Рассказы про розги в старинной школе

Поскольку информации о Джоне Филде очень мало, тем более ее недостаточно в открытом доступе в сети Интернет, в рамках проведения III Международного конкурса исполнителей имени Джона Филда в г. Дубне (Россия, Московская область) была переведена книга Граттана Флуда 1920 г., хранящаяся в электронной библиотеке Калифорнийского университета.

Данный перевод преследует исключительно просветительские цели и не претендует на художественную ценность. Комментарии переводчика выделены курсивом.

Оригинал текста: https://archive.org/details/johnfieldofdubli00floorich/page/x/mode/2up

ДЖОН ФИЛД ИЗ ДУБЛИНА

ИЗОБРЕТАТЕЛЬ НОКТЮРНА

КРАТКИЕ МЕМУАРЫ, НАПИСАННЫЕ W. H. GRATTAN FLOOD, MUS. D.

Автор книг: История ирландской музыки; История арфы; История волынки и т.д.

ДУБЛИН: МАРТИН ЛЕСТЕР, ХАРКОРТ-СТРИТ, 87.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Над ирландцами часто посмеиваются, что они incuriosi suorum (лат. «пренебрегающие своими»), и в случае с Джоном Филдом из Дублина эта насмешка вполне заслужена. Прошло восемьдесят три года с тех пор, как этот замечательный композитор, пианист и новатор был похоронен в Москве, и все же он не нашел ирландского биографа. Если бы он был англичанином, его биография, несомненно, была бы опубликована, но заслуги «простого ирландца» были сведены к незначительным заметкам в Национальном биографическом словаре и в Словаре музыки и музыкантов (Dictionary of National Biography and in the Dictionary of Music and Musicians). Тем не менее, существуют монографии о Филде на французском, итальянском, немецком, фламандском, датском и русском языках, которые, однако, отдают должное ему, лишь как ученику Клементи, хотя он как музыкальный вундеркинд был известен уже в Дублине, где несколько раз выступал в Ротонде еще до отъезда в Лондон.

В 1912 году Генрих Дессауэр представил немецкие мемуары Филда в качестве диссертации на соискание ученой степени доктора философии в Лейпцигском университете и опубликовал их в Лангенсальце. Тем не менее, в «Истории музыки» Стэнфорда и Форсайта (1916) ему посвящена лишь одна строка, и эта единственная фраза относится к «русской» музыке. Приведем этот «ценный» комментарий: «Глинка был учеником англичанина (!)Филда, восторженным патриотом и неутомимым исследователем русской народной музыки!».[1]

Сегодня изобретателем ноктюрна принято считать Шопена, он признается родоначальником жанра в том, что касается расширенного аккомпанемента из разрозненных аккордов и изящных украшений мелодии с замечательными арпеджио и педальными эффектами; но французские и немецкие критики признают, что и жанр ноктюрна, и указанные достижения в фортепианной игре были введены Джоном Филдом. Достаточно упомянуть, что первые три ноктюрна Филда были опубликованы ранней осенью 1814 года, когда Шопену было всего четыре года!

Многие факты, относящиеся к ранней карьере Филда, приведены в книге благодаря моему старому другу, мистеру У. Дж. Лоуренсу (ученому-шекспироведу), в то время как атмосферу его концертов в Париже описал покойный Мишель Брене, один из самых блестящих французских музыковедов. Труды Шумана, Шпора, Фетиса, Листа, Парента и д’Ортига имеют довольно много упоминаний имени Джона Филда, и этот материал я постарался максимально сжато изложить на следующих страницах.

1. H. GRATTAN FLOOD

ДЖОН ФИЛД ИЗ ДУБЛИНА

Джон Филд появился на свет в скромном доме семьи Филдов в районе Голден-Лейн (Дублин) 26 июля 1782 года. В течение двух или трех поколений Филды были профессиональными музыкантами: отец- скрипач оркестра Королевского театра на Кроу-стрит, дед-органист одной из городских церквей. Ребенка крестили в церкви Святой Вербург (St. Werburgh’s Church, Dublin) 3 сентября следующего года, и назвали Иоанном в честь деда. По семейной традиции отец музыканта тоже носил имя своего деда – Роберт.

Здесь позвольте мне упомянуть, что, хотя Голден-Лейн и не был аристократическим районом, он мог похвастаться большим количеством адвокатов, врачей и музыкантов, и интересно отметить, что он может претендовать на честь быть связанным с Дэниелом Косингрейвом, который умер там в 1727 году, и миссис Джеймсон, которая родилась в доме № 36.

[Жизнь на] Голден-Лейн до 1794 года. Отец и дед композитора жили в одном доме, который использовали в качестве музыкальной академии, причем первый был успешным профессором скрипки, а второй — столь же успешным преподавателем фортепиано и органа. Уже на седьмом году жизни юный Джон Филд проявил пристрастие к фортепиано, инструменту, который тогда практически вытеснил клавесин, и дед взялся за его обучение, в то время как отец контролировал процесс подготовки к занятиям. Ни отец, ни дед не жалели розги для того, чтобы стимулировать музыкальные наклонности юноши, и оба они строго придерживались Соломонова принципа в отношении его музыкального воспитания. Впоследствии он сам признался Фетису, что побои, полученные от отца и деда, изгнали его из родительского крова. Этот эпизод был искажен некоторыми писателями, которые приукрашивают его, добавляя: «Голод заставил его вернуться и домой, и к занятиям, в результате чего в двенадцать лет он впервые появился в Лондоне». Мы же отметим, что суровое обращение с восьмилетним Джоном Филдом было ничуть не суровее, чем с мальчиками из церковного хора в восемнадцатом веке.

Достоверно известно, (хотя этот факт не был упомянут предыдущими авторами), что весной 1791 года не по годам развитый мальчик был отправлен к знаменитому Томмазо Джордани для «окончания обучения» на фортепиано.

Впечатленный непревзойденной виртуозностью девятилетнего Филда, Джордани уговорил отца и деда позволить дублинской публике послушать юного вундеркинда. С радостного согласия семьи Филдов, Джордани устроил мальчику серию из трех «Духовных концертов» в Ротонде во время Великого поста 1792 года. Джордани посчастливилось даже добиться появления на концерте знаменитой скрипачки мадам Готеро.  Дебют Филда состоялся в его родном городе в субботу 24 марта 1792 года^[2]. Дублинская публика восторженно приняла талантливого соотечественника, и, как следствие, в афише второго концерта 4 апреля сообщалось, что «многоуважаемый маэстро Филд, юноша восьми лет от роду, будет счастлив исполнить новый фортепианный концерт синьора Джордани».

Третий концерт «маэстро Филда «состоялся 4 апреля, и его игра вызвала также самые благодушные отзывы. Следует отметить, что маэстро Филд был представлен на этих концертах как «восьмилетний юноша». Это «благочестивое мошенничество» (еще не известное рекламодателям) было, несомненно, простительно – хотя юноше было на самом деле около десяти, он выглядел едва ли на восемь.

Гений Филда не ограничивался только виртуозным пианизмом в 1792 и 1793 годах. Он расцвел как композитор и в 1793 году опубликовал вариации на тему старинной ирландской песни: «Иди к черту и встряхнись». Он также сочинил два фортепианных рондо на песни своего учителя «С тех пор я обречен» и «Раб, неси по кругу сверкающий кубок», сразу ставших популярными. За этими «безделицами» последовали вариации на тему синьоры дель Каро «Волынка» – все четыре были изданы Лонгманом и Бродериком в 1795 году и Клементи в 1801 году.

Летом 1793 года Венанцио Рауццини, известный певец и композитор, устроитель концертов в Бате (графство Сомерсет, Англия), пригласил отца Филда стать концертмейстером оркестра на этом модном курорте, и Филды попрощались с Дублином. Менее чем через полгода Роберту Филду предложили еще более заманчивую должность скрипача в театре Хеймаркет  (Haymarket Theatre) в Лондоне, и в декабре 1793 года семейство Филдов переселилось в столицу Англии.

Этот простой, ничем не приукрашенный рассказ о зарождающихся способностях молодого Филда сильно отличается от общепринятой истории! Я очень подробно остановился на событиях 1791-1793 годов потому, что прежние авторы не постеснялись написать, что Филд «был вынужден голодным вернуться домой, в результате чего в двенадцать лет он впервые появился в Лондоне».

Как уже было сказано, музыкальное образование Филда началось под присмотром его деда и отца, и было продолжено Томмазо Джордани. Поселившись в Лондоне, Роберт Филд отдал сына в ученики к Муцио Клементи, который сразу же признал в мальчике гениальность. Отец стремился сделать все, чтобы Джон мог стать лучшим пианистом Лондона – об этом говорит и тот факт, что он согласился оплачивать весьма весомый для семьи гонорар за обучение (сто гиней).

В апреле 1794 года Клементи приступил к обучению молодого ирландца, а через месяц «маэстро Филд, десяти лет от роду» исполнил одну из сонат учителя на концерте Бартелемона. Гайдн, Дуссек и Кремер предсказывали молодому дублинскому пианисту великие свершения, но Клементи использовал его главным образом как демонстратора-продавца своих фортепиано, и держал мальчика на этой ужасной нудной работе в течение пяти лет (1794-1799). Можно вполне посочувствовать юному Филду, вынужденному в эти годы ежедневно бренчать на пианино для развлечения потенциальных покупателей Клементи, который очень гордился своим учеником.

 Мистер Филд не только усердно практиковался в игре на фортепиано, но и учился игре на скрипке у Г.Х. Пинто, о чем свидетельствует посвящение «моему другу Джону Филду» сонаты для фортепиано, опубликованной Робертом Берчеллом в 1800 году. 7 февраля 1799 года сенсацией бенефиса Пинто в театре Хеймаркет стало исполнение Филдом «Концерта для фортепиано», сочиненного по этому случаю.  Утренняя газета (9 февраля 1799г.) дает следующее описание этого концерта: «Главным источником восхищения в течение вечера был фортепианный концерт маэстро Филда, ученика Клементи. Авторитетные ценители признали пятнадцатилетнего джентльмена одним из лучших исполнителей в королевстве, и его удивительное выступление доказало, насколько справедливо он имел право на это отличие. Программа концерта, как мы понимаем, полностью состояла из пьес собственного сочинения и была рассчитана на то, чтобы показать феноменальное сочетание виртуозности исполнителя и его характерной музыкальной экспрессии».

Два года спустя, 20 февраля 1801 года, Филд, которого теперь называют последним учеником Клементи, играл в антракте между «Реквиемом» Моцарта и ораторией «О Радости, Печали и Мудрости» Генделя в театре «Ковент-Гарден» и произвел настоящий фурор исполнением собственного концерта, о чем говорится в следующем номере «Morning Post». Тогда же он исполнил Рондо «С тех пор я обречен», которое с тех пор стало весьма популярно в Дублине.

9 декабря 1801 года издательство «Clementi and Co» сообщает Плейелю в Париж о готовности к публикации новых музыкальных произведений, включая «очень ценные партитуры Клементи, Дуссека, Виотти и Кремера». Сообщается, что особый интерес представляют некоторые новые сочинения Филда, «ученика М. Клементи, очень многообещающего гения, уже ставшего знаменитостью в стране в отношении как композиции, так и исполнения: вероятно, вы скоро увидите его в Париже».

Клементи понимал масштабы дарования Филда, но сольной карьере ученика-виртуоза, он предпочел продолжительное европейское турне с Филдом в качестве продавца фортепиано. В это же время его издательство публикует четыре или пять пьес Филда, в том числе три сонаты, посвященные Клементи (ля мажор, ми-бемоль мажор и до минор). Дела фирмы несколько задержали путешествие, наконец, в начале августа 1802 года оба пианиста отправились во французскую столицу, где Филд, исполняя фуги Баха и пьесы Генделя и Клементи, произвел фурор. Аналогичный триумф ждал музыкантов и в Вене.

К концу 1802 года Клементи и Филд прибыли в Санкт-Петербург, где первый с истинным коммерческим чутьем открыл демонстрационный зал для продажи роялей своей фирмы, используя Филда для демонстрации инструментов с наибольшей выгодой. 22 декабря 1802 года Шпор в примечательной автобиографии описывает свой визит в музыкальный салон, с большим энтузиазмом отзываясь о великолепной игре молодого ирландца. Бедняге Филду в то время было двадцать лет, он все еще был в мальчишеском костюме, из которого сильно вырос; бледный, застенчивый человек, не знавший ни одного языка, кроме английского; и все же, как уверяет нас Шпор, в тот момент, когда он начал играть на рояле, «все его нелепости стали незаметными, и проявился настоящий художник».

Покинув Санкт-Петербург в начале лета 1803 года, Клементи оставил Филда в качестве гостя генерала Меркловского[3],и молодой ирландец вскоре обрел многочисленную аристократическую клиентуру, у которой большим спросом пользовались не только рояли, но и концерты. Вернувшийся через год учитель обнаружил, что его бывший ученик находится на вершине успеха. Очевидно, примерно в это же время Клементи обменял рояль на некоторые музыкальные произведения Филда, как следует из письма, написанного партнеру Коллару: «Прислал ли вам Филд концерт, квинтет и еще что-нибудь, как мы договорился при продаже рояля? Если нет, пожалуйста, свяжитесь с ним через Фейвери» (22 апреля 1807 года, Вена).

С 1804 по 1807 год Филд пользовался большим успехом как виртуоз и педагог, давал многочисленные высокооплачиваемые концерты. Вскоре он овладел французским, немецким и русским языками, стал вращаться в самых избранных кругах. Избалованный вниманием, он стал ленивым и легкомысленным, к тому же очень рассеянным и эксцентричным. Как и многие другие люди искусства, он был расточителен и беспечен, разнообразя жизнь различными любовными интрижками. В довершение всего он влюбился в молодую французскую актрису, на которой женился в начале 1808 года. Существует множество письменных свидетельств как о женитьбе Филда и «мадемуазель Шарпантье», так и об их расставании «в течение года», но ни одно из этих утверждений не является правдой.  Актрису, на которой женился Филд, звали мадемуазель Першеру[4], а церемонию бракосочетания проводил священник по имени Сюрук. Эта разношерстная пара прожила вместе пять лет. Известно, что они оба участвовали в воскресном концерте в пользу оркестра Императорского театра в Москве 1 марта 1812 года, а через четыре дня дали большой совместный концерт в резиденции княгини Трубецкой «напротив Евангельской церкви».

В Москве Филд давал уроки Шарлю (Карлу) Майеру, который впоследствии был горячим поклонником своего ирландского учителя. В это же время Филд очень подружился со Штейбельтом, одной из величайших музыкальных звезд Москвы. Еще одним другом был доктор Квинлан из Темплеорума, Килкенни, который в течение 35 лет был главным врачом в Царской больнице в Москве[5], где он умер 19 июля 1827 года.

1812 год отмечен сочинением Большого триумфального марша «в честь побед генерала графа Витгенштейна», за которым вскоре последовали Премьерный дивертисмент «Вариации на русскую тему» («Air Russe Varie») в четыре руки и Фантазия. Осенью 1814 года Филд сочинил первые три ноктюрна и фортепианную сонату, а также несколько концертов, которые были изданы в Петербурге в ноябре.

Месяц спустя в издательстве Питерса была опубликована чрезвычайно популярная миниатюра «Rondo Ecossais», основанная на ирландской теме, или, вернее, на мелодии, сочиненной ирландцем. Как ни странно, пьеса, темп которой обозначен как «Со скоростью плуга», называется Экосез^[6], что предполагает ее шотландское происхождение.  Не вызывает сомнений, что тема пьесы была сочинена ирландским скрипачом Джоном Муредом для танца в музыкальном спектакле «Naval Pillar», поставленном в театре Ковент-Гарден 7 октября 1793 года. Благодаря этому спектаклю — комедии с вымышленным персонажем миссис Гранди мелодия и получила своё название. Ставшая популярной, эта танцевальная тема часто заимствовалась, и очень украсила комедию Мортона «Скорость плуга», поставленную в Ковент — Гарден 8 февраля 1800 года.

Между 1815 и 1819 годами Филд давал многочисленные концерты в Санкт-Петербурге, и его репутация учителя фортепиано быстро росла. Самым известным его учеником в этот период был знаменитый Михаил Иванович Глинка, основатель Русской национальной оперы и Русской музыкальной школы. Впоследствии Глинка писал о своем ирландском учителе: «Игра Филда была одновременно энергичной и утонченной, она отличалась замечательной точностью. Его пальцы падали на клавиши, как крупные капли дождя, которые рассыпались, как радужные жемчужины. Здесь позвольте мне сказать, и я уверен, что мое мнение разделяют многие, кто слышал Филда, что я не разделяю точку зрения Листа, который сказал мне однажды, что он нашел игру Филда вялой. Нет! Игра Филда не была вялой, напротив, она была смелой, оригинальной и импровизационной. Он никогда не опускался до безвкусицы, чтобы произвести эффект, как это зачастую делают популярные пианисты».

В 1817 году Филд сочинил свой прелестный Концерт для фортепиано и оркестра № 5, известный как L’incendie par Voyage («Пламя путешествия»), посвященный Ее превосходительству мадам де Розенкампф и изданный издательством «Брайткопф и Хартель». Это выдающееся произведение вскоре звучало во многих городах Европы, но первое исполнение его в Англии состоялось только в 1821 году, когда оно было исполнено как концерт «Шторм» мистером Чарльзом Харгитом в Hanover Square Rooms в Лондоне.

Этот же год (1817) ознаменовался сочинением ноктюрнов № 4 и № 5 (ля мажор и си-бемоль мажор). Ля – мажорный ноктюрн — одно из самых изысканных произведений в своем жанре. Эрнест Уоер в своей «Истории английской музыки» (1907) называет его не только «прекраснейшей пьесой», но и «шедевром Филда». Однако в 1820 году ноктюрны Филда не прозвучали ни в Англии, ни в Ирландии!

За этими двумя ноктюрнами последовали четыре концерта, квинтет, два дивертисмента, полонез, Большой вальс (дуэт), Русская пьеса и несколько этюдов. Филд не теряеь из виду своего старого учителя, и в 1822 году публикует в издательствах Клементи и Коллара вокальный дуэт «Дева из Вальдарно» на слова мистера У. Ф. Коллара. В опубликованной партитуре он подписывается как «Иоанн Филд Петербургский».

В том же году появился его ноктюрн № 6 (фа мажор), а в 1823 году ноктюрн № 7 (до мажор), который Шуман удостоил высочайших похвал (Neue Zeitschrift). Год спустя (1824) Филд издал Полонез в «Harmonicon», и, заметим, что Шопен в это время еще не поступил в лицей[7] и не публиковал ничего из своих сочинений вплоть до 1825 года.

В начале 1822 года Филд поселился в Москве и очень подружился с Гуммелем. Он зарабатывал большие суммы своими концертами и имел самые обширные педагогические связи. Среди его учеников были: Верстовский, Гурилев, Фракман, Райнхард, де Контски и мадам Шимановская, а также английский пианист и композитор Чарльз Нит.

Между 1822 и 1828 годами неуравновешенный характер Филда привел его ко многим эксцессам, и из — за невоздержанных привычек он постепенно скатился к безрассудной богемной жизни, пренебрежению своими профессиональными обязанностями и проблемам со здоровьем. Дважды сообщалось о его смерти: первый раз в 1828 году, а второй критиков, хотя Кремер и Мошелес также участвовали в концерте. Визит пианиста в Лондон в 1832 году был омрачен смертью его старого друга Клементи, который скончался 18 марта, Филд возглавил похоронную процессию в Вестминстерском — в 1831 году, после чего Филд написал в прессу характерное ирландское опровержение некролога (предвосхищая «преувеличенную[8]  историю» Марка Твена).

Ответом на заметку Филда стало изящное заявление «Harmonicon» в июне 1831 года:

«Сообщение о смерти знаменитого Джона Филда в начале года необоснованно. Этот великий пианист-виртуоз все еще жив; и если он сможет преодолеть свою любовь к уединению, Европе ни в коем случае не стоит отказывать себе в удовольствии услышать его. Правда, это будет не легко – ему сложно решиться играть и демонстрировать своё мастерство».

Ближе к концу 1831 года Филд принял приглашение Лондонского филармонического общества выступить в концерте 27 февраля 1832 года. Его игра по этому случаю вызвала самое горячее восхищение, особенно его исполнение собственного концерта ми-бемоль мажор. На столетнем юбилее Гайдна 31 марта он сыграл Анданте с вариациями, и именно это произведение получило наивысшие оценки аббатстве 29 марта.

6 мая 1832 года Филд был одним из почетных гостей на приеме, устроенном Мошелесом, и имел удовольствие познакомиться с Мендельсоном, который был очарован игрой ирландского виртуоза. Многочисленные парижские друзья уговаривали Филда дать серию концертов во французской столице, и он отправился туда. Успех в Париже зимой 1832-1833 годов было еще более блестящим, чем в Лондоне, и критики единодушно осыпали похвалами его технику и виртуозность, факт значительный, принимая во внимание то, что Шопен давал серию концертов несколько месяцев назад. Как известно, Филд был невысокого мнения о Шопене, которого он называл «un talent de chambre de malade». Эту колкость поддержала и язвительная насмешка Берлиоза: «il se mourait toute sa vie» (Он умирал всю жизнь). Кстати, в это время Филд познакомился с ирландской актрисой мисс Смитсон, которая впоследствии (3 октября 1833 года) стала женой Берлиоза.

Зал Парижской консерватории 25 декабря 1832 года был переполнен модной и критически настроенной публикой, жаждавшей послушать ирландского изобретателя ноктюрна. Фетис, присутствовавший на этом концерте, заявил, что игра Филда поразительна: «Кто не слышал этого великого пианиста, тот не может составить себе представления о чудесном механизме его пальцев, механизме таком, что величайшие трудности кажутся простейшими вещами, и что руки его, кажется, не двигаются. Он не менее удивителен в искусстве звукоизвлечения и бесконечного разнообразия нюансов, будь то в отношении дыхания, мелизматики или акцентов. Восторг, не поддающийся описанию, настоящий экстаз охватил огромную аудиторию, собравшуюся ради его восхитительного Концерта, исполненного с таким филигранным совершенством, точностью, четкостью и выразительностью, которые невозможно было бы превзойти, и с которыми очень немногие пианисты надеялись бы сравниться. На мой собственный вкус, лучшими сочинениями концерта были два Рондо и восхитительные Анданте, предшествовавшие им, но общественность была впечатлена более эффектными и менее спокойными произведениями». Жозеф д’Ортиг в своей «Balcon del’Opera» (Париж, 1883) пишет еще более восторженно: «В консерватории Филд играл с симфоническим оркестром. Как и Паганини, он не менее интересен своими сочинениями, чем игрой — это двойное открытие для слушателей.  Как пианист Филд не имеет себе равных ни в жанре, ни в технике. Он не придерживается принятой системы и не принадлежит ни к одной школе: ни к школе Дюссека, ни к школе Клементи, ни к школе Штейбельта; Филд — это Филд, его собственная школа. У него врожденный и оригинальный талант. Его исполнение вызывает абсолютное восхищение изысканно-одухотворенной игрой в сочетании с удивительной уверенностью и кокетством. Он сидит за роялем, как у собственного очага, без всякого отношения. Поначалу кажется, что его игра немного тяжеловата, но постепенно она становится оживленной, тонкой и непостижимо точной среди самых запутанных лабиринтов. В его случае стиль-это человек. Его музыка — это музыка волшебства».

Столь же блестящими были приемы, оказанные Филду в салоне М. Пэйп (M. Pape — англ.) 20 июня и 3 февраля 1833 года. Об этих выступлениях Жозеф д’Ортиг оставил восторженные записи: «Никогда еще эти прекрасные салоны не видели более многочисленного и яркого выступления, чем на втором концерте Филда. Филду умело помогали (флейтист) Друэ и (скрипач) Байо, но его собственное исполнение четырех сочинений было восхитительно, хотя впечатление, которое он произвел на меня, было несравнимо с тем, которое я испытал в консерватории».

Весной и летом 1833 года Филд совершил весьма успешное турне по европейским городам, посетив в том числе Брюссель, Тулузу, Марcель и Лион. В Брюсселе он был представлен «капельмейстером Российского императора и прославленным пианистом». Как сообщалось в Le Beige, концерт 18 февраля имел огромный успех, и впоследствии Филд дал еще более масштабный концерт, который принес 1200 франков. Концертный зал «Атенеум» в Тулузе также был переполнен восторженными любителями и профессионалами. Филд исполнил Концерт, рондо и полонез, трижды бисировал. В августе в Марселе его ждал такой же триумф, и он был назван «Расином фортепиано».[9]

Его лионский прием был еще более сердечным, публика не знала, чем больше восхищаться — его сочинениями или их исполнением. «Journal de Geneve» от 4 сентября сообщает о прибытии Филда в Швейцарию в самых лестных выражениях. 30 сентября в блестящем концерте в Женевском зале Казино участвовали Доманж и Сабон, оркестром руководил М. Блок. Программа включала Фортепианный концерт № 6, ноктюрн ля мажор, рондо, квинтет «Пастораль и рондо». Успешное выступление повторили 14 октября. В Милане в ноябре и декабре ведущие итальянские критики отзывались о Филде как о непревзойденном гении.  20 ноября из Милана композитор отправил Брайткопфу и Хартелю в Лейпциг предложение издать фортепианный концерт № 7 на тех же условиях, что и № 6, которое они приняли. Флоренция аплодировала Филду, как и любящие музыку Венеция и Неаполь. Однако напряжение, вызванное более чем годичным турне, оказалось слишком сильным для 52-летнего невротика, и он серьезно заболел в Неаполе в 1834 году.

Это «пламя триумфа» (как писал бы Банн (Bunn), продолжавшееся более года и засвидетельствованное континентальной прессой, опровергает заявления английских писателей, не постеснявшихся опорочить Филда в отношении его блестящих способностей и как композитора, так и пианиста; а что касается его характера, то следующие выдержки из популярного английского эссеиста демонстрируют, как пишется история: «Гений Филда уходил в ночь, и ни одна звезда не освещала его. Занималась заря более глубокой гармонической выразительности и технических чудес. При всей красоте его прикосновений и изяществе исполнения, несмотря на то, что музыка Филда заставляла сердца сжиматься между его пальцами, ему не хватало духа, энергии и мощи. Он не вызывал глубокой страсти, не захватывал слушателей силой. Но поднималась новая школа. Развивались новые технические возможности. Гуммель, ко всему изяществу, утонченности и чистому вкусу Филда добавил твердость, силу и скорость. … Так Филд, гонимый ветром, посетил Швейцарию, оттуда — Брюссель, а в 1833 году — Италию. Но ни в Милане, ни в Венеции, ни в Неаполе он не мог найти былого обожания. Любопытство было холодным, аплодисменты неслышными, и неудача стояла на его пути. Его охватила горечь. Раздавленный болезнью и отчаянием, одинокий человек оказался в неаполитанском госпитале, где пролежал почти год неизвестным. Здесь, по чистой случайности, русский ученик обнаружил старого учителя».

Такими «розами был усыпан путь» Филда от Лондона до Неаполя, то есть с февраля 1832 года по май 1834 года. Даннройтер рассказывает нам, что вскоре после прибытия в Неаполь Филд серьезно заболел, и его пришлось оперировать по поводу фистулы, болезни, ускоренной растущей невоздержанностью. Он пролежал в больнице девять месяцев и был доведен до жалкого состояния, но чувствительная натура не позволяла писать кому-либо из друзей в Москве, чтобы сообщить им о своем тяжелом состоянии. Однако в июне 1835 года по счастливой случайности прибытие в Неаполь семьи русских дворян Рахмановых спасло Филда от его печального состояния. Несколько недель, проведенных на целебном курорте Искья, оказали на ирландского композитора благотворное влияние, и оттуда он короткими переездами отправился с Рахмановыми в Венецию.

В Вене Филд гостил у Карла Черни, преподававшего Листу, мадам Ури, Долеру и другим знаменитым пианистам. Воодушевлённый старыми друзьями, Филд нашел в себе силы дать три концерта в Театре Хоф 8 и 13 августа 1835 года, радуя модную публику своей прекрасной игрой. Как пишет Даннройтер, его изысканные выступления «вызывали восхищение». В Вене он сочинил новый концерт и новый ноктюрн, датированный 13 августа.

В конце августа Филд вернулся в Москву с Рахмановыми, а в ноябре 1836 года вновь тяжело заболел. Друзья и старые ученики делали все возможное, чтобы облегчить его тяжелое состояние, но к Рождеству стало ясно, что конец близок. В начале января к умирающему музыканту пришел исповедник:

• Вы католик?
• Нет!
• Вы протестант?
• Нет!
• Вы кальвинист?
• И это тоже нет, — сказал Филд, — не кальвинист, а пианист.

Так в январе 1837 года скончался Джон Филд из Дублина. Через четыре дня его похоронили в Москве, на Введенском кладбище. Его близкие друзья воздвигли прекрасный памятник, на котором выгравировано:

ДЖОН ФИЛД, РОДИЛСЯ В ИРЛАНДИИ В 1782 ГОДУ, УМЕР В МОСКВЕ В 1837 ГОДУ,

ВОЗДВИГНУТ В ПАМЯТЬ О НЕМ БЛАГОДАРНЫМИ ДРУЗЬЯМИ И УЧЕНИКАМИ.

Вот вам и биографические данные Филда. Остается только упомянуть его произведения. Но прежде всего, может спросить читатель, действительно ли Филд изобрел Ноктюрн? Ответ определенно утвердительный. Правда, ряд музыкальных историков, главным образом английских, стремились приписать его изобретение Шопену, но этот великий польский пианист и композитор пришел намного позже Филда и только развил этот жанр.  Так, м. Бренет из Парижа пишет: «Что касается изобретения Ноктюрна, это факт, установленный достаточно хорошо. Филд был изобретателем». Х. Парент в своей известной работе говорит, что «величайшее отличие Филда в музыкальном мире состоит в том, что он создал жанр миниатюр, которому дал название Ноктюрн». (Энциклопедический репертуар пианиста Том 1. с. 99).

Опять же, Даннройтер в новом издании «Словаря музыки и музыкантов Гроува» (1906) соглашается с присвоением изобретения Ноктюрна Филду: «Своеобразная форма ноктюрнов Шопена, вид воплощенных в них эмоций, тип мелодии и ее изящные украшения, оригинальный волнообразный аккомпанемент в широко расположенных аккордах, с их размытым продолжительным звучанием, опирающимся на педаль, — всем этим и многим другим мы обязаны Филду».

Вскоре и доктор Эрнест Уокер в своей «Истории музыки в Англии» (1907) соглашается приписать Филду изобретение ноктюрна: «Эти изящные фортепианные пьесы действительно удивительно оригинальны для своего времени. Нетрудно заметить их глубокое влияние на ноктюрны Шопена, как в отношении типов мелодии, так и, особенно, в отношении приемов письма для инструмента. Эта горстка ноктюрнов является главным достижением Филда … Лучшие из этих изысканно отшлифованных миниатюр, с их нежными мелодиями и скромным, мимолетным изяществом, увековечат имя автора. Они и мотеты Уэсли — любопытное сочетание — безусловно, являются наиболее художественно-самостоятельными образцами английской музыки того периода».

Сравнивая сочинения Клементи, Кремера, Мошелеса и Черни как художников, доктор Уокер приходит к выводу, что «мы могли бы отказаться от всех их сочинений ради одного из лучших ноктюрнов Филда».  Но еще более выразителен вердикт Генри Дэйви, автора «Истории английской музыки» (1895): «Здесь, наконец, мы встречаемся с музыкантом-новатором, создавшим свой собственный композиторский и исполнительский стиль и ставшим европейской знаменитостью. Филд считается одним из величайших пианистов в истории. Говорят, что он держал пальцы почти перпендикулярно, и его прикосновение отличалось небывалым разнообразием и звучностью, а также тончайшими деталями … Он сделал важное дополнение к существующим жанрам своей новой формой ноктюрна … и этим мы всецело обязаны Филду. Шопен, человек гораздо большей интеллектуальной силы, обогатил и поднял ноктюрн на высочайший художественный уровень, но не затмил Филда, настоящего изобретателя».

Основные фортепианные сочинения Джона Филда^[10]: семь фортепианных концертов (№1 ми-бемоль мажор, №2 ля-бемоль мажор, №3 ми-бемоль мажор, № 4 ми-бемоль мажор, № 5 («Гроза» или « L’incendie par L’orage»), № 6  до мажор, № 7  до минор), два дивертисмента для фортепиано с оркестром; квинтет и рондо для фортепиано и струнных; 16 ноктюрнов; вариации на русскую тему в четыре руки; Большой вальс в четыре руки; 4 сонаты, три из которых посвящены Клементи; две арии и рондо, три фантазии; Полонез и рондо, несколько отдельных рондо, русские, ирландские, английские песни, романсы, три этюда, а также две французские песни и английский дуэт.

Из приведенного списка имя Филда увековечат концерты и ноктюрны. Возможно, не все концерты, но по крайней мере два. Возможно, не все ноктюрны, но, скорее всего, шесть из них. Название «ноктюрн» было применено издателями к нескольким произведениям, которые сам Филд таковыми не считал, поэтому некоторые списки издателей содержат 17, 18 и 20 ноктюрнов. Это число должно быть уменьшено до 16, и из этих 16 есть пять, которые выделяются особенно. Это ноктюрны под номерами 2, 3, 4, 5 и 7, которые в издании прославленного европейского пианиста и композитора Ференца Листа предваряются восхитительной оценкой творчества великого ирландского новатора.

Эти пять ноктюрнов, «пять филигранных лирических пьес», как пишет Даннрейтер, «по сути являются идиллиями и пасторалями, «задушевными поэмами» тонкого очарования и неподражаемой грации, которые никакая чрезмерная популярность не может сделать избитыми, никакое подражание отвратительным». К этим пяти я бы добавил шестой, № 8, ми мажор (приведенный как № 10 в издании Питерса).  Как уже говорилось, Шуман восторгался красотой ноктюрна № 7 (ля мажор), в то время как большинство английских критиков выделяли ноктюрн № 4 ля мажор.

 По мнению профессора Эрнеста Уокера, эти шесть ноктюрнов «полны необычайно утонченной и прозрачной музыки, уникальность и своеобразие которой действительно имеет преимущество перед многими фортепианными миниатюрами гораздо более великих, чем Филд, композиторов». Он добавляет: «Действительно, центральные семьдесят или восемьдесят лет девятнадцатого столетия стали периодом упадка для английской композиторской школы; как мы видели, лишь немногочисленные искры послужили спасению факела нашего искусства от полного угасания, но все же почти все действительно значимые работы более или менее близко следовали великим образцам прошлого, только в ноктюрнах Филда скромно звучит новая нота».

Нельзя не упомянуть и о том, что Новейшая американская история музыки Таппера и Гетшиуса (Нью-Йорк, 1915) отдает должное Филду, как «одному из самых утонченных и поэтичных прямых предшественников Шопена, и по стилю, и по духу», и признается, что «его ноктюрны были непосредственным вдохновением для Шопена.»

Наконец, что касается ценности ноктюрнов Филда, то давайте послушаем вердикт одного из самых выдающихся современных немецких музыковедов, доктора Гуго Римана из Лейпцигского университета, чья Музыкальная энциклопедия выдержала семь изданий: «Филд справедливо может быть охарактеризован как один из самых оригинальных пианистических феноменов».

Таким образом, Джона Филда из Дублина прославили три особенности: 1) он был изобретателем Ноктюрна; 2) он был непревзойденным виртуозом игры на фортепиано; 3) он был учителем и другом Глинки, основателя русской музыкальной школы. Эти три отличия более чем достаточны для того, чтобы обеспечить ему место среди бессмертных в музыке. Он унаследовал музыкальные традиции ирландской музыкальной школы, столь восхваляемой Джиральдусом Кембренсисом и достойно продолжаемой Гарландом, Пауэром, Даулендом, Кэмпионом, Костелло, Перселлом, Мадином, О’Кароланом, Хемпсоном, Морнингтоном, О’Нилом и Муром, и которая в позжн была с честью представлена Балфом, Уоллесом, Салливаном, Холмсом, Стюартом, Гербертом, Стэнфордом, Харти и  Хэем.

450 экземпляров этих мемуаров были

отпечатаны с рукописи и распространены.

Это брошюра №…

Брошюра была разработана Колмом О’Локлейном,

магистром гуманитарных наук,

в доме Ремесленников по адресу Харкорт-стрит, 39, Дублин,

и напечатана компанией O’Loughlin, Murphy & Boland, Ltd.

Верхняя Дорсетская улица, Дублин.

[1] Известно, что Глинка взял всего несколько уроков у Филда, основным его учеников из числа русских композиторов был Александр Дюбюк. В числе учеников Филда А.Н.Верстовский, А.И.Виллуан, А.Л.Гурилев, Н.П. Девитте, А. Контский, М.И.Бернард, Шарль (Карл) Майер, а также многие представители светского общества того времени.

^[2] Следует упомянуть, что Джон Филд появился в качестве одного из «музыкальных детей» на благотворительном концерте маэстро Тома Кука в Выставочных залах на Уильям-стрит 14 февраля 1792 года.

[3] Возможно, фамилия ошибочна, в это время в Русской Армии был генерал Мещерский, информация о генерале Меркловском не найдена.

[4] Филд был связан с обеими этими женщинами — женат на мадмуазель Першеру, но состоял в близких отношениях с мадмуазель Шарпантье, которая родила их сына Леона Шарпантье (Льва Леонова) в 1915 году.

[5] Наиболее вероятно, речь идет о Павловской больнице для бедных, сейчас Городская клиническая больница №4.

^[6] Экосез (фр. écossaise — «шотландка») — старинный шотландский народный танец.

[7] Фредерик Шопен учился дома до 13-летнего возраста, затем поступил в 4-й класс Варшавского лицея, а через три года начал учиться в Главной школе музыки при факультете наук и изящных искусств Королевского варшавского университета.

[8] «Слухи о моей смерти сильно преувеличены» — Марк Твен неоднократно писал собственные некрологи и их опровержения.

[9] Возможно, здесь мастерство Филд сравнивается с французским драматургом Жаном Батистом Расином.

^[10] более точный список произведений и другие биографические сведения https://wikichi.ru/wiki/John_Field_(composer)#List_of_works

В новогодние праздники и взрослым, и детям хочется сказки. Это идеальное время, чтобы всей семьей объединиться за просмотром добрых фильмов.

Совместно с онлайн-кинотеатром IVI мы подобрали 10 волшебных новогодних фильмов, которые не оставят равнодушными детей и взрослых. Классические и новые, отечественные и зарубежные — в нашей подборке каждый найдет что-то близкое для души.

1. Балерина

Канадско-французский мультфильм погрузит зрителя в волшебную атмосферу Парижа XIX века, где Эйфелева башня еще не была символом города. Сирота Фелис живет в приюте и мечтает танцевать на большой сцене. Маленькая музыкальная шкатулка с танцующей балериной — все, что осталось ей от матери. Однажды Фелис со своим другом Виктором сбегают из приюта и отправляются в Париж. В столице Фелис находит престижную балетную школу при национальном театре. Судьба сводит ее с Одеттой — уборщицей театра и служанкой в особняке мадам Ле О. Фелис решает выдать себя за дочь богатого семейства, чтобы поступить в балетную школу.

2. Домовой

Фильм режиссера Евгения Бедарева, черпающий вдохновение для фантазийной истории из русского фольклора. Действие происходит в московской квартире, где обитает Домовой и своими проделками выживает всех новых обитателей. Жилье  покупает мать-одиночка Вика, и переезжает туда вместе с дочерью и котом. Домовой снова начинает донимать семью, но те так просто не сдаются. Зрителей порадуют не только красивые спецэффекты, но и харизматичная игра Сергея Чиркова в роли Домового.

3. Новогодние приключения Маши и Вити

Советская сказка-мюзикл не отличается богатством костюмов и спецэффектов, но с лихвой компенсирует это яркой музыкой и обилием запоминающихся фраз. Главные герои — одноклассники Маша и Витя. Она верит в сказки и чудеса, а он — только в логику и человеческий разум. Наряжая школьную елку, друзья затевают спор о том, может ли произойти новогоднее чудо. Внезапно Маша заклинанием оживляет ростовую куклу Деда Мороза. Он отправляет детей в сказочный мир для того, чтоб спасти Снегурочку, похищенную Кощеем.

4. Синяя птица

Уникальный совместный проект киностудий «Ленфильм» и 20th Century Fox с огромным по тем временам бюджетом. Американская картина по мотивам одноименной пьесы Метерлинка, снятая в Советском Союзе. Брат и сестра Тильтиль и Митиль встречают старую колдунью. Она рассказывает, что есть больная девочка, вылечить которую может только синяя птица. Бабушка просит детей найти эту птицу, и они соглашаются. Вдруг старуха оказывается прекрасной волшебницей. Она дает им алмаз, способный наделять человеческими качествами любой предмет, и герои отправляются в путь. 

5. Короли льда

Воодушевляющий канадский фильм про любимый национальный спорт — хоккей. После смерти матери Жано вместе с отцом переезжает в небольшой квебекский городок Мон-Сен-Илер. По соседству живет вратарём местной хоккейной команды «Рыси» Джули. Девушка замечает хоккейный талант Жано и зовет его в команду. Коллектив холодно принимает нового участника, однако у них есть общая цель — победить на чемпионате. 

6. Помогите, я уменьшил свою училку!

Немецко-австрийская фантастическая комедия с красивыми декорациями старинной школы. 11-летний Феликс плохо учится, и из-за этого меняет уже не первое учебное заведение. В новой гимназии он получает последнюю возможность хорошо себя проявить и не вылететь. Но быть тише воды у Феликса не получается: он делает попытку проникнуть в школу ночью, и его с поличным ловит строгая учительница фрау Шмитт-Гёссенвайн. Чтобы не нервничать, Феликс представляет её крошечной, как ему советовал папа. Внезапно злая училка в самом деле уменьшается до лилипутских размеров. Теперь Феликсу предстоит вернуть ей прежний рост. Тем временем, школа оказывается на грани закрытия. 

7. Укротительница Тигров

Классическая советская комедия с яркими цирковыми номерами и неотразимой Людмилой Касаткиной в главной роли. Лена Воронцова работает в цирке уборщицей клеток и мечтает дрессировать тигров. Федор Ермолаев – популярный мотогонщик, который согласился поехать в турне с цирковым номером. Лена становится его ассистенткой, и между молодыми людьми возникают чувства. Перед самым началом их совместных гастролей Лене вдруг предлагают должность укротительницы тигров. Федя ссорится с девушкой и уезжает, но не может перестать думать о ней.

8. Знакомьтесь, семья Санта-Клауса

Фильм содержит в себе концентрированное новогоднее настроение в виде гирлянд, эльфов, новогодних елок и, конечно, чудес. Комедия о семье новогоднего волшебника оставит после себя теплое и приводнятое настроение. Сын Санта Клауса Ник готовится унаследовать рабочие обязанности своего отца. Н со своей невестой отправляется на Северный Полюс в мастерскую Санты, где ему предстоит всего за 11 дней организовать масштабный рождественский праздник

9. Няньки

Незабываемый комедийный близнецов-бодибилдеров Фалькон сделал фильм “Няньки” праздничной классикой американского кинематографа. Питер и Дэвид Фалькон работают официантами в дешевой забегаловке и мечтают управлять своим рестораном. Они теряют работу и получают отказ от банка на кредит для бизнеса. По счастливому стечению обстоятельств их нанимаетт бизнесмен Фрэнк Хиллхерст. Он дал показания в суде против своего бывшего партнера, и тот грозится убить семью Фрэнка. Теперь близнецам Фалькон предстоит найти общий язык с озорными близнецам Хиллхерст. 

10. Лило и Стич

Одна из самых необычных картин от студии Disney, где нет ни принцесс, ни поющих зверей. Глубокий и трогательный анимационный фильм о дружбе одинокой девочки и несносного синего монстра в свое время получил номинацию на Оскар. Стич — результат незаконного генетического эксперимента. Запрограммированное на вредительство и хаос существо попадает на Гавайи, где его находит местная девочка Лило. Ей удается перевоспитать маленького монстра и подружиться с ним. Тем временем, совет Галактической Федерации отправляет создателя Стича на Землю, чтобы найти утерянный образец. 

Не более 40 лет отделяет нас от того времени, когда «мудрено было прожить в Московском государстве без битья», когда через многих, по выражению поэта, «прошли леса дремучие»… Не миновали этого позора и ужаса и всевозможные учебные заведения — от самых низших до высших: всюду науки вкладывались ученикам розгами, кулаками, линейками, палками, плетью и другими не менее гуманными способами.

Вот что говорят цифры: в киевском учебном округе в 1857—59 гг. подвергалось розгам 13—27 процентов всех учащихся в разных гимназиях, причем все зависело от личного усмотрения управлявших гимназиями лиц; так — в 11 гимназиях в одном 1858 г. из 4108 учеников было высечено 560, т. е. почти 1/7 всех, а в том же году из 600 учеников житомирской гимназии подверглись порке 220 — почти половина всех! Да еще полны ли эти сведения, так как они представлялись попечителю учебного округа, известному Н. И. Пирогову, стремившемуся изгнать розги из гимназий! В корпусах розги применялись не меньше; некоторые любители устраивали даже поголовное избиение: один воспитатель З-н, рассердившись на кадетов, собрал их и, желая якобы узнать, как они скоро разденутся и оденутся, приказал им раздеться донага, стоя в строю, схватил подтяжки и начал бить всех направо и налево. Зал был заперт, кадетам некуда было спастись… и только вдоволь натешившись избиением, З-н приказал им снова одеться, пропеть молитву и ложиться спать. И вообще при существовании телесных наказаний были возможны всякие злоупотребления, служившие иногда для удовлетворения дурных страстей, на что правильно указал еще Достоевский.

Но особенно прославились битьем всякого рода духовные семинарии (не в этом ли объяснение того печального факта, что и до сих пор некоторые духовные лица^{[комм. 2]} с особым усердием отстаивают телесные наказания?) Били всем и все, и, что особенно развращало, имели право наказывать старшие ученики-туторы; часто наказывали «десятого», нередко полкласса и больше. Иные учителя не выносили в своем классе несеченных, ни один класс не обходился без сечения. Драли на всякие лады: на воздусях, под колоколом, солеными розгами; число ударов не было ограничено — давали по 300 и больше ударов, так что наказанного замертво уносили в больницу на руках… Такое воспитательное направление сверху передавалось низам: били сторожа, всячески били и мучили, включительно до «пфимф», товарищи, — одним словом, бурса была настоящим адом, из которого многие выходили совершенно зверями или окончательно изломанными людьми. Прекрасное описание этого ада дал Н. Г. Помяловский, который сам во время бурсы был наказан 400 раз, почему он и задавал себе вопрос: «Пересечен я или еще недосечен?» Печальная судьба этого даровитого человека служит прекрасным ответом на этот вопрос, позорящий всю прежнюю нашу систему воспитания (?!)

Много распространяться о всех последствиях такого воспитания в настоящее время не приходится; достаточно указать только, что учащие и учащиеся в «доброе старое время» были буквально два враждебных лагеря; злоба, презрение, ненависть, вражда, месть, доходившая иногда до изуродования и убийства учителей — вот что сеяла старая система во время учения, а по выходе из учебного заведения вырастали роскошные плоды крепостничества, изуверства и всевозможных телесных наказаний над своими детьми и окружающими взрослыми. Били всех и по закону, и без закона — не даром поэт увековечил силу властного кулака:

«Кулак — моя полиция!
Удар искросыпительный,
Удар зубодробительный,
Удар скуловорот!..»

При таких общих вожделениях «мудрено было прожить без битья».

Но вот наступили великие годы реформ, Россия оживилась, вздохнула свободнее; лежавшее на основании системы битья — крепостное право рухнуло, а вместе с ним отменены и все наиболее тяжелые телесные наказания. В учебных заведениях, по крайней мере высших и средних, телесные наказания совершенно прекратились, и если сохранились еще кое-где в 60-х гг. воздействия вроде разных щелчков, ударов, трепанья за волосы и уши, то это были исключения и практиковались старыми учителями, у которых руки не могли уже отвыкнуть от доброй старой системы воспитания. Несравненно уже дело с телесными наказаниями и всяким рукоприкладством стояло и стоит до сих пор в начальных школах, и главная вина этого печального положения в том, что в 1861 и 1863 гг. не было покончено совершенно с телесными наказаниями для взрослых: кроме военных, арестантов, они сохранены также для главной массы населения нашего отечества — для многомиллионного крестьянства. Эта несчастная ошибка повела за собой неисчислимый ряд весьма нежеланных и прискорбных явлений нашей жизни: она сохранила ту почву, на которой возможны всякие физические насилия и злоупотребления силой.

Отразилась она и на школе. В самом деле, зачем учащему персоналу стесняться в различных телесных воздействиях на учеников, когда даже их отцы, взрослые и седые братья и родственники подвергаются самому позорному телесному наказанию — наказанию, производимому иногда в присутствии тех же детей и учеников? Могут ли телесные наказания, применяемые в школах, встретить какой-либо отпор со стороны самих учеников или их родителей, когда последние сами живут под постоянным Дамокловым мечом — быть опозоренными перед всей деревней и своими собственными детьми? А какое вредное, развращающее влияние оказывает сечение взрослых на детей!

В деревне одной южной губернии был наказан жестоко один крестьянин, до которого давно добирался старшина, и на другой день в той же деревне был жестоко высечен один мальчик своими товарищами, чего раньше никогда не бывало. Одна учительница также передавала, что из её школы, расположенной рядом с волостным правлением, ученики бегали смотреть на порку, а потом устраивали игру в волостной суд и порку… Естественно, ученики смотрят на побои в школах как на должное и неизбежное, и родители их, кроме редких случаев, не только не протестуют, но даже иногда сами просят учителей быть построже с их детьми и наказывать их побольше.

Есть много и других причин, почему учителя прибегают к телесным наказаниям, — об этом мы поговорим ниже, — но, повторяем, главная причина этого грустного явления в существовании телесных наказаний для крестьян, и с отменой их вся огромная область незаконных побоев и истязаний и взрослых, и учеников отойдет мало-помалу в область преданий: бьющая рука не будет иметь законного оправдания в возможности наказывать телесно и надругаться над людьми низших сословий. Да так ли уже распространены телесные наказания в школах, чтобы об этом стоило говорить? К сожалению — да: они в той или иной форме составляют довольно обычное явление. Как известно, вести из деревни вообще трудно доходят до печати, и особенно о таких пустяках, как наказания школьников, но тем не менее за последние 5 лет (1899—1903 гг.) мы набрали довольно значительный материал не только отдельных фактов, но и указаний различных дирекций. Сообщим наиболее характерные.

В Бежецке, Тверской губ., надзирательница сиропитательного дома, бывшая учительница Г. Н. К. подвергла телесному наказанию 11-летнего воспитанника в присутствии школьных воспитанников и воспитанниц. Расследование показало жестокое обращение К. с детьми и в других случаях^[1]. В Юрьеве, Владимирской губ., учитель из семинаристов рвал ученикам уши, даже до крови, бил их линейкой; одного так ударил, что он без шапки убежал домой в село. Важно отметить отношение крестьян к этому учителю: они срамят его по всему базару и говорят, что ему следует быть не учителем, а пастухом^[2]. В олекминской церковно-приходской школе учитель употреблял розги, бил учеников по рукам, плечам и голове; он так избил одного ученика, что родители обратились в суд^[3]. В Тюмени один законоучитель сильно выдрал ученицу за уши и волосы и так ударил по голове, что разбил гребенку пополам^[4]. В барнаульском доме призрения из 26 воспитанников остались несеченными только 4 мальчика, да и то из малолетних^[5]. В чудовском приюте бесприютных детей в Москве смотритель нанес тяжелые побои 14-летнему мальчику, на теле которого найдено более 30 кровавых полос и пятен. Смотритель не отрицал своей виновности и привлечен к суду^[6]. (Наверное, этот смотритель-крестьянин совершенно сбит с толку: в деревне секут даже взрослых, с разрешения суда и закона, так неужели нельзя наказать мальчика? И никак, и никто не объяснит И. и многим другим этой несообразности, этого рокового, непримиримого противоречия нашей жизни, совершено непонятного для здравого смысла и простых умов, не изощренных в сословных, юридических и других хитростях и тонкостях!) В колонистских школах Новоузенского уезда, Самарской губ., некоторые учителя прибегают к телесным наказаниям^[7]. «Донская речь» сообщала, что в Ростове в детском приюте употреблялось наказание розгами, причем дети должны сечь друг друга (может ли быть что-либо более развращающее и ожесточающее?)^[8]. В Гапсале^[9] кистер прихода М. на уроке приготовляющихся к конформации мальчиков приказал остальным ученикам растянуть одного, не знавшего урока, и бить его костылями, причем костыли при битье сломались. Хороший урок внушения христианской любви! По словам «Харьк. губ. вед.»^[10], в старобельский училищный совет поступила жалоба крестьянина на учительницу земской школы за то, что она подвергла телесному наказанию его сына, ученика школы. Жалоба отца подтверждена медицинским свидетельством земского врача. В Симбирске^[11] несколько лет тому назад розги были обычны в колонии для малолетних преступников; затем, с переменой начальства, наказание розгами было заменено другими разумными мерами воздействия на детей, но недавно, как сообщил «Север. кур.» в 1900 г., розги явились вновь, и «жестокая массовая порка детей создает в этом приюте новую эру». В авлабарском^[12] городском училище учитель пения ударил смычком по голове ученика и нанес ему ушибленную рану, проникавшую через всю толщу мягких покровов черепа. Мальчик отправлен в тифлисскую больницу. В сарабузской^[13] земской школе учительница позволяет себе за плохие ответы учениц выдергивать у них из головы волосы. В пос. Березнеговатом^[14], Херсонского уезда, учитель женской церковно-приходской школы придумал следующее наказание: девочка, не знающая урока, берет себя за уши и тянет их или бьет себя линейкой по руке. Управление харьюсской^[15] земледельческой школы в Финляндии решило выразить строжайшее порицание заведующему школой за неоднократное телесное наказание учеников. Двое крестьян Яранского уезда^[16] жаловались учебному начальству на грубое и жестокое обращение с их детьми учительских помощников ахмановского училища. Последние привлекли крестьян на суд за клевету, но на суде грубое и жестокое обращение с учениками подтвердилось свидетельскими показаниями, и крестьяне были оправданы. Как это, так и другие подобные факты жалоб крестьян на жестокое обращение с их детьми указывают, что в иных местах крестьяне по взгляду на воспитание переросли учителей, и что учителя свои побои учеников уже не могут объяснять желанием и требованием самих родителей. В «Русск. школе»^[17] напечатаны воспоминания г. Капюса о церковно-приходской школе в м. Погребище, киевской губ. Порядки в ней были своеобразные, и между прочим, почти всегда пьяный учитель награждал учеников кулаками или заставлял их самих «бить друг друга в морду». Ростовский житель огласил в «Приазов. крае»^[18] следующий факт расправы в женском училище с его племянницей, девочкой 10 лет: старшая учительница, рассердившись за что-то на девочку, схватила ее за косу, — и так сильно, что у нее «затрещала» голова и она упала на пол, — потащила через весь класс и коридор и в комнате отрезала ей косу. «Восточное обозрение»^[19] сообщает, что в Ч. церковно-приходской школе учитель пускает в ход розги и швыряет в учеников мелом. В городской школе производится битье учеников по рукам, плечам и голове; на днях ребенок одного казака был так избит, что родители обратились в суд. В Рыбинском уезде, по словам «Северного края»^[20], есть учительница, которая славится жестоким обращением с учениками; ни личные просьбы крестьян, ни приговоры, составленные сходом крестьян, ни указания со стороны печати, что наказания, практикуемые этой учительницей, граничат с жестоким обращением, не оказали на нее никакого влияния. «Екат. лист.»^[21] рассказывает, какое наказание устроил учитель трем ученикам своей школы — воришкам, вздумавшим применить на практике сказку «Мужик и Лиса»: учитель выставил по селу в два ряда своих их учеников, между этими рядами вели воришек, и каждый ученик был обязан плюнуть им в глаза с приговариванием: «Воры, воры». Крестьяне отнеслись с негодованием к этому наказанию, напоминающему былой «сквозь строй» — и даже превосходящему его позору для обеих сторон! «Новости»^[22] сообщают, что учитель ново-каростского волостного училища так избил одного из своих учеников, что тот, несмотря на продолжительное лечение, «сошел с ума». В саратовском^[23] приют-даче применялось, как система, наказание детей крапивой. До чего доходит изобретательность наказующих! «Биржевые вед.»^[24] сообщают, что в некоторых церковно-приходских школах Шенкурского уезда, Архангельской губ., учеников заставляют на улице раздетыми делать до 40 поклонов после обедни за некоторые детские проступки. «Владим. газ.»^[25] передает, что в орехово-зуевском фабричном училище применяются следующие наказания учеников: на коленки, щипки с вывертом, глажение по голове линейкой или смычком и т. д.

Могут возразить, что все это единичные случаи. Если бы это было так! К сожалению, имеется целый ряд других указаний и сообщений о более систематическом и распространенном применении телесных наказаний всякого рода. Памятная всем история тамбовской учительницы г. Слетовой^[26], привлеченной к суду за напечатание якобы неверных сведений о битье в тамбовских школах, выяснила свидетельскими показаниями на суде, что учителя били учеников и в городских, и сельских школах: кулаками, линейками, смычком, скрипкой, квадратиком, били по лицу и голове, драли за уши, за волосы; одному надорвали ухо, другой оглох от ударов. Мало того, виновные должны были сечь друг друга по очереди. Одним из уездных санитарных советов Московской губ^[27]. обсуждался вопрос об «антигигиеничности» некоторых наказаний в сельских школах: на колени, далее — за ухо, за волосы, удары линейкой по рукам, голове и пр. Указание на применение телесных наказаний есть в одном из санитарных школьных отчетов Херсонской губ^[28]., а о применении в широких размерах телесных наказаний в школах Вятской губ. сообщалось раньше на страницах «Вестника воспитания». В Кубанской области^[29] слухи и даже жалобы на грубое обращение учителей с учениками дошли до директора, и он издал строгий циркуляр, воспрещающий, под страхом увольнения от службы и лишения учительского звания, всякие телесные наказания, грубое обращение, брань, насмешки. «Пермские губ. вед.»^[30] сообщают, что в низших школах губернии применяются телесные наказания учеников, что, по мнению этой газеты, зависит от невысокого уровня учащих. Врач Росляков^[31] на совещании земских врачей указал, что в некоторых школах Ананьевского уезда употребляются телесные наказания, оказывающие вредное влияние на развитие детей. Курский инспектор нар. уч. г. Ефимьев^[32] в циркуляр учащим указывает, что при своих объездах школ он заставал неприглядные картины: рассерженного учителя и учеников, наказанных столбом, на коленях или в дурацких колпаках. Признавая эти приемы «нетерпимыми остатками старинной суровой школы», г. Ефимьев предлагает учителям на будущее время совершенно оставить эти приемы и стараться гуманными приемами достигнуть воспитательных целей. Директор нар. уч. Херсонской губ.^[33] циркулярно предложил «всем учащим в городских училищах по пол. 31 мая 1872 г. и во всех прочих училищах дирекции к точному и неуклонному исполнению распоряжения, изложенные в циркуляре бывшего директора нар. уч. Херсонской губ. Между прочим воспрещается: 1) оставление учащихся в классе после уроков без обеда, как один из видов телесного наказания; 2) насмешливые выражение в обращении с учащимися, особенно задевающие национальное чувство учащихся; 3) вообще наказания, имеющие характер телесный. — Вышеизложенное предлагаю к непременному исполнению во всех училищах». Один из членов на съезде представителей учительских обществ в Москве указал, что в Московской губ.^[34] в сельских школах воспитательного дома питомцы нередко подвергаются телесному наказанию. Первый съезд земских учителей в Одессе^[35], между прочим, постановил безусловно воспретить применение не только телесного, но и нравственного наказания учеников, а влиять на учеников словом, примером, убеждением. Бывший в мае 1902 г. в Томске^[36] съезд учащихся и почетных воспитателей Симбирской жел. дор. констатировал употребление телесных наказаний: существуют такие школы, где «учащий» в раздражении или запальчивости пользуется для установления дисциплины линейкой, берет ученика за ухо, бьет по голове книгой, ставит на колени в угол и пр. А. Епифанский^[37], на основании отчетов исправительных колоний и приютов для несовершеннолетних, говорит, что в одних заведениях всякие телесные наказания безусловно отвергаются, а в других даже розги применяются очень усердно, причем в одной колонии сечение производится только по воскресеньям, а в другом приюте держатся правила действовать «быстро и энергично», и наказание приводится в исполнение тотчас же, реже — на другой день.

Все эти единичные факты и заявления даже не любящих гласности дирекций ясно доказывают печальное явление — существование телесных наказаний в школах по всей России: юг и север, восток и запад, окраины и центр, чисто русские и смешанные губернии, деревенские и городские, земские и церковно-приходские школы, приюты и колонии — все не изъяты от применения телесных наказаний в большей или меньшей степени. Формы телесных наказаний разнообразны — от стереотипных наиболее болезненных розог и побоев до самых утонченных телесных воздействий, рассчитанных больше на позор, чем на боль; не вывелись из употребления даже наиболее развращающие формы: взаимное наказание учениками друг друга. Прибегают к кулачной расправе все без различия положения и пола: учителя и их помощники, законоучители и смотрители и, наконец, даже учительницы, проявляющие иногда особую жестокость… Вне всякого сомнения, что громадное большинство учащих не прибегает ни к каким телесным наказаниям, но «бьющее» меньшинство все-таки значительно.

Каковы же причины этого ненормального явления — применения телесных наказаний в школах, когда это не только не поощряется, но даже строго запрещается, по крайней мере, некоторыми из начальствующих лиц? Для разрешения вопроса В. Петров обратился с особым запросом к учителям и учительницам одной губернии; он получил более 20 ответов, которые и изложил в довольно интересной статье «Телесные наказания в народных школах»^[38]. Очень обстоятельные ответы учащих? указывают на самые разнообразные причины: неудовлетворительная, большая и мало интересная для учащихся программа народной школы, ревизии и экзамены, вызывающие усиленные занятия, и неравномерное распределение их по времени и по отделениям, малое общее развитие и недостаточная педагогическая подготовка некоторых учащих, весьма неудовлетворительное положение учащих, выбивающее их постоянно из необходимого душевного равновесия, индивидуальные особенности характера учащих и, наконец, низкое культурное развитие окружающей школу среды.

Вот как констатирует свое исследование В. Петров:

«1) Те данные, которые послужили материалом для вышеизложенного, позволяют думать, что телесные наказания учащихся в современных народных школах не представляются явлением исключительным, причем применение их не определяется, однако, никакою системой и никакими заранее составленными правилами.

2) Телесные наказания, применяемые в настоящее время в школах, являются главнейшим образом результатом ненормальной постановки школьного дела в связи с неудовлетворительным, — как в правовом и экономическом, так и в других отношениях, — положением лиц учащих; в частности, же факт применения телесных наказаний в школе стоит в зависимости от уровня культурного развития окружающей школу среды, а также от степени общего развития, педагогической подготовки и опытности лиц преподавательского персонала, причем все эти условия, как вызывающие телесные наказания в современной школе, так и допускающие возможность их применения, — находятся в тесной взаимосвязи.

3) Борьба с применением телесных наказаний в школе может быть успешною лишь только в том случае, если она будет направлена на ослабление и уничтожение причин, вызывающих применение этих наказаний; эта борьба должна улучшить общую постановку дела народного образования, улучшить положение преподавательского персонала и условия его педагогической подготовки, а также повысить уровень умственного и нравственного развития народа и вообще всех тех, кто приходит в какое-либо соприкосновение со школою».

Конечно, тяжелое, бесправное положение народного учителя, если при этом у некоторых учащих не хватает общего развития и достаточной нравственной силы, может поддерживать постоянно учителя в угнетенном или возбужденном, нервном состоянии и, таким образом, создавать нежелательную обстановку для применения насильственных мер против учеников. Но, по нашему мнению, автор отводит слишком малое место общим условиям нашей жизни и в том числе существованию телесных наказаний для взрослых и делению нашего общества на изъятых и неизъятых. Ведь самые раздражительные учителя и учительницы, прибегающие часто к телесным воздействиям на крестьянских детей, никогда не позволят себе побить своих учеников — детей помещиков и духовных. А почему? Конечно, не потому, что дети последних прилежнее и благонравнее, а потому, что они — дети изъятых, а крестьянские дети происходят от неизъятых; побои последних безопасны, а удар первых может повести к печальным последствиям для учителя. Ударь крестьянского мальчика, он смолчит, а помещичий или духовный может поднять большую бурю… Вот это общее убеждение в возможности и безнаказанности бить неизъятых и составляет прежде всего готовый оплот для телесных наказаний и в школах, и вне их. А потому в той борьбе, которую предлагает В. Петров против школьных телесных наказаний, должна занимать первое место самая энергичная борьба за отмену всех телесных наказаний в России: не будет неизъятых, быстро начнут прекращаться все незаконные побои взрослых и телесные воздействия в народных школах! Правильно взглянул на это дело съезд представителей учительских обществ в Москве и постановил возбудить общее ходатайство об отмене телесных наказаний.

В заключение не можем не привести одно сравнение между нами и Западом — тем просвещенным Западом, которым кстати и некстати нам, что называется, тычат в глаза. У нас есть, несомненно, немало лиц, которые признают пользу и необходимость телесных наказаний не только для детей, но и для взрослых, есть лица, которые сами назначают эти наказания и приводят в исполнение подобные приговоры, есть, наконец, лица, которые прибегают к собственноручной кулачной расправе с детьми и взрослыми. И в то же время у нас не много найдется таких педагогов, которые, подобно Мещерским, Грингмутам, Розановым^[39], решились бы открыто, с поднятым забралом проповедовать и защищать urbi и orbi телесные наказания, — ив этом отношении мы отстали от Запада, где находятся истинные и откровенные до цинизма защитники этой позорной и вредной меры (настойчивость этих лиц, впрочем, вполне понятна: не для себя и не для своих отстаивают они пользу розог!). Два-три примера. Известный берлинский хирург Бергманн^[40] был вызван в суд в качестве эксперта по следующему делу: 9-летний мальчик-сирота бежал от побоев из католического монастыря, где монах с монахиней дали ему 59 ударов бамбуковой тростью. Вот что сказал профессор: «Я решительно не понимаю, какая тут может быт речь об истязании! Педагогическая порка — вот и все, и не поверите же вы судьи, что обвиняемые превысили свои права, — это было бы неслыханно!» После должного внушения профессору со стороны председателя о непозволительности его поведения на суде проф. Бергманн не нашел у мальчика следов истязания и высказал: «Может быть, все так и было, как засвидетельствовано врачом, но это только педагогическая порка, а основательную порку мальчик вполне заслужил» и т. д. Однако слова этого гуманного специалиста на суде были встречены ропотом, и германская печать объяснила взгляд его на телесное наказание тем, что он родился и воспитывался в России. К сожалению, этот упрек Россией вполне заслужен: у нас до сих пор существуют узаконенные телесные наказания. Но Бергманн не единственный, и немецкие профессора и врачи в своих руководствах о детских болезнях и школьной гигиене вовсе не осуждают применяемого в прусских школах телесного наказания или даже сами советуют его. Так, например, O. Jаnkе^[41] в руководстве по школьной гигиене описывает, как и чем должно производиться телесное наказание, и советует учителям «не прибегать к телесному наказанию в состоянии гнева, но пользоваться им с спокойствием и осторожностью». Другой врач H. Rohleder^[42] в своей книге об онанизме советует прибегать в качестве лекарства к чувствительным телесным наказаниям, а для детей до 10 лет и к порядочным побоям (?!). Можно подумать, что автор овсе не знаком с разбираемым вопросом: как врач, он должен знать, что именно сечение детей является иногда первым толчком для онанизма. Напомним, что Ж. Ж. Руссо сам отмечает, что в первый раз половое чувство у него явилось после учиненного над ним сечения его воспитательницей. В нашей книге. «Телесные наказания в России в настоящее время»^[43] приведен целый ряд фактов, указывающих вредное влияние сечения для развития преждевременного и ненормального полового чувства у детей.

Но не одна Германия, некоторые врачи и журналы другой просвещенной страны — Англии — идут еще дальше. Самый распространенный в Англии врачебный журнал «The Lancet»^[44] напечатал возмутительную статью о необходимости телесных наказаний вообще и в школах в частности. Вот некоторые выдержки из этой претендующей на научность статьи: «Никакое животное, пока оно молодо, не любит, чтобы его учили уму-разуму, и это делает необходимыми известные дисциплинарные меры. Дисциплина включает наказание, а одна из форм наказания есть — телесное, причиняющее боль. Мы всегда настаивали, что телесное наказание есть форма, наиболее пригодная для известных проступков»… И дальше: «телесное наказание (тростью или розгами) в школах и необходимо, и полезно… Наилучшее орудие для наказания маленьких детей есть розга. Во 1) она чувствительна; во 2) при толковом применении она не вредит; в 3) место приложения ягодичная область, по самой анатомии своей приспособлено (?!) к принятию телесного наказания»… И все в этом роде, — конечно, с оговорками, что драть надо с толком, не чересчур сильно и т. д. В другом № того же «The Lancet»^[45] старший больничный врач требует установить виды наказаний для школьных проступков и в том числе телесные наказания. Он требует только, чтобы орудием наказания была не тонкая трость, которая может рассечь кожу, а хорошая толстая трость, полдюжины чувствительных ударов которой едва ли когда-либо причинить вред, и чтобы «наказание было приложено к тем частям тела, которые природою, по-видимому, специально (?!) предназначены для этой цели». До большей наглости и научного цинизма трудно договориться! Что только не взваливается на науку, и какие самые абсурдные требования не основывают на науке? Не надо быть знакомым с анатомией и с медициной, чтобы отвергать существование особых частей тела, назначенных природой для розог, и пользу для организма от испытывания болевых ощущений! Не даром публика относится всегда недоверчиво ко всяким специалистам, которые заимствуют из науки оправдания и основания для всяких выгодных и приятных им взглядов.

Наконец, на родине Песталоцци не ограничились теорией и перешли к действиям^[46]: департамент народного просвещения Бернского кантона решил подвергать учащихся телесному наказанию, по требованию родителей и по постановлению совета, за тяжкие проступки, напр., за лживость. Составлены довольно определенные правила — как, кого, когда, где и чем сечь. Остается только удивляться как бернские педагоги могли серьезно заниматься таким позорным делом. В некоторых частях Германии телесные наказания в школах также применяются, и иногда по своей жестокости и мотивам применения вызывают возмущение со стороны родителей, как это было в 1901 г. в известном деле в городе Врешене, в Познани^[47].

Не ради оправдания телесных наказаний в наших школах приведены эти справки из заграничной жизни; эти факты доказывают, что далеко не все западное может служить нам образцом и примером. В головах некоторых западных педагогов, профессоров и журналистов существует не мало сумбура относительно вопросов обучения и воспитания; кроме того, в западной культуре, как справедливо указывал еще Ж. Ж. Руссо, так много ложного, мишурного, внешнего, допускающего, между прочим, неравенство в наказаниях для различных классов и сословий. И пока на Западе, как и у нас, существуют различные сословия и состояния, высшие всегда будут придумывать благодетельные меры вразумления для низших.

Мы глубоко убеждены, что в этом вопросе может быть только один взгляд, общий для всех, без различия сословий, возраста и пола; этот взгляд прекрасно выражен следующими словами Л. Н. Толстого: «Дела эти (телесные наказания), когда им придан вид законности, позорят всех нас, живущих в том государстве, в котором эти дела совершаются. Ведь, если сечение крестьян — закон, то закон этот сделан и для меня, для обеспечения моего спокойствия и блага. А этого нельзя допустить. Надо, не переставая, кричать, вопить о том, что такое применение дикого, переставшего уже употребляться для детей наказания к одному лучшему сословию русских людей, есть позор для всех тех, кто прямо или косвенно участвует в нем».

Пора нам избавиться от этого позора. И не учителям и учительницам — этим просветителям народа, этим «сеятелям разумного, доброго, вечного» — поддерживать этот позор! Учащиеся никогда не должны забывать, что допускаемые в школах телесные наказания и другие жестокие меры огрубляют и коверкают навсегда, и таким образом, являются одной из причин тех массовых побоищ, которые были в России в последние годы.

Через год после составления этой статьи издан манифест (11 августа 1904 г.), отменивший телесные наказания (к сожалению, не для всех). За ним последуют и другие законы, совершенно освобождающие крестьян от опеки и сравнивающие их вполне с остальными русскими гражданами, и мы верим, что в освобожденном крестьянстве и в обновленной народной школе не будет места телесным наказаниям!

Автор: Фадеева Татьяна Григорьевна

Организация: МБОУ «Благодарновская СОШ»

Населенный пункт: Оренбургская область, с. Благодарное

Цель: знакомство с уроками старой школы, расширить кругозор учащихся.

Задачи:
Образовательные: сформировать представление о жизни старой школы;
Развивающие: развивать внимание, память, логическое мышление, наблюдательность; развивать связную речь, обогатить словарь детей: однокашник, гимназия, «березовая каша», розги.
Воспитательные: воспитывать интерес к истории родины, любознательность.

Планируемые образовательные результаты:

Предметные: осознавать значимость чтения для личного развития;

Метапредметные:

Регулятивные умения: уметь работать с книгой, пользуясь алгоритмом учебных действий;

Познавательные учебные умения: прогнозировать содержание книги до чтения, используя информацию из аппарата книги;

Коммуникативные учебные умения: высказывать своё суждение об оформлении и структуре книги;

Универсальные учебные действия: пользоваться аппаратом книги; овладевать правилами поведения в общественных местах (библиотеке);

Для учеников: раздаточный материал с текстом

Для учителя: мультимедийный проектор, презентация

Методические приемы: игровая ситуация, беседа-диалог, рассматривание картины Б. Кустадиева «Школа в Московской Руси» и беседа по ней, чтение отрывка из исторического рассказа Василия Григорьевича Яна «Никита и Микитка», продуктивная деятельность, опрос учеников, подведение итогов.

1. Мотивирование учебной деятельности;

Слайд 1

— Посмотрите на слайд. Какие предметы вы видите? Ребята, о чем пойдет речь на нашем внеклассном мероприятии?

1. Формулирование темы урока.

Урок наш будет необычный. А узнаем мы про то, как учились наши прабабушки и прадедушки в старину.
Итак, начинаем наш урок. Нужно поприветствовать своего учителя. Для этого необходимо встать. (Дети приветствуют учителя)

1. Работа по теме урока.

• упоминание об обучении детей встречается в русской летописи 988 года. Именно в этом году князь Владимир решил принять христианство и обратить в эту религию всех своих подданных. Тогда общая потребность в обучении грамоте усилилась необходимостью в грамотных людях для ведения церковных служб. Князь Владимир велел «собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное». Слайд 2- 4

Назывались такие школы по-разному. Например: церковно-приходские, народные училища, сельские училища. Отправиться на 200-300 лет назад нам поможет картина Б. Кустодиева «Школа в Московской Руси». Слайд 5

Вы будете внимательно рассматривать эту картину, а я вам буду зачитывать отрывок из исторического рассказа Василия Григорьевича Яна «Никита и Микитка».

4. Чтение отрывка рассказа (учащиеся по тексту следят). Слайд 6

Отрывок из рассказа В. Яна «Никита и Микитка»

Учитель медленно стал поворачивать строгое лицо с жёсткой прямой бородой и уставился на ребят. Опершись на стол кулаками, он так же медленно, не спуская глаз, начал подниматься и вдруг гаркнул:

— Снять шапку, когда входишь к своему учителю!

В его руке мелькнула длинная гибкая трость и быстро ударила по головам и плечам ребят. Все торопливо сдёрнули шапки и поклонились в пояс.

Потом отчётливо, нараспев, учитель стал говорить:

— В школу с молитвою входи и тако же из неё, молясь, выходи. Повернитесь лицом ко святым образам. Совершите крестное знамение трижды и поклонитесь до земли. Да поживее! — восклицал он, ударяя тростью и наблюдая, как все мальчики опустились на колени и трижды коснулись лбом пола.

— Станьте рядком на половой доске! Кто великовозрастен, тот будет подальше от меня, а малыши, недоростки, — поближе. А ты кто будешь? — обратился учитель к Микитке, остановившемуся около двери.

— Я дворовый князя Никиты Петровича.

— Это мой холоп! — подтвердил, надувшись, Никита.

— Так ты, коли холоп, около двери и оставайся. Будешь мне избу мести и лохань с застоялой водой выносить. А вы, боярские сынки, шапки на гвоздях древесных развесьте и чинно на скамью садитесь! — Он постучал согнутым указательным пальцем по лбу севшего с краю мальчика и сказал: — Указанное тебе учителем место береги, чужого места не занимай и товарищей своих не утесняй!

Мастер сел на своё место в красном углу, в конце стола, раскрыл большую рукописную книгу и подождал, пока все мальчики положили перед собой тоже рукописные книжицы и рядом с ними указки. Один мальчик раскрыл книжку и положил в неё указку. Учитель сейчас же ударил его концом трости по уху:

— Книжицы ваши добре храните и указательные деревца в них отнюдь не кладите. Книги свои не очень разгибайте и листов в них напрасно не перебирайте. Книгу аще кто не бережёт, таковой души своей не стережёт.

Мальчики сидели неподвижно, с опаской посматривая на учителя. Всё в нём казалось необычно: и всегда суровое спокойное лицо, и гибкая трость в руке, и слова, которые он говорил по-особенному, как в церкви.

— Единого из вас я в старосты изберу и вас ему в повиновение приведу. Ты будешь староста! — Он ткнул тростью в грудь самого старшего мальчика, сидевшего с краю. — Принесённые с собою книжицы, уходя из избы, старосте сдавайте. А ты, — сказал он старосте, — их в уготованное место на этой полке благоискусно полагай. Утром, когда ваша дружина придёт, каждому его книжицу отдавай.

Стемнело. Учитель достал с полки деревянный подсвечник с сальной свечой, зажёг её и поставил в конце стола:

— Если все вы в приказаниях моих пребудете, то никогда от меня избиенны не будете. Теперь, наставив ко вниманию ухо, тихо слушайте. Начинается первый урок. Сидите смирно, не празднословьте, не смейтесь, глазами не поводите туда и сюда, точно зачумлённые.

Учитель положил перед собой гладко обструганную белую дощечку и углем написал на ней большую букву «А».

— Первым начинается вам сей зримый знак «аз». Потом и на прочие пойдёт вам мой указ. Как зовётся сей знак? Скажите!

— Аз! — воскликнули мальчики.

— А этот другой зримый знак есть «буки». — И учитель написал рядом на доске букву «Б». — С этим знаком «буки» вы одолеете хитрость науки. Повторите громогласно за мной: «буки» и «аз» изрекаются «ба»…

Все мальчики громко прокричали:

— «Буки» и «аз» изрекаются «ба»!

Микитка, стоя у двери, поводя блестящими пытливыми глазами, внимательно слушал всё, что говорил учитель и что повторяли за ним мальчики; но сперва он ещё плохо понимал, в чём здесь «грамотная хитрость». «Неужели боярские сынки осилят эту хитрость, — думал он, — а мне этой грамоты не одолеть?» Он за всем наблюдал и стоял не шелохнувшись, хотя спина от неподвижного стояния начала ныть, а от двери тянуло холодом.

Некоторым мальчикам скоро надоело повторять за учителем его наставления: «Веди» и «аз» — «ва», «глаголь» и «аз» — «га»! Никита зевал во весь рот, а Утемиш, плохо понимая, что говорил учитель, старался повторять его слова. Никита закрыл глаза: дрёма одолевала его. Сосед его ущипнул. Никита подскочил и вскрикнул. Трость учителя сейчас же хлопнула по головам Никиты и его соседа.

Кузьма Демьяныч закричал:

— Слышу я шум и крик неполезный, а за сие будет ваш плач слёзный! Кто урока данного не изучит, таковой свободного выхода из школы не получит. А кто упирается во зле, тот на школьном полежит козле.

— А где он? — спросил Никита.

— Все вы у меня полежите на козле. Одначе, чтобы вы все устрашились, я сперва холопского сына на козла положу.

Учитель отодвинул от стены небольшую скамейку. Свирепо поводя глазами, он схватил за плечо Микитку и толкнул к скамейке:

— Сядь вершником, спустя ноги по обе стороны. Руки тоже спусти и теперь обхвати скамейку.

Микитка улёгся животом на скамью, охватив её руками и ногами. Кузьма Демьяныч снял со стены ремённую плеть, засучил до локтей широкие рукава и стал с кряканьем стегать по спине Микитку. Тот, перепуганный, не смея вскочить, при каждом ударе извивался, наконец закричал:

— Ой, маменька!

А учитель, ударяя, приговаривал:

— Внимайте, отроки, как школьный козёл блеет. Заблеял раз, заблеял два — просветлела голова. А коли молчит на козле, значит, упорствует во зле. И хотя вас я знаю, как боярских сынков, а я вас всех выдеру, как щенков. Выдеру, ей-ей, как этого Сидорова козлёнка, и будете вы тоже блеять, и рыдать, и маменьку призывать. Старые люди мудро учили: «За битого двух небитых дают, и то не берут»…

Вдруг Утемиш, стуча кулаком по столу, закричал:

— Зачем мальчонку биёшь?.. Не надо биёшь!

Тогда Никита громко заплакал и, захлебываясь от слёз, тоже закричал:

— Не бей Микитку!

Учитель, удивлённый, оставил стеганье; нахмурив брови, посмотрел на Утемиша и Никиту и сказал:

— А вы чего раскричались: ты, благоумный отроче, и ты, слезоточивый младенец! Вы оба хотите вашего мастера поучать? Будете сами сечены и розгой и бичом. Раны, мною нанесённые, добро детям приносят и не мерзостны, а сладостны, кротости и мудрости вас научая. Вставай, блеющий козёл, и передохни.

Микитка слез со скамьи и уткнулся в угол около печки. Кузьма Демьяныч провозгласил:

— Теперь свершите перед святыми образами молитву и ступайте обедать. Да остерегайтесь дома рассказывать, что здесь видели и слышали. Словесного сору из избы не выносите, иначе все на школьном козле полежите. После обеда, как старые люди учили, часок подремлите, а затем приходите сюда опять. Учиться будем до вечера.

Ребята разыскали свои шапки и, радостные, хотели гурьбой выбежать из избы, но мастер стал в дверях и по одному их выпускал, наставляя:

— Поклонитесь в пояс, прощенье от мастера получив. Из школы выходя, тихо и благоискусно двери за собой затворяйте и в благонравии шагайте!

1. Работа с текстом после чтения.

А) Что нового вы узнали о старой школе? Какие порядки были заведены в старинной школе? Как нужно было входить в школу в 16 веке?
Какие правила обращения с книгой были в школе? За что был наказан Микитка?

Слово учителя.

Все ученики занимались одновременно в одной комнате (в деревнях нередко в крестьянской избе). Средства на школу давали родители, причем учитель занимался одновременно с детьми разных возрастов: одни изучали буквы и читали по складам, другие в это время изучали скоропись.
Кроме чтения и письма, школьники обязательно должны были научиться читать ноты и петь. Часть учеников уходила после занятий домой, но многие родители считали полезным, чтобы дети жили, питались при школе – поэтому, художник изобразил большой горшок с кашей.
В старину-то в каждый учебный год начинается с совместной трапезы учеников – все вместе из одного котла, ели кашу. Оттуда и пошло слово однокашник.

Б) Но прежде, чем кашу отведать, придется вам еще немного поработать.

— Скажите, какие вы знаете пословицы и поговорки об учебе, уме, грамоте.

Слайд 7
• В знании – сила.
• Лучше много знать, чем много уметь.
• За ученого двух неученых дают.
• Сперва аз да буки, а потом науки.
• Кончил курс науки, а знает аз да буки.
• Аз, буки, веди страшат.
• Ученье лучше богатства.
• Грамота – второй язык.
• Один ум хорошо, а два лучше.
• Не помучишься – не научишься.
• Умный не тот, кто много говорит, а тот, кто много знает.

В) Какие выражения из прочитанного отрывка вам показались интересными, может быть, и непонятными? (великовозрастен, недоростки, книжицы, избиенны не будете и другие)

Почему использует автор? (чтобы показать, как говорили наши прадедушки и прабабушки, какие слова и выражения употребляли)

6. Подведение итогов.

– Что вам доставило удовольствие на уроке?

– За кого вы порадовались?

– О чём можете рассказать друзьям?

– Как вы оцениваете свою деятельность на уроке?

Из этого отрывка мы узнали много интересного о старой школе. Я рекомендую вам прочитать рассказ полностью, и тогда вы узнаете о первопечатнике Иване Федорове!

Приложения:

1. file0.docx.. 29,8 КБ

2. file1.pptx.zip.. 710,8 КБ

Опубликовано: 31.05.2021