Сказка корнея чуковского про слониху щеголиху

Zdam

Мы поможем в написании ваших работ!

ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Литературная деятельность Корнея Ивановича Чуковского(1882—1969) поистине безгранична. Первые статьи появились в 1901 году, и с этого времени началась непрекращающаяся интенсивная жизнь Чуковского — критика, публициста, исследователя русской литературы второй половины XIX века («От Чехова до наших дней», 1911), поэзии и прозы его современников. Много времени он отдал разысканию и публикации стихотворений Некрасова, эта тема привлекала его долгие годы и завершилась книгой «Мастерство Некрасова», 1952).

В огромной разносторонней литературной работе Чуковского — лингвиста, переводчика, теоретика художественного перевода — была одна область, к которой он относился с особой любовью. Такой областью в его литературной судьбе стало создание сказок и стихотворений для детей — по существу, «детского эпоса». За этим горячим увлечением стояло желание узнать и понять мир ребенка, обостренный интерес к ребенку. Он писал:

Наши дети для нас незнакомцы. Мы видим их урывками, на лету. Словно в сумасшедшем трамвае мы проносимся мимо детей — в вихре всяческих дел и хлопот.

Попытка ответить на это ставшее привычным неуважение к ребенку привела Чуковского к решению «уйти в детвору», как некогда «уходили в народ», к необходимости почти порвать с миром взрослых и «водиться лишь с трехлетними ребятишками». Вероятно, мир детства был настолько ему близок, что он вошел в него легко и свободно. Как писала о нем его дочь, Лидия Корнеевна Чуковская: «…Сам он, во всем своем физическим и душевном обличье, был словно нарочно изготовлен природой по чьему-то специальному заказу «для детей младшего возраста» и выпущен в свет тиражом в один экземпляр».

«Хождение в детство» открыло то многое, что станет потом основой для его сказок и стихов. Он был убежден: все дети

…в возрасте от двух до пяти лет верят и жаждут верить, что жизнь создана только для радости, для беспредельного счастья.

Необычайную значимость он придавал детскому смеху. Этот смех лучшее доказательство, что дети реалисты: смех — это результат их «жизненного опыта, утверждения себя в этом опыте».

Чуковский погружался в мир детворы; это позволило ему открыть важные принципы педагогики детства. Убежденный, что художественный образ, особенно если ему придана стихотворная форма, есть «наиболее могучий рычаг педагогики раннего возраста», он определил и главную творческую задачу: помогать утверждаться детскому оптимизму, средствами поэзии открывая путь к радостным эмоциям, к яркой и ритмической словесной игре, к проявлению заложенного в ребенке творческого начала.

На основании этих глубоких исследований Чуковский создал книгу, аналогов которой, вероятно, нет: «От двух до пяти» (1928). В этой книге (ее переизданиям несть числа, при жизни Корнея Ивановича каждое издание дополнялось им новыми примерами, новыми размышлениями, а иногда и новыми главами), построенной на фактическом материале, автор задался целью художественного исследования умственной и психической жизни ребенка. Особенно его интересовала проблема речевого развития: автору книги представляется, что овладение речью является «одним из величайших чудес детской психической жизни». Этот свой тезис Чуковский проверяет и доказывает на множестве интереснейших и убедительных примеров.

В главах «Неосознанное мастерство», «Величайший труженик» Чуковский связывает первые открытия ребенка с народной этимологией, а эта глубинная связь, в свою очередь, ведет ребенка к самому главному: к «завоеванию грамматики». В постижении растущим человеком грамматики Чуковского интересует все: и подражание взрослым, и разногласия с ними, когда возникает свой вариант, поражающий неопровержимой логикой («— Пойдем в этот лес заблуждаться»). Или, когда выясняется, что «баран — он, а овца — она», появляется естественная поправка: почему «папа — он?». Или: «— Мама, утки утъком идут! — Гуськом. — Нет, гуси — гуськом, а утки — утъком». Задумываясь о стиховом воспитании ребенка, над тем, каков механизм детского стихосложения, как влечет ребенка к рифме, над тем, как и что он сочиняет (глава «Как дети слагают стихи»), Чуковский создает своеобразный поэтический кодекс, названный им «Заповеди для детских поэтов». Всегда ли каждый поэт, пишущий для детей, строго следует этим наставлениям? Вероятно, у каждого настоящего поэта есть свое отношение к стихотворному слову, свой неповторимый стиль и голос, но мимо этих удивительно многогранных заповедей — открытий, думается, не прошел ни один детский поэт.

Определить точную дату создания первой эпической поэмы-сказки Чуковского «Крокодил» трудно, но есть два важных свидетельства. М.Горький, находясь вместе с Чуковским в поезде по дороге в Куоккалу (теперь Репино), куда они ехали в гости к художнику И. Репину, заговорил с ним о детской литературе. К тому времени Чуковский был известен как автор нашумевшей статьи «Нат Пинкертон». Понимая необходимость этой статьи, направленной против вульгарной литературы, Горький заметил: «Сейчас одна хорошая детская книжка сделает больше добра, чем десяток полемических статей… Вот напишите-ка длинную сказку, если можно в стихах, вроде «Конька-Горбунка», только, конечно, из современного быта». Поездка была в 1916 году. По нескольким упоминаниям Чуковского, все его попытки написать что-то, сидя за столом, успеха не имели. И однажды, благодаря непредвиденному случаю, сказка создалась сразу же, без промедления. Вот как рассказывает об этом сам ее автор:

Но случилось так… что мой маленький сын заболел, и нужно было рассказать ему сказку. Заболел он в Хельсинки, я вез его домой в поезде, он капризничал, плакал, стонал, чтобы как-нибудь утихомирить его боль, я стал рассказывать ему под ритмический грохот бегущего поезда все, что в этот момент приходило в голову.

«Стихи сказались сами собой…». Ни минуту он не думал ни о форме, ни о рифме, ни об эпитетах, он торопился любым способом отвлечь мальчика от томившей его боли:

Вся ставка была на скорость, на быстрейшее чередование событий и образов, чтобы больной мальчуган не успел ни застонать, ни заплакать. Поэтому я тараторил, как шаман…

Признание это объясняет многое в «Крокодиле». Внимательный читатель почувствует ритмические совпадения между сказкой и многими произведениями русской поэзии: поэмами М.Ю.Лермонтова «Мцыри» и Н.Гумилева «Мик». Но больше всего ритмических совпадений падает на долю Н.А.Некрасова: «Милая девочка Лялечка / С куклой играла она / И на Таврической улице вдруг увидала слона». Эти ритмические «заимствования» как нельзя лучше объясняют «шаманство» поэта: его колдовская память (а он, так же как С.Я.Маршак, знал всю русскую поэзию наизусть) подбрасывала ему все, что в эту секунду могло пригодиться для создания нового эпизода или нового поворота в сюжете: не только из классики, но и из детского фольклора, из уличной песенки.

Сказка «Крокодил» была первой, положившей начало всему последующему комическому эпосу в творчестве Чуковского. Здесь родилась «корнеева рифма»:

Жил да был

Крокодил.

Он по улицам ходил,

Папиросы курил,

По-турецки говорил —

Крокодил, Крокодил Крокодилович!

В этой сказке перед читателем впервые в литературе для детей открывается улица большого города с ее движением, с толпами народа. Еще больше поразит читателя фантастический темп развития сюжета, где с невероятной быстротой одно событие сменяет другое. После многих причудливых происшествий наступает счастливый конец — примирение двух миров: человеческого и звериного. Для общей гармонии люди и звери должны отказаться от самого страшного:

Мы ружья поломаем,

Мы пули закопаем,

А вы себе спилите

Копыта и рога!

Как меняется мир, какая совсем новая открывается жизнь!

И наступила тогда благодать:

Некого больше лягать и бодать.

По вечерам быстроглазая Серна

Ване и Ляле читает Жюль-Верна.

А по ночам молодой Бегемот

Им колыбельные песни поет.

Вон, погляди, по Неве по реке

Волк и Ягненок плывут в челноке.

Библейская и детская мечта совпадают. В этой поэме впервые с такой силой игровой фантазии возникнет страна Африка, огромная площадка для всяких приключений, недаром про нее написано так:

Африка ужасна

Да-да-да!

Африка опасна,

Да-да-да!

Не ходите в Африку,

Дети, никогда.

Именно поэтому как только «папочка и мамочка уснули вечерком, / А Танечка и Ванечка — в Африку тайком…».

И наконец, именно в «Крокодиле» появляется небывалый еще юный герой — «это доблестный Ваня Васильчиков».

Он боец,

Молодец,

Он герой

Удалой:

Он без няни гуляет по улицам.

С этого героя, Вани, начинается проходящая через все сказки, может быть главнейшая для Чуковского, мысль: не важно, кто ты, а важно, какой ты. В руках у Вани, побеждающего Крокодила и все нашествие зверей, всего-то «сабля игрушечная». Другой герой, спасающий Муху-цокотуху от страшного паука, — всего лишь маленький Комарик, третий — Воробей, легко и просто справляется с грозным Тараканом. Отвага и неустрашимость маленького героя подчеркиваются еще и тем, что сильные, клыкастые, зубастые всякий раз трусливо прячутся. Победа маленького над большим — тема, уходящая в фольклор (вспомним Илью Муромца и Идолище поганое), в библейские истории (Давид и Голиаф).

Об этическом начале своих сказок лучше всех сказал сам Чуковский, как бы комментируя-замысел «Крокодила». Он писал:

Нужно выдвинуть на первый план серьезный смысл этой вещи. Пусть она останется легкой, игривой, но под спудом в ней должна ощущаться прочная моральная основа <…> под шутливыми образами далеко не шуточная мысль.

Неповторимый сказочный мир Чуковского необычайно разнообразен и своими сюжетами, и своим небывалым звериным миром, где легко и просто уживаются козявочки и букашечки с гиенами, носорогами и акулами, и своими завораживающими географическими пространствами. На всей территории сказок Чуковского царят неудержимая выдумка, шутка, игра, нонсенс, перевертыш. Перевертыш, быть может, самый любимый прием в его сказках. На этом приеме держатся сказки «Чудо-дерево» (1924), где возможна самая что ни на есть «несусветица»: «А на дереве ерши / Строят гнезда из лапши. <…> В огороде-то на грядке / Вырастают шоколадки…», и «Путаница» (1924), где все меняется местами, верх становится низом, происходит великая неразбериха с звериными голосами, и вообще наступает полное отклонение от привычной житейской нормы: «Рыбы по полю гуляют, / Жабы по небу летают…». Перевертышам Чуковский посвятил отдельную главу в книге «От двух до пяти», где он задается вопросом: «в чем польза детского влечения к игре в «перевернутый мир»?» Он находит ключ к этой «разнообразной и радостной деятельности» в игре, которая необходима ребенку для развития его умственной и нравственной деятельности. Для него эта «обратная координация вещей» представляет собой разные виды игры мыслительной, игры ума, потому что «ребенок играет не только камешками, куклами, но и мыслями».

Своими сказками Чуковский создал цельный огромный художественный мир, заражая ребенка самыми разными эмоциями, вызывая по ходу сюжета разнообразные чувства — страха, ужаса, испуга — принося ему в результате счастье и радость. Его наблюдения за детьми привели его к убеждению: ребенок любит действие, движение, перемещение, игру вещей. И в сказках Чуковского все беспрестанно движется:

Ехали медведи / На велосипеде / А за ними кот / Задом наперед» («Тараканище», 1923);

Одеяло убежало / Улетела простыня, / И подушка, / Как лягушка, / Ускакала от меня… («Мойдодыр», 1923).

Все его сказки приводят действие к счастливому финалу, открывая ребенку, читателю и слушателю возможность выразить вместе с героями бурную радость, громкое, шумное ликование: «Пляшут чижики и зайчики в лесах, / Пляшут раки, пляшут окуни в морях…»; «Да здравствует мыло душистое / И полотенце пушистое…»; «А слониха-щеголиха / Так отплясывала лихо…»; «Будет, будет мошкара / Веселиться до утра»; «Вот обрадовались звери! / Засмеялись и запели, / Ушками захлопали, / Ножками затопали…»; «Вот и вылечил он их, / Лимпопо! / Вот и вылечил больных, / Лимпопо! / И пошли они смеяться, / Лимпопо! / И плясать и баловаться, / Лимпопо!». Сколько же ответной радости, сколько желания попрыгать, весело выкрикивать текст, танцевать и баловаться дают ребенку эти ликующие концы всех сказок!

Почему Чуковский выбрал сказку? Замечательно звучит его признание:

По-моему, цель сказочника заключается в том, чтобы какою угодно ценой воспитать в ребенке человечность — эту дивную способность человека волноваться чужими несчастьями, радоваться радостям другого, переживать чужую судьбу как свою. Сказочники хлопочут о том, чтобы ребенок с малых лет научился мысленно участвовать в жизни воображаемых людей и зверей и вырвался бы этим путем за рамки эгоцентрических интересов и чувств. <…> Вся наша задача заключается в том, чтобы возбудить в восприимчивой детской душе эту драгоценную способность со-переживать, со-страдать, со-радоваться, без которой человек — не человек.

Чуковский создал множество стихотворений для детей, используя в них мотивы русского и английского фольклора, вводя в русский стих нонсенс, тот же перевертыш, шутку, которыми прославилась и стала знаменитой английская книга стихов «Песни Матушки Гусыни». На шутке, перевертыше строятся такие стихи, как «Обжора», «Ежики смеются» («У канавки / Две козявки / Продают ежам булавки. /А ежи-то хохотать! <…> Нам не надобны булавки! / Мы булавками сами утыканы»); «Огород» («Сел баран на пароход / И поехал в огород»), «Бебека», «Закаляка», «Верблюдица» и много еще других. Целый цикл он посвятил переводу английских народных песенок, куда вошли и ставшие знаменитыми «Скрюченная песня» и «Барабек» («Робин Бобин Барабек / Скушал сорок человек…»), и «Котауси и Мауси» («Жила-была мышка Мауси / И вдруг увидала Котауси…»), целый цикл загадок. Но, кажется, полнее всего он выразил себя в стихотворении «Радость». Радость — это такое чувство, от которого меняется все и в человеке, и в природе: «Куры стали павами, // Лысые — кудрявыми». Он готов нести безоглядную радость всем, увлекая этим чувством и больших, и маленьких:

Так бегите же за мною

На зеленые луга,

Где над синею рекою

Встала радуга-дуга.

Мы на радугу вска-ра-б-каемся,

Поиграем в облаках,

И оттуда вниз по радуге

На салазках, на коньках!

В этом стихотворении весь Чуковский, с его любовью к жизни, к вымыслу и упоительной игре.

Вопросы и задания

1. Как вы понимаете применительно к поэзии К.И.Чуковского определение «эпическая»?

2. Какими особенностями отличается сказочный мир Чуковского?

3. Почему Чуковский считает сказку лучшим средством нравственного воспитания ребенка?

4. Найдите примеры перевертыша в сказках Чуковского и объясните, почему таким существенным для детей он считал этот прием.

5. Сопоставьте «Заповеди детским поэтам» Чуковского с его собственным творчеством.

Стихи и сказки С.Я.Маршака

В литературе двадцатых годов Самуилу Яковлевичу Маршаку (1887—1964) принадлежит особое место. Он внес неоценимый вклад в развитие и становление литературы для детей. В его лице соединились организатор детской литературы, редактор, учитель. О необычайно творческой атмосфере труда и блестящей выдумке, царившей вокруг Маршака, влюбленно вспоминали работавшие с ним авторы и редакторы: Л.Чуковская, В.Шкловский, Л.Пантелеев, А.Любарская, Т.Габбе, И.Рахтанов. Они писапи о том, как «примагничивались» к Маршаку разные люди — писатели, художники, редакторы, издатели, и все они образовывали «литературную солнечную систему», которая получила наименование «Академия Маршака».

Маршак вовлек в детскую литературу десятки людей, и в первую очередь самого себя. «Мне и в голову не приходило, — вспоминал он впоследствии, — что я могу когда-нибудь стать детским писателем». Ему казалось, что участие в детской литературе будет лишь его «временным пристанищем». Но уже для нескольких поколений детей Маршак прежде всего детский писатель.

Важнейшим событием в творческой жизни Маршака была его поездка (1912— 1914) в Англию. Здесь он познакомился с английскими народными балладами, песенками, считалками, прибаутками.

В 1922 году произошло главное событие: Маршак был вызван для работы в Петроград, где получил должность заведующего литературной частью Театра юного зрителя. Поиски авторов для создания репертуара детского театра привели его в Показательную библиотеку детской литературы при Пединституте дошкольного образования. Создателем этой библиотеки была Ольга Иеронимовна Капица (1866— 1937), сюда приносили свои первые книжки Б.Житков, Е.Верейская, Е.Шварц, В.Бианки, Е.Данько. Здесь выпускались детские журналы «Воробей» и «Новый Робинзон».

Своим творчеством Маршак создал многоголосый и многокрасочный мир поэзии, и самая большая удача в его работе пришлась на 20-е годы XX века. Именно тогда возникали стихи, которые совершенно по-новому открывали мир, окружавший ребенка: «Откуда стол пришел?», «Что мы сажаем, сажая леса?», «Вчера и сегодня». Эти книги пробуждали у ребенка интерес к действительности.

Книги были удивительны тем, что они сочетали в себе одновременно и познавательный интерес, и все элементы веселой книжки. Познавательный элемент настолько легко вписывался в поэтический строй поэзии Маршака, что доставлял ребенку лишь дополнительную радость. Уже стал классическим пример из стихотворения «Мороженое» (современный читатель должен помнить, что речь идет о 20-х годах прошлого века):

Взял мороженшик лепешку,

Сполоснул большую ложку,

Ложку в банку окунул,

Мягкий шарик зачерпнул,

По краям пригладил ложкой

И накрыл другой лепешкой.

Маршак обосновал свой теоретический взгляд на особенности детской литературы: он был убежден, что для детей надо создавать прежде всего стихотворения большие и сюжетные. Вместе с тем их должна отличать абсолютная доступность восприятия и запоминания. Читая стихотворения Маршака, легко угадываешь характерные особенности его поэтических приемов. Композиция стихотворений четкая, «прозрачная». Отталкиваясь в чем-то от кумулятивной сказки (один эпизод тянет за собой другой и присоединяется к предыдущему), Маршак придал известному приему больше движения и действия. К примеру, своеобразным «теремком», постоянным местом обитания в «Сказке о глупом мышонке» (1923) служит мышиная норка, куда по требованию маленького мышонка приходят одна за другой все новые и новые няньки. В отличие от привычной ситуации кумулятивной сказки няньки в «теремке» не задерживались, но волей постоянно недовольного ими мышонка стремительно исчезали. Их исчезновения сопровождались всегда одними и теми же действиями мамы, погоней за очередной нянькой и одним и тем же поэтическим текстом:

Побежала мышка-мать,

Стала утку в няньки звать:

«Приходи к нам, тетя утка,

Нашу детку покачать»

Глупый маленький мышонок

Отвечает ей спросонок:

«Нет, твой голос нехорош,

Слишком громко ты поешь!»

Побежала мышка-мать,

Стала жабу в няньки звать…

«Нет, твой голос нехорош,

Очень скучно ты поешь!»

Стихи, заполнявшие пространство этой певучей и изящной сказочки, не только легко запоминались, но и вели к ее сюжетному завершению — наказанию капризного мышонка. Возникала увлекательная история со многими действующими лицами, а заодно по ходу сюжета обнаруживались вполне реальные и конкретные сведения: чем питаются, как «разговаривают», чем похожи и чем отличаются друг от друга разные «няньки»: одна предлагает мышонку червяка, другая комара, третья мешок овса, одна поет грубо, другая скучно, третья слишком громко, четвертая слишком тихо. Так одновременно познавательное легко и весело уживалось с игровым, ярким, увлекательным.

На большом сюжетном материале построены и многие другие стихотворения Маршака: «Вчера и сегодня», «Детки в клетке», «Пожар», «Почта», «Багаж». Так, в стихотворении «Багаж» (1926) в основе истории с «дамой» лежит перечисление семи предметов, они легко запоминаются. Но их передвижение и пропажа маленькой собачонки все время приводят в движение сюжет и позволяют познакомиться с действиями, голосами разных людей и хорошо узнать характер самой «дамы». И опять мы легко угадываем прием Маршака: ведь основное место в стихотворении составляют повторы:

Дама сдавала в багаж

Диван,

Чемодан,

Саквояж,

Картину,

Корзину,

Картонку

И маленькую собачонку.

Эти предметы будут перечисляться много раз и, конечно, легко, с удовольствием запомнятся малышами. И именно потому, что так легко и просто запомнилась основа стихотворения, с таким живым интересом будут восприниматься немаловажные, придающие движение сюжету подробности: как принимается багаж, как его везут, какие случаются происшествия в дороге. Возникнет острая дорожная кульминация: потеря в дороге маленькой собачонки и замена ее на «огромного, взъерошенного» пса. Забавная история, похожая на анекдот, приобретает приключенческий и вместе с тем познавательный характер.

В большом стихотворении «Почта» (1927) Маршак вовлекает детей в огромное путешествие: отправленное из Ленинграда письмо следует за своим адресатом, который постоянно переезжает из одной страны в другую и попадает то в Берлин, то в Лондон, а то еще в Бразилию…

Письмо

Само

Никуда не пойдет.

Но в ящик его опусти —

Оно пробежит,

Пролетит,

Проплывет

Тысячи верст пути.

Стихотворение ритмически построено так, что передает всегда загадочную для нас жизнь письма. О своих поисках Маршак писал:

Нужно было найти ритм, соответствующий теме, который передает движение поезда, парохода, самолета…

Вот письмо в поезде, и мы словно слышим перестук колес:

Пакеты по полкам

Разложены с толком,

В дороге разборка идёт,

И два почтальона

На лавке вагона

Качаются ночь напролёт.

Мы ощущаем быструю, необычайно подвижную жизнь английского почтальона:

По Бобкин-стрит, по Бобкин-стрит

Шагает быстро мистер Смит

В почтовой синей кепке,

А сам он вроде щепки.

Какой контраст с этим почтальоном составляет почтальон бразильский: он двигается совсем в другом ритме, возникает ощущение совсем иного, наполненного жарой пространства:

Под пальмами Бразилии,

От зноя утомлен,

Шагает дон Базилио,

Бразильский почтальон…

Перед читателем постепенно открывается заманчивая тайна, вечная загадка, которую скрывает почтовый ящик.

Так же, как Чуковский, Маршак был сторонником энергичного стиха, в котором главное значение приобретал глагол, делающий стих упругим и сильным. Эта необычайная сила, заложенная в глаголе, полнее всего проявилась в стихотворении «Пожар» (1924; новый вариант — 1952). В нем все построено на противоборстве: с одной стороны несущая гибель сила стихии и, с другой — вступающая с ней в борьбу сила и воля человека. Стихотворение построено на увлекательном, стремительно развивающемся, эмоционально напряженном сюжете, снова открывающем читателю что-то новое и очень важное в его представлении о мире. Ведь Лена всего лишь из простого любопытства чуть-чуть приоткрыла дверцу печки — и какая сразу же возникает захватывающая воображение картина, которую Маршак создает с помощью одних лишь глаголов:

Приоткрыла дверцу Лена —

Соскочил огонь с полена,

Перед печкой выжег пол,

Влез по скатерти на стол,

Побежал по стульям с треском,

Вверх пополз по занавескам,

Стены дымом заволок,

Лижет пол и потолок.

Для этого бушующего пламени Маршак находит удивительное образное сравнение: возникает сопоставление огня с коварным, хитрым и ловким зверем — лисицей, готовой на всякие уловки, чтобы умилостивить беспощадного пожарного Кузьму. И теперь от глагола Маршак переходит к звуковому ряду, заставляя услышать лживые уговоры лисицы:

Пощади меня, Кузьма,

Я не буду жечь дома…

Маршак помнил о том, что его читатель — ребенок, и поэтому кроме истории с пожаром он вводит в сюжет и существо, близкое ребенку, — спасенную кошку, которая должна утешить плачущую навзрыд девочку.

Маршак доставлял читателю радость от игры словом, используя приемы считалок, дразнилок. Примером тому может служить стихотворение «Мяч» («Мой / Веселый / Звонкий / Мяч, / Ты куда / Помчался / Вскачь?»), которое одновременно и считалка (конец считалки: Лопнул, / Хлопнул — / Вот и все!»), и игра (Ты / Пятнадцать / Раз / Подряд / Прыгал / В угол / И назад), и веселый рассказ о любимой игрушке.

Целую маленькую пьеску, где проза перемежается стихами, Маршак сочинил про девочку и котенка — «Усатый-полосатый». Вся эта пьеска построена на загадках. «Жила-была девочка. Как ее звали? <…> Сколько ей было лет? <…> Кто у нее был?» и на веселых происшествиях с котенком, который шалил, никак не хотел спать так, как спят дети, а все делал по-кошачьи, и это опять открытие целого мира, на шутках и нонсенсах: чего только стоит вопрос, почему у «дочки» «мохнатые лапы, а усы — как у папы?».

В своем творчестве Маршак учреждал новую традицию, традицию нонсенса, шутки, перевертыша, словесной игры. Все эти новации полнее всего нашли отражение в одном из самых знаменитых его стихотворений «Вот какой рассеянный» (1930). Как только стихотворение стало известным, Маршака буквально забросали вопросами о прототипе его героя. Можно привести один из ответов поэта:

Рассеянный с улицы Бассейной так рассеян, что прислал мне свой адрес, по которому я никак не могу понять, где он живет. Адрес такой: Кавказ, первый перепереулок, дом Кошкина, квартира 200 000. Конечно, по этому адресу его найти невозможно. <…> А пока можешь писать ему по моему адресу…

Ни в одном стихотворении Маршака не было такого количества перевертышей, где у героя абсолютно все наоборот:

Вместо шапки на ходу

Он надел сковороду.

Вместо валенок на пятки

Натянул себе перчатки.

Он отправился в буфет

Покупать себе билет.

А потом помчался в кассу

Покупать бутылку квасу.

Рассеянность чудака проявляется не только в его действиях, но и в его жестах, в обращении со словами, понятиями. «Нельзя ли у трамвала / Вокзай остановить?», — спрашивает Рассеянный у «Вагоноуважаемого Вагоноуважатого».

Стихотворение это доставляет бесконечную радость читателю, потому что малыши счастливы осознавать себя умнее этого странного взрослого человека Рассеянного с улицы Бассейной.

И однако, размышляя над историей развития новых возможностей литературы, мы видим в этом стихотворении начало многих новых открытий в литературном процессе, в первую очередь в литературе для детей.

Продолжая традицию большого стихотворения, в 1930—1940-е годы Маршак создает «Рассказ о неизвестном герое», «Мистера Твистера», позднее «Что такое год», интереснейшую «Разноцветную книгу», своеобразную книжку-картинку с иллюстрациями В.В.Лебедева, вернувшись, по существу, к многочисленным книжкам-картинкам двадцатых годов.

Из многих пьес Маршака особенное внимание привлекают «Кошкин дом» (1947) и «Двенадцать месяцев». Обратившись к известной потешке «Тили-тили-тили-бом! // Загорелся кошкин дом», Маршак создал большую пьесу, населив ее многими действующими лицами, и придал ее сюжету довольно драматический и поучительный конфликт. В пьесе снова проявляется стремление к шутке, к нонсенсу: уже само то, что в гости на богатый пир к кошке приходят разные гости — козел, петух, свинья — заранее : создает смешную ситуацию. И неудивительно, что гости никак не могут устроиться за одним столом. С каким юмором передает автор диалоги действующих лиц:

Свинья

Вот это стол —

На нем сидят!..

Коза

Вот это стул —

Его едят.

Козел

Смотри, какие зеркала!

И в каждом вижу я козла.

Коза

Протри как следует глаза!

Здесь в каждом зеркале коза.

Свинья

Вам это кажется, друзья,

Здесь в каждом зеркале свинья!

Но в пьесе Маршака есть и другие действующие лица: маленькие котята, которых из-за того, что они бедны, даже не впустили в дом. И когда, по условиям потешки, кошкин дом сгорает, именно у котят, а не у тех, кто был ее «достоин», кошка находит приют и любовь. Забавное, даже сатирическое начало в сюжете ведет к финалу лирическому, доброму.

Тема одной из лучших в нашей драматургии сказок для детей «Двенадцать месяцев» — единение человека с природой. Впервые спектакль по этой пьесе был поставлен в Московском театре юного зрителя в 1947 году; окончательный вариант пьесы опубликован в 1962 году. Среди многих действующих лиц две девочки, и обе сиротки. Но одна из них — маленькая королева, которой, кажется, подчиняется все на свете. А другая — бедная падчерица, которая вынуждена выполнять любые приказаниям злой мачехи. В их противостояние (они ничего не знают друг о друге) вмешивается сама природа в лице двенадцати месяцев. Посланная мачехой принести для королевы корзину подснежников в лютую зимнюю непогоду, падчерица встречается на поляне, у костра, со всеми месяцами — так бывает один раз в году.

Почему ради девочки, уступая друг другу место, братья дают время апрелю? Потому что каждый из них видел ее в работе, в дружбе с ними, знал ее настолько, что апрель дарит ей обручальное колечко, как символ ее вечной неразрывной связи со всеми братьями. Сказка полна блестящих юмористических эпизодов и диалогов, когда дело касается жизни маленькой королевы и ее придворных. Сказка очаровывает стихами, которые, как редкая инкрустация, украшают прозаический текст, она дышит подлинной поэзией.

Мы не касаемся блестящих переводов Маршака из «детской» поэзии, особенно английской, начатых стихотворением «Дом, который построил Джек». И «Баллада о королевском бутерброде», и история с потерявшими свои перчатки котятками («Перчатки»), и «Золотой кораблик», и все переводы из Эдварда Лира — все это вас ждет впереди.

Вопросы и задания

1. Как связано становление новой детской литературы с именем С.Я.Маршака?

2. В каких стихотворениях и поэмах Маршака обнаруживаются приметы времени?

3. Какие положительные сведения об окружающем мире может извлечь ребенок из стихотворений поэта?

4. Какие пьесы Маршака вы прочли?

5. Попробуйте определить, чем отличается поэтическая манера Маршака, найдите, где он проявляет себя как мастер большого, сюжетного стихотворения. Найдите стихотворения, богатые повторами: как помогают они усвоить большие по форме произведения поэта? Найдите стихотворения, где он утверждает приоритет глагольной формы в стихотворениях для детей.

Источник

Название произведения: «Тараканище».

Число страниц: 9.

Жанр произведения: сказка в стихах.

Главные герои: Тараканище, Раки, Гиппопотам, Кенгуру, Воробей, звери.

Характеристика главных героев:

Таракан
— злой и страшный.

Его боялись все звери вокруг.

Считал себя самым могучим.

Воробей
— смелый и отважный.

Открыл зверям глаза.

Съел злого таракана.

Звери
— трусливые и боязливые.

Придумали, что таракан — страшное чудище.

Глупые и наивные.

Краткое содержание сказки «Тараканище» для читательского дневника

Однажды лесные звери испугались странного чудища.

На них шел страшный Таракан.

Звери так его испугались, что разбежались все по канавам и норкам.

Тут Гиппопотам решил, что тот, кто победит злого и страшного Тараканище получит самые лучшие вознаграждения.

Сперва крокодилы и киты вызвались прогнать Таракана, но сами испугались его и убежали.

Затем Гиппопотам стал звать быков и носорогов, только звери тоже боялись выходить, чтоб Таракан не повредил их кожу.

Так Тараканище стал непобедимым.

Он хотел, чтоб лесные звери принесли ему своих детей и он бы их съел.

Испугались животные и стали плакать — никто не хотел своих детей на гибель отводить.

Но тут появилась Кенгуру и пристыдила зверей.

Ведь Таракан был мелким, а звери огромные и зубастые.

Но лесные жители не хотели ее слушать, а только кричали, чтоб и она пряталась от злодея.

Вдруг прилетел Воробей и склевал Таракана.

Так злодея удалось победить.

Все животные обрадовались и стали восхвалять Воробья.

А слон так отплясывал на радостях, что свалил луну с неба.

План пересказа произведения «Тараканище» К. Чуковского

1. Лесные звери катаются на велосипедах и радуются.

2. Появление страшного Тараканище.

3. Таракан хочет проглотить зверей.

4. Раки пятятся назад.

5. Гиппопотам просит зверей прогнать Таракана.

6. Крокодилы и киты бросаются в бой, но сдаются.

7. Носороги и быки бояться шкуру повредить.

8. Таракан — повелитель зверей.

9. Таракан просит принести детей ему на ужин.

10. Кенгуру смеется над великаном.

11. Воробей клюет Таракана.

12. Звериная семья прославляет Воробья.

Детский рисунок-иллюстрация сказка «Тараканище»

Главная мысль стихотворения «Тараканище» К. Чуковского

Главную мысль сказки можно охарактеризовать пословицей «У страха глаза велики».

Звери так испугались важного вида Таракана, что даже не заметили, какой он маленький и бесстрашный против них.

Чему учит сказка «Тараканище» К. Чуковского

Сказка учит нас тому, что не стоит бояться, а нужно смело преодолевать все свои страхи.

Сказка учит тому, что не стоит верить мнению других, а лично разбираться в сложившейся ситуации.

Сказка учит нас быть бесстрашными, смелыми и сообразительными.

Краткий отзыв о сказке «Тараканище» для читательского дневника

Сказка «Тараканище» — забавное и поучительное произведение.

Лесные жители спокойно жили и радовались, пока не появилось странное и страшное чудище — Таракан.

Он так запугал всех зверей, что никто не решался дать ему отпор.

Поэтому Тараканище и стал повелителем всех животных.

Я считаю, что животные приняли Таракана за страшного злодея из-за того, что раньше его никогда не видели.

Для меня настоящими героями стали Кенгуру и Воробей.

Только они высмеяли Таракана и победили его.

Отрывок или эпизод, поразивший тебя больше всего:

И вскричал Гиппопотам: «Что за стыд, что за срам!

Эй, быки и носороги,

Выходите из берлоги

Поднимите-ка!»

Но быки и носороги

Отвечают из берлоги:

«Мы врага бы

На рога бы,

Только шкура дорога,

И рога нынче тоже не дёшевы».»

Какие пословицы подходят к сказке «Тараканище» К. Чуковского

«Не так страшен черт, как его малюют».

«У страха глаза велики».

«От страха глаза лезут».

«Где страх, там и стыд».

«Трус и таракана принимает за великана».

Неизвестные слова и их значения

Усач — рыба с длинными усами.

Стрекач — стремительно убегать.

Наутек — бегство.

Щеголиха — большая и богатая.

Кубарем — быстро скатиться.

В январе, «когда арабы удивили мир, восстав против своих дряхлеющих диктаторов, мы с двухлетним сыном читали классику русской детской литературы — «Тараканище», — пишет в своей статье в

Newsweek
Филип Шишкин, научный сотрудник Asia Society.

В те безумные дни, когда арабы удивляли мир, восставая против своих стареющих диктаторов, мы с моим двухлетним сыном читали классическую русскую детскую книгу «Тараканище». В ней рассказывается о том, как в королевстве, в котором счастливо живут и жуют пряники разные звери, появляется «страшный великан, рыжий и усатый таракан» и начинает запугивать намного более крупных зверей, требуя отдать ему зверят, чтобы он мог съесть их на ужин. Звери превращаются в рыдающее и дрожащее стадо. Волки от страха едят друг друга. Слониха так дрожит, что спотыкается и садиться на ежа.

Таракан безраздельно правит, пока смешливая кенгуру не указывает, что это никакой не великан, а обычное насекомое. Бегемоты просят наглое сумчатое замолчать —«как бы не было нам худа»,—но тут прилетает воробей и глотает таракана. Звери ликуют.

Трудно не воспринимать эту сказку как аллегорию взлета и падения диктаторов.

Деспоты выглядят непобедимыми, когда правят, и до смешного слабыми, когда их свергают. Стоит подданным открыто бросить вызов их фарсу, как диктаторы начинают смотреться крайне нелепо. Зачастую в ответ они принимаются убивать и бросать людей в тюрьму, чем покупают себе еще какое-то время у власти (сразу же вспоминаются Иран, Белоруссия и Узбекистан). Но не менее часто, столкнувшись с по-настоящему общенародными выступлениями, диктаторы быстро съеживаются до размеров своего внутреннего таракана. Тунис — лишь очередной пример этого. На момент публикации этой статьи с массовыми протестами и требованиями отставки сталкивается долговременный правитель Египта.

Корней Чуковский, автор такой веселой детской классики, как «Доктор Айболит» и «Крокодил», написал «Тараканище» в начале 1920-х годов. Имел ли он при этом в виду Сталина? Некоторым читателям тараканьи усы напоминают о знаменитых усах советского диктатора. Русский поэт Осип Мандельштам, арестованный и затравленный до смерти во время сталинских чисток, распространил эту метафору, написав в 1934 году: «Тараканьи смеются усища, и сияют его голенища».

Однако намерения самого автора были не столь очевидны. В 1921 году, когда Чуковский начал писать «Тараканище», Сталин был сравнительно малоизвестным грузинским головорезом, только начавшим пробиваться на вершину коммунистической иерархии. Лишь через много лет он заслужит ту кровавую славу, которая могла бы дать повод для сатиры. Сам Чуковский отрицал наличие в его сказке подобных намеков даже в то время, когда их существование уже можно было бы без опаски признать. Также остается вопрос о том, как «Тараканище» мог пройти через советскую цензуру, не пропускавшую намного более безобидные произведения? Согласно одной из теорий, сатира — если она действительно присутствовала—была настолько резкой, что признавать ее наличие значило бы порочить власть.

Сталин и сам использовал образ таракана для собственных политических целей. В 1930 году, выступая на съезде Коммунистической партии, он обрушился на инакомыслящих коммунистов. «Зашуршал где-либо таракан, не успев еще вылезти как следует из норы, — а они уже шарахаются назад, приходят в ужас и начинают вопить… о гибели Советской власти, — заявил Сталин делегатам съезда. — Мы успокаиваем их и стараемся убедить… что это всего-навсего таракан, которого не следует бояться». Через много лет Чуковский ворчал в своем дневнике о «плагиате» со стороны Сталина: «Он пересказал всю мою сказку и не сослался на автора».

В1990-е годы, когда Россия стала раскапывать сталинское прошлое, «Тараканище» начали так активно перетолковывать, что внучка автора сочла себя обязанной сказать свое слово. В своей газетной статье она процитировала жалобы Чуковского на людей, которые «выискивают тайный политический смысл» в его сказках, и напомнила читателям, что «Тараканище» вышел слишком рано, чтобы мог иметься в виду Сталин. Однако далее Елена Чуковская таинственно заметила: «Будущее бросает свою тень на настоящее. И искусство умеет проявить эту тень раньше, чем появился тот, кто ее отбрасывает». Так все же, Сталин это, или нет? ««Таракан» — такой же Сталин, как любой другой диктатор в мире», — считает она.

Филип Шишкин — приглашенный исследователь Asia Society.

Напомнило несколько вещей:
1) Отрывок из книги
Евгении Гинзбург, «Крутой маршрут» :

«Почти все эти сказки я помнила наизусть и часто читала детям в детском саду, где книг Чуковского совсем не было. Но сейчас, чтобы доставить Кривошею удовольствие, я тут же начала читать их вслух, перелистывая красивые лакированные страницы. И тут мы наткнулись на «Тараканище», которого, конечно, знали и прежде, но как-то не осмысливали. Я прочла: «Вот и стал Таракан победителем и лесов и морей повелителем. Покорилися звери усатому, чтоб ему провалиться, проклятому…» И вдруг всех нас поразил второй смысл стиха. Я засмеялась. Одновременно засмеялся и Антон. Зато Кривошей стал вдруг необычайно серьезен. Стекла его очков переблеснулись рассыпчатыми искрами.
— Что вы подумали? — с необычайным волнением воскликнул он. — Неужели… Неужели Чуковский осмелился?
Вместо ответа я многозначительно прочла дальше:
— «А он меж зверями похаживает, золоченое брюхо поглаживает… Принесите-ка мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю…»
— Неужели Чуковский осмелился? — с каким-то просто невиданным возбуждением повторял Кривошей.
Я не замедлила ответить. (Птичка весело продолжала свой путь по тропинке бедствий!)
— Не знаю, хотел ли этого Чуковский. Наверно, нет. Но объективно только так и выходит! Вот послушайте, как реагировали звери: «И сидят и дрожат под кусточками, за зелеными прячутся кочками. Только и видно, как уши дрожат, только и слышно, как зубы стучат…» Или вот это: «Волки от испуга скушали друг друга…»
Кривошей, ни на минуту не останавливаясь, ходил по комнате. Он потирал руки, так крепко сжимая пальцы, что они побелели. — Блестящая политическая сатира! Не может быть, чтобы никто не заметил… Просто каждый боится сказать, что ему в голову могло прийти такое… Такое…
После ухода гостя Антон недовольно сказал:
— Какой-то осадок у меня остался. И чего он так взвинтился? Не надо бы про Тараканище-то… Не хватает нам еще дела об оскорблении величества. Да нет, Кривошей-то, конечно, никому не скажет, но вообще… Давай договоримся: больше никому про это ни слова.
Призывы к осторожности со стороны бесшабашного в смысле свободы высказываний Антона произвели на меня впечатление. И больше никому, ни одной душе, я не высказала соображений по поводу Тараканища.»

2) 9 марта 1956 года, вскоре после «Секретного доклада» Хрущева на ХХ съезде, К. Чуковский сделал в своем дневнике следующую запись: Когда я сказал Казакевичу, что я, несмотря ни на что, очень любил Сталина, но писал о нем меньше, чем другие, Казакевич сказал:

А «Тараканище»?! Оно целиком посвящено Сталину.

Напрасно я говорил, что писал «Тараканище» в 1921-м году, что оно отпочковалось у меня от «Крокодила», — он блестяще иллюстрировал свою мысль цитатами из «Т-ща».

И тут я вспомнил, что цитировал «Т-ще» он, И.В. Сталин, — кажется, на ХVI съезде. «Зашуршал где-то таракан» — так начинался его плагиат. Потом он пересказал всю мою сказку и не сослался на автора. Все «простые люди» потрясены разоблачениями Сталина, как бездарного полководца, свирепого администратора, нарушившего все пункты своей же Конституции. «Значит газета «Правда» была газетой «Ложь», сказал мне сегодня школьник 7-го класса»

3) Вадим Кожинов вспоминал забавный случай из своей молодости, пришедшейся как раз на годы хрущевской «оттепели». «Я в то время, скрывая иронию, небезуспешно уверял иных простодушных собеседников, что 1937 год превосходно изображен в популярной стихотворной сказке Корнея Чуковского “Тараканище”. Сначала там рисуется радостная картина “достижений первых пятилеток”: “Ехали медведи на велосипеде… Зайчики — в трамвайчике, жаба— на метле… Едут и смеются, пряники жуют” и т.д. Но, увы, наступает 1937-й: “Вдруг из подворотни — страшный великан, рыжий (тут я сообщал, что Иосиф Виссарионович до того, как поседел, был рыжеват) и усатый та-ра-кан. Он урчит и рычит и усами шевелит: “Приводите ко мне своих детушек, я их нынче за ужином скушаю”… Звери задрожали — в обморок упали. Волки от испуга скушали друг друга (какая точная картина 1937-го! — комментировал я), а слониха, вся дрожа, так и села на ежа
”, — разумеется, на знаменитого наркома с “удачной” фамилией!
При этом я, естественно, умалчивал о том, что сказка “Тараканище” была опубликована не в 1938-м, а еще в 1923 году, и многие из тех, кому я читал процитированные только что строки, восхищались и меткостью, и редкостной смелостью сочинения Чуковского… И в конечном счете именно такое “толкование” 1937 года преподнесено в сочинениях о Сталине, написанных сыном Антонова-Овсеенко, или высокопоставленным армейским партаппаратчиком Волкогоновым, или литератором Радзинским, — сочинениях, которыми и по сей день увлекаются широкие круги людей, не отдающих себе отчета в том, что в основе “методологии” этих авторов как бы лежит та самая “модель”, которая легла в основу увлекавшего их в детские годы “Тараканища”…
».

Л.-М., Радуга, 1923. 16 с. с ил. Тираж 7000 экз. В издательской хромолитографированной обложке. 28,2х22 см. Редчайшее первое издание!

Кто не помнит легендарные строки:

Ехали медведи

На велосипеде.

А за ними кот

Задом наперёд.

А за ним комарики

На воздушном шарике.

А за ними раки

На хромой собаке.

Волки на кобыле.

Львы в автомобиле.

Зайчики

В трамвайчике.

Жаба на метле…

Едут и смеются,

Пряники жуют.

Вдруг из подворотни

Страшный великан,

Рыжий и усатый

Та-ра-кан!

Таракан, Таракан, Тараканище!

Он рычит, и кричит,

И усами шевелит:

«Погодите, не спешите,

Я вас мигом проглочу!

Проглочу, проглочу, не помилую»

Звери задрожали,

В обморок упали.

Волки от испуга

Скушали друг друга.

Бедный крокодил

Жабу проглотил.

А слониха, вся дрожа,

Так и села на ежа.

«Тараканище» – сказка для детей Корнея Ивановича Чуковского. Рассказывает о том, как все звери боялись таракана, совершенно по непонятным причинам. Он казался им огромным, усатым и ну очень страшным. Однажды прилетел в те места воробей, раз и скушал таракана. То-то радости было у зверей…

Всякий раз, когда Чуковский, кажется, окончательно уничтожен, раздавлен, растерт сапогом и выброшен на свалку истории, он находит в себе силы подняться и сесть за письменный стол. И непоседливая Чуковская муза – то ли сжалившись, то ли снизойдя, то ли просто набегавшись и наигравшись в мячик где-то за радугой, – является, и происходит чудо, которое на языке литераторов обозначается скромным словом «пишется». Полубольной, полуголодный К. И. летом 1922 года сидит в Ольгине – и ему пишется: «Целый день в мозгу стучат рифмы. Сегодня сидел весь день с 8 часов утра до половины 8-го вечера – и казалось, что писал вдохновенно, но сейчас ночью зачеркнул почти все. Однако, в общем, „Тараканище“ сильно подвинулся». Дальше будут разочарования, как обычно: «„Тараканище“ мне разнравился. Совсем. Кажется деревянной и мертвой чепухой – и потому я хочу приняться за „язык“». И снова кропотливая работа над каждой фразой. Окончательный вариант «Тараканища» – это пять страничек текста. Работал над ними Чуковский очень долго, сочиняя (и затем отвергая) множество вариантов – вроде бы хороших и крепких, – но ненужных: «Облапошу, укокошу, задушу и сокрушу», «а за ними лани на аэроплане», «а за ними шимпанзе на козе», «а за ним тюлени на гнилом полене, а за ними – тарантас, в тарантасе – дикобраз. А за ними на теленке две болонки-амазонки поскакали вперегонки: берегись…», «бедные слоны сделали в штаны» (это, похоже, должно было следовать за «волки от испуга скушали друг друга»). «Испугался таракан и забрался под диван – я шутил, я шутил, вы не поняли». Последний вариант искренне жаль. Были варианты непроходные и совсем по другой причине:

А кузнечики газетчики

Поскакали по полям,

Закричали журавлям,

Что у них в Тараканихе весело,

Не житье у них нынче, а масленица,

Что с утра и до утра

И в каждом овраге

Флаги…

(Помните – «делайте веселые лица»?)

Отвечает чиж:

Еду я в Париж.

И сказал ягуар:

Я теперь комиссар,

Комиссар, комиссар, комиссарище.

И прошу подчиняться, товарищи.

Становитесь, товарищи, в очередь.

Начинался «Тараканище» в 1921 году с литературных игр в Студии, о чем подробно рассказала в воспоминаниях Елизавета Полонская. Автор, спрятавшийся за псевдонимом «М. Цокотуха», так передает в «Ех Libris-НГ» историю появления «Тараканища»: «Просматривая недоразобранный архив Корнея Чуковского, сотрудница музея писателя обнаружила среди присланных ему на просмотр рукописей 20-страничный рассказ из жизни дореволюционной деревни (с попом-ретроградом и понятливым мужиком, которому палец в рот не клади), подписанный „Н. С. Катков“. Имя это в современных энциклопедиях отыскать не удалось. Автор довольно скучно и монотонно повторял истины, „давно уж ведомые всем“ „прогрессивно настроенным“ либеральным читателям начала века… На одной стороне рукописи обнаружилась карандашная запись, сделанная Чуковским: „У Н. С. – второй день милиционеры. Никого не впускают и не выпускают“. А дальше следовало то, что мог написать только Чуковский: „А ведь в доме маленькие дети…“ Переворачиваем рукопись – и на обороте, у правого поля, находим вписанный мелким, четким почерком Чуковского студийный экспромт: „Ехали медведи… пряники жуют“, которым теперь начинается „Тараканище“, а дальше, „неожиданно для себя самого“, размашисто и неровно, как всякий черновик, Чуковский записывает: „А за ними великан / Страшный и ужасный / Таракан / С длинными усами / Страшными глазами / Подождите / Не спешите / Усы длинные / Двухаршинные / Захочу / Проглочу“. А внутри карандашного наброска – формула, прямое средоточие перекрещивающихся лучей, оглушительное „Красный таракан“!» Генезис «Тараканища» – длинная история, заслуживающая отдельного рассмотрения. Любой мало-мальски начитанный человек моментально установит интертекстуальные связи между героем Чуковского и многочисленными тараканами русской литературы, непременно сделав акцент на творчестве капитана Лебядкина (вот-вот, и «Крокодил» тоже отсылка к Достоевскому!). Можно и у Чуковского в дневниках и статьях найти немало тараканов («Лучше маленькая рыбка, чем большой таракан» и т. п.), можно обсудить образ таракана в русской литературе и даже посвятить ему отдельное исследование, но эти игры мы оставим тем, кому они интересны. «Тараканище» вызывало и продолжает вызывать у читателей исследовательские устремления совершенно другого плана: эту сказку – более чем какое бы то ни было произведение детской литературы – принято трактовать как политическую сатиру. О давней традиции искать в невинных сказках злободневную подкладку мы уже говорили выше, в главе «Интеллигенция и революция», и поговорим ниже – там, где речь пойдет о борьбе с «чуковщиной». Кто и когда впервые обнаружил сходство Сталина с Тараканищем – неизвестно. Сразу несколько литературоведов, не сговариваясь, указывают на тождество «тараканьих усищ» у мандельштамовского Сталина и «тараканьих усов» у героя сказки. К моменту развенчания культа личности миф об антисталинизме сказки Чуковского уже цвел махровым цветом, о чем есть запись в дневнике К. И. (Казакевич доказывает ему, что Тараканище – это Сталин, а Чуковский отпирается). Елена Цезаревна Чуковская даже посвятила этому мифу статью «Тень будущего», где писала: «Вряд ли в те годы Чуковский, далекий от партийных дел, даже слышал о Сталине, чье имя начало громко звучать лишь после смерти Ленина и загрохотало в сознании каждого в конце 20-х годов. „Таракан“ – такой же Сталин, как и любой другой диктатор в мире… Очевидно, будущее бросает тень на настоящее. И искусство умеет проявить эту тень раньше, чем появится тот, кто ее отбрасывает». Сталин стал Генеральным секретарем ЦК РКП(б) совсем незадолго до выхода «Тараканища» в свет – 3 апреля 1922 года – и действительно довольно долго оставался в тени. Воистину талант умеет уловить тончайшие колебания атмосферы, а потому способен предсказывать и прогнозировать; это не первый и не последний случай подобного предвидения у Чуковского. Кстати, даже атмосфера ужаса и террора в «Тараканище» передана превосходно:

«И сидят и дрожат под кусточками

За болотными прячутся кочками

Крокодилы в крапиву забилися

Ив канаве слоны схоронилися.

Только и слышно, как зубы стучат,

Только и видно, как уши дрожат».

Есть в сказке и приметы послереволюционных лет:

«А лихие обезьяны

Подхватили чемоданы

И скорее со всех ног

Наутек…»

«У меня к нему Троцкому отвращение физиологическое, – писал Чуковский позже в дневнике. – Замечательно, что и у него ко мне – то же самое: в своих статейках „Революция и литература“ он ругает меня с тем же самым презрением, какое я испытываю к нему».

Кондаков замечает, что Троцкий «прямо глумится над критиком»:

«Но так как корнями своими Чуковский все же целиком в прошлом, а это прошлое, в свою очередь, держалось на мохом и суеверием обросшем мужике, то Чуковский и ставит между собой и революцией старого заиконного национального таракана в качестве примиряющего начала. Стыд и срам! Срам и стыд! Учились по книжкам (на шее у того же мужика), упражнялись в журналах, переживали разные „эпохи“, создавали „направления“, а когда всерьез пришла революция, то убежище для национального духа открыли в самом темном тараканьем углу мужицкой избы».

Кондаков видит в сказках К. И. скрытые выпады против Троцкого: «В том же 1923 году Чуковский ответил всесильному Троцкому двумя „сказочками для детей“ – „Мойдодыром“ и „Тараканищем“. В первой из них словами:

„А нечистым

Трубочистам –

Стыд и срам!

Стыд и срам!“

(почти буквально повторяя укоризны Троцкого) проповедует „чистоту“ страшилище Мойдодыр, в самом имени которого заключено гротескное приказание „мыть“ нечто „до дыр“, т. е. до уничтожения, порчи того предмета, который моют. Не каждый читатель, понятно, догадывался, что речь идет об „идеологической чистоте“ и, соответственно, о партийно-политических чистках в литературе и культуре в целом; тем более немногие могли прочесть весьма изощренный интертекст Чуковского». Версия чрезвычайно соблазнительная. На совпадение «стыд-и-срама» обратил внимание и Борис Парамонов, да и кто бы не обратил? Впрочем, интертекстуальные изыскания совсем не обязательно выводят к истине, хотя и помогают строить очень красивые гипотезы. Парамонов упоминает также, «что „Мойдодыр“, по новейшим исследованиям, – сатира на Маяковского, с которым у Чуковского тоже были достаточно сложные отношения…». И. В. Кондаков предполагает, что Мойдодыр – это карикатурный портрет Троцкого, умывальников начальника и мочалок командира: стоит ему топнуть ногой, как на несчастного грязнулю-писателя налетят, и залают, и завоют, и ногами застучат… «Политических „умывальников“, лаявших и вывших после малейшего сигнала со стороны большевистских „начальников“, было полно во всех редакциях и издательствах Петрограда, с которыми, увы, имел дело „нечистый“ литератор Чуковский, – говорит далее этот исследователь. – Целая свора остервеневших псов. И везде писателя встречали с поучениями в виде самых пошлых прописей, наподобие простейшей морали:

„Надо, надо умываться

По утрам и вечерам…“

или

„умываются мышата,

и котята, и утята, и жучки, и паучки“».

Все справедливо, все красиво, всякое лыко ложится в строку. Вот только «пошлые прописи» об умывающихся мышатах сам Чуковский упоминал (в письме Шкловскому, 1938 год) в числе своих самых ласковых и трогательных строк, говоря о том, что в его книгах– не только юмор, а есть и доброта, и человечность, и нежность… Вот только Мойдодыр, изображенный Анненковым, имеет портретное сходство не с Маяковским и не с Троцким, а с самим Корнеем Ивановичем (на что давным-давно указал Владимир Глоцер) – и наверняка с ведома автора; известно, как требователен Чуковский был к иллюстрациям… Вот только и «Мойдодыр», и «Тараканище» вышли куда раньше, чем книжка Троцкого… Правда, что было раньше, а что потом, установить трудно: «Литература и революция» – 1923 год, а сказки – декабрь 1922-го, зато статьи Троцкого в «Правде» – осень 1922-го, но зато «Тараканище» задумано в 1921-м… Да и надо ли устанавливать, кто первый сказал «э»… И есть ли здесь действительно диалог сказочника с наркомом, и принимать ли на веру остроумную гипотезу о Троцком-Мойдодыре – каждый волен решать сам. Нам остается вслед за Умберто Эко напомнить, что произведение порождает множество интерпретаций, за которые его создатель никак не отвечает. Чуковский об истории создания «Тараканища» рассказывает совсем просто (в предисловии к сборнику 1961 года): «Как-то в 1921 году, когда я жил (и голодал) в Ленинграде, известный историк П. Е. Щеголев предложил мне написать для журнала «Былое» статью о некрасовской сатире «Современники». Я увлекся этой интереснейшей темой… и принялся за изучение той эпохи, когда создавалась сатира. Писал я целые дни с упоением, и вдруг ни с того, ни с сего на меня «накатили стихи»… и пошло, и пошло… На полях своей научной статьи я писал, так сказать, контрабандой:

Вот и стал таракан победителем,

И лесов и полей повелителем.

Покорилися звери усатому,

(Чтоб ему провалиться, проклятому!)».

История создания «Мойдодыра» почти неизвестна. Разве что сам Чуковский в «Признаниях старого сказочника» рассказал о том, как долго работал над каждой строчкой, как вычеркивал вялые и беспомощные двустишия, как долго добивался хорошего звучания. «На днях я перелистал свои старые рукописи и, вчитываясь в них, убедился, что максимально четкая фразеология сказки получалась у меня лишь после того, как я сочинял предварительно такое множество слабых стихов, что хватило бы на несколько сказок, – признавался он. – После того как в моих тетрадях скапливались сотни разнокалиберных строк, предстояло отобрать пятьдесят или сорок наиболее соответствующих стилю и замыслу сказки. Между ними происходила, так сказать, борьба за существование, причем выживали сильнейшие, а прочие бесславно погибали». А что же вдохновение? Действительно, необыкновенная радость и творческий азарт, и удивительное состояние «пишется», когда все получается как надо, – это было знакомо Чуковскому и, пожалуй, выручало его в самые скверные минуты, придавая веры в себя, свою правоту, свое предназначение. «Но в большинстве случаев тот радостный нервный подъем, при котором пишется необыкновенно легко, словно под чью-то диктовку, длился у меня не так долго – чаще всего десять-пятнадцать минут, – делился он самонаблюдениями. – В течение этих коротких мгновений удавалось занести на бумагу лишь малую долю стихотворного текста, после чего начинались бесконечные поиски определительной, ясной образности, чеканной синтаксической структуры и наиболее сильной динамики». Словом, труд, труд и труд – версификаторский и редакторский. Эта сказка вышла с подзаголовком «Кинематограф для детей» (под кинематографом понимались быстро сменяющие друг друга эпизоды; вспомним «кинематограф» Левы Лунца в Студии – стремительные смешные сценки). Посвящение было такое: «Мурке, чтобы умывалась. К. Чуковский. – Ирушке и Дымку – чтобы зубы чистили. Ю. Анненков». «Тараканище» проиллюстрировал Сергей Чехонин. Обе сказки вышли одновременно, перед самым новым, 1923 годом, в издательстве «Радуга» Льва Клячко. Критики сосредоточились на обстреле «Мойдодыра», которому в вину ставили и неуважение к трубочистам, и отношение к детям как к идиотам, и крамольное в эпоху антирелигиозной пропаганды восклицание «Боже, боже, что случилось?» (в конце концов Чуковский вынужден был заменить его на «Что такое, что случилось», пожертвовав внутренней рифмой к следующей строке «отчего же все кругом…»). К «Тараканищу», куда более неблагонадежному с нашей точки зрения, практически никаких претензий не предъявлялось. Можно заметить, насколько часто и сознательно Чуковский пользуется в сказке дактилическими окончаниями, о которых в это время много думал и писал применительно к творчеству Некрасова. «Тараканище» изобилует ими: «Таракан, Таракан, Тараканище», «Проглочу, проглочу, не помилую», «И назад еще дальше попятились…», «Комарики – на шарике», «кусточками – кочками», «забилися – схоронилися», «победителем – повелителем»… Мысли Чуковского о дактилических рифмах наиболее полно сформулированы в книге «Некрасов как художник», которая увидела свет немного раньше «Тараканища». «Вообще дактилические окончания слов и стихов являются одной из главнейших особенностей нашей простонародной поэзии, ибо по крайней мере 90 % всех наших народных песен, причитаний, былин имеют именно такое окончание», – пишет Чуковский. Замечает он и то, что «эти окончания в русской речи дают впечатление изматывающего душу нытья». Нытье – это прежде всего, конечно, о плачах, причитаниях и родственной им лирике Некрасова; но и в «Тараканище» дактилическими рифмами снабжены прежде всего стихи в сценах страха и ужаса. Наблюдения К. И. над детской речью (издательство «Полярная звезда» собиралось выпустить их в 1922 году отдельной книгой «О детском языке» – она анонсирована в «Оскаре Уайльде», но так и не вышла) выливаются в стремительный вихрь хореев в «Мойдодыре», теоретические открытия в области метрики народной поэзии находят практическое применение в «Тараканище», биографические некрасовские штудии перекликаются с собственной бедой. Все, что Чуковский пишет, всегда взаимосвязано и вписано в широкий культурный контекст, нигде он не ограничивается руслом узкоспециальной темы. Потому он так легко переходит от одного занятия к другому; потому ему удается заметить то, чего не видят другие, – и пропустить через себя, изложить взволнованно, вдохновенно и просто. Год этот заложил основу его славы некрасоведа и детского писателя. И тем не менее Чуковский записывал в ночь на 1 января 1923 года: «1922 год был ужасный год для меня, год всевозможных банкротств, провалов, унижений, обид и болезней. Я чувствовал, что черствею, перестаю верить в жизнь, и что единственное мое спасение – труд. И как я работал! Чего я только не делал! С тоскою, почти со слезами писал «Мойдодыра». Побитый – писал «Тараканище». Переделал совершенно, в корень, свои некрасовские книжки, а также «Футуристов», «Уайльда», «Уитмэна». Основал «Современный Запад» – сам своей рукой написал почти всю Хронику 1-го номера, доставал для него газеты, журналы – перевел «Королей и Капусту», перевел Синга – о, сколько энергии, даром истраченной, без цели, без плана! И ни одного друга! Даже просто ни одного доброжелателя! Всюду когти, зубы, клыки, рога! И все же я почему-то люблю 1922 год. Я привязался в этом году к Мурке, меня не так мучили бессонницы, я стал работать с большей легкостью – спасибо старому году!»

Жанр: сказка в стихах

Главные герои сказки «Тараканище» и их характеристика

Таракан. Усатый великан. Злой и кровожадный.
Гиппопотам. Организатор сопротивления.
Кенгуру. Храбрая и насмешливая
Воробей. Невзрачный герой.

План пересказа сказки «Тараканище»

Веселая поездка
Неожиданная преграда
Угрозы таракана
Бегство зверей
Клич бегемота
Разгром звериной армии
Новое требование таракана
Слезы и горе
Насмешки кенгуру
Смерть таракана
Песни и пляски

Кратчайшее содержание сказки «Тараканище» для читательского дневника в 6 предложений

Звери весело ехали по дороге, как вдруг впереди встал таракан.
Таракан обещал проглотить зверей, и те испугались.
Гиппопотам воззвал к зверям, но все боялись таракана
А таракан стал требовать отдать ему на съедение детей.
Звери прощались с детьми, когда прилетел воробей и съел таракана.
Звери устроили праздник с песнями и плясками.

Главная мысль сказки «Тараканище»

Стыдно многим бояться одного.

Чему учит сказка «Тараканище»

Сказка учит бесстрашию, мужеству, самоотверженности. Учит не бояться пустых угроз, не подчиняться диктаторам, действовать смело, вместе, сообща. Учит тому, что самые страшные злодеи на самом деле трусливы и слабы.

Отзыв на сказку «Тараканище»

Мне понравилась эта сказка, хотя мне самой было стыдно за трусость зверей. Они испугались таракана из-за его усов, хотя любой из них был сто крат больше таракана. И совсем плохо, что звери были готовы отдать таракану своих детей. Стыд им и позор!

Пословицы к сказке «Тараканище»

У страха глаза велики.
У страха глаза что плошки, а не видят ни крошки.
Трусость силу отнимает.
Где страшно вдвоем, туда пошли одного.
Не родом славен богатырь, а подвигом.

Читать краткое содержание, краткий пересказ сказки «Тараканище»

Весело и со смехом ехали разные звери — медведи, кот, комарики, раки, волки, львы, зайчики и жаба.
Вдруг из подворотни вышел огромный усатый таракан, который начал рычать и кричать, угрожая проглотить зверей.
Звери перепугались, попадали в обморок, волки скушали друг друга, а слониха села на ежа. Только раки хотели драться, говоря, что у них тоже есть усы. Но при этом пятились назад.
Гиппопотам предложил награду герою, который сразит таракана. Звери воодушевились и бросились в бой. Но увидев усы таракана, опять перепугались и разбежались по лесам и полям.
Гиппопотам попытался поднять на бой быков и носорогов, но те отказались, говоря, что рога и шкура нынче не дешевы.
Так и сидели звери по углам, дрожа и стуча зубами.
А таракан совсем обнаглел и стал требовать, чтобы звери несли к нему детушек на ужин.
Звери плакали и рыдали, не хотели отдавать своих детей таракану, но прощались с малышами.
Вдруг прискакала кенгуру и стала стыдить зверей, называя таракана козявочкой и букашечкой.
Звери стали шикать на кенгуру и гнать ее прочь.
Но тут из-за леса и полей прилетел воробей, клюнул раз — и нет таракана.
Обрадовались звери, стали хвалить героя, стучать в барабаны и отплясывать. Слониха так разошлась, что даже луна с неба упала, и ее пришлось потом гвоздями приколачивать.

Ученый-филолог, поэт и прозаик, Корней Иванович Чуковский будто нарочно решил «захватить» себе все читателей: и крошечных детей, которых даже нельзя назвать читателями, поскольку они еще не умеют читать, и ребятишек постарше, и подростков, и взрослых, посвятивших себя самым разным профессиям, и всех читателей вообще — просто читателей. Среди его сочинений есть и сказки, стихи, и критические статьи, и мемуары, и литературоведческие исследования, и повести, и другие книги, которые не укладываются в обычные представления о жанре. Корней Иванович решил прогнать скуку из литературных жанров, почитаемых за скучные.

Но он не только писатель книг — он составитель сборников и альманахов, переводов М. Твена и Р. Киплинга, редактор переводов, выполненных другими, блестящий лектор, а также исполнитель своих стихов. К нему очень подходит слово, которое так уважительно произносит М. Горький — литератор.

Миллионы читателей — от двух и до глубокой старости — знают Корнея Ивановича прежде всего как веселого, озорного, мудрого сказочника.

В 1916 г. Чуковский познакомился с М. Горьким. В вагоне финляндской железной дороги М. Горький рассказал ему о своем замысле возрождения подлинной детской литературы в России. «После первой же встречи с Горьким я решился на дерзость: начал поэму для детей («Крокодил»), воинственно направленную против царивших тогда в детской литературе канонов», — вспоминал Чуковский. .

Бороться против царивших в детской литературе канонов — вот зачем прилетал Крокодил из далекой Африки в красивый, но скучный город Петроград.

Когда «Крокодил» был написан, Чуковский предложил его одному респектабельному издательству, которое преимущественно выпускало роскошные тома с золотым обрезом и в тисненых переплетах. Редактор был возмущен. «Это книжка для уличных мальчишек!» — заявил он, возвращая рукопись. «Уличных мальчишек» издательство не обслуживало. Тогда Чуковский обратился к Т-ву А.Ф. Маркс, издававшему один из самых популярных русских журналов — «Нива». В этом литературном окружении и появился в печати «Крокодил», сопровождавшийся чудесными рисунками Ре-ми. Сказка печаталась небольшими подачами из номера в номер, как приключенческий роман.

Крокодил гулял по Петрограду, вызывая всеобщее изумление («Крокодил на проспекте» — это почти то же, что «Ихтиозавр на проспекте» в стихах поэта-футуриста), однако никого не тронул бы, если бы какой-то барбос не «укусил его в нос — нехороший барбос, невоспитанный». Крокодил проглотил барбоса, но, защищаясь, превысил меру защиты и стал глотать все подряд. Теперь уже Крокодил стал неправой стороной, и тот, кто заступился бы от впавших в ужас жителей, заслужил бы их благодарность и хорошее отношение автора.

И тогда навстречу Крокодилу вышел храбрый мальчик Ваня Васильчиков, тот самый, который «без няни гуляет по улицам». Крокодилу пришлось, проливая слезы, просить пощады и вернуть всех проглоченных. Победитель «яростного гада» получает награду, комическая преувеличенность которой наводит на мысль, что подвиг, конечно же, был совершен не для нее, а, как все сказочные подвиги, ради силы-удали молодецкой:

И дать ему в награду

Сто фунтов винограду,

Сто фунтов мармеладу,

Сто фунтов шоколаду

И тысячу порций мороженого!

«Яростный гад», вернувшись в Африку, неожиданно оказывается добрым папашей, а потом столь же неожиданно призывает зверей к походу на Петроград — слезы, пролитые Крокодилом, оказались в полном смысле крокодиловыми.

Звери, распаленные призывом Крокодила, пошли войной на Петроград. Ваня Васильчиков снова всех спас и установил вечный мир с побежденными зверями. Теперь и Крокодил, и Ваня, и автор — друзья и приятели.

Что же нового для детской литературы наблюдается в этом произведении?

«Дореволюционная детская поэзия, — писал известный советский литературовед Ю. Тынянов, — отбирала из всего мира небольшие предметы в тогдашних игрушечных магазинах, самые мелкие подробности природы: снежинки, росинки — как будто детям предстояло всю жизнь прожить в тюремном заключении, именуемом детской, и иногда только глядеть в окна, покрытые этими снежинками, росинками, мелочью природы.

Стихи были унылые, беспредметные, несмотря на то, что изображались в стихах главным образом семейные празднества.

Улицы совсем не было…

У всех этих сказок была при этом какая-то мораль: как можно меньше двигаться, как можно меньше любопытствовать, поменьше все интересоваться, созерцать и не утруждать себя и родителей…» .

Улицу сказка Чуковского впервые проложила через владения детской поэзии. На страницах сказки живет напряженной жизнью большой современный город с его бытом, учащенным ритмом движения, уличными происшествиями, скверами, зоопарками, каналами, мостами, трамваями и аэропланами.

И, оказавшись на этой улице, один, без няни, Ваня Васильчиков не только не заплакал, не заблудился, не попал под лихача-извозчика, не замерз у рождественской витрины, не был украден нищими или цыганами — нет, нет, нет! Ничего похожего на то, что случалось с девочками и мальчиками на улице во всех детских рассказах. Не произошло с Ваней Васильчиковым. Напротив, Ваня оказался спасителем бедных жителей большого города, могучим защитником слабых, великодушным другом побежденных, одним словом — героем. Тем самым ребенок перестал быть только объектом, на который направлено действие поэтического произведения для детей, превратился в самого действователя.

Описательности прежней детской поэзии Чуковский противопоставил действенность своей сказки, пассивности литературного героя — активность своего Вани, жеманной «чювствительности» — задорную боевитость. В скольких, например, рождественских стихах и рассказах дети замерзали в праздничную ночь! Этот сюжет на рождество и святки обходил страницы всех детских журналов. Против подобных псевдотрогательных замораживаний протестовал М. Горький своим ранним рассказом «О мальчике и девочке, которые не замерзли». Направленность сказки Чуковского против них же тем очевидней, что «Крокодил» ведь тоже рождественский рассказ: «Вот и каникулы. Славная ёлка будет сегодня у серого волка…». И еще: «То-то свечи мы на ёлочке зажжем, то-то песенки на елочке споем». .

Описанному характеру прежней детской поэзии соответствовала ее поэтика, основой которой был эпитет. Действенный характер сказки Чуковского потребовал новой поэтики. Созданная на основе изучения детской психологии, она оказалась поэтикой «глагольной».

В отличие от прежних детских стихов, где ровным счетом ничего не происходило, в «Крокодиле» что-нибудь происходит буквально в каждой строчке, и поэтому редкое четверостишие имеет меньше четырех глаголов:

Жил да был

Крокодил.

Он по улицам ходил,

Папиросы курил,

По-турецки говорил, —

И все, что происходил, вызывает самое искреннее удивление героев и автора: ведь вот как вышло! Удивительно!

А за ним-то народ

И поет и орет:

— Вот урод так урод!

Что за нос, что за рот!

И откуда такое чудовище?

К созданию своей сказки Чуковский шел от непосредственных наблюдений над детьми. Он учел желания ребенка двигаться, играть, учел, что ребенок не выносит однообразия и требует быстрой смены картин, образов, чувств, и построил свою сказку на калейдоскопическом чередовании эпизодов, настроений и ритмов: Крокодил гуляет по Петрограду, курит папиросы, говорит по-турецки — это забавно и смешно; Крокодил начинает глотать перепуганных жителей Петрограда — это страшно; Ваня Васильчиков одержал победу над хищником — всеобщая радость, бурное ликование; маленькие крокодильчики нашалили и теперь они больны — смешно и грустно сразу; Крокодил устраивает для зверей елку — и снова веселье, песни, танцы, но в далеком Петрограде томятся в клетках зоопарка другие звери — это вызывает обиду и гнев; Горилла похитила бедную девочку Лялечку, мама ищет Лялечку и не находит — снова очень страшно; но храбрый мальчик Ваня Васильчиков опять побеждает хищников, заключает с ними вечный мир — и снова бурная радость и всеобщее ликование.

От смешного к грустному, от грустного к страшному, от страшного к веселому — три таких или приблизительно таких цикла содержит «Крокодил».

«Увлекательная быстрота перехода от причины к следствию», пленившая Блока в лубочном «Степке-растрепке», доведена Чуковским в «Крокодиле» до предела, до краткости формулы, до комизма:

И грянул бой! Война, война!

И вот уж Ляля спасена.

Чуковский добивался от иллюстратора первого издания «Крокодила» соответствия рисунков не только содержанию, но и особенностям стиля сказки. Ему хотелось, чтобы рисунки передавали насыщенность сказки действием, быструю смену настроений, ритм чередования эпизодов. Предложенная Чуковским «вихревая» композиция напоминает те омывающие текст «вихревые» рисунки, которыми нынешние художники иллюстрируют, например, бегство и возвращение вещей в «Мойдодыре» и «Федорином горе». Несомненно, что «вихревая» композиция наиболее точно передает средствами графики бурную динамику сказки Чуковского, ее «глагольность», стремительное чередование грустного, страшного и смешного.

Самым большим новшеством «Крокодила» был его стих — бодрый, гибкий, играющий какой-то, с меняющимися ритмами, с живыми интонациями русской речи, звонкими аллитерациями, удивительно легко читающийся, поющийся и запоминающийся.

Вся сказка искрится и переливается самыми затейливыми, самыми изысканными ритмами — напевными, пританцовывающими, маршевыми, стремительными, разливно-протяжными. Каждая смена ритма в сказке приурочена к новому повороту действия, к появлению нового персонажа или новых обстоятельств, к перемене декораций и возникновению иного настроения. Вот Крокодилица сообщает мужу о тяжком несчастье: крокодильчик Кокошенька проглотил самовар (маленькие крокодильчики ведут себя в этой сказке — и в других сказках Чуковского — подобно большим: глотают что ни попадя). Ответ неожидан:

Как же мы без самовара будем жить?

Как же чай без самовара будем пить?

дает Крокодил выход своему отцовскому горю. Но тут —

Но тут распахнулись двери,

В дверях показались звери.

Тут, как и везде в сказке, смена ритма приурочена к новому повороту действия, к перемене декораций, к возникновению иного настроения. Ритм меняется всякий раз, когда «распахиваются» какие-нибудь «двери», и каждый эпизод имеет, таким образом, свой мотив.

Ритмы сказки Чуковского были частично «сконструированы» им, частично заимствованы у русской классической поэзии. Поэма изобилует самыми забавными, самыми изысканными ритмами, от ритмов детского фольклора, который с таким размахом впервые был использован в детской литературе, до ритмов новейшей поэзии.

Для зачина сказки была использована видоизмененная строфика и ритм стихов о крокодиле, принадлежавших мало кому известному сейчас поэту Агнивцеву:

Удивительно мил

Жил да был крокодил —

Этак фута четыре, не более…

У Чуковского этот ритм становится считалкой. Легко можно себе представить, что вместе с какими-нибудь «Эники-беники ели вареники» или «Катилася торба с верблюжьего горба» в детской игре зазвучит:

Жил да был

Крокодил.

Он по улицам ходил,

Папиросы курил,

По-турецки говорил, —

Крокодил, Крокодил Крокодилович!

Вот врываются явно былинные речитативы, словно это говорит на княжеском пиру Владимир Красно Солнышко:

Подавай-ка нам подарочки заморские

И гостинцами попотчуй нас невиданными!

Затем следует большой патетический монолог Крокодила, вызывая в памяти лермонтовского «Мцыри»:

О, этот сад, ужасный сад!

Его забыть я был бы рад.

Там под бичами сторожей

Немало мучится зверей.

У Лермонтова:

«Я убежал. О, я как брат

Обняться с бурей был бы рад.

Глазами тучи я следил,

Руками молнию ловил…»

Ритм, подобный лермонтовскому, появляется еще в одном месте сказки:

Не губи меня, Ваня Васильчиков!

Пожалей ты моих крокодильчиков! —

молит Крокодил, словно бы подмигивая в сторону «Песни про купца Калашникова…». Ироническая подсветка героического персонажа, достигаемая разными средствами, прослеживается по всей сказке и создает неожиданную для детского произведения сложность Вани Васильчикова: подвиг мальчика воспевается и осмеивается одновременно. По традиции, восходящей к незапамятным временам, осмеяние героя есть особо почетная форма его прославления — с подобной двойственностью на каждом шагу сталкиваются исследователи древнейших пластов фольклора. Героический мальчик удостаивается наибольшей иронии сказочника как раз в моменты своих триумфов. Все победы Вани Васильчикова поражают своей легкостью. Нечего и говорить, что все они бескровны. Вряд ли во всей литературе найдется батальная сцена короче этой (включающей неприметную пушкинскую цитату):

И грянул бой! Война, война!

И вот уж Ляля спасена.

В бойких строчках описания городского праздника:

Все ликуют и танцуют,

Ваню милого целуют,

И из каждого двора

Слышно громкое «ура» —

узнается ритм незабываемого «Конька-Горбунка»:

За горами, за лесами,

За широкими морями,

Не на небе — не земле

Жил старик в одном селе.

В третьей части находим строчки, повторяющие характерные ритмы некоторых поэтов начала 20-го века:

Милая девочка Лялечка!

С куклой гуляла она

И на Таврической улице

Вдруг повстречала слона.

Боже, какое страшилище!

Ляля бежит и кричит.

Глядь, перед ней из-под мостика

Голову высунул кит.

Строчки настолько характерные, что они и не нуждаются в точном ритмическом аналоге для подтверждения связи с ритмами поэтов того времени. Вот, например, интонационно близкие стихи И. Северянина:

В парке плакала девочка: «Посмотри-ка ты, папочка,

У хорошенькой ласточки переломана лапочка, —

Я возьму птицу бедную и в платочек укутаю…»

И отец призадумался, потрясенный минутою.

И простил все грядущие и капризы и шалости

Милой маленькой дочери, зарыдавшей от жалости.

И, наконец, совершенно некрасовские дактили:

Вот и каникулы! Славная елка

Будет сегодня у серого волка,

Много там будет веселых гостей,

Едемте, дети, туда поскорей!

У Некрасова:

Саше случалось знавать и печали:

Плакала Саша, как лес вырубали,

Ей и теперь его жалко до слез.

Сколько тут было кудрявых берез!

«Сказка Чуковского начисто отменила предшествующую немощную и неподвижную сказку леденцов-сосулек, ватного снега, цветов на слабых ножках». .

Нет, не зря прилетал Крокодил из далекой Африки в скучный город Петроград!

Но у сказки оказалась сложная судьба. Ни одна другая сказка Чуковского не вызывала столько противоречивых мнений, главным образом, потому, что критики пытались отождествить некоторые эпизоды «Крокодила» с конкретными историческими событиями, иногда даже с теми, которые произошли после появления сказки.

Каждая сказка Чуковского имеет замкнутый, завершенный сюжет. Но вместе с тем все вместе они легко поддаются циклизации и составляют своеобразный «животный» эпос.

Крокодил из первой детской сказки Чуковского перешел в другие качества главного или второстепенного действующего лица. Некоторые сказки только упоминают о нем, показывая, что действие происходит в том самом сказочном мире, где обитает Крокодил. В «Путанице» он тушит горящее море. В «Мойдодыре» он гуляет по Таврическому саду, глотает мочалу и угрожает проглотить грязнулю. В «Краденом солнце» Крокодил глотает солнце; в «Бармалее» глотает злого разбойника, в «Тараканище» от испуга он проглотил жабу, а в «Телефоне», обедая в кругу семьи, глотает калоши. Вообще глотать — его главная специальность, и проглатывание или кого-нибудь или чего-нибудь служит завязкой («Краденное солнце») или развязкой («Доктор Айболит»). В «Айболите» участвует Бармалей, в «Бармалее» — Айболит. В «Телефоне» кенгуру спрашивает квартиру Мойдодыра, в «Бибигоне» на эту квартиру доставляют искупавшегося в чернилах лилипута. Квартиры разные, а дом — один.

Звериное население сказок сильно разрослось за счет представителей сказочной фауны русского фольклора. Вместе с экзотическими гиенами, страусами, слонами, жирафами, ягуарами, львами, которые фигурировали в «Крокодиле», в сказках теперь живут лопоухие и косоглазые зайчишки, болтливые сороки, длинноногие журавли, добродушные косолапые медведи, смелый комарик, муха-цокотуха, чудо-юдо рыба кит. Появились обычные домашние животные: коровы, бараны, козы, свиньи, куры, кошки-приживалки.

Животные русских народных сказок, появившись в детских книгах Чуковского, значительно увеличили количество слов-названий, расширили предметный словарь, предлагаемый автором читателю.

Писатель отлично знает, что ребенок не воспринимает вещей самих по себе. Они существуют для него поскольку, постольку она двигаются. Неподвижный предмет в сознании ребенка неотделим от неподвижного фона, как бы сливается с ним. Поэтому в сказках Чуковского самые статичные, косные, грузные, самые тяжелые на подъем вещи стремительно двигаются по всем направлениям, порхают с легкостью мотылька, летят со скоростью стрелы! Это увлекает и действительно заставляет следить за бурными вихрями, которые с первой строчки подхватывают и гонят вещи, например, в «Федорином горе»:

Скачет сито по полям,

А корыто по лугам.

За лопатою метла

Вдоль по улице пошла.

Топоры-то топоры

Так и сыплются с горы
.

В сказку «Тараканище» читатель попадает, как будто вскакивает на ходу в мчащийся трамвай:

Ехали медведи

На велосипеде.

А за ними кот

Задом наперед.

Волки на кобыле,

Львы в автомобиле…

Зайчики в трамвайчике,

Жаба на метле…

Все это мчится так быстро, что едва успеваешь заметить, какие здесь перепутались странные виды транспорта — от трамвая, который приводится в действие силой электричества, до метлы, движимой нечистой силой!

В большинстве сказок начало действия совпадает с первой строчкой («Телефон»). В других случаях в начале перечисляется ряд быстро двигающихся предметов, создающих что-то вроде разгона, и завязка происходит уже как по инерции («Путаница»). Перечислительная интонация характерна для сказок Чуковского, но перечисляются всегда предметы или приведенные в движение завязкой, или стремительно двигающиеся навстречу ей. Движение не прекращается ни на минуту. Неожиданные ситуации, причудливые эпизоды, смешные подробности в бурном темпе следуют друг за другом.

Сама завязка — это опасность, возникающая неожиданно, как в приключенческой повести. То ли это вылезший из подворотни «страшный великан, рыжий и усатый Та-ра-кан» , то ли это Крокодил, который глотает солнце, заливавшее до этого страницы сказок Чуковского светом, то ли это болезнь, угрожающая маленьким зверятам в далекой Африке, то ли это Бармалей, готовый съесть Ванечку и Танечку, то ли это «старичок-паучок», который похитил красавицу Муху-Цокотуху прямо на ее именинах, то ли притворяющийся страшным, а на самом деле добрый Умывальник, знаменитый Мойдодыр, то ли страшный волшебник Брундуляк, притворившийся обыкновенным индюком, — всегда опасность переживается как вполне серьезная, ничуть не шуточная.

Всегда героем оказывается тот, от кого труднее всего было ожидать геройства, — самый маленький и слабый. В «Крокодиле» перепуганных жителей спасает не толстый городовой «с сапогами и шашкою», а доблестный мальчик Ваня Васильчиков со своей «саблей игрушечной». В «Тараканище» охваченных ужасом львов и тигров спасает крошечный и как будто даже легкомысленный Воробей:

Прыг да прыг,

Да чик-чирик,

Чики-рики-чик-чирик!

Взял и клюнул Таракана, —

Вот и нету великана.

А в «Бибигоне» лилипут, свалившийся с луны, побеждает могущественного и непобедимого колдуна-индюка, хотя сам лилипут «маленький, не больше воробышка»:

Тоненький он,

Словно прутик,

Маленький он Лилипутик,

Ростом, бедняга, не выше

Вот эдакой маленькой мыши.

В «Мухе-Цокотухе» спасителем выступает не рогатый жук, не больно жалящая пчела, а неведомо откуда взявшийся комар, и даже не комар, а комарик, да еще маленький комарик:

Вдруг откуда-то летит

Маленький комарик,

И в руке его горит

Маленький фонарик.

Неизменно повторяющийся в сказках Чуковского мотив победы слабого и доброго над сильным и злым своими корнями уходит в фольклор: в сказке угнетенный народ торжествует над угнетателями. Положение, при котором всеми презираемый, униженный герой становится героем в полном смысле этого слова, служит условным выражением идеи социальной справедливости.

«Герой волшебной сказки прежде всего социально обездоленный — крестьянский сын, бедняк, младший брат, сирота, пасынок и т.д. Кроме того, он часто характеризуется как «золушка» («запечник»), «дурачок», «лысый паршивец». Каждый из этих образов имеет свои особенности, но все они содержат общие черты, образующие комплекс «низкого» героя, «не подающего надежд». Превращение «низких» черт в «высокие» или обнаружение «высокого» в «низком» в финале сказки — своеобразная форма идеализации обездоленного». Для сказки не важна персона «низкого» героя, важно то, что он в финале проявляет черты «высокого» — оказывается самым сильным и храбрым, выступает как освободитель, устраняет опасность, тем самым укрепляя надежду и уверенность слабых в победе.

И когда опасность устранена, когда уничтожен «страшный великан, рыжий и усатый таракан», когда проглоченное крокодилом солнышко снова засияло для всех на небе, когда наказан разбойник Бармалей и спасены Ванечка и Танечка, когда комар вызволил Муху-Цокотуху из лап кровососа-паука, когда к Федоре вернулась посуда, а к умытому грязнуле — все его вещи, когда доктор Айболит вылечил зверят, — начинается такое веселье, такая радость и ликованье, что, того и гляди, от топота пляшущих свалится луна, как это случилось в сказке «Краденое солнце», так что потом пришлось «луну гвоздями приколачивать»! На страницах сказок Чуковского множество сцен неудержимого бурного веселья, и нет ни одной сказки, которая не заканчивалась бы весельем.

«Радость» — любимое слово Чуковского, и он готов повторять его бесконечно:

Рада, рада, рада, рада детвора

Заплясала, заиграла у костра.
(«Бармалей»)

Ему непременно надо, чтобы «все засмеялись, запели, обрадовались» («Бибигон»). В «Тараканище» радуются звери:

То-то рада, то-то рада вся звериная семья,

Поздравляют, прославляют удалого Воробья!

В «Айболите» тоже радуются звери:

И лечит их доктор весь день до заката.

И вдруг засмеялись лесные зверята:

«Опять мы здоровы и веселы!»

И в «Путанице» радуются звери:

Вот обрадовались звери:

Засмеялись и запели,

Ушками захлопали,

Ножками затопали.

В «Краденом солнце» ребята и зверята радуются вместе:

Рады зайчики и белочки,

Рады мальчики и девочки.

Ничуть не хуже умеют веселиться насекомые в «Мухе-Цокотухе»:

Прибегали светляки,

Зажигали огоньки,

То-то стало весело,

То-то хорошо!

Эй, сороконожки,

Бегите по дорожки,

Зовите музыкантов,

Будем танцевать!

Не только живые существа могут радоваться и веселиться. В «Федорином горе» это случилось с посудой:

Засмеялися кастрюли,

Самовару подмигнули…

И обрадовались блюдца:

Дзынь-ля-ля, дзынь-ля-ля!

И хохочут и смеются:

Дзынь-ля-ля, дзынь-ля-ля!

Даже обыкновенная метла — палка, воткнутая в связку тонких прутиков, — и та:

А метла-то, а метла — весела, —

Заплясала, заиграла, замела…

Рада, рада вся земля,

Рады рощи и поля,

Рады синие озера

И седые тополя…

Наблюдая детей, Чуковский пришел к выводу, что «жажда радостного исхода всех человеческих дел и поступков проявляется у ребенка с особенной силой именно во время слушания сказки. Если ребенку читают ту сказку, где выступает добрый, неустрашимый, благородный герой, который сражается со злыми врагами, ребенок непременно отождествляет с этим героем себя». Чуковский отмечал великое гуманизирующее значение сказки: всякую, даже временную неудачу героя ребенок переживает, как свою, и таким образом сказка приучает его принимать к сердцу чужие печали и радости.

Чуковский смело предлагает малышу наряду с улыбчивым юмором самую откровенную сатиру.

Доктор Айболит, брошенный на костер разбойником Бармалеем, и не думает просить у подоспевшего на помощь Крокодила избавления от мук. Нет,

Добрый доктор Айболит

Крокодилу говорит:

«Ну, пожалуйста, скорее

Проглотите Бармалея,

Чтобы жадный Бармалей

Не хватал бы,

Не глотал бы

Этих маленьких детей!»

Понятно, что нельзя одновременно сочувствовать такому Айболиту и жалким трусишкам, испугавшимся старичка-паучка («Муха-Цокотуха»), или обнаглевшего Крокодила («Краденое солнце»), или ничтожного таракана («Тараканище»). Никому из них Чуковский не прощает трусости. Никакого уважения не вызовут и те рогатые ничтожества, которые на призыв забодать угнетателя-таракана отвечают репликой, содержащей целую идеологию шкурничества:

Мы врага бы

На рога,

Только шкура дорога

И рога нынче тоже не дешевы…

Сатирические образы в сказках словно для того и существуют, чтобы еще больше возвеличить «маленького героя» и придать большую моральную ценность его подвигу.

Все сказки Чуковского остроконфликтны, во всех добро борется со злом. Полная победа добра над злом, утверждение счастья как нормы бытия — вот их идея, их «мораль». В сказках Чуковского нет морали, выраженной в виде сентенции; некоторые исследователи ошибочно приняли в «Мойдодыре» радостный гимн в честь воды за «мораль»:

Да здравствует мыло душистое,

И полотенце пушистое,

И зубной порошок,

И густой гребешок!

Давайте же мыться, плескаться,

Купаться, нырять, кувыркаться,

В ушате, в корыте, в лохани,

В реке, в ручейке, в океане,

И в ванне, и в бане

Всегда и везде —

Вечная слава воде!

Но, в отличие от других сказок, радость здесь вызвана не победой маленького героя над каким-нибудь чудовищным великаном, напротив — маленький герой как будто бы даже потерпел поражение и должен был сдаться на условиях, продиктованных вражеским главнокомандующим Мойдодыром, полный титул которого занимает целых четыре стихотворные строки:

Я — великий Умывальник,

Знаменитый Мойдодыр,

Умывальников Начальник

И мочалок Командир.

Все началось в ту минуту, когда проснувшийся поутру грязнуля открыл глаза: вещи, сколько их было в комнате, снялись с мест и понеслись. Грязнуля ничего не может понять спросонья:

Что такое?

Что случилось?

От чего же

Все кругом

Завертелось,

Закружилось

И помчалось колесом?

Все объясняется появлением Мойдодыра, который хотя и выглядит очень злым и страшным, но укоряет грязнулю совсем по-домашнему и даже немного озорно. Но затем, распаляясь все больше и больше, он перешел от укоров к угрозам, а от угроз — к действию и двинул на грязнулю своих солдат — мочалки, щетки, мыло. Вот это уже по-настоящему страшно для грязнули, который потому и зовется грязнулей, что терпеть не может умываться…

Грязнуля пытается спастись бегством, но бешеная мочала преследует его. Грязнуля встречает Крокодила с детьми, и он «мочалку, словно галку, словно галку проглотил». Крокодил потребовал от грязнули умыться, иначе:

А не то как налечу,

Говорит,

Растопчу и проглочу,

Говорит.

В «Мойдодыре» в отличие от «Крокодила» две ипостаси Крокодила — добрая и злая — наталкивают героя и читателя на значительное открытие: нужно отличать требовательность друзей от нападок недругов, не всякий, причиняющий неприятность — враг, лекарство бывает горьким. Вот почему грязнулю заставляет умыться Крокодил, защитивший мальчугана от бешеной мочалки. Но, если уж и друзья хотят того же, значит действительно:

Надо, надо умываться

По утрам и вечерам.

Теперь понятно, что Мойдодыр вовсе не враг, а просто у него такой ворчливый, но добродушный характер, и что он не нанес грязнуле поражение, а помог совершиться победе, которую маленький герой одержал над самим собой. Это для него, пожалуй, труднейшая из всех побед.

В «Мойдодыре» особенно наглядно видна условность сказок Чуковского. Это их свойство совершенно органично: чем строже выдержана условность, тем точнее и правильнее сказочная действительность, созданная Чуковским, а разрушение условности ведет к неточному и неправдивому изображению действительности жизненной.

Там, где Мойдодыр говорит о головомойке, есть не только мытье головы, но и угроза. Там, где самовар бежит от неряхи, как от огня, есть не только перекипание воды от слишком сильного нагревания, но и отвращение.

В тех случаях, когда маленький читатель не понимает переносного смысла метафоры, сказка подготовит его к пониманию. Услыхав метафору в другом контексте, маленький лингвист будет ассоциировать незнакомое значение со знакомым. Так осуществляется на деле один из основных принципов сказок Чуковского — принцип языкового воспитания.

В отличие от других сказок, где богато и разнообразно представлен животный мир, в «Мойдодыре» нет зверей, кроме Крокодила и двух его деток. Однако и в этой сказке незримо присутствует целый зоопарк. Все вещи домашнего обихода воспринимаются в «животном» аспекте: «подушка, как лягушка, ускакала от меня», умывальники «залают и завоют», будто собаки, Крокодил глотает мочалку «словно галку». Все предметы ведут себя в сказке как животные: они бегают, прыгают, несутся кувырком, летают и т. д. Например, мыло «вцепилось в волоса, и юлило, и мылило, и кусало, как оса».

Благодаря динамичности образов, стихотворному мастерству, игровым качествам, оригинальности, изяществу всех художественных средств «Мойдодыра» за ним заслуженно укрепилась репутация одной из лучших сказок Чуковского.

Сказка «Телефон» отличается от других сказок Чуковского тем, что в ней нет конфликтного сюжета, в ней ничего не происходит, кроме десятка забавных телефонных разговоров. Разгадка этой загадки состоит в том, чтом связывает разрозненные телефонные разговоры вопреки отсутствию сюжета. Это- игра. Сказки Чуковского вообще вобрали многие черты детских игр, но «Телефон» — игра в чистом виде, вернее — отлично написанный литературный текст к игре в «испорченный телефон». «Телефон» гораздо ближе к таким стихам, как «Мурочка рисует», «Что делала Мурочка, когда ей прочитали «Чудо-дерево», чем к сказкам. Последовательность разговоров в сказке усваивается ребенком с трудом, но для игры годится любой их порядок. Лучше всего запоминается концовка (ставшая, между прочим, поговоркой взрослых), потому что в ней есть действие, есть работа, к тому же нелегкая:

Ох, нелегкая это работа —

Из болота тащить бегемота.

Сказка «Путаница» еще более выразительно, чем «Телефон» отличается от «Мойдодыра», «Федорина горя», «Айболита», «Тараканища», «Краденого солнца» и «Мухи-Цокотухи». В ней как будто происходит совсем непонятные вещи:

Свинки замяукали:

Мяу, мяу!

Кошечки захрюкали:

Хрю, хрю, хрю!

Уточки заквакали:

Ква, ква, ква!

Курочки закрякали:

Кря, кря, кря!

Воробышек прискакал

И коровой замычал:

Му-у-у!

Во всех волшебных сказках животные говорят человеческими голосами. Но воробышек, мычащий коровой, — где это видано, где это слыхано? Об этом же недоуменно спрашивают фольклорные песенки-небылички:

Где это видано,

Где это слыхано,

Чтоб курочка бычка родила,

Поросеночек яичко снес?

Мудрый педагог — народ — сочинил для детей десятки стихов и песенок, в которых все происходит «не так», отлично понимая, что можно утверждать, вопреки очевидности, будто свинья лает, а собака хрюкает, и тем самым обратить внимание на истинное положение, при котором все происходит как раз наоборот. Утверждения, будто бы курочка бычка родила, а поросенок снес яйцо, настолько противоречат уже известным ребенку фактам, что свое понимание вздорности этого ребенок воспринимает как победу над всяким вздором, чепухой, небывальщиной. Подобно любой другой, эта победа делает ребенка счастливым. Мнимое отрицание реальности становится игровой формой ее познания и окончательного утверждения.

Чуковский перенес эту форму в литературную сказку и впервые для ее обозначения стал употреблять термин «перевертыш». Перевертыши есть во многих сказках, а «Путаница» посвящена перевертышам целиком:

Рыбы по полю гуляют,

Жабы по небу летают,

Мыши, кошку изловили,

В мышеловку посадили.

Здесь каждое слово «не так», и ребенок понимает, что здесь все «не так», радуется своему пониманию, и эта радость для него — радость победы «так» над «не так». Следовательно, перевертыш наравне с сюжетной героической сказкой осуществляет победу добра над злом (над «не так») и дает ребенку ощущение счастья, которое, по убеждению малыша, есть норма бытия.

Чтобы помочь малышу, Чуковский с большим тактом вводит в свои перевертыши правильную характеристику вещей и явлений, незаметно подсказывая, чтом «так», а чтом «не так»:

Замяукали котята:

«Надоело нам мяукать!

Мы хотим, как поросята,

Хрюкать!»

Не одни только перевертыши перенес Чуковский из устного народного творчества в литературную сказку. Его сказки буквально пропитаны детским фольклором. Сейчас уже бывает трудно сказать, то ли это Чуковский цитирует детский фольклор, то ли дети цитируют Чуковского:

Рано-рано

Два барана

Застучали в ворота:

Тра-та-та и тра-та-та

— Откуда?

— От верблюда.

— Что вам надо?

— Шоколада.

Многие места живут самостоятельной жизнью в качестве считалок, дразнилок, скороговорок. Грязнулю, к примеру, надо дразнить так:

У тебя на шее вакса,

У тебя под носом клякса,

У тебя такие руки,

Что сбежали даже брюки…

Гибкость языка проверяется умением быстро произносить такие строчки:

Выходила к ним горилла,

Им горилла говорила,

Говорила им горилла,

Приговаривала…

Сказки Чуковского отражают действительность в обобщенной и отвлеченно-условной форме. Форма и содержание его сказок составляют органическое единство: причудливому сказочному содержанию у Чуковского отвечают столь же причудливые сказочные средства.

Loading…

Источник

1
Жил да был
Крокодил.
Он по улицам ходил,
Папиросы курил,
По-турецки говорил, —
Крокодил, Крокодил Крокодилович!
2
А за ним-то народ
И поёт и орёт:
— Вот, урод, так урод!
Что за нос, что за рот!
И откуда такое чудовище?

3
Гимназисты за ним,
Трубочисты за ним,
И толкают его,
Обижают его;
И какой-то малыш
Показал ему шиш,
И какой-то барбос
Укусил его в нос, —
Нехороший барбос, невоспитанный.

4
Оглянулся Крокодил
И барбоса проглотил,
Проглотил его вместе с ошейником.

5
Рассердился народ,
И зовёт и орёт:
— Эй, держите его,
Да вяжите его,
Да ведите скорее в полицию!

6
Он вбегает в трамвай,
Все кричат: — Ай-яй-яй!
И бегом,
Кувырком,
По домам,
По углам:
— Помогите! Спасите! Помилуйте!

7
Подбежал городовой:
— Что за шум? Что за вой?
Как ты смеешь тут ходить,
По-турецки говорить?
Крокодилам тут гулять воспрещается.

8
Усмехнулся Крокодил
И беднягу проглотил,
Проглотил с сапогами и шашкою.

9
Все от страха дрожат,
Все от страха визжат.
Лишь один
Гражданин
Не визжал,
Не дрожал —

10
Он боец,
Молодец,
Он герой
Удалой:
Он без няни гуляет по улицам.

11
Он сказал: — Ты злодей,
Пожираешь людей,
Так за это мой меч —
Твою голову с плеч! —
И взмахнул своей саблей игрушечной.

12
И сказал Крокодил:
— Ты меня победил!
Не губи меня, Ваня Васильчиков!
Пожалей ты моих крокодильчиков!
Крокодильчики в Ниле плескаются,
Со слезами меня дожидаются,
Отпусти меня к деточкам, Ванечка,
Я за то подарю тебе пряничка.

13
Отвечал ему Ваня Васильчиков:
— Хоть и жаль мне твоих крокодильчиков,
Но тебя, кровожадную гадину,
Я сейчас изрублю, как говядину.
Мне, обжора, жалеть тебя нечего:
Много мяса ты съел человечьего.

14
И сказал Крокодил:
— Всё, что я проглотил,
Я обратно отдам тебе с радостью!

15
И вот живой Городовой
Явился вмиг перед толпой:
Утроба Крокодила
Ему не повредила.

16
И Дружок
В один прыжок
Из пасти Крокодила
Скок!
Ну от радости плясать,
Щёки Ванины лизать.

17
Трубы затрубили!
Пушки запалили!
Очень рад Петроград —
Все ликуют и танцуют,
Ваню милого целуют,
И из каждого двора
Слышно громкое «ура».
Вся столица украсилась флагами.

18
Спаситель Петрограда
От яростного гада,
Да здравствует Ваня Васильчиков!

19
И дать ему в награду
Сто фунтов винограду,
Сто фунтов мармеладу,
Сто фунтов шоколаду
И тысячу порций мороженого!

20
А яростного гада
Долой из Петрограда!
Пусть едет к своим крокодильчикам!

21
Он вскочил в аэроплан
Полетел, как ураган,
И ни разу назад не оглядывался,
И домчался стрелой
До сторонки родной,
На которой написано: «Африка».

22
Прыгнул в Нил
Крокодил,
Прямо в ил
Угодил,
Где жила его жена Крокодилица,
Его детушек кормилица-поилица.

Часть вторая

1
Говорит ему печальная жена:
— Я с детишками намучилась одна:
То Кокошенька Лёлёшеньку разит,
То Лёлёшенька Кокошеньку тузит.
А Тотошенька сегодня нашалил:
Выпил целую бутылочку чернил.
На колени я поставила его
И без сладкого оставила его.
У Кокошеньки всю ночь был сильный жар:
Проглотил он по ошибке самовар, —
Да, спасибо, наш аптекарь Бегемот
Положил ему лягушку на живот.
Опечалился несчастный Крокодил
И слезу себе на брюхо уронил:
— Как же мы без самовара будем жить?
Как же чай без самовара будем пить?

2
Но тут распахнулися двери,
В дверях показалися звери:
Гиены, удавы, слоны,
И страусы, и кабаны,
И Слониха,
Щеголиха,
Стопудовая купчиха,
И Жираф — важный граф,
Вышиною с телеграф, —
Всё приятели-друзья,
Всё родня и кумовья.
Ну соседа обнимать,
Ну соседа целовать:
— Подавай-ка нам подарочки заморские,
Угости-ка нас гостинцами невиданными!

3
Отвечает Крокодил:
— Никого я не забыл,
И для каждого из вас
Я подарочки припас!
Льву —
Халву,
Мартышке —
Коврижки,
Орлу —
Пастилу,
Бегемотику —
Книжки,
Буйволу — удочку,
Страусу — дудочку,
Слонихе — конфет,
А Слону — пистолет…

4
Только Тотошеньке,
Только Кокошеньке
Не подарил
Крокодил
Ничегошеньки.

Плачут Тотоша с Кокошей:
— Папочка, ты нехороший!
Даже для глупой Овцы
Есть у тебя леденцы.
Мы же тебе не чужие,
Мы твои дети родные,
Так отчего, отчего
Ты нам не привёз ничего?

5
Улыбнулся, засмеялся Крокодил:
— Нет, детёныши, я вас не позабыл:
Вот вам ёлочка душистая, зелёная,
Из далёкой из России привезённая,
Вся чудесными увешана игрушками,
Золочёными орешками, хлопушками.
То-то свечки мы на ёлочке зажжём,
То-то песенки мы ёлочке споём:
— Человечьим ты служила малышам,
Послужи теперь и нам, и нам, и нам!

6
Как услышали про ёлочку слоны,
Ягуары, павианы, кабаны,
Тотчас за руки
На радостях взялись
И вкруг ёлочки
Вприсядку понеслись.
Не беда, что, расплясавшись, Бегемот
Повалил на Крокодилицу комод,
И с разбегу круторогий Носорог
Рогом, рогом зацепился за порог.
Ах, как весело, как весело Шакал
На гитаре плясовую заиграл!
Даже бабочки упёрлися в бока,
С комарами заплясали трепака.
Пляшут чижики и зайчики в лесах,
Пляшут раки, пляшут окуни в морях,
Пляшут в поле червячки и паучки,
Пляшут божии коровки и жучки.

7
Вдруг забили барабаны,
Прибежали обезьяны:
— Трам-там-там! Трам-там-там!
Едет к нам Гиппопотам.
— К нам —
Гиппопотам?!

— Сам —
Гиппопотам?!
— Там —
Гиппопотам?!

Ах, какое поднялось рычанье,
Верещанье, и блеянье, и мычанье:
— Шутка ли, ведь сам Гиппопотам
Жаловать сюда изволит к нам!

Крокодилица скорее убежала
И Кокошу и Тотошу причесала.
А взволнованный, дрожащий Крокодил
От волнения салфетку проглотил.

8
А Жираф,
Хоть и граф,
Взгромоздился на шкаф.
И оттуда
На верблюда
Вся посыпалась посуда!
А змеи
Лакеи
Надели ливреи,
Шуршат по аллее,
Спешат поскорее
Встречать молодого царя!

9
И Крокодил на пороге
Целует у гостя ноги:
— Скажи, повелитель, какая звезда
Тебе указала дорогу сюда?

И говорит ему царь:
— Мне вчера донесли обезьяны.
Что ты ездил в далёкие страны,
Где растут на деревьях игрушки
И сыплются с неба ватрушки,
Вот и пришёл я сюда о чудесных игрушках послушать
И небесных ватрушек покушать.

И говорит Крокодил:
— Пожалуйте, ваше величество!
Кокоша, поставь самовар!
Тотоша, зажги электричество!

10
И говорит Гиппопотам:
— О Крокодил, поведай нам,
Что видел ты в чужом краю,
А я покуда подремлю.

И встал печальный Крокодил
И медленно заговорил:

— Узнайте, милые друзья,
Потрясена душа моя,
Я столько горя видел там,
Что даже ты, Гиппопотам,
И то завыл бы, как щенок,
Когда б его увидеть мог.
Там наши братья, как в аду —
В Зоологическом саду.

О, этот сад, ужасный сад!
Его забыть я был бы рад.
Там под бичами сторожей
Немало мучится зверей,
Они стенают, и зовут,
И цепи тяжкие грызут,
Но им не вырваться сюда
Из тесных клеток никогда.

Там слон — забава для детей,
Игрушка глупых малышей.
Там человечья мелюзга
Оленю теребит рога
И буйволу щекочет нос,
Как будто буйвол — это пёс.
Вы помните, меж нами жил
Один весёлый крокодил…
Он мой племянник. Я его
Любил, как сына своего.
Он был проказник, и плясун,
И озорник, и хохотун,
А ныне там передо мной,
Измученный, полуживой,
В лохани грязной он лежал

И, умирая, мне сказал:
«Не проклинаю палачей,
Ни их цепей, ни их бичей,
Но вам, предатели друзья,
Проклятье посылаю я.
Вы так могучи, так сильны,
Удавы, буйволы, слоны,
Мы каждый день и каждый час
Из наших тюрем звали вас
И ждали, верили, что вот
Освобождение придёт,
Что вы нахлынете сюда,
Чтобы разрушить навсегда
Людские, злые города,
Где ваши братья и сыны
В неволе жить обречены!»-
Сказал и умер.
Я стоял
И клятвы страшные давал
Злодеям людям отомстить
И всех зверей освободить.
Вставай же, сонное зверьё!
Покинь же логово своё!
Вонзи в жестокого врага
Клыки, и когти, и рога!

Там есть один среди людей —
Сильнее всех богатырей!
Он страшно грозен, страшно лют,
Его Васильчиков зовут.
И я за голову его
Не пожалел бы ничего!

11
Ощетинились зверюги и, оскалившись, кричат:
— Так веди нас за собою на проклятый Зоосад,
Где в неволе наши братья за решётками сидят!
Мы решётки поломаем, мы оковы разобьём,
И несчастных наших братьев из неволи мы спасём.
А злодеев забодаем, искусаем, загрызём!

Через болота и пески
Идут звериные полки,
Их воевода впереди,
Скрестивши руки на груди.
Они идут на Петроград,
Они сожрать его хотят,
И всех людей,
И всех детей
Они без жалости съедят.
О бедный, бедный Петроград!

Часть третья

1
Милая девочка Лялечка!
С куклой гуляла она
И на Таврической улице
Вдруг увидала Слона.

Боже, какое страшилище!
Ляля бежит и кричит.
Глядь, перед ней из-под мостика
Высунул голову Кит.

Лялечка плачет и пятится,
Лялечка маму зовёт…
А в подворотне на лавочке
Страшный сидит Бегемот.

Змеи, шакалы и буйволы
Всюду шипят и рычат.
Бедная, бедная Лялечка!
Беги без оглядки назад!

Куклу прижала к груди.
Бедная, бедная Лялечка!
Что это там впереди?

Гадкое чучело-чудище
Скалит клыкастую пасть,
Тянется, тянется к Лялечке,
Лялечку хочет украсть.

Лялечка прыгнула с дерева,
Чудище прыгнуло к ней,
Сцапало бедную Лялечку
И убежало скорей.

А на Таврической улице
Мамочка Лялечку ждёт:
— Где моя милая Лялечка?
Что же она не идёт?

2
Гадкая Горилла
Лялю утащила
И по тротуару
Побежала вскачь.

Выше, выше, выше,
Вот она на крыше,
На седьмом этаже
Прыгает, как мяч.

На трубу вспорхнула,
Сажи зачерпнула,
Вымазала Лялю,
Села на карниз.

Села, задрожала,
Лялю покачала
И с ужасным криком
Кинулася вниз.

3
Закрывайте окна, закрывайте двери,
Полезайте поскорее под кровать,
Потому что злые, яростные звери
Вас хотят на части, на части разорвать!

Кто, дрожа от страха, спрятался в чулане,
Кто в собачьей будке, кто на чердаке…
Папа схоронился в старом чемодане,
Дядя под диваном, тётя в сундуке.

4
Где найдётся такой
Богатырь удалой,
Что побьёт крокодилово полчище?

Кто из лютых когтей
Разъярённых зверей
Нашу бедную Лялечку вызволит?

Все сидят, и молчат,
И, как зайцы, дрожат,
И на улицу носу не высунут!

Лишь один гражданин
Не бежит, не дрожит —
Это доблестный Ваня Васильчиков.
Он ни львов, ни слонов,
Ни лихих кабанов
Не боится, конечно, ни капельки!

5
Они рычат, они визжат,
Они сожрать его хотят,
Но Ваня смело к ним идёт
И пистолетик достаёт.

Пиф-паф! — и яростный Шакал
Быстрее лани ускакал.

Пиф-паф — и Буйвол наутёк,
За ним в испуге Носорог.

Пиф-паф! — и сам Гиппопотам
Бежит за ними по пятам.

И скоро дикая орда
Вдали исчезла без следа.

И счастлив Ваня, что пред ним
Враги рассеялись, как дым.

Он победитель! Он герой!
Он снова спас свой край родной.

И вновь из каждого двора
К нему доносится «ура».

И вновь весёлый Петроград
Ему подносит шоколад.

Но где же Ляля? Ляли нет!
От девочки пропал и след!

Что, если жадный Крокодил
Её схватил и проглотил?

6
Кинулся Ваня за злыми зверями:
— Звери, отдайте мне Лялю назад!
Бешено звери сверкают глазами,
Лялю отдать не хотят.

— Как же ты смеешь, — вскричала Тигрица,
К нам приходить за сестрою твоей,
Если моя дорогая сестрица
В клетке томится у вас, у людей!

Нет, ты разбей эти гадкие клетки,
Где на потеху двуногих ребят
Наши родные мохнатые детки,
Словно в тюрьме, за решёткой сидят!

В каждом зверинце железные двери
Ты распахни для пленённых зверей,
Чтобы оттуда несчастные звери
Выйти на волю могли поскорей!

Если любимые наши ребята
К нам возвратятся в родную семью,
Если из плена вернутся тигрята,
Львята с лисятами и медвежата —
Мы отдадим тебе Лялю твою.
7
Но тут из каждого двора
Сбежалась к Ване детвора:

— Веди нас, Ваня, на врага.
Нам не страшны его рога!

И грянул бой! Война! Война!
И вот уж Ляля спасена.

8
И вскричал Ванюша:
— Радуйтеся, звери!
Вашему народу
Я даю свободу,
Свободу я даю!

Я клетки поломаю,
Я цепи разбросаю,
Железные решётки
Навеки разобью!

Живите в Петрограде,
В уюте и прохладе,
Но только, бога ради,
Не ешьте никого:

Ни пташки, ни котёнка,
Ни малого ребёнка,
Ни Лялечкиной мамы,
Ни папы моего!

Да будет пища ваша —
Лишь чай, да простокваша,
Да гречневая каша
И больше ничего.

(Тут голос раздался Кокоши:
— А можно мне кушать калоши?
Но Ваня ответил:- Ни-ни,
Боже тебя сохрани).

— Ходите по бульварам,
По лавкам и базарам,
Гуляйте, где хотите,
Никто вам не мешай!

Живите вместе с нами,
И будемте друзьями:
Довольно мы сражались
И крови пролили!

Мы ружья поломаем,
Мы пули закопаем,
А вы себе спилите
Копыта и рога!

Быки и носороги,
Слоны и осьминоги,
Обнимемте друг друга,
Пойдёмте танцевать!

9
И наступила тогда благодать:
Некого больше лягать и бодать.

Смело навстречу иди Носорогу —
Он и букашке уступит дорогу.

Вежлив и кроток теперь Носорог:
Где его прежний пугающий рог!

Вон по бульвару гуляет тигрица —
Ляля ни капли её не боится:

Что же бояться, когда у зверей
Нету теперь ни рогов, ни когтей!

Ваня верхом на Пантеру садится
И, торжествуя, по улице мчится.

Или возьмет, оседлает Орла
И в поднебесье летит как стрела.

Звери Ванюшу так ласково любят,
Звери балуют его и голубят.

Волки Ванюше пекут пироги,
Кролики чистят ему сапоги.

По вечерам быстроглазая Серна
Ване и Ляле читает Жюль Верна.
А по ночам молодой Бегемот
Им колыбельные песни поёт.

Вон вкруг Медведя столпилися детки
Каждому Мишка даёт по конфетке.

Вон, погляди, по Неве по реке,
Волк и ягненок плывут в челноке.

Счастливы люди, и звери, и гады,
Рады верблюды, и буйволы рады.

Нынче с визитом ко мне приходил —
Кто бы вы думали? — сам Крокодил.

Я усадил старика на диванчик,
Дал ему сладкого чаю стаканчик.

Тут неожиданно Ваня вбежал
И, как родного, его целовал.

Вот и каникулы! Славная ёлка
Будет сегодня у серого Волка.

Много там будет весёлых гостей.
Едемте, дети, туда поскорей!

Само появление детской поэзии в России и ее дальнейший расцвет в СССР неразрывно связаны с именем Корнея Ивановича Чуковского. Даже на фоне таких талантов, как С. Маршак и А. Барто, он до сих пор продолжает возвышаться огромной самородной глыбой. Думаю, любой из вас с легкостью продолжит такие строки, как:

«Ехали медведи ——«;

«Как я рад, как я рад, что ——«;

«- Кто говорит? — Слон. — Откуда? — ——«;

«И подушка, как ——«;

«Муха, Муха-Цокотуха ——«;

«Маленькие дети, ни за что на свете ——«;

«Ох, нелегкая эта работа — ——«.

Если же не сможете, то значит вы росли в какое-то другое время в какой-то другой стране.

Корней Иванович Чуковский (1882-1969).

Чуковский критикует

«Нам жалко дедушку Корнея:
В сравненье с нами он отстал,
Поскольку в детстве «Бармалея»
И «Крокодила» не читал,
Не восхищался «Телефоном»,
И в «Тараканище» не вник.
Как вырос он таким ученым,
Не зная самых главных книг?»
(В. Берестов)

Слава исключительно детского писателя порою раздражала Чуковского.

К. Чуковский:

«Я написал двенадцать книг, и никто на них никакого внимания. Но стоило мне однажды написать шутя «Крокодила», и я сделался знаменитым писателем. Боюсь, что «Крокодила» знает наизусть вся Россия. Боюсь, что на моем памятнике, когда я умру, будет начертано «Автор «Крокодила». А как старательно, с каким трудом писал я другие свои книги, напр., «Некрасов как художник», «Жена поэта», «Уолт Уитмен», «Футуристы» и проч. Сколько забот о стиле, композиции и о многом другом, о чем обычно не заботятся критики! Каждая критическая статья для меня — произведение искусства (может быть, плохого, но искусства!), и когда я писал, напр., свою статью «Нат Пинкертон», мне казалось, что я пишу поэму. Но кто помнит и знает такие статьи! Другое дело — «Крокодил». Miserere».

«Люди… при знакомстве со мною были приветливы, но ни один не знал, что я, кроме детских книг и «От 2 до 5», написал хоть что-нибудь другое. «Неужели вы не только детский писатель?» Выходит, что я за все 70 лет литературной работы написал лишь пять-шесть Мойдодыров. Причем книгу «От 2 до 5″ воспринимали как сборник анекдотов о забавной детской речи».

Однажды А. Вознесенский очень метко выразился о Чуковском: «Он жил, как нам казалось, всегда – с ним раскланивались Л. Андреев, Врубель, Мережковский…»
. И действительно, когда впервые знакомишься с биографией «сказочника», неизменно поражаешься тому, что к переломному 1917 году, он был уже состоявшимся 35-летним отцом семейства и прославленным литературным критиком. Эта карьера далась ему нелегко.

Рожденный 31 марта 1882 года вне брака (имя отца до сих пор неизвестно), Коля Корнейчуков будет всю жизнь мучиться от клейма «незаконнорожденного» и при первой же возможности превратит фамилию матери в звучный псевдоним «Корней-Чук». К этому добавится бедность, а в 5-м классе мальчика ещё и выгонят из Одесской гимназии по т.н. «закону о кухаркиных детях», призванному очистить учебные заведения от детей «низкого происхождения». Английский язык Коля выучит уже самостоятельно, по старому учебнику, где будут вырваны страницы с произношением. Поэтому, когда спустя время, подающего надежды, журналиста Чуковского пошлют корреспондентом в Англию, он поначалу не поймет ни слова из разговорной речи.

Интересы Чуковского не ограничивались критикой. Он перевел «Тома Сойера» и «Принца и нищего» М. Твена, многие сказки Р. Киплинга, новеллы О.Генри, рассказы А. Конан-Дойля, пьесы О. Уайльда, стихи У. Уитмена и английский фольклор. Именно в его пересказах мы знакомились в детстве с «Робинзоном Крузо» и «Бароном Мюнхгаузеном». Именно Чуковский заставил литературное окружение увидеть в стихах Некрасова не просто гражданскую публицистику, но и высокую поэзию, подготовил и отредактировал первое полное собрание сочинений этого поэта.

К. Чуковский в своем кабинете в финнской Куоккале (1910-е годы). Фото К. Булла.

Но если на критические статьи и имена переводчиков обращает внимание далеко не каждый, то сказки, так или иначе, слушают все, ибо все бывают детьми. О сказках и поговорим.
Конечно, нельзя буквально сказать, что детской поэзии до революции вообще не было. При этом сразу оговоримся, что ни сказки Пушкина, ни «Конек-Горбунок» Ершова детям не адресовались, хотя и были ими любимы. Остальное же, с позволения сказать, «творчество» прекрасно иллюстрирует сатирическое стихотворение Саши Черного 1910 года:

«Дама, качаясь на ветке,
Пикала: «Милые детки!
Солнышко чмокнуло кустик,
Птичка оправила бюстик
И, обнимая ромашку,
Кушает манную кашку…»

Все эти безжизненные рафинированные стишки детских поэтесс нещадно громил в то время и Чуковский (критика которого вообще была часто очень жесткой, колкой и даже ядовитой). Позже он вспоминал, как после одной из статей о кумире дореволюционных девочек — Лидии Чарской, дочка лавочника отказалась продать ему коробку спичек. Но Чуковский был убежден: дети потребляют это убожество лишь по причине отсутствия качественной детской поэзии. А качественной она может быть лишь, когда к ней будут подходить с мерками взрослой поэзии. С одной лишь важной оговоркой – детские стихи должны учитывать особенности детской психики и восприятия.
Критика Чуковского была хороша, но от нее хороших детских стихов так и не появлялось. В 1913-14 гг. Корнею Ивановичу даже предлагали возглавить журнал для детей, но тогда он был всецело захвачен работой над Некрасовым и отказался. А спустя два года, как бы из ничего, появился «Крокодил».

«А за ним-то народ
И поёт и орёт:
— Вот урод так урод!
Что за нос, что за рот!
И откуда такое чудовище?»
(Рис. Ф. Лемкуль. «Мурзилка» 1966 г.)

«Крокодил» выходит на Невский…

«Ты строго Чарскую судил.
Но вот родился «Крокодил»,
Задорный, шумный, энергичный, —
Не фрукт изнеженный, тепличный, —
И этот лютый крокодил
Всех ангелочков проглотил
В библиотеке детской нашей,
Где часто пахло манной кашей…»
(С. Маршак)

История создания этой сказки изрядно запутана и запутана не без помощи самого автора. Особо любопытных отсылаю к замечательной работе М. Петровского «Крокодил в Петрограде». Я же перескажу эту историю вкратце.

Итак, по одним воспоминаниям Чуковского первые наброски «Крокодила» он читал еще в 1915 г. «на Бестужевских курсах». По другим – идею написать произведение для детей ему подкинул М. Горький осенью 1916 г., сказав:

«Вот вы ругаете ханжей и прохвостов, создающих книги для детей. Но ругательствами делу не поможешь. Представьте себе, что эти ханжи и прохвосты уже уничтожены вами, — что ж вы дадите ребенку взамен? Сейчас одна хорошая детская книжка сделает больше добра, чем десяток полемических статей… Вот напишите-ка длинную сказку, если можно в стихах, вроде «Конька-горбунка», только, конечно, из современного быта».

Эта версия подтверждается и следующим заявлением Чуковского:

«Говорили, например, будто здесь (в «Крокодиле – С.К.) с откровенным сочувствием изображен поход генерала Корнилова, хотя я написал эту сказку в 1916 году (для горьковского издательства «Парус»). И до сих пор живы люди, которые помнят, как я читал ее Горькому — задолго до корниловщины».

И, наконец, по третьей версии всё началось с импровизированного стихосложения для маленького больного сына.

К. Чуковский:

«…случилось так, что мой маленький сын заболел, и нужно было рассказать ему сказку. Заболел он в городе Хельсинки, я вез его домой в поезде, он капризничал, плакал, стонал. Чтобы как-нибудь утихомирить его боль, я стал рассказывать ему под ритмический грохот бегущего поезда:

Жил да был
Крокодил.
Он по улицам ходил…

Стихи сказались сами собой. О их форме я совсем не заботился. И вообще ни минуты не думал, что они имеют какое бы то ни было отношение к искусству. Единственная была у меня забота – отвлечь внимание ребенка от приступов болезни, томившей его. Поэтому я страшно торопился: не было времени раздумывать, подбирать эпитеты, подыскивать рифмы, нельзя было ни на миг останавливаться. Вся ставка была на скорость, на быстрейшее чередование событий и образов, чтобы больной мальчуган не успел ни застонать, ни заплакать. Поэтому я тараторил, как шаман…».

Как бы то ни было, достоверно известно, что первая часть «Крокодила» к концу 1916 года была уже закончена. И, хотя никакого пропагандистского или политического смысла сказка не несла, в нее всё же вплелись реалии времени – Первой мировой войны и последних лет буржуазного мира.

Илл. В. Конашевича.

Само «появление» Крокодила на улицах города тогда никого особо не удивляло — в народе уже давно были популярны песенки вроде «По улице ходила большая крокодила…» и «Удивительно мил жил да был крокодил…». Петровский утверждал, что на образ, всё глотающей, рептилии могла повлиять и повесть Ф. Достоевского «Крокодил, или случай в Пассаже», чтение которой Чуковский слышал у своего друга И. Репина.
Никаких вопросов у тогдашних читателей не вызывало и возмущение народа по поводу того, что Крокодил говорит по-немецки. Во время 1-й мировой антигерманские настроения были настолько сильны, что даже Петербург переименовали в Петроград, и плакаты «По-немецки говорить воспрещается» действительно висели в городе. По улицам еще ходят городовые, а «доблестный Ваня Васильчиков» гордиться тем, что «без няни гуляет по улицам».
Центральным персонажем детского стихотворения впервые становится героический ребенок, который, взмахнув «своей саблей игрушечной» заставляет страшилище вернуть проглоченных. Вымоливший пощаду Крокодил, возвращается в Африку, где рассказывает царю Гиппопотаму о мучениях их «братьев», заточенных в зверинцах. Возмущенные звери идут войной на Петроград, и горилла похищает девочку Лялю (прообразом которой послужила дочка художника З. Гржебина — «очень изящная девочка, похожая на куклу»
).

Забавно, как строки из сказки Чуковского:

«…На трубу вспорхнула,
Сажи зачерпнула,
Вымазала Лялю,
Села на карниз.

Села, задремала,
Лялю покачала
И с ужасным криком
Кинулася вниз»,

спустя время отзовутся в популярной песенке С. Крылова:

«…Девочка, волнуясь, села на карниз
И с ужасным криком кинулася вниз,
Там соединились детские сердца,
Так узнала мама моего отца».

Илл. В. Конашевича.

Разумеется, Ваня Васильчиков снова одерживает лёгкую победу, и сказка заканчивается таким близким народу России 1916 г. призывом к миру:

«Живите вместе с нами,
И будемте друзьями:
Довольно мы сражались
И крови пролили!

Мы ружья поломаем,
Мы пули закопаем,
А вы себе спилите
Копыта и рога!».

Яркий динамичный сюжет с непрерывным каскадом приключений и героем-сверстником уже сам по себе был прорывом в затхлом болоте детской поэзии. Но не менее (а скорее более) важным оказалось другое новаторство Чуковского – необычная стихотворная форма сказки. Писатель одним из первых начал присматриваться к такому явлению, как массовая культура, которая шла на смену старому фольклору. Ненавидя её за пошлость, примитивность и просчитанные дешёвые клише, Чуковский тем не менее пытался понять, чем она привлекает массы и как можно, с одной стороны, «облагородить» некоторые ее приёмы, а с другой — ввести эти приемы в качественную «высокую» поэзию. Эта же идея занимала и Александра Блока. Недаром многие исследователи справедливо указывают на сходство поэтических приемов в поэме «Двенадцать» (1918) и «Крокодиле». Это и постоянная смена ритма, и использование в тексте стихотворения языка плаката, разговорной речи, частушки, детской считалки, городского романса.

С. Маршак:
«Первый, кто слил литературную линию с лубочной, был Корней Иванович. В «Крокодиле» впервые литература заговорила этим языком. Надо было быть человеком высокой культуры, чтобы уловить эту простодушную и плодотворную линию. «Крокодил», особенно начало, – это первые русские «Rhymes».

А. Блок «12»:

«Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!»

К. Чуковский «Крокодил»:

«…А яростного гада
Долой из Петрограда!»

А. Блок «12»:

«Вот так Ванька — он плечист!
Вот так Ванька — он речист!
Катьку-дуру обнимает,
Заговаривает…

Запрокинулась лицом,
Зубки блещут жемчугом…
Ах ты, Катя, моя Катя,
Толстоморденькая…»

К. Чуковский «Крокодил»:

«Рассердился народ,
И зовёт, и орёт:
— Эй, держите его,
Да вяжите его,
Да ведите скорее в полицию!

Он вбегает в трамвай,
Все кричат: — Ай-ай-ай! —
И бегом,
Кувырком,
По домам,
По углам:
— Помогите! Спасите! Помилуйте!»

Во время Блоковских чтений 1920 г., на которых Чуковский произносил вступительную речь, из зала пришла записка с просьбой к авторам прочесть поэму «12» и… «Крокодила».
(фото — М. Наппельбаум, 25.04.1921.)

Так появляется знаменитая «корнеева строфа», которая завершается строчкой, которая не рифмуется с предыдущими и написана в другом размере.
Изменения ритма в стихах Чуковского происходит постоянно в тесной связи с происходящим. То тут, то там слышны отзвуки русской классики. Так монолог Крокодила —

«О, этот сад, ужасный сад!
Его забыть я был бы рад.
Там под бичами сторожей
Немало мучится зверей…»

напоминает ритмы «Мцыри» Ю. Лермонтова, а

«Милая девочка Лялечка!
С куклой гуляла она
И на Таврической улице
Вдруг увидала Слона.

Боже, какое страшилище!
Ляля бежит и кричит.
Глядь, перед ней из-под мостика
Высунул голову Кит…» –

«Балладу о великих грешниках» Н. Некрасова. Ну, а вереница африканских зверей вполне могла быть вдохновлена «африканской» поэмой «Мик» Н. Гумилева. Правда, по словам Чуковского, сам Гумилев «Крокодила» недолюбливал, видя в нем «насмешку над зверьми».
Что до ритмического разнообразия и поэтических «гиперссылок», то Чуковский считал, что именно так детские стихи должны подготовить слух ребенка к восприятию всего богатства русского поэтического языка. Недаром Ю. Тыньянов полушутя-полусерьезно посвятил Корнею Ивановичу следующий стишок:

«Пока
Я изучал проблему языка
Ее вы разрешили
В «Крокодиле».

И хотя авторская ирония присутствует в «Крокодиле», сказка от этого не превращается в пародию – именно за это ее безумно полюбит самая разная детвора – от дворян до беспризорников. Здесь не было взрослого сюсюканья и скучной нравоучительности, поэтому Ваня Васильчиков воспринимался, как «свой», настоящий герой.

На это не раз указывал и сам Чуковский:

«…К сожалению, рисунки Ре-Ми, при всех своих огромных достоинствах, несколько исказили тенденцию моей поэмы. Они изобразили в комическом виде то, к чему в стихах я отношусь с пиететом.
…Это поэма героическая, побуждающая к совершению подвигов. Смелый мальчик спасает весь город от диких зверей, освобождает маленькую девочку из плена, сражается с чудовищами и проч. Нужно выдвинуть на первый план серьезный смысл этой вещи. Пусть она останется легкой, игривой, но под спудом в ней должна ощущаться прочная моральная основа. Ваню, напр., не нужно делать персонажем комическим. Он красив, благороден, смел. Точно так же и девочка, которую он спасает, не должна быть карикатурной… она должна быть милая, нежная».

В общем, цель Чуковского – «создать уличную, несалонную вещь, дабы в корне уничтожить ту приторно-конфетную жеманность, которая была присуща тогдашним стихам для детей» – удалась на все сто.
Правда, взрослая буржуазная публика восприняла «Крокодила» неоднозначно. Издательство Девриена вернуло рукопись, сопроводив ее пренебрежительным – «Это для уличных мальчишек».

К. Чуковский:
«Мне долго советовали, чтобы я своей фамилии не ставил, чтобы оставался критиком. Когда моего сына в школе спросили: «Это твой папа «Крокодильчиков» сочиняет?», — он сказал: «Нет», потому что это было стыдно, это было очень несолидное занятие…»

Когда же в 1917 г. сказка под названием «Ваня и Крокодил» стала печататься в журнале «Для детей» (приложении к журналу «Нива») взрослые снова начали возмущаться и после 3-го номера издание чуть было не прикрыли. Но натиск детей, требующих продолжения, пересилил. «Крокодил» публиковался во всех 12-ти номерах журнала, застав и падение монархии, и падение Временного правительства (недаром к сказке было шуточное примечание: «Многие и до сих пор не знают, что лев уже давно не царь зверей. Звери свергли его с престола…»
).
Молодая Советская власть отреагировала на сказку Чуковского довольно неожиданно. В 1919 г. издательство Петросовета, располагающееся прямо в Смольном, решило не просто издать «Крокодила», но издать его в альбомном формате с иллюстрациями Ре-Ми (Н. Ремизова) и тиражом в 50 тыс. экз. Мало того – какое-то время книга раздавалась бесплатно!

В большинстве источников Петросоветское издание датируется 1919 г., хотя сам писатель в статье «В защиту «Крокодила» указывает 1918 г.

Этот тираж, и переиздание в Новониколаевске (нынешнем Новосибирске) разошлись мгновенно.
На обложке было две, немыслимые ранее для детской литературы, надпись «ПОЭМА для маленьких детей» и посвящение «моим ГЛУБОКОУВАЖАЕМЫМ детям – Бобе, Лиде, Коле»
.

К. Чуковский:
«…мне кажется, что в качестве самой длинной изо всех моих эпопей он для ребенка будет иметь свою особую привлекательность, которой не имеют ни «Муха-цокотуха», ни «Путаница». Длина в этом деле тоже немаловажное качество. Если, скажем, «Мойдодыр» – повесть, то «Крокодил» – роман, и пусть шестилетние дети наряду с повестями — услаждаются чтением романа!».

Так в русскую литературу на полных правах вошла детская поэзия, литературный критик неожиданно сам для себя превратился в сказочника, а Крокодил Крокодилович стал неизменным персонажем большинства его сказок.

На картинках Ре-Ми появляется и сам автор «Крокодила».

Как стать лилипутом

«…Дети живут в четвертом измерении, они в своем роде сумасшедшие,
ибо твердые и устойчивые явления для них шатки, и зыбки, и текучи…
Задача детского журнала вовсе не в том, чтобы лечить детей от
детского безумия — они вылечатся в свое время и без нас, — а в том,
чтобы войти в это безумие… и заговорить с детьми языком этого
другого мира, перенять его образы и его своеобразную логику…
Если мы, как Гулливеры, хотим войти к лилипутам, мы
должны не нагибаться к ним, а сами сделаться ими».
(К. Чуковский)

Рис. М. Митурича к «Бибигону».

Те, кто представляет автора «Мойдодыра» и «Айболита» эдаким милым и благодушным «дедушкой Корнеем» несколько ошибаются. Характер у Чуковского был далеко не сахар. Достаточно прочесть его письма и дневники. Или довольно жёсткие воспоминания (под названием «Белый волк») другого «сказочника» – Евгения Шварца, который какое-то время работал у Корнея Ивановича секретарем. Постоянная мнительность, язвительность, подозрительность, нередко переходящая в мизантропию (вплоть до собственного самоуничижения) изрядно портили кровь окружающим (да и самому писателю).

Но оставим разбор отрицательных качеств «желтой прессе» и обратимся к «светлой» стороне личности Чуковского, без которой было бы невозможно появление столь замечательных сказок. Многие вспоминают, как легко писатель чувствовал себя с детьми, как преображался с ними в веселого партнера по играм и занимательного рассказчика. Недаром именно моменты «возвращения в детство», эти приливы счастья были для него главными источниками вдохновения.

На одном из «костров» А. Барто предложила детям прочитать «Мойдодыра».
— Кто лучше всех знает эту сказку? — спросила она.
— Я! — истошно закричал… Корней Чуковский.
(на фото М. Озерского — К. Чуковский среди детей Переделкино. 1947 г.)

К. Чуковский:
«…по милости великодушной судьбы мне посчастливилось прожить чуть не всю жизнь в непрерывном дружеском общении со своими и чужими детьми. Без досконального знания их психики, их мышления, их читательских требований я едва ли мог бы отыскать верную дорогу к их сердцам».

Самый мощный прилив счастья писатель испытал в Петрограде 29 августа 1923 года, когда почти целиком ему явилась знаменитая «Муха Цокотуха». Рассказ самого Чуковского – это, наверное, одно из лучших описаний столь иррационального состояния, как вдохновение.

Рис. В. Конашевича.

«…чувствуя себя человеком, который может творить чудеса, я не взбежал, а взлетел, как на крыльях, в нашу пустую квартиру на Кирочной (семья моя еще не переехала с дачи) и, схватив какой-то запыленный бумажный клочок и с трудом отыскав карандаш, стал набрасывать строка за строкой (неожиданно для себя самого) веселую поэму о мухиной свадьбе, причем чувствовал себя на этой свадьбе женихом.
Поэму я задумал давно и раз десять принимался за нее, но больше двух строчек не мог сочинить. Выходили вымученные, анемичные, мертворожденные строки, идущие от головы, но не от сердца. А теперь я исписал без малейших усилий весь листок с двух сторон и, не найдя в комнате чистой бумаги, сорвал в коридоре большую полосу отставших обоев и с тем же чувством бездумного счастья писал безоглядно строку за строкой, словно под чью-то диктовку.
Когда же в моей сказке дело дошло до изображения танца, я, стыдно сказать, вскочил с места и стал носиться по коридору из комнаты в кухню, чувствуя большое неудобство, так как трудно и танцевать и писать одновременно.
Очень удивился бы тот, кто, войдя в мою квартиру, увидел бы меня, отца семейства, 42-летнего, седоватого, обремененного многолетним поденным трудом, как я ношусь по квартире в дикой шаманской пляске и выкрикиваю звонкие слова и записываю их на корявой и пыльной полоске содранных со стенки обоев.
В этой сказке два праздника: именины и свадьба. Я всею душою отпраздновал оба. Но чуть только исписал всю бумагу и сочинил последние слова своей сказки, беспамятство счастья мгновенно ушло от меня, и я превратился в безмерно усталого и очень голодного дачного мужа, приехавшего в город для мелких и тягостных дел».

А вот как родилась другая сказка.

К. Чуковский «Признания старого сказочника»:
«… однажды на даче под Лугой я забрел далеко от дома и в незнакомой глуши провел часа три с детворой, которая копошилась у лесного ручья. День был безветренный, жаркий. Мы лепили из глины человечков и зайцев, бросали в воду еловые шишки, ходили куда-то дразнить индюка и расстались лишь вечером, когда грозные родители разыскали детей и с упреками увели их домой.
На душе у меня стало легко. Я бодро зашагал переулками среди огородов и дач. В те годы я каждое лето до глубокой осени ходил босиком. И теперь мне было особенно приятно шагать по мягкой и теплой пыли, еще не остывшей после горячего дня. Не огорчало меня даже то, что прохожие смотрели на меня с омерзением, ибо дети, увлеченные лепкой из глины, усердно вытирали загрязненные руки о мои холщовые штаны, которые из-за этого стали пятнистыми и так отяжелели, что их приходилось поддерживать. И все же я чувствовал себя превосходно. Эта трехчасовая свобода от взрослых забот и тревог, это приобщение к заразительному детскому счастью, эта милая пыль под босыми ногами, это вечереющее доброе небо — все это пробудило во мне давно забытое упоение жизнью, и я, как был в измазанных штанах, взбежал к себе в комнату и в какой-нибудь час набросал те стихи, которые с позапрошлого лета безуспешно пытался написать. То музыкальное чувство, которого все это время я был совершенно лишен и напряженно пытался в себе возродить, вдруг до того обострило мой слух, что я ощутил и попытался передать на бумаге ритмическим звучанием стиха движение каждой даже самой крохотной вещи, пробегающей у меня по странице.
Передо мной внезапно возник каскад взбунтовавшихся, ошалелых вещей, вырвавшихся на волю из долгого плена,- великое множество вилок, стаканов, чайников, ведер, корыт, утюгов и ножей, в панике бегущих друг за дружкой…»

Рис. В. Конашевича.

Каждый такой прилив счастья дарил нам одну из сказок. Причины могли быть разными — купание в море («Айболит»), попытка убедить дочку умываться («Мойдодыр»), эксперименты в литстудии («Тараканище»), утешение больного сына («Крокодил»), или даже желание «утешить» самого себя («Чудо-дерево»).

К. Чуковский:
«Чудо-дерево» я написал в утешение себе самому. Как многосемейный отец я всегда чрезвычайно остро ощущал покупку башмаков для детей. Каждый месяц кому-нибудь непременно нужны то туфли, то калоши, то ботинки. И вот я придумал утопию о башмаках, растущих на деревьях».

Картинка В. Конашевича из «Муркиной книги», изображающая К. Чуковского с дочерью Мурой у Чудо-дерева.

Но, в отличие от «Мухи Цокотухи», вдохновенными рождались лишь отдельные строчки и строфы. Над остальным Чуковский работал мучительно и кропотливо. Так о работе над третьей частью «Крокодила» летом 1917 г. он писал в дневнике: «Я трачу на «Крокодила» целые дни, а иногда в результате 2-3 строчки». Черновики писателя были исписаны вдоль и поперек со множеством зачеркиваний и правок. Например, вариантов «Бибигона» было больше дюжины!

Приведу лишь несколько впечатляющих отрывков про то, как Чуковский бился сам с собой за качественные строчки.

К. Чуковский «История моего «Айболита»:

«На первых страницах нужно было рассказать о зверях, приходивших к любимому доктору, и о болезнях, от которых он вылечил их. И тут, уже по возвращении домой, в Ленинград, начались мои долгие поиски подлинно поэтических строк. Не мог же я снова надеяться на слепую удачу, на праздничный взлет вдохновения. Мне поневоле пришлось выжимать из себя необходимые строки кропотливым, упорным трудом. Мне нужны были четыре стиха, и ради них я исписал мелким почерком две школьные тетрадки.
Тетрадки, случайно уцелевшие у меня до сих пор, заполнены такими двустишиями:

Первое:
И пришла к Айболиту коза:
«У меня заболели глаза!»
Второе:
И пришла к Айболиту лисица:
«Ой, болит у меня поясница!»
Третье:
Прилетела к нему сова:
«Ой, болит у меня голова!»
Четвертое:
И влетела к нему канарейка:
«У меня исцарапана шейка».
Пятое:
И влетела к нему чечетка:
«У меня, говорит, чахотка».
Шестое:
Прилетела к нему куропатка:
«У меня, говорит, лихорадка».
Седьмое:
И приплелся к нему утконос:
«У меня, говорит, понос».

И восьмое, и десятое, и сотое — все были в таком же роде. Нельзя сказать, чтобы они никуда не годились. Каждое было аккуратно сработано и, казалось бы, могло благополучно войти в мою сказку.
И все же я чувствовал к ним омерзение. Мне было стыдно, что бедная моя голова производит такие пустышки. Механически срифмовать наименование больного с обозначением болезни, которая терзает его,- слишком легкий ремесленный труд, доступный любому писаке. А я добивался живого образа, живой интонации и ненавидел банальные строки, которые без всякого участия сердца выводило мое скудное перо.
После того как у бегемота оказалась икота, и у носорога — изжога, а кобра пожаловалась у меня на свои заболевшие ребра (которых, кстати, у нее никогда не бывало), а кит на менингит, а мартышка на одышку, а пес на склероз, я в отчаянии попытался прибегнуть к более сложным синтаксическим формам:

А жирафы так охрипли,
Опасаемся, не грипп ли.

Рифма «охрипли» и «грипп ли» была и нова и свежа, но никаким самым затейливым рифмам не спасти плоховатых стишков. В погоне за щегольскими созвучиями я в конце концов дописался до таких пустопорожних куплетов:

Прилетели трясогузки
И запели по-французски:
«Ах, у нашего младенца —
Инфлуэнца».

Этот стих показался мне еще хуже других. Нужно было выбросить его вон из души и упрямо продолжать свои поиски. На эти поиски ушло дня четыре, не меньше. Зато какое ощутил я безмерное счастье, когда на пятый день после многих попыток, измучивших меня своей бесплодностью, у меня наконец написалось:

И пришла к Айболиту лиса:
«Ой, меня укусила оса!»
И пришел к Айболиту барбос:
«Меня курица клюнула в нос!»

Эти двустишия — я почувствовал сразу — крепче и насыщеннее всех предыдущих. Тогда это чувство было у меня безотчетным, но нынче мне думается, что я понимаю его,- если не вполне, то отчасти: ведь по сравнению со всеми предыдущими строчками здесь, в этих новых стихах, удвоено количество зрительных образов и значительно усилена динамичность рассказа — оба качества, столь привлекательные для детского разума. Это последнее качество внешне выражено изобилием глаголов: не только «пришла», но также «укусила» и «клюнула».
А главное: в каждом из них есть обидчик и есть обиженный. Жертва зла, которой необходимо помочь.
… Эти двустишия я добыл ценою многодневных трудов, о которых я нисколько не жалею, ибо если бы я не прошел долгую полосу неудач, я никогда не пришел бы к удаче.

…Если бы я вздумал напечатать ко всеобщему сведению плюгавые строки, написанные мной в первом черновике «Мойдодыра», я думаю, даже бумага, предназначенная для их напечатания, и та покраснела бы от стыда и обиды.
Вот наиболее благообразные из этих постыдно беспомощных строк, изображающих бегство вещей от ненавистного им мальчугана:

Панталоны, как вороны,
Улетели на балкон.
Воротитесь, панталоны.
Мне нельзя без панталон!

Вялые вирши с поддельной динамикой! К тому же чопорное словцо панталоны давно уже вытеснено в живом языке брюками, штанами и т. д.

Ранец, ранец, где мой ранец!
Милый ранец, погоди!
Что же ты пустился в танец!
Погоди, не уходи!

Рифма «танец» и «ранец» слишком дешевая рифма, да и не такая уж это беда для ленивого школьника — утрата ранца с учебными книжками. Я зачеркнул весь куплет и заменил его таким же убогим двустишием:

И коробочка со стула,
Словно бабочка, вспорхнула!

И эти нищенски бедные строки были с тем же презрением отвергнуты мною, так как, во-первых, они лишены каких бы то ни было интонаций и жестов, а во-вторых, что же это за такие коробочки, которые хранятся на стульях у детских кроватей

…Даже из «Мухи-Цокотухи», написанной, что называется, с маху, по вдохновению, экспромтом, без черновиков, набело, и то при отсылке в печать пришлось выбросить такие, казалось бы, складные строки о насекомых, пирующих на именинах у мухи:

Гости важные, мохнатые,
Полосатые, усатые,
За столом сидят,
Пироги едят,
Сладкою малиною закусывают.

Сами по себе эти строки не хуже других, но при окончательном чтении я вдруг обнаружил, что без них очень легко обойтись, и, конечно, это сразу лишало их права на дальнейшую литературную жизнь.
Такому же остракизму подверглись при окончательном чтении строки:

Муха рада и гостям и подарочкам.
Каждого поклонами встречает.
Каждого блинами угощает.

Ибо эти строки опять-таки при всем своем благообразии оказались совершенно излишними».

Особой чертой Чуковского было гармоничное сочетание в одном лице вдохновенного творца и критика – скрупулезного аналитика не только чужого, но и своего творчества. Как он сам писал: «Научные выкладки должны претворяться в эмоции». Далеко не каждый критик в состоянии создать произведение искусства, а поэт — объяснить секреты своего мастерства. Однако Чуковский не только писал гениальные сказки, но и зафиксировал принципы своего подхода к творчеству – т.н. заповеди для детских поэтов, изложенные в книге «От 2 до 5».

Одним из главных качеств детских стихов он считал динамичность. Богатство образов само по себе не привлечет ребенка, если эти образы не будут в постоянном движении, не будут вовлечены в непрерывную цепь событий. В каждой строфе сказок Чуковского что-то происходит, каждую строфу можно легко проиллюстрировать. Недаром именно в его книгах впервые появляются «вихревые» окольцовывающие рисунки, а первое издание «Мойдодыра» сопровождал красноречивый подзаголовок «кинематограф для детей». Возмущенная толпа преследует Крокодила, кортежем едущих и летящих зверей открывается «Тараканище». Бегут вещи от бабы Федоры. Бегут вещи от грязнули из «Мойдодыра» («Все вертится, / Все кружится / И несется кувырком…»
). А вот загромождать детские стихи эпитетами Чуковский не советует — длинные описания целевой аудитории пока не интересны.

Для современного ребенка в «Мойдодыре» может встретиться немало непонятных слов — «вакса», «кочерга», «трубочист», и даже дореволюционная «мамина спальня», послужившая предметом известной шутки.
(Рис. В. Сутеева)

При этом разные образы и события должны иметь свой особый ритм. Читая вслух, «Краденое солнце» мы каждой строчкой подобно Медведю наносим сокрушительные удары по Крокодилу:

«Не стерпел
Медведь,
Заревел
Медведь,
И на злого врага
Налетел
Медведь»,

А затем нам кажется, что это из нашего рта

«…Солнце вы-валилось,
В небо вы-катилось!» (разбивка моя – С.К.)

Рис. — Ю. Васнецова.

В «Телефоне» мы также прекрасно слышим неторопливость и лаконичность речи слона в противовес нетерпеливому монорифмическому тараторенью газелей:

«- Неужели
В самом деле
Все сгорели
Карусели?»

Рис. В. Конашевича.

К. Чуковский о «Федорином горе» (из «Истории моего «Айболита»):

«…во время этого отчаянно быстрого бегства каждая тарелка зазвучала совершенно иначе, чем, скажем, сковорода или чашка. Бойкая и легковесная кастрюля пронеслась лихим четырехстопным хореем мимо отставшего от нее утюга.

И кастрюля на беГУ
Закричала утюГУ:
«Я беГУ, беГУ, беГУ,
Удержаться не моГУ!»

Как я понимаю теперь, шесть ГУ на четыре строки призваны передать фонетически стремительность и легкость полета. А так как утюги увесистее юрких кастрюль, я оснастил свои строки о них тягучими сверхдактилическими рифмами:

Утюги бегут покрякивают,
Через лужи, через лужи перескакивают.

По-кря-ки-ва-ют, пе-ре-ска-ки-ва-ют — неторопливые протяжные слова с ударением на четвертом слоге от конца. Этим ритмическим рисунком попытался я выразить чугунную тугонодвижность утюгов.
У чайника другая «походка»- шумная, суетливая и дробная. В ней мне послышался шестистопный хорей:

Вот и чайник за кофейником бежит,
Тараторит, тараторит, дребезжит…

Но вот раздались стеклянные, тонко звенящие звуки, вновь вернувшие сказке ее первоначальный напев:

А за ними блюдца, блюдца —
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
Вдоль по улице несутся —
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
На стаканы — дзынь!- натыкаются,
И стаканы — дзынь!- разбиваются.

Конечно, я нисколько не стремился к такой многообразной и переменчивой ритмике. Но как-то само собой вышло, что, чуть только передо мною пронеслась разная кухонная мелочь, четырехстопный хорей мгновенно преобразился в трехстопный:

А за нею вилки,
Рюмки да бутылки,
Чашки да ложки
Скачут по дорожке.

Не заботился я и о том, чтобы походка стола, неуклюже, вперевалку бегущего вместе с посудой, была передана другой вариацией ритма, совсем не похожей на ту, какая изображала движение прочих вещей:

Из окошка вывалился стол
И пошел, пошел, пошел, пошел, пошел…
А на нем, а на нем,
Как на лошади верхом,
Самоварище сидит
И товарищам кричит:
«Уходите, бегите, спасайтеся!»

Конечно, таких вариаций стихотворного ритма, изображающих каждый предмет в его музыкальной динамике, не добьешься никакими внешними ухищрениями техники. Но в те часы, когда переживаешь тот нервный подъем, который я пытался описать в очерке о «Мухе-Цокотухе», эта разнообразная звукопись, нарушающая утомительную монотонность поэтической речи, не стоит никакого труда: напротив, обойтись без нее было бы гораздо труднее».

Чуковский вообще не мог терпеть монотонность, поэтому всю жизнь считал свой монолог из 2-й части «Крокодила» своей ошибкой. Именно для того, чтобы не задерживать ход событий, писатель выбрасывает из «Айболита» отличные строки об обгоревшем мотыльке (позже он их всё-таки включит в прозаический пересказ «Айболита»).

Звучание стихов также должно быть комфортным для детского восприятия. Из размеров желателен хорей, где ударение уже на первом слоге. Нельзя допускать никакого неблагозвучия – например, скопления согласных на стыке слов.

К. Чуковский о «Мойдодыре» (из «Истории моего «Айболита»):

«…Много бумаги мне пришлось исписать, прежде чем я отыскал окончательный вариант первых строк:

Одеяло
Убежало.
УлеТела просТыня.
И подушКА,
КАк лягушКА,
УсКАКАла от меня.

Первое слово «одеяло» привлекло меня тем, что в нем на две согласные приходится целых четыре гласных. Это и обеспечивает слову наибольшее благозвучие. В строке «улетела простыня» — оба слова объединены звуком Т, который и способствует их экспрессивности, а последние три строки точно так же приобрели достоверность благодаря пятикратному КА: подушКА, КАк лягушКА, усКАКАла, передающему прерывистое движение предмета».

К. Чуковский, январь 1929:
«С моим докладом в ГИЗе произошло что-то странное. Доклад был озаглавлен отчетливо: «О технике писания детских стихов», и всякому наперед было ясно, что в нем будет говорено лишь о технике. Между тем, чуть я кончил, меня со второго же слова спросили: «А как же тема?» — «А что же тема?»- «Почему ты не сказал о теме?» — «Какая тема должна быть у детских стихов?» Как будто мы все уже отлично владеем поэтической формой и теперь нам только темы не хватает.
…А между тем именно в интересах темы мы должны задуматься о форме, чтобы больше не портить бумагу всякой халтурной кустарщиной».

Конечно, необходимым элементом детских сказок должен быть счастливый конец и отсутствие жестокости. Проглоченные Крокодилом люди и звери выпрыгивают обратно целыми и невредимыми, а Бармалей исправляется. В дневниках Чуковского можно найти альтернативную концовку «Крокодила», где звери побеждают, запирают людей в клетки и щекочут сквозь прутья тросточками. Но он от нее отказался.

Как отказался и от таких строк в «Крокодиле» и «Телефоне»:

«…Из пистолетика пиф-паф —
И мертвый падает жираф.
Пиф-паф! — и падает олень!
Пиф-паф — и падает тюлень!
Пиф-паф и львы без головы
Лежат на берегах Невы».

«А потом по телефону
Позвонил крокодил:
— Я ворону, да, ворону,
Я ворону проглотил!
— Делать нечего, дружок,
Ты возьми-ка утюжок
Да нагрей
Погорячей,
Да скорее на живот
Пусть ворону пропечет
Пусть ворону хорошенько
Припечет
И тогда она минутки
Не останется в желудке:
Так и выскочит,
Так и вылетит!
Но бедняга крокодил
Пуще прежнего завыл…»

Правда, этот принцип писатель соблюдал не всегда, и об этом мы поговорим позже.

В остальном же детская поэзия по качеству должна ни в чем не уступать взрослой. Говоря другим языком, она должна нравится не только детскому но и взрослому читателю. И полагаться здесь на одно вдохновение нельзя. Чуковский писал: «Грош цена его (детского поэта – С.К.) «возвращениям в детство», если он не запасся заранее доскональным знанием родной и зарубежной словесности и не проникся ее могучей эстетикой». Недаром писатель считал, что детская поэзия должна основываться на всех достижениях мировой поэзии – как авторской и фольклорной. Отсюда и «Путаница», отсылающая нас к английскому нонсенсу и русским небылицам, и «Тараканище» – своеобразный детский «Ревизор» Гоголя, и «Крокодил» — «роман» о войне и мире, и «Бармалей» – авантюрная повесть, и «Краденое Солнце», оригинально воскресающее мифологические сюжеты о монстрах, пожирающих небесные светила.
«А лисички
Взяли спички,
К морю синему пошли,
Море синее зажгли…»
(Рис. В. Конашевича)

Я уже отмечал, как в сказках Чуковского то тут, то там проскакивают ссылки на произведения других поэтов. Так «И теперь, душа-девица, / На тебе хочу жениться!»
из «Мухи-Цокотухи» отсылают нас к Пушкину, а ритм стиха из «Бармалея»:

«Нам акула Каракула
Нипочём, нипочём,
Мы акулу Каракулу
Кирпичом, кирпичом…»

к стихотворению В. Иванова:

«Бурно ринулась Менада,
Словно лань,
Словно лань, —
С сердцем, вспугнутым из персей,
Словно лань,
Словно лань…».

И, наконец, главное.

К. Чуковский «Как была написана «Муха-Цокотуха»:
«…ко всем этим заповедям следует прибавить еще одну, может быть самую главную: писатель для малых детей непременно должен быть счастлив. Счастлив, как и те, для кого он творит.
Таким счастливцем порою ощущал себя я, когда мне случалось писать стихотворные детские сказки.
Конечно, я не могу похвалиться, что счастье — доминанта моей жизни. …Но у меня с юности было — да и сейчас остается — одно драгоценное свойство: назло всем передрягам и дрязгам вдруг ни с того ни с сего, без всякой видимой причины, почувствуешь сильнейший прилив какого-то сумасшедшего счастья. Особенно в такие периоды, когда надлежало бы хныкать и жаловаться, вдруг вскакиваешь с постели с таким безумным ощущением радости, словно ты пятилетний мальчишка, которому подарили свисток».

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 — Из других замечательных работ Чуковского стоит отметить книги «Живой как жизнь» (о языке) и «Высокое искусство» (об искусстве перевода).

2 — см. Петровский, Мирон «Книги нашего детства» — М.: «Книга», 1986

3 — В большинстве источников Петросоветское издание датируется 1919 г., хотя сам писатель в статье «В защиту «Крокодила» указывает 1918 г.

4 — Кстати, далеко не каждый великий поэт способен писать стихи для детей. Рассказывают, что, когда поэт О. Мандельштам издал сборник детских стихов «Кухня», знакомые дети сочувственно сказали ему: «Ничего, дядя Ося, можно перерисовать ее на «Муху-Цокотуху».

| |

«Я написал двенадцать книг, и никто на них никакого внимания. Но стоило мне однажды написать шутя «Крокодила», и я сделался знаменитым писателем» (Корней Чуковский).
Первая детская сказка Чуковского отмечает юбилей. Историю появления Крокодила в детской литературе узнаем с Натальей Летниковой.

Рождение крокодила

Владимир Сутеев. Иллюстрация к сказке Корнея Чуковского «Крокодил» («Старая-престарая сказка»)

Стихотворная сказка о рептилии навеяна стуком колес. Заболел маленький сын Чуковского — Коля. Было это в Хельсинки. И как вспоминал сам Корней Иванович, по дороге домой, в поезде, надо было отвлечь ребенка от капризов и боли. «Поэтому я тараторил, как шаман…»
Так и родились известные строки: «Жил да был Крокодил. Он по улицам ходил»
… А публицист, литературный критик, переводчик, журналист стал еще и «дедушкой Корнеем». Автором детских бестселлеров из жизни животного мира — хотя сам и не предполагал, что эти строчки будут иметь отношение к искусству.

Выздоровев, мальчик попросил историю повторить. А Максим Горький заказал для альманаха «Ёлка» сказку — в духе «Конька-Горбунка» . Тут Чуковский и вспомнил про «Крокодила». Иллюстрации сделал Ре-Ми, он же Николай Ремизов. Художник ввел в историю образ автора, благодаря чему ребята знали в лицо «дедушку Корнея». Пока сборник готовился к печати, сказку уже напечатал журнал «Для детей».

Изначально Крокодил говорил по-немецки, но цензура исправила язык на турецкий. Издавалась история под названием «Ваня и Крокодил» в детском приложении к журналу «Нива». Большим тиражом вышла в 1919 году — как «Приключение Крокодила Крокодиловича». Раздавали книжку почти бесплатно. «Старой-престарой сказкой» назвали детскую поэму при очередном переиздании после 20-х годов, когда Петроград времен Первой мировой войны остался в прошлом — вместе с дореволюционными полицейскими и городовыми.

«Мои крокодилиады»

Владимир Винокур. Иллюстрация к сказке Корнея Чуковского «Телефон»

Владимир Сутеев. Иллюстрация к сказке Корнея Чуковского «Мойдодыр»

Юрий Васнецов. Иллюстрация к сказке Корнея Чуковского «Краденое солнце»

«Мои крокодилиады» — называл Чуковский свой большой набор детских сказочных поэм. Крокодил проходит красной нитью через детское творчество литератора: гуляет в «Мойдодыре» по аллее — уже в истории, рассказанной для дочки Мурочки; в «Телефоне» просит у автора галоши; благородно помогает Айболиту в сказке «Бармалей»; глотает светило в «Краденом солнце».

Сказки эти стали столь популярны у детей, что обрастали историями. Якобы на дне рождения Чуковского подошел к юбиляру Никита Хрущев со словами: «Вот кого я ненавижу! Придешь с работы усталый, а внуки с вашими книжками: «Дед, читай!»
И так читала — вся страна.

«Тайно ревную свои взрослые книги к детским. Я уверен, что моя книга о Горьком лучше «Мойдодыра» и книга о Некрасове лучше «Крокодила». Но этому никто не верит»
, — сокрушался литератор. «Крокодила» после издания купили родители 250 тысяч мальчишек и девчонок, а «Некрасова» — едва раскупили две тысячи книг.

Костры «Дедушки Корнея»

Фестиваль детской литературы имени Чуковского

Оказавшись при почетном статусе «дедушки Корнея», Чуковский завел в Переделкино традицию — для местной детворы и дачников устраивал праздники. Костер «Здравствуй, лето!» и «Прощай, лето!». Собираются на них на переделкинской даче-музее и по сей день. Подбросить поленьев в литературный огонь приезжают Эдуард Успенский , Юрий Энтин, Андрей Усачев… Фестиваль детской литературы имени Чуковского проводят преемники и коллеги, продолжатели славного дела «дедушки Корнея».

«Мы стараемся сохранять традиции Чуковского, а они скорее говорят о том, что это веселая поэзия — это игра в слова, игра в буквы, игра в поэзию, то есть это игровая поэзия, где важен эквилибр, где важен смех, где важны какие-то эксцентрические обстоятельства, которые доступны почти каждому из тех, кто участвует в нашем фестивале»
, — говорит Сергей Белорусец, председатель оргкомитета Фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского.

Фестиваль поэзии Чуковского проводится уже десять лет. По сути, это большая игра для тех, кому от «двух до пяти», и тех, кто время от времени смотрит на мир детскими глазами. Как заметили в Союзе писателей, литература для детей в последние годы прирастает женскими авторами. Мамы включаются в жизнь по детским правилам — танцы, песни, а бывает, и стихи.

«Дети все видят в ярких красках, и хочется поддержать и не разочаровать ребенка, которому в стихотворении должно быть все понятно, интересно, увлекательно и незанудно — это главное!»
— уверена поэтесса Галина Балебанова.

В общем, все как в ребячьей жизни, про которую писал Корней Иванович Чуковский, где умывальник — «мочалок командир», от лисичкиной спички может запылать море и «чудо-дерево» вырастет в любой подходящий момент.

«Быстрый стих, смена метров, вызывающая песня, припев — таковы были новые звуки. Это появился «Крокодил» Корнея Чуковского, возбудив шум, интерес, удивление, как то бывает при новом явлении литературы… Сказка Чуковского начисто отменила предшествующую немощную и неподвижную сказку леденцов-сосулек, ватного снега, цветов на слабых ножках».

История создания знаменитых детских сказок

Первая детская книга Корнея Чуковского «Крокодил» была опубликована в 1916 году. Она сражу же полюбилась маленьким читателям. Следом за «Крокодилом» появились «Мойдодыр», «Тараканище», «Муха-Цокотуха» и другие сказки. О том, как создавались эти сказки, Корней Иванович написал в статье «Признания старого сказочника»: «Для ребенка отвратительны сказки и песни с печальным концом. Живя иллюзией вечного праздника, дети упрямо заменяют печальные концовки наших сказок и песен благополучными, радостными. … Ибо малые дети не терпят, чтобы в тех сведениях о жизни, какие им дают литература, театр, живопись, был хоть намек на окончательную победу несчастья и зла…Ведь счастье для детей – норма жизни, естественное состояние души…»

«Долгое время мне и в голову не приходило, что из меня выйдет поэт для детей…» — писал Чуковский. Но в жизни случаются разные повороты.

Настоящее имя Чуковского — Николай Васильевич Корнейчуков.

Он родился в бедной семье – его мать была крестьянкой, а отец – петербургский студент, покинул семью, когда Коле было около трех лет. Николай, чтобы помочь семье, перепробовал множество профессий: помогал рыбакам чинить сети, клеил афиши, помогал малярам красит крыши. А каждую свободную минуту он бежал в библиотеку и читал «запоем и без всякого порядка…» Экзамены за гимназический курс он сдал экстерном. При помощи растрепанной книжки «Самоучитель английского языка», купленной на толкучке о самостоятельно выучил английский язык. С 1901 года он печатается в газете «Одесские новости», где пишет о картинах, книгах, делает переводы с английского языка. Из своей длинной фамилии он придумал литературный псевдоним «Корней Чуковский», который впоследствии сделал своим именем и передал это имя по наследству своим детям.

Чуковский рано женился. Заболел старший сын Коля, и надо было его вести в Петроград. Мальчик капризничал, и отец стал ему рассказывать сказочную историю про Крокодила

:

Жил да был Крокодил,

Он по улицам ходил,

Папиросы курил,

По-турецки говорил,

Крокодил, Крокодил, Крокодилович!

Такое не раз бывало в литературе для детей: сказка, придуманная для своего ребенка, становилась затем литературным произведением. Мальчик успокоился, но потом попросил еще раз рассказать эту историю. Когда Горький для будущего альманаха «Елка» заказал Чуковскому сказку в духе «Конька-Горбунка», оказалось, что у Чуковского есть подобная сказка. Так появилась первая детская сказка К.И. Чуковского «Крокодил». Иллюстрации к ней сделал художник Ре-Ми (Н. Ремизов)

Со второй сказкой «Мойдодыр»

история почти повторилась. В 1920 году в семье Чуковских родилась дочка Мурочка (Мария). Будучи маленькой, она не хотела умываться. И у папы родились строчки:

Надо, надо умываться

По утрам и вечерам,

А нечистым трубочистам

Стыд и срам, стыд и срам.

Сказка была написана в 1922 году.

«Муху-цокотуху»

он сочинил для внучки Марины. Как вспоминал сам автор, это была единственная сказка, которую он написал за один день, сгоряча. «Я очень люблю вспоминать, как эта вещь писалась» — рассказывал Чуковский в статье «Как я был писателем». «У меня бывали такие внезапные приливы счастья, совершенно ни на чем не основанные… Такое настроение было у меня 29 августа 1923 года, когда я…вдруг почувствовал, что на меня нахлынуло, что называется, вдохновение:

Муха, Муха-Цокотуха,

Позолоченное брюхо!

Муха по полю пошла,

Муха денежку нашла.

Я еле успевал записывать на клочках бумаги, каким-то огрызком карандаша. И потом, к стыду своему, должен сказать, что когда в сказке дошло до танцев, то я, 42-летний, уже седеющий человек, стал танцевать сам…»

А история с «Айболитом» совсем не так проста. Корней Иванович давно мечтал написать сказку о целителе зверей, но строки ее давались с трудом. Однажды на Кавказе он заплыл далеко от берега. Вдруг возникли строки:

О, если я утону,

Если пойду ко дну…

Но начала и конца у сказки не было. Потом появились варианты:

И пришла к Айболиту коза:

У меня заболели глаза!

Прилетела к нему сова:

Ой, болит у меня голова!

И только через несколько дней появились строки:

И пришла к Айболиту лиса:

Ой, меня укусила оса!

И пришел к Айболиту барбос:

Меня курица клюнула в нос.

Чуковский, Корней Иванович (Материал из Википедии)

Стихи Корнея Чуковского

Чуковский о своих книгах

Чуковский Корней Иванович. К 125-летию со дня рождения / авт.- сост. М.С. Андреева, М.П. Короткова – М.: Школьная библиотека, 2007. – Серия 2, Выпуск 1. Биография. Мир сказок Чуковского. Кроссворд «Сказки Чуковского». Загадки о героях сказок. «Сказки дедушки Корнея» — сценарий литературного праздника. Чуковский и дети. Писательский труд и чтение в семье Чуковского. Чуковский — критик и литературовед. Чуковский – переводчик. Чуковский о современниках. Чуковский лингвист.

Чуковский К.И. Как я стал писателем; Признания старого сказочника // Жизнь и творчество Корнея Чуковского. – М.: Дет. лит., 1978. С.159-182.

Чуковская Л. Памяти детства: Воспоминания о К. Чуковском. – М.: Московский рабочий,1982.

Писатели нашего летства. 100 имен. Биографический словарь. Часть 1. – М.: Либерея,1999.С.403-411. Краткая биография. Литература о жизни и творчестве. Художники — иллюстраторы. Экранизации: художественные фильмы, фильмы о К. Чуковском. Мультипликационные фильмы.

Жил да был

Крокодил.

Он по улицам ходил,

Папиросы курил,

По-турецки говорил, —

Крокодил, Крокодил Крокодилович!

А за ним-то народ

И поёт и орёт:

«Вот, урод, так урод!

Что за нос, что за рот!

И откуда такое чудовище?»

Гимназисты за ним,

Трубочисты за ним,

И толкают его,

Обижают его;

И какой-то малыш

Показал ему шиш,

И какой-то барбос

Укусил его в нос, —

Нехороший барбос, невоспитанный.

Оглянулся Крокодил

И барбоса проглотил,

Проглотил его вместе с ошейником.

Рассердился народ,

И зовёт и орёт:

«Эй, держите его,

Да вяжите его,

Да ведите скорее в полицию!»

Он вбегает в трамвай,

Все кричат: «Ай-яй-яй!»

Кувырком,

По домам,

По углам:

«Помогите! Спасите! Помилуйте!»

Подбежал городовой:

«Что за шум? Что за вой?

Как ты смеешь тут ходить,

По-турецки говорить?

Крокодилам тут гулять воспрещается».

Усмехнулся Крокодил

И беднягу проглотил,

Проглотил с сапогами и шашкою.

Все от страха дрожат,

Все от страха визжат.

Лишь один

Гражданин

Не визжал,

Не дрожал —

Он без няни гуляет по улицам.

Он сказал: «Ты злодей,

Пожираешь людей,

Так за это мой меч —

Твою голову с плеч!» —

И взмахнул своей саблей игрушечной.

И сказал Крокодил:

«Ты меня победил!

Не губи меня, Ваня Васильчиков!

Пожалей ты моих крокодильчиков!

Крокодильчики в Ниле плескаются,

Со слезами меня дожидаются,

Отпусти меня к деточкам, Ванечка,

Я за то подарю тебе пряничка».

Отвечал ему Ваня Васильчиков:

«Хоть и жаль мне твоих крокодильчиков,

Но тебя, кровожадную гадину,

Я сейчас изрублю, как говядину.

Мне, обжора, жалеть тебя нечего:

Много мяса ты съел человечьего».

И сказал Крокодил:

«Всё, что я проглотил,

Я обратно отдам тебе с радостью!»

И вот живой Городовой

Явился вмиг перед толпой:

Утроба Крокодила

Ему не повредила.

В один прыжок

Из пасти Крокодила

Ну от радости плясать,

Щёки Ванины лизать.

Трубы затрубили!

Пушки запалили!

Очень рад Петроград —

Все ликуют и танцуют,

Ваню милого целуют,

И из каждого двора

Слышно громкое «ура».

Вся столица украсилась флагами.

Спаситель Петрограда

От яростного гада,

Да здравствует Ваня Васильчиков!

И дать ему в награду

Сто фунтов винограду,

Сто фунтов мармеладу,

Сто фунтов шоколаду

И тысячу порций мороженого!

А яростного гада

Долой из Петрограда!

Пусть едет к своим крокодильчикам!

Он вскочил в аэроплан

Полетел, как ураган,

И ни разу назад не оглядывался,

И домчался стрелой

До сторонки родной,

На которой написано: «Африка».

Прыгнул в Нил

Крокодил,

Прямо в ил

Где жила его жена Крокодилица,

Его детушек кормилица-поилица.

Часть вторая

Говорит ему печальная жена:

«Я с детишками намучилась одна:

То Кокошенька Лёлёшеньку разит,

То Лёлёшенька Кокошеньку тузит.

А Тотошенька сегодня нашалил:

Выпил целую бутылочку чернил.

На колени я поставила его

И без сладкого оставила его.

У Кокошеньки всю ночь был сильный жар:

Проглотил он по ошибке самовар, —

Да, спасибо, наш аптекарь Бегемот

Положил ему лягушку на живот».

Опечалился несчастный Крокодил

И слезу себе на брюхо уронил:

«Как же мы без самовара будем жить?

Как же чай без самовара будем пить?»

Но тут распахнулися двери,

В дверях показалися звери:

Гиены, удавы, слоны,

И страусы, и кабаны,

И Слониха,

Щеголиха,

Стопудовая купчиха,

И Жираф — важный граф,

Вышиною с телеграф, —

Всё приятели-друзья,

Всё родня и кумовья.

Ну соседа обнимать,

Ну соседа целовать:

«Подавай-ка нам подарочки заморские,

Угости-ка нас гостинцами невиданными!»

Отвечает Крокодил:

«Никого я не забыл,

И для каждого из вас

Я подарочки припас!

Мартышке —

Коврижки,

Бегемотику —

Буйволу — удочку,

Страусу — дудочку,

Слонихе — конфет,

А Слону — пистолет…»

Только Тотошеньке,

Только Кокошеньке

Не подарил

Крокодил

Ничегошеньки.

Плачут Тотоша с Кокошей:

«Папочка, ты нехороший!

Даже для глупой Овцы

Есть у тебя леденцы.

Мы же тебе не чужие,

Мы твои дети родные,

Так отчего, отчего

Ты нам не привёз ничего?»

Улыбнулся, засмеялся Крокодил:

«Нет, детёныши, я вас не позабыл:

Вот вам ёлочка душистая, зелёная,

Из далёкой из России привезённая,

Вся чудесными увешана игрушками,

Золочёными орешками, хлопушками.

То-то свечки мы на ёлочке зажжём,

То-то песенки мы ёлочке споём:

«Человечьим ты служила малышам,

Послужи теперь и нам, и нам, и нам!»

Как услышали про ёлочку слоны,

Ягуары, павианы, кабаны,

Тотчас за руки

На радостях взялись

И вкруг ёлочки

Вприсядку понеслись.

Не беда, что, расплясавшись, Бегемот

Повалил на Крокодилицу комод,

И с разбегу круторогий Носорог

Рогом, рогом зацепился за порог.

Ах, как весело, как весело Шакал

На гитаре плясовую заиграл!

Даже бабочки упёрлися в бока,

С комарами заплясали трепака.

Пляшут чижики и зайчики в лесах,

Пляшут раки, пляшут окуни в морях,

Пляшут в поле червячки и паучки,

Пляшут божии коровки и жучки.

Часть третья

Милая девочка Лялечка!

С куклой гуляла она

И на Таврической улице

Вдруг увидала Слона.

Боже, какое страшилище!

Ляля бежит и кричит.

Глядь, перед ней из-под мостика

Высунул голову Кит.

Лялечка плачет и пятится,

Лялечка маму зовёт…

А в подворотне на лавочке

Страшный сидит Бегемот.

Змеи, шакалы и буйволы

Всюду шипят и рычат.

Бедная, бедная Лялечка!

Беги без оглядки назад!

Лялечка лезет на дерево,

Куклу прижала к груди.

Бедная, бедная Лялечка!

Что это там впереди?

Гадкое чучело-чудище

Скалит клыкастую пасть,

Тянется, тянется к Лялечке,

Лялечку хочет украсть.

Лялечка прыгнула с дерева,

Чудище прыгнуло к ней,

Сцапало бедную Лялечку

И убежало скорей.

А на Таврической улице

Мамочка Лялечку ждёт:

«Где моя милая Лялечка?

Что же она не идёт?»

Гадкая Горилла

Лялю утащила

И по тротуару

Побежала вскачь.

Выше, выше, выше,

Вот она на крыше,

На седьмом этаже

Прыгает, как мяч.

На трубу вспорхнула,

Сажи зачерпнула,

Вымазала Лялю,

Села на карниз.

Села, задрожала,

Лялю покачала

И с ужасным криком

Кинулася вниз.

Где найдётся такой

Богатырь удалой,

Что побьёт крокодилово полчище?

Кто из лютых когтей

Разъярённых зверей

Нашу бедную Лялечку вызволит?

Все сидят, и молчат,

И, как зайцы, дрожат,

И на улицу носу не высунут!

Лишь один гражданин

Не бежит, не дрожит —

Это доблестный Ваня Васильчиков.

Он ни львов, ни слонов,

Ни лихих кабанов

Не боится, конечно, ни капельки!

Они рычат, они визжат,

Они сожрать его хотят,

Но Ваня смело к ним идёт

И пистолетик достаёт.

Пиф-паф! — и яростный Шакал

Быстрее лани ускакал.

Пиф-паф — и Буйвол наутёк,

За ним в испуге Носорог.

Пиф-паф! — и сам Гиппопотам

Бежит за ними по пятам.

И скоро дикая орда

Вдали исчезла без следа.

И счастлив Ваня, что пред ним

Враги рассеялись, как дым.

Он победитель! Он герой!

Он снова спас свой край родной.

И вновь из каждого двора

К нему доносится «ура».

И вновь весёлый Петроград

Ему подносит шоколад.

Но где же Ляля? Ляли нет!

От девочки пропал и след!

Что, если жадный Крокодил

Её схватил и проглотил?

Кинулся Ваня за злыми зверями:

«Звери, отдайте мне Лялю назад!»

Бешено звери сверкают глазами,

Лялю отдать не хотят.

«Как же ты смеешь, — вскричала Тигрица,

К нам приходить за сестрою твоей,

Если моя дорогая сестрица

В клетке томится у вас, у людей!

Нет, ты разбей эти гадкие клетки,

Где на потеху двуногих ребят

Наши родные мохнатые детки,

Словно в тюрьме, за решёткой сидят!

В каждом зверинце железные двери

Ты распахни для пленённых зверей,

Чтобы оттуда несчастные звери

Выйти на волю могли поскорей!

Если любимые наши ребята

К нам возвратятся в родную семью,

Если из плена вернутся тигрята,

Львята с лисятами и медвежата —

Мы отдадим тебе Лялю твою».

И вскричал Ванюша:

«Радуйтеся, звери!

Вашему народу

Я даю свободу,

Свободу я даю!

Я клетки поломаю,

Я цепи разбросаю,

Железные решётки

Навеки разобью!

Живите в Петрограде,

В уюте и прохладе,

Но только, бога ради,

Не ешьте никого:

Ни пташки, ни котёнка,

Ни малого ребёнка,

Ни Лялечкиной мамы,

Ни папы моего!

«Ходите по бульварам,

По лавкам и базарам,

Гуляйте, где хотите,

Никто вам не мешай!

Живите вместе с нами,

И будемте друзьями:

Довольно мы сражались

И крови пролили!

Мы ружья поломаем,

Мы пули закопаем,

А вы себе спилите

Копыта и рога!

Быки и носороги,

Слоны и осьминоги,

Обнимемте друг друга,

Пойдёмте танцевать!»

И наступила тогда благодать:

Некого больше лягать и бодать.

Смело навстречу иди Носорогу —

Он и букашке уступит дорогу.

Вежлив и кроток теперь Носорог:

Где его прежний пугающий рог!

Вон по бульвару гуляет тигрица —

Ляля ни капли её не боится:

Что же бояться, когда у зверей

Нету теперь ни рогов, ни когтей!

Ваня верхом на Пантеру садится

И, торжествуя, по улице мчится.

Или возьмет, оседлает Орла

И в поднебесье летит как стрела.

Звери Ванюшу так ласково любят,

Звери балуют его и голубят.

Волки Ванюше пекут пироги,

Кролики чистят ему сапоги.

По вечерам быстроглазая Серна

Ване и Ляле читает Жюль Верна.

А по ночам молодой Бегемот

Им колыбельные песни поёт.

Вон вкруг Медведя столпилися детки

Каждому Мишка даёт по конфетке.

Вон, погляди, по Неве по реке,

Волк и ягненок плывут в челноке.

Счастливы люди, и звери, и гады,

Рады верблюды, и буйволы рады.

Нынче с визитом ко мне приходил —

Кто бы вы думали? — сам Крокодил.

Я усадил старика на диванчик,

Дал ему сладкого чаю стаканчик.

Тут неожиданно Ваня вбежал

И, как родного, его целовал.

Вот и каникулы! Славная ёлка

Будет сегодня у серого Волка.

Много там будет весёлых гостей.

Едемте, дети, туда поскорей!

Источник

Баку, 6 декабря, Cалиха Алиева, АЗЕРТАДЖ

Пасмурным осенним днем, переступив порог Хатаинского культурного центра, я очутилась в ярком, сказочном мире прекрасных картин Арифа Гусейнова и была удивлена большему числу посетителей.

Пандемия внесла свои коррективы и в культурную жизнь нашей страны. Вот уже больше двух лет как действуют ограничения на проведение массовых мероприятий. Однако все это никак не смогло ослабить жажду прекрасного нашей взыскательной публики. Да, и как можно удержать дома людей, которые привыкли, что в нашей столице всегда кипела культурная жизнь.

Выставка народного художника Арифа Гусейнова под названием «Азербайджанское ашугское искусство» посвящена 200-летию со дня рождения ашуга Алескера, которое отмечается в нашей стране в соответствии с Распоряжением Президента Ильхама Алиева. В экспозиции 20 картин, немало из которых портреты известных азербайджанских ашугов.

На открытии выставки присутствовали депутаты Милли Меджлиса, послы зарубежных стран, аккредитованные в Баку, зарубежные гости.

Народный художник Азербайджана, график-станковист, плакатист и иллюстратор книг Ариф Гусейнов живо откликается на любое значимое событие в жизни страны. Его выставки проходят с завидной последовательностью каждый год.

Ашугское искусство его интересует давно. Ариф Гусейнов еще несколько лет назад завершил проект – «Антология ашугской поэзии» из серии проекта «Халг банка» — «Халг аманаты». В издание вошли гошма, дастаны – тексты и иллюстрации, всего 50 цветных иллюстраций в жанре миниатюр.

Его персональные выставки по сей день проходят в различных городах мира — Москве, Праге, Стамбуле, Токио и Баку.

Его имя хорошо известно любителям живописи, как на Родине, так и за рубежом. О нем много написано.

Так сложилось, что за последние 15 лет я не пропустила ни одной его выставки, бывала в его творческой мастерской, много писала о нем и смело могу утверждать, что хорошо знакома с его творчеством.

Даже небольшой обзор его творчества позволяет отметить, что Ариф Гусейнов беззаветно любит свой край, а его картины – это летопись ее истории. Он не просто пишет картины, а любит создавать циклы произведений, посвященных той или ионной теме. У него их много. Тематика его творчества разнообразна – это и иллюстрации «Хопхопнаме» к 150-летию Сабира и к таким книгам, как «Божественная комедия» Данте, лирика Петрарки, сказки Андерсена, «Пока есть время» Расула Рзы, сборник «Лирика» Самеда Вургуна, рассказы Азиза Несина и многим другим, и вот сейчас на суд зрителя он представил серию портретов азербайджанских ашугов, среди которых Ашуг Алескер — народный поэт-импровизатор , который возглавлял ашугскую школу своего времени. Он писал стихи, создавал на них ашугские напевы, и сам же виртуозно исполнял их на сазе.

Особняком стоит серия гравюр — документально-художественной графики, посвященной Карабаху — «Карабахнаме — страницы истории». В серии работ также представлен целый цикл о музыкантах Карабаха, начиная от первых ханенде, портреты генералов, женщины Карабаха, Карабахские скакуны и др.

Ариф Гусейнов считает, что каждая картина, каждый рисунок, помимо простого изображения, должен еще и нести информацию. Как, например, его миниатюры. Известный художник-миниатюрист, он создал современную миниатюру, основанную на древней философии и принципах этого уникального искусства.

В одном из интервью, он говорил мне о своей мечте: «Я надеюсь, что со временем у нас появится Международный центр миниатюр. Это моя мечта. Я всегда повторяю: в Баку есть Центр мугама, Музей ковра и необходим Центр миниатюр.

У Азербайджана была сложная история, — говорит художник. Вся многоликая история умещается у него на одном рисунке. Миниатюра такое же неповторимое, эндемическое искусство для нас, как и мугам, ковры, считает он.

Он никогда никого не дублировал: «Мне хотелось создать что-то новое. Миниатюра тесно связана с обычаями и традициями народа, к которому принадлежит художник». Его миниютюры «Новруз» — это чудесная летопись праздника, волшебные картинки, которые уводят в мир фантазии.

«Что-то новое» он создавал и когда иллюстрировал «Хопхопнаме» к 150-летию Сабира — уникального в своей неповторимости поэта. Из всего, что было сделано им, лучшим он считал иллюстрацию книги Мирзы Алекпера Сабира «Хопхопнаме», которая была представлена на выставке в честь 150-летнего юбилея поэта-сатирика.

Серия «Карабахнаме»- документально-художественная графика, повествующая о судьбе Карабаха и Азербайджана, о различных сторонах жизни этого края и фактах истории. Тщательно изучив документы, фотографии, отчеты археологических экспедиций и исследовательские труды по архитектуре, декоративно-прикладному искусству, музыке, наконец, биографии выдающихся сынов Азербайджана – руководителей страны, боевых генералов, героев, на 45 листах художник воссоздал эпопею о прошлом, настоящем и будущем нашей земли, нашей культуры. Она не допускает вымысел.

Около 6 лет своей жизни Ариф Гусейнов отдал созданию монументального цикла, посвященного историческому, военному и культурному прошлому земли, которая на протяжении почти трех десятилетий оставалась нашей национальной болью. У него были выставки, посвященные этой теме, издан альбом «Карабахнаме» на трех языках, презентация которого состоялась в Бакинском книжном центре. Символы Карабаха – цветок харыбюльбюль, памятники Шуши, албанские памятники, Худаферинский мост, указ Петра Первого о переселении армян на азербайджанские земли, Шуша. Он сделал все, чтобы новые поколения визуально увидели Карабах. Выставка, посвященная Карабахской войне, называлась «Война и мир как реалии современности».

Последние работы известного художника, несомненно, стали продолжением исторической летописи Карабаха, неприступной крепости Шуши и ее освободительницы — победоносной Азербайджанской армии.

В цикле «Карабахнаме» Арифа Гусейнова абсолютно все композиции отражают реальные факты. Историческая достоверность имеет для него чрезвычайную важность.

В них отражены Туркменчайский договор, то, как переделывают албанские церкви, есть композиции, посвященные Ходжалы.

В серии работ также представлен целый цикл о музыкантах Карабаха, начиная от первых ханенде, портреты генералов, женщины Карабаха, Карабахские скакуны, завоевания Шаха Каджара и Надир Шаха. Поэтому и выставки Арифа Гусейнова носят просветительский характер, в них заложена большая историческая информация. На каждой графической работе есть текст, описывающий события или людей, на нем изображенных.

Произведения Арифа Гусейнова хранятся в Национальном музее искусств Азербайджана, Государственном музее Востока в Москве, Азербайджанской национальной картинной галерее, а также в частных коллекциях.

Много внимания Ариф муаллим уделяет детям. Дети должны расти просвещенными, любить литературу, интересоваться искусством, посещать художественные выставки. Для Арифа Гусейнова это не пустые слова. Он иллюстрировал детские книги — Абдуллы Шаига «Верная опора», Корнея Чуковского «Айболит», Низами Гянджеви и Физули, Аббаса Саххата, «Азербайджанские народные сказки», русскую сказку «Иван-царевич и серый волк» в переводе на азербайджанский. В общей сложности на его счету около ста детских книг.

Красочная книга на английском языке «Азербайджанские сказки», их там 30 и столько же иллюстраций. Книга была издана в Турции по заказу Минкультуры Азербайджана, на ее оформление ушел целый год!

Я писала о школе-студии для детей, которую Ариф муаллим открыл при своей мастерской. Он сделал для этого все, что необходимо – за свой счет переоборудовал мастерскую. Здесь есть класс для занятий, гардероб и кухня. Готова учебно-методическая программа. Преподают здесь профессиональные художники. Для малышей здесь проводятся мастер-классы и выставки.

Учиться мастерству надо с раннего детства, считает мастер.

Заметным событием в своей творческой жизни Ариф Гусейнов считает выставку, которую он провел в Агдаме возле разрушенного армянскими варварами театра. Здесь он представил триптих – расстрелянные бюсты поэтессы Хуршидбану Натаван, композитора Узеира Гаджибейли и оперного певца Бюльбюля из серии «Карабахнаме — страницы истории». Несмотря на то, что серия состояла из более 50 работ, до недавнего времени автор считал проект неоконченным, говорил, что серия будет завершена, когда Азербайджан восстановит свою территориальную целостность.

И этот день настал, Азербайджан одержал Великую победу.

В работе — триптих «Посвящение Агдаму» автор показал, в какое состояние оккупанты привели наши захваченные земли, во что они превратили Агдам, международные эксперты и журналисты, посетившие освобожденные территории называли Агдам «Хиросимой Кавказа». Триптих «Посвящение Агдаму» состоит из трех картин. Первая — «Азан в освобожденном Агдаме» — на ней изображены минареты Джума-мечети, поднятые вверх руки – это души шехидов, отдавших свои жизни во имя территориальной целостности Азербайджана.

Вторая работа — «Гибель театра». Оккупанты разрушили все, включая и здание Агдамского государственного драматического театра, от него остались лишь три арки фасада.

Третья работа художника называется «Крепость Шахбулаг», построенная в 1751-1752 годах основателем Карабахского ханства Панахали ханом. Этот триптих художник подарил городу Агдаму для его музея, который, несомненно, будет здесь открыт.

В ноябре 2020 года Ариф Гусейнов завершил серию «Карабахнаме — страницы истории» политическими плакатами «Qalibiyyət» («Победа»)». В серию вошли восемь плакатов, на которых запечатлен лозунг «Qarabağ Azərbaycandır!». Все они посвящены освобождению азербайджанских земель от оккупации.

Победа в Отечественной войне Азербайджана стала историческим событием. Об этом будет немало сказано, написано, изображено. «Галибийят» — Победа, стала славной страницей в истории Азербайджана, которую народный художник Азербайджана, Ариф Гусейнов запечатлел на своих плакатах

Тема Карабахской войны занимала его всегда. Он считал, что важно не только не забыть, не смириться, но и понять, в чем истоки той непростой реальности, в которой мы живем сегодня. Между войной и миром, между друзьями и предателями, но непременно – с надеждой …

И вот долгожданная Победа! И если его предыдущие работы – в основном, гравюры, исполненные в черно-белом цвете, то серия плакатов под общим заголовком «Победа» — цветная — красный, зеленый и синий цвета нашего флага, солнца, зелени родного Карабаха.

Восемь плакатов — Верховный главнокомандующий, азербайджанский солдат, Шуша, Неподдельное братство — победители и освободители родных земель.

«Карабахнаме» – не художественный вымысел. Это – история, представленная в событиях, фактах, лицах. А теперь уже и история освобождения родного края – многострадального Карабаха, Победы, которую мы ждали долгие 30 лет.

Во всех работах Арифа Гусейнова, в каждой картине — живописи и графике, восхищает безграничная фантазия художника, фольклор и современность, национальный стиль, который пережил века. Многие картины написаны точками-пикселями, как собирается ковер из узелков. Он как бы соткал эти работы как ковер с богатым сюжетом с орнаментальными мотивами.

Ариф Гусейнов намерен в будущем создать картины, посвященные и другим азербайджанским городам и районам, освобожденным от армянской оккупации.

Несомненно, они будут также прекрасны, как и все, что он создал и войдут в сокровищницу азербайджанского изобразительного искусства.

При обнаружении в тексте ошибки, надо ее выделить, нажав на клавиши ctrl + enter, и отправить нам

Источник

Выживая в пандемийной реальности и приспосабливаясь к новым потребностям посетителей, ТЦ вынуждены меняться

Фото: Валерий Шарифулин/ТАСС

Пандемия сильно затронула сегмент торговых центров: в первые месяцы ТЦ просто не работали, потом столкнулись с оттоком как арендаторов, так и посетителей. Первые не выдержали вынужденной остановки бизнеса и резкого падения оборотов, вторые все чаще отказываются от спонтанных походов в места скопления людей. Выяснили у экспертов рынка, что изменилось в сегменте и какими будут новые открытия 2022 года.

Объемы ввода растут, но ТЦ открываются полупустыми

По оценке международной консалтинговой компании Knight Frank, на 2022 год девелоперы заявляют ввод в Москве 448,2 тыс. кв. м торговых площадей. «Прогноз по открытию новых торговых центров на 24,7% превышает показатель 2021 года. Он также выше показателей 2020 и 2019 годов — на 71,3% и 91,3% соответственно», — говорит региональный директор департамента торговой недвижимости компании Knight Frank Евгения Хакбердиева.

170 тыс. торговых «квадратов» из заявленного на 2022 год объема — объекты со сроками ввода, перенесенными с 2021-го, говорит эксперт. «Существует вероятность корректировки даты ввода 30–40% новых торговых центров, анонсированных к открытию в 2022 году, — отмечает Евгения Хакбердиева. — Но сокращение объемов ввода не будет существенным: часть объектов уже находится в высокой степени готовности, девелоперам невыгодно переносить дату ввода на финальной стадии реализации проекта».

Динамика открытия новых торговых центров и доли вакантных площадей

Динамика открытия новых торговых центров и доли вакантных площадей

(Фото: Knight Frank Research, 2021)

О том, что сроки ввода части новых ТЦ могут быть перенесены еще на год, говорит и директор департамента торговой недвижимости JLL Полина Жилкина. «Доля свободных площадей по итогам 2022 года может составить 7–8%, увеличившись с текущих значений на 1–2 п.п. Рост возможен как за счет открытия новых объектов, где уровень вакантности обычно выше, чем у существующих объектов, так и за счет увеличения доли свободных площадей в устаревших торговых центрах», — отмечает эксперт. В торговых центрах, которые будут открываться в 2022 году, доля пустующих площадей будет достигать 40%, прогнозируют в JLL и Knight Frank.

«Открывать в текущих реалиях новый торговый центр — это уже подвиг, заслуживающий признания и уважения в любом случае, с каким бы процентом заполняемости он ни открывался, — подчеркивает Полина Жилкина. — Предположительно объекты, заявленные на 2022 год, будут открываться с вакантностью в диапазоне 20–40%, что для сегодняшнего рынка, к сожалению, является нормой. Но надо отметить, что в случаях, когда основной причиной высокой вакантности ТЦ является именно пандемия и связанные с ней ограничения (а не плохая локация, неэффективная концепция, сильная конкуренция и слабый состав «якорей» в самом проекте), после официального открытия он дозаполняется достаточно быстро и в течение двух-трех кварталов достигает 90–95% заполняемости».

10 торговых центров, которые рынок ждет в 2022 году

Почти 90% всех торговых площадей, намеченных к вводу на 2022 год (408,7 тыс. «квадратов»), придется на десять ТЦ, подсчитали в Knight Frank. Самая крупная из запланированных премьер — торговый центр в составе ТПУ «Селигерская», его площадь составит 168 тыс. кв. м. Топ-10 торговых центров, которые заявлены на 2022 год, по оценке компании, составили:

Торгово-развлекательный центр в составе ТПУ Селигерская

Адрес: пересечение Дмитровского и Коровинского шоссе

Общая / арендопригодная площадь: 168 тыс. кв. м / 145 тыс. кв. м

Девелопер: ГК «Ташир»

Фото:Москомархитектура

Фото: Москомархитектура

МФК «Солнце Москвы»

Адрес: проспект Мира, 119

Общая / арендопригодная площадь: 35 тыс. кв. м / 26,25 тыс. кв. м

Девелопер: «Солнце Москвы»

Фото:«Солнце Москвы»

Фото: «Солнце Москвы»

ТЦ «Сказка» (ТПУ Рассказовка)

Адрес: пересечение Боровского шоссе и улицы Корнея Чуковского

Общая / арендопригодная площадь: 28,95 тыс. кв. м / 18,5 тыс. кв. м

Девелопер: ООО «СМС»

Фото:Стройкомплекс Москвы

Фото: Стройкомплекс Москвы

ТЦ Discovery (ТПУ Ховрино)

Адрес: улица Дыбенко, 7

Общая / арендопригодная площадь: 25 тыс. кв. м / 17,5 тыс. кв. м

Девелопер: MR Group

Фото:MR Group

Фото: MR Group

МФК West Mall

Адрес: Большая Очаковская улица, вл. 1, стр. 2

Общая / арендопригодная площадь: 28,5 тыс. кв. м / 15,83 тыс. кв. м

Девелопер: ФПК «Гарант-Инвест»

Фото:ФПК «Гарант-Инвест

Фото: ФПК «Гарант-Инвест

МФК Chkalov

Адрес: улица Земляной Вал, 37, корп. 1

Общая / арендопригодная площадь: 60,4 тыс. кв. м / 15 тыс. кв. м

Девелопер: IKON Development

Фото:IKON Development

Фото: IKON Development

ТЦ «Эль-Портал» (ТПУ Рязанская)

Адрес: Рязанский проспект, 1, стр. 1

Общая / арендопригодная площадь: 20 тыс. кв. м / 14 тыс. кв. м

Девелопер: «Мосинжпроект»

Фото:Стройкомплекс Москвы

Фото: Стройкомплекс Москвы

«Орион»

Адрес: улица Летчика Бабушкина, 26

Общая / арендопригодная площадь: 36,36 тыс. кв. м / 19,9 тыс. кв. м

Девелопер: ADG Group

Фото:ADG Group

Фото: ADG Group

«Киргизия»

Адрес: Зеленый проспект, 81

Общая / арендопригодная площадь: 26,1 тыс. кв. м / 13,6 тыс. кв. м

Девелопер: ADG Group

Фото:ADG Group

Фото: ADG Group

«Витязь»

Адрес: улица Миклухо-Маклая, 27а

Общая / арендопригодная площадь: 16,65 тыс. кв. м / 12,2 тыс. кв. м

Девелопер: ADG Group

Фото:ADG Group

Фото: ADG Group

Торговые центры меняются: курс на ЗОЖ и lifestyle-пространство

Новые ТЦ довольно сильно отличаются от своих допандемийных предшественников, говорят участники рынка. «В новых проектах уже изначально закладываются расширенные досуговые зоны — большая часть площадей отдается под развлечения, велнес и общепит, что делает ТЦ lifestyle-пространством, — говорит Евгения Хакбердиева. — Современный покупатель придает все больше значения возможностям по проведению свободного времени и досуга, а также эмоциональной составляющей в процессе шопинга. К тому же девелоперы торговых центров осознают возрастающую значимость размещения операторов с новыми концепциями в своих объектах из-за их способности к генерации трафика».

Торговым центрам приходится меняться и из-за конкуренции с онлайн-шопингом. Чем крупнее ТЦ, тем проще ему выдерживать такую конкуренцию, говорит Полина Жилкина. «Быть ближе к покупателю», полностью закрыть все базовые потребности, быть первым пунктом назначения, который приходит в голову при появлении запроса на покупку новых товаров или услуг — благодаря этому тренду мы видим в торговых центрах не только супермаркеты, химчистки и аптеки, но также «Мои документы», салоны красоты, отделения Сбербанка, пункты выдачи заказов, медицинские услуги и т. д.», — отмечает эксперт.

Распространение получила и практика по включению в состав ТЦ категорий арендаторов, ориентированных на ценности ЗОЖ и физического развития: фитнес-клубов, спортивных студий, танцклассов. Все чаще в составе торговых центров появляются расширенные фуд-концепции — стандартный ресторанный дворик во многих новых ТЦ своим разнообразием, скорее, напоминает гастрохолл. Это делается для привлечения и удержания посетителей — такие концепции многими сейчас воспринимаются как бюджетная альтернатива ресторанному досугу.

«На фоне перечисленных трендов жизненный цикл объектов торговой недвижимости стал сокращаться — сейчас он составляет в среднем 15 лет, после достижения конечной точки цикла собственник торгового центра должен комплексно разобрать внутренние и внешние факторы, влияющие на трафик и доходность объекта, например состав арендаторов, актуальность архитектурных и интерьерных решений, концепцию и направленность объекта, которые будут удовлетворять новые предпочтения потенциальных посетителей», — заключает Евгения Хакбердиева. По оценке Knight Frank, в ближайшие годы переформатирование ждет порядка 30% качественных торговых объектов Москвы.

Источник