Сказка о тройке персонажи

• Главная
  
• Шоу-биз
  

Фото: Кадр из фильма «Сталкер», 1979 г.

50 лет назад, в ноябре 1971 года, братья Стругацкие завершили работу над своей лучшей книгой — «Пикник на обочине», из которой потом получился один из самых выдающихся отечественных фильмов — «Сталкер».

Ведьмин студень и комариная плешь

20 февраля 1970 года братья Аркадий и Борис Стругацкие прибыли в Дом творчества писателей в Комарово. И с ходу начали обсуждать сюжеты будущих романов. Один из них — как записал в своем дневнике Борис Натанович — выглядел так: «Обезьяна и консервная банка. Через 30 лет после посещения пришельцев, остатки хлама, брошенного ими, — предмет охоты и поисков, исследований и несчастий».

А звери, всю ночь наблюдавшие их гулянку, выходят и с ужасом начинают обнюхивать разбросанный по поляне мусор. Только звери в этой системе — как раз мы, хомо сапиенсы. Мы не можем понять, для чего нужны десятки артефактов, которые разбросаны инопланетянами в шести Зонах посещения, — как обезьяна никогда в жизни не поймет, для чего нужна консервная банка.

Но за этими артефактами охотятся специальные люди — сталкеры. Их исследуют ученые, их покупают коллекционеры. А вокруг Зон начинают твориться необъяснимые, жуткие вещи. И только через много лет после посещения одного персонажа романа осенит леденящая догадка: это был не пикник, это было вторжение, медленное завоевание Земли. Просто инопланетяне не торопились. Зачем им боевые машины, как у Уэллса в «Войне миров», когда артефакты, оставленные ими, плавно превращают людей в совсем других существ? «Они не могут изменить нас, но они проникают в тела наших детей и изменяют их по своему образу и подобию».

Выше я назвал «Пикник…» лучшим романом Стругацких. Это, конечно, оценочное суждение и предмет споров: кому-то больше нравится «Трудно быть богом», кому-то — «Сказка о тройке», а кому-то и вовсе «Обитаемый остров». Но ни в одном из этих романов фантазия братьев не работала на таких бешеных оборотах. «Ведьмин студень», который превращает все, к чему прикасается, в самого себя — то есть в отвратительную вязкую массу. «Комариная плешь» — место с невероятно высокой гравитацией, которое запросто может прижать к земле и расплющить пролетающий над ним вертолет. «Мясорубка» — еще один участок в Зоне, к которому лучше не приближаться: он моментально превращает сталкеров в фарш. И до самой смерти, конечно, большинство читателей «Пикника…» не забудут слабый сухой треск серебристой паутинки, в которую случайно вошел в Зоне советский ученый Кирилл.

«Герои ругаются, дерутся и бухают»

В первом варианте книги не было упоминания о сталкерах: герои назывались сначала старателями, а потом трапперами. А слово «сталкер» Борис Стругацкий в конце концов придумал, вспомнив старый роман Редьярда Киплинга «Сталки и компания» — речь в нем шла о хулиганистых мальчиках из британской школы-интерната. Причем имя Stalky, как и существительное stalker («преследователь, ловец»), на самом деле произносится с долгим «о» — «стоки». Но братьям, несмотря на хорошее знание английского, это даже не пришло в голову.

«Пикник…» без особых проблем был опубликован в журнале «Аврора». Но, к сожалению, это была единственная его публикация в СССР вплоть до 80-х. К писателям выдвигали целые перечни абсурдных претензий: например, герои постоянно ругаются («гад», «сволочь», «стервятник»), дерутся и бухают. В издательстве Стругацким написали письмо на 18 страницах: «Ваша книга предназначена для молодежи и подростков, для комсомольцев, которые видят в советской литературе учебник нравственности, путеводитель по жизни». Зато в январе 1973 года роман прочитал Андрей Тарковский. И записал в дневнике: «Можно было бы сделать лихой сценарий». Но он и подумать не мог, что вместо бойкого фантастического триллера из «Пикника…» выйдет философская драма, самый тяжелый для него фильм, на съемках которого все будет сплошным несчастьем.

Андрей Тарковский был с нами жёсток, бескомпромиссен и дьявольски неуступчив». В итоге Стругацкие написали восемь или девять вариантов сценария. Последний — уже практически в состоянии чистой истерики. Но именно этот вариант, в котором герой Александра Кайдановского превратился почти в юродивого, Тарковского неожиданно удовлетворил.

И если бы это было единственной бедой! Город Исфара в Таджикистане, где собирались снимать «Сталкера», был разрушен землетрясением аккурат накануне съемок. Производство перенесли в Эстонию, в район с предельно неблагоприятной экологической обстановкой. Съемки были кошмаром. Когда нужна была листва на деревьях, неожиданно выпадал снег (в июне!). Многие в группе сильно пили. Потом Тарковский страшно рассорился с оператором Георгием Рербергом, работавшим на первой версии, и вся пленка отправилась в корзину. Съемки заняли много месяцев, а перерасход бюджета составил огромную сумму в триста тысяч рублей.

Естественно, к фильму потом выкатили массу претензий — таких же идиотских, какие предъявлялись к книге. Не случайно после «Сталкера» Тарковский уехал на Запад, чтобы больше не иметь дела с советским кинематографическим начальством.  

Это классический пример «проклятого фильма» — но одновременно одна из самых интересных картин в истории отечественного кинематографа; когда она, преодолев множество преград, добралась до Каннского кинофестиваля, режиссера немедленно объявили гением. Точно так же выразились и Стругацкие, простившие Андрею Арсеньевичу все мучения.

Вот только к чудесному фантастическому роману его выдающийся фильм отношения почти не имеет — на экране от книги остались рожки да ножки.

А В ЭТО ВРЕМЯ

Проклятие картины: члены съемочной группы умирали один за другим

Множество создателей «Сталкера» умерли в течение недолгого периода после съемок. Актер Анатолий Солоницын — от рака легких через два года после премьеры. Тарковский — тоже от рака легких через шесть лет. Актер Николай Гринько — от лейкемии через девять. Потом умерли монтажер Людмила Фейгинова (погибла в пожаре, и вместе с ней — черновые материалы фильма), соавтор сценария писатель Аркадий Стругацкий и Рерберг (у обоих был рак печени), актер Александр Кайдановский (инфаркт), жена Тарковского Лариса (она была вторым режиссером — рак). И есть теория, что именно ядовитые химикаты, сбрасывавшиеся эстонским заводом в реку, рядом с которой шли съемки, стали причиной такого количества онкологических заболеваний. 

КСТАТИ

Экранизации на Западе

Это не единственная экранизация «Пикника…». Говорят, в 1977-м чешские телевизионщики сняли по его мотивам мини-сериал «Визит из космоса» — но после премьеры цензоры приняли решение его уничтожить. А в 2016-м в США пытался снять сериал Алан Тейлор, поставивший много эпизодов «Игры престолов» и «Тора-2». Рэдрика Шухарта у него играл Мэтью Гуд. Но дело не пошло дальше пилотной серии.

Светлана ТОЛОКОННИКОВА | Культурология

Ироническое фэнтези как жанр родилось в период культурного перелома, в конце XX – начале XXI века. На это же время приходится и разгар принципиальных изменений в жанровой системе русской литературы.

Явление культурного перелома предполагает определённого рода безвременье, выражающееся зачастую в засилье безвкусицы (часто в виде откровенного китча), графомании, в отсутствии сколь-нибудь стабильно талантливых явлений в искусстве. Судорожные поиски нового в этот период часто оканчиваются творческим фиаско даже у подающих надежду авторов. В нашем, современном, случае перемена эпох сопровождалась ещё и фактической сменой строя. Грабительская стадия капитализации общества не замедлила сказаться на литературе. Появились в огромном количестве бездарные, но во множестве продаваемые и покупаемые произведения, удовлетворяющие незамысловатый вкус так называемого массового читателя (вначале в виде различного рода переводных текстов (от детективов до любовно-порнографических опусов), потом в исполнении отечественных авторов, творящих по образу и подобию заморского оригинала). Начало 2000-х годов ознаменовалось вторым явлением новой культурной революции в нашей стране: всё чаще стали переводить и издавать зарубежных авторов поэлитарнее и совсем уж элитарных (Фаулза, Кастанеду, Маркеса, Павича, Эко, Зюскинда и пр.). Их тексты заинтересовали молодёжь новой эпохи, которая разумно презрела литературную массовку первой волны перестройки общества. Эти западные тексты принесли с собой мир постмодернистской культуры чисто западного образца. Выяснилось, что литературные произведения протестного типа могут быть аполитическими (в отличие от того же соц-арта, литературы русского диссидентства) и вообще неопределённо асоциальными. Однако западная постмодернистская культура тоже оказалась кризисной, зачастую вторичной, иногда матрично-штампованной, иногда определённо безвкусной. Антиэлитарная, внеиерархическая концепция постмодернистского искусства должна была к этому (и ко многому чего ещё спорному) привести. И привела.

В этот период развития русской литературы к привычному андеграундовскому ещё соц-арту прибавился поп-арт. И то и другое вылилось в некоторых случаях в игру архетипами и целыми секциями советской культурной модели, в некоторых – в карнавальное представление хаотической смеси «старых» (национальных и советских) и «новых» (западных и прозападных) культурных реалий, зачастую извращённо понятых и переработанных массой. Тогда же появляется в массовом варианте жанр фэнтези, о котором К. Мзареулов, например, пишет следующее: «В середине 90-х ситуация в русской фантастике принципиально изменилась. Рынок требовал “облегчённого” чтива, и на такую роль оптимально годилась именно второсортная фэнтэзи, тиражи которой ставили постоянно растущие рекорды… Вероятно, рыночные авторы подсознательно понимали, что их творения далеки от высоких художественных идеалов, а потому ринулись подводить теоретическую базу, доказывая непревзойдённые достоинства примитивной мистики» [1]. Мистические настроения в культуре (и литературе) конца XX – начала XXI века представлены на самых различных уровнях – от подчёркнуто элитарного до самого массового. Это, как известно, одна из константных примет переломной культуры.

В этой среде зарождается в русской литературе жанр иронического фэнтези. Лучшие его образцы родились под пером людей, весьма сведущих в литературе и искусстве и умеющих создавать синтетические с точки зрения подтекстовых и контекстовых уровней произведения.

Ироническое фэнтези стало во многом постмодернистским переосмыслением фэнтези обыкновенного. Причём это переосмысление произошло очень быстро, и первые образчики иронического фэнтези (в частности, произведения М. Успенского, например, его книги о приключениях Жихаря) появились уже в 90-е годы.

Приоритет иронического начала в период эпохального культурного слома отмечался современными культурологами неоднократно [2]. Ирония в литературном произведении как специфическая форма художественного переосмысления действительности характерна, разумеется, не только для постмодернизма. Мало того, она – нередкое явление в литературе так называемых устойчивых культурных эпох. Но в современной литературе именно под воздействием постмодернистских традиций (в частности, традиции всё подвергать сомнению, в том числе и само сомнение) ирония приобретает особую, ненаправленную, небичующую форму. Это уже не та классическая ирония, о которой в «Литературном энциклопедическом словаре» пишут, что она выражает насмешливое или лукавое иносказание, сама по себе «<…> есть поношение и противоречие под маской одобрения и согласия» [3], не «<…> вид насмешки, отличительными чертами которого следует признать: спокойствие и сдержанность, нередко даже оттенок холодного презрения», не даже символистская «<…> романтическая или трансцедентальная ирония, состоящая в том, что сквозь образы произведения просвечивает сознание того, что всё это не совсем то, за что принимается, но как бы только пляшущие тени, которые дают предчувствовать смутное прозрение чего-то иного» [4].

Постмодернистская культура базируется на антиутопическом осознании действительности, на определении мира как хаоса. В хаосе нет истины, значит, нет и противостоящих ему категорий. В мире постмодернизма нет ничего окончательного, в том числе нет и окончательных утверждений. Поэтому постмодернистская ирония ненаправленная, она зачастую замыкается на самой себе (ирония сменяется самоиронией – иронией над иронией – и наоборот). В. Бычков определяет культуру нынешнего рубежа веков как особого рода посткультуру и пишет: «Начиная с поп-арта и концептуализма (середина ХХ в.), пост-культура захватывает всё более широкие пространства, активно вытесняя на обочину цивилизации любые проявления Культуры, которые тем не менее ещё продолжают сохраняться.

Для искусства посткультуры, которое, кстати, уже, как правило, и не называет себя так, но – арт-деятельностью, арт-практиками, а свои произведения – артефактами, ибо из них сознательно устраняется не только духовное, но и всё традиционно эстетическое (или художественное), в частности ориентация на прекрасное, возвышенное, художественный символизм, миметический принцип и т. п., – так вот, для этой арт-деятельности в целом характерен принципиальный отказ практически от всех традиционных ценностей – гносеологических, этических, эстетических, религиозных. Им на смену пришли сознательно приземлённые утилитаристские или соматические категории: политика, коммерция, бизнес и рынок, вещь и вещизм, потребление, тело и телесность, соблазн, секс, опыт и практика, конструирование, монтаж и т. п. На них и строятся “правила игры” современной арт-деятельности. Неклассическое, нонклассика начинают преобладать во всех сферах того, что совсем ещё недавно было Культурой, в том числе и прежде всего в сфере художественно-эстетического опыта» [5]. И постмодернистскую иронию исследователь также рассматривает как кризисную, утверждая: «Фактически главной пружиной всей постмодернистской деятельности является глобальное ироническое передразнивание и перемешивание всех и всяческих феноменов всей истории культуры, ироническая игра всеми известными творческими методами и приёмами выражения и изображения, всеми смысловыми уровнями, доступными данному виду искусства или арт-практики» [6].

Не споря с обоими означенными положениями В. Бычкова, отметим, однако, что именно ирония в современной культуре становится не только разрушительным, но и созидающим инструментом в том случае, если она имеет принципиально позитивный характер. Такая ирония наблюдается, например, во многих произведениях жанра иронического фэнтези. Она основана в большой степени на том же внеиерархическом смешении, переплетении элементов всех и всяческих предыдущих культур, на построении культурного универсума. Стремление к культурному универсализму было характерно для эстетико-философской концепции модернизма, не менее важно оно и для постмодернистской эстетики. Однако модернисты с помощью выстраивания мифолого-литературных универсалий стремились к созданию новой (космичной) культурной модели, структурно и логично используя наследие предыдущих эпох, пытаясь модернизировать его на основе некой новой мистической концепции мира, человека и культуры. Постмодернизм же декларативно и принципиально отказывается от какой-либо модельности, так как нельзя смоделировать хаос, коим они считают весь мир.

Ироническое фэнтези, на наш взгляд, не выстраивает новую культурную модель-универсум, но и не универсализирует хаос. Далёко оно и от идей концептуализма, который во многом рассматривает всё существующее культурное наследие как некую лабораторию. Его художественный мир породнил одни из концептуальных особенностей обоих направлений, отказавшись от других его особенностей. Ироническое фэнтези, как многие произведения и модернизма, и постмодернизма, строится на основе создания культурного универсума. При этом от модернизма оно воспринимает позитивную космичность, стремление к универсальной утопии, от постмодернизма же – отсутствие всяческой иерархии, нонселекцию и предельный демократизм (антиэлитарность). Кризисность постмодернистского мировосприятия если и отражается в той или иной степени в этих произведениях, то в большой степени смягчается именно ненаправленной постмодернистской иронией. Она делает неопределённое зло в ироническом фэнтези смешным (а потому нестрашным и беспомощным), а добро (иногда неопределённое) самоироничным (и поэтому не стремящимся к абсолютной доминанте, которая ведёт к чрезвычайно дурным последствиям, о чём можно прочитать во многих классических антиутопиях). Фэнтезийные миры М. Успенского и А. Белянина, например, представляют собой смоделированные на основе разнообразных культурных универсалий (и прежде всего – мифологических архетипов) сказочные миры, в которых так называемый положительный герой борется со злом. Это классическая ситуация и мифа, где культурный герой единоборствует с хаотическими чудищами, и волшебной сказки, в которой примерно тем же самым (только с иными целями либо вообще без них) занимается сказочный персонаж. Во всех случаях герой так или иначе побеждает. При этом в прототипических мифологических и фольклорных сюжетах зло физически погибает, то есть устранено. В классических фэнтези наблюдается то же самое. К. Мзареулов пишет по этому поводу, что в них «<…> даже самые сложные проблемы решаются экстремально решительно и примитивно-прямолинейным образом: положительные герои просто убивают любого, кого сочли своим врагом. Легко убедиться, что на страницах романов-фэнтэзи количество убийств и литраж кровопролития на порядки превышают масштабность тех же развлечений, встречающихся в научной фантастике» [7]. У Успенского же или Белянина герои чрезвычайно редко применяют высшую меру наказания к злодеям. Они их либо жалеют и отпускают, наказав предварительно как-либо ещё (наказание это чаще всего бывает в виде публичного воспитательного осмеяния противника), либо перевоспитывают и привлекают если не на сторону добра, то на нейтральную территорию. В романе же И. Чубахи «Железная Коза, или Куртуазные приключения отставной княгини Ознобы Козан-Остра, вдовы божьей милостью Дажбога» весь мир показан как постмодернистский хаос. Но это – смешной хаос, и зло в нём такое же смешное. Оно настолько смешно и нелепо, ненатурально, нелогично и непродуктивно, что с ним и бороться не надо. Потому, вероятно, роман начисто лишён и положительного героя (борца со злом) – за его ненужностью. Положительные же персонажи М. Успенского (тот же Жихарь из «Там, где нас нет», «Время оно», «Кого за смертью посылать», «Белый хрен в конопляном поле») и А. Белянина (Никита Ивашов из шестикнижия «Тайный сыск царя Гороха», Лев Оболенский из романов о багдадском воре, Сергей Гнедин из двух романов о жене-ведьме и другие) – это не космические защитники космоса и не влекомые сказочной судьбой герои, вообще не этикетные герои, а почти обычные люди, полные как положительных, так и отрицательных качеств. В них переплетены и героизм, и трикстеризм. Причём последнего явно больше, и подан он в неизменно ироническом (без осмеивания, даже в симпатичном) ключе. Этот трикстеризм не носит пародийного начала. Он скорее нивелирует героическую пафосность. И с пародийностью бурлескного характера его тоже нельзя соотносить, так как подвиги герои иронического фэнтези совершают настоящие и в конечном итоге по-настоящему спасают весь свой фэнтезийный мир или его отдельных представителей.

Зло в сказочном космосе иронического фэнтези, как мы уже отмечали, по большей части лишено своей мистической ужасности: оно либо нивелируется ироническим (смешным) описанием, либо иронически же очеловечивается. И оно, как правило, не является абсолютной категорией. Водяные, лешие и демоны, например, у Успенского более человечны, чем некоторые люди. И недостатки у них вполне человеческие (например, склонность к алкоголизму, азартным играм, примитивная жадность, простоватая хитрость и т. д.). В последнем случае налицо, на наш взгляд, влияние на М. Успенского традиции изображения мифологического и сказочного мира с его героями, начало которой положено В. Высоцким в его песнях-сказках («О нечестии», «Антисказка» и пр.) и А. и Б. Стругацкими («Понедельник начинается в субботу» и «Сказка о тройке»).

У А. Белянина персонажи, традиционно ассоциирующиеся с инфернальным злом (черти и демоны, вампиры, ведьмы, чёрные колдуны, оборотни, Смерть и т. д.), внутри «своего», так называемого злого, мира тоже делятся на хороших и плохих, порядочных и не очень, абсолютно злых и скорее добрых. То есть в белянинском фэнтези, строго говоря, нет привычного деления на миры – абсолютного добра и абсолютного зла. Оба этих мира сами по себе внутренне амбивалентны, каждый из них живёт по своей шкале ценностей. Эти шкалы по задуманному кем-то мировому порядку иногда вступают в противоречие друг с другом, иногда – в конфликт, а иногда не только мирно сосуществуют, но и мирно взаимодействуют. Существование обеих шкал объективно определено, и каждая из них изначально имеет право на существование. Ценностные категории в мирах добра и зла А. Белянина очень похожи, и герои из этих миров каждый по-своему делятся на плохих и хороших, добрых и злых, сильных и слабых, достойных понимания и сочувствия и недостойных этого.

Одним словом, художественные миры авторов иронического фэнтези до предела толерантны. Ирония вместо резкости в описании и оценке способствует этой толерантности, провоцируя не обличающий, а добрый смех. Именно она помогает созданию утопической гармонии космоса в романах М. Успенского, А. Белянина и других представителей жанра иронического фэнтези. Эта космичность представляет собой резкий контраст по отношению к антиутопическому миру хаоса многих литературных произведений переломной культуры второй половины XX – начала XXI века.

Список использованных источников

1. Мзареулов К. Фантастика. Общий курс //http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Literat/mzar/03.php.
2. См. об этом, например: Кривцун О. А. Эстетика: учебник. М., 2000. С. 180.
3. Литературный энциклопедический словарь / Под общ. ред. В. М. Кожевникова и П. А. Николаева. М., 1987. С. 132.
4. Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов: в 2-х т. / Под ред. Н. Бродского, А. Лаврецкого, Э. Лунина, В. Львова-Рогачевского, М. Розанова, В. Чешихина-Ветринского. М.; Л.: Изд-во Л. Д. Френкель, 1925 // http://feb-web.ru/feb/slt/abc/.
5. Бычков В. В. Эстетика: учебник. М., 2004. С. 303.
6. Бычков В. В. Эстетика: учебник. М., 2004. С. 242.
7. Мзареулов К. Фантастика. Общий курс //http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Literat/mzar/03.php.

Об авторе:

Родилась в 1969 г. в г. Березники Пермской области. Детство и юность прошли на Кубани в учительской семье. В 1990 г. окончила Борисоглебский государственный педагогический институт, осталась работать в родном вузе преподавателем русской, зарубежной литературы, древних культур. В 2000 г. защитила кандидатскую диссертацию на тему «Роман А. Белого „Крещёный китаец“ в контексте русской литературы ХХ века», получила звание доцента. Сейчас работает в Борисоглебском филиале Воронежского государственного университета на технолого-педагогическом факультете доцентом кафедры гуманитарных дисциплин. Опубликовала 5 книг, а также более 80 научных и научно-критических статей по творчеству модернистов и постмодернистов, в частности А. Белого, Н. Гумилёва, Ф. Сологуба, И. Бунина, Л. Андреева, Е. Замятина, В. Высоцкого, Т. Кибирова, Д. А. Пригова, по рок-поэзии, ироническому фэнтези и др.

Опубликовано в журнале «Российский колокол» № 7-8 2021.
Размещено на сайте 13.11.2021 в 20:38.

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии журнала «Российский колокол»:

50 лет назад, в ноябре 1971 года, писатели Аркадий и Борис Стругацкие завершили работу над своей лучшей книгой — «Пикником на обочине», из которой потом получился один из самых выдающихся отечественных фильмов — «Сталкер». Как это было и почему картину Тарковского называют прОклятой?

ЧТО ТАКОЕ ВЕДЬМИН СТУДЕНЬ И КОМАРИНАЯ ПЛЕШЬ

20 февраля 1970 года братья Аркадий и Борис Стругацкие прибыли в дом творчества писателей в Комарово. И с ходу начали обсуждать сюжеты будущих романов. Один из них — как записал в своем дневнике Борис Натанович — выглядел так: «Обезьяна и консервная банка. Через 30 лет после посещения пришельцев, остатки хлама, брошенного ими, — предмет охоты и поисков, исследований и несчастий».

Через год и девять месяцев, 3 ноября, они поставили в романе последнюю точку. Он получил название «Пикник на обочине» — потому что один из героев сравнивает посещение Земли инопланетянами именно с пикником. Прилетели, всю ночь пировали, потом снялись с места и уехали. А звери, всю ночь наблюдавшие их гулянку, выходят и с ужасом начинают обнюхивать разбросанный по поляне мусор. Только звери в этой системе — как раз мы, хомо сапиенсы. Мы не можем понять, для чего нужны десятки артефактов, которые разбросаны инопланетянами в шести Зонах посещения — как обезьяна никогда в жизни не поймет, для чего нужна консервная банка. Но за этими артефактами охотятся специальные люди — сталкеры. Их исследуют ученые, их покупают коллекционеры. А вокруг Зон начинают твориться необъяснимые, жуткие вещи. И только через много лет после Посещения одного персонажа романа осенит леденящая догадка: это был не пикник, это было вторжение, медленное завоевание Земли. Просто инопланетяне не торопились. Зачем им боевые машины, как у Уэллса в «Войне миров», когда артефакты, оставленные ими, плавно превращают людей в совсем других существ? «Они не могут изменить нас, но они проникают в тела наших детей и изменяют их по своему образу и подобию».

Выше я назвал «Пикник» лучшим романом Стругацких. Это, конечно, оценочное суждение и предмет споров: кому-то больше нравится «Трудно быть богом», кому-то — «Сказка о тройке», а кому-то и вовсе «Обитаемый остров». Но ни в одном из этих романов фантазия братьев не работала на таких бешеных оборотах. На 200 страницах «Пикника» разбросано столько замечательных идей, касающихся и инопланетного «мусора», и тех удивительных событий, которые происходят с жителями городка Хармонта, что одной четверти их с лихвой хватило бы на трехчасовой фильм Кристофера Нолана. «Ведьмин студень», который превращает все, к чему прикасается, в самого себя — то есть в отвратительную вязкую массу. «Комариная плешь» — место с невероятно высокой гравитацией, которое запросто может прижать к земле и расплющить пролетающий над ним вертолет. «Мясорубка» — еще один участок в Зоне, к которому лучше не приближаться: почти невидимый, он моментально превращает сталкеров в фарш. «Белый обруч» — браслет из светлого металла, вечный двигатель: если надеть его на палец и начать раскручивать, он не остановится никогда. «Булавки», которые, если зажать их в пальцах, начинают переливаться чистыми спектральными цветами — жёлтым, красным, зелёным (может, это не значит ничего, а может, несет судьбоносный для планеты — только не расшифровываемый людьми — смысл). И до самой смерти, конечно, большинство читателей «Пикника» не забудут слабый сухой треск серебристой паутинки, в которую случайно вошел в Зоне русский ученый Кирилл.

«ТАКУЮ КНИГУ НЕЛЬЗЯ ДАВАТЬ ПОДРОСТКАМ И КОМСОМОЛЬЦАМ!»

Стругацкие начали писать «Пикник» в непростое для себя время. «Сказку о Тройке» без ведома соавторов опубликовали за рубежом, в антисоветском журнале «Грани», и произошел  скандал — Аркадия Натановича вызвали в Московскую писательскую организацию и страшно на него наорали. («Чувства были: самый унизительный страх, бессильное бешенство и отвращение, почти физиологическое», вспоминал потом Борис Натанович). На этом ощущении ярости они и начали лихорадочно писать свой роман — «чтобы отбить привкус идеологической ипекакуаны во рту. Чтобы снова почувствовать себя если не человеками, то хотя бы вполне человекоподобными…».

В первом варианте книги не было упоминания о сталкерах: герои назывались сначала старателями, а потом трапперами. А слово «сталкер» Борис Стругацкий в конце концов придумал, вспомнив старый роман Редьярда Киплинга «Сталки и компания» — речь в нем шла о хулиганистых мальчиках из британской школы-интерната. Причем имя Stalky, как и существительное stalker («преследователь, ловец») на самом деле произносится с долгим «о» — «стоки». Но братьям, несмотря на хорошее знание английского, это даже не пришло в голову.

«Пикник», к счастью, без особых проблем был опубликован в журнале «Аврора». Но, к сожалению, это была единственная его публикация в СССР вплоть до 80-х. Со Стругацкими, публикующимися за рубежом, советские издатели не хотели иметь дела — и просто от греха подальше роман не стали выпускать отдельным изданием. К писателям выдвигали целые перечни абсурдных претензий: например, герои постоянно ругаются («гад», «сволочь», «стервятник»), дерутся и бухают. В издательстве Стругацким написали письмо на 18 страницах, содержавшие сотни идиотических правок, а в финале безмятежно объяснили необходимость их внесения: «Ваша книга предназначена для молодежи и подростков, для комсомольцев, которые видят в советской литературе учебник нравственности, путеводитель по жизни».

Зато в январе 1973 года роман прочитал Андрей Тарковский. И записал в дневнике: «Можно было бы сделать лихой сценарий для кого-нибудь». (Тарковский вечно нуждался в деньгах и периодически сочинял что-нибудь для других режиссеров — в его фильмографии есть и военный боевик «Один шанс из тысячи», и узбекский детектив «Берегись! Змеи!») Но он не подумать не мог, что вместо бойкого фантастического триллера из «Пикника» выйдет философская драма, самый тяжелый для него фильм, на съемках которого все будет сплошным несчастьем.

«ТАРКОВСКИЙ БЫЛ ЖЁСТОК, БЕСКОМПРОМИССЕН И ДЬЯВОЛЬСКИ НЕУСТУПЧИВ»

Сценарий «Сталкера» (он, кстати, сначала назывался «Золотой шар», а потом «Машина желаний») писался в страшных страданиях. У Тарковского была одна особенность: на съемках он долго пытался сам для себя сформулировать, каким должен быть его фильм, и у него никак не получалось. И уж тем более он не мог рассказать этого Стругацким. Типичная запись из дневника Андрея Арсеньевича во время съемок: «А что если развить «Сталкера» в следующей картине — с теми же актерами? Сталкер начинает насильно тащить людей в Комнату и превращается в «жреца» и фашиста. «За уши к счастью». А есть ли путь такой — «за уши к счастью»?»

А Борис Стругацкий потом вспоминал: «Работа превращалась в бесконечные, изматывающие, приводящие иногда в бессильное отчаяние дискуссии, во время коих режиссер, мучаясь, пытался объяснить, что же ему нужно от писателей, а писатели в муках пытались разобраться в этой мешанине жестов, слов, идей, образов… Андрей Тарковский был с нами жёсток, бескомпромиссен и дьявольски неуступчив». В итоге Стругацкие написали восемь или девять вариантов сценария. Последний — уже практически в состоянии чистой истерики. Но именно этот вариант, в котором герой Александра Кайдановского превратился почти в юродивого, Тарковского неожиданно удовлетворил.

И если бы это было единственной бедой! Город Исфара в Таджикистане, где собирались снимать «Сталкера», был разрушен землетрясением аккурат накануне съемок. Производство перенесли в Эстонию, в район с предельно неблагоприятной экологической обстановкой. Съемки были кошмаром. Когда нужна была листва на деревьях, неожиданно выпадал снег (в июне!) Многие в группе сильно пили. Потом Тарковский страшно рассорился с оператором Георгием Рербергом, работавшим на первой версии, и вся пленка отправилась в корзину. Существуют разные версии конфликта: кто-то говорит, что почти все снятое Рербергом, оказалось браком (скорее, из-за халатности тех, кто проявлял пленку, а не по вине выдающегося оператора), кто-то — что Тарковский попросту решил переделать уже готовую картину, потому что у него поменялась концепция… Съемки заняли много месяцев, а перерасход бюджета составил огромную сумму в триста тысяч рублей.

Естественно, к фильму потом выкатили массу претензий — таких же идиотских, какие предъявлялись к книге. Например, от режиссера требовали убрать оттуда слово «водка», как «слишком русское». Для Тарковского, с его очень непростым душевным устройством, все это было пыткой (и не случайно после «Сталкера» он уехал на Запад, чтобы больше не иметь дела с советским кинематографическим начальством).   

Но самое мрачное не это. Множество создателей «Сталкера» умерли в течение совсем недолгого периода после съемок. Актер Анатолий Солоницын — от рака легких через два года после премьеры. Тарковский — тоже от рака легких через шесть лет. Актер Николай Гринько — от лейкемии через девять. Потом умерли монтажер Людмила Фейгинова (погибла в пожаре, и вместе с ней — черновые материалы фильма), соавтор сценария, писатель Аркадий Стругацкий и Рерберг (у обоих был рак печени), актер Александр Кайдановский (инфаркт), жена Тарковского Лариса (она была вторым режиссером — рак). И есть теория, что именно ядовитые химикаты, сбрасывавшиеся эстонским заводом в реку, рядом с которой шли съемки, стали причиной такого количества онкологических заболеваний.

Это классический пример «прОклятого фильма» — но одновременно одна из самых интересных картин в истории отечественного кинематографа; когда она, преодолев множество преград, добралась до Каннского кинофестиваля, режиссера немедленно в очередной раз объявили гением. Точно так же выразились и Стругацкие, простившие Андрею Арсеньевичу все мучения, которые он им организовал.

Вот только к чудесному фантастическому роману его выдающийся фильм отношения почти не имеет — на экране от книги остались рожки да ножки.

Кстати, это не единственная экранизация «Пикника». Говорят, в 1977-м чешские телевизионщики сняли по его мотивам мини-сериал «Визит из космоса» — но после премьеры цензоры приняли решение его уничтожить. А в 2016-м в США пытался снять сериал Алан Тейлор, поставивший много эпизодов «Игры престолов» и «Тора-2». Рэдрика Шухарта у него играл Мэтью Гуд. Но дело не пошло дальше пилотной серии. Может быть, этот роман сопротивляется экранизации? А может, нам просто нужно дождаться, когда его прочитает Кристофер Нолан — ведь это, похоже, и впрямь идеальный материал для него.

Автор Денис Корсаков
Источники — www.kp.ru и d3.ru