Ребенок от собственного сына 1 часть рассказ

Что делать учителю, если один ученик в классе регулярно срывает уроки, обижает одноклассников, отказывается вступать в диалог? А что делать родителям, если их ребёнка обидели в школе? Рассказывает наш блогер, куратор школы безопасности Анастасия Беренова.

Однажды после лекции для педагогов к нам подошла учитель: «Что делать? В классе агрессивный ребёнок, терроризирует всех. Ему прописали таблетки и лечение у психиатра, но мама отказывается что-либо делать».

Мы рассказали ей о тактике возможного диалога, о том, как важно весь класс научить не реагировать на ребенка — не создавать почву для провокаций и травли, а в случае агрессии всем вместе защищать каждого.

Но всё это полумеры. Потому что, во-первых, мы не знаем, верное ли было выбрано лечение, а во-вторых, историй таких — легион.

Где-то ребёнок агрессивно ведет себя, потому что не умеет контролировать поведение, как в данном примере, а где-то копирует поведение взрослых или дурно воспитан.

На попытку диалога с родителями учитель получает от них волшебное слово «ачотакова» или и вовсе встречное обвинение — в травле «идеального ребенка».

К сожалению, юридических мер воздействия на семью не так много (может и к счастью?). Заставить ребенка уйти из школы или принудительно обратиться к психиатру невозможно. Разве что ситуация настолько страшна, что есть основания для административной или уголовной ответственности.

Последняя наступает, если ребенок в 14 лет и старше вымогал деньги, грабил, его действия имели характер сексуального преследования или распространение порнографии, особенно с шантажом.

Угроза жизни и здоровью также квалифицируется по статье УК 119 (ответственность наступает с 16 лет), но доказать угрозу — сложно.

Прочитайте УК РФ и КоАП РФ, чтобы проверить с какого возраста наступает ответственность за произошедшее. Если ребенок младше, а агрессия малозначительна или не доказуема, сделать ничего нельзя. Если действия опасны для окружающих, а ребёнок мал — есть шанс при настойчивости добиться постановки на учет или беседы с родителями органами опеки.

Но если родители маргинальны или высокопоставлены, от этой не будет никакой пользы, более того, может их разозлить ещё больше

Например, ребенок 7 лет кидался ножиками в выходящих из школы подростков. Участковый поговорил с родителями, но на этом история и закончилась. А ребенок продолжал проявлять агрессию. Оценить опасность ситуации для окружающих можно по следующим признакам: наличие оружия (нож, баллончик, шокер и т. д), агрессивный ребёнок сильнее жертвы или группа агрессоров.

Это высокий уровень для жизни и здоровья. По малолетству и при этих обстоятельствах можно уйти от ответственности, но можно воздействовать на родителей — штрафы, ограничение родительских прав и т. д.

 В остальных ситуациях при низком уровне опасности повторяющихся ситуаций — срыв уроков, драки, мат, брань — воздействовать на агрессора в правовом поле практически невозможно.

Значит ли это, что нужно опускать руки? Конечно нет, и здесь мы приведём некоторые схемы возможных действий

Есть ситуации, которые стоят особняком — ребенок агрессирует из-за того, что не может управлять собой или транслирует внутреннюю боль. Если родитель готов работать над проблемой, идет на диалог и помогает ребенку — отлично. Здесь важно поддержать его в этом, а не травить. Возможно, в некоторых случаях ребенку может понадобиться тьютер.

Узнайте и помогите родителю агрессора — составьте хартию поведения в коллективе, обозначьте границы, поделитесь рекомендациями специалистов или помогающих служб, обучите своих детей специфике общения, если это нужно. Ребенок-агрессор может нуждаться как в помощи медикаментозной, так и в новых навыках — управление гневом и эмоциями, легитимным способам подружиться. Все эти вопросы решаемы.

Если ребенок транслирует эпизоды насилия, которые видит дома, — важно поговорить с одним из родителей о проблеме.

Возможно, он тоже нуждается в помощи, и просто не понимает, что происходящее в семье не норма и не признак «крепкой руки», а опасная ситуация, прерывать которую нужно срочно! Расскажите о том, как опасно и психологическое насилие — угрозы, ругань, обесценивание, насмешки, газлайтинг, экономическое насилие в семье и т. д. А если родитель не вступает в диалог или даже обвиняет коллектив школы в сложившейся ситуации?

Чего делать нельзя

1. Оставлять учителя один на один с проблемой

То, что учитель должен за всё отвечать, всех научить и перевоспитать — опасное заблуждение, которое развязывает руки родителям дурно воспитанных детей, а не решает проблему.

Если у вас в классе есть неуправляемый ребенок, лучше объединиться всем. Но не с посылом «Мы против него», а с посылом «Давайте вместе решать сложившуюся проблему».

Замотивируйте учителей и администрацию объединиться с вами: в конце концов, школа, не обеспечивая безопасность учащихся, очень рискует.

2. Надеяться, что проблема «израстет»

Ребенок, который не получает должный отпор за проявление агрессии или должной помощи в управлении поведением будет чувствовать себя дальше более развязано.

3. Ни в коем случае не решать вопрос силой!

Реальная ситуация: ребенок попал в больницу в результате нападения, родитель пошел выяснять отношения с обидчиком. Сейчас его судят по УК, а нападавший подросток продолжает ходить по школе «королём», ведь теперь для общества он — жертва.

По этой же причине ни в коем случае нельзя говорить с чужими детьми о поведении: не факт, что сработает, а завтра уже его родители выступят против вас. И не забывайте, что вы можете получить искаженную информацию и излишне эмоционально повести себя.

Поэтому правило номер 1: действуем только в правовом поле!!!

4. Не настраивать коллектив против ребенка-агрессора

Учите детей легитимным способам самозащиты. Иначе вы получите так называемую «травлю самозащиты», когда дети в ответ на агрессию ведут себя не лучше, чем обидчик. Это потом даст полное право родителям зачинщика выставить агрессорами остальных, а своё чадо — жертвой.

5. Не показывать слабость

Это самое сложное.

Психологи советуют учителям и родителям «просто поговорить» или пожалеть, но без должного проявления силы воли или авторитетного (не авторитарного!) поведения взрослого, обидчик посчитает такую реакцию слабостью, это его только раззадорит.

Особенно, если в его поведении проявляются садистические черты. Рекомендации «давайте жить дружно» отлично работают в травле незнания, когда дети по неумению без умысла обижают друг друга, но в садистской травле это не поможет.

Прочитайте Макаренко — он никого не жалел, был тверд, но справедлив, поэтому и смог справиться с воспитанием беспризорников. К сожалению, очень мало психологов систематизируют свои советы в зависимости от состояния системы и вида травли.

Что делать нужно

1. Объединяйтесь!

Если обидчик выбрал одного ученика в классе, не факт, что завтра он не найдет другого — под раздачу может попасть уже ваш ребёнок. Не пытайтесь придумать отговорки, что ваш ребенок сильнее, смелее и его-то не тронут. Критерии выбора жертвы вам неизвестны. Но самое главное — наблюдение насилия не менее травматично для психики.

Если даже ваш ребенок не пострадал, лучше составляйте коллективное обращение к директору. Коллективу сложнее противостоять, а аргумент «я не хочу, чтобы мой ребенок был наблюдателем агрессии» весом и подкрепляется данными, что это не менее вредно, чем наблюдать за травлей. Проговорите это руководителю, если не уверены в аргументах — принесете распечатки статей квалифицированных психологов.

2. Соберите доказательную базу

Вполне возможно, что возмутительное поведение, которым недовольны родители, имеет состав преступления. И тогда обращение к руководству будет совсем иным.

Так, например, мама первоклассника была уверена, что старшеклассник, который угрозами вымогал у него телефон, просто дурно воспитан.

Но когда она поняла, что это квалифицируется как грабеж, а ответственность за него уже есть — пошла к руководству с совсем другим настроем. Ведь её сыну в этой школе еще учиться! Как и другим детям.

Запросите записи с камер. Возможно, как в приведенном случае, всё происходящее было записано. Храните скрины переписок в социальных сетях, не удаляйте контакты. И самое главное — научите своего ребенка не отвечать ответной агрессией — тогда виноваты станут оба в равной степени.

3. Обратитесь за помощью

Вы собрали доказательства, нашли поддержку у родителей и руководства школы, теперь — обращайтесь к юристу, он поможет вам добиться цели быстрее и грамотнее. Кстати, чего вы хотите? Возмещения ущерба, исключения ребенка из школы, постановки его на учет, перевоспитания? Не все цели выполнимы в вашем конкретном случае. Юрист поможет заменить эмоциональную повестку на структуру действий.

4. Разберитесь с причиной агрессии

Ребенок копирует поведение родственников? Просто плохо воспитан? Имеет проблемы с психикой или неврологией, поэтому не справляется с ситуацией. От причины зависит решение: в первом и втором случае коллектив может занять позицию «у нас так не принято» и сделать так, что агрессору невыгодно будет так себя вести.

Не модно, не престижно. Такое воспитание коллективом. В третьем случае, увы, без помощи специалиста ничего не сделать — разве что выработать с коллективом схемы действий, которые не провоцируют. Но это не всегда работает. Да и приучать детей к идее, что действия агрессора зависят от поведения жертвы — не лучшая стратегия.

5. Поговорите с родителем обидчика

Если родители готовы идти на диалог, начинайте со слов: «У нас есть проблема и мы должны решать ее вместе».

Расскажите, как мелкие садистические поступки при попустительстве взрослых создавали почву для серьёзных проступков и уголовного наказания в итоге.

Вы хотите такого? А психиатрический диагноз без должной коррекции может привести к большой психиатрии и даже преступлениях на этой почве.

К сожалению, факт наличия психиатрических проблем у нас страшно стигматизирован и многие родители готовы отрицать диагноз, лишь бы не попасть на учет к психиатру. У этого опасения есть и реальные основания, и вымышленные.

Покажите в диалоге, что для вас признание диагноза не «ужас ужас», и это лучше, чем закрывать глаза на него. Возможно, что родитель не из умысла, а по незнанию или невозможности выдержать правду без поддержки, отказывается от помощи психиатра.

6. Переходите к активным действиям

Если у ребёнка нет родителей или они отказываются вступать в диалог, скажите, что будете обращаться в органы опеки или полицию.

Не самый лучший сюжет, но, увы, истории «папа и мама сидят, а бабушка умеет только жалеть внука и не задаёт ему границ» — нерешаема без вмешательства извне.

Конечно, в идеале родителям и опекуну нужны не запугивания и угрозы, а грамотная и квалифицированная помощь. Главное, чтобы опекун был готов её принять.

7. Научите детей объединяться

Не чтобы устроить «темную», а чтобы каждый знал, что все вместе они защитят любого. Против всех разом противостоять сложнее, и агрессор, почувствовав себя не у дел, не сможет пакостить. В конце концов, есть виды агрессии, которые ищут зрителя или почитателя. Если такого нет, если есть осуждение и сплоченность — ему просто будет нечем подпитывать свою подлость.

В заключении скажу, что дружному, сплоченному коллективу, гораздо легче противостоять нападкам агрессии одного ученика. И это будет ключевым навыком, который поможет детям. А память о том, что мы все были «один за всех и все за одного» не из агрессии, а из справедливой соразмерной силы, станет крепким фундаментом жизненной стойкости.

Вы находитесь в разделе «Блоги». Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.

В классе с агрессором. что делать, если одноклассник ребенка «псих»?

В самой обычной школе может учиться совсем не обычный ребёнок. Это одноклассник ребенка. Вашего ребенка.

Он здоров, может, умён, но он не просто мешает учиться детям, он угрожает, плюётся, он совсем не похож на других.

Такие дети далеко не всегда учатся в коррекционных классах, они могут оказаться за одной партой с любым. Лайф — о том, как можно справиться с малолетним агрессором легально и «по-детски».

Мишу не принимали за «своего». Ребята называли его «противным» и не звали играть. Мальчик гулял на переменках один, вдали от шумных забав одноклассников.

Начиная со второго класса Миша изменился. Сначала учителя обратили внимание на то, что ребёнок в 8 лет заинтересовался нацистской тематикой.

В гардеробе ученика появился галстук с фашистской символикой, а парта начала пестрить свастикой. Одновременно Миша стал срывать уроки. Во время занятий он доставал еду и начинал есть, иногда безмятежно засыпал.

В итоге одноклассники отвлекались от объяснений учителя, шумели и пытались подражать.

Однако этого Мише показалось мало, и он как-то раз решил разбавить уроки очередным «творчеством». Мальчик встал на парту и начал танцевать стриптиз, пока поражённая учительница не остановила его. Конечно, внимания одноклассников было предостаточно. Но, видимо, не совсем.

Постепенно учебный процесс стал чередоваться с драками. Во время занятий Миша мог броситься с кулаками на своего обидчика, реагируя таким образом на любую шутку. Дня не проходило без боёв. Учителю приходилось останавливать урок и разнимать драчунов.

К третьему классу это становилось уже не так легко. Из-за природной агрессии, взрывных мышц в драке Мишу никто в его возрасте не мог обойти, а взрослому человеку порой было тяжело оттащить мальчика в сторону.

При этом ученик после драки мог не реагировать на своё имя и закатывать глаза.

Во втором классе, после бесчисленных приглашений в школу и жалоб на поведение сына, мама Миши принесла медицинскую справку. Согласно документам, ребёнок признавался психически здоровым, только гиперактивным. Рекомендация от врачей была лишь одна: давать ребёнку 1 день на учебной неделе как выходной.

С третьего класса агрессивное поведение Миши стало набирать обороты, несмотря на то что мальчик хорошо учится, а в школе проводит большую часть времени. Мама работает допоздна, а брат учится в институте.

— Я боюсь, что мой ребёнок учится рядом с таким мальчиком. Он сказал моему сыну, что принесёт вилку и заколет его, — с волнением рассказывает мама одноклассника. — Бывает, пишет на школьной доске имя кого-то из одноклассников и рядом угрозу: «Убью».

Все родители сильно обеспокоены за безопасность своих детей.

— Мы собирали подписи, чтобы мальчика убрали из нашего класса. Но на родительском собрании сказали, что школа не имеет права исключить ребёнка из школы, пока родители сами его не переведут, — рассказывает мама одноклассника грозного Миши.

— На собрании нам пообещали, что на занятиях будет присутствовать школьный психолог. Но сын говорит, что так никто и не приходил. Лишь пару раз на урок наведывался инспектор по делам несовершеннолетних.

Ребята рассказывали, что чиновник в общих фразах объяснил, что драться плохо и нельзя срывать уроки.

Когда не знаешь, чего ожидать

— Вместе с моим сыном учится не самый приятный мальчик — Илья. С первого класса он является главным зачинщиком драк. Девочкам достаётся не меньше — то жевательную резинку к волосам приклеит, то толкнёт изо всех сил.

У кого длинные косички — привязывает незаметно к стулу, девочки не замечают, вскакивают, а из глаз искры летят от боли, — рассказывает мама третьеклассницы Алины. — Родители грубияна защищают, говорят, что другие дети провоцируют на драки.

Он у них «талантливый, занимается рисованием и изучает английский язык».

На родительских собраниях «гвоздём программы» всегда был Илья, но и у него было алиби — справка. Тем не менее «адекватный» третьеклассник со временем дошёл до того, что принёс в столовую тарелку с человеческими фекалиями.

— Мой сын очень впечатлительный, — говорит мать одноклассника Ильи. — Его чуть не стошнило тогда. Он чувствует себя беззащитным, переживает, что хулиган может его обидеть, «запачкать».

По ту сторону баррикад

— Мой брат Дима — очень неуравновешенный ребёнок. Чтобы вывести его из спокойного состояния, достаточно всего ничего. Особенно остро он реагирует, если на него повышают голос: когда учительница ругается на него, он может заорать: «Не кричи на меня!» и выбежать из класса. Срывает урок и не соглашается вернуться обратно, — рассказывает Мария, сестра «узаконенного» агрессора.

— С одноклассниками мальчик общается мало, страдает лишним весом — за это ему также достаётся от ребят. Дима постоянно погружён в «свой мир»: рассказывает в школе (да и дома) истории, которые якобы произошли с ним или с его «другом», которого он всё время затрудняется назвать, — делится Мария.

Дома Диму описывают как доброго, общительного, сообразительного ребёнка — но лишь в том случае, если с ним обращаться ласково. При любой агрессии мальчик словно перестаёт себя контролировать, слышать и понимать что-либо.

Сейчас Дима учится в пятом классе, ему 10 лет. В раннем детстве он много болел и, разумеется, был окружён вниманием. А потом в его жизни появился младший братишка — и мир мальчика изменился. Казалось, что про него все будто забыли, стали чаще кричать, наказывать.

— Ничего не имею против наказаний за проступки, но для него это был удар, он-то считал, что он всегда прав и всегда любимый. Мне больно думать обо всём этом, жаль братишку. В том, какой он, виновата семья. И нам это исправлять, — признаётся его сестра.

Забудьте о «правиле школьного двора», но дайте сдачу

Эксперты единодушны во мнении, что дети с асоциальным поведением действительно могут быть опасными, а то, что происходит в школе, — первые шаги к реальной агрессии в обществе.

— По справкам, такие ребята психически здоровы, но в силу того, что они ещё дети, их эмоции опережают сознание. Поэтому они могут привести свои угрозы в действие. Дети ещё не знают цену жизни. У них всё в игровом формате.

Тем более современные ребята воспитаны в виртуальном мире, на основе компьютерных игр. Есть вид интеллекта умственный, есть эмоциональный — в частности, умение сопереживать.

И последний недоразвит не только у детей, — говорит психолог Наталья Варская.

По её словам, агрессивное поведение начинает развиваться у детей ближе к третьему классу.

— Первые два класса это некий период адаптации. Ребёнок недавно покинул семейное гнездо и пошёл в школу.

Потом он осваивается, и часто поведение оставляет желать лучшего, так как контролировать себя его ещё не научили родители, — сказала Варская.

— Если поведение реально социально опасно, то одноклассники не должны страдать от поведения маленького агрессора. Родители такого ребёнка должны перевести своё чадо на домашнее обучение и доводить воспитание до ума.

Как пояснила Варская, вопреки «хорошим справкам», родители одноклассников агрессора могут найти управу на грубияна.

— Сейчас в каждой современной школе установлены видеокамеры. На родительском собрании видеосъёмка может оказаться фактическим доказательством асоциального поведения драчуна. Таким образом родительский комитет может настоять на том, чтобы баламута перевели в другой класс или на домашнее обучение. Как говорится, свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого.

В то же время психолог обратила внимание, что нужно учить детей рассказывать родителям о фактах в школе, которые мешают им учиться или жить.

— Ребята должны отстаивать свои права. Рассказывать взрослым о притеснениях — это не значит ябедничать или предавать.

Предать можно Родину или друга, а донести до преподавателей и близких о том, что кто-то не даёт возможности спокойно учиться в школе, подавляет физически и психологически, — это абсолютное право каждого, — советует Варская. — Однако стоит ли учить своего ребёнка давать сдачи — спорный вопрос.

Получается, мы говорим человеку на агрессию отвечать агрессией. Ребёнок может не рассчитать силы и так физически ответить на провокацию, что последствия могут быть очень печальными для всех.

Руководитель Центра экстренной психологической помощи Михаил Виноградов в свою очередь заявил, что в детских вопросах корни проблем необходимо искать в семье.

— Вполне возможно, что ребёнок наблюдает агрессивную модель отношений среди близких. Конечно, у взрослых такое поведение проявляется более деликатно, но ребята всё воспринимают наивно и буквально, по-детски. Они видят саму модель поведения и копируют её в своём мире.

При этом Виноградов говорит, что сдачу давать, хоть и не очень сильную, но стоит.

— Агрессору нужно противопоставлять силу, надо уметь дать сдачи. Если мальчик плюнул, девочка вполне может себе позволить отвесить ему пару пощёчин. Второй раз он уже задумается, стоит ли с ней связываться, — говорит психиатр.

— Дети с асоциальным поведением — это недолюбленные, лишённые родительского внимания ребята.

Почему они выбирают грязные способы привлечь к себе внимание? У каждого в зависимости от характера и восприятия мира, от ситуации в семье свои способы вымещать свою злобу.

Как донести проблему до директора

— В случаях, когда речь идёт о жалобах на агрессивное поведение одного из детей в классе, есть определённый алгоритм действий, — объясняет директор одной из столичных школ.

— Для начала необходимо обратиться непосредственно к классному руководителю.

— Затем родители учеников пишут заявление на имя директора школы. Это стандартный текст: «Просим вас принять меры в отношении ученика такого-то класса, т.к. ребёнок мешает образовательному процессу наших детей». Это заявление — сигнал для директора школы, что в его ведомстве серьёзные неполадки. С этого момента должен запуститься целый механизм.

Далее к проблеме подключается школьный психолог-педагог. Работа этого специалиста с учеником требует письменного согласия родителей ребёнка. Подобная форма заявления есть в каждой школе. Затем с агрессором работает социальный педагог школы.

— Работа не ограничивается лишь индивидуальными занятиями с зачинщиком беспорядков. Специалисты работают и с теми детьми, с которыми у героя каждой истории сложились особые отношения и конфликты.

Чтобы создать общую картину и понять причины агрессивного поведения, педагоги отслеживают, как складывается ситуация в классе, наблюдают за общением одноклассников.

На этом этапе параллельно педагог-психолог, классный руководитель и социальный педагог общаются с родителями ребёнка, чтобы прояснить домашнюю обстановку, — рассказывает руководитель школы.

— Если все перечисленные меры не изменили ситуации, то одноклассник ребенка выводится на психолого-медико-педагогический консилиум школы (ПМПК).

Он состоит из директора, завуча, педагога-психолога, медицинского работника, социального работника, учителей, руководителей школьных методических объединений (ШМО). На консилиуме решается вопрос о дальнейшей стратегии поведения с трудным учеником.

Если все предыдущие мероприятия проводились в достаточном объёме и качестве, но так и не изменили ситуации, консилиум вправе направить ребёнка в центр реабилитации детей.

Каждый случай — это отдельная история со своими особенностями и моментами.

— Перевод ребёнка в другой класс — это не решение проблемы, так как ситуация часто повторяется.

Но нужно понимать, что часто необходима работа не только с проблемным учеником, но и с его родителями, так как зачастую все проблемы идут из семьи, — говорит директор.

— Отчислить же ребёнка из школы можно лишь по решению районной ПМПК либо по заявлению родителей ребёнка. Комиссия на уровне района имеет право определить ребёнку другой образовательный маршрут.

Как защитить ребенка от нападок сверстников: советы родителям

Как защитить ребенка от нападок сверстников: советы родителям

Это настоящая пытка – быть объектом нападок сверстников. Многие из нас знают об этом не понаслышке – кого-то дразнили в садике, у кого-то прятали вещи в младшей школе, а кто-то пострадал уже в подростковом возрасте. Вы давно выросли и стали мамой, и теперь вас приводит в ужас мысль о том, что вашего ребенка может ожидать та же участь.

Неважно из-за чего расстроен ребенок – у него отобрали игрушку, сверстник оказался встать с ним в пару, его не принимают в игру, подруга не пригласила на день рождения, приятель разбил ему нос, одноклассники дразнят… Ребенок переживает любое из этих происшествий болезненно, ему необходимы поддержка и совет родителей.

Почему сверстники невзлюбили именно его? Как вести себя в такой ситуации родителям? Как предотвратить разочарование и боль самого дорогого человека? Нужно ли учить ли ребенка давать сдачи или самим защищать его? Может быть, насмешки и нападки сверстников – это неотъемлемая часть взросления, своего рода обряд посвящения, через который проходят все дети?

Почему-то принято считать, что родители поднимают слишком много шума вокруг этого явления – подумаешь, ребенка обижают, ничего страшного, дети сами разберутся. Но психологи предупреждают, что это очень опасное заблуждение.

Оказывается, даже в восемьдесят лет мы помним все издевательства и нападки, которым подвергались в раннем детстве, имена наших обидчиков и имя того, кто защищал нас.

Отголоски боли, пережитой в детстве, мы чувствуем на протяжении всей жизни.

К счастью, сегодня в нашем распоряжении есть информация, которая позволит прекратить издевательства и нападки сверстников, так почему бы ею не воспользоваться?

Как понять, обижают ли ребенка в школе или садике

Не ожидайте, что ребенок подойдет к вам и скажет: «Меня дразнят и обижают в школе, другие дети обзывают меня нехорошими словами и забирают мои вещи». Далеко не все дети могут и хотят рассказывать родителям о своих проблемах, и чем старше ребенок, тем меньше вероятность, что он пожалуется родителям на происходящее. Если он ничего сам не рассказывает – следует понаблюдать за ним.

Родителей должно насторожить любое изменение в поведении ребенка. Если ребенок ведет себя необычно (например, стал скрытным и задумчивым), возможно, это реакция на преследования сверстников.

Родителям следует присмотреться к ребенку, если он не хочет идти в детский сад или школу, избегает большого скопления людей, возвращается с занятий подавленным, плачет без очевидной причины и редко рассказывает о том, что происходит в детском саду (школе). Если это происходит часто, скорее всего, у него не складываются отношения со сверстниками, и родителям стоит вмешаться.

Кроме того, родители должны обратить внимание, нет ли на теле ребенка синяков, ссадин и царапин. Нередко дети, которые подвергаются унижениям и преследованиям, вредят себе. Членовредительство также может быть признаком совершенного над ребенком насилия.

Если мальчик боится идти в туалет, это часто говорит о том, что в школе или садике его дразнят «голубым», смеются над его пенисом или издеваются как-то иначе. Так как из ванной есть всего один выход, это идеальное место, чтобы дразнить других детей, устраивать «темную».

Когда мальчик целый день терпит и не идет в туалет, у него могут возникнуть серьезные заболевания желудочно-кишечного тракта.

Понаблюдайте за ребенком: если, вернувшись домой из школы или садика, он сразу бежит в туалет, это может быть признаком преследования и издевательств сверстников или старших ребят.

Если ребенок ведет себя необычно – в чем бы это ни проявлялось – в первую очередь следует подумать о том, не обижают ли его другие дети в школе или садике. Даже если издевательства не сопровождаются физическим насилием, ребенок все равно получает сильнейшую травму, которая может повлиять на всю его дальнейшую жизнь, если родители (или другие взрослые) своевременно не вмешаются.

Что делать, если ребенок жалуется, что его обижают другие дети

Если ребенок жалуется, что другие дети его обижают, дразнят или не хотят с ним играть, дайте ему высказаться. Ни в коем случае не останавливайте его, не говорите: «Наверное, ты сам виноват, не могут же они приставать к тебе просто так».

Это ошибка, которую совершают многие родители. Не думайте, что ребенок сам виноват в том, что его обижают, и уж тем более не пытайтесь внушить эту мысль ему.

Издевательства редко имеют причину или логическое объяснение, и для ребенка неважно, почему его обижают – для него важно, что это происходит с ним.

Внимательно выслушайте ребенка, не осуждая его заранее за гипотетическое плохое поведение. Дайте ему выговориться. Не пытайтесь немедленно решить проблему или заявить, что никакой проблемы нет.

Расспросите ребенка, что случилось, почему произошедшее так его зацепило и обидело.

Постарайтесь как можно больше узнать об обидчике (или обидчиках) вашего сына или дочери: кто он, давно ли они знакомы, в каких они отношениях.

Не нужно спешить осуждать обидчика и восклицать: «Ах, какой это плохой мальчишка (девчонка)!», ведь вы знаете только одну версию событий.

Скорее всего, ребенок не ждет от вас бурной реакции, негодования и ярости, не рассчитывает, что вы немедленно броситесь разбираться с его обидчиком. Ему просто нужно знать, что вы всегда его выслушаете и что его жизнь для вас важна.

Когда ребенок закончит рассказ, вы можете сделать следующий шаг, в зависимости от того, требуется ли ваше вмешательство, или нет.

Если родители слишком бурно отреагируют на рассказ ребенка, начнут возмущаться или бросятся мстить обидчику, ребенок может стушеваться и уйти в себя.

В большинстве случаев ребенок может справиться с обидчиками без вмешательства взрослых (родители не должны вмешиваться непосредственно, а только помочь советом), и если мама будет неотступно сопровождать его на детскую площадку или в садик, это едва ли поможет наладить отношения со сверстниками. И больше на его откровенность вам рассчитывать не придется.

Как защитить ребенка от нападок и издевательств

Родители по-разному стараются защитить своих детей от нападок сверстников. Одни пытаются подготовить ребенка к жизни в коллективе, занимаясь его физическим развитием, приучая его к независимости и самостоятельности, другие лично встают на защиту своего чада. К сожалению, эти способы скорее усложняют, чем упрощают жизнь ребенка.

Родители должны подвести ребенка к правильному решению, подсказать ему, как лучше себя повести в проблемной ситуации. Спросите у него: «Как ты думаешь, что можно сказать и сделать, когда эта ситуация повторится? Как лучше поступить, чтобы это прекратилось?». Помогите ребенку увидеть последствия его слов и поступков; подскажите ему, что эту проблему он вполне может решить своими силами.

Например, если ребенок предложит ответить обидчику: «Оставь меня в покое, придурок», не стоит ему это запрещать или отговаривать. Просто спросите его: «Как ты думаешь, что произойдет, если ты так сделаешь?». Пусть ребенок самостоятельно придет к выводу, что обзывание только ухудшит ситуацию и приведет к эскалации конфликта.

Если ребенок пожмет плечами и скажет: «Тогда я просто убегу». Вы можете согласиться с ребенком – спасись от преследователей бегством можно раз-другой, но рано или поздно все равно придется посмотреть страхам в глаза, и разговор неизбежен.

Также очень важно спросить у ребенка, как бы он хотел, чтобы разрешилась эта ситуация? Чего он ожидает? Но не предлагайте свое решение (вы можете только задать направление мыслей) – ребенок сам должен найти выход. Он должен знать, что самостоятельно придумал, что нужно делать.

Если предоставить ребенку возможность самому разбираться со своими проблемами, он научится более эффективно налаживать отношения со сверстниками.

В некоторых случаях ребенку полезно пережить все стадии конфликта со сверстниками – это поможет ему научиться самостоятельно решать многие проблемы, что избавит его от многих сложностей в будущем. Но важно не пропустить ситуацию, с которой ребенок не может справиться без вмешательства взрослых.

Если ребенка не просто дразнят два-три одноклассника, а регулярно изводят всем классом (насмехаются над ним, прячут или портят его вещи, запугивают, толкают, бьют) без помощи взрослых ему не справиться.

Что делать, если ребенок не признается, что его обижают?

Самое главное, чтобы у ребенка было место, в котором он чувствовал себя в безопасности. Если вы видите, что с ребенком что-то не так, но он не хочет рассказать вам, что с ним происходит, не давите на него.

Этим вы можете еще дальше его оттолкнуть – он будет думать, что даже дома не защищен от посягательств на его свободу. Возможно, вам стоит обратиться за помощью к человеку, которому ребенок доверяет, например, старшему брату или сестре, близкому другу или учителю.

Откровенный разговор необходим, чтобы разобраться в сущности проблемы, но начать его должен ребенок.

Когда нужно обращаться за помощью в школу?

Когда конфликт с одноклассниками приобрел серьезный размах, с посещением школы лучше не затягивать.

Если ребенок чаще раза в неделю приходит домой и жалуется, что его обижают, дразнят, портят вещи и унижают, подождите, пока закончатся уроки и дети разойдутся по домам, и отправляйтесь в школу.

Обратитесь к классному руководителю или завучу. Этот вопрос лучше обсуждать не по телефону, а при личной встрече, о которой лучше предупредить.

Предупреждение родителям: как правило, учителя не подозревают о том, что происходит за пределами классной комнаты, и то, что ваш ребенок подвергается преследованию или является объектом насмешек, чаще всего оказывается для них полной неожиданностью.

Дети достаточно умны, чтобы прилично вести себя в присутствии учителя. Не стоит немедленно обвинять классного руководителя в том, что он не справляется со своей работой, и требовать строгого наказания для обидчиков вашего ребенка.

Скорее всего, дело вовсе не в равнодушии учителя, а в том, что дети научились хорошо притворяться.

Не ожидайте, что в школе вас встретят с раскрытыми объятиями, посочувствуют и скажут: «О, да, это все происходило на наших глазах». Скажите классному руководителю, что ребенок приходит домой и рассказывает, как его обижают.

И подытожьте: «Вот как эта ситуация влияет на моего ребенка». Классному руководителю или учителю нужно это знать, ведь то, что очевидно для вас, может быть неочевидным для него.

Попросите его впредь внимательнее следить за поведением учеников.

Вы также можете оставить учителю свой номер телефона и адрес электронной почты для обратной связи.

Если нападки на ребенка не прекратились или переросли в травлю, вам нужно обратиться непосредственно к директору.

Сразу приступайте к сути дела, скажите: «На прошлой неделе я говорила с классным руководителем, но моя дочь по-прежнему жалуется, что ее преследуют одноклассники. Что мы будем делать?»

Чтобы избежать проволочек, прямо спросите, когда он может разобраться с ситуацией, и когда вы сможете увидеться еще раз, чтобы обсудить результаты его вмешательства. Узнайте, что он собирается предпринять.

Вернувшись домой, вы сможете успокоить ребенка, сказать, что до четверга (например) директор планирует поговорить с его обидчиками или вызвать в школу их родителей.

Попросите учителей и директора сохранить ваш разговор в тайне – дети очень боятся огласки и того, что сверстники будет считать их «ябедами».

Что делать, когда ребенку угрожают физической расправой?

Если вы узнали, что вашему ребенку угрожают физической расправой, вы можете обратиться в милицию. Есть угроза – есть состав преступления.

Но это уже крайние меры, к которым следует прибегать, когда больше ничто не помогает.

Поэтому так важно вовремя вмешаться, чтобы дело не дошло до физического насилия, потому что это уже серьезно и отразится не только на дальнейшее жизни ребенка, но и на жизни его обидчиков.

Трудно убедить ребенка в том, что в школе ему ничто не угрожает, особенно, если угроза анонимна.

Для ребенка, получившего анонимную угрозу, школа превращается в бесконечную пытку, ведь он каждую минуту ожидает нападения.

Ребенок не может сосредоточиться на учебе, не может думать о контрольной по математике, если пытается понять, кто подбросил ему записку с угрозой избить. На этом этапе ситуация становится критической.

Вы можете обратиться к учителям, чтобы понять, что происходит в школе, но на их помощь не стоит особо рассчитывать. Родителям нужно будет принять трудное решение: если автор угроз так и не будет найден, не исключено, что ребенка придется перевести в другую школу.

Как ребенок может самостоятельно защититься от нападок сверстников?

Разговаривая с ребенком о конфликтной ситуации, объясните ему, что агрессивное поведение — признак слабости и трусости. Задиры редко действуют в одиночку или нападают на нескольких ребят – они выбирают жертву, которая не может дать им отпор. Унижая и преследуя более слабого, они самоутверждаются за его счет.

Родители могут научить ребенка некоторым методам психологической защиты, которые помогут ему справиться с нападками сверстников. Например, научите его не поддаваться на провокации.

Объясните ребенку, что он может и должен уметь отказать сверстнику, если ему неприятно или не хочется что-то делать. Если вы ожидаете, что ребенка будут дразнить из-за внешности или необычной фамилии, можете заранее обсудить это с ним.

Подготовить ребенка к жизни в коллективе можно разыгрывая сценки, демонстрируя ему виды агрессии (обзывания, драки, отбирание вещей) и вынуждая ребенка защищаться.

Это позволит ребенку отработать тактику поведения, подготовиться к нападению, подсказать наиболее приемлемые выходы из конфликта. И мальчикам, и девочкам полезно побороться с родителями: и побеждать, и терпеть поражение.

Научите ребенка менять тактику поведения. Разберите с ребенком типичный конфликт со сверстниками. Обычно ребенок ведет себя по заданной окружающими схеме, каждое его действие предсказуемо – в этом особая радость для преследователей.

Предложите ему в следующий раз на стандартные обстоятельства реагировать неожиданным для задиры образом, то, возможно, сумеет не только озадачить своих преследователей, но и сделать шаг к преодолению сложившейся ситуации. Возможно, они тоже попытаются изменить тактику поведения. Вмешательство взрослых будет необходимо, если обидчики перейдут к более серьезным действиям.

Но главной и самой надежной защитой для ребенка является чувство собственного достоинства и уверенность в себе, а родительская любовь и поддержка — самые надежные союзники на этом пути.

«Поблагодарила, и у него побежали слезы»: как справиться с хулиганом, который терроризирует класс

Специалисты образования разводят руками, универсального алгоритма пути решения проблем с трудными подростками в школе — нет.

Если хотите услышать мнение со стороны и получить независимую консультацию, можно позвонить по телефону горячей линии национального проекта «Образование» по номеру 8 800 700-24-04. Здесь любой родитель может получить консультацию как на краевом, так и на федеральном уровне. Звонок бесплатный.

Если консультация не помогла, к более конкретным мерам предлагает прибегнуть адвокат Владимир Барышев. Во-первых, письменно обратитесь с соответствующим заявлением к директору школы.

В конце заявления укажите, что в случае отсутствия должных мер вы оставляете за собой право обратиться с жалобой в департамент образования и в правоохранительные органы.

Во-вторых, обращайтесь в департамент образования и в правоохранительные органы.

В третьих, зафиксируйте факты причинения вреда здоровью, если они есть (в травмпункте), и узнайте, кто именно издевается над ребенком. Соберите через классного руководителя родительский комитет с вызовом родителей детей-обидчиков.

— Далее — развилка. Тут определят, в отношении ребенка совершено административное правонарушение (КоАП РФ) или преступление (УК РФ).

Мы должны понимать, что возраст привлечения к административной ответственности за побои и мелкое хулиганство наступает с 16 лет.

По УК РФ также масса составов за причинение вреда здоровью, где возраст ответственности также с 16 лет, за исключением статьи 111 УК РФ «Побои» — с 14 лет, — пояснил адвокат.

Таким образом, несовершеннолетнего хулигана-правонарушителя должны установить правоохранительные органы и принять решение о возбуждении дела об административном или уголовном правонарушении.

Раз речь идет о школьниках, то вполне вероятный сценарий — отказ в возбуждении уголовного дела или дела об административном правонарушении в связи с недостижением возраста ответственности, прогнозирует специалист.

— Однако вышеперечисленные методы воздействия не исчерпывающие. Несовершеннолетнего хулигана должны поставить на учет, проверить его условия жизни в семье. В случае причинения вреда здоровью можно взыскать компенсацию морального вреда с родителей несовершеннолетнего обидчика.

Кроме того, если вред здоровью был причинен в момент нахождения на уроке при отсутствии должного внимания учителя, суд может возложить ответственность в виде возмещения морального вреда на общеобразовательное учреждение, так как согласно статье 41 «Закона об образовании» образовательное учреждение обязано создать условия, гарантирующие охрану и укрепление здоровья обучающихся, воспитанников, — заверил адвокат.

Ответы на вопросы учебника «Литературное чтение» 4 класс, 1 часть, Климанова, Горецкий, страницы 133-134. 

УКМ «Школа России»

1. Попробуй объяснить, почему Чехов назвал рассказ «Мальчики».

Героями этого рассказа были два мальчика, два гимназиста. Автор назвал рассказ по его главным героям.

Он мог бы назвать рассказ по событиям, которые в нём описаны, например, «Побег в Америку», или по главной мысли, например, «Не подумав, не начинай». Но Чехов назвал рассказ «Мальчики» и это название звучит с доброй иронией. Оно выражает его отношение к героям.

2. Что ты можешь сказать о семье Королёвых? Как родители и дети относятся друг к другу? Приведи примеры из текста.

Семья Королёвых кажется мне очень дружной. Родители искренне любят детей, дети любят родителей. Приезд любимого сына стал настоящим праздником. К нему выскочили все, обнимали, целовали, шумели.

Родители и дети вместе занимаются различными делами, например, украшают ёлку. У них общие интересы.

При этом родители стараются уважать детей. Даже когда Володю вернули домой, отец не стал его наказывать, а просто поговорил в кабинете.

3. Изменилось ли отношение Володи к семье? Объясни.

Неудачный побег изменил отношение Володи к семье. В начале рассказа он кажется отстранённым, занятым своими мыслями. В середине его начинают одолевать сомнения, он уже не хочет бежать, потому что понимает, как это отразится на любимых родителях. 

Мальчик понял, что нет ничего дороже семьи и близких людей.

4. О чём мечтали Чечевицын и Володя? Как они представляли свою жизнь в Америке? Могли ли сбыться их мечты? Почему?

Мальчики мечтали сбежать в Америку. Они хотели стать разбойниками, работать на плантациях, сражаться с дикарями, добывать золото и жениться на красавицах.

Эти мечты не могли сбыться. Ведь реальная жизнь совсем иная. Она не похожа на страницы авантюрного романа.

Да и не смогли бы мальчики добраться до Америки, ведь они не представляли себе всех трудностей этого предприятия.

5. Как ты относишься к мальчикам? Что ты о них думаешь?

Мне нравятся эти мальчики. Они целеустремлённые, у них есть мечта. Они наивные, но добрые. Они никому не хотели зла. А что сбежали… Так все мальчишки должны иногда сбегать в Америку, просто потому что любой мальчик мечтает быть героем.

Герои решились на побег, потому что были глупыми и самонадеянными, они мало знали и плохо представляли предстоящие трудности. Но им хотелось быть храбрыми и необычными, как герои прочитанных романов.

6. В конце и начале рассказа описаны встречи мальчиков с семьёй. Чем эти встречи различаются и чем похожи?

Первая встреча происходит после долгой разлуки. Близкие рады приезду Володи, его тормошат и целуют.

Вторая встреча происходит после неудачного побега. Володю снова встречают криками, но теперь в них нет радости.

Эти встречи похожи тем, что в них задействованы одни и те же персонажи.

Они различаются настроением героев.

7. Это смешное произведение или грустное? Почему ты так думаешь?

Это скорее смешное произведение, потому что трагедии в нём не случилось, а само событие представлено автором с юмором.

8. Как ты считаешь, автор осуждает мальчиков за их поступок? Обсудите с другом.

Мне кажется, что автор не осуждает мальчиков, потому что редкий мальчик не мечтает убежать в Америку или улететь в космос. Автор понимает, что все мальчики так устроены и всегда остаются наивными мечтателями.

Чехов относится с юмором к поступку своих героев. Мы видим, как он смешно обыгрывает фамилию Чечевицын, как описывает наивные и смешные планы мальчиков, как рассказывает о надеждах сестёр на золото, и так далее.

Но введя в рассказ переживания Володи, показав, как он вернулся домой, автор пытается предупредить читателей о том, что так поступать нельзя. Всегда нужно думать о последствиях своих поступков, о том, как они отразятся на близких людях.

9. Случались ли у тебя в жизни подобные ситуации? Расскажи об одной из них. Запиши план своего рассказа в рабочую тетрадь.

Рассказ о подобной ситуации для 4 класса

Однажды мы с братом гостили у бабушки в деревне. 

Игорь прочитал роман Фенимора Купера и вообразил себя настоящим индейцем. Он сделал лук и стрелы, а потом решил сбежать в лес и жить в шалаше.

Мы вместе построили в рощице шалаш, и Игорь сказал, что сегодня домой не пойдёт. Он хотел заночевать в лесу, жечь костёр и печь картошку.

Я ушла домой и рассказала про это бабушке. Бабушка улыбнулась и сказала, что в нашем лесу хищников нет, так что пусть ребёнок поиграет.

Игорь вернулся с заходом солнца. Он был сильно покусан комарами и весь чесался. Он сказал, что современные индейцы спят дома, а вот охотиться ходят в лес. Но только днём.

10. Рассмотри иллюстрации в тексте и кратко опиши эпизоды, которые изображены.

На первой иллюстрации мы видим первый приезд Володи. Он в тёплой одежде, приближается Рождество. С ним рядом его товарищ Чечевицын. Они окружены младшими сёстрами Володи. Рядом сидит собака Милорд.

На второй иллюстрации мы видим Володю и Чечевицына в их комнате. Володя говорит, что не поедет, потому что ему жалко маму, но Чечевицын решительно убеждает его бежать.

Ваня

Как мы на самом деле смотрим на страдание — будь то страдание тяжелобольных, умирающих или их близких? Считаем, что это всегда зло? Как относимся к страданиям, неизбежно сопровождающим подлинную любовь? О ее жертвенной стороне, которая выражается в страдании, сейчас не принято ни говорить, ни даже думать. Но как бы мы ни прятались от этой реальности, сколько бы ее ни замалчивали, она никуда не денется. 

Приведу несколько примеров жертвенной любви. У нас в хосписе умирал пятилетний мальчик Ваня. У него была опухоль мозга в терминальной стадии, он ослеп. 

Мама неотлучно сидела рядом с ним. Ваня все время был в полузабытьи. И вдруг открыл глаза. Почти полчаса мальчик смотрел на потолок и губы его шевелились: он с кем-то разговаривал. Смотрел радостно, не тусклыми, а ясными, яркими, словно прозревшими глазами и разговаривал с кем-то из иного мира. Мы с мамой сидели, не шевелясь, и благоговейно молчали. 

Потом Ваня снова ушел в себя и тихо лежал с закрытыми глазами. Я вышла из палаты, чтобы дать маме возможность побыть наедине с сыном. 

Через некоторое время пришла обратно и увидела, что Ваня уже при смерти. Он испустил последний вздох и умер, и я услышала, как мама тихо произнесла: «Спасибо Тебе, Господи». 

Я никогда в жизни не слышала, чтобы мама, когда умер ее ребенок, сказала: «Спасибо Тебе, Господи». 

Вечером мы сидели с ней вдвоем, и вот что она мне рассказала: «Когда вы ушли, я увидела, что Ване было там так хорошо и радостно! И я ему сказала: „Ванечка, если ты сейчас с Боженькой, возьми Его за руку, я тебя отпускаю“. Сразу после этого Ваня умер». 

Такое выражение жертвенной любви встречается редко. Мама смогла полностью забыть о себе и отпустить сына, поняв, что ему там, с Богом, лучше. Она поступила так ради человека, чьи страдания были для нее важнее собственного горя. Это большая редкость, особенно когда дело касается детей: отпускать своих близких умеют далеко не все. <…>

Два брата

Другой очень яркий пример. У одного четырехлетнего мальчика спросили: «Готов ли ты отдать свою кровь сестричке?» А сестре его было два годика, она находилась при смерти, и ей срочно требовалось переливание крови. И мальчик ответил: «Я готов». После переливания крови он тихо и испуганно спросил: «А через сколько минут я умру?» Он думал, что, отдав кровь, должен умереть — но согласился ее отдать! Это тоже проявление жертвенной любви, которая встречается так редко… 

И еще один прекрасный пример, я им буквально любуюсь. Анатолий — военнослужащий, примерно сорока лет. Его двадцатидевятилетний брат Владимир умирал от саркомы, ему оставалось недолго. Анатолий явил себя удивительным человеком. Сердце этого мужчины, военного, оказалось более чутким, чем у иной женщины. 

Когда Владимир был уже близок к смерти, Анатолий молча сидел с ним рядом, держа его за руку. Братья ни о чем не говорили. Но они общались друг с другом глазами, почти не отводя взгляда. Анатолий был рядом с братом в течение многих часов, до последнего мига. 

Когда Владимир начинал задыхаться, Анатолий его подбадривал: «Вов, давай поглубже подышим. Нет, так не годится. Дыши! Дыши! Побольше, поглубже, нет-нет, давай еще!» На словах он вроде бы даже шутил с Владимиром, но они встречались глазами, и взгляд старшего брата говорил без слов: «Не бойся, я с тобой до конца». 

Мы с вами уже говорили, что если у нас нет страха, а есть вера и тишина, то мы можем многое дать. Анатолий понял страхи брата и сидел с ним до самой его смерти, до утра. Я была с ними до позднего вечера и, пока не ушла, с удивлением смотрела, как Анатолий держит брата своей любовью, общаясь о главном, то есть о его приближающейся смерти, молча, только своими глазами, и не давая ему бояться. 

Для меня эта любовь была подобна Покрову Божией Матери, распростертому над ними. (Мама братьев находилась вне этого поля любви, чувствовала себя потерянной. И я, чтобы ей было легче и она тоже могла что-то сделать для сына, дала ей четкую задачу: попросила время от времени смачивать губы и язык Владимира, чтобы облегчить его страдания.) Оба брата знали, что приближается смерть, но словами об этом не говорили, а Анатолий своей любовью каким-то непостижимым образом держал брата внутри себя. Какой это был покров любви! Какое таинство! 

Утром я увидела тело Владимира: лицо его было спокойно, он без страха перешел в иной мир. 

Важно, чтобы умирающий человек не оставался со своим страданием один на один. Большинство людей хотят, чтобы кто-то был с ними рядом, потому что страшно. Но суть не только в физическом присутствии. Если уж быть с человеком — то надо именно быть! Находясь рядом с больным, надо держать его внутри себя, в своем сердце перед лицом Божиим. 

Владыка говорил, что страдающего человека можно взять к себе в сердце и держать, «как ребенка в утробе»: таким образом он родится в тебя и остается близок с тобой в духовном лоне. Он находит прибежище в твоем сердце, и все это в присутствии Божием, в молитвенном обращении к Господу: «Пусть он живет в моем сердце ради Тебя». Сам владыка обращался к Богу так: «Господи, это Твой ребенок, он страдает, помоги!» Без лишних слов. 

Мой опыт показывает, что вслух молиться не следует, так как большинство людей не привыкли к молитве и их страх может возрасти из-за того, что слова молитвы часто им непонятны. Лучше внутренне молчать и молиться в сердце своем. Молчание крайне необходимо: тогда человек чувствует, что может заговорить. Или же мы можем держать его в глубине молчания и тишины в присутствии Самого Христа. 

Митрополит Антоний давал замечательный пример Альберта Швейцера. Однажды владыка увидел фотографию, на которой был запечатлен эпизод врачебной работы Швейцера в Африке: маленькая мама протягивает стоящему перед ней высокого роста человеку — Швейцеру — своего умирающего ребенка и без слов молит: «Возьми его, ты врач, исцели!» На этой фотографии — образ заступничества, к которому призваны и мы с вами, когда находимся со страдающим человеком. Наша задача — молча держать его перед лицом Божиим. 

Но, конечно, исполнить это призвание возможно, лишь если мы знаем Христа и доверяем Ему как Другу. Мы можем просто сказать Ему: «Посмотри, этому человеку так плохо! Пожалуйста, приди и помоги!» 

К сожалению, на практике такое случается далеко не всегда. Бывает, что просят медсестру посидеть с умирающим больным, и она действительно сидит, но при этом погружена в свои мысли или, хуже того, в смартфон. Значит, она вовсе не с больным, и его одиночество становится еще глубже. 

Мама пела Саиду песни

Наши страхи и беспомощность перед умиранием и горем укоренены в том, что у нас нет критериев страдания, нет своего отношения к нему. Чаще всего мы не принимаем болезнь, умирание и смерть как неизбежную часть жизни. Поэтому неожиданная встреча с серьезным страданием застает нас врасплох, мы теряемся. Особенно если страдают дети. 

Расскажу вам о Саиде, мальчике лет шести, мусульманине. Он умирал у нас в хосписе. Мама, сидя рядом, пела ему его любимые песни… Я с трепетом и изумлением смотрела на маму: внутри она рыдает, но силою жертвенной любви спокойно сидит рядом с умирающим сыном и поет его любимые песни, чтобы ему стало легче. Это было так прекрасно! Вокруг стоит глубокая тишина, а она тихо поет, видя, что времени жизни у сына почти не осталось, он неотвратимо уходит. 

И вдруг в палату ворвался дядя мальчика — шумный, возбужденный — и заорал: «Надо срочно перевозить его в больницу, в реанимацию!» Я ему ответила почти с негодованием: «Но он же умирает, он уже вот-вот уйдет!» Дядя закричал: «Что вы такое говорите?! Не надо слова „смерть“!» 

Я почувствовала, как во мне поднимается гнев, и решила уйти. Вышла из палаты и попросила главврача, чтобы она побыла с этой семьей. 

На следующее утро я спросила у нее: «Что с Саидом?» Она ответила: «Родные отвезли его в реанимацию». Значит, Саид умирал в одиночестве, оставленный любимой мамой. (Тогда еще не было разрешено пускать родственников в реанимацию.) Я возмутилась: «Как ты могла такое допустить?!» Она посмотрела на меня: «Ты не понимаешь, у тебя нет детей». 

Мне эта ситуация еще раз отчетливо показала: когда страдает ребенок, часто происходит перенос его страданий на своих детей примерно того же возраста («это мог бы быть мой ребенок»). Наша главврач потеряла себя, потеряла точку опоры. Полагаю, будь у нее осознанные критерии отношения к страданию, включая умирание детей, такого не случилось бы. 

Сегодня широко распространено мнение, что страдание — зло, что его надо всеми силами избегать, облегчать, отстранять. Такой взгляд на страдание приводит к трусости.

Люди боятся страдания, и страх этот порой более разрушителен, чем само страдание.

Владыка Антоний писал: «Страдание — не всегда зло… Боль — момент, когда нам дается предупреждение, что что-то не в порядке. Иначе мы оказались бы в трагическом положении безо всякого предупреждения. Начинающего медика учат, что, если пациент страдает, не следует облегчать его боль, пока не найдена ее причина: если снять боль, у врача порой не остается никаких данных. То же самое относится к душевным страданиям». 

«Я знал, что у меня рак»

У родственников безнадежно больных часто присутствует страх встретиться лицом к лицу с неизбежностью умирания. Но когда родные не принимают происходящее и отрицают диагноз, между ними и больным встает стена лжи. И от наличия этой невидимой стены ухудшаются все симптомы — ведь фальшь чувствуется неизбежно. А если стена сохраняется до самой смерти больного, то у родных обязательно возникает огромное чувство вины. Бывает, только после его смерти они осознают, что именно им надо было сделать, а они не сделали: близкий умер без их поддержки, один на один со своими страхами и переживаниями. 

Когда родственники говорят, что больной не выдержит правды о своей болезни, это чаще всего свидетельствует не о страхах больного, а об их собственном страхе.

По моему опыту, все больные знают, что умирают. Они чувствуют, как уменьшаются жизненные силы, но обычно молчат, желая уберечь своих родных: так и продолжается эта фальшивая игра с обеих сторон.

У нас в хосписе долго лежал Виктор, у него был рак позвоночника, и он уже не мог ходить. Жена Нина приходила к нему каждый день: поплакав в коридоре и тщательно вытерев слезы, она как-то очень неестественно улыбалась мужу. И ни о чем серьезном с ним не разговаривала. Так продолжалось довольно долго. 

Однажды я уловила тревожный взгляд Виктора, направленный на жену: он понимал, насколько ей тяжело и горько. Супруги никогда не говорили об истинном положении вещей. Мы с Ниной сблизились, поэтому я у нее спросила: «Может быть, лучше поговорить о том, что с Витей и с вами происходит на самом деле?» 

У Виктора я несколько раз спрашивала: «Витя, какой у тебя диагноз?» — и он всегда отвечал: «Остеохондроз». Этот ответ означал, что он не готов признать свой диагноз. Однажды я спросила в присутствии Нины: «Остеохондроз?» — «Да, остеохондроз». Я сказала: «Нина, может быть, вам с Витей сто́ит сейчас обсудить ваше истинное положение?» Она согласилась: «Да, конечно, но я очень боюсь, побудьте с нами». 

Я не помню весь наш разговор, но зато прекрасно помню, как Виктор сказал: «Но я же с первого дня знал, что у меня не остеохондроз, а рак позвоночника». И тут оба они заплакали, обнялись, и разделявшая их стена лжи рухнула, исчезла. Стало чисто и просторно. Я тихонько вышла. С этой минуты между ними не осталось никаких преград: все стало так открыто и просто! 

Георгий и его дети

Несомненно, одна из наших с вами задач — способствовать тому, чтобы человек мог принять свой диагноз, принять все, что с ним происходит. Выбора-то все равно нет! Хочет ли человек того или нет, признаёт ли или не признаёт, но смерть придет. Чудеса изредка случаются, но это исключение. 

Зато нам вполне доступно великое чудо — исцеление души: она исцелится, если человек примет свою болезнь, начнет работать над собой, над своей душой и раскроется Богу. Владыка говорил: «Но если я живу ради чего-то, если я готов умереть за что-то, если для меня существуют ценности бо́льшие, чем я сам, вещи более значительные для меня, чем то, что со мной случается, у меня есть опора и я могу смотреть в лицо страданию». Эти слова владыки можно в полной мере отнести к любому самому серьезному диагнозу, к любому страданию. И это не геройство. 

Вспомним пример жертвенной любви мамы, которая смогла отпустить своего ребенка, передать его в руки Божии, потому что состояние сына было для нее важнее собственного горя. Для христианина опорой, якорем должен быть Христос, наш Друг и Спаситель. Он пережил с нами все человеческое и дал нам образец, каким Человеком можно стать. Я думаю, что жертвенная любовь Христа может и должна вдохновлять нас в нашей повседневной жизни. 

В хосписе лежал Георгий, человек пятидесяти с лишним лет. У него была саркома легких, сильнейшая одышка. Историк по образованию, после перестройки Георгий стал боксером, обучал детей, в основном бедных. Мужчина невероятно грузный, он все время сидел: во-первых, из-за проблем с легкими, а во-вторых, у него так сильно отекли ноги, что он уже не мог передвигаться. И поэтому он, недели три не спавший, просто сидел, облокотившись на тумбочку и задыхаясь. 

Георгий был человеком удивительным, редкостным. К нему приходили друзья, много друзей, и им было с ним очень весело, а он был всегда в центре. Я спросила у него: «Как же вы, так страдая, можете настолько спокойно переносить свои страдания?» Он ответил: «Страдая? Я не страдаю», — хотя дышал с трудом. Я видела, что он чуть ли не задыхается. «Я не страдаю!» Я спросила: «Почему?» 

И Георгий еще раз подтвердил: «Нет, я не страдаю. Я — воин Христа! Когда я умру, я не буду стоять на коленях, а сразу же попрошу у Христа стать Его воином». 

Так трогательно: человек, в действительности тяжко страдающий, говорит: «Я — воин Христа!» А еще он мне сказал: «И я буду говорить с сыном (у него был четырехлетний сын Юрий). Скажу ему, чтобы он жил достойно, как настоящий мужчина. И чтобы жил достойно примера Георгия Победоносца. Я ему скажу, что у него в жизни вот такая задача. Предупрежу, что буду смотреть оттуда, так ли он живет». 

Две старшие дочери Георгия, семнадцати и двадцати лет, очень боялись, и отец готовил их, что скоро умрет и уйдет в мир иной. Жена поддерживала его во всем. 

Когда Георгий умирал, я сидела с ним по одну сторону, жена — по другую, а дочери впереди нас, ближе к отцу. Он действительно очень страдал. Восемь раз врачи старались найти вены, чтобы ввести лекарство и облегчить его одышку. Но из-за того, что он был таким тучным, ничего не вышло. Процедура эта не очень приятная и болезненная, но он все восемь раз спокойно давал руку, не сказав ни слова против. И ни капли раздражения в нем не чувствовалось, хотя он задыхался все сильнее. 

И вдруг Георгий неожиданно глубоким, сильным, громким голосом сказал: «Дети! Дети!» Поразительно: он не был там, где боль и одышка. Он сумел отстраниться от всех физических симптомов, ушел в себя и переживал за своих детей. Вот вам еще один пример жертвенной любви: Георгий думал лишь о близких. 

Когда он умер, потребовалось пять человек, чтобы перенести его с кресла на кровать. Я глядела на его тело: на кровати лежал настоящий богатырь! Действительно, он еще при жизни стал воином Христа — человек, который смог не жалеть себя, нашел смысл жизни, думал только о своих близких. Он лично знал Христа, у него были свои отношения с Ним. Христос стал для Георгия стержнем. Ярчайший пример, как можно реально жить и умереть со Христом.

Игорек уходил ранним утром 2 октября 1941 года. В повестке значилось, что он «должен явиться к семи ноль-ноль, имея при себе…»

— Ложку да кружку, больше ничего не бери, — сказал сосед Володя. — Все равно либо потеряешь, либо сопрут, либо сам бросишь.

Володя был всего на два года старше, но уже успел повоевать, получить тяжелое ранение и после госпиталя долечивался дома у отца с матерью. А у Игоря отца не было, только мама, и поэтому мужские советы давал бывалый сосед:

— Ложку, главное, не забудь.

Этот разговор происходил накануне, вечером, а в то раннее утро Игоря провожала мама да женщины их коммуналки. Мама стояла в распахнутых дверях, прижав кулаки ко рту. По щекам ее безостановочно текли слезы, а из-за плеч выглядывали скорбные лица соседок. Неделей раньше ушел в ополчение отец Володи; сам Володя, чтобы не смущать, уже спустился, уже ждал в подъезде, а Игорь вниз по лестнице уходил на войну, и женщины в бессловесной тоске глядели ему вслед. На мальчишеский стриженый затылок, на мальчишескую гибкую спину, на мальчишеские узкие плечи, которым предстояло прикрыть собой город Москву и их коммунальную квартиру на пять комнат и пять семей.

— Холодно, — гулко сказал снизу Володя. — Главное, не дрейфь, Игорек. Но пасаран.

Было сумрачно, синий свет слабенькой лампочки в подъезде странно освещал маму, которая так хотела проводить его до военкомата, но не могла оставить работу, потому что сменщиц уже не было, а работа еще была. И она потерянно стояла в дверях, отчаянно прижимая кулаки к безмолвному перекошенному рту, а из-за ее судорожно сведенных плеч страшными провальными глазами глядели соседки: по два лица за каждым плечом. Игорь оглянулся в конце первого лестничного марша, но улыбнуться не смог, не до улыбок было в октябре того сорок первого. Но сказал, что все они тогда говорили:

— Я вернусь, мама.

Не вернулся.

И письмо Анна Федотовна получила всего одно-единственное: от 17 декабря; остальные — если были они — либо не дошли, либо где-то затерялись. Коротенькое письмо, написанное второпях химическим карандашом на листочке из ученической тетрадки в линейку.

«Дорогая мамочка!
Бьем мы проклятых фрицев и в хвост и в гриву, только клочья летят…»

И об этой великой радости, об этом великом солдатском торжестве — все письмо. Кроме нескольких строчек:

«…Да, а как там поживает Римма из соседнего подъезда? Если не эвакуировалась, спроси, может, письмо мне напишет? А то ребята во взводе получают, а мне совершенно не с кем вести переписку…»

И еще, в самом конце:

«…Я здоров, все нормально, воюю как все. Как ты-то там одна, мамочка?»

И последняя фраза — после «до свидания», после «целую крепко, твой сын Игорь»:

«…Скоро, очень скоро будет и на нашей улице праздник!»

Праздник был не скоро. Скоро пришло второе письмо. От сержанта Вадима Переплетчикова:

«Уважаемая Анна Федотовна! Дорогая мама моего незабвенного друга Игоря! Ваш сын был…»

Был.

Был Игорь, Игорек, Игоречек. Был сыном, ребенком, школьником, мальчишкой, солдатом. Хотел переписываться с соседской девочкой Риммой, хотел вернуться к маме, хотел дождаться праздника на нашей улице. И еще жить он хотел. Очень хотел жить.

Три дня Анна Федотовна кричала и не верила, и коммуналка плакала и не верила, и сосед Володя, который уже считал дни, что оставались до Медкомиссии, ругался и не верил. А еще через неделю пришла похоронка, и Анна Федотовна перестала кричать и рыдать навсегда.

Каждое утро — зимою и осенью еще затемно — она шла на Савеловский вокзал, где работала сцепщиком вагонов, и каждый вечер — зимой и осенью уже затемно — возвращалась домой. Вообще-то до войны она работала счетоводом, но в сорок первом на железной дороге не хватало людей, и Анна Федотовна пошла туда добровольно да так потом там и осталась. Там давали рабочую карточку, кое-какой паек, а за усталой, рано ссутулившейся спиной стояла коммуналка, из которой никто не уехал и в осень сорок первого. И мужчин не было, а дети были, и Анна Федотовна отдавала всю свою железнодорожную надбавку и половину рабочей карточки.

— Аня, все-то зачем отдаешь? Ты сама на себя в зеркало глянь.

— Не вам, соседки, детям. А в зеркало мы с вами и после войны не глянемся. Отгляделись.

Отгляделись, да не отплакались. Еще шли похоронки, еще не тускнели воспоминания, еще не остыли подушки, и вместительная кухня горько справляла коммунальные поминки.

— Подружки, соседки, сестрички вы мои, помяните мужа моего Волкова Трофима Авдеевича. Я патефон его премиальный на сырец сменяла, на что мне теперь патефон. Поплачь и ты со мной, Аня, поплачь, родимая.

— Не могу, Маша. Сгорели слезы мои.

А от Трофима Волкова трое «волчата» осталось. Трое, и старшему — девять. Какие уж тут слезы, тут слезы не помогут, тут только одно помочь способно: плечом к плечу. Живой женской стеной оградить от смерти детей. Валентина (мать Володи) плечом к Полине, проживавшей с дочкой Розочкой в комнате, где прежде, еще при старом режиме, находилась ванная: там прорубили узенькое окошко, света не хватало, и вся квартира Розочку Беляночкой звала. А Полина — плечом к Маше Волковой, за которой — трое, а Маша — к Любе — аптекарше с близнецами Герой да Юрой: пятнадцать лет на двоих. А Люба — к Анне Федотовне, а та — опять к Валентине, к другому ее плечу, и хоть некого ей было прикрывать, да дети — общие. Это матери у них разные и отцы, если живы, а сами дети — наши. Общие дети коммунальных квартир с переделанными под жилье ванными и кладовками, с заколоченными парадными подъездами еще с той, с гражданской войны, с общими коридорами и общими кухнями, на которых в те годы собирались вместе чаще всего по одной причине.

— Вот и моему срок вышел, подруги мои дорогие, — давилась слезами Полина, обнимая свою всегда серьезную Розочку, которую полутемная ванная да темные дни войны окончательно превратили в Беляночку. — Муж мой Василий Антонович пал храброй смертью, а где могила его, того нам с дочкой не писали. Выходит, что вся земля его могила.

Выпивала Анна Федотовна поминальную за общим столом, шла к себе, стелила постель и, перед тем как уснуть, обязательно перечитывала оба письма и похоронку. Дни складывались в недели, недели — в месяцы, месяцы — в годы; пришел с войны еще раз покалеченный Владимир, и это был единственный мужчина, кто вернулся в их коммуналку на пять комнат и пять вдов, не считая сирот. А за ним вскоре пришла Победа, возвращались из эвакуации, с фронтов и госпиталей москвичи, оживал город, и оживала вместе с ним коммуналка. Опять зазвучал смех и песни, и сосед Владимир женился на девушке Римме из соседнего подъезда.

— Как ты мог? — сквозь слезы сдавленно спросила Анна Федотовна, когда он пригласил ее на свадьбу. — Ведь с нею Игорек переписываться мечтал, как же ты мог?..

— Прости нас, тетя Аня, — сказал Владимир и виновато вздохнул. — Мы все понимаем, только ты все-таки приди на свадьбу.

Время шло. Анна Федотовна по-прежнему утром уходила на работу, а вечером читала письма. Сначала это было мучительно болезненной потребностью, позже — скорбной обязанностью, потом — привычной печалью, без которой ей было бы невозможно уснуть, а затем — ежевечерним непременнейшим и чрезвычайно важным разговором с сыном. С Игорьком, так и оставшимся мальчишкой навсегда.

Она знала письма наизусть, а все равно перед каждым сном неторопливо перечитывала их, всматриваясь в каждую букву. От ежевечерних этих чтений письма стали быстро ветшать, истираться, ломаться на сгибах, рваться по краям. Тогда Анна Федотовна сама, одним пальцем перепечатала их у знакомой машинистки, с которой когда-то — давным-давно, еще с голоду двадцатых — вместе перебрались в Москву. Подруга сама рвалась перепечатать пожелтевшие листочки, но Анна Федотовна не разрешила и долго и неумело тюкала одним пальцем. Зато теперь у нее имелись отпечатанные копии, а сами письма хранились в шкатулке, где лежали дорогие пустяки: прядь Игоревых волос, зажим его пионерского галстука, значок «Ворошиловский стрелок» ее мужа, нелепо погибшего еще до войны, да несколько фотографий. А копии лежали в папке на тумбочке у изголовья: читая их перед сном, она каждый раз надеялась, что ей приснится Игорек, но он приснился ей всего два раза.

Такова была ее личная жизнь с декабря сорок первого. Но существовала и жизнь общая, сосредоточенная в общей кухне и общих газетах, в общей бедности и общих праздниках, в общих печалях, общих воспоминаниях и общих шумах. В эту коммунальную квартиру не вернулся не только Игорь: не вернулись отцы и мужья, но они были не просто старше ее сына — они оказались жизненнее его, успев дать поросль, и эта поросль сейчас шумела, кричала, смеялась и плакала в общей квартире. А после Игоря остались учебники и старый велосипед на трех колесах, тетрадка, куда он переписывал любимые стихи и важные изречения, да альбом с марками. Да еще сама мать осталась: одинокая, почерневшая и разучившаяся рыдать после похоронки. Нет, громкоголосые соседи, сплоченные роковыми сороковыми да общими поминками, никогда не забывали об одинокой Анне Федотовне, и она никогда не забывала о них, но темная ее сдержанность невольно приглушала звонкость подраставшего поколения, либо уже позабывшего, либо вообще не знавшего ее Игорька. Все было естественно, Анна Федотовна никогда ни на что не обижалась, но однажды серьезная неприятность едва не промелькнула черной кошкой за их коммунальным столом.

Случилось это, когда Римма благополучно разрешилась в роддоме первенцем. К тому времени умерла мать Владимира, отец еще в ноябре сорок первого погиб под Сходней в ополчении, и Владимир попросил Анну Федотовну быть вроде как посаженой матерью и бабкой на коммунальном торжестве. Анна Федотовна не просто сразу согласилась, но и обрадовалась — и потому, что не забыли о ней на чужих радостях, и потому, конечно, что знала Володю с детства, считала своим, почти родственником, дружила с его матерью и очень уважала отца. Но, радостно согласившись, тут же и почернела, и хотя ни слова не сказала, но Владимир понял, что подумала она при этом об Игоре. И вздохнул:

— Мы нашего парнишку Игорем назовем. Чтоб опять у нас в квартире Игорек был.

Анна Федотовна впервые за много лет улыбнулась, и коммунальное празднество по поводу появления на свет нового Игорька прошло дружно и весело. Анна Федотовна сидела во главе стола, составленного из пяти разнокалиберных кухонных столиков, и соседи говорили тосты не только за младенца да молодых маму с папой, но и за нее, за названую бабку, и — стоя, конечно, — за светлую память ее сына, в честь которого и назвали только что родившегося гражданина.

А через неделю вернулась из роддома счастливая мать с младенцем на руках и с ходу объявила, что ни о каком Игоре и речи быть не может. Что, во-первых, она давно уже решила назвать своего первого Андреем в память погибшего на войне собственного отца, а во-вторых, имя Игорь теперь совершенно немодное. К счастью, все споры по этому поводу между Риммой и Владимиром происходили, когда Анна Федотовна была на работе; в конце концов, Римма, естественно, победила, но молодые родители, а заодно и соседи решили пока ничего не говорить Анне Федотовне. И дружно промолчали; спустя несколько дней Владимир зарегистрировал собственного сына как Андрея Владимировича, к вечеру опять устроили коммунальную складчину, на которой Римма и поведала Анне Федотовне о тайной записи и показала новенькое свидетельство о рождении. Но Анна Федотовна глядела не в свежие корочки, а в счастливые глаза.

— А Игорек мой, он ведь любил тебя, — сказала. — Переписываться мечтал.

— Да чего же переписываться, когда я в соседнем подъезде всю жизнь прожила? — улыбнулась Римма, но улыбка у нее получилась несмелой и почему-то виноватой. — И в школе мы одной учились, только он в десятом «Б», а я — в восьмом «А»…

— Будьте счастливы, — не дослушала Анна Федотовна. — И пусть сынок ваш никогда войны не узнает.

И ушла к себе.

Напрасно стучались, звали, просили — даже двери не открыла. И почти полгода с того вечера малыша старалась не замечать. А через полгода — суббота была — в глухую и, кажется, навеки притихшую комнату без стука ворвалась Римма с Андрейкой на руках.

— Тридцать девять у него! Володя на работе, а он — криком кричит. Я за «скорой» сбегаю, а вы пока с ним тут…

— Погоди.

Анна Федотовна распеленала ребенка, животик ему пощупала, вкатила клизму. Когда доктор приехал, Андрейка уже грохотал погремушкой у не признававшей его названой бабки на руках.

— Не умеешь ты еще, Римма, — улыбнулась Анна Федотовна, когда врач уехал. — Придется мне старое вспомнить. Ну-ка показывай, что сын ест, где спит да чем играет.

И с этого дня стала самой настоящей бабкой. Сама забирала Андрейку из яслей (сдавала его Римма, ей по времени получалось удобнее), кормила, гуляла с ним, купала, одевала и раздевала и учила молодую мамашу:

— Игрушек много не покупай, а то он всякий интерес потеряет. И на руки пореже бери. В крайнем случае только: пусть наш Андрейка к самостоятельности привыкает. Себя развлекать научиться — это, Римма, огромное дело.

— Анна Федотовна, бабушка наша дорогая, следующего мы непременно Игорьком назовем. Честное комсомольское!

Следующей родилась девочка, и назвали ее Валентиной в честь матери Владимира — на этом уж Анна Федотовна настояла. А сама все ждала и ждала, а ее очередь все не приходила и не приходила.

А время шло себе и шло. Росли дети — уже не просто названые, уже самые что ни на есть родные внуки Анны Федотовны, Андрюша и Валечка; взрослели их родители Владимир Иванович и Римма Андреевна; старела, темнела, таяла на глазах и сама Анна Федотовна. Менялись жильцы в некогда плотно населенной коммунальной квартире: получали отдельное жилье, менялись, уезжали и переезжали, и только две семьи — Владимира и Риммы да одинокой Анны Федотовны — не трогались с места. Владимир и Римма понимали, что Анна Федотовна ни за что не уедет из той комнаты, порог которой навсегда переступил ее единственный сын, а дети — да и они сами — так привязались к осиротевшей старой женщине, что Владимир решительно отказывался от всех вариантов, настаивая дать им возможность улучшить свои жилищные условия за счет освободившейся площади в этой же квартире. И к началу шестидесятых им в конце концов удалось заполучить всю пятикомнатную квартиру с учетом, что одну из комнат они вновь переделают в ванную, которой у них не было чуть ли не с гражданской войны, одна — большая — остается за Анной Федотовной, а три они получают на все свои четыре прописанных головы. К тому времени, как было получено это разрешение, после всех перепланировок и ремонтов, связанных с восстановлением ванной комнаты, Анна Федотовна оформила пенсию, хотела пойти еще поработать и…

— А внуки? — строго спросил на семейном совете Владимир Иванович. — Андрейке — девять, Валюшке — пять: вот она, самая святая твоя работа, тетя Аня.

— А жить нам вместе сам бог велел, — подхватила Римма. — У нас родители погибли, у вас — Игорек, так давайте всю вашу пенсию в один котел, и будем как одна семья.

— А мы и есть одна семья, — улыбнулся муж, и вопрос был решен.

Да, все менялось в жизни, менялось, в общем, к лучшему, но одно оставалось неизменным: письма. Письмо Игоря, сохранившее для нее не только его полудетский почерк, но и его голос; и письмо однополчанина и друга, звучавшее теперь как последний рассказ о сыне. Время коснулось и писем, но не только тленом, а как бы превратив слова в звуки: теперь она все чаще и чаще совершенно ясно слышала то, что аккуратно перечитывала перед сном. Знала наизусть и слышала наизусть, а все равно внимательно вглядывалась в каждую строчку и ни за что не смогла бы уснуть, если бы по какой-либо причине этот многолетний ритуал оказался бы нарушенным.

Два перепечатанных письма и похоронка, которую она тоже знала наизусть, но которая тем не менее всегда оставалась безмолвной. В ней не звучало ни единого слова, да и не могло звучать, потому что похоронка всю жизнь воспринималась Анной Федотовной копией могильной плиты ее сына, превращенной в листок казенной бумаги, но сохранившей при этом всю свою безмолвную гробовую тяжесть. И, читая ее каждый вечер, осиротевшая мать слышала только холодное безмолвие могилы.

А самая главная странность заключалась в том, что Анна Федотовна до сей поры так никому и не призналась в своей странной привычке. Сначала от острого чувства одиночества и не менее острого желания сберечь это одиночество, потому что совсем не одинока была она в горе своем в то черное, горькое время. Потом, когда притупилась первая боль, ее ровесницы-соседки — те, которые испытали то же, что испытала она, у кого не вернулись сыновья или мужья, — уже успели либо помереть, либо переехать. В коммунальной квартире исчезали вдовы, а молодежи становилось все больше, и потому все чаще звучал смех, все веселее становились голоса и громче — разговоры. Привычная родная коммуналка, из которой тусклым промозглым рассветом навсегда ушел ее Игорек, молодела на ее глазах, и Анна Федотовна уже не решалась признаться этой помолодевшей квартире в своей укоренившейся за это время привычке. А потом все это вместе стало ритуалом, почти священнодействием со своей уже сложившейся последовательностью, ритмом, торжественностью и только ею одной слышимыми голосами, и старая одинокая женщина уже вполне сознательно скрывала свою странность от шумного, звонкого, столь далекого от тех роковых сороковых подрастающего населения.

И так продолжалось из года в год. Жили в бывшей коммунальной квартире единой семьей: старшие работали, младшие учились. Анна Федотовна как могла помогала им работать и учиться, взяв на себя домашние хлопоты: сготовить, накормить, убрать. После ужина смотрела с Владимиром и Риммой телевизор — старенький, с крохотным экраном «КВН», — а когда заканчивались передачи, уходила к себе, укладывалась в постель, доставала письма, и в ее сиротской комнате начинали звучать голоса сорок первого года…

«…Скоро, очень скоро будет и на нашей улице праздник…»

В 1965-м, к юбилею Победы, по телевидению начали передавать множество фильмов о войне — художественных и документальных, смонтированных из военной хроники тех лет. Обычно Анна Федотовна никогда их не смотрела: еще шли титры, а она уже поднималась и уходила к себе. Не могла она заставить свое насквозь изъеденное тоской сердце обжигаться гибелью мальчиков, ровесников ее сына, даже если это был фильм художественный и наземь красиво падали красивые актеры. Для нее это было не столько свидетельством смерти, сколько знаком смерти, ненавистным ей реальным оттиском реального убийства ее единственного сына. И она уходила, ничего не объясняя, потому что и объяснять-то было некому: Владимир и Римма и без слов ее отлично понимали.

Только однажды задержалась она в комнате дольше обычного. Уже шел на крохотном кавээновском экране какой-то фильм о войне — сам по себе, собственно, шел, никто его не смотрел. У одиннадцатилетней Валечки начало вдруг прогрессировать плоскостопие, ее срочно показали специалисту, и тем вечером родители и Анна Федотовна горячо обсуждали рекомендации этого специалиста. И так этим увлеклись, что забыли про телевизор, на экране которого с приглушенным звуком (дети уже спали) демонстрировался какой-то документальный фильм.

Анна Федотовна совершенно случайно глянула на экран — все ее помыслы вертелись тогда вокруг Валечкиного плоскостопия, — но глянула и увидела уходящую от нее узкую мальчишескую спину в грязной шинели, с винтовкой и тощим вещмешком за плечами.

— Игорек!.. Игорек, смотрите!..

Но Игорек (если это был он) снова ушел, как ушел почти четверть века назад — навсегда и без оглядки. И никто не знал, что это был за фильм, как он назывался и в какой рубрике телепрограмм его следует искать. Ничего не было известно и ничего невозможно было узнать, и поэтому Анна Федотовна отныне целыми днями сидела у телевизора, придвигаясь почти вплотную к малюсенькому экрану, как только начинались военные передачи. Теперь она смотрела все, что касалось войны, — фильмы, хронику и даже телеспектакли, потому что в любой момент могла мелькнуть на экране мальчишеская спина в грязной шинели с винтовкой и вещмешком. Пережаривались на кухне котлеты, выкипали супы, ревела Валечка из-за неглаженого фартука, хватал двойки уловивший вольготную полосу Андрейка, а Анна Федотовна, не отрываясь, все смотрела и смотрела старенький громоздкий телевизор.

Не появлялась больше спина, ушедшая тревожной осенью сорок первого прикрывать Москву. А может, не его это была спина, не Игорька? Мало ли их, этих мальчишеских спин, ушло от нас навсегда, так и не оглянувшись ни разу? Это было вероятнее всего, это спокойно и рассудительно доказывал Владимир, об этом осторожно, исподволь нашептывала Римма, но мать, не слушая доводов, упорно вглядывалась в экран.

— Ну что ты смотришь, что ты смотришь, это же Сталинградская битва!

— Оставь ее, Володя. Тут наши уговоры не помогут.

Все вдруг изменилось в доме, но одно осталось без изменения, как обещание возврата к прежнему размеренному покою, как надежда если не на светлое, то на привычное будущее. Не претерпел никаких новшеств ежевечерний ритуал: целыми днями с небывалым напряжением вглядываясь в экран телевизора, Анна Федотовна по-прежнему перечитывала перед сном заветные письма. Так же неторопливо, так же внимательно, так же слыша голоса двух из трех полученных ею весточек с войны, живший в ней голос Игорька и второй — его друга сержанта Вадима Переплетчикова, которого она никогда не видела и не слышала, но голос которого ясно звучал чистым мальчишеским альтом. Они были очень похожи, эти два голоса: их объединяли молодость и дружба, война и опасность, общая жизнь и, как подозревала Анна Федотовна, общая смерть, которая настигла одного чуть раньше, другого — чуть позже, только и всего. И несмотря на полную братскую схожесть, она отчетливо разделяла эти голоса, потому что их более не существовало: они продолжали жить только в ее сердце.

Уже отметили юбилей Победы, уже телевидение начало резко сокращать количество военных передач, а Анна Федотовна продолжала сидеть перед телеэкраном, все еще надеясь на чудо. Но чудес не существовало, и, может быть, именно поэтому она как-то впервые за много лет запнулась на письме друга. Должна была следовать фраза: «Ваш Игорь, дорогая Анна Федотовна, всегда являлся примером для всего нашего отделения…», а голос этой фразы не произнес. Замолк голос, оборвался, и Анна Федотовна растерялась: ритуал неожиданно дал сбой. Вслушалась, но голос не возникал, и тогда она начала лихорадочно просматривать письмо сержанта, уже не надеясь на его голос и собственную память. Напрягая зрение, она то приближала, то отдаляла от себя затертый листок с машинописным текстом, поправляла лампу, чтобы ярче высветить его, но все было напрасным. Она не видела ни одной буквы, слова сливались в строчки, строчки — в неясные черточки, и Анна Федотовна со странным, зябким спокойствием поняла, что многодневные сидения перед тусклым экраном телевизора не прошли для нее даром.

Она не испугалась, не растерялась и никому ничего не сказала: зачем зря беспокоить людей? Но на другой день, проводив детей в школу, собралась в районную поликлинику. Оделась, проверила, не забыла ли паспорт, вышла на улицу и, качнувшись, испуганно остановилась; все предметы казались размытыми, люди и машины возникали вдруг, точно из непроницаемого тумана. В квартире она не замечала ничего подобного, то ли потому, что все было знакомым и память корректировала ослабевшее зрение, то ли потому, что все расстояния были ограниченны. Ей пришлось постоять, чтобы хоть как-то свыкнуться с новым ударом, и до поликлиники она не дошла, а доплелась.

Очки, которые прописал окулист, помогли ходить, но читать Анна Федотовна уже не могла. Но все равно каждый вечер перед сном она брала письма и неторопливо вглядывалась в них, слушая голоса или вспоминая навечно врубившиеся в память строки: «…ваш сын рядовой Силантьев Игорь Иванович пал смертью храбрых…»

Это помогало, пока Анна Федотовна еще замечала хотя бы черточки строчек. Но год от года зрение все ухудшалось, мир тускнел, уходя в черноту, и хотя теперь в семье был новый телевизор с большим экраном, она и его не могла смотреть, и узкая мальчишеская спина вновь ушла от нее навсегда. Но это происходило постепенно, позволяя ей если не приспосабливаться, то примиряться, и Анна Федотовна воспринимала все с горечью неизбежности. Но когда в бесценных ее листочках стали исчезать последние штрихи, когда перед ее окончательно ослабевшими глазами оказались вдруг однотонные серые листы бумаги, она испугалась по-настоящему. И впервые за все десятилетия рассказала о священном своем ритуале единственному человеку:

Валечке. Не только потому, что Валя выросла на ее руках, звала бабушкой и считала таковой: к тому времени Валя уже стала студенткой Первого медицинского института, и это окончательно убедило Анну Федотовну, что доверить такую тайну можно только своей любимице. И хотя Вале не всегда удавалось читать ей письма регулярно — то отъезды, то ночные дежурства, то непредвиденные молодые обстоятельства, — привычная жизнь в общем своем потоке вернулась в свое русло.

И продолжала неумолимо нестись вперед. Женился и переехал к жене молодой инженер-строитель Андрей; Валя заново перепечатала тексты всех трех писем (оригиналы по-прежнему хранились в заветной шкатулке); в середине семидесятых скончался от старых фронтовых ран Владимир Иванович, Валентина без всякого замужества родила девочку, и Анна Федотовна ослепла окончательно.

Но помощи ей почти не требовалось. Она свободно передвигалась по квартире, в которой практически прожила жизнь, знала, где что стоит да где что лежит, быстро научилась ухаживать за собой и продолжала стирать на всю семью. Вытянув руку и шаркая тапочками, бродила по бывшей коммуналке, в которой опять остались одни женщины, и думала, как странно устроена жизнь, коли с таким упорством возвращает людей к тому, от чего они хотели бы убежать навсегда.

Но главной ее заботой, ее последней радостью и смыслом всего ее черного существования стала теперь голосистая безотцовщина Танечка. Анна Федотовна не могла дождаться, когда бабушка Римма приведет ее сначала из яслей, потом — из детского садика, а затем и из школы, тем более что вскоре школ оказалось две, поскольку Танечку параллельно заставили учиться еще и в музыкальной. Анна Федотовна играла с ней куда больше, чем занятые работой, магазинами и хозяйством мать и родная бабка; рассказывала ей сказки, которые когда-то рассказывала своему сыну; отвечала на бесчисленные «почему?», а в пять лет впервые познакомила с заветными письмами, показав не только копии, но и оригиналы и подробнейшим образом растолковав разницу между этими бумажками. А еще через год Танечка научилась читать и заменила маму у постели Анны Федотовны. Правда, из-за этого Анне Федотовне пришлось ложиться раньше Танечки, но и это было к лучшему: она старела, начала быстро уставать, задыхаться, просыпаться до света и долго лежать без сна.

Она любила эти внезапные пробуждения среди ночи. Было как-то особенно тихо, потому что спала не только вся квартира, но и весь мир, а шум редких автомашин лишь скользил по стенам дома, касался стекол в окнах, заставляя их чуть вздрагивать, и исчезал вдали. Темнота, вечно окружавшая ее, делалась беззвучной и ощутимой, как бархат; Анне Федотовне становилось покойно и уютно, и она неторопливо начинала думать о своем Игорьке.

Она вспоминала его совсем крохотным, беспомощным, целиком зависящим от ее тепла, внимания и ласки, от ее груди и ее рук — от нее, матери, будто их все еще соединяла пуповина, будто живые токи ее тела питали его и наливали силой и здоровьем для завтрашних невзгод. Вспоминала, как ежедневно купала его, и до сей поры ощущала то величайшее счастье, которое испытывала тогда. Вспоминала, как он радостно таращил на нее круглые, доверчивые глаза, как отчаянно взбивал крепкими ножками воду в ванночке, с каким самозабвением колотил по ней кулачками и как при этом не любил и даже побаивался мыла.

Она вспоминала, как он начал сам вставать в кроватке, цепко хватаясь руками за перила. И как сделал… нет, не сделал — как совершил первый шаг и сразу упал, но не испугался, а засмеялся; она подняла его, и он тут же шагнул снова, снова шлепнулся и снова засмеялся. А потом зашагал, затопал, забегал, часто падая и расшибаясь, часто плача от боли, но сразу же забывая эту боль. Ах, сколько синяков и шишек он наставил себе в это время!

Ванночка уже не вмещала сына. Это было на прежней квартире; там всегда почему-то дуло, и она боялась, что простудит Игорька во время этих купаний. И все время хотела куда-нибудь переехать, разменяться с кем-либо на любой район и любую площадь.

Нет, не только потому она стремилась обменять комнату, что сын перестал умещаться в ванночке и его теперь приходилось мыть по частям. Она решилась на этот обмен потому, что сын настолько вырос, что однажды задал вопрос, которого она так ждала и так боялась:

— А где мой папа?

А они даже не были расписаны, и папа уехал навсегда, когда Игорьку исполнилось три года. И матери все время казалось, что сын помнит канувшего в небытие отца, что сама эта комната, соседи, вещи, стены — все рассказывает ему то, о чем не следовало бы знать. И как только сын заинтересовался отцом, Анна Федотовна тут же обменяла свою большую удобную комнату с балконом и оказалась в коммуналке, где сразу же объявила себя вдовой. Вот в этой самой комнате, из которой ушел Игорек и в которой ей, может быть, посчастливится окончить свою жизнь.

Школьный период в коротенькой биографии сына Анна Федотовна вспоминала реже. Нет, она отчётливо помнила все его рваные локти и сбитые коленки, все «очень плохо» и «очень хорошо», все радости и горести. Но тогда он уже не принадлежал ей одной, безраздельно; тогда школа уже вклинилась между нею и сыном, уже успела создать для него особый мир, в котором не оказалось места для нее: мир своих друзей и своих интересов, своих обид и своих надежд. Игорь-школьник принадлежал матери только наполовину, и поэтому она предпочитала помнить его малышом.

Правда, один случай любила вспоминать часто и в подробностях и тогда, кажется, даже чуть улыбалась.

Игорек бежал в Испанию. Мальчики, обреченные на безотцовщину, растут либо отчаянными неслухами, либо тихонями, и ее сын склонялся к последнему типу. Тихони из дома не бегают, зато с удовольствием подчиняются тем, кто бегает, а в том испанском побеге коноводом был соседский Володька, сын Валентины и Ивана Даниловича. Он рвался еще в Абиссинию защищать эфиопов от итальянских фашистов, но по полной географической необразованности запутался в направлении и опоздал. Потом начались испанские события, а в их квартире — строительство баррикад. Баррикады воздвигались совместно с Игорем, соседи ругались, потирая зашибленные места, а по всей коммуналке гремело звонкое «Но пасаран!».

Через год атмосфера в Испании накалилась настолько, что без Володьки республиканцы обойтись никак уже не могли. Одному двигаться было сложно (опять проклятая география!); Володька с трудом уломал Игорька смотаться в Мадрид, разгромить фашистов и вернуться к Майским праздникам в Москву. Однако бежали приятели почему-то через Белорусский вокзал, где их и обнаружил сосед Трофим Авдеевич, поскольку вся квартира была брошена на поиски, но повезло именно ему:

— Марш домой, огольцы!

Но каким бы Анна Федотовна ни представляла себе сына — беспомощным, ползающим, топающим, убегающим в Испанию или решающим непонятные ей задачи, — в конце концов он непременно вставал перед ней медленно спускающимся с первого лестничного марша. И каждый вечер она видела его узкую мальчишескую спину и слышала одну и ту же фразу:

— Я вернусь, мама.

И еще она отчетливо помнила дыхание соседок за спиной, тогдашних солдаток, постепенно в порядке непонятной страшной очереди превращавшихся из солдаток во вдов. Перебирала в воспоминаниях коммунальные поминки, общую беду и общую бедность, серую лапшу с яичным порошком, карточки, лимитные книжки для коммерческих магазинов, на которые никогда не хватало денег, и — огороды. У всех тогда были огороды: с них кормилась, на них поднималась послевоенная Москва.

Участки распределялись предприятиями, но выращивали картошку всей коммуналкой сообща. Выходными, а то и просто вечерами по очереди ездили сажать, окучивать, копать. И знали, чью картошку едят сегодня за общим столом: у Любы-аптекарши она поспевала раньше, у Маши была особенно рассыпчатой, а оладьи лучше всех получались у Валентины. Теперь нет такой картошки. Теперь есть только три сорта: рыночная, магазинная да какая-то кубинская. А тогда был только один: коммунальный. Один для всех, кто пережил войну.

Вот так в привычных дневных делах, вечернем чтении писем, предрассветных воспоминаниях и вечной непроглядной тьме и проходила ее жизнь. Время текло с прежним безразличием к судьбам людским, равномерно отсчитывая падающие в никуда мгновения, но Анна Федотовна уже не замечала своего уходящего времени. Пережив где-то в шестьдесят прозрение в неизбежности скорого разрушения и скорого ухода из жизни, — то, что привычно именуется старостью, — она сохранила ясность ума и способность обходиться без посторонней помощи, потому что весь смысл ее жизни был в прошлом. Все настоящее было преходящим и быстротечным: тот небольшой объем домашней работы, который она оставила за собой; все истинное, то, ради чего еще стоило жить и терпеть, начиналось с вечернего чтения Танечки, короткого сна и заканчивалось бесконечно длинными и прекрасными воспоминаниями о сыне. Там, в этих воспоминаниях, она ощущала свое могущество: могла останавливать само время, поворачивать его вспять, вырывать из него любые куски и перетасовывать их по собственному желанию. Это было ее личное, всею жизнью выстраданное царство, и если к ней допустимо применить понятие счастья, то Анна Федотовна была счастлива именно сейчас, на глубоком закате своей жизни.

Ей уже торжественно справили восьмидесятилетие, на которое собралась не только вся семья, но пришли сыновья и дочери тех, кто когда-то жил с нею бок о бок в голодной коммуналке. Кто если и не помнил, так по крайней мере мог хотя бы видеть живым ее Игорька, поскольку семенил, пищал и ползал в то первое военное лето. И поэтому им, практически уже незнакомым, посторонним людям она обрадовалась больше всего.

— Погоди, погоди… — проводила кончиками сухих невесомых пальцев по лицу, осторожно касалась волос. — Так. Полина дочка, что в ванной жила. Роза. Помню, помню. — Голова у Анны Федотовны уже заметно тряслась, но держала она ее прямо и чуть выше обычного, как держат головы все слепые. — Ты без солнышка росла тут, недаром мы тебя Беляночкой звали. Замужем?

— Дайте руку, тетя Аня. — Бывшая Беляночка, а ныне весьма солидная дама взяла сухую старческую ладонь и приложила ее к щеке своего соседа. — Мой муж Андрей Никитич. Знакомьтесь.

— Здравствуй, Андрей. Детишки-то есть у вас?

— Одна детишка со стройотрядом уехала, второй — в армии, — сказал муж. — Мы уж с Розой старики…

Жена сердито дернула его за рукав, и он сразу же виновато примолк. А Анна Федотовна без всякой горечи подумала, какая же тогда она древняя старуха, если дети детей служат в армии и уезжают в неведомые ей стройотряды. Что служат и уезжают — это ничего, это хорошо даже, только бы войны не было. Только бы мальчики не уходили от матерей, медленно спускаясь по лестничным маршам навсегда.

Такие мысли частенько посещали ее: она принимала окружающую ее жизнь очень близко, потому что эта такая непонятная с виду, а по сути такая обыкновенная жизнь представлялась ей теперь вроде большой коммунальной квартиры. Где все рядом, где все свои, где горюют общим горем и радуются общим радостям, где едят общую картошку после общих трудов и откуда могут вдруг снова начать уходить сыновья. Вниз по лестнице в никуда. И до боли страдала за всех матерей.

— А меня узнаете, тетя Аня?

Бережно коснулась рукой:

— Гера. А Юрка где? Не пришел?

Напутала старая: Юрий стоял сейчас перед нею, а не Гера. Но никто не стал уточнять, только поулыбались. А Юрий неуверенно кашлянул и уверенно сказал:

— Юрка-то? Юрка, тетя Аня, гидростанции на Памире строит, привет вам просил передать. И поздравления.

— За стол, ребята, за стол! — скомандовала Римма. — Ведите именинницу на почетное место.

За столом как расселись, так сразу и повели непрерывные разговоры о том далеком времени. Гости вспоминали его и вместе и поодиночке, но вспоминали как-то очень уж общо, точно прочли несколько статей о Москве сорок первого прежде, чем идти сюда. Но Анна Федотовна ничего этого не замечала и была бесконечно счастлива, а седая, располневшая, год назад ушедшая на пенсию Римма могла быть довольна и была довольна, потому что всех этих гостей она не просто привела на торжество, но и хорошенько проинструктировала. Она была очень умной женщиной, и Игорек недаром мечтал с нею переписываться. Она заранее подобрала в библиотеке книжки, но каждому гостю велела прочитать что-то одно, чтобы все вместе могли говорить о разном и даже спорить, а сама Римма, зная об Игоре все, лишь подправляла эти воспоминания вовремя уточненными деталями. И все тогда прошло замечательно: бывшая коммуналка отметила восемь десятков осиротевшей женщины так, как редко кто отмечает.

А затем пришел 1985 год. Год сорокалетия великой Победы.

К празднику готовились, его ждали, им заслуженно гордились. И снова по телевидению — только теперь несравненно больше, чем двадцать и десять лет назад, — пошли фильмы и хроника, песни и стихи, воспоминания и документы войны. И все, кроме Анны Федотовны, смотрели передачи цикла «Стратегия победы», а Анна Федотовна уходила к себе. Ей было больно и горько: только она, она одна могла узнать родную мальчишескую спину из далекого сорок первого, но слепота навеки лишила ее этой возможности. Возможности последнего чуда: увидеть перед смертью давно погибшего сына.

А может, тогда, в шестьдесят пятом, и вправду мелькнул не ее Игорек? Тем более что видела она ту спину всего мгновение, видела неожиданно, не успела вглядеться… И внутренне, где-то очень, очень глубоко, почти тайком от себя самой, понимала, что это — не он. Не сын, не Игорек, но не хотела прислушиваться к трезвому голосу рассудка, а хотела верить, что Игорь хоть и погиб, но как бы не окончательно, как бы не весь, что ли. Не исчез бесследно, не истлел в братской могиле, не распался, а остался навеки в бледном отпечатке пленки, когда камера оператора снимала не его специально, а саму фронтовую жизнь, и в той фронтовой реальной жизни реально жил, двигался, существовал теперь уж навсегда ее сын. В это хотелось верить, в это необходимо было верить, и она верила. Только верила, не пытаясь ничего проверять.

— Бабуля, это к тебе, — громко и радостно объявила Танечка, входя в квартиру в сопровождении двух очень серьезных девочек и одного еще более серьезного мальчика. — Ты покажи им все и расскажи, ладно? А я побежала, я в музыкальную школу опаздываю. — И умчалась.

А слепая Анна Федотовна осталась на пороге кухни, не видя, но точно зная, что трое ребятишек застенчиво жмутся у порога.

— Раздевайтесь, — сказала. — И проходите в комнату прямо по коридору. Я сейчас приду к вам.

Гости чинно проследовали в ее комнату, а она вернулась на кухню. Привычно домыла тарелки, с привычной осторожностью поставила их на сушилку и прошла к себе. Дети стояли у дверей, выстроившись в шеренгу; проходя, она легонько коснулась каждого пальцами, определяя, какие же они, ее внезапные гости, обнаружила, что стоявшая первой девочка выше и крепче очень серьезного мальчика, а последняя — маленькая и живая: она все время качалась, шепталась и переминалась с ноги на ногу, поскрипывая туфельками. «Значит, очень уж ей туфельки нравятся, наверно, обновка, — подумала Анна Федотовна. — А высокая, видать, у них за старшую, потому-то парнишка и пыжится. Да еще и волнуется, лоб у него в испарине». И, сразу же выяснив все, села в кресло, которое досталось ей по наследству от матери теперь уж тоже покойного Владимира.

— Садитесь, кому где удобнее. И говорите, зачем пришли, по какому такому делу.

Кажется, дети так и не сели, но долго шушукались, подталкивая друг друга. Наконец мальчика, видать, вытолкнули в ораторы.

— Ваша внучка Таня со своей музыкальной школой выступала на сборе нашей пионерской дружины. А мы взяли почин: «Нет неизвестных героев». А она тогда сказала, что у вас фашисты убили сына Игоря и что он вам писал письма.

Мальчик выпалил все единым духом и замолчал. Анна Федотовна обождала, но девочки молчали тоже, и тогда она уточнила:

— Игорь успел написать всего одно письмо. А второе написал после его смерти его товарищ Вадим Переплетчиков.

Протянула руку, взяла с привычного места — с тумбочки у изголовья — папку и достала оттуда листы. Зачитанные и еще не очень зачитанные. Протянула высокой девочке — Анна Федотовна ясно представляла, где она стоит сейчас, эта самая главная девочка.

— Здесь еще уведомление о смерти.

Папку взяли и сразу же сгрудились над ней: Анне Федотовне показалось даже, как при этом стукнулись все три лба, и она улыбнулась. Пионеры пошушукались, но недолго, и большая девочка сказала с нескрываемым недоверием:

— Это же все ненастоящее!

— Правильно, это копии, потому что настоящими письмами я очень дорожу, — пояснила Анна Федотовна, хотя ей не очень-то понравился тон. — Девочка… Та, которая маленькая, ты стоишь возле комода. Правда?

— Правда, — растерянно подтвердила маленькая. — А ваша внучка говорила, что вы ослепли от горя.

— Я научилась чувствовать, кто где стоит, — улыбнулась Анна Федотовна. — Открой верхний левый ящик. Там есть деревянная шкатулка. Достань ее и передай мне.

Опять раздалось шушуканье, потом скрип выдвигаемого ящика, и тут же кто-то — Анна Федотовна определила, что мальчик, — положил на ее руки шкатулку.

— Идите все сюда.

Они сгрудились вокруг: она ощутила их дыхание, теплоту их тел и точно знала, кто где разместился. Открыла шкатулку, бережно достала бесценные листочки.

— Вот, можете посмотреть. Здесь письмо моего сына Игоря, письмо его друга Вадима и… И похоронка. Так называлось тогда официальное уведомление о гибели человека на войне.

Дети долго разглядывали документы, шептались. Анна Федотовна слышала отдельные фразы: «А почему я? Ну почему? Ты — звеньевая…», «А потому, что у нее сын, а не дочь, понятно тебе? Если бы дочь, то я бы сама или Катя, а так ты должен…» Еле уловимый, но, видимо, горячий спор закончился тем, что мальчик нерешительно откашлялся и сказал:

— Вы должны передать эти документы нам. Пожалуйста.

— То есть как это? — почти весело удивилась она. — Эти письма касаются моего сына, почему же я должна передать их вам?

— Потому что у нас в школе организуется музей. Мы взяли торжественное обязательство к сорокалетию великой Победы.

— Я с удовольствием отдам вашему музею копии этих писем.

— А зачем нам ваши копии? — с вызывающей агрессией вклинилась вдруг звеньевая, и Анна Федотовна подивилась, каким официально-нечеловеческим может стать голос десятилетней девочки. — Нет, это даже очень интересно! Ведь копии — это же так просто, это же бумажка. В копии я могу написать, что моя бабушка — героиня «Молодой гвардии», ну и что? Возьмет такую копию музей?

— Не возьмет. — Анне Федотовне очень не понравился этот вызывающий, полный непонятной для нее претензии тон. — И вы не берите. И, пожалуйста, верните мне все документы.

Дети снова возбужденно зашептались. В обычном состоянии для Анны Федотовны не составляло никакого труда расслышать, о чем это они там спорят, но сейчас она была расстроена и обижена и уже ни к чему не могла да и не хотела прислушиваться.

— Верните мне в руки документы.

— Бабушка, — впервые заговорила самая маленькая, и голосок у нее оказался совсем еще детским. — Вы ведь очень, очень старенькая, правда ведь? А нам предстоит жить и воспитываться на примерах. А вдруг вам станет нехорошо, и тогда все ваши патриотические примеры могут для нас пропасть.

— Вот когда помру, тогда и забирайте, — угрюмо сказала Анна Федотовна. — Давайте письма. Долго еще вам говорить?

— А если вы не скоро… — опять задиристо начала большая, но осеклась. — То есть я хочу сказать, что вы можете не успеть к сорокалетию великой Победы, а мы не можем. Мы взяли торжественное обязательство.

— Хочешь, значит, чтобы я до девятого мая померла? — усмехнулась Анна Федотовна. — Кто знает, кто знает. Только и тогда я не вам эти документы велю переслать, а в другую школу. Туда, где мой Игорь учился: там, поди, тоже музей организуют.

Они молча отдали ей письма и похоронку. Анна Федотовна ощупала каждый листок, удостоверилась, что они подлинные, аккуратно сложила в шкатулку и сказала:

— Мальчик, поставь эту шкатулку в левый ящик комода. И плотно ящик задвинь. Плотно, чтобы я слышала.

Но слушала она сейчас плохо, потому что предыдущий разговор сильно обеспокоил ее, удивил и обидел. Это ведь была не детская безгрешная откровенность: ее совсем не по-детски, а крепко, по-взрослому прижимали к стене, требуя отдать ее единственное сокровище.

— Трус несчастный, — вдруг отчетливо, с невероятным презрением сказала большая девочка. — Только пикни у нас.

— Все равно нельзя. Все равно, — горячо и непонятно зашептал мальчик.

— Молчи лучше! — громко оборвала звеньевая. — А то мы тебе такое устроим, что наплачешься. Верно, Катя?

Но и этот громкий голос пролетел мимо сознания Анны Федотовны. Она ждала скрипа задвигаемого ящика, вся была сосредоточена на этом скрипе и, когда наконец он раздался, вздохнула с облегчением:

— Ступайте, дети. Я очень устала.

— До свидания, — три раза по очереди сказали пионеры и направились к дверям. И оттуда мальчик спросил:

— Может быть, надо вызвать врача?

— Нет, спасибо тебе, ничего мне не надо.

Делегация молча удалилась.

Горечь и не очень понятная обида скоро оставили Анну Федотовну. «Да что с несмышленышей спрашивать, — думала она. — Что хочется, то и говорится, души-то чистые». И, примирившись, опять перебралась на кухню, где теперь проходила вся ее деятельная жизнь: старалась не только мыть да прибирать, но и готовить, и была счастлива, когда все ее дружно хвалили. И не догадывалась, что Римма тайком перемывает всю посуду и как может улучшает сваренные ею супы и борщи. Но сегодня Римма с утра уехала к старшему сыну Андрею, у которого заболел один из сорванцов, и поэтому кулинарные творения Анны Федотовны никто не корректировал.

Конечно, виной ее теперешних промахов была не столько слепота, сколько возраст. Она забывала привычные дозировки и рецепты, сыпала много соли или не сыпала ее вообще, а однажды спутала кастрюли, одновременно кипевшие на плите, и домашние получили довольно загадочное, но абсолютно несъедобное варево. Но старую женщину никто не обижал, и она пребывала в счастливом заблуждении, что и до сей поры не только не обременяет своих, но и приносит им существенную пользу.

Она вскоре позабыла о визите старательных пионеров — она вообще часто забывала то, что только что происходило, но прошлое помнила ясно и цепко, — но чем ближе к вечеру скатывался этот день, тем все более явно ощущала она некую безадресную тревогу. И оттого, что тревога ощущалась безадресно, оттого, что Анна Федотовна никак не могла припомнить никакой даже косвенной ее причины, ей делалось все беспокойнее. Уже примчалась из музыкальной школы Татьяна, уже Анна Федотовна старательно покормила ее, отправила заниматься, перемыла посуду, а тревожное беспокойство все нарастало в ней.

— Переутомление, — определила Римма, когда по возвращении услышала смутную жалобу Анны Федотовны. — Ложись в постель, я сейчас Таньку пришлю, чтоб почитала.

— Не трогай ты ее, Римма. Она только уроки учить села.

— Ну, сама почитаю. И о внуке расскажу. Простуда у него, в хоккей набегался, а панику развели…

К этому времени странность Анны Федотовны уже давно перестала быть тайной. То, чего она боялась, оказалось настолько тактично принятым всеми, что Анна Федотовна уже ничего не скрывала, а, наоборот, просила того, кто был посвободнее, десять минут почитать ей перед сном. Чаще всего это была Танечка, так как Валентина работала на полторы ставки, чтобы содержать семью с двумя пенсионерками и одной пионеркой, а Римма была по горло занята не только собственной семьей, но и вечно простуженными мальчишками Андрея, жившего в новом районе, как назло, довольно далеко от их квартиры.

— «Я здоров, все нормально, воюю как все, — читала Римма, тоже наизусть выучив все письма за эти длинные годы. — Как ты-то там одна, мамочка?..»

На этом месте с благоговейным спокойствием воспринимавшая ритуальное это чтение седая старуха вдруг подняла руку, и Римма удивленно смолкла. Спросила после напряженного странного молчания:

— Что случилось?

— Он чего-то не хотел, а они грозились, — невразумительно пробормотала Анна Федотовна, то ли всматриваясь, то ли вслушиваясь в себя.

— Кто он-то?

— Мальчик. Мальчик не хотел, а девочка его пугала. Он вроде отказывался — «не буду, мол, не буду», а та — «трус, мол, только скажи…» Римма! — Анна Федотовна вдруг привстала на кровати. — Римма, загляни в шкатулку. Загляни в шкатулку…

Не очень еще понимая, но и не споря, Римма встала, выдвинула ящик комода, открыла шкатулку. Старуха напряженно ждала, подавшись вперед в судорожном напряжении.

— Нету? Ну? Что ты молчишь?

— Нету, — тихо сказала Римма. — Похоронка на месте, фотографии, значки, а писем нет. Ни Игорька, ни второго, друга его. Только одна похоронка.

— Только одна похоронка… — прохрипела Анна Федотовна, теряя сознание.

«Неотложка» приехала быстро, врачи вытащили Анну Федотовну из безвременья, объявили, что функции организма, в общем, не нарушены, что больной следует с недельку полежать и все придет в норму. Анна Федотовна молчала, ни на что не жаловалась и глядела невидящими глазами не только сквозь врачей, сквозь Римму, сквозь оказавшую ей первую помощь Валентину и перепуганную Танечку, даже не только сквозь стены родной и вечно для нее коммунальной квартиры, но, казалось, и сквозь само время. Сквозь всю толщу лет, что отделяли ее сегодняшнюю от собственного сына.

— Я вернусь, мама.

Нет, не слышала она больше этих слов. Она ясно помнила, где, как и когда произнес их Игорь, но голос его более не звучал в ее душе.

— Идите, — с трудом, но вполне четко и осознанно произнесла она, по-прежнему строго глядя в существующую только для нее даль. — Я засну. Я отдохну. Идите.

— Может, почитать… — робко начала Римма, но дочь одернула ее: читать было нечего.

Они выключили свет и тихо вышли из комнаты. Потом угасли шаги, голоса, проскрипели двери, и все стихло.

Анна Федотовна прикрыла слепые глаза, затаила дыхание, напряженно прислушалась, но душа ее молчала, и голос сына более не звучал в ней. Он угас, умер, погиб вторично, и теперь уже погиб навсегда. И, поняв это, старая, почти на полстолетия пережившая смерть единственного сына мать ощутила вдруг на дряблых, изрубленных глубокими морщинами щеках что-то теплое. С трудом поднесла непослушную руку, коснулась щеки и поняла, что это — слезы. Первые слезы с того далекого, отступившего на добрых пять десятков лет дня получения похоронки. Официального клочка бумаги со штампом и печатью, бесстрастно удостоверяющего, что ее единственный сын действительно погиб, что нет более никаких надежд и что последнее, что еще осталось ей, — это память о нем.

А от всей памяти оставили только похоронку. Разумом Анна Федотовна еще понимала, что память нельзя украсть, но то — разум, а то — действительность, и в этой действительности одновременно с исчезновением писем сына и его друга исчезли и их голоса. Они более не звучали в ней, как ни напрягала она свою память, как ни прислушивалась, как ни умоляла сжалиться над нею и позволить еще хотя бы разочек, один-единственный раз услышать родной голос.

Но было глухо и пусто. Нет, письма, пользуясь ее слепотой, вынули не из шкатулки — их вынули из ее души, и теперь ослепла и оглохла не только она, но и ее душа.

— Господи…

И вдруг отчетливо и громко зазвучал голос. Не сына, другой: официальный, сухой, без интонаций, тепла и грусти, не говоривший, а докладывающий:

— …уведомляем, что ваш сын рядовой Силантьев Игорь Иванович пал смертью храбрых восемнадцатого декабря одна тысяча девятьсот сорок первого года в бою под деревней Ракитовка Клинского района Московской области.

«Нет! Нет! Нет! Не надо! Не хочу», — беззвучно кричала она, но голос продолжал все нарастать и нарастать в ней, заглушая ее собственные беспомощные слова: «…что ваш сын рядовой Силантьев Игорь Иванович пал смертью храбрых… что ваш сын Игорь пал… и голос уже гремел в ней, а по морщинистым щекам без перерыва, точно стремясь наверстать упущенное, текли слезы.

И даже когда она умерла и перестала ощущать все живое, голос еще долго, очень долго звучал в ее бездыханном теле, а слезы все медленнее и медленнее текли по щекам. Официальный холодный голос смерти и беспомощные теплые слезы матери.

А письма оказались в запаснике школьного музея. Пионерам вынесли благодарность за активный поиск, но места для их находки так и не нашлось, и письма Игоря и сержанта Переплетчикова отложили про запас, то есть попросту сунули в долгий ящик.

Они и сейчас там, эти два письма с аккуратной пометкой: «ЭКСПОНАТ №…» Лежат в ящике стола в красной папке с надписью: «ВТОРИЧНЫЕ МАТЕРИАЛЫ К ИСТОРИИ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ».

Новости Казани и РТ

подписывайся!

Новости РОССИИ

Профи — кукольная терапия