Идея: Борис Акунин, «Русский в Англии»
Начало здесь
Из современного Лондона мы перенесемся в Англию и Россию XVI века, в эпоху доброй королевы Бесс — Елизаветы I и ко двору Иоанна Грозного. Согласно свидетельствам некоторых исторических документов, Иоанн Васильевич сватался к Елизавете и, получив отказ, согласился взять в жены ее племянницу. Этим планам (если они вообще когда-нибудь имели место) не суждено было сбыться, но какой простор для писательской фантазии представляет собой эта история!
Глава III
Энни осталась жить у бабушки, хотя работники соцслужбы, периодически навещавшие их, считали, что бабушка не сможет вырастить Энни и ее следует передать в приют, чтобы девочку удочерила «нормальная семья».
Больше всего на свете Энни боялась этих визитов и того, что ее заберут у бабушки и отдадут чужим людям, и тогда она потеряет последнего родного человека на свете.
Лежа по ночам без сна, она прислушивалась к шагам на улице, вспоминала маму и те редкие дни, когда мама была доброй и ласковой, водила их с Джонни на детскую площадку, покупала ей красивые заколки для волос и вкусные пончики в сахарной глазури и неизменно обещала, что так теперь будет всегда.
Думая о маме, Энни плакала навзрыд. Горькие соленые слезы заливали ее лицо и затекали в уши. А утром снова школа, пинки и подножки от мальчишек и презрительное хихиканье девчонок за спиной… Несмотря на то, что теперь Энни стараниями бабушки Дорис всегда была одета опрятно, отношение одноклассников к ней не изменилось. И только доброта и участие мисс Маршалл удерживали Энни в школе.
Благодаря мисс Маршалл Энни полюбила чтение. Учительница хвалила ее сочинения и зачитывала их вслух перед всем классом. Это помогло Энни поверить в себя и свои силы.
Так у нее появилась цель в жизни — она решила стать журналистом. Или, чем черт не шутит, может быть, впоследствии ей удастся стать писателем. Как Джейн Остин, Уилки Коллинз, Марк Твен или Джордж Оруэлл.
В старших классах неожиданно для самой себя Энни из парии-замарашки стала довольно популярной персоной: она помогала своим менее одаренным одноклассникам писать сочинения и осваивать сложную французскую грамматику, а в 14 лет заработала первые деньги – соседка предложила ей пару часов в день присматривать за ее малышами-двойняшками.
Где только не довелось поработать Энн с тех пор. Парикмахерская, где она подметала волосы и готовила напитки для клиентов, продуктовый магазин, разные кафе в родном Сент-Хеленс. Чуть позже — МакДональдс и супермаркет в соседнем городке Ньютон-Ле-Уиллоус.
Жила она, где придется — на что хватало ее скромных заработков, в основном это были темные тесные квартиры вскладчину с другими ребятами.
После Ньютона были Манчестер, Ливерпуль, и, наконец, Лондон. Энни поступила в университет — не в последнюю очередь благодаря блестящим рекомендациям школьных учителей, и даже получала стипендию, как отличная студентка. Чтобы свести концы с концами, Энн работала в большом универсальном магазине Marks&Spenser.
«Когда-нибудь мир обо мне услышит и меня будут публиковать в Таймс», думала Энн, раскладывая упаковки с салатами и нарезанными фруктами на полках магазина и обдумывая тему очередной статьи для сайта, где она подрабатывала копирайтером.
Глава IV
Этой весной бабушка Дорис перенесла инсульт и совсем сдала. Энн, скрепя сердце, пришлось согласиться на то, чтобы бабушка переселилась в senior house (дом престарелых) — там у нее был присмотр и медицинский уход. На оплату уходила вся бабушкина пенсия, и еще 200 фунтов Энн доплачивала из своих скромных доходов.
Поездки в Сент-Хеленс были долгожданными и радостными для Энн, но как же сжималось ее сердце, когда ее взгляд подмечал, как быстро дряхлеет бабушка, как затуманиваются ее глаза и трясутся морщинистые руки…
От бабушки мысли Энн переметнулись к Тому. Том – ее шикарный лондонский бойфренд. Высокий широкоплечий брюнет с римским профилем и великолепным телом (он итальянец по матери),
Том был красив, как древнегреческий бог – на этом, пожалуй, его достоинства заканчивались. Он все еще мечтал о карьере модели, но пока его достижения сводились к фотосессиям в пижамах и банных халатах для рекламных буклетов супермаркетов.
Том перебивался случайными заработками – он неплохо играл на гитаре и обладал приятным баритоном, его приглашали петь в барах. Он поддерживал лейбористов, с одинаковым пылом ненавидел как Тори, так и эмигрантов, не продержался ни на одной работе больше пары месяцев и больше всего любил проводить выходные в Камден-тауне на безумных тусовках с выпивкой, травой и клубными наркотиками.
Энн иногда ходила с ним на эти тусовки и знала многих из его странных друзей, коих было немыслимое количество – кажется, у Том был своим человеком в каждом пабе Англии.
Они вместе снимали квартиру в лондонском Ислингтоне. Раньше Том жил там один, но когда они начали встречаться и он узнал, сколько Энн платит за свою комнату в квартире с четырьмя соседками, то предложил ей съехаться и платить за квартиру вместе. Это выходило дороже, чем плата за комнату — но, главное, она была с Томом, которого практически боготворила несмотря на его несносный характер, периодические запои, подловатые шутки в ее адрес и постоянное безденежье.
Однажды Том с грустью сообщил, что с июня хозяйка квартиры повышает плату, причем сразу на 500 фунтов. Прикинув, что потерю еще 250 фунтов в месяц ее скромный бюджет не переживет, Энн сказала Тому, что это слишком дорого, и начала искать для них другое жилье поблизости.
Каково же было ее изумление, когда она обнаружила на сайте аренды недвижимости их квартиру и – та-дамм! — телефон Тома в качестве контактных данных хозяина.
Терзаемая подозрениями, она попросила коллегу позвонить по указанному телефону и всплыла ужасная правда: все это время Том, который и являлся хозяином квартиры, брал с нее деньги за то, что она там жила.
Энн примчалась домой, собрала свои нехитрые пожитки и вылетела на улицу в надежде, что не столкнется с Томом и ей не придется с ним объясняться. Так гадко она не чувствовала себя еще никогда, больше всего в тот момент ей хотелось, чтобы на нее из-за поворота выехала несущаяся на полной скорости машина. Удар, звон стекла, и все будет кончено.
Однако, машина не выехала. Видно, легкий конец — удел счастливчиков. к коим Энн не относилась, и у судьбы для нее было уготовано что-то более изощренное.
Делать нечего, под холодным дождем Энн побрела к метро, села в первый подошедший поезд и поехала, куда глаза глядят. Почувствовав голод, она вышла на какой-то станции, зашла в кафе, взяла кофе и булочку с корицей, погуглила, нашла приличный хостел поблизости и отправилась туда ночевать.
Через несколько дней она сняла комнату в квартире с соседками. Незаметно пробежал целый год: работа, учеба, посиделки с друзьями, вылазки к морю в Брайтон, выходные в Девоне или Дорсете, а по будням снова — душное лондонское метро и вечерний путь от станции к дому с зажатым в кулаке ключом — на всякий случай в качестве защиты от хулиганов.
Глава V
Около полугода назад майским утром ей позвонили с незнакомого номера.
— Мисс Гамильтон? Энн Летиция Гамильтон? — спросил бодрый мужской голос с сильным австралийским акцентом.
— Да, это я. С кем я разговариваю?
— Меня зовут Гарри. Гарри Корбин, — энергично представился мужчина. Бонд. Джеймс Бонд, — неожиданно подумала Энн и чуть не рассмеялась в трубку.
— Я — старший партнер брисбенской юридической фирмы Martins&Corbin. У меня к вам важное дело личного характера. Где и когда мы можем с вами встретиться? – продолжил австралиец.
— У вас ко мне дело? Какое? — с подозрением спросила Энн.
— Наследство. Ваша австралийская родственница Дженнифер Престон, в девичестве Гамильтон, умерла, не оставив завещания. Наследников у нее не было. Вы единственная, кого удалось найти.
— Ах, вот оно что! — теперь в голосе Энн звучала неприкрытая ирония.
Она была наслышана о всевозможных схемах по обиранию наивных чудаков, которых заманивали рассказами о несметных богатствах одиноких почивших родственников, не оставивших наследников. Для получения наследства необходимо сообщить мошенникам банковский счет, оплатить налог или что-то еще в таком духе.
— И что же вам от меня нужно? – резко спросила Энн, уже готовая отключиться и заблокировать нахала.
— Мисс Гамильтон, это не телефонный разговор. Удобно ли будет вам встретиться со мной в лондонском представительстве нашей фирмы в Найтсбридж в самое ближайшее время? Я сейчас пришлю вам адрес. Назначьте день и время.
— Хмм… — лондонское представительство в Найтсбридж прозвучало убедительно, но Энн все равно не верила в реальность происходящего.
— Хорошо, я подумаю.
— Мисс Гамильтон, я прилетел в Лондон только для того, чтобы встретиться с вами. Пожалуйста, уделите мне полчаса вашего времени на этой неделе, — незнакомец сделал ударение на словах «эта неделя».
— Я подумаю, — упрямо повторила Энн.
— Можно ваш мейл, пожалуйста? Я хочу вам кое-что отправить , — незнакомый австралиец понял, что Энн — крепкий орешек, и решил сменить стратегию.
Энн продиктовала свой мейл.
— Проверьте свою почту через пять минут, пожалуйста.
Через несколько минут Энн пришло письмо по электронной почте — в нем Гарри Корбин представлял себя и свою фирму.
Энн скрупулезно проверила каждую строчку его подписи, мейл, корпоративный сайт, LinkedIn, посмотрела статьи и фотографии в гугле. Да, похоже, ей действительно с корпоративного мейла писал человек, работающий в Martins&Corbin.
Телефон совпадал с указанным на сайте. Она перезвонила. Ответила секретарша, соединившая ее с мистером Корбином.
— Мисс Гамильтон, да, сюрприз-сюрприз, это-таки я, опять я, — со смехом сказал уже знакомый ей голос. — Ну что, теперь вы верите, что говорите с представителем юридической фирмы?
— Все равно не понимаю, чем вызван ваш интерес к моей скромной персоне.
— Это не телефонный разговор. Именно поэтому я и прошу вас о встрече. Вы нашли наш лондонский адрес?
— Да.
— Когда мы сможем с вами встретиться?
— Ну, скажем, в пятницу в 12, — после небольшой паузы произнесла Энн.
— Отлично! Буду вас ждать, — с облегчением выдохнул Гарри Корбин или человек, выдававший себя за него. — И, мисс Гамильтон, если вы пожелаете пригласить на встречу вашего адвоката, будет просто превосходно.
— Кто я, по его мнению, черт возьми? — с досадой подумала Энн. — Пэрис Хилтон? Какие адвокаты у продавщицы из M&S?
— У меня нет адвоката, — сухо ответила она.
— Тогда я советую найти кого-то, кому вы сможете доверять — вероятно, скоро он вам понадобится.
Энн от этой фразы похолодела.
— Что вы имеете ввиду? — резко спросила она.
— Ох, простите великодушно, мисс Гамильтон! Я не имел в виду ничего плохого, это было сказано с самыми лучшими намерениями. У меня для вас прекрасные новости!
Заинтригованная этим разговором и еще больше — его недосказанностью, Энн едва дождалась пятницы.
Было 11.45, когда она входила в фойе юридической фирмы. Ее проводили в кабинет, от пола до потолка уставленный книжными шкафами с толстыми фолиантами с золотым тиснением, резными стульями, столом мореного дуба и тяжелыми бархатными шторами.
Почему-то она засмотрелась на высокий столик у стены, на котором стояли хрустальные графины с виски и рядом на серебряном подносе – низкие стаканы для благородного напитка.
— Они тут пьют виски между делом?- пронеслось в голове у Энн.
В кабинете ее уже ждали двое мужчин. Гарри Корбина она узнала до того, как он заговорил – это был высокий плечистый мужчина, покрытый бронзовым загаром, с выгоревшими на солнце серферскими прядями в темно-русых волосах.
Его лондонский коллега Стивен Норман был бледен и сумрачен, а вялое влажные рукопожатие вызвало у Энн нестерпимое желание вытереть руку о ткань юбки под столом.
Все эти детали Энн потом сотни раз прокручивала в голове, вспоминая о дне, разделившем её жизнь на «до» и «после».
Юристы сообщили ей невероятные новости.
Оказывается, у ее отца, который, как она только что узнала, умер много лет назад при невыясненных обстоятельствах, была дальняя родственница, Дженнифер. Еще ребенком родители увезли ее в Австралию. Все связи с английскими родственниками оборвались во время Второй мировой.
Почившей тетушке было около ста лет, она дважды была замужем, пережила своих мужей. и у нее не было никаких родственников, кроме беспутного внучатого племянника Джеймса Гамильтона в Англии.
Поскольку Джеймс Гамильтон мертв, Энн, несмотря на то, что она его внебрачная дочь, является единственной наследницей всего тетушкиного состояния.
Ферма в Австралии, недвижимость в Италии и на юге Франции, и, главное, — старинный трехэтажный особняк в центре Лондона. Стоимость недвижимости и прочих активов покойной Дженнифер Престон исчисляется миллионами фунтов.
У Энн закружилась голова и пересохло во рту. Она терла виски, пытаясь отогнать дурноту.
«Так не бывает. Просто не бывает. Это какой-то розыгрыш и скоро все прояснится», — проносились мысли в голове Энн.
Бедняжка-замарашка, внебрачный ребенок матери-наркоманки, сиротка из бедного шахтерского городка Энни-пенни, как дразнили ее соседские мальчишки, оказалась наследницей огромного состояния. Это просто не укладывается в голове.
— Мисс, с вами все в порядке? — Гарри обеспокоенно вглядывался в ее лицо, придвигая к ней стакан воды. — Может, вам нужно на воздух?
— Тут душно, пожалуйста, откройте окно, — попросил он Стивена.
— Налить вам виски? – несмело спросил Стивен. Видно, это было единственное известное ему средство приводить людей в чувство.
Продолжение следует…
Мой ТГ-канал
FB
Нам остаются в утешенье
Ночных трактиров откровенья
Да «Арзамасская тоска»…
Нина Градова смотрела на него заворожено. Степан нравился публике, особенно девушкам, пожалуй, даже больше, чем Третьяков. Каждый его стих сопровождался восторженными аплодисментами.
Может быть, единственным человеком в аудитории, кто почти не обращал внимания на поэта, был Савва Китайгородский. Он не отрывал взгляда от задумчивого, будто светящегося изнутри лица Нины. Когда с нею рядом нет «пролетария», она немедленно меняется, вот именно так вот освещается, и именно в этом, в этом, милостивые государи, ее суть!
Шепот «литдевочки» по соседству отвлек Савву от этих мыслей.
— Вы знаете, Калистратов на грани разрыва с ЛЕФом!
Савва вздрогнул:
— Да что вы говорите? А как же революция?
Она с улыбкой посмотрела на него через плечо:
— Некоторым уже надоела.
Из публики кто-то бросил Степану букет цветов. С ловкостью, удивительной для вечно пьяноватого богемщика, он не дал им упасть на пол, а, подхватив в воздухе, прижал к груди и затем передал в первый ряд Нине Градовой.
Студенты выкрутили башки, весь зал высматривал, кому достался привет поэта. Нинины щеки пылали среди гвоздик.
«Литдевочка» сказала Савве прямо в ухо:
— А эту особу знаете? Молодая поэтесса Нина Градова. Говорят, что…
— Простите, — торопливо перебил ее Савва и стал пробираться к выходу.
Между тем к Нине, совсем уже не обращая внимания на ноги окружающих, возвращался Семен Стройло. Плюхнувшись на свое место, он, ни слова не говоря, вырвал у нее букет и швырнул его за спину, выше по амфитеатру.
Степан в это время, с каждой строфой раздувая легкие все больше и больше, гудел свое самое известное стихотворение «Танец матросов».
Глубокой ночью в доме Градовых не спал только могучий, но нежный душою молодой Пифагор. Стараясь не очень постукивать когтями по полу, он прохаживался по пустым комнатам, освещенным лишь полосками лунного света из-за штор. Иногда он направлялся на кухню, вставал на задние лапы и смотрел в незашторенное окно. Наконец он увидел то, что так рьяно высматривал, побежал ко входной двери и сел рядом, тихо скуля.
Повернулся ключ, вошла, вернее пробралась Нина и сразу стала снимать туфли — чтобы легчайшим полетом на цыпочках не разбудить домашних, а лишь навеять им мирные сны. Пес бросился к любимой сестре целоваться. Она раскрыла ему объятия.
— Спасибо, Пифочка, что ждал и не залаял.
В сопровождении Пифагора она прошла через столовую и гостиную и вдруг заметила, что в глубине кабинета горит маленькая лампа. Заглянула туда и увидела отца. В халате и шлепанцах он сидел на диване и читал «Новый мир» с «Повестью непогашенной луны».
Папочка, милый, любимый, тихо растрогалась Нина и хотела уже пройти к лестнице, когда он вдруг поднял голову и заметил две славные рожи: одна с большущими глазами, другая с большущими ушами. Он отложил журнал.
— Нинка, посиди со мной немного.
Она села на ковер у его ног. Он взъерошил ее короткую гривку.
— Эта повесть, что ты тогда притащила… вот случайно попалась… мда-с… В общем-то довольно абстрактное сочинение… хотя при желании… — Так он мямлил некоторое время, но потом вдруг твердо сказал: — Ты должна знать, что я ТАМ не был. Я был отстранен в последнюю минуту. И, конечно, если бы я ТАМ был, то… Понимаешь, что я хочу сказать?
Нина взяла его руку и прижалась к ней щекой.
— Понимаю, папка, теперь я все понимаю. Я верю, что ты там совсем не был…
Он вздохнул:
— Увы, это не совсем так. Я расскажу обо всем позднее… но… они, конечно, считают меня чужим. Они продвигают меня на верха, как бы завязывают в один общий узел, награждают, но все же прекрасно понимают, что я для них чужд, и вся моя школа, мы просто русские врачи, даже и молодежь вроде Саввы Китайгородского.
— Кстати, как он, этот Савва? — спросила Нина явно не безразличным тоном.
«Как чудесно она о нем спросила, — подумал отец. — Хотел бы я знать, спрашивала ли когда-нибудь обо мне вот такая какая-нибудь девчонка.»
— О, — сказал он. — Савва — это будущее светило, поверь мне. Мы здорово работаем вместе над местной анестезией. Ему, знаешь ли, туго приходится: тянет семью сестры, а жалование у молодых врачей мизерное. Подрабатывает на «Скорой помощи».
— А что же он перестал… ну… у нас бывать? — спросила Нина, и отец опять восхитился, на этот раз какому-то чудному лукавству в ее голосе.
Он рассмеялся:
— Ты прекрасно знаешь, лисица, почему. Потому что ты среди чужих.
Она ласкалась к его руке, как котенок.
— Вот уж чепуховина!
Лежащий рядом Пифагор активно лизал ее ногу.
Сверху из спальни тихо спустилась Мэри Вахтанговна. Остановилась в дверях кабинета, глядя на мужа и дочь. Те не замечали ее.
— Эх, если бы мы все родились лет на пятьдесят раньше! — вздохнул профессор.
Нина вдруг воспламенилась, бросила отцовскую руку:
— Вот уж нет! Хочешь верь, хочешь не верь, но я счастлива, что живу именно сейчас! Что я молода именно сейчас, в двадцатые годы двадцатого века! Все времена бледнеют перед нашим!
Отец погладил ее по голове:
— Ты только не кричи, Нинка, но мне кажется, что тебе нужно временно уехать из Москвы.
Нина, конечно же, тут же закричала:
— Ты с ума сошел, папка?! Куда еще уехать?
В этот момент мать села рядом с ней и обняла за плечи.
— Хотя бы в Тифлис к дяде Галактиону, — мягчайшим тоном прожурчала она. — Дочка, ты зашла слишком далеко в своем пристрастии к политике. Вах, папин шофер, младший командир Слабопетуховский, на днях по секрету сказал Агаше, что тобой интересуются в ГПУ.
Нина, хоть у нее и екнуло внутри, весело рассмеялась:
— Ах, все это вздор! Нашли кому верить — Слабопетуховскому! Конечно, в ГПУ полно балбесов, но у нас все-таки не режим Муссолини!
Она вдруг вскочила и потянула мать за руку:
— Ты лучше поиграй нам, мамочка!
Мэри Вахтанговна улыбнулась:
— Сейчас нельзя играть по ночам. У нас ребенок. Мы разбудим Бореньку.
Нина настаивала, тянула:
— Ну я тебя прошу, ну тихонечко! Ну, как раз тот ноктюрн шопеновский, тот самый… — И уже почти добилась своего, мать стала подниматься с ковра.
Смеясь, она присела к роялю:
— Да ведь это же стародворянская романтика, ведь ты же это отвергаешь, ведь ты же любишь джаз и додекафон…
Она заиграла еле слышно. Муж и дочь благоговейно слушали, переглядывались любовно. Пифагор тоже стал слушать, сидя в позе идеально послушного пса, поводил ушами. Появилась и встала в дверях Агаша. Из спальни наверху вышли Никита и Вероника, которая немедленно после родов взялась за свое привычное дело — сиять красотой. Кирилл, как оказалось, давно уже сидел на лестнице, глаза его были закрыты. Когда в кабинете были открыты обе его широкие двери, из него как бы просматривался весь объем старого, крепкого дома. Нина обводила глазами этот объем родного гнезда. Господи, как же я их всех люблю, даже дурацкого Кирку! Я просто не имею права так сильно их всех любить… В спальне расплакался разбуженный ребенок. Мэри Вахтанговна бросила клавиши:
— Ну вот, пожалуйста, Борис Четвертый гневаются!
Первый снег пошел в конце октября. Физик Леонид Валентинович Пулково ехал в трамвае вдоль Чистых прудов, когда в молочно-голубоватом небе начали парить эти почти невесомые кристаллы. Автоматически отметив, что бабьему лету конец, он приготовился к выходу. Ему было не до наблюдений за природой: за последние дни слежка за ним стала не просто навязчивой, а какой-то демонстративной. Вот и сейчас на площадке вагона стоит типчик в шляпе, явный сыщик, который не только не скрывается, а, наоборот, как бы желает быть увиденным, показывает, будто играет в фильме, что именно вот как раз этот джентльмен в английском пальто и шапке пирожком из астраханского каракуля как раз и является объектом его забот. Даже ничему не удивляющиеся москвичи с недоумением оборачиваются.
Трамвай тормозил у остановки, и сыщик, опять же рисуясь, подчеркиваясь, высовывается из вагона и показывает кому-то на Пулково — здесь, мол, он, все в порядке! На остановке Пулково ждали уже два типуса. Они тоже не скрывались, отвечали на жестикуляцию из трамвая и смотрели с кривыми улыбками на выходящего профессора.
В последние дни Пулково стал жалеть, что не принял приглашения Бо и не переехал в Серебряный Бор. У него уже не было уверенности, что кто-то не проникает без него в его холостяцкую квартиру. Более того, он не мог бы даже поручиться, что кто-то не ходит по ночам, когда он спит. Он наталкивался на шпиков повсюду — на лестнице, в подворотне, в трамвае, в книжном магазине, возле института и внутри института, даже на концертах в консерватории, которые он посещал неизменно по абонементу уже много лет. Что делать? Обратиться в милицию — смешно, писать жалобу в ГПУ — унизительно.
Он завернул в переулок и сразу увидел возле дома, прямо под козырьком матового стекла, большой черный автомобиль. На шоферском месте сидел красноармеец. «По мою душу», — подумал он, и ему даже стало легче: наконец-то все выяснится. Двое, один в цивильном пальто, другой в форме ГПУ, вышли из автомобиля.
— Профессор Пулково, Леонид Валентинович? — спросил первый чекист. — Здравствуйте, мы из ОГПУ. Извольте ознакомиться, ордер на обыск вашей квартиры.
Секунду подержав выправленный по всей форме ордер в недрогнувшей (что это было за странное самообладание?) руке, Пулково вернул его предъявителю.
— Что же вы ищете? — спросил он с улыбкой.
Второй чекист выпалил с мрачным автоматизмом:
— Вопросы задаем мы!
За спиной профессора уже стоял красноармеец с увесистым пистолетом на поясе. Джентльменским жестом Пулково пригласил всех присутствующих пройти внутрь.
Обыск подходил к концу. Чекист, копавшийся в письменном столе профессора, закрыл все ящики и присоединился к своему товарищу, возившемуся у высоких книжных полок. Пулково, как и полагается, с трубкой в зубах сидел в глубоком кресле. На коленях у него нежился кот.
С точки зрения кота, ничего особенного в уютной холостяцкой квартире, где, к сожалению, запах табака несколько преобладал над его, котовскими, сокровенностями, не происходило. Просто к папе зашли два библиофила. Даже то, что в дверях истуканом стоял солдат, не казалось коту чем-то особенным.
— Ну вот и все, — сказал первый чекист, тот, что был в хорошей штатской одежде. — Мы ничего не изымаем, кроме вот этого. — Он показал пальцем на висящую на стене карту Англии с флажками, отмечающими путешествия профессора.
— Да зачем вам она? — изумился Пулково.
— Вам все объяснят позднее. А теперь, профессор, вам придется поехать с нами.
— Прикажете принимать как арест? — быстро произнес Пулково фразу, которая все у него вертелась, пока сыщики копались в бумагах и книгах.
Чекист усмехнулся:
— Назовем это «чрезвычайно важной встречей».
Пулково пожал плечами:
— Я могу и не поехать, если это не формальный арест.
— Это исключено, профессор. Вы поедете. — Чекист нагнулся и снял с колен Пулково его роскошного персидского кота.
Вот этого кот не любил. Никто, кроме папы, не имел право брать его под пузик. Он зашипел и царапнул руку библиофила. Второй чекист, тот, что имел одну шпалу в петлице, снял со стены карту Англии и стал скатывать ее в рулон. Только тогда, при виде этого вроде бы вполне простого действия, Пулково как-то неадекватно, почти конвульсивно содрогнулся.
— У вас есть йод? — спросил первый чекист, зажимая оцарапанную руку.
В ранних сумерках машина с Пулково выехала на кишащую извозчиками и грузовиками Лубянскую площадь. Печально знаменитое массивное здание в стиле конца века приближалось сквозь усиливающийся снегопад. Нынче, в разгар нэпа, здание это, в котором когда-то помещалась мирная страховая компания, уже не наводило того ужаса, как прежде, в дни «красного террора» и «военного коммунизма», однако и теперь здание это в обиходе предпочитали не упоминать, а если и упоминали, то как-то косо, с двусмысленной улыбкой, с мгновенной неуклюжестью в жесте и походке, что, бесспорно свидетельствовало об укоренившемся страхе. В пивных под сильным градусом московские мужики иной раз толковали о «подвалах Лубянки», о том, что там и сейчас еще не затихает мокрая работа. Ходили по городу слухи о трех жутких лубянских палачах, которых именовали в духе гоголевского Вия: Рыба, Мага и Гель.
В интеллигентских кругах разное говорили о вновь выплывшем на чекистскую верхушку нынешнем председателе ОГПУ Вячеславе Рудольфовиче Менжинском. Известно было, что он из семьи петербургского сановника шляхетского происхождения, то есть как и предыдущий — отколовшийся в революцию католик. В докатастрофные времена отнюдь не всегда он был твердокаменным ленинцем, иной раз публиковал даже оскорбительные памфлеты по адресу вождя всех трудящихся, однако Ленин именно его за исключительные интеллектуальные способности выдвинул на пост наркома финансов, а потом за какие-то еще исключительные способности — в президиум Чека, где он и сидел веселенькие годы, с девятнадцатого. О личных пристрастиях этого человека молва несла совсем уж противоречивые слухи — то выходил он диким развратником, грозой женщин или мужеложцем, алкоголиком и наркоманом, а то представлялся полным аскетом, едва ли не скопцом, как и предыдущий, Феликс Эдмундович.
Машина проехала мимо огромных глухих ворот, ведущих во внутренний двор Лубянки, и остановилась возле парадного входа, что чуть-чуть ободрило Леонида Валентиновича Пулково. По знаку сопровождающего он вылез наружу, посмотрел на фасад и произнес с нервным смешком:
— Ага, вот она, «Россия»!
Чекист сзади сухо пресек неуместный юмор:
— Это Государственное Политическое Управление.
— Только воробьи этого не знают, — продолжал легковесничать Пулково. — Однако мы, старые москвичи, все еще помним ваших предшественников, страховое общество «Россия».
— Следуйте за мной, гражданин Пулково! — сказал чекист.
Леонид Валентинович похолодел и тут же залился горячей испариной. Он вдруг вспомнил, что они ни разу не обратились к нему со своим уважительным «товарищем», называли его только «профессором», а вот теперь этот отчужденный и холодный адрес превратился в зловещего «гражданина»; так они называют арестованных, заключенных, врагов. Цепляясь все-таки за спасительный юморок висельника, он пробормотал:
— Ага, понятно… формулировка, кажется, подходит к завершению…
«Наверное, отправят в Соловки, — думал он, проходя в сопровождении двух агентов по помещениям «Лубы». — Там, говорят, можно уцелеть, много интеллигентных людей… Да ведь не убьют же, в самом деле, не отправят же в подвал к этим рыбам, магам и гелям».
Между тем ничего зловещего на первый взгляд в окружающей обстановке не было. Его провели сначала через огромный вестибюль с портретом Ленина и пересмеивающейся между собой охраной, которая не обратила на профессора ни малейшего внимания. Потом они поднялись один марш по роскошной лестнице, призванной производить солидное впечатление на клиентов «России», и вошли в лифт.
Вместо ожидаемого подъема лифт пошел вниз. Душа Леонида Валентиновича падала камнем в пучины. Значит, все-таки в подвалы? Лифт остановился. Вместо мрачных сводов и орудий пытки Пулково увидел ярко освещенный безликий коридор с множеством дверей. Из-за некоторых дверей успокоительно трещали пишущие машинки. Вдруг откуда-то донесся дикий и долгий вопль. Это все-таки был человек под пыткой. Профессора ввели в другой лифт и на этот раз повезли наверх. Наконец, бледный и ошеломленный, он был подведен к большим, с резьбой дверям мореного дуба.
В кабинете главы страховой компании теперь вполне логически размещался председатель ОГПУ В. Р. Менжинский. Пулково увидел мебель красного дерева, большой персидский ковер, письменный стол, закрытый зеленым сукном, портреты Ленина и Дзержинского.
За столом сидел причесанный на пробор интеллигентный человек. Он встал как бы в приятном удивлении, потом направился с протянутой рукой к вошедшему, вернее, введенному Пулково. Любезнейшим тоном зарокотал:
— Очень рад познакомиться, товарищ Пулково! Спасибо, что приехали. Я — Менжинский.
Страницы
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
8 |
9 | 10 |
11 |
12 |
13 |
14 |
15 |
16 |
17 |
18 |
19 |
20 |
21 |
22 |
23 |
24 |
25 |
26 |
27 |
28 |
29 ]
предыдущая целиком следующая