Сказка две сестры читать

У герцога Торвуда была двойная головная боль: его жена родила ему двух дочерей с разницей в два года и умерла, не дождавшись даже вскрика младшей. И нет, дочерей герцог любил, но вся проблема была в том, что и без всяких дочерей герцогство его с трудом сводило концы с концами. Появление же двух девочек и отсутствие наследника мужского пола серьезно подкашивало и без того скудный бюджет. Девочкам требовалось платье, приданое, брак…
 

А герцогство было бедным, положение имело крайне неудобное, сжавшись до маленькой точки на карте между настоящими гигантами: землями графов, баронов и даже принца.
 

Уже похоронили его жену, уже отдали кормилицам обеих девочек, а герцог Торвуд все хватался за голову, не представляя, где и как ему обеспечить теперь будущее своих дочерей.
 

Если бы у него был бы сын, было бы гораздо проще. не нужно было изощряться в нарядах, в шелках и собирать приданое. И с браком можно было бы повременить, а здесь? К тому же, герцог Торвуд понимал, что не вечен и хотел убедиться в том, что его кровь (древнюю и несчастную), ровно, как и землю (оскуделую и сжатую со всех сторон), подхватит кто-то, у кого будет железная рука и твердая опора под ногами.
 

Герцог Торвуд пошел за советом к ведьме…ну, как к ведьме. Ведьма – это слишком громко было бы сказано, так, обычная знахарка, травы заваривала, коренья перемалывала, да, если честно, была советницей при герцоге. То есть, нет, герцог не прислушивался к советам какой-то там ведьмы, ни в коем случае! Просто он приходил к ней в минуты томления, вроде как – подлечиться, а там выкладывал то, что его волновало, получал совет и делал вид, что усиленно дошел до решения сам.
 

Ведьма понимающе улыбалась, герцог Торвуд делал вид, что ведьм и знахарок, объявленных королем вне закона, у него нет, и не было никогда, а советы существуют сами по себе и служат не иначе как провидением Неба.
 

Пришел, рассказал между делом (вроде как и не за тем, чтобы рассказать и приходил), печаль свою:
 

–И понимаешь, была б еще одна, так их две! Не хочу, чтобы жили как я в нищете, медяки считая, да каждого слова соседей боясь, в унижении!
 

Ведьма возразила ему:
 

–Не ругайся даром Небесным, герцог! Если дано две дочери тебе – так и быть тому, не гневи жизнь, не пробуждай смерть и несчастье. Малы они еще, чтоб о судьбе их плакать, а небо не оставит…
 

Успокоился герцог Торвуд, смирный домой пришел.
 

***
 

Годы скользят медленно, как камни в колье ложатся. Нить узор жизни сплетает и смотрит герцог Торвуд на девочек и понимает, что рассчитывать им на отца не придется – он бы рад, да не может помочь. но он может направить девочек по нужному пути, очевидно же – если у его дочерей нет ничего, кроме них самих, то их самих и надо превратить в ресурс.
 

Для начала запретил много есть:
 

–Нечего толстеть! Будете много есть хлеба, так не будете нужны никакому мужу!
 

Потом запретил плакать:
 

–Глаза распухнут, блеск из них уйдет, не будете никому нужны!
 

Бегать:
 

–Споткнетесь, упадете…да и увидит кто, позор! Узнают, смеяться будут, и вы никому нужны не будете!
 

Водиться с крестьянскими детьми:
 

–Подхватите заразу, руки огрубеют так, как у селянок и никому нужны вы не будете!
 

Много читать или шить:
 

–Так и ослепнуть не долго!
 

И многие запреты еще. Путь их был один, и сводилось все к тому, что девочки, если будут громко смеяться, быстро танцевать, перебивать и так далее – станут никому ненужными в целом свете.
 

Сестры стали птичками в далеко не золотой клетке. Ограничение было во все, а за каждую попытку даже слабого протеста – одно и то же:
 

–Вот когда я умру, кто позаботится о вас, если вы, кроме меня, никому нужны не будете?
 

Терпели сестры, учились…только разному. Одна – притворяться, другая советы отца впитывать в свою жизнь.
 

А годы плели и плели свое неумолимое кружево.
 

***
 

Паникует герцог Торвуд, жалеет, что ведьму послушал и много лет потратил, ничего особенно не предпринимая и не придумав никак, что именно предпринять ему. Снарядил коней, собрался в путь и поехал в соседние земли – там жил барон, у которого дочерей было аж шесть!
 

–Как пристроил всех? – напрямую спросил Торвуд. – Угрозами? Шантажом? Подкупом?
 

–Две по любви, две по долгам, одна ради крови, другая сбежала без моего благословения, – отчитался барон.
 

Герцог Торвуд поморщился – у него не было веры в любовь, только в расчет он верил. Долгов у него тоже не было, кровь…
 

Да кто повяжется с ними? Такой же бедный род!
 

Сухо расстался герцог Торвуд с бароном и поехал в другие земли, другой, более понятной и более приятной правды себе искать.
 

–Только две их, понимаешь? – жаловался в тысячный раз Торвуд, преданно заглядывая в глаза графу Н., который слыл на всех северных землях известным мудрецом. – Как быть?
 

–Вообще без проблем! – граф Н. фыркнул, махнул рукою, мол, и не проблема у тебя. – Ты посмотри, какая краше вышла, ту и оставь, а другую в монастырь.
 

–В монастырь? – отцовское сердце дрогнуло ужасом и надеждой одновременно.
 

–А что? Будет кому помолиться за нас, грешных, на земле. а там…. слушай, Торвуд, из монастыря вызволить можно. Выдай одну удачно замуж, а вторая выйдет уже легче.
 

Герцог вернулся задумчивый и мрачный.
 

***
 

Смотрел на дочерей своих Торвуд, сам не зная, как допустить саму мысль о выборе меж ними. Казалось, что это невозможно.
 

Старшая – Атенаис – в его род пошла. На земле крепко стоит, рост невысокий, но фигура ладная, здоровьем напитана, все подмечает, все понимает. Никогда не капризничает, но слово имеет, если надо сказать. Такой и родить проще будет, и супругу опорой быть, и хозяйкой в доме поставить себя сумеет.
 

Младшая – Лимерия – в материнскую породу. Порхает по земле бабочкой, как не касается ее вовсе. изящная, стройная, звонкая, на голову сестры своей старше, светлая, как настоящая красавица и покапризничать может, романтичная. Такая будет радовать много глаз, да зависть вызывать.
 

И если делать страшный выбор, то как определить, на которой? Что вернее придется к браку – крепость или легкость, звонкость или твердость?
 

У Лимерии танец изящный, легко дается. Атенаис путает партии, но читает бегло с трех языков – сама научилась.
 

У Лимерии смех тоненький, взгляд светлый. Атенаис смотрит тяжело, как будто бы изучает, а чего изучает – Торвуду лично непонятно.
 

Мечется отец, а возраст подходит, сменяет луна сезон – сговариваться пора, давно пора, а на какую упор сделать? Какую обрядить из последних монет поприличнее, да снарядить из отчего дома?
 

Лимерия мечтает о любви, а Атенаис чувствует метание отца. Догадаться – времени много не надо, а где догадка не поможет, то и подслушать можно.
 

Пришла к отцу, пала в ноги, заговорила сама, опережая волю отцовскую, чувствуя, что не в ее пользу чаша весов склоняется, а в монастырь не хочется – тюрьма там, каменный мешок!
 

–Папа, не рвите мне сердце! – плачет, – вижу, что страдаете вы и печаль вашу знаю. Отправьте меня в монастырь, а то Лимерии замуж пора скоро, а она без платья и лент лишних.
 

Испугался герцог Торвуд, думал он, что мысли его хитро и глубоко запрятаны, а дочь родная легко предугадывает их, легко читает! И такая покорная, что аж упрек!
 

А Атенаис не унимается, твердит:
 

–Желаю Лимерии счастья, может и не забудет сестры своей…
 

Боится герцог, ругает себя и род свой за нищету, за выбор страшный, дочь с пола поднимает, что-то шепчет успокаивающее, да сам себе не верит. И плачет Атенаис.
 

***
 

А потом, часом позже, и Лимерия в плач. Сказала ей старшая сестра, что отец отсылает ее от дома, чтобы строила Лимерия счастье свое. Лимерия покорная, о любви мечтает, но слова Атенаис ей как ножом.
 

К отцу врывается в гневе, а гнев лицо уродует, визжит тонким голоском, ногою топает, обвиняет отца, мол, как смел он отсылать Атенаис.
 

Мысли нескладно идут – не приучена мыслить, чего уж! Герцог Торвуд смотрит на дочь и в ужасе вдруг видит, что характер ее дурен, пытается втолковать ей, что такова воля самой Атенаис, а Лимерия не верит – а как поверишь, когда знает она не хуже Атенаис, что отец лишнего куска хлеба не дает, печется о замужестве? Сестры с детства тайком убегали в лес летними ночами, чтобы хоть сладких ягод нарвать, да у крестьянских женщин подкормиться…
 

–Она сама…
 

–Лжешь! – кричит Лимерия и все горе лишений и запретов кипит в ней. – Товар мы тебе и товаром были. А ты еще и лжешь… на нее наговорить хочешь, да рассорить нас. ненавижу!
 

Напуган герцог Торвуд. Не знает, как поступить. Смутно догадывается, что Атенаис где-то и не так честна уж была, а не предъявишь! Не за что!
 

Успокаивает, как может, Лимерию, идет к старшей своей.
 

***
 

А Атенаис сборы готовит. Как будто бы без воли отца хочет уйти из дома, нарочно только тянет время и вещи позволяет отцу увидеть. Притворно краснеет, бросается снова в ноги к отцу, шепчет:
 

–Уйду, чтобы Лимерии счастья не портить!
 

А уходить ей не хочется.
 

Тяжело смотрит на дочь отец и понимает, что ставку надо сделать на нее – такая пройдет по головам и не пожалеет ведь!
 

***
 

А через три недели хрупкого мира и тревожного ожидания пребывает один претендент…непонятно на чью руку, герцог Торвуд всем объявил, что всякий может выбрать любую из его дочерей, он никаких претензий иметь не будет.
 

А кандидат хоть и не хорош лицом, но слажен, с умом, с воспитанием…титула нет, из купеческих, но при деньгах!
 

–Торговец! – шепчет Лимерия украдкой, закатывая глаза.
 

–Молчи, дура, – угрожающе шипит на нее герцог Торвуд.
 

А кандидат сражен тонкой Лимерией, хоть видит, что более подходящий вариант, чтоб и за хозяйством присмотреть и опору дать – это вторая, но в лице ее видится ему что-то змеиное и думает он, что присмотреть за хозяйством – есть у него управляющие, а опору…так гильдия Купцов поддержит.
 

А эта девушка спокойная, не полезет в дела…
 

Только вот Атенаис это тоже не нравится. Зависть черная кольца свивает. Снова весы качаются и крепнет темное решение: а зачем, ей, наследнице отца, нужна соперница?
 

И вспоминается вдруг, как назло, что Лимерии, как более стройной, позволялась иногда и булочка из печи, и крем…и платья старались ей по новее да получше сделать, а Атенаис, бывало, и в присланных с чужого плеча ходила.
 

И как-то нехорошо ей на сердце, мрачно и тягостно.
 

***
 

Выезжает герцог Торвуд с объявленным женихом Лимерии на охоту, да охота заканчивается быстро и неудачно: падает герцог вдруг из седла на полном скаку, вроде как подрезал кто-то крепление, а может быть, и не затянул.
 

Насмерть.
 

Лимерия в слезы, Лимерия в плач. Атенаис держится. Твердой рукою руководит, распоряжения отдает и чудится пораженному и убитому произошедшим жениху, что ошибся он с невестой.
 

А ночью Атенаис уже стучится в двери жениха сестры своей, спрашивает, не нужно ли чего, не угодно ли…
 

А тот тоже человек, замок у герцога Торвуда холодный, хочется тепла. Был жених Лимерии стал наутро женихом Атенаис.
 

Лимерия почти мертва стоит от всех горестей. Лицо посерело, выцвело, глаза очерчены кругами слез, нос распух от слез – не осталось красоты, лишь поломанная легкость, обрушила ее сестра родная на землю, а та на земле стоять не приучена.
 

Плачет, спрашивает:
 

–Как так?
 

А той и не жаль. спокойно на сестру смотрит, говорит, вроде бы как ласково, а на дне голоса – насмешка:
 

–Так получилось. Он пришел, а я так слаба… и папа умер. Страшно в замке оставаться беззащитной.
 

–Как быть мне? – спрашивает снова Лимерия, не знающая, кто решит за нее теперь.
 

–Здесь оставайся…- равнодушно предлагает Атенаис.
 

–А с тобою, можно? – заглядывает робко в глаза сестре Лимерия. – С вами?
 

–Ну что ты! – Атенаис даже досадует. – Моему жениху неловко будет в твоем обществе, ну неужели ты не понимаешь? я бы, конечно, за, но вот он…а у нас кроме него защиты теперь нет, так что, покоряемся!
 

–Я в монастырь уйду…- шепчет Лимерия.
 

И Атенаис не отговаривает ее, только обнимает скорбно, триумф с трудом свой скрывая: теперь не ее выбирают, а она…за всех.
 

Шевелится что-то на дне души противное и липкое, скользкое, словно змея. Тиранит своим присутствием, но Атенаис уверена, что справится с этим и наблюдает за сборами Лимерии, заботливо подсказывая, что в монастыре много вещей и не пустят, и что «вон та шляпа в цветах» – явно будет выброшена.
 

И покоряется, покоряется Лимерия, и мысли у нее нет к войне или спору. Тонкая совсем, а от горя и того исхудала – на белом лице глазища и остались. И доверчивые-доверчивые такие же…