Сказка о георгии храбром и о волке даль

Источник: Столетие.Ru

Александр Сергеевич Пушкин и Владимир Иванович Даль… Даль был почти сверстником Пушкина – всего на два года моложе. Последние в жизни слова великого поэта, как известно, были обращены к Далю, с которым они стали друзьями. Пушкин и Даль встречались всего несколько раз, но особенно памятными стали три их встречи.

Основой их прочной и искренней дружбы послужили любовь к своему Отечеству, русскому народу и русскому языку.

«За словарь свой, – свидетельствовал историк Бартенев, – Даль принялся по настоянию Пушкина». Поэт «деятельно поддерживал его, перечитывая вместе с ним его сборник и пополняя своими сообщениями».

Вспоминая о собирательской своей страсти, Даль на склоне лет подтвердил, что Александр Сергеевич в нём «горячо поддерживал это направление», именно Пушкин настаивал на обязательном и скорейшем завершении его Словаря.

* * *

Их первая встреча состоялась в 1832 году в Санкт-Петербурге в доме на углу Гороховой и Большой Морской, где была тогда квартира семьи Пушкиных. Познакомить Даля с Пушкиным обещал Жуковский, однако всё было недосуг.

Пушкин – уже знаменитость, а Даль – никому не известный в литературе автор, доктор медицины, морской офицер в отставке.

Но от Жуковского, Языкова, Плетнёва или Одоевского, общих знакомых набралось к тому времени немало, Пушкин, должно быть, уже слышал о Дале-враче, Дале – искусном рассказчике.

В 1832 году вышла первая книжка Даля «Русские сказки. Пяток первый Казака Луганского». Это были не просто сказки, где народ смело говорит, не чинясь, самым что ни на есть живым языком, говорит то, что думает, припечатывает начальство, а щедро «разукрашенные» «ходячими» поговорками и «к быту житейскому приноровленные» народные сказания.

Стало ясно, что это отныне – дело жизни. С такой книгой уже можно было идти к Пушкину. Давний и страстный интерес Даля к народному слову впервые был явлен здесь печатно.

О своих сказках Даль так писал позднее:

«Не сказки сами по себе мне важны, а русское слово, которое у нас в таком загоне, что ему нельзя показаться в люди без особого предлога и повода – сказка послужила поводом. Я задал себе задачу познакомить земляков своих сколько-нибудь с народным языком и говором, которому раскрывался такой вольный разгул и широкий простор в народной сказке».

Даль решил лично представиться Пушкину и подарить один из немногих сохранившихся экземпляров своих «Русских сказок», за которые он был даже посажен в тюрьму, но, слава Богу, лишь на короткое время, а тираж книги изъят из продажи.

«Я взял свою новую книгу, – вспоминал Владимир Иванович, – и пошёл сам представиться поэту. Поводом для знакомства были «Русские сказки. Пяток первый Казака Луганского». Пушкин в то время снимал квартиру на углу Гороховой и Большой Морской. Я поднялся на третий этаж, слуга принял у меня шинель в прихожей, пошёл докладывать. Я, волнуясь, шёл по комнатам, пустым и сумрачным – вечерело. Взяв мою книгу, Пушкин открывал её и читал с начала, с конца, где придётся, и, смеясь, приговаривал «Очень хорошо».

Пушкин увидел в Дале единомышленника и приветил – тогда Александр Сергеевич начал писать свои сказки.

Он обрадовался его подарку и в ответ подарил Далю рукописный вариант своей сказки «О попе и работнике его Балде» со знаменательным автографом: «Твоя отъ твоихъ! Сказочнику казаку Луганскому, сказочник Александръ Пушкинъ».

Даль и Пушкин сказку любили и не видели в ней «неблагонамеренности» и «слов низкого происхождения». Для них все слова народного языка были интересны, все любимы. Они ценили редкие слова, как собиратели ценят драгоценные камни.

«Сказка сказкой, – говорил Александр Сергеевич, – а язык наш сам по себе, и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как это сделать, – надо бы сделать, чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке… Да нет, трудно, нельзя ещё! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не даётся в руки, нет!».

Когда Пушкин узнал от Даля, что слова – самые разные, местные, пословицы и выражения – тот начал собирать с молодых лет, Александр Сергеевич очень обрадовался. Редкие слова, по его мысли, как драгоценные камни – они несут весть о богатстве языка, богатстве его жизни и понимания: ведь почти в каждом таком слове есть поэзия, есть образ мысли и сила жизни.

Пушкин увидел в деле собирания слов достойное и благое детище Даля, дело его жизни.

* * *

Весной 1833 года Даль, уже известный литератор, желанный автор многих журналов и газет, определён чиновником для особых поручений к оренбургскому генерал-губернатору Василию Алексеевичу Перовскому, другу Жуковского и доброму знакомому Пушкина. Связывал Даля с Василием Алексеевичем и брат Перовского – писатель, известный под именем Антония Погорельского.

18 сентября 1833 года, выехав из Петербурга 17 августа и проехав через всю европейскую часть России в поисках живых следов, оставленных в тех местах бунтовщиком Пугачёвым, на Южный Урал, в Оренбург, приехал Пушкин. В это время он работал над «Историей Пугачевского бунта». Два дня провели Пушкин и Даль неразлучно. Они вместе ездили по тем местам, которые хранили память о Пугачёве.

Даль к приезду друга успел уже достаточно изучить историю и этнографию Оренбургского края — и оказался осведомленным проводником Пушкина. Он «толковал, сколько слышал и знал местность, обстоятельства осады Оренбурга Пугачёвым».

19 сентября 1833 года Пушкин и Даль отправились из Оренбурга в Бердскую слободу, бывшую пугачёвскую ставку, или, как говорится в «Капитанской дочке», «пристанище».

Сотник Оренбургского казачьего войска и бывший наказной атаман станицы И.В.Гребенщиков, заранее предупрежденный В.А.Перовским, собрал в Бёрдах старожилов, в числе которых была Ирина Александровна Бунтова, родом из Нижне-Озёрной (фамилия её уже в наше время была установлена оренбургскими краеведами; Александр Сергеевич в письме к жене называет её «75-летней казачкой, которая помнит это время…».

Даль тоже не называет фамилии казачки: «…мы отыскали старуху, которая знала, видела и помнила Пугачёва. Пушкин разговаривал с нею целое утро… Старуха спела также несколько песен, относившихся к тому же предмету, и Пушкин дал ей на прощанье червонец».

Выспрашивая Бунтову с жаром, поэт быстро записывал. Эта, как и другие беседы с оренбуржцами, свидетелями и участниками пугачевских событий, пригодилось Пушкину, когда он писал «Историю Пугачевского бунта».

Бунтова не скрывала в беседе с Пушкиным симпатии к вождю народного восстания. Подобной информации, как прекрасно понимал поэт, нельзя было почерпнуть ни в печатных, ни в рукописных источниках.

…Вечер 19 сентября провёл Пушкин у Даля. И дома, и по дороге в Берды и обратно в Оренбург разговоров у них было много. Именно тогда, как считают исследователи, рассказал поэт Далю сказку о Георгии Храбром и волке.

Вскоре эта сказка, записанная Далем, появилась в печати. А после кончины Александра Сергеевича при новой публикации сказки Владимир Иванович прибавил такое примечание: «Сказка эта рассказана мне А.С. Пушкиным, когда он был в Оренбурге и мы вместе поехали в Бердскую станицу, местопребывание Пугача во время осады Оренбурга».

…Утром 20 сентября Пушкин покинул Оренбург. Даль проводил друга до Уральска. Беседуя с поэтом, Даль успевал и делать заметки. И те же слова, пословицы, песни наскоро заносил в свою книжечку Пушкин.

Потом Даль встречал «старых знакомых» в «Истории Пугачёва» и «Капитанской дочке», которые Александр Сергеевич написал после визита в Оренбургскую губернию.

«Весь чёрный народ, – пришёл после этой поездки к выводу Пушкин, – был за Пугачёва. Духовенство ему доброжелательствовало… Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства».

В 1835 году Пушкин прислал Далю в подарок «Историю Пугачёва» с автографом.

О встречах в Оренбурге с Пушкиным Даль вспоминал так:

«…Пушкин прибыл нежданный и нечаянный и остановился в загородном доме у военного губернатора В.Ал. Перовского, а на другой день перевёз я его оттуда, ездил с ним в историческую Бёрдинскую станицу, толковал, сколько слышал и знал местность, обстоятельства осады Оренбурга Пугачевым; указывал на Георгиевскую колокольню в предместии, куда Пугачёв поднял было пушку, чтобы обстреливать город, – на остатки земляных работ между Орских и Сакмарских ворот, приписываемые преданием Пугачёву, на зауральскую рощу, откуда вор пытался ворваться по льду в крепость, открытую с этой стороны… о бёрдинских старухах, которые помнят ещё «золотые» палаты Пугачёва, то есть обитую медною латунью избу».

* * *

Ныне одна из достопримечательностей Оренбурга – памятник А.С. Пушкину и В.И. Далю (на фото). Их фигуры высотой в два метра отлиты из бронзы. Памятник торжественно открыт в августе 1998 года в преддверии 200-летия со дня рождения А.С. Пушкина и к 250-летию основания Оренбурга в центре города, в сквере имени Полины Осипенко. Авторы памятника – уроженка Оренбурга, заслуженный художник России скульптор Н.Г. Петина и архитектор С.Е. Смирнов.

Пьедестал памятника состоит из трёх частей: гранитных ступеней, блока «дикой» фактуры и верхнего, также гранитного, но обработанного блока с картушем и двухстрочной надписью «Пушкин, Даль».

Символично, что основание памятника выполнено в виде равновеликого (греческого) креста. В память о Петропавловской церкви, снесённой в 1930-е.

В середине XVIII века на месте установки памятника была построена каменная церковь во имя святых Петра и Павла. Этот храм во время своего путешествия в Оренбург посетил Пушкин, а Владимир Иванович Даль его сопровождал.

* * *

В конце 1836 года, сопровождая оренбургского губернатора В.А. Перовского, Даль приехал в Петербург. Пушкин радостно приветствовал возвращение друга, навещал его, интересовался лингвистическими находками Даля. Александру Сергеевичу очень понравилось услышанное от Даля ранее неизвестное ему слово «выползина» – шкурка, которую после зимы сбрасывают ужи и змеи, выползая из неё.

Как-то Пушкин зашёл к Далю в новом сюртуке. «Что, хороша выползина? — весело пошутил Александр Сергеевич. — Ну, из этой выползины я теперь не скоро выползу».

И добавил: «Я в ней («выползине» – Н.Г.) такое напишу!».

…О трагической дуэли Пушкина Владимир Иванович узнал 28 января во втором часу пополудни. Он тотчас кинулся к другу на Мойку, и уже оставался там до конца, ни на минуту не отлучаясь от умирающего. Вновь пригодились Далю медицинские его познания, богатый опыт полевого хирурга.

Даль вместе с Арендтом и Спасским – врачами Пушкина – старался облегчить, сколько мог, страдания поэта. И эти тягостные, тягучие часы страданий Пушкин переносил с поразительным мужеством.

…Пушкин взял Даля за руку и спросил: «Даль, скажи мне правду, скоро ли я умру?» – «Мы за тебя надеемся ещё, право, надеемся!» – Пушкин пожал Далю руку и сказал: «Ну, спасибо».

Только теперь, в последнюю ночь, когда Даль дежурил у постели Пушкина, Александр Сергеевич, бывший до этого с Далем на «вы», сказал впервые другу «ты».

Даль, по его воспоминаниям, ответил Пушкину тем же: он «…побратался с ним уже не для здешнего мира».

Умирающий поэт передал Далю свой золотой перстень с изумрудом (он считал его талисманом!) со словами: «Даль, возьми на память».

А когда Владимир Иванович отрицательно покачал головой, Пушкин настойчиво повторил: «Бери, друг, мне уж больше не писать».

Вспомним стихотворение Пушкина:

Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан.

Когда подымет океан
Вокруг меня валы ревучи,
Когда грозою грянут тучи, –
Храни меня, мой талисман.

В уединеньи чуждых стран,
На лоне скучного покоя,
В тревоге пламенного боя
Храни меня, мой талисман.

Священный сладостный обман,
Души волшебное светило…
Оно сокрылось, изменило…
Храни меня, мой талисман.

Пускай же в век сердечных ран
Не растравит воспоминанье.
Прощай, надежда; спи, желанье;
Храни меня, мой талисман.

(«Храни меня, мой талисман…», 1825).

В 1838-м, через год после гибели Пушкина, из Оренбурга Даль писал князю Одоевскому: «Теперь перстень Пушкина для меня настоящий талисман. Как гляну на него, пробежит по мне искорка и хочется приняться за что-нибудь порядочное».

Этот заветный дар друга Даль свято хранил всю жизнь. После кончины Даля перстень находился у его средней дочери Ольги Владимировны Демидовой (она вышла замуж за Платона Демидова, семья Даля породнилась с родом русских горнозаводчиков).

После знаменитой Пушкинской выставки 1880 года, на которой Ольга Демидова представила перстень Александра Сергеевича, она подарила его великому князю Константину Константиновичу – президенту Российской Академии наук. А он в свою очередь по завещанию передал перстень в Пушкинский дом – Институт русской литературы в Санкт-Петербурге. В 1950-е годы, когда создавался музей-квартира Пушкина на Мойке, перстень «вернулся» домой.

…И вновь о трагических днях 1837-го. 29-го января, к полудню, Даль опытным глазом видел, что жить Пушкину остаётся недолго. В два часа сорок пять минут пополудни Владимир Иванович закрыл ему глаза…

После смерти Пушкина Даль получил из рук вдовы поэта его последний простреленный сюртук («выползину»). Этот сюртук после дуэли с Дантесом – чтобы не причинять раненому поэту лишних страданий – пришлось спарывать.

«Мне достался от вдовы Пушкина, – вспоминал Даль, – дорогой подарок: перстень его с изумрудом, который он всегда носил последнее время и называл – не знаю почему – талисманом; досталась от В.А. Жуковского последняя одежда Пушкина, после которой одели его, только чтобы положить в гроб. Это чёрный сюртук с небольшою, в ноготок, дырочкою против правого паха. Над этим можно призадуматься. Сюртук этот должно бы сберечь и для потомства; не знаю ещё, как это сделать; в частных руках он легко может затеряться, а у нас некуда отдать подобную вещь на всегдашнее сохранение [я подарил его М. П. Погодину]».

…Друзья Пушкина, находившиеся в трагические дни на Мойке, назвали Даля, написавшего бесценные записки о последних днях, часах, минутах поэта, – и другом, и «ангелом-хранителем».

* * *

Трудно переоценить вклад Владимира Ивановича Даля в сохранение и развитие русского языка. Он принял эстафету преданности народному слову из рук умирающего Пушкина.

К концу жизни, выйдя в отставку, Даль поселился в Москве и работал уже только над своим Словарём. Он составлял Словарь – сокровищницу русского языка, явление исключительное – один, без помощников. Этому великому труду было отдано пятьдесят три года его жизни.

Первое слово для Словаря Даль записал совсем юным, когда направлялся к месту службы.

«Замолаживает, однако!» – сказал ямщик и указал кнутом на хмурое небо.

Поручик Владимир Иванович Даль сильнее закутался в шинель, достал записную книжку и записал в неё: «Замолаживает – диалект среднерусской полосы, означает заморозки, приближение холодов, снижение температуры».

«Замолаживает, – повторил ямщик и добавил, – надо бы потолопиться, балин. Холошо бы до вечела доблаться. Hо-о-о!».

А последние четыре новых слова (они в Словарь не вошли!), услышанные от прислуги, Даль записал уже прикованный к постели, за неделю до смерти.

По словам Даля, ему с малых лет казалось странным, что «речь простолюдинов с её своеобразными оборотами всегда практически отличалась краткостью, сжатостью, ясностью, определительностью и в ней было намного больше жизни, чем в языке книжном, и в языке, которым говорят образованные люди».

Владимир Иванович успел завершить дело своей жизни – и выпустить четыре тома «Толкового словаря живого русского языка». В 1861 году Далю вручили за Словарь Константиновскую медаль, высшую награду Императорского Русского географического общества, а в 1868-м – избрали почётным членом Академии наук России и наградили Ломоносовской премией.

Издание Словаря Даля – уникальное культурное событие того времени. В Словаре более 200 тысяч слов: книжно-письменных, просторечных, диалектных, профессиональных, чужесловов и тождесловов к ним.

Среди литературных слов – немало церковнославянизмов (по свидетельству П.И. Мельникова-Печерского, Даль усердно изучал русские летописи, отыскивая в них старинные слова и толкования к ним). Кроме того, словарь богат фразеологическим материалом. В Словаре – 30 000 пословиц, поговорок, загадок и присловий, служащих для пояснения смысла приводимых слов.

По сути, Словарь Даля, где оказался закреплённым многовековой опыт жизни нашей нации, – энциклопедия русской народной жизни. По Словарю можно изучать язык, быт и нравы наших предков.

В середине XIX века, в период расцвета русской классической литературы, Даль, как и Пушкин, призывал современников обратиться к живой русской речи. Владимир Иванович критиковал ранее издававшиеся академические словари, в основе которых лежала книжно-письменная речь.

«Пришла пора, – писал Даль в «Напутном слове» к своему Словарю, – подорожить народным языком».

…Словарь Даля и сегодня – настольная книга лингвистов, этнографов, историков, к нему постоянно обращаются писатели и переводчики. По количеству включённых в него слов Словарь Даля остался непревзойдённым и поныне.

И этот уникальный труд всей жизни выдающегося русского лексикографа – связующий мост между прошлым русского языка и его настоящим.

Интересный Сказка Девочка Снегурочка читать онлайн полностью, Владимир Даль

Жили-были старик со старухой, у них не было ни детей, ни внучат. Вот вышли они за ворота в праздник посмотреть на чужих ребят, как они из снегу комочки катают, в снежки играют. Старик поднял комочек да и говорит:

— А что, старуха, кабы у нас с тобой была дочка, да такая беленькая, да такая кругленькая!

Старуха на комочек посмотрела, головой покачала да и говорит:

— Что же будешь делать — нет, так и взять негде. Однако старик принес комочек снега в избу, положил в горшочек, накрыл ветошкой и поставил на окошко. Взошло солнышко, пригрело горшочек, и снег стал таять. Вот и слышат старики -пищит что-то в горшочке под ветошкой; они к окну — глядь, а в горшочке лежит девочка, беленькая, как снежок, и кругленькая, как комок, и говорит им:

— Я девочка Снегурочка, из вешнего снегу скатана, вешним солнышком пригрета и нарумянена.

Вот старики обрадовались, вынули ее, да ну старуха скорее шить да кроить, а старик, завернув Снегурочку в полотенечко, стал ее нянчить и пестовать:

Спи, наша Снегурочка,

Сдобная кокурочка, *1

Из вешнего снегу скатана,

Вешним солнышком пригретая!

Мы тебя станем поить,

Мы тебя станем кормить,

В цветно платье рядить,

Уму-разуму учить!

Вот и растет Снегурочка на радость старикам, да такая-то умная, такая-то разумная, что такие только в сказках живут, а взаправду не бывают.

Все шло у стариков как по маслу: и в избе хорошо, и на дворе неплохо, скотинка зиму перезимовала, птицу выпустили на двор. Вот как перевели птицу из избы в хлев, тут и случилась беда: пришла к стариковой Жучке лиса, прикинулась больной и ну Жучку умаливать, тоненьким голосом упрашивать:

— Жученька, Жучок, беленькие ножки, шелковый хвостик, пусти в хлевушок погреться!

Жучка, весь день за стариком по лесу пробегавши, не знала, что старуха птицу в хлев загнала, сжалилась над больной лисой и пустила ее туда. А лиска двух кур задушила да домой утащила. Как узнал про это старик, так Жучку прибил и со двора согнал.

— Иди, — говорит, — куда хочешь, а мне ты в сторожа не годишься!

Вот и пошла Жучка, плача, со старикова двора, а пожалели о Жучке только старушка да дочка Снегурочка.

Пришло лето, стали ягоды поспевать, вот и зовут подружки Снегурочку в лес по ягодки. Старики и слышать не хотят, не пускают. Стали девочки обещать, что Снегурочки они из рук не выпустят, да и Снегурочка сама просится ягодок побрать да на лес посмотреть. Отпустили ее старики, дали кузовок да пирожка кусок.

Вот и побежали девчонки со Снегурочкой под ручки, а как в лес пришли да увидали ягоды, так все про все позабыли, разбежались по сторонам, ягодки берут да аукаются, в лесу друг дружке голоса подают.

Ягод понабрали, а Снегурочку в лесу потеряли. Стала Снегурочка голос подавать — никто ей не откликается. Заплакала бедняжка, пошла дорогу искать, хуже того заплуталась; вот и влезла на дерево и кричит: «Ау! Ау!» Идет медведь, хворост трещит, кусты гнутся:

— О чем, девица, о чем, красная?

— Ау-ау! Я девочка Снегурочка, из вешнего снегу скатана, вешним солнцем подрумянена, выпросили меня подружки у дедушки, у бабушки, в лес завели и покинули!

— Слезай, — сказал медведь, — я тебя домой доведу!

— Нет, медведь, -отвечала девочка Снегурочка, -я не пойду с тобой, я боюсь тебя -ты съешь меня! Медведь ушел. Бежит серый волк:

— Что, девица, плачешь, что, красная, рыдаешь?

— Ау-ау! Я девочка Снегурочка, из вешнего снегу скатана, вешним солнышком подрумянена, выпросили меня подружки у дедушки, у бабушки в лес по ягоды, а в лес завели да и покинули!

— Слезай, — сказал волк, — я доведу тебя до дому!

— Нет, волк, я не пойду с тобой, я боюсь тебя -ты съешь меня!

Волк ушел. Идет Лиса Патрикеевна:

— Что, девица, плачешь, что, красная, рыдаешь?

— Ау-ау! Я девочка Снегурочка, из вешнего снегу скатана, вешним солнышком подрумянена, выпросили меня подружки у дедушки, у бабушки в лес по ягоды, а в лес завели да и покинули!

— Ах, красавица! Ах, умница! Ах, горемычная моя! Слезай скорехонько, я тебя до дому доведу!

— Нет, лиса, льстивы твои слова, я боюся тебя — ты меня к волку заведешь, ты медведю отдашь… Не пойду я с тобой!

Стала лиса вокруг дерева обхаживать, на девочку Снегурочку поглядывать, с дерева ее сманивать, а девочка не идет.

— Гам, гам, гам! — залаяла собака в лесу. А девочка Снегурочка закричала:

— Ау-ау, Жученька! Ау-ау, милая! Я здесь — девочка Снегурочка, из вешнего снегу скатана, вешним солнышком подрумянена, выпросили меня подруженьки у дедушки, у бабушки в лес по ягодки, в лес завели да и покинули. Хотел меня медведь унести, я не пошла с ним; хотел волк увести, я отказала ему; хотела лиса сманить, я в обман не далась; а с тобой. Жучка, пойду!

Вот как услыхала лиса собачий лай, так махнула пушняком своим и была такова!

Снегурочка с дерева слезла. Жучка подбежала, ее лобызала, все личико облизала и повела домой.

Стоит медведь за пнем, волк на прогалине, лиса по кустам шныряет.

Жучка лает, заливается, все ее боятся, никто не приступается.

Пришли они домой; старики с радости заплакали. Снегурочку напоили, накормили, спать уложили, одеяльцем накрыли:

Спи, наша Снегурочка,

Сдобная кокурочка,

Из вешнего снегу скатана,

Вешним солнышком пригретая!

Мы тебя станем поить,

Мы тебя станем кормить,

В цветно платье рядить,

Уму-разуму учить!

Жучку простили, молоком напоили, приняли в милость, на старое место приставили, стеречь двор заставили.

Сноски:

1. Кокурочка — булочка.

Иллюстрации нарисовал Конашевич В.

Did you find apk for android? You can find new Free Android Games and apps.

6

Сами того не сознавая, начинаем понемногу «додумывать»
— что поделаешь, коли Даль «круту гору» не вспомнил: про обратную дорогу
из Бердской слободы в записках своих не рассказал, а она, обратная дорога, под
пером жизнеописателей и ученых («пушкиноведов», «далеведов») обросла легендой,
которую они сами же потом и опровергли.

…Даль и Пушкин возвращаются из слободы в город.
Коляска резво катится: семь верст — путь недолгий. Пушкин сидит неподвижно,
скрестил руки на груди; прищурясь, смотрит вперед, как бы в одну точку; дорога
несется навстречу. Даль хочет отдать долг: он тоже знает много сказок. Поэт
рассказал Далю сказку о волке — Даль тоже рассказывает свою; выходит, Пушкин и
Даль обменялись сказками. Какую сказку рассказывал Даль по дороге из Бердской
слободы, рассказывал ли вообще — теперь не установишь, но легенда красива: Даль
напечатает подаренную Пушкиным сказку о Георгии Храбром и о волке, Пушкин
меньше чем через месяц — 14 октября 1833 года — напишет в Болдине «Сказку о
рыбаке и рыбке», пришлет Далю рукопись: «Твоя от твоих! Сказочнику Казаку
Луганскому — сказочник Александр Пушкин».

С этой рукописи, с надписи дарственной этой (а по
свидетельству Мельникова-Печерского, и рукопись была, и надпись) — со
всего этого легенда и началась: не потому ли Пушкин такую рукопись с такой
надписью Далю подарил, что сказку услышал от Даля? Все вроде сходится: вон и в
сборнике Афанасьева есть точно такая сказка, Афанасьев же большую часть сказок
получил от Даля. Но еще легче (хотя для этого «легче» десятилетия
понадобились), но еще легче — опровергается. Доказано, что у Афанасьева не
народная сказка напечатана, а народный прозаический пересказ пушкинской сказки;
доказано, что у Пушкина в черновом тексте старуха, после того как сделалась
царицею, захотела стать «римскою папою», а этого в русской народной сказке быть
не могло; доказано, что такая сказка есть в сборнике братьев Гримм —
пересказать ее Пушкину мог Жуковский, «превосходно знавший этот сборник и
неоднократно переводивший из него стихами и прозой». Со всем согласны — «Дело
знай, а правду помни», — от одной лишь мысли отказаться не в силах: почему
сказку из гриммовского сборника не мог Пушкину Даль рассказать? Пересказать
— будем предельно точны. Почему не Даль, который творчеством разных народов
тоже интересовался, свободно владел немецким и даже первую свою статью о
русском языке и русском народном творчестве в эти же годы написал по-немецки и
напечатал в дерптском ученом журнале? Почему не Даль? Ездили в Бердскую слободу
— в Болдине написана «История Пугачева»; говорили о Петре — в Болдине написан
«Медный всадник»; но в Болдине написана и «Сказка о рыбаке и рыбке»… Почему не
Даль?..

Вечером 19 сентября (наверно, очень длинный в Далевой
жизни день) Пушкин сидел в кабинете Даля. Зажгли свечи. Две барышни, узнав, что
Пушкин у Даля, забрались в сад и влезли на дерево, откуда можно было заглянуть
в окно Далева кабинета. Окно, однако, было затворено, и рамы уже по-зимнему двойные:
барышни видели разговор Пушкина с Далем, но не слышали. Мы похожи на любопытных
барышень: Даль слишком мало сказал нам о своих беседах с Пушкиным.

И все-таки почему не Даль — иной раз склад дороже
песни?..

7

Пушкин покинул Оренбург утром 20 сентября; он выбрал
дорогу по правому берегу Урала — через крепости и станицы Чернореченскую, Татищеву,
Нижне-Озерную, Рассыпную, Илецкий городок. «Крепости, в том краю выстроенные,
были не что иное, как деревни, окруженные плетнем или деревянным
забором», — говорится в «Истории Пугачева». Потом в «Капитанской дочке»
Гринев подъезжает к Белогорской крепости: «Я глядел во все стороны, ожидая
увидеть грозные бастионы, башни и вал; но ничего не видел, кроме деревушки,
окруженной бревенчатым забором. С одной стороны стояли три или четыре скирда
сена, полузанесенные снегом; с другой скривившаяся мельница, с лубочными
крыльями, лениво опущенными». Пушкин держал путь на Уральск, на Яицкий городок,
как прежде его называли, — здесь разгорелось пламя бунта; отсюда, будто по
гряде тополиного пуха, побежал огонь по линии крепостей. В «Истории Пугачева»
путь восставших от Яицкого городка к Оренбургу повторяет (только в
противоположном направлении — с запада на восток) дорогу Пушкина из Оренбурга:
«Измена Илецких казаков. — Взятие крепости Рассыпной… — Взятие
Нижне-Озерной. — Взятие Татищевой… — Взятие Чернореченской…»

Авторы воспоминаний подчеркивают, что Пушкин очень
торопился и потому встречался в поездке лишь с теми, кто был ему нужен: больше
всего времени он провел с Далем. Даль сопровождал его до Уральска — показывал,
должно быть, места восстания, помогал встретиться с нужными людьми, наладить
беседу. Даль для себя тоже, наверно, заметки делал. Через два дня после отъезда
Пушкина он пошлет в Петербург статью — подробно расскажет о «заповедном быте»
уральского войска, «столь мало известном, заслуживающем внимания и удивления»,
расскажет об «устройстве» Оренбургского края вообще и о бесконечных драгоценных
подробностях: об одежде и промыслах, о пище и особенностях говора.

Даль делал заметки, а рядом те же слова, пословицы,
песни наскоро заносил в свою книжечку Пушкин; потом Даль встречал старых друзей
в «Истории Пугачева» и «Капитанской дочке». Похоже, что и он для Пушкина
кое-что сберегал; в бумагах его уцелел отрывок о Пугачеве с пометкой: «Еще Пугачевщина,
которую я не успел сообщить Пушкину вовремя».