Книга воспоминаний свт. Мардария Ускоковича (1889 — 1935) «Непостижимая Россия» – бесценное свидетельство эпохи. В 1907 году еще совсем юный иеродиакон прибыл на учебу в Россию, чтобы пробыть в ней более 10 лет, став участником многих общественных и политических и церковных событий. Эти годы жизни в России спустя много лет святитель опишет в своих мемуарах.
Их текст на английском языке под названием «Incomprehenssible Russia» был найден не так давно и датируется 1935 г. Сербский перевод, потребовавший серьезной научной и литературной работы, вышел в свет по благословению епископа Новограчаницко-центрально-западноамериканского Лонгина в монастыре Святого Саввы в Либервилле в 2017 г.
В настоящее время готовится и русское издание этого исторического наследия.
Небольшой отрывок представляет собой описание первых впечатлений молодого сербского священнослужителя по прибытии в столь любимую им Россию.
***
Спустилась ночь, и сонный стук колес начал влиять на моих попутчиков. Для меня сон был невозможен. Возбужденное ожидание все возрастало.
Наконец вошел проводник. Он объявил станцию, которая, я знал, была последней на территории Австро-Венгрии. Еще одна остановка, и мы окажемся в России.
Радость переполняла мое сердце, чистая радость ребенка, вернувшегося в объятия матери. Я с нетерпением считал телеграфные столбы, радуясь, что с каждым уходящим столбом приближаюсь к России. Я смотрел на покрытые снегом ели и березы, пытаясь угадать, которая будет первой на русской земле.
Поезд замедлил ход и остановился. Вне себя от возбуждения, я бросился к двери и спрыгнул со ступенек вагона. Я бросился на русскую землю и поцеловал ее. Я приветствовал Россию, как под предводительством Моисея евреям не было суждено приветствовать землю обетованную.
Еще в восторженном состоянии я подбежал к первому русскому, которого увидел, – бравому станционному жандарму – и, к его удивлению, приветствовал его как давно потерянного брата.
Я был в России.
Москва
Ранние сумерки быстро сгущались в длинную зимнюю ночь. Наблюдая за превращением полусвета в темноту, я ловил себя на мысли: «Ну, почему наступила ночь? Почему она наступила теперь, когда мне нужен свет, чтобы впервые смотреть на русскую землю, когда мне страшно пропустить и малейшую деталь картины заснеженных деревень или дальнего пейзажа».
Но поезд не останавливался, земля продолжала вращаться, и в скором времени ночь, которая так мне мешала, подошла к концу. С первым проблеском зари я снова был у окна. Мне казалось, мы проехали огромное расстояние. У меня сложилось впечатление, что дорога от границы до Москвы намного длиннее, чем весь путь до российской границы – столько разных впечатлений вызывала безграничная широта этой страны.
Вся расстилающаяся предо мною Россия была покрыта чистейшей снежной вуалью. И таково было мое восхищение, что, мне казалось, и жизнь в России должна быть чиста и целомудренна подобно белоснежному покрывалу, символично лежащему на земле.
Мы все приближались к Москве. Но, несмотря на быстроту поезда, мне казалось, он ехал слишком медленно. Мне хотелось спрыгнуть и подталкивать его сзади. С каждым оборотом колес чувство радостного предчувствия возрастало, и прибытие в Москву начало казаться мне единственно важным событием моей жизни.
Через несколько часов я буду на земле, свято чтимой почти всеми славянами. Святая Мать Москва, город, вокруг которого выросла Российская Империя, ее духовная, хотя уже не политическая столица. Москва – древнейшая и величайшая из славянских столиц, мать городов русских.
Мое возбуждение при мысли о въезде в Москву было, наверное, похоже на переживания благочестивых католиков, въезжающих в Рим, или правоверного мусульманина, впервые увидевшего Мекку или Медину.
С глухим шумом поезд мчался по все учащающимся стрелкам. Хорошие дороги появились вдоль железнодорожных путей. Замелькали загородные виллы. Все указывало на близость большого города.
Расстояние между домами сокращалось. Вот дома слились в типичные пригородные улицы, где кареты и телеги сновали туда-сюда. Наконец появились трамваи.
Боясь что-то пропустить, я переходил от окон на одной стороне вагона на другую и обратно. Справа от железной дороги церквей было больше, чем я видел за всю жизнь, слева – то же самое. С обеих сторон простиралось море русских куполов, которые я впервые видел не на книжных картинках. Я начал было их считать, но быстро сбился со счету.
Море куполов не оставляло сомнений: это уже Москва.
Вокзал оказался прямо в центре города.
Я никого не предупредил о своем приезде, поэтому меня не встречали на вокзале. Схватив чемодан, я вышел из вагона и начал пробираться сквозь толпу новоприезжих и отъезжающих, напоминавшую кишащий муравейник. Кое-как выбрался я из вокзала. Стоя на ступеньках лестницы, оглядел огромную площадь перед железнодорожной станцией, покрытую бесчисленными заиндевевшими телефонными и телеграфными проводами. Сотни кучеров криком приглашали их нанять.
Впервые в жизни залез я в сани. Большой, черный, чистокровный орловский рысак, позванивая бубенцами, мчал меня по оживленным улицам Москвы. Он пофыркивал, и, выходя из ноздрей, дыхание на секунду становилось паром.
Мы ехали по Лубянке. Я с трудом верил глазам. Я не мог поверить, что я в Москве. Все вокруг казалось мне волшебным – я жил в сказке «Тысячи и одной ночи».
Лубянская площадь
Неужели сбылась моя детская мечта? То, о чем я мечтал еще до того, как взобрался на Ловчен, с того самого времени, как русские студенты, гостившие в Черногории, рассказали мне, десятилетнему мальчику, о чудесах своей страны.
Мы подъехали под стенами Кремля, и кучер остановился у ворот Сербского подворья. За воротами я еще мог раздумывать, в Москве я или мне это только снится, но внутри при виде настоятеля архимандрита Михаила, лицо которого мне было знакомо еще с Сербии, сомнения исчезли, и я, наконец, поверил, что добрался до цели.
Вот что мне еще запомнилось из первого дня в Москве.
Сербское подворье в Москве
Наступил вечер. Невзирая на усталость после длительного путешествия, я служил вечерню в храме Сербского подворья. Я ожидал увидеть на службе лишь горстку соотечественников, сербов, проживающих в Москве. Каково же было мое удивление, когда при входе в церковь я увидел ее переполненную русскими, собравшимися там, как я узнал, задолго до начала службы.
Это был первый, увиденный мной яркий пример духовного единства различных ветвей славянского православия и силы объединяющего нас богослужебного церковнославянского языка. Впоследствии мне приходилось часто вспоминать об этом единстве. В русских церквях я всегда чувствовал себя как дома среди духовенства и среди мирян, так же, как и русские чувствовали себя как дома в Сербском подворье в мой первый вечер в Москве.
На следующее утро сразу по окончании литургии, позабыв о столь необходимом отдыхе, я вышел на шумные улицы. Я больше не смотрел свысока на мелодрамы улиц большого города, как приехав впервые из Цетинье в Белград. Наоборот, желание рассмотреть все изблизи преодолело усталость. Я хотел внимательно изучить черты этой древней российской Первопрестольной. И, начав, уже не мог остановиться.
Кузнецкий мост зимой. Москва
Сколько шума, сколько гвалта производит прилив и отлив человеческой жизни! Шум города ничуть не тише рева штормовой Адриатики, по волнам которой наш пароход с трудом пролагал себе путь из Котора до Фиуме, но несравнимо прекрасней, потому что в нем есть какой-то смысл.
Мне все казалось еще более удивительным по сравнению с обстановкой в Студенице, откуда я только что приехал[1]. Там, в далекой Сербии, благословенное уединение и тишину лишь изредка нарушает горный ветер, шелестящий листья. Здесь по улицам мчится стремительный поток. Тысячи, сотни тысяч разных лиц: старое, молодое, взволнованное, беззаботное. Непрекращающийся поток куда-то стремящегося человечества. Все куда-то спешат – заходят в магазины, выходят, забегают в банки и лавки. Сани скользят по улицам и площадям. Во всем мире не найдется столько извозчиков, как в Москве. Похоже, сюда собрали лучших лошадей со всего мира. Или, если хотите, здесь есть трамваи, чьи пути покрывают сетью всю Москву с непревзойденным нигде в Европе обслуживанием.
Гул тысяч голосов, крики, плач грудных детей, пронзительные возгласы торговцев. Наряду с богатыми, лучшими в мире мехами видны лохмотья нищих, таких нищих, которые незнакомы моей скромной родине.
Вот надменно прохаживаются купчихи, одетые по моде дамы, за которыми остается в воздухе легкий шлейф дорогих духов. Они, похоже, забыли, что сегодня они живут, а завтра – умрут, и, если кто-то остановил бы их и напомнил им, что все их великолепие – лишь суета сует, они, вероятно, очень бы удивились.
За ними устало бредут согбенные нищетой женщины в лохмотьях.
Здесь – разжиревшие и заспанные обжоры, там – бледные нищие алкоголики, едва стоящие на тонких ногах.
По углам улиц стоят мрачные, разочарованные мужики. В безуспешном поиске работы их не оставляет мысль о женах и детях, с нетерпением ожидающих их возвращения на чердаках и в подвалах, с надеждой на корочку хлеба и глоток молока.
Там, под аркой дома, разочарованный и потерянный мужик пьет водку из бутылки, купленной, возможно, на последние десять копеек. На тротуаре напротив такой же, как и он, бедняк смотрит на него с нескрываемой завистью, засунув руки в пустые карманы и нарочито небрежно посвистывая, будто ему принадлежит вся Москва. Не эти ли люди послужили Максиму Горькому прототипами героев книги «На дне»?
Приведу слова и другого великого русского писателя, сказавшего про весь мир: «Дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей».
Человеческий поток мчится по улицам Москвы с раннего утра до позднего вечера. Стены Кремля смотрят на происходящее внизу, как на человеческую лаву, непрестанно извергаемую невидимым вулканом.
Глядя на это, я думал о незначительности и беспомощности человека, несомого этим потоком.
Прошла похоронная процессия. Почти никто не обратил на нее внимания. Обнажившие голову перед гробом были скорее исключением. Что значит смерть одного, когда миллионы еще живут? В толпе никто не знал и не спрашивал, кого несут на кладбище.
Приближалось время вечерни. Колокола «сорока сороков» церквей мощно зазвонили, призывая человеческий поток остановиться хоть на час, забыть мирские заботы и надежды и предаться молитве и созерцанию. Внезапно от людского потока начали отделяться ручейки людей с обнаженными головами, бегущие к открытым дверям то одной, то другой церкви.
Я присоединился к одной такой струе и с ними вместе зашел под величественные своды церкви, видевшей не одно поколение молящихся.
Еще минуту назад каждый из них вносил свое в уличный шум и гам многолюдного города. Здесь же они вдруг преобразились. Частные цели и желания исчезли, их объединило чувство благоговения и мира. Хор запел, стоящие в церкви подхватили. Я был уже не наблюдателем, а составляющей этого благочестивого сообщества.
Голоса хора слились в великолепном крещендо.
Мой голос присоединился к их голосам в пении рождественского гимна: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение».
[1] Имеется в виду древний сербский монастырь Студеница, где святой Мардарий в 1906 г. принял монашеский постиг. – Прим.ред.
Обычно, когда людей называют братьями, имеют в виду кровное родство. Конечно, мы не говорим о бандитских «братках». Но на Руси существовали иные варианты, то есть не только родство по крови, но и множество других братских уз, не менее крепких.
Читайте в материале, кого называли молочными братьями, чем отличались сводные, единоутробные и единокровные дети, как можно было стать крестовыми братьями и какие принципы были у многочисленных религиозных братств.
Чем кровные братья от молочных отличались
Молочный брат — сын кормилицы по отношению к вскормленному ей чужому младенцу. /Фото: molva33.ru
Кровными братьями называются мужчины, у которых одни предки. Иными словами, тут важна связь по факту появления на свет. А вот, например, скифы, которые жили в древности на юге Руси, звали кровными мужчин, давших клятву верности и обязательно на крови. Историки пишут, что мужчина-скиф мог «обзавестись» тремя кровными братьями, но ему следовало выполнить определенный ритуал. Он заключался в том, что молодцам следовало выпить вина из ритуального рога, предварительно смешав его с каплей крови каждого из них.
Были и молочные братья. Это был очень распространенный в старину термин. Если кормилица вскармливала чужого малыша, то ее кровный сын становился ему молочным братом. То есть двое мужчин не были родными, но звались братьями. Объединяло их молоко женщины. Несмотря на это, такие дети могли иметь совершенно разный социальный статус. Например, у кормилицы-крестьянки был сын, а выкормила она младенца из аристократической семьи.
Крестовое братство и как стать названым братом
Чтобы стать крестовым братом, надо было обменяться нательными крестами. /Фото: i.ytimg.com
Восточные, южные и западные славяне практиковали заключение крепкого союза на прочную дружбу, и подтвердить его надо было, обменявшись нательными крестами. Часто так называемое крестовое братство люди ценили выше, чем кровное. Ведь мужчины, не имеющие общих предков, по своей воле переходили в ранг братьев. Пусть и символических, но стремящихся разделить горе и радость. В народе к крестовым братьям относились с уважением, принимали это своеобразное «братосотворение», причисляли их к истинным родственникам. Один из примеров крестового братства описан Достоевском в его гениальном «Идиоте». Речь о Рогожине и князе Мышкине.
Был и еще один способ условно породниться с человеком. Можно было стать названным братом. То есть, не являясь братьями по крови, люди могли именовать друг друга братьями и считать друг друга родственниками. Сегодня, скорее всего, люди назвали бы это глубокой, крепкой дружбой. Ведь не зря и поныне, обращаясь к другу, мужчины нередко говорят: «Ты мне как брат».
Сводные, единоутробные и единокровные — в чем разница?
Сводные братья и сестры имеют разных родителей. /Фото: deti.mail.ru
Если мужчина и женщина до вступления в брак уже имели детей от предыдущих партнёров, то такие дети приобретают статус сводных братьев и сестер. То есть, люди связаны семейными отношениями, а не генетическим родством. Бывает, что люди ошибочно называют сводными тех детей, которые имеют общего отца или мать. Все немножко не так. На самом деле, если дети имеют одну мать, но разных отцов, то их следует называть единоутробными братьями/сестрами, а для тех, у кого разные матери, но один отец, существует термин единокровные братья/сестры.
Есть очень интересный нюанс: когда в семье, где есть сводные братья, рождается единоутробный или единокровный мальчик, в дальнейшем, в следующих поколениях, потомки этих детей будут официально считаться кровными родственниками.
Как становились церковными братьями
В православных церквях к прихожанам обращаются, обязательно добавив «сестра» или «брат». /Фото: crosti.ru
Когда на Руси было принято православие, очень распространенной стала манера обращения друг у другу «братья и сестры». Верящие в Бога использовали это словосочетание, беря пример с апостолов, которые говорили о том, что все существа человеческие—дети Бога, а, следовательно, братья и сестры. До сих пор в православных церквях к пастве обращаются не просто назвав имя, но обязательно добавив «сестра» или же «брат». Это стало привычным и часто встречается в книгах и фильмах.
В работах богослова Копировского можно найти информацию о братствах, которые на Руси стали возникать в 15 веке, в период угрозы объединения таких религий как православие и католицизм. Люди, которые не хотели этого, а также были не согласны со стремящимся к церковной унии митрополитом Исидором (в то время был главой Русской Церкви), начали создавать братства за сохранение и упрочение православия. Очень сильным была религиозная конфронтация в таких городах как Львов и Киев, то есть там, где особенно прочно было положение католиков.
Участники таких братств всеми способами старались распространить православие. В их обязанности входила просветительская деятельность, организация типографий, открытие школ. Они старались выявлять вероотступников и противостоять им, было получено разрешение не слушаться местных епископов у восточных патриархов. Правда, в том случае, если епископ будет уличен в изменничестве. Большие права и общепризнанный авторитет имело братство из Львова. У него был даже личный суд для решения внутрибратских дел.
К середине 12 века братства стали практически не нужны, так как Львовская и Киевская земли присоединились к России. Количество братств стало уменьшаться, однако некоторое их количество сохранилось. Они приобрели статус благотворительных обществ.
Когда в 1917 году уклад Росси перевернула социалистическая революция, братства расслоились на две плоскости: те, который остались в новой советской стране, и те, которые действовали за ее границами. Первые направили свои усилия на поддержку устоев православия, которые стали шататься в новом атеистическом обществе, вторые же действовали за границей, сконцентрировавшись на объединении эмигрантов.