Шаути как пишется на английском

Умение переводить, говорить и воспринимать на слух английский или французский нужно не только переводчикам и сотрудникам, напрямую общающимися с клиентами и партнёрами из других стран. Особенно это касается английского — языка международного общения. Языковые навыки могут требоваться:

1. Переводчикам: письменным, синхронистам, осуществляющим перевод аудио и видеопродукции.
2. Копирайтерам, пишущим рекламные тексты как для зарубежных компаний, так и для зарубежной целевой аудитории.
3. Маркетологам. Всё новое в искусстве организации производства и сбыта продукции сначала появляется на английском, а затем переводится на национальные языки.
4. Морякам дальнего плавания, экипажам самолётов, железнодорожникам и другим специалистам, занимающимся международными грузовыми и пассажирскими перевозками.
5. Сотрудникам, работающим в международных корпорациях или компаниях, имеющих филиалы, партнёров и клиентуру за границей.
6. Работникам сферы туризма, идёт ли речь о персонале курортного отеля или менеджерах по туризму.
7. Программистам. Как и в случае с маркетологами, большая часть актуальной профессиональной информации идёт в первую очередь на английском, а затем уже на других языках.
8. SEO-оптимизаторам, экспертам по интернет-маркетингу и так далее.
9. Сотрудникам, имеющим дело с иноязычной документацией: юристам, бухгалтерам ВЭД, персоналу, работающему с технологиями и оборудованием иностранного производства.

Список можно продолжать до бесконечности. Отметим главное — в большинстве профессий знание иностранного языка может быть обязательным требованием. Во всех остальных случаях оно всё равно останется однозначным плюсом для соискателя.

До недавнего времени определить уровень владения языком для резюме было проще простого:

• Нет знаний — в анкете ничего писать не нужно.
• Базовые навыки чтения — «читаю со словарём».
• Чтение без использования словаря — «читаю без словаря». Можно отдельно указать понимание иностранной терминологии, особенно по своему профилю деятельности. Например, «читаю техническую документацию».

Сегодня существует множество систем определения качества языковых компетенций, однако не все из них общепризнанны во всём мире. Проще, если у вас за плечами международные курсы наподобие TOEFL. В этом случае достаточно указать результат соответствующих тестов.

Многие работодатели используют собственную шкалу оценивания знаний соискателем иностранных языков. Выбор может выглядеть примерно так (возможны вариации):

1. Базовый уровень. Соответствует английским Elementary и Basic.
2. Средний. Сюда могут входить пункты наподобие «читаю без словаря техническую литературу» или «могу проходить интервью». По-английски — Intermediate.
3. Продвинутый уровень. Ближайший аналог — Upper-Intermediate.
4. Свободное владение. Fluent или Advanced и Proficiency.

По международной классификации свободное владение делится на две подкатегории. Advanced обозначает профессиональное владение, а Proficiency соответствует уровню носителя.

В Европе международную классификацию всё больше вытесняют европейские стандарты. Для оценки почти четырёх десятков европейских языков применяется система CEFR. В европейской системе критериям Elementary и Pre-Intermediate отвечают A1 и A2, Intermediate и Upper-Intermediate — B1 и B2 соответственно, Advanced и Proficiency — C1 и C2.

В последнее время в CEFR всё чаще используется дополнительная градация. Буквенно-цифровые обозначения те же, только к ним добавляется «+»: А1+, А2+, B1+, B2+, С1+. Так, например, если вы свободно воспринимаете на письме профильную документацию, смело указывайте уровень владения B1+. Если можете проходить интервью — B2+. C1+ соответствует свободному владению, а C2 — носителю языка.

Допускается указывать как по международной классификации, так и по европейской, если иное изначально не определено потенциальным работодателем.

Для немецкого знание языка в резюме нередко указывается так, как принято в Германии. Начальному и базовому уровню (А) соответствует Grundstufe. Среднему (В) — Mittelstufe. Свободному владению и владению на уровне носителя (С1 и С2) — Oberstufe. Однако не будет ошибкой и использование общеевропейской классификации CEFR.

То же касается и французского. Годится CEFR, но можно использовать и систему, традиционно применяемую во Франции.

В Испании всё чаще используются европейская классификация, однако широко распространена и испанская система оценки.

Указывая знание иностранных языков в резюме, лучше использовать международную классификацию или CEFR (для европейских). Нераспространённые национальные стандарты целесообразно применять лишь тогда, когда этого напрямую требует потенциальный работодатель. Международные системы оценивания общепризнанны во всём мире, поэтому не будет ошибкой использовать их для указания степени владения любым языком. Классификация по национальным стандартам не всегда уместна. Одно дело, если работодатель изначально требует указать уровень определённого языка, другое — вы отмечаете в качестве дополнительного плюса владение албанским по внутренним стандартам Албании. Не вынуждайте рекрутера спрашивать в поисковой системе, что именно он только что прочитал в вашем резюме.

Одними из наиболее важных данных, указание которых необходимо при получении визы в Великобританию, Францию и ряд других стран, представляется место работы и должность. В случае обычной занятости при заполнении документов не возникает особых проблем, однако, если кандидат на получение визы является индивидуальным предпринимателем, процесс оформления заметно усложняется.

Поэтому очень важно знать, как правильно писать ИП в анкете на визу на разных языках, чтобы заполнить все документы правильно и избежать совершения ошибок, влекущих за собой отказ в выдаче.

Трудности перевода

Первое, с чем приходится сталкиваться данной категории украинцев при желании получить визу в Великобританию, — это проблема перевода названия формы занятости на иностранный язык для визы. Как правило, при заполнении документов используется английский язык в качестве международного, а также язык страны въезда.

Важной особенностью представляется то, что профессиональный перевод необходим далеко не всегда и в подавляющем большинстве случаев путешественник может сделать его самостоятельно.

Планируя перевести термин «индивидуальный предприниматель» на английский, будет полезно узнать о том, что у этого словосочетания есть сразу несколько значений.

Наиболее близко суть передает сочетание self-employed, которое буквально переводится как ‘самозанятый’ с английского языка. Данная категория занятости обозначает не только предпринимателей, не работающих по найму, но и фрилансеров.

Существует и ряд других слов, близких по значению, которые допустимо написать при заполнении анкеты:

• Individual (или Private) Entrepreneur.
• Sole trader (английский вариант).
• Sole Proprietor (подходящий для США вариант).
• Businessman, или Owner of firm.

Если планируется получение немецкой или австрийской визы, потребуется перевести данный термин на соответствующий язык. Прежде всего, наиболее близкими по значению будут Einzelunternehmer или схожее по значению слово Privatunternehmer. Французский язык предполагает использование слова Entrepreneurs individuels, а итальянский — Commerciante in proprio. Если планируется посещение испаноговорящих стран, пишите Empresario individual.

Специфика заполнения документов

Различия в заполнении документов на получение визы для индивидуального предпринимателя и для обычного работника крайне незначительны и касаются оформления полей «Занятость», «Должность» и «Доход». Графа 19 предполагает указание должности и в нее необходимо вписать выбранный заявителем вариант перевода формы занятости бизнесмена на нужный язык.

В следующей графе, которая предназначена для организации, адреса и контактных данных работодателя, потребуется вписать полное наименование компании, точно так же, как оно указано в выписке из ЕИГРП. А в роли юридического адреса достаточно использовать реальный домашний адрес и телефон. Бланк анкеты можно скачать здесь.

Помимо оформления анкеты, желающему получить визу необходимо предоставить ряд других документов, имеющих свои особенности оформления в данном случае:

• Справку с места занятости. Крайне желательно, чтобы там имелась подпись заместителя и бухгалтера.
• Копии регистрационных документов.
• Подтверждающий постановку на налоговый учет документ. В его роли может использоваться свидетельство об упрощенной схеме налогообложения.
• Справку по форме 3-НДФЛ. В тех случаях, когда доход в ней указывается небольшой, лучше воспользоваться выпиской из лицевого счета.
• Выписку с реального счета, которая оформляется сразу на английском в ряде банков, предоставляющих подобные услуги.
• Аппликант, состоящий в штате у ИП, может подать справку с места трудоустройства с подписью бухгалтера или владельца.

  

  Справка с места работы для визы

Кроме того, можно воспользоваться справкой 2-НДФЛ за 6 месяцев. Дополнительно стоит предоставить копию бумаг о регистрации ИП, а также о налоговом учете организации.

Таким образом, необходимый для получения визы перечень документов, представляется сравнительно небольшим, и все необходимые бумаги можно без труда собрать в кратчайшие сроки.

Важно точно соблюдать рекомендации по заполнению и оформлению документов, так как при подаче заявления любая ошибка может послужить причиной для отказа.

Подтверждение доходов

Другой проблемой, встающей перед ИП, желающим получить визу, представляется подтверждение дохода. В роли основополагающего документа в этом случае выступает декларация по форме 3-НДФЛ, так как она содержит нужную информацию о самом ИП, его доходах, расходах и убытках, если таковые имеют место. Подлинность предоставляемого документа подтверждается налоговым инспектором.

Для государств, являющихся членами Шенгенского соглашения, допустимо использовать выписку из лицевого счета. Однако в ряде случаев дополнительным требованием может стать отражение в выписке перемещения средств за период от 3 до 6 месяцев. Кроме того, в подобной справке указываются данные о банковском отделении, выдающим ее.

В большинстве ситуаций для посещения стран Шенгенского сообщества не потребуются другие документы, отличные от списка, представленного выше. Структура и правила заполнения документов также идентичны, что позволяет использовать подобный перечень в большинстве случаев.

Но, как показывает практика, требования могут варьироваться в зависимости от посещаемого государства, ввиду чего целесообразно уточнять нужную информацию для конкретной страны.

Какой совет дал Алексей Навальный по речи в Европейском парламенте

Я написала ему: «Ты должен понимать, это Европейский парламент, в конце концов, мне всего 20 лет, я к таким выступлениям не привыкла». Он ответил: «Говори от всего сердца!». Это отличный совет, но я никогда не выступала перед членами парламента, поэтому это был для меня не лучший совет. Я написала ему еще раз: «Давай по пунктам. Что мне говорить, а что нет?». Он посмотрел на мою речь и одобрил её. И, конечно, я рада, что он выбрал меня для получения награды от его имени.

Как Дарья узнала об отравлении отца

В то утро я проснулась рано. Я знала, что в этот день папа вернется из рабочей поездки в Сибирь, и с нетерпением ждала его. Накануне вечером мы думали устроить семейный ужин. Я проснулась, открыла Твиттер и обнаружила много сообщений о том, что что-то случилось в самолете. Что Алексей Навальный находится в больнице. Не раздумывая, я побежала прямиком в комнату матери и сказала: «Лети туда, я останусь тут с Захаром. Главное — ты должна быть с папой». Но мамы не было в квартире. К тому моменту она уже ушла.

Что Дарья думает об отравителях Алексея Навального

Я была поражена тем, что они потратили три с половиной года на его поиски. И что отравители, по всей видимости, совершили покушение на жизнь моей матери. Для меня это была тревожная реальность. Я начала постоянно волноваться и чуть не стала параноиком. Мне повсюду виделись агенты. Я думала, если они так поступили в России, кто им помешает также найти отца в немецкой больнице и закончить работу?

Я чувствовала злость, непонимание. Тот факт, что они слепо следуют приказу убить человека только потому, что он не согласен с тем, как работает наше государство, показывает, что Путин боится моего отца. И что мой отец делает что-то правильно. Я действительно опасаюсь за его жизнь, но это также означает, что он делает что-то правильное.

О первой встрече в колонии

Я приезжала в лагерь дважды. Первый раз сразу после голодовки. Он выглядел как скелет, и я ужасно волновалась. Но мой папа всегда был супероптимистом и говорил как обычно. Тем не менее, было видно, что он измученный.

Вторая встреча была в сентябре, перед моим возвращением в Стэнфорд. Он выглядел намного лучше, было видно, что он тренировался. Кроме того, в первые месяцы пребывания в тюрьме он часто ссорился с охранниками. После голодовки он решил успокоиться и стал более мягким. Он был намного живее и веселее. Но мы можем навещать его всего несколько раз в год, и это меня огорчает. Встречи длятся четыре часа, а потом я думаю про себя: когда я увижу его в следующий раз?

Изменился ли Алексей Навальный в тюрьме и после отравления

Я думаю, он такой, каким был раньше. Он очень активный человек и полон мыслей о том, что он мог бы сделать. А поскольку он сейчас ничего не может сделать, он все время пишет мне о том, что можно сделать. А я пишу в ответ: «Папа, я учусь! Я не могу этого сделать!»

Он хочет, чтобы я записывала новые видео для своего блога, вела инстаграм, чтобы я взяла курс по программированию. А я говорю, что во мне этого нет, математика не для меня.

Оригинал

Her father was persecuted, poisoned and imprisoned. Now Daria Navalnaya discusses her experience during the attack on her father, what he wrote to her from prison and how she feels about the perpetrators.

Interview Conducted by Christian Esch

Daria Navalnaya recently flew to Europe from California to make an appearance before the European Parliament in Strasbourg, France. The speech to the plenum would be her biggest public appearance since the arrest of her father Alexei Navalny in January 2021. While there, she also gave her first major interview – to DER SPIEGEL.

Navalnaya has been studying psychology at Stanford University since 2019. Last Wednesday, she was at the European Parliament to accept the body’s Sakharov Prize, the European Union’s most prestigious human rights award, on behalf of her imprisoned father. In her interview with DER SPIEGEL, she talks about growing up in Putin’s Russia, her fears for her father’s life and visits to prison camps.

DER SPIEGEL: Did your father give you advice for your appearance in Strasbourg?

Navalnaya: I asked him for it. I wrote to him: You’ve got to understand, please, this is the European Parliament, after all, and I’m only 20 years old and not used to these kinds of things. He answered: Speak from your heart! That’s excellent advice, but I have never given a major speech to members of parliament, so it’s not great advice for me. So, I wrote to him again and said: Let’s go through it point by point. What should I say, and what should I not say? It’s my speech, but he looked at it and approved of it. And I’m delighted, of course, that he chose me to accept the award on his behalf.

DER SPIEGEL: You grew up as the daughter of an opposition politician who is hated by Russian leaders in Moscow. How did that shape your childhood and youth?

Navalnaya: I was born into a normal family and had a normal childhood. When I was 10 years old, dad was taken into custody for the first time, and that was something new. But I spoke to my parents and learned that even if the police don’t like us, dad is doing the right thing. I have always been proud of that, even with the fears for his life and ours. He wants the best for his country. He wants my younger brother and me to have a good future in this country.

DER SPIEGEL: Is it true that he didn’t want you to go to demonstrations?

Navalnaya: I was incredibly drawn to them, but he always said: There should only be one Navalny in custody. You stay at home, so that I don’t have to worry about which detention center you’re in while I’m locked in a different one.

DER SPIEGEL: Were there political discussions at home?

Navalnaya: Not exactly discussions, because discussing with Alexei Navalny … (she laughs). There are good reasons that no one agrees to have debates with him! But we did talk about the news at dinner. My brother and I were interested in knowing what new videos and research he was doing. Even though he never told us in advance.

DER SPIEGEL: In 2017, your father brought you on stage at an important moment in his career: When he was nominated by supporters to run in the presidential election, you, your brother Zakhar and your mother were also on the podium. The inclusion of family in such a moment was rather unusual in Russia. It resembled an American election campaign.

Navalnaya: It was less an American approach than a democratic one: You have to show yourself to the people and not just get yourself nominated as a candidate and then not campaign anymore. People have to be able to see who you are and the values that you represent. My father shows that well.

DER SPIEGEL: Did you fear for your father’s life or health?

Navalnaya: I first understood the dangers facing him when they sprayed antiseptic in his face in 2017. That’s when I realized that Kremlin supporters are willing to do anything to stop him. Major surgery was needed to save his cornea. It was really dangerous.

DER SPIEGEL: Were you also afraid for yourself?

Navalnaya: I was more afraid for my parents. The idea that they might attack children seemed absurd to me. I stayed calm. Besides, I was surrounded by friends who supported my father’s cause, and their parents always told me so.

DER SPIEGEL: In 2019, you were accepted to Stanford University in California. You were on the other side of the world in the year your father was poisoned.

Navalnaya: My parents took me there in 2019. But then COVID-19 began in March 2020. I felt like I was in a zombie apocalypse. The campus was deserted. There are actually 10,000 students living there, but I never saw anyone on the street. And we were also afraid that if I went home, I wouldn’t be allowed back into the U.S. I was first able to get to Moscow that August and see my father, before he was poisoned.

DER SPIEGEL: How did you find out about the poisoning?

Navalnaya: I woke up early that morning. I knew dad would be returning from his work trip to Siberia that day, and I was looking forward to it. We had thought the night before about going out for a family dinner. So, I woke up, I opened up Twitter and found a lot of messages about how something had happened on the plane, about Alexei Navalny having fallen over and being in the hospital. Without even thinking, I ran straight to my mother’s room and said: Fly there – I’ll stay here with Zakhar. The main thing is that you need to be with dad. But she wasn’t even in the apartment. By that point, she had already left.

DER SPIEGEL: And you had to break the horrible news to your brother?

Navalnaya: It took me a long time to decide. Zakhar played PlayStation all day and was happy that mom wasn’t there and that he was allowed to do what he wanted. At some point, I went over to him and said: Zakhar, dad is in the hospital. We don’t know what it is, but he was poisoned. Zakhar just kept on playing.

DER SPIEGEL: Your father was in a coma and he was flown to Germany, where traces of the nerve agent Novichok were found in his body. When did you first see him again?

Navalnaya: Shortly after my birthday, in early September. Zakhar and I had flown from Moscow to Berlin. We went to the hospital. It was like in the movies. You go in, and there’s someone lying there looking at you, smiling at you and talking to you, but then you realize: He can’t talk or think normally. We asked how he was. I said: I’ll stay with you, let’s watch something on Netflix together. But he couldn’t manage to speak two sentences in a row. It was terrible. I didn’t think at the time that he would recover so quickly. But he did it. That’s my father, a superhero!

DER SPIEGEL: Do you have the impression that he has fully recovered?

Navalnaya: At the end of November last year, I flew to Germany around Thanksgiving. He had made tremendous progress. He had downloaded little games onto his phone to practice. A country quiz with flags, for example. It was interesting to see him relearn things as an adult – walking, for example. He had to rewire his brain. I had the impression when he returned to Moscow that he had recovered.

DER SPIEGEL: While you were in Germany, more and more came out about the poisoning. It appears that employees of an FSB chemical laboratory had secretly traveled ahead of your father. Later, Alexei Navalny even managed to get one of the men to talk on the phone who had removed traces of poison from his underwear. The whole thing seemed as improbable as a movie thriller. What were you thinking?

Navalnaya: I was amazed that they spent three and a half years going after him. And that they apparently made an attempt on my mother’s life, too. It was a disturbing reality for me. I started constantly worrying and almost became a little paranoid.

DER SPIEGEL: How so?

Navalnaya: I started seeing agents everywhere. I thought: If they do such a thing in Russia, who is going to stop them from also finding dad in a German hospital and finishing the job?

DER SPIEGEL: What do you feel toward the alleged perpetrators?

Navalnaya: Anger. Incomprehension. The fact that they blindly follow orders to kill a person just because he doesn’t agree with the way our state works – that shows that Putin fears my father. And that my father is doing something right! I do fear for his life, but it also means: He is doing something right.

DER SPIEGEL: You celebrated New Year’s Eve with your parents in Germany at the beginning of this year. Your father then flew with your mother to Moscow on Jan. 17. It was a bold move that surprised many. Was it clear to you from the very beginning that he was leaving?

Navalnaya: We never talked about whether he would return to Russia or not. When he exercised or when he did his weird country quiz, he was doing it to get fit again so he could continue pursuing his cause. We – Zakhar, my mom and I – always understood that, and we didn’t even ask him about it. It was clear: He doesn’t run away from his problems.

DER SPIEGEL: How did you say goodbye to your father?

Navalnaya: I think we both understood deep down that although we weren’t seeing each other for the last time, it would be a long time before we next saw each other. We didn’t want to admit that to ourselves. I flew back to Stanford and was glad he took me to the airport. I hugged him and he told me: Learn and do what you like! That’s what he always says: Do what you like!

DER SPIEGEL: Your mother says you’re a daddy’s girl.

Navalnaya: Absolutely! I’m a daddy’s girl and my brother is mommy’s boy. I have always taken after my father. I talk like him and move like him. Mom often reprimanded me for this. She didn’t want me to adopt his manners. I should be more feminine, she said.

DER SPIEGEL: Your father was arrested at the airport. How did you find out about it?

Navalnaya: At Stanford, from the news. I knew my parents were flying and I spent hours reading Twitter.

DER SPIEGEL: A court decided your father had to serve a prison term of several years, and he was taken to a notorious penal colony in Pokrov, 100 kilometers from Moscow. When did you see him again?

Navalnaya: I went to the camp twice. The first time was right after his hunger strike. He looked like a skeleton and I was terribly worried. But my dad is always a super optimist, completely endearing. He spoke like he usually would. Still, you could tell he was exhausted.

DER SPIEGEL: Where did the meeting take place?

Navalnaya: In the colony in a long narrow room with individual cubicles divided by glass panes. You talk into a telephone receiver. I was there with my mother and because the glass pane didn’t go all the way up to the ceiling, we could hear each other so well that we didn’t use the phone at all. But obviously the calls are being monitored, and someone came and said: If you don’t use the phone immediately, then your visit is over. We also put our hands on the glass, dad too. Like in the movies. Dad had been shaved bald and was wearing black prison clothes.

DER SPIEGEL: And the second meeting?

Navalnaya: That was in September, before I returned to Stanford. He was looking much better, and you could see that he had been exercising. Plus, he had bickered frequently with the guards during his initial months in prison. After the hunger strike, he decided to calm down and be more mellow. He was much livelier and more cheerful. But we only get to visit him a few times a year, and that makes me sad. The meetings last for four hours, and then I think to myself: When will I get to see him next?

DER SPIEGEL: Has your father changed as a result of the experience in prison and his poisoning?

Navalnaya: I think he’s the same as before. He’s a very active person and is bursting with ideas about what he could do. And because he can’t do it himself now, he writes to me all the time about what I should do. And I write back: Dad, I’m studying! I can’t do all that!

DER SPIEGEL: What kinds of things does he want?

Navalnaya: That I record new videos for my blog, that I keep up with my Instagram, that I should be taking a programming class because Stanford is in Silicon Valley, after all. And I say: I don’t have it in me – math isn’t my thing.

DER SPIEGEL: When DER SPIEGEL interviewed him after the poisoning, your father said he had become more emotional.

Navalnaya: His imprisonment didn’t change him as much as the poisoning did. But I don’t think that’s unusual. After a near-death experience, you look at life differently because you know it can end at any time. I think he’s getting more involved than he used to because of that.

DER SPIEGEL: And what about you?

Navalnaya: I try as often as possible to tell people that I love them. I used to care about being an intellectual person, reading, watching movies. Now, I think spending time with your closest friends and your loved ones is much more important.

DER SPIEGEL: What are your own plans?

Navalnaya: I would like to complete a master’s degree in psychology. But someday, I’d like to go back to Moscow. I tell all my friends: Moscow is the best city, it has everything! Also, I miss the people in Russia. They’re so different from Californians. The Russians understand that life isn’t ideal, but that you can and you must try to improve society. I like that. They don’t have that false optimism they have in California. I would like to go to Moscow someday and settle there.

Оригинал