Резче или реще как правильно пишется

Новый разговор Дорского с тренером РПЛ.

«Динамо» – одно из самых приятных явлений российского футбола в 2021 году. По количеству очков за год (18 матчей) москвичи – пятые, но благодаря яркому футболу и внедрению в состав молодых игроков «Динамо» превратилось в команду, матчи которой смотрят практически все.
 
К сентябрьскому перерыву на матчи сборных «Динамо» подошло на втором месте, отставая от «Зенита» лишь на одно очко. При этом москвичи с отрывом были лучшими по количеству ударов, ударам из штрафной и с игры, ожидаемым голам без учета пенальти, а также по числу допущенных ударов (по ожидаемым пропущенным голам занимали второе место). Летом «Динамо» было прекрасно на обеих половинах поля.
 
Перед рестартом сезона Александр Дорский встретился с главным тренером «Динамо» Сандро Шварцем, чтобы узнать, как за год построить российскую команду, способную прессинговать большую часть матча (в РПЛ к такому не привыкли), зачем подписали Дениса Макарова и на какие детали нужно обращать внимание при оценке интенсивности матчей.

– Вы неоднократно говорили, что Желько Бувач очень помог вам на первом этапе работы в «Динамо». Например, он передавал данные по игрокам. Как это выглядело?

– Данными больше занимаются все-таки аналитики, а Бувач делился субъективными впечатлениями от игроков. Например, в телефонном разговоре накануне подписания моего контракта с «Динамо» Желько рассказал о Захаряне и Тюкавине. Конечно, тогда мы не обсуждали всех игроков. 

Мы до сих пор постоянно разговариваем о развитии футболистов «Динамо» – у нас один взгляд на игру. Если было бы иначе, вряд ли Желько порекомендовал бы клубу пригласить меня в Россию.

Развитие команды не заключается в том, что мы всегда говорим друг другу «да», хотя обсуждаем разные вещи: тренировки, матчи, наиболее перспективных игроков академии. При этом мне кажется, что важнейшая история для всего клуба – общий взгляд спортивного директора и главного тренера. У нас могут быть разные точки зрения на частности, но если мы по-разному смотрели бы на комплектование команды, на футбол  «Динамо», был бы хаос. 

– Какой главный совет Бувач дал вам в «Динамо»?

– Мы знакомы очень давно, я знаю его еще с позиции игрока, потому что Бувач тренировал меня в «Майнце». Желько смотрит все тренировки «Динамо», но ни разу не объяснял мне, как нужно было сделать что-то правильно.

Наше общение – это не советы, а обмен мнениями. Для меня важно, что Бувач – не контролер, а скорее сопровождающий, который всегда готов помочь и дает тренеру свободу.  

– Вы рассказывали, что после работы в «Майнце» делали разбор своей работы. Можете рассказать о двух-трех главных ошибках? Насколько они и весь разбор применимы к «Динамо» и работе в России?

– Рефлексия – важное качество для тренера. И во время работы, и после нее. В «Майнце» я провел почти три года, это достаточно много для современной Бундеслиги. Два с половиной года мы справлялись с задачами: сначала остались в Бундеслиге, затем поднялись повыше (14-е место в сезоне-2017/18, 12-е – в 2018/19) где-то даже посматривали на еврокубки.

После этого произошли изменения в составе: продажи, травмы лидеров. Не могу сказать, что были допущены ошибки, но, наверное, тренерскому штабу не нужно было проявлять нетерпение к отсутствию командного роста. Нельзя было требовать слишком многого от того состава «Майнца» в конкретный момент. Это нетерпение могло перегружать команду.  

У меня высокие требования к себе, к помощникам, к команде – так было всегда. Мы должны ставить высокие цели, но где-то сохранять спокойствие, здоровую расслабленность. Это актуально и для «Динамо», потому что у нас довольно молодая команда.

С точки зрения подхода к работе и игре не вижу большой разницы между «Майнцем» и «Динамо». Но в новом клубе неизбежно будут возникать новые ситуации. Поэтому не думаю, что стоит проводить сравнения по всем пунктам. 

– Вы использовали опыт психологического перегруза игроков «Майнца» в конце прошлого сезона? В начале весны все восхищались агрессивной игрой «Динамо», вводом молодежи. Казалось, что можно зацепиться даже за второе место, а в итоге вы вообще остались без еврокубков. 

– Я злюсь всегда, когда проигрываю. В прошлом сезоне меня расстроили поражения от «Химок» и «Рубина», если оставить в стороне вылет из Кубка от «Крыльев Советов».

Да, опыт «Майнца» показывает, что иногда нужно быть чуть более расслабленным, но я всегда стремлюсь к успеху.

В течение недели мы говорим о развитии игры и футболистов, но негативный результат на выходных влияет на психологию. Если мы проигрываем, говорить о развитии уже сложнее, потому что главное в футболе – голова. 

– Про ваш характер я понял, но стали ли вы визуально более расслабленным в «Динамо»? 

– Да нет, когда наш тренерский штаб видит, что команда неправильно ведет себя на поле, мы достаточно жесткие. 

Здоровая расслабленность важна в оценке общей ситуации. Мы злились после «Химок», «Рубина» и «Крыльев Советов», но у нас была уверенность в том, что наш путь – правильный. 

Сейчас темп «Динамо» – на уровне «Майнца». Благодаря чему это возможно?

– Вы говорили, что первое, что нужно было сделать после прихода в «Динамо» – увеличить интенсивность тренировок. Как это сделать?

– Первое – создавать тренировочные условия. Например, это может касаться размеров площадки или продолжительности тренировок.

Второе – поведение всего тренерского штаба. Мы должны наблюдать за всеми игроками, каждого держать под контролем и обращаться, когда нужен подсказ.

Третье – давать фидбек во время видеоанализа. Нужно показывать, где не было интенсивности, где она была, чтобы игроки понимали, чего мы хотим.

– Как игроки воспринимали повышение интенсивности тренировок?

– Мне сложно сравнивать с тем, что было до меня, но я получил команду в хорошем состоянии. Команда привыкла в тренировкам очень быстро. Точно помогли первые положительные результаты, при них у игроков крепнет доверие к новому тренеру. 

Может быть, в свободный день кто-то думал: «Фух, у нас действительно напряженные тренировки», но я увидел позитивную реакцию у футболистов.

– Можно ли сравнивать интенсивность тренировок «Динамо» с тем, что было в «Майнце»?

– Да, сейчас мы на том же уровне, что и «Майнц». 

У нас есть представление о данных, которые мы хотим видеть по общему пробегу, спринтам и рывкам. Сейчас команда выполняет нужный объем, в том числе высокоскоростной работы. 

– Эти данные вышли на нужный уровень после летних сборов?

– Нужные показатели все время меняются, потому что мы хотим развиваться. Данные должны подходить к текущей ситуации. То, что сейчас мы на уровне «Майнца» – это неплохо, но нужно двигаться дальше. 

Плюс важна работа не только над общекомандными показателями, но и индивидуальными. От полученных данных мы распределяем нагрузку между игроками. 

У «Динамо» есть не только командные, но и групповые, и индивидуальные теории. Сначала игроки практически не задавали вопросов

– Вы говорили, что на видеоразборы прессинга ушло очень много времени. Они начались на сборах зимой 2021-го?

– Нет, над этим мы работаем с самого начала, с осени 2020-го. Бывают индивидуальные, групповые и командные занятия. В неделю проходит три-пять таких разборов.  

– Сколько они длятся?

– Важно, чтобы они были не очень длинными, потому что иначе мозги игроков будут переполнены информацией. Десять-пятнадцать минут – время такое же, как и прошлой осенью. 

– Групповые занятия проходят, когда есть недовольство конкретной линией?

– Если мы понимаем, что мы хотим объяснить что-то только защитникам (это может быть и оценка хороших моментов), зачем звать полузащитников и нападающих? Они бесцельно просидят эту теорию. 

– Был ли вопрос от игрока о прессинге, который вас поразил? 

– Поначалу вопросов практически не было, игроки немного стеснялись. Со временем вопросов стало больше, они грамотные – ребята, например, спрашивают, в какой момент нужно начинать атаковать. Это очень хорошо – значит, команда жива и пытается развиваться.  

– Если брать только сборы, можно ли выделить фазу, которой вы уделяли больше внимания? 

– Летом главной задачей было понимание базиса – прессинг и оборонительная организация. После этого началась работа над позиционной атакой и перемещениями с мячом.

– После сентябрьских матчей сборной Валерий Карпин сказал, что Захарян и Тюкавин были лучше всех готовы к прессингу, потому что Россия пытается играть в футбол, похожий на футбол «Динамо». Согласны?

– Матч с Хорватией я смотрел со стадиона. Сейчас всем важно знать, что на развитие игровых идей требует времени. Я следил за «Ростовом» Карпина. Они старались играть активно и интенсивно, сейчас видно, что Карпин пытается перенести это на сборную.

Но мне не хотелось бы оценивать игру Захаряна против Хорватии и Мальты, потому что в сборной он игрок Карпина. 

Главное – принципы, а не схема, но она помогает в автоматизме в движении. Почему Шварц сделал из Шиманьски восьмерку, Макарова подписали для гибкости

– Сразу после вашего прихода «Динамо» перешло на 4-3-3. Главная причина – удобство в розыгрыше мяча или в прессинге?

– Единственный принцип выбора базовой схемы – где каждому игроку удобнее всего. Можно прессинговать в 4-3-3, можно в 4-2-3-1, можно в 3-5-2 – это не так важно, главное – найти схему, в которой будет комфортно всем. 

Например, мы стартуем с 4-3-3, а соперник в 4-4-2. Мы прессингуем – наши игроки перемещаются, схема стирается. Или наша атака – правый защитник поднимается по флангу, опорник опускается к центральным защитникам для розыгрыша. Это уже тоже не 4-3-3. 

Ты задал хороший вопрос, потому что многие думают, что схема – главное в футболе. Мне кажется, что она не имеет принципиального значения. 

Главное – это принципы игры. Мы можем выбрать другую схему, но игроки будут занимать примерно те же позиции, что и в 4-3-3, потому что по ходу игры происходит слишком много перемещений. 

Базовая схема может помочь в достижении автоматизма в движении.

– Одно из ваших главных кадровых решений – перевод Шиманьски в роль восьмерки, до вас он играл либо справа, либо десяткой. Почему сделали так?

– Для каждой позиции у нас есть профиль, в котором расписано идеальное поведение игрока при обороне и атаке. Берем профиль – выбираем игрока и сравниваем его качества с тем, что мы хотим видеть. Играет тот, кто больше всего соответствует этому видению.

В целом Шиманьски может играть на другой позиции, так же, как и Захарян – восьмерка или фланг. 

Мы хотим, чтобы восьмерка проделывала большой объем беговой работы, отбирала мяч, участвовала в контрпрессинге и умела работать с мячом на ограниченных пространствах. 

– Был ли хотя бы один матч весной, перед которым вы были близки к смене позиций Шиманьски и Захаряна? 

– Нет, ни разу. Шиманьски намного увереннее чувствует себя в центре. Конечно, в отдельных матчах мы можем сдвинуть его на край, но в целом мы понимаем лучшую роль для него.

Шиманьски приходится много участвовать в игре, он это любит. Много движения – тоже любит. 

– Весной у «Динамо» были ассиметричные фланги: Захарян постоянно уходил в середину и освобождал пространство для Варелы или Паршивлюка, а Лесовой держал ширину. Это ваш идеал или подстройка под качества Захаряна?

– Во-первых, ты все правильно говоришь. Во-вторых, сильное качество Лесового – игра один в один, а Захарян хорошо чувствует себя между линиями. Поэтому «Динамо» играло так, мы подстраивались под сильные качества игроков. 

– Какой профиль для правого нападающего? С одной стороны, там играл Захарян. С другой, этим летом «Динамо» купило Макарова – игрока совершенно других качеств, который больше отвечает за ширину. При этом «Рубин» говорил, что переговоры по Макарову стартовали еще зимой, тогда же «Спартак» подтверждал интерес «Динамо» к Зелимхану Бакаеву.

– Конечно, Макаров и Захарян – совсем разные футболисты. Это – планирование команды, нужны игроки с разными качествами на одну позицию, чтобы быть гибкими. Теперь у нас есть Захарян – когда он справа, за счет него мы можем создавать преимущество в середине. Есть Макаров – он чаще бежит по прямой. 

Самое важное для флангового игрока – скорость. Я это могу рассказать на своем примере, потому что не был быстрым футболистом. 

Когда Захарян играет на краю, нам обязательно нужен защитник, который будет закрывать весь фланг. Сейчас слева у нас есть баланс – Захарян уходит между линиями, Лаксальт закрывает весь край, Фомин комфортно себя чувствует в полуфланге. 

– Если говорить конкретно о Захаряне: что поменялось в его игре после перевода налево?

– Вижу только одну перемену – теперь при смещении в середину мяч сразу у него под правой ногой. 

– Я слышал, что выбор вратарей вы полностью отдали тренеру Дмитрию Изотову. Правда?

– Не совсем. Конечно, Изотов – отличный тренер, я к нему прислушиваюсь, но финальное решение принимаю я.

– Кажется, весной у Шунина был не лучший отрезок. Были ли мысли дать шанс Лещуку не только из-за травмы Шунина?

– У нас три очень хороших вратаря: Шунин, Лещук и Будачев. Я не согласен, что у Шунина был неудачный отрезок весной, у меня не было мыслей, что ему нужна пауза.

Но не могу не отметить Лещука. В конце сезона он выдал хорошие матчи, когда это было необходимо. 

Новички не обязательно должны быть лучше – они могут увеличивать конкуренцию. Летняя кампания: зачем на место Евгеньева подписали Бальбуэна, выходы Скопинцева в полузащиту после покупки Лаксальта

– Какие цели были у «Динамо» в летнее трансферное окно?

– Всегда есть только одна цель – качественно улучшить состав. Это далеко не всегда означает, что нужны покупки – возможно, необходимо кого-то продать, потому что команда должна быть однородной группой.

Новички не обязательно должны быть лучше уже имеющихся игроков – своим качеством они могут увеличивать конкуренцию, это тоже важно.  

– Расскажите о трансферном процессе.

– Я, Бувач и шеф-скаут обсуждаем состав команды, на каких позициях мы хотели бы увеличить конкуренцию. После этого шеф-скаут смотрит, кого мы можем приобрести. 

– Этим летом ушли возрастные Каборе и Нойштедтер, но они были игроками обоймы. Пришли Лаксальт и Бальбуэна, которые сразу стали играть в старте. Вы втроем не ставили задач подписать в молодую команду более опытных игроков? 

– Конечно, очень важно, чтобы в команде были игроки, уже прошедшие через что-то, и те, кто только начинает, но мы не думали, что нам обязательно нужен, например, центральный защитник в районе 30 лет.

Было понимание, что наши игроки прибавят, если правильно отнесутся к новому центральному защитнику.

Прессингующей команде сложнее найти центрального защитника, поэтому иногда мы думаем, от чего можем отказаться для повышения общего уровня. Но если идешь на компромиссы, теряешь что-то здесь, что-то там. В жизни важно уметь найти компромисс, но в футболе иногда сложно это делать. 

Нам нужны смелые защитники, которые не боятся играть высоко. 

– Кажется, по качествам Бальбуэна похож на Евгеньева. Например, когда «Динамо» все-таки опускается, оба любят выбрасываться. Если это так, можно говорить, что они конкурируют именно между собой?

– Да, по типу они похожи. Но у нас в целом высокая конкуренция в центре обороны: Ордец, Бальбуэна, Евгеньев, Плиев, Сазонов, который тоже пришел к нам этим летом. Все очень хорошо работают на тренировках.  

– Весной вы говорили, что Евгеньеву нужно прибавлять в тактической игре. Что это значит?

– Скорее я имел в виду всю команду, здесь нам нужно прибавлять. Речь идет о защите пространства. 

– После прихода Лаксальта Скопинцев выходит только на замену, при этом – в полузащиту. Теперь вы его рассматриваете в эту позицию или замена левого защитника более рискованна – да, возможно, и не нужна, учитывая физику Лаксальта?  

– В прошлом сезоне вторым выбором на левый фланг обороны был Варела. Для того чтобы качественно повысить уровень «Динамо», мы хотели приобрести на эту позицию левоногого игрока.

Выходы Скопинцева в полузащиту связаны с тем, что этим летом хорошие матчи он проводил именно там. 

Шварц ограждал Захаряна и Тюкавина от медиа. Индивидуальные беседы нужны всем, главное в них – честность

– В прошлом сезоне Евгеньев и Скопинцев были твердыми игроками старта, сейчас – сидят на скамейке. Вы общаетесь с ними один на один, чтобы они правильно реагировали на изменение статуса?

– Естественно, каждому игроку нелегко, когда он не попадает в старт на протяжении нескольких матчей. Но мы говорим о футболе, командном спорте, в котором каждый игрок очень важен для результата.

Мы постоянно говорим, что крайне важно то, как игроки тренируются, как ведут себя в раздевалке. Так мы показываем, что нужно профессионально относиться к работе, чтобы быть готовыми при появлении шанса.

Евгеньев и Скопинцев остаются важными игроками для «Динамо». Я должен быть максимально честен с ними, постоянно давать обратную связь, объяснять, что мы хотим видеть. У нас постоянно проходят индивидуальные видеоанализы – например, после нашего интервью мы проведем его с Захаряном.

В этом анализе используются фрагменты и тренировок, и игр. Его анализ могу провести я, а может кто-то из ассистентов. 

– Если не касаться действий на поле, а говорить только о психологии – российским футболистам нужно больше индивидуальных бесед, чем игрокам «Майнца»? 

– Мне кажется, они нужны всем. Любой футболист нуждается в них, потому что человеку свойственно интересоваться мнением других о себе, в нашем случае – мнением главного тренера. В «Майнце» были не только немцы, но, например, несколько французов – у них то же самое.

Повторюсь, самое важное – честность. В «Динамо» такие беседы провожу я, но это одна из задач и у ассистентов – определять ожидания, ставить задачи. Это нужно для связи всех тренеров с командой.

Я могу вызвать в кабинет, ассистенты – поговорить по пути на тренировку, так что разговоры происходят в разной обстановке.

– Когда Захарян и Тюкавин только появились в основе, клуб ограждал их от медиа. Сейчас ситуация изменилась. Конечно, игрой оба заслужили внимание, но создает ли это дополнительные сложности для вас?

– Отказ от интервью Захаряна и Тюкавина – моя инициатива. Если в их поведении я видел бы какие-то изменения, с ними нужно было бы проводить дополнительные беседы. Этих изменений нет. 

В «Майнце» у меня был похожий опыт с Ридле Баку (летом выиграл с Германией молодежный Евро и вошел в символическую сборную турнира) и Суатом Сердаром (в 2018-м перешел в «Шальке», этим летом оказался в «Герте»). Мы постоянно говорили им, а сейчас – Захаряну и Тюкавину, – что фокус должен быть на ежедневной работе.  

Поначалу молодых игроков действительно полезно убрать от медиа. Но следующий шаг неизбежен и так же важен – нужно учиться давать интервью, общаться с журналистами. Тренер должен сопровождать молодых игроков, где-то напоминать, что главное – на поле, а не в медиа. Я всегда говорю, что нужно слушаться маму, папу и главного тренера.

– Вы говорили про Тюкавина: «Несмотря на возраст, у него серьезный авторитет в команде». Это связано с тем, что он сразу стал забивать за основу, или с личными качествами? 

– Косте еще рано быть лидером, пока ему важно привыкать к вниманию медиа, обживаться в главной сборной. 

Молодых игроков принимают в команде по двум критериям. Первый – поведение. С одной стороны, он старается, готов много отдавать команде. С другой, в раздевалке он должен быть достаточно скромным, но при этом уметь себя поставить. Второй критерий – качества на поле.  

Важный контекст при оценке интенсивности матчей: чистое игровое время, направление спринтов, процент владения. В РПЛ слишком много матчей в неравных составах – с судьями должны работать РФС и РПЛ

– Интенсивность – главная тема последних двух лет в российском футболе. Мы уже поговорили про интенсивность тренировок. Интенсивность игр – то же самое? 

– В целом – да. Например, перед нашим интервью у нас была тренировка, которая длилась 90 минут. То есть объем работы похож на игровой.

Конечно, мы не можем проводить такие тренировки каждый день, это была бы слишком серьезная нагрузка. Но наша задача – в тренировках копировать отрезки, в которых игроки получали бы игровую интенсивность. 

– Как оценивать интенсивность в игре?

– Спринты, рывки (бег выше 7 метров в секунду и от 5,5 до 7 метров в секунду – Sports.ru) плюс общий пробег. Важен контекст. 

Например, вчера мы тренировались на маленьких полях – там было больше спринтов. Сегодня – на большом, там игроки могут больше разгоняться. 

– Мне кажется, в России как раз совсем не говорят о контексте. Нам просто сообщают: «У нас мало спринтов и рывков, поэтому мы проигрываем в еврокубках».

– Конечно, контекст – самое важное. Команда может пробегать 120 километров, владея мячом 30%. Это значит, что команда весь матч бегает за мячом. Физические данные нужно оценивать вместе с технико-тактическими – тогда можно делать какие-то выводы. 

После каждого матча мы оцениваем данные только в связи друг с другом. Например, мы хотим обороняться, двигаясь вперед. У нас есть данные по спринтам – ну, спринты и спринты. Нужно понимать, где делаются эти спринты. 

Если много спринтов на нашей половине по направлению к чужим воротам, это хорошо – значит, мы выдвигаемся и поджимаем. Если много спринтов с чужой половины к нашим воротам, значит, мы не прессингуем, а бегаем к своим воротам и не соответствуем своей же игровой идее.

Поэтому нам важны короткие спринты на обеих половинах и более длинные – по направлению к чужим воротам. 

– Рассматривая данные, вы оцениваете «Динамо» по сравнению с соперником или своими прошлыми матчами?

– Конечно, мы сравниваем себя с соперником, но гораздо важнее сравнивать с данными, которые подтверждают нашу игровую идею. Но и тут есть контекст: если в прошлом матче мы сыграли 53 минуты чистого времени, а в позапрошлом – 46, очевидно, что цифры будут разными. 

После пяти-шести матчей можно делать выводы о развитии команды, мы проводили этот анализ в сентябрьскую паузу на сборные. Повторю, что большое количество спринтов – не обязательно хорошо. 

Если при нашей системе игры мы видим большое количество спринтов назад, говорим, что нам нужно улучшить контрпрессинг.

– Вы неоднократно говорили, что в РПЛ чистого игрового времени сильно меньше, чем в топовых лигах. Как решить эту проблему? Тренеры должны собираться с судьями и объяснять, что нужно реже свистеть и давать меньше карточек?

– Я не хочу критиковать судей, но это абсолютно точно вопрос их работы, интерпретации правил. 

Ни один тренер не может на это повлиять, это касается лиги и федерации. Нужно просто сравнить с топ-чемпионатами – как там интерпретируют правила. Я следил за Сергеем Карасевым на Евро – он отлично отработал, действовал в манере европейских судей.

В России слишком много матчей заканчивается в неравных составах. Я здесь почти год – мне не кажется, что это связано с более грубыми, чем в Европе, действиями игроков. 

*** 

– Вы несколько раз говорили, что все игроки «Динамо» должны понимать философию команды. Как можно сформулировать философию РПЛ?

– Мне не хотелось бы оценивать другие клубы, но я убежден, что у клуба должна быть какая-то идентичность, с которой себя ассоциируют игроки, тренеры, сотрудники, болельщики. В идеале в эту идентичность входит игровая идея, под которую клуб приглашает персонал. Если игровую идею определяет только тренер, вряд ли клуб добьется долгосрочного успеха.

Есть игровая идея, под нее подбираются спортивный директор и главный тренер. Она транслируется всем – вплоть до академии. 

Во время перерыва на матчи сборных мы встречались с тренерами академии «Динамо», объясняли главные, на наш взгляд, принципы в подготовке молодых игроков. 

Мы считаем, что самое важное – обучение в ситуациях один в один, как в атаке, так и в обороне. Нельзя всем ставить одни границы – нужно их расширять. 

Уже после этого можно говорить о тактике, обороне пространства и других вещах. 

– Сейчас вы не ответили ничего конкретного про лигу, но при этом, когда вас спрашивали о разнице между РПЛ и Бундеслигой, вы ответили: «Меня поразило, с каким упорством и верой команды умеют обороняться». Разве нельзя сказать, что это – философия большинства команд РПЛ? 

– Да, согласен. В России многие команды хорошо себя чувствуют, имея 25-30% владения. Это действительно сильно отличается от Германии, где такое встречается только в матче середняков и аутсайдеров против «Баварии».

– Вашу фразу можно интерпретировать как непонимание того, как можно не хотеть атаковать, проводя столько времени без мяча. 

– Нет, ведь есть разные способы достичь результата. Такой подход к футболу можно уважать.

«Динамо» хочет играть активно и с мячом, но это не означает, что мы точно будем лучше тех, кто предпочитает другой футбол.

Холодно, скользко, мокро.

Изморозь, слякоть, гроза.

Дайте пятак на метро.

Два пятака на глаза.

В серых тупых городах

Хитрые люди живут.

Прячут ножи в пиджаках,

Резво друг в друга суют.

Весело спрыгнув с ума,

Двинуться врозь с головой.

Видишь, уходит зима.

Вешаться будем весной.

Хитрые люди хрипят,

Видя друг друга во сне.

Гадко зубами скрипят,

Скрывшись в соседней стене.

Кружится смертная казнь

В паре со смертной тоской.

Вот вам казённый соблазн.

Видео дня

Мертвый приемный покой.

Стройся, равняйся, айда!

Горькую водку глуши.

Жалко, да некуда сдать

Стекла разбитой души.

Эмбрион Мракобесия «Утилизация»

Именно эти строки я вспоминаю каждый раз, когда смотрю на фото из ОРДЛО. Наши, когда-то наши, города там все больше похожи на мертвеца. И, кажется, что стоит положить им на застывшие веки 2 заветных пятака, как они устало и благодарно сомкнутся, закрывшись навсегда от нас. Им уже все равно. Они ничего не чувствуют и не слышат. Им отболело. А нам? Нам, переселенцам, хуже всего. Мы видим смерть своих городов. Медленную смерть длинною в 7 лет.

Мы цепляемся за воспоминания их, красивых и успешных, ли же еще не совсем ухоженных, только начинающих взрослеть, или по-утреннему растрепанных, но уже с заметным семейным лоском, пахнущих теплом и стабильностью, разных, иногда страшных, иногда глупых, иногда раздражающе застывших в той дикой эпохе социализма-коммунизма, или же, злых, раздраженно выцарапывающихся из своих душевных ям и травм. Мы их помним 2010, 2011, 2012, 2013-м. Мы их помним чемпионатом мира, концертами, выставками, фестивалями. Мы их помним трамваями и троллейбусами, спешащими горожанами, отсутствием парковочных мест в рыночные дни, шумом, гулом, детскими садами и школами, своей работой.

Чаще всего мы так и рассказываем о них, внутренне придерживаясь кем-то установленной морали «о покойниках только хорошее или ничего». Сами пугаемся этой мысли. Старательно гоним ее от себя.

Мы за все эти годы переселения пережили психологические стадии отрицание-гнев-торг-депрессия-принятие… Сколько раз? Раз сто, двести?

Каждая новость оттуда-боль. Постравмат. Очередная рана и снова бег по кругу «отрицание- гнев-торг-депрессия-принятие».

Мы — беженцы, переселенцы. Или нет, не так! Мы — не согласные с позицией агрессивного, больного, люмпенизированного «пролетариата» Донбасса, этих выкидышей совка с синдромом НКВД, любителей халявы, лагерей, нищеты и страха, орущих о величии России и захвате Берлина, алчущих крови и имущества соседа, получающих наслаждение от побоев и поборов, от грабежей и насилия, возведших в святыни мародерство и отжим, зависящих от лжи и самообмана, мы иные и чужие Донбассу образца 2014-2017 года, мы знали каждый шаг войны, мы видим смерть своих городов и нам больно.

Знаете, я не устаю это повторять, но услышав первый крик «расстрелять неугодных» и «забрать и поделить» там, на Донбассе в феврале-марте 2014-го, в каждом из нас проснулся голос крови, его генная память.

Одни вспомнили, как их прародителей расстреливали за корову и мешок муки, вторые, как их деды грабили магазины и в один день становились хозяевами мира, заняв квартиры расстрелянных или выселенных в лагеря. Один вспомнили лагерную баланду, а вторые сладкую жизнь вертухая, пыточные, затопленные кровью и крики своих жертв.

Каждого в этой войне вела его генная память. Так уж устроены мы и этот мир. Хотим мы того или нет, но в нас записано все, что делали наши предки, а может быть, и мы сами, когда-то в прошлой жизни, когда мы были…

Ученые могут поспорить с этой теорией. Они просто не видели войну. Не стояли там, на площадях Донбасса, когда толпа кричала «распни» в глаза Володе Рыбаку, евромайдановцам, пленным, Ире Довгань, мне лично. Вчерашние тихони, чинуши –тихушники, шахтеры и доктора наук, слесаря и врачи, учителя и прокуроры становились единым целым, сливаясь в едином порыве — грабить и убивать!

Убивать на Донбассе с приходом «русской весны» хотели всех неугодных: укропов, нациков, евреев, немцев, поляков, латышей, эстонцев, америкосов, богатых, соседей, родню. И убивали! За лозунгами «все забрать у богатых и раздать бедным» скрывалась зависть и желание урвать. И не верьте, не верьте в патриотизм или светлые порывы тех, кто хоть раз закричал «распять», «убить», «забрать», «бей жи…», «несогласных в тюрьмы и психушки». За лозунгами скрывается личное желание мести, низость воровства, мерзость зависти и пошлость насилия. Я видела, как назначают врагами народа. Я видела, как ликует толпа, когда рука палача тычет пальцем в случайно выбранную жертву -«правосек»! Я не верю в то, что люди, устроившие погром в своем городе, смогут построить мир любви и гармонии. Насилие всегда оправдывалось насильниками. Вспомните — да она сама губы накрасила!

В Луганске и Донецке магазины, «МЕТРО» и «Эпицентр», кафешки и рынки, бутики и салоны грабили местные жители. Вот эти самонареченные «опочленцы»-«защитники». «Освободители-ихтамнеты» тоже были. Куда ж без них, но тогда их было меньшинство. Да и если бы, допустим, грабежи совершали «ихтамнеты», местные-то, «опочленцы-защитники», могли их остановить? Могли! Это же грабили их города!

Носители генной памяти вертухаев построили на Донбассе гетто. Носители генной памяти грабежей, мародерства, захвата «буржуйских» комнат, еврейских погромов, питерской резни, кровавой истории СССР принесли это все на Донбасс. Они убивали всех неугодных. Они грабили свои заводы, фабрики, топили шахты, вырезали на металлолом предприятия. Они, носители этой генной памяти, которая при первых выстрелах разлилась сладкой свободой, обещая власть и безнаказанность, убили свои же города.

И говоря о преступлениях оккупанта не стоит, я прошу вас, не стоит молчать о преступлениях коллаборантов, прикрывая их кремлевским клише «они же просто заложники».

Мы видим смерть своих городов. Мы знаем их палачей поименно, в лица, по голосу, по запаху, по манере убивать.

Еще до 2016-го я сама цеплялась за что-то позитивное оттуда. Какая-то проукраинская надпись. Фото со школы с портретом Шевченко. Комент за Украину. Сейчас это больше раздражает. Особенно на фоне появившегося в ОРДЛО движения «Донбасс-Новая Украина», сулящего «правильную Украину для правильных украинцев», почему-то с русским языком, без Шевченко, без Украины. Такую дозированную, разрешенную, как УССР.

Мы резко реагируем на ложь оттуда. Просто устали от тех, кто вчера орал нам «нацики-свидомиты», а сегодня поет «мы не этого хотели-нас обманули». Еще жестче реагируем на тех, кто расписывает, как же хорошо жить в ОРДЛО, прикупив квартиру в Харькове или Мариуполе.

Еще резче на тех, кто с ехидцей глазах настойчиво пишет или говорит «на Украине», «у нас в лнр», хотя и сами уже довольно долго и часто говорим «а у нас», «а у вас».

Те, кто еще привязан к ОРДЛО родней или бизнесом, недвижимостью или надеждой, те еще лгут про то, как там, скатываясь до кремлевских клише «не все так однозначно», «да наши тоже виноваты», «Украина нас бросила», «почему вы нас не освобождаете», «вы должны были», «здесь жить можно», «не стреляют», мы за мир любой ценой, мы просто хотим домой, нам какая разница, кто»…

Те, кто не привязан к ОРДЛО, более жесток и честен. Точки, они, знаете, лаконичнее, чем многоточия. И расставив их, ты становишься свободным. Свобода принадлежит сильным. Свобода принадлежит честным. Честность всего лишь часть твоей свободы. Но, чаще всего, она раздражает и мешает тем, кто привык носить белое пальто или просто быть в тени.

И каждый раз, когда я слышу «там жить можно, розы цветут, концерты же идут, все работает, и бизнес, и не стреляют» я отвечаю-«да, там хорошо, я знаю, я знаю, это правило- о покойниках или хорошо, или ничего». И заканчиваю диалог, оставляя собеседника в растерянности и осознании этой константы.

В 2014-м году, мы проукраинские, хотя, наверное, это не правильный эпитет, скорее, мы, осознанные, начитанные, знающие историю, критически мыслящие люди, приводили русскомировцам в пример Абхазию. Яркий пример того, что сделала РФ с «освобожденной» землей. Заросшие города. Деревья, проросшие сквозь гостиницы и дома. Автострады, поросшие травой. Затравленный взгляд, потерявших веру и связь со временам и цивилизацией людей. Боевики. Прав тот, у кого автомат.

Далее в пример приводилось Приднестровье. Закрытые в Гуково шахты. Деревни РФ. Ростовская область, застрявшая в 50-х годах. Русский бездорожный, бревенчатый, ухабистый мир за МКАДом.

Мы говорили- «Россия убьет Донбасс». Нам не верили. И, знаете, вот мы плачем за своими городами. Нам больно, как умирают шахты и предприятия, как засыпают тяжелым сном обескровленного, измученного длительной болезнью человека наши города. А они нет. Они, те, кто живет в ОРДЛО. Им все равно. Я все больше слышу оттуда «здесь так было всегда». Ужасаюсь. Как быстро стирается память, как быстро пропаганда подменяет понятия и картины прошлого.

Основная проблема у тех, кто выехал, это фантомные боли, фантомная память о городах, которые мы покинули. Мы помним их 2013-м-2014-м годами, со шрамами от войны, но еще не утерявшими шарм былого величия.

Тем, чьи города и дома были разрушены сразу, им легче. Их боль осела пылью сразу. Им нечего выискивать в родных улочках. Нет этих улочек. Нам, тем, чьи города медленно, мучительно умирают в оккупации, нам сложнее.

Мы сравниваем. Мы видим сегодняшние закрытые магазины и опустевшие рынки. Кучи мусора. Закрытые предприятия. Темные окна. Пустые улицы. Спившихся горожан. Криминал. Обреченность. А в голове, в памяти еще тот город, теплый, пыльный и шумный.

В этих городах грань «до» войны ощутима. Ощутима настолько, что иногда, кажется, сделай шаг — и вот пройдя некую мистическую временную преграду, ты ступишь на тротуар в Свердловске 2013–го, когда все еще живы, в городе шумно, на рынке не протолкнутся. Когда твои планы о море или на шашлычки на ставок. В Провалье, в степи или на Березовку. Когда все работают. Есть уверенность в завтра.

Как можно было эту стабильность разменять на иллюзорное русское пабагатому? На «русский мир». Особенно тем, кто, живя на границе с РФ, мог воочию видеть резкую грань между нами и ними, между Украиной и Российской Федерацией.

Как низко нужно было пасть, чтобы мечтать о том, что путин заплатит за предательство? Как можно было верить в тупые, неуклюжие, жалкие пропагандистские месседжи, которые шли в разрез не только с логикой, но и здравым смыслом. Как… Этих «как» сотни, тысячи, миллионы.

Эта удушающая волна ненависти. Это ты тоже помнишь. Как она накрывала город. Как туман. Ядовитый, едкий туман. Фильмы-зомби-апокалипсис? Да, что-то в этом есть. Невидимая и неведомая сила в секунды меняла знакомых, близких, знакомых и не знакомых. Люди, одурманенные триколорадками гонялись за невидимыми фашистами.

Теперь… Теперь они говорят «мы не этого хотели-нас обманули». Но ждали, ждали они «бандер» и хотели покорить Киев. Они, люди, вчерашние знакомые и родные тиражировали тонны русской пропаганды, заполняли ею все извилины, лишая себя мира, счастья, работы. Жажда крови. А вот паники не было. Осознание силы было. Паники не было. Они радовались «как в Крыму», «Донбасс-Россия», «погоним бандер», «котлы»… Не было и нет паники даже сейчас, когда их мир валится на них, как истлевшие шторы, больше похожие на паутину, старого заброшенного замка.

У ОРДЛО нет будущего. И мы просто не хотим это признавать, но линия Маннергейма давно проведена и 2 пятака давно зажаты в нашей руке.

Это легче признать, зная, что с той стороны стоят точно такие же люди, проведшие свою линию и приготовившие 2 пятака для тебя и пока еще мирной части Украины.

В Луганске со стелы возле университета им Даля сбили портрет Шевченко. Запрещены украинские книги, писатели, телевидение, кино и документы.

Дети ОРДЛО давно растут с уверенностью, что они «граждане республики» и так здесь было всегда.

А еще они растут в деградации городов и с деградацией внутри. В деградации общества и деградации личности. И им не с чем сравнить, чтобы сказать себе «как до войны». И их мораль там, она естественная для них мораль. И их правила, и законы там, они естественны для их среды обитания.

Многие там не помнят «как до войны». Для большинства там «Украина напала на русский Донбасс», «мы-русские люди».

Но, речь даже не об этом. Речь о том, что там все меньше людей, которые помнят, как жители тогда еще мирного Донбасса, мирных луганской и Донецкой областей в едином тысячеголосном порыве, с гордостью и піднесенням пели Гимн Украины на стадионе «Донбасс-Арена». Нет, даже не так. Там все меньше людей, которые помнят, как играли в футбол на стадионе «Донбасс-Арена».

И глядя на заросшие футбольные поля, люди говорят «а что при вашей Украине лучше было», «здесь так было всегда». И они в это верят!

Знаете, в ОРДЛО почему-то носители скреп русского мира, все время стараются ездить на иномарках, пользоваться айфонами и другой импортной техников и гаджетами, ну, еще и модно писать название своих «стран» по-английски.

LNR и DNR сразу заполонили улицы оккупированных городов. На машинах. На футболках. Эти аббревиатуры носили с гордостью те, кто воевал против всего омериковского. Странно.

Но, так показательно. Особенно, если учесть, что это безграмотный перевод названий «республик». Но было в этом DNR еще что-то пугающее и знаковое. Как будто сама смерть метила своих жертв.

DNR – международная система кодов, дающая понять врачу, что человек подписал протокол «не реанимировать» его в случае остановки сердца или дыхания.

DNR — Do not resuscitate (не реанимировать) или no code (нет кода) — правовой порядок, составленный в письменной или устной форме, в зависимости от страны, по содержанию от сердечно-легочной реанимации (СЛР) или расширенной поддержки сердечной деятельности по отношению к пожеланию пациента в случае остановки сердца или дыхания.

Как знаково, да? ОРДЛО мертво — не реанимировать!

Холодно, скользко, мокро.

Изморозь, слякоть, гроза.

Дайте пятак на метро.

Два пятака на глаза.

В серых тупых городах

Хитрые люди живут.

Прячут ножи в пиджаках,

Резво друг в друга суют.

Кави Наджми родился 2 (15) декабря 1901 года в деревне Красный Остров

«Единственно подходящая кандидатура»

В 1930 году в Татарстане прошла шумная парадная кампания по разоблачению якобы контрреволюционной группировки «Джидеган», в составе которой были такие писатели, как Hаки Исанбет, Гадель Кутуй, Сайфи Кудаш и др. А в это время всеми делами на литературном фронте заправляла Татарская Ассоциация Пролетарских Писателей, своеобразный филиал РАППа. Председателем ТАППа тогда был Гумер Гали. Несмотря на то, что ТАПП фактически считал себя главным героем в деле разоблачения «Джидеган», обком ВКП(б) все же решил, «что такого рода явление (в данном случае „Джидеган“) получилось благодаря плохому руководству ТАПП» (так записано в решении закрытого заседания бюро ОК ВКП(б) от 23 сентября 1930 года). И Галеева «с треском» сняли с поста председателя ТАППа. Встал вопрос: кем его заменить? Кави Наджми к тому времени был уже у всех на виду и как писатель, и как организатор. Но в это время он работал редактором окружной военной газеты «Кызылармеец». Учитывая это, секретарь обкома Михаил Разумов обращается к начальнику Политического управления РККА с просьбой предоставить товарищу Нежметдинову долгосрочный или бессрочный отпуск. Копия письма также была направлена в ЦК ВКП(б). Надо полагать, фигура редактора национальной военной газеты по статусу считалась достаточно высокой. Причина согласования кандидатуры Нежметдинова на столь высоком уровне, видимо, была и в сильной политической подоплеке вопроса. Разумов прямо так и пишет:

«1. Ввиду сильного обострения за последний год классовой борьбы на фронтах татарской литературы и раскрытия контрреволюционной литорганизации „Джидеган“ пришлось решительно перестроить работу в области литературы, провести чистку в Ассоциации Пролетарских Писателей Татарстана и обновить руководящее ядро Ассоциации. Единственно подходящей кандидатурой на должность председателя ТАППаобластком выдвинул т. Нежметдинова.

2. Кроме того, из-за крайней перегруженности военно-журналистской деятельностью, т. Нежметдинов, будучи также одним из наиболее выдержанных литераторов из татар, которые исчисляются пока в татарской литературе единицами, не имеет возможности систематически работать над созданием национальной пролетарской художественной литературы».

Обратите внимание на эпитеты: «единственно подходящая кандидатура», «один из наиболее выдержанных из татар». В них — не только попытка обкома убедить ЦК и Политуправление в необходимости освободить Нежметдинова от военной службы, но и, может быть, прежде всего политическая оценка Кави Наджми руководством республики, высочайшая степень доверия к нему. Своим решением от 27 ноября 1930 года Татобком ВКП(б) утвердил Наджми ответственным секретарем ТАППа. С этого же дня он становится и во главе журнала «Атака» — главного литературно-художественного журнала республики (ныне это «Казан утлары»). С этого момента Наджми фактически официально становится политическим лидером татарских писателей. Это был крупный и переломный этап по пути восхождения Наджми на политический олимп. По сути, обком ввел его в свой «золотой фонд» партноменклатуры. Момент действительно серьезный, далеко идущий, но не случайный, а естественно вытекающий из всей его предыдущей биографии.

Кави Наджми с супругой и детьми
Фото: «БИЗНЕС Online»

«Первые университеты жизни»

Возможно, есть какой-то символ и в том, что Кави Наджми (Кави Гибятович Нежметдинов) родился в самом начале века — в 1901 году. Его родное село Красный Остров ныне входит в состав Сеченовского района Нижегородской области. А тогда это была территория Симбирской губернии. Род Нежметдиновых — старинный, многочисленный и зажиточный — занимал довольно видное место в жизни местных татар. Почти все его представители — крупные торговцы или землевладельцы, служители культа или общественные деятели. Так, один из братьев отца писателя — Абдулла Нежметдинов — был членом II Государственной Думы России. Отец Кави — Гибят — сначала жил и работал в мире и согласии вместе со всеми братьями, а в 1903 году забрал жену и двухгодовалого Кави и выехал на заработки за пределы губернии.

На первый взгляд, шаг неожиданный и нелогичный. Что же за ним стоит? По словам брата Кави Наджми, Талгата, у отца был очень упрямый характер и он не нашел общий язык с братьями. Возможно, в огромной семье Нежметдиновых просто не всем хватило богатства, хотя это маловероятно. Скорее всего, этот поступок Гибята — всего лишь один из примеров отходничества, очень распространенного явления среди местных татар того времени. О своих ранних годах писатель потом напишет: «Детство мое прошло в скитаниях по городам Поволжья, Крыма, Урала и Сибири. В поисках счастья, что заключалось в куске хлеба, родители мои пытались устроиться в качестве переселенцев на необжитых еще тогда просторах Алтая, но везде нас ожидала нужда». Самара, Астрахань, Бахчисарай, Сибирь, Актюбинск — вот где прошли первые университеты жизни Кави. Первое светское образование он получил в Актюбинской русско-татарской школе. Здесь же написал стихотворение «Осень» и перевел стихотворение Алексея Кольцова «Лес» — это и были его первые литературные опыты. А в 1917 году, когда отец и мать умерли, Кави с братом Талгатом и сестрой Ламигой возвращается в родную деревню Красный Остров. Там дядя Ярулла — сельский мулла — взял его в помощники. Кави вел некоторые уроки в медресе дяди, а также помогал ему нести службу, т. е. занимался религиозный деятельностью. И кто знает, как сложилась бы его дальнейшая судьба, если бы в тихую, мирную жизнь села не ворвался октябрь 1917 года. Скорее всего, Кави продолжил бы родовое дело: стал бы муллой. И, надо полагать, из него вышел бы совсем неплохой служитель культа. Для этого у него имелись все данные: прекрасный дар оратора, хорошо поставленный голос, неплохое знание Корана и законов шариата.

После открытия в деревне советской школы Кави работал несколько месяцев учителем, и в 1919 году его направили на Симбирские педагогические курсы. С этого момента для Кави начинается новая жизнь — новая, бурная, эпизоды которой меняются, как кадры кино. Ноябрь 1919-го — Кави приезжает в Казань и добровольцем вступает в ряды Красной армии, в 1919 году Татарским запасным батальоном принят в члены ВКП(б), затем он красный курсант, в 1922 году принимает участие в боях против махновских банд на Украине. В 1924 году его, как наиболее отличившегося в учебе, направляют в Московский военно-педагогический институт.

Таковы лишь некоторые этапы формирования его характера — характера волевого, дерзкого, выносливого.

(Кстати, военная служба Наджми — тема совершенно неизученная. А ведь в рядах РККА он служил целых 14 лет: после учебы в Москве был преподавателем, комиссаром Татаро-башкирской школы, редактором военной газеты «Красноармеец». Особое место в истории татарской литературы и общественно-политической мысли занимает книга «Татары и башкиры в Красной Армии» — своеобразная историческая энциклопедия и уникальное издание, не имеющее аналогов в других литературах. Составителем и одним из авторов данной книги был Наджми.)

Как вспоминают современники, красноармеец и красный курсант Нежметдинов отличался такими качествами, как общительность, коммуникабельность, ораторское мастерство, умение увлечь, занять людей, т. е. владел теми свойствами, которые при необходимых условиях и делают человека лидером. Наверное, неслучайно Наджми в Казани сразу оказался в центре литературно-творческой жизни, которая в 20-е годы просто бурлила.

В 1934 году на  I Всесоюзном съезде советских писателей по предложению Максима Горького в повестку дня дополнительно был внесен доклад о татарской литературе, с которым выступил Наджми
Фото: «БИЗНЕС Online»

«Мы вам покажем кузькину мать!»

В литературу он также вошел напористо, даже со скандалом. Его первый сборник стихов, кстати, рекомендованный к печати Галимджаном Ибрагимовым, литчиновники отказались печатать. Но Наджми не из тех, кто быстро сдается: в 1924 году «Вихри» (так называлась его книга) увидели свет и наделали много шума.

Не менее скандальной оказалась судьба и другого произведения Наджми — пьесы «Новый Сенной базар», — где высмеивалась татарская буржуазия. Во время спектакля (по иронии судьбы тоже в 1924-м) часть зрителей подняли шум в зале, требуя закрыть занавес, прекратить спектакль. Видимо, это была та молодежь, чьи национальные чувства в своей пьесе задел Наджми. Но за автора заступился Хади Такташ. Буквально через два дня в газете «Кызыл Татарстан» он выступил с гневной отповедью. «Мы вам еще покажем кузькину мать!» — примерно так звучал ответ Такташа недоброжелателям Наджми.

Такташ в Казани стал одним из первых и близких друзей Наджми.

В те годы известный литературовед Галимджан Нигмати напишет: «На небосклоне современной татарской революционной литературы сияют пять звезд: Наджми, Такташ, Туфан, Тулумбай, Кутуй». В чем-то с автором можно и поспорить, но в принципе он был прав.

Эти имена действительно были у всех на слуху.

Именно они оказались наиболее яркими фигурами молодой татарской советской прозы и поэзии, именно они задавали тон всей литературно-общественной жизни.

Один из достаточно серьезных политических сюжетов в биографии Наджми: в 1927 году он вместе с Такташем, Кутуем, Гали, Гумером Тулумбаем, М. Якупом, Мухаммедом Парсиным подписывает Декларацию «7», в которой те решительно выступили против перевода татарской графики на латиницу. Хотя потом все публично отказались от своей идеи, но тогда это было воспринято как выступление против сталинской национальной политики. Если знаменитое письмо 82 подписали беспартийные, то в составе 7 были и коммунисты, а спрос с них был категорически жестким. Даже встал вопрос о снятии Наджми с поста редактора газеты «Кызыл армеец». О позиции с «Яналифом» Наджми потом будут напоминать не раз: и во время партчистки в 1929-м, и на собрании писателей в 1936-м, и в 1937-м — во время допросов в тюрьме…

У Наджми был весьма широк круг общения с литераторами, в том числе старшего поколения. Известны его дружеские отношения с Александром Фадеевым, общался он и с Михаилом Шолоховым. Из татарских аксакалов особо ценил Шарифа Камала. Отношения с Фатхи Бурнашем, мягко говоря, не были дружескими, между ними постоянно шли публичные споры, но и эта полемика не прошла для молодого Кави бесследно. В этом ряду особняком стояли два крупнейших авторитета советской литературы, которые сыграли исключительную роль как в творческом, так и в гражданском формировании Кави Наджми. Это Максим Горький и Ибрагимов. Из татарских литераторов никто не был так близок к ним, как Наджми.

Для Ибрагимова в годы, когда он лечился в Ялте, Наджми стал фактически полномочным представителем в Казани. Он выполнял его самые различные поручения: готовил к печати произведения и контролировал ход их прохождения; доставлял дефицитные лекарства, организовывал поездку в Крым казанских врачей во главе с академиком Александром Вишневским; от его имени вел переговоры с издательствами. «Право подписи в договоре с Татгосиздатом доверяю тебе», — говорится в телеграмме Ибрагимова на имя Наджми. Эмоциональный тон писем Ибрагимова к Наджми (то любезно мягкий, то сердито обиженный) говорит о высокой степени доверительности их отношений.

Горький для Наджми был не только учителем по литературе (он рецензировал его произведения, давал советы), но фактически стал его прямым руководителем: в 1934 году Горький возглавляет Союз писателей СССР, а Кави Наджми — Татарстана. Без совета с Горьким такое назначение не состоялось бы.

Авторитет своего рода титанов, гигантов — Горького и Ибрагимова — как в литературе, так и в обществе был настолько высок, что близость с ними объективно сыграла не последнюю роль и в политическом росте Наджми, и в его популярности.

Так, в 1934 году на I Всесоюзном съезде советских писателей по предложению Горького в повестку дня дополнительно был внесен доклад о татарской литературе, с которым выступил Наджми. Тот факт, что наряду с украинской, грузинской, белорусской литературой со всесоюзной трибуны прозвучал доклад и о татарской литературе, имеет принципиальное значение. Это говорит как о признании значения многовековой татарской литературы и роли республики в стране, так и об авторитете руководителя татарской делегации Наджми.

После избрания председателем Союза писателей Татарстана общественно-политическая жизнь Наджми становится еще интенсивнее. Активно занимается он и творчеством: становится одним из самых популярных татарских прозаиков.

Галимджан Ибрагимов, Хасан Туфан (на фото), Карим Тинчурин, Фатхи Бурнаш, Махмуд Галяу, Шамиль Усманов, Галимджан Нигмати, Фатих Сайфи-Казанлы — с именами этих писателей связаны самые яркие и самые трагические страницы истории нашей литературы
Фото: Meanchi, wikimedia.org, (CC BY-SA 4.0)

«А теперь наступали страшные времена»

…Но это было до 1937 года. А теперь наступали страшные времена. Многоактный кровавый политический спектакль приближался к своей кульминации. Достаточно сказать, что к 1938 году из 23 членов и 15 кандидатов в члены Союза писателей Татарии у дел остались всего лишь 9 человек. Остальные были либо арестованы как «враги народа», либо исключены из Союза за «буржуазный национализм и тесную связь с врагами народа».

Ибрагимов, Хасан Туфан, Карим Тинчурин, Бурнаш, Махмуд Галяу, Шамиль Усманов, Нигмати, Фатих Сайфи-Казанлы — с именами этих писателей связаны самые яркие и самые трагические страницы истории нашей литературы.

1937 год в истории татарской литературы оставил самый страшный след. Хотя ради объективности надо отметить, что в какой-то мере его подготовили и сами наши писатели. Уже в начале 30-х в печати начали появляться статьи с призывами усилить политическую бдительность в условиях обострения классовой борьбы. Духом классовой беспощадности пронизаны статьи, выступления Ибрагимова, Наджми, Мусы Джалиля, Усманова, Лябиба Гильми и, к сожалению, многих других. 1937-й приблизили и они. Они тоже строили эту страшную машину под названием «культ личности» и сами же оказались под ее колесами. Трагедия не миновала и Наджми.

Яростные нападки в его адрес начинаются 27 октября 1936 года, когда ему был объявлен партийный выговор «за либеральное отношение к примазавшимся к литературному фронту элементам, за отсутствие активной борьбы против идеологических извращений».

А перед этим были арестованы Сайфи-Казанлы, 3. Гали и другие видные литераторы.

Обком своим постановлением обязал правление Союза писателей «систематически и последовательно разоблачать врагов пролетариата, всяческие проявления буржуазного национализма». Постановление обкома от 27 октября 1936 года, пожалуй, сыграло решающую роль в разгроме Союза писателей Татарстана. Именно оно положило начало массовым репрессиям среди татарских писателей. После вступления в силу данного постановления Наджми по долгу службы был обязан немедленно провести собрание писателей. Но он явно не спешил с его созывом. Собрание состоялось только 5 декабря. «Собрание проходит парадно, шумно, — скажет потом Туфан Имамутдинов в своем докладе. — Кави Наджми делает большой доклад. Долго аплодируют. Но в этом двухчасовом докладе нет и следа критики. Не говорилось о недостатках и отрицательных сторонах ни одного из писателей». Действительно, доклад Наджми был назван «По великому пути творчества», и речь в основном шла о путях развития татарской литературы. И это в ответ на требование «вести активные действия по искоренению вражеских элементов». Эти действия Наджми привели обком в ярость. По решению обкома для расследования деятельности Союза писателей создается специальная комиссия во главе с работником аппарата Имамутдиновым. Комиссия работала три месяца. На свет появился чудовищный по силе разоблачительного характера документ — заключение комиссии «О работе Союза советских писателей Татарии». В чем только не обвинялись татарские писатели! «Двурушники, контрреволюционеры, антисоветские элементы», короче, «враги народа». На основании заключения комиссии 28 апреля 1937 года обком ВКП(б) принимает свое очередное постановление «О союзе Советских писателей Татарии». Это был новый удар по татарским писателям, еще один жестокий шаг по разгрому Союза писателей. Пунктом «а» данного постановления Наджми смещается с должности председателя Союза.

Вновь созывается собрание писателей. Оно проходит с 28 апреля по 5 мая. Скорее всего, это было самое трагическое, самое страшное собрание в истории наших писателей. Оно напоминает заседание суда. В роли главных обвинителей выступили председатель той злополучной комиссии Имамутдинов и секретарь обкома Галим Мухаметзянов.

В центре беспощадного огня разоблачительной критики — Наджми. «Несмотря на то, что большинство работающих около Наджми оказались троцкисто-зиновьевцами, никто из них не разоблачен по инициативе председателя. Они разоблачены партийными и другими органами», — с этих слов начнет метать молнии и громы в адрес Наджми в своем докладе Имамутдинов. Он смог за один доклад «ударить» по Наджми 30 раз. 15 раз «разоблачил» его в своем выступлении и Мухаметзянов.

С этого момента нападки на него на страницах печати и с высоких трибун приобретают небывалый размах и однозначную политическую окраску. Особо усердствует газета «Кызыл Татарстан». Только в 1937 году она 8 раз громила Наджми, доказывая «политическую вредоносность его произведений», пропаганду в них «фашистско-троцкистских идей». «Неограниченную власть получил в Союзе писателей Татарии тапповский заправила, анекдотический тип Кави Наджми, — говорится в статье „До конца разоблачать врагов народа в татарской литературе“. — Это он сплотил вокруг себя антисоветские элементы, вкупе с врагами народа превратил Союз писателей в предприятие популяризации фашистско-троцкистских идей в татарской литературе».

Дважды на страницах газеты выступил Фатих Хусни, разоблачая «контрреволюционный, антисоветский» характер произведений Наджми.

На писателя навешивают ярлыки «враг народа», «буржуазный националист». Именно такими словами клеймит его в своем докладе первый секретарь обкома партии Альфред Лепа, который впоследствии сам оказался жертвой беззакония, был репрессирован и расстрелян.

…12–14 июня 1937 года на заседании правления Союза писателей Татарии под председательством Лябиба Гыйльми слушают «персональные дела» Наджми, Туфана, Тулумбайского, Ахмеда Файзи, Фатиха Карима. Все они обвиняются в «буржуазном национализме», «пропаганде антисоветских идей». Все пятеро объявляются «врагами народа», исключаются из Союза. Через несколько дней Наджми исключается из партии, а 2 июля около его дома останавливается «черный ворон», выходят четверо в кожаных куртках…

«Следствие угрожало мне тем, что если я не буду признаваться, то арестуют мою тетку с сыном, жена моя тоже репрессирована…»
Фото: «БИЗНЕС Online»

«Самопризнание — царица доказательств»

Кави Наджми в тюрьме — явление также сложное и неоднозначное. На первом допросе, который состоялся в день ареста, 2 июля, все обвинения в свой адрес он отрицает: «В контрреволюционной троцкистско-националистической организации я не участвовал и никакой контрреволюционной работы не проводил».

Второй допрос датирован 15 октября, т. е. спустя лишь три с половиной месяца. К этому времени Наджми уже был сломлен и все показания подписал, во всех обвинениях виновным себя признал. В окончательном виде ему были предъявлены следующие обвинения: «Проведенным по делу следствием установлено: Наджметдинов К.Г., в 1922 году прибыв в г. Казань, установил связь с… Г. Ибрагимовым, которым осенью 1924 года был обработан и вовлечен в буржуазно-националистическую организацию. Будучи преподавателем Татаро-Башкирской военной школы, Наджметдинов, как член к-p, входил в к-p группу буржуазного националиста Шамиля Усманова. В 1925 году… Наджметдинов совместно с Галимзяном Ибрагимовым выпустил произведение под названием „Татары и башкиры в рядах Красной Армии“. В 1927 году Наджметдинов принимал участие в к-р платформе „7“ и выступал против решения ЦК ВКП(б) по вопросу введения яналифа в Татарии… В 1931 году обработал и вовлек в к-p буржуазно-националистическую организацию Амирова Мирсаяфа и Каримова Фатыха и в 1932 году — Гильфанова Сафу. После образования в 1933 году право-троцкистского националистического блока в Татарии Наджметдинов проводил свою к-p деятельность в Союзе советских писателей Татарии, где сгруппировал буржуазных националистов и троцкистов».

Страшные, ужасные обвинения! Но какой ценой они добивались. Дело Наджми вел следователь Усманов, который отличался особой беспощадностью, применял к арестованным самые жестокие меры физического и психического давления. Со слов Т.К. Нежметдинова передаем воспоминания самого Наджми, где он воскрешает картину тех ужасов и кошмаров, которые пережил в тюремных застенках.

«Во время следствия отец был брошен в камеру-одиночку, так называемую внутрянку, без единого окна, в подвал трехэтажного здания тюрьмы (во дворе нынешнего здания МВД РТ у „Черного озера“). Чтобы выбить нужные следствию „признания“, к нему применяли и дозволенные, и недозволенные методы. Кроме всего прочего, он обвинялся в подготовке военного контрреволюционного национального мятежа. Допросы велись круглосуточно, менялись только следователи. Избивали Наджми по кругу, перекидывая с кулака на кулак. Во время допросов он стоял у стены, не имея возможности даже шелохнуться. После таких „встреч“ ему приходилось разрезать голенища сапог — так отекали ноги. Частенько его помещали в „баню“ — камеру с повышенной температурой, сюда были проведены отопительные трубы. Так арестованных лишали возможности даже дышать. Несколько раз его выводили на расстрел. Когда все эти „усилия“ не принесли желаемых результатов, его поместили в общую камеру к уголовникам, предварительно „шепнув“ им, что Наджми — заместитель арзамасского прокурора. Как только он оказался в камере, на него набросились озверевшие бандиты, стали жестоко избивать…»

Суд над Наджми начался 16 марта 1939 года. В ходе судебного заседания 16 и 17 марта он в предъявленном обвинении признал себя полностью виновным, дал развернутые показания по всем пунктам. 19 марта в 13:30 после возобновления судебного заседания Наджми заявил, что просит у суда создать нормальные условия, т. к. находится под сильным давлением следствия и пребывает в карцере. Далее он продолжил: «О существовании к-р организации я узнал только от следователя, и показания мои на предварительном следствии неправильные; что касается собственноручных показаний, я их переписал с записей следователя.

Мне следователи говорили, что теперь такая ситуация: если сознаешься во всем, то тебя освободят со снятием судимости. Следователь говорил: „Вы должны стараться во всем признаться и показать на всех. Защитника Вам не надо брать, нужно сознаться, что ты контрреволюционер, разоблачить себя и других, и после этого суд придет к убеждению, что Вы разоружились до конца, и освободит Вас“.

На следствии я так был обработан, что сейчас только начинаю понимать, что стою перед судом, который судит по Конституции. Следствие угрожало мне тем, что если я не буду признаваться, то арестуют мою тетку с сыном, жена моя тоже репрессирована… Мои показания на предварительном следствии ложные, вымышленные и под давлением следователей Усманова и Зыкова. Также неверные мои показания на суде от 16.03.1939».

В последнем слове обвиняемый Наджми сказал: «Я, как уже заявил, отказываюсь от всех показаний о существовании к-p организации и о причастности к ней… Я действительно виноват в том, что наклеветал на себя, а равно с этим и на других под давлением, под систематическим зажимом следственных органов. Я никогда не вербовал и не обрабатывал Карима и Амирова Мирсаяфа, ибо коварные методы следствия принудили меня признаться во лжи».

Суд приговорил: Мирсаяфа Амирова считать оправданным и из-под стражи немедленно освободить; Нежметдинова К.Г. признать виновным по ст. ст. 58-10 ч. 1, 58-2, 58-II УК РСФСР и по совокупности меру наказания определить 10 годами тюремного заключения с поражением в избирательных правах на пять лет. После получения 21 марта копии приговора Наджми продолжает неоднократно писать кассационные жалобы. Суд к делу Наджми возвращался неоднократно, а 29 декабря 1939-го постановил: «Следственное дело за недостаточностью улик прекратить, обвиняемого из-под стражи освободить».

Сегодня некоторые обыватели не без злых намеков то и дело задают вопрос: «Как же Наджми удалось остаться в живых?» Вопроса более некорректного быть не может, но ход событий тех трагических дней и на него дает определенный ответ.

Во-первых, Наджми успел отказаться от своих показаний. Не забудем: тогда существовал принцип «самопризнание — царица доказательств». Во-вторых, Наджми судили как «военного». А в 1939 году, когда международное положение СССР ухудшилось, была дана установка: часть оставшихся в живых военных не трогать. В-третьих, это было время краткой оттепели, и некоторые заключенные вышли на свободу: Якуб Чанышев, Н. Еникеев… Но список был предельно краток.

Да, потом прямо надо сказать и следующее: Наджми чисто по-человечески повезло больше, чем многочисленным убиенным в сталинских застенках. Такое бывало. И не только с ним. И не всегда это можно объяснить логикой.

Кави Наджми в бытность свою председателем Союза часто выступал с критикой, она не была безобидной, чаще — жесткой, разоблачительной

«Трагедия целого народа»

Да, Наджми в бытность свою председателем Союза часто выступал с критикой, она не была безобидной, чаще — жесткой, разоблачительной. Хотя на это можно возразить, что находились и те, кто в своих «разоблачительных» выражениях был намного резче. Еще раз прочтите выступления Горького или Ибрагимова тех лет… Да, на допросах он сломался, подписал многие показания, хотя в последний день от них отказался. Хотя были и те, кто не сумел, не смог этого сделать. Но мы ведь теперь уже отчетливо представляем, в условиях каких жестоких пыток добивались этих показаний. И обвинять тех, кто подписал, кто сломался, мы просто не имеем морального права. В таком случае мы автоматически оправдывали бы палачей.

Суровая, жестокая реальность тех лет такова, что грань между палачом и жертвой, между героем и трусом была настолько зыбкой, что найти ее просто невозможно. Карима оговаривал Наджми, но и в деле его освобождения положительную роль сыграл именно Наджми. Еще будучи в тюрьме, Наджми пишет несколько заявлений в различные инстанции с требованием освобождения Карима, проявляя готовность «доказать живыми свидетелями, произведениями, документами и жизненными фактами преданную и исключительную деятельность Каримова Фатыха интересам советского народа». «В случае непрекращения дело Каримова Ф. прошу направить на новое рассмотрение одновременно с моим делом», — с таким предложением обращается Наджми на имя прокурора РСФСР.

Да, условия в сталинских застенках были жестокими, невыносимыми — многие сломались. Но и поведение татарских писателей, которые находились на свободе, оценить однозначно тоже трудно. Но то, что случилось, — это не их личная вина, а прежде всего большая беда. Это даже не только их личная беда, а трагедия целого народа, целого поколения. Осуждать людей за безнравственные поступки в безнравственном обществе, в безнравственной, преступной системе — это уже само по себе безнравственно, если не преступление, пусть хотя бы морального, нравственного характера. Все они оказались жертвами той системы, в идеалы которой многие искренне верили, искренне служили.

Вот и Наджми после всех ужасов, которые пережил, вновь заявляет о своей готовности верно служить системе. 4 января 1940 года он обращается в Молотовский район Казани с заявлением: «Стремясь компенсировать вынужденно потерянный отрезок своей жизни интенсивным творческим трудом, честной и преданной службой своей партии, своей социалистической родине и великому Сталину, я обращаюсь к Вам с просьбой пересмотреть несправедливое решение о моем исключении и вернуть мне мой партийный билет».

Роман «Весенние ветры» — самое крупное произведение Наджми. Над ним он работал всю жизнь
Фото: «БИЗНЕС Online»

«С Вами говорит товарищ Сталин!»

После освобождения Наджми вновь возвращается к активной творческой и общественной работе: много пишет, редактирует журнал «Совет әдәбияты», избирается депутатом Верховного Совета ТАССР, председателем республиканского комитета мира, членом правления Союза писателей СССР.

В годы войны он работает редактором политических передач радио. Наджми был основным инициатором и автором знаменитого «Письма татарского народа фронтовикам-татарам», которое получило широкий резонанс как на войне, так и в тылу. Еще одно мужество Наджми в годы войны: в 1945 году он составил и издал «Книгу героев» о наших земляках — Героях Советского Союза. Именно Наджми организует письма маршалов Советского Союза Георгия Жукова, Ивана Конева, Константина Рокоссовского и др., в которых те выражали восхищение героическим характером татарского народа. «Книга героев», безусловно, сыграла огромную роль в создании положительного образа татарского народа в советском обществе.

Должны быть мы благодарны Наджми и за ту роль, которую он сыграл в реабилитации имени Джалиля, что в то время требовало особого мужества. Уже в 1947 году Наджми обращается в Верховный Совет ТАССР с ходатайством о реабилитации Джалиля, к этому делу он подключает и Фадеева. Вопрос о Джалиле они вместе поднимают на уровне ЦК, а в 1948 году, будучи редактором «Совет әдәбияты», он публикует статью литературоведа Магинур Файзуллиной, где говорится о творчестве и Джалиля. За эту статью и редактору, и автору в обкоме партии строго указали.

Именно Наджми сделал первый подстрочный перевод «Моабитских тетрадей» Джалиля и передал их Константину Симонову, с которым был хорошо знаком по совместной работе в правлении Союза писателей СССР. Симонов в 1953 году опубликовал «Тетради» в «Литературной газете». Это и было началом триумфального возвращения Джалиля на родину как поэта-героя.

Как ни странно, в трудах историков литературы эти заслуги Наджми полностью игнорируются. Или они не владеют исторической информацией, или ими движут отнюдь не научные интересы.

Горячо приветствует Наджми решения XX съезда партии, который сделал первые решительные шаги по ликвидации последствий культа личности Иосифа Сталина. «Решения XX съезда являются путеводной звездой», — говорил он. Но вместе с тем его не могли не беспокоить попытки некоторых людей использовать развернувшуюся в стране критику и самокритику для всякого рода клеветнических измышлений, в том числе и против него самого.

Были даже открытые заявления с обвинениями Наджми в репрессиях среди татарских писателей. Наджми очень переживал. На этом фоне у него сильно обострилась гипертоническая болезнь. В порыве эмоционального срыва, как результат тяжелых внутренних истязаний, 5 февраля 1956-го он напишет в своем дневнике: «Есть субъекты, которые хотят меня и мое творчество предать забвению. Есть отдельные личности, которые хотят оттолкнуть, изолировать, стереть меня. Но я, прикованный коварным недугом к постели советский писатель, плюю на все эти мелочные дрязги, коварные интриги. Мне лишь досадно то, что отношение ко мне этих личностей совпадает с отношением авторов анонимных писем, которые я получил в минувшем году. Автором одного письма, безусловно, является выгнанный за нечистоплотность сотрудник бывшего МГБ. Автором второго письма — белогвардеец, бело-эмигрант. Но оба они действуют как бы в едином блоке, стремясь убрать меня физически, задушить, убить. И в действиях отдельных личностей, которые весьма преждевременно стараются упаковать меня в ящик и сдать в склад, объективно нет разницы между преступным стремлением грязных, темных субъектов из лагеря белоэмиграции». Это был отчаянный крик больного, измученного, умирающего писателя (в марте 1957 пода он скончался в возрасте 56 лет).

Еще одна запись, сделанная рукой Наджми: «Всю жизнь горел, остался только пепел». Этими словами Наджми уже вынес себе приговор, очень жестокий, но очень несправедливый даже по сегодняшним меркам. Наверное, он тогда не смог по-философски переосмыслить прожитое и пережитое и понять, что он-то, в принципе, лично не виноват в том, что оказался заложником своей эпохи, жертвой системы, которой так верно служил всю жизнь и как человек, и как писатель. А эта была уже другая драма. Драма целого народа, целой эпохи.

Противоречия эпохи, общественно-личностное положение в ней Наджми напрямую отразились и на его творчестве. В советском обществе литературе была отведена роль иллюстратора господствующей идеологии. В этом плане не был исключением и Наджми. Он просто не мог быть исключением как по социальному положению, так и по духу характера. Но, бесспорно, в его богатейшем творческом наследии много эстетически интересного, художественно ценного.

Роман «Весенние ветры» — самое крупное произведение Наджми. Над ним он работал всю жизнь. В связи с этим романом в свое время в Казани произошел политический инцидент, чуть не полетели со своих постов ряд высоких партфункционеров. А дело было так. Глубокой весенней ночью 1951 года в Татарский обком раздался звонок. Звонили из московского Кремля. В обкоме был один дежурный секретарь — X. Рахматуллин. Он подошел к телефону и… потерял дар речи. На том конце трубки раздался всем до боли знакомый и до того страшный голос: «С Вами говорит товарищ Сталин!..» Генералиссимус задал один-единственный вопрос: «А роман Кави Наджми „Весенние ветры“ Вы читали?» Это было целое политическое событие. Потому что Сталин в Казань до этого никогда не звонил. Не звонил, кстати, и после.

Конечно, роман был выдвинут обкомом и удостоен Сталинской (ныне Государственной) премии СССР. Кстати, Наджми и Гумер Баширов в татарской литературе этой высокой награды были удостоены впервые. В связи с этим случаем «недоброжелатели» Наджми часто спекулируют, обвиняя его в излишней конъюнктурщине, тем самым стараясь умалить художественное значение романа. Да, в нем немало откровенно слабых мест, где много иллюстративности, схематизма. Но эти моменты, исходящие из нормативных установок в области литературы того времени, не являются определяющими в романе. Во-первых, в нем изображен огромный пласт социальной истории народа: его революционное прошлое. В этом плане данное произведение можно поставить в один ряд с историческими романами Ибрагимова. Также необходимо заметить, что образ Сталина в первоначальном варианте романа имеет реальную историческую подоснову. Сталин действительно имел связи с татарскими революционерами, что подтверждается и документально. Во-вторых, бесспорны художественные достоинства романа. В идейно-художественном плане роман был признан новаторским во всей советской литературе и был переведен на 21 язык. Это разве не пропаганда татарской литературы. Хотя с этим утверждением сегодня можно поспорить, но роман «Весенние ветры» был и остается крупным событием, этапным произведением в истории, всей советской литературы.

Не лишены господствующей тогда на литературном фронте идеологии вульгарного социологизма и его произведения 20–30-х годов. Но они, как заметил признанный литературовед, академик Талгат Галиуллин, «благодаря жизненному реализму, свободной форме, беспокойному духу и по сей день живут в нашей литературе».

Взаимоотношение социологического и эстетического в творчестве Наджми — эта тема отдельного разговора, специального исследования. А мы ограничимся лишь еще одним, на наш взгляд, весьма принципиальным тезисом.

30 августа этого года, в День республики, при личном участии президента РТ Рустама Минниханова состоялось торжественное открытие мемориальной доски Кави Наджми и его супруги Сарвар Адгамовой
Фото: president.tatarstan.ru

«Светлая память»

Сегодня никто никого не обязывает питать симпатию к личности Наджми. Да, можно и не быть поклонником его творчества. Но не заметить в его произведениях богатую, сочную, многокрасочную палитру ярких выразительных средств татарского языка нельзя; не чувствовать в его вольнолюбивом стиле крепкую руку самобытно творческой индивидуальности — невозможно. А это уже обязывает! Обязывает нас и сегодня признавать в Наджми крупного художника слова, считать его одним из классиков татарской литературы.

А если его литературно-творческую и общественно-политическую деятельность рассмотреть в совокупности, то в истории татарской литературы советского периода после Ибрагимова, пожалуй, самая крупная фигура — это Наджми.

Думается, очень верную социально-нравственную оценку наших современников личности Наджми дал первый президент Республики Татарстан Минтимер Шаймиев:

«Несомненна роль литературы и искусства в пробуждении самосознания народа, в его нравственном, патриотическом и эстетическом воспитании. Мы глубоко чтим светлую память талантливого мастера пера Кави-ага Наджми, организатора Союза писателей нашей республики, воспитателя целой плеяды литераторов Татарстана. Люди моего поколения выросли на произведениях Кави-ага. Учились по ним строить новую жизнь, любить родную землю, трудиться, за что мы ему очень благодарны».

30 августа этого года, в День Республики, при личном участии президента РТ Рустама Минниханова состоялось торжественное открытие мемориальной доски Наджми и его супруги Сарвар Адгамовой.

На родине писателя — в селе Уразовка Нижегородской области — состоялась закладка камня под будущий памятник Наджми…

Рифат Фаттахов,

кандидат философских наук