Счастье должно быть тихим продолжение рассказа

Публикация второй части Фронтового дневника артистки Нового ТЮЗа Ольги Беюл. Ленинградский фронт. (Ленинградская блокада 1943 г.)

Мы завершаем публикацию рукописного Фронтового дневника артистки Нового ТЮЗа Ольги Беюл второй, заключительной частью «Ленинград. Ленинградский фронт». Первая часть – «Волховский фронт» была опубликована на сайте музея, включала короткое редакторское вступление к публикации, справку об авторе дневника, большой текст первой части дневника, краткую биографию артистки, два фото дневника и завершалась комментариями к его тексту. Эта публикация была приурочена к 75-летию со дня Победы в Великой Отечественной войне, была итогом не состоявшейся из-за карантина выставки музея «На солнечной поляночке… Фронтовые концерты». Эта выставка должна была стать зримой памятью, воспоминанием и благодарностью артистам Фронтовых концертных бригад: театральных, эстрадных, спортивных, музыкальных, их подвигу, вкладу в Победу. Каждый год мы отмечаем наш Праздник Победы и открываем как новые яркие образы героев, так и вспоминаем известных и знаменитых артистов — благодаря новым материалам фондов, неожиданным находкам, ярким сюжетам. И сейчас мы отдаем дань нашим героям-артистам этой публикацией дневника, в котором, как в калейдоскопе, многогранно отразилось все многообразие и трагических событий, и радостных моментов в великом искусстве ТЕАТРА на войне.

Выражаю большую благодарность Алексею Георгиевичу Нелькину: при его помощи и поддержке состоялась публикация дневника Ольги Беюл.

Моя большая признательность Марианне Владимировне Садовниковой, Татьяне Аркадьевне Синельниковой, Наталии Геннадьевне Бандурович за их профессиональные советы, внимание к публикации и ценные дополнения в виде фотоматериалов, что привнесло «дыхание» того времени в восприятие сюжетной и содержательной канвы дневника. 

Коротко напомним: дневник артистки Нового ТЮЗа Ольги Павловны Беюл (1901–1985) охватывает период с 3 октября по 16 ноября 1943 года, когда по вызову Центральной Военно-шефской комиссии Москвы артистка была командирована в составе Фронтовой бригады с частью коллектива Нового ТЮЗа на Волховский и Ленинградский фронты.

В этот осенний период военных действий 1943 года на Волховском и Ленинградском фронтах стояли важные задачи перед Советской армией и Балтийским флотом – уничтожение Мгинско-Синявинской активной группировки противника, блокировка финских войск на реке Свири и немцев в Балтийском море. Удачная стратегия и тактика военного наступления наших войск в этом направлении определила коренной перелом в общем ходе войны и в решающей защите Ленинграда от блокады. Сами немцы, военные действия на Волховском фронте называли «Дорогой в ад» — настолько тяжелы были условия боевых действий и чудовищны были потери людей с обеих сторон. Дневниковые записи артистки О. Беюл приходятся как раз на завершающий период наступления Волховского и Ленинградского фронтов осенью 1943 года. 

Особо нужно отметить репертуар Фронтовой бригады. Список невелик, но  разнообразен по жанрам, сюжетам и эмоциональному накалу. Это были мини-спектакли: «Хлеб» по поэме Эсфири Якуб[1], «Правда», по пьесе А. Н. Островского «Правда хорошо, а счастье лучше», «Беда от нежного сердца» по пьесе В. А. Соллогуба[2], поэмы «Щорс» О. Я. Колычова[3], «Василий Теркин» А. Т. Твардовского, и другие. От поэтической драмы до смешного водевиля, от слез трагических переживаний до хохота над смешными сценками — на протяжении всего текста дневника мы вместе с артисткой смотрим на лица зрителей, как они трепетно реагируют на спектакли, как благодарят со слезами, жмут руки в воодушевлении, с благодарностью, артистам очень важна эта прямая отдача.

В первой части дневника с 3 октября 1943 года разворачивается последовательное повествование о движении фронтовой бригады по топким непроходимым болотистым дорогам Волховского фронта – современной территории Ленинградской и Новгородской областей, через Бологое по линии фронта, подробное описание и бытовых сюжетов, и эмоционального восприятия трагических моментов. Путь бригады лежал до Волховстроя, полностью разрушенного немцами, и обратно. Далее, у станции Глажево, артисты присоединяются к танковой бригаде и выступают для воинов-танкистов на грузовиках, открытых полянах среди леса и речек, в блиндажах.

Но на 23 октября Фронтовая бригада получает распоряжение перебазироваться из 54-ой в 8-ю Армию Волховского фронта, ближе к Шлиссельбургу, и в качестве премирования начальник Управления Тылом дает направление артистам в Ленинград, как «транзит» в 8-ю Армию.

Вторая часть дневника меньше, чем первая по разнообразию событий, спокойнее по динамике передвижения Фронтовой бригады, нет выступлений под бомбами и снарядами, открывается датой 26 октября и описанием любимого города — «мучительно прекрасного». О. Беюл останавливается на каждой мелочи по ходу своего движения по городу: здесь и реакция на одежду людей, и трогательные неожиданные встречи с коллегами, характеристика людей, их настроения и даже мимики, и описания обстрелов и неразорвавшихся бомб. Особо драматично воспринимаются описания разрушенных домов на ул. Марата, на Петроградской стороне, на Невском проспекте, и особая боль артистки от вида разрушенного родного здания Нового ТЮЗа на пр. Нахимсона (Владимирский пр.). На каждой странице дневника мы читаем строки о любимом городе, боль за его утраты, разрушения, надежду на его восстановление, мечты о его будущем, которые артистка Ольга Беюл будет воплощать по окончании войны и блокады.

Дневник публикуется с сохранением орфографии и синтаксиса автора.

Часть II. Ленинград. Ленинградский фронт.

26 октября. Проснулась от яркого солнца. Боюсь глаза открыть. Вдруг открою и сразу все пропадет? Нет, это все правда, мы — дома. Сегодня, нам в подарок, выходной день. Тут будет записывать труднее, чем на Волховском. Подробно [записать] почти невозможно. Помимо жизни бригады, у каждого вдруг появился огромный кусок жизни своей, которая во многом довлеет над остальным. Не даром С. Б. боялся, что мы располземся тут, как тараканы. Буду все время сбиваться на свое, но иначе нельзя. Город наш дорогой просто мучительно прекрасный. Вышла очень рано на улицу, иду и думаю, как бы мне обнять его всего, такой большой, такой родной. Прижаться бы к нему [крепко]. Только когда пробегала целый день, стала замечать его раны. А то прекрасный, ну как был. Погода чудная, небо голубое (ленинградцы говорят: «плохая погода», когда ясно). На улицах чисто невозможно. Казалось бы уж и не надо больше, а все метут его старушки в платочках! И у каждой на пальто медаль на светло-зеленой ленточке. Пошли в Комитет[4] (с моей Женей). Он помещается в здании Мих. Театра, в левом крыле. Я в своем заслуженном и повидавшем виды ватнике, а кругом женщины нарядные, модные, кокетливые. Есть и ватники, но особые, женские, ленинградские. Франтоватые, в талию, с выстроченной мысами кокеткой и с плечами. В Комитете и знакомые, и малознакомые, радостно ахают: Вы? Откуда? Когда? Как? Ну как вам Ленинград? — Этот вопрос я слышала сегодня раз 20. Было очень рано. Посидела, поговорила с Рачковским, с Горяиновым[5]. Потом пришел А. П. Бурлаченко[6], который теперь зав. т. Отделом. Был ранен, контужен, долго лежал в госпитале. Выглядит чудесно. Наскоро кое-чего ему рассказала, пошли все в Мих. Театр, у них приемка «Пиковой Дамы» в 11 утра. (Выходя из дверей, встретила Б. Загурского[7], который сказал что ждет нас, когда мы сможем). Дальше и писать мне трудно. За кулисами в театре знакомых масса. Тут ведь и Лен. Драм. Театр, все обнимают, все целуют, все радуются по-настоящему. Потом я, моментально заревев [в голос], попала в объятья Володи Ускова[8]. Ну что уж тут записывать! Ходила с ним много по городу, по моим делам, говорить о чем оба как следует не знаем. Очень много он мне страшного рассказал. Но так как это Усков, то попутно приходилось мне смеяться. В ДКА[9] перевели нас женщин, в отдельную комнату № 85, с телефоном. №№ телефонов у многих остались прежние. (В коридоре чуть не сшиб меня с ног вихрь и ураган поцелуев, объятий, слез, криков, смеха — все вместе, Тося Яйцовская собственной персоной). Пришел милый Сережа Поначевный[10], который тоже живет в ДКА с Федей в одной комнате. Очень тоже хорошо выглядит. Вообще все в Л-д похорошели, мне кажется, что все красивые. Забыла записать, что был обстрел нашего района. Мих. Ром. Звонил, чтоб мы сидели дома. Даже осколок попал вниз в столовую. Поэтому не поехала к Малюгину[11] в БДТ. Порядочно было шумно. (Но как стихло, ушла к Жене ночевать). Володя говорит, что артобстрел лучше бомбежки. Все время шрапнель, так что в доме почти безопасно. А на улице первый удар, конечно, как рулетка, а дальше они привыкли лавировать и ориентируются свободно.

27 октября. Пока работала дома, в моей печальной квартире, очень обстреливали и мой район, Мариинского театра, аж фанера в окнах дрожала и позванивал единственный квадратик стекла. Управдомша несколько раз ко мне прибегала, чтоб я ушла в коридор. Но я только рукой махала. Есть много более тяжкого, чем страх перед снарядом. Собственно, перед шумом снаряда. (Перед отъездом на концерт видели Алку, роскошную мадам Тонечку Гречишникову[12] и Катюшу, которая просто толстуха и обогнала свои давние прелести. Выехали на концерт вместо 5 в 7 ч. Там был артобстрел, нельзя. Концерт был в офицерском собрании на Международном[13]. В части, где были наши мальчишки, очень странно было ехать по ленингр. улицам «на фронт». Принимали очень хорошо и встречали радушно, хоть и волновались мы на этом концерте здорово.

* Днем в столовой долго говорили с милым Николаем Тихоновым[14]. Он загорелый, с абсолютно белой головой и очень какой-то ладный. А на груди длинная колодка ленточек всех цветов. Кто-то сказал: «один из первых граждан Ленинграда».

28 октября. С утра волновались, что вечером едем к Заксу[15]. Жалели, что едет «Правда», сразу хотели показаться ему в каком-то новом качестве. Должно было быть 2 концерта. Раньше еще где-то и потом у Тувича. Но получилась глупейшая история, правда кончилась она хорошо. Утренний концерт отменился, где-то кто-то наложил, (никогда у нас этого не бывает!) словом, когда мы, взволнованные предстоящей встречей вошли в заксовое офицерское собрание, мы к великой досаде узнали что: а) нас никто не ждет, готовятся к лекции, в) из предыдущего места им позвонили, что и тут концерт отменяется, с) огорченный Закс уехал в город ночевать. У нас были такие выразительные лица, что нас испуганно и робко спросили: вы уедете, у нас выступать не будете? — Мы моментально встряхнулись и пошли готовиться к спектаклю. И все оказалось чудесно. Пожалуй никогда мы не играли «Правду» с таким поистине бешеным успехом. Смех бес передыху, все уходы под аплодисменты. И играли весьма прилично. Как-то стало нам весело и хорошо. Сцены нет. Эстрада. Маленькая, покрытая ковром, с одной стенкой сзади. Но стенку можно обходить кругом, есть проход. И так что-то было удобно и уютно, что все веселились. Потом ужинали за круглым столом, опрокинули маленечко, не так, как на Волховском фронте, а в меру. Принимал нас лейтенант, сосед Исаака Тувича по комнате. Рассказал нам, как И. Т. вошел к ним в комнату и у него так сияло лицо, что можно было подумать, что по меньшей мере он получил орден Ленина. — Что такое? — мои из Новосибирска приехали. И рассказал, как наш Тувич огорчился утром этой дурацкой отмене, как он готовился нас встретить. Улеглись спать около 3 ночи, только затихли, стучит Алеша: Исаак Тувич сейчас придет, хотите его видеть? — сон, конечно, как рукой сняло, очень хорошая была встреча. Он нам по-настоящему и друг и родной. Ушел от нас старший лейтенант Закс в 5 ч. утра и мы обратно заснули довольные. А он еще у себя в ДКА наше коллективное письмо найдет. Обещал непременно нас на празднике к себе получить, хотя М. Р. говорит, что мы у него «на разрыв».

29 октября. В 12 ч. Лиза, я Любаш и С. Б. были на приеме Б. И. Загурского. В роскошном кабинете сидели еще П. И. Рачинский[16]и А. П. Бурлаченко. Рассказывали про нашу жизнь. Я, неизменно, спросила, не забудут ли нас в Сибири. Сказал, что ни в коем случае. Беседа была дружеская, но не очень вдохновенная. Много говорили о наших квартирах. Надо прислать им все адреса. Мне кажется, мы раз уже посылали. Хотят непременно показать нас городу. Потом П. И. вызвал машину и мы поехали на пр. Нахимсона[17], осматривать наш театр. Очень мне это было тяжело, я даже сама не думала. Прошли по темному зрительному залу через сцену, заглянули с какого-то балкончика. Я даже ракурса как следует не поняла. У меня в глазах потемнело, когда я увидела груду развалин, погнутые железные балки, кусок стены буфета и лампа висит. А внизу на мусоре валяется Гердин фонарь и святящаяся птица. Потом пошли наверх в третий этаж, осмотрели остатки костюмов, они висят в большой комнате, где репетировали «Диму и Вову»[18]. Водил нас тов. Иванов. Костюмы осмотрели бегло. Видела, «Первую вахту»[19], видела «Снегурочку»[20], костюм Магуль-Мегери[21]. Все старалась взбодриться и не могла. Потом пошли узнать, нет ли нашего списка домашних адресов. Радостно обняли Валю Полякову, мордаха у нее поперек себя шире. Она — пожарный. 18 октября немец бил по пр. Нахимсона. Валя своими руками еще с девушкой перетаскала 40 раненых. 1 снаряд влетел в 3 этаж, пробил стенку и шкаф. Дала нам от него осколки, повезу в Новосибирск. В кабинете директора (так уж я и не поняла, чего он директор, говорят директор театра) в третьем этаже мебель из Тувичева кабинета и его чернильный прибор. Дядька уж больно грубый и противный. Так что мне это стало как-то неприятно. С нами-то он был вежливый, потому что с нами был Рачинский. А кто приходил отдельно — он хамил и не пускал в здание. «Ничего тут вашего нет, сами все бросили, тут все мое». В общем-то на него наплевать, конечно, но противный. Выйдя во двор, мы с Лизой побежали наверх, по нашей актерской лестнице. Зеркало внизу есть, и закуток, где вешали пальто, а рядом костюмерной нет, развалины и небо. Поднялись наверх, тут я все поняла. Наша с Лизой уборная, потом большая, мальчиковая и дальше 2 маленьких, а потом ничего, провал, развалины и стена сцены. И с другой стороны так же дошли до края. Опять увидела внизу фонарь и рыбу. И трава уже кое-где на кирпичах пробивается. Облазали все и пошли. Днем заходил роскошный и шумный Степан Пономаренко[22]. В шикарном пальто, в шляпе. Ничего не могу поделать, тоже красавец. Все в Л.д. красивые, воздух тут такой что-ли? На концерт на Пороховые поехал с нами Файенсон[23]. Очевидно перед завтрашним в ДКА. Сцены нет, просто в большой комнате на полу. Водевиль — все в одну дверь убегали. Но все было очень хорошо. Была милая публика. На водевиль хохотали как бывало. Потом выпили малость, закусили. Даже ели чудный пирог с морковкой. Файенсон сказал, что концерт превосходный.

30 октября. Был И. Т. Долго сидела с ним на подоконнике, рассказывала подробно про Новосибирскую жизнь. А ему все мало. С утра очень взволновались, что вечером концерт в самом ДК, все же это премьера в ЛД? Утром все же была в городе. Гостиный по Садовый торгуют, открыто порядочно магазинов, хотя арки закрыты бревнами и песком. А по Невской Линии он сгорел. Все выгорело внутри и крыши, но арки стоят и даже так пленяют своей изящной простотой. Встретила на Невском похудевшего и постаревшего А. Л. Липатьева. Чудно мы с ним встретились, но где-то близко грохнуло и он скорее от меня пошел. Звала его вечером, только ручками замахал. А вечером все вдруг опять вышло, было очень хорошо нам, ну просто как подарок, когда в антракте после концерта прибежали Федя, Володя, Гера, Тося, Алка, Тонечка, Лидуша[24] — и до того все нас хвалили, что мы уж не знали, как отослушать от удовольствия и смущения. Худо ли слушать, что они сидели в зале гордые и счастливые и думали: вот он, наш театр! Даже строгий Федя был взволнован и все говорил о нашем росте и движении вперед. А Володька, тот просто вопил: Ну, молодцы! Ну, умыли! Нам после этого закрыться надо? Это называется: знай наших! Ну все поголовно хвалили и исполнение программы. Водевиль шел не на полный блеск, бывало лучше, хотя очень хорошо играл Коковкин[25], но малость тянул и тянули все, нас напугали с акустикой. Играла нам Катюша. Очень было это приятно, но потом поняли, что пожалуй зря. Надо уж было по фронтовому с баяном. А то мы от рояля отвыкли и музыкальные №№ были грязноваты. Но принимали тоже хорошо. В общем вечер был удачный. Пошли потом с Володей и Таней к Лидуше ночевать. Она тут была в трудные и тяжкие дни нашему агитвзводу мать и сестра. У нее собирались по вечерам и говорили о нас. Очень они много пережили. Не хочу ничего тут записывать, чего уж наслушалась про ту зиму. И не слушать нельзя.

31 октября. Днем масса визитеров. Был А. М. Флит[26]. Был сногсшибательный моряк Володя Яковлев, плотный, возмужавший «Душка». Потом были Леня Тычкин[27] и Васенька Сила. Леня очень похорошел (опять!), мрачноват, на «Даргис» отзывается не сразу, отвык. Они грустят, что они не в театре. Но Васютел по прежнему показывает все свои 62 зуба и какая-то от него исходит чистая доброжелательность к людям. Поехали довольно рано и в интересное место. Клуб Штаба Армии, который помещается во дворце Вяземского[28] (не знаю, которого). В его имении, очевидно. Чудесный огромный барский дом. Колонная зала, круглый зал зрительный и прелестная маленькая сцена. Какие-то внутренние лестницы и переходы. Отвели нам огромную биллиардную. На стенах в золоченых рамах почерневшие, огромные батальные картины. Одну запомнила, против которой гримировалась «Взятие Плевны». Мраморные амуры, огромные фарфоровые вазы, вопиют от соседства с модернистскими диванами. На биллиарде, почти не обращая на нас внимания, упорно играли 2 молодых генерала. Еле можно было их уговорить прекращать, когда идет акт, а то шары больно громко стукаются, а сцена рядом. Зал очень хороший, говорить легко. Принимали «Правду» просто отлично опять, везет старушке. И шел спектакль хорошо, одно тут за другое цепляется. После конца, командующий, генерал-лейтенант Черепанов[29], который сидел весь спектакль, пришел к нам, нас поприветствовать. Большой, полный, холеный, очень красивое и серьезное лицо. Орденов весьма приличное количество, среди них один китайский, огромная блямба. Генерал был долгое время советником у Чан-Кай-Ши[30]. Необычайно любезно поблагодарил нас за «огромное удовольствие», которое мы всем доставили, подал всем душистую руку. С ним был один биллиардный генерал и 2 полковника. Потом поужинали вкусно, но «всухую» и домой. Нам Катюша Рославлева[31] рассказала, что у них в эстраде те концерты, на которых не угощают называются «мордой об стол», а где уж самая роскошь с выпивкой, те называются «шехерезада». Потом про это узнала Ю. П. Ниве[32], их начальство, было собрание, на котором артистам долго доказывали, что это очень неприлично. Тогда, чтоб законспирироваться, в первом случае стали говорить сокращенно «Моробст», так это слово и привилось, теперь все артисты в ЛД его знают. Моробст — концерт без ужина.

1 ноября. Утро волнительное лично для меня, никого из бригады это, разумеется, не прельстило, да и надо думать. В 12 ч. в ВТО был мой творческий самоотчет на Секции чтецов. Очень я волновалась, как собака. Председатель секции теперь Донат Лузанов[33]. Народу собралось человек 30-25. Сначала я немножко порассказала, чего я сделала, как чтец, за эти 2 года. Потом я читала «Хлеб» целиком, 35 минут. Очень с большим удовольствием сама читала и будто получилось ничего. Девушки плакали, Фаина Глинская, Егорова, еще какие-то. Сказали мне много всяких хороших слов, о моем росте и т. д. Потом читала «Поединок» из «Теркина». Вышла довольная, стреляют где-то, а мне наплевать. Проводила меня до ДКА Верочка Шестакова[34]. Она тоже пришла меня слушать. Сегодня концерт в городе. Просто главный госпиталь, Советский пр. 63. Жаль поздно выехали, уже было почти темно. Суворовский музей почти совсем разрушен. Напротив госпиталя зияет дырками окон сгоревший и-т, только что перед войной отстроенный. Зал на 500 человек, концерт только для раненных офицеров, но передается по радио по всему огромнейшему зданию и все раненые слушают. Начальник госпиталя бывш. директор Военно-медицинской академии генерал-майор Кючарян[35]. Очень симпатичный и приветливый тбилисец. И до начала, и антракты был с нами. Это так хорошо и вежливо. Совсем по другому от этого себя ощущаешь. Благодарил нас после конца раненый офицер, очень хорошо. Даже тут понимаем, что всех пленяет, что целый спектакль. На это всюду обращают внимание, этого никогда не бывает. Опять пошла с Леней ночевать к Лидуше, там был Володя, милая Женя Трошкина, молодая и толстая.

2 ноября. Днем была в Комитете у А. П. Бурлаченко. Говорили о нашем концерте. Вчера у него была Лизавета. Он тоже говорил ей всякие хорошие слова. Концерт ему понравился. Особенно, как он сказал «высокое качество исполнения». Правда тут же прибавил, что «так и должно было быть». Не понравился ему матерьял «Геройской жены»[36], сказал, что очень поверхностно взята тема. Но я тут с ним поспорила. Они должны все помнить, что программа делалась фронтовая, без всякого расчета на Л-д. В Москве как раз ведь и подчеркивали удачно очень составленный «концерт для фронта».

Зал ленинградского ДК это, хоть мы все отлично знаем что Ленинград — это фронт, не типично фронтовая площадка. А мы знаем, как замечательно принимали «Жену» на Волховском. «Хлеб» ему очень понравился. Даже сказал, что они с Б. И. решили помимо нашего общего показа устроить мой сольный концерт в филармонии. Если этого и не будет — поговорил хоть, и то приятно. В общем он доволен. Водевиль ему тоже понравился. Целый день опять ушел на свои тяжелые и неприятные дела. Шла обратно по Моховой. Очень ей досталось. Страшнее всего разрушен дом угол Моховой и Пантелеймоновской. Вернее, полтора дома. Половина углового, где мы с Галькой однажды купили ящик мандарин на новый год на Желябовой. Рядом с ним дом разрушен целиком. Осталась одна стена, задняя, все пять этажей. В каждом разные уютные обои и стенные шкафы. Это попала тонна, не теперь, год тому назад. Сила взрыва страшная. Даже нельзя себе это до конца представить. На Петроградской тоже от тонны воздушная волна была такая, что труп ломовой лошади нашли на крыше трехэтажного дома. Рвется тонна — это как конец света. Хотя был ряд случаев в Ленинграде, когда эти огромные свиньи не рвались. Упала одна такая просто на Невском против Марата. Не разорвалась и ушла в землю на 12 метров. Это звучит невероятно, но это факт. Почва-то в нашем ненаглядном городе такая, что после 5-6 метров уже мягко. Вот она и пробила настоящий и глубокий колодец и лежит там, гадюка. Кругом отгородили досками заборчик и написали: «Осторожно неразорвавшаяся бомба». Ну все и обегали мимо бегом, а любопытные заглядывали в глубину. Потом саперы, каждодневные, скромные, замечательные герои, спустились вниз, ее разрядили и вытащили. Очень разрушена Надеждинская[37], по ней идти страшно, а на Невском хорошо. Есть 2 дома загримированные фанерой. Против Райкома, второй от Фонтанки, и против Гостиного двора, где был банк. Тут даже на фанере окна и двери нарисованы, но это очень грустные декорации. И кроме того, все дома в щербатинках от осколков, некоторые как сыр или точно оспой болеют. Но это только отколота штукатурка.

Концерт был сегодня близь аэродрома, у летной части. Все было бы ничего, но присланный за нами человек был бывший администратор театра Комедии тов. Кавьяр. И отсюда все качества. Все зав. клубами театральные работники, но от Закса до Кавьяра — дистанция огромного размера. Сначала этот развязный молодой человек на миг появился, распорядился, чтобы артисты спускались в машину и исчез. Причем исчез так основательно, что никто ничего понять не мог. Мы около часу ждали внизу одетые с вещами, С. Б. обыскался и обкричался, а Кавьяр пропал с машиной вместе. Когда уже наш взбешенный бригадир решил распустить нас, он появился, как из-под земли, и сказал, что он «все время был тут, а машина за углом». Это абсолютнейшее вранье, администратора ничто не меняет. Очевидно быстро смаклевал какое-то дельце. И дальше он был такой же. Концерт был не бог весть какой, очень тесно, очень неудобно, нас просили «поменьше, потому что все хотят танцевать, но повод для праздника трогательный. Отряд девушек-добровольцев взял обязательство поправить к празднику испорченный аэродром. И так работали, что кончили вместо 6-го, вчера 1-го. И персонал аэродрома и молодые летчики устроили им вечер-смычку.

3 ноября. Рано утром опять была в Бассейной бане. Чудесно, чисто, народу мало, дают кусочек мыла за 50 коп., вода почему-то не прерывается, а идет все время. Все хорошо в Ленинграде. Погода чудная, солнце, летнее, синее небо, будет шуметь, сволочь, но мы уезжаем на 2 дня. Стреляет он чаще всего во второй половине дня. Он стреляет со стороны заката, так что солнце слепит наших и нельзя как следует засечь его точку. Но все-таки засекают и долбают обратно, пока не затыкают ему глотку. Как нам сказали, Ленинград «перенасыщен» зенитными батареями. Он окружен тремя поясами зенитных заграждений огромной мощи. Очень хорошо его охраняют. Пообедали в 12. В столовой целовалась со Стасей Ковалем[38]. Он как-то показался мне меньше и моложе. Сказал, что очень тоскует по театру, но это дорогие наши мальчики говорят все. И так поехали на Всеволожскую. Едем днем по городу, смотрим во все глаза, чтобы все запомнить. Опять разрушенный Суворовский музей, Смольный, весь закрытый сетками, весь загримированный как крокодил, мост через Неву, большая Охта. Очень тут красиво. Я и не знала, что на Охте столько асфальта. Ехали долго. Как тут непохоже на Волховский фронт! Сосны, песок, чудная дорога, сухо, красиво. Но все же жаль уезжать из Ленинграда на 2 дня. Точно что у нас отнимают. На перекрестке к нам подсел хозяин, полковник Дурнов, молодой, симпатичный. Приехали в чудеснейшее по красоте место, пошли в дачу высоко на горе. Долго там толкались. Все было довольно неорганизовано. Решили по нашему обычаю еду не ждать, ехать на концерт, а то больно долго. Концерт в бывшей церкви, зал огромный, народу набилась пропасть. И бойцов масса. Мы окончательно поняли, что не любим, когда один начсостав. Принимали концерт великолепно. На «Хлеб» никогда еще такой чудесной и бурной реакции не было. Да и все чудесно слушали, массу смеялись. Когда такой набитый до отказу зал грохает, на «хоть и перекрашенный, а все-таки кот», то даже мы все смеялись. Так это получается мощно. Поехали в ту же дачу обедать. Опять ждали нестерпимо долго, можно было поесть и снова проголодаться. Явно кто-то наложил. Причем с другого концерта звонят, что народ собрался, тут не пускают, словом ура. Второй концерт был в клубе-палатке. Пробирались к ней в темноте между соснами. Концерт тоже был хороший, только чудовищно тесно. Лиза со своими трансформациями проделывает просто чудеса эквилибристики. Ночевать нас, женщин, повели в большую, старую дачу, во второй этаж, по старинному, по наружной лестнице, в большою комнату нач. самбата. Там три кровати, на одной из них лег он сам, а для остальных 4 женщин поставили козлы и рейки. И на них обыкновенные полевые носилки. Так я еще не спала. Но спать мне пришлось не скоро. Ночью была у меня неожиданная эскапада. Захотелось мне пить ужасно. Дамы мои в раз заснули, а я ну не могу. Вышла в коридор, постучала в дверь, за которой довольно веселые голоса. Стукнула — хода нет. Кричат: идите кругом. Обошла со стороны наружной площадки попала в кухоньку, там хлопочет какая-то пожилая грузинка. Спрашиваю: можно у вас водички попить? Она всматривается в меня, потом всплескивает руками, вытирает их о передник и кидается меня обнимать. «Ой кто к нам пришел! Красавица, умница, как сейчас рассказывала про Щорса! Мальчики, смотрите, какая у нас дорогая гостья! Что же вы на кухне, идемте в горницу!» В «горнице» поднялись мне навстречу капитан Горшков и высокий тонкий капитан Важакакнадзе. И конечно, была тут Беюл арестована. Напрасно я уверяла, что я усталая, что хочу спать, что стакан воды — предел моих желаний, ничего мне не помогло. Грузинское гостеприимство — вещь серьезная. Мне не давали даже подойти к двери, стол начал накрываться всевозможными закусками. Хозяйка побежала добавочно жарить, шкварить. Она грузинка, бывшая владелица дачи, и вдруг к ней помещают постояльца-грузина. Ясно, он ей как сын. Но этим еще не кончилось, вдруг душка Кикназде надел кубанку и исчез. А через 15 минут вернулся с Любашем, давним предметом его поклонения как Свердлов. Оказывается он нимало не смутяшись поднял лауреата, который ложился спать, и сказал, что «Ольга Павловна просит его немедленно прийти». Хорошо, что Любаш догадался, в чем дело. Роскошно мы ужинали, была уж такая шахерезада, что дальше некуда. Пили очень вкусный спирт. Мне разводили, а они водичкой запивали. Под изысканнейшие восточные тосты. Слушала стихи Руставелли и Вашапшавела[39], по-грузински, необычайно красиво. Ухаживал он за нами невозможно, несколько даже через-чур. Тосты произносил только стоя. В 5 ч. утра я ушла на носилки, а Любаш остался там ночевать. Спать на носилках чудно, как в гамаке.

4 ноября. Чудная погода, дом под горой, на горе огромные сосны. Утром был небольшой концерт в Санбате, без меня. Снимались группы, обещали всем прислать карточки. Обманут наверное. В 2 ч. дня играли «Правду» в другом клубе, довольно мило. Поехали домой, получив сухой паек. Будет Лизавете чего делить! Очень хорошо в Л-д вернуться.

5 ноября. Все не могу поверить, что мы здесь. Это — чудо. Люди в Ленинграде стали совсем особенные. Приветливые и вежливые. Или потому, что народу мало? Или очень много они пережили, нельзя сказать сколько. Кого ни встречаю, все как друзья. Все зовут к себе, все по-настоящему рады. Очень от этого тепло на сердце. А концерт нам сегодня не понравился. Не сам концерт, а все вокруг. Сначала долго не выезжали из-за обстрела. Поехали на окраину города в очень почтенную часть: Противобатарейный артиллерийский корпус, наши главные защитники. Поехали под довольно шумную музыку. Начало праздников, неужели будет, гад, сильно долбать? Петляли чего-то долго в районе Свердловской больницы[40]. Очень занятную вещь теперь все время наблюдаем и радуемся. Оказывается, на все патрули заставы есть одно магическое слово: «Артисты!» и все. Вот останавливаемся, яркий фонарик подходит дежурный по посту. Чья машина? Куда? Зачем? Пропуск? Права? И т. д. «Артисты на концерт» предел бдительности, если откроют дверцу в машину, поводят по нам любопытно фонариком, спросят: Посторонних нет? Военных нет? А то и просто «Артисты? Проезжайте». Вроде карточки и смотреть не стоит. На концерт приехали, еще и доклад не начинался. Очень долго ждали мы начала. В зале масса начальства и все важного. Орденов — аж в глазах рябит. Слушали концерт очень хорошо, хлопали не так чтоб очень. Больно все важные. Потом опять мучительно долго ждали, правда ожидание нам скрасили два паренька из самодеятельности. Один обаяния необычайного с чудесной мордой пел нам «Темную ночь» и «Костю моряка», а другой ему аккомпанировал на аккордеоне. После этого был моральный «моробст». Повели нас кушать в какую-то комнатушку, вроде буфета, где была накрыта весьма скромная закуска и разлита водка. Неприятно, неуютно. Сидел с нами к нам приставленный довольно невразумительный лейтенант, который уже «приложился» и усиленно и тщетно пытался разогреть атмосферу. В довершение всего мимо нас носили какие-то заманчивые блюда в другое совсем место, где ужинали генералы отдельно от нас. В конец рассердившаяся Клавочка даже уверяла, что торт. Было здорово неприятно, но обижаться было бессмысленно. Очевидно, кто-то по недомыслию не понял, как это получилось неприлично. Ну не все же одни розы, есть и шипы.

6 ноября. Очень волнительно как пройдет завтра праздник. За что же нам такое счастье, что мы встречаем его в Ленинграде? Я все проснуться боюсь. Все живем одним и тем же: неужели опять его оставлять? Снова это кажется немыслимым и абсурдным. А ДКА нам как дом родной. Жить бы так себе и жить. С. Б. говорит, что уедем 11 или 12 — ну неужели? Днем записывали наш концерт в Радио-центре. Завтра он будет передаваться, это большая честь. Столько опять встретила друзей, столько расспросов. Опять —Ну как вам Ленинград? «Прекрасно, необычайный, лучше не бывает». — Смеются не верят. Где-то побухивает все время, но ленинградцы считают, что у них тихо. Говорят о праздничных выдачах. Им полагаются сегодня большие блага: всем по пол-литра, хорошие шоколадные конфеты, компот в банках, финики. Поехали на два концерта на КП Фронта. Опять мы не очень рады. Не любим мы когда один комсостав, а тут еще на обоих концертах (они шли подряд на одном месте) очень мало народу и много модных дам. Да еще в первых трех рядах. Очевидно, жены важных мужей, которые поехали на не менее важные заседания. На первом концерте еще масса ребят с вышеупомянутыми дамами. Одно дите, когда пела Леночка (и, кстати, очень удачно пела), вдруг изрекло вслух ринозеленовским голосом: «Это мне не понравилось, пусть другое будет». Оно же, это дите, оглушительно хохотало на «Под крышами Парижа»[41]. Я что-то очень была не в форме, меня отвлекала выставка модных дамских ног небрежно протянутых к эстраде. Ну и обувку отхватали командиры своим мадамам к празднику! Не иначе как тоже «улыбка Рузвельта», как тут называют американские консервы. Даже подметки еще сверкают белизной. Второй концерт был немножко получше. Слушают они вообще хорошо, но рукоплескать не очень утруждаются. Во время первого концерта, вплотную прижавшись к репродуктору, слушали доклад товарища Сталина. Очень плохая передача, слов почти не разобрать, но так трогательно слушать знакомые интонации его голоса. Завтра будем читать и радоваться, что он у нас есть.

7 ноября. Погода — роскошь, тепло, красиво, ясно. Но выходить нельзя: шум сегодня весьма внушительный. Майор Файенсон звонил нам несколько раз и передавал строжайший приказ не выходить на улицу. Но Лиза с Леночкой отпросились у бригадира в баню. Мылись под близкий аккомпанемент. Был обстрел центральных районов. У нас в комнате дрожали стекла. Весь день просидела дома. Выбегала ненадолго до Жени и обратно. Очевидно, пока сама не увидишь, не поймешь как это страшно. Вечером играли «Правду» в ДКА. Мы не очень довольны и не по нашей вине. Вместо 7 ч. начали в 9 ч. Торжественная часть в 6 конечно не началась. Мы очень затомились ждать в гримах и костюмах. Первый акт шел хорошо, дальше скисли. 4 — опять у нас что-то не ладилось, но было начало 12-го (в эти три дня ходить разрешали до 12), так что занавес открылся, а зал наполовину пустой. Кто подальше живет — те забоялись. Уж очень черно на улицах. Когда нет ни луны, ни звезд, так надо прямо руку перед собой протягивать.

8 ноября. Вчера, оказывается, пытались прорваться фрицевские самолеты, но наши их не пустили, а мы жили себе и не знали. Никак не можем до конца понять, что мы на фронте. Но и у него уже, видно, кишка потоньше стала. Самолетов мало. Сегодня у нас был радостный и ожидаемый день — концерт у Закса. Он отвоевал нас еле-еле, при нажиме с стороны С. Б. и Любоша, которые уговаривали наше начальство. И кто хотел перехватить нас? Семен Рухман[42]. Он требовал концерт на 8-ое для своей гвардейской части. Уверял меня, что «ему нужнее». Каждый так уверяет. А кроме того, что тут дорогой Тувич, нам очень к публике этой хотелось, после их приема «Правды». Еще до этого сыграли водевиль опять в ДКА, в 6 ч. первым отделением. И на этот раз очень хорошо принимали и играли хорошо. И смеялись много. Это потому, что торопились и играли быстро. А вчера нас заледенили разговорами об акустике. Зал, правда, очень паршивый, играть надо только фасом. Но все советовали говорить медленно, и об этом думаешь как о белом слоне. Когда кончилась «Беда» на второе отделение уже съехались все знаменитости. Так сказать: ленинградская обойма. Иордан, Нечаев, Полицеймако, Легков, Флакс из Москвы, Гербек и Сахновская, Скопа-Радионова [43]. Интересно очень всех повидать, жаль, послушать не пришлось. А у Тувича, ну что уж тут говорить? Он так нас встречал, так был радостно возбужден, такой был радушный хозяин, что было трогательно на него смотреть. Народу битком, зал у него порядочный, успех просто бешеный, могу употребить это слово. Принимали все на ура. Я подглядывала за лицами на «Геройской жене» и «Париже», полный восторг. Причем особенно оглушительно принимаются «Супруги Пижаль». Про сказки уж и говорить нечего. Это всегда верняк. И. Т. сказал, что когда он объявил в офицерском собрании вчера, что завтра будет опять Новый ТЮЗ, который играл «Правду», поднялась буря аплодисментов. Такой же бурей встретили появление Любаша, который очень хорошо и обаятельно говорил, и потом каждого из нас. В антракте, перед водевилем, уже начали девушки накрывать круглый стол, причем весьма шехеризадно. На водевиле Тувич сидел в первом ряду и от внимания иногда шевелил вслед за нами губами, подымал брови, улыбался, словом «переживал». А после конца вошел на подмостки и сказал нам чудесную большую взволнованную речь. О мудром решении партии и правительства эвакуировать не только заводы и научные учреждения, но и лучшие коллективы театров. Что люди в своей трудной жизни на чужбине не только не пошли назад, но боролись за свой рост и показали себя в новом и высшем качестве.

Потом был веселый и дружеский ужин. Пришло несколько военных. Пришел полковник, Тувича начальство. Который, выпив водки, заунывным и проникновенным голосом читал свои стихи. Но это ничему не помешало, было весело, вкусно, изрядно выпито, пели, танцевали, очень было хорошо.

9 ноября. Б. В. прислал телеграмму, чтоб мы 25 были на месте. Высчитали в обрез, что мы можем выехать 14-го, и то слава богу. Страшно подумать, что надо расставаться с Ленинградом, все хожу по нему и не могу наглядеться. Хорошо, что любимые здания все целы, только у Эрмитажа уголок отколот и кусочек кариатиды. Город еще строже, еще благороднее, чем нам это рисовалось в воспоминаниях. Сегодня хмуровато и совсем тихо. Когда нет посторонних звуков, то совсем забываешь, что они могут возникнуть. Я теперь совсем понимаю ленинградцев, что звук снарядов вызывает не страх, а злость. Ловлю себя на том, что как шарахнет неожиданно, я каждый раз вслух говорю: у-у, сволочи! Но, как и все не вздрагиваю, а только подбираюсь внутри, идти лучше, неприятно стоять на трамвайной остановке. Днем приходили Толя Степанов[44] и Саша Фролов[45]. Им, бедненьким, потруднее будет. Они не очень веселые, хотя плотненькие и гладкие. Как им помочь, не знаю. Они удрали к нам почти потихоньку, торопились, боялись, что влетит. Сегодня два концерта. Первый в гвардейской части для бойцов молодежи. Слушали они замечательно, с жадностью. Я читала «Теркина», очень его всюду любят, молодец Твардовский. Потом читала стихи о Ленинграде Лифшица и «Повар из Ферганы». Еще могла читать столько-же и все бы слушали. И не только меня, все №№ так же. Ехали так долго на второй по направлению к Колпину, что Любаш высказал предположение, что мы однажды пропустим пост и проскочим прямо к немцам. Как за город — так и фронт. Никак к этому не привыкнешь. В одном месте есть ему даже точный, городской адрес: так и говорят: немцы стоят улица Стачек 15[2]. Это больница Фореля[46]. Второй — офицерский клуб 55 дивизии. Было у них холодно, уже пьяновато и потому не очень приятная публика, какая-то задумчивая. Но после конца (я после Щорса, который у меня офицерский номер, спала на диванчике) пришли к нам три военных, один из них мой поэт майор Владимир Александрович Лившиц[47]. Очень обидно, что я тут его не читала. Но я с ним познакомилась, и он мне чрезвычайно понравился. Завтра по радио буду новые его стихи на воск записывать. Ужинали пили водку, конечно, но я два дня подряд не могу. Я все стараюсь через раз, а то во мне делается насыщенный раствор.

10 ноября. Сегодня опять выходной день. Они тут нам как дорогие подарки. Утром записала по радио на воск массу стихов. Потом их будут резать на кусочки и пускать. И я уеду, а буду еще разговаривать в Ленинграде. Вот здорово. А потом было одно большое событие в нашей жизни, были мы с С.Б. — Леня, Лиза и я на приеме у Александра Ивановича Маханова[48]. Очень я этим визитом довольна, ну просто чрезвычайно. Они теперь в Смольном не живут, все по разным местам. У А. И. мы были на Мойке, рядом с Деловым клубом, где раньше помещался «Большой Безбожник». Долго выдают пропуск, тщательно проверяют паспорта. Чистота невозможная, в паркет хоть глядись. Долго ждали в приемной, хотя пришли тютелька в тютельку. Но к нему прошли какие-то два дяди с папками. Секретарша трещала по телефону, как все секретарши в мире. Один раз открыла к нему дверь: «Александр Иванович, — Москва!». Наконец мы вошли в большой кабинет и около полутора часов просидели с необычайно приветливым, культурным, умным и, очевидно, очень интересным человеком. Он много полнее, чем я его видела в 39 году, так же в очках, в хорошем штатском костюме, тогда был во френче. Встал нам навстречу из-за стола, усадил нас всех на конец большого стола для заседаний, выложил «Северную Пальмиру». Сам разговор записать довольно трудно. Больше всех нас тронуло то, что он как бы отчитывался перед нами, два года жившими вне дома. В том, что они успели тут без нас сделать. Рассказал подробно как ведет себя немец, где он сейчас стоит. Рассказал подробнейшим образом как произошел прорыв блокады. Потом долго и много рассказывал о понемножку возникающем строительстве Ленинграда. Как начинают лечить его раны. Сколько для этого надо стройматериалов: кирпича, гвоздей, железа, цемента, стекол. Конечно, я всего этого запомнить не могла, запомнила лишь, что на зимнее строительство 43-44 года ассигновано 35 миллионов, а зимнее строительство обычно планируется вдвое меньше летнего. Очень хорошо говорил о замечательных ленинградских людях. О том, что город будут отстраивать, где возможно, еще лучше и красивее, чем был. Кое-где, где большие разрушения, на окраинах будут переделывать улицы, расширять их. Лиза заботливо спросила о решетке у Летнего сада, сказал, что все поправят. Как ни больно говорить об этом еще раз, но подтвердил нам Ал. Ив., что нет любимых мест: Петергофа, Гатчины, Пушкина, Павловска. Одни развалины. Вообще Лен. область очень страдает. До сих пор она залита кровью и окутана дымом. Есть перехваченный приказ немцев об общем уничтожении всего и всей живой силы. Мы, конечно, стали говорить о нашем возвращении. Сказал, что теперь уж не за горами. Что ни в коем случае «не забудут нас в Сибири». «Мы прекрасно знаем, что в Новосибирске у нас 3 единицы: театр Пушкина, Новый ТЮЗ, Филармония». Мы спрашивали все совершенно откровенно. Сказали, что нас волнует, что ТЮЗа то ведь 2, можно ли сразу столько? Сказал: — Что же вы думаете, у нас ребят не хватит? Брянцев для тех, кто помладше, а вы для тех, кто постарше, — Возможно, что возврат будет весной или летом, словом, как кончатся обстрелы. Сказал, что они хотят, чтоб у ленинградских ребят были свои театры, были опять свои радости. А то сейчас наши зрители в Ленинграде стали взрослыми, и какими замечательными взрослыми. Вот тема для рассказа: принимал он одного стахановца Василия Ивановича (кажется) такого-то. А Василию Ивановичу 14 лет. Вошел солидный, чистенький, в чистой, аккуратной рубашечке, весь блестит. Отца у него убили, мать умерла от голоду, все хозяйство ведет сестра, обшивает его, готовит обед. А сестре 9 лет от роду. Так и живут вдвоем, управляются. А играть тебе не хочется? — Ну какие теперь игры, работать много надо. — А в свободное время ты что делаешь? — Приду воды сестренке натаскаю, дров с ней нарубим, печь ей затоплю. А вечером занимаюсь. Повысил квалификацию, получил следующий разряд. Раньше трудно жилось, а теперь зарплата стала больше и жить нам легче. — Ну а поиграть тебе все-таки ни во что не хочется? — Да нет, не до игры мне. Вот если б мне баян, я на баяне бы учился. Я немножко умею. Вот он наш зритель. Ох, как хочется, чтоб он опять звонко смеялся! Ал. Ив. спросил не стали ли мы в Сибири совсем взрослыми. Рассказали, что мы и для ребят играем специально и вечером к нам ходят такие-же Василии Ивановичи. Наш зритель основной сейчас весь на заводах и в военных школах. И я сказала кроме того, что наш «взрослый» репертуар все же делается таким образом, что нет у нас ни одного спектакля который не подходил бы для юношества. Сказали немножко о нашем репертуаре, но Ал. Ив. говорит, что он в курсе наших дел. Сказал, что имел письмо «от товарища Зона». О здании. Что мы пострадали он, конечно, прекрасно знает. И починка там большая — поищем, что-нибудь другое. Лиза храбро спрашивает: а театр Радлова[49]? И тов. Маханов сказал, что они об этом думали сами, что такой вариант возможен, тем более, что театр Ленсовета восстановлен не будет. Потом рассказал нам, что они хотели наш театр на Нахимсоне отдать КБФ. То есть Пергаменту, «они просили у нас помещение». С тем, однако, чтоб они починили здание. Мы тут же перебили, заволновались, вдруг он поправит и потом не выедет? А Ал. Ив. улыбается: Зачем театру КБФ «потом» здесь быть? «Потом он будет там, где флот». В Таллин потом поедет. Тем более, что КБФ от Нахимсона отказался. А просил театр Радлова. «Но театр Радлова мы им не дали. Лучше мы его отдадим новому ТЮЗу. Театр в полном порядке. Чистый, теплый, можно в нем сразу играть». Нам прямо как маслом по сердцу. Может уж вещички перевозить? Смеется: нет, вещички погодите. — Насчет техники переезда допытывались. Сказал, что сначала приедет от нас передовой, все уладит с помещением, с квартирами. А потом и мы приедем. О квартирах просил никого заранее не волноваться. Говорит, что если приедем, то всем будет где жить. «Сначала устроим вас всех вместе, потом наладим все с жилищем». А насчет нашего багажа, мы спросили, как бы нам забрать из театра оставленное имущество, чудесно ответил: «Да не стоит. Ну что вам его взад-вперед возить»? Я плохо все записала и наверное многое очень не упомнила, но нам он всем очень, очень понравился. Ушли очень довольные. Опять у нас проверяли документы и я полетела в БДТ к Малюгину, устраивать контрамарки на «Дорогу в Нью-Йорк»[50]. Малюгин был просто безупречен во внимании к «Дорогим гостям». При битковом сборе он устроил 9 контрамарок, но пришло нас только 7. Спектакль очень приятный. Легкий, веселый, очень остроумно сделана пьеса. Не даром им гордятся Ленинградцы. Правда сделан он несколько трафаретно по-американски, но прекрасно играют три актера: Казико, Полицеймако и Грановская[51]. Я с большим удовольствием просидела 3 часа в довольно холодном зале. Пальто еще не снимают.

11 ноября. Сегодня играли в Лесном в Запасном офицерском полку. Приехали играть «Правду», но собирались отменять. Сценка махонькая, просто эстрадка, боков нет, сразу проходить, ноги видны. Занавес не до пола. Но там так просили именно спектакль, что отказать было немыслимо. Зав. клубом там тов. Непомнящий из горкома комсомола. Очень у него хорошо и приятно. И принимали совершенно исключительно. Опять просто «на ура». Приходили за кулисы, благодарили сто раз. Говорили, что первый раз получили такое огромное удовольствие, что никак не ожидали, что побывают на фронте в настоящем театре. Больно много всяких хороших слов говорили. Настроение сделалось чудесное. Потом была небольшая «шахерезадка», но водки я опять не пила. Как это здорово, что мы привезли «Правду» хоть и устала я ее играть!

12 ноября. День дурацкий. Целый день прождали машину из части генерала Заньчковского[52]. А она и не приехала. Это Леночкин генерал, ее старый знакомый. Все ее упрекали. Вечером должна была читать на семейном вечере в ДКА — не читала, потому что к моменту концерта уже было пьяным-пьяно. Саня Беньяминов[53] читал рассказ «еле можаху». Только ночью я развеселилась, смотрели уж очень дурацкую картину. Французскую, озвученную по-немецки «Катья» о романе Александра II и Екатерины Долгорукой. Это такая клюква развесистая, что я хохотала до упаду. Сидела с Федей и тов. Меламудом[54], председателем нашего Рабиса. Снята картина чудесно, актриса хорошая, но можно подумать, что Россия от них на другой планете, до такой степени это нелепо. Александр II похож на Звездича, в провинциальном «Маскараде» и прямо сойдя с трона откалывает с фрейлиной Долгорукой вальс Штрауса.

13 ноября. Утром была на Радио микрофонная репетиция «Правды». Свели нам ее на один час. Но ничего, довольно прилично. Завтра передаем. Вечером сговорились пойти к Володе Ускову, после спектакля. Мих. Ром. разрешил шоферу нас довезти. Уезжаем мы очевидно 19-го. Должны были 17-го или 18-го, потому что 17-го Комитет предложил нам открытый концерт в филармонии. Тоже сказали, что это большая честь. Я говорила с Бурлаченко, два вечера, конечно, не получится, как я и думала. Но у них что-то не получается с днями, и концерт наш будет 18-го, а 19-го мы непременно уезжаем. А мы и рады, нам каждый день задержки кажется, что еще очень много. Еще 6 дней — мы богатые! Поехали на «Правду» поздно, очень долго не было машины. С нами поехала Тося Яйцовская. А кругом зима. Выпал снег и лежит. Очень долго искали адрес, поехали без провожатого. По дороге останавливались, искали пути, играли в снежки. Красиво у нас под Ленинградом. На одном шлагбауме заглянул нам в машину молодой боец, строго спросил: посторонних нет? Потом вдруг не выдержал, расплылся: Поздравляю вас со взятием Житомира! Так это было неожиданно и трогательно, что нам всем стало очень хорошо. Но потом плутали так долго, что все уже рассердились. Тетка какая-то взялась показать, чтоб ее подвезли. «Это рядом, вон четвертый дом». Ехали, ехали, потом тетка вдруг попросила остановиться и пошла себе куда ей нужно. Мы просто ее подвезли как простаки. А спектакль был хороший. Хоть мы и поздно приехали, но нас терпеливо ждал полный огромный зал, огромный что Дом Культуры. Тут уж всякое сердце смягчится. Принимали чудно, опять благодарили без конца, опять сказали чудесную речь. Но потом ужасно долго ждали машины. В столовой, где мы сидели, было холодно, нас повели прямо в топку, в закуток, где топятся три огромных печи под котлами, готовятся на завтра. Леня радовался ужасно, попал в подходящую среду. До того все это долго тянулось, что смущенные гости Татьяна, я, Леня и Борис позвонили в дверь к Володе когда было уже двадцать минут третьяго. Как мы и предполагали, раздосадованные хозяева только что легли спать. Володя обещал ждать нас до двух. Но стол еще оставался накрытым и все получилось чудесно. Очень хорошо мы посидели, поели и попили. Усков у нас чудеснейший парень, настоящий верный друг. А это большое слово. В 5.30 все ушли, я осталась доночевывать.

14 ноября. Утром передавали по Радио «Правду». Из 5 студии! Сколько раз мы все в ней бывали. Выглядит она немножко обшарпанной. И пыль и грязновато, как когда-то тут все сверкало. Как получилось не знаю. Слушала из фоника куски, по-моему ничего. Днем сидел у нас Андрей Кастричкин[55], очень страшно рассказывал про страшные дни Ленфильма. И очень талантливо, по киношному. Как он когда-то Башмачкина[56] играл. Всех изображал в лицах: Петю Кириллова, Иогансона, Мейнкина. Мы с Лизой слушали, смотрели и не смели его остановить. Наоборот все еще расспрашивали. Он шел с приятелем мимо магазина Елисеева в тот страшный миг, когда попал снаряд в трамвайную остановку угол Невского и Садовой, и пострадало 80 человек. Силой волны его бросило в глубину, прямо к входу в театр комедии, как мячик. Все это был настоящий ужас. Далеко вокруг находили куски человеческого тела. Так Сереженька наш Емельянов[57] погиб когда-то. Второй такой же страшный удар был на Михайловской площади прямое попадание в 20 номер трамвая набитый народом. Там его конечный пункт. Так руки ноги снимали с деревьев скверика. Тогда же тут погиб какой-то технический работник Комитета, мне Эмма Подкаминер[58] рассказала. А про Сережину смерть нам подробно рассказал Вася Степанов, он ведь был рядом. Сегодня «Правду» играли в помещении Военно-Электротехнич. Академии им. Буденного[59], которая сейчас в Томске. Это ведь целый город, и главные вокруг корпуса. Тут сейчас артчасть в которой Леня Тычкин и Вася. Леня сам за нами приезжал. Играть было очень хорошо, опять прекрасно принимали, хоть на таких настоящих сценах и не очень хорошо без декораций. Тут много друзей. Коля Макаров, Гавря Рычков[60], Леня, Вася. Потом очень вкусно ужинали, сидел с нами полковник. Всегда мы это очень ценим.

15 ноября. В 4 поехали на 2 концерта. 1-ый в клинике б. Отто, где теперь огромный, прекрасно оборудованный госпиталь. Зам. начальника Лизин сосед по квартире, доктор Заядель. Огромнейший зал, как в Новосибирском «Красный 40». Но не в пример ему, замечательная акустика. Слушали концерт так тихо, с таким вниманием, хохотали так оглушительно, как это может быть только когда люди действительно заинтересованы и увлечены. Опять все №№ принимались один лучше другого. Второй концерт, т. е. «Правда», в училище Фрунзе, тут теперь Дом Флота. Зав. клубом В. Б. Попов из комитета, который из худого штатского превратился в плотного моряка. Огромнейшая, просто никчемушно большая сцена, на которой особенно глупо, наверно, выглядят две скамеечки и гипертрофический большой зал. Народу отвлеченно много, но их и пол зала нет. От этого реакций нет. Домой приехали рано, сегодня двойной «Моробст», но нас об этом предупредили заранее, так что разочарования не было. Вечером долго говорила с Федей.

16 ноября. Сегодняшний день заслуживает быть записанным подробно. Очень он чреватый и памятный. Провели мы его почти целиком у генерал-майора Василия Казимировича Заньчковского близь Ладоги. Стоит он у Ладоги один и называется шутя Удельный Князь Невский. Были чудесные два концерта, один удачнее другого. Все было хорошо, радушно, вкусно, симпатично. Словом бывают такие дни, когда все ладится. На первом концерте одни бойцы, народу набилось, яблоку некуда упасть. Не понимаю, как они ухитрились расхлынуться на две стороны, когда генерал-майор проходил в первый ряд. Я шла сразу за его широкой спиной (из артистической на сцену надо идти через зрительный зал) и слышала по его адресу множество ласковых реплик. Это очень трогательно, но тут, так же, как у Фетисова и очевидно всюду бойцы дружно говорят: лучше нашего батьки нет! Наш — как отец родной! Заньчковский зашел к нам перед началом (Леночка и Клава были у него), это огромный, статный мужчина. Светлые глаза, светлые редковатые волосы курчавятся над большим лбом. Небольшие усы. Был бы очень красивый мужчина, но перенес тяжкое ранение, подбородок и нижнюю губу ему сделал чародей Лимберг[61]. Нижняя губа у него маленькая и натянута, подбородок весь в шрамах. Он ехал прошлой зимой, в марте, кажется, в аэросанях со своим начштабом и повернувшись через плечо говорил ему что-то. В это время фриц пустил пулеметную очередь. Пуля прошла Заньчковскому через губу и подбородок, а начшатаба, который был много ниже роста, попала прямо в лоб и убила наповал. Генерал-майор выскочил из саней и упал ничком в снег и лежал не шевелясь. Пулемет продолжал строчить прямо по нем. В него не попало, но было 11 пробоин в шинели и 7 в фуражке. Все это рассказывал нам сам. «Я лежу, чувствую, как натекает подо мной озеро крови и думаю только бы мне не шелохнуться, чтоб он подумал, что я убит. Так и вышло. А нижнюю губу я оторвал, она на ниточке висела. Очень меня потом за это профессор Лимберг ругал. Никогда сами ничего не рвите. Но потом утешил, говорит, что, пока, наскоро, так починим, а после войны он меня красавцем сделает. Но он и так красивый. В серой щегольской кубанке, в нарядной шинели, про такого хочется сказать: бравый генерал. Страшно, правда, подумать, что у него на подбородке мясо с его же руки. Они все мученики, герои, от мала до велика. Пока шел концерт явился какой-то старший лейтенант и стал просить нас съездить еще на один концерт за километр к морякам. С. Б. отказал категорически, зная, как мы устали. Но он так упорно и жалобно просил, так уверял, что у них «никогда никого не бывает», что там уж публика собралась, так как он обещал вернуться с артистами, что мы не выдержали, стали уговаривать Семена отпустить нас, «проявили инициативу» дружно все женщины, хотя наш бригадир упирался. В результате после водевиля мы молниеносно разделись и побежали в машину. Все кроме Ростова, Татьяны Петровны, Евг. Петр., Бориса и Анеши[62]. «Побежали» — это, конечно, гипербола. На улице тьмища, поползли при свете фонарика. Ехать действительно не долго, но потом порядком идти пешком в темноте, через канавы и проволоки. Клава упала и ударила сильно ногу. Могло быть и хуже. Клуб у моряков в блиндаже, причем в таком глубоком, 12 ступеней. Окон совсем нет, освещает его только движок, но очень хорошо. Маленькое зальце, чистенькое и нарядно украшенное и маленькая сценка. Моряки действительно уже сидят и встречают нас радостными аплодисментами.

О. П. Беюл в спектакле «Правда — хорошо, а счастье лучше». Новый ТЮЗ. До 1945 г. Из собрания СПбГМТиМИ	Пл. Островского. Фотография, 1943 г. Из собрания СПбГМТиМИ

Автор: Елизавета Кузнецова, хранитель музейных предметов СПбГМТиМИ