Рождественское чудо рассказы русских писателей книга

Мир фэнтези-литературы не стоит на месте, и в жанре регулярно появляются новые достойные авторы. Вот и в подходящем к концу 2021 году российские поклонники фэнтези смогли познакомиться с рядом новых примечательных писателей. И вот несколько таких авторов, которые только недавно добрались до наших палестин, но уже завоевали интерес и положительные отзывы читателей.

Дэвин Мэдсон

Роман австралийской писательницы Девин Мэдсон «Мы оседлаем бурю» открывает цикл «Возрождённая империя». Строго говоря, это не дебют писательницы — она начала литературную карьеру в самиздате, а затем обратила на себя внимание одного из ведущих издательств фантастики Orbit. Сеттинг «Возрождённой империи» навеян средневековым Китаем, в книгах много политики, интриг и неоднозначных персонажей, а вот концентрация сверхъестественного невелика.

В центре сюжета романа три героя. Мико, приёмная дочь императора, который некогда силой захватил власть, но стал достойным правителем. Девушка умна, амбициозна и стремится к власти, ради которой готова пойти почти на все. Намечающийся мир с давним врагом Империи, кажется, ставит крест на стремлениях Мико, но она не намерена сдаваться. Кассандра совмещает профессии проститутки и убийцы, которые подчас органично дополняют друг друга. Она способна слышать голоса мёртвых, но мечтает избавиться от этого сомнительного дара. И ради этого соглашается на весьма подозрительный заказ. А капитан кочевников Рах, изгнанный с родины, превыше всего ставит соблюдение строгих традиций своего народа. Но, чтобы выжить, ему, возможно, придётся сражаться в чужой войне.

Все трое оказываются в эпицентре политических интриг и начинающихся конфликтов. Ко всем троим автор будет весьма безжалостна, обрушивая на голову каждого изрядное количество ударов судьбы. 

Р. Дж. Баркер

Британский писатель, по профессии инженер-электронщик. Он успел поиграть в музыкальной группе, но все-таки решил заняться писательством. Начинал он с рассказов (дебютный вышел аж в 2002 году), написал несколько романов, но до русского читателя пока добрался только открывающий том трилогии «Дитя приливов» — «Костяные корабли».

Роман рассказывает об экипаже корабля, созданного из костей морских драконов. Только этот материал в мире Баркера достаточно прочен, чтобы делать корабли, способные бороздить моря. Джорон — незадачливый юноша, который получил под команду чёрный, «штрафной» корабль, но не способен справиться со своими обязанностями. Команда ни во что его не ставит, а капитанская шляпа сразу уходит к деятельной и отважной Миас. Под её началом «Дитя приливов» отправится на поиски живого дракона — возможно последнего представителя своего рода, который уже считался вымершим. На дракона начинается настоящая охота, ведь тот, кто сможет заполучить его, получит решающее преимущество в войне, которая пылает уже многие поколения.

Ф. Джели Кларк

Американский писатель Декстер Габриэль публикует художественные произведения под псевдонимом Ф. Джели Кларк. Он живёт в настоящем замке, воспитывает ручного дракона (выглядит, как бостонский терьер) и дочерей, а когда не пишет романы, занимается научной работой: он историк, который изучает вопросы рабства и освобождения. Кларк далеко не новичок в литературе, но долгие годы специализировался на малой форме, в крупной же дебютировал совсем недавно.

«Хозяева джиннов» — первый роман автора, который вышел на английском прошлой весной и уже переведён на русский язык.  Действие разворачивается в Каире начала XX века — в немного стимпанковом и очень магическом городе. В этом мире существуют джинны и другие существа прямиком из мифов и сказок, а главная героиня работает в Министерстве алхимии, чар и Сверхъестественных сущностей. Ей предстоит расследовать громкое преступление — убийство членов тайной организации, в котором может быть повинен человек, который некогда вернул в мир магию. Книга подкупает продуманным сеттингом, детективной интригой и удивительным сплетением мифов и реальных проблем начала века.

Дженн Лайонс

Роман Лайонс «Погибель королей» вышел в оригинале в 2019 году, а теперь добрался и до российских книжных прилавков. До этого Дженн написала несколько рассказов и даже романов, но именно «Погибель» считает своим литературным дебютом. Она любит чай, видеоигры и своего мужа-писателя Майкла, а работать предпочитает по ночам. Она вообще «сова», и выбор профессии во многом обусловлен именно возможностью спрятаться от солнечного света.

«Погибель королей» — первая книга цикла «Хор драконов». Это героическое фэнтези, главный герой которого, юноша Кирин, обладает целым букетом талантов в таких сомнительных сферах как воровство и взлом. Однажды он оказывается там, где лучше не бывать, и видит то, чего лучше не видеть. Сюжет закручен весьма хитроумным образом, в романе есть несколько рассказчиков и события разворачиваются в двух временных линиях. Книга Лайонс потребует от вас внимания, но наградит за него многослойной и захватывающей историей.

Аркадий Саульский

Молодой писатель из Польши начал творческий путь, как это часто бывает, с рассказов, а в 2016 году опубликовал первый роман. До этого он потратил некоторое время на поиски себя, но в итоге остановился на литературе как способе самовыражения — потому что, по его словам, для этого требуются только бумага и ручка. Среди его любимых авторов — Джордж Мартин и Марио Пьюзо.

До России недавно добрался «Красный лотос» — свежий роман автора, открывающий его новую фэнтезийную трилогию. Тем, кто хоть немного интересуется Востоком, название страны Ниппон и фамилия одного из центральных персонажей, Нобунага, дадут точный намёк, в какие декорации автор помещает историю. Действие разворачивается в фэнтезийной версии Японии, которая подверглась вторжению варваров с континента. Противостоять им Ниппон сможет, только если объединится, но его раздирают междоусобицы и интриги.

Пётр Гурский

Ещё один польский автор, который стал недавним открытием для российских читателей. Гурский — потомственный филолог-полонист, поэтому его интерес к книгам объясним. Однако, написав несколько рассказов, он решил заниматься «серьёзными» вещами: сначала ушёл работать в банк, потом пробовал себя в бизнесе. К литературе он вернулся только в 2013 году, начал писать рассказы, а дальше пошли и романы.

На русском языке пока вышла книга «Закон Ордена». Главный герой — охотник за головами Кестель. Ему нужно выследить, поймать и доставить в город Арголан преступницу. Рутинный заказ оказывается вовсе не таким простым, как казалось на первый взгляд, а Кестель помимо воли впутывается в поиски загадочного артефакта, который способен всерьёз изменить судьбу всего мира.

Сэм Сайкс

Русскоязычные читатели только сейчас получили возможность познакомиться с Сэмом Сайксом, а вот англоязычным поклонникам фэнтези этот автор известен не первый год. Он сын прославленной писательницы Дианы Гэблдон, но успехам обязан не родственным связям, а собственным талантам.

До нашей страны первым добрался его третий по счету цикл, «Могила империй», который рассказывает о приключениях волшебницы редкого таланта Сэл Какофонии, ставшей изгнанницей. Это история мести: её предали, бросили на верную смерть, но Сэл не так-то просто убить. У неё остался список имён и верный револьвер, и обидчикам не поздоровится…

В «Семи клинках» классическая завязка о мести удачно украшена ярким самобытным сеттингом. Действие разворачивается на фоне глобального конфликта магов с немагами, волшебства и технологии. Все это подробно и живо описано, ездовые страусы удачно соседствуют с револьверами, а идеи революции отлично уживаются с ужасами из иных миров. И сквозь этот дивный мир упорно идёт к своей цели Сэл.

Если вы нашли опечатку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Автор

Издательство интеллектуальной фантастики, импринт издательского холдинга «Эксмо».

Показать комментарии

Рождественские рассказы русских писателей

В этой книге собраны самые трогательные рождественские рассказы знаменитых русских писателей – Достоевского, Куприна, Чехова, а также менее известных – Евгения Поселянина, Павла Засодимского и многих других. Предлагаем всем вместе разделить согревающую сердце рождественскую радость!

Федор Достоевский (1821–1881) 1

Антон Чехов (1860–1904) 2

Павел Засодимский (1843–1912) 5

Николай Лесков (1831–1895) 8

Николай Телешов (1867–1957) 18

Леонид Андреев (1871–1919) 20

Александр Куприн (1870–1938) 23

Клавдия Лукашевич (1859–1931) 27

Лазарь Кармен (1876–1920) 31

Николай Вагнер (1829–1907) 33

Евгений Поселянин (1870–1931) 38

Александр Федоров-Давыдов (1875–1936) 40

Василий Никифоров-Волгин (1901–1941) 40

Лев Кассиль (1905–1970) 41

Владимир Набоков (1899–1977) 42

Иван Ильин (1883–1954) 44

Иван Шмелев (1873–1950) 44

Борис Ширяев (1887–1959) 46

Александр Солженицын (1918–2008) 48

Николай Агафонов (р.1955) 49

Составитель Татьяна Стрыгина
Рождественские рассказы русских писателей

Выражаем Вам глубокую благодарность за то, что Вы приобрели легальную копию электронной книги издательства «Никея».

Если же по каким-либо причинам у Вас оказалась пиратская копия книги, то убедительно просим Вас приобрести легальную. Как это сделать – узнайте на нашем сайте

Если в электронной книге Вы заметили ка-кие-либо неточности, нечитаемые шрифты и иные серьезные ошибки – пожалуйста, напишите нам на info@nikeabooks.ru

Серия «Рождественский подарок»

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви ИС 13-315-2235

Федор Достоевский (1821–1881)

Мальчик у Христа на елке

I
Мальчик с ручкой

Дети странный народ, они снятся и мерещатся. Перед елкой и в самую елку перед Рождеством я все встречал на улице, на известном углу, одного мальчишку, никак не более как лет семи. В страшный мороз он был одет почти по-летнему, но шея у него была обвязана каким-то старьем, – значит, его все же кто-то снаряжал, посылая. Он ходил «с ручкой»; это технический термин, значит – просить милостыню. Термин выдумали сами эти мальчики. Таких, как он, множество, они вертятся на вашей дороге и завывают что-то заученное; но этот не завывал и говорил как-то невинно и непривычно и доверчиво смотрел мне в глаза, – стало быть, лишь начинал профессию. На расспросы мои он сообщил, что у него сестра, сидит без работы, больная; может, и правда, но только я узнал потом, что этих мальчишек тьма-тьмущая: их высылают «с ручкой» хотя бы в самый страшный мороз, и если ничего не наберут, то наверно их ждут побои. Набрав копеек, мальчик возвращается с красными, окоченевшими руками в какой-нибудь подвал, где пьянствует какая-нибудь шайка халатников, из тех самых, которые, «забастовав на фабрике под воскресенье в субботу, возвращаются вновь на работу не ранее как в среду вечером». Там, в подвалах, пьянствуют с ними их голодные и битые жены, тут же пищат голодные грудные их дети. Водка, и грязь, и разврат, а главное, водка. С набранными копейками мальчишку тотчас же посылают в кабак, и он приносит еще вина. В забаву и ему иногда нальют в рот косушку и хохочут, когда он, с пресекшимся дыханием, упадет чуть не без памяти на пол,

…и в рот мне водку скверную
Безжалостно вливал…

Когда он подрастет, его поскорее сбывают куда-нибудь на фабрику, но все, что он заработает, он опять обязан приносить к халатникам, а те опять пропивают. Но уж и до фабрики эти дети становятся совершенными преступниками. Они бродяжат по городу и знают такие места в разных подвалах, в которые можно пролезть и где можно переночевать незаметно. Один из них ночевал несколько ночей сряду у одного дворника в какой-то корзине, и тот его так и не замечал. Само собою, становятся воришками. Воровство обращается в страсть даже у восьмилетних детей, иногда даже без всякого сознания о преступности действия. Под конец переносят все – голод, холод, побои, – только за одно, за свободу, и убегают от своих халатников бродяжить уже от себя. Это дикое существо не понимает иногда ничего, ни где он живет, ни какой он нации, есть ли Бог, есть ли государь; даже такие передают об них вещи, что невероятно слышать, и, однако же, всё факты.

II
Мальчик у Христа на елке

Но я романист, и, кажется, одну «историю» сам сочинил. Почему я пишу: «кажется», ведь я сам знаю наверно, что сочинил, но мне все мерещится, что это где-то и когда-то случилось, именно это случилось как раз накануне Рождества, в каком-то огромном городе и в ужасный мороз.

Мерещится мне, был в подвале мальчик, но еще очень маленький, лет шести или даже менее. Этот мальчик проснулся утром в сыром и холодном подвале. Одет он был в какой-то халатик и дрожал. Дыхание его вылетало белым паром, и он, сидя в углу на сундуке, от скуки нарочно пускал этот пар изо рта и забавлялся, смотря, как он вылетает. Но ему очень хотелось кушать. Он несколько раз с утра подходил к нарам, где на тонкой, как блин, подстилке и на каком-то узле под головой вместо подушки лежала больная мать его. Как она здесь очутилась? Должно быть, приехала с своим мальчиком из чужого города и вдруг захворала. Хозяйку углов захватили еще два дня тому в полицию; жильцы разбрелись, дело праздничное, а оставшийся один халатник уже целые сутки лежал мертво пьяный, не дождавшись и праздника. В другом углу комнаты стонала от ревматизма какая-то восьмидесятилетняя старушонка, жившая когда-то и где-то в няньках, а теперь помиравшая одиноко, охая, брюзжа и ворча на мальчика, так что он уже стал бояться подходить к ее углу близко. Напиться-то он где-то достал в сенях, но корочки нигде не нашел и раз в десятый уже подходил разбудить свою маму. Жутко стало ему, наконец, в темноте: давно уже начался вечер, а огня не зажигали. Ощупав лицо мамы, он подивился, что она совсем не двигается и стала такая же холодная, как стена. «Очень уж здесь холодно», – подумал он, постоял немного, бессознательно забыв свою руку на плече покойницы, потом дохнул на свои пальчики, чтоб отогреть их, и вдруг, нашарив на нарах свой картузишко, потихоньку, ощупью, пошел из подвала. Он еще бы и раньше пошел, да все боялся вверху, на лестнице, большой собаки, которая выла весь день у соседских дверей. Но собаки уже не было, и он вдруг вышел на улицу.

Господи, какой город! Никогда еще он не видал ничего такого. Там, откудова он приехал, по ночам такой черный мрак, один фонарь на всю улицу. Деревянные низенькие домишки запираются ставнями; на улице, чуть смеркнется – никого, все затворяются по домам, и только завывают целые стаи собак, сотни и тысячи их, воют и лают всю ночь. Но там было зато так тепло и ему давали кушать, а здесь – Господи, кабы покушать! и какой здесь стук и гром, какой свет и люди, лошади и кареты, и мороз, мороз! Мерзлый пар валит от загнанных лошадей, из жарко дышащих морд их; сквозь рыхлый снег звенят об камни подковы, и все так толкаются, и, Господи, так хочется поесть, хоть бы кусочек какой-нибудь, и так больно стало вдруг пальчикам. Мимо прошел блюститель порядка и отвернулся, чтоб не заметить мальчика.

Источник

Список рождественские рассказы русских писателей

Составитель Татьяна Стрыгина

Рождественские рассказы русских писателей

Выражаем Вам глубокую благодарность за то, что Вы приобрели легальную копию электронной книги издательства «Никея».

Если же по каким-либо причинам у Вас оказалась пиратская копия книги, то убедительно просим Вас приобрести легальную. Как это сделать – узнайте на нашем сайте www.nikeabooks.ru

Если в электронной книге Вы заметили ка-кие-либо неточности, нечитаемые шрифты и иные серьезные ошибки – пожалуйста, напишите нам на [email protected]

Серия «Рождественский подарок»

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви ИС 13-315-2235

Федор Достоевский (1821–1881)

Мальчик у Христа на елке

Дети странный народ, они снятся и мерещатся. Перед елкой и в самую елку перед Рождеством я все встречал на улице, на известном углу, одного мальчишку, никак не более как лет семи. В страшный мороз он был одет почти по-летнему, но шея у него была обвязана каким-то старьем, – значит, его все же кто-то снаряжал, посылая. Он ходил «с ручкой»; это технический термин, значит – просить милостыню. Термин выдумали сами эти мальчики. Таких, как он, множество, они вертятся на вашей дороге и завывают что-то заученное; но этот не завывал и говорил как-то невинно и непривычно и доверчиво смотрел мне в глаза, – стало быть, лишь начинал профессию. На расспросы мои он сообщил, что у него сестра, сидит без работы, больная; может, и правда, но только я узнал потом, что этих мальчишек тьма-тьмущая: их высылают «с ручкой» хотя бы в самый страшный мороз, и если ничего не наберут, то наверно их ждут побои. Набрав копеек, мальчик возвращается с красными, окоченевшими руками в какой-нибудь подвал, где пьянствует какая-нибудь шайка халатников, из тех самых, которые, «забастовав на фабрике под воскресенье в субботу, возвращаются вновь на работу не ранее как в среду вечером». Там, в подвалах, пьянствуют с ними их голодные и битые жены, тут же пищат голодные грудные их дети. Водка, и грязь, и разврат, а главное, водка. С набранными копейками мальчишку тотчас же посылают в кабак, и он приносит еще вина. В забаву и ему иногда нальют в рот косушку и хохочут, когда он, с пресекшимся дыханием, упадет чуть не без памяти на пол,

Когда он подрастет, его поскорее сбывают куда-нибудь на фабрику, но все, что он заработает, он опять обязан приносить к халатникам, а те опять пропивают. Но уж и до фабрики эти дети становятся совершенными преступниками. Они бродяжат по городу и знают такие места в разных подвалах, в которые можно пролезть и где можно переночевать незаметно. Один из них ночевал несколько ночей сряду у одного дворника в какой-то корзине, и тот его так и не замечал. Само собою, становятся воришками. Воровство обращается в страсть даже у восьмилетних детей, иногда даже без всякого сознания о преступности действия. Под конец переносят все – голод, холод, побои, – только за одно, за свободу, и убегают от своих халатников бродяжить уже от себя. Это дикое существо не понимает иногда ничего, ни где он живет, ни какой он нации, есть ли Бог, есть ли государь; даже такие передают об них вещи, что невероятно слышать, и, однако же, всё факты.

Мальчик у Христа на елке

Но я романист, и, кажется, одну «историю» сам сочинил. Почему я пишу: «кажется», ведь я сам знаю наверно, что сочинил, но мне все мерещится, что это где-то и когда-то случилось, именно это случилось как раз накануне Рождества, в каком-то огромном городе и в ужасный мороз.

Мерещится мне, был в подвале мальчик, но еще очень маленький, лет шести или даже менее. Этот мальчик проснулся утром в сыром и холодном подвале. Одет он был в какой-то халатик и дрожал. Дыхание его вылетало белым паром, и он, сидя в углу на сундуке, от скуки нарочно пускал этот пар изо рта и забавлялся, смотря, как он вылетает. Но ему очень хотелось кушать. Он несколько раз с утра подходил к нарам, где на тонкой, как блин, подстилке и на каком-то узле под головой вместо подушки лежала больная мать его. Как она здесь очутилась? Должно быть, приехала с своим мальчиком из чужого города и вдруг захворала. Хозяйку углов захватили еще два дня тому в полицию; жильцы разбрелись, дело праздничное, а оставшийся один халатник уже целые сутки лежал мертво пьяный, не дождавшись и праздника. В другом углу комнаты стонала от ревматизма какая-то восьмидесятилетняя старушонка, жившая когда-то и где-то в няньках, а теперь помиравшая одиноко, охая, брюзжа и ворча на мальчика, так что он уже стал бояться подходить к ее углу близко. Напиться-то он где-то достал в сенях, но корочки нигде не нашел и раз в десятый уже подходил разбудить свою маму. Жутко стало ему, наконец, в темноте: давно уже начался вечер, а огня не зажигали. Ощупав лицо мамы, он подивился, что она совсем не двигается и стала такая же холодная, как стена. «Очень уж здесь холодно», – подумал он, постоял немного, бессознательно забыв свою руку на плече покойницы, потом дохнул на свои пальчики, чтоб отогреть их, и вдруг, нашарив на нарах свой картузишко, потихоньку, ощупью, пошел из подвала. Он еще бы и раньше пошел, да все боялся вверху, на лестнице, большой собаки, которая выла весь день у соседских дверей. Но собаки уже не было, и он вдруг вышел на улицу.

Господи, какой город! Никогда еще он не видал ничего такого. Там, откудова он приехал, по ночам такой черный мрак, один фонарь на всю улицу. Деревянные низенькие домишки запираются ставнями; на улице, чуть смеркнется – никого, все затворяются по домам, и только завывают целые стаи собак, сотни и тысячи их, воют и лают всю ночь. Но там было зато так тепло и ему давали кушать, а здесь – Господи, кабы покушать! и какой здесь стук и гром, какой свет и люди, лошади и кареты, и мороз, мороз! Мерзлый пар валит от загнанных лошадей, из жарко дышащих морд их; сквозь рыхлый снег звенят об камни подковы, и все так толкаются, и, Господи, так хочется поесть, хоть бы кусочек какой-нибудь, и так больно стало вдруг пальчикам. Мимо прошел блюститель порядка и отвернулся, чтоб не заметить мальчика.

Вот и опять улица, – ох какая широкая! Вот здесь так раздавят наверно; как они все кричат, бегут и едут, а свету-то, свету-то! а это что? Ух, какое большое стекло, а за стеклом комната, а в комнате дерево до потолка; это елка, а на елке сколько огней, сколько золотых бумажек и яблоков, а кругом тут же куколки, маленькие лошадки; а по комнате бегают дети, нарядные, чистенькие, смеются и играют, и едят, и пьют что-то. Вот эта девочка начала с мальчиком танцевать, какая хорошенькая девочка! Вот и музыка, сквозь стекло слышно. Глядит мальчик, дивится, уж и смеется, а у него болят уже пальчики и на ножках, а на руках стали совсем красные, уж не сгибаются и больно пошевелить. И вдруг вспомнил мальчик про то, что у него так болят пальчики, заплакал и побежал дальше, и вот опять видит он сквозь другое стекло комнату, опять там деревья, но на столах пироги, всякие – миндальные, красные, желтые, и сидят там четыре богатые барыни, а кто придет, они тому дают пироги, а отворяется дверь поминутно, входит к ним с улицы много господ. Подкрался мальчик, отворил вдруг дверь и вошел. Ух, как на него закричали и замахали! Одна барыня подошла поскорее и сунула ему в руку копеечку, а сама отворила ему дверь на улицу. Как он испугался! а копеечка тут же выкатилась и зазвенела по ступенькам: не мог он согнуть свои красные пальчики и придержать ее. Выбежал мальчик и пошел поскорей-поскорей, а куда, сам не знает. Хочется ему опять заплакать, да уж боится, и бежит, бежит и на ручки дует. И тоска берет его, потому что стало ему вдруг так одиноко и жутко, и вдруг, Господи! Да что ж это опять такое? Стоят люди толпой и дивятся: на окне за стеклом три куклы, маленькие, разодетые в красные и зеленые платьица и совсем-совсем как живые! Какой-то старичок сидит и будто бы играет на большой скрипке, два других стоят тут же и играют на маленьких скрипочках, и в такт качают головками, и друг на друга смотрят, и губы у них шевелятся, говорят, совсем говорят, – только вот из-за стекла не слышно. И подумал сперва мальчик, что они живые, а как догадался совсем, что это куколки, – вдруг рассмеялся. Никогда он не видал таких куколок и не знал, что такие есть! и плакать-то ему хочется, но так смешно-смешно на куколок. Вдруг ему почудилось, что сзади его кто-то схватил за халатик: большой злой мальчик стоял подле и вдруг треснул его по голове, сорвал картуз, а сам снизу поддал ему ножкой. Покатился мальчик наземь, тут закричали, обомлел он, вскочил и бежать-бежать, и вдруг забежал сам не знает куда, в подворотню, на чужой двор, – и присел за дровами: «Тут не сыщут, да и темно».

Источник

Рождественские рассказы для детей

Рож­де­ство Хри­стово и свя­тая Пасха — празд­ники, по пре­иму­ще­ству, дет­ские, и в них как будто испол­ня­ется сила слов Хри­сто­вых: “Аще не будете яко дети, не имате внити в цар­ствие Божие”. Про­чие празд­ники не столь доступны дет­скому разу­ме­нию, и любезны для детей более по внеш­ней обста­новке, нежели по внут­рен­нему значению…

Однако же и из двух назван­ных боль­ших празд­ни­ков — дитя ско­рее пой­мет и при­мет про­стым чув­ством Рож­де­ство Христово.

Как счаст­лив ребе­нок, кото­рому уда­ва­лось слы­шать от бла­го­че­сти­вой матери про­стые рас­сказы о Рож­де­стве Хри­ста Спа­си­теля! Как счаст­лива и мать, кото­рая, рас­ска­зы­вая свя­тую и тро­га­тель­ную повесть, встре­чала живое любо­пыт­ство и сочув­ствие в своем ребенке, и сама слы­шала от него вопросы, в коих дет­ская фан­та­зия так любит разыг­ры­ваться, и, вдох­нов­ля­ясь этими вопро­сами, спе­шила пере­да­вать сво­ему дитяти соб­ствен­ное бла­го­че­сти­вое чув­ство. Для дет­ского вооб­ра­же­ния так много при­вле­ка­тель­ного в этом рассказе.

Тихая ночь над полями пале­стин­скими — уеди­нен­ный вер­теп — ясли, обстав­лен­ные теми домаш­ними живот­ными, кото­рые зна­комы ребенку по пер­вым впе­чат­ле­ниям памяти, — в яслях пови­тый Мла­де­нец и над Ним крот­кая, любя­щая мать с задум­чи­вым взо­ром и с ясною улыб­кой мате­рин­ского сча­стья — три вели­ко­леп­ных царя, иду­щих за звез­дою к убо­гому вер­тепу с дарами — и вдали на поле пас­тухи посреди сво­его стада, вни­ма­ю­щие радост­ной вести Ангела и таин­ствен­ному хору сил небес­ных. Потом зло­дей Ирод, пре­сле­ду­ю­щий невин­ного Мла­денца; изби­е­ние мла­ден­цев в Виф­ле­еме — потом путе­ше­ствие свя­того семей­ства в Еги­пет — сколько во всем этом жизни и дей­ствия, сколько инте­реса для ребенка!

Ста­рая и нико­гда не ста­ре­ю­щая повесть! Как она была при­вле­ка­тельна для дет­ского слуха, и как скоро сжи­ва­лось с нею дет­ское поня­тие! Оттого-то, лишь только при­ве­дешь себе на память эту про­стую повесть, вос­кре­сает в душе целый мир, вос­кре­сает все давно про­шед­шее дет­ство с его обста­нов­кою, со всеми лицами, окру­жав­шими его, со всеми радо­стями его, воз­вра­ща­ется в душу то же таин­ствен­ное ожи­да­ние чего-то, кото­рое все­гда бывало перед празд­ни­ком. Что было бы с нами, если бы не было в жизни таких минут дет­ского восторга!

Таков вечер перед Рож­де­ством: вер­нулся я от все­нощ­ной и сижу дома в той же ком­нате, в кото­рой про­шло все мое дет­ство; на том же месте, где сто­яла колы­бель моя, потом моя дет­ская постелька, — стоит теперь мое кресло перед пись­мен­ным сто­лом. Вот окно, у кото­рого сижи­вала ста­руха няня и уго­ва­ри­вала ложиться спать, тогда как спать не хоте­лось, потому что в душе было вол­не­ние — ожи­да­ние чего-то радост­ного, чего-то тор­же­ствен­ного на утро. То не было ожи­да­ние подар­ков — нет, — чуя­лось душе точно, что зав­тра будет день необык­но­вен­ный, свет­лый, радост­ный, и что-то вели­кое совер­шаться будет. Бывало, ляжешь, а коло­кол раз­бу­дит тебя перед заут­ре­ней, и няня, встав­шая, чтобы идти в цер­ковь, опять должна уго­ва­ри­вать ребенка, чтобы заснуть.

Боже! Это же ожи­да­ние дет­ских дней ощу­щаю я в себе и теперь… Как все во мне тихо, как все во мне тор­же­ственно! Как все во мне дышит чув­ством преж­них лет, — и с какою духов­ною алч­но­стью ожи­даю я тор­же­ствен­ного утра. Это чув­ство ‑дра­го­цен­ней­ший дар неба, посы­ла­е­мый среди мир­ского шума и суеты взрос­лым людям, чтобы они живо вспом­нили то время, когда были детьми, сле­до­ва­тельно, были ближе к Богу и непо­сред­ствен­нее чем когда-либо при­ни­мали от Него жизнь, свет, день, пищу, радость, любовь — и все, чем кра­сен для чело­века мир Божий.

Но это ожи­да­ние — радо­сти вели­кой и вели­кого тор­же­ства — у ребенка нико­гда не обма­ны­ва­лось. У ребенка минута ожи­да­ния так сли­ва­лась с мину­тою насла­жде­ния и удо­вле­тво­ре­ния, что не было воз­мож­но­сти уло­вить пере­ход или сере­дину. Ребе­нок про­сы­пался утром — и непре­менно нахо­дил то, о чем думал вече­ром, встре­чал наяву то, о чем гово­рили ему дет­ские сны: суще­ствен­ность для ребенка — не то же ли, что сон; сон его не то же ли, что суще­ствен­ность? Ребе­нок утром про­сы­пался окру­жен­ный теми же бла­гами жизни дет­ской, кото­рые бес­со­зна­тельно при­ни­мал каж­дый день, — только, осве­щен­ные празд­нич­ным све­том, лица, его окру­жав­шие, были весе­лее, ласки живее, игры оду­шев­лен­нее. Чего же более для ребенка? Ребе­нок не жалел на утро о том, чего ожи­дал вече­ром: как было бес­со­зна­тельно вче­раш­нее ожи­да­ние, так и утрен­нее насла­жде­ние было бессознательно…

О вели­кая таин­ствен­ная ночь! О, свет­лое, тор­же­ствен­ное утро! Если забуду тебя, если оста­нусь рав­но­ду­шен к тебе, если пере­стану слы­шать те речи и сло­веса, коих гласы слы­шатся в тебе вся­кой душе веру­ю­щей, — стало быть я забуду свое дет­ство, свою жизнь и самую веч­ность… ибо что иное веч­ность бла­жен­ная, как не веч­ная радость мла­денца перед лицом Божиим!

Дале­кий Рож­де­ствен­ский Сочель­ник. Мороз­ный день. Из окон видно, как белый, пуши­стый снег покрыл улицы, крыши домов и дере­вья. Ран­ние сумерки. Небо синеет.

Мы с Лидой стоим у окна и смот­рим на небо.

— Няня, скоро при­дет звезда? — спра­ши­ваю я.

— Скоро, скоро, — тороп­ливо отве­чает ста­рушка. Она накры­вает на стол.

— Няня, смотри, вон уже звезда при­шла на небо, — радостно гово­рит Лида.

— Почему не та? Посмотри хорошенько.

— Та будет побольше… Эта очень малень­кая, — гово­рит няня, едва взгля­нув в окно.

— Ты ска­зала до пер­вой звезды, — плак­сиво заме­чает сестра,

— Ведь мы про­го­ло­да­лись. Очень есть хочется, — говорю я.

— Подо­ждите, детушки… Теперь уже скоро… Потерпите.

Источник

9 святочных рассказов для семейного чтения

Быстро-быстро, в весёлой суматохе, а порой и в утомительной суете, пролетели предновогодние дни. Отгремели последние детские утренники, школьники вышли на каникулы, куранты уже отсчитали 12 ударов, и вступил в силу Новый год. Конечно, забав и развлечений в эти дни предостаточно, но есть одно занятие, сегодня, к сожалению, за грохотом телевизора подзабытое. Это семейное чтение.

Не все произведения интересны одинаково каждому члену семьи. Но есть и такие. Обычно у них есть два свойства: большой талант, с которым они созданы, и событие, которому они посвящены. Рождество Христово ‒ это то, что определяет нашу грядущую, за рамки этой жизни выходящую судьбу. И святочные рассказы напоминают нам об этом.

Сельма Лагерлёф. «Святая ночь»

Эту историю можно отчасти назвать апокрифом с явными фольклорными корнями, однако сути и смыслу События это ничуть не вредит. В ней рассказывается о человеке, который пришёл к пастуху, чтобы попросить немного углей ‒ ему нужно было согреть Жену и новорождённое Дитя. Мир жесток, как известно, но все преграды, встающие перед человеком, рассыпались в прах: не причинили ему вреда ни злые псы, ни брошенная палка, а овцы продолжали мирно спать, когда тот прошёл к костру по их спинам. Да и сами горячие угли он унёс прямо в своём плаще.

Недоумевающий пастух спрашивает его, как такое могло произойти. «Я не могу тебе этого объяснить, если ты сам не видишь», ‒ говорит человек.

И это главное в коротком, неспешном рассказе писательницы. Она словами своей бабушки напоминает нам, что рождественское чудо совершается каждый год, и загорается звезда, и ангелы славят Бога. И очень, очень важно, чтобы наши глаза (а я думаю, речь идёт о духовном зрении) увидели, а сердца восприняли это чудо.

Иван Шмелёв. «Рождество»

Это, пожалуй, самые известные воспоминания о празднике. И хороши они тем, что их можно читать буквально с младенчества, лет с пяти, и с удовольствием возвращаться к ним в любом возрасте. Удивительный, ни на что не похожий язык писателя, который мыслит и живописует по-детски образно, находит отклик в каждой душе. И пусть мы далеки от атмосферы богатого патриархального купеческого дома, где рос Ванечка, сложно не полюбить тот волшебный и вместе с тем такой настоящий мир его детства.

Обычно дети, особенно те, которым регулярно читают книги, чутко улавливают эту атмосферу, их не смущает обилие устаревших понятий и явлений в тексте, тем более что это может быть поводом к обстоятельному разговору с родителями.

Если ребёнок готов к такому разговору, можно пояснить ему, что писатель обращается к своему сыну, что живут они во Франции, и Шмелёв очень скучает по оставленной Родине и хочет, чтобы мальчик понял, как хороша была та, потерянная для него навсегда, Россия.

Александр Куприн. «Чудесный доктор»

Этот, что называется, хрестоматийный святочный рассказ раскрывает праздник ещё с одной стороны: он говорит о милосердии. О том, как человек, у которого множество дел, и семья, и гостинцы в руках для детишек, вдруг проникается бедой совершенно неизвестного и совсем несимпатичного человека. И важен здесь не только факт помощи бедствующей семье, но и то, что благодеяние это сделано, можно сказать, инкогнито. Ведь только на следующий день, получая лекарство от аптекаря, Мерцалов узнаёт, что его благодетель ‒ знаменитый военный хирург Николай Иванович Пирогов.

Этот рассказ ‒ хорошая основа для разговора о милосердии, о безвозмездной помощи, о том, почему, по слову Господа, «пусть левая рука твоя не знает, что делает правая» (Мф. 6, 3–4).

Николай Лесков. «Христос в гостях у мужика»

Это глубокий и красивый, но сложный рассказ: детям он будет понятен, наверное, лет с 12, да и то с соответствующими родительскими комментариями.

Христианство ставит перед нами задачу, до него неведомую: не просто простить, но и полюбить врага

Здесь тема милосердия углубляется и усложняется: герой должен не просто оказать милость, а оказать её своему кровному врагу. «Кому много дано, с того много и спросится» (Лк. 12, 48) ‒ Лесков подтверждает эту истину, рассказывая об очень благочестивом человеке, живущем по-Божески, любящем Бога, но не готовом к встрече с Ним. Потому что христианство ставит перед нами задачу, до него неведомую и неподъёмную для человека: не просто простить, но и полюбить своего врага.

«Христос в гостях у мужика» ‒ рассказ о чуде, которое, с одной стороны, можно житейски объяснить, а с другой ‒ остаётся только дивиться непостижимости Божьего Промысла, Его путей. Это настоящий святочный рассказ с очень счастливым и глубоким финалом: невольно задумываешься, а кто же получил милость ‒ тот, кто просил, или тот, кто оказал её?

Василий Никифоров-Волгин. «Серебряная метель»

Мальчик из рассказа Никифорова-Волгина необыкновенно тонко чувствует атмосферу праздника. Он живёт в простой, но очень верующей семье, у него мудрые, вдумчивые родители, и Рождество он воспринимает не как давно прошедшее событие, а как то, что совершается вот здесь, прямо сейчас:

«Я долго стоял под метелью и прислушивался, как по душе ходило весёлым ветром самое распрекрасное и душистое на свете слово ‒ ‟Рождество”. Оно пахло вьюгой и колючими хвойными лапками».

«Отец, окончив работу, стал читать вслух Евангелие. Я прислушивался к его протяжному чтению и думал о Христе, лежащем в яслях: ‟Наверное, шёл тогда снег, и маленькому Иисусу было дюже холодно!” И мне до того стало жалко Его, что я заплакал».

Это ещё один детский взгляд на Рождество ‒ в отличие от шмелёвского Ванечки из богатого московского дома, герой книжки ‒ сын сапожника. Но ощущение праздника у него такое же ‒ хрупкое, веками происходящее вечное Чудо.

Чарльз Диккенс. «Рождественская песнь в прозе»

Что сделали мы хорошего? Кого порадовали, кого обнадёжили, кого оттолкнули?

История преображения души старого скряги Скружда от английского классика известна многим. Однако, перечитывая её, мы снова и снова размышляем над плодами жизни ‒ и не только героя книги: над плодами жизни своей собственной. Что сделали мы хорошего? Кого порадовали, кого обнадёжили, кого оттолкнули? И есть ли что-то, чего уже не исправить?

Однако Диккенс утверждает, что исправить можно многое, даже то, что, кажется, предопределено. Об этом звонят весёлые колокола, и смех в гостиной, куда пришёл с поздравлением мистер Скрудж после своего ночного видения, ‒ тоже об этом.

«Рождественскую песнь» можно перечитывать каждый год ‒ она не надоедает. А можно делать это вместе с детьми, открывая им и сокровища английской литературы, и возможности изменения человеческой души.

Надежда Тэффи. «Сосед»

Святочные рассказы бывают разные. Не всегда в них можно найти описание праздничной службы, ёлки, подарков и колядок. Не всегда в них рассказывается о помощи бедным и обездоленным. Главное в произведениях о Рождестве Христовом ‒ это дух праздника: дух любви, объединяющий людей, пусть даже из разных стран.

Сосед ‒ это четырёхлетний французский мальчик, который ходит к соседям ‒ «лярюссам». Они любят гостей, всегда их угощают, поют удивительные песни и варят не менее удивительный суп ‒ борщ. Русский Пэр Ноэль, хоть и живёт далеко на Севере, приносит подарки всем детям, даже тем, кто плохо начистил свои башмаки.

Удивительно светлая, хоть и грустная, история о дружбе русской эмигрантки и маленького француза Поля, в которой каждый, кто внимательно её прочитает ‒ и ребёнок, и взрослый ‒ найдёт что-то своё.

Сергей Дурылин. «Четвёртый волхв»

Помните героя «Войны и мира» Платона Коротаева, который транслировал ту самую народную правду? Может быть, с точки зрения науки она не имеет оснований, зато в ней есть важный, глубинный смысл. В рассказе Дурылина старушка-няня утверждает, что поклониться Христу шли четыре волхва. Последним был «русский человек, хрестьянин», который заблудился в лесу, «и дар, что Богу нёс, у него отняли злые люди».

« ‒ Няня, а что он принесёт, четвёртый, Младенцу-Христу, если дойдёт из леса?

‒ А хлебушка, милый, ‒ отвечала старушка. ‒ Что же у русского крестьянина есть, кроме хлебушка?»

Поразительный по своей глубине и поэтичности рассказ, с огромным уважением и любовью повествующий о благочестии старой няни, о любви к родившемуся Богомладенцу.

Джеймс Хэрриот. «Рождественский котёнок»

Это грустный и светлый рассказ о любви ‒ настоящей, деятельной, которую могут проявлять животные. Об удивительно умной и самоотверженной кошечке, успевшей перед тем, как её не стало, спасти и принести человеку своего малыша.

Хэрриот мастерски соединяет в своём рассказе атмосферу праздника, тонкие и ироничные наблюдения за животными и их хозяевами и глубокие размышления о жизни, о связи событий обыденных и духовных.

Источник