Рассказы разведчиков о войне в чечне читать

Слова «страх» не было

С Евгением Бадулиным, председателем алтайской организации «Инвалиды войны», мы встретились в его кабинете. Сели напротив друг друга за большой офисный стол из темного дерева.

Мужчина попросил своего секретаря сварить для меня кофе и закрыть окно. Сегодня морозно. Пока поручения исполнялись, я прислушалась к музыке, звучавшей через телевизор на стене. Это были песни из какого-то модного чарта.

Собеседник не выключил «фон», когда начал говорить о своем детстве: «Я родом из Шипунова. Оба деда служили. Один даже первую мировую прошел». Через несколько минут мне приносят чашку кофе, я кидаю в напиток кубик сахара, и задаю первый вопрос. Музыка резко замолкает.

Евгений Бадулин,
ветеран афганской войны,
председатель организации «Инвалиды войны»,
предприниматель:

Меня призвали на срочную службу в 1987 году, в 18 лет, сразу после школы. Сначала отправили в «учебку» для разведчиков под Ташкентом. Там я провел пять месяцев. Обучение закончил уже в звании младшего сержанта. Дальше, уже в Афганистане, меня назначили командиром отделения и поставили в головной дозор.

До призыва в армию Бадулин почти ничего не знал об афганском конфликте. Максимум — обрывистые фразы тех, кто приехал. Но и из них было понятно, что в далекой стране правит война.

«Я туда не просился. Просто так получилось», — буднично говорит Евгений. Путь в Узбекистан лежал через Новосибирск — именно в тот момент юноша понял, куда его везут.

«Как ни странно, когда офицеры рассказали, что мы в конечном итоге окажемся в Афгане, я не испугался». Ведь самым страшным местом оказалась именно «учебка».

Голос Евгения становится железным, глаза смотрят прямо на меня, слова будто ввинчиваются в кожу: «Тяжелее в жизни ничего не было». Не облегчил подготовку даже спорт, с которым парень всегда был на «ты».

Евгений Бадулин,
ветеран афганской войны,
председатель организации «Инвалиды войны»,
предприниматель:

Человека там растирали в пыль. Мелкую-мелкую. Потом то, что осталось цементировали. Получались специалисты. Другими словами, было жестко. А иногда и жестоко. Мало того, что мы погружались из холодного климата сразу в жаркий, так еще и физические нагрузки были неимоверные.

Например, такие.

Евгений Бадулин,
ветеран афганской войны,
председатель организации «Инвалиды войны»,
предприниматель:

Каждый день мы бегали на стрельбище. Сначала пять километров по городу, потом 15 километров по пересеченной местности. И обратно таким же путем. Однажды пулеметчик понял, что потерял коробку с боеприпасами по дороге. Мы развернулись и пошли ее искать. Нашли. Но пришлось сделать круг. Перед тем, как, наконец, отправиться в часть, командир сказал: «Если поймаете машину, можете ехать. Мы не поймали. Пришлось бежать. С рюкзаками, наполненными щебенкой.

«Стингеры» и «Голос Америки»

Все это время в письмах матери юноша рассказывал, что у него все хорошо, жив-здоров.

Евгений Бадулин,
ветеран афганской войны,
председатель организации «Инвалиды войны»,
предприниматель:

Уже в Джелалабаде, на службе, я встретил своего одноклассника. В детстве мы хорошо дружили. Он отправил письмо своему отцу, упомянул в нем про меня. Так моя семья узнала, что я на войне. Потом мама рассказала, что тайком слушала радио «Голос Америки», потому что только там сообщали что-то о войне в Афгане.

На войне мужчина провел два года. Участвовал в том числе в обмене военнопленными, захвате двух «Стингеров».

И все же эти воспоминания — не самые тяжелые из тех, что есть в «копилке» ветерана.

Евгений Бадулин,
ветеран афганской войны,
председатель организации «Инвалиды войны»,
предприниматель:

Помню, однажды на моих глазах погиб барнаульский парень. Тоже был разведчиком. Подорвался на минном поле. До возвращения домой ему оставалась неделя. Еще одному снайпер попал в голову. После этого так колбасило, что только пинок помогал идти дальше.

Вернувшись, Евгений получил юридическое образование. Женился, стал отцом. А позже — дедушкой. От афганской войны у него остались контузия и пособие в 2,5 тыс. рублей в месяц.

Очередь

Сергей Лавров закончил барнаульское летное училище. Говорит, всегда хотел летать.

Выпустился в 1984 году. И уже знал, что полетит в Афган. Но не сразу. Сначала — подготовка. После нее, в 1986 году, отправился в Кандагар уже офицером: «Наша очередь подошла».

Я спрашиваю: «Боялись?» Отвечает со смехом, будто не понимая смысла: «А зачем? Меня учили воевать». Может быть, поэтому сдержанно поясняет, что когда прилетел, ничему не удивился: «Схожу с трапа самолета. Смотрю вокруг: жара, горы, стрельба». Мужчине тогда было 24 года.

Сергей Лавров,
ветеран афганской войны,
пенсионер:

Летчики служили год. Дольше было нереально из-за тяжелейших физических нагрузок. Мы проводили по несколько вылетов в день. И, с одной стороны, было проще, чем другим войскам, потому что ту грязь войны, что на земле, мы не видели. А с другой — ответственность огромная. Боеприпасы у летного состава — это не «пульки», как у всех остальных.

Отдыхали служащие после напряженного дня в военном городке. Он представлял из себя «коробки», в которых летом можно было спастись от палящего солнца и жары под +60. А зимой не замерзнуть. «Жилище мы облагораживали сами. Помнится, строили бани. То, что нужно после полетов», — подмечает герой.

На питание военные тоже не жаловались. «Мы — существа нежные, поэтому кормили хорошо. Никаких консервов. Горячительные напитки тоже бывали».

Спустя год службы, Лавров вернулся в Барнаул — долечивать желтуху. Еще через год, «Родина снова позвала». По признанию собеседника, уезжать из дома не было никакого желания. Но пришлось.

Сергей Лавров,
ветеран афганской войны,
пенсионер:

Не хотелось снова жить в жестком режиме и за забором. Там ведь даже не важно, какой сегодня день недели. Понедельник или суббота. Все одно и то же. Привыкаешь.

Так собеседник жил до вывода советских войск в 1989 году.

После афганской Лавров участвовал в чеченской и других военных кампаниях. Отовсюду вернулся без ранений. Воспитывает двоих детей.

Вкус «Колы» и стрельбы

Владислав Павлюков — мужчина на вид средних лет в джемпере веселого зеленого цвета. О войне рассказывает так, будто она случилась не с ним. Много улыбается, хотя помнит все в подробностях. Возможно, оттого, что подробности эти преследуют его во снах даже много лет спустя.

Владислав Павлюков,
ветеран афганской войны,
бизнесмен:

Я хотел в Афганистан. Даже просто для того, чтобы побывать за границей. Это же совершенно другой опыт. Интересно было, что там, за «железным занавесом». Хотелось все попробовать, узнать «на зуб», как ребенок.

Не помешал «исследованию» ни юный возраст (18 лет), ни псориаз. Прямо перед отъездом, в 1985 году, юноша покрылся проявлениями болезни почти полностью. Но на итоговой комиссии врач пропустил со словами: «Приедешь туда — через три дня будешь чистенький». Угадал.

Владислава определили в Кабул, в воздушно-десантные войска.

Владислав Павлюков,
ветеран афганской войны,
бизнесмен:

Когда мы вышли из самолета, увидели гору. Оказалось, это было стрельбище. Но первым, что сбило с ног, была температура. Уезжали в -3, приехали в +40. И это в апреле. Жарковато. Иногда в ручей падали, чтобы охладиться. А там трупы животных.

Прибывших снова обучали. Правда, афганские «уроки войны» оказались в разы сложнее, чем союзные.

Владислав Павлюков,
ветеран афганской войны,
бизнесмен:

Дома мы выстрелили от силы по 30 патронов. Ну, кинули по паре гранат. Еще разбирать и собирать автомат умел красиво. И все. А тут обучали всему и сразу.

Из младшего сержанта Павлюков быстро дорос до командира отделения. Потом — до заместителя командира взвода. И, наконец, незадолго до возвращения на родину — до командира. Тогда парень получал самую большую зарплату — 18 рублей 40 копеек.

На эти деньги можно было отвлечься от военных будней и побаловать себя покупками в местных лавках.

В них можно было найти «забугорную» технику, сладости и даже газировку. Именно в Афганистане наш собеседник впервые попробовал «Колу».

Вспоминает, что советскую армию достойно снабжали. Не было проблем ни с сигаретами, ни с сухпайком. Последним русские парни нередко делились с голодными мирными жителями.

Владислав Павлюков,
ветеран афганской войны,
бизнесмен:

Едешь мимо кишлака, дети на дорогу выбегают и просят что-нибудь поесть: тушенку или галеты. Еще был вариант обменять эти продукты на фрукты или овощи, которых не было у нас.

Но по ночам не дают покоя другие эпизоды из прошлого. Когда казалось, что сейчас все закончится.

Владислав Павлюков,
ветеран афганской войны,
бизнесмен:

Однажды мы поехали на операцию в Кандагар. Ехали на БТРе часа два. И тут по радиосвязи передали, что одна из наших машин взорвалась. А ребят, которые были в ней, забрал вертолет. Мы были шокированы, но двигались дальше. И вот я сижу рядом с водителем и вижу, как неподалеку, метрах в пяти, взлетает в воздух бензовоз. Все разлетается, бензин льется. Что делать — непонятно, а с дороги съезжать опасно. Но как-то справились.

Через полгода произошел подобный случай.

Владислав Павлюков,
ветеран афганской войны,
бизнесмен:

Как-то раз, ночью я сопровождал колонну в Панджшерском ущелье. Сначала попали под обстрел. Но ничего, отстрелялись, едем дальше. Вдруг водитель неудачно поворачивает, машина кренится на бок, и мы висим над пропастью. Речку видно. Но и тут удалось вырулить. Правда, у меня в руках после этого остался один автомат. Все остальное упало в воду.

Мужчина вздыхает и наконец произносит: «В такие моменты думаешь только о том, как родители это переживут?».

И продолжает: «Война затянула. После каждого задания хотелось еще и еще». Подобный энтузиазм обошелся дорого — осколочное ранение в голову и третья группа инвалидности.

Владислав Павлюков,
ветеран афганской войны,
бизнесмен:

В 1986 году, примерно за месяц до конца службы, я сопровождал очередную колонну. Стоим на точке, и тут взрывается снаряд. Я не удержался и треснулся головой об БТР. Очнулся, смотрю, а мне прапорщик голову перематывает. Три дня с температурой в части провалялся. Хотели в госпиталь отправить.

Но окончательно пришел в себя военный уже дома. На родине переживать о страшном опыте было некогда. В приоритете стояли высшее образование и работа.

Разве что, привычка разделять людей на «своих» и «врагов» осталась. Случаются, по признанию ветерана, и всплески эмоций. Когда «пальчик» принимаешь за «кулак».

МОЛИТВА ДРУГА. Случай на чеченской войне

Перед тем, как принять сан, будущий священник Николай Кравченко успел проявить себя как доблестный защитник Родины.

Служа в воздушно-десантных войсках, как их называют, «крылатой пехоте», он не раз принимал участие в боевых действиях на Северном Кавказе. И здесь ему не раз приходилось испытывать на себе действие Вышних сил. В самые опасные моменты сражений эти силы незримо хранили его. С отцом Николаем беседует корреспондент Валерий Духанин.

– Отец Николай, вы рассказывали, как участвовали в военных действиях на территории Чечни. Были ли в Вашей жизни или жизни других солдат и офицеров такие случаи, когда Господь проявлял Себя?

– Были, а как же! Допустим, наступил боец на мину – а она не взорвалась. И лишь только отошел на сто метров – раздался взрыв. Или еще. Когда ходили в разведку – лицом к лицу столкнулись с «духами». Славка, мой товарищ, не успел выстрелить. «Дух» стоял, целился. Славка выстрелил раньше: у «духа» в автомате перекосило патрон. В итоге Славка живой, а «дух» – нет.

Самый яркий пример с нашим командиром бригады полковником Николаем Баталовым. У нас после Абхазии появилась традиция перед боевым выходом, броском читать «Отче наш». Это успокаивало, и появлялась значимость правильно выполняемого дела. Однажды – это было в Грозном – перед нами была поставлена задача контролировать подземный гараж. Ее выполнять было трудно, т.к. не было простора для движения. «Духи» вынуждали нас уйти с позиции. А нам надо было обеспечить выход на площадь «Минутка», контролировать огневые точки на другой стороне улицы. Мы стояли, читали молитву, в это время вышел комбриг. Говорит: «Ребята, я с вами». Мы захватили гараж, зачистили его и стали вести огонь по точкам на другой стороне улицы. Он опять: «Я с вами».

Командиром группы был я. Комбриг в данном случае был постороннее лицо. Он не имел права находиться среди нас. Если бы он погиб – мне трибунал светил бы по полной программе. Тогда он стал рассказывать, что он видел: «Когда вы начали читать молитву – я увидел, как на вас сверху такой прозрачный колокол опускается. И я почувствовал, что под этим колоколом буду в безопасности». Глядя на него, мы поняли, что он говорит правду. С тех пор он эту молитву читал всегда, когда была возможность. Прошло лет восемь. Встретил как-то начальника штаба. Разговорились. Спрашиваю: «Где наш комбриг, не видел ли?» – «Видел в Волгограде» – «Ну и что, командует?» – «Командует» ! Он, в отличие от тебя, уже протоиерей!»

А еще у меня был такой случай, из ряда тех, что привели меня, в конце концов, на духовную стезю. Был у меня друг Серега, мы еще по прошлой войне были знакомы. Он демобилизовался, уехал домой. И вот в Чечне мы с ним встретились. Он был механик- водитель, причем таких надо еще поискать. БВМ держал в такой чистоте, хоть носовым платком проверяй. Спать не ложился, пока не убедится, что машина заправлена и готова к бою. Мы встретились, но ненадолго, в феврале он погиб. На БМП объезжал УАЗик, пошел по обочине – а она была заминирована. Взрыв пошел вверх, прямо через него. Я очень переживал его гибель: встретились – и опять потерялись. Потом, когда мы вышли к Терскому хребту, наша разведгруппа получила неделю отдыха. Мы должны были ехать на бани в Толстой-юрт, но у нас что-то не заладилось.

Лежу на поле, день теплый, я задремал, ребята играют в волейбол – а мяч катится вверх. И вижу – идет ко мне мой друг, я ему: «Здорово, Серега!». А потом: «Слушай, ты же вроде погиб?» – «Где погиб – а где живой. Я к тебе пришел. Вам через три дня в разведку идти – не ходи, погибнешь». – «Как это я могу не идти?» Тогда он мне: «Смотри сюда». И я вижу дорогу, по которой нам идти, все перевернулось, земля стала прозрачной, и на ней в шахматном порядке мины стоят, связанные – т.е. заденешь одну – взлетит на воздух вся дорога. «Смотри, – сказал он мне, – если поедешь – читай без остановки «Отче наш». Поедешь на второй машине». И он пошел, я за ним, он вошел в какой-то домик и исчез. Третий день прошел — движения никакого. Спать ложимся, прибегает из штаба вестовой: «Срочно, боевой выход через полчаса».

Прибегает начштаба, садится на головную машину, я на вторую. Провели разведку по выявлению огневых точек, выявили, где пулеметы, где стационары. Возвращаемся, начштаба говорит: «Через горы пойдем». Поднимаемся по дороге – и я вижу тот участок, который увидел в тонком сне. А я все это время читал «Отче наш». Беру снайперскую винтовку, вижу – черная стена передо мной встает – и все. Очнулся в госпитале. Контузия. Был у нас такой второй номер, хороший, надежный парнишка из Сибири Димка Новиков. Я его взял, в разведку с ним ходил. В его машине на взрывной волне сорвало со стопора башню, а они на броне сидели, и пушкой его ударило по ребрам, сломало два ребра.

А у меня от взрыва автомат залетел в люк, и я повис на ремне. БМП остановилась – я из ремня выпал. Я потом поехал к отцу Кириллу, спрашиваю его об этом явлении моего умершего друга. А он говорит: «Если бы тебе явился святой и сказал бы тебе – ты бы не думал о том, что тебе сказали, только гордился бы: вот, ко мне святой приходил. А сами слова забыл бы. А так прислушался. Мы всегда прислушиваемся ко мнению наших друзей. Молись о нем – и он будет молиться о тебе».

Я это запомнил на всю жизнь. Хожу и думаю: друг всегда рядом. За меня есть кому молиться. И то, что во мне есть, я имею благодаря ему. Слава Богу за все!

Молитва друга (случай на чеченской войне)

Перед тем, как принять сан, будущий священник Николай Кравченко успел проявить себя как доблестный защитник Родины.

Служа в воздушно- десантных войсках, как их называют, «крылатой пехоте», он не раз принимал участие в боевых действиях на Северном Кавказе. И здесь ему не раз приходилось испытывать на себе действие Вышних сил. В самые опасные моменты сражений эти силы незримо хранили его. С отцом Николаем беседует корреспондент Валерий Духанин.

— Отец Николай, вы рассказывали, как участвовали в военных действиях на территории Чечни. Были ли в Вашей жизни или жизни других солдат и офицеров такие случаи, когда Господь проявлял Себя?

— Были, а как же! Допустим, наступил боец на мину – а она не взорвалась. И лишь только отошел на сто метров – раздался взрыв. Или еще. Когда ходили в разведку – лицом к лицу столкнулись с «духами». Славка, мой товарищ, не успел выстрелить. «Дух» стоял, целился. Славка выстрелил раньше: у «духа» в автомате перекосило патрон. В итоге Славка живой, а «дух» — нет.

Самый яркий пример с нашим командиром бригады полковником Николаем Баталовым. У нас после Абхазии появилась традиция перед боевым выходом, броском читать «Отче наш». Это успокаивало, и появлялась значимость правильно выполняемого дела. Однажды – это было в Грозном – перед нами была поставлена задача контролировать подземный гараж. Ее выполнять было трудно, т.к. не было простора для движения. «Духи» вынуждали нас уйти с позиции. А нам надо было обеспечить выход на площадь «Минутка», контролировать огневые точки на другой стороне улицы. Мы стояли, читали молитву, в это время вышел комбриг. Говорит: «Ребята, я с вами». Мы захватили гараж, зачистили его и стали вести огонь по точкам на другой стороне улицы. Он опять: «Я с вами».

Командиром группы был я. Комбриг в данном случае был постороннее лицо. Он не имел права находиться среди нас. Если бы он погиб – мне трибунал светил бы по полной программе. Тогда он стал рассказывать, что он видел: «Когда вы начали читать молитву – я увидел, как на вас сверху такой прозрачный колокол опускается. И я почувствовал, что под этим колоколом буду в безопасности». Глядя на него, мы поняли, что он говорит правду. С тех пор он эту молитву читал всегда, когда была возможность. Прошло лет восемь. Встретил как-то начальника штаба. Разговорились. Спрашиваю: «Где наш комбриг, не видел ли?» — «Видел в Волгограде» — «Ну и что, командует?» — «Командует» ! Он, в отличие от тебя, уже протоиерей!»

А еще у меня был такой случай, из ряда тех, что привели меня, в конце концов, на духовную стезю. Был у меня друг Серега, мы еще по прошлой войне были знакомы. Он демобилизовался, уехал домой. И вот в Чечне мы с ним встретились. Он был механик- водитель, причем таких надо еще поискать. БМП держал в такой чистоте, хоть носовым платком проверяй. Спать не ложился, пока не убедится, что машина заправлена и готова к бою. Мы встретились, но ненадолго, в феврале он погиб. На БМП объезжал УАЗик, пошел по обочине – а она была заминирована. Взрыв пошел вверх, прямо через него. Я очень переживал его гибель: встретились — и опять потерялись. Потом, когда мы вышли к Терскому хребту, наша разведгруппа получила неделю отдыха. Мы должны были ехать на бани в Толстой-юрт, но у нас что-то не заладилось. Лежу на поле, день теплый, я задремал, ребята играют в волейбол – а мяч катится вверх. И вижу — идет ко мне мой друг, я ему: «Здорово, Серега!». А потом: «Слушай, ты же вроде погиб?» — «Где погиб – а где живой. Я к тебе пришел. Вам через три дня в разведку идти – не ходи, погибнешь». — «Как это я могу не идти?» Тогда он мне: «Смотри сюда». И я вижу дорогу, по которой нам идти, все перевернулось, земля стала прозрачной, и на ней в шахматном порядке мины стоят, связанные — т.е. заденешь одну – взлетит на воздух вся дорога. «Смотри, — сказал он мне, — если поедешь – читай без остановки «Отче наш». Поедешь на второй машине». И он пошел, я за ним, он вошел в какой-то домик и исчез. Третий день прошел-движения никакого. Спать ложимся, прибегает из штаба вестовой: «Срочно, боевой выход через полчаса». Прибегает начштаба, садится на головную машину, я на вторую. Провели разведку по выявлению огневых точек, выявили, где пулеметы, где стационары. Возвращаемся, начштаба говорит: «Через горы пойдем». Поднимаемся по дороге – и я вижу тот участок, который увидел в тонком сне. А я все это время читал «Отче наш». Беру снайперскую винтовку, вижу – черная стена передо мной встает – и все. Очнулся в госпитале. Контузия. Был у нас такой второй номер, хороший, надежный парнишка из Сибири Димка Новиков. Я его взял, в разведку с ним ходил. В его машине на взрывной волне сорвало со стопора башню, а они на броне сидели, и пушкой его ударило по ребрам, сломало два ребра. А у меня от взрыва автомат залетел в люк, и я повис на ремне. БМП остановилась – я из ремня выпал. Я потом поехал к отцу Кириллу, спрашиваю его об этом явлении моего умершего друга. А он говорит: «Если бы тебе явился святой и сказал бы тебе– ты бы не думал о том, что тебе сказали, только гордился бы: вот, ко мне святой приходил. А сами слова забыл бы. А так прислушался. Мы всегда прислушиваемся ко мнению наших друзей. Молись о нем – и он будет молиться о тебе».

Я это запомнил на всю жизнь. Хожу и думаю: друг всегда рядом. За меня есть кому молиться. И то, что во мне есть, я имею благодаря ему. Слава Богу за все!

Чеченская война глазами отца Андрея

«Главное не то, что батюшка говорит и проповедует, а то, как он это осуществляет», — считает отец Андрей Немыкин, 35-летний настоятель маленького православного прихода в селе Грушевка под Новочеркасском. Вместе с солдатами и офицерами одного из отрядов дивизии «Дон» отец Андрей побывал на чеченской войне.

Почему я оказался там? Это трудно объяснить. Мне всегда сложно было общаться с нашими солдатами, которые вернулись с войны. Говорил им: «Ребята, война окончена, надо возвращаться к мирной жизни». Давал какие-то наставления. И вдруг понял: чтобы иметь право говорить им так, надо увидеть и пережить то, что видели и пережили они. Священник прежде всего должен быть там, где большое горе. Я прекрасно понимал, что это опасно, что велика вероятность погибнуть. Я знал, что, если меня убьют, семья останется ни с чем и никому не будет нужна. Но ехать надо было. Мой друг рассказывал мне о том, как наши солдаты в Чечне нуждаются в духовной поддержке.
Когда они проезжают через чеченские села и видят большие современные мечети, говорят: «Им-то легче воевать, у них благословение Аллаха. А где же наши священники?» Я услышал это и понял, что должен быть там.
После Рождества отец Андрей отправился на войну.
Сначала опасности особой не чувствовалось. Кроме случаев, когда чеченцы могли обстрелять вертолет, пролетающий над Сумженским и Терским хребтами, но Бог миловал. Тогда я в основном крестил солдат. Солдаты были удивлены и обрадованы моим появлением. Потом, когда я приехал во второй раз, обстановка была уже очень тревожная. Боевики стали спускаться с гор, выходить из ущелий. Мне посоветовали прийти в отряд спецназа, где были наиболее тяжкие потери. Там требовалось мое присутствие, моральная, духовная поддержка. Ребята меня хорошо приняли, на следующий же день мы поехали в Закан-Юрт, потом были Самашки, Алхазурово. В выходные я в Ачхой-Мартане крестил солдат одного из полков. Накануне была зачистка Комсомольского, и вот 6 марта мы ехали доводить зачистку до конца, но не тут-то было. Там нас уже поджидали.
. Я выглядел как и другие солдаты: в ботинках и камуфляже, в бронежилете и с автоматом. Этот постоянный вопрос: можно ли священнику носить оружие? Но кухонный нож тоже ведь оружие! Если я взял в руки автомат — это не значит, что я собирался из него стрелять налево и направо. Просто жизнь в армейском коллективе требует вписываться в эту среду. Я принял для себя решение, что не должен быть для них обузой или посторонним человеком, который приехал, наставил их, вразумил и уехал обратно в свою мирную и спокойную жизнь. Если они увидят, что я искренне с ними все разделяю, то и отношение ко мне, к моим словам будет совсем другое.
. Мы входили в Комсомольское без разведки и артподготовки. Село пустое, все жители ушли — это уже недобрый знак. Командование сообщает: 40 боевиков на южной окраине. Мы должны были выйти на рубеж, который нам определили. На БТР спецназ, а собровцы — по бокам. Но, судя по всему, у боевиков был радиоперехват, они знали, куда мы идем, и готовили там засаду. На перекрестках их опорные пункты. Когда мы проходим первый перекресток, они нас пропускают, а у второго перекрестка поджигают первый БТР и последний. И потом расстреливают. Тут уже вопрос везения: какая колонна напарывается на боевиков, тех и кладут. В засаду попала первая группа. Они успели уйти от нас на полквартала вперед. И мы ничем не смогли им помочь. Там сразу погибли несколько человек. Нас было 5 человек, и на наших глазах их расстреляли. Огонь с трех сторон одновременно: снайперы, пулеметчики. Нашему замыкающему пуля попала в голову, раскроило череп. Он жил еще какое-то время, умер уже потом, в вертолете. Шесть часов мы держали круговую оборону. Затем подошли наши БТРы. Тут я как священник мало чем мог помочь. В тот момент я был такой же солдат, как и они. Только старался выглядеть спокойно — они смотрели на меня, и им тоже становилось спокойнее. Удивительно, но нервы больше сдавали у собровцев, а солдаты-срочники, 19-летние мальчишки, четко и беспрекословно выполняли все приказы. Прежде всего они думали о том, чтобы не подвести ребят, тех, кто попал в беду, кого надо вытягивать. Живыми или мертвыми. Ведь мы могли тогда сразу отойти. Но мы пытались пробиться вперед.
се Комсомольское не больше наших Черемушек. За 15 минут мы прошли его с севера на юг. Но каждый дом — это укрепленная крепость. В этом бою там был Гелаев, его подручного ранили в голову, разворотило ему глаз. У них было много убитых, и тогда они пошли на переговоры. Подошли местные жители с белым флагом. Гелаев дал приказ огонь прекратить. Мы прекратили тоже. А в качестве гаранта наш командир спецназа Гром становится на перекрестке, и его держат на прицеле снайперы. Только один выстрел с нашей стороны, даже пистолетный — и в него стреляют. И тут вдруг с нашей стороны кто-то начинает пристреливать миномет.
. Когда 6 марта наш отряд вышел из Комсомольского, мы приехали на базу в Урус-Мартан. Во всех палатках повисло тягостное молчание. Мы потеряли 10 человек. Это много для отряда. Все просто сидели молча и только на следующий день стали приходить в себя. В такой момент никого и ничего не хочешь видеть.
. Я одел епитрахиль и взял в руки крест уже потом, когда вернулись с капитаном на КПП. Туда стали подвозить раненых. Помню паренька из Волгоградской области. Ему раздробило колено. Если бы можно было сразу же самолетом отправить его в Москву, ногу удалось бы спасти, а так этапная эвакуация: сначала в Моздок, а потом куда-то еще. И вот он лежит, и врач опускает руку в рану, выгребает оттуда костные осколки, а обезболивающий промедол уже не действует. Я стал говорить с ним, отвлекать как-то.
Бригаду врачей у нас возглавлял Владимир Давидович Кричевский, уролог из Екатеринбурга. Были еще реаниматолог и две сестры из новочеркасского госпиталя. Мы с ними работали вместе, помогая друг другу. Когда у раненого закатываются глаза и он начинает уходить, главное — удержать его в сознании, и тогда я начинал говорить с ним, уговаривать, молиться.
. Потом привезли ребят, которые попали в засаду у дома в Комсомольском. Был там Виталик Мухин, спецназовец, невысокого роста, худой. Он восемь часов пролежал на земле. На спине у него были рваные раны, осколочные ранения. Позвоночник, кости видно, и кровь уже даже не шла. Он был в сознании. Мы говорили с ним и молились вместе, пока врачи делали уколы и обрабатывали его раны.
. Стали подвозить убитых. Сначала собровцев, потом наших ребят. Тех, из первой группы. Их всех снайпер расстрелял в голову.
Мы говорили с ними накануне, они предлагали мне свои кассеты с музыкой. И вот теперь лежат так на БТРе, в грязи, у всех черные лица. Я подходил к каждому, молился и просил прощения. Первое чувство — это чувство вины.
Я узнал из них только одного, Женьку Яфарова, татарина. Меня спрашивали: «А вот он татарин, его наш Бог примет?» Оставим это Всевышнему. Мы были с ним вместе в бою, рядом. И мне все равно, какой он национальности, я буду молиться за него, как за российского солдата.
Позже я узнал, что Яфарову присвоили звание Героя России, посмертно. В основном всех солдат награждают посмертно. А ведь есть люди, которые всю войну сидят в Ханкале или в Моздоке и получают ордена. А нашего командира спецназа к ордену представляли 4 раза. Он воевал в Дагестане, брал Лысую гору. Теперь Комсомольское. И еще неизвестно, дадут ли ему Героя.
Когда все резервы стянули к Комсомольскому, боевики стали выходить на равнину под видом мирных жителей. Сейчас говорят, что наша сорокатысячная группировка даже после блокады Комсомольского ничего там не могла сделать. Не было там никакого кольца блокады. 10 марта наш отряд заблокировал Комсомольское только с юго-западной стороны, окраину села. Там были самые тяжелые бои. Больше 10 дней провел наш отряд на голом месте под обстрелом пулеметчиков и снайперов. Одного из тех, с кем лежали там, я потом встретил в госпитале в Новочеркасске. Уже как однополчане мы многое вспоминали. Удивлялись потом, почему же никакой разведки тогда не было, ведь никто даже не знал, что там в селе 700 боевиков. О том, что случилось с нашей штурмовой ротой, мы узнали на следующий день, когда нашли их. Что там было, никто точно не знает, ведь очевидцев не осталось. Я знаю, что у половины солдат головы были отрезаны. Значит, их взяли в плен.
Точное количество убитых наших солдат неизвестно до сих пор. Накануне моего отъезда, где-то 14 марта, только через наших медиков прошло 45 убитых. Мне потом назвали 200 человек, и это похоже на правду. Боевики там потеряли около 600 человек убитыми. Сколько реально погибло, не знает никто. Причина в ведомственной разобщенности: внутренние войска — это одно ведомство, федеральные — другое. СОБР и ОМОН идут отдельно. В этой неразберихе было так, что один человек проходил по трем категориям, а мог и вообще нигде не упоминаться. Страшно такое пренебрежение. Да и у начальства есть надежда на то, что можно скрыть истинные потери. Может быть, психологически это и верно, но ведь не легче от этого тем, у кого там воюют мужья и сыновья.
. Еще что поразило меня там: чеченцы говорят — мы бедные люди. А у них громадные дома, только один этаж по 200-300 квадратных метров, и таких 2-3 этажа. В «бедных» домах — 2-3 машины. Чеченские женщины — холеные, в дорогих кожаных пальто и шубах до пят, на них обилие косметики и золота. Чеченцы талантливы в отношении провокаций. Например, проезжает машина с журналистами, тут же откуда-то выбегают тетки с безумными глазами, начинают кричать и жаловаться. Машина проехала, и все спокойно расходятся.
Чеченцы жестоки и со своими. Еще в первую поездку я встретился с Исламом Ахаевым, который 5 месяцев провел в качестве заложника у боевиков. Над ним издевались, его избивали, держали в яме, жгли паяльной лампой ноги. И издевались над ним мальчишки 12-13 лет. Такие вот у них уроки ненависти.
. Получилось так, что Комсомольское некоторое время было практически открыто с двух сторон — с юго-западной стороны и со стороны Алхазурова, с юго-востока. Оттуда боевики пробирались под видом мирных граждан. На наших глазах человек двенадцать шли без оружия, половина — в камуфляже, половина — в гражданской одежде. Вошли в дом и оттуда начали стрелять. В домах уже были заготовлены склады с оружием. А у нас устаревшая, поломанная техника. КамАЗ спецназовский три раза не мог к нам пробиться, все время ломался. Он вез теплые вещи, продукты, воду. Его ремонтировали, и пришел он только через сутки, хотя расстояние там километров двадцать, не больше.
У боевиков совершенная связь. Все разговоры наши прослушиваются. Иногда они использовали наши позывные и вызывали на нас огонь нашей же авиации. Хорошо, что у наших авиаторов связь плохая и они не особенно быстро реагировали.
Конечно, несопоставим опыт первой поездки и второй. Сначала я был в боевых порядках: крестики раздавал, с солдатами побеседовал. Во второй раз я все время был вместе с солдатами. Тут все мироощущение уже изменилось — когда видишь смерть лицом к лицу, когда в тебя стреляют и пули пролетают в сантиметре над головой. Потом спрашиваешь себя, почему опять кому-то не повезло. Как вот тому же Байкеру. Ему было всего 19. Перед боем он подошел ко мне, спросил: «Как настроение, батюшка? Что, с нами будете воевать?» Я был рядом, когда его застрелили. У меня потом командир спрашивает: «Что, Байкер тоже теперь христианин?» «Да, на войне нехристей нет», — отвечаю.
На войне я понял: мы, служители церкви, действительно далеки от жизни. У нас благополучные приходы. А в это время на войне разрушаются души, люди становятся другими. Страшно.
Первый раз было страшно ехать, а второй — возвращаться. Вернуться с войны невозможно. Для оставшихся в живых солдат вся жизнь теперь будет войной. И мой долг священника помочь этим людям.
На снимке: отец Андрей выполняет свою миссию на фронте.

Молитва друга. Случай на чеченской войне

Перед тем, как принять сан, будущий священник Николай Кравченко успел проявить себя как доблестный защитник Родины.

Служа в воздушно– десантных войсках, как их называют, «крылатой пехоте», он не раз принимал участие в боевых действиях на Северном Кавказе. И здесь ему не раз приходилось испытывать на себе действие Вышних сил. В самые опасные моменты сражений эти силы незримо хранили его. С отцом Николаем беседует корреспондент Валерий Духанин.

– Отец Николай, вы рассказывали, как участвовали в военных действиях на территории Чечни. Были ли в Вашей жизни или жизни других солдат и офицеров такие случаи, когда Господь проявлял Себя?
– Были, а как же! Допустим, наступил боец на мину – а она не взорвалась. И лишь только отошел на сто метров – раздался взрыв. Или еще. Когда ходили в разведку – лицом к лицу столкнулись с «духами». Славка, мой товарищ, не успел выстрелить. «Дух» стоял, целился. Славка выстрелил раньше: у «духа» в автоматеперекосило патрон. В итоге Славка живой, а «дух» – нет.

Самый яркий пример с нашим командиром бригады полковником Николаем Баталовым. У нас после Абхазии появилась традиция перед боевым выходом, броском читать «Отче наш». Это успокаивало, и появлялась значимость правильно выполняемого дела. Однажды – это было в Грозном – перед нами была поставлена задача контролировать подземный гараж. Ее выполнять было трудно, т.к. не было простора для движения. «Духи» вынуждали нас уйти с позиции. А нам надо было обеспечить выход на площадь «Минутка», контролировать огневые точки на другой стороне улицы. Мы стояли, читали молитву, в это время вышел комбриг. Говорит: «Ребята, я с вами». Мы захватили гараж, зачистили его и стали вести огонь по точкам на другой стороне улицы. Он опять: «Я с вами».

Командиром группы был я. Комбриг в данном случае был постороннее лицо. Он не имел права находиться среди нас. Если бы он погиб – мне трибунал светил бы по полной программе. Тогда он стал рассказывать, что он видел: «Когда вы начали читать молитву – я увидел, как на вас сверху такой прозрачный колокол опускается. И я почувствовал, что под этим колоколом буду в безопасности». Глядя на него, мы поняли, что он говорит правду. С тех пор он эту молитву читал всегда, когда была возможность.

Прошло лет восемь. Встретил как-то начальника штаба. Разговорились. Спрашиваю:

– Где наш комбриг, не видел ли?

– Видел в Волгограде.

– Ну и что, командует?

– Командует! Он, в отличие от тебя, уже протоиерей!

А еще у меня был такой случай, из ряда тех, что привели меня, в конце концов, на духовную стезю. Был у меня друг Серега, мы еще по прошлой войне были знакомы. Он демобилизовался, уехал домой. И вот в Чечне мы с ним встретились. Он был механик-водитель, причем таких надо еще поискать. БВМ держал в такой чистоте, хоть носовым платком проверяй. Спать не ложился, пока не убедится, что машина заправлена и готова к бою. Мы встретились, но ненадолго, в феврале он погиб. На БМП объезжал УАЗик, пошел по обочине – а она была заминирована. Взрыв пошел вверх, прямо через него. Я очень переживал его гибель: встретились – и опять потерялись. Потом, когда мы вышли к Терскому хребту, наша разведгруппа получила неделю отдыха. Мы должны были ехать на бани в Толстой-юрт, но у нас что-то не заладилось. Лежу на поле, день теплый, я задремал, ребята играют в волейбол – а мяч катится вверх.

И вижу – идет ко мне мой друг, я ему: «Здорово, Серега!». А потом: «Слушай, ты же вроде погиб?»

– Где погиб – а где живой. Я к тебе пришел. Вам через три дня в разведку идти – не ходи, погибнешь.

– Как это я могу не идти?

Тогда он мне: «Смотри сюда». И я вижу дорогу, по которой нам идти, все перевернулось, земля стала прозрачной, и на ней в шахматном порядке мины стоят, связанные – т.е. заденешь одну – взлетит на воздух вся дорога. «Смотри, – сказал он мне, – если поедешь – читай без остановки «Отче наш». Поедешь на второй машине». И он пошел, я за ним, он вошел в какой-то домик и исчез. Третий день прошел-движения никакого. Спать ложимся, прибегает из штаба вестовой: «Срочно, боевой выход через полчаса». Прибегает начштаба, садится на головную машину, я на вторую. Провели разведку по выявлению огневых точек, выявили, где пулеметы, где стационары. Возвращаемся, начштаба говорит: «Через горы пойдем». Поднимаемся по дороге – и я вижу тот участок, который увидел в тонком сне. А я все это время читал «Отче наш». Беру снайперскую винтовку, вижу – черная стена передо мной встает – и все. Очнулся в госпитале. Контузия. Был у нас такой второй номер, хороший, надежный парнишка из Сибири Димка Новиков. Я его взял, в разведку с ним ходил. В его машине на взрывной волне сорвало со стопора башню, а они на броне сидели, и пушкой его ударило по ребрам, сломало два ребра. А у меня от взрыва автомат залетел в люк, и я повис на ремне. БМП остановилась – я из ремня выпал. Я потом поехал к отцу Кириллу, спрашиваю его об этом явлении моего умершего друга. А он говорит: «Если бы тебе явился святой и сказал бы тебе – ты бы не думал о том, что тебе сказали, только гордился бы: вот, ко мне святой приходил. А сами слова забыл бы. А так прислушался. Мы всегда прислушиваемся ко мнению наших друзей. Молись о нем – и он будет молиться о тебе».

Я это запомнил на всю жизнь. Хожу и думаю: друг всегда рядом. За меня есть кому молиться. И то, что во мне есть, я имею благодаря ему. Слава Богу за все!

Молитва друга. Случай на чеченской войне

Перед тем, как принять сан, будущий священник Николай Кравченко успел проявить себя как доблестный защитник Родины.

Служа в воздушно– десантных войсках, как их называют, «крылатой пехоте», он не раз принимал участие в боевых действиях на Северном Кавказе. И здесь ему не раз приходилось испытывать на себе действие Вышних сил. В самые опасные моменты сражений эти силы незримо хранили его. С отцом Николаем беседует корреспондент Валерий Духанин.

– Отец Николай, вы рассказывали, как участвовали в военных действиях на территории Чечни. Были ли в Вашей жизни или жизни других солдат и офицеров такие случаи, когда Господь проявлял Себя?
– Были, а как же! Допустим, наступил боец на мину – а она не взорвалась. И лишь только отошел на сто метров – раздался взрыв. Или еще. Когда ходили в разведку – лицом к лицу столкнулись с «духами». Славка, мой товарищ, не успел выстрелить. «Дух» стоял, целился. Славка выстрелил раньше: у «духа» в автомате перекосило патрон. В итоге Славка живой, а «дух» – нет.

Самый яркий пример с нашим командиром бригады полковником Николаем Баталовым. У нас после Абхазии появилась традиция перед боевым выходом, броском читать «Отче наш». Это успокаивало, и появлялась значимость правильно выполняемого дела. Однажды – это было в Грозном – перед нами была поставлена задача контролировать подземный гараж. Ее выполнять было трудно, т.к. не было простора для движения. «Духи» вынуждали нас уйти с позиции. А нам надо было обеспечить выход на площадь «Минутка», контролировать огневые точки на другой стороне улицы. Мы стояли, читали молитву, в это время вышел комбриг. Говорит: «Ребята, я с вами». Мы захватили гараж, зачистили его и стали вести огонь по точкам на другой стороне улицы. Он опять: «Я с вами».

Командиром группы был я. Комбриг в данном случае был постороннее лицо. Он не имел права находиться среди нас. Если бы он погиб – мне трибунал светил бы по полной программе. Тогда он стал рассказывать, что он видел: «Когда вы начали читать молитву – я увидел, как на вас сверху такой прозрачный колокол опускается. И я почувствовал, что под этим колоколом буду в безопасности». Глядя на него, мы поняли, что он говорит правду. С тех пор он эту молитву читал всегда, когда была возможность.

Прошло лет восемь. Встретил как-то начальника штаба. Разговорились. Спрашиваю:

– Где наш комбриг, не видел ли?

– Видел в Волгограде.

– Ну и что, командует?

– Командует! Он, в отличие от тебя, уже протоиерей!

А еще у меня был такой случай, из ряда тех, что привели меня, в конце концов, на духовную стезю. Был у меня друг Серега, мы еще по прошлой войне были знакомы. Он демобилизовался, уехал домой. И вот в Чечне мы с ним встретились. Он был механик-водитель, причем таких надо еще поискать. БВМ держал в такой чистоте, хоть носовым платком проверяй. Спать не ложился, пока не убедится, что машина заправлена и готова к бою. Мы встретились, но ненадолго, в феврале он погиб. На БМП объезжал УАЗик, пошел по обочине – а она была заминирована. Взрыв пошел вверх, прямо через него. Я очень переживал его гибель: встретились – и опять потерялись. Потом, когда мы вышли к Терскому хребту, наша разведгруппа получила неделю отдыха. Мы должны были ехать на бани в Толстой-юрт, но у нас что-то не заладилось. Лежу на поле, день теплый, я задремал, ребята играют в волейбол – а мяч катится вверх.

И вижу – идет ко мне мой друг, я ему: «Здорово, Серега!». А потом: «Слушай, ты же вроде погиб?»

– Где погиб – а где живой. Я к тебе пришел. Вам через три дня в разведку идти – не ходи, погибнешь.

– Как это я могу не идти?

Тогда он мне: «Смотри сюда». И я вижу дорогу, по которой нам идти, все перевернулось, земля стала прозрачной, и на ней в шахматном порядке мины стоят, связанные – т.е. заденешь одну – взлетит на воздух вся дорога. «Смотри, – сказал он мне, – если поедешь – читай без остановки «Отче наш». Поедешь на второй машине». И он пошел, я за ним, он вошел в какой-то домик и исчез. Третий день прошел-движения никакого. Спать ложимся, прибегает из штаба вестовой: «Срочно, боевой выход через полчаса». Прибегает начштаба, садится на головную машину, я на вторую. Провели разведку по выявлению огневых точек, выявили, где пулеметы, где стационары. Возвращаемся, начштаба говорит: «Через горы пойдем». Поднимаемся по дороге – и я вижу тот участок, который увидел в тонком сне. А я все это время читал «Отче наш». Беру снайперскую винтовку, вижу – черная стена передо мной встает – и все. Очнулся в госпитале. Контузия. Был у нас такой второй номер, хороший, надежный парнишка из Сибири Димка Новиков. Я его взял, в разведку с ним ходил. В его машине на взрывной волне сорвало со стопора башню, а они на броне сидели, и пушкой его ударило по ребрам, сломало два ребра. А у меня от взрыва автомат залетел в люк, и я повис на ремне. БМП остановилась – я из ремня выпал. Я потом поехал к отцу Кириллу, спрашиваю его об этом явлении моего умершего друга. А он говорит: «Если бы тебе явился святой и сказал бы тебе – ты бы не думал о том, что тебе сказали, только гордился бы: вот, ко мне святой приходил. А сами слова забыл бы. А так прислушался. Мы всегда прислушиваемся ко мнению наших друзей. Молись о нем – и он будет молиться о тебе».

Я это запомнил на всю жизнь. Хожу и думаю: друг всегда рядом. За меня есть кому молиться. И то, что во мне есть, я имею благодаря ему. Слава Богу за все!

Рассказы о чеченской войне: Господь сохранил. Молитва друга (случай на чеченской войне) Участие священнослужителей в годы чеченской войны

Старший лейтенант Владимир Г. уже больше года в Чечне — ненагражденный участник многих боев. В боевых порядках вообще мало награжденных людей.

Поздней весной 1995 года, когда боевиков добивали, чаще всего солдаты спрашивали у журналистов: «Как нас встретят в России?». Теперь, через год, таких вопросов ни одного. Воюющим в Чечне россиянам, прошедшим здесь огонь и воду, на первый взгляд пока безразлично, что о них думают в обществе, находящемся далеко от войны. Самое главное для тех, кто выполняет свой долг, что о них скажут товарищи по боевым операциям. Это российскому обществу должно быть важно — каким оно видится из Чечни. У бойцов, выполняющих там правительственное задание, до сих пор нет в этом смысле крепкого тыла. Их тыл — Присяга! Отец — прямой командир, мать — сырая чеченская земля.

В нее старший лейтенант Владимир Г., окруженный под Малыми Варандами, зарывался, окапываясь пластиной от бронежилета. С ним было тридцать восемь разведчиков. Двенадцать часов они продержались на высоте. Боевики, обращаясь к Владимиру, смеялись в эфир: «Командир, нервничаешь, что ли? Не надо. Не только тебе голову отрежем. Все вам отрежем. Не сомневайтесь!».

Перед атаками боевики обязательно танцевали «Зикр» — свой мистический, настраивающий на бой танец. Потом, продолжая ритмично бить в ладони, быстрой, извивающейся змеей они выдвигались к высоте, а атаковали ее уже бешено воюющими волками.

Старший лейтенант знал, что при таком натиске самое главное — выстоять первые пять минут…

Откормленные свежей бараниной, выросшие в горах, натренированные моджахеды атаковали девятнадцатилетних разведчиков из 205-й мотострелковой бригады федеральных сил, подражая волкам, натурально воя, чтобы устрашить, сломать психику российских юношей, не зная истории или забывая, чьи внуки, правнуки и праправнуки ждут их на высоте…

Пять минут кромешного ада: разрывы гранат, настильный пулеметный огонь, крики раненых, запредельная ожесточенность кровавого столкновения… Преодолен первый натиск, миновала реальная опасность чеченского прорыва в наши порядки — выстояли разведчики! Боевики залегли, припав к пулеметам, автоматам, снайперским винтовкам. Теперь — чей глаз острее. Кто лучше обучен…

«Все пулеметчики — смертники, — рассказывал мне на седьмом блокпосту Владимир Г. — Первая задача любой из сторон — снять пулеметчиков, сосредоточив на них большинство огневых средств».

Никак не смирится Владимир Г. со смертью петербуржца Славы Лысковца — отважного пулеметчика, пришедшего в его роту по контракту. «Он был образцом солдата, — с болью вспоминал старший лейтенант. — Мы только на зарядку выходим, а он уже бегает. Оружие в блеске держал. Очень ответственный человек. Всегда тщательно готовился к бою. Под Малыми Варандами чеченская пуля пробила голову Славы навылет. А он, можно сказать, убитый, успел еще раз поменять позицию и завалить двух боевиков.

Доктор наш по основной специальности гражданский медик, но большого героизма офицер. Был момент — я боялся голову поднять, такой плотности был огонь, а он ползал, таскал на себе раненых».

Отбитые огнем, чеченцы уходили.

Разведчики все знали о них. Им приходилось видеть «русские самовары», которые боевики выставляли перед своими окопами. Чтобы самим не стать «самоварами», каждый из разведчиков носил при себе гранату. «Лучше самоликвидироваться, чем адские муки в плену», — другого мнения среди разведчиков не было.

«Русский самовар» — чьё это запатентованное у дьявола изобретение? Афганских моджахедов? Боснийских мусульман? Чеченских фанатиков? Пока неизвестно. Но в сатанинской боевой реальности — это когда захваченному российскому военнослужащему, предварительно накачав болеутоляющими, перетягивают жгутами руки и ноги, а затем отрубают их, выставляя «русский самовар» перед своими позициями, как прокламацию.

«Лично я с жизнью тогда попрощался, — рассказывал мне у костра ротный Владимир Г. — Нас обстреливали из подствольных гранатометов, атаковали волнами, забрасывали в темноте ручными гранатами, но мы раз за разом отражали атаки. К нам на выручку торопилась пехота, разбирая на дорогах завалы в два человеческих роста, устроенные боевиками. Утром, когда в лесу раздался рев идущей к нам на помощь «брони», чеченцы ушли. Из тридцати девяти разведчиков у нас было семь убитых, двадцать четыре раненых».