È. Å. Ðåïèí. Ïîðòðåò Òàòüÿíû Ëüâîâíû Òîëñòîé, äî÷åðè ïèñàòåëÿ. 1893 Õîëñò, ìàñëî. 138 ; 76 ñì. Ìóçåé-óñàäüáà ßñíàÿ ïîëÿíà.
Òàòüÿíà Ëüâîâíà Ñóõîòèíà Òîëñòàÿ (18641950) ñòàðøàÿ äî÷ü Ëüâà Íèêîëàåâè÷à Òîëñòîãî, åãî ìíîãîëåòíÿÿ ïîìîùíèöà, õóäîæíèöà, ìåìóàðèñòêà. Îíà ðîäèëàñü â ßñíîé ïîëÿíå è ñâîèì ïîÿâëåíèåì, ïî âîñïîìèíàíèÿì åå ìàòåðè Ñîôüè Àíäðååâíû, ïîäàðèëà ðîäèòåëÿì íàñòîÿùåå ñ÷àñòüå.
«Íèêòî èç äåòåé, ïèñàëà Ñ.À.Òîëñòàÿ, íå âíåñ òàêîãî ñîäåðæàíèÿ, òàêîé ïîìîùè, ëþáâè è ðàçíîîáðàçèÿ, êàê íàøà Òàíÿ. Óìíàÿ, æèâàÿ, òàëàíòëèâàÿ, âåñåëàÿ è ëþáÿùàÿ, îíà óìåëà âîêðóã ñåáÿ âñåãäà óñòðîèòü ñ÷àñòëèâóþ äóõîâíóþ àòìîñôåðó, è ëþáèëè æå åå âñå è ñåìüÿ, è äðóçüÿ, è ÷óæèå »
Ñàì æå Ëåâ Íèêîëàåâè÷ ãîâîðèë î ñâîåé ëþáèìèöå: «Êîãäà îíà òóò, ÿ åå íå çàìå÷àþ òîëüêî ïîòîìó, ÷òî îíà òî÷íî ÷àñòü ìåíÿ, òî÷íî îíà ýòî ÿ ñàì. Óæ î÷åíü îíà ìíå áëèçêà »
Êàê ïîçæå ïèñàëà ñàìà Ñóõîòèíà-Òîëñòàÿ: «êðåñòèë ìåíÿ äðóã ìîåãî îòöà Äìèòðèé Àëåêñååâè÷ Äüÿêîâ, à êðåñòíîé ìàòåðüþ ìîåé áûëà ìîÿ áàáóøêà Ëþáîâü Àëåêñàíäðîâíà Áåðñ».
Íà÷àëà âåñòè äíåâíèêè â âîçðàñòå 14 ëåò è ïðîäîëæàëà èõ â òå÷åíèå ïî÷òè 40 ëåò. Ëåâ Íèêîëàåâè÷ ïîîùðÿë äåòåé ê âåäåíèþ äíåâíèêîâ è â ðàííèå ãîäû èíîãäà ÷èòàë çàïèñè Òàòüÿíû Ëüâîâíû. Ïîýòîìó îñîáåííûé èíòåðåñ â å¸ ìåìóàðàõ ïðåäñòàâëÿþò ðàññêàçû îá îòöå, åãî îáðàçå æèçíè, ïîâñåäíåâíîì áûòå.
 1881 ãîäó îíà ïîñòóïèëà â Ìîñêîâñêîå ó÷èëèùå æèâîïèñè, âàÿíèÿ è çîä÷åñòâà, ãäå å¸ ó÷èòåëÿìè áûëè Âàñèëèé Ïåðîâ, Èëëàðèîí Ïðÿíèøíèêîâ è Ëåîíèä Ïàñòåðíàê; îíà òàêæå ó÷èëàñü ó Íèêîëàÿ Ãå.
 1899 ãîäó âûøëà çàìóæ çà óåçäíîãî ïðåäâîäèòåëÿ äâîðÿíñòâà Ìèõàèëà Ñåðãååâè÷à Ñóõîòèíà, êîòîðîìó áûëî ïî÷òè 50 ëåò,à åé ê òîìó âðåìåíè áûëî 35 ëåò
 1881 ãîäó îíà ïîñòóïèëà â Ìîñêîâñêîå ó÷èëèùå æèâîïèñè, âàÿíèÿ è çîä÷åñòâà, ãäå å¸ ó÷èòåëÿìè áûëè Âàñèëèé Ïåðîâ, Èëëàðèîí Ïðÿíèøíèêîâ è Ëåîíèä Ïàñòåðíàê; îíà òàêæå ó÷èëàñü ó Íèêîëàÿ Ãå.
 1899 ãîäó âûøëà çàìóæ çà óåçäíîãî ïðåäâîäèòåëÿ äâîðÿíñòâà Ìèõàèëà Ñåðãååâè÷à Ñóõîòèíà, êîòîðîìó áûëî ïî÷òè 50 ëåò.
Òàòüÿíà Ëüâîâíà, êàê è å¸ ñ¸ñòðû Ìàðèÿ è Àëåêñàíäðà, áûëà ïîñëåäîâàòåëüíèöåé ó÷åíèÿ Òîëñòîãî
Ñ þíîñòè Òàíÿ Òîëñòàÿ ïðèîáùèëàñü ê òâîð÷åñòâó ïèñàòåëÿ, íåîäíîêðàòíî ïåðåïèñûâàÿ ðóêîïèñè òîëñòîâñêèõ ïðîèçâåäåíèé è îòâå÷àÿ íà ïèñüìà ÷èòàòåëåé. Ïðèìåðîì èõ ñîâìåñòíîé îáùåñòâåííîé äåÿòåëüíîñòè â ëèòåðàòóðíîé ñôåðå ñòàëà è ðàáîòà â èçäàòåëüñòâå «Ïîñðåäíèê», âûïóñêàþùåì íåäîðîãèå êíèãè äëÿ íàðîäà.
Åå áëèçîñòü ê îòöó ïðîÿâëÿëàñü è â ïîëíîì ñîâïàäåíèè èõ ìèðîâîççðåíèÿ, â îòëè÷èå îò áîëüøèíñòâà äåòåé Ëüâà Íèêîëàåâè÷à. Ìûñëè Òîëñòîãî î ìîðàëüíîì ñîâåðøåíñòâîâàíèè ÷åëîâåêà áûëè îðãàíè÷íû äóøå ýòîé ÷åñòíîé, ñïðàâåäëèâîé è óâàæèòåëüíîé æåíùèíû.
«Åñëè ÿ íå óíûâàþ, åñëè ÿ ñòàðàþñü áûòü íðàâñòâåííîé è ÷åñòíîé, òî ãëàâíûì îáðàçîì áëàãîäàðÿ åìó», ïèñàëà Òàòüÿíà Ëüâîâíà î âëèÿíèè íà íåå ôèëîñîôèè òîëñòîâñêîãî ó÷åíèÿ è äîêàçûâàëà ýòî âñåé ñâîåé æèçíüþ, ïîëíîé çàáîòîé î áëèçêèõ è ïðîñâåòèòåëüñòâîì.
Ê ïðèìåðó, òÿæåëåéøèå íåóðîæàéíûå 18911892 ãîäû âìåñòå ñ îòöîì è âñåì ñåìåéñòâîì Òîëñòûõ îíà ïðîâåëà â äåðåâíÿõ áûâøèõ òîëñòîâñêèõ êðåñòüÿí, ñïàñàÿ îêàçàâøèõñÿ â áåäå çåìëåïàøöåâ îò íåìèíóåìîé ñìåðòè Ðàáîòàÿ «íà ãîëîäå», ìîëîäàÿ äåâóøêà, ïî ñëîâàì èññëåäîâàòåëåé, âïåðâûå îñîçíàëà ðàñòóùåå íàðîäíîå íåäîâîëüñòâî ñóùåñòâóþùèì ïîëîæåíèåì äåë, ñäåëàâ çàïèñü â ñâîèõ «Âîñïîìèíàíèÿõ»: «Ìåíÿ ïóãàåò òî, ÷òî ýòà áåäíîñòü è ãîëîä åñòü ñïîñîá äëÿ î÷åíü ìíîãèõ ïîðàáîòèòü ñåáå ëþäåé, è êîí÷èòñÿ ýòî òåì, ÷òî èëè îïÿòü áóäóò ðàáîòû õóæå êðåïîñòíûõ, èëè áóäåò âîññòàíèå, ÷òî ïî-ìîåìó, ïî äóõó âðåìåíè, âåðîÿòíî »
 1914 ãîäó ïîõîðîíèâ ìóæà, âåðíóëàñü â ßñíóþ ïîëÿíó Îíà ñîçäàñò è èíòåðåñíåéøèå, ïðàâäèâûå äíåâíèêîâûå çàïèñè è î÷åðêè î Ëüâå Òîëñòîì, ÿñíîïîëÿíñêîì îêðóæåíèè, ïèñàòåëÿõ è õóäîæíèêàõ «ïåðâîãî ðÿäà», ñ êåì äðóæèëà è ó êîãî ïîëüçîâàëàñü îãðîìíûì àâòîðèòåòîì: È.Ñ.Òóðãåíåâå, È.Í.Êðàìñêîì, È.Å.Ðåïèíå, Í.Í.Ãå è äðóãèõ âûäàþùèõñÿ äåÿòåëÿõ ðóññêîé êóëüòóðû.
 ãîäû êðîâîïðîëèòíîãî ãðàæäàíñêîãî ïðîòèâîñòîÿíèÿ ñâîèì ñïàñåíèåì îò ãèáåëè è îò òþðüìû ìíîãèå áûëè îáÿçàíû Òàòüÿíå Ëüâîâíå  19231925 ãîäàõ äî÷ü è ñîðàòíèöà âåëèêîãî ðóññêîãî ïèñàòåëÿ òðóäèëàñü â äîëæíîñòè äèðåêòîðà Ãîñóäàðñòâåííîãî ìóçåÿ Ë.Í.Òîëñòîãî â Õàìîâíèêàõ è ñäåëàëà íåìàëî äëÿ åãî ñòàíîâëåíèÿ â ïåðâûå ãîäû ñîâåòñêîé âëàñòè.
Ïî ñîâåòó çíàìåíèòîãî àâñòðèéñêîãî àêòåðà Ìîèññè, ïîñòàâèâøåãî íà ñöåíå «Æèâîé òðóï» Òîëñòîãî, Òàòüÿíà Ñóõîòèíà-Òîëñòàÿ âìåñòå ñ äâàäöàòèëåòíåé äî÷åðüþ Òàòüÿíîé ïîêèíóëà Ìîñêâó ïðè ñîäåéñòâèè ïðåçèäåíòà ×åõîñëîâàêèè Ìàñàðèêà, íàäåÿñü, «êîãäà âñå îáðàçóìèòñÿ», âåðíóòüñÿ â Ðîññèþ
Çà ðóáåæîì Ò.Ë.Ñóõîòèíà-Òîëñòàÿ ñîâåðøèëà ìíîæåñòâî ïîåçäîê ïî öåíòðàì åâðîïåéñêîé êóëüòóðû, ÷èòàÿ ëåêöèè îá îòöå è åãî òâîð÷åñòâå, ïîëüçîâàâøèåñÿ íåèçìåííûì óñïåõîì ó ñëóøàòåëåé.  1929 ãîäó â Ïàðèæå ñòàðàíèÿìè Òàòüÿíû Ëüâîâíû áûëà îòêðûòà Ðóññêàÿ àêàäåìèÿ è ïðèãëàøåíû â êà÷åñòâå ïðåïîäàâàòåëåé õóäîæíèêè-ýìèãðàíòû Ê.À.Êîðîâèí, È.ß.Áèëèáèí, Ì.Â.Äîáóæèíñêèé, Á.Ä.Ãðèãîðüåâ è äðóãèå.
Èç Ôðàíöèè Òàòüÿíà Ëüâîâíà âìåñòå ñ ñåìüåé äî÷åðè Òàòüÿíû Ìèõàéëîâíû Ñóõîòèíîé-Àëüáåðòèíè ïåðååõàëà â Èòàëèþ, ãäå ïðîäîëæèëà ñâîþ ÿðêóþ îáùåñòâåííóþ è ïðîñâåòèòåëüñêóþ äåÿòåëüíîñòü: íàïèñàëà áèîãðàôèþ ìîëîäîãî Ëüâà Òîëñòîãî, èçäàëà è îòêîììåíòèðîâàëà ñáîðíèê ïèñåì îòöà è àíòîëîãèþ åãî ìàëîèçâåñòíûõ ïóáëèöèñòè÷åñêèõ âûñòóïëåíèé, ïîäãîòîâèëà îòäåëüíûå ñáîðíèêè åãî õóäîæåñòâåííûõ ïðîèçâåäåíèé, ó÷àñòâîâàëà â ðàáîòå Òîëñòîâñêîãî ôîíäà.
Ñêðóïóëåçíî ñîáèðàÿ ìàòåðèàëû î Ëüâå Íèêîëàåâè÷å, ñîçäàëà ó ñåáÿ äîìà ïîñòîÿííî ïîïîëíÿåìûé, íåáîëüøîé ìóçåé Òîëñòîãî, íåêîòîðûå èç ýêñïîíàòîâ êîòîðîãî âî âðåìÿ Âòîðîé ìèðîâîé âîéíû çàâåùàëà Ñëàâÿíñêîìó èíñòèòóòó â Ïàðèæå. Ïî âîëåèçúÿâëåíèþ Òàòüÿíû Ëüâîâíû ïîñëå åå êîí÷èíû â 1950 ãîäó Ò.Ì.Ñóõîòèíà-Àëüáåðòèíè ïåðåäàëà â äàð Ìóçåþ Ë.Í.Òîëñòîãî â Ìîñêâå âåñü çàðóáåæíûé àðõèâ ìàòåðè äíåâíèêè, ïåðåïèñêó ñ ðîäíûìè, äðóçüÿìè, âûäàþùèìèñÿ äåÿòåëÿìè ðóññêîé è ìèðîâîé êóëüòóðû
Ïîõîðîíåíà äî÷ü Ë.Í.Òîëñòîãî â Ðèìå, íà ðèìñêîì êëàäáèùå Òåñòà÷÷î
Äî÷ü Òàòüÿíû Ëüâîâíû Òàòüÿíà Ìèõàéëîâíà Ñóõîòèíà-Àëüáåðòèíè (19051996), æåíà àäâîêàòà Ëåîíàðäî Äæóçåïïå Àëüáåðòèíè (19031980); ãðàæäàíêà Èòàëèè, ïðåçèäåíò îáùåñòâà Servizio Sociale Internazionale è èòàëüÿíñêîãî ôèëèàëà Òîëñòîâñêîãî ôîíäà íàïèñàëà íåñêîëüêî êíèã âîñïîìèíàíèé: «Ìîÿ ìàòü», «Ìîÿ áàáóøêà», «Òîëñòîé è äåòñòâî».
Татьяна Толстая — Войлочный век (сборник) » Книги читать онлайн бесплатно без регистрации
Татьяна Толстая – прозаик, публицист, телеведущая («Школа злословия»), лауреат премии «Триумф» и Премии им. Белкина («Легкие миры»). Автор романа «Кысь», сборников рассказов «На золотом крыльце сидели…», «День», «Ночь», «Изюм», «Легкие миры», «Невидимая дева», «Девушка в цвету» и др.В новую книгу «Войлочный век» вошли как новые, так и публиковавшиеся ранее рассказы и эссе, объединенные темой времени.
Татьяна Толстая
Войлочный век (сборник)
© Толстая Т. Н.
© ООО «Издательство АСТ»
* * *
Войлочный век
В конце семидесятых в Столешниковом, слева, если к Тверской спиной стоять, был винный магазин, и в нем работала девушка невероятной толщины, уже даже не кустодиевской, а много, много богаче. И невероятной красоты. Сметанно-белое без румянца лицо, а волосы, брови, глаза черные. Совершеннейшая райская птица Гамаюн. Иранская какая-то. Она иногда выходила из подсобки в темном платье до полу, спокойно так и непонятно смотрела, и в магазине наступала тишина. Все мужики (а там, по причине ассортимента, в основном мужики стояли) тут же дурели, замолкали и просто смотрели, остолбенев. А что тут скажешь. Прозрачные, подсвеченные дорогие коньячные бутылки, оранжевое такое сияние, и, заслоняя этот фон, – необъятная, пышная бело-черная она.
Я думаю, что родись такая во времена, когда полнота была в моде, – из-за нее велись бы войны кровопролитнейшие, до кирпичного крошева, до голой земли, до воронья в тишине. Племена и народы бы исчезали, и язык бы их забывался. И на разоренных фундаментах росли бы маки и репейник.
Но полнота в моде не была. Модно было – «доска, два соска». Сапоги-чулки, яркая юбка выше коленок. Коленки-то как хороши, как они манят и мелькают, светлые, многие сотни их, особенно если взять бухла, и с запасом, и принять на грудь, и пройтись с ребятами по теплой летней Москве, в сгущающихся сумерках, в вечернем переплеске огней, голосов, обрывков музыки и смеха, и безо всяких там непонятных птиц.
В советское время не поощрялось переходить с одного места работы на другое. Во всяком случае, в шестидесятые годы, потом-то как-то все равно стало, по моим ощущениям. Не знаю, почему. То ли это было психологическое наследие крепостного права, то ли лагерная система не отпускала, то ли существовали какие-то экономические соображения (какие?). Не хватало людей после войны? Ума не приложу. А приложу, так криво.
Но я про слова. Тогда существовал специальный термин «летун». Это тот, кто часто меняет место работы. Помню, в детстве, заголовок в газете: «Летунам – заслон».
Мне представилась стая крылатых существ, полу-людей, полу-альбатросов каких-то, и развернутая во всю ширь сетка, загораживающая серый небосклон, и то, как они бьются об нее, теряя перья, а облететь не могут.
Потом взрослые объяснили.
Позже вспомнила про это, когда прочитала у протопопа Аввакума про ангела: «нигде ему не загорожено».
А летунам заслон.
Поскольку в магазинах в советское время ничего хорошего не было, или было, но с очередями, или было, но в другом городе, или было не моего размера, или надо было записаться и приходить на ежедневные переклички в шесть утра, а кто не пришел, того вычеркивали, или еще происходило что-нибудь, мучительно державшее в напряжении, то принято было «выносить».
Выносить – значило воровать, но зачем же такие грубые слова. Собственно, воровством это никто не считал: воровство – это когда ты воруешь у частного человека, чего приличные люди себе никогда не позволяли, если не считать воровства книг, – книги приличные люди воровали, а другие приличные люди, хозяева этих книг, никак не могли этого допустить и строго стояли на страже своих духовных сокровищ.
Воровать книги даже считалось доблестью и объяснялось высокими культурными запросами; человеку хочется иметь сборник стихов или книгу по искусству, – что тут скажешь.
Жажда у него духовная.
Некоторые так прямо не тащили с полок, а брали почитать; понятно, что никогда не возвращали. Так что хорошим тоном было надписать на книжке, на форзаце: «Из книг такого-то», – экслибрисы же не у всех. А грубые люди выставляли табличку с грубой надписью: «Не шарь по полкам жадным взглядом, здесь книги не даются на дом!»
У меня много чего украли, в частности, пришла университетская подруга со своим молодым человеком, и он вынес в своем портфеле несколько редких книжек, выдернув их опытной рукой с полки. После, я слышала, его побили, а то и исключили из комсомола, так как он фарцевал и торговал джинсами, но это пусть, а он, сука, продавал половинки джинсов, то есть одну штанину, запечатанную в пакет, наваривая тем самым вдвойне с каждой пары.
Частное воровство справедливо считалось скотством и подлостью, воровство у государства – доблестью и восстановлением кармического баланса. «Всё вокруг колхозное, всё вокруг мое!» – приговаривали остряки; также существовал расхожий стишок-лозунг: «Ты здесь хозяин, а не гость; тащи отсюда каждый гвоздь!» Лично я как работник издательства тоже тащила свой гвоздь; в моем случае это была бумага (хорошая, белая), резинки, клей. Лента для печатной машинки – черная и двухцветная немецкая. Ножницы. Белилка для замазывания опечаток – с кисточкой, капиталистическая! А не сраная социалистическая с лопаточкой. Кто красил ногти, сам, из баночки, тот понимает разницу между мягкой кисточкой и твердой лопаточкой! Разница как между асфальтовой дорогой и булыжной.
Правда, это не совсем было воровство, так как все эти предметы нужны мне были для редакционной же работы, только на дому. Отре́зать, приклеить и замазать. А потом, когда замазка подсохнет, поверху любовно вывести печатными буковками новое слово. А бумагу, конечно, я брала для себя, но это тоже было не воровство, а скупка краденого, – я за нее платила. Тетка-завхоз крала у государства и продавала мне, а деньги клала себе в карман. Нам обеим было выгодно.
А вообще несли все и всё, и опять-таки существовала и в зубах навязла шутка про русский народ: «вынесет все, и широкую, ясную…»
Простой трудовой народ, рабочий класс, нес с фабрик и заводов еду. Классика – шоколадные конфеты в высоко взбитой прическе. Какой козел полезет ворошить женскую укладку? Другие места туловища менее безопасны: выходящих обстукивали, обшлепывали, как сейчас делают в аэропорту (выборочно, как я понимаю), а носить-то надо каждый день, рано или поздно попадешься. Так что колбасы в промежности или обертывания ветчиной были не самым удачным решением. Хотя интравагинальная бутылочка коньяка к Новому году лишней не была и доставляла радость всей семье.
Но это несли себе, покушать. А на продажу, малым оптом, – это уже проблема. Так что выкручивались как могли. Перекидывали через забор. То есть выйдут покурить из цеха, прогуляются до забора – и перекинут через него пару-тройку чего они там украли. Или катят в дырку под забором, смотря какая конструкция. После же смены, смело и открыто глядя в глаза охране, – на, обшарь, я чист, – идут в переулочек собирать урожай.
У нас одна знакомая жила в таком переулочке. Крылечко ее дома выходило в глушь и лопухи, а сбоку забор. Вот вышла она на крылечко вытрясти половичок, глядь – а из-под забора выкатывается голова сыру, хорошего, сорт «голландский». В красной оболочке такой. Она, конечно, хвать его – и давай с ним кофе пить.
Интеллигенция же воровала совсем другое. В пищевой отрасли интеллигенция не работала, она сидела по институтам, школам, музеям, издательствам и прочим культурным учреждениям. А что там возьмешь? Вот я, как уже сказано выше, воровала клей и белилку. (Книг ведь в редакции нет, книги не украдешь. Книги собственной редакции можно приобрести по блату, и при отсутствии этих книг в магазинах это очень ценно, но это другая сторона совкового идиотизма.) У технической интеллигенции было больше возможностей, их жизнь была интереснее.
Существовал целый пласт фольклора о воровстве в научных институтах. Скажем, оборонный институт – охрана там строгая. Но разве настоящий ученый отступит перед сложностями? Вот Николаю Ивановичу нужно вынести лист целлулоида. Ну надо ему. А это пятидесятые годы, значит – что? Значит, кожаное пальто до полу и шляпа. Вот Николая Ивановича в лаборатории обертывают целлулоидом, обматывают веревочкой, сверху – пальто. И идет Николай Иванович, семенит через проходную. Прошел. На улицу вышел. Теперь надо сесть в машину. А целлулоид ниже колена, в нем не сядешь! Тогда два приятеля берут Николая Ивановича, кладут его, как трубу, горизонтально и вдвигают на заднее сидение «Москвича» (старой модели, мышонка такого серого). Дверца не закрывается немножко, но ехать недалеко!
Или вот трубу надо вынести. Заметят. Тогда пятеро ученых ставят подряд пять портфелей, укладывают трубу вдоль, пропуская ее под верхними крышками, застегивают на замки, берутся за ручки и несут этот спаянный суперпортфель как единое целое; кто запретит им идти так плотно, прижавшись?
Это наводит на мысль других ученых, задавшихся дерзкой целью вынести трансформатор. Ну, мощный трансформатор – большая вещь, ни в портфель не войдет, ни под костюмом не утаишь. Так придумали разыграть сценку «озорная молодость». Один водружает себе на спину трансформатор, крепит его лямками; сверху пиджак, и перед будкой охраны его товарищ вдруг с веселым гоготом вскакивает ему на спину: вези меня, и-го-го! И резво пробегают мимо вахты. Вахтер только улыбается в усы и качает головой: ох, молодежь…
Войлочный век — cлушать онлайн. Татьяна Толстая [Анна Геллер]
Скачать на ЛитРес
Войлочный век
Год выпуска: 2016 г.
Фамилия автора: Толстая
Имя автора: Татьяна
Исполнитель: Анна Геллер
Жанр: проза
Издательство: Аудиокнига
Категория: аудиокнига
Музыкальное сопровождение: присутствует частично (в начале-конце глав и паузах)
Время звучания: 08:32:27
Описание: Татьяна Толстая – прозаик, публицист, телеведущая («Школа злословия»), лауреат премии «Триумф» и Премии им. Белкина («Легкие миры»). Автор романа «Кысь», сборников рассказов «На золотом крыльце сидели…», «День», «Ночь», «Изюм», «Легкие миры», «Невидимая дева», «Девушка в цвету» и др.
В новую аудиокнигу «Войлочный век» вошли как новые, так и публиковавшиеся ранее рассказы и эссе, объединенные темой времени.
Содержание по алфавиту:
— Ardo
— G.W
— Аллегория
— Анастасия, или жизнь после смерти
— Без чеснока
— Белый мундир
— Бессмертный
— Битва креветки с рябчиком
— В Европу
— ВДНХ
— Витя
— Володя Герасимов
— Выйти в люди
— Гамаюн
— Глаза разуйте
— Дедушка-дедушка, отчего у тебя такие большие статуи?
— Женский день
— Золотой век
— Кашин и другие
— Кикимора
— Коротыш
— Лаванда
— Летун
— Лилит
— Ложка для картоф.
— Медведь
— Мне стыдно
— Мороженое
— Муджадра
— Муха
— Небо в алмазах
— Несуны
— Неугодные лица
— Новое имя
— Нога
— Огневой щит родины
— Папуа
— Ползет!
— Пушкинистика
— Русская школа
— Ряженые
— Самый короткий день
— Свинья
— Слёзы
— Сходить в магазин
— Счастливые люди
— Счастьё
— Уничтожение
— Уроки химии
— Художник может обидеть каждого
— Частная годовщина
— Часы
— Человек!..Выведи меня отсюда
— Яблоки считать цитрусовыми
Книгу «Войлочный век» и другие аудиокниги Вы можете слушать онлайн на Вашем компьютере, планшете и мобильном телефоне на сайте AbookRU.info.
Купить бумажную версию книги:
Читать книгу Войлочный век (сборник) Татьяны Толстой : онлайн чтение
Татьяна Толстая
Войлочный век (сборник)
© Толстая Т. Н.
© ООО «Издательство АСТ»
* * *
Войлочный век
Гамаюн
В конце семидесятых в Столешниковом, слева, если к Тверской спиной стоять, был винный магазин, и в нем работала девушка невероятной толщины, уже даже не кустодиевской, а много, много богаче. И невероятной красоты. Сметанно-белое без румянца лицо, а волосы, брови, глаза черные. Совершеннейшая райская птица Гамаюн. Иранская какая-то. Она иногда выходила из подсобки в темном платье до полу, спокойно так и непонятно смотрела, и в магазине наступала тишина. Все мужики (а там, по причине ассортимента, в основном мужики стояли) тут же дурели, замолкали и просто смотрели, остолбенев. А что тут скажешь. Прозрачные, подсвеченные дорогие коньячные бутылки, оранжевое такое сияние, и, заслоняя этот фон, – необъятная, пышная бело-черная она.
Я думаю, что родись такая во времена, когда полнота была в моде, – из-за нее велись бы войны кровопролитнейшие, до кирпичного крошева, до голой земли, до воронья в тишине. Племена и народы бы исчезали, и язык бы их забывался. И на разоренных фундаментах росли бы маки и репейник.
Но полнота в моде не была. Модно было – «доска, два соска». Сапоги-чулки, яркая юбка выше коленок. Коленки-то как хороши, как они манят и мелькают, светлые, многие сотни их, особенно если взять бухла, и с запасом, и принять на грудь, и пройтись с ребятами по теплой летней Москве, в сгущающихся сумерках, в вечернем переплеске огней, голосов, обрывков музыки и смеха, и безо всяких там непонятных птиц.
Летун
В советское время не поощрялось переходить с одного места работы на другое. Во всяком случае, в шестидесятые годы, потом-то как-то все равно стало, по моим ощущениям. Не знаю, почему. То ли это было психологическое наследие крепостного права, то ли лагерная система не отпускала, то ли существовали какие-то экономические соображения (какие?). Не хватало людей после войны? Ума не приложу. А приложу, так криво.
Но я про слова. Тогда существовал специальный термин «летун». Это тот, кто часто меняет место работы. Помню, в детстве, заголовок в газете: «Летунам – заслон».
Мне представилась стая крылатых существ, полу-людей, полу-альбатросов каких-то, и развернутая во всю ширь сетка, загораживающая серый небосклон, и то, как они бьются об нее, теряя перья, а облететь не могут.
Потом взрослые объяснили.
Позже вспомнила про это, когда прочитала у протопопа Аввакума про ангела: «нигде ему не загорожено».
А летунам заслон.
Несуны
Поскольку в магазинах в советское время ничего хорошего не было, или было, но с очередями, или было, но в другом городе, или было не моего размера, или надо было записаться и приходить на ежедневные переклички в шесть утра, а кто не пришел, того вычеркивали, или еще происходило что-нибудь, мучительно державшее в напряжении, то принято было «выносить».
Выносить – значило воровать, но зачем же такие грубые слова. Собственно, воровством это никто не считал: воровство – это когда ты воруешь у частного человека, чего приличные люди себе никогда не позволяли, если не считать воровства книг, – книги приличные люди воровали, а другие приличные люди, хозяева этих книг, никак не могли этого допустить и строго стояли на страже своих духовных сокровищ.
Воровать книги даже считалось доблестью и объяснялось высокими культурными запросами; человеку хочется иметь сборник стихов или книгу по искусству, – что тут скажешь.
Жажда у него духовная.
Некоторые так прямо не тащили с полок, а брали почитать; понятно, что никогда не возвращали. Так что хорошим тоном было надписать на книжке, на форзаце: «Из книг такого-то», – экслибрисы же не у всех. А грубые люди выставляли табличку с грубой надписью: «Не шарь по полкам жадным взглядом, здесь книги не даются на дом!»
У меня много чего украли, в частности, пришла университетская подруга со своим молодым человеком, и он вынес в своем портфеле несколько редких книжек, выдернув их опытной рукой с полки. После, я слышала, его побили, а то и исключили из комсомола, так как он фарцевал и торговал джинсами, но это пусть, а он, сука, продавал половинки джинсов, то есть одну штанину, запечатанную в пакет, наваривая тем самым вдвойне с каждой пары.
Частное воровство справедливо считалось скотством и подлостью, воровство у государства – доблестью и восстановлением кармического баланса. «Всё вокруг колхозное, всё вокруг мое!» – приговаривали остряки; также существовал расхожий стишок-лозунг: «Ты здесь хозяин, а не гость; тащи отсюда каждый гвоздь!» Лично я как работник издательства тоже тащила свой гвоздь; в моем случае это была бумага (хорошая, белая), резинки, клей. Лента для печатной машинки – черная и двухцветная немецкая. Ножницы. Белилка для замазывания опечаток – с кисточкой, капиталистическая! А не сраная социалистическая с лопаточкой. Кто красил ногти, сам, из баночки, тот понимает разницу между мягкой кисточкой и твердой лопаточкой! Разница как между асфальтовой дорогой и булыжной.
Правда, это не совсем было воровство, так как все эти предметы нужны мне были для редакционной же работы, только на дому. Отре́зать, приклеить и замазать. А потом, когда замазка подсохнет, поверху любовно вывести печатными буковками новое слово. А бумагу, конечно, я брала для себя, но это тоже было не воровство, а скупка краденого, – я за нее платила. Тетка-завхоз крала у государства и продавала мне, а деньги клала себе в карман. Нам обеим было выгодно.
А вообще несли все и всё, и опять-таки существовала и в зубах навязла шутка про русский народ: «вынесет все, и широкую, ясную…»
Простой трудовой народ, рабочий класс, нес с фабрик и заводов еду. Классика – шоколадные конфеты в высоко взбитой прическе. Какой козел полезет ворошить женскую укладку? Другие места туловища менее безопасны: выходящих обстукивали, обшлепывали, как сейчас делают в аэропорту (выборочно, как я понимаю), а носить-то надо каждый день, рано или поздно попадешься. Так что колбасы в промежности или обертывания ветчиной были не самым удачным решением. Хотя интравагинальная бутылочка коньяка к Новому году лишней не была и доставляла радость всей семье.
Но это несли себе, покушать. А на продажу, малым оптом, – это уже проблема. Так что выкручивались как могли. Перекидывали через забор. То есть выйдут покурить из цеха, прогуляются до забора – и перекинут через него пару-тройку чего они там украли. Или катят в дырку под забором, смотря какая конструкция. После же смены, смело и открыто глядя в глаза охране, – на, обшарь, я чист, – идут в переулочек собирать урожай.
У нас одна знакомая жила в таком переулочке. Крылечко ее дома выходило в глушь и лопухи, а сбоку забор. Вот вышла она на крылечко вытрясти половичок, глядь – а из-под забора выкатывается голова сыру, хорошего, сорт «голландский». В красной оболочке такой. Она, конечно, хвать его – и давай с ним кофе пить.
Интеллигенция же воровала совсем другое. В пищевой отрасли интеллигенция не работала, она сидела по институтам, школам, музеям, издательствам и прочим культурным учреждениям. А что там возьмешь? Вот я, как уже сказано выше, воровала клей и белилку. (Книг ведь в редакции нет, книги не украдешь. Книги собственной редакции можно приобрести по блату, и при отсутствии этих книг в магазинах это очень ценно, но это другая сторона совкового идиотизма.) У технической интеллигенции было больше возможностей, их жизнь была интереснее.
Существовал целый пласт фольклора о воровстве в научных институтах. Скажем, оборонный институт – охрана там строгая. Но разве настоящий ученый отступит перед сложностями? Вот Николаю Ивановичу нужно вынести лист целлулоида. Ну надо ему. А это пятидесятые годы, значит – что? Значит, кожаное пальто до полу и шляпа. Вот Николая Ивановича в лаборатории обертывают целлулоидом, обматывают веревочкой, сверху – пальто. И идет Николай Иванович, семенит через проходную. Прошел. На улицу вышел. Теперь надо сесть в машину. А целлулоид ниже колена, в нем не сядешь! Тогда два приятеля берут Николая Ивановича, кладут его, как трубу, горизонтально и вдвигают на заднее сидение «Москвича» (старой модели, мышонка такого серого). Дверца не закрывается немножко, но ехать недалеко!
Или вот трубу надо вынести. Заметят. Тогда пятеро ученых ставят подряд пять портфелей, укладывают трубу вдоль, пропуская ее под верхними крышками, застегивают на замки, берутся за ручки и несут этот спаянный суперпортфель как единое целое; кто запретит им идти так плотно, прижавшись?
Это наводит на мысль других ученых, задавшихся дерзкой целью вынести трансформатор. Ну, мощный трансформатор – большая вещь, ни в портфель не войдет, ни под костюмом не утаишь. Так придумали разыграть сценку «озорная молодость». Один водружает себе на спину трансформатор, крепит его лямками; сверху пиджак, и перед будкой охраны его товарищ вдруг с веселым гоготом вскакивает ему на спину: вези меня, и-го-го! И резво пробегают мимо вахты. Вахтер только улыбается в усы и качает головой: ох, молодежь…
Классическую схему, сводящуюся к тому, что человек выносил в ведрах мусор, вызвал подозрение, мусор высыпали, порылись в нем, ничего не нашли и пропустили мужичка: иди, – это-то все знают? Что же крал мужичок? Задачка на сообразительность. Мужичок крал ведра.
Мой любимый пример – это случай, когда сотруднику нужен был лист фанеры, большой, метра 2х2. Ну уж это-то невозможно украсть, правда? А интеллект на что? Сотрудник идет к начальству, держа в руках маленькую фанерку – размером с лист бумаги А4. Из такого ничего для советской промышленности не сделаешь, бесполезный он! Сотрудник делает скучное лицо. «Иван Иваныч, фанерку вынести можно будет?» Начальник смотрит: можно. «А на вахту записочку?..» Начальник пишет записочку: Сидорову можно вынести фанеру. Сидоров выносит свою фанеру 2х2.
Зачем технической интеллигенции труба, фанера, ве́дра, целлулоидный лист, трансформатор, много чего еще? Так в магазинах же нет ничего, а технические люди – они рукастые. Дачка шесть соток, что-нибудь прикрутить, забить дыру, вкопать там что-нибудь. Дайте технарю моток проволоки – будет антенна для телевизора, и можно будет, ударяя кулаком по верхней его крышке, добиться даже изображения и посмотреть, не знаю, «Кабачок 13 стульев» с Пани Моникой и Паном Гималайским.
Рабочий класс выносит закусь и вообще еду, флаг ему в руки! Технарь выносит детальки и фанерки, исполать! Осмысленные, направленные действия! Но вот смешивать эти два потока не стоило бы, добра не будет. Так, если рабочий попадает на производство вещей несъедобных и вообще ему непонятных, тут и начинается повальная кысь, тут и закручиваются воронки национального безумия, тут филин ухает в лесу и кикимора хохочет из болота.
Один предприниматель рассказал мне такую историю. У него в чистом поле завод по производству мощных магнитов. Размер у них маленький – с двухрублевую монету – а мощь большая. Используются в космической промышленности, больше ни за чем не нужны. Нанял местных – Суздаль, скажем. Может, Углич. Вот стал он магнитов недосчитываться. Воруют, а как воруют – непонятно. Думали, подстерегали, расспрашивали – наконец выяснили. Мужики построили на крыше деревянную катапульту и выстреливали магнитами в чисто поле, в широкое раздолье и духмяное разнотравье, которое так любят наши почвенники. А по полю с железными палками ходили их жёны и собирали магнитики в туеса и белые платочки. Предприниматель не понимал, он спрашивал мужика: ну зачем они тебе?! Зачем?! Зачем ты наносишь мне бессмысленный урон! Ничего не отвечал мужик, только смотрел в пустоту голубыми глазами, в которых ничего не плескалось, ничего не отражалось, ничего не зарождалось.
«Бей русского – часы сделает!» – записал лихую поговорку Владимир Даль. Верю, сделает. Если поймет, зачем они ему. Пока что ни к чему: ведь время на Руси стоит застыв, века остановились, цель невнятна, смысл потерян. Но как солнцу садиться, – тихий посвист деревянной катапульты, и там, в некошеных травах и беззвучных ромашках, по вечерней росе бредут русские жёны с железными посохами и белыми узелками, и умом не понять их, и аршином, конечно, не измерить.
Сходить в магазин
Советская торговля тоже была удивительно устроена, нынешним людям не понять.
Товары были социалистическими и капиталистическими. Капиталистические товары советским людям нельзя было ни знать, ни видеть, они поступали в «Березки» и оттуда расползались по блатным (номенклатурным) гражданам и по спекулянтам. Поскольку у всех, у кого были какие-то деньги, были и знакомые спекулянты, то капиталистические (хорошие) товары были у всех. Но не часто. Дорого очень.
Скажем, нас у мамы-папы было пять дочерей. На нас, понятно, одежды было не напастись, на кобыл таких. И все хотят хорошее, а плохого не хотят. Обувь тоже. Где ее возьмешь? Я помню, в 1974 году собралась в Коктебель. А сандалий нет. В магазинах нет. Боты «прощай, молодость» есть. Тапки без задников, войлочные, так называемые «ни шагу назад», – пожалуйста. Туфли какие-то страшные – тусклые, румынские, какашечно-коричневые со шнурками, это есть. В 1974 году невозможно себе было представить на женщине туфли тусклые, румынские, какашечно-коричневые со шнурками, то есть представить можно, но это если такая женщина уже повесилась с горя и, обутая соответственно, болтается в петле.
У нас был родственник-француз, о нем петь и петь, пока струны не порвешь; вот я его принудила пойти со мной в «Березку» и купить мне хорошие туфли на свадьбу. Он был жадный до синевы, лишь слово «свадьба» что-то в нем шелохнуло, да и то только потому, что ему от папы тоже было нужно кое-что, а именно копия Указа Александра II из архива. О том, что он граф. Ему Указ, мне – туфли на каблуках, не знаю, справедливый ли обмен?
Так что я на своей свадьбе была в остромодных лодочках фирмы «Габор» на высоченном каблуке и маленькой платформе, цвета коньячного; платье на мне было из свистящего ацетатного шелка в больших желтых цветах, короткое и общелканное по фигуре, так как моя портниха Валентина Иванна воровала ткани без всякого зазрения совести; как-то я пришла к ней без звонка, нагрянула. Смотрю – а у нее на диване подушки в чехлах из тканей, предназначенных на наши платьица и юбочки, – не успела спрятать. Густо-густо покраснела Валентина Иванна… но я не о том.
Я о том, что ни в общелканном платье в цветах, ни на габоровских наборных каблуках на море не поедешь и на горы не полезешь. Сандалии нужны. А их нет. И я через знакомых разыскивала старух, которые бы помнили 1919 год и, соответственно, умели бы плести сандалии из веревок; и мне такую старуху даже нашли, но закавыка была в том, что в магазинах в 1974 году веревок не было.
Я уж не помню, как я тогда выкрутилась, но помню, что в нашей компании, ходившей в горы, была женщина в летнем пальто. Это в жару 30 градусов. Я тихо спросила: это она что?.. И мне тихо ответили: а у нее платья нет.
У нас тоже была спекулянтка, хотя маме мешали принципы: мама считала, что спекулировать нечестно. Но мы с мамиными принципами не считались, мы разрешали ей иметь свое особое мнение, а нам нужны были хотя бы иногда красивые капиталистические товары! Так что мы с сестрой Наташей купили себе у спекулянтки одинаковые финские пуховики на кнопках, и наша невестка тоже такой купила, и мы как дуры ходили в совершенно одинаковых пальто, но это было все равно круто. Вам нынешним не понять.
Еще круто было иметь мохеровый шарфик. Мужчины носили. А я была у нашей спекулянтки дома – так там вся квартира, все серванты и полки были заставлены хрусталем, как у спортсменов бывает кубками и наградами. А на двуспальной кровати было постелено необъятное мохеровое покрывало в шотландскую клетку, размером, наверно, 2×3 метра. Это производило такое же оглушительное впечатление, какое производили, наверно, на гостей хоромы Чурилы Пленковича, былинного иностранца и убийственного красавца: пол в его хоромах был серебряный, а потолок обит черными соболями.
Чурила Пленкович плохо кончил; спекулянтка, боюсь, тоже.
А социалистические товары можно было купить в Москве в особых магазинах: «Ванда» торговала польскими тенями для глаз, соседняя с ней «София» каким-то кошмарным розовым маслом, от которого у всех, кого я знаю, болела голова, как у булгаковского Понтия Пилата; еще был «Лейпциг», а на краю света, на оврагах, стоял «Ядран».
Один раз я в этом «Ядране» была. Там давали водолазки, называемые «банлонами», а иногда даже и какие-то кофточки. Но «давали» – это не просто «продавали», как могут подумать нынешние наивные люди, ностальгирующие по совку. Не-е-ет, это так просто не делалось.
Кофточки продавались запечатанными в целлофановый пакет. Распечатывать и примерять их было нельзя. Почему – не спрашивайте. По кочану. Сначала купи, а потом и примеряй! А поскольку крой был, прямо скажем, югославский, то есть неизвестный и непривычный, то угадать, какого размера тебе нужна кофточка, было невозможно. А вдруг в груди тесно? Или рукава болтаются? Так что женщина сначала билась в очереди, напирая на прилавок, затем выхватывала две кофточки примерного размера, – не подойдет одна, другая сгодится, – и, потная и растрепанная, выпрастывалась из людского моря наружу, на овраги. И там, среди незаасфальтированных ям, распечатывала пакет и мерила на себя кофточку. Много там стояло похожих друг на друга озабоченных женщин и, мало стесняясь мужчин, мерило на себя кофточки. Чего их стесняться, это не те мужчины.
А если, как в общем-то и планировалось, кофточка не подошла, ее тут же клали назад в пакет и продавали другой женщине, размером поменьше. Их много вокруг стояло и бродило.
И вот я взяла с бою кофточку, выбралась, распечатала, примерила, – не подошло, – положила назад в пакет и продаю какой-то даме. Тут подходит милиционер – их там было как блох. И говорит: «Пройдемте в отделение. Вы занимаетесь спекуляцией!» Дама испугалась и убежала, только пыль с оврагов поднялась в тихий воздух. Я говорю: «Нет, спекуляцией я не занимаюсь». – «Вы занимаетесь перепродажей, а это спекуляция». – «Спекуляция, – говорю я, – это если бы я перепродавала с выгодой. А я продаю за ту же цену, за которую купила. Нет в моих действиях никакого состава преступления. Мы с вами только время потеряем». Милиционер подумал и рукой махнул.
Но это мне крупно повезло. А мою сестру Катю в точно такой же ситуации – ей было в груди тесно, – поволокли в ментуру и там составили акт и оформили привод. Думаю, она начала по своей привычке искать правды, качать права и орать на представителя властей – как Лимонов на Триумфальной площади.
Но сестра Катя мне про это не рассказывала, а узнала я про этот эпизод из ее криминального прошлого случайно. Году эдак в 1992-м стою в магазине на Полянке, держусь я за карман, и тут ко мне подходит незнакомый мне граждан. В смысле женщина. «Я, говорит, журналист, и недавно проходила мимо нашего районного ОВИРа. Там они документы выбросили, личные дела. Я покопалась в них и выбрала оттуда папки со своим делом, и с несколькими знакомыми тоже взяла. И ваше дело у меня есть. Хотите, сбегаю, принесу? Я рядом живу». – «Несите», – говорю. Она сбегала и принесла. Там и анкета моя последняя, и копия приглашения в Грецию, и еще какие-то справки, и – на зелененькой бумажке – строгое указание. Донесение, можно сказать. Что в семье у Татьяны Никитичны Толстой неблагополучно. Сестра с приводом. Наклонности у семьи, стало быть, тревожные. Обратите внимание и будьте бдительны.
Вот что такое сходить в магазин при советской власти.
Огневой щит родины
Году так примерно в 1980-м пошла я в магазин. Улица Шокальского, стекляшка, он и теперь там стоит.
В магазине ничего нет. Маргарин есть, и говяжьи кости. Консервы еще какие-то невозможные, вроде «Рыбного завтрака туриста», это есть. (Ровесники! Вы помните «Рыбный завтрак туриста»? Вскроешь консервным ножом, а там глаза белые плавают.)
Подхожу к прилавку, где рыба-яйца. А там яичные картонки высоко так воздвиглись, до потолка. Продавщица стоит, руки скрестила, ноздри раздула, смотрит гневно, как царевна Софья на известной картине.
Я говорю:
– Мне яиц десяток.
Она, помолчав:
– Нету!
Я:
– Э-э. А – это вот – не яйца, что ли?
Она:
– Нет! – Помолчав, громко: – Сгнили нахуй!
Хорошо, значит, не вышло. Иду посмотреть на маргарин, это другой отдел. Масла нет, а я надеялась. Оно когда было, то было развесное, таким огромным кубом лежало. Другие покупатели тоже подошли и смотрят на пустой поднос. Потом одна старушка, вздохнув:
– Масла нет… Вот и хорошо, значит, войны не будет!
Теперешние люди не найдут в этом вздохе логики, но логика была самая прямая: советская пропаганда учила, что продуктов нет потому, что деньги, средства и силы, необходимые на производство продуктов, пошли на оборону. Поэтому чем меньше масла (или, там, ветчины), тем крепче наша броня, огневой щит Родины.
Та же пропаганда объясняла отсутствие мяса тем, что богатые евреи завели себе собак и кормят их мясом, а нашим людям вот потому и не хватает. Не могу не восхищаться советской пропагандой: «семерых одним ударом». Высший пилотаж.
Читать онлайн «Войлочный век (сборник)» автора Толстая Татьяна Никитична — RuLit
Татьяна Толстая
Войлочный век (сборник)
© Толстая Т. Н.
© ООО «Издательство АСТ»
* * *
Войлочный век
В конце семидесятых в Столешниковом, слева, если к Тверской спиной стоять, был винный магазин, и в нем работала девушка невероятной толщины, уже даже не кустодиевской, а много, много богаче. И невероятной красоты. Сметанно-белое без румянца лицо, а волосы, брови, глаза черные. Совершеннейшая райская птица Гамаюн. Иранская какая-то. Она иногда выходила из подсобки в темном платье до полу, спокойно так и непонятно смотрела, и в магазине наступала тишина. Все мужики (а там, по причине ассортимента, в основном мужики стояли) тут же дурели, замолкали и просто смотрели, остолбенев. А что тут скажешь. Прозрачные, подсвеченные дорогие коньячные бутылки, оранжевое такое сияние, и, заслоняя этот фон, – необъятная, пышная бело-черная она.
Я думаю, что родись такая во времена, когда полнота была в моде, – из-за нее велись бы войны кровопролитнейшие, до кирпичного крошева, до голой земли, до воронья в тишине. Племена и народы бы исчезали, и язык бы их забывался. И на разоренных фундаментах росли бы маки и репейник.
Но полнота в моде не была. Модно было – «доска, два соска». Сапоги-чулки, яркая юбка выше коленок. Коленки-то как хороши, как они манят и мелькают, светлые, многие сотни их, особенно если взять бухла, и с запасом, и принять на грудь, и пройтись с ребятами по теплой летней Москве, в сгущающихся сумерках, в вечернем переплеске огней, голосов, обрывков музыки и смеха, и безо всяких там непонятных птиц.
В советское время не поощрялось переходить с одного места работы на другое. Во всяком случае, в шестидесятые годы, потом-то как-то все равно стало, по моим ощущениям. Не знаю, почему. То ли это было психологическое наследие крепостного права, то ли лагерная система не отпускала, то ли существовали какие-то экономические соображения (какие?). Не хватало людей после войны? Ума не приложу. А приложу, так криво.
Но я про слова. Тогда существовал специальный термин «летун». Это тот, кто часто меняет место работы. Помню, в детстве, заголовок в газете: «Летунам – заслон».
Мне представилась стая крылатых существ, полу-людей, полу-альбатросов каких-то, и развернутая во всю ширь сетка, загораживающая серый небосклон, и то, как они бьются об нее, теряя перья, а облететь не могут.
Потом взрослые объяснили.
Позже вспомнила про это, когда прочитала у протопопа Аввакума про ангела: «нигде ему не загорожено».
А летунам заслон.
Поскольку в магазинах в советское время ничего хорошего не было, или было, но с очередями, или было, но в другом городе, или было не моего размера, или надо было записаться и приходить на ежедневные переклички в шесть утра, а кто не пришел, того вычеркивали, или еще происходило что-нибудь, мучительно державшее в напряжении, то принято было «выносить».
Выносить – значило воровать, но зачем же такие грубые слова. Собственно, воровством это никто не считал: воровство – это когда ты воруешь у частного человека, чего приличные люди себе никогда не позволяли, если не считать воровства книг, – книги приличные люди воровали, а другие приличные люди, хозяева этих книг, никак не могли этого допустить и строго стояли на страже своих духовных сокровищ.
Воровать книги даже считалось доблестью и объяснялось высокими культурными запросами; человеку хочется иметь сборник стихов или книгу по искусству, – что тут скажешь.
Жажда у него духовная.
Некоторые так прямо не тащили с полок, а брали почитать; понятно, что никогда не возвращали. Так что хорошим тоном было надписать на книжке, на форзаце: «Из книг такого-то», – экслибрисы же не у всех. А грубые люди выставляли табличку с грубой надписью: «Не шарь по полкам жадным взглядом, здесь книги не даются на дом!»
У меня много чего украли, в частности, пришла университетская подруга со своим молодым человеком, и он вынес в своем портфеле несколько редких книжек, выдернув их опытной рукой с полки. После, я слышала, его побили, а то и исключили из комсомола, так как он фарцевал и торговал джинсами, но это пусть, а он, сука, продавал половинки джинсов, то есть одну штанину, запечатанную в пакет, наваривая тем самым вдвойне с каждой пары.
Частное воровство справедливо считалось скотством и подлостью, воровство у государства – доблестью и восстановлением кармического баланса. «Всё вокруг колхозное, всё вокруг мое!» – приговаривали остряки; также существовал расхожий стишок-лозунг: «Ты здесь хозяин, а не гость; тащи отсюда каждый гвоздь!» Лично я как работник издательства тоже тащила свой гвоздь; в моем случае это была бумага (хорошая, белая), резинки, клей. Лента для печатной машинки – черная и двухцветная немецкая. Ножницы. Белилка для замазывания опечаток – с кисточкой, капиталистическая! А не сраная социалистическая с лопаточкой. Кто красил ногти, сам, из баночки, тот понимает разницу между мягкой кисточкой и твердой лопаточкой! Разница как между асфальтовой дорогой и булыжной.
онлайн фрагмент книги для ознакомления
фрагмент книгиТатьяна Толстая — Войлочный век (сборник) » knigi-for.me: Электронная библиотека деловой и учебной литературы. Читаем онлайн
Татьяна Толстая
Войлочный век (сборник)
© Толстая Т. Н.
© ООО «Издательство АСТ»
* * *
Войлочный век
В конце семидесятых в Столешниковом, слева, если к Тверской спиной стоять, был винный магазин, и в нем работала девушка невероятной толщины, уже даже не кустодиевской, а много, много богаче. И невероятной красоты. Сметанно-белое без румянца лицо, а волосы, брови, глаза черные. Совершеннейшая райская птица Гамаюн. Иранская какая-то. Она иногда выходила из подсобки в темном платье до полу, спокойно так и непонятно смотрела, и в магазине наступала тишина. Все мужики (а там, по причине ассортимента, в основном мужики стояли) тут же дурели, замолкали и просто смотрели, остолбенев. А что тут скажешь. Прозрачные, подсвеченные дорогие коньячные бутылки, оранжевое такое сияние, и, заслоняя этот фон, – необъятная, пышная бело-черная она.
Я думаю, что родись такая во времена, когда полнота была в моде, – из-за нее велись бы войны кровопролитнейшие, до кирпичного крошева, до голой земли, до воронья в тишине. Племена и народы бы исчезали, и язык бы их забывался. И на разоренных фундаментах росли бы маки и репейник.
Но полнота в моде не была. Модно было – «доска, два соска». Сапоги-чулки, яркая юбка выше коленок. Коленки-то как хороши, как они манят и мелькают, светлые, многие сотни их, особенно если взять бухла, и с запасом, и принять на грудь, и пройтись с ребятами по теплой летней Москве, в сгущающихся сумерках, в вечернем переплеске огней, голосов, обрывков музыки и смеха, и безо всяких там непонятных птиц.
В советское время не поощрялось переходить с одного места работы на другое. Во всяком случае, в шестидесятые годы, потом-то как-то все равно стало, по моим ощущениям. Не знаю, почему. То ли это было психологическое наследие крепостного права, то ли лагерная система не отпускала, то ли существовали какие-то экономические соображения (какие?). Не хватало людей после войны? Ума не приложу. А приложу, так криво.
Но я про слова. Тогда существовал специальный термин «летун». Это тот, кто часто меняет место работы. Помню, в детстве, заголовок в газете: «Летунам – заслон».
Мне представилась стая крылатых существ, полу-людей, полу-альбатросов каких-то, и развернутая во всю ширь сетка, загораживающая серый небосклон, и то, как они бьются об нее, теряя перья, а облететь не могут.
Потом взрослые объяснили.
Позже вспомнила про это, когда прочитала у протопопа Аввакума про ангела: «нигде ему не загорожено».
А летунам заслон.
Поскольку в магазинах в советское время ничего хорошего не было, или было, но с очередями, или было, но в другом городе, или было не моего размера, или надо было записаться и приходить на ежедневные переклички в шесть утра, а кто не пришел, того вычеркивали, или еще происходило что-нибудь, мучительно державшее в напряжении, то принято было «выносить».
Выносить – значило воровать, но зачем же такие грубые слова. Собственно, воровством это никто не считал: воровство – это когда ты воруешь у частного человека, чего приличные люди себе никогда не позволяли, если не считать воровства книг, – книги приличные люди воровали, а другие приличные люди, хозяева этих книг, никак не могли этого допустить и строго стояли на страже своих духовных сокровищ.
Воровать книги даже считалось доблестью и объяснялось высокими культурными запросами; человеку хочется иметь сборник стихов или книгу по искусству, – что тут скажешь.
Жажда у него духовная.
Некоторые так прямо не тащили с полок, а брали почитать; понятно, что никогда не возвращали. Так что хорошим тоном было надписать на книжке, на форзаце: «Из книг такого-то», – экслибрисы же не у всех. А грубые люди выставляли табличку с грубой надписью: «Не шарь по полкам жадным взглядом, здесь книги не даются на дом!»
У меня много чего украли, в частности, пришла университетская подруга со своим молодым человеком, и он вынес в своем портфеле несколько редких книжек, выдернув их опытной рукой с полки. После, я слышала, его побили, а то и исключили из комсомола, так как он фарцевал и торговал джинсами, но это пусть, а он, сука, продавал половинки джинсов, то есть одну штанину, запечатанную в пакет, наваривая тем самым вдвойне с каждой пары.
Частное воровство справедливо считалось скотством и подлостью, воровство у государства – доблестью и восстановлением кармического баланса. «Всё вокруг колхозное, всё вокруг мое!» – приговаривали остряки; также существовал расхожий стишок-лозунг: «Ты здесь хозяин, а не гость; тащи отсюда каждый гвоздь!» Лично я как работник издательства тоже тащила свой гвоздь; в моем случае это была бумага (хорошая, белая), резинки, клей. Лента для печатной машинки – черная и двухцветная немецкая. Ножницы. Белилка для замазывания опечаток – с кисточкой, капиталистическая! А не сраная социалистическая с лопаточкой. Кто красил ногти, сам, из баночки, тот понимает разницу между мягкой кисточкой и твердой лопаточкой! Разница как между асфальтовой дорогой и булыжной.
Правда, это не совсем было воровство, так как все эти предметы нужны мне были для редакционной же работы, только на дому. Отре́зать, приклеить и замазать. А потом, когда замазка подсохнет, поверху любовно вывести печатными буковками новое слово. А бумагу, конечно, я брала для себя, но это тоже было не воровство, а скупка краденого, – я за нее платила. Тетка-завхоз крала у государства и продавала мне, а деньги клала себе в карман. Нам обеим было выгодно.
А вообще несли все и всё, и опять-таки существовала и в зубах навязла шутка про русский народ: «вынесет все, и широкую, ясную…»
Простой трудовой народ, рабочий класс, нес с фабрик и заводов еду. Классика – шоколадные конфеты в высоко взбитой прическе. Какой козел полезет ворошить женскую укладку? Другие места туловища менее безопасны: выходящих обстукивали, обшлепывали, как сейчас делают в аэропорту (выборочно, как я понимаю), а носить-то надо каждый день, рано или поздно попадешься. Так что колбасы в промежности или обертывания ветчиной были не самым удачным решением. Хотя интравагинальная бутылочка коньяка к Новому году лишней не была и доставляла радость всей семье.
Но это несли себе, покушать. А на продажу, малым оптом, – это уже проблема. Так что выкручивались как могли. Перекидывали через забор. То есть выйдут покурить из цеха, прогуляются до забора – и перекинут через него пару-тройку чего они там украли. Или катят в дырку под забором, смотря какая конструкция. После же смены, смело и открыто глядя в глаза охране, – на, обшарь, я чист, – идут в переулочек собирать урожай.
У нас одна знакомая жила в таком переулочке. Крылечко ее дома выходило в глушь и лопухи, а сбоку забор. Вот вышла она на крылечко вытрясти половичок, глядь – а из-под забора выкатывается голова сыру, хорошего, сорт «голландский». В красной оболочке такой. Она, конечно, хвать его – и давай с ним кофе пить.
Интеллигенция же воровала совсем другое. В пищевой отрасли интеллигенция не работала, она сидела по институтам, школам, музеям, издательствам и прочим культурным учреждениям. А что там возьмешь? Вот я, как уже сказано выше, воровала клей и белилку. (Книг ведь в редакции нет, книги не украдешь. Книги собственной редакции можно приобрести по блату, и при отсутствии этих книг в магазинах это очень ценно, но это другая сторона совкового идиотизма.) У технической интеллигенции было больше возможностей, их жизнь была интереснее.
Существовал целый пласт фольклора о воровстве в научных институтах. Скажем, оборонный институт – охрана там строгая. Но разве настоящий ученый отступит перед сложностями? Вот Николаю Ивановичу нужно вынести лист целлулоида. Ну надо ему. А это пятидесятые годы, значит – что? Значит, кожаное пальто до полу и шляпа. Вот Николая Ивановича в лаборатории обертывают целлулоидом, обматывают веревочкой, сверху – пальто. И идет Николай Иванович, семенит через проходную. Прошел. На улицу вышел. Теперь надо сесть в машину. А целлулоид ниже колена, в нем не сядешь! Тогда два приятеля берут Николая Ивановича, кладут его, как трубу, горизонтально и вдвигают на заднее сидение «Москвича» (старой модели, мышонка такого серого). Дверца не закрывается немножко, но ехать недалеко!
Или вот трубу надо вынести. Заметят. Тогда пятеро ученых ставят подряд пять портфелей, укладывают трубу вдоль, пропуская ее под верхними крышками, застегивают на замки, берутся за ручки и несут этот спаянный суперпортфель как единое целое; кто запретит им идти так плотно, прижавшись?
Это наводит на мысль других ученых, задавшихся дерзкой целью вынести трансформатор. Ну, мощный трансформатор – большая вещь, ни в портфель не войдет, ни под костюмом не утаишь. Так придумали разыграть сценку «озорная молодость». Один водружает себе на спину трансформатор, крепит его лямками; сверху пиджак, и перед будкой охраны его товарищ вдруг с веселым гоготом вскакивает ему на спину: вези меня, и-го-го! И резво пробегают мимо вахты. Вахтер только улыбается в усы и качает головой: ох, молодежь…
Войлочный век от Татьяны Толстой
- Домой
- Мои книги
- Обзор ▾
- Рекомендации
- Choice Awards
- Жанры
- Подарки
- Новые выпуски
- Списки
- Изучить
- Новости и интервью
4
- 26 Жанры
- Бизнес
- Детский
- Кристиан
- Классика
- Комиксы
- Поваренные книги
- Электронные книги
- Фэнтези
- Художественная литература
- Графические романы
- Историческая фантастика
- История
- Музыка ужасов
- Тайна
- Документальная литература
- Поэзия
- Психология
- Романтика
- Наука
- Научная фантастика
- Самопомощь
- Спорт
- Триллер
- Путешествия
- Молодые люди
1 90 Больше жанров 025
- Группы
- Обсуждения
Этериальные миры: Рассказы Татьяны Толстой
- На главную
- Мои книги
- Обзор ▾
- Рекомендации
- Награды Choice Awards
- Жанры
- Подарки
- Новые выпуски
- Списки
-
0 Жанры
- 5
- Новости
- Жанры
- Биография
- Бизнес
- Детский
- Христиан
- Классика
- Комиксы
- Поваренные книги
- Электронные книги
- Фэнтези
- Художественная литература
- Графические романы
- История
- Исторические романы
- Музыка
- Тайна
- Документальная литература
- Поэзия
0007 Истории 9164
- Психология
- Романтика
- Наука
- Научная фантастика
- Самопомощь
- Спорт
- Триллер для молодежи
- nres
- Сообщество ▾
- Группы
- Обсуждения
- Цитаты
- Спросите автора
Взрывоопасный мир Татьяны Н.«Художественная литература Толстой» Елены Госкило, 1996
Из всех современных российских писательниц ни одна не вышла на западную культурную сцену более драматично, чем Татьяна Толстая. Сравнение с делом Людмилы Петрушевской дает поучительное представление о том, с какой скоростью Толстая превратилась в предмет роскоши, пригодный для экспорта и тщательно продуманного зарубежного маркетинга. Всего через четыре года после своего литературного дебюта в 1983 году Толстая опубликовала сборник своих рассказов тиражом 65 000 экземпляров.Он мгновенно разошелся в России и за рубежом, и всего через два года он был переведен на английский как On the Golden Porch (перевод Антонины Буис, 1989 г.) благодаря Альфреду А. Кнопфу, который в 1991 г. выпустил второй том. ее прозы, Лунатик в тумане, (перевод Джейми Гамбрелла). Хотя Петрушевская писала уже более четверти века, до 1988 года в России не публиковалось ни одного значительного собрания ее драматических или художественных произведений, а американские издатели еще не составили сопоставимую антологию прозы или пьес, взятых из значительного корпуса ее произведений.Ни один американский журналист не интересовался мнением Петрушевской по самым разным темам, от Пиранделло до пельменей, как это случилось с Толстой.
Сделанная доступной для англоязычных читателей через перевод, Толстая излучает щегольство и самоуверенность, прекрасно владеет английским и любит высказывать свое мнение — все эти факторы частично объясняют неизменный интерес Америки и Великобритании к ее наблюдениям о русском и русском языках. Американская жизнь, научные круги, литературная сцена, гласность и, прежде всего, женщины и феминизм.Эти мнения, оформленные в красочных и застенчивых гиперболах, были опубликованы в интервью и статьях, напечатанных в журналах и газетах от The New York Review of Books и The New Republic до местных и университетских газет.
Большая часть дурной славы Толстой в Соединенных Штатах, по крайней мере среди либеральных ученых и журналистов, проистекает из ее громких, избирательных и в значительной степени необоснованных нападок на феминизм, американскую жизнь и то, что она презирает как грубый идеологический бросок по отношению к текущим академическим тенденциям.Учитывая прошлое Толстой и общество, в котором формировались ее ценности, ее взгляды не только неудивительны, но и вполне типичны для русской интеллигенции среднего возраста. Если эти взгляды часто кажутся противоречивыми и, более того, озадачивающими в свете присутствия Толстой на конференциях по женской проблематике.
Татьяна Толстая — Autores no SKOOB
Entrar
- Explorar
- Ливрос
- Авторес
- Editoras
- Leitores
- Grupos
- Plus — Trocas
- Cortesias
- Lanamentos
- Top Mais
- Буктуберы
- Meta de Leitura 2020
Татьяна Толстая
Татьяна Никитична Толстая
Сегир
- Биография
- Livros publicados8
- Vdeos0
- Следящих0
- Лейторес0
Editar
| Толстая Татьяна
| |||
.
Татьяна Толстая
Биография
Татьяна Никитична Толстая – писатель, телеведущая интеллектуальной передачи «Школа злословия», автор романа «Кысь».
Татьяна родилась в Санкт-Петербурге (Ленинграде) в мае 1951 года. Семья писательницы такая же колоритная и необычная, как и Татьяна. Дедушка по маминой линии – известный литературный переводчик Михаил Лозинский, поэт. Дедушка по отцу – знаменитый писатель Алексей Толстой, создавший незабвенный «Золотой ключик, или Приключения Буратино» и «Гиперболоид инженера Гарина». Жена Толстого, бабушка Татьяны Никитичны, поэтесса Наталия Крандиевская.
Писатель Татьяна Толстая
Добился успехов и отец Татьяны Толстой, который пошел не по литературной, а по научной линии и стал профессором физики.
В доме, в котором родилась будущая писательница, всегда было шумно и весело. Ведь у Толстых росло 7 сыновей и дочерей. Позднее сестра Татьяны Наталья также стала писателем и преподавателем шведского языка. Филологией и историей периода холодной войны увлекся и брат Иван, высказывания которого можно услышать на радио «Свобода». Естественным наукам посвятил себя брат Михаил, который, помимо физики, позднее обратил внимание на политологию.
Фекла, Петр и Татьяна Толстые — родственники
В детстве Татьяна увлеклась чтением. Окончив школу, девушка отправилась поступать в Ленинградский университет, выбрав классическую филологию. Здесь Толстая изучала литературу и два языка – латынь и греческий.
По окончании университета в 1974 году будущая писательница и телеведущая переехала в столицу вместе с мужем, филологом-классиком Андреем Лебедевым.
Книги и телевидение
В столице литератор из Питера устраивается корректором в редакции издательства «Наука». Здесь началась литературная биография Татьяны Толстой. Дебют писательницы – это критическая статья «Клеем и ножницами…», опубликованная в журнале «Вопросы литературы» в 1983 году.
Татьяна Толстая в молодости
Как позже поделилась Татьяна Никитична, взяться за перо самой, а не только читать и рецензировать чужие произведения, девушку заставило банальное обстоятельство. После произведенной на глаза операции Татьяне пришлось месяц пролежать с повязкой. От безделья, чтобы скоротать время, Татьяна Никитична начала сочинять тексты. Так родились первые сюжеты будущих произведений писательницы Толстой.
Сняв повязку, Татьяна Толстая сразу же взялась переносить фантазии на бумагу. Так родился дебютный рассказ, вышедший в популярном журнале «Аврора» под названием «На золотом крыльце сидели…». Рассказ тут же был признан лучшим литературным дебютом 1980-ых. Вдохновленная успехом, Толстая пишет еще два десятка рассказов, которые были напечатаны с 1984-го по 1988-ой годы – «Свидание с птицей», «Соня», «Чистый лист», «Любишь — не любишь», «Река Оккервиль», «Охота на мамонта» и другие. Эти произведения охотно приняли модные «толстые» журналы – «Новый мир», «Знамя» и «Октябрь».
Татьяна Толстая
Первый сборник рассказов питерской писательницы получил такое же название, как и первый рассказ. Почитатели таланта Татьяны Никитичны смогли приобрести книгу в 1987 году.
Вскоре после издания сборника Татьяну Толстую приняли в Союз писателей СССР. Но вот советская критика отреагировала на произведения нового члена Союза писателей довольно холодно. Молодого литератора упрекали в «густом» письме, умничанье и шаблонности произведений.
Тем не менее, число поклонников творчества Татьяны Толстой росло стремительно. Молодой автор с острым умом и оригинальной точкой зрения, не боящийся резкости и броских красок, Толстая стремительно ворвалась в современную литературную тусовку. Писательница слывет интеллектуалкой и даже бунтаркой. Героями произведений становятся неожиданные персонажи – старорежимные старушки, инвалиды детства, городские сумасшедшие и бомжи. Особо резко высмеивается мещанство и потребительская психология современного общества.
Писатель Татьяна Толстая
В 1989 году Татьяну Толстую приняли в Российский ПЕН-центр. А в следующем году писательница отправилась в США, где предложили преподавать русскую литературу и письмо в одном из колледжей, расположенном в Принстоне. В этот период Толстая сотрудничает с известными журналами, среди которых «The New Yorker» и «TLS».
Все 1990-ые Татьяна Никитична регулярно наведывалась в Америку, где читала лекции в разных университетах. Толстая по нескольку месяцев жила в США и вскоре заметила, что под влиянием окружающей среды язык эмигрантов наполняется «недословами», некими уродливыми гибридами нескольких языков. Детально это явление остроумная писательница сумела отобразить в эссе «Надежда и опора».
В 90-е не забывала Татьяна и родину, где в еженедельнике «Московские новости» писательнице предоставили собственную рубрику под названием «Своя колокольня». В журнале «Столица» Толстая занимала пост редактора. Статьи литератора появлялись также в издании «Русский телеграф». За рубежом Татьяна Толстая принялась за создание переводов собственных произведений, благодаря чему приобрела мировую литературную славу. В 1998 году вместе с сестрой Натальей Толстой выпустила книгу «Сестры».
Татьяна Толстая на презентации своей книги «Сестры»
В России, куда писательница окончательно вернулась в 1999 году, Татьяна Толстая вернулась к журналистской и преподавательской деятельности.
В 2000 году появился первый роман Татьяны Толстой, названный «Кысь». Произведение было встречено неоднозначно, но приобрело множество поклонников. В книге речь пошла о России, пережившей ядерный взрыв, после которого интеллектуальные способности населения резко снизились. Первобытные инстинкты заменили человеку нормы морали и нравственности. В романе, созданном без единого положительно персонажа, каждая строчка сквозит сарказмом. Создательнице роман принес премию «Триумф» и вскоре превратился в бестселлер. Сюжет неоднократно становился основой для сценических постановок, в том числе и для радиоспектакля.
А в следующем году вышло еще три книги Толстой: сборники рассказов «День», «Ночь» и «Двое», тираж которых составил 200 тысяч экземпляров. В этом же году писательница была удостоена премии XIV Московской Международной книжной ярмарки в категории «Проза».
Татьяна Толстая в шоу «Минута славы»
С 2002-го Татьяна Никитична Толстая появилась на экране. Сначала в передаче «Основной инстинкт», а потом и в «Школе злословия». Последнее ток-шоу она вела вместе с Авдотьей Смирновой. Передача стала любимой для многих интеллектуалов и принесла ведущим премию «ТЭФИ». Позже Толстая появилась в еще одном шоу под названием «Минута славы».
В начале 2000-х библиография Татьяны Толстой пополняется работами «Изюм», «Круг», «Белые стены», «Женский день», «Не Кысь», «Река». В 2010 году Толстая вместе с племянницей Ольгой Прохоровой публикует первую книгу для детей, которая получила название «Та самая Азбука Буратино». Здесь прослеживается связь с известнейшим произведением деда Татьяны Никитичны «Золотой ключик, или Приключения Буратино».
В 2010 году литератору вручается ряд международных премий. Через два года радиостанция «Эхо Москвы» и журнал «Огонек» помещает имя писательницы в список «Ста самых влиятельных женщин России». В 2014 году после выпуска повестей «На малом огне», «Невидимая дева», «Легкие миры» Татьяна Толстая становится лауреатом литературной премии Белкина. Через год писательница порадовала поклонников сборниками «Войлочный век» и «Девушка в цвету».
Татьяна Толстая на презентации своей книги «Легкие миры»
Еще один талант Татьяны Толстой – кулинария. За плечами писательницы большой багаж рецептов приготовления блюд европейской и русской кухни. Описание приготовления пирогов, салатов, тортов писательница размещает на собственной страничке в «Фейсбуке» и в блоге ЖЖ. Описания рецептов Татьяна сопровождает красочными фото, которые увеличивают просмотр аккаунтов пользователями сетей.
Личная жизнь
Как человек умный и интеллигентный, Татьяна Никитична не обсуждает приватную жизнь и не выставляет подробности на всеобщее рассмотрение. Известно, что личная жизнь Татьяны – это сыновья Артемий Лебедев и Алексей Лебедев, которые родились от брака с Андреем Лебедевым, потомком знаменитого военачальника.
Татьяна Толстая и Андрей Лебедев с сыновьями
Артемий – талантливый дизайнер, у которого есть собственная студия, где Лебедев осуществляет художественное руководство.
Младший сын Татьяны Толстой – Алексей – фотограф, живет в Америке и занимается компьютерной графикой и архитектурой.
Татьяна Толстая сейчас
Сейчас писательница свободное время уделяет блоггингу, а также творческим встречам с поклонниками. В 2017 году Татьяна Толстая посетила Ригу, где пообщалась с читателями в формате творческого вечера, после чего дала интервью порталу, посвященному новостям культуры.
Татьяна Толстая
Имя: Татьяна Толстая (Tatyana Tolstaya)
Отчество: Никитична
День рождения: 3 мая 1951 (70 лет)
Кто родился в этот день: 12 чел.
Место рождения: Ленинград, СССР
Вес: 75 кг
Семейное положение: не замужем
- Детство, юность, семья
- Литературное творчество
- Телевидение и «Школа злословия»
- Личная жизнь Татьяны Толстой
- Татьяна Толстая сейчас
Биография Татьяны Толстой
Детство, юность, семья
Одним из ярких потрясений детства, сильно повлиявшим на Татьяны дальнейшее мировоззрение и отношение к миру, стала случайная встреча семилетней девочки со стариками-блокадниками.
Писательница вспоминала, как в школе в 1958 году, несмотря на то, что уже состоялся знаменитый двадцатый съезд КПСС, на котором был осужден культ личности Сталина и его идеологического наследия, их, первоклашек, учили бдительности. Учительница наставляла детей, что повсюду могут быть шпионы, которые хотят навредить великой родине. И если к ним, детям, кто-нибудь обратится на улице с вопросом, куда и как пройти, они дождны знать: перед ними – шпион. И вот однажды весной маленькая Таня играла во дворе, лепила в песочнице куличики, а мимо проходили старик со старухой, еле-еле переставляя раздутые ноги:
Литературное творчество
Однажды у Татьяны начались проблемы со зрением, ей понадобилась операция на глазах. После коррекции зрения длительное время приходилось носить повязку на глазах, поскольку свет очень болезненно воздействовал на роговицу. От того, что ей приходилось либо лежать, либо передвигаться практически на ощупь, Татьяна от скуки стала придумывать сюжеты, в ее голове рождались идеи, которые позже она воплотит на бумаге.
Первый рассказ, название которого вскоре озаглавит и первый сборник, был напечатан в журнале «Аврора». «На золотом крыльце сидели…» (1983) читатели восприняли как новое явление в советской литературе. Критики также были лояльны к начинающей писательнице.
То ли рассказ от имени ребенка, то ли наполовину сказку сочли лучшим литературным дебютом года. После этого толстые литературные журналы, которые в библиотеках зачитывались до дыр, а из почтовых ящиков их просто воровали «интеллигенты-читатели», стали радушно привечать молодого автора.
В «Авроре», «Новом мире», «Звезде» публикуются «Свидание с птицей» и «Соня», «Чистый лист» и «Любишь – не любишь». За пять лет Толстая написала и опубликовала более двадцати рассказов. После выхода первого сборника литератора приняли в Союз писателей СССР.
Плодовитость автора и её самобытный стиль раздражали литературных критиков. Их претензии к Толстой сводились к упрекам в излишней образности и детализации, так называемой «густоте» письма. К тому же, по их мнению, все рассказы были написаны по одному и тому же сценарию. Но благодарные читатели называли Татьяну новатором с оригинальным видением мира, неравнодушной к проблемам самых неожиданных людей – от слабоумных инвалидов до поэтов-гениев – словом, всех, кому нелегко социализироваться в мещанском обывательском обществе.
Толстая становится членом российского ПЕН-центра, а в 1990 году ее пригласили в Америку, предложив вести курс русской литературы и языка в колледже Саратоги-Спрингс.
Деятельная натура писательницы не довольствовалась исключительно преподаванием. Татьяна писала статьи в TLS, The New Yorker и другие издания, а также читала лекции в высших учебных заведениях. Более всего литератор была поражена, насколько под влиянием среды изменился русский язык, на котором разговаривали эмигранты. Свою точку зрения на это явление она изложила в публикации «Надежда и опора».
Девяностые годы для Толстой прошли в курсировании между Россией и США. В Москве она возглавила редколлегию журнала «Столица» и вела собственную еженедельную рубрику «Своя колокольня» в «Московских новостях». Печаталась со своими новыми статьями в «Русском телеграфе». В Америке и Европе тем временем начали переводиться ее книги. Параллельно две Толстых, Татьяна и Наталья, работали над книгой «Сестры», которая была издана в 1998 году. Еще через год писательница, устав мотаться между странами, вернулась в Россию, чтобы вплотную заняться публицистикой и преподаванием.
Начало нового тысячелетия писательница отметила выпуском своего первого романа «Кысь». Ажиотаж вокруг него небывалый. Если человек не прочитал «Кысь», на него смотрели недоуменно: о чем тогда с тобой разговаривать?
Антиутопическая книга о России будущего, весьма незавидного, была отмечена литературной премией «Триумф». Ее называли современной русской классикой, по ней ставились спектакли, создавались радиопостановки.
Тем временем Толстая выпустила три новых книги: «День», «Ночь» и «Двое». Она становится лауреатом четырнадцатой московской международной книжной ярмарки в номинации «Проза». Книги раскупались с небывалой скоростью, несмотря на общий внушительный тираж в двести тысяч экземпляров. Вскоре Толстой предложили пост главного редактора в издании «Консерватор» и она приняла предложение.
В двухтысячных поклонники творчества Толстой стали зачитываться такими произведениями как «Женский день», «Река», «Не Кысь», «Белые стены», «Река». Кроме того, Татьяна реализовала свою давнишнюю мечту и в паре с племянницей, Ольгой Прохоровой, выпустила детскую книгу «Та самая Азбука Буратино». Сюжет книги перекликался с известной сказкой дедушки Татьяны Алексея Толстого.
Тогда же Толстую, по версии журнала «Огонек», назвали в числе ста самых влиятельных россиянок. Вскоре вышли новые произведения писательницы: «Невидимая дева», «На малом огне» и «Легкие миры». В 2015 году вышли два новых сборника «Войлочный век», а также «Девушка в цвету».
В 2010 года Татьяна Толстая начала писать книги не только для взрослых, но и для детей. В соавторстве с Ольгой Прохоровой она выпутила книгу «Та самая Азбука Буратино», связанную общим сюжетом со знаменитой книгой дедушки Алексея Толстого «Золотой ключик, или Приключения Буратино». Идея книги, по словам Толстой, родилась еще тридцать лет назад, однако времени и вдохновения на реализацию проекта не хватало. Однажды в разговоре со своей племянницей Ольгой Прохоровой Толстая упомянула об этом, и та, загоревшись идеей, предложила написать книгу в соавторстве. В итоге произведение заняло второе место в рейтинге детской литературы XXIII Московской книжной ярмарки.
Телевидение и «Школа злословия»
За этот период в гостях у ведущих побывало более четырехсот гостей, но некоторые выпуски так и не появились в эфире. К примеру, актер и автогонщик Николай Фоменко заявил, что передачу с его участием запретила лично редактор телеканала «Культура», которая усмотрела в его высказываниях непочтительное отношение к власти.
Татьяна Никитична побывала также в составе жюри проекта «Минута славы», а в «Большой разнице» появились пародии на писательницу.
Личная жизнь Татьяны Толстой
Избранник студентки Толстой учился в том же университете, что и она сама. Возникшая симпатия между Андреем Лебедевым и Татьяной вскоре переросла в неподдельный интерес друг к другу. У Андрея в роду тоже были выдающиеся личности, к примеру, его дед, генерал-полковник Валентин Лебедев, женившийся в свое время на гречанке.
Обоим было интересно разбираться в хитросплетениях генеалогии. Молодые люди сами не заметили, как уже не могли обходиться друг без друга. Вскоре они расписались. По окончании вуза Андрея, как подающего надежды молодого ученого, направили по распределению в Москву. За ним поехала и коренная ленинградка Татьяна. Впоследствии супруг стал одним из авторов Большой Советской энциклопедии, получил профессорскую должность.
Татьяна Никитична Толстая
Фото Все
Видео Все
«Антропология»: Татьяна Толстая
Татьяна Толстая — биография
Татьяна Толстая – российский литератор, публицист, литературный критик, ведущая на ТВ. Автор романа-антиутопии «Кысь» и ряда других произведений, принесших ей славу в России и за рубежом.
Российского автора Татьяну Толстую широкая публика знает по телепередаче «Школа злословия» и ряду литературных произведений, среди которых роман-антиутопия «Кысь». Ее книги переведены на несколько языков мира. Авторству Татьяны Никитичны принадлежат сборники рассказов «Изюм», «На золотом крыльце сидели…», «Белые стены», «Любишь – не любишь» и многие другие.
Детство и юность
Писательница родилась в Ленинграде через несколько лет после окончания войны – 3 мая 1951 года. Девочка росла в колоритной семье, имена членов которой широко известны в России и за ее пределами. Дедушка по матери – уважаемый в литературных кругах переводчик и поэт Михаил Лозинский. Дед со стороны отца – автор легендарного «Золотого ключика» и фантастического романа «Гиперболоид инженера Гарина», знаменитый русский и советский литератор Алексей Толстой. Его супруга, бабушка Тани, Наталия Крандиевская – известная поэтесса. Отец Татьяны Никитичны литератором не стал, зато добился успехов в научной деятельности, став профессором-физиком.
Татьяна Толстая в юности
Дом Толстых всегда был наполнен детским смехом и весельем – в семье воспитывалось семеро мальчиков и девочек. Кроме Татьяны, на литературном поприще прославились и ее брат с сестрой. Наталья стала известной писательницей, она преподает шведский язык. Иван глубоко изучал филологию и историю, и сейчас его цитаты звучат в эфире радиостанции «Свобода». А вот брат Миша отдал предпочтение естественным наукам и политологии.
С ранних лет Таня много читала. После школы она стала студенткой филологического факультета Ленинградского университета. В стенах этого учебного заведения девушка занималась литературой и овладела двумя языками – греческим и латынью.
К моменту окончания университета в 1974 году Толстая была уже замужем за философом Андреем Лебедевым. Пара решила переехать жить в Москву.
Литература и ТВ
После переезда молодая писательница устроилась на работу в столичное издательство «Наука» на должность корректора. Творческая биография Татьяны началась именно здесь, а ее первым шагом в мир писательства стала опубликованная в 1983 году статья «Клеем и ножницами…». До этого продолжательница династии писателей только читала и рецензировала чужие труды.
Татьяна Толстая в молодости
Позже Толстая призналась, что писать собственные произведения она начала при банальных обстоятельствах. В молодости Татьяне Никитичне пришлось перенести операцию на глаза, после чего она около месяца провела на больничной койке в отделении офтальмологии. Заняться было нечем, время шло медленно. Девушка решила взяться за перо – так появились первые наброски будущих книг писательницы. Первой известной работой стал рассказ «На золотом крыльце сидели…», опубликованный на страницах популярного издания «Аврора» и признанный лучшим дебютным произведением 80-х годов. Успех вдохновил Толстую, и она сочинила еще около двух десятков рассказов, изданных с 1984 по 1988 годы. Самыми читаемыми среди них стали «Охота на мамонта», «Любишь – не любишь», «Чистый лист», «Соня», «Свидание с птицей», «Река Оккервиль». Этим сочинениям с радостью открыли свои страницы популярные издания «Новый мир», «Октябрь» и «Знамя».
Первую опубликованную книгу литератор назвала так же, как и дебютный рассказ – «На золотом крыльце сидели…». На тот момент у Татьяны Никитичны уже образовался круг почитателей, которые смогли приобрести этот сборник в 1987 году.
Вскоре Толстая была удостоена чести стать членом Союза писателей СССР. Однако, литературные критики тех лет не спешили баловать молодую писательницу положительными рецензиями. В своих отзывах они ругали Татьяну за шаблонность, «густое» письмо и заумность.
Татьяна Толстая
Несмотря ни на что, читательская аудитория Толстой стремительно расширялась. Книголюбам нравился стиль молодого автора, который не боялся выражать свою точку зрения, порой используя для этого острое словцо. Набирающая популярность писательница стала членом литературной тусовки столицы. За Татьяной Никитичной прочно закрепилась репутация интеллектуального автора с бунтарским характером. В ее сочинениях можно встретить самых неожиданных героев – городских сумасшедших, бомжей, инвалидов детства, старорежимных бабушек. Ее произведения зачастую резко высмеивают проявления мещанства и потребительского отношения к миру.
В конце 80-х литератор стала членом Российского ПЕН-центра. Вскоре Толстая отправилась в американский город Принстон, где в одном из колледжей стала преподавателем русской литературы и письма. Здесь началось ее сотрудничество с известными изданиями «TLS» и «The New Yorker».
В течение 90-х годов визиты в Штаты стали для писательницы регулярными. Преподавая в американских ВУЗах Татьяна Никитична обратила внимание, что окружающая среда оказывает огромное влияние на речь эмигрантов. В их языке поселяются различные «недослова» и гибриды, полученные в результате смешения разных языков. Мыслями об этом явлении писательница поделилась в своем эссе «Надежда и опора».
В это же время Толстая вела литературную деятельность и на родине. Еженедельный журнал «Московские новости» выделил ей авторскую рубрику, получившую название «Своя колокольня». В издание «Столица» литератора пригласили на должность главного редактора. Публиковалась Татьяна Никитична и в «Русском телеграфе».
В США писательница переводила собственные труды, и вскоре о ее творчестве узнали зарубежные читатели. В конце 1990-х в соавторстве с сестрой Наталией Толстая издала произведение «Сестры».
Вернувшись на родину окончательно, автор продолжила заниматься журналистской и преподавательской работой.
Знаменитый роман Татьяны Толстой «Кысь» увидел свет в 2000 году. Реакция на произведение была неоднозначной, но книга быстро нашла своего читателя. В ней повествуется о жизни в России после произошедшего ядерного взрыва, когда население резко утратило интеллект. Люди «откатились» в первобытные времена, мораль и нравственность уступили место животным инстинктам. Роман уникален тем, что в нем нет ни одного положительного героя. Произведение, в котором между строк сквозит сарказм, стало настоящим хитом и получило престижную награду – литературную премию «Триумф». На основе сюжета «Кысь» было поставлено несколько спектаклей и радиопостановок.
В начале 2000-х из-под пера Толстой вышло еще три сборника: «Двое», «Ночь» и «День». Книги были изданы двухсоттысячным тиражом. Вскоре на Московской Международной книжной ярмарке писательницу представили к награде в номинации «Проза».
Татьяна Толстая ведущая передачи «Школа злословия»
Начало телевизионной карьеры литератора пришлось на 2002 год. Дебютным появлением на экране стало участие в программе «Основной инстинкт», после чего ее пригласили вести «Школу злословия». В последней передаче ее соведущей стала кинорежиссер Авдотья Смирнова. Передачу высоко оценили интеллектуалы, она стала пользоваться популярностью на ТВ, а талантливые ведущие были удостоены премии «ТЭФИ». Чуть позже писательница приняла участие в еще одном популярном шоу – «Минуте славы».
Книги Татьяны Толстой
С начала 2000-х годов Татьяна Никитична написала ряд произведений, самыми известными из которых стали «Река», «Не Кысь», «Женский день», «Круг» и «Изюм». В 2010 году совместно с родственницей Ольгой Пороховой Толстая создала детскую книгу «Та самая Азбука Буратино». Это произведение тесно связано со сказкой «Золотой ключик, или приключения Буратино», написанной знаменитым дедом писательницы.
В том же году литератор получила несколько премий международного уровня. Татьяна Никитична попала в рейтинг «Ста самых влиятельных женщин России», куда ее имя было помещено благодаря радиостанции «Эхо Москвы» и журналу «Огонек».
В 2014 году вышли повести «Легкие миры», «Невидимая дева» и «На малом огне», принесшие автору литературную премию И. П. Белкина. В следующем году поклонники творчества Толстой увидели сборники «Девушка в цвету» и «Войлочный век».
Писательство – не единственная страсть Татьяны Никитичны. Будучи отличным кулинаром, она собирает лучшие рецепты мировой кухни и публикует их на своих страничках в социальных сетях. Описание выпечки, салатов и горячих блюд можно найти в аккаунтах литератора на «Фейсбуке» и в «Живом журнале». Все рецепты сопровождены красочными фото, поэтому пользуются огромной популярностью у подписчиков.
Личная жизнь
Являясь интеллигентной и умной женщиной, Толстая никогда не выносит свою личную жизнь на публику.
Татьяна Никитична на всю жизнь связала себя узами брака с Андреем Лебедевым, от которого родила двоих мальчиков – Артемия и Алексея.
Татьяна Толстая с мужем Андреем Лебедевым и сыновьями Артемием и Алексеем
Первенец Артемий Лебедев стал талантливым художником и дизайнером, чьи работы высоко ценятся в творческой среде.
Младший Алексей посвятил свою жизнь фотографии, архитектуре и компьютерному дизайну. Проживает и работает в Соединенных Штатах.
В настоящее время
Сейчас Татьяна Толстая активно развивается как блогер и организовывает встречи с почитателями своего таланта. В 2017 году писательница побывала в Прибалтике, где провела творческий вечер для книголюбов.
Татьяна Толстая
После мероприятия у литератора взяли интервью, в котором она рассказала о новостях культуры и своих творческих планах.
Ссылки
- Инстаграм
- Страница в Википедии
Для нас важна актуальность и достоверность информации. Если вы обнаружили ошибку или неточность, пожалуйста, сообщите нам. Выделите ошибку и нажмите сочетание клавиш Ctrl+Enter .
Биография Татьяны Толстой
Муж — Андрей Валентинович Лебедев (с 1974 г.)
Родители — Никита Алексеевич Толстой, Наталья Михайловна Лозинская
Дети — Артемий Лебедев
Татьяна Никитична Толстая — российская писательница, телеведущая и публицистка, она родилась третьего мая 1951 года в Ленинграде. Произведения этой женщины известны по всему миру. Они были переведены на английский, французский, шведский и другие языки.
Многодетная семья
Будущая писательница родилась в семье литераторов. Её дедом был Алексей Толстой, также Татьяна находится в родстве с Михаилом Лозинским и Наталией Крандиевской. Отец девочки, Никита Алексеевич, был профессором физики. О деятельности матери, Натальи Михайловны, ничего не известно.
У Тани было шестеро братьев и сестёр. Многодетная семья проживала в доме Ленсовета у реки Карповки. Толстая с детства любила читать, её увлекали языки и литература. Именно поэтому после окончания школы девушка подала документы в Ленинградский университет на отделение классической филологии. Там Таня изучала латинскую и греческую литературу, диплом она получила в 1974 году. Сразу же после окончания учебного заведения Толстая вышла замуж за филолога Андрея Лебедева. Вместе они переехали в Москву. Позже у супругов родилось двое сыновей — Артемий и Алексей.
Первые статьи
После переезда девушка устроилась в Главную редакцию издательства «Наука». Её приняли на должность корректора. В течение десяти лет Таня трудилась там, и только в 1983 году она опубликовала своё первое сочинение. Дебютом стала критическая статья под названием «Клеем и ножницами».
Позднее писательница признавалась, что писать начала после проведённой операции на глазах. Ей пришлось лежать с повязкой в течение месяца, в это время и начали появляться в голове идеи для рассказов. За это время девушка придумала сюжеты для таких произведений, как «Соня», «Свидание с птицей» и «На золотом крыльце сидели…». Последнее из них было опубликовано также в 1983 году на страницах журнала «Аврора». Именно этот рассказ был признан лучшим литературным дебютом года.
Критики и читатели высоко оценили талант Татьяны. После успешного дебюта она регулярно публиковала свои сочинения в журналах «Новый мир», «Октябрь» и «Знамя». За четыре года было издано несколько десятков рассказов. В 1987 г. Толстая выпускает первый сборник, названный в честь дебютного рассказа «На золотом крыльце сидели…». Спустя некоторое время женщину принимают в союз писателей СССР.
Непонимание и переезд в Америку
Не всем представителям советской власти пришлись по душе рассказы писательницы. Её упрекали в отсутствии оригинальности, шаблонной схеме развития сюжета, излишне «густом» письме. Некоторые критики не могли за один раз осилить произведения Толстой, другие же испытывали скуку во время прочтения. Кроме того, ажиотаж вызывали и главные герои рассказов. В их числе были старорежимные старушки, инвалиды, «городские сумасшедшие» и даже бомжи. Женщина высмеивала потребительскую психологию общества, она критично относилась к мещанству.
В 1989 году Татьяна Никитична стала постоянным членом Российского ПЕН-центра. В следующем году она переезжает в США. Там писательница занялась педагогической деятельностью. Она преподавала студентам колледжа Скидмор русскую литературу и художественное письмо. Параллельно с этим Толстая печаталась в американских журналах, иногда её приглашали прочесть лекции в других университетах.
Почти десять лет писательница провела в регулярных командировках в США. За это время она заметила изменения в своём словарном запасе, появление «недослов», представляющих собой гибриды нескольких языков. Это явление Толстая отлично отобразила в своём рассказе «Надежда и опора».
С 1991 г. женщина пробует себя в качестве журналистки. Она ведёт авторскую колонку «Своя колокольня» в печатном издании «Московские новости». Также Татьяна входит в состав редакционной коллегии журнала «Столица». Её очерки, статьи и эссе публиковались и в издании «Русский телеграф».
Одновременно с этим женщина продолжает писать художественные произведения. В 1998 году на книжных полках появляется книга «Сёстры», написанная в соавторстве с Натальей Толстой. В это же время книги Татьяны начинают переводить на иностранные языки. Также в этом году писательницу принимают в редколлегию американского журнала «Контрапункт».
Возвращение на родину
В 1999 г. Толстая окончательно вернулась в Россию. В следующем году выходит её первая объёмная работа — роман, названный «Кысь». Критики неоднозначно отреагировали на новое сочинение писательницы, но у книги было немало поклонников среди обычных читателей. За своё творчество женщина получила премию «Триумф», вскоре роман получил звание бестселлера.
В 2001 г. опубликовано ещё три книги писательницы — «Двое», «День» и «Ночь». В этом же году Татьяна Никитична получает приз Московской международной книжной ярмарки. В 2002 г. она становится главой редакционного совета издания «Консерватор».
Через несколько месяцев Толстая впервые появляется на телевизионных экранах. Она ведёт передачу «Основной инстинкт», а также становится соведущей Авдотьи Смирновой в проекте «Школа злословия». Последнее шоу принесло женщине премию «ТЭФИ». В 2014 г. проект закрыли. Позже Толстая стала ведущей ещё одной телепередачи под названием «Минуты славы».
В 2010 г. выпускается книга для детей «Та самая азбука Буратино». Это произведение напрямую связано с рассказом дедушки Толстой «Золотой ключик». Такой проект Татьяна готовила уже давно, но не находила для него времени. В разработке «Азбуки» принимала участие племянница писательницы Ольга Прохорова.
Сейчас Татьяна продолжает писать, изредка появляется на телевизионных экранах. Она получила несколько государственных и международных премий за свои достижения. Женщина предпочитает не распространяться о своей личной жизни. Известно, что у неё есть два взрослых сына от первого и единственного супруга. Вместе с семьёй Толстая проживает в Москве.
Татьяна Толстая: «Отец был необычайно ярким человеком, я его таким помню»
Подписаться
Поделиться
В рамках культурных встреч «Первые воспоминания» в Музее современного искусства «Эрарта» писательница Татьяна Толстая рассказала о детстве, семье и схожести с Гоголевским Плюшкиным.
На фото: отец Татьяны Толстой — Никита Алексеевич Толстой.
О родителях
После убийства Кирова в 34-м было решено выслать интеллигенцию из Ленинграда. В их число попал и мой дед, Михаил Леонидович Лозинский. Он, собственно, уже сидел на чемоданах: дважды его уже арестовывали, но отпускали. Первый раз по делу Гумилёва, второй – для порядка. Чтобы мою маму – Наталью – не сослали как дочь врага народа, мой отец Никита Алексеевич Толстой предложил ей расписаться. Они отпраздновали фальшивую свадьбу и разошлись. А Алексей Толстой, мой дед по отцовской линии, подключил свои связи и стал просить, чтобы Лозинского не трогали ─ в итоге так и получилось.
Что касается родителей, их фиктивный брак нескоро перерос в настоящий, но вместе они прожили почти 60 лет: отец не дожил всего год до юбилея. Вчера папе исполнилось 100 лет. Он был необычайно ярким и обаятельным человеком, я его таким помню.
На фото: портрет Татьяны Толстой фотографа Джерри Бауэра
О Доме Ленсовета и Сергее Кирове
Я родилась в 51-м году, тогда мы жили в маленькой квартирке в Первом Доме Ленсовета на Карповке, 13 ─ в него должны были въехать разные партийные начальники. Там все было по последнему слову техники: нестандартные планировки, двухэтажные квартиры, а на первом этаже располагалась отдельная прачечная.
Нашей большой семье (Татьяна Толстая – четвертый ребенок в семье – Прим. ред) понемногу стало тесно, тогда отец пошел к председателю исполкома с просьбой улучшить жилищные условия. Тот обрадовался: «Голубчик, вы меня спасли, ─ говорит, ─ берите чемоданы и занимайте квартиру 33». Оказалось, что по закону многодетным семьям предоставляли дополнительную жилплощадь, а на эту квартиру претендовали сразу два важных человека ─ исполкомовец не знал, кого выбрать.
Ставшая нашей квартира в свое время предназначалась для ленинградского number one ─ Сергея Мироновича Кирова. Но 1 декабря 1934-го года злодейская пуля пресекла его партийное существование, и в эту квартиру он так и не въехал.
Когда мы переехали, к отцу с просьбой обратился сосед:
— Никита Алексеевич, вы физик? Не подскажете, что у меня в стене?
Отец посмотрел, а там одни провода – готовились прослушивать Кирова.
Прошло много лет: я купила себе другую квартиру и начала ее обживать. Заглянула в один магазин старья и купила белую скульптурную «голову» Кирова. Чтобы не разбить статуэтку, было решено на время отнести ее в квартиру к родителям на Карповке. Прихожу с «головой» под мышкой, меня спрашивают:
— Что там у тебя?
— Да, Киров…
И тут меня осенило: впервые Киров вошел в свою квартиру. Как было ему предназначено, так и свершилось. Я растрогалась, поцеловала его в белую голову и сказала: «Пойдем, Сергуль, все тебе покажу. Не удалось при жизни? Посмотрим сейчас!».
На фото: Татьяна Толстая с мамой — Натальей Михайловной Лозинской (Толстой).
О неблагословенной квартире
Квартира на Карповке – непростая. Она была последним помещением, куда до ареста вошел Мейерхольд.
В 90-х годах я вместе с мамой была за границей, моя старшая сестра написала нам по факсу: «Помните, наша няня все время бормотала: «Неблагословенная эта квартира. Надо освятить». Пока вас нет, я решила пригласить попа. Мы с ним поднялись на второй этаж, а на родительской кровати лежал откуда-то взявшийся рыжий кот. Священник его окропил, и тот с чудовищным ревом бросился в сторону балкона, только его и видели».
Мы посмеялись. Проходит два дня ─ получаем новый факс. История имела продолжение: когда сестра вышла на балкон, то увидела в углу ведро, а в нем лежал мертвый кот. «Теперь вы понимаете, что это было? Дьявол. Мы изгнали его».
О предках по отцовской линии
Родители моей бабушки по отцу Натальи Крандиевской – Василий Афанасьевич и Анастасия Романовна – были оба из Ставрополя. Типичная интеллигенция: они протестовала против политики правительства, но, разумеется, дома, играли на гитаре и пели украинские песни. Он издавал скучный литературный журнал. Она была красавицей, но с 25-ти лет начала глохнуть, а после его смерти оглохла совсем и начала немного сходить с ума. Глухота – это ведь не тишина, а чудовищный грохот ─ невыносимое заболевание.
С 35-го года ее поселили в дом престарелых писателей на Миллионной улице, где Анастасия Романовна «переписывалась» с товарищами в блокнотах. Это как смс-ки, только застывшие во времени.
Потом «Вестник глухих» заказал у нее статью о ее опыте болезни. Она написала и рассказала о своем деде: тот был крепостным крестьянином, прекрасно пел и был очень красив – верю. В него влюбилась помещичья дочь, и ему была дана вольная. Дед стал купцом и к концу жизни тоже совершенно оглох . Вот так глухота Анастасии Романовны позволила копнуть глубже в прошлое.
О памяти
Моя бабушка Татьяна Борисовна была удивительным человеком и очень скромным. Своего мужа Михаила Леонидовича Лозинского она обожала и ничего не делала для себя, все для других. Во время советской власти – ссылок и арестов – ей писали с просьбой помочь, и она собирала посылки с провизией ─ со сгущенкой и колбасой твердого копчения ─ чтобы не испортилось.
Много лет Михаил Леонидович тяжело болел, а когда стало понятно, что он умирает, бабушка покончила с собой. В суете вокруг него сразу никто и не заметил.
Мне кажется, что я их помню, но, если задуматься, наверное, нет. Я помню момент исчезновения. Будто память ампутировали, ужасное ощущение. Я вообще Плюшкин, я ничего не «выбрасываю». У меня огромное количество вещей пылится в коробках и распадается на части от старости. Билетик, дешевые серьги – ерунда. Нормальный человек бы выбросил, а я смотрю на них и вспоминаю разные истории. Как их выбросить-то? Каждая такая вещь ведет к целому миру.