Каждая история Веры Евгеньевны Карасевой пропитана любовью и человечностью. Трогательный рассказ о дружбе девочки Тани и маленького четырёхлетнего Вальки.
Осколок
Всегда они жили дружно и вдруг поссорились. Поссорились из-за чепухи. Таня споткнулась в коридоре и уронила охапку дров. Дрова рассыпались со стуком и грохотом. Валька проснулся и заревел. Из комнаты вышла Зоя Петровна, Валькина мама, и закричала на Таню:
— Ты что? Валька всю ночь не спал, а ты, как нарочно, грохочешь…
Таня сначала растерялась, а потом ответила резко:
— И буду грохотать! Я не кошка, впотьмах не вижу. — И ушла в свою комнату, изо всех сил хлопнув дверью.
С итого дня они перестали разговаривать.
Маме Таня ничего не сказала. Зачем ей знать всякие неприятности. Зоя Петровна тоже не стала жаловаться, она очень уставала, и ей было не до этого.
Зоя Петровна работала на заводе, выдавала рабочим зарплату и хлебные карточки. Раньше она ездила на завод трамваем, а теперь ей приходилось, как и всем, ходить пешком.
Рано утром Зоя Петровна отвозила на санках своего четырехлетнего сына Вальку в детский сад и шла на работу. Вечером, возвращаясь, забирала Вальку домой.
— Танюша, — говорила мама, — мы с тобой уже большие, и нам легче, чем Зоечке. Ты ей помогай.
И Таня получала Зое Петровне хлеб, мыла посуду и заботилась о Вальке, если он почему-нибудь оставался дома.
И вот, вместо доброго слова, на неё накричали ни за что ни про что. Обидели её совершенно зря, и мириться она не станет. Хлеб получать она им, так и быть, будет, но в комнату заходить и не подумает. Положит на столе в кухне, и ладно.
Но через два дня Таня так сильно соскучилась по Вальке, что просто не находила себе места. Ведь этого Вальку она знала чуть не с первого дня его рождения. Нянчила его, помогала купать, играла с ним. Когда Валентин Иванович, так называл его Танин папа, уезжал с детским садом на дачу, Таня ездила его навещать. Она сберегала деньги от завтраков и покупала Вальке леденцовых петушков, «Мишек на севере» и другие вкусные вещи.
* * *
Несколько дней Валька не возвращался домой. Стояли сильные морозы, и Зоя Петровна оставляла его ночевать в детском саду. Но потом на улице потеплело, и Валька вернулся домой.
Утром Таня слышала, как Зоя Петровна говорила маме, что у Вальки сильный насморк и она не может вести его в детский сад.
— Я схожу на работу, отпрошусь дня на три и посижу с ним дома, — сказала она и вместе с Таниной мамой вышла на дому.
Таня сидела у себя в комнате и пыталась читать книжку, но не могла. Она думала о том, что рядом, за стеной, в запертой на ключ комнате томится одинокий, простуженный Валька. А ведь они могли бы сидеть вместе, и она показывала бы ему картинки или вырезала из бумаги разные фигурки. И ключи ведь от их дверей одинаковые. Но Зоя Петровна накричала на Таню, обидела её, и Таня ни за что на свете не откроет своим ключом её комнату и не войдёт туда! Ни за что! Но поговорить с Валькой через запертую дверь она может. Таня вышла в коридор, подошла к двери и тихонько окликнула:
— Валька!
— Таня! — обрадовался он. — Таня, иди ко мне!
— Валька, что ты делаешь? — спросила Таня.
— Скучаю, — хриплым от простуды голосом проговорил Валька. — Таня, почему ты к нам не приходишь?
— Мне некогда. Ты будь умником, возьми цветные карандаши и нарисуй котика или собачку.
— Я лучше бемегота нарисую и крокодила, — гудел за дверью Валька.
— Ладно. Только не бемегота, а бегемота. Ты рисуй, а я тебе вырежу два танка, как они идут на фронт бить фашистов…
— А как ты их мне дашь? Мама заперла дверь на ключ, чтобы я не бегал в холодную кухню.
— А я их под дверь подсуну, — пообещала Таня и ушла в свою комнату.
Но не успела она разыскать тетрадку для рисования, как послышался знакомый свистящий звук. И репродуктор тотчас же объявил: «Артиллерийский обстрел района!»
Таня надела пальто. Надо бежать в убежище! А Валька? Разве может она его оставить?!
Быстро отперла дверь своим ключом. Валька стоял у порога. Таня нахлобучила на него шапку, кое-как застегнула шубку, закутала ему ноги одеялом и потащила вниз по лестнице.
Снаряды с воем проносились над их домом и разрывались где-то совсем близко. Но Таня и Валька были уже в убежище. Рядом сидели друзья и знакомые ребята, а с друзьями никогда не бывает так страшно, как одним в пустой квартире.
Валька был очень рад, что снова сидит с Таней, и терпел, когда она вытирала ему нос, застёгивала тугие крючки у шубки и надевала варежки на маленькие озябшие ручонки.
Артиллерийский обстрел продолжался минут двадцать. Когда на улице стало совсем тихо, в убежище заглянула комендант Полина Ивановна и сказала, что можно идти домой.
Таня не спеша поднялась с Валькой по лестнице, отвела его в комнату, раздела и ушла в кухню за бумагой и щепками, чтобы растопить печурку.
Она слышала, как стукнула парадная дверь, как Зоя Петровна пробежала в свою комнату и громко там разрыдалась. Валька подошёл к матери и своим хриплым голоском рассказывал ей:
— Мам… Мы с Таней в убежище были… Я Любочку видел… Мам, ты слушаешь?
Таня стояла в коридоре у дверей и слушала.
Зоя Петровна, вздрагивая от плача, ощупывала Вальки ну голову, плечи, руки. Убедившись, что Валька цел, она вышла из комнаты.
В коридоре было совсем темно, но Зоя Петровна нашла Таню и крепко её обняла.
— Танюша, родная моя… — говорила она. А слёзы всё бежали из её глаз.
Таня молча помогла ей снять пальто и размотать платок. Они вместе вошли в комнату.
Валька возился на коврике со своими игрушками.
Зоя Петровна взяла Таню за руку и подвела к окну. В стекле зияла большая дыра, а вокруг неё расходились лучами трещины.
— Я ведь эту дыру ещё на улице увидела, — сказала Зоя Петровна. — Вспомнила, что заперла Вальку на ключ, и подумала… — Она нагнулась и подняла с пола тяжёлый осколок снаряда.
Таня сказала:
— Не надо больше об этом! Мало ли что было… Осколок этот я сейчас выброшу. И давайте поскорее заклеим окно, воя от него как дует, в Валька и так уже простуженный.
Дмитрий Огма
Лохмарый
рассказ
− А что это, тетя Таня, детишки сегодня на улице дразнили друг друга: лохмарый, лохмарый!
− Это какие ребятишки? − всполошилась тетка. − Не Пашуковы ли?
− Так что значит это слово, матюг местный? − удивился я ее реакции.
− Точно они! Бандитское племя! Ну, я их мамке-то расскажу!
− Да что ж таково-то, теть Тань, − интерес разобрал меня еще больше,− что за слово такое, ругательное? Ты хоть намекни, если рассказывать стыдно…
Тетя Таня, и не тетка совсем, скорее бабка, и не родная вовсе, а такая что роднее и не бывает. Подруга матери, старше ее на десять лет, вместе они как-то в роддоме лежали, в одной палате, в реанимации. Слабые, кровати напротив, только и могли, что голову повернуть и смотреть друг на друга часами. Так и лежали вдвоем в палате, ну и смерть еще. Редко к ним кто из медсестер по началу заглядывал, что возьмешь с покойниц? Но нет, выжили, обе! Так вот и переглядели смерть, тошно той стало, отступилась… на время. Отступилась да не ушла с пустыми руками. Как стали поправляться кумушки, матери начали меня приносить, а тете Тане приносить уж было некого. Только мать-то слабее была, молоко у нее сгорело, тетя Таня меня и кормила. Что она чувствовала тогда? Никогда о том не говорила она, не заикалась даже.
− Что тут стыдного! − рассердилась уже и на меня тетя Таня,− Не ругательство это− хуже! Человек это такой, лохмарый, или вроде как человек.
− Дурной что ли?
− Почему дурной,− вроде немного успокоилась она,− просто такой.
− Какой?
− Страшный! Сердце у него лохматое!
− Как, лохматое, − мне не по себе стало.
− Натурально, лохматое…
− Как же такие рождаются,− не унимался я, хоть уже и чувствовал где-то внутри: зря я этот разговор начал!
− Не рождаются, все нормальными рождаются! − раздражилась тетка, ей видно тоже разговор этот радости не доставлял, но знала уже− я не отстану.
Солнце тем временем, будто квочка на насест, уселось на покрытый сизой дымкой, лесистый горизонт, и светило оттуда, полусонно, вполглаза, оранжево, тяжело и жарко. Кошка выбралась на средину и улеглась под пыльным лучом, распласталась, будто и впрямь придавило ее, дышала тяжело, нечасто и отрывисто.
− Нормальными они рождаются,− помолчав, продолжила тетя Таня,− а только захочется человеку чудь какую-нибудь завести, пойдет он в лес или на поле, и там сговориться со зверем сердцами обменяться! Зверю-то лестно человеческое сердце иметь, сменяются они, вот и получится тогда лохмарый
− Человек с звериным сердцем!
− А с каким он зверем меняется?
− С самым лютым!
− Да нет, с каким, с волком, там, или может медведем?
− С лютым, говорю! Откуда я знаю с каким? С любым! Лишь бы лютый был, только лютый зверь решиться на такое – сердце сменять!
− А откуда ж тогда лохматое сердце берется,− все никак не мог в толк взять я,− у зверей-то сердце нормальное, обычное.
− У зверей обычное, только в человеке звериное сердце по-другому живет! Постепенно обрастает навроде как густыми такими волосами.
− А у зверя?
− А зверь, так тот вообще не может долго с человечьим сердцем жить, погибает. Если одумается лохмарый, пойдет зверя того искать, с кем поменялся, а нет его уже − помер!
− О господи, святцы твои! − почему-то вымолвил я обычную теткину присказку. Та скосилась пытливо− не дразню ли ее?
Много чего у тети Тани выведать можно при случае. Будто колодец она бездонный, доверху налитый историями, преданиями, сказами народными. Чудно порой становится, удивительно – невозможно, кажется, человеку столько всего перезнать, хоть не пей, не ешь и только слушай, хоть сто лет так живи. Много всяких историй, сказок порассказала она, но эта, почему-то, про лохмарого, запала особенно сильно, не давала покоя.
− Теть Тань, а как узнать лохмарого? − спросил я ее как-то, в уже следующем году, при случае, под настроение. Случаи эти, я знал уже, наступали обычно жарким, сухим летом, или если хоть месяц один вдруг таким выдастся. В вечеру, в такую пору, солнце долго не проваливается за горизонт, будто висит на нем, будто прочно там уселось. Висит и светит в оконца тяжело, густыми, жаркими лучами. Кажется порой, что вот немного и стекла на небеленых рамах выдавит или просто треснут они от натуги. Все вокруг в такие вечера будто приникает, смолкают птицы, собаки по деревне не бегают, не летают ласточки, а на рыбалку если− то зря, ни по чем рыба не клюнет, даже не плещется как обычно.
Впадала в такие вечера тетя Таня в какую-то грусть, странную, беспросветную. Обычно бойкая, она садилась где-нибудь в темный угол, от окон подальше и наливались ее глаза, уже вроде выцветшие, тоскливой синью, темной, глубокой, тревожной.
− Узнать как,− вздохнула она, совсем кажется не удивившись не впопад заданному вопросу.− А как его узнаешь? Обычный он с виду, человек –как человек, говорит, ходит…
− Что, совсем узнать никак нельзя?
− Снаружи нет, невозможно, только со временем, лохмы на сердце у него, как волосы наружу прорастают, как раз напротив, где сердце и есть. Только не обычные это волосы, как там у людей бывает волосатых, а вроде щупалец таких, или червей таких, тонких, шевелятся. Так и узнаешь лохмарого, только разве ж он в баню с тобой пойдет? И заголяться при тебе не станет.
− А зачем лохмарый сердце свое меняет? Что ему это дает? − спросил я, сам не зная зачем, не зная, что еще спрашивать.
− Чудь ему это дает, лихость! Известно чего. С зверями может разговаривать, язык ихний понимает, природу понимает, когда-чего там нужно. Зверье его слушает, ружья ему уже не нужно, если зайца, там, или куропатку сохотить решил. Много чего дает!
− Так значит не плохой это человек? Вреда не делает?
− Как же не делает?! − удивилась тетя Таня, будто я не меньше ее знал про лохмарого и спорил теперь.
− Сердце звериное ему покоя-то не дает, тоскует он по человеческому сердцу! Не хочет, а вредит порой!
− Как же?
− Может, к примеру, в зверя того обернуться, с кем сердце-то обменял. Только не в настоящего, а как бы, вроде призрака такого тот зверь получается, а лохмарый не превращается в него полностью, а падает, будто мертвый тогда. Как бы двое их получается – зверь призрачный и лохмарый безвольный. Волю-то у него тот зверь отбирает.
−И что тогда?− спросил я и почувствовал, как волосы на загривке пошевелились, будто взъерошенные чье-то легкой, холодной рукой.
− Пойдет тогда этот зверь на поиски. Найдет если спящего человека, то присосется к нему своим лохматым сердцем, к его, человеческому и высосет из него соки.
− Все?
− Нет, но понемногу и все ссосет. Если раз к кому привязался лохмарый− никак не отпустит пока всю жизнь не ссосет!
− Едренный дуст! − почему-то вырвалась у меня еще одна присказка тети Тани.− И что, много таких лохмарых среди людей живет?
− Раньше много было, теперь не знаю! Или умней они стали, или меньше их, или люди глупее…
− Почему?
− Не знаю почему.. Раньше внимательней люди к друг другу были, серьезнее ко всему относились.
− А еще как можно лохмарого узнать,− не унимался я,− должны же быть еще признаки кроме волос на груди!
− Не знаю как,− начал я надоедать тетке,− обычные они, как все, щас таких много. Вроде и веселые, и разбитные, пашут, сеют− все как у людей! Только глаза, вот, наверное…
− Что глаза?
− Да навроде… и не пустые они, не знаю как сказать! Вроде сила в них есть и пустота одновременно! И, знаешь, радости в глазах нет, вот что, и доброты! Вот вроде говоришь с таким человеком, он вроде и слушает тебя и понимает, и присоветует, может, чего, а в горе возле него не согреться! Вот вроде и радуется он как все, пляшет вроде, а радости от него не идет! Никакой, ни пьяной, ни глупой, ни любой другой…
− А что ж тогда идет?
− Ничего! Вот к дереву встанешь, и от дерева идет! А от такого− как от столба фонарного− ничего не идет! Вот словно пустой он какой-то!
− Как мертвец?
− Нет, от мертвеца жуть и холод идет, а от этого вообще ничего! Вот потому-то, наверное, как привяжется лохмарый к кому-то, так первым делом радость из него высосет, а потом и все остальное! У самого нету, а ему хочется!
− А ты сама лохмарого видела? − спросил я, и, тут же, еще спрашивая, пожалел об этом.
− Видела одного,− уклончиво ответила тетя Таня.
− И?
− Жил тут у нас один…
− Ну?
− Обычный такой мужчина, высокий, видный! Женат был, трех жен вот так вот извел!
− Как?
− Женится на какой, начинает та чахнуть понемногу, пока совсем не преставится! Тогда на другой женится и та чахнет. Последняя у него была− девка видная, кровь с молоком, певунья, разбитная! А как замуж за него вышла, так песни-то и забыла, за год он ее высушил, или за два, не больше!
− И что?
− Ушел он отсюдава после того, не знаю куда. Не житье ему тут стало. Стали люди поговаривать, коситься, сторониться его.
Натерпелся я страху, слушая теткины рассказы! Долго мне снился потом лохмарый, будто подкрадывается ко мне ночью… Или еще; часто снилось как будто в лесу я, иду, а на встречу мне человек темный, понимаю тогда− лохмарый! Бегу, плутаю и не скрыться мне никуда, а тот будто и не гонит меня всерьез, а будто играет со мной, как кошка, прежде чем мыша слопать…
Но, отстрадалось мне тогда, за любопытства мои глупые, здоровый организм переболел кошмарами и вытесни эту страсть из головы. Забылось все вроде, но только вроде…
Немало лет прошло с тех пор, и не сказать сколько. Может пять, а может и десять! Не упомнить когда тот разговор с теткой случился, так далеко мозг это запрятал и перемешал. Сравнивать несчем, и, кажется, что было это целую вечность назад, или в другой, страшной жизни. Помню только – лето тогда жаркое было, душное и сухое, такое же как сейчас…
Заболел мой приятель, тяжело и серьезно− первый из нашей вислоухой компании альтруистисеских пофигистов -оптимистов. Таким уж уродилось наше поколение, незнавшее ни голода, ни достатка, ни войны, ни тюрем, выросшее под пионерские горны и волынки зазывающих на запад панков. Не верящее ничему и никому в своем отечестве, никаким пророкам, ни партийным, ни православным, ищущие чего-нибудь психоделического на востоке и чего бы спереть полегкому, не угрызя искалеченной совести у себя на родине. Не проросли эти красные клубни, не взошли детьми-цветами, вообще не взошли чем-нибудь…
Ошарашило это известие всю нашу зубоскал-компанию. Неужели она у же пришла, к нам, старость? − читалось во всяком взгляде, молчаливо сидящих вокруг постели больного друга, глупо ему улыбавшихся.
С таким вот настроением приехал я в это лето к тете Тане.
− Повзрослел ты, мой мальчик, − отметила она, внимательно заглянув мне в глаза. − Что тревожит тебя так-то?
И рассказал я ей про приятеля, про самого бойкого из нас, что вдруг слег, свалился и теперь тихо умирал в больничной палате от неизвестной болезни сердца.
− Ничего врачи не определи такого, особенного. Ритмы говорят у него какие-то неправильные, анемия и всякое такое, чего они сами не знают, мелют языком всякие термины свои, чтоб в своей глупости не признаться! − в сердцах выговаривался я. − Нормальный человек был! Водку пил, в сауне парился, футбол гонял, шары по лузам, здоровый в общем, женился тут, наконец, перестал по девкам шататься и –хлоп! А они определить не могут! Парацельсы хреновы!
Выговорился я, наконец, за два-три дня, вытянула тетя Таня, тихо, участливо всю остроту моих переживаний, смог думать теперь, идеи появились в протрезвевшей от горечи и страха голове.
− Деньги собирать надо, − вдруг выдал я ей как-то раз,− на запад его вести, пока наши эскулапы совсем его не доконали своими клизмами!
− А много ли надо,− тихо спросила тетя Таня.
− Много! И лечение там дорого и дорога и жена его одного не отпустит, на двоих значит собирать надо, ей на проживание и т.п.
− Может у нас еще найти-чего можно, − спросила осторожно тетя Таня, − может народными способами его полечить? Травками, или бабке какой показать?
− Какой бабке? Бабки нужно собирать, короче, и вести его куда надо, пусть операцию делают, или еще чего!
Так и решил я про себя, вроде и обдумывать стал детали, кто, сколько может ссудить из наших, где еще взять, если потребуется, куда вести, как… Легче мне думалось, если я рассказывал о своем плане тетке, если она просто рядом была, пусть и не умея, не зная чем помочь, что подсказать.
Рассказывал ей о деталях всяких и вдруг, неожиданно даже для самого себя выдал:
− Теть Тань, а женщинами лохмарые эти бывают?
D`Ogma©2005
Обсудить рассказ можно здесь
Источник: http://www.litbash.sitecity.ru/ltext_1303005713.phtml?p_ident=ltext_1303005713.p_2604050134
Архиепископ Чикагский и Среднеамериканский Петр (Лукьянов) Владыка Петр родился и вырос в Сан-Франциско, но во время общения с ним складывается ощущение, что он всю жизнь прожил в России, и причем – в дореволюционной. Ему посчастливилось общаться и служить вместе со знаменитым архиепископом Иоанном (Максимовичем), а его наставниками были люди «старой», царской школы. О русской гимназии в городе святого Франциска и семинарии в Джорданвилле, о дружбе с сербскими архиереями и русской литературе, о Святой Земле и святителе Иоанне Шанхайском, о пастырской школе и «хоумскулинге», о наркомании и либерализме в США, о православных в Чикаго и «банкротстве» западного христианства мы поговорили с архиепископом Петром (Лукьяновым), управляющим Чикагской и Среднеамериканской епархией Русской Православной Церкви за границей.
– Владыка, правда, что вы происходите из семьи потомственного казачьего рода?
– Да, мой отец – из донских казаков, из старого рода, существовавшего еще до Булавина. Вырос он в Сибири, потому что мой еще дед получил назначение в тот регион. Папа учился в Томском кадетском корпусе. Когда корпус отступал по время гражданской войны вместе с Колчаком, отец попал сначала в Иркутск, потом во Владивосток, где и окончил корпус в 1922 году. В августе того же года Владивосток пал, и папа перебрался в Корею, а оттуда в Китай.
– И мама у вас казачка?
Мой отец – из донских казаков, из старого рода, существовавшего еще до Булавина
– Мама у меня из купеческой семьи. Родилась на Волге, недалеко от Казани, в уездном городе Тетюши.
– Можно сказать, мы с ней земляки.
– О, тогда вы должны знать те места! Так вот, мама жила с моей бабушкой, двумя братьями и сестрой-двойняшкой. Дед, отец матери, умер молодым. Когда начался большевистский мятеж на Волге, то бабушка тоже двинулась на восток. Думали, что это будет всего несколько месяцев… Но в итоге доехали до Китая, где мои родители и познакомились.
– Кто бы мог подумать!
– Венчались они в Шанхае. Там родились мои старшие братья – Михаил и Николай.
Отец тогда работал на американскую фирму фармацевтом и должен был приехать в Америку по обмену в Бафалло, чтобы подучиться и по возвращении в Шанхай поставить работу на нужный лад. В связи с этим рабочим моментом у моих родителей появилась американская виза. Но началась Вторая мировая война. И после ее окончания отец выяснил, что виза все еще действительна. Так что вторым пароходом из Шанхая в январе 1947 года родители и два старших брат покинули страну.
– И попали на Филиппины, в лагерь русских беженцев?
– Поскольку у моих родителей была та самая виза, фактически беженцами они не считались. А вот остальные родственники – да, они попали на Филиппины. Родители же отправились прямиком в Сан-Франциско.
Святитель Иоанн Шанхайский и русские беженцы на острове Тубабао
– А в Сан-Франциско на свет появились вы…
– И я, и мой брат-близнец, Сергей. Здесь была настоящая и самая большая русская колония, хотя город сам по себе был тогда не таким уж большим. Было много русских учреждений, школ и церквей – семь, принадлежавших Русской Зарубежной Церкви. При соборе в Сан-Франциско была гимназия с полным классическим русским курсом: закон Божий, русский язык, литература, география, пения и тому подобное.
– Гимназия святых Кирилла и Мефодия, которую вы окончили, была обычной воскресной школой или чем-то большим? Расскажите о ней, преподавателях, которые вам навсегда запомнились из того периода жизни.
Это были ходячие энциклопедии старой русской культуры и жизни – люди с дореволюционным воспитанием и образованием
– Мы, все четверо детей, после американской школы ходили в русскую и занимались также по субботам. Так что я могу сказать, что хотя родился и вырос в Сан-Франциско, но воспитывался в дореволюционной среде. У нас были замечательные преподаватели в гимназии. Например, русскою историю мне преподавала Инна Петровна Скуридина, работавшая еще в Полтавском кадетском корпусе до революции. Литературу – Ольга Владимировна Манакина, урожденная Римская-Корсакова. Это были ходячие энциклопедии старой русской культуры и жизни. Люди особенного воспитания и особых знаний…
Курс гимназии составлял 11 лет. В 1965 году я окончил гимназию, а американскую школу, high school, – в 1966-м. После по совету владыки Иоанна (Максимовича) поступил в Свято-Троицкую семинарию.
– И там наверняка вы также столкнулись с представителями «старой» русской школы…
– Да, в Джорданвилле еще трудились старые преподаватели дореволюционного воспитания и образования. Деканом был Николай Николаевич Александров, который служил морским капитаном Российской империи. Преподавал историю Николай Дмитриевич Тальберг, правовед. Отец Михаил Помазанский, окончивший Киевскую академию, вел догматику. Иван Михайлович Андреевский преподавал нам литературу. До революции он придерживался левых взглядов, но те события его «выпрямили». Он был ранее председателем Пушкинского дома в Питере. Очень интересно все рассказывал и преподносил. Иван Михайлович был включен в состав делегации, которая ездила к митрополиту Сергию (Страгородскому) просить его отказаться от принятой декларации относительно поддержки советской власти. За это Иван Михайлович отбыл срок на Соловках. Так что это не просто люди старой школы, но свидетели многого из того, что они нам преподавали.
Джорданвилль
– И здесь у меня снова вопрос: зачем после семинарии вы отправились в светский американский вуз изучать русскую литературу?
– Я окончил семинарию в 1971 году. В Норвичский университет штата Вермонт я поступил еще во время учебы по магистерской программе «русская литература». Затеял это, потому что думал, что священники на наших приходах должны вести воскресные школы и преподавать русскую культуру и литературу.
– Наверное, изучать родную литературу всегда лучше у специалистов-носителей культуры. Или вам снова повезло – и вашими наставниками стали русские преподаватели?
– Да! Там тоже была замечательная группа преподавателей. Николай Всеволодович Первушин окончил в 1919 году Казанский университет. Фонетику вел Панин. Грамматику – Евреинова из Праги. Преподавал у нас и Леонид Ржевский. И там я опять застал «старых» преподавателей. От них я почерпнул очень многое.
– Раз уж разговор зашел о литературе, не могу не спросить вас как знатока о списке книг, которые вы бы всем посоветовали прочитать.
Самый глубокий писатель для меня – Достоевский. Я прочитывал 5–6 страниц – и мне нужно было отложить книжку и все обдумать
– Самый глубокий писатель для меня – Достоевский. Знаете, я прочитывал пять-шесть страниц – и после мне нужно было книжку отложить и все обдумать. Толстой писал чушь, но так легко читалось, что за один раз возможно было прочесть двести страниц. Как художник он, конечно, замечательный.
Мои любимые писатели – Пушкин, Лермонтов и Гоголь. Пушкин создал современный русский язык, который, к сожалению, утерян в России. Столько иностранных слов появилось! У нас в семинарии был преподаватель Андреевский, писавший под псевдонимом Андреев. Он, как я говорил, был в свое время председателем Пушкинского дома. Пушкин, по словам Андреевского, понимал, что к славянским корням уже не вернуться: многие заимствованные слова крепко вошли в обиход. И некоторые из славянофилов, такие как Шишков, считали, что нужно обходиться без всяких иностранных слов. А Пушкин написал эпиграмму: «Как бы Шишков сказал фразу “франт идет по тротуару из театра в цирк в галошах”?». И сам ответил: «Хорошилище грядет по гульбищу из зрелища на позорище в мокроступах».
– Остроумия Александру Сергеевичу было не занимать.
– Пушкин легко читается, и столько остроумия, юмора у него… Многое что Андреевский нам о Пушкине рассказал. И, пожалуй, из русских писателей Пушкин – мой любимый. У него такой язык! К сожалению, у меня такое впечатление, что в России сейчас мало читают классиков.
А из церковных книг мог бы посоветовать очень многое, всего не перечислить. Одна из любимых – «Моя жизнь во Христе» Иоанна Кронштадтского. И я ведь еще и председатель фонда в честь святого в Америке. Поэтому скажу так: церковная литература вся хорошая! Все зависит от того, что человека интересует.
На территории Свято-Троицкой семинарии в Джорданвилле
– Вернемся к времени учебы, вернее, ее окончания. Вы знали, что вернетесь в свою альма-матер – Свято-Троицкую семинарию в Джорданвилле – в качестве преподавателя? Как это получилось?
– Когда я окончил Норвичский институт, владыка Алипий (Гаманович), тогда еще иеромонах, преподавал историю Русской Церкви в семинарии, и я у него учился на пятерки, потому что любил историю. И отец Алипий предложил мне, чтобы я взял этот предмет сначала как его ассистент, а затем как самостоятельный преподаватель. Так что благодаря будущему владыке Алипию я стал преподавателем Свято-Троицкой семинарии и преподавал там 29 лет, пока не уехал в Иерусалим начальником миссии.
Я любил историю и много читал, но читал только то, что меня интересовало. А когда начал преподавать, то увидел, что у меня имеются «пробелы». Мое знание некоторых эпох было довольно ограничено. Тогда я поступил на богословский факультет в Белграде. Прожил в Сербии два года, чтобы выучить язык, и потом приезжал только на экзамены. Бывали периоды, когда я в течение года дважды ездил в Белград, а иногда и вовсе не мог приехать. В общей сложности программа составляла 4 года, но у меня это растянулось на 10 лет.
– Наверное, во время учебы вы познакомились со многими представителями Сербской Церкви?
– Да, и многие даже уже скончались. Моими преподавателями были владыка Амфилохий Черногорский (тогда еще иеромонах), владыка Афанасий (Евтич). Из живых – владыка Ириней Бачский. Со многими архиереями Сербской Церкви я учился. Йован Шумадийский даже был моим соседом по комнате (у сербов это называется немецким словом «цимер»). У меня дружеские отношения с владыкой Лукияном, управляющим сербскими епархиями Венгрии и Румынии. В Чикаго дружу с владыкой Лонгином. Покойный патриарх Ириней очень хорошо ко мне относился. И когда я прилетал в Белград, то посылал за мной свой автомобиль, и также меня на патриаршем автомобиле отвозили в аэропорт. Да, знакомств много в Сербии и отношения хорошие, правда, многие из знакомых уже упокоились.
– Окончив белградский факультет, вы снова вернулись в Джорданвилль?
– Да, я вернулся с дипломом и сказал владыке Лавру (Шкурла): «Я готов поступить в братию монастыря». Подал прошение и стал послушником. До этого я боялся стать послушником, потому что в это время первоиерархом РПЦЗ был владыка Виталий (Устинов). Он имел очень определенные взгляды на Московскую Патриархию, и я боялся, что мне могут помешать окончить Белградский университет. Хотя я фактически и жил послушником в Джорданвилле с момента поступления в семинарию, формально послушником не был и поступил туда лишь в 1987 году. Через год меня постригли с именем Петр в честь новомученика Петра, митрополита Крутицкого. Проходил я послушание иеродиаконом, а затем монахом в Свято-Троицком монастыре.
Митрополит Лавр (Шкурла)
Когда я окончил Норвичский университет, меня пригласили быть келейником у владыки Лавра. Начиная с 1971 года, я жил при владыке в Синоде и был его секретарем. В 1976 году, после кончины архиепископа Аверкия (Таушева), владыку Лавра перевели в Джорданвилль. Я переехал вместе с ним, и монастырь стал моим постоянным домом.
В 2000 году меня назначили начальником Русской духовной миссии на Святой Земле. Время было нелегкое. У некоторых были старые и предвзятые взгляды по отношению к России и Русской Церкви, несмотря на то, что коммунизм уже пал. В 2002 году с владыкой Алипием, занимавшим на тот момент Чикагскую кафедру, произошел несчастный случай: он упал и оказался полностью парализован от пояса до пят. Меня из Иерусалима направили в Чикаго временно заменить владыку. Но он повредил нерв, поэтому его паралич не проходил. Он ходил с волкером (вспомогательное п-образное приспособление для перемещения инвалидов – прим. авт.) и научился перемещаться с ним, но служить уже не мог. Синод спросил его: «Как вы, владыка, видите будущее своей епархии?». Владыка Алипий попросил, чтобы меня хиротонисали.
Так, на праздник Петра и Павла в 2003 году меня хиротонисали в Чикаго во епископа Кливлендского. Этот титул был у меня до 2016 года, когда по состоянию здоровья владыку Алипия Синод отправил на покой. Ему исполнилось в 90 лет, и он уже начал сдавать, а скончался в 2019-м, в первый день Пасхи.
– Пока мы окончательно не перенеслись из середины XX века в наши дни, хотелось бы поподробнее расспросить вас о владыке Иоанне (Максимовиче). Вы живой свидетель жизни и служения святого! Не у каждого христианина есть такой опыт. Что больше всего запомнилось вам во владыке? Расскажите о своих самых ярких воспоминаниях.
Владыка Иоанн Шанхайский знал всю нашу семью, а меня – фактически со дня моего рождения
– Владыка Иоанн приехал в Шанхай в 1934 году, в декабре. Мои родители с владыкой познакомились еще в Китае. А когда мы переехали в Сан-Франциско, мать продолжала переписываться с владыкой. Хотя он и был направлен в Европу в 1951 году, но часто бывал в Сан-Франциско, потому что «китайская» колония русских преимущественно переехала туда. Он знал всю нашу семью, а меня – фактически со дня моего рождения.
В Сан-Франциско были замечательные священники и архиереи. Например, 32 года в городе прослужил архиепископ Тихон (Троицкий). Он окончил Казанскую академию, был в Сербии и даже преподавал в Призренской семинарии греческий и латынь. Во всяком случае, в 1930 году митрополит Антоний (Храповицкий) направил его в Сан-Франциско. Это тоже был архиерей «старой школы».
Глядя на владыку Тихона, я понимал, что меня очень привлекает монашество. И когда меня спрашивали, кем я хочу быть, я не говорил, потому что думал: «А вдруг не выйдет?». В Сан-Франциско я ведь застал старых священников. Отец Михаил Польский, автор двухтомника о новомучениках, отец Павел Калинович, миссионер, окончивший Житомирскую семинарию и долгое время проповедавший в Польше, отец Афанасий Стуков, основавший гимназию в городе. Его папа был благочинным церквей на станциях восточной части Сибирской железной дороги. Отец Афанасий с ним ездил в Москву в 1912 году и рассказывал мне про Успенский собор и архиерейские службы там. Старые священники помнили старую Россию.
Владыка Тихон в 1962 году уехал по состоянию здоровья в Джорданвилль, и в Сан-Франциско приехал его викарий, владыка Антоний из Лос-Анджелеса. Но начались нестроения по поводу возведения нового собора. У владыки Антония были свои взгляды на это, и он наткнулся на сопротивление. Получился раскол. И владыка Тихон на Соборе 1962 года в Нью-Йорке попросил архиепископа Иоанна приехать и примирить паству. Владыка приехал в конце того года и так и остался там. А владыка Тихон скончался в 1963 году в Свято-Троицком монастыре. Его смерть была поистине праведной.
Епископ Сиэтлийский Нектарий (Концевич) – Расскажите!
– Была Суббота Акафиста. В Свято-Троицком монастыре шла литургия. Было столетие со дня рождения митрополита Антония (Храповицкого). Во всей Зарубежной Церкви это событие отмечали. Повсюду было указано служить панихиды. Еще после «Отче наш» на литургии духовник владыки Тихона, отец Нектарий (Концевич), взял Дары и пошел в келью, где лежал больной и слабый архиерей. Туда провели специальный аппарат, чтобы владыка мог слушать службу. Когда отец Некатрий вошел, владыка Тихон встал, сделал земной поклон, причастился, прочитал благодарственные молитвы. А в церкви в это время началась панихида. А когда запели «Со святыми упокой», владыка Тихон перекрестился и скончался.
– Истинно христианская кончина.
– Его отпевание состоялось в Джорданвилле. Начало апреля. И был такой теплый день! Когда после отпевания гроб несли вокруг храма, откуда-то появился целый рой пчел, который кружил вокруг гроба… Владыка, его жизнь и кончина произвели на меня глубочайшее впечатление.
Так вот, архиепископ Иоанн (Максимович) закончил постройку собора, но не внутреннюю отделку, забота о которой легла на назначенного в Сан-Франциско после кончины архипастыря владыку Антония (Медведева) из Австралии. Расписывал собор и иконостас, как известно, отец Киприан из Джорданвилля.
Существует мнение, что владыка Иоанн юродствовал. Я не согласен. Владыка был не от мира сего, но это не то же самое, что юродство
О владыке Иоанне много рассказывают те, кто его никогда не видел или плохо знал. Например, существует мнение, что владыка Иоанн юродствовал. Я не согласен. Владыка был не от мира сего, но это не то же самое, что юродство. Он никогда не позволил бы себе высмеивать свой архиерейский сан.
– Вспомните пример?
– Будний день, в старом соборе Сан-Франциско закончилась литургия. Подошел к владыке на клирос (потому что владыка никогда в алтаре не разговаривал) помощник старосты Петр Петрович Губин. У него были вопросы к архиерею. И владыка как-то растерянно и нескладно отвечал. Петр Петрович пожал плечами и ушел. А владыка Иоанн на меня посмотрел и сказал: «Я после литургии не могу ни на чем другом сосредоточиться». Но это же не юродство. Владыка просто жил потусторонним миром.
Кроме того, владыка не разрешал, чтобы прислуживали в галстуках.
– Почему?
– Если священнику нужно срочно кого-то исповедовать при смерти, он может даже веревочку на шею надеть. Из-за этого владыка не разрешал, чтобы прислуживали в галстуках. И я по просьбе владыки Антония (Медведева) к 25-й годовщине кончины архиепископа Иоанна написал брошюру и это упомянул. Так случилось, что несколько лет тому назад я в Москве нашел книгу о владыке Иоанне, купил ее и в самолете начал читать. Там автор пишет: владыка не разрешал галстуки, потому что они напоминали виселицу!
Еще. Приехал я как-то в Иерусалим вместе с владыкой Лавром в 1990-х годах. Ко мне подходит женщина: «Я прочитала вашу брошюру, очень интересно, но я с вами не согласна в одном». Я сразу догадался: «В том, что я пишу про владыку, что он не юродствовал?» – Ответ: «Да! Он юродствовал». – Спрашиваю: «А вы владыку когда-нибудь в жизни видели?» – «Нет». Ну, говорю я, тогда нам и разговаривать не о чем. И такого о владыке Иоанне много написано – неправильного и несправедливого. Люди, не видевшие его, берутся что-то о нем говорить!
Владыка очень хорошо знал русскую историю, жития святых, был убежденным монархистом, но это не мешало ему духовно опекать людей, имевших иные политические взгляды. Он был именно пастырь Божией милостью.
Если в русской газете владыка видел некролог, то выписывал имена из газеты себе в помянник
Владыка весь уходил в службу. Каждый день служил литургию. Если в русской газете он видел некролог, то – и я сам это видел – выписывал имена из газеты себе в помянник (на какой-то срок, естественно). Поминал всех, кого только мог. Еще при жизни он стяжал известность молитвенника. Ему писали со всего мира. И владыка за всех молился. Одна женщина, с которой я познакомился в Нью-Йорке, рассказывала о нем. Ее мать сравнительно молодой заболела раком. И женщина обратилась к владыке Иоанну с просьбой о молитве за здравие болящей. Через несколько дней владыка ее увидел в церкви и сказал: «Приготовьтесь». Бывали случаи, когда владыка говорил, что все будет хорошо. А в тот раз сказал обратное. Мать этой женщины скончалась.
Владыка всецело жил верой. У него не было никакого раздвоения. На первом месте у него стояли Церковь и Православие. Часто на вопросы отвечал примерами из житий святых. На экзамене в русской школе он всегда спрашивал, в честь кого ученик назван. И бывали ученики с редкими именами. Например, Капитолина. Но владыка знал и ее житие! И всегда призывал учеников к тому же – знать жития святых. Он присутствовал на всех экзаменах по закону Божиему во всех школах Сан-Франциско и его окрестностях.
В церкви владыка был строгим, в жизни – снисходительным. Он знал и понимал жизнь. Я помню случай, как одна женщина хотел наложить на себя руки. И владыке стало это известно. Когда они встретились, он сказал ей: «Таня, ты очень нехорошо хотела поступить». Больше – никаких замечаний.
Когда я на службе держал владыке чиновник, он даже не перелистывал страницы. Мне нужно было самому следить и делать это, когда владыка дочитывал до конца. Сначала я не понимал, почему он был так строг. А потом сообразил: благодаря тому, что следить за текстом приходилось мне, я уже в 14 лет знал литургию. Не на память, конечно, но ход службы знал. Так владыка Иоанн меня научил.
В церкви он был князем, а в жизни – очень добрым, мягким, снисходительным. За собственный счет в подвале архиерейского дома, где находилась большая комната, он устраивал вечеринки, чтобы русская молодежь могла общаться между собой. Владыка Иоанн спускался на несколько минут, но уходил и не мешал, позволяя устраивать танцы.
У владыки были очень добрые глаза. Он был заикой в юности, но, когда его постригли в чтецы, это прекратилось. Заикание могло повторяться, только когда владыка начинал волноваться. Музыкального слуха у него не было, и он был косноязычным, но привыкавшие к нему легко его понимали.
– У вас поразительно чистая русская речь. Такое ощущение, что вы выросли и всю жизнь прожили в России! И поэтому интересно, когда же вы попали в Россию впервые?
– В Россию я попал впервые в 1973 году, когда закончил Норвичский университет. Зиму я преподавал в Джорданвилле, копил деньги, а летом на 11 недель поехал в Европу и три из них был в России. Мне хотелось посмотреть ту Россию, о которой я слышал от родителей. Но на Волгу и Дон не пускали. Я был с американской группой (потому что так было дешевле). Из 36-ти человек по-русски говорил только один я.
Когда мы подъехали к Третьяковской галерее, водитель спросил у гида, где и когда нас забрать. Она ответила, сошла с автобуса, пошла налево, и все 35 американцев пошли за ней. А я – направо, самостоятельно отправился путешествовать по Москве, потому что говорю по-русски. И часто я опаздывал на ужин в гостинице. Вбегаю как-то в лифт (а ресторан на верхнем этаже), говорю: «Мне в ресторан». Сотрудница отвечает, что мне туда нельзя. Я в недоумении. Она мне: «Это для туристов». Так я же турист! А она не верит… Таких интересных моментов было много. И в России я не был до 2007 года, когда приехал уже архиереем на подписание акта о восстановлении канонического общения между Московским Патриархатом и Зарубежной Церковью. После того я уже бывал в Москве много раз: на соборах, по личным причинам.
У нас в епархии есть пастырское училище, как мы его называем. Мы наладили сотрудничество с Петербургской и Киевской духовными академиями. Так что несколько раз я ездил в Россию по поводу «школьных» дел. А очень скоро я должен ехать на Украину, в Адамовку, где родился владыка Иоанн (Максимович). Там будет открытие памятника – 1–2 июля. И меня отправляют как представителя РПЦЗ. Правда, на Украину… Но после 2007 года я сравнительно часто бываю в России или на Украине.
– Вы приняли монашество в довольно зрелом возрасте, что лишь подчеркивает, насколько осознанным и основательным был этот выбор. Что бы вы посоветовали мирянам, особенно молодым, ищущим монашеского подвига?
– У святителя Николая (Велимировича) есть книга писем. Он пишет одной барышне, которая спрашивает, выходить ли ей замуж или уйти в монастырь: «Если задаешь такой вопрос, то ни в коем случае не иди в монастырь». Другими словами, монашество требует усилия, духовной трезвости, но если человек хочет стать монахом, то должен быть в этом убежден и не должен колебаться.
Я даже боялся говорить, что монашество меня влечет. А вдруг жизнь так сложится, что я женюсь? Стану белым священником… Когда я приехал в Джорданвилль, то застал там старых монахов. Многие из них были в прошлом военными. Какая выправка! В конце полунощницы они выстраивались и шли в нижний храм, прикладывались к иконе, одинаково, как-то по-воински, держали мантии. Когда я на них смотрел, мне очень хотелось быть частью этого.
Мысль о том, что я хочу стать монахом, возникла у меня в сравнительно молодом возрасте
Мысль о том, что я хочу стать монахом, возникла у меня в сравнительно молодом возрасте. Минимум три года люди должны пробыть послушниками, чтобы себя проверить. В Джорданвилле раньше трех лет не постригали. Я бы советовал поехать на 3–4 года в монастырь, где установлен строгий монашеский образ жизни. И там станет понятно.
– Поделитесь самыми яркими воспоминаниями и тем духовным опытом, который вы навсегда сохранили в памяти и сердце после времени, проведенном на Святой Земле – в Израиле и Палестине.
– В Святую Землю я попал впервые в 1965 году, с благословения владыки Иоанна. Это была еще Иордания. Затем – в 1974 году уже с владыкой Лавром, который каждые два года возглавлял паломничество, а я был администратором этого делания: заказывал билеты, выстраивал программу поездки и так далее.
Самое яркое впечатление – Евангелие становится понятным.
Храм Рождества Христова в Вифлееме
– Это как?
– На Рождество Христово, например. Вы представляете себе место, условия жизни, потому что находитесь там, где все произошло. Все, что вы слышите, – это видно, это можно представить! Или на Страстной седмице, когда читаются Страстные Евангелия, тоже все становится ясным. Святая Земля оставляет духовное впечатление – через молитву. Если кто собирается ехать, нужно постараться быть на службах, причащаться как можно чаще и где только возможно. Некоторые приезжают как туристы, посещают достопримечательности. Не будет ярких впечатлений, если не быть на службах. Но благодать Святой Земли затрагивает человека, если он приходит в нее с молитвой.
– Расскажите про вверенную вам епархию. Как она возникла и почему ее центр – именно в Чикаго?
– Православные в Чикаго появились еще до революции. Здесь проходил служение священномученик Иоанн Кочуров, который был убит в Царском селе и стал первым из новомучеников. В городе Гэри около Чикаго располагались фабрики. И сюда приезжали преимущественно из Галиции и с Карпат на заработки.
На американской границе тогда никто не мог прочитать документы на русском, и он по коровьему паспорту приехал в Гэри!
Владыка Лавр рассказывал, что его дед тоже с Карпат приезжал в Гэри, заработал денег и построил новую хату на родине. Главное – у деда не было паспорта! Зато была какая-то породистая корова, на которую имелись документы. А поскольку на американской границе тогда никто прочитать документов на русском не мог, ему просто ставили штампы, и он по коровьему паспорту приехал в Гэри, поработал два года и вернулся домой!
Так вот, работали и на фабриках, и в шахтах, в штатах Нью-Йорк и Пенсильвания. Так что еще до революции, до «русского исхода» в наших краях сформировалась целая сеть приходов. В конце XIX века появилось движение, которое возглавил отец Алексей Товт, причисленный сейчас к лику святых (он много усилий приложил для того, чтобы униаты возвращались в Православие). Поэтому, отвечая на вопрос, резюмирую, что приходы появились в тех центрах, куда приезжали большие группы рабочих из России.
Архиереи жили в Чикаго еще с 1920-х годов. Но это были представители так называемой OCA (Orthodox Church of America – Американская Православная Церквовь – прим. авт.). И когда OCA откололась от Зарубежной Церкви, епископ из Чикаго ушел за Американской митрополией. Архиереи же зарубежников появились в Чикаго только в 1930-х годах, а кафедральный Покровский собор был основан лишь в 1949-м. Причем на севере, в наших краях, много было не только русских, но и представителей православных народов вообще, например, сербов и греков. И у нас, как вы знаете, три епархии в США. Раньше было больше.
– С чем связано укрупнение?
– Сейчас есть телефоны и компьютеры, самолеты и автомобили. Не столько нужно архиереев, сколько хорошего административного аппарата. В нашей епархии 16 штатов, начиная от канадской границы до Мексики и от реки Огайо до Каменистых гор. Всю административную работу приходится вести на английском.
– Почему?
– Мы служим по-славянски, проповеди я читаю по-русски. И наши русские прихожане знают английский язык. А принявшие Православие американцы не знают русского. Вот с этим и связано… Большинство приходов – смешанные. Так что служим на двух языках.
– И какое примерное количество верующих в среднем насчитывается в епархии?
– 1500–2000 человек официально записанных прихожан. Еще Поместный Собор 1917–1918 годов учредил, чтобы на приходах собирались членские взносы. В России это не осуществилось из-за того, что к власти пришли большевики. А в Америке получилось, потому что приход считается юридическим лицом и члены должны платить взносы. Все это регулируется американскими законами. Но! Те, кто приехал из Советского Союза или из России, к этому не привыкли. Ходят в храм, но в члены не записываются. Мы ведем подсчет только по записанным прихожанам. На деле, конечно, на службы приходит гораздо больше людей, несколько тысяч. Например, в Чикаго записано в члены 130 человек. А каждое воскресенье бывает до 300 человек.
Если в Америке вы пойдете в банк получать заем, менеджер не спросит, сколько у вас в воскресенье бывает богомольцев, а спросит, сколько у вас записанных членов. Но те, кто приехал из России, очень осторожно относятся к тому, чтобы где-то расписаться, что-то подписать, вступить в члены прихода, дать о себе какие-то сведения… Задаешь им какой-то пустяковый вопрос, а ответ такой: «А вам зачем это знать?».
– Да, знакомая история. А сколько на сегодняшний день в епархии храмов, монастырей и образовательных духовных учреждений?
– 48 приходов. Не у всех помещения в собственности. Есть у нас монастырь и два скита – мужские. Хотелось бы женского монашества, но искусственно этого не создать. Надо, чтобы кто-то заинтересовался. Воскресные школы есть при многих храмах. Есть пастырское училище, там у нас учатся дистанционно. Секретарь епархии, отец Григорий Джойс, – декан. Основал школу отец Мартин Свансон в Сент-Луисе.
Покойный владыка Александр (Милеант) жил в Калифорнии (потому что сам себя содержал) и наездами бывал в Южной Америке, где был епархиальным архиереем. У него не хватало духовенства. Он устроил заочные курсы для своей епархии. Но он скончался. Мы учились с ним еще в семинарии (он на пятом курсе, а я на первом) и были знакомы. Когда он заболел, я спросил: «Владыка, а что с твоей школой?». Он полностью все передал нам. И отец Мартин Свансон, доктор философии, был тогда проректором в Сент-Луисе, в католическом университете. Написал нам программу довольно высокого уровня для нашего пастырского училища. Отцу Мартину сейчас 80, он ушел в отставку, передав дела отцу Григорию.
Наше духовное училище – единственное в мире, дающее программу обучения не только на английском, но и на испанском
Учится у нас 120 человек. Студенты – со всех юрисдикций и материков. Они пишут диссертации, некоторые – крайне интересные. У училища есть сайт, где их можно посмотреть. Это высшее учебное заведение. И единственное духовное училище в мире, дающее программу обучения не только на английском, но и на испанском.
– Насколько активны миряне в жизни епархии и разделении ответственности с духовенством за свои приходы?
– При каждом приходе есть приходской совет. Председатель – это настоятель. Входят в совет другие священники и дьяконы, староста, казначей, секретарь, старшая от сестричества. Поэтому да, миряне активны в вопросах администрирования своих приходов. В епархии есть епархиальный совет, куда входят все благочинные и выборные представители от мирян. Совет заседает раз в три месяца по онлайн-связи, потому что собираться всем вместе при таких больших расстояниях – дорого и неудобно тем, кто работает.
В Чикаго приходской совет Покровского собора собирается раз в месяц или чаще, если есть срочный вопрос. Цель приходских советов – оказывать настоятелю помощь административного и хозяйственного характера. Если у нас в соборе идет ремонт – все ложится на старосту. Конечно, он отчитывается передо мной и берет благословение, но хозяйственную часть полностью ведут миряне.
– Как вы считаете, можно ли сказать, что число верующих – на примере вверенной вам епархии – снижается либо, наоборот, растет? С чем это связано?
– Я бы сказал, что растет. Не гигантскими шагами, но растет. Во-первых, приезжают из стран бывшего СССР. Не все, но некоторые стремятся в церковь. Иногда исключительно по причинам поиска общения, но, придя в храм, все же воцерковляются. У инославных наблюдается разочарованность. Это было в 1970-х годах после Ватиканского собора. Многие католики были разочарованы изменениями в жизни их церкви. И сейчас такое впечатление, что западное христианство как-то «обанкротилось». И те, кто ищет смысл жизни, ответы на духовные запросы и знакомится в итоге с Православием, обычно остаются у нас.
Складывается такое впечатление, что западное христианство как-то «обанкротилось»
Большую работу в этом отношении делают приходы Антиохийского Патриархата. Но у них взгляд несколько либеральный на некоторые вопросы, и бывает, что люди разочаровываются и там, после чего приходят в Русскую Церковь.
– А чем разочаровываются?
– Например, там принимают всех без крещения – просто миропомазывают. И люди справедливо возмущаются: «Я хочу быть православным по-настоящему, креститься!» Так что и внутри православного мира в Америке люди ищут более строгого подхода.
У нас постоянно появляются новые «приходики». Мы в среднем открываем одну миссионерскую общину в год.
– В связи с отмеченным «банкротством» западного христианства, которое в США остается доминирующим, какие духовные вызовы нашего времени вы считаете наиболее серьезными? И есть ли рецепт, как с ними бороться?
– Вы знаете, Америка с Россией поменялись местами. То, что в России было при коммунизме, сейчас в США становится актуальным. В Америке за последние несколько лет активно подрываются все традиционные основы морали, воспитания. В последние годы всё очень быстро либерализируется. Как с этим бороться? Думаю, просто жить по-христиански, жить так, как учит Церковь.
– Есть ли лекарство от атеизма или потери веры?
– Человек теряет веру по разным причинам. Одного лекарства для всех случаев нет. Влияние школы, общества, наркомания… То, что происходит в школах, получило резонный ответ в нашей епархии. При нескольких приходах мы хотим организовать частные школы со всеми правами. Но это не так просто, потому что нужно государственное разрешение, соответствие ряду требований. Мы хотим попробовать в Чикаго так сделать, начать с детского сада и с первого класса школы. Думается, это будет иметь успех из-за того, что в общеобразовательных школах несут такую чушь, и родители наверняка будут более чем рады отдавать детей в церковные школы.
Многие родители учат детей дома, в режиме homeschooling.
Много наркомании. Как с этим бороться – я не знаю! Вы знаете, у молодых людей, которые принимают наркотики, совершенно исчезает сила воли. Скажем, знаю одного молодого человека. Он сознает все, что происходит, понимает пагубность, но нет силы воли, чтобы с этим бороться. Как бороться с наркоманией? – Ответ один: не начинайте.
Беда в том, что люди, которые страдают наркоманией, алкоголизмом, часто в этом не сознаются. Священник на исповеди может спросить, и они сплошь и рядом будут это отрицать. Но как помочь человеку, если он сам не осознает проблемы? Знаете, в группах поддержки, которые помогают людям бороться с недугом, первое, что просят от человека – сознаться в том, что у него пристрастие. Если человек это не делает – ему не помочь.
На прошлой неделе у нас похоронили девушку. 24 года. Приехала из России учиться. И мы не подозревали: она страдала наркоманией! И от этого умерла… 24 года!
– Ужасно!
– Священник храма, в который она ходила, не находит себе места. Он говорит мне: «Владыка, я должен был быть более наблюдательным, но она никогда не сознавалась в этом». Те, кто себя «колит», обычно носят рубашки с длинными рукавами. Лето, жара, а они с длинными рукавами, потому что руки исколоты. Я не отвечаю прямо, потому что не знаю, как бороться с некоторыми вещами… Если человек не осознает свое пристрастие, то как его победить?
Еще типичный пример. Молодой человек оканчивает школу. И выбирает колледж или университет как можно дальше от дома. Признак того, что что-то не так. Родители иногда говорят: «Владыка, сын ходил в церковь, прислуживал, а уехал в университет и совершенно изменился!» Но перемена уже была. Просто он скрывал… Боялся сознаться родителям. И это одна из примет наркомании, если сын уезжает как можно дальше от дома. В таких случаях, уезжая далеко, обычно отходят от Церкви. Если сын или дочь уехали в город, где есть русский храм, следовало бы позвонить священнику и предупредить, попросить обратить на них внимание.
– Что вы скажете тому, кто отрицает существование Бога?
Доказать существование Бога я не смогу, но и атеист не сможет доказать мне, что Бога нет. Это берется на веру, потому верой и называется
– Доказать существование Бога ему я не смогу, но и он не сможет доказать мне, что Бога нет. Это берется на веру, потому верой и называется. Если Бога можно доказать научным путем, какая это вера? Это будет наука. Я помню случай: когда учился в Белграде, то ходил на Всенощное бдение в один женский монастырь, потому что там были уставные богослужения, а мне после Джорданвилля это нравилось. Там я познакомился со многими монахинями. Игумения, дама образованная, всегда оставляла меня поужинать вместе с ними. На факультете пища не всегда была самой вкусной, так что я не отказывался. И один раз была там барышня, за которой ухаживал молодой человек, атеист. В одну субботу она привела своего кавалера на всенощную. Игумения пригласила их на ужин. Был там и я. Молодой человек задавал вопросы, говорил, что верит в судьбу и все такое. А игумения очень осторожно показала ему, что весь образ жизни и вся культура сербского общества того времени – полностью основаны на христианстве. Она задала ему вопрос: «Если вы фактически живете христианскими идеалами, почему вы не верите в Того, Кто этому всему научил?».
Люди в Америке вырастают в семьях, где вообще не прививают веру в Бога. Так что говорить с каждым приходится по-разному. Человек был воспитан в вере и отошел? Или его никто не научил?
Иногда нецерковные друзья оттягивают человека. Иногда человек начинает увлекаться благоустройством дома, покупкой автомобиля… Женился у нас один молодой парень на нецерковной девушке. Мать же все дает детям. Если мать нецерковная, что она может дать? Будь осторожен, предупреждаю я. Дети у них вряд ли будут в Церкви.
У Толстого (кажется, в «Анне Карениной») сказано: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Все по разным причинам отходят от Церкви.
Архиепископ Петр (Лукьянов)
– Главный урок, вынесенный вами за годы служения в Церкви.
– Больше всего можно повлиять на паству только личным примером. Можно красноречиво проповедовать с амвона, но если не быть примером – успеха проповеди не будет.
– Если окажемся в ваших краях, какие храмы и монастыри обязательно рекомендуете посетить?
– Приходы в городах Детройт, Кливленд, Энн-Арбер, Чикаго, Сент-Луис, Даллас. Монастырь в Хаус-Спрингс. Хорошие хоры в Кливленде и Чикаго, здесь же отличные росписи руки владыки Алипия в храмах.
– В завершении беседы – наш традиционный вопрос: какие слова из Священного Писания особенно воодушевляют вас и поддерживают в трудные моменты жизни?
– Мне нравятся слова 36-го псалма: «Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут. Уповай на Господа и делай добро; живи на земле и храни истину. Утешайся Господом, и Он исполнит желания сердца твоего. Предай Господу путь твой и уповай на Него, и Он совершит, и выведет, как свет, правду твою и справедливость твою, как полдень» (Пс. 36: 1–6). Приходится иной раз слышать несправедливые упреки и не всегда даже возможно на них отвечать, а иногда и не следует вовсе. И это очень удручает. Но эти слова о том, что правда всегда выявится, дают силы и помогают не падать духом.