ñðåäñòâà.  åãî ðàáîòàõ 1920-õ1930-õ ãîäîâ ïðåäñòàþò òàèíñòâåííûé Åãèïåò è ýêçîòè÷åñêèé Âîñòîê, ðûöàðñêàÿ êóëüòóðà è êàðíàâàëüíàÿ ïûøíîñòü áàðîêêî. ×óòêèé êî âñåìó íîâîìó, õóäîæíèê èñïîëüçóåò â ñâîèõ ïðîèçâåäåíèÿõ ýëåìåíòû è ñòèëèñòèêó àð-äåêî.
 Åãèïòå ñóäüáà ñâåëà Èâàíà ßêîâëåâè÷à ñî çíàìåíèòîé áàëåðèíîé Àííîé Ïàâëîâîé, òî áûë 1923 ãîä.
«Â Åãèïåò íà ãàñòðîëè ïðèåçæàåò Àííà Ïàâëîâà», ïèñàë Ìñòèñëàâ Ïîòîöêèé (ïðè¸ìíûé ñûí Èâàíà ßêîâëåâè÷à), «Àííà Ïàâëîâà âìåñòå ñ Âèêòîðîì Ýìèëüåâè÷åì Äàíäðå, ñâîèì ìóæåì, ïðîâîäèò âå÷åðà â ìàñòåðñêîé Èâàíà ßêîâëåâè÷à.
Çíàìåíèòàÿ áàëåðèíà çàêàçàëà Èâàíó ßêîâëåâè÷ó ýñêèçû äåêîðàöèé è êîñòþìîâ ê áàëåòó «Ðîìàí ìóìèè», à â 1924 ãîäó â ðåïåðòóàðå Àííû Ïàâëîâîé áûë è åù¸ îäèí áàëåò «Ðóññêàÿ ñêàçêà». Çäåñü õóäîæíèê ïðîÿâèë ñâîé íåïðåâçîéä¸ííûé òàëàíò íå òîëüêî äåêîðàòîðà, íî è ëèáðåòòèñòà.
Íî ïîñëå ïåòåðáóðãñêîé ñëàâû îí ÷óâñòâîâàë ñåáÿ â ýêçîòè÷åñêèõ ñòðàíàõ áåñïðèþòíî.  1925 ãîäó Áèëèáèí ñ ñåìüåé ïåðååçæàåò èç Åãèïòà âî Ôðàíöèþ, ãäå ðàáîòàåò õóäîæíèêîì-îôîðìèòåëåì, èëëþñòðèðóåò ðóññêèå ñêàçêè, ñêàçêè «Òûñÿ÷è è îäíîé íî÷è» è ñêàçêè áðàòüåâ Ãðèìì.
Áèëèáèí ñòàë ÷ëåíîì-îñíîâàòåëåì îáùåñòâà «Èêîíà». Êàê èëëþñòðàòîð îí ñîçäàë îáëîæêó óñòàâà è ýñêèç ïå÷àòè îáùåñòâà.  Ïðàãå âûïîëíèë ýñêèçû ôðåñîê è èêîíîñòàñà äëÿ ðóññêîãî õðàìà íà Îëüøàíñêîì êëàäáèùå â ñòîëèöå ×åõèè. Ðèñîâàë îòêðûòêè äëÿ ðóññêèõ èçäàòåëüñòâ â Ïàðèæå è Áåðëèíå.
 Ïàðèæå õóäîæíèê íàøåë ñåáÿ â òåàòðàëüíîé æèçíè. Çäåñü îí ãîòîâèò áëèñòàòåëüíûå äåêîðàöèè ê ïîñòàíîâêàì ðóññêèõ îïåð, ñîçäàåò îôîðìëåíèå ê áàëåòó Ñòðàâèíñêîãî «Æàð-ïòèöà».
Áàëåò áûë ñîçäàí ïî çàêàçó Äÿãèëåâà äëÿ åãî «ðóññêèõ ñåçîíîâ». Âîëøåáíàÿ ïòèöà, ôîëüêëîðíûå ìîòèâû íåóäèâèòåëüíî, ÷òî ê ðàáîòå íàä äåêîðàöèÿìè Äÿãèëåâ ïðèâëåê ñâîåãî ñòàðîãî ïðèÿòåëÿ è åäèíîìûøëåííèêà ïî æóðíàëó «Ìèð èñêóññòâà».
 1929 ãîäó ïåâèöà Ìàðèÿ Êóçíåöîâà-Áåíóà çàêàçàëà ó Áèëèáèíà ýñêèçû äåêîðàöèé äëÿ îïåðû îíà íåäàâíî îñíîâàëà «×àñòíóþ ïàðèæñêóþ îïåðó» è ïëàíèðîâàëà ïðîâåñòè ñåçîí. Çà ãîä õóäîæíèê îôîðìèë òðè ïîñòàíîâêè: «Ñêàçêó î öàðå Ñàëòàíå», «Ñíåãóðî÷êó» è «Ñêàçàíèå î íåâèäèìîì ãðàäå Êèòåæå».
Áèëèáèí ñîçäàâàë ñòèëü ðóññêîé îïåðû ïî âñåìó ìèðó. Ðóññêóþ îïåðó ñòàâèëè è â Åâðîïå, è â Àìåðèêå. Áàëåò Ñòðàâèíñêîãî «Æàð-ïòèöà» â îôîðìëåíèè Áèëèáèíà èìåëè óñïåõ â Áóýíîñ-Àéðåñå, îïåðû — â Áðíî è Ïðàãå. Áèëèáèí óñïåøåí è âîñòðåáîâàí.
 1933 ãîäó õóäîæíèê âûïóñòèë èëëþñòðèðîâàííîå èçäàíèå «Ñêàçêè î ðûáàêå è ðûáêå». Àëåêñàíäð Áåíóà ïèñàë: «Èçäàíèå ÿâëÿåòñÿ æåëàííûì ïîäàðêîì äëÿ íàøèõ äåòåé, îñîáåííî äëÿ òåõ, êîòîðûå óæå ñîâåðøåííî îôðàíöóçèëèñü òàê, ÷òî è ñ ðóññêîé ïîýçèåé èõ ïðèõîäèòñÿ çíàêîìèòü âî ôðàíöóçñêîì ïåðåâîäå».
 1936 ãîäó Áèëèáèí âïåðâûå âçÿëñÿ çà èíîñòðàííóþ ëèòåðàòóðó îôîðìèë «Ðóñàëî÷êó» Õàíñà Êðèñòèàíà Àíäåðñåíà. Ýòî ñðàçó çàèíòåðåñîâàëî çàðóáåæíûõ èçäàòåëåé: âñêîðå èëëþñòðàòîð ïîäïèñàë êîíòðàêòû íà âûïóñê ôðàíöóçñêèõ è íåìåöêèõ íàðîäíûõ ñêàçîê.
Áèëèáèíñêèå ðàáîòû ïîëüçîâàëèñü óñïåõîì ó õóäîæåñòâåííîé áîãåìû Ïàðèæà. Âûõîäèëè íîâûå êíèãè, â òîì ÷èñëå è íà ôðàíöóçñêîì ÿçûêå íàïðèìåð, ñêàçêè «Òûñÿ÷è è îäíîé íî÷è».
Ôðàíöóçñêèå äðóçüÿ äàæå óïðàøèâàëè èëëþñòðàòîðà âçÿòü â êà÷åñòâå ïñåâäîíèìà àðèñòîêðàòè÷åñêóþ ôàìèëèþ, íî Áèëèáèí òîëüêî îòøó÷èâàëñÿ.
Æèâÿ â ýìèãðàöèè, õóäîæíèê ñòðàñòíî òîñêîâàë ïî Ðîäèíå.
«ß ñòàë áîëåå ÿðûì íàöèîíàëèñòîì, ÷åì êîãäà-ëèáî, íàñìîòðåâøèñü íà âñåõ ýòèõ «íîñèòåëåé êóëüòóðû» — àíãëè÷àí, ôðàíöóçîâ, èòàëüÿíöåâ è ïð.», ïèñàë Áèáèáèí èç Êàèðà, «ß ðóññêèé íàöèîíàëèñò.
Íàöèîíàëüíîå åñòü ìîùü íàðîäà, åñëè îíî îñíîâàíî íà ëþáâè ê ëó÷øèì äóõîâíûì ïðîÿâëåíèÿì íàöèè, à íå íà ïðèâåðæåííîñòè å¸ ñëó÷àéíîé âíåøíåé ïîëèòè÷åñêîé îáñòàíîâêå».
Âî Ôðàíöèè Áèëèáèí íå áåäñòâîâàë, íî åãî ìàëî ÷òî èíòåðåñîâàëî, êðîìå Ðîññèè, êðîìå áàáóøêèíûõ ñêàçîê è ñòàðèííûõ áûëèí: «Íåñìîòðÿ íà ãðîìàäíûé èíòåðåñ æèçíè â Ïàðèæå, â ìèðîâîì öåíòðå èñêóññòâà ìíå áîëüøå âñåãî íå õâàòàëî ìîåé ñòðàíû».
È, êîãäà äî íåãî äîøëè ñëóõè î òîì, ÷òî â ÑÑÑÐ ëèòåðàòóðà è òåàòð — â ïî÷åòå, ÷òî òàì ïîìíÿò è öåíÿò åãî ãðàôèêó Áèëèáèí ñòàë äóìàòü î âîçâðàùåíèè.
 Ïàðèæå Áèëèáèí ïîçíàêîìèëñÿ ñ Âëàäèìèðîì Ïîòåìêèíûì ñîâåòñêèì äèïëîìàòîì âî Ôðàíöèè. Îíè áëèçêî îáùàëèñü, è â 1935 ãîäó Èâàí Áèëèáèí ïîëó÷èë çàêàç íà ðîñïèñü â çäàíèè ïîñîëüñòâà ÑÑÑÐ.
 1935-ì îí óêðàñèë âåñòèáþëü ñîâåòñêîãî ïîñîëüñòâà â Ïàðèæå ìîíóìåíòàëüíî-ïàòðèîòè÷åñêèì ïàííî «Ìèêóëà Ñåëÿíèíîâè÷», íàïèñàë ïèñüìî Ñòàëèíó è ïîëó÷èë ãðàæäàíñòâî ÑÑÑÐ. ×åðåç ãîä 60-ëåòíèé õóäîæíèê âìåñòå ñ Øóðî÷êîé è Ìñòèñëàâîì âåðíóëñÿ â Ïåòåðáóðã, êîòîðûé óæå ñòàë Ëåíèíãðàäîì.
Âîò íåêîòîðûå ñòðî÷êè èç ïèñüìà Áèëèáèíà ñ ïðîñüáîé î âîçâðàùåíèè, â êîòîðîì Áèëèáèí íàçûâàåò ñâîé îòúåçä íåëåïîñòüþ è âûðàæàåò èñêðåííþþ íàäåæäó áûòü ïîëåçíûì íîâîé Ðîññèè: «Õîòÿ ÿ è æèâó óæå äåñÿòü ëåò âî Ôðàíöèè, ÿ íå íàòóðàëèçîâàëñÿ, íå áóäó÷è â ñîñòîÿíèè àññèìèëèðîâàòüñÿ íå ñ ìîèì íàðîäîì. Ìû áûëè áû ñ÷àñòëèâû, åñëè áû Âû ìîãëè ñîäåéñòâîâàòü íàøåìó âîçâðàùåíèþ íà Ðîäèíó. Âåäü ìû ðàáîòíèêè ïî ñâîåé ñïåöèàëüíîñòè: âñåãäà òàêîâûìè áûëè è òàêîâûìè îñòàíåìñÿ äî ñìåðòè». Íà äîêóìåíòå ïîìåòêà, ñäåëàííàÿ, âèäèìî, ðóêîé È. Ñòàëèíà: «Ðàçðåøèòü âúåçä â ÑÑÑÐ õóäîæíèêó Áèëèáèíó È. ß. è Ùåêîòèõèíîé-Ïîòîöêîé ñ ñûíîì. Ïðèíÿòü». 9 ñåíòÿáðÿ 1935 ã. (èç Àðõèâà Ïðåçèäåíòà Ðîññèéñêîé Ôåäåðàöèè)
Ïðèíÿëè åãî â Ëåíèíãðàäå ðàäóøíî.  Ñîâåòñêîì Ñîþçå Áèëèáèí îêàçàëñÿ ÷ðåçâû÷àéíî âîñòðåáîâàí. Âñå åãî èïîñòàñè êàê õóäîæíèêà íàøëè ñåáå ïðèìåíåíèå: ýòî è ïåäàãîãè÷åñêàÿ äåÿòåëüíîñòü, è êíèæíûå èëëþñòðàöèè, è ðàáîòà â òåàòðå.
Èâàí ßêîâëåâè÷ ñòàë ïðîôåññîðîì è âñ¸ ïîñëåäíåå äåñÿòèëåòèå æèçíè ïðåïîäàâàë âî Âñåðîññèéñêîé Àêàäåìèè õóäîæåñòâ.
Ïàðàëëåëüíî Èâàí Áèëèáèí ñîòðóäíè÷àë ñ òåàòðàìè: îí ñîçäà¸ò äåêîðàöèè äëÿ Òåàòðà îïåðû è áàëåòà èì. Êèðîâà è Òåàòðà äðàìû èì. Ïóøêèíà.
Ïåðåèçäàþòñÿ êëàññè÷åñêèå «áèëèáèíñêèå» ñêàçêè, ïðèçíàííûå «çîëîòûì ôîíäîì».  1939 ãîäó Áèëèáèí ñòàë äîêòîðîì èñêóññòâîâåäåíèÿ. Òîãäà æå õóäîæíèê îôîðìèë ñïåêòàêëè «Ñêàçêà î öàðå Ñàëòàíå» (1937) è «Ïîëêîâîäåö Ñóâîðîâ» (1939), âûïîëíèë èëëþñòðàöèè ê ðîìàíó À.Í. Òîëñòîãî «Ïåòð I» (1937) è ê «Ïåñíå ïðî êóïöà Êàëàøíèêîâà» Ì.Þ. Ëåðìîíòîâà (1939).
Ñàìîé âûäàþùåéñÿ äåêîðàöèîííîé ðàáîòîé äëÿ Èâàíà Áèëèáèíà ñòàëî îôîðìëåíèå îïåðû «Çîëîòîé ïåòóøîê» Í.À. Ðèìñêîãî-Êîðñàêîâà, íàä êîòîðîé ìàñòåð ðàáîòàë ñ óäîâîëüñòâèåì, ïîñêîëüêó îïåðà ïðèíàäëåæàëà åãî ëþáèìîìó êîìïîçèòîðó.
Îäíàêî òåàòð íå îòâëåê õóäîæíèêà îò ðàáîòû â îáëàñòè êíèæíîé ãðàôèêè. Èâàí ßêîâëåâè÷ Áèëèáèí ïðîäîëæàåò èëëþñòðèðîâàòü êíèãè êëàññèêîâ ìèðîâîé ëèòåðàòóðû, ñâîèõ ñîâðåìåííèêîâ, ìíîãî ðàáîòàåò äëÿ æóðíàëîâ, îôîðìëÿåò ó÷åáíèêè è êíèãè ïî àðõèòåêòóðå. Ïàðàëëåëüíî ñ ýòèì õóäîæíèê ðàáîòàë â ñôåðå ðåêëàìû.
È.ß. Áèëèáèí ñîçäàâàë ðåêëàìíûå ïëàêàòû, áëàíêè ìåíþ, àôèøè, ýñêèçû ïî÷òîâûõ ìàðîê è îòêðûòêè.
Ôååðè÷åñêèé, ôàíòàñòè÷åñêèé Èâàí ßêîâëåâè÷ Áèëèáèí — èñòèííî ðóññêèé õóäîæíèê, ñóäüáà åãî áûëà ñëîæíîé è íàñûùåííîé, íî âñþ ñâîþ æèçíü õóäîæíèê ïîñâÿòèë ñêàçêå, îí ñîçäàë ñâîé, íåïîâòîðèìûé ñòèëü ãðàôèêè.
Îñîáûé «áèëèáèíñêèé» ñòèëü óçíàâàåì ñåãîäíÿ ñ ïåðâîãî âçãëÿäà: ýòî è ñîâåðøåííîå âëàäåíèå èñêóññòâîì êíèæíîé ãðàôèêè, êîãäà è îáëîæêà, è òåêñò, è øðèôò, è ðèñóíêè, è îðíàìåíòû ïîä÷èíåíû îäíîé îáùåé èäåå êíèãè, è âèðòóîçíàÿ ïðîðèñîâêà ñòàðèííîé ðóññêîé îäåæäû è ïðåäìåòîâ áûòà, è âîçâðàùåíèå ê òðàäèöèÿì äðåâíåðóññêîãî è íàðîäíîãî èñêóññòâà ñ èõ óçîðíîñòüþ è äåêîðàòèâíîñòüþ, è ñâîåîáðàçíàÿ òðàêòîâêà áûëèííûõ è ñêàçî÷íûõ îáðàçîâ.
×åðåç ñîçäàííûå êèñòüþ Áèëèáèíà îáðàçû è âçðîñëûì ëþäÿì è äåòÿì îòêðûâàëñÿ òàèíñòâåííûé, çàìàí÷èâûé ìèð ñêàçêè. Îäíîâðåìåííî ðåàëèñòè÷íûå è ñêàçî÷íûå, æåñòêèå, îòêðîâåííûå è èñòî÷àþùèå äîáðî èëëþñòðàöèè óâëåêàëè çà ñîáîé, âäîõíîâëÿëè, ñòàíîâèëèñü ñàìûì áëàãîäàòíûì òîïëèâîì äëÿ âîîáðàæåíèÿ.
Òðóäíî îæèäàòü ïîäîáíîãî îò ñîâðåìåííûõ äåòåé, âîîáðàæåíèå è òâîð÷åñêîå ìûøëåíèå êîòîðûõ óáèâàåòñÿ óùåðáíûìè, óðîäëèâûìè ñìåøàðèêàìè, âñÿêèìè ãóáêàìè áîáàìè. Âðÿä âñÿ ýòà ãðàôè÷åñêàÿ õàëòóðà ñïîñîáíà ïîáóäèòü â ðåáåíêå ôàíòàçèþ è òÿãó ê òâîð÷åñòâó, ïîçíàíèþ, ýêñïåðèìåíòàì.
Äóìàþ, ÷òî âåëèêèå ïðîðûâû â íàóêå è òåõíèêå â 20 âåêå ñîâåðøèëè ëþäè, ÷åé æèâîé óì âîñïèòûâàëñÿ â òîì ÷èñëå íà ðóññêèõ ñêàçêàõ, ïðîèëëþñòðèðîâàííûõ Èâàíîì ßêîâëåâè÷åì.
Òâîð÷åñòâî Èâàíà ßêîâëåâè÷à Áèëèáèíà ñûãðàëî çíà÷èòåëüíóþ ðîëü â ôîðìèðîâàíèè èíòåðåñà ê ðóññêîìó íàñëåäèþ. Åãî èëëþñòðàöèè ê áûëèíàì è ñêàçêàì, áëàãîäàðÿ ïîëèãðàôèè ïîëó÷èëè øèðîêîå ðàñïðîñòðàíåíèå, îòêðûëè ìíîãèì â íà÷àëå ÕÕ âåêà êðàñîòó ðóññêîé ñòàðèíû è ïðîäîëæàþò óäèâëÿòü è ðàäîâàòü íàøèõ ñîâðåìåííèêîâ ñåãîäíÿ.
Àâòîð-ñîñòàâèòåëü êíèãè «Áèëèáèí — ãåíèé ðóññêîãî îáðàçà», èñêóññòâîâåä, ïðîôåññîð Èíñòèòóòà èì È.Å. Ðåïèíà Ðîññèéñêîé Àêàäåìèè õóäîæåñòâ Ò.Ô.Âåðèæíèêîâà ïèøåò:
«Èâàí Áèëèáèí ñîñòàâíàÿ ÷àñòü îòå÷åñòâåííîãî õóäîæåñòâåííî-êóëüòóðíîãî ìåíòàëèòåòà. È äåëî çäåñü íå ñòîëüêî â ñòèëå Áèëèáèíà, à â îùóùåíèè íåðàçðûâíîãî åäèíñòâà ñ ðóññêîé çåìë¸é. Ýòîò èìïóëüñ õóäîæíèê ÷óâñòâóåò ñêâîçü òûñÿ÷åëåòèÿ, ñêâîçü ýïîõè, óìååò âèäåòü, ÷òî õðàíèòñÿ è ïðîèçðàñòàåò â êóëüòóðíîì ïëàñòå. Áåç ñîìíåíèÿ, Èâàí ßêîâëåâè÷ èç ïëåÿäû áîëüøèõ íàöèîíàëüíûõ õóäîæíèêîâ Ðîññèè, ðàçëè÷íûõ ïî òâîð÷åñêîìó ðåãèñòðó, ïî àòìîñôåðå ñâîåãî èñêóññòâà, îäíàêî ðàâíûõ ïî îùóùåíèþ ñâÿòîé, äóõîâíîé ïðèíàäëåæíîñòè ê Ðîäèíå».
Êàðòèíû, ôðåñêè, ãðàôèêà è äðóãèå îáðàçöû òâîð÷åñòâà çàìå÷àòåëüíîãî õóäîæíèêà õðàíÿòñÿ òåïåðü â ãîñóäàðñòâåííûõ è ÷àñòíûõ êîëëåêöèÿõ. Îíè óêðàøàþò çàëû «Ðóññêîãî ìóçåÿ» â Ïåòåðáóðãå, ýêñïîíèðóþòñÿ â Òåàòðàëüíîì ìóçåå èì. Áàõðóøèíà â Ìîñêâå, â Êèåâñêîì ìóçåå ðóññêîãî èñêóññòâà, â Ëîíäîíñêîì ìóçåå Âèêòîðèè è Àëüáåðòà, â Ïàðèæñêîé íàöèîíàëüíîé ãàëåðåå, â Îêñôîðäñêîì ìóçåå Àøìîëåàí è ìíîãèõ äðóãèõ. Âêëàä Èâàíà ßêîâëåâè÷à â ðóññêóþ è ìèðîâóþ êóëüòóðó ïîèñòèíå áåñöåíåí.
Ìàòåðèàëû
1 ÐÓÑÑÊÈÉ ÕÓÄÎÆÍÈÊ, ÊÍÈÆÍÛÉ ÈËËÞÑÒÐÀÒÎÐ, Ó×ÀÑÒÍÈÊ ÎÁÚÅÄÈÍÅÍÈß «ÌÈÐ ÈÑÊÓÑÑÒÂÀ» ÈÂÀÍ ßÊÎÂËÅÂÈ× ÁÈËÈÁÈÍ https://www.liveinternet.ru/users/bo4kameda/post369523383/
2 «Áîëüøîé áèëèáèíñêèé» ñòèëü https://tatlin.ru/articles/bolshoj_bilibinskij_stil
3 Èâàí ßêîâëåâè÷ Áèëèáèí (1876 1942) èç öèêëà «Õóäîæíèêè þáèëÿðû» http://romii.ru/calendar/index.php?ELEMENT_ID=1845
4 È.ß. Áèëèáèí Áèîãðàôèÿ http://www.web-gallery.org/Bilibin/Resume-ru.htm
5 ÀËÅÊÑÀÍÄÐ ÏÎËßÊΠÈâàí Áèëèáèí. Æàæäà ñêàçêè
6 ÒÂÎÐ×ÅÑÒÂÎ ÈÂÀÍÀ ÁÈËÈÁÈÍÀ https://allpainters.ru/bilibin-ivan.html
7 Ãîëûíåö Ã. Â. È. ß. Áèëèáèí. Ì., Èçîáðàçèòåëüíîå èñêóññòâî. 1972. Ñ.
8 Èâàí ßêîâëåâè÷ Áèëèáèí, 18761942 (Àëüáîì) / Àâò.-ñîñò. Ò. Ô. Âåðèæíèêîâà. ÑÏá., 2002.
9 È. ß. Áèëèáèí â Åãèïòå (19201925): Ïèñüìà, äîêóìåíòû è ìàòåðèàëû Ðóññêèé ïóòü 2009.
Сегодня люди все чаще обращаются к народному фольклору, в частности, к русским сказкам. Если одни пытаются найти в них истину, то другие, погружаясь в чтение, следуют за волшебным клубочком, веря, что он приведет в «тридевятое царство», где сбываются мечты и не происходит ничего плохого.
Коротко о тотемных животных: что это такое и откуда они появились
Понятие тотема, которое ввели в научный оборот лишь в 19 веке, было взято из национального языка североамериканских индейцев. В переводе слово означает «его род». Только родовая принадлежность определяется не по семейным/кровным узам, а по объединению человека и племени с каким-либо предметом, стихией, растением или животным.
Традиция различать себя по тотемам возникла из необходимости подчеркнуть собственную уникальность. Даже в древности люди стремились отличаться друг от друга. С помощью тотемов они связывали себя неразрывными узами с живой природой и потусторонним миром.
Тотем в этой взаимосвязи играл функцию защиты и оберега от нечистых и темных сил.
У русского народа символы тотемизма, а точнее, его отголоски сохранились в фольклоре, где принято почитать и величать представителей флоры и фауны.
Волк-помощник
Сюжетов животного эпоса в мировом фольклоре насчитывается около 140, в то время как в русском — 119. Отметим, что значительная часть оригинальна. Волшебные сказки появились в эпоху первых земледельческих государств. Безусловно, центральное место в сюжете всегда отводилось человеку, а вот животные выступали в роли помощников главного героя.
Владимир Пропп — известный советский фольклорист — отмечает, что подобные волшебные сказки можно отнести к эпохе вымирания устаревших охотничьих обрядов. Тайные знания, которые раньше передавались из поколения в поколение, утратили свою ценность. Их стали рассказывать в виде сказок.
Родословная каждого племени охотников велась от определенного растения или животного — так называемого тотема. Он был родным для каждого члена. Именно эта вера в зверей-покровителей стала основой для сказок о летающих конях, исполняющих желания рыбах и волках, которые всегда придут на помощь.
Для примера можно привести отрывок из книги «Русская народная сказка» Владимира Аникина:
Неплохо сохранила смысл древнего мифического поверья и сказка об Иване-царевиче и сером волке… В сказке действует волк-оборотень. Временами он принимает вид человека и даже коня. Серый волк верно служит герою. Откуда такое расположение? Волк объясняет Ивану-царевичу: «Так как я твоего коня растерзал, то буду служить тебе верой и правдой».
Если усматривать в поверьях о волках-оборотнях остатки тотемизма, то понятно, почему сказочный волк, причинив вред человеку, считает себя обязанным возместить урон верной службой. Родственная связь считалась священной, и нарушение ее каралось. Волк съел коня. Он сам служит герою конем. Он берет на себя обязанности помогать человеку добровольно, без принуждения: и для него родственные связи священны. Логика первобытного мышления здесь несомненна.
Летающий конь
Наряду с другими животными в волшебных сказках фольклора разных стран часто упоминаются кони и орлы. Отдельное внимание стоит уделить обряду кормления орла, которого придерживались многие народы. Птицу забирали домой, откармливали, ухаживали, а потом убивали. После орла отсылали к духам, чтобы тот замолвил доброе слово о тех, кто хорошо о нем заботился. Вспомнить хотя бы слова орла главному герою из сказки «Василиса Премудрая и Морской царь»:
Не стреляй меня, царь-государь! Возьми лучше к себе да прокорми три года. В некое время я пригожусь тебе!
А что потом? После того как царь откормил птицу, она отвезла его за тридевять земель — то есть в потусторонний мир.
Похожую функцию в сказках выполняли и кони, которые почти всегда имели крылья, чтобы перемещаться между мирами.
Старик свистнул-гайкнул богатырским посвистом: «Сивко-бурко, вещий воронко!» Сивко бежит, только земля дрожит, из очей искры сыплются, из ноздрей дым столбом.
Помните этот отрывок из сказки «Сивка-бурка»? Волшебного коня Иван-дурак получил от умершего отца, после того как провел ночь на родительской могиле. Исследователи русского фольклора считают, что на самом деле лошадь была белой с синим отливом (отсюда и название). Коней именно такого окраса приносили в жертву древние греки. К слову, особое отношение к копытным этой масти было и у сибирских шаманов.
Змееборство
Позднее «родственные связи» людей и животных из сказок исчезли. На смену пришли чудища, победить которых могли лишь избранные. Вот один из сохраненных эпизодов, характерный для славянского фольклора, из сказки «Иван Попялов»:
Побивши змеевых дочек, Иван Попялов поехал с братьями домой — уж летит за ними змеиха, раскрыла рот от земли до неба и хотела Ивана проглотить. Иван и братья кинули ей три пуда соли. Она проглотила ту соль, подумав, что это Иван Попялов, а после, как распробовала ту соль и увидела, что это не Иван, так бросилась снова в погоню.
Владимир Пропп утверждает, что здесь частично описан обряд инициации. В древности его проводили над юношами-охотниками. Цель заключалась в поглощении испытуемого животным, и чаще всего это был змей.
Со временем возник обычай разжигать внутри таких чудищ огромный костер. А освобождение молодого охотника из утробы чудовища означало победу.
Позже воздействовать на «монстров» стали не изнутри, а снаружи. Таким образом, возник один из популярнейших в мировом фольклоре мотив — змееборство. К слову, о встрече с подобными чудищами рассказывается не только в сказках, но и в былинах, легендах и даже житиях святых. Вспомнить хотя бы герб Москвы, на котором изображен Георгий Победоносец, поражающий змея.
Нашли нарушение? Пожаловаться на содержание
Давным-давно был в некотором царстве
Могучий царь, по имени Демьян
Данилович. Он царствовал премудро;
И было у него три сына: Клим-
Царевич, Петр-царевич и Иван-
Царевич. Да еще был у него
Прекрасный сад, и чудная росла
В саду том яблоня; всё золотые
Родились яблоки на ней. Но вдруг
В тех яблоках царевых оказался
Великий недочет; и царь Демьян
Данилович был так тем опечален,
Что похудел, лишился аппетита
И впал в бессонницу. Вот наконец,
Призвав к себе своих трех сыновей,
Он им сказал: «Сердечные друзья
И сыновья мои родные, Клим-
Царевич, Петр-царевич и Иван-
Царевич; должно вам теперь большую
Услугу оказать мне; в царский сад мой
Повадился таскаться ночью вор;
И золотых уж очень много яблок
Пропало; для меня ж пропажа эта
Тошнее смерти. Слушайте, друзья:
Тому из вас, кому поймать удастся
Под яблоней ночного вора, я
Отдам при жизни половину царства;
Когда ж умру, и все ему оставлю
В наследство». Сыновья, услышав то,
Что им сказал отец, уговорились
Поочередно в сад ходить, и ночь
Не спать, и вора сторожить. И первый
Пошел, как скоро ночь настала, Клим-
Царевич в сад, и там залег в густую
Траву под яблоней, и с полчаса
В ней пролежал, да и заснул так крепко,
Что полдень был, когда, глаза продрав,
Он поднялся, во весь зевая рот.
И, возвратясь, царю Демьяну он
Сказал, что вор в ту ночь не приходил.
Другая ночь настала; Петр-царевич
Сел сторожить под яблонею вора;
Он целый час крепился, в темноту
Во все глаза глядел, но в темноте
Все было пусто; наконец и он,
Не одолев дремоты, повалился
В траву и захрапел на целый сад.
Давно был день, когда проснулся он.
Пришед к царю, ему донес он так же,
Как Клим-царевич, что и в эту ночь
Красть царских яблок вор не приходил.
На третью ночь отправился Иван-
Царевич в сад по очереди вора
Стеречь. Под яблоней он притаился,
Сидел не шевелясь, глядел прилежно
И не дремал; и вот, когда настала
Глухая полночь, сад весь облеснуло
Как будто молнией; и что же видит
Иван-царевич? От востока быстро
Летит жар-птица, огненной звездою
Блестя и в день преобращая ночь.
Прижавшись к яблоне, Иван-царевич
Сидит, не движется, не дышит, ждет:
Что будет? Сев на яблоню, жар-птица
За дело принялась и нарвала
С десяток яблок. Тут Иван-царевич,
Тихохонько поднявшись из травы,
Схватил за хвост воровку; уронив
На землю яблоки, она рванулась
Всей силою и вырвала из рук
Царевича свой хвост и улетела;
Однако у него в руках одно
Перо осталось, и такой был блеск
От этого пера, что целый сад
Казался огненным. К царю Демьяну
Пришед, Иван-царевич доложил
Ему, что вор нашелся и что этот
Вор был не человек, а птица; в знак же,
Что правду он сказал, Иван-царевич
Почтительно царю Демьяну подал
Перо, которое он из хвоста
У вора вырвал. С радости отец
Его расцеловал. С тех пор не стали
Красть яблок золотых, и царь Демьян
Развеселился, пополнел и начал
По-прежнему есть, пить и спать. Но в нем
Желанье сильное зажглось: добыть
Воровку яблок, чудную жар-птицу.
Призвав к себе двух старших сыновей,
«Друзья мои, — сказал он, — Клим-царевич
И Петр-царевич, вам уже давно
Пора людей увидеть и себя
Им показать. С моим благословеньем
И с помощью господней поезжайте
На подвиги и наживите честь
Себе и славу; мне ж, царю, достаньте
Жар-птицу; кто из вас ее достанет,
Тому при жизни я отдам полцарства.
А после смерти все ему оставлю
В наследство». Поклонясь царю, немедля
Царевичи отправились в дорогу.
Немного времени спустя пришел
К царю Иван-царевич и сказал:
«Родитель мой, великий государь
Демьян Данилович, позволь мне ехать
За братьями; и мне пора людей
Увидеть, и себя им показать,
И честь себе нажить от них и славу.
Да и тебе, царю, я угодить
Желал бы, для тебя достав жар-птицу.
Родительское мне благословенье
Дай и позволь пуститься в путь мой с богом».
На это царь сказал: «Иван-царевич,
Еще ты молод, погоди; твоя
Пора придет; теперь же ты меня
Не покидай; я стар, уж мне недолго
На свете жить; а если я один
Умру, то на кого покину свой
Народ и царство?» Но Иван-царевич
Был так упрям, что напоследок царь
И нехотя его благословил.
И в путь отправился Иван-царевич;
И ехал, ехал, и приехал к месту,
Где разделялася дорога на три.
Он на распутье том увидел столб,
А на столбе такую надпись: «Кто
Поедет прямо, будет всю дорогу
И голоден и холоден; кто вправо
Поедет, будет жив, да конь его
Умрет, а влево кто поедет, сам
Умрет, да конь его жив будет». Вправо,
Подумавши, поворотить решился
Иван-царевич. Он недолго ехал;
Вдруг выбежал из леса Серый Волк
И кинулся свирепо на коня;
И не успел Иван-царевич взяться
За меч, как был уж конь заеден,
И Серый Волк пропал. Иван-царевич,
Повесив голову, пошел тихонько
Пешком; но шел недолго; перед ним
По-прежнему явился Серый Волк
И человечьим голосом сказал:
«Мне жаль, Иван-царевич, мой сердечный,
Что твоего я доброго коня
Заел, но ты ведь сам, конечно, видел,
Что на столбе написано; тому
Так следовало быть; однако ж ты
Свою печаль забудь и на меня
Садись; тебе я верою и правдой
Служить отныне буду. Ну, скажи же,
Куда теперь ты едешь и зачем?»
И Серому Иван-царевич Волку
Все рассказал. А Серый Волк ему
Ответствовал: «Где отыскать жар-птицу,
Я знаю; ну, садися на меня,
Иван-царевич, и поедем с богом».
И Серый Волк быстрее всякой птицы
Помчался с седоком, и с ним он в полночь
У каменной стены остановился.
«Приехали, Иван-царевич! — Волк
Сказал, — но слушай, в клетке золотой
За этою оградою висит
Жар-птица; ты ее из клетки
Достань тихонько, клетки же отнюдь
Не трогай: попадешь в беду». Иван-
Царевич перелез через ограду;
За ней в саду увидел он жар-птицу
В богатой клетке золотой, и сад
Был освещен, как будто солнцем. Вынув
Из клетки золотой жар-птицу, он
Подумал: «В чем же мне ее везти?»
И, позабыв, что Серый Волк ему
Советовал, взял клетку; но отвсюду
Проведены к ней были струны; громкий
Поднялся звон, и сторожа проснулись,
И в сад сбежались, и в саду Ивана-
Царевича схватили, и к царю
Представили, а царь (он назывался
Далматом) так сказал: «Откуда ты?
И кто ты?» — «Я Иван-царевич; мой
Отец, Демьян Данилович, владеет
Великим, сильным государством; ваша
Жар-птица по ночам летать в наш сад
Повадилась, чтоб золотые красть
Там яблоки: за ней меня послал
Родитель мой, великий государь
Демьян Данилович». На это царь
Далмат сказал: «Царевич ты иль нет,
Того не знаю; но если правду
Сказал ты, то не царским ремеслом
Ты промышляешь; мог бы прямо мне
Сказать: отдай мне, царь Далмат, жар-птицу,
И я тебе ее руками б отдал
Во уважение того, что царь
Демьян Данилович, столь знаменитый
Своей премудростью, тебе отец.
Но слушай, я тебе мою жар-птицу
Охотно уступлю, когда ты сам
Достанешь мне коня Золотогрива;
Принадлежит могучему царю
Афрону он. За тридевять земель
Ты в тридесятое отправься царство
И у могучего царя Афрона
Мне выпроси коня Золотогрива
Иль хитростью какой его достань.
Когда ж ко мне с конем не возвратишься,
То по всему расславлю свету я,
Что ты не царский сын, а вор; и будет
Тогда тебе великий срам и стыд».
Повесив голову, Иван-царевич
Пошел туда, где был им Серый Волк
Оставлен. Серый Волк ему сказал:
«Напрасно же меня, Иван-царевич,
Ты не послушался; но пособить
Уж нечем; будь вперед умней; поедем
За тридевять земель к царю Афрону».
И Серый Волк быстрее всякой птицы
Помчался с седоком; и к ночи в царство
Царя Афрона прибыли они
И у дверей конюшни царской там
Остановились. «Ну, Иван-царевич,
Послушай, — Серый Волк сказал, — войди
В конюшню; конюха спят крепко; ты
Легко из стойла выведешь коня
Золотогрива; только не бери
Его уздечки; снова попадешь в беду».
В конюшню царскую Иван-царевич
Вошел и вывел он коня из стойла;
Но на беду, взглянувши на уздечку,
Прельстился ею так, что позабыл
Совсем о том, что Серый Волк сказал,
И снял с гвоздя уздечку. Но и к ней
Проведены отвсюду были струны;
Все зазвенело; конюха вскочили;
И был с конем Иван-царевич пойман,
И привели его к царю Афрону.
А царь Афрон спросил сурово: «Кто ты?»
Ему Иван-царевич то ж в ответ
Сказал, что и царю Далмату. Царь
Афрон ответствовал: «Хороший ты
Царевич! Так ли должно поступать
Царевичам? И царское ли дело
Шататься по ночам и воровать
Коней? С тебя я буйную бы мог
Снять голову; но молодость твою
Мне жалко погубить; да и коня
Золотогрива дать я соглашусь,
Лишь поезжай за тридевять земель
Ты в тридесятое отсюда царство
Да привези оттуда мне царевну
Прекрасную Елену, дочь царя
Могучего Касима; если ж мне
Ее не привезешь, то я везде расславлю,
Что ты ночной бродяга, плут и вор».
Опять, повесив голову, пошел
Туда Иван-царевич, где его
Ждал Серый Волк. И Серый Волк сказал:
«Ой ты, Иван-царевич! Если б я
Тебя так не любил, здесь моего бы
И духу не было. Ну, полно охать,
Садися на меня, поедем с богом
За тридевять земель к царю Касиму;
Теперь мое, а не твое уж дело».
И Серый Волк опять скакать с Иваном-
Царевичем пустился. Вот они
Проехали уж тридевять земель,
И вот они уж в тридесятом царстве;
И Серый Волк, ссадив с себя Ивана-
Царевича, сказал: «Недалеко
Отсюда царский сад; туда один
Пойду я; ты ж меня дождись под этим
Зеленым дубом». Серый Волк пошел,
И перелез через ограду сада,
И закопался в куст, и там лежал
Не шевелясь. Прекрасная Елена
Касимовна — с ней красные девицы,
И мамушки, и нянюшки — пошла
Прогуливаться в сад; а Серый Волк
Того и ждал: приметив, что царевна,
От прочих отделяся, шла одна,
Он выскочил из-под куста, схватил
Царевну, за спину ее свою
Закинул и давай бог ноги. Страшный
Крик подняли и красные девицы,
И мамушки, и нянюшки; и весь
Сбежался двор, министры, камергеры
И генералы; царь велел собрать
Охотников и всех спустить своих
Собак борзых и гончих — все напрасно:
Уж Серый Волк с царевной и с Иваном-
Царевичем был далеко, и след
Давно простыл; царевна же лежала
Без всякого движенья у Ивана-
Царевича в руках (так Серый Волк
Ее, сердечную, перепугал).
Вот понемногу начала она
Входить в себя, пошевелилась, глазки
Прекрасные открыла и, совсем
Очнувшись, подняла их на Ивана-
Царевича и покраснела вся,
Как роза алая, и с ней Иван-
Царевич покраснел, и в этот миг
Она и он друг друга полюбили
Так сильно, что ни в сказке рассказать,
Ни описать пером того не можно.
И пал в глубокую печаль Иван-
Царевич: крепко, крепко не хотелось
С царевною Еленою ему
Расстаться и отдать ее царю
Афрону; да и ей самой то было
Страшнее смерти. Серый Волк, заметив
Их горе, так сказал: «Иван-царевич,
Изволишь ты кручиниться напрасно;
Я помогу твоей кручине: это
Не служба — службишка; прямая служба
Ждет впереди». И вот они уж в царстве
Царя Афрона. Серый Волк сказал:
«Иван-царевич, здесь должны умненько
Мы поступить: я превращусь в царевну;
А ты со мной явись к царю Афрону.
Меня ему отдай и, получив
Коня Золотогрива, поезжай вперед
С Еленою Касимовной; меня вы
Дождитесь в скрытном месте; ждать же вам
Не будет скучно». Тут, ударясь оземь,
Стал Серый Волк царевною Еленой
Касимовной. Иван-царевич, сдав
Его с рук на руки царю Афрону
И получив коня Золотогрива,
На том коне стрелой пустился в лес,
Где настоящая его ждала
Царевна. Во дворце ж царя Афрона
Тем временем готовилася свадьба:
И в тот же день с невестой царь к венцу
Пошел; когда же их перевенчали
И молодой был должен молодую
Поцеловать, губами царь Афрон
С шершавою столкнулся волчьей мордой,
И эта морда за нос укусила
Царя, и не жену перед собой
Красавицу, а волка царь Афрон
Увидел; Серый Волк недолго стал
Тут церемониться: он сбил хвостом
Царя Афрона с ног и прянул к двери.
Все принялись кричать: «Держи, держи!
Лови, лови!» Куда ты! Уж Ивана-
Царевича с царевною Еленой
Давно догнал проворный Серый Волк;
И уж, сошед с коня Золотогрива,
Иван-царевич пересел на Волка,
И уж вперед они опять, как вихри,
Летели. Вот приехали и в царство
Далматово они. И Серый Волк
Сказал: «В коня Золотогрива
Я превращусь, а ты, Иван-царевич,
Меня отдав царю и взяв жар-птицу,
По-прежнему с царевною Еленой
Ступай вперед; я скоро догоню вас».
Так все и сделалось, как Волк устроил.
Немедленно велел Золотогрива
Царь оседлать, и выехал на нем
Он с свитою придворной на охоту;
И впереди у всех он поскакал
За зайцем; все придворные кричали:
«Как молодецки скачет царь Далмат!»
Но вдруг из-под него на всем скаку
Юркнул шершавый волк, и царь Далмат,
Перекувырнувшись с его спины,
Вмиг очутился головою вниз,
Ногами вверх, и, по плеча ушедши
В распаханную землю, упирался
В нее руками, и, напрасно силясь
Освободиться, в воздухе болтал
Ногами; вся к нему тут свита
Скакать пустилася; освободили
Царя; потом все принялися громко
Кричать: «Лови, лови! Трави, трави!»
Но было некого травить; на Волке
Уже по-прежнему сидел Иван-
Царевич; на коне ж Золотогриве
Царевна, и под ней Золотогрив
Гордился и плясал; не торопясь,
Большой дорогою они шажком
Тихонько ехали; и мало ль, долго ль
Их длилася дорога — наконец
Они доехали до места, где Иван-
Царевич Серым Волком в первый раз
Был встречен; и еще лежали там
Его коня белеющие кости;
И Серый Волк, вздохнув, сказал Ивану-
Царевичу: «Теперь, Иван-царевич,
Пришла пора друг друга нам покинуть;
Я верою и правдою доныне
Тебе служил, и ласкою твоею
Доволен, и, покуда жив, тебя
Не позабуду; здесь же на прощанье
Хочу тебе совет полезный дать:
Будь осторожен, люди злы; и братьям
Родным не верь. Молю усердно бога,
Чтоб ты домой доехал без беды
И чтоб меня обрадовал приятным
Известьем о себе. Прости, Иван-
Царевич». С этим словом Волк исчез.
Погоревав о нем, Иван-царевич,
С царевною Еленой на седле,
С жар-птицей в клетке за плечами, дале
Поехал на коне Золотогриве,
И ехали они дня три, четыре;
И вот, подъехавши к границе царства,
Где властвовал премудрый царь Демьян
Данилович, увидели богатый
Шатер, разбитый на лугу зеленом;
И из шатра к ним вышли… кто же? Клим
И Петр царевичи. Иван-царевич
Был встречею такою несказанно
Обрадован; а братьям в сердце зависть
Змеей вползла, когда они жар-птицу
С царевною Еленой у Ивана-
Царевича увидели в руках:
Была им мысль несносна показаться
Без ничего к отцу, тогда как брат
Меньшой воротится к нему с жар-птицей,
С прекрасною невестой и с конем
Золотогривом и еще получит
Полцарства по приезде; а когда
Отец умрет, и все возьмет в наследство.
И вот они замыслили злодейство:
Вид дружеский принявши, пригласили
Они в шатер свой отдохнуть Ивана-
Царевича с царевною Еленой
Прекрасною. Без подозренья оба
Вошли в шатер. Иван-царевич, долгой
Дорогой утомленный, лег и скоро
Заснул глубоким сном; того и ждали
Злодеи братья: мигом острый меч
Ему они вонзили в грудь, и в поле
Его оставили, и, взяв царевну,
Жар-птицу и коня Золотогрива,
Как добрые, отправилися в путь.
А между тем, недвижим, бездыханен,
Облитый кровью, на поле широком
Лежал Иван-царевич. Так прошел
Весь день; уже склоняться начинало
На запад солнце; поле было пусто;
И уж над мертвым с черным вороненком
Носился, каркая и распустивши
Широко крылья, хищный ворон. Вдруг,
Откуда ни возьмись, явился Серый
Волк: он, беду великую почуяв,
На помощь подоспел; еще б минута,
И было б поздно. Угадав, какой
Был умысел у ворона, он дал
Ему на мертвое спуститься тело;
И только тот спустился, разом цап
Его за хвост; закаркал старый ворон.
«Пусти меня на волю. Серый Волк, —
Кричал он. «Не пущу, — тот отвечал, —
Пока не принесет твой вороненок
Живой и мертвой мне воды!» И ворон
Велел лететь скорее вороненку
За мертвою и за живой водою.
Сын полетел, а Серый Волк, отца
Порядком скомкав, с ним весьма учтиво
Стал разговаривать, и старый ворон
Довольно мог ему порассказать
О том, что он видал в свой долгий век
Меж птиц и меж людей. И слушал
Его с большим вниманьем Серый Волк
И мудрости его необычайной
Дивился, но, однако, все за хвост
Его держал и иногда, чтоб он
Не забывался, мял его легонько
В когтистых лапах. Солнце село; ночь
Настала и прошла; и занялась
Заря, когда с живой водой и мертвой
В двух пузырьках проворный вороненок
Явился. Серый Волк взял пузырьки
И ворона-отца пустил на волю.
Потом он с пузырьками подошел
К лежавшему недвижимо Ивану-
Царевичу: сперва его он мертвой
Водою вспрыснул — и в минуту рана
Его закрылася, окостенелость
Пропала в мертвых членах, заиграл
Румянец на щеках; его он вспрыснул
Живой водой — и он открыл глаза,
Пошевелился, потянулся, встал
И молвил: «Как же долго проспал я!»
«И вечно бы тебе здесь спать, Иван-
Царевич, — Серый Волк сказал, — когда б
Не я; теперь тебе прямую службу
Я отслужил; но эта служба, знай,
Последняя; отныне о себе
Заботься сам. А от меня прими
Совет и поступи, как я тебе скажу.
Твоих злодеев братьев нет уж боле
На свете; им могучий чародей
Кощей бессмертный голову обоим
Свернул, и этот чародей навел
На ваше царство сон; и твой родитель,
И подданные все его теперь
Непробудимо спят; твою ж царевну
С жар-птицей и конем Золотогривом
Похитил вор Кощей; все трое
Заключены в его волшебном замке.
Но ты, Иван-царевич, за свою
Невесту ничего не бойся; злой
Кощей над нею власти никакой
Иметь не может: сильный талисман
Есть у царевны; выйти ж ей из замка
Нельзя; ее избавит только смерть
Кощеева; а как найти ту смерть, и я
Того не ведаю; об этом Баба
Яга одна сказать лишь может. Ты,
Иван-царевич, должен эту Бабу
Ягу найти; она в дремучем, темном лесе,
В седом, глухом бору живет в избушке.
На курьих ножках; в этот лес еще
Никто следа не пролагал; в него
Ни дикий зверь не заходил, ни птица
Не залетала. Разъезжает Баба
Яга по целой поднебесной в ступе,
Пестом железным погоняет, след
Метлою заметает. От нее
Одной узнаешь ты, Иван-царевич,
Как смерть Кощееву тебе достать.
А я тебе скажу, где ты найдешь
Коня, который привезет тебя
Прямой дорогой в лес дремучий к Бабе
Яге. Ступай отсюда на восток;
Придешь на луг зеленый; посреди
Его растут три дуба; меж дубами
В земле чугунная зарыта дверь
С кольцом; за то кольцо ты подыми
Ту дверь и вниз по лестнице сойди;
Там за двенадцатью дверями заперт
Конь богатырский; сам из подземелья
К тебе он выбежит; того коня
Возьми и с богом поезжай; с дороги
Он не собьется. Ну, теперь прости,
Иван-царевич; если бог велит
С тобой нам свидеться, то это будет
Не иначе, как у тебя на свадьбе».
И Серый Волк помчался к лесу; вслед
За ним смотрел Иван-царевич с грустью;
Волк, к лесу подбежавши, обернулся,
В последний раз махнул издалека
Хвостом и скрылся. А Иван-царевич,
Оборотившись на восток лицом,
Пошел вперед. Идет он день, идет
Другой; на третий он приходит к лугу
Зеленому; на том лугу три дуба
Растут; меж тех дубов находит он
Чугунную с кольцом железным дверь;
Он подымает дверь; под тою дверью
Крутая лестница; по ней он вниз
Спускается, и перед ним внизу
Другая дверь, чугунная ж, и крепко
Она замком висячим заперта.
И вдруг он слышит, конь заржал; и ржанье
Так было сильно, что с петлей сорвавшись,
Дверь наземь рухнула с ужасным стуком;
И видит он, что вместе с ней упало
Еще одиннадцать дверей чугунных.
За этими чугунными дверями
Давным-давно конь богатырский заперт
Был колдуном. Иван-царевич свистнул;
Почуяв седока, на молодецкий
Свист богатырский конь из стойла прянул
И прибежал, легок, могуч, красив,
Глаза как звезды, пламенные ноздри,
Как туча грива, словом, конь не конь,
А чудо. Чтоб узнать, каков он силой,
Иван-царевич по спине его
Повел рукой, и под рукой могучей
Конь захрапел и сильно пошатнулся,
Но устоял, копыта втиснув в землю;
И человечьим голосом Ивану-
Царевичу сказал он: «Добрый витязь,
Иван-царевич, мне такой, как ты,
Седок и надобен; готов тебе
Я верою и правдою служить;
Садися на меня, и с богом в путь наш
Отправимся; на свете все дороги
Я знаю; только прикажи, куда
Тебя везти, туда и привезу».
Иван-царевич в двух словах коню
Все объяснил и, севши на него,
Прикрикнул. И взвился могучий конь,
От радости заржавши, на дыбы;
Бьет по крутым бедрам его седок;
И конь бежит, под ним земля дрожит;
Несется выше он дерев стоячих,
Несется ниже облаков ходячих,
И прядает через широкий дол,
И застилает узкий дол хвостом,
И грудью все заграды пробивает,
Летя стрелой и легкими ногами
Былиночки к земле не пригибая,
Пылиночки с земли не подымая.
Но, так скакав день целый, наконец
Конь утомился, пот с него бежал
Ручьями, весь был окружен, как дымом,
Горячим паром он. Иван-царевич,
Чтоб дать ему вздохнуть, поехал шагом;
Уж было под вечер; широким полем
Иван-царевич ехал и прекрасным
Закатом солнца любовался. Вдруг
Он слышит дикий крик; глядит… и что же?
Два Лешая дерутся на дороге,
Кусаются, брыкаются, друг друга
Рогами тычут. К ним Иван-царевич
Подъехавши, спросил: «За что у вас,
Ребята, дело стало?» — «Вот за что, —
Сказал один. — Три клада нам достались:
Драчун-дубинка, скатерть-самобранка
Да шапка-невидимка — нас же двое;
Как поровну нам разделить? Мы
заспорили, и вышла драка; ты
Разумный человек; подай совет нам,
Как поступить?» — «А вот как, — им Иван-
Царевич отвечал. — Пущу стрелу,
А вы за ней бегите; с места ж, где
Она на землю упадет, обратно
Пуститесь взапуски ко мне; кто первый
Здесь будет, тот возьмет себе на выбор
Два клада; а другому взять один.
Согласны ль вы?» — «Согласны», — закричали
Рогатые; и стали рядом. Лук
Тугой свой натянув, пустил стрелу
Иван-царевич: Лешие за ней
Помчались, выпуча глаза, оставив
На месте скатерть, шапку и дубинку.
Тогда Иван-царевич, взяв под мышку
И скатерть и дубинку, на себя
Надел спокойно шапку-невидимку,
Стал невидим и сам и конь и дале
Поехал, глупым Лешаям оставив
На произвол, начать ли снова драку
Иль помириться. Богатырский конь
Поспел еще до захожденья солнца
В дремучий лес, где обитала Баба
Яга. И, въехав в лес, Иван-царевич
Дивится древности его огромных
Дубов и сосен, тускло освещенных
Зарей вечернею; и все в нем тихо:
Деревья все как сонные стоят,
Не колыхнется лист, не шевельнется
Былинка; нет живого ничего
В безмолвной глубине лесной, ни птицы
Между ветвей, ни в травке червяка;
Лишь слышится в молчанье повсеместном
Гремучий топот конский. Наконец
Иван-царевич выехал к избушке
На курьих ножках. Он сказал: «Избушка,
Избушка, к лесу стань задом, ко мне
Стань передом». И перед ним избушка
Перевернулась; он в нее вошел;
В дверях остановясь, перекрестился
На все четыре стороны, потом,
Как должно, поклонился и, глазами
Избушку всю окинувши, увидел,
Что на полу ее лежала Баба
Яга, уперши ноги в потолок
И в угол голову. Услышав стук
В дверях, она сказала: «Фу! фу! фу!
Какое диво! Русского здесь духу
До этих пор не слыхано слыхом,
Не видано видом, а нынче русский
Дух уж в очах свершается. Зачем
Пожаловал сюда, Иван-царевич?
Неволею или волею? Доныне
Здесь ни дубравный зверь не проходил,
Ни птица легкая не пролетала,
Ни богатырь лихой не проезжал;
Тебя как бог сюда занес, Иван-
Царевич?» — «Ах, безмозглая ты ведьма!-
Сказал Иван-царевич Бабе
Яге. — Сначала накорми, напой
Меня ты, молодца, да постели
Постелю мне, да выспаться мне дай,
Потом расспрашивай». И тотчас Баба
Яга, поднявшись на ноги, Ивана-
Царевича как следует обмыла
И выпарила в бане, накормила
И напоила, да и тотчас спать
В постелю уложила, так примолвив:
«Спи, добрый витязь; утро мудренее,
Чем вечер; здесь теперь спокойно
Ты отдохнешь; нужду ж свою расскажешь
Мне завтра; я, как знаю, помогу».
Иван-царевич, богу помолясь,
В постелю лег и скоро сном глубоким
Заснул и проспал до полудня. Вставши,
Умывшися, одевшися, он Бабе
Яге подробно рассказал, зачем
Заехал к ней в дремучий лес; и Баба
Яга ему ответствовала так:
«Ах! добрый молодец Иван-царевич,
Затеял ты нешуточное дело;
Но не кручинься, все уладим с богом;
Я научу, как смерть тебе Кощея
Бессмертного достать; изволь меня
послушать; на море на Окияне,
На острове великом на Буяне
Есть старый дуб; под этим старым дубом
Зарыт сундук, окованный железом;
В том сундуке лежит пушистый заяц;
В том зайце утка серая сидит;
А в утке той яйцо; в яйце же смерть
Кощеева. Ты то яйцо возьми
И с ним ступай к Кощею, а когда
В его приедешь замок, то увидишь,
Что змей двенадцатиголовый вход
В тот замок стережет; ты с этим змеем
Не думай драться, у тебя на то
Дубинка есть; она его уймет.
А ты, надевши шапку-невидимку,
Иди прямой дорогою к Кощею
Бессмертному; в минуту он издохнет,
Как скоро ты при нем яйцо раздавишь,
Смотри лишь не забудь, когда назад
Поедешь, взять и гусли-самогуды:
Лишь их игрою только твой родитель
Демьян Данилович и все его
Заснувшее с ним вместе государство
Пробуждены быть могут. Ну, теперь
Прости, Иван-царевич; бог с тобою;
Твой добрый конь найдет дорогу сам;
Когда ж свершишь опасный подвиг свой,
То и меня, старуху, помяни
Не лихом, а добром». Иван-царевич,
Простившись с Бабою Ягою, сел
На доброго коня, перекрестился,
По молодецки свистнул, конь помчался,
И скоро лес дремучий за Иваном-
Царевичем пропал в дали, и скоро
Мелькнуло впереди чертою синей
На крае неба море Окиян.
Вот прискакал и к морю Окияну
Иван-царевич. Осмотрясь, он видит,
Что у моря лежит рыбачий невод
И что в том неводе морская щука
Трепещется. И вдруг ему та щука
По-человечьи говорит: «Иван-
Царевич, вынь из невода меня
И в море брось; тебе я пригожуся».
Иван-царевич тотчас просьбу щуки
Исполнил, и она, хлестнув хвостом
В знак благодарности, исчезла в море.
А на море глядит Иван-царевич
В недоумении; на самом крае,
Где небо с ним как будто бы слилося,
Он видит, длинной полосою остров
Буян чернеет; он и недалек;
Но кто туда перевезет? Вдруг конь
Заговорил: «О чем, Иван-царевич,
Задумался? О том ли, как добраться
Нам до Буяна острова? Да что
За трудность? Я тебе корабль; сиди
На мне, да крепче за меня держись,
Да не робей, и духом доплывем».
И в гриву конскую Иван-царевич
Рукою впутался, крутые бедра
Коня ногами крепко стиснул; конь
Рассвирепел и, расскакавшись, прянул
С крутого берега в морскую бездну;
На миг и он и всадник в глубине
Пропали; вдруг раздвинулася с шумом
Морская зыбь, и вынырнул могучий
Конь из нее с отважным седоком;
И начал конь копытами и грудью
Бить по водам и волны пробивать,
И вкруг него кипела, волновалась,
И пенилась, и брызгами взлетала
Морская зыбь, и сильными прыжками,
Под крепкие копыта загребая
Кругом ревущую волну, как легкий
На парусах корабль с попутным ветром,
Вперед стремился конь, и длинный след
Шипящею за ним бежал змеею;
И скоро он до острова Буяна
Доплыл и на берег его отлогий
Из моря выбежал, покрытый пеной.
Не стал Иван-царевич медлить; он,
Коня пустив по шелковому лугу
Ходить, гулять и траву медовую
Щипать, пошел поспешным шагом к дубу,
Который рос у берега морского
На высоте муравчатого холма.
И, к дубу подошед, Иван-царевич
Его шатнул рукою богатырской,
Но крепкий дуб не пошатнулся; он
Опять его шатнул — дуб скрипнул; он
Еще шатнул его и посильнее,
Дуб покачнулся, и под ним коренья
Зашевелили землю; тут Иван-царевич
Всей силою рванул его — и с треском
Он повалился, из земли коренья
Со всех сторон, как змеи, поднялися,
И там, где ими дуб впивался в землю,
Глубокая открылась яма. В ней
Иван-царевич кованый сундук
Увидел; тотчас тот сундук из ямы
Он вытащил, висячий сбил замок,
Взял за уши лежавшего там зайца
И разорвал; но только лишь успел
Он зайца разорвать, как из него
Вдруг выпорхнула утка; быстро
Она взвилась и полетела к морю;
В нее пустил стрелу Иван-царевич,
И метко так, что пронизал ее
Насквозь; закрякав, кувырнулась утка;
И из нее вдруг выпало яйцо
И прямо в море; и пошло, как ключ,
Ко дну. Иван-царевич ахнул; вдруг,
Откуда ни возьмись, морская щука
Сверкнула на воде, потом юркнула,
Хлестнув хвостом, на дно, потом опять
Всплыла и, к берегу с яйцом во рту
Тихохонько приближась, на песке
Яйцо оставила, потом сказала:
«Ты видишь сам теперь, Иван-царевич,
Что я тебе в час нужный пригодилась».
С сим словом щука уплыла. Иван-
Царевич взял яйцо; и конь могучий
С Буяна острова на твердый берег
Его обратно перенес. И дале
Конь поскакал и скоро прискакал
К крутой горе, на высоте которой
Кощеев замок был; ее подошва
Обведена была стеной железной;
А у ворот железной той стены
Двенадцатиголовый змей лежал;
И из его двенадцати голов
Всегда шесть спали, шесть не спали, днем
И ночью по два раза для надзора
Сменяясь; а в виду ворот железных
Никто и вдалеке остановиться
Не смел; змей подымался, и от зуб
Его уж не было спасенья — он
Был невредим и только сам себя
Мог умертвить: чужая ж сила сладить
С ним никакая не могла. Но конь
Был осторожен; он подвез Ивана-
Царевича к горе со стороны,
Противной воротам, в которых змей
Лежал и караулил; потихоньку
Иван-царевич в шапке-невидимке
Подъехал к змею; шесть его голов
Во все глаза по сторонам глядели,
Разинув рты, оскалив зубы; шесть
Других голов на вытянутых шеях
Лежали на земле, не шевелясь,
И, сном объятые, храпели. Тут
Иван-царевич, подтолкнув дубинку,
Висевшую спокойно на седле,
Шепнул ей: «Начинай!» Не стала долго
Дубинка думать, тотчас прыг с седла,
На змея кинулась и ну его
По головам и спящим и неспящим
Гвоздить. Он зашипел, озлился, начал
Туда, сюда бросаться; а дубинка
Его себе колотит да колотит;
Лишь только он одну разинет пасть,
Чтобы ее схватить — ан нет, прошу
Не торопиться, уж она
Ему другую чешет морду; все он
Двенадцать ртов откроет, чтоб ее
Поймать, — она по всем его зубам,
Оскаленным как будто напоказ,
Гуляет и все зубы чистит; взвыв
И все носы наморщив, он зажмет
Все рты и лапами схватить дубинку
Попробует — она тогда его
Честит по всем двенадцати затылкам;
Змей в исступлении, как одурелый,
Кидался, выл, кувыркался, от злости
Дышал огнем, грыз землю — все напрасно!
Не торопясь, отчетливо, спокойно,
Без промахов, над ним свою дубинка
Работу продолжает и его,
Как на току усердный цеп, молотит;
Змей наконец озлился так, что начал
Грызть самого себя и, когти в грудь
Себе вдруг запустив, рванул так сильно,
Что разорвался надвое и, с визгом
На землю грянувшись, издох. Дубинка
Работу и над мертвым продолжать
Свою, как над живым, хотела; но
Иван-царевич ей сказал: «Довольно!»
И вмиг она, как будто не бывала
Ни в чем, повисла на седле. Иван-
Царевич, у ворот коня оставив
И разостлавши скатерть-самобранку
У ног его, чтоб мог усталый конь
Наесться и напиться вдоволь, сам
Пошел, покрытый шапкой-невидимкой,
С дубинкою на всякий случай и с яйцом
В Кощеев замок. Трудновато было
Карабкаться ему на верх горы;
Вот, наконец, добрался и до замка
Кощеева Иван-царевич. Вдруг
Он слышит, что в саду недалеко
Играют гусли-самогуды; в сад
Вошедши, в самом деле он увидел,
Что гусли на дубу висели и играли
И что под дубом тем сама Елена
Прекрасная сидела, погрузившись
В раздумье. Шапку-невидимку снявши,
Он тотчас ей явился и рукою
Знак подал, чтоб она молчала. Ей
Потом он на ухо шепнул: «Я смерть
Кощееву принес; ты подожди
Меня на этом месте; я с ним скоро
Управлюся и возвращусь; и мы
Немедленно уедем». Тут Иван-
Царевич, снова шапку-невидимку
Надев, хотел идти искать Кощея
Бессмертного в его волшебном замке,
Но он и сам пожаловал. Приближаясь,
Он стал перед царевною Еленой
Прекрасною и начал попрекать ей
Ее печаль и говорить: «Иван-
Царевич твой к тебе уж не придет;
Его уж нам не воскресить. Но чем же
Я не жених тебе, скажи сама,
Прекрасная моя царевна? Полно ж
Упрямиться, упрямство не поможет;
Из рук моих оно тебя не вырвет;
Уж я…» Дубинке тут шепнул Иван-
Царевич: «Начинай!» И принялась
Она трепать Кощею спину. С криком,
Как бешеный, коверкаться и прыгать
Он начал, а Иван-царевич, шапки
Не сняв, стал приговаривать: «Прибавь,
Прибавь, дубинка; поделом ему,
Собаке, не воруй чужих невест;
Не докучай своей волчьей харей
И глупым сватовством своим прекрасным
Царевнам; злого сна не наводи
На царства! Крепче бей его, дубинка!»
«Да где ты! Покажись! — кричал Кощей —
Перекувырнулся и околел.
Иван-царевич из саду с царевной
Еленою прекрасной вышел, взять
Не позабывши гусли-самогуды,
Жар-птицу и коня Золотогрива.
Когда ж они с крутой горы спустились
И, севши на коней, в обратный путь
Поехали, гора, ужасно затрещав,
Упала с замком, и на месте том
Явилось озеро, и долго черный
Над ним клубился дым, распространяясь
По всей окрестности с великим смрадом.
Тем временем Иван-царевич, дав
Коням на волю их везти, как им
Самим хотелось, весело с прекрасной
Невестой ехал. Скатерть-самобранка
Усердно им дорогою служила,
И был всегда готов им вкусный завтрак,
Обед и ужин в надлежащий час:
На мураве душистой утром, в полдень
Под деревом густовершинным, ночью
Под шелковым шатром, который был
Всегда из двух отдельных половин
Составлен. И за каждой их трапезой
Играли гусли-самогуды; ночью
Светила им жар-птица, а дубинка
Стояла на часах перед шатром;
Кони же, подружась, гуляли вместе,
Каталися по бархатному лугу,
Или траву росистую щипали,
Иль, голову кладя поочередно
Друг другу на спину, спокойно спали.
Так ехали они путем-дорогой
И наконец приехали в то царство,
Которым властвовал отец Ивана-
Царевича, премудрый царь Демьян
Данилович. И царство все, от самых
Его границ до царского дворца,
Объято было сном непробудимым;
И где они ни проезжали, все
Там спало; на поле перед сохой
Стояли спящие волы; близ них
С своим бичом, взмахнутым и заснувшим
На взмахе, пахарь спал; среди большой
Дороги спал ездок с конем, и пыль,
Поднявшись, сонная, недвижным клубом
Стояла; в воздухе был мертвый сон;
На деревах листы дремали молча;
И в ветвях сонные молчали птицы;
В селеньях, в городах все было тихо,
Как будто в гробе: люди по домам,
По улицам, гуляя, сидя, стоя,
И с ними всё: собаки, кошки, куры,
В конюшнях лошади, в закутах овцы,
И мухи на стенах, и дым в трубах —
Всё спало. Так в отцовскую столицу
Иван-царевич напоследок прибыл
С царевною Еленою прекрасной.
И, на широкий въехав царский двор,
Они на нем лежащие два трупа
Увидели: то были Клим и Петр
Царевичи, убитые Кощеем.
Иван-царевич, мимо караула,
Стоявшего в параде сонным строем,
Прошед, по лестнице повел невесту
В покои царские. Был во дворце,
По случаю прибытия двух старших
Царевых сыновей, богатый пир
В тот самый час, когда убил обоих
Царевичей и сон на весь народ
Навел Кощей: весь пир в одно мгновенье
Тогда заснул, кто как сидел, кто как
Ходил, кто как плясал; и в этом сне
Еще их всех нашел Иван-царевич;
Демьян Данилович спал стоя; подле
Царя храпел министр его двора
С открытым ртом, с неконченным во рту
Докладом; и придворные чины,
Все вытянувшись, сонные стояли
Перед царем, уставив на него
Свои глаза, потухшие от сна,
С подобострастием на сонных лицах,
С заснувшею улыбкой на губах.
Иван-царевич, подошед с царевной
Еленою прекрасною к царю,
Сказал: «Играйте, гусли-самогуды»;
И заиграли гусли-самогуды…
Вдруг все очнулось, все заговорило,
Запрыгало и заплясало; словно
Ни на минуту не был прерван пир.
А царь Демьян Данилович, увидя,
Что перед ним с царевною Еленой
Прекрасною стоит Иван-царевич,
Его любимый сын, едва совсем
Не обезумел: он смеялся, плакал,
Глядел на сына, глаз не отводя,
И целовал его, и миловал,
И напоследок так развеселился,
Что руки в боки — и пошел плясать
С царевною Еленою прекрасной.
Потом он приказал стрелять из пушек,
Звонить в колокола и бирючам
Столице возвестить, что возвратился
Иван-царевич, что ему полцарства
Теперь же уступает царь Демьян
Данилович, что он наименован
Наследником, что завтра брак его
С царевною Еленою свершится
В придворной церкви и что царь Демьян
Данилович весь свой народ зовет
На свадьбу к сыну, всех военных, статских,
Министров, генералов, всех дворян
Богатых, всех дворян мелкопоместных,
Купцов, мещан, простых людей и даже
Всех нищих. И на следующий день
Невесту с женихом повел Демьян
Данилович к венцу; когда же их
Перевенчали, тотчас поздравленье
Им принесли все знатные чины
Обоих полов; а народ на площади
Дворцовой той порой кипел, как море;
Когда же вышел с молодыми царь
К нему на золотой балкон, от крика:
«Да здравствует наш государь Демьян
Данилович с наследником Иваном-
Царевичем и с дочерью царевной
Еленою прекрасною!» — все зданья
Столицы дрогнули и от взлетевших
На воздух шапок божий день затмился.
Вот на обед все званные царем
Сошлися гости — вся его столица;
В домах осталися одни больные
Да дети, кошки и собаки. Тут
Свое проворство скатерть-самобранка
Явила: вдруг она на целый город
Раскинулась; сама собою площадь
Уставилась столами, и столы
По улицам в два ряда протянулись;
На всех столах сервиз был золотой,
И не стекло, хрусталь; а под столами
Шелковые ковры повсюду были
Разостланы; и всем гостям служили
Гайдуки в золотых ливреях. Был
Обед такой, какого никогда
Никто не слыхивал: уха, как жидкий
Янтарь, сверкавшая в больших кастрюлях;
Огромножирные, длиною в сажень
Из Волги стерляди на золотых
Узорных блюдах; кулебяка с сладкой
Начинкою, с груздями гуси, каша
С сметаною, блины с икрою свежей
И крупной, как жемчуг, и пироги
Подовые, потопленные в масле;
А для питья шипучий квас в хрустальных
Кувшинах, мартовское пиво, мед
Душистый и вино из всех земель:
Шампанское, венгерское, мадера,
И ренское, и всякие наливки —
Короче молвить, скатерть-самобранка
Так отличилася, что было чудо.
Но и дубинка не лежала праздно:
Вся гвардия была за царский стол
Приглашена, вся даже городская
Полиция — дубинка молодецки
За всех одна служила: во дворце
Держала караул; она ж ходила
По улицам, чтоб наблюдать везде
Порядок: кто ей пьяный попадался,
Того она толкала в спину прямо
На съезжую; кого ж в пустом где доме
За кражею она ловила, тот
Был так отшлепан, что от воровства
Навеки отрекался и вступал
На путь добродетели — дубинка, словом,
Неимоверные во время пира
Царю, гостям и городу всему
Услуги оказала. Между тем
Всё во дворце кипело, гости ели
И пили так, что с их румяных лиц
Катился пот; тут гусли-самогуды
Явили все усердие свое:
При них не нужен был оркестр, и гости
Уж музыки наслышались такой,
Какая никогда им и во сне
Не грезилась. Но вот, когда наполнив
Вином заздравный кубок, царь Демьян
Данилович хотел провозгласить
Сам многолетье новобрачным, громко
На площади раздался трубный звук;
Все изумились, все оторопели;
Царь с молодыми сам идет к окну,
И что же их является очам?
Карета в восемь лошадей (трубач
С трубою впереди) к крыльцу дворца
Сквозь улицу толпы народной скачет;
И та карета золотая; козлы
С подушкою и бархатным покрыты
Наметом; назади шесть гайдуков;
Шесть скороходов по бокам; ливреи
На них из серого сукна, по швам
Басоны; на каретных дверцах герб:
В червленом поле волчий хвост под графской
Короною. В карету заглянув,
Иван-царевич закричал: «Да это
Мой благодетель Серый Волк!» Его
Встречать бегом он побежал. И точно,
Сидел в карете Серый Волк; Иван-
Царевич, подскочив к карете, дверцы
Сам отворил, подножку сам откинул
И гостя высадил; потом он, с ним
Поцеловавшись, взял его за лапу,
Ввел во дворец и сам его царю
Представил. Серый Волк, отдав поклон
Царю, осанисто на задних лапах
Всех обошел гостей, мужчин и дам,
И всем, как следует, по комплименту
Приятному сказал; он был одет
Отлично: красная на голове
Ермолка с кисточкой, под морду лентой
Подвязанная; шелковый платок
На шее; куртка с золотым шитьем;
Перчатки лайковые с бахромою;
Перепоясанные тонкой шалью
Из алого атласа шаровары;
Сафьяновые на задних лапах туфли,
И на хвосте серебряная сетка
С жемчужною кистью — так был Серый Волк
Одет. И всех своим он обхожденьем
Очаровал; не только что простые
Дворяне маленьких чинов и средних,
Но и чины придворные, статс-дамы
И фрейлины все были от него
Как без ума. И, гостя за столом
С собою рядом посадив, Демьян
Данилович с ним кубком в кубок стукнул
И возгласил здоровье новобрачным,
И пушечный заздравный грянул залп.
Пир царский и народный продолжался
До темной ночи; а когда настала
Ночная тьма, жар-птицу на балконе
В ее богатой клетке золотой
Поставили, и весь дворец, и площадь,
И улицы, кипевшие народом,
Яснее дня жар-птица осветила.
И до утра столица пировала.
Был ночевать оставлен Серый Волк;
Когда же на другое утро он,
Собравшись в путь, прощаться стал с Иваном-
Царевичем, его Иван-царевич
Стал уговаривать, чтоб он у них
Остался на житье, и уверял,
Что всякую получит почесть он,
Что во дворце дадут ему квартиру,
Что будет он по чину в первом классе,
Что разом все получит ордена,
И прочее. Подумав, Серый Волк
В знак своего согласия Ивану-
Царевичу дал лапу, и Иван-
Царевич так был тронут тем, что лапу
Поцеловал. И во дворце стал жить
Да поживать по-царски Серый Волк.
Вот наконец, по долгом, мирном, славном
Владычестве, премудрый царь Демьян
Данилович скончался, на престол
Взошел Иван Демьянович; с своей
Царицей он до самых поздних лет
Достигнул, и господь благословил
Их многими детьми; а Серый Волк
Душою в душу жил с царем Иваном
Демьяновичем, нянчился с его
Детьми, сам, как дитя, резвился с ними,
Меньшим рассказывал нередко сказки,
А старших выучил читать, писать
И арифметике и им давал
Полезные для сердца наставленья.
Вот напоследок, царствовав премудро,
И царь Иван Демьянович скончался;
За ним последовал и Серый Волк
В могилу. Но в его нашлись бумагах
Подробные записки обо всем,
Что на своем веку в лесу и свете
Заметил он, и мы из тех записок
Составили правдивый наш рассказ.
Перед тем как приступить к чтению текста сказки об царевиче Иване и сером волке, вы можете выбрать шрифт, его размер, а также цвет фона страницы сайта:
Жил-был царь Берендей, у него было три сына, младшего звали Иваном.
И был у царя сад великолепный; росла в том саду яблоня с золотыми яблоками.
Стал кто-то царский сад посещать, золотые яблоки воровать. Царю жалко стало свой сад. Посылает он туда караулы. Никакие караулы не могут уследить похитника.
Царь перестал и пить и есть, затосковал. Сыновья отца утешают:
— Дорогой наш батюшка, не печалься, мы сами станем сад караулить.
Старший сын говорит:
— Сегодня моя очередь, пойду стеречь сад от похитника.
Отправился старший сын. Сколько ни ходил с вечеру, никого не уследил, припал на мягкую траву и уснул.
Утром царь его спрашивает:
— Ну-ка, не обрадуешь ли меня: не видал ли ты похитника?
— Нет, родимый батюшка, всю ночь не спал, глаз не смыкал, а никого не видал.
На другую ночь пошел средний сын караулить и тоже проспал всю ночь, а наутро сказал, что не видал похитника.
Наступило время младшего брата идти стеречь. Пошел Иван-царевич стеречь отцов сад и даже присесть боится, не то что прилечь. Как его сон задолит, он росой с травы умоется, сон и прочь с глаз.
Половина ночи прошла, ему и чудится: в саду свет. Светлее и светлее. Весь сад осветило. Он видит — на яблоню села Жар-птица и клюет золотые яблоки.
Иван-царевич тихонько подполз к яблоне и поймал птицу за хвост. Жар-птица встрепенулась и улетела, осталось у него в руке одно перо от ее хвоста.
Наутро приходит Иван-царевич к отцу.
— Ну что, дорогой мой Ваня, не видал ли ты похитника?
— Дорогой батюшка, поймать не поймал, а проследил, кто наш сад разоряет. Вот от похитника память вам принес. Это, батюшка, Жар-птица.
Царь взял это перо и с той поры стал пить, и есть, и печали не знать. Вот в одно прекрасное время ему и раздумалось об этой об Жар-птице.
Позвал он сыновей и говорит им:
— Дорогие мои дети, оседлали бы вы добрых коней, поездили бы по белу свету, места познавали, не напали бы где на Жар-птицу.
Дети отцу поклонились, оседлали добрых коней и отправились в путь-дорогу: старший в одну сторону, средний в другую, а Иван-царевич в третью сторону.
Ехал Иван-царевич долго ли, коротко ли. День был летний. Приустал Иван-царевич, слез с коня, спутал его, а сам свалился спать.
Много ли, мало ли времени прошло, пробудился Иван-царевич, видит — коня нет. Пошел его искать, ходил, ходил и нашел своего коня — одни кости обглоданные.
Запечалился Иван-царевич: куда без коня идти в такую даль?
Ну что же, — думает, — взялся — делать нечего
.
И пошел пеший.
Шел, шел, устал до смерточки.
Сел на мягкую траву и пригорюнился, сидит.
Откуда ни возьмись, бежит к нему серый волк:
— Что, Иван-царевич, сидишь пригорюнился, голову повесил?
— Как же мне не печалиться, серый волк? Остался я без доброго коня.
— Это я, Иван-царевич, твоего коня съел… Жалко мне тебя! Расскажи, зачем в даль поехал, куда путь держишь?
— Послал меня батюшка поездить по белу свету, найти Жар-птицу.
— Фу, фу, тебе на своем добром коне в три года не доехать до Жар-птицы. Я один знаю, где она живет. Так и быть — коня твоего съел, буду тебе служить верой-правдой. Садись на меня да держись крепче.
Сел Иван-царевич на него верхом, серый волк и поскакал — синие леса мимо глаз пропускает, озера хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до высокой крепости. Серый волк и говорит:
— Слушай меня, Иван-царевич, запоминай: полезай через стену, не бойся — час удачный, все сторожа спят. Увидишь в тереме окошко, на окошке стоит золотая клетка, а в клетке сидит Жар-птица. Ты птицу возьми, за пазуху положи, да смотри клетки не трогай!
Иван-царевич через стену перелез, увидел этот терем — на окошке стоит золотая клетка, в клетке сидит Жар-птица. Он птицу взял, за пазуху положил, да засмотрелся на клетку. Сердце его и разгорелось: Ах, какая — золотая, драгоценная! Как такую не взять!
И забыл, что волк ему наказывал. Только дотронулся до клетки, пошел по крепости звук: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа пробудились, схватили Ивана-царевича и повели его к царю Афрону.
Царь Афрон разгневался и спрашивает:
— Чей ты, откуда?
— Я царя Берендея сын, Иван-царевич.
— Ай, срам какой! Царский сын да пошел воровать.
— А что же, когда ваша птица летала, наш сад разоряла?
— А ты бы пришел ко мне, по совести попросил, я бы ее так отдал, из уважения к твоему родителю, царю Берендею. А теперь по всем городам пущу нехорошую славу про вас… Ну да ладно, сослужишь мне службу, я тебя прощу. В таком-то царстве у царя Кусмана есть конь златогривый. Приведи его ко мне, тогда отдам тебе Жар-птицу с клеткой.
Загорюнился Иван-царевич, идет к серому волку. А волк ему:
— Я же тебе говорил, не шевели клетку! Почему не слушал мой наказ?
— Ну, прости же ты меня, прости, серый волк.
— То-то, прости… Ладно, садись на меня. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.
Опять поскакал серый волк с Иваном-царевичем. Долго ли, добегают они до той крепости, где стоит конь златогривый.
— Полезай, Иван-царевич, через стену, сторожа спят, иди на конюшню, бери коня, да смотри уздечку не трогай!
Иван-царевич перелез в крепость, там все сторожа спят, зашел на конюшню, поймал коня златогривого, да позарился на уздечку — она золотом, дорогими камнями убрана; в ней златогривому коню только гулять.
Иван-царевич дотронулся до уздечки, пошел звук по всей крепости: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа проснулись, схватили Ивана-царевича и повели к царю Кусману.
— Чей ты, откуда?
— Я Иван-царевич.
— Эка, за какие глупости взялся — коня воровать! На это простой мужик не согласится. Ну ладно, прощу тебя, Иван-царевич, если сослужишь мне службу. У царя Далмата есть дочь Елена Прекрасная. Похить ее, привези ко мне, подарю тебе златогривого коня с уздечкой.
Еще пуще пригорюнился Иван-царевич, пошел к серому волку.
— Говорил я тебе, Иван-царевич, не трогай уздечку! Не послушал ты моего наказа.
— Ну, прости же меня, прости, серый волк.
— То-то, прости… Да уж ладно, садись мне на спину.
Опять поскакал серый волк с Иваном-царевичем. Добегают они до царя Далмата. У него в крепости в саду гуляет Елена Прекрасная с мамушками, нянюшками. Серый волк говорит:
— В этот раз я тебя не пущу, сам пойду. А ты ступай обратно путем-дорогой, я тебя скоро нагоню.
Иван — царевич пошел обратно путем-дорогой, а серый волк перемахнул через стену — да в сад. Засел за куст и глядит: Елена Прекрасная вышла со своими мамушками, нянюшками. Гуляла, гуляла и только приотстала от мамушек и нянюшек, серый волк ухватил Елену Прекрасную, перекинул через спину — и наутек.
Иван-царевич идет путем-дорогой, вдруг настигает его серый волк, на нем сидит Елена Прекрасная. Обрадовался Иван-царевич, а серый волк ему:
— Садись на меня скорей, как бы за нами погони не было.
Помчался серый волк с Иваном-царевичем, с Еленой Прекрасной обратной дорогой — синие леса мимо глаз пропускает, реки, озера хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до царя Кусмана. Серый волк спрашивает:
— Что, Иван-царевич, приумолк, пригорюнился?
— Да как же мне, серый волк, не печалиться? Как расстанусь с такой красотой? Как Елену Прекрасную на коня буду менять?
Серый волк отвечает:
— Не разлучу я тебя с такой красотой — спрячем ее где-нибудь, а я обернусь Еленой Прекрасной, ты и веди меня к царю.
Тут они Елену Прекрасную спрятали в лесной избушке. Серый волк перевернулся через голову и сделался точь-в-точь Еленой Прекрасной. Повел его Иван-царевич к царю Кусману. Царь обрадовался, стал его благодарить:
— Спасибо тебе, Иван-царевич, что достал мне невесту. Получай златогривого коня с уздечкой.
Иван-царевич сел на этого коня и поехал за Еленой Прекрасной. Взял ее, посадил на коня, и едут они путем-дорогой.
А царь Кусман устроил свадьбу, пировал весь день до вечера, а как надо было спать ложиться, повел он Елену Прекрасную в спальню, да только лег с ней на кровать, глядит — волчья морда вместо молодой жены! Царь со страху свалился с кровати, а волк удрал прочь.
Нагоняет серый волк Ивана-царевича и спрашивает:
— О чем задумался, Иван-царевич?
— Как же мне не думать? Жалко расставаться с таким сокровищем — конем златогривым, менять его на Жар-птицу.
— Не печалься, я тебе помогу.
Вот доезжают они до царя Афрона. Волк и говорит:
— Этого коня и Елену Прекрасную ты спрячь, а я обернусь конем златогривым, ты меня и веди к царю Афрону.
Спрятали они Елену Прекрасную и златогривого коня в лесу. Серый волк перекинулся через спину, обернулся златогривым конем. Иван-царевич повел его к царю Афрону. Царь обрадовался и отдал ему Жар-птицу с золотой клеткой.
Иван-царевич вернулся пеший в лес, посадил Елену Прекрасную на златогривого коня, взял золотую клетку с Жар-птицей и поехал путем-дорогой в родную сторону.
А царь Афрон велел подвести к себе дареного коня и только хотел сесть на него — конь обернулся серым волком. Царь со страху где стоял, там и упал, а серый волк пустился наутек и скоро догнал Ивана-царевича.
— Теперь прощай, мне дальше идти нельзя.
Иван-царевич слез с коня и три раза поклонился до земли, с уважением отблагодарил серого волка. А тот говорит:
— Не навек прощайся со мной, я еще тебе пригожусь.
Иван-царевич думает: Куда же ты еще пригодишься? Все желанья мои исполнены
. Сел на златогривого коня, и опять поехали они с Еленой Прекрасной, с Жар-птицей. Доехал он до своих краев, вздумалось ему пополдневать. Было у него с собой немного хлебушка. Ну, они поели, ключевой воды попили и легли отдыхать.
Только Иван-царевич заснул, наезжают на него его братья. Ездили они по другим землям, искали Жар-птицу, вернулись с пустыми руками. Наехали и видят — у Ивана-царевича все добыто. Вот они и сговорились:
— Давай убьем брата, добыча вся будет наша.
Решились и убили Ивана-царевича. Сели на златогривого коня, взяли Жар-птицу, посадили на коня Елену Прекрасную и устрашили ее:
— Дома не сказывай ничего!
Лежит Иван-царевич мертвый, над ним уже вороны летают. Откуда ни возьмись, прибежал серый волк и схватил ворона с вороненком.
— Ты лети-ка, ворон, за живой и мертвой водой. Принесешь мне живой и мертвой воды, тогда отпущу твоего вороненка.
Ворон, делать нечего, полетел, а волк держит его вороненка. Долго ли ворон летал, коротко ли, принес он живой и мертвой воды. Серый волк спрыснул мертвой водой раны Ивану-царевичу, раны зажили; спрыснул его живой водой — Иван-царевич ожил.
— Ох, крепко же я спал!..
— Крепко ты спал, — говорит серый волк. — Кабы не я, совсем бы не проснулся. Родные братья тебя убили и всю добычу твою увезли. Садись на меня скорей!
Поскакали они в погоню и настигли обоих братьев. Тут их серый волк растерзал и клочки по полю разметал.
Иван-царевич поклонился серому волку и простился с ним навечно.
Вернулся Иван-царевич домой на коне златогривом, привез отцу своему Жар-птицу, а себе — невесту, Елену Прекрасную.
Царь Берендей обрадовался, стал сына спрашивать. Стал Иван-царевич рассказывать, как помог ему серый волк достать добычу, да как братья убили его, сонного, да как серый волк их растерзал.
Погоревал царь Берендей и скоро утешился. А Иван-царевич женился на Елене Прекрасной, и стали они жить-поживать да горя не знать.
Текст русской народной сказки Иван-царевич и серый волк
в обработке А.Н. Толстого.
Кроме сказки об Иван-царевиче и сером волке вы сможете прочитать многие другие русские народные сказки, которые представлены в настоящем сборнике.
Сочинение по картина «Иван-царевич на Сером Волке» В. М. Васнецова пишут дети в 4 и 5 классах. Эта картина была написана в 1889 году по сюжету известной русской народной сказки. Все, от мала до велика знают этого замечательного художника. Потому что все любят сказки. А каждая картина Василия Михайловича — это отдельная интересная и запоминающаяся сказка.
Картина «Иван — царевич на Сером Волке» является частью собрания Государственной Третьяковской галереи.
В начальной школе дети знакомятся с шедеврами творчества великого русского художника В. Васнецова. Все его картины, словно специально написаны для детей. Глядя на картину «Иван-царевич на Сером Волке» школьники знакомятся с самобытностью русского народа, с его сказками, костюмами, нравами.
Вот несколько примеров сочинений учеников 4 класса
Примеры сочинении по картине Иван царевич и серый волк. 4 класс
На картине На картине В. Васнецова «Иван-царевич на сером волке» изображены сказочные персонажи. В центре картины мы видим Ивана -царевича, серого волка, Елену Прекрасную. Серый волк везет на своей спине главных героев. Иван — царевич встревоженный. На нем богатая одежда, она расшита дорогими камнями. Елена Прекрасная доверилась Ивану-царевичу. Она едет в его объятиях.
На заднем плане картины изображен дремучий лес, он выглядит опасным. Справа мы видим цветы, а внизу кувшинки.
Мне эта картина очень понравилась тем, что она загадочная.
***
На первом плане картины мы видим как серый волк везёт на спине Ивана — царевича и Елену Прекрасную. Волк очень большой и сильный. Они мчатся от Кощея Бессмертного через темный дремучий лес. Красивая и богато украшенная одежда героев показывает на принадлежность героев к царским особам. Иван — царевич аккуратно поддерживает Елену за руку. Царевна очень устала от долгой дороги.
Под ногами волка болото с кувшинками, по которому тяжело бежать бежать. В этом дремучем лесу растут старые огромные деревья. Лучи солнца не могут пробиться через густые кроны, поэтому этот лес видится темным и дремучим.
Мне картина очень понравилась.
Перед нами картина Иван — царевич и серый волк. На ней изображены: Иван — царевич, Елена Прекрасная, Серый волк. Они убегают от погони. Художник изобразил лес в темных тонах, чтобы отобразить напряжение погони, их переживание и страх, что их могут догнать. Иван — царевич оглядывается, чтобы увидеть, что там сзади. Серый волк бежит во всю прыть, поджав уши. Он знает, что от него зависит жизнь всех. Елена — Прекрасная верит своим друзьям. Сквозь вековые деревья проглядывает светлое небо, под ногами волка кувшинки, рядом цветущее дерево. Это значит, что все закончится благополучно.
Мне эта картина понравилась. Я как будто попал в сказку и ощутил напряжение погони.
Когда я увидел картину, то сразу узнал героев моей любимой сказки. Эта сказка об Иване — царевиче, Жар — птице, Сером волке.
На картине изображен самый интересный момент сказки. По темному дремучему лесу, прижав свои острые уши, мчится волк. Все бегут от погони злого царя. На спине у Серого волка сидят Иван — царевич и Елена прекрасная. Волк бежит очень быстро. Это заметно по волосам Елены Прекрасной. Они развиваются на ветру, цепляются за толстые сучья деревьев. Иван крепко прижимает к себе царевну и внимательно смотрит по сторонам темного, дремучего леса. Елена Прекрасная очень грустная, потому что ей не хочется выходить замуж за злого царя. И только спокойный и уверенный взгляд Серого волка говорит о том, что конец у этой сказки будет счастливым.
На картине В. Васнецова Иван-царевич на сером волке изображены герои русской народной сказки. В центре картины Иван — царевич. На нем богатая царская одежда, расшитая золотом и драгоценными камнями. Главный герой встревожен и угрюм. В его объятьях Елена Прекрасная. Никому не хочет Иван отдавать прекрасную девушку. Елена Прекрасная напугана, но в то же время спокойна. Она сидит рядом с любимым мужчиной. Ее голова прильнула к плечу Ивана -царевича. В сказке и на картине Васнецова серый волк — это друг Ивана-царевича. Он большой и страшный, но волк помогает главным героям. Он в продолжительном прыжке застыл над страшным болотом. Вокруг дремучий лес. Но кое-где проглядывают мелкие цветочки. Есть надежда на спасение. В русских сказка всегда хороший конец.
На картине В. Васнецова Иван-царевич на сером волке изображены сказочные персонажи. В центре картины нарисованы Иван — царевич и Елена Прекрасная. Они скачут на огромном сером волке. Волк — это их помощник и друг. Он не боится ни дремучего, ни топкого болота. Он помогает своим наездникам. Иван — царевич очень выделяется своей красивой богатой царской одеждой. В его объятиях скромная и испуганная Елена Прекрасная. Никому не хочет отдавать Елену прекрасную Иван-царевич, поэтому он угрюм и встревожен. Если приглядеться, то справа на картине можно увидеть небольшие, но очень красивые цветы. Они выглядят необычно среди страшной дубравы. Они как свет надежды, сто мрак рассеется и добро победит зло. Мне картина очень понравилась. Когда я на нее смотрю, кажется, что я читаю сказку.
Замечательный русский художник- сказочник В. Васнецов написал картину Иван-царевич на сером волке. На ней изображены персонажи русских народных сказок. Это Иван-царевич, Елена Прекрасная и серый волк. Мое внимание сразу привлекла одежда Ивана — царевича. Она роскошна. Золотые нити, драгоценные камни, дорогая ткань — сразу говорят нам, что это будущий царь. Рядом с ним Елена Прекрасная. Она напугана и смущена. Но в объятьях Ивана — царевича ей спокойно. Через болота, кочки несет наездников страшный огромный волк. Но если к нему приглядеться, становится понятно, что это добрый и верный друг Ивана — царевича, который помогает не только словом, но и делом. Вокруг мрачный лес, словно темные силы нависли над главными героями. И только на переднем плане картины можно увидеть маленькие цветущие кувшинки. Они как искры добра среди темных пугающих деревьев-волшебников. Картина эта очень загадочная, но красивая. Она мне очень понравилась.
Картина В. Васнецова Иван — царевич на сером волке — это открытая книга сказок. Здесь есть и Иван — царевич и Елена прекрасная и мудрый помощник серый волк, и темный страшный волшебный лес. Очень красиво В. Васнецов изобразил русские одежды Елены Прекрасной и Ивана-царевича. Она расшита золотыми узорами, украшена драгоценными камнями. Но герои сказки грустные, печальные. Елена Прекрасная страшится неизвестности, а Иван-царевич крепко сжимает ее в своих объятиях, не желая никому отдавать. Елена Прекрасная полностью доверилась царевичу. Она прильнула к могучему русскому плечу и ей уже ничего не страшно: ни дремучий лес, ни топкие болота, ни загадочные темные деревья. Мне это картина очень понравилась, потому что она вдохновляет на великие подвиги.
На картине В. Васнецова Иван-царевич на сером волке можно увидеть серого волка, который везет на себе сказочных героев. Это Иван-царевич; он угрюмый, потому что не хочет отдавать Елену прекрасную. На нем роскошная царская одежда. Когда смотришь на картину становится понятно, что Елена прекрасная полностью доверяет Ивану-царевичу. Она напугана, но спокойна, Иван -царевич крепко держит ее в своих объятиях. А огромный серый волк помогает им быстро достигнуть цели. На картине он застыл в продолжительном прыжке. Можно разглядеть его длинные сильные ноги, тело вытянуто, взгляд устремлен вперед. Никому не позволит он обидеть своих наездников. В этом дремучем лесу можно разглядеть небольшие цветочки на деревьях и среди болота. Они словно шепчут нам: «Все будет хорошо! «
На картине В. Васнецова Иван-царевич на сером волке изображена необычная погоня. Иван — царевич украл Елену Прекрасную. Она испугана, но спокойна. Ее голова нежно лежит на плече Ивана-царевича. Его одежда богата и роскошна. Волк готовится к прыжку. Он быстро домчит своих наездников. Его длинные сильные ноги перепрыгивают через кочки, через ветви деревьев, через болота. А перед ними болото с кувшинками — надеждой на спасение. Ведь всегда надо спасать тех, кого любишь.
Смотрите также: