- Подробности
- Категория: Русская сказка
Белая уточка (русская сказка)
Один князь женился на прекрасной княжне. Не успел он на нее наглядеться, не успел с нею наговориться, не успел ее ласковых речей наслушаться, а уж надо было им расставаться, надо было ему ехать в дальний путь, покидать жену на чужих руках. Что делать! Говорят, век, обнявшись, не просидеть.
Много плакала княгиня, много князь ее уговаривал, заповедовал не покидать высока терема, не ходить на беседу, с дурными людьми не ватажиться, худых речей не слушаться. Княгиня обещала все исполнить. Князь уехал, а она заперлась в своем покое и никуда не выходит, ни с кем не видится.
Много ли, мало ли времени проходит, скоро и князю надо бы воротиться. Все тоскует княгиня, как вдруг пришла к ней женщина, с виду такая простая и ласковая. А была это злая ведьма, и задумала она погубить молодую княгиню.
Стала она ее уговаривать:
— Что ты все скучаешь? Хоть бы на божий свет поглядела, хоть бы по саду прошлась, тоску размыкала, голову освежила.
Долго княгиня отговаривалась, не хотела выходить, наконец подумала, что по саду походить не велика беда, и пошла.
В саду разливалась ключевая хрустальная вода.
— Что, — говорит ведьма, — день такой жаркий, солнце палит, а водица студенная -так и плещет. Не искупаться ли нам?
— Нет, нет, не хочу! — говорит княгиня, а потом и подумала: «Ведь искупаться не беда, от этого ничего не будет» — скинула сарафанчик да и прыгнула в воду.
Только она окунулась, ведьма и ударила ее по спине. «Плыви ты, говорит, белой уточкой!» И поплыла княгиня белой уточкой.
Ведьма тотчас обернулась княгинею, нарядилась в ее платье, надела княжеские уборы и села поджидать князя. Только щенок вякнул, колокольчик звякнул, она уж бежит навстречу, бросилась к князю, целует, милует. Он обрадовался, сам руки протянул и не распознал ее.
А белая уточка нанесла яичек, и из тех яичек народились мальчики, два крепких, здоровеньких, а третий не удался — хил да слаб, совсем заморышек. Она их вырастила, стали они по реченьке ходить, злату рыбку ловить, лоскутики сбирать, кафтаники сшивать, да выскакивать на бережок, да поглядывать на лужок.
— Ох, не ходите туда, дети! — говорила мать.
Дети не слушали. Нынче поиграют на травке, завтра побегают по муравке, дальше-дальше, и забрались на княжий двор.
Ведьма чутьем их узнала, зубами заскрипела. Вот она позвала деточек, накормила, напоила и спать уложила, а сама велела разложить костры, навесить котлы, наточить ножи.
Легли два братца и заснули — а заморышка, чтоб не застудить, велела им мать в пазушке носить — заморышек-то и не спит, все слышит, все видит.
Ночью пришла ведьма под дверь и спрашивает:
— Спите вы, детки, или нет? Заморышек отвечает:
Мы спим — не спим, думу думаем,
Что хотят нас всех порезати,
Огни кладут калиновые,
Котлы высят кипучие,
Ножи точат булатные!
«Не спят» — думает ведьма. А у нее была припасена рука мертвеца, если обвести ею спящих, то станет их сон непробудным. Вот ушла она, походила-походила да и опять под дверь:
— Спите, детки, или нет? Заморышек опять говорит то же:
Мы спим — не спим, думу думаем,
Что хотят нас всех порезати,
Огни кладут калиновые,
Котлы высят кипучие,
Ножи точат булатные!
«Что же это все один голос?» — подумала ведьма, отворила потихоньку дверь и видит, что оба брата спят крепким сном. Она обвела их мертвой рукой — они и померли. Поутру белая уточка зовет деток — детки нейдут. Зачуяло ее сердце, встрепенулась она и полетела на княжий двор.
На княжьем дворе белы, как платочки, холодны, как пласточки, лежали братцы рядышком. Бросилась она к ним, крылышки распустила, деточек обхватила и материнским голосом завопила:
Кря-кря, мои деточки!
Кря-кря, голубяточки!
Я нуждой вас выхаживала,
Я слезой вас выпаивала,
Темну ночь не досыпала,
Сладок кус не доедала!
— Жена, слышишь небывалое? Утка приговаривает!
— Это тебе так чудится! Велите утку со двора прогнать! Ее прогонят, она облетит да опять к деткам:
Кря-кря, мои деточки!
Кря-кря, голубяточки!
Погубила вас ведьма старая,
Ведьма старая, змея лютая,
Змея лютая, подколодная.
Отняла у вас отца родного,
Отца родного — моего мужа,
Потопила нас в быстрой реченьке,
Обратила нас в белых уточек,
А сама живет — величается!
«Эге!» — подумал князь и закричал:
— Поймайте мне белую уточку!
Бросились все, а белая уточка летает и никому не дается. Выбежал князь сам, она к нему на руки пала.
Взял он уточку за крылышко, а ведьма оборотила ее веретеном. Князь догадался, переломил веретено надвое, один конец бросил перед собой, а другой позадь себя и говорит:
— Стань белая береза у меня позади, а красная девица впереди!
Белая береза вытянулась у него позади, а красная девица стала впереди, и в красной девице князь узнал свою молодую княгиню. Обняла она его и все ему рассказала.
Стали князь с княгиней думать да гадать, как оживить деток. Поймали сороку, подвязали ей два пузырька, велели в один набрать воды живящей, в другой говорящей. Сорока слетала, принесла воды. Сбрызнули деток живящей водой -они встрепенулись, сбрызнули говорящею — они заговорили. И стала у князя целая семья, и стали все жить-поживать, добро наживать, худо забывать.
А ведьму привязали к конским хвостам и размыкали ее кони по чистому полю: где оторвалась нога — там стала кочерга, где рука — там грабли, где голова — там куст да колода. Налетели птицы — мясо поклевали, поднялися ветры — кости разметали, и не осталось от ней ни следа, ни памяти.
— КОНЕЦ —
Москва, издательство «Остров», 1923. 12 с.: ил.; Тираж 3000 экз. В цв. издательской иллюстрированной обложке. Oblong. 26,3х18,6 см. Штамп «Отдел охраны материнства и детства Наркомздрава» «2 р. золотом» на последней странице. Достаточно редка!
«Думаю, что иллюстрировать наши русские сказки, — писала Елена Дмитриевна, — дело большой важности. Я не знаю ни одного детского издания, где бы иллюстрации передавали поэзию и аромат древнерусского склада, и русские дети растут на поэзии английских, немецких (впрочем, чудно иллюстрированных) сказок…».
Поленова, Елена Дмитриевна (1850, Петербург — 1898, Москва) — русская художница, график, живописец, мастер декоративного дизайна, одна из первых женщин художников-иллюстраторов детской книги в России, одна из основоположников стиля модерн в русском искусстве. Сестра живописца В.Д. Поленова. Елена Поленова родилась в 1850 году в Петербурге, в семье чиновника особых поручений при государственном канцлере, статского советника Дмитрия Васильевича Поленова и его жены Марии Алексеевны, урожденной Воейковой. Все члены семьи и по отцовской и по материнской линии так или иначе были связаны с научным или художественным миром. В детстве Поленова подолгу жила в родовом имении Имоченцы Олонецкой губернии, среди карельской природы, а также в родовой усадьбе Ольшанка Тамбовской губернии (ныне с. Красное Знамя Уваровского района). Елена Поленова, как и все дети в семье, с юных лет приобщалась к искусству. Мать, Мария Алексеевна Поленова, будучи художницей-любительницей и детской писательницей, дала детям первые уроки рисования. В 1859 году в семью Поленовых в качестве учителя рисования был приглашен студент Академии Художеств Павел Петрович Чистяков. Он давал уроки два раза в неделю: обучал рисунку Василия, Веру, Алексея и самую младшую – девятилетнюю Елену. Поленова рано проявила художественное дарование, но не могла стать студенткой Академии Художеств, как ее старший брат Василий, так как в те годы женщины к учёбе в высших учебных заведениях не допускались. Поэтому формального высшего художественного образования Елена Дмитриевна не получила. Но в 14 лет она поступила в Санкт-Петербургскую рисовальную школу Императорского общества поощрения художеств (ОПХ), где ее наставником был И. Н. Крамской. Но своим главным учителем Поленова всю жизнь называла П.П. Чистякова. Во время первой поездки во Францию в 1869-1870 гг. Поленова посещала частную школу-студию Ш. Шаплена в Париже. По возвращении в Россию она сначала занималась в частной мастерской П.П. Чистякова (1870-1877), а потом снова в Школе Общества поощрения художеств (1878-1880) одновременно в двух классах: акварельном и керамическом. Ее увлечение керамикой дало прекрасные результаты. На экзаменах Елена Поленова была удостоена серебряных медалей (золотых в школе при ОПХ не давали). В качестве поощрения ей было предложено поехать на стажировку в Париж. Для того времени пенсионерство женщин-художниц — случай исключительный.
«Какой скандал, Вася, — писала она брату, — меня посылают в командировку за границу от О-ва поощрения. Я думаю, это первый пример в истории, по крайней мере, в русской, чтобы особа нашего бабьего сословия получала поручение и отправляема была в командировку с целью изучения и т.д.».
В Париже Елена Поленова освоила различные керамические техники, занимаясь в мастерских известных французских керамистов Ж.-Т. Дека и Л.-Э. Зиферта и в Парижской керамической мастерской русских художников, которой руководил Е.А. Егоров. Вернувшись в Петербург, в 1881-1882 годах Поленова около года преподавала живопись по фарфору и фаянсу в созданном ею классе майолики в ОПХ. С 1882 года она жила преимущественно в Москве. В 1884 году вместе со своей подругой П.Д. Антиповой совершила поездку для этюдов по Волге и Дону, на Кавказ и в Крым и привезла из этой поездки ряд акварелей, которые показывала друзьям и учителям, в том числе П.П. Чистякову, А.А. Киселеву, В.И. Сурикову. Кроме художественного образования, Е.Д. Поленова получила звание домашней учительницы по истории, окончив Высшие женские курсы в Петербурге. Молодость Поленовой пришлась на 60-70 годы 19 века, и ей были близки общественные идеалы этой эпохи. Она с юности была склонна к социальному служению, согласно православной духовной традиции. В 1877 году, в разгар русско-турецкой войны (1877—1878), Елена Поленова поехала в Киев к своей старшей сестре Вере (сестре-близнеце Василия Поленова). Она преподавала в школе, а кроме того, вместе с сестрой работала в госпитале: ухаживала за ранеными, которых привозили сюда с фронтов. После работы она с Верой посещала женские медицинские курсы. Сестры собирались открыть свою амбулаторию. В Киеве Елена Дмитриевна влюбилась в талантливого врача, профессора киевского университета А.С. Шкляревского. Чувство было взаимным, но семья Елены Дмитриевны воспротивилась этому браку. Поленова подчинилась просьбе родных, но в результате этой личной трагедии, по воспоминаниям друзей, она изменилась, стала замкнутой. Личная жизнь у нее так и не сложилась. Вернувшись в Москву Поленова твердо решила посвятить свою жизнь занятиям искусством и общественной деятельности. Она была не только живописцем, но и подвижником, просветителем, педагогом. «Лишить себя общественной деятельности в той или другой области, – все равно что лишить себя самой здоровой и подкрепляющей пищи», считала она.
Семейные обстоятельства заставили Елену Дмитриевну в 1882 году переехать в Москву. Начался яркий и очень плодотворный период жизни. Она оказалась в кругу молодых художников – учеников и друзей брата Василия Дмитриевича. Его жена – Наталья Васильевна – стала ближайшей подругой Елены Поленовой на всю жизнь. В Москве Поленова сблизилась с семейством Мамонтовых. Елизавета Григорьевна (жена Саввы Ивановича Мамонтова) сыграла важную роль в судьбе Поленовой, сумев смягчить ее недоверие и настороженность в отношении к людям и миру. В доме Мамонтова в Москве и в загородном поместье в Абрамцеве собирались художники, музыканты, театральные деятели, образовавшие так называемый «абрамцевский кружок», у истоков которого стояли сам С.И. Мамонтов, В.М. Васнецов и В.Д. Поленов. У Мамонтовых занимались живописью, музицировали, ставили любительские спектакли, причем один вид искусства легко перетекал в другой. Тёплая, дружеская, творческая атмосфера кружка воскресила Поленову от тяжёлого сна, в котором она пребывала после трагедии в личной жизни. Едва ли не каждую неделю Елена Дмитриевна бывала в Абрамцеве. Это место стало для нее источников вдохновения на долгие годы. В Абрамцеве Елена Поленова написала много пейзажей. Кроме того, обладая многосторонними дарованиями, она пробовала себя в разных видах искусства, принимала во всем активное участие, в частности, была художником по костюмам. Под ее началом в Абрамцеве шили костюмы для постановок «Снегурочка» (1882-1883), «Фауст», «Алая роза» (1883), «Волшебный башмачок» (1888). Елена Дмитриевна подбирала ткани, отделку, аксессуары. Она быстро прониклась национальными интересами кружка, самым ярким выразителем которого был В.М. Васнецов, воплотивший позже в своих работах национально-романтический стиль эпохи модерн.
«Кто дал мне толчок к уразумению древнерусской жизни — так это Васнецов, — писала она Стасову, — у Васнецова я не училась в прямом смысле слова, т.е. уроков у него не брала, но как-то набиралась около него понимания русского народного духа».
Внимательнейшее и кропотливое изучение русского народного искусства, страсть к национальному складу не могли не подвести художницу к знакомству с фольклором. Поленова заинтересовалась иллюстрированием сказок и пронесла эту страсть через всю жизнь. Поленова близко сошлась с женой С.И. Мамонтова Елизаветой Григорьевной. Их общим интересом была любовь к народному творчеству и собирание предметов старины. Всё больше увлекаясь русским народным искусством, Поленова вместе с Е.Г. Мамонтовой начала создавать в Абрамцеве музей народного искусства, собирая по деревням предметы быта, образцы ткачества, вышивки. Чтобы пополнить коллекцию подлинными образцами, Поленова и Мамонтова ездили в специальные экспедиции по Ярославской, Владимирской и Ростовской губерниям. Во время этих поездок Поленова зарисовывала орнаменты, а также собирала народные сказания, иллюстрацией которых она занялась позже. Кроме музея, в 1885 году в Абрамцеве Мамонтовой и Поленовой были основаны мастерские для обучения местных крестьян и их детей традиционным русским ремеслам. Сделано это было, в частности, с целью обеспечения крестьянских семей твердым заработком. Идея возрождения народных промыслов так понравилась «абрамцевским» художникам, членам мамонтовского кружка, что они с удовольствием занимались в мастерских наравне с крестьянами. Таким образом, возрождение ремесел началось «сверху», с художников-профессионалов, которые занялись прикладным искусством, создав свой поэтический образ народной красоты. Во главе столярно-резчицкой мастерской в Абрамцево встала Е.Д. Поленова. Обучение крестьян было разносторонним и совершенно бесплатным. В мастерской крестьяне учились столярному ремеслу, приемам художественной резьбы. Они изготавливали предметы утвари и мебели по рисункам Е.Д. Поленовой и других художников.
С 1885 по 1893 год Елена Дмитриевна разработала свыше 100 художественных проектов мебели, а также эскизов для предметов декоративно-прикладного искусства (расписные фарфоровые блюда, пр.). На основе народных мотивов Поленова создавала и эскизы для вышивок, обоев, пр. Ее рисункам присуща несколько плоскостная декоративность, ставшая основой русского национального варианта стиля модерн. То направление, которое задали абрамцевские мастерские под влиянием Е.Д. Поленовой, явилось аналогом художественного движения «Искусства и ремесла», зародившегося в это же время в Великобритании. Увидев эскизы Поленовой для загородного дома М.Ф. Якунчиковой, английская исследовательница Нетта Пикок предложила публикацию ее работ в английском журнале Artist. Отмечая театральность стиля художницы, она писала о нем так: «Язык символов – удивительная смесь Севера и Востока». В статье памяти Поленовой Н. Пикок напишет, что именно ее рисунки пробудили интерес в Англии к русскому прикладному искусству. Как и в английском движении за возрождение декоративного искусства, все изделия в абрамцевских мастерских изготовлялись вручную. Мастерская выпускала целую палитру изделий: от отдельных предметов (шкафы, полки, аптечки, лавки, столы, кресла, табуретки, пр.) до целых гарнитуров. На протяжении всего процесса создания мебели каждый момент обладал особой значимостью: размер, форма, материал, цвет, орнамент. Художницей продумывалась самая малая деталь — гвоздики или задвижки для подвесных шкафчиков и т.д. Е.Д. Поленова лично контролировала все этапы обучения и работы крестьян, будущих мастеров. После завершения трехлетнего курса обучения выпускники отправлялись обратно в свои деревни, причем их снабжали набором инструментов, чтобы они могли продолжать там трудиться самостоятельно. Мастерские в Абрамцеве послужили примером для других владельцев поместий, стремившихся помочь сельским общинам. По образцу Мамонтовой и Поленовой, многочисленные помещицы организовывали свои сельские мастерские, и к концу XIX столетия около 7,5 миллионов крестьян занимались кустарным творчеством. Эта деятельность приносила раскрепощенным крестьянам надежный доход, что было очень важно в эпоху социальных потрясений.
«Наша цель — подхватить народное творчество и дать ему возможность развернуться», — писала Е.Д. Поленова своей подруге П. Антиповой.
Возрождение традиционных ремесел придало отечественному интерьерному дизайну яркий национальный оттенок. Мебель, выполненная по эскизам Елены Дмитриевны, создавала атмосферу праздника и имела большой успех. В одном из писем Поленова писала:
«Наши вещи… идут хорошо, я полагаю исключительно благодаря новизне, оригинальности и стильности модели».
А.Н. Греч, историк искусств, так описывал абрамцевскую продукцию: «все эти резные и точеные, висячие и стоячие шкапчики, резные и расписные столы и стулья, разрисованные балалайки, шкатулки, вышивки, безделушки, производящие фурор на заграничных выставках и в обеих столицах…». Абрамцевская мебель продавалась в Москве в специальном магазине, и зажиточные горожане с удовольствием обставляли ей свои дома. И.А.Кузнецова, искусствовед, дочь известного архитектора А.В.Кузнецова, писала в своих воспоминаниях, что, когда ее отец поселился с семьей в ампирном особнячке в Мансуровском переулке, то обустроил столовую в русском стиле: «Дубовая резная мебель — стулья, скамьи, буфеты, и висячие настенные шкафчики, купленные в поленовских мастерских очень хорошо дополнили ансамбль». Очень быстро изделия абрамцевских мастерских вошли в моду. Соединение современности с традицией пришлось по вкусу либеральной городской элите, и во многих домах декоративное творчество стало органичной частью повседневного быта. Постепенно скромное крестьянское ремесло проникло и в высший свет, включая даже покои царя. Успех абрамцевских мастеров, трудившихся под руководством Е.Д. Поленовой, был подтвержден тем фактом, что в 1900 году, уже после смерти Поленовой, ее проекты заняли видное место в разделе ремесел российского павильона на Парижской Всемирной Выставке. Так, работы Е.Д. Поленовой, связанные с мастерскими, завоевали международное признание. Абрамцево значило для Поленовой очень много, художница отдавала себя работе целиком. Благодаря Е.Д. Пленовой это место стало одним из первых российских центров возрождения народных ремесел. Дело Поленовой и Мамонтовой продолжает жить: традиции художественно-столярной мастерской, заложенные в конце 19 века, сегодня продолжает Абрамцевский художественно-промышленный колледж им. В.М. Васнецова.
«Война грибов»
«Белая уточка»
На лето бабушка Елены Дмитриевны, Вера Николаевна Воейкова, увозила двух своих маленьких внучек в Тамбовскую губернию. И эти длинные путешествия на лошадях давали будущей художнице массу поэтических впечатлений от русской природы… «Текст «Войны грибов» в этих выражениях я знаю с детства: так говорила нам эту сказку наша бабушка, и я очень любила ее всегда. Бабушка вспоминала ее большей частью дорогой, во время путешествия, которое совершалось еще в карете, из Москвы в ее Тамбовскую губернию. Провожая Тамбов, мы въезжали в большой сосновый лес, тогда бабушка обыкновенно рассказывала нам «Войну грибов». Мне до сих пор представляется, что именно в этом лесу есть всякие лесные города и поселки», — так описывает детские впечатление от этой сказки Е. Поленова. Из письма к В. Стасову: «Вы спрашиваете, как мне пришло в голову иллюстрировать «грибной поход». Я начала не с него, а с других сказочных сюжетов, заимствованных из сборника Афанасьева, по правде сказать, рисовала я их без определённой цели, потому что мне нравились мотивы русских сказок (я всегда любила русскую жизнь в её прошлом). Эти рисунки видели у меня кое-кто из приятелей, стали говорить об издании — мысль мне улыбнулась — я начала иллюстрировать афанасьевскую «Белую уточку». Потом, когда сцены с человеческими фигурами показались мне однообразными, мне захотелось другого, и тогда я вспомнила «войну грибов» в той редакции, как я слышала её от своей бабушки в очень раннем детстве, редакцию с вариантом об волнушечьем монастыре, которого я потом нигде не встречала. Так как издание предназначалось для детей, то я постаралась перенестись в то далёкое время, когда, слушая этот рассказ, я представляла себе в лесу миниатюрные посёлки, монастыри и города, выстроенные, так сказать, в грибном масштабе, в которых живут и действуют эти удивительные существа, так как в детском разумении гриб — это существо совсем живое и очень привлекательное…».
«Морозко»
Для этой от начала до конца авторской книги Е. Поленова специально разработала рукописный шрифт, продумала макет и все детали оформления: единые по всей книге орнаментальные полосы (на четных страницах — слева, на нечетных — вверху), ситцевый переплет с завязками; нарисовала 4 иллюстрации. Издание было напечатано фототипическим способом. Это оказалось большой ошибкой. Детальные, любовно выполненные цветные акварели превратились на печати в серую размытую массу. Часть тиража пришлось сразу же уничтожить.
«Самолюбие художника, рисунки которого искажены до неузнаваемости, требовало, чтобы вещь эту по возможности меньше видели и знали… Мечтала я издать целый ряд таких книжек, но первая дала мне так много горьких минут, что я дала себе слово никогда больше не пробовать издательской деятельности», — читаем из переписки Е. Поленовой.
Несколько экземпляров художница раскрасила от руки.
«Это изданьице не имело никакого успеха и осталось очень мало распространённым. Виною тому, конечно, я сама, потому что сама вздумала издавать, а художник, мне кажется, не может и не должен быть своим издателем», — писала она В. Стасову.
Первая по замыслу сказка Е. Поленовой. Она была навеяна очарованием прудов старого толстовского сада в Москве, где жила в ту пору семья Поленовых, неспешными утками на воде… А моделью для ребяток в гнезде уточки послужил маленький Федюшка — первенец Василия Дмитриевича Поленова.
«Избушка на курьих ножках»
«…Стоит избушка на курьих ножках, блином покрыта, вороною приперта, калачом заперта».
Очень интересна и для нас неожиданна нарисованная художницей избушка бабы-яги. В этом варианте воплотился один из древних канонов сказки: баба-яга должна своего гостя накормить-напоить. Читаем у исследователя русской сказки В. Проппа в его книге «Исторические корни волшебной сказки»:
«Еда, угощение непременно упоминаются не только при встрече с ягой, но и со многими эквивалентными ей персонажами. …Даже сама избушка подогнана сказочником под эту функцию: она «пирогом подперта», «блином крыта», что в детских сказках Запада соответствует «пряничному домику». Этот домик уже своим видом иногда выдает себя за дом еды».
«Сивка-бурка»
Сказки, оформленные Еленой Поленовой в «абрамцевский период»:
1. Война грибов
2. Белая уточка
3. Морозко
4. Избушка на курьих ножках
5. Сивка-бурка
6. Волк и лиса
7. Сказка о Маше и Ване
8. Сказка о царе Берендее
«Волк и лиса»
Переписка Е. Поленовой взята из книги: Василий Дмитриевич Поленов; Елена Дмитриевна Поленова: Хроника семьи художников: Письма, дневники, воспоминания / Под общ. ред. А.И. Леонова. — М.: Искусство, 1964.
Время чтения: 5 мин.
Один князь женился на прекрасной княжне и не успел еще на нее наглядеться, не успел с нею наговориться, не успел ее наслушаться, а уж надо было им расставаться, надо было ему ехать в дальний путь, покидать жену на чужих руках. Что делать! Говорят, век обнявшись не просидеть.
Много плакала княгиня, много князь ее уговаривал, заповедовал не покидать высока терема, не ходить на беседу, с дурными людьми не ватажиться, худых речей не слушаться. Княгиня обещала все исполнить.
Князь уехал, она заперлась в своем покое и не выходит.
Долго ли, коротко ли, пришла к ней женщина, казалось — такая простая, сердечная!
— Что,- говорит,- ты скучаешь? Хоть бы на божий свет поглядела, хоть бы по саду прошлась, тоску размыкала.
Долго княгиня отговаривалась, не хотела, наконец подумала: по саду походить не беда,- и пошла.
В саду разливалась ключевая хрустальная вода.
— Что,- говорит женщина,- день такой жаркий, солнце палит, а водица студеная так и плещет, не искупаться ли нам здесь?
— Нет, нет, не хочу!- А там подумала: ведь искупаться не беда!
Скинула сарафанчик и прыгнула в воду. Только окунулась, женщина ударила ее по спине.
— Плыви ты,- говорит,- белою уточкой!
И поплыла княгиня белою уточкой.
Ведьма тотчас нарядилась в ее платье, убралась, намалевалась и села ожидать князя.
Только щенок вякнул, колокольчик звякнул, она уж бежит навстречу, бросилась к князю, целует, милует. Он обрадовался, сам руки протянул и не распознал ее.
А белая уточка нанесла яичек, вывела деточек: двух хороших, а третьего — заморышка; и деточки ее вышли — ребяточки.
Она их вырастила, стали они по реченьке ходить, злату рыбку ловить, лоскутики собирать, кафтанчики сшивать, да выскакивать на бережок, да поглядывать на лужок.
— Ох, не ходите туда, дети!- говорила мать.
Дети не слушали; нынче поиграют на травке, завтра побегают по муравке, дальше, дальше — и забрались на княжий двор.
Ведьма чутьем их узнала, зубами заскрипела. Вот она позвала деточек, накормила-напоила и спать уложила, а там велела разложить огня, навесить котлы, наточить ножи.
Легли два братца и заснули; а заморышка, чтоб не застудить, приказала им мать в пазушке носить,- заморышек-то и не спит, все слышит, все видит.
Ночью пришла ведьма под дверь и спрашивает:
— Спите вы, детки, иль нет? Заморышек отвечает:
— Мы спим — не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати: огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!
— Не спят!
Ведьма ушла, походила-походила, опять под дверь.
— Спите, детки, или нет? Заморышек опять говорит то же:
— Мы спим — не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати: огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!
“Что же это все один голос?”- подумала ведьма, отворила потихоньку дверь, видит: оба брата спят крепким сном, тотчас обвела их мертвой рукой — и они померли.
Поутру белая уточка зовет деток: детки не идут. Зачуяло ее сердце, встрепенулась она и полетела на княжий двор.
На княжьем дворе, белы как платочки, холодны как пласточки, лежали братцы рядышком.
Кинулась она к ним, бросилась, крылышки распустила, деточек обхватила и материнским голосом завопила:
- — Кря, кря, мои деточки!
- Кря, кря, голубяточки!
- Я нуждой вас выхаживала,
- Я слезой вас выпаивала,
- Темну ночь недосыпала,
- Сладок кус недоедала!
— Жена, слышишь, небывалое? Утка приговаривает.
— Это тебе чудится! Велите утку со двора прогнать!
Ее прогонят, она облетит да опять к деткам:
- — Кря, кря, мои деточки!
- Кря, кря, голубяточки!
- Погубила вас ведьма старая,
- Ведьма старая, змея лютая,
- Змея лютая, подколодная;
- Отняла у нас отца родного,
- Отца родного — моего мужа,
- Потопила нас в быстрой реченьке,
- Обратила нас в белых уточек,
- А сама живет-величается!
“Эге!” — подумал князь и закричал:
— Поймайте мне белую уточку! Бросились все, а белая уточка летает и никому не дается; выбежал князь сам, она к нему на руки пала. Взял он ее за крылышко и говорит:
— Стань белая береза у меня позади, а красная девица впереди!
Белая береза вытянулась у него позади, а красная девица стала впереди, и в красной девице князь узнал свою молодую княгиню.
Тотчас поймали сороку, подвязали ей два пузырька, велели в один набрать воды живящей, в другой — говорящей. Сорока слетала, принесла воды. Сбрызнули деток живящею водою — они встрепенулись, сбрызнули говорящею — они заговорили.
И стала у князя целая семья, и стали все жить-поживать, добро наживать, худо забывать.
А ведьму привязали к лошадиному хвосту, размыкали по полю: где оторвалась нога — там стала кочерга; где рука — там грабли; где голова — там куст да колода. Налетели птицы — мясо поклевали, поднялися ветры — кости разметали, и не осталось от ней ни следа, ни памяти!
Белая уточка
Сказки » Сказки народов мира » Русские народные сказки » Белая уточка
Порекомендовать к прочтению:
дин князь женился на прекрасной княжне и не успел еще на нее наглядеться, не успел с нею наговориться, не успел ее наслушаться, а уж надо было им расставаться, надо было ему ехать в дальний путь, покидать жену на чужих руках. Что делать! Говорят, век обнявшись не просидеть.
Много плакала княгиня, много князь ее уговаривал, заповедовал не покидать высока терема, не ходить на беседу, с дурными людьми не ватажиться, худых речей не слушаться. Княгиня обещала все исполнить.
Князь уехал, она заперлась в своем покое и не выходит.
Долго ли, коротко ли, пришла к ней женщина, казалось — такая простая, сердечная!
— Что, — говорит, — ты скучаешь? Хоть бы на божий свет поглядела, хоть бы по саду прошлась, тоску размыкала.
Долго княгиня отговаривалась, не хотела, наконец подумала: “По саду походить не беда”,— и пошла.
В саду разливалась ключевая хрустальная вода.
— Что, — говорит женщина, — день такой жаркий, солнце палит, а водица студеная так и плещет, не искупаться ли нам здесь?
— Нет, нет, не хочу! — А там подумала: “Ведь искупаться — не беда!”
Скинула сарафанчик и прыгнула в воду. Только окунулась, женщина ударила ее по спине: — Плыви ты, — говорит, — белою уточкой!
И поплыла княгиня белою уточкой.
Ведьма тотчас нарядилась в ее платье, убралась, намалевалась и села ожидать князя.
Только щенок вякнул, колокольчик звякнул, она уж бежит навстречу, бросилась к князю, целует, милует. Он обрадовался, сам руки протянул и не распознал ее.
А белая уточка нанесла яичек, вывела деточек: двух хороших, а третьего — заморышка; и деточки ее вышли — ребяточки.
Она их вырастила, стали они по реченьке ходить, злату рыбку ловить, лоскутики сбирать, кафтаники сшивать, да выскакивать на бережок, да поглядывать на лужок.
— Ох, не ходите туда, дети! — говорила мать.
Дети не слушали; нынче поиграют на травке, завтра побегают по муравке, дальше, дальше — и забрались на княжий двор.
Ведьма чутьем их узнала, зубами заскрипела. Вот она позвала деточек, накормила-напоила и спать уложила, а там велела разложить огня, навесить котлы, наточить ножи.
Легли два братца и заснули, — а заморышка, чтоб не застудить, приказала им мать в пазушке носить — заморышек-то и не спит, все слышит, все видит.
Ночью пришла ведьма под дверь и спрашивает: — Спите вы, детки, иль нет?
Заморышек отвечает: — Мы спим — не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати; огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!
— Не спят!
Ведьма ушла, походила-походила, опять под дверь: — Спите, детки, или нет?
Заморышек опять говорит то же: — Мы спим — не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати; огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные! «Что же это все один голос?» — подумала ведьма, отворила потихоньку дверь, видит: оба брата спят крепким сном, тотчас обвела их мертвой рукой — и они померли.
Поутру белая уточка зовет деток; детки нейдут. Зачуяло ее сердце, встрепенулась она и полетела на княжий двор.
На княжьем дворе, белы как платочки, холодны как пласточки, лежали братцы рядышком. Кинулась она к ним, бросилась, крылышки распустила, деточек обхватила и материнским голосом завопила:
— Кря, кря, мои деточки! Кря, кря, голубяточки! Я нуждой вас выхаживала, Я слезой вас выпаивала, Темну ночь недосыпала, Сладок кус недоедала!
— Жена, слышишь небывалое? Утка приговаривает.
— Это тебе чудится! Велите утку со двора прогнать!
Ее прогонят, она облетит да опять к деткам:
— Кря, кря, мои деточки! Кря, кря, голубяточки! Погубила вас ведьма старая, Ведьма старая, змея лютая, Змея лютая, подколодная; Отняла у вас отца рóдного, Отца рóдного — моего мужа, Потопила нас в быстрой реченьке, Обратила нас в белых уточек, А сама живет — величается!
«Эге!» — подумал князь и закричал: — Поймайте мне белую уточку!
Бросились все, а белая уточка летает и никому не дается; выбежал князь сам, она к нему на руки пала.
Взял он ее за крылышко и говорит: — Стань белая береза у меня позади, а красная девица впереди!
Белая береза вытянулась у него позади, а красная девица стала впереди, и в красной девице князь узнал свою молодую княгиню.
Тотчас поймали сороку, подвязали ей два пузырька, велели в один набрать воды живящей, в другой — говорящей. Сорока слетала, принесла воды. Сбрызнули деток живящею водою — они встрепенулись, сбрызнули говорящею — они заговорили.
И стала у князя целая семья, и стали все жить-поживать, добро наживать, худо забывать.
А ведьму привязали к лошадиному хвосту, и не осталось от ней ни следа, ни памяти!
КОНЕЦ
Вы прочитали русскую народную сказку «Белая уточка» в обработке А.Н.Афанасьева
Поделитесь ссылкой на сказку с друзьями:
Поставить книжку к себе на полку Распечатать сказку
Находится в разделе: Русские народные сказки, Сказки с картинками
Ветром революции
Грянула Февральская революция. Ее идеи были Ивану Билибину понятны, и он готов был, как и многие его коллеги, трудиться ради нового, светлого будущего. А действительность оказалась далека от лозунгов. Художник, ставший к тому времени председателем общества «Мир искусства», вошел в состав комиссии «по секции торжеств, казенных заводов, художественного образования». Галина Кунцевская и Владимир Погодин, авторы книги о русских художниках, живших и творивших в Крыму, про этот период жизни Ивана Билибина писали: «При всей пышности велеречивых задач, реального дела не было. Профессионалов-художников сначала веселили и удивляли непредсказуемость и нелепицы быта, потом начали исчезать продукты, тревожить дышавшие нетерпимостью лозунги и прочие явления «свободной» жизни… В Тверском крае у А. Блока сожгли в усадьбе библиотеку. Расхитили картины, рисунки, книги в мастерской у М. В. Нестерова. От подступившего голода живописец В. Н. Бакшеев вернулся на родину и стал «крестьянствовать». Билибин решил отправиться подальше от «пугачевщины» в более спокойные места. Итогом отъезда явилось расхищение в столице его библиотеки и мастерской».
Ивану Яковлевичу казалось, что Крым и есть тот самый укромный уголок, где можно спокойно переждать, когда жизнь в стране войдет в спокойную колею. Тем более, что в Батилиман собирались ехать его друзья и соседи по даче — писатель Евгений Чириков с супругой и тремя взрослыми дочерьми.
Ко времени отъезда Билибин уже был в разводе со своей второй женой, Рене О’Коннель. А в дочери своего друга, Милочке-Милуше Чириковой, видел не просто девушку, наделенную талантом к живописи. Он мечтал ей нравиться, вызвать ответное чувство. А она смотрела на него иначе: «Мой отец был связан большой дружбой с художником, и много веселых и интересных бесед за стаканом вина происходило на нашем балконе с белыми колоннами, и затягивались эти беседы иногда до полуночи.»
В 1917 году Батилиман не был уже тем веселым дачным поселком, как год-другой назад. Большинство домов стояли пустыми, немногочисленные обитатели остальных дач, как и Билибин, надеялись на скорое окончание «смутного времени».
Иван Билибин работает в мастерской в Каире. 1924 год.
Они не знали, что Крыму предстояла оккупация германскими войсками, затем — возвращение к «красным», затем — к «белым», смена нескольких правительств. И все, что сопутствует «ветрам перемен», — голод, нестабильность, ночные аресты, банды мародеров, грабящих богатые усадьбы и скромные дачи.
Но казалось, что Иван Билибин сумел отгородиться от всего этого. Как вспоминают окружающие, в то время он спасался работой — от дурных новостей и страшных прогнозов, от скудости существования.
Художник жил тем, что продавал свои старые и новые работы. Впрочем, тогда даже среди ценителей искусства мудрено было получить за них настоящую цену. Деньги почти ничего не значили, платили картошкой, пшеном, салом, табаком, солью. На Южном берегу Крыма, который всегда зависел от подвоза товаров морем или из центра полуострова, с продовольствием было сложнее всего, в горных деревнях уже почти голодали. Но, оказалось, и в то время люди жили не хлебом единым. Им нужна была и пища духовная. В октябре 1918 года в здании мужской гимназии «Товариществом объединенных художников» была организована выставка. Это был кусочек прежней жизни — спокойной и беззаботной. Окошко в мир без жестокости и страданий. Организатор выставки, поэт и критик Сергей Маковский, пригласил к участию не только ялтинских художников. Революция сорвала с места и занесла в Крым мастеров, чьи имена знал каждый человек, интересующийся искусством. Конечно, царствовали на выставке пейзажи, самые красивые и необычные уголки полуострова.
…Как же все-таки по-разному можно увидеть море, долину со стоящими на страже тополями, цепляющиеся за скальные выступы неприхотливые крымские растения! Иван Билибин тоже выставил тогда несколько пейзажей и набросков: «Тополя — апрель», «Декабрь в Батилимане», «Гора Каланых-Кая», «Байдарская долина», «Орехи (апрель)», «Апрель в Батилимане», «Розы». Но посетители узнавали руку Билибина по другим работам, представленным здесь же: он сделал несколько иллюстраций к былине о богатыре Святогоре. Наверняка многие «сказочные» рисунки художника, созданные и проданные задешево в то время, сейчас считаются украшениями частных коллекций. А что-то пропало навсегда. Как, например, акварель «Бирюк» с матерым волком. Работа, получившая инвентарный номер 1171, до Великой Отечественной войны хранилась в Симферопольской художественной галерее. Богатое ее собрание, куда перешли картины из дворянских усадеб и дворцов, включало работы Репина, Верещагина, Айвазовского, Поленова, Маковского, Шишкина, Борисова-Мусатова, Бенуа, Боровиковского, Левицкого, Куинджи, Коровина. По официальной версии, большинство этих сокровищ погибло при эвакуации, на складе в Армавире.
Участвовал Билибин и в других выставках — в 1919 и 1920 годах, показывая окружающим Крым таким, каким видел сам, — в обрамлении гор, в подернутом слабым морозцем утре, в щедрой зелени.
Баба-яга. Иллюстрация к книге «Василиса Прекрасная». 1900 год. Образцовая Баба-яга Именно билибинское воплощение знаменитой злодейки — Бабы-яги — стало своего рода эталонным изображением сказочного персонажа. Предстала она перед читателями в изданной в 1900 году сказке «Василиса Прекрасная». И с тех пор где бы ни изображали лесную старуху, кто бы ее ни писал, Баба-яга обязательно — с седыми космами и длинным крючковатым носом, угрюмая и нелюдимая. Под изображением такой отшельницы из чащи легко представить пушкинские строчки: «Там ступа с Бабою-ягой идет-бредет сама собой». Не летит, не мчится — бредет, продираясь через ельник, осины и березы. Критик Сергей Лукомский, хороший знакомый Ивана Яковлевича, полушутя-полусерьезно писал о нем: «На свете не перевелись еще добрые феи. Одна из них стала художницей от жалости к слишком трезвому человечеству, и с тех пор ее волшебная палочка превращает мир в графические сказки».
Этюд углем «Старый можжевельник» был сделан в 1918 году: два могучих дерева растут прямо из расселины на самом краю обрыва. Кажется, что не существует силы, которая может вывернуть их цепкие корни, обломать даже иссохшие нижние ветви. Что это, как не символ стойкости, незыблемости? На картине -оттенки черного и серого, но настроение она задает совсем не мрачное. Испещренные солнечными пятнами камни и основательные стволы можжевельников вселяют уверенность и надежду, что именно здесь — на годы и десятилетия -останется островок надежности. Обитатели батилимановских дач продолжали ждать и надеяться. Билибин то один, то со своей юной ученицей, одной из дочерей писателя Чирикова Людмилой, выходил на этюды. Иван Яковлевич и в одиночестве бродил по берегу, читал, навещал соседей. И говорить предпочитал о чем угодно, только не о том, что происходит в «большом мире». Там голодали и убивали — здесь балагурили за самоваром, там большевиков сменяли войска Врангеля — тут Билибин зачитывал шуточную поэму про прекрасных батилиманок и суррогатное мыло из глины.
«Ах! Зачем я не родился Тем счастливым Мылом-Кил? Я бы в пену превратился Из своих всех мыльных сил!»
К слову, издавна использовавшаяся крымскими татарами «мыльная» голубая глина, которую еще называли «кил», как раз во время гражданской войны появилась на рыночных прилавках. Брусочки глины продавали как замену настоящему продукту. Много позже, в 1927 году, севастопольский химик Сушкевич изобретет «полноценное» мыло на основе кила, и оно в скудные 20-е и небогатые 30-е годы станет для крымчан доступным и дешевым моющим средством. Билибин не подавал вида, как тяготит его безденежье, скудость ежедневного меню, разговоры о том, почем на базаре хамса и сахарин, и что кое-где уже рады и конине. Жалел он только о невозможности достать свечей и керосина. И сидел по вечерам с коптилкой, которая бросала свет шириной в пол-ладошки. При нем можно было увидеть часть листа бумаги — и Билибин довольствовался этим. Он не мог не рисовать. И снова шли в бой сказочные богатыри, появлялись наброски крымских красот, оживали на портретах лица Милочки Чириковой и ее сестры. В декабре 1919 года Иван Яковлевич решился перебраться в Ростов-на-Дону — снова вслед за семейством Чириковых. Кому нужен был художник — пусть даже известный — в воюющей стране? Он смог найти работу — в армии. Рисовать пропагандистские плакаты. Талантливо, красочно, образно — по-другому не умел. Но белая армия отступала, снова предстояло уезжать. По пути в Новороссийск сестры Чириковы — Людмила и Валентина — заболели тифом. Билибин уговорил их родителей не откладывать отъезд, пообещав оставаться рядом до полного выздоровления сестер. И, как истинный рыцарь, проводил у их коек свободное время. А в остальное — работал, выискивал на базаре продукты, необходимые выздоравливающим, хлопотал о местах на корабле. Уехать сестрам Чириковым и Билибину удалось только в феврале 1920 года. Страной, куда шло судно, был Египет.
Иллюстрация из сказки «Марья Моревна», 1903 год.
Белая уточка
Сказки » Сказки народов мира » Русские народные сказки » Белая уточка
Порекомендовать к прочтению:
дин князь женился на прекрасной княжне и не успел еще на нее наглядеться, не успел с нею наговориться, не успел ее наслушаться, а уж надо было им расставаться, надо было ему ехать в дальний путь, покидать жену на чужих руках. Что делать! Говорят, век обнявшись не просидеть.
Много плакала княгиня, много князь ее уговаривал, заповедовал не покидать высока терема, не ходить на беседу, с дурными людьми не ватажиться, худых речей не слушаться. Княгиня обещала все исполнить.
Князь уехал, она заперлась в своем покое и не выходит.
Долго ли, коротко ли, пришла к ней женщина, казалось — такая простая, сердечная!
— Что, — говорит, — ты скучаешь? Хоть бы на божий свет поглядела, хоть бы по саду прошлась, тоску размыкала.
Долго княгиня отговаривалась, не хотела, наконец подумала: “По саду походить не беда”,— и пошла.
В саду разливалась ключевая хрустальная вода.
— Что, — говорит женщина, — день такой жаркий, солнце палит, а водица студеная так и плещет, не искупаться ли нам здесь?
— Нет, нет, не хочу! — А там подумала: “Ведь искупаться — не беда!”
Скинула сарафанчик и прыгнула в воду. Только окунулась, женщина ударила ее по спине: — Плыви ты, — говорит, — белою уточкой!
И поплыла княгиня белою уточкой.
Ведьма тотчас нарядилась в ее платье, убралась, намалевалась и села ожидать князя.
Только щенок вякнул, колокольчик звякнул, она уж бежит навстречу, бросилась к князю, целует, милует. Он обрадовался, сам руки протянул и не распознал ее.
А белая уточка нанесла яичек, вывела деточек: двух хороших, а третьего — заморышка; и деточки ее вышли — ребяточки.
Она их вырастила, стали они по реченьке ходить, злату рыбку ловить, лоскутики сбирать, кафтаники сшивать, да выскакивать на бережок, да поглядывать на лужок.
— Ох, не ходите туда, дети! — говорила мать.
Дети не слушали; нынче поиграют на травке, завтра побегают по муравке, дальше, дальше — и забрались на княжий двор.
Ведьма чутьем их узнала, зубами заскрипела. Вот она позвала деточек, накормила-напоила и спать уложила, а там велела разложить огня, навесить котлы, наточить ножи.
Легли два братца и заснули, — а заморышка, чтоб не застудить, приказала им мать в пазушке носить — заморышек-то и не спит, все слышит, все видит.
Ночью пришла ведьма под дверь и спрашивает: — Спите вы, детки, иль нет?
Заморышек отвечает: — Мы спим — не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати; огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!
— Не спят!
Ведьма ушла, походила-походила, опять под дверь: — Спите, детки, или нет?
Заморышек опять говорит то же: — Мы спим — не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати; огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные! «Что же это все один голос?» — подумала ведьма, отворила потихоньку дверь, видит: оба брата спят крепким сном, тотчас обвела их мертвой рукой — и они померли.
Поутру белая уточка зовет деток; детки нейдут. Зачуяло ее сердце, встрепенулась она и полетела на княжий двор.
На княжьем дворе, белы как платочки, холодны как пласточки, лежали братцы рядышком. Кинулась она к ним, бросилась, крылышки распустила, деточек обхватила и материнским голосом завопила:
— Кря, кря, мои деточки! Кря, кря, голубяточки! Я нуждой вас выхаживала, Я слезой вас выпаивала, Темну ночь недосыпала, Сладок кус недоедала!
— Жена, слышишь небывалое? Утка приговаривает.
— Это тебе чудится! Велите утку со двора прогнать!
Ее прогонят, она облетит да опять к деткам:
— Кря, кря, мои деточки! Кря, кря, голубяточки! Погубила вас ведьма старая, Ведьма старая, змея лютая, Змея лютая, подколодная; Отняла у вас отца рóдного, Отца рóдного — моего мужа, Потопила нас в быстрой реченьке, Обратила нас в белых уточек, А сама живет — величается!
«Эге!» — подумал князь и закричал: — Поймайте мне белую уточку!
Бросились все, а белая уточка летает и никому не дается; выбежал князь сам, она к нему на руки пала.
Взял он ее за крылышко и говорит: — Стань белая береза у меня позади, а красная девица впереди!
Белая береза вытянулась у него позади, а красная девица стала впереди, и в красной девице князь узнал свою молодую княгиню.
Тотчас поймали сороку, подвязали ей два пузырька, велели в один набрать воды живящей, в другой — говорящей. Сорока слетала, принесла воды. Сбрызнули деток живящею водою — они встрепенулись, сбрызнули говорящею — они заговорили.
И стала у князя целая семья, и стали все жить-поживать, добро наживать, худо забывать.
А ведьму привязали к лошадиному хвосту, и не осталось от ней ни следа, ни памяти!
КОНЕЦ
Вы прочитали русскую народную сказку «Белая уточка» в обработке А.Н.Афанасьева
Поделитесь ссылкой на сказку с друзьями:
Поставить книжку к себе на полку Распечатать сказку
Находится в разделе: Русские народные сказки, Сказки с картинками
Ветром революции
Грянула Февральская революция. Ее идеи были Ивану Билибину понятны, и он готов был, как и многие его коллеги, трудиться ради нового, светлого будущего. А действительность оказалась далека от лозунгов. Художник, ставший к тому времени председателем общества «Мир искусства», вошел в состав комиссии «по секции торжеств, казенных заводов, художественного образования». Галина Кунцевская и Владимир Погодин, авторы книги о русских художниках, живших и творивших в Крыму, про этот период жизни Ивана Билибина писали: «При всей пышности велеречивых задач, реального дела не было. Профессионалов-художников сначала веселили и удивляли непредсказуемость и нелепицы быта, потом начали исчезать продукты, тревожить дышавшие нетерпимостью лозунги и прочие явления «свободной» жизни… В Тверском крае у А. Блока сожгли в усадьбе библиотеку. Расхитили картины, рисунки, книги в мастерской у М. В. Нестерова. От подступившего голода живописец В. Н. Бакшеев вернулся на родину и стал «крестьянствовать». Билибин решил отправиться подальше от «пугачевщины» в более спокойные места. Итогом отъезда явилось расхищение в столице его библиотеки и мастерской».
Ивану Яковлевичу казалось, что Крым и есть тот самый укромный уголок, где можно спокойно переждать, когда жизнь в стране войдет в спокойную колею. Тем более, что в Батилиман собирались ехать его друзья и соседи по даче — писатель Евгений Чириков с супругой и тремя взрослыми дочерьми.
Ко времени отъезда Билибин уже был в разводе со своей второй женой, Рене О’Коннель. А в дочери своего друга, Милочке-Милуше Чириковой, видел не просто девушку, наделенную талантом к живописи. Он мечтал ей нравиться, вызвать ответное чувство. А она смотрела на него иначе: «Мой отец был связан большой дружбой с художником, и много веселых и интересных бесед за стаканом вина происходило на нашем балконе с белыми колоннами, и затягивались эти беседы иногда до полуночи.»
В 1917 году Батилиман не был уже тем веселым дачным поселком, как год-другой назад. Большинство домов стояли пустыми, немногочисленные обитатели остальных дач, как и Билибин, надеялись на скорое окончание «смутного времени».
Иван Билибин работает в мастерской в Каире. 1924 год.
Они не знали, что Крыму предстояла оккупация германскими войсками, затем — возвращение к «красным», затем — к «белым», смена нескольких правительств. И все, что сопутствует «ветрам перемен», — голод, нестабильность, ночные аресты, банды мародеров, грабящих богатые усадьбы и скромные дачи.
Но казалось, что Иван Билибин сумел отгородиться от всего этого. Как вспоминают окружающие, в то время он спасался работой — от дурных новостей и страшных прогнозов, от скудости существования.
Художник жил тем, что продавал свои старые и новые работы. Впрочем, тогда даже среди ценителей искусства мудрено было получить за них настоящую цену. Деньги почти ничего не значили, платили картошкой, пшеном, салом, табаком, солью. На Южном берегу Крыма, который всегда зависел от подвоза товаров морем или из центра полуострова, с продовольствием было сложнее всего, в горных деревнях уже почти голодали. Но, оказалось, и в то время люди жили не хлебом единым. Им нужна была и пища духовная. В октябре 1918 года в здании мужской гимназии «Товариществом объединенных художников» была организована выставка. Это был кусочек прежней жизни — спокойной и беззаботной. Окошко в мир без жестокости и страданий. Организатор выставки, поэт и критик Сергей Маковский, пригласил к участию не только ялтинских художников. Революция сорвала с места и занесла в Крым мастеров, чьи имена знал каждый человек, интересующийся искусством. Конечно, царствовали на выставке пейзажи, самые красивые и необычные уголки полуострова.
…Как же все-таки по-разному можно увидеть море, долину со стоящими на страже тополями, цепляющиеся за скальные выступы неприхотливые крымские растения! Иван Билибин тоже выставил тогда несколько пейзажей и набросков: «Тополя — апрель», «Декабрь в Батилимане», «Гора Каланых-Кая», «Байдарская долина», «Орехи (апрель)», «Апрель в Батилимане», «Розы». Но посетители узнавали руку Билибина по другим работам, представленным здесь же: он сделал несколько иллюстраций к былине о богатыре Святогоре. Наверняка многие «сказочные» рисунки художника, созданные и проданные задешево в то время, сейчас считаются украшениями частных коллекций. А что-то пропало навсегда. Как, например, акварель «Бирюк» с матерым волком. Работа, получившая инвентарный номер 1171, до Великой Отечественной войны хранилась в Симферопольской художественной галерее. Богатое ее собрание, куда перешли картины из дворянских усадеб и дворцов, включало работы Репина, Верещагина, Айвазовского, Поленова, Маковского, Шишкина, Борисова-Мусатова, Бенуа, Боровиковского, Левицкого, Куинджи, Коровина. По официальной версии, большинство этих сокровищ погибло при эвакуации, на складе в Армавире.
Участвовал Билибин и в других выставках — в 1919 и 1920 годах, показывая окружающим Крым таким, каким видел сам, — в обрамлении гор, в подернутом слабым морозцем утре, в щедрой зелени.
Баба-яга. Иллюстрация к книге «Василиса Прекрасная». 1900 год. Образцовая Баба-яга Именно билибинское воплощение знаменитой злодейки — Бабы-яги — стало своего рода эталонным изображением сказочного персонажа. Предстала она перед читателями в изданной в 1900 году сказке «Василиса Прекрасная». И с тех пор где бы ни изображали лесную старуху, кто бы ее ни писал, Баба-яга обязательно — с седыми космами и длинным крючковатым носом, угрюмая и нелюдимая. Под изображением такой отшельницы из чащи легко представить пушкинские строчки: «Там ступа с Бабою-ягой идет-бредет сама собой». Не летит, не мчится — бредет, продираясь через ельник, осины и березы. Критик Сергей Лукомский, хороший знакомый Ивана Яковлевича, полушутя-полусерьезно писал о нем: «На свете не перевелись еще добрые феи. Одна из них стала художницей от жалости к слишком трезвому человечеству, и с тех пор ее волшебная палочка превращает мир в графические сказки».
Этюд углем «Старый можжевельник» был сделан в 1918 году: два могучих дерева растут прямо из расселины на самом краю обрыва. Кажется, что не существует силы, которая может вывернуть их цепкие корни, обломать даже иссохшие нижние ветви. Что это, как не символ стойкости, незыблемости? На картине -оттенки черного и серого, но настроение она задает совсем не мрачное. Испещренные солнечными пятнами камни и основательные стволы можжевельников вселяют уверенность и надежду, что именно здесь — на годы и десятилетия -останется островок надежности. Обитатели батилимановских дач продолжали ждать и надеяться. Билибин то один, то со своей юной ученицей, одной из дочерей писателя Чирикова Людмилой, выходил на этюды. Иван Яковлевич и в одиночестве бродил по берегу, читал, навещал соседей. И говорить предпочитал о чем угодно, только не о том, что происходит в «большом мире». Там голодали и убивали — здесь балагурили за самоваром, там большевиков сменяли войска Врангеля — тут Билибин зачитывал шуточную поэму про прекрасных батилиманок и суррогатное мыло из глины.
«Ах! Зачем я не родился Тем счастливым Мылом-Кил? Я бы в пену превратился Из своих всех мыльных сил!»
К слову, издавна использовавшаяся крымскими татарами «мыльная» голубая глина, которую еще называли «кил», как раз во время гражданской войны появилась на рыночных прилавках. Брусочки глины продавали как замену настоящему продукту. Много позже, в 1927 году, севастопольский химик Сушкевич изобретет «полноценное» мыло на основе кила, и оно в скудные 20-е и небогатые 30-е годы станет для крымчан доступным и дешевым моющим средством. Билибин не подавал вида, как тяготит его безденежье, скудость ежедневного меню, разговоры о том, почем на базаре хамса и сахарин, и что кое-где уже рады и конине. Жалел он только о невозможности достать свечей и керосина. И сидел по вечерам с коптилкой, которая бросала свет шириной в пол-ладошки. При нем можно было увидеть часть листа бумаги — и Билибин довольствовался этим. Он не мог не рисовать. И снова шли в бой сказочные богатыри, появлялись наброски крымских красот, оживали на портретах лица Милочки Чириковой и ее сестры. В декабре 1919 года Иван Яковлевич решился перебраться в Ростов-на-Дону — снова вслед за семейством Чириковых. Кому нужен был художник — пусть даже известный — в воюющей стране? Он смог найти работу — в армии. Рисовать пропагандистские плакаты. Талантливо, красочно, образно — по-другому не умел. Но белая армия отступала, снова предстояло уезжать. По пути в Новороссийск сестры Чириковы — Людмила и Валентина — заболели тифом. Билибин уговорил их родителей не откладывать отъезд, пообещав оставаться рядом до полного выздоровления сестер. И, как истинный рыцарь, проводил у их коек свободное время. А в остальное — работал, выискивал на базаре продукты, необходимые выздоравливающим, хлопотал о местах на корабле. Уехать сестрам Чириковым и Билибину удалось только в феврале 1920 года. Страной, куда шло судно, был Египет.
Иллюстрация из сказки «Марья Моревна», 1903 год.