Рэй брэдбери страшные рассказы

Рэй Брэдбери – выдающийся писатель и классик научной фантастики, притягательность произведений которого неоспорима. Ведь написанное сим автором – это не банальные стрелялки из бластеров и предсказуемые сюжетные линии, на которых строится большинство фантастических фильмов категории «Б». Его рассказы и романы проникнуты философией. В постапокалиптическом мире, когда оставшиеся на планете люди, казалось бы, скатились в эстетическом восприятии мира ниже дна, его мальчик Том в «Улыбке» сохраняет себе на память кусочек «Моны Лизы», растерзанной руками обозленной толпы. А пожарный Гай Монтэг, которому приказывают не спасать от разбушевавшегося огня, а наоборот – разжигать костры из книг, начинает понимать ценность этих самых книг и полностью меняет свои взгляды. Это – лишь два персонажа из известнейших произведений Рэя Брэдбери. А ведь есть еще множество других литературных героев и историй американца, которые углубили понятие «научная фантастика».

Читай также: Иосиф Бродский. Стихи, которые мы заслужили

За свою жизнь Брэдбери создал более восьмисот литературных произведений, в том числе несколько романов и повестей, сотни рассказов, десятки пьес. Его истории легли в основу экранизаций, театральных постановок и музыкальных сочинений.

«Я не думаю о смерти, потому что я-то буду здесь всегда. Этот ящик с моими фильмами и полки с моими книгами убеждают, что сотня-другая лет у меня в запасе есть. Смерть – это форма расплаты с космосом за чудесную роскошь побыть живым», – писал Брэдбери.

Предлагаем вспомнить главные произведения писателя.

Рэй Брэдбери – книги

Марсианские хроники

Читай также: Лучшие антивоенные книги: ТОП-10

Брэдбери не без юмора называл Марсианские хроники «троюродным братом романа» и «сборником рассказов, делающим вид, что он – роман». Условная форма «хроник» дала автору неограниченный простор для фантазии. В одних новеллах Марс обжит и обитаем, в других – по его каналам сухо скрипит безжизненный песок.

451° по Фаренгейту

Геликоптеры, компьютеры, многочисленные гаджеты, делающие жизнь людей максимально комфортной и упорядоченной. Но книги здесь запрещены, их распространение и чтение караются смертью. Государство установило жесточайший контроль над распространением информации, и спецподразделения пожарных выявляют и сжигают нелегальные хранилища книг… Роман экранизирован в 1966-м и 2018-м.

Вино из одуванчиков

Читай также: День рождения Лины Костенко: Известные и малоизвестные факты о ней

Эта книга наполнена столь личными воспоминаниями и впечатлениями, что они прорастают сквозь пласты стран, народов, идеологий и каким-то чудесным образом становятся всеобщими, принадлежащими всему человечеству, – что присуще только настоящему искусству.

Дзен в искусстве написания книг

Эта книга – медитация о том, что такое быть писателем и как писателями становятся. Как рождается сюжет? Как появляется замысел? И вообще – в какой момент человек понимает, что писать книги – и есть его предназначение? Но это отнюдь не скучные и пафосные заметки мэтра. Рэй Брэдбери делится писательской мудростью с легкостью и юмором человека, у которого за плечами несколько десятков книг разных жанров.

Лето, прощай

Читай также: 12 лучших романов, написанных женщинами

«Лето, прощай» – продолжение всеми любимого Вина из одуванчиков. Книга берет свое начало все в том же 1957 году, когда представленное в издательство Вино из одуванчиков показалось редактору слишком длинным и тот попросил Брэдбери убрать заключительную часть. За прошедшие пятьдесят лет этот «хвост» жил своей жизнью, развивался и переписывался, пока не вырос в полноценный роман.

Из праха восставшие

Роман, у истоков которого стоял знаменитый художник Чарли Аддамс – создатель «Семейки Аддамсов». И семейка Эллиотов, герои «Из праха восставших», ничуть не уступает Аддамсам. В предлагаемой вашему вниманию семейной хронике переплетаются истории графа Дракулы и египетской мумии, мыши, прошедшей полмира, и призрака «Восточного экспресса».

Золотые яблоки солнца

Читай также: «Ключи царства» Арчибальда Кронина впервые изданы на украинском

Интересующимся, какие Рэй Брэдбери лучшие рассказы написал, стоит почитать этот.  Мечты у всех разные. Кто-то хочет снять самый великий фильм всех времен и народов. Кому-то позарез нужно подстрелить тиранозавра, пусть даже ценой гибели цивилизации. А кто-то жаждет откусить кусочек от золотого яблока Солнца, но при этом не обжечься. И так заманчиво отбросить суету повседневности и пуститься в путь за своей мечтой.

Механизмы радости

У этих механизмов никогда не бывает сбоев. Они вечны, как вечный двигатель и снега на вершине Килиманджаро. Потому что человек, их создавший, один из лучших в мире выдумщиков небывалых вещей, Рэй Брэдбери, писатель, фантаст, поэт, для которого создавать механизмы радости – такое же привычное ремесло, как для пекаря делать хлеб, а для винодела – вино.

У нас всегда будет Париж

Читай также: Актеры кино по романам Толкина собирают деньги на спасение его дома

Рэй Брэдбери был замечательным рассказчиком. Каждая история, вошедшая в книгу «У нас всегда будет Париж» – подлинная жемчужина. На каждой странице вас ждет открытие – полет на Марс и рассказ о пожилых супругах; размышления о том, как может измениться человеческая жизнь под влиянием одного момента, одного неосторожно сказанного слова.

Далеко за полночь 

Полночь – это дверь, ведущая в волшебную даль. За ней могут скрываться история первой любви и украденный попугай Хемингуэя, самозародившееся знойным летом зло в людском обличье и заводной Бернард Шоу, воскресенье в Дублине и отпуск в Мексике у подножья грозного вулкана.

Рэй Брэдбери – интересные факты

• После окончания средней школы в 1938 году будущая звезда литературы три года продавала газеты на улицах Лос-Анджелеса. Полностью этим Брэдбери перестал заниматься к 1942 году. Тогда, в 22 года, он всецело перешел на литературный заработок.
• На написание романа «451 градус по Фаренгейту» Брэдбэри частично вдохновило сожжение книг нацистами, которые избавлялись от произведений, противоречащих национал-социалистической идеологии.
• «451 градус по Фаренгейту» фантаст написал в подвальном помещении публичной библиотеки Лос-Анджелеса. Там находилась прокатная пишущая машинка с прорезью для монет. За 10 центов она полчаса находилась во включенном состоянии. Рэй подготовил книгу за девять дней. Аренда машинки обошлась ему в 9 долларов 80 центов.
• Впервые роман «451 градус по Фаренгейту» был напечатан частями в первых выпусках журнала Playboy.
• Обретя популярность, Брэдбери не переставал активно созидать. Его литературная деятельность занимала по несколько часов каждодневно. В 1957 году была опубликована книга «Вино из одуванчиков», к которой Брэдбери написал продолжение под названием «Лето, прощай!». Но редакторы посчитали текст сиквела «незрелым», из-за чего отказались его печатать. Рэй представил миру вторую часть лишь в 2006 году, спустя полвека после первой.
• Некоторые современные вещи Брэдбери ститал бесполезными и глупыми. Речь о костюмах для собак, должности рекламного менеджера и «штуке вроде айфона». По словам писателя, если бы люди больше развивали науку, осваивали космическое пространство, то трудно предсказать, каким бы был наш мир сейчас. Но современное общество, поделился мнением литератор, «хочет заниматься потреблением – пить пиво и смотреть сериалы».

Ранее сообщалось о том, что исполнилось 130 лет со дня рождения автора «Мастера и Маргариты».

День был свежий — свежестью травы, что тянулась вверх, облаков, что плыли в небесах, бабочек, что опускались на траву. День был соткан из тишины, но она вовсе не была немой, ее создавали пчелы и цветы, суша и океан, все, что двигалось, порхало, трепетало, вздымалось и падало, подчиняясь своему течению времени, своему неповторимому ритму. Край был недвижим, и все двигалось. Море было неспокойно, и море молчало. Парадокс, сплошной парадокс, безмолвие срасталось с безмолвием, звук со звуком. Цветы качались, и пчелы маленькими каскадами золотого дождя падали на клевер. Волны холмов и волны океана, два рода движения, были разделены железной дорогой, пустынной, сложенной из ржавчины и стальной сердцевины, дорогой, по которой, сразу видно, много лет не ходили поезда. На тридцать миль к северу она тянулась, петляя, потом терялась в мглистых далях; на тридцать миль к югу пронизывала острова летучих теней, которые на глазах смещались и меняли свои очертания на склонах далеких гор.

Неожиданно рельсы задрожали.

Сидя на путях, одинокий дрозд ощутил, как рождается мерное слабое биение, словно где-то, за много миль, забилось чье-то сердце.

Черный дрозд взмыл над морем.

Рельсы продолжали тихо дрожать, и наконец из-за поворота показалась, вдоль по берегу пошла небольшая дрезина, в великом безмолвии зафыркал и зарокотал двухцилиндровый мотор.

На этой маленькой четырехколесной дрезине, на обращенной в две стороны двойной скамейке, защищенные от солнца небольшим тентом, сидели мужчина, его жена и семилетний сынишка. Дрезина проходила один пустынный участок за другим, ветер бил в глаза и развевал волосы, но все трое не оборачивались и смотрели только вперед. Иногда, на выходе из поворота, глядели нетерпеливо, иногда печально, и все время настороженно — что дальше?

На ровной прямой мотор вдруг закашлялся и смолк. В сокрушительной теперь тишине казалось — это покой, излучаемый морем, землей и небом, затормозил и пресек вращение колес.

— Бензин кончился.

Мужчина, вздохнув, достал из узкого багажника запасную канистру и начал переливать горючее в бак.

Его жена и сын тихо глядели на море, слушали приглушенный гром, шепот, слушали, как раздвигается могучий занавес из песка, гальки, зеленых водорослей, пены.

— Море красивое, правда? — сказала женщина.

— Мне нравится, — сказал мальчик.

— Может быть, заодно сделаем привал и поедим?

Мужчина навел бинокль на зеленый полуостров вдали.

— Давайте. Рельсы сильно изъело ржавчиной. Впереди путь разрушен. Придется ждать, пока я исправлю.

— Сколько лопнуло рельсов, столько привалов! — сказал мальчик.

Женщина попыталась улыбнуться, потом перевела свои серьезные, пытливые глаза на мужчину.

— Сколько мы проехали сегодня?

— Неполных девяносто миль. — Мужчина все еще напряженно глядел в бинокль. — Больше, по-моему, и не стоит проходить в день. Когда гонишь, не успеваешь ничего увидеть. Послезавтра будем в Монтерее, на следующий день, если хочешь, в Пало Альто.

Женщина развязала ярко-желтые ленты широкополой соломенной шляпы, сняла ее с золотистых волос и, покрытая легкой испариной, отошла от машины. Они столько ехали без остановки на трясучей дрезине, что все тело пропиталось ее ровным ходом. Теперь, когда машина остановилась, было какое-то странное чувство, словно с них сейчас снимут оковы.

— Давайте есть!

Мальчик бегом отнес корзинку с припасами на берег. Мать и сын уже сидели перед расстеленной скатертью, когда мужчина спустился к ним; на нем был строгий костюм с жилетом, галстук и шляпа, как будто он ожидал кого-то встретить в пути. Раздавая сэндвичи и извлекая маринованные овощи из прохладных зеленых баночек, он понемногу отпускал галстук и расстегивал жилет, все время озираясь, словно готовый в любую секунду опять застегнуться на все пуговицы.

— Мы одни, папа? — спросил мальчик, не переставая жевать.

— Да.

— И больше никого, нигде?

— Больше никого.

— А прежде на свете были люди?

— Зачем ты все время спрашиваешь? Это было не так уж давно. Всего несколько месяцев. Ты и сам помнишь.

— Плохо помню. А когда нарочно стараюсь припомнить, и вовсе забываю. — Мальчик просеял между пальцами горсть песка. — Людей было столько, сколько песка тут на пляже? А что с ними случилось?

— Не знаю, — ответил мужчина, и это была правда.

В одно прекрасное утро они проснулись и мир был пуст. Висела бельевая веревка соседей, и ветер трепал ослепительно белые рубашки, как всегда поутру блестели машины перед коттеджами, но не слышно ничьего «до свидания», не гудели уличным движением мощные артерии города, телефоны не вздрагивали от собственного звонка, не кричали дети в чаще подсолнечника.

Лишь накануне вечером он сидел с женой на террасе, когда принесли вечернюю газету, и даже не развертывая ее, не глядя на заголовки, сказал:

— Интересно, когда мы ему осточертеем и он всех нас выметет вон?

— Да, до чего дошло, — подхватила она. — И не остановишь. Как же мы глупы, правда?

— А замечательно было бы… — Он раскурил свою трубку. — Проснуться завтра, и во всем мире ни души, начинай все сначала!

Он сидел и курил, в руке сложенная газета, голова откинута на спинку кресла.

— Если бы можно было сейчас нажать такую кнопку, ты бы нажал?

— Наверно, да, — ответил он. — Без насилия. Просто все исчезнет с лица земли. Оставить землю и море, и все что растет — цветы, траву, плодовые деревья. И животные тоже пусть остаются. Все оставить, кроме человека, который охотится, когда не голоден, ест, когда сыт, жесток, хотя его никто не задевает.

— Но мы-то должны остаться. — Она тихо улыбнулась.

— Хорошо было бы. — Он задумался. — Впереди — сколько угодно времени. Самые длинные каникулы в истории. И мы с корзиной припасов, и самый долгий пикник. Только ты, я и Джим. Никаких сезонных билетов.

Не нужно тянуться за Джонсами. Даже автомашины не надо. Придумать какой-нибудь другой способ путешествовать, старинный способ. Взять корзину с сэндвичами, три бутылки шипучки, дальше, как понадобится, пополнять запасы в безлюдных магазинах в безлюдных городах, и впереди нескончаемое лето…

Долго они сидели молча на террасе, их разделяла свернутая газета.

Наконец она сказала:

— А нам не будет одиноко?

Вот каким было утро нового мира. Они проснулись и услышали мягкие звуки земли, которая теперь была просто-напросто лугом, города тонули в море травы-муравы, ноготков, маргариток, вьюнков. Сперва они приняли это удивительно спокойно, должно быть потому, что уже столько лет не любили город и позади было столько мнимых друзей, и была замкнутая жизнь в уединении, в механизированном улье.

Муж встал с кровати, выглянул в окно и спокойно, словно речь шла о погоде, заметил:

— Все исчезли.

Он понял это по звукам, которых город больше не издавал.

Они завтракали не торопясь, потому что мальчик еще спал, потом муж выпрямился и сказал:

— Теперь мне надо придумать, что делать.

— Что делать? Как… разве ты не пойдешь на работу?

— Ты все еще не веришь, да? — Он засмеялся. — Не веришь, что я не буду каждый день выскакивать из дому в десять минут девятого, что Джиму больше никогда не надо ходить в школу. Всё, занятия кончились, для всех нас кончились! Больше никаких карандашей, никаких книг и кислых взглядов босса! Нас отпустили, милая, и мы никогда не вернемся к этой дурацкой, проклятой, нудной рутине. Пошли!

И он повел ее по пустым и безмолвным улицам города.

— Они не умерли, — сказал он. — Просто… ушли.

— А другие города?

Он зашел в телефонную будку, набрал номер Чикаго, потом Нью-Йорка, потом Сан- Франциско. Молчание. Молчание. Молчание.

Все, — сказал он, вешая трубку.

— Я чувствую себя виноватой, — сказала она. — Их нет, а мы остались. И… я радуюсь. Почему? Ведь я должна горевать.

— Должна? Никакой трагедии нет. Их не пытали, не жгли, не мучали. Они исчезли и не почувствовали этого, не узнали. И теперь мы ни перед кем не обязаны. У нас одна обязанность — быть счастливыми. Тридцать лет счастья впереди, разве плохо?

— Но… но тогда нам нужно заводить еще детей?

— Чтобы снова населить мир? — Он медленно, спокойно покачал головой. — Нет. Пусть Джим будет последним. Когда он состарится и умрет, пусть мир принадлежит лошадям и коровам, бурундукам и паукам Они без нас не пропадут. А потом когда- нибудь другой род, умеющий сочетать естественное счастье с естественным любопытством, построит города, совсем не такие, как наши, и будет жить дальше. А сейчас уложим корзину, разбудим Джима и начнем наши тридцатилетние каникулы. Ну, кто первым добежит до дома?

Он взял с маленькой дрезины кувалду, и пока он полчаса один исправлял ржавые рельсы, женщина и мальчик побежали вдоль берега. Они вернулись с горстью влажных ракушек и чудесными розовыми камешками, сели, и мать стала учить сына, и он писал карандашом в блокноте домашнее задание, а в полдень к ним спустился с насыпи отец, без пиджака, без галстука, и они пили апельсиновую шипучку, глядя, как в бутылках, теснясь, рвутся вверх пузырьки. Стояла тишина. Они слушали, как солнце настраивает старые железные рельсы. Соленый ветер разносил запах горячего дегтя от шпал, и мужчина легонько постукивал пальцем по своему карманному атласу.

— Через месяц, в мае, доберемся до Сакраменто, оттуда двинемся в Сиэтл. Пробудем там до первого июля, июль хороший месяц в Вашингтоне, потом, как станет холоднее, обратно, в Йеллоустон, несколько миль в день, здесь поохотимся, там порыбачим…

Мальчику стало скучно, он отошел к самой воде и бросал палки в море, потом сам же бегал за ними, изображая ученую собаку.

Отец продолжал:

— Зимуем в Таксоне, в самом конце зимы едем во Флориду, весной — вдоль побережья, в июне попадем, скажем, в Нью-Йорк. Через два года лето проводим в Чикаго. Через три года — как ты насчет того, чтобы провести зиму в Мехико-Сити? Куда рельсы приведут, куда угодно, и если нападем на совсем неизвестную старую ветку — превосходно, поедем по ней до конца, посмотрим, куда она ведет. Когда- нибудь, честное слово, пойдем на лодке вниз по Миссисипи, я об этом давно мечтал. На всю жизнь хватит, не маршрут — находка…

Он смолк. Он хотел уже захлопнуть атлас неловкими руками, но что-то светлое мелькнуло в воздухе и упало на бумагу. Скатилось на песок, и получился мокрый комочек.

Жена глянула на влажное пятнышко и сразу перевела взгляд на его лицо. Серьезные глаза его подозрительно блестели. И по одной щеке тянулась влажная дорожка.

Она ахнула. Взяла его руку и крепко сжала.

Он стиснул ее руку и, закрыв глаза, через силу заговорил:

— Хорошо, правда, если бы мы вечером легли спать, а ночью все каким-то образом вернулось на свои места. Все нелепости, шум и гам, ненависть, все ужасы, все кошмары, злые люди и бестолковые дети, вся эта катавасия, мелочность, суета, все надежды, чаяния и любовь. Правда, было бы хорошо?

Она подумала, потом кивнула.

И тут оба вздрогнули.

Потому что между ними (когда он пришел?), держа в руке бутылку из-под шипучки, стоял их сын.

Лицо мальчика было бледно. Свободной рукой он коснулся щеки отца, там где оставила след слезинка.

— Ты… — сказал он и вздохнул. — Ты… Папа, тебе тоже не с кем играть.

Жена хотела что-то сказать.

Муж хотел взять руку мальчика.

Мальчик отскочил назад.

— Дураки! Дураки! Глупые дураки! Болваны вы, болваны!

Сорвался с места, сбежал к морю и, стоя у воды, залился слезами.

Мать хотела пойти за ним, но отец ее удержал.

— Не надо. Оставь его.

Тут же оба оцепенели. Потому что мальчик на берегу, не переставая плакать, что- то написал на клочке бумаги, сунул клочок в бутылку, закупорил ее железным колпачком, взял покрепче, размахнулся — и бутылка, описав крутую блестящую дугу, упала в море.

Что, думала она, что он написал на бумажке? Что там, в бутылке?

Бутылка плыла по волнам.

Мальчик перестал плакать.

Потом он отошел от воды и остановился около родителей, глядя на них, лицо ни просветлевшее, ни мрачное, ни живое, ни убитое, ни решительное, ни отрешенное, а какая-то причудливая смесь, словно он примирился со временем, стихиями и этими людьми. Они смотрели на него, смотрели дальше, на залив и затерявшуюся в волнах светлую искорку — бутылку, в которой лежал клочок бумаги с каракулями.

Он написал наше желание? — думала женщина.

Написал то, о чем мы сейчас говорили, нашу мечту?

Или написал что-то свое,пожелал для себя одного,чтобы проснуться завтра утром — и он один в безлюдном мире, больше никого, ни мужчины, ни женщины, ни отца, ни матери, никаких глупых взрослых с их глупыми желаниями, подошел к рельсам и сам, в одиночку, повел дрезину через одичавший материк, один отправился в нескончаемое путешествие, и где захотел — там и привал.

Это или не это? Наше или свое?..

Она долго глядела в его лишенные выражения глаза, но не прочла ответа, а спросить не решилась.

Тени чаек парили в воздухе, осеняя их лица мимолетной прохладой.

— Пора ехать,- сказал кто-то.

Они поставили корзину на платформу. Женщина покрепче привязала шляпу к волосам желтой лентой, ракушки сложили кучкой на доски, муж надел галстук, жилет, пиджак и шляпу, и все трое сели на скамейку,глядя в море,- там, далеко, у самого горизонта, поблескивала бутылка с запиской.

— Если попросить — исполнится? — спросил мальчик. — Если загадать — сбудется?

— Иногда сбывается… даже чересчур.

— Смотря чего ты просишь.

Мальчик кивнул, мысли его были далеко.

Они посмотрели назад, откуда приехали, потом вперед, куда предстояло ехать.

— До свиданья, берег, — сказал мальчик и помахал рукой.

Дрезина покатила по ржавым рельсам. Ее гул затих и пропал. Вместе с ней вдали, среди холмов, пропали женщина, мужчина, мальчик.

Когда они скрылись, рельсы минуты две тихонько дребезжали, потом смолкли. Упала ржавая чешуйка. Кивнул цветок.

Море сильно шумело.