—————————————————————
Spellchecked by Tatyana Andrushenko (1 Oct 1998)
—————————————————————
Ïî âîñêðåñåíüÿì íàâàëèâàëàñü îñîáåííàÿ òîñêà. Êàêàÿ-òî íóòðÿíàÿ,
åäêàÿ… Ìàêñèì ôèçè÷åñêè ÷óâñòâîâàë åå, ãàäèíó: êàê åñëè áû íåîïðÿòíàÿ, íå
ñîâñåì çäîðîâàÿ áàáà, áåññîâåñòíàÿ, ñ òÿæåëûì çàïàõîì èçî ðòà, îáøàðèâàëà
åãî âñåãî ðóêàìè — ëàñêàëà è òÿíóëàñü ïîöåëîâàòü.
— Îïÿòü!.. Íàâàëèëàñü.
— Î!.. Ãîñïîäè… Ïóçûðü: òóäà æå, êóäà è ëþäè, — òîñêà, —
èçäåâàëàñü æåíà Ìàêñèìà, Ëþäà, íåëàñêîâàÿ, ðàáî÷àÿ æåíùèíà: îíà íå çíàëà,
÷òî òàêîå òîñêà. — Ñ ÷åãî òîñêà-òî?
Ìàêñèì ßðèêîâ ñìîòðåë íà æåíó ÷åðíûìè, ñ ãîðÿ÷èì áëåñêîì ãëàçàìè…
Ñòèñêèâàë çóáû.
— Äàâàé ìàòåðèñü, Ïîëàéñÿ — îíà, ãëÿäèøü, ïðîéäåò, òîñêà-òî. Òû
ëàÿòüñÿ-òî ìàñòåð.
Ìàêñèì èíîãäà ïåðåñèëèâàë ñåáÿ — íå ðóãàëñÿ. Õîòåë, ÷òîá åãî ïîíÿëè.
— Íå ïîéìåøü âåäü.
— Ïî÷åìó æå ÿ íå ïîéìó? Îáúÿñíè, ïîéìó.
— Âîò ó òåáÿ âñå åñòü — ðóêè, íîãè… è äðóãèå îðãàíû. Êàêîãî ðàçìåðà
— ýòî äðóãîé âîïðîñ, íî âñå, òàê ñêàçàòü, íà ìåñòå. Çàáîëåëà íîãà — òû
÷óâñòâóåøü, çàõîòåëà åñòü — íàëàæèâàåøü îáåä… Òàê?
— Íó.
Ìàêñèì ëåãêî ñíèìàëñÿ ñ ìåñòà (îí áûë ñîðîêàëåòíèé ëåãêèé ìóæèê, çëîé è
ïîðûâèñòûé, íèêàê íå ìîã èçìîòàòü ñåáÿ íà ðàáîòå, õîòü ðàáîòàë ìíîãî), õîäèë
ïî ãîðíèöå, è ãëàçà åãî ñâèðåïî áëåñòåëè.
— Íî ó ÷åëîâåêà åñòü òàêæå — äóøà! Âîò îíà, çäåñü, — áîëèò! —
Ìàêñèì ïîêàçûâàë íà ãðóäü. — ß æå íå âûäóìûâàþ! ß ýëåìåíòàðíî ÷óâñòâóþ —
áîëèò.
— Áîëüøå íèãäå íå áîëèò?
— Ñëóøàé! — âçâèçãèâàë Ìàêñèì. — Ðàç õî÷åøü ïîíÿòü, ñëóøàé! Åñëè
ñàìà ÷óðáàêîì óðîäèëàñü, òî ïîñòàðàéñÿ õîòü ïîíÿòü, ÷òî áûâàþò ëþäè ñ äóøîé.
ß æå íå ïðîøó ó òåáÿ òðåøêó íà âîäêó, ÿ æå õî÷ó… Äóðà! — âîâñå ñðûâàëñÿ
Ìàêñèì, ïîòîìó ÷òî âäðóã ÿñíî ïîíèìàë: íèêîãäà îí íå îáúÿñíèò, ÷òî ñ íèì
ïðîèñõîäèò, íèêîãäà æåíà Ëþäà íå ïîéìåò åãî. Íèêîãäà! Ðàñïîðè îí íîæîì ñâîþ
ãðóäü, âûíü è ïîêàæè â ëàäîíÿõ äóøó, îíà ñêàæåò — òðåáóõà. Äà è ñàì îí íå
âåðèë â òàêóþ-òî — â êóñîê ìÿñà- Ñòàëî áûòü, âñå ýòî — ïóñòûå ñëîâà. ×åãî
è çëèòü ñåáÿ? — Ñïðîñè ìåíÿ íàïîñëåäîê: êîãî ÿ íåíàâèæó áîëüøå âñåãî íà
ñâåòå? ß îòâå÷ó: ëþäåé, ó êîòîðûõ äóøè íåòó. Èëè îíà ïîãàíàÿ. Ñ âàìè
ãîâîðèòü — âñå ðàâíî, ÷òî îá ñòåíêó ãîëîâîé áèòüñÿ.
— Îé, òðåïëî!
— Ñãèíü ñ ãëàç!
— À òîãäà ïî÷åìó æå òû òàêîé çëîé, åñëè ó òåáÿ äóøà åñòü?
— À ÷òî, ïî-òâîåìó, äóøà-òî — ïðÿíèê, ÷òî ëè? Âîò îíà êàê ðàç è íå
ïîíèìàåò, äëÿ ÷åãî ÿ åå òàñêàþ, äóøà-òî, è áîëèò, À ÿ çëþñü ïîýòîìó.
Íåðâíè÷àþ.
— Íó è íåðâíè÷àé, ÷åðò ñ òîáîé! Ëþäè äîæäóòñÿ âîñêðåñåíüÿ-òî äà
îòäûõàþò êóëüòóðíî… Â êèíî õîäþò. À ýòîò — íåðâíè÷àåò, âèäèòå ëè. Ïóçûðü.
Ìàêñèì îñòàíàâëèâàëñÿ ó îêíà, ïîäîëãó ñòîÿë íåïîäâèæíî, ñìîòðåë íà
óëèöó. Çèìà. Ìîðîç. Ñåëî êîïòèò â ñòûëîå ÿñíîå íåáî ñåðûì äûìîì — ëþäè
ñîãðåâàþòñÿ. Ïðîéäåò áàáêà ñ âåäðàìè íà êîðîìûñëå, äàæå çà äâîéíûìè ðàìàìè
ñëûøíî, êàê ñêðèïèò ïîä åå âàëåíêàìè òóãîé, êðåïêèé ñíåã. Ñîáàêà çàëàåò
ñäóðó è çàìîëêíåò — ìîðîç. Ëþäè — ïî äîìàì, â òåïëå. Ðàçãîâàðèâàþò, îáåä
íàëàæèâàþò, îáñóæäàþò áëèæíèõ… Åñòü — âûïèâàþò, íî è òàì âåñåëîãî ìàëî.
Ìàêñèì, êîãäà òîñêóåò, íå ôèëîñîôñòâóåò, íèêîãî ìûñëåííî íè î ÷åì íå
ïðîñèò, ÷óâñòâóåò áîëü è çëîáó. È çëîñòü ýòó ñâîþ îí íè ê êîìó íå îáðàùàåò,
íå õî÷åòñÿ íèêîìó ïî ìîðäå äàòü è íå õî÷åòñÿ óäàâèòüñÿ. Íè÷åãî íå õî÷åòñÿ —
âîò ãäå ñâîëî÷ü — ìàÿòà! È ïëàñòîì, íåäâèæíî ëåæàòü — òîæå íå õî÷åòñÿ. È
âîäêó ïèòü íå õî÷åòñÿ — íå õî÷åòñÿ áûòü ïîñìåøèùåì, ïðîòèâíî. Ñëó÷àëîñü,
âûïèâàë… Ïüÿíûé íà÷èíàë âäðóã êàÿòüñÿ â òàêèõ ìåðçêèõ ãðåõàõ, îò êîòîðûõ è
ëþäÿì è ñåáå ïîòîì ñòàíîâèëîñü íåõîðîøî. Îäèí ðàç ñïüÿíó áèëñÿ â ìèëèöèè
ãîëîâîé îá ñòåíêó, íà êîòîðîé íàêëååíû áûëè âñÿêèå ïëàêàòû, ðåâåë —
îêàçûâàåòñÿ: îí è êàêîé-òî åùå ìóæèê, îíè âäâîåì èçîáðåëè ìîùíûé äâèãàòåëü
âåëè÷èíîé ñî ñïè÷å÷íóþ êîðîáêó è ÷åðòåæè ïåðåäàëè àìåðèêàíöàì. Ìàêñèì
ñîçíàâàë, ÷òî ýòî — ãíóñíîå ïðåäàòåëüñòâî, ÷òî îí — «íàó÷íûé Âëàñîâ»,
ïðîñèë âåñòè åãî ïîä êîíâîåì â Ìàãàäàí. Ïðè÷åì îí õîòåë èäòè òóäà íåïðåìåííî
áîñèêîì.
— Çà÷åì æå ÷åðòåæè-òî ïåðåäàë? — äîïûòûâàëñÿ ñòàðøèíà. — È êîìó!!!
Ýòîãî Ìàêñèì íå çíàë, çíàë òîëüêî, ÷òî ýòî — «õóæå Âëàñîâà». È ãîðüêî
ïëàêàë.
 îäíî òàêîå ìó÷èòåëüíîå âîñêðåñåíüå Ìàêñèì ñòîÿë ó îêíà è ñìîòðåë íà
äîðîãó. Îïÿòü áûëî ÿñíî è ìîðîçíî, è äûìèëèñü òðóáû.
«Íó è ÷òî? — ñåðäèòî äóìàë Ìàêñèì. — Òàê æå áûëî ñòî ëåò íàçàä. ×òî
íîâîãî-òî? È âñåãäà òàê áóäåò. Âîí ïàðíèøêà èäåò, Âàíüêè Ìàëîôååâà ñûí… À
ÿ ïîìíþ ñàìîãî Âàíüêó, êîãäà îí âîò òàêîé æå õîäèë, è ñàì ÿ òàêîé áûë. Ïîòîì
ó ýòèõ — ñâîè òàêèå æå áóäóò. À ó òåõ — ñâîè… È âñå? À çà÷åì?»
Ñîâñåì òîøíî ñòàëî Ìàêñèìó… Îí âñïîìíèë, ÷òî ê Èëüå Ëàïøèíó ïðèåõàë â
ãîñòè ðîäñòâåííèê æåíû, à ðîäñòâåííèê òîò — ïîï. Ñàìûé íàòóðàëüíûé ïîï — ñ
âîëîñüÿìè. Ó ïîïà ÷òî-òî òàêîå áûëî ñ ëåãêèìè — áîëåë. Ïðèåõàë ëå÷èòüñÿ. À
ëå÷èëñÿ îí áàðñó÷üèì ñàëîì, áàðñóêîâ åìó äîáûâàë Èëüÿ. Ó ïîïà áûëî ìíîãî
äåíåã, îíè ñ Èëüåé ÷àñòî ïèëè ñïèðò. Ïîï ïèë òîëüêî ñïèðò.
Ìàêñèì ïîøåë ê Ëàïøèíûì.
Èëþõà ñ ïîïîì ñèäåëè êàê ðàç çà ñòîëîì, ïîïèâàëè ñïèðò è áåñåäîâàëè.
Èëþõà áûë óæå íà ðàçâåçÿõ — êëåâàë íîñîì è áóáíèë, ÷òî â òî âîñêðåñåíüå, íå
â ýòî, à â òî âîñêðåñåíüå îí ïðèíåñåò ñðàçó äâåíàäöàòü áàðñóêîâ.
— Ìíå ñòîëüêî íå íàäî. Ìíå íàäî òðè õîðîøèõ — æèðíûõ.
— ß ïðèíåñó äâåíàäöàòü, à òû óæ âûáèðàé ñàì — êàêèõ. Ìîå äåëî
ïðèíåñòè. À òû óæ âûáèðàé ñàì, êàêèõ ïîëó÷øå. Ãëàâíîå, ÷òîá òû îçäîðîâåë…
à ÿ èõ òåáå ïðèâîëîêó äâåíàäöàòü øòóê…
Ïîïó áûëî ñêó÷íî ñ Èëþõîé, è îí îáðàäîâàëñÿ, êîãäà ïðèøåë Ìàêñèì.
— ×òî? — ñïðîñèë îí.
— Äóøà áîëèò, — ñêàçàë Ìàêñèì. — ß ïðèøåë óçíàòü: ó âåðóþùèõ äóøà
áîëèò èëè íåò?
— Ñïèðòó õî÷åøü?
— Òû òîëüêî íå ïîäóìàé, ÷òî ÿ ïðèøåë ñïåöèàëüíî âûïèòü. ß ìîãó,
êîíå÷íî, âûïèòü, íî ÿ íå äëÿ òîãî ïðèøåë. Ìíå èíòåðåñíî çíàòü: áîëèò ó òåáÿ
êîãäà-íèáóäü äóøà èëè íåò?
Ïîï íàëèë â ñòàêàíû ñïèðò, ïðèäâèíóë Ìàêñèìó îäèí ñòàêàí è ãðàôèí ñ
âîäîé:
— Ðàçáàâëÿé ïî âêóñó.
Ïîï áûë êðóïíûé øåñòèäåñÿòèëåòíèé ìóæ÷èíà, øèðîêèé â ïëå÷àõ, ñ
îãðîìíûìè ðóêàìè. Äàæå íå âåðèëîñü, ÷òî ó íåãî ÷òî-òî òàì ñ ëåãêèìè. È ãëàçà
ó ïîïà — ÿñíûå, óìíûå. È ñìîòðèò îí ïðèñòàëüíî, äàæå íàõàëüíî. Òàêîìó — íå
êàäèëîì ìàõàòü, à îò àëèìåíòîâ ñêðûâàòüñÿ. Íèêàêîé îí íå áëàãîñòíûé, íå
ïîñòíûé — íå åìó áû, íå ñ òàêèì ðûëîì, ãîðåñòè è ïå÷àëè ÷åëîâå÷åñêèå —
æèâûå, òðåïåòíûå íèòè — ðàñïóòûâàòü. Îäíàêî — Ìàêñèì ñðàçó ýòî
ïî÷óâñòâîâàë — ñ ïîïîì î÷åíü èíòåðåñíî.
— Äóøà áîëèò?
— Áîëèò.
— Òàê. — Ïîï âûïèë è ïðîìàêíóë ãóáû êðàõìàëüíîé ñêàòåðòüþ, óãîëî÷êîì.
— Íà÷íåì ïîäúåçæàòü èçäàëåêà. Ñëóøàé âíèìàòåëüíî, íå ïåðåáèâàé. — Ïîï
îòêèíóëñÿ íà ñïèíêó ñòóëà, ïîãëàäèë áîðîäó è ñ óäîâîëüñòâèåì çàãîâîðèë:
— Êàê òîëüêî ïîÿâèëñÿ ðîä ÷åëîâå÷åñêèé, òàê ïîÿâèëîñü çëî. Êàê
ïîÿâèëîñü çëî, òàê ïîÿâèëîñü æåëàíèå áîðîòüñÿ ñ íèì, ñî çëîì òî åñòü.
Ïîÿâèëîñü äîáðî. Çíà÷èò, äîáðî ïîÿâèëîñü òîëüêî òîãäà, êîãäà ïîÿâèëîñü çëî.
Äðóãèìè ñëîâàìè, åñòü çëî — åñòü äîáðî, íåò çëà — íåò äîáðà, Ïîíèìàåøü
ìåíÿ?
— Íó, íó.
— Íå ïîíóæàé, èáî íå çàïðåã åùå. — Ïîï, âèäíî, îáîæàë ïîðàññóæäàòü
âîò òàê âîò — ñòðàííî, äàëåêî è áåçîòâåòñòâåííî. — ×òî òàêîå Õðèñòîñ? Ýòî
âîïëîùåííîå äîáðî, ïðèçâàííîå óíè÷òîæèòü çëî íà çåìëå. Äâå òûùè ëåò îí
ïðèñóòñòâóåò ñðåäè ëþäåé êàê èäåÿ — áîðåòñÿ ñî çëîì.
Èëþõà çàñíóë çà ñòîëîì.
— Äâå òûùè ëåò èìåíåì Õðèñòà óíè÷òîæàåòñÿ íà çåìëå çëî, íî êîíöà ýòîé
âîéíå íå ïðåäâèäèòñÿ. Íå êóðè, ïîæàëóéñòà. Èëè îòîéäè âîí ê îòäóøèíå è
ñìîëè.
Ìàêñèì ïîãàñèë î ïîäîøâó öèãàðêó è ñ èíòåðåñîì ïðîäîëæàë ñëóøàòü.
— ×åãî ñ ëåãêèìè-òî? — ïîèíòåðåñîâàëñÿ äëÿ âåæëèâîñòè.
— Áîëÿò, — êðàòêî è íåîõîòíî ïîÿñíèë ïîï.
— Áàðñó÷àòèíà-òî ïîìîãàåò?
— Ïîìîãàåò. Èäåì äàëüøå, ñûí ìîé çàíþõàííûé…
— Òû ÷òî? — óäèâèëñÿ Ìàêñèì.
— ß ïðîñèë íå ïåðåáèâàòü ìåíÿ.
— ß íàñ÷åò ëåãêèõ ñïðîñèë…
— Òû ñïðîñèë: îò÷åãî áîëèò äóøà? ß äîõîä÷èâî ðèñóþ òåáå êàðòèíó
ìèðîçäàíèÿ, ÷òîáû äóøà òâîÿ îáðåëà ïîêîé. Âíèìàòåëüíî ñëóøàé è ïîñòèãàé.
Èòàê, èäåÿ Õðèñòà âîçíèêëà èç æåëàíèÿ ïîáåäèòü çëî. Èíà÷å — çà÷åì?
Ïðåäñòàâü ñåáå: ïîáåäèëî äîáðî. Ïîáåäèë Õðèñòîñ… Íî òîãäà — çà÷åì îí
íóæåí? Íàäîáíîñòü â íåì îòïàäàåò. Çíà÷èò, ýòî íå åñòü íå÷òî âå÷íîå,
íåïðåõîäÿùåå, à åñòü âðåìåííîå ñðåäñòâî, êàê äèêòàòóðà ïðîëåòàðèàòà. ß æå
õî÷ó âåðèòü â âå÷íîñòü, â âå÷íóþ îãðîìíóþ ñèëó è â âå÷íûé ïîðÿäîê, êîòîðûé
áóäåò.
— Â êîììóíèçì, ÷òî ëè?
— ×òî êîììóíèçì?
— Â êîììóíèçì âåðèøü?
— Ìíå íå ïîëîæåíî. Îïÿòü ïåðåáèâàåøü!
— Âñå. Áîëüøå íå áóäó. Òîëüêî òû ýòî… ïîíÿòíåé ìàëåíüêî ãîâîðè. È íå
òîðîïèñü.
— ß ãîâîðþ ÿñíî: õî÷ó âåðèòü â âå÷íîå äîáðî, â âå÷íóþ ñïðàâåäëèâîñòü,
â âå÷íóþ Âûñøóþ ñèëó, êîòîðàÿ âñå ýòî çàòåÿëà íà çåìëå, ß õî÷ó ïîçíàòü ýòó
ñèëó è õî÷ó íàäåÿòüñÿ, ÷òî ñèëà ýòà — ïîáåäèò. Èíà÷å — äëÿ ÷åãî âñå? À?
Ãäå òàêàÿ ñèëà? — Ïîï âîïðîñèòåëüíî ïîñìîòðåë íà Ìàêñèìà. — Åñòü îíà?
Ìàêñèì ïîæàë ïëå÷àìè:
— Íå çíàþ.
— ß òîæå íå çíàþ.
— Âîò òå ðàç!..
— Âîò òå äâà. ß òàêîé ñèëû íå çíàþ. Âîçìîæíî, ÷òî ìíå, ÷åëîâåêó, íå
äàíî è çíàòü åå, è ïîçíàòü, è äî êîíöà îñìûñëèòü.  òàêîì ñëó÷àå ÿ
îòêàçûâàþñü ïîíèìàòü ñâîå ïðåáûâàíèå çäåñü, íà çåìëå. Âîò ýòî êàê ðàç ÿ è
÷óâñòâóþ, è òû ñî ñâîåé áîëüíîé äóøîé ïðèøåë òî÷íî ïî àäðåñó: ó ìåíÿ òîæå
áîëèò äóøà. Òîëüêî òû ïðèøåë çà ãîòîâåíüêèì îòâåòîì, à ÿ ñàì ïûòàþñü
äî÷åðïàòüñÿ äî äíà, íî ýòî — îêåàí. È ñòàêàíàìè íàì åãî íå âû÷åðïàòü. È
êîãäà ìû ãëîòàåì âîò ýòó ãàäîñòü… — Ïîï âûïèë ñïèðò, ïðîìàêíóë ñêàòåðòüþ
ãóáû. — Êîãäà ìû ïüåì ýòî, ìû ÷åðïàåì èç îêåàíà â íàäåæäå äîñòè÷ü äíà. Íî
— ñòàêàíàìè, ñòàêàíàìè, ñûí ìîé! Êðóã çàìêíóëñÿ — ìû îáðå÷åíû.
— Òû ïðîñòè ìåíÿ… Ìîæíî ÿ îäíî çàìå÷àíèå ñäåëàþ?
— Âàëÿé.
— Òû êàêîé-òî… èíòåðåñíûé ïîï. Ðàçâå òàêèå ïîïû áûâàþò?
— ß — ÷åëîâåê, è íè÷òî ÷åëîâå÷åñêîå ìíå íå ÷óæäî. Òàê ñêàçàë îäèí
çíàìåíèòûé áåçáîæíèê, ñêàçàë î÷åíü âåðíî. Íåñêîëüêî ñàìîíàäåÿííî, ïðàâäà,
èáî ïðè æèçíè íèêòî åãî çà áîãà è íå ïî÷èòàë.
— Çíà÷èò, åñëè ÿ òåáÿ ïðàâèëüíî ïîíÿë, áîãà íåò?
— ß ñêàçàë — íåò. Òåïåðü ÿ ñêàæó — äà, åñòü. Íàëåé-êà ìíå, ñûí ìîé,
ñïèðòó, ðàçáàâü ñòàêàí íà äâàäöàòü ïÿòü ïðîöåíòîâ âîäîé è äàé ìíå. È ñåáå
òîæå íàëåé. Íàëåé, ñûí ìîé ïðîñòîäóøíûé, è äà óâèäèì äíî! — Ïîï âûïèë. —
Òåïåðü ÿ ñêàæó, ÷òî áîã — åñòü. Èìÿ åìó — Æèçíü. Â ýòîãî áîãà ÿ âåðóþ. Ýòî
— ñóðîâûé, ìîãó÷èé Áîã, Îí ïðåäëàãàåò äîáðî è çëî âìåñòå — ýòî,
ñîáñòâåííî, è åñòü ðàé. ×åãî ìû ðåøèëè, ÷òî äîáðî äîëæíî ïîáåäèòü çëî?
Çà÷åì? Ìíå æå èíòåðåñíî, íàïðèìåð, ïîíÿòü, ÷òî òû ïðèøåë êî ìíå íå èñòèíó
âûÿñíÿòü, à ñïèðò ïèòü. È ñèäèøü òóò, íàïðÿãàåøü ãëàçà — äåëàåøü âèä, ÷òî
òåáå èíòåðåñíî ñëóøàòü…
Ìàêñèì ïîøåâåëèëñÿ íà ñòóëå.
— Íå ìåíåå èíòåðåñíî ïîíÿòü ìíå, ÷òî âñå-òàêè íå ñïèðò òåáå íóæåí, à
èñòèíà. È óæ ñîâñåì èíòåðåñíî, íàêîíåö, óñòàíîâèòü: ÷òî æå âåðíî? Äóøà òåáÿ
ïðèâåëà ñþäà èëè ñïèðò? Âèäèøü, ÿ ðàáîòàþ áàøêîé, âìåñòî òîãî ÷òîáû ïðîñòî
ïîæàëåòü òåáÿ, ñèðîòèíî÷êó ìåëêóþ. Ïîýòîìó, â ñîîòâåòñòâèè ñ ýòèì ìîèì
áîãîì, ÿ ãîâîðþ: äóøà áîëèò? Õîðîøî. Õîðîøî! Òû õîòü çàøåâåëèëñÿ, ÿäðåíà
ìàòü! À òî áû òåáÿ ñ ïå÷êè íå ñòàùèòü ñ ðàâíîâåñèåì-òî äóøåâíûì. Æèâè, ñûí
ìîé, ïëà÷ü è ïðèïëÿñûâàé. Íå áîéñÿ, ÷òî áóäåøü ÿçûêîì ñêîâîðîäêè ëèçàòü íà
òîì ñâåòå, ïîòîìó ÷òî òû óæå çäåñü, íà ýòîì ñâåòå, ïîëó÷èøü ñïîëíà è ðàé è
àä. — Ïîï ãîâîðèë ãðîìêî, ëèöî åãî ïûëàëî, îí âñïîòåë. — Òû ïðèøåë óçíàòü:
âî ÷òî âåðèòü? Òû ïðàâèëüíî äîãàäàëñÿ: ó âåðóþùèõ äóøà íå áîëèò. Íî âî ÷òî
âåðèòü? Âåðü â Æèçíü. ×åì âñå ýòî êîí÷èòñÿ, íå çíàþ. Êóäà âñå óñòðåìèëîñü,
òîæå íå çíàþ. Íî ìíå êðàéíå èíòåðåñíî áåæàòü ñî âñåìè âìåñòå, à åñëè
óäàñòñÿ, òî è îáîãíàòü äðóãèõ… Çëî? Íó — çëî. Åñëè ìíå êòî-íèáóäü â ýòîì
âåëèêîëåïíîì ñîðåâíîâàíèè ñäåëàåò áÿêó â âèäå ïîäíîæêè, ÿ ïîäíèìóñü è äàì â
ðûëî. Íèêàêèõ — «ïîäñòàâü ïðàâóþ». Äàì â ðûëî, è áàñòà.
— À åñëè ó íåãî êóëàê çäîðîâåé?
— Çíà÷èò, òàêàÿ ìîÿ äîëÿ — çà íèì áåæàòü.
— À êóäà áåæàòü-òî?
— Íà êóäûêèíó ãîðó. Êàêàÿ òåáå ðàçíèöà — êóäà? Âñå â îäíó ñòîðîíó —
äîáðûå è çëûå.
— ×òî-òî ÿ íå ÷óâñòâóþ, ÷òîáû ÿ óñòðåìëÿëñÿ êóäà-íèáóäü, — ñêàçàë
Ìàêñèì.
— Çíà÷èò, ñëàá â êîëåíêàõ. Ïàðàëèòèê. Çíà÷èò, äîëÿ òàêàÿ — ñêóëèòü íà
ìåñòå.
Ìàêñèì ñòèñíóë çóáû… Âüåëñÿ ãîðÿ÷èì çëûì âçãëÿäîì â ïîïà.
— Çà ÷òî æå ìíå äîëÿ òàêàÿ íåñ÷àñòíàÿ?
— Ñëàá. Ñëàá, êàê… âàðåíûé ïåòóõ. Íå âðàùàé ãëàçàìè.
— Ïîïÿðà!.. À åñëè ÿ ñ÷àñ, íàïðèìåð, òåáå äàì ðàçîê ïî ëáó, òî êàê?
Ïîï ãðîìêî, ãóñòî — ïðè áîëüíûõ-òî ëåãêèõ! — ðàñõîõîòàëñÿ.
— Âèäèøü! — ïîêàçàë îí ñâîþ ðó÷èùó. — Íàäåæíàÿ: ïðîèçîéäåò
åñòåñòâåííûé îòáîð.
— À ÿ ðóæüå ïðèíåñó.
— À òåáÿ ðàññòðåëÿþò. Òû ýòî çíàåøü, ïîýòîìó ðóæüå íå ïðèíåñåøü, èáî
òû ñëàá.
— Íó — íîæîì ïûðíó. ß ìîãó.
— Ïîëó÷èøü ïÿòü ëåò. Ó ìåíÿ ïîáîëèò ñ ìåñÿö è çàæèâåò. Òû áóäåøü ïÿòü
ëåò òÿíóòü.
— Õîðîøî, òîãäà ïî÷åìó æå ó òåáÿ ó ñàìîãî äóøà áîëèò?
— ß áîëåí, äðóã ìîé. ß ïðîáåæàë òîëüêî ïîëîâèíó äèñòàíöèè è çàõðîìàë.
Íàëåé.
Ìàêñèì íàëèë.
— Òû ñàìîëåòîì ëåòàë? — ñïðîñèë ïîï.
— Ëåòàë. Ìíîãî ðàç.
— À ÿ ëåòåë âîò ñþäà ïåðâûé ðàç. Ãðàíäèîçíî! Êîãäà ÿ ñàäèëñÿ â íåãî, ÿ
äóìàë: åñëè ýòîò ëåòàþùèé áàðàê íàâåðíåòñÿ, çíà÷èò, òàê íàäî; Æàëåòü è
òðóñèòü íå áóäó. Ïðåêðàñíî ÷óâñòâîâàë ñåáÿ âñþ äîðîãó! À êîãäà îí ìåíÿ
îòîðâàë îò çåìëè è ïîíåñ, ÿ äàæå ïîãëàäèë ïî áîêó — ìîëîäåö. Â ñàìîëåò
âåðóþ. Âîîáùå â æèçíè ìíîãî ñïðàâåäëèâîãî. Âîò æàëåþò: Åñåíèí ìàëî ïðîæèë.
Ðîâíî — ñ ïåñíþ. Áóäü îíà, ýòà ïåñíÿ, äëèííåé, îíà íå áûëà áû òàêîé
ùåìÿùåé. Äëèííûõ ïåñåí íå áûâàåò.
— À ó âàñ â öåðêâè… êàê çàâåäóò…
— Ó íàñ íå ïåñíÿ, ó íàñ — ñòîí. Íåò, Åñåíèí… Çäåñü ïðîæèòî êàê ðàç
ñ ïåñíþ. Ëþáèøü Åñåíèíà?
— Ëþáëþ.
— Ñïîåì?
— ß íå óìåþ.
— Ñëåãêà ïîääåðæèâàé, òîëüêî íå ìåøàé.
— È ïîï çàãóäåë ïðî êëåí çàëåäåíåëûé, äà òàê ãðóñòíî è óìíî êàê-òî
çàãóäåë, ÷òî è ïðàâäà çàùåìèëî â ãðóäè. Íà ñëîâàõ «àõ, è ñàì ÿ íûí÷å ÷òîé-òî
ñòàë íåñòîéêèé» ïîï óäàðèë êóëàêîì â ñòîëåøíèöó è çàïëàêàë è çàòðÿñ ãðèâîé.
— Ìèëûé, ìèëûé!.. Ëþáèë êðåñòüÿíèíà!.. Æàëåë! Ìèëûé!.. À ÿ òåáÿ ëþáëþ.
Ñïðàâåäëèâî? Ñïðàâåäëèâî. Ïîçäíî? Ïîçäíî…
Ìàêñèì ÷óâñòâîâàë, ÷òî îí òîæå íà÷èíàåò ëþáèòü ïîïà.
— Îòåö! Îòåö… Ñëóøàé ñþäà!
— Íå õî÷ó! — ïëàêàë ïîï.
— Ñëóøàé ñþäà, êîëîäà!
— Íå õî÷ó! Òû ñëàá â êîëåíêàõ…
— ß òàêèõ, êàê òû, îáñòàâëþ íà ïåðâîì æå êèëîìåòðå! Ñëàá â êîëåíêàõ…
Òóáèê.
— Ìîëèñü! — Ïîï âñòàë. — Ïîâòîðÿé çà ìíîé…
— Ïîøåë òû!..
Ïîï ëåãêî îäíîé ðóêîé ïîäíÿë çà øêèðêó Ìàêñèìà, ïîñòàâèë ðÿäîì ñ ñîáîé.
— Ïîâòîðÿé çà ìíîé: âåðóþ!
— Âåðóþ! — ñêàçàë Ìàêñèì.
— Ãðîì÷å! Òîðæåñòâåííî: âå-ðóþ! Âìåñòå: âå-ðó-þ-ó!
— Âå-ðó-þ-ó! — çàáëàæèëè âìåñòå. Äàëüøå ïîï îäèí ïðèâû÷íîé
ñêîðîãîâîðêîé çà÷àñòèë:
—  àâèàöèþ, â ìåõàíèçàöèþ ñåëüñêîãî õîçÿéñòâà, â íàó÷íóþ ðåâîëþöèþ-ó!
 êîñìîñ è íåâåñîìîñòü! Èáî ýòî îáúåêòèâíî-î! Âìåñòå! Çà ìíîé!..
Âìåñòå çàîðàëè:
— Âå-ðó-þ-ó!
— Âåðóþ, ÷òî ñêîðî âñå ñîáåðóòñÿ â áîëüøèå âîíþ÷èå ãîðîäà! Âåðóþ, ÷òî
çàäîõíóòñÿ òàì è ïîáåãóò îïÿòü â ÷èñòî ïîëå!.. Âåðóþ!
— Âåðóþ-ó!
—  áàðñó÷üå ñàëî, â áû÷à÷èé ðîã, â ñòîÿ÷óþ îãëîáëþ-ó!  ïëîòü è
ìÿêîñòü òåëåñíóþ-ó!..
…Êîãäà Èëþõà Ëàïøèí ïðîäðàë ãëàçà, îí óâèäåë: ãðîìàäèíà ïîï ìîùíî
êèäàë ïî ãîðíèöå ìîãó÷åå òåëî ñâîå, áðîñàëñÿ ñ ìàõó âïðèñÿäêó è îðàë è
íàõëîïûâàë ñåáÿ ïî áîêàì è ïî ãðóäè:
— Ýõ, âåðóþ, âåðóþ!
Òó-äû, òó-äû, òó-äû — ðàç!
Âåðóþ, âåðóþ!
Ì-ïà, ì-ïà, ì-ïà — äâà!
Âåðóþ, âåðóþ!..
À âîêðóã ïîïà, ïîäáî÷åíÿñü, ìåëêî ðàáîòàë Ìàêñèì ßðèêîâ è áàáüèì
ãîëîñîì ãðîìêî âòîðèë:
— Ó-òÿ, ó-òÿ, ó-òÿ-òðè!
Âåðóþ, âåðóþ!
Å-òÿ, åòÿ — âñå ÷åòûðå!
— Çà ìíîé! — âîñêëèöàë ïîï.
— Âåðóþ! Âåðóþ!
Ìàêñèì ïðèñòðàèâàëñÿ â çàòûëîê ïîïó, îíè, ïðèïëÿñûâàÿ, ìîë÷à ñîâåðøàëè
êðóã ïî èçáå, ïîòîì ïîï îïÿòü áðîñàëñÿ âïðèñÿäêó, êàê â ïðîðóáü, ðàñïàõèâàë
ðóêè… Ïîëîâèöû ãíóëèñü.
— Ýõ, âåðóþ, âåðóþ!
— Òû-íà, òû-íà, òû-íà — ïÿòü!
Âñå îãëîáåëüêè — íà ÿòü!
Âåðóþ! Âåðóþ!
À ãäå øåñòü, òàì è øåðñòü!
Âåðóþ! Âåðóþ!
Îáà, ïîï è Ìàêñèì, ïëÿñàëè ñ òàêîé ñ êàêîé-òî çëîñòüþ, ñ òàêèì
îñòåðâåíåíèåì, ÷òî íå êàçàëîñü è ñòðàííûì, ÷òî îíè ïëÿøóò. Òóò èëè ïëÿñàòü,
èëè óæ ðâàòü íà ãðóäè ðóáàõó è ïëàêàòü è ñêðèïåòü çóáàìè.
Èëþõà ïîñìîòðåë-ïîñìîòðåë íà íèõ è ïðèñòðîèëñÿ ïëÿñàòü òîæå. Íî îí
òîëüêî âðåìÿ îò âðåìåíè òîíåíüêî êðè÷àë: «Èõ-õà! Èõ-õà!» Îí íå çíàë ñëîâ.
Ðóáàõà íà ïîïå — íà ñïèíå — âçìîêëà, ïîä ðóáàõîé ìîãó÷å øåâåëèëèñü
áóãðû ìûøö: îí, âèäíî, íå çíàë ðàíüøå óñòàëîñòè âîâñå, è áîëåçíü íå óñïåëà
åùå ïåðåêóñèòü òóãèå åãî æèëû. Èõ, íàâåðíî, íå òàê ëåãêî ïåðåêóñèòü: ðàíüøå
îí âñåõ áàðñóêîâ ñëîïàåò. À íàäî áóäåò, åñëè åìó ïîñîâåòóþò, ïîïðîñèò
ïðèíåñòè âîëêà ïîæèðíåå — îí òàê ïðîñòî íå óéäåò.
— Çà ìíîé! — îïÿòü âåëåë ïîï.
È òðîå âî ãëàâå ñ ÿðîñòíûì, ðàñêàëåííûì ïîïîì ïîøëè, ïðèïëÿñûâàÿ,
êðóãîì, êðóãîì. Ïîòîì ïîï, êàê áîëüøîé òÿæåëûé çâåðü, îïÿòü ïðûãíóë íà
ñåðåäèíó êðóãà, ïðîãíóë ïîëîâèöû… Íà ñòîëå çàäðåáåçæàëè òàðåëêè è ñòàêàíû.
— Ýõ, âåðóþ! Âåðóþ!..
Ïîïóëÿðíîñòü: 64, Last-modified: Thu, 01 Oct 1998 15:08:00 GMT
К старухе Агафье Журавлевой приехал сын Константин Иванович. С женой и дочерью. Попроведовать, отдохнуть. Деревня Новая – небольшая деревня, а Константин Иванович еще на такси подкатил, и они еще всем семейством долго вытаскивали чемоданы из багажника… Сразу вся деревня узнала: к Агафье приехал сын с семьей, средний, Костя, богатый, ученый.
К вечеру узнали подробности: он сам – кандидат, жена – тоже кандидат, дочь – школьница. Агафье привезли электрический самовар, цветастый халат и деревянные ложки.
Вечером же у Глеба Капустина на крыльце собрались мужики. Ждали Глеба.
Про Глеба Капустина надо рассказать, чтобы понять, почему у него на крыльце собрались мужики и чего они ждали.
Глеб Капустин – толстогубый, белобрысый мужик сорока лет, начитанный и ехидный. Как-то так получилось, что из деревни Новой, хоть она небольшая, много вышло знатных людей: один полковник, два летчика, врач, корреспондент… И вот теперь Журавлев – кандидат. И как-то так повелось, что когда знатные приезжали в деревню на побывку, когда к знатному земляку в избу набивался вечером народ – слушали какие-нибудь дивные истории или сами рассказывали про себя, если земляк интересовался, – тогда-то Глеб Капустин приходил и срезал знатного гостя. Многие этим были недовольны, но многие, мужики особенно, просто ждали, когда Глеб Капустин срежет знатного. Даже не то что ждали, а шли раньше к Глебу, а потом уж – вместе – к гостю. Прямо как на спектакль ходили. В прошлом году Глеб срезал полковника – с блеском, красиво. Заговорили о войне 1812 года… Выяснилось, что полковник не знает, кто велел поджечь Москву. То есть он знал, что какой-то граф, но фамилию перепутал, сказал – Распутин. Глеб Капустин коршуном взмыл над полковником… И срезал. Переволновались все тогда, полковник ругался… Бегали к учительнице домой – узнавать фамилию графа-поджигателя. Глеб Капустин сидел красный в ожидании решающей минуты и только повторял: «Спокойствие, спокойствие, товарищ полковник, мы же не в Филях, верно?» Глеб остался победителем; полковник бил себя кулаком по голове и недоумевал. Он очень расстроился. Долго потом говорили в деревне про Глеба, вспоминали, как он только повторял: «Спокойствие, спокойствие, товарищ полковник, мы же не в Филях». Удивлялись на Глеба. Старики интересовались – почему он так говорил.
Глеб посмеивался. И как-то мстительно щурил свои настырные глаза. Все матери знатных людей в деревне не любили Глеба. Опасались.
И вот теперь приехал кандидат Журавлев…
Глеб пришел с работы (он работал на пилораме), умылся, переоделся… Ужинать не стал. Вышел к мужикам на крыльцо.
Закурили… Малость поговорили о том о сем – нарочно не о Журавлеве. Потом Глеб раза два посмотрел в сторону избы бабки Агафьи Журавлевой. Спросил:
– Гости к бабке Агафье приехали?
– Кандидаты!
– Кандидаты? – удивился Глеб. – О‑о!.. Голой рукой не возьмешь.
Мужики посмеялись: мол, кто не возьмет, а кто может и взять. И посматривали с нетерпением на Глеба.
– Ну, пошли попроведаем кандидатов, – скромно сказал Глеб.
И пошли.
Глеб шел несколько впереди остальных, шел спокойно, руки в карманах, щурился на избу бабки Агафьи, где теперь находились два кандидата. Получалось вообще-то, что мужики ведут Глеба. Так ведут опытного кулачного бойца, когда становится известно, что на враждебной улице объявился некий новый ухарь. Дорогой говорили мало.
– В какой области кандидаты? – спросил Глеб.
– По какой специальности? А черт его знает… Мне бабенка сказала – кандидаты. И он и жена…
– Есть кандидаты технических наук, есть общеобразовательные, эти в основном трепологией занимаются.
– Костя вообще-то в математике рубил хорошо, – вспомнил кто-то, кто учился с Костей в школе. – Пятерочник был.
Глеб Капустин был родом из соседней деревни и здешних знатных людей знал мало.
– Посмотрим, посмотрим, – неопределенно пообещал Глеб. – Кандидатов сейчас как нерезаных собак.
– На такси приехал…
– Ну, марку-то надо поддержать!.. – посмеялся Глеб.
Кандидат Константин Иванович встретил гостей радостно, захлопотал насчет стола… Гости скромно подождали, пока бабка Агафья накрыла стол, поговорили с кандидатом, повспоминали, как в детстве они вместе…
– Эх, детство, детство! – сказал кандидат. – Ну, садитесь за стол, друзья.
Все сели за стол. И Глеб Капустин сел. Он пока помалкивал. Но – видно было – подбирался к прыжку. Он улыбался, поддакнул тоже насчет детства, а сам все взглядывал на кандидата – примеривался.
За столом разговор пошел дружнее, стали уж вроде и забывать про Глеба Капустина… И тут он попер на кандидата.
– В какой области выявляете себя? – спросил он.
– Где работаю, что ли? – не понял кандидат.
– Да.
– На филфаке.
– Философия?
– Не совсем… Ну, можно и так сказать.
– Необходимая вещь. – Глебу нужно было, чтоб была – философия. Он оживился. – Ну, и как насчет первичности?
– Какой первичности? – опять не понял кандидат. И внимательно посмотрел на Глеба. И все посмотрели на Глеба.
– Первичности духа и материи. – Глеб бросил перчатку. Глеб как бы стал в небрежную позу и ждал, когда перчатку поднимут. Кандидат поднял перчатку.
– Как всегда, – сказал он с улыбкой. – Материя первична…
– А дух?
– А дух – потом. А что?
– Это входит в минимум? – Глеб тоже улыбался. – Вы извините, мы тут… далеко от общественных центров, поговорить хочется, но не особенно-то разбежишься – не с кем. Как сейчас философия определяет понятие невесомости?
– Как всегда определяла. Почему – сейчас?
– Но явление-то открыто недавно. – Глеб улыбнулся прямо в глаза кандидату. – Поэтому я и спрашиваю. Натурфилософия, допустим, определит это так, стратегическая философия – совершенно иначе…
– Да нет такой философии – стратегической! – заволновался кандидат. – Вы о чем вообще-то?
– Да, но есть диалектика природы, – спокойно, при общем внимании продолжал Глеб. – А природу определяет философия. В качестве одного из элементов природы недавно обнаружена невесомость. Поэтому я и спрашиваю: растерянности не наблюдается среди философов?
Кандидат искренне засмеялся. Но засмеялся один… И почувствовал неловкость. Позвал жену:
– Валя, иди, у нас тут… какой-то странный разговор!
Валя подошла к столу, но кандидат Константин Иванович все же чувствовал неловкость, потому что мужики смотрели на него и ждали, как он ответит на вопрос.
– Давайте установим, – серьезно заговорил кандидат, – о чем мы говорим.
– Хорошо. Второй вопрос: как вы лично относитесь к проблеме шаманизма в отдельных районах Севера?
Кандидаты засмеялись. Глеб Капустин тоже улыбнулся. И терпеливо ждал, когда кандидаты отсмеются.
– Нет, можно, конечно, сделать вид, что такой проблемы нету. Я с удовольствием тоже посмеюсь вместе с вами… – Глеб опять великодушно улыбнулся. Особо улыбнулся жене кандидата, тоже кандидату, кандидатке, так сказать. – Но от этого проблема как таковая не перестанет существовать. Верно?
– Вы серьезно все это? – спросила Валя.
– С вашего позволения. – Глеб Капустин привстал и сдержанно поклонился кандидатке. И покраснел. – Вопрос, конечно, не глобальный, но, с точки зрения нашего брата, было бы интересно узнать.
– Да какой вопрос-то? – воскликнул кандидат.
– Твое отношение к проблеме шаманизма. – Валя опять невольно засмеялась. Но спохватилась и сказала Глебу: – Извините, пожалуйста.
– Ничего, – сказал Глеб. – Я понимаю, что, может, не по специальности задал вопрос…
– Да нет такой проблемы! – опять сплеча рубанул кандидат. Зря он так. Не надо бы так.
Теперь засмеялся Глеб. И сказал:
– Ну, на нет и суда нет!
Мужики посмотрели на кандидата.
– Баба с возу – коню легче, – еще сказал Глеб. – Проблемы нету, а эти… – Глеб что-то показал руками замысловатое, – танцуют, звенят бубенчиками… Да? Но при желании… – Глеб повторил: – При желании – их как бы нету. Верно? Потому что, если… Хорошо! Еще один вопрос: как вы относитесь к тому, что Луна тоже дело рук разума?
Кандидат молча смотрел на Глеба. Глеб продолжал:
– Вот высказано учеными предположение, что Луна лежит на искусственной орбите, допускается, что внутри живут разумные существа…
– Ну? – спросил кандидат. – И что?
– Где ваши расчеты естественных траекторий? Куда вообще вся космическая наука может быть приложена?
Мужики внимательно слушали Глеба.
– Допуская мысль, что человечество все чаще будет посещать нашу, так сказать, соседку по космосу, можно допустить также, что в один прекрасный момент разумные существа не выдержат и вылезут к нам навстречу. Готовы мы, чтобы понять друг друга?
– Вы кого спрашиваете?
– Вас, мыслителей…
– А вы готовы?
– Мы не мыслители, у нас зарплата не та. Но если вам это интересно, могу поделиться, в каком направлении мы, провинциалы, думаем. Допустим, на поверхность Луны вылезло разумное существо… Что прикажете делать? Лаять по-собачьи? Петухом петь?
Мужики засмеялись. Пошевелились. И опять внимательно уставились на Глеба.
– Но нам тем не менее надо понять друг друга. Верно? Как? – Глеб помолчал вопросительно. Посмотрел на всех. – Я предлагаю: начертить на песке схему нашей солнечной системы и показать ему, что я с Земли, мол. Что, несмотря на то что я в скафандре, у меня тоже есть голова и я тоже разумное существо. В подтверждение этого можно показать ему на схеме, откуда он: показать на Луну, потом на него. Логично? Мы, таким образом, выяснили, что мы соседи. Но не больше того! Дальше требуется объяснить, по каким законам я развивался, прежде чем стал такой, какой есть на данном этапе…
– Так, так. – Кандидат пошевелился и значительно посмотрел на жену. – Это очень интересно: по каким законам?
Это он тоже зря, потому что его значительный взгляд был перехвачен; Глеб взмыл ввысь… И оттуда, с высокой выси, ударил по кандидату. И всякий раз в разговорах со знатными людьми деревни наступал вот такой момент – когда Глеб взмывал кверху. Он, наверно, ждал такого момента, радовался ему, потому что дальше все случалось само собой.
– Приглашаете жену посмеяться? – спросил Глеб. Спросил спокойно, но внутри у него, наверно, все вздрагивало. – Хорошее дело… Только, может быть, мы сперва научимся хотя бы газеты читать? А? Как думаете? Говорят, кандидатам это тоже не мешает…
– Послушайте!..
– Да мы уже послушали! Имели, так сказать, удовольствие. Поэтому позвольте вам заметить, господин кандидат, что кандидатство – это ведь не костюм, который купил – и раз и навсегда. Но даже костюм и то надо иногда чистить. А кандидатство, если уж мы договорились, что это не костюм, тем более надо… поддерживать. – Глеб говорил негромко, но напористо и без передышки – его несло. На кандидата было неловко смотреть: он явно растерялся, смотрел то на жену, то на Глеба, то на мужиков… Мужики старались не смотреть на него. – Нас, конечно, можно тут удивить: подкатить к дому на такси, вытащить из багажника пять чемоданов… Но вы забываете, что поток информации сейчас распространяется везде равномерно. Я хочу сказать, что здесь можно удивить наоборот. Так тоже бывает. Можно понадеяться, что тут кандидатов в глаза не видели, а их тут видели – и кандидатов, и профессоров, и полковников. И сохранили о них приятные воспоминания, потому что это, как правило, люди очень простые. Так что мой вам совет, товарищ кандидат: почаще спускайтесь на землю. Ей-богу, в этом есть разумное начало. Да и не так рискованно: падать будет не так больно.
– Это называется – «покатил бочку», – сказал кандидат. – Ты что, с цепи сорвался? В чем, собственно…
– Не знаю, не знаю, – торопливо перебил его Глеб, – не знаю, как это называется, – я в заключении не был и с цепи не срывался. Зачем? Тут, – оглядел Глеб мужиков, – тоже никто не сидел – не поймут. А вот и жена ваша сделала удивленные глаза… А там дочка услышит. Услышит и «покатит бочку» в Москве на кого-нибудь. Так что этот жаргон может… плохо кончиться, товарищ кандидат. Не все средства хороши, уверяю вас, не все. Вы же, когда сдавали кандидатский минимум, вы же не «катили бочку» на профессора. Верно? – Глеб встал. – И «одеяло на себя не тянули». И «по фене не ботали». Потому что профессоров надо уважать – от них судьба зависит, а от нас судьба не зависит, с нами можно «по фене ботать». Так? Напрасно. Мы тут тоже немножко… «микитим». И газеты тоже читаем, и книги, случается, почитываем… И телевизор даже смотрим. И, можете себе представить, не приходим в бурный восторг ни от КВН, ни от «Кабачка „13 стульев“». Спросите, почему? Потому что там – та же самонадеянность. Ничего, мол, все съедят. И едят, конечно, ничего не сделаешь. Только не надо делать вид, что все там гении. Кое-кто понимает… Скромней надо.
– Типичный демагог-кляузник, – сказал кандидат, обращаясь к жене. – Весь набор тут…
– Не попали. За всю жизнь ни одной анонимки или кляузы ни на кого не написал. – Глеб посмотрел на мужиков: мужики знали, что это правда. – Не то, товарищ кандидат. Хотите, объясню, в чем моя особенность?
– Хочу, объясните.
– Люблю по носу щелкнуть – не задирайся выше ватерлинии! Скромней, дорогие товарищи…
– Да в чем же вы увидели нашу нескромность? – не вытерпела Валя. – В чем она выразилась-то?
– А вот когда одни останетесь, подумайте хорошенько. Подумайте – и поймете. – Глеб даже как-то с сожалением посмотрел на кандидатов. – Можно ведь сто раз повторить слово «мёд», но от этого во рту не станет сладко. Для этого не надо кандидатский минимум сдавать, чтобы понять это. Верно? Можно сотни раз писать во всех статьях слово «народ», но знаний от этого не прибавится. Так что когда уж выезжаете в этот самый народ, то будьте немного собранней. Подготовленней, что ли. А то легко можно в дураках очутиться. До свидания. Приятно провести отпуск… среди народа. – Глеб усмехнулся и не торопясь вышел из избы. Он всегда один уходил от знатных людей.
Он не слышал, как потом мужики, расходясь от кандидатов, говорили:
– Оттянул он его!.. Дошлый, собака. Откуда он про Луну-то знает?
– Срезал.
– Откуда что берется!
И мужики изумленно качали головами:
– Дошлый, собака. Причесал бедного Константина Иваныча… А? Как миленького причесал! А эта-то, Валя-то, даже рта не открыла.
– А что тут скажешь? Тут ничего не скажешь. Он, Костя-то, хотел, конечно, сказать… А тот ему на одно слово – пять.
– Чего тут… Дошлый, собака!
В голосе мужиков слышалась даже как бы жалость к кандидатам, сочувствие. Глеб же Капустин по-прежнему неизменно удивлял. Изумлял. Восхищал даже. Хоть любви, положим, тут не было. Нет, любви не было. Глеб жесток, а жестокость никто, никогда, нигде не любил еще.
Завтра Глеб Капустин, придя на работу, между прочим (играть будет) спросит мужиков:
– Ну, как там кандидат-то? – И усмехнется.
– Срезал ты его, – скажут Глебу.
– Ничего, – великодушно заметит Глеб. – Это полезно. Пусть подумает на досуге. А то слишком много берут на себя…
Сашку Ермолаева обидели.
Ну, обидели и обидели — случается. Никто не призывает бессловесно сносить обиды, но сразу из-за этого переоценивать все ценности человеческие, ставить на попа самый смысл жизни — это тоже, знаете… роскошь. Себе дороже, как говорят. Благоразумие — вещь не из рыцарского сундука, зато безопасно. Да-с. Можете не соглашаться, можете снисходительно улыбнуться, можете даже улыбнуться презрительно… Валяйте. Когда намашетесь театральными мечами, когда вас отовсюду с треском выставят, когда вас охватит отчаяние, приходите к нам, благоразумным, чай пить.
Но — к делу.
Что случилось?
В субботу утром Сашка собрал пустые бутылки из-под молока, сказал: «Маша, пойдешь со мной?» — дочери.
— Куда? Гагазинчик? — обрадовалась маленькая девочка.
— В магазинчик. Молочка купим. А то мамка ругается, что мы в магазин не ходим, пойдем сходим.
— В кои-то веки! — сказала озабоченная «мамка». — Посмотрите там ещё рыбу — нототению. Если есть, возьмите с полкило.
— Это дорогая-то?
— Ничего, возьми, — я ребятишкам поджарю.
И Сашка с Машей пошли в «гагазинчик».
Взяли молока, взяли масла, пошли смотреть рыбу нототению. Пришли в рыбный отдел, а там, за прилавком — тётя.
Тётя была хмурая — не выспалась, что ли. И почему-то ей, тёте, показалось, что это стоит перед ней тот самый парень, который вчера здесь, в магазине, устроил пьяный дебош. Она спросила строго, зло:
—Ну, как — ничего?
— Что «ничего»? — не понял Сашка.
— Помнишь вчерашнее-то?
Сашка удивленно смотрел на тётю…
— Чего глядишь? Глядит! Ничего не было, да? Глядит, как Исусик…
Почему-то Сашка особенно оскорбился за этого «Исусика». Чёрт возьми совсем, где-то ты, Александр Иванович, уважаемый человек, а тут… Но он даже не успел и подумать-то так — обида толкнулась в грудь, как кулаком дали.
— Слушайте, — сказал Сашка, чувствуя, как у него сводит челюсть от обиды. — Вы, наверно, сами с похмелья?.. Что вчера было?
Теперь обиделась тётя. Она засмеялась презрительно:
— Забыл?
— Что я забыл? Я вчера на работе был!
— Да? И сколько плотют за такую работу? На работе он был! Да ещё стоит рот разевает: «С похмелья!» Сам не проспался ещё.
Сашку затрясло. Может, оттого он так остро почувствовал в то утро обиду, что последнее время наладился жить хорошо, мирно, забыл даже когда и выпивал… И оттого ещё, что держал в руке маленькую родную руку дочери… Это при дочери его так! Но он не знал, что делать. Тут бы пожать плечами, повернуться и уйти к чёрту. Тётя-то уж больно того — несгибаемая. Может, она и поняла, что обозналась, но не станет же она, в самом деле, извиняться перед кем попало. С какой стати?
— Где у вас директор? — самое сильное, что пришло Сашке на ум.
— На месте, — спокойно сказала тётя.
— Где на месте-то? Где его место?
— Где положено, там и место. Для чего тебе директор-то? «Где директор»! Только и делов директору — с вами разговаривать! — тётя повысила голос, приглашая к скандалу других продавщиц и покупателей, которые постарше. — Директора ему подайте! Директор на работу пришёл, а не с вами объясняться. Нет, видите ли, дайте ему директора!
— Что там, Роза? — спросили тётю другие продавщицы.
— Да вот директора — стоит требует!.. Вынь да положь директора! Фон-барон. Пьянчуги.
Сашка пошёл сам искать директора.
— Какая тётя… похая, — сказала Маша.
— Она не плохая, она… — Сашка не стал при ребенке говорить, какая тётя. Лицо его горело, точно ему ни за что ни про что — при всех! — надавали пощёчин.
В служебном проходе ему загородил было дорогу парень-мясник.
— Чего ты волну-то поднял?
Но ему-то Сашка нашёл, что сказать. И, видно, в глазах у Сашки стояло серьёзное чувство — парень отшагнул в сторону.
— Я не директор, — сказала другая тётя, в кабинете. — Я — завотделом. А в чём дело?
— Понимаете, — начал Сашка, — стоит… и начинает — ни с того ни с сего… За что?
— Вы спокойнее, спокойнее, — посоветовала завотделом.
— Я вчера весь день был на работе… Я даже в магазине-то не был! А она начинает: я, мол, чего-то такое натворил у вас в магазине. Я и в магазине-то не был!
— Кто говорит?
— В рыбном отделе стоит.
— Ну, и что она?
— Ну, говорит, что я что-то такое вчера натворил в магазине. Я вчера и в магазине-то не был.
— Так что же вы волнуетесь, если не вы натворили? Не вы и не вы — и всё.
— Она же хамить начала! Она же обзывается!..
— Как обзывается?
— Исусик, говорит.
Завотделом засмеялась. У Сашки опять свело челюсть. У него затряслись губы.
— Ну, пойдёмте, пойдёмте… что там такое — выясним, — сказала завотделом.
И завотделом, а за ней Сашка — появились в рыбном отделе.
— Роза, что тут такое? — негромко спросила завотделом.
Роза тоже негромко — так говорят врачи между собой при больном — о больном же, ещё на суде так говорят и в милиции — вроде между собой, но нисколько не смущаются, если тот, о ком говорят, слышит, — Роза негромко пояснила:
— Напился вчера, наскандалил, а сегодня я напомнила — сделал вид, что забыл. Да ещё возмущённый вид сделал!..
Сашку опять затрясло. Он, как этот… и трясся всё утро, и трясся. Нервное желе, ёлки зелёные. А затрясло его опять потому, что завотделом слушала Розу и слегка — понимающе — кивала головой. И Роза тоже говорила не зло, а как говорят про дела известные, понятные, случающиеся тут чуть не каждый день. И они вдвоём понимали, хоть они не смотрели на Сашку, что Сашке, как всякому на его месте, ничего другого и не остаётся, кроме как «делать возмущённый вид».
Сашку затрясло, но он собрал все силы и хотел быть спокойным.
— А при чём здесь этот ваш говорок-то? — спросил он.
Завотделом и Роза не посмотрели на него. Разговаривали.
— А что сделал-то?
— Ну, выпил — не хватило. Пришёл опять. А время вышло. Он — требовать…
— Звонили?
— Любка пошла звонить, а он, хоть и пьяный, а сообразил — ушёл. Обзывал нас тут всяко…
— Слушайте! — вмешался опять в их разговор Сашка. — Да не был я вчера в магазине! Не был! Вы понимаете?
Роза и завотделом посмотрели на него.
— Не был я вчера в магазине, вы можете это понять?! Я же вам русским языком говорю: я вчера в этом магазине не был!
Роза с завотделом смотрели на него, молчали.
— А вы начинаете тут!.. Да ещё этот разговорчик — стоят, вроде им всё понятно. А я и в магазине-то не был!
А между тем сзади образовалась уже очередь. И стали раздаваться голоса:
— Да хватит там: был, не был!
— Отпускайте!
— Но как же так? — повернулся Сашка к очереди. — Я вчера и в магазине-то не был, а они мне какой-то скандал приписывают! Вы-то что?!
Тут выступил один пожилой, в плаще.
— Хватит, — не был он в магазине! Вас тут каждый вечер — не пробьёшься. Соображают стоят. Раз говорят, значит, был.
— Что вы, они вечерами никуда не ходят! — заговорили в очереди.
— Они газеты читают.
— Стоит — возмущается! Это на вас надо возмущаться. На вас надо возмущаться-то.
— Да вы что? — попытался было ещё сказать Сашка, но понял, что — бесполезно. Глупо. Эту стенку из людей ему не пройти.
— Работайте, — сказали Розе из очереди. — Работайте спокойно, не обращайте внимания на всяких тут…
Сашка пошёл к выходу. Покупатель в плаще послал ему в спину последнее:
— Водка начинает продаваться в десять часов! Рано пришёл!
Сашка вышел на улицу, остановился, закурил.
— Какие дяди похие, — сказала Маша.
— Да, дяди… тёти… — пробормотал Сашка. — Мгм… — он думал, что бы сделать? Как поступить? Оставлять всё в таком положении он не хотел. Не мог просто. Его опять трясло. Прямо трясун какой-то!
Он решил дождаться этого, в плаще. Поговорить. Как же так? С какой стати он выскочил таким подхалимом? Что за манера? Что за проклятое желание угодить продавцу, чиновнику, хамоватому начальству?! Угодить во что бы то ни стало! Ведь сами расплодили хамов, сами! Никто же нам их не завёз, не забросил на парашютах. Сами! Пора же им и укорот сделать. Они же уже меры не знают… Так примерно думал Сашка. И тут вышел этот, в плаще.
— Слушайте, — двинулся к нему Сашка, — хочу поговорить с вами…
Плащ остановился, недобро уставился на Сашку.
— О чём нам говорить?
— Почему вы выскочили заступаться за продавцов? Я правда не был вчера в магазине…
— Иди, проспись сперва! Понял? Он будет ещё останавливать… «Поговорить». Я те поговорю! Поговоришь у меня в другом месте!
— Ты что, взбесился?
— Это ты у меня взбесишься! Счас ты у меня взбесишься, счас… Я те поговорю, подворотня чёртова!
Плащ прошуршал опять в магазин — к телефону, как понял Сашка.
Заговор какой-то! Сашка даже слегка успокоился. И решил не ждать милиции. Ну её… Один, может, и дождался бы — интересно даже: чем бы всё это кончилось?
Они пошли с Машей домой. Дорогой Сашка всё изумлялся про себя, всё не мог никак понять: что такое творится с людьми?
Девочка опять залопотала на своём маленьком, смешном языке. Сашку вдруг изумило и то, что она, крохотуля, почему-то смолкала, когда он объяснялся с дядями и тётями, а начинала говорить лишь после того и говорила, что дяди и тёти — «похие», потому что нехорошо говорят с папой. Сашка взял девочку на руки, прижал к груди. Что-то вдруг аж слеза навернулась.
— Кроха ты моя… Неужели ты всё понимаешь?
Дома Сашка хотел было рассказать жене Вере, как его в магазине… Но тут же и расхотелось…
— А что, что случилось-то?
— Да, ладно, ну их. Нахамили, и всё. Что — редкость диковинная?
Но зато он задумался о том человеке в плаще. Ведь — мужик, долго жил… И что осталось от мужика: трусливый подхалим, сразу бежать к телефону — милицию звать. Как же он жил? Что делал в жизни? Может, он даже и не догадывается, что угодничать — никогда, нигде, никак — нехорошо, скверно. Но как же уж так надо прожить, чтобы не знать этого? А правда, как он жил? Что делал? Сашка часто видел этого человека, он из девятиэтажной башни напротив… Сходить? Спросить у кого-нибудь, из какой он квартиры, его, наверно, знают…
«Схожу! — решил Сашка. — Поговорю с человеком. Объясню, что правда же эта дура обозналась — не был я вчера в магазине, зря он так — не разобравшись, полез вступаться… Вообще поговорю. Может, он одинокий какой».
— Пойду сигарет возьму, — сказал жене Сашка.
— Ты только из магазина!
— Забыл.
— Посмотри, может, мясо ничего? Если плохое, не бери — для ребятишек. Не могу ничего придумать. Надоела эта каша. Посмотри, может, чего увидишь.
— Ладно.
…Один парнишка узнал по описанию:
— Из тридцать шестой, Чукалов.
— Он один живёт?
— Почему? Там бабка тоже живёт. А что?
— Ничего. Мне надо к нему.
Дверь открыл сам хозяин — тот самый человек, кого и надо было Сашке. Чукалов его фамилия.
— Не пугайтесь, пожалуйста, — сразу заговорил Сашка, — я хочу объяснить вам…
— Игорь! — громко позвал Чукалов.
Он не испугался, нет, он с каким-то непонятным удовлетворением смотрел на гостя — упёрся тёмными, слегка выпуклыми глазами и был явно доволен. Ждал.
— Я хочу объяснить…
— Счас объяснишь. Игорек!
— Что там? — спросили из глубины квартиры. Мужчина спросил.
Сашка невольно глянул на вешалку и при этом пошевелился… Чукалов — то ли решил, что Сашка хочет уйти, — вдруг цепко, неожиданно сильной рукой схватил его за рукав. И тёмные глаза его близко вспыхнули злостью и скорой, радостно-скорой расправой. Сашка настолько удивился всему, что не стал вырываться, только пошевелил рукой, чтоб высвободить кожу, которую Чукалов больно защемил с рукавом рубашки.
— Игорь!
— Что? — вышел Игорь, наверно, сын, тоже с тёмными, чуть влажными глазами. Здоровый, разгорячённый завтраком, важный.
— Вот этот человек нахамил мне в магазине… Хотел избить, — Чукалов всё держал Сашку за рукав, а обращался к сыну.
Игорь уставился на Сашку.
— Да вы пустите меня, я ж не бегу, — попросил Сашка. И улыбнулся. — Я ж сам пришёл.
— Пусти его, — велел Игорь. И вопросительно, пытливо, оценивающе, надо думать, смотрел на Сашку.
Чукалов отпустил Сашкин рукав.
— Понимаете, в чём дело, — как можно спокойнее, интеллигентнее заговорил Сашка, потирая руку. — Нахамили-то мне, а ваш отец…
— А мой отец подвернулся под горячую руку. Так?
— Да почему?
— Специально дожидался меня у магазина… — подсказал старший Чукалов.
— Мне было интересно узнать, почему вы… подхалимничаете?
Дальше Сашка двигался рывками, быстро. Игорь сгрёб его за грудки — этого Сашка никак не ждал, — раза два пристукнул головой об дверь, потом открыл её, протащил по площадке и сильно пустил вниз по лестнице. Сашка чудом удержался на ногах — схватился за перила. Наверху громко хлопнула дверь.
Сашка как будто выпал из вихря, который приподнял его, крутанул и шлёпнул на землю. Всё случилось скоро. И так же скоро, ясно заработала голова. Какое-то короткое время постоял он на лестнице… И быстро пошёл вниз, побежал. В прихожей у него лежит хороший молоток. Надо опять позвонить — если откроет пожилой, успеть оттолкнуть его и пройти… Если откроет Игорёк, ещё лучше — проще. Вот, довозмущался! Теперь бегай — унимай душу. Раньше бы ушёл из магазина, ничего бы и не было. Если откроет сам Игорь, надо левым коленом сразу шире распахнуть дверь и подставить ногу на упор: иначе он успеет толкнуть дверь оттуда, и удара не выйдет. Не удар будет, а мазня. Ах, славнецкий был спуск с лестницы!.. Умеет этот Игорёк, умеет… тварь поганая. Деловой человек, хорошо кормленный.
Едва только Сашка выбежал из подъезда, увидел: по двору, из магазина, летит его Вера, жена — простоволосая, насмерть чем-то перепуганная. У Сашки подкосились ноги: он решил, что что-то случилось с детьми — с Машей или с другой маленькой, которая только-только ещё начала ходить. Сашка даже не смог от испуга крикнуть… Остановился. Вера сама увидела его, подбежала.
— Ты что? — спросила она заполошно.
— Что?
— Ты опять захотел?! Тебе опять неймётся?! Чего ты затеваешь, с кем поругался?
— Ты чего?
— Какие дяди? Мне Маша сказала какие-то дяди. Какие дяди? Ты откуда идешь-то? Чего ты такой весь?
— Какой?
— Не притворяйся, Сашка, не притворяйся — я тебя знаю. Опять на тебе лица нету. Что случилось-то? С кем поругался?
— Да ни с кем я не ругался!..
— Не ври! Ты сказал, в магазин пойдёшь… Где ты был?
Сашка молчал. Теперь, пожалуй, ничего не выйдет. Он долго стоял, смотрел вниз — ждал: пройдёт само собой то, что вскипело в груди, или надо — через всё — проломиться с молотком к Игорю?..
— Сашка, милый, пойдём домой, пойдём домой, ради бога, — взмолилась Вера, видно, чутьём угадавшая, что творится в душе мужа. — Пойдём домой, там малышки ждут… Я их одних бросила. Плюнь, не заводись, не надо. Сашенька, родной мой, ты о нас-то подумай, — Вера взяла мужа за руку:
— Неужели тебе нас-то не жалко?
У Сашки навернулись на глаза слёзы… Он нахмурился. Сердито кашлянул. Достал пачку сигарет, вытащил дрожащими пальцами одну, закурил.
— Вон руки-то ходуном ходют. Пойдём.
Сашка лёгким движением высвободил руку…
И покорно пошёл домой.
Эх-х… Трясуны мы, трясуны!
На это надо было решиться. Он решился.
Как-то пришел домой – сам не свой – желтый; не глядя на жену, сказал:
– Это… я деньги потерял. – При этом ломаный его нос (кривой, с горбатинкой) из желтого стал красным. – Сто двадцать рублей.
У жены отвалилась челюсть, на лице появилось просительное выражение: может, это шутка? Да нет, этот кривоносик никогда не шутит, не умеет. Она глупо спросила:
– Где?
Тут он невольно хмыкнул:
– Дак если б я знал, я б пошел и…
– Ну, не-ет!! – взревела она. – Ухмыляться ты теперь до-олго не будешь! – И побежала за сковородником. – Месяцев девять, гад!
Он схватил с кровати подушку – отражать удары. (Древние только форсили своими сверкающими щитами. Подушка!) Они закружились по комнате…
– Подушку-то, подушку-то мараешь! Самой стирать!..
– Выстираю! Выстираю, кривоносик! А два ребра мои будут! Мои! Мои!..
– По рукам, слушай!..
– От-теньки-коротеньки!.. Кривенькие носики!
– По рукам, зараза! Я ж завтра на бюлитень сяду! Тебе же хуже!
– Садись!
– Тебе же хуже…
– Пускай!
– Ой!
– От так!
– Ну будет?
– Нет, дай я натешусь! Дай мне душеньку отвести, скважина ты кривоносая! Дятел… – Тут она наловчилась и больно достала его по голове. Немножко сама испугалась…
Он бросил подушку, схватился за голову, застонал. Она пытливо смотрела на него: притворяется или правда больно? Решила, что – правда. Поставила сковородник, села на табуретку и завыла. Да с причетом, с причетом:
– Ох, да за што же мне долюшка така-ая-а?.. Да копила-то я их, копила!.. Ох, да лишний-то раз кусочка белого не ела-а!.. Ох, да и детушкам своим пряничка сладкого не покупала!.. Все берегла-то я, берегла, скважина ты кривоносая-а!. Ох-х!.. Каждую-то копеечку откладывала да радовалась – будут у моих детушек к зиме шубки теплые да нарядные!.. И будут-то они ходить в школу не рваные да не холодные!..
– Где это они у тебя рваные-то ходют? – не вытерпел он.
– Замолчи, скважина! Замолчи. Съел ты эти денюжки от своих же детей! Съел и не подавился… Хоть бы ты подавился имя, нам бы маленько легче было…
– Спасибо на добром слове, – ядовито прошептал он.
– Мх-х, скважина!.. Где был-то? Может, вспомнишь?.. Может, на работе забыл где-нибудь? Может, под верстак положил да забыл?
– Где на работе!.. Я в сберкассу-то с работы пошел. На работе…
– Ну, может, заходил к кому, скважина?
– Ни к кому не заходил.
– Может, пиво в ларьке пил с алкоголиками?.. Вспомни. Может, выронил на пол… Беги, они пока ишо отдадут.
– Да не заходил я в ларек!
– Да где ж ты их потерять-то мог, скважина?
– Откуда я знаю?
– Ждала его!.. Счас бы пошли с ребятишками, примерили бы шубки… Я уж там подобрала – какие. А теперь их разберут. Ох, скважина ты, скважина…
– Да будет тебе! Заладила: скважина, скважина…
– Кто же ты?
– Што теперь сделаешь?
– Будешь в две смены работать, скважина! Ты у нас худой будешь… Ты у нас выпьешь теперь читушечку после бани, выпьешь! Сырой водички из колодца…
– Нужна она мне, читушечка. Без нее обойдусь.
– Ты у нас пешком на работу ходить будешь! Ты у нас покатаешься на автобусе.
Тут он удивился:
– В две смены работать и – пешком? Ловко…
– Пешком! Пешком – туда и назад, скважина! А где, так ишо побежишь – штоб не опоздать. Отольются они тебе, эти денюжки, вспомнишь ты их не раз.
– В две не в две, а по полторы месячишко отломаю – ничего, – серьезно сказал он, потирая ушибленное место. – Я уж с мастером договорился… – Он не сообразил сперва, что проговорился. А когда она недоуменно глянула на него, поправился: – Я, как хватился денег-то, на работу снова поехал и договорился.
– Ну-ка дай сберегательную книжку, – потребовала она. Посмотрела, вздохнула и еще раз горько сказала: – Скважина.
С неделю Андрей Ерин, столяр маленькой мастерской при «Заготзерне», что в девяти километрах от села, чувствовал себя скверно. Жена все злилась; он то и дело получал «скважину», сам тоже злился, но обзываться вслух не смел.
Однако дни шли… Жена успокаивалась. Андрей ждал. Наконец решил, что – можно.
И вот поздно вечером (он действительно «вламывал» по полторы смены) пришел он домой, а в руках держал коробку, а в коробке, заметно, что-то тяжеленькое. Андрей тихо сиял.
Ему нередко случалось приносить какую-нибудь работу на дом, иногда это были небольшие какие-нибудь деревянные штучки, ящички, завернутые в бумагу, – никого не удивило, что он с чем-то пришел. Но Андрей тихо сиял. Стоял у порога, ждал, когда на него обратят внимание… На него обратили внимание.
– Чего эт ты, как… голый зад при луне, светисся?
– Вот… дали за ударную работу… – Андрей прошел к столу, долго распаковывал коробку… И наконец открыл. И выставил на стол… микроскоп. – Микроскоп.
– Для чего он тебе?
Тут Андрей Ерин засуетился. Но не виновато засуетился, как он всегда суетился, а как-то снисходительно засуетился.
– Луну будем разглядывать! – И захохотал. Сын-пятиклассник тоже засмеялся: луну в микроскоп!
– Чего вы? – обиделась мать.
Отец с сыном так и покатились.
Мать навела на Андрея строгий взгляд. Тот успокоился.
– Ты знаешь, что тебя на каждом шагу окружают микробы? Вот ты зачерпнула кружку воды… Так? – Андрей зачерпнул кружку воды. – Ты думаешь, ты воду пьешь?
– Пошел ты!!.
– Нет, ты ответь.
– Воду пью.
Андрей посмотрел на сына и опять невольно захохотал:
– Воду она пьет!.. Ну не дура?..
– Скважина! Счас сковородник возьму.
Андрей снова посерьезнел.
– Микробов ты пьешь, голубушка, микробов. С водой-то. Миллиончика два тяпнешь – и порядок. На закуску! – Отец и сын опять не могли удержаться от смеха. Зоя (жена) пошла в куть за сковородником.
– Гляди суда! – закричал Андрей. Подбежал с кружкой к микроскопу, долго настраивал прибор, капнул на зеркальный кружок капельку воды, приложился к трубе и, наверно, минуты две, еле дыша, смотрел.
Сын стоял за ним – смерть как хотелось тоже глянуть.
– Пап!..
– Вот они, собаки!.. – прошептал Андрей Ерин. С каким-то жутким восторгом прошептал: – Разгуливают…
– Ну, пап!
Отец дрыгнул ногой.
– Туда-суда, туда-суда!.. Ах, собаки!
– Папка!
– Дай ребенку посмотреть! – строго велела мать, тоже явно заинтересованная.
Андрей с сожалением оторвался от трубки, уступил место сыну. И жадно и ревниво уставился ему в затылок. Нетерпеливо спросил:
– Ну?
Сын молчал.
– Ну?!
– Вот они! – заорал парнишка. – Беленькие…
Отец оттащил сына от микроскопа, дал место матери.
– Гляди! Воду она пьет…
Мать долго смотрела… Одним глазом, другим…
– Да никого я тут не вижу.
Андрей прямо зашелся весь, стал удивительно смелый.
– Оглазела! Любую копейку в кармане найдет, а здесь микробов разглядеть не может. Они ж чуть не в глаз тебе прыгают, дура! Беленькие такие…
Мать, потому что не видела никаких беленьких, а отец с сыном видели, не осердилась.
– Вон, однако… – Может, соврала, у нее выскакивало. Могла приврать.
Андрей решительно оттолкнул жену от микроскопа и прилип к трубке сам. И опять голос его перешел на шепот:
– Твою мать, што делают! Што делают!..
– Мутненькие такие? – расспрашивала сзади мать сына. – Вроде как жиринки в супу?.. Они, што ли?
– Ти-ха! – рявкнул Андрей, не отрываясь от микроскопа. – Жиринки… Сама ты жиринка. Ветчина целая. – Странно, Андрей Ерин становился крикливым хозяином в доме.
Старший сынишка-пятиклассник засмеялся. Мать дала ему подзатыльник. Потом подвела к микроскопу младших.
– Ну-ка, ты, доктор кислых щей!.. Дай детям посмотреть. Уставился…
Отец уступил место у микроскопа и взволнованно стал ходить по комнате. Думал о чем-то.
Когда ужинали, Андрей все думал о чем-то, поглядывал на микроскоп и качал головой. Зачерпнул ложку супа, показал сыну:
– Сколько здесь?.. Приблизительно?
Сын наморщил лоб:
– С полмиллиончика есть.
Андрей Ерин прищурил глаз на ложку.
– Не меньше. А мы их – ам! – Он проглотил суп и хлопнул себя по груди. – И – нету. Сейчас их там сам организм начнет колошматить. Он-то с имя управляется!
– Небось сам выпросил? – Жена с легким неудовольствием посмотрела на микроскоп. – Может, пылесос бы дали. А то пропылесосить – и нечем.
Нет, бог, когда создавал женщину, что-то такое намудрил. Увлекся творец, увлекся. Как всякий художник, впрочем. Да ведь и то – не Мыслителя делал.
Ночью Андрей два раза вставал, зажигал свет, смотрел в микроскоп и шептал:
– От же ж собаки!.. Што вытворяют. Што они только вытворяют! И не спится им!
– Не помешайся, – сказала жена, – тебе ведь немного и надо-то – тронешься.
– Скоро начну открывать, – сказал Андрей, залезая в тепло к жене. – Ты с ученым спала когда-нибудь?
– Еще чего!..
– Будешь. – И Андрей Ерин ласково похлопал супругу по мягкому плечу. – Будешь, дорогуша, с ученым спать…
Неделю, наверно, Андрей Ерин жил, как во сне. Приходил с работы, тщательно умывался, наскоро ужинал… Косился на микроскоп.
– Дело в том, – рассказывал он, – что человеку положено жить сто пятьдесят лет. Спрашивается, почему же он шестьдесят, от силы семьдесят – и протянул ноги? Микробы! Они, свoлочи, укорачивают век человеку. Пролезают в организм, и, как только он чуток ослабнет, они берут верх.
Вдвоем с сыном часами сидели они у микроскопа, исследовали. Рассматривали каплю воды из колодца, из питьевого ведра… Когда шел дождик, рассматривали дождевую капельку. Еще отец посылал сына взять для пробы воды из лужицы… И там этих беленьких кишмя кишело.
– Твою мать-то, што делают!.. Ну вот как с имя бороться? – У Андрея опускались руки. – Наступил человек в лужу, пришел домой, наследил… Тут же прошел и ребенок босыми ногами и, пожалуйста, подцепил. А какой там организьм у ребенка!
– Поэтому всегда надо вытирать ноги, – заметил сын. – А ты не вытираешь.
– Не в этом дело. Их надо научиться прямо в луже уничтожать. А то – я вытру, знаю теперь, а Сенька вон Маров… докажи ему: как шлепал, дурак, так и впредь будет.
Рассматривали также капельку пота, для чего сынишка до изнеможения бегал по улице, потом отец ложечкой соскреб у него со лба влагу – получили капельку, склонились к микроскопу…
– Есть! – Андрей с досадой ударил себя кулаком по колену. – Иди проживи сто пятьдесят лет!.. В коже и то есть.
– Давай спробуем кровь? – предложил сын.
Отец уколол себе палец иголкой, выдавил ярко-красную ягодку крови, стряхнул на зеркальце… Склонился к трубке и застонал.
– Хана, сынок, – в кровь пролезли! – Андрей Ерин распрямился, удивленно посмотрел вокруг. – Та-ак. А ведь знают, паразиты, лучше меня знают – и молчат!
– Кто? – не понял сын.
– Ученые. У их микроскопы-то получше нашего – все видят. И молчат. Не хотят расстраивать народ. А чего бы не сказать? Может, все вместе-то и придумали бы, как их уничтожить. Нет, сговорились и молчат. Волнение, мол, начнется.
Андрей Ерин сел на табуретку, закурил.
– От какой мелкой твари гибнут люди! – Вид у Андрея был убитый.
Сын смотрел в микроскоп.
– Друг за дружкой гоняются! Эти маленько другие… Кругленькие.
– Все они – кругленькие, длинненькие – все на одну масть. Матери не говори пока, што мы у меня их в крове видели.
– Давай у меня посмотрим?
Отец внимательно поглядел на сына… И любопытство и страх отразились в глазах у Ерина-старшего. Руки его, натруженные за много лет – большие, пропахшие смольем… чуть дрожали на коленях.
– Не надо. Может, хоть у маленьких-то… Эх, вы! – Андрей встал, пнул со зла табуретку. – Вшей, клопов, личинок всяких – это научились выводить, а тут каких-то… меньше же гниды самой маленькой – и ничего сделать не можете! Где же ваша ученая степень?!
– Вшу видно, а этих… Как ты их?
Отец долго думал.
– Скипидаром?.. Не возьмет. Водка-то небось покрепче… я ж пью, а вон, видел, што делается в крови-то!
– Водка в кровь, что ли, поступает?
– А куда же? С чего же дуреет человек?
Как-то Андрей принес с работы длинную тонкую иглу… Умылся, подмигнул сыну, и они ушли в горницу.
– Давай попробуем… Наточил проволочку – может, сумеем наколоть парочку.
Кончик проволочки был тонкий-тонкий – прямо волосок. Андрей долго ширял этим кончиком в капельку воды. Пыхтел… Вспотел даже.
– Разбегаются, заразы… Нет, толстая, не наколоть. Надо тоньше, а тоньше уже нельзя – не сделать. Ладно, счас поужинаем, попробуем их током… Я батарейку прихватил: два проводка подведем и законтачим. Посмотрим, как тогда будут…
И тут-то во время ужина нанесло неурочного: зашел Сергей Куликов, который работал вместе с Андреем в «Заготзерне». По случаю субботы Сергей был под хмельком, потому, наверно, и забрел к Андрею – просто так.
В последнее время Андрею было не до выпивок, и он с удивлением обнаружил, что брезгует пьяными. Очень уж они глупо ведут себя и говорят всякие несуразные слова.
– Садись с нами, – без всякого желания пригласил Андрей.
– Зачем? Мы вот тут… Нам што? Нам – в уголку!..
Ну чего вот сдуру сиротой казанской прикинулся?
– Как хочешь.
– Дай микробов посмотреть?
Андрей встревожился.
– Каких микробов? Иди проспись, Серега… Никаких у меня микробов нету.
– Чего ты скрываешь-то? Оружию, што ли, прячешь? Научное дело… Мне мой парнишка все уши прожужжал: дядя Андрей всех микробов хочет уничтожить. Андрей! – Сергей стукнул себя в грудь кулаком, устремил свирепый взгляд на «ученого». – Золотой памятник отольем!.. На весь мир прославим! А я с тобой рядом работал!.. Андрюха!
Зое Ериной, хоть она тоже не выносила пьяных, тем не менее лестно было, что по селу говорят про ее мужа – ученый. Скорей по привычке поворчать при случае, чем из истинного чувства, она заметила:
– Не могли уж чего-нибудь другое присудить? А то – микроскоп. Свихнется теперь мужик – ночи не спит. Што бы – пылесос какой-нибудь присудить… А то пропылесосить и нечем, не соберемся никак купить.
– Кого присудить? – не понял Сергей.
Андрей Ерин похолодел.
– Да премию-то вон выдали… Микроскоп-то этот…
Андрей хотел было как-нибудь – глазами – дать понять Сергею, что… но куда там! Тот уставился на Зою как баран.
– Какую премию?
– Ну премию-то вам давали!
– Кому?
Зоя посмотрела на мужа, на Сергея…
– Вам премию выдавали?
– Жди, выдадут они премию! Догонют да ишо раз выдадут. Премию…
– А Андрею вон микроскоп выдали… за ударную работу… – Голос супруги Ериной упал до жути – она все поняла.
– Они выдадут! – разорялся в углу пьяный Сергей. – Я в прошлом месяце на сто тридцать процентов нарядов назакрывал… так? Вон Андрей не даст соврать…
Все рухнуло в один миг и страшно устремилось вниз, в пропасть.
Андрей встал… Взял Сергея за шкирку и вывел из избы. Во дворе стукнул его разок по затылку, потом спросил:
– У тебя три рубля есть? До получки…
– Есть… Ты за што меня ударил?
– Пошли в лавку. Кикимора ты болотная!.. Какого хрена пьяный болтаешься по дворам?.. Эх-х… Ч.рка ты с глазами.
В эту ночь Андрей Ерин ночевал у Сергея. Напились они с ним до соплей. Пропили свои деньги, у кого-то еще занимали до получки.
Только на другой день, к обеду, заявился Андрей домой… Жены не было.
– Где она? – спросил сынишку.
– В город поехала, в эту… как ее… в комиссионку.
Андрей сел к столу, склонился на руки. Долго сидел так.
– Ругалась?
– Нет. Так, маленько. Сколько пропил?
– Двенадцать рублей. Ах, Петька… сынок… – Андрей Ерин, не поднимал головы, горько сморщился, заскрипел зубами. – Разве же в этом дело?! Не поймешь ты по малости своей… не поймешь…
– Понимаю: она продаст его.
– Продаст. Да… Шубки надо. Ну ладно – шубки, ладно. Ничего… Надо: зима скоро. Учись, Петька! – повысил голос Андрей. – На карачках, но ползи в науку – великое дело. У тя в копилке мелочи нисколь нету?
– Нету, – сказал Петька. Может, соврал.
– Ну и ладно, – согласился Андрей. – Учись знай. И не пей никогда… Да они и не пьют, ученые-то. Чего им пить? У их делов хватает без этого.
Андрей посидел еще, покивал грустно головой… И пошел в горницу спать.
Жена называла его — Чудик. Иногда ласково.
Чудик обладал одной особенностью: с ним постоянно что-нибудь случалось. Он не хотел этого, страдал, но то и дело влипал в какие-нибудь истории — мелкие, впрочем, но досадные.
Вот эпизоды одной его поездки.
Получил отпуск, решил съездить к брату на Урал: лет двенадцать не виделись.
— А где блесна такая… на-подвид битюря?!- орал Чудик из кладовой.
— Я откуда знаю?
— Да вот же все тут лежали!- Чудик пытался строго смотреть круглыми иссиня-белыми глазами.- Все тут, а этой, видите ли, нету.
— На битюря похожая?
— Ну, щучья.
— Я ее, видно, зажарила по ошибке.
Чудик некоторое время молчал.
— Ну, и как?
— Что?
— Вкусная? Ха-ха-ха!..- Он совсем не умел острить, но ему ужасно хотелось.- Зубки-то целые? Она ж — дюралевая!..
…Долго собирались — до полуночи.
А рано утром Чудик шагал с чемоданом по селу.
— На Урал! На Урал!- отвечал он на вопрос: куда это он собрался?- Проветриться надо!- При этом круглое мясистое лицо его, круглые глаза выражали в высшей степени плевое отношение к дальним дорогам — они его не пугали.- На Урал!
Но до Урала было еще далеко.
Пока что он благополучно доехал до районного города, где предстояло ему взять билет и сесть на поезд.
Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам — конфет, пряников… Зашел в продовольственный магазин, пристроился в очередь. Впереди него стоял мужчина в шляпе, а впереди шляпы — полная женщина с крашеными губами. Женщина негромко, быстро, горячо говорила шляпе:
— Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако никто не предлагал ему уходить на пенсию. А этот — без году неделя руководит коллективом — и уже: «Может, вам, Александр Семеныч, лучше на пенсию?» Нах-хал!
Шляпа поддакивала.
— Да, да… Они такие теперь. Подумаешь, склероз. А Сумбатыч?.. Тоже последнее время текст не держал. А эта, как ее?..
Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.
Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада. И отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать… Что-то глянул на полу-то, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит. Чудик даже задрожал от радости, глаза загорелись. Второпях, чтоб его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать этим, в очереди, про бумажку.
— Хорошо живете, граждане!- сказал он громко и весело.
На него оглянулись.
— У нас, например, такими бумажками не швыряются.
Тут все немного поволновались. Это ведь не тройка, не пятерка — пятьдесят рублей, полмесяца работать надо. А хозяина бумажки — нет.
«Наверно, тот, в шляпе»,-догадался Чудик.
Решили положить бумажку на видное место на прилавке.
— Сейчас прибежит кто-нибудь,- сказала продавщица.
Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось: «У нас, например, такими бумажками, не швыряются!» Вдруг его точно жаром всего обдало: он вспомнил, что точно такую бумажку и еще двадцатипятирублевую ему дали в сберкассе дома. Двадцатипятирублевую он сейчас разменял, пятидесятирублевая должна быть в кармане… Сунулся в карман — нету. Туда-сюда — нету.
— Моя была бумажка-то!- громко сказал Чудик.- Мать твою так-то!.. Моя бумажка-то.
Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать: «Граждане, моя бумажка-то Я их две получил в сберкассе — одну двадцатипятирублевую, другую полусотельную. Одну, двадцатипятирублевую, сейчас разменял, а другой — нету». Но только он представил, как он огорошит всех этим своим заявлением, как подумают многие «Конечно, раз хозяина не нашлось, он и решил прикарманить». Нет, не пересилить себя — не протянуть руку за проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать.
— Да почему же я такой есть-то?- вслух горько рассуждал Чудик.- Что теперь делать?..
Надо было возвращаться домой.
Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку, постоял у входа… И не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не выдержать.
Ехал в автобусе и негромко ругался — набирался духу предстояло объяснение с женой.
Сняли с книжки еще пятьдесят рублей
Чудик, убитый своим ничтожеством, которое ему опять разъясняла жена (она даже пару раз стукнула его шумовкой по голове), ехал в поезде. Но постепенно горечь проходила. Мелькали за окном леса, перелески, деревеньки… Входили и выходили разные люди, рассказывались разные истории. Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.
— У нас в соседней деревне один дурак тоже… Схватил головешку — и за матерью. Пьяный. Она бежит от него и кричит. «Руки, кричит, руки-то не обожги, сынок!» О нем же и заботится… А он прет, пьяная харя. На мать. Представляете, каким надо быть грубым, бестактным…
— Сами придумали?- строго спросил интеллигентный товарищ, глядя на Чудика поверх очков.
— Зачем?- не понял тот.- У нас за рекой, деревня Раменское…
Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил.
После поезда Чудику надо было еще лететь местным самолетом полтора часа. Он когда-то летал разок. Давно. Садился в самолет не без робости. «Неужели в нем за полтора часа ни один винтик не испортится!»- думал. Потом — ничего, осмелел. Попытался даже заговорить с соседом, но тот читал газету, и так ему было интересно, что там, в газете, что уж послушать живого человека ему не хотелось. А Чудик хотел выяснить вот что он слышал, что в самолетах дают поесть. А что-то не несли. Ему очень хотелось поесть в самолете — ради любопытства
«Зажилили»,- решил он.
Стал смотреть вниз. Горы облаков внизу. Чудик почему-то не мог определенно сказать: красиво это или нет? А кругом говорили, что «ах, какая красота!». Он только ощутил вдруг глупейшее желание — упасть в них, в облака, как в вату. Еще он подумал. «Почему же я не удивляюсь? Ведь подо мной чуть ли не пять километров». Мысленно отмерил эти пять километров на земле, поставил их «на попа» — чтоб удивиться, и не удивился.
— Вот человек!.. Придумал же,- сказал он соседу. Тот посмотрел на него, ничего не сказал, зашуршал опять газетой.
— Пристегнитесь ремнями!- сказала миловидная молодая женщина.- Идем на посадку.
Чудик послушно застегнул ремень. А сосед — ноль внимания. Чудик осторожно тронул его.
— Велят ремень застегнуть.
— Ничего,- сказал сосед Отложил газету, откинулся на спинку сиденья и сказал, словно вспоминая что-то:- Дети — цветы жизни, их надо сажать головками вниз.
— Как это?- не понял Чудик.
Читатель громко засмеялся и больше не стал говорить.
Быстро стали снижаться. Вот уже земля — рукой подать, стремительно летит назад. А толчка все нет. Как потом объяснили знающие люди, летчик «промазал». Наконец толчок, и всех начинает так швырять, что послышался зубовный стук и скрежет. Это читатель с газетой сорвался с места, боднул Чудика лысой головой, потом приложился к иллюминатору, потом очутился на полу. За все это время он не издал ни одного звука. И все вокруг тоже молчали — это поразило Чудика. Он тоже молчал. Стали. Первые, кто опомнился, глянули в иллюминаторы и обнаружили, что самолет — на картофельном поле. Из пилотской кабины вышел мрачноватый летчик и пошел к выходу. Кто-то осторожно спросил его.
— Мы, кажется, в картошку сели?
— Что, сами не видите,- ответил летчик.
Страх схлынул, и наиболее веселые уже пробовали робко острить.
Лысый читатель искал свою искусственную челюсть. Чудик отстегнул ремень и тоже стал искать.
— Эта?!- радостно воскликнул он, И подал.
У читателя даже лысина побагровела.
— Почему обязательно надо руками трогать?- закричал он шепеляво.
Чудик растерялся.
— А чем же?..
— Где я ее кипятить буду?! Где?!
Этого Чудик тоже не знал.
— Поедемте со мной?- предложил он.- У меня тут брат живет. Вы опасаетесь, что я туда микробов занес? У меня их нету…
Читатель удивленно посмотрел на Чудика и перестал кричать.
В аэропорту Чудик написал телеграмму жене:
«Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша меня не забудь. Васятка».
Телеграфистка, строгая сухая женщина, прочитав телеграмму, предложила:
— Составьте иначе. Вы — взрослый человек, не в детсаде.
— Почему?- спросил Чудик.- Я ей всегда так пишу в письмах. Это же моя жена!.. Вы, наверно, подумали…
— В письмах можете писать что угодно, а телеграмма — это вид связи. Это открытый текст.
Чудик переписал.
«Приземлились. Все в порядке. Васятка».
Телеграфистка сама исправила два слова: «Приземлились» и «Васятка» Стало: «Долетели. Василий».
— «Приземлились». Вы что, космонавт, что ли?
— Ну, ладно,- сказал Чудик.- Пусть так будет.
…Знал Чудик, есть у него брат Дмитрий, трое племянников… О том, что должна еще быть сноха, как-то не думалось. Он никогда не видел ее. А именно она-то, сноха, все испортила, весь отпуск. Она почему-то сразу невзлюбила Чудика.
Выпили вечером с братом, и Чудик запел дрожащим голосом:
Тополя-а-а .
Софья Ивановна, сноха, выглянула из другой комнаты, спросила зло:
— А можно не орать? Вы же не на вокзале, верно?- И хлопнула дверью.
Брату Дмитрию стало неловко.
— Это… там ребятишки спят. Вообще-то она хорошая.
Еще выпили. Стали вспоминать молодость, мать, отца.
— А помнишь?- радостно спрашивал брат Дмитрий.- Хотя, кого ты там помнишь! Грудной был. Меня оставят с тобой, а я тебя зацеловывал. Один раз ты посинел даже. Попадало мне за это. Потом уже не стали оставлять. И все равно, только отвернутся, я около тебя — опять целую. Черт знает, что за привычка была. У самого-то еще сопли по колена, а уж… это… с поцелуями…
— А помнишь?!- тоже вспомнил Чудик.- Как ты меня…
— Вы прекратите орать?- опять спросила Софья Ивановна совсем зло, нервно.- Кому нужно слушать эти ваши разные сопли да поцелуи? Туда же — разговорились.
— Пойдем на улицу,- сказал Чудик. Вышли на улицу, сели на крылечке.
— А помнишь?- продолжал Чудик.
Но тут с братом Дмитрием что-то случилось: он заплакал и стал колотить кулаком по колену.
— Вот она, моя жизнь! Видел? Сколько злости в человеке!.. Сколько злости!
Чудик стал успокаивать брата.
— Брось, не расстраивайся. Не надо. Никакие они не злые, они — психи. У меня такая же.
— Ну чего вот невзлюбила?!! За што? Ведь она невзлюбила тебя… А за што?
Тут только понял Чудик, что — да, невзлюбила его сноха. А за что действительно?
— А вот за то, што ты — никакой не ответственный, не руководитель. Знаю я ее, дуру. Помешалась на своих ответственных. А сама-то кто! Буфетчица в управлении, шишка на ровном месте. Насмотрится там и начинает.. Она и меня-то тоже ненавидит — что я не ответственный, из деревни.
— В каком управлении-то?
— В этом… горно… Не выговорить сейчас. А зачем выходить было? Што она, не знала, што ли?
Тут и Чудика задело за живое.
— А в чем дело, вообще-то?- громко спросил он, не брата, кого-то еще.- Да если хотите знать, почти все знаменитые люди вышли из деревни. Как в черной рамке, так смотришь -выходец из деревни. Надо газеты читать!.. Што ни фигура, понимаешь, так — выходец, рано пошел работать
— А сколько я ей доказывал в деревне-то люди лучше, незаносистые.
— А Степана-то Воробьева помнишь? Ты ж знал его.
— Знал, как же.
— Уже там куда деревня!.. А — пожалуйста: Герой Советского Союза. Девять танков уничтожил. На таран шел. Матери его теперь пожизненно пенсию будут шестьдесят рублей платить. А разузнали только недавно, считали — без вести…
— А Максимов Илья!.. Мы ж вместе уходили. Пожалуйста — кавалер Славы трех степеней. Но про Степана ей не говори .. Не надо.
— Ладно. А этот-то!..
Долго еще шумели возбужденные братья. Чудик даже ходил около крыльца и размахивал руками.
— Деревня, видите ли!.. Да там один воздух чего стоит! Утром окно откроешь — как, скажи, обмоет тебя всего. Хоть пей его — до того свежий да запашистый, травами разными пахнет, цветами разными…
Потом они устали.
— Крышу-то перекрыл?- спросил старший брат негромко.
— Перекрыл.- Чудик тоже тихо вздохнул -Веранду построил — любо глядеть. Выйдешь вечером на веранду.. начинаешь фантазировать: вот бы мать с отцом были бы живые, ты бы с ребятишками приехал — сидели бы все на веранде, чай с малиной попивали. Малины нынче уродилось пропасть. Ты, Дмитрий, не ругайся с ней, а то она хуже невзлюбит. А я как-нибудь поласковей буду, она, глядишь, отойдет.
— А ведь сама из деревни! — как-то тихо и грустно изумился Дмитрий.- А вот… Детей замучила, дура одного на пианинах замучила, другую в фигурное катание записала. Сердце кровью обливается, а — не скажи, сразу ругань.
— Ммх!..- опять возбудился Чудик.- Никак не понимаю эти газеты вот, мол, одна такая работает в магазине — грубая. Эх, вы!.. а она домой придет — такая же. Вот где горе-то! И я не понимаю!- Чудик тоже стукнул кулаком по колену.- Не понимаю: почему они стали злые?
Когда утром Чудик проснулся, никого в квартире не было; брат Дмитрий ушел на работу, сноха тоже, дети, постарше, играли во дворе, маленького отнесли в ясли.
Чудик прибрал постель, умылся и стал думать, что бы такое приятное сделать снохе. Тут на глаза ему попалась детская коляска. «Эге!- подумал Чудик.- Разрисую-ка я ее». Он дома так разрисовал печь, что все дивились Нашел ребячьи краски, кисточку и принялся за дело. Через час все было кончено; коляску не узнать. По верху колясочки Чудик пустил журавликов — стайку уголком, по низу — цветочки разные, травку-муравку, пару петушков, цыпляток… Осмотрел коляску со всех сторон — загляденье. Не колясочка, а игрушка. Представил, как будет приятно изумлена сноха, усмехнулся.
— А ты говоришь — деревня. Чудачка.- Он хотел мира со снохой.- Ребеночек-то как в корзиночке будет.
Весь день Чудик ходил по городу, глазел на витрины. Купил катер племяннику, хорошенький такой катерок, белый, с лампочкой. «Я его тоже разрисую»,- думал.
Часов в 6 Чудик пришел к брату. Взошел на крыльцо и услышал, что брат Дмитрий ругается с женой. Впрочем, ругалась жена, а брат Дмитрий только повторял:
— Да ну, что тут!.. Да ладно… Сонь… Ладно уж…
— Чтоб завтра же этого дурака не было здесь!- кричала Софья Ивановна.- Завтра же пусть уезжает!
— Да ладно тебе!.. Сонь…
— Не ладно! Не ладно! Пусть не дожидается — выкину его чемодан к чертовой матери, и все!
Чудик поспешил сойти с крыльца… А дальше не знал, что делать. Опять ему стало больно. Когда его ненавидели, ему было очень больно. И страшно. Казалось: ну, теперь все, зачем же жить? И хотелось куда-нибудь уйти подальше от людей, которые ненавидят его или смеются.
— Да почему же я такой есть-то?- горько шептал он, сидя в сарайчике.- Надо бы догадаться: не поймет ведь она, не поймет народного творчества.
Он досидел в сарайчике дотемна. И сердце все болело. Потом пришел брат Дмитрий. Не удивился — как будто знал, что брат Василий давно уж сидит в сарайчике.
— Вот…-сказал он.- Это… опять расшумелась. Коляску-то… не надо бы уж.
— Я думал, ей поглянется. Поеду я, братка. Брат Дмитрий вздохнул… И ничего не сказал.
Домой Чудик приехал, когда шел рясный парной дождик. Чудик вышел из автобуса, снял новые ботинки, побежал по теплой мокрой земле — в одной руке чемодан, в другой ботинки. Подпрыгивал и пел громко:
Тополя-а а, тополя а…
С одного края небо уже очистилось, голубело, и близко где-то было солнышко. И дождик редел, шлепал крупными каплями в лужи; в них вздувались и лопались пузыри.
В одном месте Чудик поскользнулся, чуть не упал. Звали его — Василий Егорыч Князев. Было ему тридцать девять лет от роду. Он работал киномехаником в селе. Обожал сыщиков и собак. В детстве мечтал быть шпионом.