Решительный скачок как пишется

Áîëüøîé êîíôåðåíö-çàë ïðèíèìàë ôîðóì «Çà íîâóþ ðåàëüíîñòü».
Ãîñòè  ïðîõîäèëè ÷åðåç ðàìêè, ñ÷èòûâàþùèå ìàðêåð, ðàññàæèâàëèñü â ïîëó ìåòðå äðóã îò äðóãà. Çàë êàê íîâîãîäíÿÿ ¸ëêà ïåñòðåë ÿðêèìè ìàñêàìè. Íàðèñîâàííûå áðîâè ó÷àñòíèö ôîðóìà ïëàâíî ãóëÿëè çà ñêðûòûìè ëèöàìè, òîëüêî çàïàõ äîðîãèõ äóõîâ îòëè÷àë îäíó ìàñêó îò äðóãîé. Ïûøíûìè íàêëàäêàìè èç íàòóðàëüíûõ âîëîñ, äóòûìè ïîïàìè è ðàçðèñîâàííûìè â ðàçíûå òîíà  íîãîòêàìè  äàìñêàÿ ïîëîâèíà ôîðóìà, èãðàÿ óøíûìè ðàêîâèíàìè ñ âèñÿ÷èìè «ëþñòðàìè», ñâèäåòåëüñòâîâàëà, ÷òî äëÿ íèõ íîâàÿ ðåàëüíîñòü óæå íàñòóïèëà. Çâó÷àë ùåáåò è  íååñòåñòâåííûé ñìåõ. Ìóæñêàÿ ïîëîâèíà íå ñïåøèëà çàíÿòü ìåñòà â çàëå; â ìàñêàõ ñ îòâåðñòèåì (!) îíè êóðèëè, ÷òî-òî ãîðÿ÷î îáñóæäàÿ â êóëóàðàõ.  Ðå÷ü, ðàçáàâëåííàÿ íåíîðìàòèâíîé ëåêñèêîé, âèñåëà â òóàëåòàõ, êóäà øóìíîé òîëïîé çàâàëèâàëàñü àóäèòîðèÿ. Êñòàòè, â ìóæñêîå «î÷êî» íàðîäó áûëî áîëüøå: ÷àùå îäíè è òå æå ñòàíîâèëèñü â äëèííûé õâîñò î÷åðåäè, íåñìîòðÿ íà òî, ÷òî òîëüêî âûøëè èç ìóæñêîé êîìíàòû.  Ìðà÷íàÿ ãðóïïà ñòîìàòîëîãîâ è ïñèõèàòðîâ  ðàññàæèâàëàñü â çàëå îòäåëüíî : îäíè æàëîâàëèñü íà îòñóòñòâèå ðàáîòû, äðóãèå – íà å¸ îáèëèå. Ïî ïðîõîäàì øíûðÿëè ìîëîäåíüêèå îñîáû, ðàçäàþùèå ïóçûðüêè ñ ÷óäî — èíúåêöèåé, êîòîðàÿ ðàáîòàëà áåç çàìîðàæèâàíèÿ è  çàìîðî÷êè ìãíîâåííî. Ê íåé ïðèëàãàëàñü «âåùü»,  îòñ÷èòûâàþùàÿ ÷èñòî èíäèâèäóàëüíóþ äîçó. Íåêîòîðûå, ñèäÿ â êðåñëàõ, êàïàÿ ñåáå â íîñ, âäûõàëè ïîëíîé ãðóäüþ ñîñòàâ, îò÷åãî ïî çàëó âðåìåíàìè çâó÷àëè õàðàêòåðíûå çâóêè.
 
 Ðàçäàëñÿ  çâîíîê,  è ãîñòè ïîñïåøèëè íà ñâîè ìåñòà, íóìåðàöèÿ êîòîðûõ, ñóäÿ ïî ðàíãó,  áûëà îñîáî âûâåðåíà.

Íà òðèáóíó ïîäíÿëñÿ íåâûñîêèé ãîñïîäèí â êîñòþìå îò Ãó÷÷è. Îí áûë ïîõîæ íà âîæäÿ ìèðîâîãî ïðîëåòàðèàòà, òîëüêî õàðàêòåðíàÿ êåïêà — íà ïàïêå, êîòîðóþ ñóáúåêò öåïêî äåðæàë â ðóêàõ. Íå ñïåøà, ïîäîéäÿ ê ìèêðîôîíó, ïðîâåðèâ çâóê è îòêàøëÿâøèñü, íà÷àë:
 
 —  Ïîçâîëüòå ïîïðèâåòñòâîâàòü ãîñòåé ôîðóìà! ( Àïëîäèñìåíòû).  Íà÷íó áåç âñòóïëåíèÿ. Äðóçüÿ! Ïîäñòàâëÿÿ ïëå÷î ìåäèêàì,  âû ñïàñàåòå ðîäíûõ è çíàêîìûõ.
 — Ïî÷åìó  íå æ..ïó?- ðàçäàëàñü ðåïëèêà.
 — ×òîáû íå ãîâîðèëè, ÷òî ñèëüíû çàäíèì óìîì.  Ïëå÷î – ñèìâîë. Íàä¸æíî, êðåàòèâíî.
— À ÷òî íå â âåíó?
—  Ýôôåêò ñðàçó áóäåò çàìåòåí. È íå âñåãäà ïîëîæèòåëüíûé. Ðîìàíòè÷íî: ïîäñòàâèâ ïëå÷î, ñêîí÷àòüñÿ…- ëåêòîð, ñëîæèâ íà ãðóäè ðóêè, çàêðûë ãëàçà.
 — Òàêè ñðàçó?
 — Ó êîãî êàê;  ïîæåðòâîâàëè ñîáîé —  ñïàñëè äðóãèõ.
 — À äðóãèå, ýòî êòî?
 —  Äðåìó÷èå, ãëóïûå ïðîáêè, ó êîòîðûõ íåò ñîâåñòè,  ìàõðîâûå ýãîèñòû,  ïàðàçèòû ïðèâèòîãî îáùåñòâà, ñîñóùèå ñîêè, áåçäåëüíèêè, ñèäÿùèå ïî äîìàì ïåíñèîíåðû, óäàë¸ííûå… Èì çàêðûòà äîðîãà â îáùåñòâî íîâîé íîðìàëüíîñòè, òðóñû, – áðûçæà ñëþíîé, ïðîäîëæàë ëåêòîð.-   Ó íèõ îòñóòñòâóåò ÷óâñòâî äîëãà ïåðåä ãîñóäàðñòâîì.  Èì ïëåâàòü íà òðóäû ëó÷øèõ ó÷¸íûõ-ìåäèêîâ, ñïàñàþùèõ ÷åëîâå÷åñòâî îò «÷óìû» 21 âåêà. «Íå èññëåäîâàíà…» Òâàðè.  Äðîæàò ïåðåä óêîëîì, ïàíè÷åñêè áîÿñü áîëè,  ïîñëåäñòâèé, î êîòîðûõ ìû, ëó÷øàÿ ÷àñòü, äî ñèõ ïîð íå çíàåì.   ñâîèõ óáîãèõ æèëèùàõ, êàê òàðàêàíû, ïîäûõàþò âåðõ ëàïêàìè, êàê áû âçûâàÿ ê Âñåâûøíåìó. Êòî èõ ñïàñ¸ò, åñëè íå ìû, ãåðîè, ïîëîæèâøèå æèçíè íà àëòàðü ó÷àñòèÿ â ãëîáàëüíîì ýêñïåðèìåíòå íà âûæèâàåìîñòü âèäà.  Íî íåëüçÿ ñóäèòü ýòèõ ïîäëåöîâ, èì íåîáõîäèìî ïîìî÷ü îñîçíàòü è  ïðèíÿòü íîâóþ ðåàëüíîñòü, ÷òîáû è èõ ïëå÷è âëèëèñü â âûñîêèé ïðîöåíò ïðîãðåññèâíîãî ÷åëîâå÷åñòâà èäóùåãî ïî ïóòè èñòðåáëåíèÿ, ïðîñòèòå, åñòåñòâåííîãî îòáîðà. Âåðóÿ â æèçíü âå÷íóþ, ìû íå õîòèì, ÷òîáû  ìàëàÿ ÷àñòü íàøåé ïîïóëÿöèè çàáëóäèëàñü â ïîèñêàõ èñòèííîé ïðè÷èíû  «÷óäà-÷óäåñíîãî», ÷òîáû èì íå áûëî ìåñòà ñ íàìè â ðàþ…

— Ìðàçè,  îíè çàðàæàþò íàñ, ïîäñòàâèâøèõ ñâîè  ïëå÷è, ÷òîáû æèçíü íà Çåìëå ïðîäîëæàëàñü.  Âðàãîâ  âíóòðåííèõ  íàäî óíè÷òîæàòü.  Íå «ëåïèòü øàðèêè ñ áîðíîé êèñëîòîé», ÷òîáû ïîäîõëè ïîñòåïåííî, à ðàçîì âñåõ, ðàñïûëèâ îòðàâó ñ  âîçäóõà îñâîáîäèòü ìèð îò çàðàçû.

— Äðóçüÿ, ïîíèìàþ âàø ïðàâåäíûé ãíåâ.  Íî áóäüòå ìèëîñåðäíû ê ýòèì ìåëêèì òâàðÿì. Ïåðåòÿãèâàéòå èõ íà ñâîþ ñòîðîíó, à åñëè íå ïîëó÷èòñÿ,- ëåêòîð ðàçâ¸ë ðóêàìè,- áóäåì óòèëèçèðîâàòü êàê íåñîçíàòåëüíûõ ýëåìåíòîâ.

 çàëå ðàçäàëèñü äðóæíûå àïëîäèñìåíòû.

— Ïåðåêðîèì êèñëîðîä… èëè çàñòàâèì îïëàòèòü åãî.

Ïî çàëó ïðîí¸ññÿ ø¸ïîò:
— Íà ôèãà, íàì è ñàìèì íóæåí.

— Øòðàôàìè, ÷òî ìàëî íå ïîêàæåòñÿ, íàïîëíèì èõ æèçíü.  Íå ìîæåøü ïëàòèòü – îòáåð¸ì êâàðòèðû, åñëè è èõ íåò,- íà ïðèíóäèòåëüíûå ðàáîòû.

— Ïðàâèëüíî,- ïðîíåñëîñü ïî çàëó.

— Ðàññòðåëÿòü,- ïîñëûøàëñÿ âîçãëàñ.

— Íó, ýòî íå íàø ìåòîä, íå 37-îé ãîä. Ïóñòü ìåäëåííî äîõíóò, ÷òîáû ïðî÷óâñòâîâàëè, ìåä-ëåí-íî!
 
 -Äåòåé îòíèìåì… Âûðàñòóò, åù¸ ñïàñèáî íàì ñêàæóò. Óìíåíüêèå äåòî÷êè.

Çàë äðóæíî çàïåë:

— ß óêîëîâ íå áîþñü, åñëè íàäî, óêîëþñü…

— Äðóçüÿ! Ìû âõîäèì â íîâóþ öèôðîâóþ ýïîõó. Èçìåíÿÿ ãåíîì ÷åëîâåêà, ïåðåä íàìè – íåîáîçðèìûå ïðîñòîðû âîçìîæíîñòåé. Âîèíû áåç ñòðàõà è áîëè, ðåøèòåëüíûé ñêà÷îê íàóêè è òåõíèêè, ìèð áåç ãðàíèö… Ìû òîëüêî íà ïîðîãå  åãî. Îò íàñ çàâèñèò, êàêèì åìó áûòü. Ïîäñòàâü ïëå÷î è ñêàçêà ñòàíåò áûëüþ. Ïîäñòàâü ïëå÷î, è áóäåøü çäîðîâ! «Òîëüêî ïîêëîíèñü ìíå, è âñ¸ áóäåò òâîèì», — ñâèñòîì ïîíåñëîñü ïî çàëó.
 
Åù¸ äîëãî, êàðòàâÿ, âåùàë ëåêòîð, ðèñóÿ ôàíòàñòè÷åñêóþ  ðåàëüíîñòü íàñòóïèâøåãî äëÿ ÷åëîâåêà íîâîãî âåêà íåáûâàëûõ âîçìîæíîñòåé. Îòêðûòûå ðòû áûëè çàä¸ðíóòû ìàñêàìè, êàæäûé ïðåäñòàâëÿë ñåáÿ ãåðîåì ïîáåä îòäàâøèì, âîçìîæíî, è æèçíü. Íèêîãî íå ñìóùàëè ðèñêè íîâîé ðåàëüíîñòè ;  ôîðìèðîâàëñÿ àêòèâíûé èììóíèòåò ïðîòèâ íåñîãëàñíûõ ïîëîæèòü  æèçíü è ïðèíåñòè â æåðòâó ñâîèõ äåòåé ðàäè âûñîêèõ öåëåé ÷åëîâå÷åñòâà! Êðó÷å çàäà÷ ñòðîèòåëüñòâà êîììóíèçìà!!! Âíåøíîñòü ëåêòîðà äåìîíèçèðîâàëàñü, çðà÷êè õèùíî âûòÿíóëèñü â äâå ò¸ìíûå ïîëîñû.  Ïåðåä  ñîáðàâøèìèñÿ ñòîÿëà ðåïòèëèÿ, íî íèêòî «ïðåîáðàæåíèÿ» òàê è íå çàìåòèë. Âñå áûëè îõâà÷åíû ñòðàííûì ÷óâñòâîì ñîïðè÷àñòíîñòè ê ýïîõàëüíûì ñîáûòèÿì è òîëüêî îäèí, âèäèìî, ñëó÷àéíî îêàçàâøèéñÿ â çàëå, ñïðîñèë:

— À äóøå áóäåò ìåñòî â íîâîé ðåàëüíîñòè?

Åãî íèêòî íå óñëûøàë.
 

© Хаустов Д. С., 2017

© Ильин В. Е., художественное оформление обложки, 2017

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2017

***

Дмитрий Хаустов – историк философии, лектор, литератор. Автор лекционных курсов, посвященных классической философии, философии постмодерна, а также отдельным фигурам из мира литературы (О. Уайльд, Д. Джойс etc.)

***

«Я собираюсь рассмотреть историю бит-поколения, сюжеты, с ними связанные, а также – более пристально – портреты главных его персонажей и тексты, которые сделали их главными. А помимо и впереди всего этого я поставлю философский вопрос о том, что такое бит-поколение как таковое, то есть не просто большой агрегат историй, сюжетов, портретов и текстов, но то единство, та фундаментальная несущая идея, которая и собирает весь этот хаос разрозненных частей в единое целое большой культурной традиции – а в масштабах ее сомневаться не приходится. По существу, все, что последует дальше, будет претендовать на решение вот этих нехитрых, но занимательных задач – и дело за вами, чужие глаза, идти следом или лениво уйти в сторону».

Декларация о намерениях

Когда, открывая новую книгу, я сталкиваюсь с авторским предисловием, с навязчивой регулярностью звучащим как оправдание, как извинение или как покаяние, мне сразу же хочется закрыть эту книгу и никогда к ней не прикасаться. Поэтому я не стану повторять чужих ошибок.

У моей книги большая и щедрая тема, и мне было в высшей степени интересно по мере сил в ней разбираться. Для меня мой собственный интерес при написании ее является главным залогом того, что и при чтении ее может возникнуть похожее чувство. Смею полагать, интерес заразен.

Я собираюсь рассмотреть историю бит-поколения, сюжеты, с ним связанные, а также – более пристально – портреты главных его персонажей и тексты, которые сделали их главными. А помимо и впереди всего этого я поставлю философский вопрос о том, что такое бит-поколение как таковое, то есть не просто большой агрегат историй, сюжетов, портретов и текстов, но то единство, та фундаментальная несущая идея, которая и собирает весь этот хаос разрозненных частей в единое целое большой культурной традиции – а в масштабах ее сомневаться не приходится. По существу, всё, что последует дальше, будет претендовать на решение вот этих нехитрых, но занимательных задач – и дело за вами, чужие глаза, идти следом или лениво уйти в сторону.

Коль скоро это призрачное место то ли в самом начале, то ли даже до начала текста будто бы специально создано для слегка шизофренического разговора с воображаемым идеальным читателем (пускай и без идеальной бессонницы), я воспользуюсь им ввиду пары откровений. Вот в чем их суть. Нижеследующее, по счастью, не претендует на научный статус, на значимость литературоведческого высказывания. Положа руку на сердце: я никогда не занимался и не занимаюсь наукой. И если мне позволено как-то характеризовать мой текст как будто бы для других, но на деле только для самого себя, то я бы определил его тональность сознательно нечетко. Скажем, это отчасти документальная проза, отчасти попытка свежего прочтения некоего корпуса текстов, то есть интимный дневник читателя, и, наконец, отчасти культурологический комментарий к нему.

Лучше всего, одним словом, относиться ко всему этому как к некой игре, каковой и является литература. Во всяком случае, сам автор, по его уверениям, относится к своему тексту именно так. В частности, он (то есть я) склонен рассматривать свой объект как миф, а не как определенный свод знаний, позитивно данный в текстах. Впрочем, об этом еще будет сказано.

Битники в США, как и многие другие в Европе той эпохи, как раз открывали в мире игровое, случайное начало, противопоставляя его репрессивной механике официальной культуры, или, по Шпенглеру, цивилизации – вырожденной формы чего-то некогда цветущего, живого, ныне выцветшего и умершего. Вопреки той цивилизации, которая в каждом своем извиве ритуально возвращается к тому же самому, ренегаты-битники, ведомые вечно юным духом протеста и противоречия, направлялись к вечно иному, отличному от глиняных порождений мейнстрима и пыльной позолоты официоза. Это делало их опасными тогда (и господин Эдгар Гувер, цепной пес цивилизаторской нормы, был сильно обеспокоен на их счет), это оставляет их опасными и по сей день.

Конечно, многое изменилось, и цивилизация изобрела новые техники апроприации всего ускользающего и девиантного. Так, старая-добрая наука, на навозе которой данная цивилизация – назови ее хоть Просвещением, хоть Модерном – и взросла, оказалась весьма кстати. Ведь наука действует по тому же самому принципу, что и полиция: иное она редуцирует до того же самого, а если редукция по тем или иным причинам не удается, то иное просто устраняется из существования, как не было. Так: бабочка – не уникальное существо, а представитель вида, индивид – не личность, а носитель определенных анатомических характеристик. Битники – не творцы, а свалка приемов. Наука любит указку, а еще больше – дубину.

Поэтому, если подходить к объекту индивидуально (или, как говорили в прошлом веке, идиографически), то, увы и ах, никакой науки. Мне хочется говорить с битниками прямо, не на казенной академической фене, а без особенных церемоний. Я не имел и не имею и мысли о том, чтобы кого-то к чему-то сводить, меня интересуют люди в их неповторимой единичности. Поэтому, если я вдруг и скажу, что бит-поколение – это нечто вроде американского неоромантизма, сдавшего рынку последние свои грезы, то не стоит принимать мои слова всерьез. Сказав такое, я разве что попытаюсь кого-нибудь подразнить. Кроме того, сказав такое, я сразу же должен буду сказать что-то противоположное: если А есть А, то А не есть А – положим, что это вполне очевидно.

Литература разбитого поколения, и нет нужды это скрывать, доставляет огромное удовольствие. Не меньшее удовольствие, хотя и чуть-чуть иного порядка, доставляет процесс письма об этой литературе. Соответственно, удовольствие от чтения этого «письма по мотивам письма» – вот верный признак того, что всё получилось как надо. Поэтому не будем слишком серьезны: битники являют собой маргинальную, игровую традицию в литературе, поэтому подходить к ним с ученым видом – это как использовать пацифистский знак на вывеске тира. Там он уместен разве что в виде мишени.

Интересного чтения.

Введение: хвост кометы

«В ритуальном или ином виде искусство содержало в себе рациональность отрицания, которое в наиболее развитой форме становится Великим Отказом – протестом против существующего. Формы искусства, представляющие людей и вещи, их пение, звучание и речь, суть формы опровержения, разрушения и преображения их фактического существования. Однако, будучи связанными с антагонистическим обществом, они вынуждены платить ему определенную дань. Отделенный от сферы труда, в которой общество воспроизводит себя и свою увечность, мир искусства, несмотря на свою истинность, остается иллюзией и привилегией немногих».

Герберт Маркузе – «Одномерный человек».

Полвека спустя мир не очень-то изменился – я имею в виду, не изменился качественно, ведь сам принцип качественных перемен, непреложный для многих и многих умов не столь уж далекого прошлого, ныне нашел свое место на пыльной полке какого-нибудь палеонтолога. Умник из XXI века всё понял, он знает, что качество есть не более чем функция от количества, и человек вылупился из обезьяны просто оттого, что обезьяна очень много раз собезьянничала. Так или иначе, в мире по-прежнему идет глобальная война, которую при желании можно делить на многие-многие отдельные войны, а главные битники – практически до последнего – давно уже умерли.

Жив еще мало известный здесь Майкл Макклур – в этом самом году он выпустил книгу, как и все прочие его книги, не доступную на русском языке.

Жив еще Гари Снайдер – тот самый американский буддист Джефи Райдер, о котором написаны «Бродяги Дхармы».

Жива Диана ди Прима, одна из очень ограниченного числа дам в бит-поколении.

Жив, как ни странно, и Лоуренс Ферлингетти.

Амири Барака, он же Лерой Джонс, умер 9 января 2014 года в Нью-Джерси.

Питер Орловски умер 30 мая 2010 года в Вермонте.

Грегори Корсо умер 17 января 2001 года в Миннесоте.

Уильям С. Берроуз умер 7 августа 1997 года в Канзасе.

Аллен Гинзберг умер 5 апреля 1997 года в Нью-Йорке.

Джек Керуак умер 21 октября 1969 года во Флориде. Его называли Королем битников – T e King of Beats.

*

«Это была экосистема, тесно переплетенная с употреблением большого количества наркотиков, истоки которой уходили в джаз и авангард, и корни плотно вросли в традицию богемы»^[1].

Они встретились совершенно случайно – или, положим, это была судьба, – и тут-то и началось всё самое интересное. Помимо всего прочего – а всё прочее, – это, в частности, секс, наркотики, преступления и слетевший с благопристойных катушек джаз вместо будущего рок-н-рола (для краткости буду обозначать этот комплекс «S, D & R» n»R»), – помимо прочего, один из них зарезал назойливого товарища и сбросил его от греха в Гудзон. Случай то или судьба, но тело товарища всплыло, и проблемы продолжились. Кто-то сел, кто-то сбежал или написал о случившемся книгу, кто-то убедился в нетрадиционности своих сексуальных предпочтений, но время всё равно собрало их вместе еще раз, потому что праздник должен продолжаться.

Систематически нарушая писаные законы и неписаные табу, они положили начало наиболее влиятельному творческому движению в послевоенной Америке, по размаху сравнимому разве что с трансцендентализмом, слава которого отгремела примерно за сто лет до них. Они оживили американскую поэзию и поэтизировали прозу, использовали в литературе, а то и в самой жизни, свежий и пылкий опыт бибопа, минимализма, экспрессионизма. В своей излишне консервативной культуре они еще прежде всякого Уорхола совершили, сами того не поняв, решительный скачок от модерна к постмодерну с его цитатностью, коллажностью и снятием всех запретов, деконструкцией художественных канонов и конвенций.

Они не мешкая смешали литературу с порнографией и самым пошлым бульварным чтивом, стали фигурантами самых громких цензурных разбирательств со времен своего предтечи Генри Миллера и превратились в официальный кошмар параноидально-маккартистских Соединенных Штатов Америки, удостоившись сомнительной, но лестной чести попасть в число личных врагов Эдгара Гувера, латентного гомосексуалиста и осовремененного инквизитора. Они тащили в родную культуру всё, что лежало плохо или лучше некуда: французский авангард и сюрреализм, русский футуризм, восточный мистицизм и дзен-буддизм…

А потом, не успев и оглянуться, они сами стали степенным мэтрами, которых без остатка растащили на цитаты ретивые эпигоны, о них сняли фильмы от самого низкого до самого высокого качества, о них написали все высоколобые академические исследования, которые можно было написать, и, наверное, за них давно раздали все доступные гранты. Слава одела их в бронзу еще при жизни, но в конце концов все умерли или скоро умрут – такие дела, как сказал бы Курт Воннегут, которому, правда, среди них места не было. Однако процесс интереснее результата, и они знали об этом лучше многих других. Да уж, бит-поколение – это вам не шутка. Это история. Это миф.

*

Именно так: миф, а не просто история (с другой стороны, где вы видели немифологизированную историю?..) Отсюда и до самого конца этой книги я намереваюсь описывать данный миф, с садистским наслаждением копаться в его внутренностях – так что не говорите, что вас об этом не предупреждали. Поэтому для ясности сразу определю, что я буду понимать под мифом. Этот древнегреческий термин, в чем нетрудно убедиться самостоятельно, означает «слово», «рассказ». Миф и есть рассказ, но рассказ особый, с секретом, с ключом. Миф – это рассказ о себе, способ речевой саморепрезентации, о чем знал уже Ульрих фон Виламовиц-Мёллендорф, и тот же Виламовиц недвусмысленно отождествлял такой миф с поэзией. Рассказ о себе: сравни «Легенду о Дулуозе» Керуака – в конечном итоге легенду о Керуаке Дулуозе; Билла Ли, одновременно и персонажа и автора у Берроуза; неформальную интимность инстанции Я в поэзии Гинзберга… Возможно, это гуру Генри Миллер научил своих будущих адептов выстраивать литературу как полноценный миф о самом себе. Возможно, это просто витало в воздухе времени.

Значит, миф – это не рассказ ученого, который повествует об объектах восприятия и законах их существования. Это не рассказ литератора, который повествует о мире своего воображения, даже если последний имеет вполне реальные корни. Миф, в отличие от них всех, не различает самого себя и свой объект. Сам миф и есть свой объект, а вместе и субъект, поэтому центральным свойством мифа как репрезентации является неразличенность. Часто именно это имеют в виду в тех случаях, когда называют миф центральной чертой дикарского сознания. Оно ведь дикое, непросвещенное, потому и неразличенное – дикарю невдомек, где он сам, а где его репрезентация. На деле же – призываю в свидетели Ролана Барта и многих других – миф является чертой любого сознания, нашего в не меньшей мере, чем дикарского. Дело вообще не в истории и не в просвещении, а в позиции, которую занимает рассказчик. В одной позиции он умница, а в другой позиции он дикарь, даже сегодня, даже сейчас.

В связи с этим человеку нетрудно быть и литератором, и мифологом – в один и тот же момент, но в двух разных позициях. Рассказывая историю, он вроде бы выдумывает некий художественный мир и отдает себе в этом отчет, но здесь же и тем же жестом он выписывает миф, рассказ о самом себе. Так один и тот же человек по имени Джек Керуак был литератором, потому что создавал художественный текст под названием «На дороге», но он же был и мифологом, потому что этим текстом он слагал миф о самом себе и своем разбитом поколении.

Пока что довольно теории – она еще будет тешить нас по ходу дела. Так как миф всегда уходит корнями в безвременье, то и у этой гонки нет своего собственного, определенного начала. Сама жизнь есть движение, а остановкой будет, очевидно, лишь смерть. Поэтому мы можем попасть пальцем в небо – и угадать самую суть. Мы можем оказаться где-то в сороковых, когда бит-триумвират (то есть Гинзберг, Керуак и Берроуз) сошелся в Колумбийском университете, или где-то в пятидесятых, когда одна за другой в течение четырех лет вышли три книги, бросившие американскую литературу, как залежалый камень, в самом неожиданном направлении. Хотя мы можем – и кто нас остановит? – оказаться где-то рядом с блаженным Уитменом в его совсем еще юной Новой Англии, а может быть, в точке рождения английского языка – или рядом с Адамом Кадмоном, дающим вещам имена. Мы можем оказаться где угодно, и это будет точное попадание, ведь у этой гонки нет начала, и сама жизнь есть движение, динамика мифа. Сказать, что всё кончено, а мы смотрим на мертвый остаток былого живого события с безопасного аналитического расстояния, не получится. Всё продолжается, всё идет своим путем, своей дорогой. С нас будет довольно, если мы схватим комету за хвост – и насладимся поездкой.

Фактически заканчивается 2016 год, и мало что в его пыльном воздухе напоминает о некогда славном разбитом поколении. Не так давно имели место важные в истории битников юбилеи: полвека с момента выхода поэмы Гинзберга «Вопль», следом полвека с момента выхода основополагающего для всего поколения текста «На дороге» (они были изданы в 1956 и 1957-м соответственно; в 1959-м появился «Голый завтрак»). Не сказать, чтобы по нашу сторону Атлантики эти события были особенно заметны. Несколько позже до нас добрались художественные фильмы, один за другим, призванные будто бы обновить проблематику и поднять новую волну забытой моды на битников. Не могу судить, добились ли они чего-то похожего, ибо фильмы особенно ничем не выделялись, кроме того, что американская политкорректность обязала создателей одного из них содомизировать отставного Гарри Поттера почти что на крупном плане. В остальном ничего особенного.

С какой-то подозрительной регулярностью у нас издается и переиздается Джек Керуак, и, хотя он по-прежнему не переведен в полной мере, мы обладаем почти что достаточным корпусом его основных текстов на русском языке. Страшно представить, кто всё это читает. Мода на беспредельщика Уильяма С. Берроуза, кажется, давно прошла, и теперь его книги довольно непросто отыскать. Видимо, все всё давно прочитали и поняли – и правда, в прозе Берроуза от текста к тексту мало что меняется, поэтому или наслаждайся, или поди прочь. Ни одного полноценного сборника Аллена Гинзберга на русский язык переведено не было. Не лучше дело обстоит со всей прочей бит-поэзией – видимо, поэзия как таковая на особом счету, и проще переводить ширпотребный нон-фикшн про красивую жизнь. Здесь я буду ссылаться на поистине фундаментальный сборник, выпущенный у нас довольно давно легендарным издательством «Ультра. Культура» Ильи Кормильцева – я говорю об «Антологии поэзии битников», где, помимо Гинзберга, представлены прекрасные переводы из Ферлингетти, Корсо, Снайдера, Макклура, Ди Примы, Орловски, Уэлча, Ламантиа, Крили, Данкена, Амири Бараки, Кауфмана и, в дополнение, Керуака, который тоже писал что-то вроде стихов. Достать эту книгу в качестве вещи теперь едва ли возможно, да и кто будет ее переиздавать, но Интернет полнится чудесами, и не мне вам об этом рассказывать.

В целом же я не рискну сказать, что ныне бит-поколение особенно трогает сердце русскоязычного читателя. Той актуальностью, которой всё это обладало когда-то для Бродского или для Евтушенко, для нас исполнены совсем другие вещи. Я склонен усматривать в этом пробел и проблему: всё это значит, что тот специфический опыт, который был прожит, понят и выражен авторами бит-поколения, нами усвоен не был. Это тем более грустно по двум причинам. Во-первых, этого нам не заменит какой-то другой, наш-де специфический и национальный опыт. Опыты – не монета, чтобы обмениваться друг на друга, они всегда единичны и абсолютно оригинальны. Поэтому тот, кто стремится к познанию, является настоящим интернационалистом – он знает, что нет разделения на свое и чужое там, где речь идет о подлинно человеческом. Во-вторых, опыт бит-поколения есть опыт движения к тому состоянию постмодерна, в котором мы все, похоже, застряли на неопределенный срок, и игнорировать его – значит отказываться от рефлексии на тему того, как же мы все оказались в этой западне и что нам с этим делать.

Впрочем, всё это довольно условно. Главное, что мы имеем дело с чертовски хорошей литературой, и этого должно быть более чем достаточно.

*

Разговор о мифе бит-поколения, чтобы отличаться от пустопорожнего пересказа этого мифа, должен учитывать несколько уровней объективации – в пределе их может быть довольно много, но нам достаточно остановиться на трех. Всякий миф предполагает вписанность его в фон большой истории, далее – в ситуативный контекст, наконец, он предполагает ту или иную форму своего выражения. Разложив по этим трем уровням миф бит-поколения, мы получим три направления пути: битники и Америка вообще, битники и американская послевоенная городская культура, битники и литература, как американская, так и мировая. Чтобы разметить территорию, двинемся по порядку.

Америка. При все своем бунте против традиционных ценностей, бит-поколение при первом же приближении оказывается строго национальным явлением, вписанным в американскую культурную и историческую традицию. И дело не только в том, что Гинзберг немыслим без Уитмена, Керуак – плоть от плоти уже позабытых повествователей о старателях и героях фронтира, не говоря уже о динамическом гимне по имени «Моби Дик», Берроуз же не скрывая того наследует дешевой приключенческой литературе и массовой культуре вестернов, гангстерских историй и комиксов. Дело скорее в том, что чисто американским и в этом неповторимым) является опыт нового человека на новой земле, Нового Адама с обновленным телом и чистой безгрешной душой, избранного среди всех прочих детей этого мира и стоящего один на один с сокровенным Богом, опыт завоевания Царства Небесного на земле, обретения Царства Целей – в невиданных доселе условиях равенства, защищенности, всеобщего и освобожденного труда, справедливого воздаяния по закону и торжества индивида с его правами и обязанностями. В этом смысле Америка есть все сны Европы за все времена, собранные воедино и в один прекрасный день отправленные в некой бутылке за океан прорастать на сказочно плодородной почве. И оба эти момента – момент филиации и вместе с тем момент разрыва – являются конститутивными и необходимыми для американского опыта исторического существования.

Пускай Европа и чувствует себя немного обобранной в лучших своих начинаниях, она не может не радоваться, пусть даже скрывая это, тому, что новый хозяин мира с самой большой дубиной корнями всё-таки европеец. Житель Соединенных Штатов, в свою очередь и при всем своем солипсизме, не остается безучастным к судьбам Старого Света, потому что на уровне инстинкта ощущает тихое, но всё-таки что-то отчетливо нашептывающее родство. Ну да, тут еще деньги и власть… Это похоже на молодого карьериста, уехавшего в большой город из своей родной деревеньки: хоть в городе бурная жизнь и так хочется забыть о чумазом прошлом, но сердце порою болит о том, как там забытые старики да родное гумно.

Одним словом, это американское новое является и хорошо забытым европейским старым – поэтому собирательный образ американского писателя немыслим без обязательного и часто долгосрочного путешествия на историческую прародину, в какой-нибудь Париж или, реже, в Лондон. Поэтому, аккумулируя базовые американские мифы, бит-поколение по необходимости должно отсылаться и к более древним европейским, даже индоевропейским архетипам. Попытка, скорее всего бессознательная, удержаться на пике этой двойственности – наследования и разрыва – создает продуктивное и вместе с тем деструктивное напряжение как среди битников, так и во всей американской культуре, в иные моменты оборачиваясь проблемой, в иные – удачей.

Многое из того, что встретится нам впоследствии, будет построено на этом «двуличии», точно у архетипического Януса, и вряд ли кому-то удастся так уж легко, схватившись за волшебную палочку диванной диалектики, разрешить это сущностное противоречие. Здесь же нам важно зафиксировать следующее положение: понимание бит-поколения движется в русле понимания Америки, а эта дорога может завести далеко – дальше, чем хватит нашего взгляда.

Послевоенная ситуация. Бит-поколение, как и любой феномен природы и культуры, имеет свое место и свое время, хотя кто-то решит, что всем им место в вечности. Место – это большой американский город с его инфраструктурой и индустрией, с его пестрящим социальным расслоением, с его всепобеждающей холодной рациональностью и непреодолимым отчуждением. Это Нью-Йорк, это Денвер или Сан-Франциско, топос, наметанный по живому, расчерченный грифелем цивилизованного разума на карте репрессированного мира природы, мира поруганного естества, отныне обреченного служить для города-гегемона или верхарновского города-спрута чем-то сродни бессознательному, двойнику или тени, в которых как в долгом ящике собраны сказки, желания, страхи и бред позднего городского жителя.

Время же – после Второй мировой войны, для кого-то Великой и Отечественной, для кого-то, как для американцев, не такой уж и значимой исторически, однако предельно успешной коммерчески, если рассчитать соотношение прибыли в валюте и потерь в солдатах. Соединенные Штаты малой кровью завоевали большое господство. 1940-е и 1950-е годы – не позже, когда культурный и политический ландшафты вновь меняются, занося в свой бестиарий совсем другие движения, течения и направления, приливы которых не оставят от битников и следа. Но пока что, в 40-х и 50-х, тянется сытое время, охваченное своей, тоже сытой, паранойей – время победы среднего человека из среднего класса с его средним телевизором, средним автомобилем и очень средним пригородным домом. Мир обывателя, мир цивила (square), цивилизация бэббитов – по имени собирательного персонажа Синклера Льюиса. Вотчина милого президентствующего генерала Эйзенхауэра, старины Айка, рай для так называемого молчаливого поколения, вооруженного микроволновками и телевизорами. Как говорит режиссер Джон Уотерс в документальном фильме о Берроузе «Человек внутри», «1950-е – это худшее время, потому что ты должен был быть, как все».

Торжествует нормальная американская семья с ее нормообразующими ценностями, а на высоком политическом уровне зеркалом их выступает та идеология, которую эти вассалы бессмертной нормы оказываются в состоянии понять и принять. Совсем по-хозяйски чувствует себя пронырливая цензура и железные моральные ориентиры, а также, к примеру, сенатор Маккарти и Эдгар Гувер, которые превращают внутреннюю политику страны в полигон холодной войны и насаждают старую добрую тактику охоты на ведьм по всем стратам американского общества. Само собой, в советской идеологической историографии было принято изрядно преувеличивать все сатанинские кошмары той эпохи (по принципу «чья бы корова»), но приятного там, право же, было мало. На тех моих либеральных соотечественников, которые и до сих пор полагают, что в те времена плохо было только в Советском Союзе, американский интеллектуал тех лет посмотрел бы с презрением как на идиотов – они и есть идиоты, поэтому я жму руку американскому интеллектуалу.

«Вторая мировая война и время Великой депрессии остались позади, и Америка пришла в движение. Окраины городов повсюду застраивались домами. Новые машины со сборочных конвейеров скатывались на новенькие тротуары. В целях обеспечения национальной безопасности были построены системы магистралей, соединяющих штаты и протянувшихся от одного океана до другого. Обеды из полуфабрикатов, презентация которых состоялась в 1953 году, появились в каждой духовке.

“Отличная жизнь, правда, Боб? – произносит мужчина из рекламы 50-х годов, где молодая чета со своим сыном, у которого волосы торчат как пакля, сидит на диване и смотрит телевизор. А завтра будет еще лучше, и у тебя, и у всех людей”»^[2]. Всё это, как бы там ни было, культура – и отсюда нетрудно понять, почему с приходом на авансцену мятежного бит-поколения в моду входит термин «контркультура». Действительно, можно было бы взять нормального американского обывателя той поры, этакого квадратного Бэббита, ко всем его стандартным характеристикам прибавить отрицательную частицу и получить типичного битника. Там, где нужно было чтить Христа, битник обращался к буддизму. Там, где коммунизм объявлялся главным пороком рода человеческого, битник считал себя последователем Маркса или Троцкого (но не Мао – этим промышляли только во Франции). Там, где нужно было заниматься спортом, битник пил и употреблял наркотики (хотя вслед мог и позаниматься спортом, с него могло статься – S, D & R» n»R & S). Там, где социальным идеалом выступала крепкая семья, битник уходил в оголтелый промискуитет или чего доброго предавался богомерзкому содомскому греху, который среди деятелей бит-поколения миновал только избранных (Грегори Корсо вспоминает, как он обрадовался, узнав, что Джек Керуак – не гей). Там же, где дядюшка Сэм пророчил тебе прочную карьерную лестницу, где национальным героем считалось что-то вроде новоявленного президента США Дональда Трампа, ты, будучи битником, угонял машину и рвал побираться в какие-то богом забытые южные штаты, пропахшие потом, пустыней и местной сивухой, без царя в голове и без синицы в небе. Словом, битники были настоящими детьми своей эпохи – с той оговоркой, что у них повелось всё-всё делать наоборот. И хотя в нашей культуре с легкой руки одного питерского музыканта корейского происхождения под битником понималось нечто в туфлях на манной каше, в двубортном пиджаке отдающее душу за рок-н-ролл, всё-таки этот образ самую малость неточен, пускай в нем есть какой-то сущностный нерв…

Литература. С ней в Америке свои, особенные и подчас драматические отношения. И здесь, конечно, работали неизбежные законы филиации, и здесь американцам приходилось иметь дело с неотъемлемым и свершившимся фактом европейской культурной традиции, но ведь литература – особая область, в которой более прочего сильна негативная инстанция воображения, о которой речь впереди, инстанция, рассматривающая всякое наследие и вообще любую данность как то, что должно быть преодолено и уничтожено. И пусть некоторые критики даже в конце XIX века рассматривали американскую литературу исключительно через призму литературы европейской^[3], всё же именно XIX век стал для американских писателей точкой зарождения совершенно особенной и неповторимой национальной традиции.

Когда-нибудь будет сполна осмыслен тот мистический факт, что рождение американской литературы и появление битпоколения разделяет ровно один век. В 1841 г. Ральф Уолдо Эмерсон выпускает первый том своих «Эссе». В 1850 г. Натаниэль Готорн публикует «Алую букву». Герман Мелвилл пишет совершенно новый, оригинальный американский роман «Моби Дик» (1851 год), аналогов которому просто нет в европейской литературной традиции, Эдгар Аллан По создает оригинальный американский рассказ – и, что беспрецедентно, теперь уже европейцы, например в лице неистового Бодлера, почитают за честь подражать американцам, а не наоборот. Под неоспоримым влиянием классической европейской философии, но с решающим и опять же неоспоримым значением местного национального опыта возникает первая собственно американская философская школа – я имею в виду трансцендентализм, центрированный на Эмерсоне и Торо (в 1849 г. он публикует нашумевшую брошюру «О гражданском неповиновении», в 1854 г. свой эскапистский шедевр «Уолден, или Жизнь в лесу»). Уолт Уитмен совершенно сознательно работает над тем, чтобы заложить основания для оригинальной – демократической, как он говорил, – американской поэзии, в корне отличной от структурированной, иерархичной, дисциплинированной и сдержанной, «феодальной» поэзии старой Европы, и, при многих возможных оговорках и возражениях, ему это удается (сборник «Листья травы» появляется в 1855 г., ровно за 100 лет до эпохальных чтений в Шестой Галерее, о которых ниже).

Словом, в 50-х годах XIX века, за один век до битников, рождается самобытная американская литература, возникают ее собственные характерные черты, ее базовые приемы, тенденции и направления. Будем здесь называть это событие первой волной американской литературы. В начале XX века эта волна не то чтобы разбивается о некие скалы, но довольно существенно изменяет свою изначальную структуру. Юное, энергичное и оптимистическое формотворчество сменяется часто холодным, местами тревожным движением самокритики и ревизионизма. И хотя советская научная литературоведческая продукция ныне во многих местах воспринимается скорее с юмором, нежели с энтузиазмом, всё-таки стоит признать, что правоверные (или просто лукавые) марксистские критики угадывали верно: американская литература в XX веке сильно левеет, уходя от, скажем чуть архаично, формализма по направлению к остросюжетной содержательности, основанной на реалиях тяжелого быта низов американского общества.

Карта побережья Черного моря

Спутниковая подробная карта побережья Черного моря

Краснодарский край — часть Российской Федерации, которая известна и популярна своими курортами. В основном, люди приезжают сюда отдыхать в период с середины мая и до конца сентября. Здесь имеется около 420 санаториев, которые предлагают свои услуги. К главным морским курортам побережья Черного моря можно отнести Сочи, Анапу и Геленджик.

Населенные пункты — поселки и города на побережье Черного моря в Краснодарском крае на карте.

В этой статье речь пойдет не только о самых известных курортах, а обо всех, которые есть в Краснодарском крае.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push();

Подробная карта побережья Черного моря

Карта очень большая и подробная. Увеличьте ее для удобного просмотра. Так выглядит Краснодарский край на карте.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push();

Курорты Краснодарского края на карте

Абинск

Поселок славится своим чудесным климатом, а также огромным количеством разных достопримечательностей.

Отдельного внимания заслуживают скалы Новые, которые находятся практически рядом с поселком. Здесь постоянно проводятся различные спортивные мероприятия. Абинск отлично подойдет для любителей сверхъестественного, ведь он известен наличием аномальных зон. Также здесь расположен известный Шапсугский могильник.

Анапа

Один из самых знаменитых курортных городов России на Черном море. Удивительно, но 280 дней в году в Анапе светит солнце. Здесь расположен один из самых длинных песчаных пляжей в Европе. Наибольший период наплыва туристов — с мая по октябрь. В городе огромное количество достопримечательностей и мест для отдыха. Курорт считается идеальным местом для отдыха с детьми.

Апшеронский район

Апшеронск — город, который пользуется популярностью у любителей активного отдыха в населенных пунктах района. Здесь постоянно организовываются походы в горы. Ну и конечно, в городе прекрасный воздух и чудесная природа.

Геленджик

Город относительно молодой, ему всего 115 лет. Климат способствует отдыху в летнее время года. Максимальный наплыв туристов здесь ожидается в период с мая по октябрь. В городе хорошо развита инфраструктура. Это самый популярный курорт в Краснодарском крае. По популярности с ним может сравниться только курорт Сочи.

Горячий Ключ

Один из самых старых курортов, который расположен в 60 километрах от Краснодара. Горячий Ключ популярен тем, что здесь есть более десяти минеральных источников.

Курорт также отличается чистым воздухом и шикарными пейзажами.

Город Краснодарского края славится очень жарким летом. В июле вода нагревается до + 25 градусов. Пляжи расположены не в городе, а на косах, которые уходят прямиком в Черное море.

Здесь расположено Ейское озеро, которое является источником лечебной грязи.

Мостовский район

Самая большая достопримечательность — биосферный заповедник, который имеет международное значение.

Мостовской район считается юго-восточными воротами всего Краснодарского края.

Тут безумно красивая природа и необычайно чистый воздух.

Новороссийск

Красивейший город, который ежегодно посещают миллионы туристов.

Инфраструктура здесь развита не хуже чем в любом современно городе Европы.

Также тут находится большое количество памятников архитектуры, потому как Новороссийск имеет статус города-героя. В городе расположен самый большой аквапарк на территории Российской Федерации.

Этот курорт не требует большого описания, потому что о нем и так знают все. Сочи — один из самых известных курортов курортов на Черном море и в мире. Здесь невероятно развитая инфраструктура еще со времен Советского Союза, однако, зимняя Олимпиада дала дополнительный толчок в ее развитии.

Считается, что человек, который один раз приехал в Сочи, захочет вернуться сюда и в будущем, ведь здесь можно найти развлечения на любой вкус. Недаром многие звезды спорта и шоу-бизнеса предпочитают проводить каникулы не на зарубежных курортах, а именно в прекрасном Сочи.

Рядом с этим Черноморским курортом находится много населенных пунктов поменьше — Лоо, Вардане, Головинка, Хоста , Кудепста, Адлер.

Темрюкский район

Город Темрюк является, пожалуй, самым живописным курортом, ведь омывается сразу двумя морями: Черным и Азовским. Станицы Голубицкая и поселок Пересыпь — популярные места среди отдыхающих. Здесь замечательные песчаные пляжи, относительно недорогое жилье, немало интересных достопримечательностей и развлечений (долина Лотосов, грязевые вулканы, дельфинарий, винный завод Фанагория и многое другое).

Туапсинский район

Это место считается одним из самых экологически чистых на черноморском побережье.

Здесь находится огромное количество населенных пунктов Краснодарского края, курортов, баз отдыха и санаториев. Если человек желает поправить свое здоровье, а заодно отдохнуть от большого города, тогда Туапсинский район — именно то, что нужно.

Курортная зона Туапсинского района растянулась на карте более чем на шестьдесят километров.

Большое количество курортов Краснодарского края которые Вы видите на побережье Черного моря предлагает отдых на любой вкус и размер бюджета. Поэтому сделать оптимальный выбор для идеального отдыха сможет каждый.

Вариантов действительно множество — от дорогих отелей 5 звезд в Сочи (Swissоtel Resort Сочи Камелия или Radisson Rosa Khutor) до возможности недорого отдохнуть в 2016 в частном секторе небольших населенных пунктов на побережье моря — Кабардинка, Абрау-Дюрсо, Джанхот.

Все курорты Черноморского побережья на одной карте с городами и поселками для отдыха

Ежегодно на Чёрное море в России едут отдыхать миллионы туристов. Кто-то выбирает Сочи или Геленджик, другие предпочитают Витязево и Дивноморское, а третьи вообще стараются отдохнуть в небольших станицах и посёлках. Новая подробная карта Черноморского побережья с городами и поселками, курортами и всеми основными населёнными пунктами, поможет в выборе места, где вы проведёте свой очередной отпуск. Смотрите карту, увеличивайте её, чтобы рассмотреть даже самые небольшие деревеньки на берегу Чёрного моря. Какое бы место вы не выбрали, везде будет красивая природа и шикарное тёплое море!

Чёрное море – это уникальное море. Проливами оно связано с такими морями как Азовское, Эгейское, Мраморное и Средиземное. Поэтому при желании, возможности и наличии необходимых документов, через Чёрное море можно попасть даже в Атлантический океан.

Выход к берегу Чёрного моря есть у семи стран: у России, Турции, Болгарии, Грузии, Украины, Румынии и Абхазии. И, пожалуй, только России использует береговую линию наиболее эффективно. Тут и отели, и пансионаты, и базы отдыха, и гостевые дома… конечно, другие страны также имеют на берегу свои курорты, но их количество не значительное, а количество отдыхающих на них туристов куда меньше, чем на нашем берегу.

Плюсы отдыха на Черноморском побережье

Впервые собрались на море? «Ловите» основные плюсы такого отдыха:

— воздух возле моря насыщен йодом, что благотворно влияет на дыхательную систему и вообще помогает организму очиститься от ядовитого воздуха больших городов
— горы, леса, озера: отдыхающие могут разнообразить свой отдых и проводить время не только на пляжах, но и в окрестностях
— в каждом городе много достопримечательностей, которые стоит посмотреть. Среди достопримечательностей есть как постройки, так и природные: водопады, вершины гор, туристические тропы
— на берегу моря огромный выбор жилья, поэтому каждый сможет найти жильё по своему «карману» и отлично отдохнуть
— возле большинства курортов находятся лечебные грязевые озёра, минеральные источники и другие природные чудеса. Тут отлично совмещается пляжный отдых с экскурсионным и с лечебным

— на любой курорт можно добраться на автомобиле, поездом или самолётом. Всё находится близко, и при желании можно каждые несколько дней менять курорт
— побережье с самыми разными пляжами: галька, песок, камни, скалы, ракушечник
— тут нет экзотических растений и животных, так что реакция аллергии вряд ли возможна
— летом вода в море прогревается до оптимальной температуры в +25 градусов
— и дети, и взрослые найдут тут развлечения для себя

Основные курорты Черного моря

Самый «главный» курорт – это Сочи. Отдыхают тут и лето и зимой. Ещё не известно, когда Сочи наиболее популярен. С появлением тут горнолыжных курортов, в зимний период курортную столицу посещает больше туристов, чем летом.
Геленджик – немного теряет свою популярность, но прежде всего это связано с тем, что рядом появились другие современные курорты. В городе большинство пляжей песчаные, а ещё тут много достопримечательностей.

Анапа – курорт для семейного отдыха. Тут много развлечений, много минеральных источников. Сюда приезжают на море, и поправить здоровье в естественных минеральных источниках.
Туапсе – ещё один «большой» курорт на карте Черноморского побережья. Почти все пляжи тут бесплатные, на берегу много аттракционов и развлечений. Рядом с городом огромные лес и рощи, где проложены туристические тропы.

Курорты Чёрного моря со стороны Крыма

Ялта – самый первый город на полуострове, который стоит посетить. Именно тут сосредоточены основные достопримечательности полуострова. Ялту называют солнечным городом, так как в году тут намного больше солнечных дней, чем на других курортах.

Евпатория – песчаные пляжи, известные достопримечательности, чистое море. Курорт известен своими здравницами и лечебными процедурами. Сюда приезжают со многими болезнями, а уезжают вполне здоровыми и бодрыми.
Алушта – огромные виноградные поля, красивая природа и пляжи. В округе много грязевых озёр, некоторые платные, некоторые бесплатные. Курорт закрыт от прохладных ветров, поэтому тут теплее, чем на других таких же курортах полуострова.

Подробная карта Черноморского побережья России и его курорты

Субтропическая экзотика, радушные люди, обилие четырёх- и пятизвёздочных отелей – лишь первый мазок в описании черноморского побережья России. Отсутствие необходимости оформления дополнительной документации при въезде делает эту территорию в глазах россиян куда привлекательнее заграничных мест отдыха.

Содержание статьи:

• Берега Черного моря на карте мира
• Основные курортные города и поселки
• Курорты Крымского полуострова
• Курорты Краснодарского края
• Подбор отелей
• Где еще находятся интересные места?

Поддержите наш новый проект в Facebook

Нажмите кнопку «Нравится» ниже, чтобы получить доступ к самым интересным материалам из мира туризма и путешествий:

Берега Черного моря на карте мира

Черноморское побережье России расположено на юго-западе страны. С севера граница региона проходит по Перекопскому перешейку, который соединяет Крым с Украиной. Береговая линия простирается на 1200 км по полуострову и далее к югу вплоть до границы с Абхазией в Адлере.

Во времена Советского союза и за последнее десятилетие инфраструктура региона совершила решительный скачок в погоне за видными курортами земного шара.

На территории большей части Крымского полуострова преобладают умеренные температуры и лишь на крайнем южном побережье находится северный виток субтропиков.

Около 44-й параллели континентальная область Причерноморья разделена Кавказскими горами на зоны умеренного и субтропического климата.

Умеренная зона простирается от Таманского полуострова до Анапы. Континентальный климат здесь пребывает под влиянием моря, потому данный регион щедро прогревается солнцем летом и избавлен от зимних заморозков.

Северный рукав Кавказского хребта окаймляет зону субтропиков. Сухой субтропический климат господствует на территории от Анапы до Джубги (Туапсинский район). Летом местность часто изнывает от засухи, а зимой орошается осадками.

С началом осени жара начинает спадать практически на всей территории России. А о сентябрьской погоде в Туапсе читайте в этой статье.

Высокие температуры господствуют с мая по октябрь, а после сменяются мягкой зимой. От Туапсе до Адлера расположилась самая северная в мире зона влажных субтропиков с равномерным распределением осадков по сезонам.

В субтропическом поясе Причерноморья 25-градусовая летняя жара сменяется мягкой зимой с температурой чуть выше нуля.

Средние температуры колеблются от 23 градусов тепла летом, до нулевых показателей зимой.

Основные курортные города и поселки

Ниже представлена карта наиболее примечательных мест для отдыха с современной инфраструктурой на черноморском побережье России.

Курорты Крымского полуострова

• Евпатория (санатории «Орен-Крым», «Приморский», «Победа», 80 пляжей и огромный выбор увеселительных заведений);
• Саки (санаторий имени Н. Н. Бурденко, «Полтава-Крым» и «Голубая волна», развлекательный комплекс «Солнышко»);
• Форос (цветные пляжи, санатории «Форос» и «Южный», оздоровительный комплекс «Таврия»);
• Ялта (впечатляющая набережная, увлекательные аттракционы и современные гостиницы);

Смотрите фото и читайте о всех достопримечательностях Крымского полуострова здесь.

Алушта (дельфинарий, санаторий «Морской уголок», ТОК «Чайка», аквапарк «Миндальная роща»);

Коктебель (мыс Хамелеон и Коктебельская набережная);

Феодосия (60 санаториев, домов отдыха и пансионатов, где организовывается терапия болезней дыхания, кровообращения, пищеварительной и нервной системы);

Керчь (лечебные грязи в местных санаториях, живописные пляжи с песком из осколок ракушки и каменистым дном).

Курорты Краснодарского края

Анапа (лечебные пляжи, парк «Аллея Роз», около сотни гостиниц и 207 санаторно-курортных организаций);

Археологами найдена старая карта Анапы. Подробно в следующем видео:

Тамань (минеральный источник «Турецкий фонтан», два городских пляжа);

Сочи (Красная поляна, олимпийский парк, дендрарий, Сочи-парк, дельфинарий «Акватория», океанариум, смотровая башня на горе Ахун, с которой открывается вид на центр Сочи и Адлерский район);

Кабардинка (дикие пляжи, пансионаты «Виктория», «Жемчужина», «Лазурный» и детские лагеря «Знамя», «Сигнал», «Кировец», экскурсии в Новороссийск, Геленджик, досуговый центр «Корсар»);

Бывшая казачья станица Благовещенская прилежно хранит память о своих прошлых жителях и готова поделиться воспоминаниями с каждым искателем кубанского колорита.

Геленджик (множество детских лагерей и кемпингов, благоустроенные пляжи, три аквапарка, рифтинг и каньонинг);

Джубга (джиппинг к Гуамскому ущелью, долине реки Аше и водопадам, увлекательные аттракционы в местном аквапарке, оздоровительные комплексы);

Туапсе (удобные пляжи с современным оборудованием, экскурсии в Геленджик, к Горячему Ключу и в многочисленные дольмены);

Лазаревское (современная индустрия развлечений, РЦ «Дельфин» и «Тропическая амазонка», турбаза «Алексеевка», пингвинарий).

Подбор отелей

Предлагаем воспользоваться удобной формой подбора отелей на всем протяжении черноморского побережья. Для поиска подходящего отеля достаточно указать город, даты заезда и выезда, а также количество гостей.

Где еще находятся интересные места?

О прелестях Крымского полуострова можно прочесть чуть ли не в каждой туристической брошюре. Остатки древнегреческих метрополий (в Керчи, Феодосии и Евпатории), архитектурное наследство Российской империи (Ласточкино гнездо, Алупкинский парк), множество современных пляжей и жилищно-развлекательных комплексов уже не одно десятилетия радуют взыскательных туристов.

А красивейшие фото с описанием основных достопримечательностей Феодосии можно увидеть здесь.

Примечательным является Таманский полуостров, который служит границей для Чёрного и Азовского морей. Здесь можно пройтись по местам приключений лермонтовского Печорина, посетить музей писателя. Ценители винных напитков имеют возможность ознакомится с нюансами виноделия в местных музеях.

Портовый город Новороссийск скуп на пляжи, зато может похвастать живописными пейзажами озера Абрау. Черкесское прошлое оставило Новороссийскому региону множество исторических памятников в виде развалин крепостей.

Да и скала Киселёва, где некогда Лёлик обеспечивал Гоше и Горбункову отличный клёв, не остаётся без внимания со стороны туристов.

Любители активного отдыха не упустят возможность стать участниками популярных фестивалей Кубана и Байк-фест в поселке Веселовка.

Фешенебельные отели и современные парки развлечений таких столпов курортного бизнеса России, как Анапа, Геленджик, Ялта и Сочи дополняются экзотикой их меньших собратьев.

Анапа долгое время удерживает статус столицы среди курортов для всей семьи. Любители рекреационного отдыха имеют возможность существенно подправить своё здоровье за счёт грязелечебниц и йодо-бромных вод.

Многочисленные санатории в Саках, современные отели Кабардинки и турбазы в Лазаревском составляют отличную конкуренцию городам-миллионерам.

Можжевеловые рощи Геленджика отлично сойдут для закрепления оздоровительного эффекта.

Побережье Черного моря простирается на многие тысячи километров и включает территории других республик и стран. Поэтому, здесь можно встретить переселенцев разных национальностей (адыгов, дагестанцев, чеченцев, абхазов, армян, грузин, и других) и услышать речь не только на русском языке.

Карта — Чёрное море

Чёрное море на карте мира. Схематическая и спутниковая карта, где находится Чёрное море.

Черное море

Черное море — большое внутреннее море, расположенное на юго-восточной оконечности Европы. На севере граничит с Украиной, на северо-востоке — с Россией, на востоке — с Грузией, на юге — с Турцией, на западе — с Болгарией и Румынией.

Черное море примерно овальной формы занимает большой бассейн, стратегически расположенный на юго-восточной оконечности Европы , но соединенный с дальними водами Атлантического океана Босфором (который выходит из юго-западного угла моря), Мраморным морем, Дарданеллами, Эгейским морем и Средиземным морем.

Крымский полуостров выступает в Черное море с севера, а к востоку от него узкий Керченский пролив соединяет море с меньшим Азовским морем. В остальном береговая линия Черного моря довольно правильная.

Максимальная протяженность Чёрного моря с востока на запад составляет около 1175 км., а кратчайшее расстояние между оконечностью Крыма и мысом Керемпе на юге составляет около 260 км. Площадь поверхности, исключая Мраморное море, но включая Азовское, составляет около 461 000 кв.км. Собственно Черное море занимает около 422 000 кв.км. Максимальная глубина Чёрного моря более 2210 метров достигается в юго-центральном секторе моря.

Для ученых Черное море является примечательной особенностью, потому что его нижние уровни практически биологически мертвы — не из-за загрязнения, а из-за продолжающейся слабой вентиляции глубоких слоев. Для стран региона Черное море на протяжении веков имело огромное стратегическое значение.

Физиография Чёрного моря

Береговая линия Черного моря лишь слегка изрезана, за исключением северо-западных и северных берегов, которые низменны и изрезаны многочисленными оврагами, долинами и реками, устья которых часто затрудняются песчаными косами. Горы южного Крыма образуют единственные обрывистые скалы. На востоке и юге берега крутые и гористые. Отроги Большого и Малого Кавказских хребтов, разделенные Колхидской низменностью, ограничивают Черное море на востоке, а Понтийские горы — на востоке. Самые крупные острова в Чёрном море — остров Змиевый (Фидониси) и остров Березань.

Геология Чёрного моря

Геологическая история Черного моря полностью неизвестна, но, по-видимому, это остаточный бассейн древнего моря Тетис, датируемый примерно 250-50 миллионами лет назад. Современная форма моря, вероятно, возникла в конце эпохи палеоцена (около 55 миллионов лет назад), когда структурные сдвиги в Анатолии откололи Каспийский бассейн от Средиземного. Вновь созданный Черноморский бассейн постепенно изолировался от океана, и его соленость уменьшилась. В то время Крымский полуостров и Кавказ, вероятно, были островами.

В начале эпохи миоцена (около 20 миллионов лет назад) Черное море впадало в цепь морских озер, но постепенно отделялось от Каспийского региона. По мере того как горы — Понтийские, Кавказские, Крымские и Карпатские поднимались вокруг него, смытые осадочные породы заполняли бассейн.

Дальнейшие движения земли и изменения уровня моря, связанные с плейстоценовыми ледниками привели к прерывистым ледникам. Во время последнего из великих оледенений Черное море превратилось в большое пресноводное озеро. Считается, что нынешняя связь со Средиземным морем и с соленой водой возникла примерно 6500-7500 лет назад. Сильные землетрясения, такие как Крымское землетрясение 1927 года, остаются связанными с этим районом.

Климат Черного моря

Климат Черного моря в целом можно охарактеризовать как континентальный (т. е. подверженный выраженным сезонным колебаниям температуры), хотя климатические условия в некоторых частях бассейна в значительной степени контролируются рельефом береговой линии.

В северо-западной части бассейна, подверженной влиянию воздушных масс с севера, преобладает степной климат с холодной зимой и жарким сухим летом. Юго-восточная часть Чёрного моря, защищенная высокими горами, испытывает влажный субтропический климат, с обильными осадками, теплой зимой и влажным летом.

Зимой отроги Сибирского антициклона (прозрачная сухая воздушная масса высокого давления) создают сильное течение холодного воздуха, северо-западное Черное море значительно охлаждается. Зимнее вторжение полярного континентального воздуха (которое преобладает в среднем 185 дней в году) сопровождается сильными северо-восточными ветрами, быстрым падением температуры и частыми осадками, причем воздух становится теплым и влажным после прохождения над более мягкими восточными частями моря.

Тропический воздух из средиземноморских регионов (в среднем 87 дней) всегда теплый и влажный. Иногда ветры с Атлантики через Восточную Европу приносят дождь и резкие шквалы.

Средняя январская температура воздуха над центральной частью моря составляет около 8 °C и снижается до 2 — 3 °C к западу. Весенняя температура воздуха повсюду приближается к 16 °C, а летом поднимается примерно до 24 °C. Максимальные температуры наблюдаются в Крыму, иногда достигая 37 °C летом. Зимой повсюду дуют самые сильные ветры, а сильные северо-восточные ветры достигают ураганной силы в российском прибрежном регионе.

Гидрология Чёрного моря

Температура верхнего слоя Черного моря имеет выраженную годовую периодичность. Зимой температура воды колеблется от -0,5 °C на северо-западе до примерно 9-10 °C на юго-востоке. Зимнее охлаждение образует верхний смешанный слой, простирающийся на глубину от 50 до 100 метров, с температурой на нижней границе от 6,5 до 8 °C. Летом поверхностный слой прогревается до 23-26 °C. На глубинах от 50 до 75 метров холодный слой остается при 7 °C.

Солёность Чёрного моря

Соленость поверхностных вод в открытом море составляет в среднем от 17 до 18 тысячных, что примерно вдвое меньше, чем в океанах. Заметное увеличение солености, до 21 тысячной, происходит на глубинах примерно от 50 до 150 метров, ниже которых увеличение солености происходит гораздо более постепенно.

Самые глубокие части моря (ниже 400 метров) отличаются очень стабильными температурами между 8,5 и 9 °C и соленостью от 28 до 30 тысячных. Соленость увеличивается до 38 тысячных в Босфоре, куда вторгаются воды из Мраморного моря. Химический состав воды Черного моря почти такой же, как и в океанах.

Важнейшей особенностью Черного моря является то, что кислород растворяется только в верхних слоях воды. Ниже глубины около 70-100 метров в центре и 100-150 метров у края нет кислорода. В этих местах море насыщено сероводородом, что приводит к мрачной “мертвой” зоне, часто посещаемой только приспособленными бактериями.

Течения в Чёрном море

Течения в Черном море являются ветровыми, причем основное течение течет против часовой стрелки, его ветви образуют круговороты, а иногда и большие замкнутые вращения. Течение относительно медленное на поверхности в открытом море, но вблизи берега оно достигает 40-50 см. в секунду. Скорость на глубине — 2,5 см. в секунду.

Потоки в Босфоре сложны: поверхностная вода Черного моря выходит наружу, а глубокая, более соленая, поступает из Мраморного моря. Поверхностные ветры являются важным осложняющим фактором, особенно в мелком пороге, между двумя бассейнами. Такая же ситуация сложилась и для потоков в Азовское море и из него через Керченский пролив. Водообмен через Босфор происходит относительно медленно, и полная рециркуляция черноморских вод занимает около 2500 лет.

Общий водный баланс моря является результатом сочетания факторов осадков, притока из континентальной массы и Азовского моря, поверхностного испарения и выхода через Босфор. Таким образом, годовой уровень воды изменяется незначительно в зависимости от факторов, влияющих на один или несколько из этих компонентов. Приливы практически отсутствуют.

Было подсчитано, что для круговорота воды с глубины на поверхность требуются сотни лет, хотя существует некоторая ограниченная турбулентность дна, вызванная теплом земной коры и химическими реакциями на морском дне.

Морская жизнь Чёрного моря

Здесь обитает около 180 видов рыб, пятая часть из которых имеет промысловое значение. Наиболее важными являются хамса, килька, ставрида и другие, в том числе колючая собачья рыба, тип небольшой акулы, которая особенно плодовита в Черном море. Некоторые сезонные миграции рыбы происходят, в частности, через Босфор.

Черное море — важная круглогодичная транспортная артерия, связывающая страны Восточной Европы с мировыми рынками. На Одессу, исторический украинский город, вместе с близлежащим портом Ильичевск приходится большая часть морского грузооборота.

Порты Чёрного моря

Порты Новороссийск и, в меньшей степени, Туапсе и Батуми специализируются на нефти. В Болгарии основными портами являются Варна и Бургас. Констанца в Румынии, соединяет нефтеносные регионы с внешними рынками. Стамбул на Мраморном море принадлежит Турции, в то время как Дунай выступает в качестве огромной торговой артерии для балканских стран.

Рыбный промысел является наиболее широко используемым биологическим ресурсом Черного моря, к числу природоохранных мер относятся запрет на промысел дельфинов, введенный советскими властями в 1966 году, а также ограничения на использование нефтяных танкеров и утилизацию промышленных отходов.

В 1990-х годах шесть черноморских стран подписали Конвенцию о защите Черного моря от загрязнения (также называемую Бухарестской конвенцией).

Отдых на Чёрном море

Великолепный климат и минеральные источники вокруг Черного моря сделали его крупным рекреационным и оздоровительным центром, а Крым — самым важным регионом. Песчаные пляжи Болгарии и Румынии также привлекают все большее количество туристов.

Исследование Чёрного моря

Навигация по Черному морю была известна еще со времен древних финикийцев. Греческий историк Геродот описал северные берега Чёрного моря в 5 веке до нашей эры, в то время как первые навигационные путеводители были написаны греками в 4 веке до нашей эры. Берега Черного моря были заселены многими народами, в том числе славянами, турками и генуэзцами.

Русские моряки начали гидрографические исследования Азовского и Черного морей в 18 веке, и эти исследования были в основном завершены к концу 19 века. Регулярные метеорологические наблюдения были начаты в первой четверти 19 века, а биологическая станция в Севастополе (на Крымском полуострове) была основана в 1871 году. В 1881-1882 годах русский морской командующий и океанограф Степан Осипович Макаров подробно исследовал двухслойный водообмен через Босфор.

Первая междисциплинарная экспедиция (1890-1891) провела новаторские гидрологические наблюдения в глубоких слоях моря, в процессе которых обнаружила присутствие сероводорода в этих слоях. Океанографические исследования Черного моря были в основном завершены в ходе экспедиций, организованных в середине 1920-х годов.

Во второй половине 20 века странами Черноморского бассейна и другими регионами были проведены разнообразные комплексные исследования моря. Совсем недавно подводные археологические изыскания сочетали акустическое картирование с физическим отбором проб морских моллюсков а вымершие пресноводные моллюски предполагают, что затопление Черного моря последовало за разрушением естественной дамбы между ним и Средиземным.

Карта Краснодарского края подробная с городами, селами, районами и деревнями

Краснодарский край на карте — спутник и схема

Краснодарский край — районы на карте

1. Абинский район
2. Апшеронский район
3. Белоглинский район
4. Белореченский район
5. Брюховецкий район
6. Выселковский район
7. Гулькевичский район
8. Динской район
9. Ейский район
10. Кавказский район
11. Калининский район
12. Каневской район
13. Кореновский район
14. Красноармейский район
15. Крыловский район
16. Крымский район
17. Курганинский район
18. Кущевский район
19. Лабинский район
20. Ленинградский район
21. Мостовский район
22. Новокубанский район
23. Новопокровский район
24. Отрадненский район
25. Павловский район
26. Приморско-Ахтарский район
27. Северский район
28. Славянский район
29. Староминский район
30. Тбилисский район
31. Темрюкский район
32. Тимашевский район
33. Тихорецкий район
34. Туапсинский район
35. Успенский район
36. Усть-Лабинский район

№	Населенный пункт	Субъект федерации	Координаты	Вокзалы
1	Белореченск	Краснодарский край	44.7611,39.8711
2	Горячий Ключ	Краснодарский край	44.6344,39.1356
3	Темрюк	Краснодарский край	45.2784,37.3702
4	Славянск на Кубани	Краснодарский край	45.2604,38.1260
5	Тимашевск	Краснодарский край	45.6148,38.9343
6	Крымск	Краснодарский край	44.9344,37.9855
7	Кропоткин	Краснодарский край	45.4347,40.5760
8	Тихорецк	Краснодарский край	45.8547,40.1259
9	Ольгинка	Краснодарский край	44.2013, 38.8892
10	Агой	Краснодарский край	44.1472, 39.0379
11	Лермонтово	Краснодарский край	44.3049, 38.7516
12	Небуг	Краснодарский край	44.1711, 39.0021
13	Новомихайловский	Краснодарский край	44.2621, 38.8631
14	Архипо-Осиповка	Краснодарский край	44.3713, 38.5315
15	Красная Поляна	Краснодарский край	43.6805, 40.2073
16	Джубга	Краснодарский край	44.3224, 38.7044
17	Лазаревское	Краснодарский край	43.9167, 39.3304
18	Адлер	Краснодарский край	43.4436, 39.9104
19	Ачинск	Краснодарский край	56.2538, 90.4795	1
20	Сочи	Краснодарский край	43.5855, 39.7231	3
21	Новороссийск	Краснодарский край	44.7235, 37.7687	2
22	Ейск	Краснодарский край	46.7115, 38.2765
23	Геленджик	Краснодарский край	44.5630, 38.0791	1
24	Армавир	Краснодарский край	40.1554, 44.0387
25	Анапа	Краснодарский край	44.8950, 37.3163	3
26	Краснодар	Краснодарский край	45.0645, 38.9884	3

Краснодарский край находится в южной части России и захватывает сразу Черное море и Азовское. Карта Краснодарского края со спутника показывает, что через его территорию протекает река Кубань.

В регионе развита туристская отрасль. Кроме того, край занимает ведущее место по производству сельско – хозяйственной продукции. Основные промышленные предприятия сосредоточены в трех крупных городах: Новороссийске, Армавире и в Краснодаре. Славится регион и своим виноделием. С помощью карты Краснодарского края схема можно найти все винодельческие заводы.

В землях Краснодарского края найдено более 60 разновидностей полезных ископаемых.

Районы Краснодарского края

По региону проходят важные железнодорожные линии. В Краснодаре находится один из самых больших аэропортов России.

По районам Краснодарского края проходит множество важнейших автотранспортных магистралей: Новороссийск — Керченский пролив, Кавказ и Москва-Новороссийск.
Через край проходят железные дороги, который ведут в Абхазию, Крым и Ставропольский край.

Можно найти центральные районы на карте Краснодарского края.

Один из таких районов – Абинский. Его территория имеет границу с городским округом Геленджика. Район пересекает важная автотрасса, которая протягивается с востока на запад. Также проходит железнодорожная магистраль из Краснодара в Новороссийск.

Апшеронский район находится на юге Краснодарского края. В нем более 250 промышленных предприятий. Выделяются следующие отрасли:

• машиностроительная;
• деревообрабатывающая;
• пищевая;
• металлообрабатывающая.

Большая часть предприятий относится к лесопромышленному комплексу. В данном районе проходит горная железная дорога, которую поможет найти подробная карта дорог Краснодарского края.

На побережье Ейского лимана располагается Ейский район. В его пределах развивается сельское хозяйство, машиностроительная отрасль, а также легкая промышленность и строительная отрасль. В районе насчитывается более 200 производственных предприятий.
Данный район считается важнейшим транспортным узлом, так как в нем есть все типы транспорта: воздушный, железнодорожный, автомобильный, водный и трубопроводный. Главной автотрассой считается автомагистраль Краснодар-Ейск.

Карта Краснодарского края по районам поможет найти Кавказский район и его главный город – Кропоткин. Важное значение в районе имеет сельское хозяйство. Здесь выращивается кукуруза, зернобобовые и сахарная свекла.

Кореновск пересекает важная железная ветка Краснодар-Тихорецк. Крупнейшими предприятиями считается сахарный завод и молочно-консервный комбинат.
На Таманском полуострове можно найти Темрюкский район. В районе располагается большая часть виноградников Кубани и более 10 винных заводов. При помощи карты Краснодарского края с селами можно отыскать три крупных порта и учреждения туристской отрасли.

Карта Краснодарского края с городами и селами

В Краснодарском крае находятся следующие крупные города:

1. Самым большим городом в крае является Краснодар . Третья часть промышленных предприятий сосредоточена здесь.
2. Сочи считается морским и горнолыжным курортом.
3. Карта Краснодарского края с городами и селами поможет найти Новороссийск , в котором есть крупный порт. В городе располагаются цементные заводы и производство шампанского Абрау Дюрсо.
4. На юго-востоке находится Армавир , который отличается развитой экономикой.
5. На территории Ейска располагается порт с терминалом для нефти. Город обладает развитой инфраструктурой.
6. Туапсе считается курортом, промышленным центром и портом.
7. Анапа относится к морским курортам с хорошими климатическими условиями. Рекомендуется для детского отдыха. Данный город позволит найти карта Краснодарского края с населенными пунктами.
8. На территории Крымска развита химическая и пищевая промышленности.
9. Геленджик относится к знаменитым курортам с теплым климатом и удобной бухтой.
10. На западе находится Темрюк . На его территории много судоремонтных предприятий и морских портов.

Экономика и промышленность

Карта Краснодарского края подробно отображает все промышленные объекты города. Основным видом промышленности края считается перерабатывающее производство. Важной отраслью считается пищевая. Большое значение для экономики имеет машиностроительная промышленность, а также металлообрабатывающая.

На территории Краснодарского края собирается больше зерна и сахарной свеклы, чем в других городах России.

Многочисленные портовые комплексы обеспечивают значительную часть транзитных грузов России.

Яндекс карты Краснодарского края помогут найти более 50 крупных строительных организаций.

Краснодарский край производит большие объемы цемента. Также на его территории находится более 20 предприятий, производящих бетонные и железобетонные изделия.
Важнейшей экономической отраслью является туризм, который развивается на побережьях морей, а также в горных районах края.

Карта побережья Краснодарского края

Черное море, как магнит, притягивает к себе туристов из самых разных уголков России и ближнего зарубежья. Подробная карта черноморского побережья Краснодарского края поможет сделать выбор населенного пункта, в котором можно провести свой отпуск. Огромная популярность краснодарских курортов обусловлена беспроигрышным сочетанием субтропического климата, разнообразных пляжей и чистого моря. А продолжительный курортный сезон, достойный уровень туристического сервиса и огромное разнообразие экскурсионных маршрутов и уникальных достопримечательностей делают отдых на российском побережье Черного моря еще более привлекательным.

Побережье Краснодарского края

Горящие туры в Анапу

Туры в Геленджик

С населенными пунктами

Черное море в Краснодарском крае

Дороги Краснодарского края

Станицы Краснодарского края

Карта с городами

Трансферы из аэропорта

Скидка на аренду частного жилья

Какой курорт на побережье Краснодарского края выбрать

Планирую свой отпуск, каждый турист неизменно задается вопросом, какому курорту отдать свое предпочтение. А выбрать есть из чего – на территории Краснодарского края несколько десятков крупных и миниатюрных городов и поселков, обозначенных на карте побережья. Традиционно принято выделять три основных туристических направления – Сочи, Геленджик и Анапа.
Большой Сочи
Являясь самым известным и наиболее посещаемым туристическим регионом России, Сочи заслуженно пользуется любовью доброй половины жителей нашей страны. На отдых в этот райский субтропический уголок приезжают туристы, мечтающие о жарком южном солнце, ласковых волнах, свежем морском бризе и витающей в воздухе атмосфере приключений и романтики.

Пляжи Большого Сочи – самого протяженного города в России – представляют собой береговую линию длиной в 145 километров. С помощью карты пожно узнать, что местами горы подступают к самой кромке моря, а кое-где пляжи достигают в ширину нескольких десятков метров.
Вся территория этого курорта является частью Государственного национального парка. Здесь можно встретить распространенные и очень редкие виды растений, характерных для субтропиков. В теплый период года побережье утопает в зелени и цветах, а воздух наполнен ароматами гибискуса, винограда, розовых кустов и магнолии.
Главным преимуществом отдыха в Сочи является огромный выбор вариантов размещения – от скромного отдыха эконом-класса до роскошных туров по системе «все включено». Стоимость путешествия, в первую очередь, зависит от выбранного курорта и категории отеля. Недорого отдохнуть можно в Адлере, Лоо, Дагомысе, Хостинском и Лазаревском районах. Их вы найдете на карте побережья Краснодарского края. Самым же элитным и дорогостоящим традиционно считается отдых в Центральном Сочи и поселке Красная поляна.
Независимо от выбранного района туристов гарантированно ждут благоустроенные пляжи, развитая туристическая инфраструктура и огромное разнообразие магазинов, баров, кафе, закусочных, спа-салонов и массажных кабинетов. На пляжах работают пункты проката инвентаря, а отдыхающие имеют возможность заняться дайвингом, отправиться на морскую прогулку, прокатиться на водных аттракционах и даже полетать на парашюте. А после пляжных развлечений можно отправиться на увлекательную экскурсию, маршрут которой помогут подобрать и обозначат на карте работники экскурсионных бюро, расположенных как на набережной, так и на улицах курорта.
Геленджик
Геленджикская бухта – один из самых узнаваемых регионов на карте черноморского побережья Краснодарского края. Сюда приезжают те, кто в погоне за прекрасным пляжным отдыхом не забывает о такой составляющей путешествия, как долгие прогулки по набережной.
Набережная Геленджика – одна из самых благоустроенных и живописных во всей стране. Утопающая в клумбах и ухоженных газонах, она тянется не один километр вдоль берега, давая отдыхающим возможность любоваться морскими пейзажами, вдыхать насыщенный солями воздух и слушать крики чаек.
Курорт Геленджик – это не только сам город и окаймляющие его Тонкий мыс и Толстый мыс. В состав муниципального образования входят также прилегающие поселки, снискавшие не меньшую популярность и любовь туристов – ухоженная и радующая глаз Кабардинка, гостеприимный Джанхот, уютный поселок Дивноморское. А по соседству с Геленджиком разместился еще один крупный туристический центр – город-герой Новороссийск.
Каждый из курортов рад предложить своим гостям комфортабельные гостиницы и отели, санаторно-курортные комплексы, пансионаты и другие варианты размещения. Стоимость отдыха относительно невелика и зависит от категории отеля и его удаленности от моря.
Галечные и песчаные пляжи оборудованы всем необходимым для полноценного отдыха туристов. В свободное от принятия солнечных ванн и морских купаний время гости курорта могут отправиться на экскурсии – посмотреть удивительной красоты водопады, сфотографироваться у древних дольменов, побывать на винном производстве Абрау-Дюрсо и даже подняться высоко в горы, чтобы посмотреть на бухту и ее окрестности с высоты птичьего полета.
Анапа
Анапа – настоящий рай для детского оздоровительного отдыха. Гляньте на карту и убедитесь, что здесь расположено множество лагерей, санаториев и пансионатов для юных туристов. Но и среди взрослого населения находится немало желающих провести свой отпуск, нежась на мягком песке и плавая в очень теплых прибрежных водах Черного моря.
Являясь крупнейшим центром туризма Краснодарского края, Анапа заботится не только о современном оборудовании пляжа и высоком качестве туристического сервиса, но и о благоустройстве городской территории. На улицах этого курорта всегда чисто, а множество клумб и газонов, кажется, никогда не теряют привлекательного вида. В высокий сезон все отели Анапы забиты до отказа, и это несмотря на достаточно высокую стоимость проживания, особенно в гостиницах, расположенных на первой береговой линии.
Более экономичные варианты размещения на побережье можно найти в расположенных поблизости курортных поселках – Сукко, Джемете и Витязево. Отдых здесь не менее интересный и комфортабельный, а общая стоимость тура может оказаться значительно ниже, чем в Анапе. Кроме того, необычайная красота природы и обилие экскурсионных маршрутов не дадут туристам заскучать.
Побережье Краснодарского края – это целая россыпь замечательных приморских курортов, отдых в которых запомнится надолго, оставив новые точки на карте ваших путешествий, а в памяти — исключительно приятные воспоминания. Туапсе или Мацеса, Абрау-Дюрсо или Джубга, Архипо-Осиповка или Джанхот – выбор огромен, но для каждого путешественника найдется свой исключительный уголок побережья, где ему будет наиболее комфортно, а отдых принесет массу положительных эмоций.

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

Глава 1. ПАВЕЛ ФЛОРЕНСКИЙ: ИСТОКИ ДУХОВНОСТИ И КУЛЬТУРЫ

1.1 С. А. Флоренский и русская философия

1.2 философия Павла Флоренского и «новое религиозное сознание»»

1.3 утопия и идеология в философском сознании П. А. Флоренского

Глава 2. эпистемология П. А. Флоренского

Глава 3. символизм и СОФИОЛОГИЯ П. А. Флоренского

3.1 символика

3.2 Софиология

3.3 культ и антропология в философии П. А. Флоренского

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

ВВЕДЕНИЕ

В своей знаменитой лекции о Павле Флоренском отец Александр Мень сказал: «Флоренский-это человек, которого нельзя описать однозначно… Эта цифра, хотя и вызывала и вызывает сегодня споры, безусловно, имеет огромный масштаб. А споры вызывало все-и Пушкин, и Леонардо да Винчи. (…) Тот, о ком никто не спорит, никому не интересен»

Один из близких друзей и во многом единомышленник Флоренского Сергей Николаевич Булгаков (о. Сергий) дал самое общее определение духовного пути Флоренского, его вывод был очень определенным: «духовным центром его личности, солнцем, освещавшим все его дары, было его священство.» А еще раньше другой человек и мыслитель, близкий к Флоренскому, Василий Васильевич Розанов, «называл Флоренского»тепевс«(по-гречески), священником, «как самое существенное его определение».

Почему это вовлечение в круг духовенства-главное? Ведь почти все русские мыслители этого времени утверждали свою веру в Бога, свою религиозность (именно поэтому этот период в нашей культуре называют религиозно-философским Ренессансом). Но есть и огромная разница в мировоззрении, которая меняет саму структуру жизни и мышления — священник считает главной целью своей жизни богослужебно-евхаристическое, религиозное служение. Для него религиозное служение — теургия-становится «центральной задачей… жизни, как задачей полного перевода действительности в смысл и полного осуществления смысла в действительности.» Нет, конечно, священство этим не ограничивается, но в жизни Флоренского именно культ стал определяющим фактором во всех других аспектах деятельности, потому что для него «культ есть устроение жизни, к которому восходят все святыни жизни, мысли и дела христианина. Культ-это священная и единственная основа для живой мысли, творчества и общества.»

Рассматривая состояние философской мысли в религии сегодня и изучив труды игумена Андроника (А. С. Трубачева), А. Ф. Лосева, С. С. Хоружего, С. И. Фуделя, П. В. Флоренского, Р. А. Гальцева и других, оценивая философию Павла Александровича Флоренского с их позиций, можно сделать вывод, что значение этого философа для наших дней огромно. Поэтому тема нашей диссертации «Антиномизм и символизм в творчестве Павла Флоренского» актуальна в современной философской мысли, которая, конечно, требует своего раскрытия.

Наше исследование философских исканий и взглядов П. А. Флоренского направлено на решение следующей конкретной задачи: проследить становление П. А. Флоренского как философа, определить основные этапы его религиозного творчества, а также то, как русская и Западная философская мысль повлияла на становление и развитие О. Пол.

Для решения этой проблемы задача нашей диссертации состоит в том, чтобы проанализировать и обобщить те монографии и статьи О. Павла Флоренского, в которых раскрываются его религиозные взгляды и сущность его философии, а также разрабатываются критические обзоры творчества философа.

Исходя из этой цели, мы последовательно решали следующие задачи::

Гипотеза: философский поиск Павла Флоренского берет свое начало в русской и западной философской мысли, имеет большое значение в становлении и развитии русской философской мысли в ХХ веке.

Для решения этих задач использовались следующие методы: изучение и теоретический анализ произведений П. Флоренского и критической литературы, обобщение изученного материала, подведение итогов обобщения.

Изучая творчество П. А. Флоренского и его философские искания, можно выделить три ключевые темы, которые делятся на три основных раздела нашей работы. Первый раздел — «философия П. А. Флоренского в контексте русской культуры и философии», в котором освещаются вопросы становления П. А. Флоренского как философа и религиозного деятеля, его взаимоотношения с русской философией и культурой. Во втором разделе,» гносеология П. А. Флоренского», анализируются агностицизм и Антиномизм в философии О. Пол. Третий раздел «символизм и софиология П. А. Флоренского» раскрывает сущность символизма в творчестве П. А. Флоренского, его учении о Софии (Премудрости) и антропологии. В заключение автор отмечает роль Павла Флоренского в русской философии.

Глава 1. ПАВЕЛ ФЛОРЕНСКИЙ: ИСТОКИ ДУХОВНОСТИ И КУЛЬТУРЫ

Павел Александрович Флоренский (1882-1937) — ученый, религиозный философ и священник. Павел Александрович родился недалеко от станции Евлах Закавказской железной дороги (ныне Азербайджанская Республика) в многодетной семье инженера-железнодорожника. Во время учебы в Тифлисской гимназии он увлекся естественными науками. Однако, по его собственному признанию, под влиянием творчества Льва Толстого он пережил духовный кризис. Флоренский приходит к выводу, что физическое знание о мире ограничено, недостаточно и теряет эпистемологический оптимизм. Тем не менее в 1890 году он поступил на физико-математический факультет Московского государственного университета, который окончил в 1904 году.

В университете он имел возможность слушать лекции Л. М. Лопатина и С. Н. Трубецкого, которые направляли его религиозно-философские поиски на» метафизику единства » В. Соловьева. Именно здесь Флоренский сближается с молодыми людьми, неравнодушными к идеям» богоискательства » и обновления Православия. Среди них были В. Эрн, С. Н.Булгаков и другие. «Произвести синтез церковности и светской культуры, полностью соединиться с Церковью, но без каких-либо компромиссов, воспроизвести все положительное учение Церкви и научно-философское мировоззрение вместе с искусством и т. д.-это представляется мне одной из ближайших целей практической деятельности», — писал Флоренский в письме матери от марта 1904 г. Увлечение этими идеями приводит молодого ученого к участию во вновь созданном студенческом кружке-секции истории религии, а затем в Московскую духовную академию, где занимал должность и. о. доцента кафедры истории философии и в которой преподавал до 1919 года.

В 1911 году Павел Флоренский стал священником, не занимая приходской должности.

Важнейшим событием в жизни Флоренского в то время была защита им магистерской диссертации «о духовной истине», которая впоследствии была опубликована под заглавием «Столп и утверждение истины» (1914). Отличительной чертой этого, едва ли не главного, труда Флоренского является наличие обширных приложений, содержащих экскурсы в различные области научного знания и призванных служить подтверждением идей, разработанных в работе. Книга «Столп и утверждение истины» не осталась незамеченной. Она привлекла внимание к творчеству Флоренского, вызвала интерес читающей публики. Его идеи вызвали споры среди религиозно настроенной интеллигенции, а некоторые из них получили (и до сих пор получают) высокие оценки в богословских кругах.

Флоренский оставил обширное богословское и религиозно-философское наследие. Он писал труды, посвященные Церкви, раскрытию сущности религиозной веры, философии, а также лекции по истории философии: «вопросы религиозного самопознания «(1907), » всеобщие корни идеализма «(1908), » первые шаги философии «(1917), » космологические антиномии И. Канта «(1909) и др. Культурология П. А. Флоренского, представленные в «культ, религия и культура» (1918), «религия и философия» (1918), «философия культа» (1922), «иконостас» (1921 — 1922), «разум и диалектика» (1914), а в статье «христианство и культура», написанной для англоязычного журнала «в Пелигрим» и опубликованной в 1924 году, Многие из его работ были переизданы в последние десятилетия в журналах, издаваемых Московской Патриархией.

Свою общественно-политическую позицию Флоренский провозгласил проповедью «крик крови» (1906), которая была направлена против смертного приговора лейтенанту Шмидту, за что он был заключен в тюрьму. Он не пошел по пути активных действий во имя радикального обновления общественного строя, к чему призывали некоторые его сокурсники по студенческому кружку и объединявшиеся вокруг «христианского братства свободы».

После 1917 года Флоренский был ученым секретарем и куратором ризницы комиссии по охране произведений искусства и древностей Троице-Сергиевой лавры. Позже принимал участие в научно-исследовательской работе в связи с планом ГОЭЛРО, редактировал техническую энциклопедию. Флоренский читал лекции и проводил исследования в области конкретных наук-математики, лингвистики, физики, а также в области техники. Некоторые из его работ этого периода были опубликованы в советских журналах и научных сборниках.

В результате несправедливых обвинений П. А. Флоренский был репрессирован в 1933 году. В 1958 году Мосгорсуд распорядился о его посмертной реабилитации.

П. А. Флоренский-интересная и самобытная фигура в истории русской богословской и религиозно-философской мысли первой трети XX века. Его разнообразные научные интересы сочетались с приверженностью церковным традициям. Он отличался поэтическим талантом и склонностью к религиозно-философским исследованиям.

В учении Флоренского есть противоречия. При этом он не только не избегает их, но скорее сознательно стремится отождествить их как в области научного мышления, так и в области религии. Это нашло отражение в своеобразной концепции Антиномизма, разработанной им на основе философии Канта.

Исследователи творчества Флоренского справедливо полагают, что автор труда «Столп и утверждение истины «»не успел полностью опубликовать свою антроподицею», поэтому «реконструкция его учения о человеке представляет трудную задачу». Основы антроподицеи были заложены Флоренским уже в момент написания им своего литературного труда о Гамлете, в котором, интерпретируя перипетии борьбы христианского сознания с сознанием предков в датском принце, он последовал совету церковных учителей «искать решение всякого вопроса жизни в Евангелии», так как Новый Завет «имеет свое соответствие» для «всякой реальной ситуации». Однако по ряду причин даже в книге «Столп и утверждение истины» эти мысли не получили законченной формы, и Флоренскому пришлось пообещать, что эта задача будет выполнена в ближайшее время — в работе «о росте типов», которая должна показать, «как именно возникает идея авторитета Христа» и «как происходит таинственное перерождение души». Поэтому совершенно ясно, что в «воспоминаниях», охватывающих самый ранний период жизни Флоренского (предположительно до 1898-1899 гг.), не могло быть и речи о более или менее основательной постановке вопроса о феномене человека, тем более что сама эта проблема («открытие человека как начало познавательного развития») стала актуальной для Флоренского лишь в университетские годы. Несмотря на то, что «воспоминания» были адресованы детям автора, они остались незаконченными, а их сюжет, разворачиваясь в русле мифа о сотворении мира, остановился на самом главном — на проблеме человека, созданного Творцом, и самого творца. Вследствие этого, а также ввиду стремления автора «не забегать вперед» в изложении своего духовного развития, рассмотрение интересующего вопроса должно обязательно преследовать «отрицательные», а не «положительные» цели, т. е.

Понимание вопроса о соотношении природы и культуры, космологии и антропологии Флоренского позже выразила основную идею, что «весь человеческий род есть только крохотная часть природы»; развитие этой идеи в итоге оспорили определение человека, как «гомо сапиенс«, отдавая предпочтение «менее возвышенной», определяя его как «хомо Фабер«. «Человек-ремесленник» — это положение человека в космико-экзистенциальном масштабе; он не творец, во всяком случае, он далек от господства над законами космического бытия. С другой стороны, рисуя пеструю картину человеческой массы в Батуме, ее разнообразных языков и наречий, запахов, звуков и красок, Флоренский раскрывает в этом множестве и разнообразии бесконечность «производительной силы природы», творчески стоящей над человеком; поэтому человеческие дома могут исчезнуть, не оставив никаких духовных следов своего прежнего существования, тогда как духовная жизнь развалин «гармонично соединяется с жизнью природы». Не случайно Флоренский писал в 1904 году Белому: «мы не можем сочинять символы-они приходят сами. Когда мы наполняемся иным содержанием, » любой формой творчества человек обязан не столько своим внутренним возможностям, сколько знакам извне, от природы.

В ряде фрагментов своих воспоминаний Флоренский уверяет в своей любви к родителям и родственникам, но подобные высказывания являются не более чем соблюдением этикета, обусловленного характером и назначением текста. «Странно мне теперь думать, а тем более писать, что в такой полной взаимного признания и взаимной любви семье, как наша, я, может быть, и не любила никого, то есть любила, но любила. Этой единственной возлюбленной была природа.» Известно, что из всех своих родственников Флоренский выделял тетю Юлию, которую любил «нежно и страстно», но «без внутреннего побуждения, а за ее отношение к природе».» В природе (в материи) Флоренский нашел то, чего, по его мнению, не было в людях, — правду, красоту и нравственность. По его словам, люди способны любить и не любить в зависимости от своего желания, но цветы любят спонтанно и бездумно, потому что в этом суть природы. Люди вообще страдают от одиночества «по — разному», они «вредят» друг другу (по крайней мере, так же, как» вредили «автору воспоминаний в детстве — «сплошная теплота», «сплошная привязанность», «сплошная порядочность и чистота»); отправляясь в экзотические края, они поэтому ищут не контактов с другими людьми, а прикосновения к природе. Сам Флоренский» бежал » от людей: в раннем детстве-в объятия природы, в школьные годы — в науку. Природа, однако, тоже «скрывалась» от людей; только автор был ее «любимцем», ему одному она посылала свои «знаки», в результате которых она и природа «знали то, чего другие не знают и не должны знать».»

Любовь к природе, к «таинственному» и «особенному» в ней,e которое не может быть раскрыто, затмила интерес молодого Флоренского к истории и человеку.

Флоренский считал своих родителей жертвами русской истории; он не хотел видеть себя ни среди жертв истории, ни в тяжелом жернове семейного воспитания. Идеи отца о «замкнутом мире» семьи, «изолированном от окружающего мира» «островном рае», в котором царили бы «человечность», «теплота» и «мягкость», якобы способные заменить «религиозную догму», «метафизическую истину», «закон» и даже «мораль», были противны молодому Флоренскому, и он всячески внутренне отвергал их, отходя от утопических представлений о семье — прообразе «нового рода человеческого» и «сгустке чистейшей человечности» — к миру природы с ее «чистейшей человечностью». как ни странно, единственным табу, которое молодой Флоренский не нарушил, был религиозный запрет, вследствие которого в детстве он не только не узнал, что такое просфора, но и то, что описано в Евангелии от Матфея. Из отцовского дома Флоренский почерпнул не так уж мало полезного для своей будущей деятельности, но его в целом справедливое осознание ограниченности взрослого мировоззрения имело и негативный оттенок: он стал равнодушен к людям, не доверял им, фактически разделял «низкую» оценку их отцом и «нелюбовь» к ним. «Мемуары» полны иллюстраций такого рода, объясняющих мимоходом, почему их автор заинтересовался феноменом человека относительно поздно.

Однако решительный поворот Флоренского к построению антроподицеи произошел в результате его посещения Оптиной пустыни в 1905 году, что дало автору столпа новое понимание «философии народа» как откровения «веры народа», а также взгляд на Оптину пустынь как на завязь «новой культуры». «Мемуары», напротив, свидетельствуют о разных взглядах молодого автора и о другом мировоззрении, в котором преобладало блестящее, но субъективное видение мира и его разрозненных частей, откликающихся друг на друга. Если сюжет » столпа «несет на себе отпечаток возможного развития Алеши Карамазова после смерти Зосимы, то» мемуары «в этом отношении выдержаны в ключе другого произведения Достоевского, а именно» подростка «с его образом становления юного героя, который обнаруживает свою» идею «лишь проходя через поиски родового тождества и личной»катастрофы».

1.1 С. А. Флоренский и русская философия

Павел Флоренский-русский православный мыслитель. Сегодня среди ученых и философов все еще идет дискуссия о том, была ли вообще создана эта самостоятельная русская философия, или же произведения русских мыслителей следует считать своеобразным отражением западноевропейской философии.

Этот вопрос, как отмечают ученые, если подходить к нему без идеологической предвзятости, на самом деле не так прост. Западноевропейская и русская традиции философской мысли имеют одни и те же основные корни и истоки: античная философия и христианство-именно они изначально так резко отделяют европейскую и русскую философию от восточной философии, например, китайской. И все же, как разные деревья выросли из одного корня — учения Христа: Православия и католицизма, так и русские и западноевропейские философские устремления пошли разными путями. «Русское философское просвещение»,-пишет П. Флоренский в рецензии-рецензии на сочинение студента МДА А. История преподавания философских наук в духовно-учебных заведениях России, прямо или косвенно, через воспитанников богословской школы, обязана всем своим существованием богословской школе, и только самый конец XIX века ознаменовался появлением философии, которая иначе распространилась… Историю преподавания философских наук в духовно-учебных заведениях России следует признать главной нитью истории русской философии вообще, имея в виду, в данном случае, «русскую философию» как совокупность всех философских течений, волновавших русское общество. Но, неся на себе высокую культурную задачу философского просвещения России, богословская школа никогда не была просто механическим передатчиком западной мысли. Все представители богословской школы несут на себе особый отпечаток, свойственный русской мысли, и если история преподавания философских наук является основной нитью истории русской философии в широком смысле, то эта последняя всегда наиболее тесно переплетается с историей русской философии, в узком смысле философии, являющейся исконно русской.» В этом, по Флоренскому, и состоит историческая сущность вопроса. Для П. Флоренский, попытки западной мысли овладеть Русской мыслью во многом олицетворялись в фигуре Канта, «великого обманщика», как он выразился. Платон и Кант-эти две фигуры, кажется, впитывают в себя качества полярных философских и, в более общем плане, духовных идей и идеалов. В интерпретации Флоренского » Кант берет жизненную концепцию Платона и меняет знак перед ней — с плюса на минус. Тогда все плюсы сменяются минусами, а все минусы-плюсами во всех положениях платонизма: так возникает кантианство.»

Русская философия, по Флоренскому, есть оригинальная мысль, берущая начало в учении Платона, обогащенная опытом западноевропейских идей, но не только и не столько опытом принятия, сколько опытом преодоления. И еще одна характеристика, которую следует принять как должное в этой трактовке, состоит в том, что основной идеей русской философии является «религиозная идея», полагал П. Флоренский, то есть русская философская мысль начала XX века реализовала себя в Религиозно-философском понимании мира. А жизнеспособность» русской идеи » определяется ее укорененностью в православии. «Если русская философия возможна,-писал отец Павел, — то только как православная философия, как философия православной веры, как драгоценное одеяние из золота-разума-и драгоценных камней-приобретения опыта-на святыне Православия» (приветственное слово профессору А. И. Введенскому в связи с его 25-летним служением доктором медицинских наук).

Особенности русской философской мысли, имеющие особое значение для Флоренского, но гораздо меньше подчеркиваемые другими мыслителями (например, университетской наукой), следует назвать «философскими принципами славянофильства» и противопоставлением их «периодически повторяющимся нападкам рационалистических принципов» и, конечно, позитивизму, который в значительной степени был принят В. Соловьевым, но уже отвергнут Флоренским.

Таковы основные черты русской философии, к числу деятелей которой Флоренский причислял себя и потому видел их не только в своих предшественниках и современниках, но прежде всего, может быть, в своем собственном мировоззрении.

Исходя из того, что основные работы были опубликованы в 1910-х и 20-х годах, вполне правомерно было бы заключить, что Флоренский-мыслитель начала XX века, тем более что большая часть его работ основана на достижениях науки того времени (например, на теории множеств идей г. Кантора и Н. В. Бугаева в математике). Но если верить самому Флоренскому и воспринимать его слова с полной серьезностью и верой, то сразу же возникнет сомнение: «Флоренский считает свое мировоззрение соответствующим стилю XIV — XV веков русского средневековья, но предвидит и хочет других построений, соответствующих более глубокому возвращению к Средневековью», — писал Флоренский в своем реферате в 1925-1926 годах. А чуть раньше, в январе 1924 года, Флоренский сделал замечательную запись в своих «воспоминаниях»: «я воспитывался и рос как человек совершенно нового времени; и потому я чувствовал себя пределом и концом нового времени; последним (конечно, не хронологически) человеком нового времени, а потому первым-грядущего средневековья.»

Здесь произошло пересечение двух видов времени-хронологического и мировоззренческого. Эти два времени, как учила позитивистская наука, всегда должны совпадать в принципе. От варварства — через античность, через средневековье, через Ренессанс-к современности, если не будет переломов. Это справедливо во всех областях истории, включая историю мысли. Флоренский, напротив, чувствовал это совершенно иначе: как в области пространственного мышления, вместо «однообразной равнины земной поверхности», он, человек поклонения и философ поклонения, видел «всюду лестницы подъема и спуска», так и во времени он остро ощущал трещины и разрывы, когда «время выходит из своих борозд».» И он считал себя человеком и мыслителем переломного момента — последним и первым одновременно. И не только он. Младший современник Флоренского, А. Ф. Лосев, дал ему следующее описание: «Я рассматриваю философию Павла Александровича Флоренского как переходный период между старым и новым. Ибо здесь присутствует самое существенное из старого и самое существенное из нового. И все это суммируется в одном человеке.»

Главной чертой мировоззрения эпохи Возрождения и Нового времени (включая, конечно, Просвещение — истинный пик этой традиции) является антропоцентризм, то есть учение, ставящее человеческую личность в центр мира. Поднимая человека (который «звучит гордо» и является «царем природы») на невообразимую высоту, такое сознание отделяет его от мира, ставит его над миром и превращает сам этот мир только в поле его деятельности, т. е. Самое очевидное следствие такого мировоззрения-экологическое: человек относится к миру «хищнически», отнимая у негото , что ему кажется нужным, выбивая кровью, невзирая на потери. Да и как может быть иначе, если человек не признает себя частью мира, а считает себя его безраздельным правителем, если над человеком нет никого, кому он должен дать отчет в содеянном.»

Для самого человека такое сознание не менее губительно. Когда этот тип мировоззрения был еще в зачаточном состоянии в эпоху Возрождения, уже тогда величайшие достижения «освобожденного человека» оказывались величайшими злодеяниями по-другому. Такие гении и титаны, как Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело исповедовали ту же веру, что и гении злодейства, например, Чезаре Борджиа и его семья. А. Ф. Лосев описывал этот тип личности как «обратную сторону титанизма», то есть человека в его «бесконечном самоутверждении и в его безудержной спонтанности любых страстей, любых аффектов и любых капризов, доходящих до какого — то самолюбия и какой-то дикой и дикой природы».

В русской религиозной философии того времени часто встречалась идея использования антиномий в богословских целях: Б. П. Вышеславцев, С. Н. Булгаков, Л. И. Шестов, В. Ф. Эрн и др. посвятили страницы своих работ рассуждениям об «антиномиях христианской жизни» и «антиномиях биографии бога». Но они (за исключением Булгакова) использовали это понятие чаще всего спорадически, в то время как в работах Флоренского антиномии становятся предметом специального и систематического рассмотрения, со временем превращаясь в широко применяемую методологию.

Размышляя о русской философии начала XX века, можно отметить, что Флоренский является одним из выразителей «нового религиозного сознания». Как отмечает Н. К. Бонецкая, творчество философа не может быть понято и оценено вне каких-либо философских традиций. Поэтому западные мыслители XIX-XX веков так или иначе исходили из работ канта. У русской философии нет такого «отца»; с другой стороны, общим духовным источником русских мыслителей была православная вера. Независимо от того, какие взгляды сознательно исповедовал русский человек, его первичные интуиции, его непосредственный опыт бытия коренились в вере. Труды многих представителей русской философии основаны на понимании веры. Это видно, если принять во внимание линию русской философии Хомякова-Соловьева, труды софиологов и мистика Вяч. Иванов. Но то же самое можно сказать и о тех, кто прошел через кантовское искусство, чья мысль всегда оставалась отмеченной печатью критики и «строгой науки». Веру как дух познания под разными названиями легко найти в мировоззрении не только мистиков С. Л. Франка и Н. О. Лосского, но и в совершенно неразвитом мистицизме, стороннике архитектонической философской мысли М. М. Бахтина. В своей последней книге «самопознание» Бердяев пишет, что в эмиграции его всерьез считали православным мыслителем; и при всей своей поистине сокрушительной критике современной веры Бердяев не бросал категорического вызова идее себя как православного человека.

Можно сказать, что стремление к вере присуще русским мыслителям «генетически» — неважно, что путь большинства из них лежит от марксизма (или позитивизма, как в случае Флоренского) к идеализму. Быт, воспитание и образование на рубеже XIX — XX веков все еще были проникнуты духом Православия. И именно вера стала тем фундаментом, на котором строились сложные ментальные структуры, древняя православная вера оказалась тем общим источником, из которого формировались выразительные и совершенно непохожие друг на друга философские системы. Большинство русских мыслителей в своем становлении прошли через веру, в какой-то момент своей судьбы они искренне, всем своим существом хотели остаться в ней, как в земле обетованной, навсегда. Некоторые аспекты церковного опыта вошли в их систему как позитивные ценности; другие не были привиты их личностям. Как правило, отход от веры происходил из-за того, что древнее Православие не было способно вместить интеллектуальные глубины и сложности человеческой души современной эпохи. Слишком многое из того, что казалось праведным, не могло быть воцерковлено; лучшие порывы отвергались церковью — разрыв с ней ради служения Богу, ради сохранения самого дорогого в себе становился неизбежным. Путь философов, связанный с термином «новое религиозное сознание», был именно таким. Но и в тех, кто не порвал в прошлом с историческим Православием, произошла глубокая трансформация изначальных древнерусских церковных интуиций. Поэтому вполне правомерно включать Флоренского и Булгакова в течение «нового религиозного сознания», несмотря на их священнический сан и желание исповедовать православие. Осмысливая взгляды русских мыслителей, важно признать в них изначальную веру и пути ее преобразования.

К проблеме Флоренского как выразителя нового религиозного сознания можно подходить с разных сторон. Антропология не является особо выделенной и развитой областью взглядов Флоренского; у Флоренского нет учения о человеческой личности. У Флоренского нет целого огромного круга проблем, связанных со свободой. Это особенно заметно в его «антроподицее», в лекциях по философии культа, в которых господствует идея магического детерминизма и нет ни намека на свободу Бога и человека. Это связано с отсутствием в авторском богословии «столпа» и «философии культа» Христа, что было отмечено в 30-е годы Г. флоровским. Общие идеи Флоренского отнюдь не персоналистичны; его понятие о человеке и, в частности, образ идеального человека следует искать прежде всего в характеристиках конкретных индивидов.

В центр воззрений мыслителя он сознательно ставил Церковь как святую тварь, тварь в Боге; в этом смысле мышление Флоренского экклезиоцентрично. Идейно Флоренский православен, и чрезвычайно строг и жесток; эта православная строгость, в частности, проявилась в его отношении к блоку и Толстому, оказавшимся в его глазах, так сказать, антигероями. И поэтому естественно, что мысль Флоренского в поисках человеческого совершенства обратилась к служителям церкви. Флоренский имеет ряд характеристик священнослужителей , но эти «портреты» явно не вписываются в православную идеологию. Флоренского волнует не столько церковно-антропологический канон, выявленный в конкретных людях, сколько его нарушения. Именно в нарушении канона он видит духовную свободу и, следовательно, истину. Нет, Флоренский ни в коей мере не выступал за отмену канона, в частности антропологического. Для него истина была в каноне, он чувствовал в нем таинственную, неуловимую духовную глубину. Но почитание духа канона может противоречить его букве. Каноническая » буква «в глазах Флоренского не последняя ценность, и есть люди, имеющие высшее право ее отменить:»закон не лжет праведным.» Флоренский искал истину вне форм церкви; в вере он лелеял ее «бесспорно священное ядро-несомненно, он верил в него, присутствующее внутри всех «оболочек» — жизнь дорога, бьющаяся под корой всех исчерпанных символов», как писал он в 1905 году Андрею Белому. Но тот же путь в глубины исторической религии, путь к надконфессиональной, вечной истине был путем всех, в особенности русских, выразителей «нового религиозного сознания». Проработать содержание той или иной деноминации, чтобы достичь ее окончательной, ноуменальной сущности и выйти за ее пределы — вот суть поисков Мережковского, Бердяева и Андрея Белого, а также, заметим, суть различных теософских и антропософских течений, не случайно ощущающих свою связь с «Олимпийскими» воззрениями Гете. На самом деле для русских это означало определенный разрыв с Православием — не нужно добавлять слово «исторический», так как православие понимается как одно из исторических явлений христианства.

Целью жизни Флоренского была реконструкция «общечеловеческого мировоззрения». По завершенным фрагментам работы «на водоразделах мысли», в частности по филологическому разделу, можно судить о том, как Флоренский видел то мировоззрение, которое считал истинным, адекватно соответствующим объективной структуре бытия. И меньше всего это мировоззрение напоминает святоотеческое православие. Реализм в средневековом смысле, основанный на оккультном, магически-колдовском, но не религиозно-молитвенном познании потустороннего мира, — так, в самом общем виде, его можно было бы назвать, по Флоренскому, единым во все времена, первичным, непосредственным, «народным» опытом бытия. В «столпе» нет Христа, но есть церковь; в» водоразделах » Вера растворяется в совершенно чуждом материале — есть комплекс языческо-магических интуиций — тот самый, который был упразднен, исторически преодолен христианством.

Если Бог-Искупитель находится в центре христианства, то внимание Флоренского, все силы его мощной, поистине блестящей интуиции направлены на тварный мир. А Бердяев, недружелюбно относившийся к Флоренскому, довольно точно определил такие взгляды как «космическое обольщение».»

Подобно другим русским религиозным философам начала XX века, Флоренский чувствовал, что святость исторически конкретна. Перед человеком стоит задача обожествления исторического антропологического типа, свойственного его эпохе. Новое время должно освятить и возвысить перед Богом сложную, углубленную и противоречивую душу. И было бы странно в XX веке ориентироваться на образ средневекового аскета как на идеал. Мистическая и экзистенциальная цель христианина — «дать жизнь» Христу в своем сердце. Христос-это не ограниченный индивид, а всечеловеческое существо, в котором каждый должен найти себя. А» подражание » Христу может состоять исключительно в очищении сердца на известных путях духовной жизни, в освобождении своего «образа Божия», своей вечной идеи от Покрова греха, плоти и эмпиризма души. Попытка привнести в свою жизнь святость чужой эпохи-неблагодарная и духовно опасная задача, поскольку чревата внутренней ложью и душевной деформацией. Таково, например, «вторичное упрощение» современной утонченной личности, которое на деле оказывается сознательной самонадеянностью и фарисейством.

В связи с весьма привлекательной фигурой Флоренского для исканий современного человека возникает вопрос о последних основаниях его взглядов. И явно недостаточно говорить о его ориентации на духовные ценности церкви: необходимо указать на оттенки его философии. Философия Флоренского была осмыслена в ряде авторитетных трудов , прежде всего в трудах Бердяева и Флоровского. Для нас, как и для этих мыслителей, нет сомнения, что «православие «Флоренского отнюдь не святоотеческое: духовно Флоренский принадлежит своему времени, а не» русскому Средневековью», как ему хотелось бы. Это естественно — и если говорить об оценке этого момента, то интеллектуальная и литературная цельность философа не может вызвать ничего, кроме одобрения. Поэтому для правильного понимания как феномена Флоренского, так и всей русской философии этот вывод следует всячески подчеркивать и понимать, а не замалчивать, оказывая тем самым недобрую услугу мыслителю и искажая истину. Глядя на серию церковных портретов Флоренского и зарисовок лиц, представлявших его идеал, можно увидеть гностическую оценку личности преподобного Сергия; стилизованный патериканский образ старца Исидора, где-то нарочито наивный-попытку удовольствоваться простотой иконы; затем отнюдь не иконографический, отнюдь не гармоничный, беспокойный образ Архимеда. Серапион , философ-гностик и бунтарь против существующих форм Православия; и, наконец, гипотетическая фигура очень сложного мыслящего и чувствующего человека, который признает Христа идеалом, но следует за ним не прямым, простым православным путем, а окольными и запутанными путями. Истинно Православная простота кажется Флоренскому слишком скучной, будничной, «положительной»; его больше привлекают экстравагантные отклонения от православного типа. Вместе с Бердяевым, Розановым и Мережковским Флоренский представляет глубокий и сущностный кризис Православия в ХХ веке.

В русской культуре начала века не было утопической идеи, к которой остался бы равнодушен П. А. Флоренский. И это кажется вполне естественным, учитывая его энциклопедический размах — одновременно философ, теолог, математик, физик, искусствовед и т. д. Таково было время, когда почти любое интеллектуальное предприятие не могло обойтись без радикальных трансформационных проектов. Таким образом, чем больше рабочее пространство мыслителя, тем более радикальные идеи, вероятно, будут обнаружены.

С Флоренским, однако, ситуация в этом отношении совершенно особенная. В его лице мы сталкиваемся с новым явлением, с новым поворотом мысли, не встречавшимся до того времени в повседневной жизни русской теоретической (а тем более богословской) мысли. В связи с этим о. Павла Флоренского часто ругали за несоответствие некоторых догматов общепринятым. Эти споры продолжаются и по сей день. Так, в этой связи заслуживает внимания статья Р. А. Гальцевой «мысль как воля и представление», в которой автор резко критикует Флоренского по ряду пунктов.

Так, Р. А. Гальцева упрекает Флоренского в том, что, будучи студентом Московской Духовной Академии, Флоренский выступил популяризатором и публицистом неизвестного О. Серапиона Машкина как выдающегося философа, богослова и политика: «самый искренний в своей искренности, самый абсолютный в своей метафизике, самый радикальный в своей публицистике», но почитатель почему-то не отвечает потребностям времени, не спешит познакомить читателя с исключительными произведениями О. Серапиона Машкина. Серапион Машкин, но оставляет их лежать «грудой бумаги.» И автор очерка предполагает, что Флоренский заимствовал некоторые идеи у Машкина, а потому не захотел публиковать свои труды на страницах издаваемого им «Богословского Вестника». «Кто это: действительно ли мыслители-дубликаты, пишущие под диктовку одного и того же носителя?! И возникает дилемма: то ли в виде» столпа «нам предлагается очерк Машкина, то ли он сам является проекцией автора — Флоренского», — заключает автор очерка.

Однако есть факт-возможно, единственное известное и доступное свидетельство из «независимого источника», — который подрывает этот вариант, заманчивый и правдоподобный во всех других отношениях. Рецензия А. И. Введенского на кандидатскую диссертацию свободного студента Московской духовной академии иеромонаха С. Машкина («о нравственной достоверности») совпадает с описаниями Флоренского. Труд соискателя описывается как объемистый (586 С.), энциклопедический и многотомный, изобилующий естественнонаучными вставками, как «замечательная попытка коренным образом перестроить вопрос о критерии истины», обосновав его » религиозной интуицией…». .. к разгадке которой автор приходит сам, через опыт собственной жизни, размышления и напряженную борьбу с сомнениями… В композиции отчетливо отражены следы напряжения и мучений, пережитых автором, когда он медленно и с препятствиями выбирался из тисков скептицизма…».

«Это удивительная стратегия; автор делает сразу две противоположные вещи: пытается продвинуть своего героя — и осветить его фантастически нереальным светом. Да и сам герой Флоренского имеет принципиально неясный статус. В противоположность персонажу романтической иронии, в которой серьезное также неотделимо от шутовского, но где смысловое разнообразие существует в одной плоскости вымысла, этот персонаж ставится в положение Протея, ведущего параллельную двойную жизнь. «Серапион Машкин» — это имя реального человека, и в то же время это сочиненная фигура, замаскированная под реального.»

Во всех самых резких отзывах на колонну, не говоря уже о благожелательных или восторженных, рецензенты традиционно предполагают из преамбулы, что слово в философском тексте служит для выражения прямой мысли; ближе всего к разгадке его слова мог подойти Н. А.Бердяев, восприимчивый ко всякому умыслу, будучи духовным антиподом Флоренского, наиболее невосприимчивого к гипнозу этой магической личности. Бердяев находит в книге «искусственность» чувств и «равнодушие к добру и злу»… декадентский эстетизм», однако, не отрицает подлинности борьбы «с самим собой» и сведения «счетов с собственной спонтанной природой».

Г. Флоровский, близкий к Бердяеву в своих оценках, отмечает некоторые экстраординарные черты богословских и философских текстов Флоренского. Обличая «двусмысленность» и «двоякое сознание» у столпа, г. Флоровский имел в виду прежде всего психологическую неустойчивость и расплывчатость мысли Флоренского, приводившую к созданию «соблазнительных сплавов».

Критики отмечают, что с самого начала «метаутопия» Флоренского не утопически созерцательна, а идеологически прагматична и целеустремленна. Даже в публикациях о Машкине двусмысленное слово, хотя и указывает на вариативные позиции автора, все же больше ориентировано на эффективную задачу: шокировать зрителя привычным образом сознания и тем самым подготовить его ко второму этапу — принятию новых норм и авторитетов. Сам метод Флоренского также связан с авангардизмом — отношением к прямому, подсознательному общению с публикой, которое устраняет требования логической последовательности и непротиворечивости.

Дело в том, что у Флоренского идея и суждение вообще уже не в привычной функции — передавать авторскую идею, а в прикладном значении — служить авторской Автономной воле, которая не столько направлена на понимание действительности, сколько занимается постановкой или представлением идей. И так же, как в искусстве поп-арта, используется все, что под руку подвернется: булавки, перья, фольга-новый тип мышления, в котором игра разума заменяет философию и даже, возможно, угнетает веру, готовую заимствовать свой материал из любых источников, которые приходят на наши глаза, из самых разнообразных эпох и мировоззрений. «Коллаж идей, однако, способен встряхнуть сознание не меньше, чем живописный коллаж, и обладает не меньшей притягательной силой, чем он. Ошеломляющая калейдоскопичность проявляется также в различии интеллектуальных уровней и стилей, когда эзотерическая речь перемежается вымышленными пассажами, поражающими чувствительность, или когда автор прибегает для аргументации к аргументам из другой дисциплины, а логическое доказательство превращается в психологическое, а это, в свою очередь, оказывается аргументом в метафизическом рассуждении. А поскольку автор все еще апеллирует к » сюрреализму «и говорит от имени мистических и ноуменальных инстанций, он как бы защищен от критики со стороны»плоских рационалистов».

Каждое высказывание Флоренского является своеобразной попыткой создать новое «широкое, многогранное мировоззрение», потребность в котором, по его словам, «подобно взрывной волне, распространяется в обществе», и «подлежит исследованию самые основные понятия, действующие в человеческой мысли». Флоренский требует ревизии «архива, где записаны наши наблюдения над фактами», чтобы выяснить, «не было ли там фальшивых документов», и один из этих элементов, заложенный в основу «современного мировоззрения нашей европейской цивилизации», провозглашает господствовавшую в науке «идею преемственности», которая, оказывается, неверно истолковывала факты. Автор спешит исправить положение, выдвигая на первый план, напротив, «идею прерывности», которой, как он свидетельствует, он научился у математики и которая, как он выражается, «врывается в науку со всех сторон». Автор прямо называет одну из этих «сторон» «новым искусством», указывающим путь науке.

Дело не в том, каким на самом деле было соотношение принципов — эволюции и революции — в научной методологии XIX века, а в авторской методологии, утверждающей свое право на «внезапные скачки» и восстанавливающей «абстрактные принципы» друг к другу. Предварительно разорвав два взаимосвязанных момента единого процесса и приписав предшествующему ходу истории культуры господство одного из них, объявленного ложным, автор радикально выдвигает на его место как единственно верный противоположный принцип, а наука, занятая своим объективным предметом, находит синтезирующие пути исправления «отклонений», например, утверждает корпускулярно-волновую теорию света, как бы преподав урок конкретно воплощенной «критике отвлеченных начал».

Слово Флоренского делит мир на две половины: черную и белую, хотя принципы, по которым происходит деление, могут быть разными. Если в ходе замысла нужно было чем-то вызвать восхищенное внимание, то в виде черного фона всегда обнаруживается антипод, обреченный на гибель, и наоборот.

Флоренский делает еще одну революцию, на этот раз в эпистемологии, заявляя, что при размышлении о теории познания «надо исходить из расщепленного акта познания на субъект и объект», Флоренский тем не менее заявляет о необходимости «сорвать ореол изумления с расщепленного акта познания, изобрести для мысли какие-то пружины, по которым она могла бы двигаться, не испытывая потрясений от двойного поля своего исследования»… Теория познания есть и должна быть монистической.» В другом месте той же лекции, которая считается частью «введения в историю античной философии», прямо говорится: «Итак, мы повторяем коперниковскую революцию, но в расширенном виде».

Флоренский делает «переоценку опасностей» мировой культуры, осуждая, по сути, все, что есть в науке и искусстве европейской цивилизации. Таким образом, Флоренский склонен признавать только образы, приходящие непосредственно из ноуменального мира, «нечто, не поддающееся чувственному переживанию», иными словами, только икону и не признавать перспективы в изображении. Ведь в иконописи, где действует так называемая обратная перспектива, живописец руководствуется не свободными возможностями прямого видения, а предписанным каноническим знанием.

Кстати, того, что картины писались в Европе, Флоренскому достаточно, чтобы отказаться от светского изобразительного искусства… маслом. «Сама консистенция масляной краски,- пишет он, — имеет внутреннее родство с насыщенным маслом звучанием органа, а смелый мазок и богатство красок масляной живописи внутренне связаны с сочностью органной музыки. И эти краски, и эти звуки-земные, плотские.» Автор, без переходов и корректур, записывает их в разряд злокачественных: сочно-густой звук органа как-то сам собой оборачивается «непросвещенным» и «плотским», бренность бумаги оборачивается духовным обманом… Такой» способ приобщения «к предмету его оценки на идейной основе оказывается надежным способом» ловли душ»; проникнувшись доверием к авторскому прозрению в его видении вещей, читатель, чей ум уже значительно потрясен, следует за его водителем дальше, усваивая его аксиологию вместе с его феноменологией.

В «столпе» можно найти неограниченные варианты Антиномизма, что тоже вызвало критический отклик. Антиномизм Флоренского есть одновременно онтологическая и гносеологическая характеристика, свидетельство греха, признак истины, как добра, так и зла. Короче говоря, царит полная двусмысленность. Тем не менее это не мешает утверждению принципа противоречия как господствующего принципа, исключающего гармонию.

Другая сквозная идея-дискретность (или» прерывность») также объявляется всепроникающим принципом структуры бытия и времени. В качестве структурного архетипа Флоренский обращается, в частности, к расслоению горных пород, как будто бы бытие и тем более время не предлагают нам моделей текучести и непрерывности. Эта постулируемая абстракция должна также заставить человека не верить ни своим глазам, ни разуму и исключить любое альтернативное состояние материи.

Настоящий «водораздел мысли» можно наблюдать в новой «метафизике» — свидетельство другой метаморфозы, которую претерпевал сам автор. Если на начальном этапе самовыражение Флоренского искало философские формы и речь шла об истине, а на следующем этапе оно переместилось в сферы теологии, то теперь космологическая тема устройства Вселенной и познания космического шифра переместилась с периферии в центр. Эта очевидная эволюция интересов, хотя и не помогает разгадать первую интуицию Флоренского как мыслителя, помогает разгадать его первую интуицию как протоидеолога с масштабными идеями. С точки зрения этих последних, вполне естественно и логично, что внимание должно перейти от той сферы, где ищут истину, к разработке азбуки управления миром.

Флоренский явно хотел бы видеть свою » конкретную метафизику «в виде»сложнейшей и богато развитой системы магического мировоззрения».»

Флоренский придерживается англо-американского стиля мышления, и особенно Восточного, считает любую систему связанной не логически, а только телеологически, и видит в этой логической фрагментарности (фрагментарности) и противоречивости неизбежное следствие самого процесса познания, поскольку он создает модели и схемы на низших планах, а символы-на высших. Непреложная истина-это та, в которой чрезвычайно сильное утверждение сочетается с чрезвычайно сильным отрицанием, то есть с крайним противоречием: она неизменна, потому что уже включает в себя крайнее отрицание, и поэтому все, что можно было бы возразить как непреложная истина, было бы слабее этого отрицания, содержащегося в ней. Объект, соответствующий этой последней антиномии, есть, очевидно, истинная реальность и истинная истина. Этот объект, источник бытия и смысла, воспринимается опытом. Отрицая абстрактную логику мышления, Флоренский видит ценность мышления в его конкретном явлении как раскрытии личности.

Впрочем, как ни относись к Флоренскому как к мыслителю, все это касается лишь части видимой деятельности, продолжение которой скрыто от нас в превратностях его трагической судьбы, пророчески описанной им в очерке о мучениках под заглавием «свидетели» и заслуживающей почтительного сострадания.

Глава 2. гносеология П. А. Флоренского

Сегодня, изучая наследие П. Флоренского, исследователи не сомневаются, что мысль позднего Флоренского является весьма специфическим звеном в традициях христианского платонизма, отходящим от классического новоевропейского этапа этой традиции далеко назад, к самым ее истокам. Что эта мысль переосмысливает связи между язычеством и христианством, сближая Православие и неоплатонизм чрезвычайно (или — вне!) тесно, рассматривая христианство как мистико-магическую религию.

Как и во многих построениях русской религиозной философии, важной критической темой в творчестве П. А. Флоренского является демонстрация недостаточности, недостаточности самооправдания и недостаточности самоочевидности чистого разума, формально-логического мышления. В то время ее часто называли темой «преодоления Канта и Кантианства».»

Флоренский развивает определенную картину структуры сознания, которая непосредственно служит основой его антитетики. Согласно этой картине, существуют только два горизонта, или два основных состояния, два типа деятельности сознания. Это, во-первых, чистый разум, формально-логическое мышление и, во-вторых, верующее сознание, сознание в общении с истиной, «ум аскета», «Благодатный ум, очищенный молитвой и аскетизмом». Эти два горизонта сознания являются взаимоисключающими и полярно противоположными по отношению друг к другу. Присутствие ума на одном из его полюсов неизбежно означает его неприятие другого, разрыв с ним и противопоставление ему, так что каждое из этих состояний сознания квалифицирует противоположное состояние как безумие. Переход от «разумного» состояния к «благодатному» не может быть непрерывной, плавной эволюцией, а только дискретным, резким скачком, который может быть осуществлен исключительно сверхрациональным, волевым путем, в подвиге Веры и обретения благодати. В рамках вышеописанного пути П. А. Флоренский описывает этот скачок как волевой акт, как переход от теоретической части пути, охватывающей этапы «логики» и» вероятностности», к практической, экспериментальной части, к»аскетике».

2.1 агностицизм П. А. Флоренского («Столп и утверждение истины»)

Книга Павла Флоренского «столп и утверждение истины» — явление исключительное-с самого момента ее выхода в свет она не осталась незамеченной: кто-то ее ругал, кто-то хвалил. Но одно можно сказать наверняка — книга вызвала резонанс и заставила задуматься.

«Столп и утверждение истины. Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах.» Павел Флоренский-единственная в своем роде книга, захватывающая и манящая. Русская богословская литература никогда не знала такой изысканно утонченной книги. Это первое явление эстетизма на основе православия, ставшее возможным только после утонченной эстетической культуры конца XIX века и начала XX века.»

Книга «Столп и утверждение истины» — это своего рода путевой дневник, рассказ о пройденном духовном пути. Отсюда возникает первое и самое большое деление книги: в ней освещается история самого пути, изменения, переживаемые сознанием и личностью автора, и история достигнутого «предназначения», нового мира, который находят сознание и личность. Разделение очень заметно. Книга начинается с путаных поисков , но заканчивается текущим мировоззрением, которое автор разделяет с читателем.

Изначальная духовная ситуация, открывающая Одиссею сознания, — это острое восприятие мира как падшего существа. Мир порабощен всепожирающей смертью, это царство фрагментации, нестабильности, ненадежности, «болото относительности и условности».» Исходя из этих свойств мира, сознание видит единственное спасение в нахождении каких — то абсолютных оснований, абсолютно надежных принципов-истины. Продвижение к цели начинается с этапа, который, по терминологии Флоренского, можно назвать этапом логистики. Здесь уточняются критерии истинности и достоверности, анализируются эти понятия, причем автор специально и строго ограничивает рассуждение сферой рациональной философии и правилами формальной силлогистики. Выводы получаются отрицательные: в этой области нет и не может быть искомых принципов, не может быть истины.

Следующая стадия называется стадией вероятностности, или предположительного рассуждения: здесь автор хочет описать необходимые свойства истины, не решая вопроса о ее существовании. Иными словами, ставится задача, оставаясь в рамках формальной строгости, вывести все возможные утверждения следующего вида:»если истина существует, то она обязательно такова». Всего на нескольких страницах автор делает целый ряд выводов о самой сущности истины, о ее внутренней природе: «истина есть» интуиция-дискурс», «действительная бесконечность», «совпадение противоположностей» и т…Отец, Сын, Дух… Истина есть единое существо о трех ипостасях… Троица единосущна и нераздельна.» Посредством простой формальной конструкции здесь достигается познание основных свойств истины, достигается основание христианского учения о Боге и достигается проникновение в центр христианского догмата. И единственная причина, по которой эта стадия еще не является действительным достижением истины, — это момент вероятностности, в силу которого все выводы все еще находятся в условном настроении: истина такова, если она существует.

Необходимым последним шагом является переход от условного наклонения к показательному. Необходимо убедиться, что полученная в результате мысленная конструкция или «идея истины» действительно существует. Этого уже нельзя достичь на пути чистой рациональности; здесь неизбежно «движение из области понятий в область живого опыта» (63). А так как истиной признается уже христианская Троица, то речь идет, конечно, о религиозном опыте, духовной практике. «Пришло время аскетизма» (72),-пишет Флоренский и объясняет, что это означает » усилие, напряжение, самоотречение… Самопреодоление… Вера» (63). Таковы условия и предпосылки религиозного акта, но сущность его содержания есть любовь, ибо, по Флоренскому, она и только она есть «та духовная деятельность», в которой и через которую дается познание столпа истины» (395). Человек входит и включается в общность людей, связанных любовью; и так как Флоренский всегда понимает любовь онтологически, как благодатную объединяющую силу бытия, то эта общность есть не что иное, как «церковь или Тело Христово», Столп и утверждение истины.

Как и все, о чем пишет Флоренский, этот трехступенчатый путь представлен им с большой эрудицией и глубиной наблюдения. Но, как отмечает С. С. Хоружий, некоторые вопросы неизбежно возникают. В конце концов, невозможно с помощью одной лишь формальной логики заключить, что абсолютно достоверна только «Троица единосущная и нераздельная».» Почти сразу же обнаруживается уязвимость линейной схемы «логистика — вероятностность — аскетизм» и, прежде всего, стадии вероятностности, дающей основные выводы. Здесь может быть только один ответ : если сознание есть уже религиозное сознание с самого начала, то оно вовлекает в решение своих проблем не Спинозу и Декарта, а почти исключительно церковных писателей, часто даже не философов, отвергает с недоверием доводы не только Спенсера, но и Канта — но тут же принимает доводы Аввы Фаласси и архимандрита Серапиона Машкина. А «аскетизм» не только служит концом пути, но хотя бы отчасти уже присутствует изначально.

Линейная схема, представленная Флоренским, есть не столько истинный путь обращения, сколько опыт его апостериорного обоснования. Духовная реальность, особенно религиозные потрясения, редко имеют простое объяснение. И схема трех этапов есть только вариант этого переворота в душе Флоренского, сделавшего его слугой столпа и утверждения истины до конца своих дней.

Главная мысль книги не о пути, а о его конце, о самом столпе истины. Суть этой истории составляют две философские темы: «несущественное бытие» и «связь локального бытия с несущественным бытием».

Отдавая дань времени, когда еще господствовала неокантианская эпистемология, Форенски также уделяет много места проблемам познания. Его подход к ним четко обозначен в эпиграфе книги — «познание совершается любовью.» Опять же, основой является любовь: познание объекта-это своего рода общение с ним, создание единства познающего и познаваемого; и только через любовь может быть достигнуто истинное знание. Этот подход, подчиняющий гносеологию онтологии и иногда называемый «онтологической гносеологией», давно перенят Русской мыслью от святых отцов, и Флоренский идет здесь по стопам Хомякова и Владимира Соловьева. На новом этапе, когда становление этих позиций потребовало борьбы с кантовской и неокантианской критикой, возник ряд крупных экспериментов в онтологической эпистемологии — в работах Лосского, Франка, Евг. Трубецкой. Флоренский был одним из первых, кто сделал это, и его критика Канта наиболее радикальна. Не только на первых ступенях, но и на всех своих ступенях мысль Флоренского сохранила многие черты мышления естествоиспытателя и математика; и этот тип мышления, как уже давно отмечалось, тяготеет в философии именно к кантовскому подходу. Флоренский тоже чувствовал подобное притяжение, и его критика Канта, в самой своей остроте, отражает борьбу с самим собой.

Конечно, не без влияния Канта сформировался такой видный раздел философии «столпа», как учение об антиномиях. Это учение соединено в книге целым рядом мотивов и тем: о соотношении веры и разума, о природе и свойствах истины, о нормах деятельности ума. Весь этот комплекс объединяет не только логика идей, но и Радикальная направленность. Здесь наблюдается явная тенденция к обострению всех противоречий, присущих работе сознания и внутренней жизни, антагонистически противопоставляются верность разуму и общность веры, утверждается предельный иррационализм, не просто сверхрациональность, но антирациональность истин веры. Анализируя его, мы видим, что за всем этим стоит упрощенная и, так сказать, экстремистская картина сознания как способного существовать только в двух противоположных формах: разум, подчиненный формальной логике, и «благодатный разум, очищенный молитвой и подвигом». «Приведение ума к сердцу», совершаемое в аскетизме, — это вовсе не ампутация ума и не жестокая тренировка кнутом, отмечает Флоренский (61-62).

Весь этот тематический и идейный пласт, характерный для ранних работ философа, в дальнейшем частично исчезает, частично сильно меняется. Уже во 2-м томе зрелая философия Флоренского унаследовала гораздо больше от софиологии столпа, чем от его сурового Антиномизма (хотя антиномии как таковые остались в его философском арсенале). Прозрачная диалектика духовного роста: почти неизбежный импульс-после религиозного обращения-отшатнуться с осуждением от мирской мудрости. И только потом приходит новое чувство меры.

Важно также отметить, что» столп и утверждение истины » далеко не ограничивается метафизикой. Вновь обретенная Вера представляется Флоренскому неисчерпаемым миром драгоценных сокровищ духа, и он видит свою задачу в раскрытии этого мира не только в его идейном строе, но и в его непосредственном, видимом богатстве и красоте. Соответственно, он выступает и как знаток и систематизатор православной духовности во всех ее областях: в «умном искусстве» подвижников, в агиографических традициях, иконописи, литургической поэзии… Смелое внедрение всего этого изобилия в новейшую светскую культуру, в орбиту философского сознания было почти культурным шоком. Книга была событием, выходящим за рамки философских рамок. Она впечатляла, притягивала и неотразимо убеждала нас в том, что опыт Православия неотделим от нашего наследия, что он действен и необходим, что овладеть им-прямая обязанность русской мысли.

Конечно, это не означало, что все предложенное автором было непогрешимо. На самом деле он не претендовал на это, даже в своей» вступительной речи » признавая свою работу таким этапом работы, когда гораздо больше откладывается «до тех пор, пока годы не станут более зрелыми и опыт не станет более опытным».» Как отмечали некоторые критики, в «столпе» много уязвимого, и те, кто не был близок авторскому подходу и не уловил его пафоса, находили достаточно оснований для скептицизма. Была также некоторая субъективность в отборе церковных материалов, и серьезные возражения были высказаны против софиологии (в целом, а не только о. Павел). Такие авторитеты, как Н. А. Бердяев и Г. В. Флоровский, видный богослов и историк русской религиозной мысли, резко критиковали столпа. Однако никакая критика не может разрушить очарования этой книги — такой необычной, яркой, радующей богатством идей, призывающей и учащей задумываться над вечными вопросами жизни. Не читать «столпа» в юном возрасте-это потеря для любого, кто вырос в русской культуре.

2.2 Антиномизм в философии фр. Павел Флоренский

Сильно сосредоточиваясь и углубляясь в тему «преодоления Канта и Кантианства», она развивается у Флоренского в одну из его главных, наиболее устойчивых и наиболее характерных философских тем — тему Антиномизма.

Придавая решающее значение антиномической структуре познавательного процесса, русский мыслитель решительно отмежевывается от кантовского учения. Он не принимает приведенной ему классификации антиномий, считая, что » доказано их действительное существование… — самое уязвимое место критики.»

Главную причину заблуждений немецкого философа он видит в том, что Кант придавал чрезвычайно большое значение разуму. Основной принцип кантовской философии — априоризм-использовался для преодоления вполне реальных трудностей, возникающих при переходе от ограниченного, неполного, эмпирического знания о мире к научно-теоретическим выводам, универсальным и необходимым. По Флоренскому, это невозможно сделать силами самого разума.

Половинчатый характер кантовской диалектики антиномий состоял именно в том, что поставленная задача-освободить место вере — не была полностью реализована кантом. Кантовская «последняя опора разума» оказалась фактом науки, или, точнее, математического естествознания. Разум есть, а следовательно, есть и истина, ибо Кант верит в Вавилонскую башню математического естествознания.» Флоренский считал, что он начинает свои рассуждения с того, чем кончает кант. Антиномии, по Флоренскому, разрушают ум, превращают его в разум, который не может выйти за пределы своей ограниченности, порочности.

Антиномии выступают не только как особая форма теоретического мышления, но и как единственно возможная форма существования человеческого разума, который обречен вечно блуждать в лабиринтах антиномий, когда соприкасается с чувственным, физическим миром. Несмотря на желание избавиться от них, все, к чему прикасается человеческий разум, все явления и процессы окружающего мира застыли в неразрешимых антиномиях. Религия не является исключением. «Антиномия, — говорит Флоренский, — есть конститутивные элементы религии, если мы мыслим о ней рационально.» Вот почему он выступает против «разумной веры», которую считает одной из худших форм безбожия. «Разумная вера, — писал он,-есть начало дьявольской гордыни, желания не принять в себе бога, но выдать себя за Бога-обман и самодовольство.» Именно здесь, по Флоренскому, подстерегает человека искушение. Человеческий разум нарушает свой «статус» и стремится объявить познаваемым то, что по своей сути лежит за пределами умопостигаемого. Флоренский считал, что ни теологический, ни философский рационализм не может раскрыть» истинного » смысла религиозной веры и не может привести к вере. Он также не принимал никаких «рациональных» доказательств существования бога.

Произведения Флоренского («Столп и утверждение истины», «разум и диалектика», «всеобщие корни идеализма» и многие другие) проникнуты пессимистической оценкой познавательных способностей человеческого разума. Русский мыслитель говорит о бесконечной силе иррационального, о том, что нужно ограничивать человеческое познание точно так же, как ограничивать себя в пище.

Стремление к рациональному пониманию мира, выражающееся, в частности, в толковании христианских догматов с позиций «разумной веры», по мнению православного мыслителя, ведет к «выпадению» из реального, разумного. Человеческий ум неизбежно гибнет, растворяется в непостижимом. «Мы живем над бездной огненной лавы, покрытой только тонкой коркой» отождествленного»; какая беспечность, — восклицал Флоренский, — рассчитывать на спокойствие рационалистического мировоззрения!»

Такие рассуждения вполне соответствовали традициям православного богословия с его апологией»сердечной веры». Выступая против богословско-философского рационализма, Флоренский ссылается на то, что если бы религиозные догматы были понятны и доступны человеческому уму, если бы можно было распространить знание об объективном мире на «иной» или «высший» мир, то эти догматы перестали бы быть тем, что они есть, т. е. «Тайны религии, — пишет Флоренский, — это не тайны, которые нельзя разглашать, не условные пароли заговорщиков, а невыразимые, невыразимые, неописуемые переживания, которые нельзя выразить словами иначе, как в форме противоречий, которые одновременно и» да», и «нет».» И если догма, продолжает он, «становится научным положением, если она не содержит антиномии, что не во что верить, не во что очищаться и совершать подвиг.»

Подобные рассуждения Флоренского соответствовали и тому направлению рационализма, которое ярко проявилось в философской и религиозной мысли на рубеже веков. Для обоснования своей позиции русский мыслитель использует символы и образы этого стиля мышления. В то же время в таких работах, как «Столп и утверждение истины», «разум и диалектика», он рассуждает о том, как можно преодолеть, снять антиномии-противоречия.

Противоречия — одна из традиционных проблем, обсуждаемых в истории идей, в том числе и религиозными философами. Собственно, метафизическая точка зрения, лежащая в основе религиозного мировоззрения, не отрицает существования противоречий, а наоборот, всячески их декларирует, выделяя противоречия между человеком и Богом, грехом и добродетелью, верой и разумом и т. д. Различные толкования этого вопроса можно найти в истории христианской мысли.

Один из вариантов предлагает Флоренский. Разум, по его мнению, не должен ограничиваться сферой чувственного опыта, в пределах которой он обречен быть разумом. Верхний предел ума-это его полнота и непоколебимость. Однако ум может приобрести эти характеристики, только прорвавшись сквозь иллюзию мирского, наполненного «живым религиозным опытом». Поэтому единственный способ спасти ум-это вера. Вот как об этом говорится в книге «Столп и основание истины»: «мост, который ведет куда-то-может быть, к тому предполагаемому краю пропасти, к Эдему неувядающих духовных радостей, а может быть, и не ведет никуда — это вера. Мы должны либо умереть в муках на нашем краю пропасти, либо идти наугад и искать «новую землю», на которой «живет истина». Мы свободны в выборе, но мы должны решить либо одно, либо другое. Или поиски Троицы, или смерть в безумии. Выбирай, червь и ничтожество: tcrtiurn non datur«.

Согласно Флоренскому, с точки зрения» гармонии» религиозную веру можно рассматривать как продолжение разума, то есть как нечто, имеющее рациональную основу и потому подверженное коррозии. Кроме того, противоречие между научными положениями и религиозными догмами не исчезает из жизни общества и сознания людей, сколько бы ни провозглашалась гармония или единство веры и разума.

В этом отношении теологический иррационализм оказывается более приемлемым понятием для кризисного религиозного сознания, поскольку он смело признает это противоречие. Когда представители иррационалистической точки зрения заявляют о превосходстве религиозной веры над разумом, религии над наукой, они тем самым ограничивают идеологические функции науки. Когда исчезает наивная религиозная вера, принимающая без колебаний все фантастические, библейские сказки и притчи, теологические и философские учения о» гармонии » веры и разума не только не укрепляют позиции религии, но, напротив, способствуют непримиримости противоречия между религией и наукой. Формально этих трудностей избегают теологи и религиозные философы, утверждающие, что религия неизмеримо выше науки, что рациональное знание не способно постичь сокровенный смысл мироздания.

Не останавливаясь на позиции богословского иррационализма, Флоренский стремится преодолеть крайности обеих точек зрения. От признания абсурда источником религиозной веры православный мыслитель переходит к положениям, утверждающим, что человеческий разум может «открыть» путь к Вере, что человек способен понять свою веру. Особенность религиозно-философской концепции Флоренского состоит не только в богословизации знания, но и в субъективизации, психологизации, религиозно окрашенном опыте научного творчества.

Обращение к «сердечной» вере показывает, насколько ортодоксальный Антиномизм отличается от кантовской «диалектики антиномий».» Немецкий философ вплотную подошел к пониманию необходимости диалектического рассмотрения явлений действительности и поставил проблему деятельности познающего субъекта. В учении Флоренского понятия антиномии и диалектики окончательно разорваны. Антиномии-это не противоречия, которые служат источником развития знания, а, наоборот, как бы парализуют его. Само наличие антиномий призвано убедить в несовершенстве рассматриваемого явления или объекта.

Однако Флоренский понимает и неприемлемость для религиозного сознания безнадежной и трагической диалектики Экзистенциализма. Парадигма мышления, сформировавшаяся в рамках этого философского учения, могла в лучшем случае служить средством объяснения ситуации, в которой оказался человек, но никак не средством его «спасения». Православный философ понимал, что человек гибнет в ловушке противоречий, его нужно вывести из того порочного круга, в котором он оказался. Он понимал необходимость» спасти » человеческий разум в эпоху кризиса и безумия. Человек должен оставаться человеком, а его ум должен стать умом, а не прозябать в «рациональном невежестве», мировоззрение человека должно быть целостным и гармоничным»…Спасение, в самом широком психологическом смысле этого слова, есть равновесие жизни души.»

Сама по себе эта позиция глубоко гуманистична. Но достижение целостности, по Флоренскому, не во власти человека. Это происходит » чудесным образом.» Разум становится возможным только через объект, в котором исчезают все антиномии, через религиозную догму. В конечном счете разум обретается с помощью бога.

В своей работе» разум и диалектика», которая является вступительной речью на защите Флоренским магистерской диссертации, он писал: «Религия есть-или, по крайней мере, претендует быть — художником спасения, и ее работа-спасать. От чего спасает нас религия? -Он спасает нас от нас самих-он спасает наш внутренний мир от хаоса, который таится там. Она побеждает Геенну, которая в нас, и языки которой, пробиваясь сквозь щели души, лижут сознание. Он поражает пресмыкающихся» великого и необъятного » моря подсознательной жизни, «они неисчислимы» и ранит змею, которая гнездится там. Это успокаивает душу. И, создавая мир в душе, она умиротворяет и все общество, и всю природу.»

Для Флоренского человек не всемогущ. Он нуждается в Божьей помощи, чтобы достичь святости и праведности. Божественный мир, мир абсолютного добра, отделен от человеческого мира, содержащего зло. И как бы высоконравствен ни был человек по законам земной морали, он войдет в «Царство Божие» только с помощью бога. Если нет чуда освящения и влияния Святого Духа, то человек, решившись поставить вопрос о Божественном благе, впадает в неразрешимое противоречие, подобное кантовским антиномиям. Так случилось и с Достоевским, воплотившим свои самые мучительные сомнения в главе » Великий Инквизитор «романа»Братья Карамазовы». Высшим проявлением, апофеозом культовой деятельности является искусство «боготворения», иконопись. Из этого источника Флоренский выводит все духовное творчество человека. Главную ценность этого искусства Флоренский видит в том, что оно позволяет «соединить» вечное и временное, воплотить нетленное в умирающем и исчезающем.

Иконопись — прикосновение к божеству-наполняет сознание человека светом и, согласно «сакральной» концепции культуры, способствует развитию его самосознания как «образа Божия». Это само по себе служит доказательством существования Бога для религиозного философа: «есть Троица Рублева, следовательно, — заключает Флоренский, — есть Бог.» Таким образом, культовое искусство приобретает черты сверхъестественного, оно объявляется посредником между человеком и» высшим » миром и, следовательно, истинным источником культуры. Исторически в результате «расслоения культа» возникают различные материальные и духовные виды человеческой деятельности, светские формы искусства, философии, религиозные «корни» которых исследуются Флоренским в работах «культ и философия», «первые шаги философии», «общечеловеческие корни идеализма». Флоренский стремился дать такое толкование философии, которое позволило бы ему «снять» противоречие между философией и религией. По его мнению, это могло быть достигнуто только философией, ставшей объектом религиозной догмы.

Глава 3. символизм и СОФИОЛОГИЯ П. А. Флоренского

Круг проблем, поднятых О. Павел далеко не ограничивался обсуждением, комментированием и аргументацией догматов веры; он гораздо шире и включает в себя проблемы перевода мистического принципа в бытие, искусство и язык. Связь видимых, осязаемых и умопостигаемых явлений с «невидимым миром» начинает представлять особый интерес, когда речь заходит об искусстве, степень «вещности» которого всегда понималась по-разному и, может быть, до сих пор остается для нас загадкой. В то же время рассуждения Флоренского непрямы, радужны, извилисты; они свободно перетекают от одного предмета к другому, каждый раз находя между ними новые связи, подчеркивая ту или иную сторону в тоне общего направления мысли автора в каком-либо конкретном произведении. В этой главе мы остановимся на таких важных аспектах философии Флоренского, как символизм и софиология.

3.1 символика

Понимание символа у Флоренского начало формироваться в ранний период — его увлечение символистской поэзией и дружба с Андреем Белым. В письме к нему есть следующий отрывок: «…символы не являются чем-то условным, созданным нами по прихоти или прихоти. Символы конструируются духом по определенным законам и с внутренней необходимостью, и это происходит всякий раз, когда определенные аспекты духа начинают действовать особенно ярко. Символизирующее и символизируемое не случайно связаны друг с другом. Можно исторически доказать параллелизм символов разных народов и разных времен. Аллегории создаются и разрушаются; аллегории-это наши собственные, чисто человеческие, условные; символы возникают, рождаются в сознании и исчезают из него, но они сами по себе являются вечными способами раскрытия внутреннего, вечного в своей форме; мы воспринимаем их лучше или хуже, в зависимости от эффективности тех или иных аспектов духа. Но мы не можем создавать символы, они приходят сами по себе, когда вы наполнены другим содержанием. Это различное содержание, как бы изливаясь через нашу недостаточно емкую личность, кристаллизуется в виде символов, и мы обмениваемся этими букетами цветов и понимаем их, потому что букет на нашей груди снова тает, превращаясь в то, из чего он был создан.»

Итак, символ-это плод деятельности духа. Символы приходят к человеку в момент творчества, в момент озарения. В своем ответе Флоренскому Андрей Белый соглашается с ним:.. Я писал о символе как об определенной эстетической единице, как о мире художественного прозрения, как о чем-то охватывающем школьные понятия формы и содержания…».

Под другим содержанием Флоренский и белый понимали божественную сущность. Поэтому символ является носителем Божественной сущности. А поскольку и Флоренский, и белый в то время рассматривали поэтическое творчество как одно из главных воплощений символизма (что вполне естественно), то, следовательно, произведение искусства состоит из символов. Здесь символический подход к произведению искусства провозглашает связь последнего с божественной сущностью, с невидимым, трансцендентным миром.

Такое понимание символа вполне соответствовало той духовной атмосфере, пронизанной мистическим восприятием жизни, которая окружала русский символизм в начале нашего века. «Мы жили тогда в реальном мире, — вспоминал В. Ф. Ходасевич в своей книге» некрополь», — и в то же время в каком-то особом, смутном и сложном его отражении, где все было» то-то и то-то». Каждая вещь, каждый шаг, каждый жест, казалось, отражались условно, проецировались на другой план, на близкий, но неосязаемый экран. Видимость стала видением. Каждое событие, помимо своего очевидного значения, приобретало еще и второе значение, которое нужно было расшифровать. Это было нелегко для нас, но мы знали, что это было по-настоящему.»

В дальнейшем Флоренский уже не имел таких тесных связей с русским символизмом и его лидерами. По-видимому, это было связано с тем, что принципиальная разница во взглядах Флоренского и символистов стала более отчетливой: его взгляды, основанные на Православии и тысячелетних святоотеческих традициях, отличались отчетливой онтологией, в то время как символисты культивировали расплывчатость, двусмысленность и неопределенность. Была ссора с Андреем Белым. Однако Флоренский не утратил интереса к проблеме символизма, понимание которой теперь приобрело более глубокий философский уровень, расширилось и усложнилось. В книге «на водоразделах мысли», в статье «тщеславие как философская предпосылка», помещена следующая формулировка: «бытие, которое больше самого себя, — это основное определение символа. Символ-это нечто, что есть нечто, что не есть само по себе, нечто большее, чем само по себе, и все же сущностно раскрывающееся через него. Мы раскрываем это формальное определение: символ-это сущность, энергия которой, слитая или, точнее, растворенная с энергией какой-то другой сущности, более ценной в этом отношении, несет в себе эту последнюю. Но, имея сущность большей ценности в том отношении, которое касается нас, символ, хотя и имеет свое собственное имя, может быть также с полным правом назван именем этой высшей ценности, и в том отношении, которое касается нас, он должен быть назван этим последним.»

Если в предыдущем, более раннем определении символ рассматривается в аспекте его связи с человеком и его образно-поэтическим миром и объясняется сам факт существования символа, то здесь символ более абстрагирован, он понимается как некое бытие, а становление этого бытия показано как взаимодействие энергий. Эти энергии даны определенным сущностям; одна из них обладает более ценной энергией, другая-менее ценной. В принципе, мир действительно наполнен пульсирующими энергиями различных сущностей; в самом общем смысле мы, вероятно, можем разделить их на материальные сущности, обладающие, соответственно, материальными энергиями, и духовные сущности, управляемые духовными энергиями. Какая из этих энергий более ценна, по Флоренскому, очевидно — конечно, это духовные энергии. Таким образом, материальный, материальный облик символа приобретает новую, высшую (духовную) энергию и тем самым трансформируется, утрачивая свой материальный смысл, и становится воплощением высшей, то есть божественной сущности. Таким образом, взгляды молодого Флоренского получают более глубокое обоснование.

Толкование символа Флоренским существенно отличается от понимания символа как знака, т. е. когда хотят сказать, что одно указывает на другое; а также отличается от рационально-логического толкования символа как, например, «принципа бесконечного становления с указанием всей закономерности, которой подчиняются все отдельные точки этого становления», т. е. когда понимание символа связано не с его полнотой духовных энергий, а с неким общим законом, присущим всему ряду данных явлений, обобщением и нерасширением знака которого представлен символ. Например, А. Ф. Лосев предлагает следующую диалектику в понимании символа: он определяет возможности символа как, прежде всего, возможность становления (развития) его сущности и содержания. Таким образом, соотношение взглядов Флоренского и Лосева представляет собой антиномию духовного и структурного подходов.

Описывая словесный символ — а это именно то, чем должен оперировать «конкретный метафизик»,-Флоренский дает ему такое определение, которое стирает грань между зрительным образом и словом, гиперболизируя идею внутренней формы слова. «Слова, — пишет автор, — это прежде всего конкретные образы» и даже»произведения искусства.»

Дело в том, что в произведениях Флоренского реализуются две возможности, присущие биполярной структуре знака-или чувственного-образа, являющегося символом по своей структуре. Используя одно и то же понятие, Флоренский называет его двумя разными вариантами символа и тем самым обнаруживает свою зависимость от двух разных типов символизма одновременно.

Первый символизм, изложенный им в теории искусства, — традиционный, платонический, где твердо постулируется трансцендентный мир. В этом случае символу позволяется играть все положенные ему роли: согласно определению, он тождественен самому себе как образ и в то же время выходит за свои пределы как знак, указывающий на нечто «иное», чем он сам. Более того, это «другое» также гарантирует свое сущностное содержание и ценностную силу, потому что оно обладает силой смыслотворчества.

Для Флоренского символ спешит отождествиться с безусловным бытием: иконы-это «сами святые», солнечный свет-нетварный свет, вода-священная как таковая.»

Во втором случае, относящемся именно к «конкретной метафизике», где автор погружается в «эмпирическую» онтологию и всецело сосредоточивается на имманентном, условия существования символа резко меняются, хотя и он как бы удовлетворяет требованиям определения. Разделяя реальность на разграниченные, «дискретные» слои, Флоренский видит в каждом из них определенный набор первичных, «строительных» элементов (он прямо называет их «символами»), которым — в духе синтетической философии А. Н.Скрябина — должен соответствовать набор элементов в других сферах. Иными словами, каждый первичный элемент одной области бытия одновременно указывает, по Флоренскому, на элемент или образ в другом экзистенциальном отсеке: звук, цвет, пластическая форма и даже запах должны соответствовать друг другу и означать друг друга. Символ служит ключом к мирозданию, с помощью которого — через систему соответствующих качеств бытия-можно проникнуть в структуру космоса и его тайны, узнать все ключи этого космического органа.

Философия Флоренского отличается весьма своеобразным характером, отделяющим ее от традиционных русл европейской метафизики. Свое зрелое учение Флоренский называл, как известно, конкретной метафизикой, и это главное требование держаться конкретности, т. е. избегать отвлеченного, чисто умозрительного философствования, на первый взгляд, сближает его мысль с англо-американской философией, в которой, как правило, преобладает опытный, антиспекулятивный уклон. Это сближение не кажущееся, его признавал и сам Флоренский; но тем не менее бесспорны его ограниченность и узость. Различие тут глубже сходства. Если для англо-американской мысли критерии опыта и конкретности означали на поверку стойкое тяготение к эмпиризму и прагматизму, позитивистскому отрицанию духовных измерений реальности, то у Флоренского понимание конкретности было радикально иным. Конкретность для него означает не отсутствие духовного предмета, ноумена (когда реальность приравнивается к чувственной данности, к голому эмпирическому факту), но именно конкретный характер этого духовного предмета, обретаемый им за счет его непременной воплощенности в чувственном. Внутренняя суть и внешний облик, духовное и чувственное, ноумен и феномен суть для Флоренского две неотъемлемые стороны любого явления, две стороны самой реальности; связь этих сторон была его главной философской проблемой. «Всю жизнь я думал, в сущности, об одном: об отношении явления к ноумену», — пишет он в 1923 г. Решением проблемы, которое он развил и твердо, неуклонно отстаивал, был философский символизм. Эта позиция утверждает, что ноумен и феномен нельзя обособить друг от друга, они слиты вместе в нераздельном единстве. Нет никаких отвлеченных духовных сущностей или абстрактных идей, ибо духовный предмет всегда конкретен, т. е. выражен в чувственном, явлен пластично и зримо. И нет никаких чисто эмпирических явлений, ибо всякое явление есть выявление духовной сущности, чувственный облик определенного ноумена. Таким образом, феномен и ноумен взаимно доставляют точное выражение друг друга, образуя неразделимое двуединство, которое, по определению, есть символ. Конкретность же, главный отличительный принцип метафизики Флоренского, значит не что иное, как символичность, т. е. составленность всей реальности из символов. Соответственно и реальность в целом, целокупное бытие, также есть двуединство чувственной данности, т. е. реальности физического Космоса, и отвечающего ей смыслового содержания, ноумена; и также составляет единый символ.

Бытие есть Космос и символ — такова формула онтологии Флоренского. Реальность всецело и насквозь символична, и мир — собрание двуединых, ноуменально-феноменальных явлений-символов. Задачей метафизика тогда упорядочить этот мир символов, увидеть его строение, раскрыть принцип его единства. И ясно сразу, что строение реальности будет здесь видеться иначе, нежели в традиционном философском представлении. Символ совмещает в себе природное и духовное, и символизм отбрасывает членение реальности на царство чувственных вещей и царство духа, обособленные друг от друга.

Реальность едина, она повсюду. Меняются цели познания; если прежде принято было думать, что познание должно направляться к открытию неких отвлеченных «законов», которые управляют разными сферами реальности, то исследование любой из областей реальности символической скорее стремится выявить некие фундаментальные, первичные символы, из которых складывается данная область. Эти первичные символы выделяются среди всех символов своей простотой и элементарностью, за счет которых они приобретают общность, универсальность. Они представляют собой различные элементарные структуры — такие, скажем, как точка, круг и т. п., — которые хотя и сохраняют конкретность (наглядность, зримость), однако уже не имеют однозначной связанности с какой-либо единственной чувственной оболочкой. Скорее они могут облекаться в самый разный материал, принимать самую разную природу, т. е., иначе говоря, осуществляться во множестве частных реализации, так что их облик становится обобщенным выражением или же схемой всех этих реализации. Как говорил Флоренский, «чувственное может становиться схемой сверхчувственного». По современной же терминологии, элементарные символы Флоренского выступают как структурные парадигмы или же порождающие модели символической реальности, причем каждая из таких парадигм является универсальной, пронизывающей собой (своими реализациями), вообще говоря, все сферы и горизонты реальности. Так возникает новая картина реальности, когда в основании ее устройства оказываются первичные символы (они же структурные парадигмы или порождающие модели), т. е. конкретные, зримые, но в то же время и смыслоносные элементы взамен отвлеченных законов, дуалистически противопоставленных чистой эмпирии как скоплению сырых фактов. Отсюда раскрываются дальнейшие особенности философского символизма Флоренского. Видно уже, что по своему характеру и заданиям он весьма отличается от философии в традиционном понимании. Делом философии считают обыкновенно постижение наиболее общих законов реальности, законов бытия, существования, мышления. Предполагается при этом, что свой предмет философия рассматривает как особый «философский предмет», который она исследует при помощи особого «философского метода», скажем диалектического или феноменологического. Однако в картине символической реальности, где духовное абсолютно неотрывно от чувственного, а познание неотрывно от феноменов и сводится лишь к распознанию в них символов и первосимволов, — в такой картине, как легко видеть, не остается места ни для особого философского предмета, ни для специального философского метода. Ни чистого бытия, ни чистого мышления, ни, стало быть, абстрактных философских категорий здесь попросту не существует, все это суть, по Флоренскому, пустые отвлеченности, приравниваемые к чистому ничто. Мысль также символична, не существует вне чувственного явления, и Флоренский постоянно приписывает ей модусы природного объекта, говоря о ее «геологическом строении», «химическом составе» и «растительных силах». В кругу наук, в которых все занимаются, по сути, одним и тем же (выявлением первосимволов и описанием реальности как слагающейся из них) и, в главных чертах, по одному и тому же методу (зоркого вглядывания и тонкого вчувствования, обостренных до различения в феномене ноумена), отличием метафизики остается лишь ее всеохватность: ее занимают все первосимволы как таковые, где бы они ни усматривались в реальности; она стремится узнать все множество их и, составив таким образом полный «алфавит мира», с его помощью расшифровать мир, прочесть Целокупную Реальность как Космос и как Пан-Символ, объемлющий собою все символы. Тем самым она выступает как всеобщая систематика символов и полный курс практического символизма. Существенно, что она (как все вообще дисциплины) должна быть именно практической, опытной, не отрываясь от конкретных явлений и не отступая от единственно признаваемого познавательного метода, который есть вглядывание и вчувствование.

Выявление первосимволов достижимо лишь путем «конкретных обследований» (термин Флоренского) всевозможных сфер реальности. Отсюда вытекает, что «конкретная метафизика» должна проводить «конкретные обследования» во всех направлениях — разумеется, не пытаясь подменить собой сумму всего знания, но находя и обследуя в каждой области какие-то ее ключевые точки. Таким образом, необходимой чертой конкретной метафизики является универсализм, а «конкретный метафизик» должен обладать специфической интуицией или же даром глубинного зрения, обеспечивающим безошибочный выбор ключевых точек, смыслоносных узлов в каждой сфере реальности. Этот дар тайнозрения, видения сокровенной глубины вещей легко может ощущаться как некая магическая власть над вещами.

Здесь находится прямую связь между особенностями философии и чертами творческой личности, а именно такими хорошо известными чертами Флоренского, как его поразительный универсализм и его тяготение к магическому. Эта связь является отнюдь не причинно-следственной, но обоюдной, как двуединство разных сторон символа: универсализм и магизм личности Флоренского и его философии в равной мере выражают, прорабатывают и формируют друг друга. Это и есть жизнетворчество.

Эти темы раскрываются автором на основе одной и той же фундаментальной концепции — понятия-символа Софии Премудрости Божией. Философия «Столпа» определяется как «софийное» или «софиологическое» учение, как опыт «софиологии». Первым подобным опытом в России была философия Вл. Соловьева, но, как это бывает нередко в истории, мысль Флоренского и его предшественника скорее связывают отношения отталкивания. Это — совершенно самостоятельное учение, растущее из иных корней, и общее с Соловьевым тут исчерпывается минимумом неотделимых от Софии представлений.

Софийных учений было много в истории (наиболее же богаты ими — гностицизм, мистика средневековья и ренессанса, новая русская философия); и общим первоисточником для них служат библейские книги Премудрости Соломона и Притчей Соломоновых, где говорится об олицетворенной Премудрости Божией. Эта мифологема вобрала многое от эллинской богини мудрости Афины, и равно эллинской и иудейской традиции отвечает ее главный мотив: утверждение мудрости и красоты мироздания, идея творения мира как умного художества. София — «художница при Боге», носительница предвечного творческого замысла, идеального первообраза мира. В христианстве, однако, эта мифологема не обрела прочного статуса ввиду изначального догматического затруднения: неясно, как София может быть связана с Лицами (Ипостасями) Бога и есть ли вообще место для нее в сфере Божественного (если только не отождествить ее с одною из ипостасей, тем самым лишив самостоятельности). Но в то же время известная почва для софийных представлений всегда сохранялась в христианской картине бытия и прежде всего в русле традиции христианского платонизма, где бытуют аналоги платоновских понятий идеи-эйдоса каждой вещи и «умного мира», собрания идей-эйдосов всех вещей. Независимо от этого, Софии традиционно принадлежит заметное место и в православном культе: ее почитание (в народной религиозности не отделяемое отчетливо от почитания Христа, Богоматери и Церкви) процветало и в Византии, и на Руси, о чем подробно пишет Флоренский в письме Х «Столпа»(319-389). (Напротив, у Соловьева этот пласт христианской софийности совершенно обходится вниманием.)

Именно эти два источника, концепции христианского платонизма и традиции софийного культа, и доставляют основу софиологии Флоренского. Построение ее начинается с описания связи мира и Бога. Последняя, по Флоренскому, выражается двояко: в наличии смысла тварного бытия (трактуемого по канонам христианского платонизма как замысел Божий о нем и как предвечный его образ в Боге) и в любви твари к Богу. Оба эти аспекта, соединяясь вместе, приводят к новому понятию: каждой тварной личности (ибо любовь — способность живого и личного бытия) сопоставляется ее «идеальная личность» или же «любовь — идея-монада» — некий дискретный элемент, «квант» смысла и любви, реализующий связь личности с Богом. Это — аналог платоновской идеи-эйдоса, а все их множество, соответственно, — аналог «умного мира». Однако «монады» Флоренского исполнены любви, которая связует их не только с Богом, но и между собою, так что они образуют особое «единство в любви». Такое единство поддерживается непрестанной активностью любви, взаимным «подвигом самоотвержения» и потому является «не фактом, но актом» (326), не механическим собранием, а единством живым, «многоединым существом». Принадлежа бытию божественному, совершенному, это существо должно быть наделено не только жизнью, но и ипостасной, личной природой — должно быть совершенною личностью. Эта личность и есть София.

Наряду с Софией, и в неразрывной с нею связи, любовь — центральное понятие метафизики «Столпа». Именно любовью оказываются оживотворены и олицетворены платонические конструкты. В совершенной любви устанавливается, по Флоренскому, «единосущие любящие в Боге», их сущностное тождество, для которого он вводит особый термин — «нумерическое тождество» (письмо IV). Собрание личностей, связанных таким тождеством, есть совершенное единство, но в то же время и множество, ибо каждая личность остается таковою, не сливаясь с другими. Поэтому София — это совершенное единство множества; и притом, будучи сама личностью, она также связана нумерическим тождеством с любою из личностей в своем составе. Принцип ее внутреннего устроения, внутренней жизни — тождество частей целому, что, по определению, и есть принцип, характеризующий всеединство.

Однако Флоренский избегает термина «всеединство», предпочитая ему равносильные греческие формулы, чаще — «единое и многое», hen kai polla. Корень этого прост: в то время термин прочно ассоциировался с учением Вл. Соловьева, тогда как Флоренский, по собственным словам, «вовсе не вкладывал в него соловьевского истолкования» (612). У Соловьева всеединство выступает принципом построения спекулятивной философской системы традиционного новоевропейского — в первую очередь германского — типа (что не удовлетворяло его самого, заставляя стремиться к обновлению, переделке своей философии, которые он, однако, успел лишь начать). У Флоренского же складывались и иная трактовка всеединства, и иной способ философии, тяготеющие скорее к античной философии, а отчасти созвучные позднейшему структурно-семиотическому подходу. В полной мере эти тенденции его мысли выразили себя лишь на следующем этапе, в философском символизме конкретной метафизики, однако их некоторые следы уже различимы в «Столпе».

3.3 Культ и антропология в философии П.А. Флоренского

Как известно, культ — важнейшая тема и мысли, и жизни. Флоренского. По его глубочайшему убеждению, вся высшая суть человека связана с этой его возможностью — и, стало быть, долгом — видеть иной мир, входить в него с помощью культа. Как всякий символизм, философия Флоренского чуждается антропологии и желала бы, насколько это возможно, растворить ее в философии природы; но если бы надо было дать в ее рамках определение человека, таким определением было бы; человек есть существо, отправляющее культ. Миссия культа многогранна, она отнюдь не сводится к созданию предпосылок символического зрения. Напротив, за этой, так сказать, познавательно-философской функцией скрывается более глубокий аспект. В библейско-христианской онтологии здешний мир рассматривается как мир падший, т. е. пораженный фундаментальным несовершенством, которое выражается в его подчиненности началам греха и смерти. Действие этих начал и есть то, что повреждает связь двух миров и вносит порчу в явления, создавая преграду, несоответствие между явлением и его смыслом и превращая явления в ущербные, несовершенные символы. Культ же оказывается тою уникальной активностью, которая одна способна преодолеть, снять это онтологическое повреждение или, говоря точней, не устранить его целиком, но дать залог, создать необходимые онтологические предпосылки восстановления цельности бытия. В культе осуществляется снятие порчи, заслона между феноменом и ноуменом, онтологическое исцеление реальности, так что он не просто отладка, но прежде всего починка связи миров. Вслед за церковной традицией Флоренский именует эту отладку-починку освящением реальности и признает в ней суть, бытийную миссию культа.

Для каждого рода встреч с иным миром культ доставляет человеку особое наученье и приуготовленье, для каждого есть своя практическая наука или искусство, свой обиход и чин. Из них, помимо иконописи, о. Павел разбирает с наибольшим вниманием чин или же искусство смерти. Как всякое искусство, оно имеет, по Флоренскому, разные уровни развитости и высоты. В сочинении «О надгробном слове отца Алексея Мечева» (1923) им выделяются, по меньшей мере, три таких уровня:

— низкий, грубый, животный — «поверхностная физиологическая смерть, нередко мало сознаваемая»;

— обычная смерть, сопровождаемая «узрением смерти», явлением Ангела смерти;

— высший, духовный уровень — успение. Это — «смерть для мира» прежде физической кончины и последующий плавный переход, «переставление» в духовный мир без узрения смерти, по слову Спасителя: «Верующий в Мя не узрит смерти во веки».

Очевидным образом эта танатология Флоренского целиком соответствует античной мистике смерти, какою она существовала в дионисийстве, в его развитой, интеллектуально проработанной орфической рецепции. Здесь налицо весь идейный каркас орфической доктрины смерти: двуединый космос, объемлющий здешний и иной мир, область жизни и область смерти; смерть как переход из одного мира в другой, сопряженный для человека с таинственным превращением; возможность и необходимость искусства смерти; культ как посредничество между мирами и необходимая предпосылка искусства смерти. Нетрудно подметить и много других совпадений, вплоть до малых деталей. Так, естественно и необходимо у Флоренского появляется знаменитый орфический тезис о тождестве рождения и смерти: здесь он — прямое следствие утверждаемого философом подобия, симметричного устройства здешнего и иного миров.

Обращает внимание радикальность и широта, с какою о. Павел вбирает к себе элементы античной мистериальной религии. Мы видим, что космос Флоренского — античный космос; его мистика смерти — ортодоксальный орфизм; и, уже не удивляясь, обнаруживаем дальнейшие совпадения. Характерно и его обоснование этих совпадений: принимаемые им черты античной Религии он объявляет присущими не только эллинскому язычеству или язычеству вообще, но всякой религии как таковой, тем самым утверждая универсальность античного религиозного типа и не признавая принципиальной новизны и инаковости христианства. Исконной и непременной стороной языческой религиозности является магия; и Флоренский в «Водоразделах» решительно утверждаете что магизм — «всенародная», «общечеловеческая» и непреходящая особенность, присущая, в частности, и христианской религии. Наряду с магией им аналогично отстаивается и оккультизм; оба феномена он стремится трактовать по-своему, шире обычного — и совместить с христианством.

Эта апология магизма и оккультизма в позднем творчестве о. Павла опирается на новые важные идеи, вошедшие в его метафизику на ее последнем этапе. Суть в том, что одним из главных понятий сейчас делается для Флоренского понятие энергии, прежде мало встречаемое у него. С его помощью существенно углубляется понимание символа: удается проникнуть в саму таинственную механику, что производит соединение феномена и ноумена. Выдвигается тезис: это соединение — не что иное, как соединение энергий того и другого. Символ живет энергиями, слиянием энергий своих сторон: это — давняя интуиция о. Павла, которую он высказывает в «Общечеловеческих корнях идеализма» (1908). Но сейчас интуиция вызрела в дефиницию, и с нею рождается новое понятие — энергийный символ: «такая сущность, энергия которой, сращенная или, точнее, срастворенная с энергией некоторой другой, более ценной… несет таким образом в себе эту последнюю». Концепция энергийного символа открывала богатые перспективы. Явилась возможность глубже или совсем по-новому увидеть всякий предмет, где есть и чувственная и духовная сторона, по существу — развить новую картину мира, стоящую по-прежнему на символах, но более конструктивную, раскрывающую внутреннюю динамику явлений. К созданию такой «энергийной» картины и движется мысль философа в его последних разработках, оборванных преследованиями и гибелью. Отдельные темы — из области богословия, из лингвистики — Флоренский успел развить основательно, но многие смелые мысли и обобщения остались только намечены. Скупые наброски дают понять, что у философа складывался новый образ космоса, в основе которого — вводимое им понятие пневматосферы: это — одухотворенная вселенная, которая во всех сферах, связанных и не связанных с человеком, от микромира и до мегамира, строится на энергийных символах и несет духовное содержание, слитое энергийно с материальным.

Из этого можно сделать смелый вывод, что о. Павел подходит вплотную к предсказанию генетического кода и отчетливо предвосхищает тот круг идей, который сегодня ассоциируется с понятием информационной картины мира.

В религиозном же аспекте «энергийный» этап мысли Флоренского послужил, как уже сказано, усилению и закреплению черт архаичной религиозности.

Существует еще немало особенностей конкретной метафизики, имеющих своим истоком жизненный миф. Возвращаясь к философии культа и символическому Космосу — Пан-Символу заметим, что за счет «пограничной активности», разнообразных сообщений и встреч между двумя мирами, слои символической реальности пронизаны связующими путями — и точным отражением этого служит мотив «пронизанности корнями» в геологической бытийной парадигме. Культ, делающий все эти сообщения возможными и регулирующий их, выступает тем самым как своего рода Ведомство Путей Сообщения. Философия же культа Флоренского обнаруживает еще одно совпадение с античной мистериальной религией, где миссия культа твердо понималась как наведение и блюдение путей либо мостов меж здешним и иным миром. И отец Павел Флоренский как священник оказывается продолжателем своего отца, бывшего инженером-путейцем. Для иной биографии было бы лишь абсурдным находить смысл в таком соответствии, но в случае Флоренского оно, право же, заслуживает внимания, равно как и аналогичное соответствие в следующих коленах рода. Бытийные интуиции Флоренского восходят к геологическому образу-архетипу, и его центральную онтологическую парадигму назвали геологической парадигмой. Вспомним, что уже два поколения после отца Павла старший в его роду — геолог. Преемство сути соблюдено в роду, хотя в разных коленах реализация этой сути смещается из более феноменального в более ноуменальный план, и обратно. Все это в точности соответствует метафизике рода Флоренского, и потому перед нами снова единство жизни и мысли, жизнетворчество, которое выходит и за пределы эмпирической биографии.

Таким складывается у Флоренского обследование Пан-Символа, символической реальности в целом. Очень близко к этой заглавной реализации онтологической парадигмы примыкает та, которую Флоренский обнаруживает в строении христианского храма. Анализируя в «Иконостасе» это строение, он вновь приводит к схеме бытийных оболочек разной ноуменальной насыщенности: «Организация храма направляется от поверхностных оболочек к средоточному ядру… Пространственное ядро храма намечается оболочками: двор, притвор, самый храм, алтарь, Престол, антиминс, чаша. Св. Тайны, Христос, Отец». Как видим отсюда, принципу пространственности и парадигме структурированного Всеединства Флоренский подчиняет даже внутреннее устроение Абсолютного, Пресв. Троицы, ипостаси которой также помещаются им в ряд «пространственных оболочек». Из прочих реализации этой парадигмы характерна для интересов Флоренского лингвистическая реализация. Области слова, языка отводится важное место в конкретной метафизике, и существенно, что эта область также описывается на все той же универсальной основе. Из концентрических смысловых оболочек строится, по Флоренскому, основная лингвистическая единица, слово, а в качестве оболочек выступают структурные элементы: фонема, морфема и семема. «Слово может быть представлено как последовательно охватывающие один другого круги, причем, ради наглядности графической схемы слова, полезно фонему его представить себе как основное ядро или косточку, обернутую в морфему, на которой в свой черед держится семема… Фонема слова есть… символ морфемы, как морфема — символ семемы». Наконец, и сфера социального бытия, не столь занимавшая Флоренского, также имеет в основе устройства структурированное Всеединство. Она рисуется Флоренским как ряд опять-таки концентрических сфер, обитатели которых связаны узами родства и любви. Сферы отличаются друг от друга крепостью этих уз, причем последняя убывает от сферы центральной (семья, дружеская чета), где люди связаны тесней и ближе всего, к периферийным сферам, которые отвечают широким социальным образованиям. Силу, или активность, объединяющую социум, Флоренский называет соборованием.

Таким образом, структурная парадигма Всеединства подвергается у Флоренского определенному обобщению и усложнению; он вводит представление о том, что в здешнем мире, коль скоро его нельзя отождествлять с совершенством и полнотой бытия, феномен, вообще говоря, может отнюдь не в совершенстве выражать собой ноумен. При этом фундаментальный постулат символизма — все чувственное духовно, всякое явление есть явление смысла — остается незыблемым; однако принимается, что явление может быть насыщенным смыслом в разной степени, оно может обладать различной ноуменальной выразительностью, проработанностыо, прозрачностью. В мире явлений существуют ступени, градации символичности, и в соответствии со своей идеей Дискретности Флоренский принимает, что эти градации не непрерывны, а дискретны: степень ноуменальной насыщенности веления, выявленности ноумена в феномене не изменяется как угодно от явления к явлению, но дробится на ряд дискретных уровней, четко разнящихся друг от друга. В результате Бытие-Космос дополнительно структурируется: в нем выделяется ряд степеней (горизонтов, слоев, пластов и т. п.), различающихся между собой по степени выявленности ноуменов в феноменах.

Именно геологический образ ближе всего и связывается у Флоренского с универсальной парадигмой строения бытия; им даже вводится и особый термин «метагеология». Более того, это образ непосредственно происходит из самых глубинных истоков философских воззрений Флоренского, которые кроются, как тот неоднократно указывал, в детских впечатлениях природы. В «Воспоминаниях» мы читаем: «Мои позднейшие религиозно-философские убеждения вышли не из философских книг, а из детских наблюдений и, может быть, более всего — из характера привычного мне пейзажа. Эти напластования горных пород и в отдельности эти слои почвы, постепенно меняющиеся, пронизанные корнями…». Это весьма яркий пример философского стиля Флоренского: структурная парадигма, выражающая общие представления о бытии, оказывается в то же время предельно конкретной, чувственной и вещественной. Даже такая деталь, как «пронизанность корнями», философски также весьма важна. В «Философии культа» Флоренский приводит и другой образ для своей основополагающей парадигмы, и он еще более поражает своею грубой материальностью: «Мне представляется… метрополитен, не то устроенный на самом деле, не то только проектированный для какой-то из всемирных выставок. Он состоял из нескольких концентрически расположенных низких платформ, охватывающих площадь выставки и непрестанно вращающихся с разными скоростями, вращение самого внешнего кольца происходило с весьма большой скоростью, вращение примыкавшего к нему внутреннего было несколько медленнее и наконец еще более внутренние концентры имели скорость тем меньшую, чем ближе были к середине».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, рассматривая проблемы философских исканий Павла Флоренского, истоки и суть антиномизма и символизма в его философских взглядах можно отметить, что творчество Флоренского имеет огромное значение для сегодняшней философии. Представители современного русского православия находят немало, с их точки зрения, привлекательных идей Флоренского, таких, как софиология, «диалектический антиномизм», пастырская эстетика, экуменизм и экклесиология. Непреходящее, общекультурное значение его трудов, его общественной позиции велико. В отличие от большинства представителей «нового религиозного сознания» Флоренский направлял свои усилия на то, чтобы «вписать» православную религию в контекст современной ему культуры, стремился дать религиозное освящение социальной и творческой активности человека, и это обстоятельство высоко ценится в современных церковно-богословских кругах Московской патриархии. Он писал: «…религия есть материнское лоно философии».

Придавая исключительное значение роли христианской веры в становлении и преобразовании культуры, Флоренский отдает дань традициям православной экклесиологии. Его богословские взгляды вместе с тем включают ряд моментов, которые позволяют видеть в нем проводника новаторских тенденций, наблюдаемых в современной русской православной церкви. Новаторством в научном понимании веры можно считать то, что Павел Флоренский привлек опыт целого ряда церковных свидетельств, которые раньше не привлекались. Например, раньше ни философы, ни служители церкви не обращались к свидетельству церковной архиологии, понимаемой широко, то есть включая церковное изобразительное искусство (иконопись) и церковную музыку. Церковная археология ранее рассматривалась только как чисто вспомогательная дисциплина, а о. Павел показал, как в ней проявляются богословские законы, или каноны, а они в свою очередь уже непосредственно связаны с догмами веры.

В научном богословии он стремился к таким приемам изложения, которые изгоняли сухость, — он был готов передавать другим людям свой личный религиозный опыт.

Флоренский был одним из тех религиозных мыслителей, которые уже в первые десятилетия нашего столетия понимали необходимость преодоления узкоконфессиональных границ и важность объединения усилий всех христианских церквей. «Пред наступающим кризисом христианства всем, именующим себя христианами, следует поставить ультимативный вопрос и покаяться едиными устами и единым сердцем (Рим, 15, 6,), возглашая: господи, помоги моему неверию (Мк. 9, 24). Тогда вопрос об объединении христианского мира впервые попадет из канцелярий на свежий воздух, и трудное и невозможное человекам окажется вполне возможным Богу». Этим самым Флоренский ставил себя в ряды зачинателей экуменизма.

Свое творчество сам Флоренский разделял на три этапа.

Первый этап он называл Очистка, или «Расчищение души». Речь шла об очищении души от позитивизма, рационализма. Этот этап завершился для него к 1900 — 1904 гг. На этом этапе были написаны математические работы, которые вывели его к философскому идеализму.

Научение, так назвал Флоренский второй этап, который в свою очередь делил на две части. Первая часть — это теодицея, то есть «оправдание Бога». В это время (1904-1911 гг.) был написан «Столп и утверждение Истины», появившийся в окружении ряда ранних работ. Вторая часть — антроподицея, «оправдание человека». Сюда относятся циклы лекций «У водоразделов мысли», «Философия культа» и другие.

И если раннее творчество Флоренского — органическая часть русской метафизики всеединства; его учение о Софии — в магистральном русле тогдашней мысли, наследуя софиологию Соловьева (при всех радикальных несогласиях с ней) и предшествуя учениям Трубецкого и Булгакова, то зрелая его мысль, сплавившая воедино православие, магию, новый тип философии и смелые научные предвидения, занимает место особое. Сейчас, когда ее главные плоды только появляются из-под спуда, это место еще нельзя окончательно определить. Однако «особенные», индивидуальные отличия Флоренского не менее важны.

И третий этап он назвал: Действо. Этот этап оказался в творчестве неосуществленным, но он был осуществлен в жизни. Если подойти к этому этапу под углом зрения античности — это трагедия человека, а если посмотреть на него по-христиански, то это есть жертвенное служение Христу и принесение себя в жертву за единство со Христом.

Итак, опыт жизнетворчества Флоренского получил цельность и завершенность; и это должно поражать, если мы заметим всю трудность, даже проблематичность достижения такого итога. Чтобы достичь строгого единства идей и полного согласия с жизненным опытом во всем широчайшем диапазоне своего творчества, он должен был ломать привычные представления, развивать новые методы и подходы сразу во многих областях, улавливать общее в предельно удаленных явлениях и, может быть, самое трудное — нередко защищать спорные, даже сомнительные решения, которые надо было провести и утвердить, ибо того требовал опыт его жизни. Флоренский до поры до времени сознательно отказывался от многих тем, пока не подходил к ним «жизненно». Он не желал переносить на бумагу того, чего пока еще не пережил в собственном опыте. Нелегко даже оценить, какая воля и сила понадобились для его философских трудов. Недаром одно из самых глубоких суждений о нем, принадлежащее о. Сергию Булгакову, говорит: «Самое основное впечатление от отца Павла было впечатление силы, себя знающей и собою владеющей».

Используя собственный образ Флоренского, можно сказать, что его позиции отчетливо обнажают водораздел его мысли с магистральным руслом русской духовности. Ибо не менее несомненно, что во всей истории русской мысли, русской духовной культуры было неизменно преобладающим явное тяготение к динамической картине бытия. Глубинные религиозные истоки этого тяготения можно усматривать в православной концепции обожения, которая видит назначение человека именно в актуальном онтологическом возрастании, преображении и достижение их ставит в прямую зависимость от свободного усилия человека, от проходимого им пути. Родовой чертой русской мысли всегда был персонализм, также предполагающий динамическую картину бытия, но он чужд Флоренскому. Само слово «путь», которое для Флоренского онтологически пусто, для русской культуры давно уже сделалось словом-символом, обозначающим нечто, с чем связываются глубокий смысл, надежда и ценность.

Итак, приходится заключить, что в цельном контексте русской духовности идеи Флоренского и его философия являются скорее периферийными, маргинальными по отношению к некоему центральному руслу. Но, сделав подобный вывод, стоит тут же заметить, что философии, целиком отвечающей этому руслу, пожалуй, и не было еще создано в России.

Не существует в природе абсолютно оригинальных учений. И в философии Павла Флоренского особо оригинальных идей мы не найдем. В 20-е годы о. Павел сформулировал, что основной закон мира — это закон понижения энергии, если только над мировой системой не главенствует высшее начало. Если перевести сказанное в область философии, то речь идет о борьбе Логоса и Хаоса. Если, наконец, перейти в область богословия, то перед нами борьба Христа и Анти-Христа. И вроде бы нет в этом ничего оригинального. Аналогичные построения можно вывести из Евангелия, и из Платона, и из современной кибернетики. Но у Павла Флоренского есть действительно оригинальная черта. Он умел подавать свои мысли так просто, что человек, прочитав, задавался вопросом: «А что, собственно, особенного?» И многие так думают: «Где же открытия, ожидаемые от Флоренского? Это общеизвестно». А для Павла Флоренского подобные суждения были равны лучшей похвале. Он как раз хотел освободить ощечеловеческую мысль и верования от налета позитивизма, рационализма и безбожия и сделать приемлемой как свою собственную.

Есть все основания полагать, что коренные интуиции русской духовности, начала национального духовного склада еще не выразились сполна в формах философского разума, и нет покуда той философии, в которой Россия без колебаний узнала бы свой духовный облик. Создание ее, как должно надеяться, — дело нашего будущего.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Работы П.А. Флоренского: