Рассказы про подводников акулы из стали

21 Дек 2021, 08:29

Трое мужчин, содержащихся в новосибирском СИЗО-1, пожаловались на издевательства. Один рассказал, что сотрудники повредили ему руку после жалоб на плохое самочувствие, другой заявил, что его избили заключенные, а администрация учреждения грозилась «оборвать его жизнь в любой момент», третий — объявил голодовку и вскрыл вены после неоказания ему медпомощи.

В декабре 2021 года трое заключенных новосибирского СИЗО-1 написали обращения о пыточных условиях содержания в учреждении. Родственники одного из них предоставили Тайге.инфо копии писем. Редакция рассказывает о жалобах арестованных.

Голодовка и члены ОНК

Заключенный новосибирского СИЗО-1 Сергей Кобец объявил голодовку и вскрыл вены в знак протеста, сообщили Тайге.инфо его родственники.

В качестве причин голодовки Кобец указал ограничение доступа к личным вещам, подделку документов администрацией учреждения, подписанных якобы самим заключенным, отказ в назначении курса лечения травмы грудного отдела и другие. Он отказался принимать пищу, пока к нему не приедет прокурор Новосибирска Роман Сивак.

«По вполне понятным основаниям регистрация письменного заявления [о голодовке] в журнал не занесена», — рассказал заключенный в обращении, подписанным им и еще двумя заключенным.

14 декабря Кобеца перевели в одиночную камеру и дали ему подписать рапорт, в котором говорилось, что он якобы дал устные показания о голодовке из-за «несогласия с режимом содержания».

«Таким методом администрация СИЗО в очередной раз скрывает истинные причины голодовки, приходится идти на крайние меры», — уточнил Кобец.

Тайга.инфо уже писала о Сергее Кобеце, который весной 2021 года жаловался на избиение и издевательства со стороны сотрудников СИЗО-1. В знак протеста он несколько раз объявлял голодовку, дважды «вскрывался» и зашивал себе рот, но не получил медицинской помощи. Мужчина обращался в службу собственной безопасности ФСИН и к уполномоченной по правам человека. Он жаловался на неоказание помощи и незаконную принудительную госпитализацию в туберкулезный диспансер.12 октября в СИЗО-1 приезжали члены ОНК Новосибирской области вместе с прокурором по надзору, которые проверяли «информацию о нарушении прав» Кобеца. По словам родственницы Сергея, комиссия попросила разрешения у сокамерников сфотографировать их кровати, потому что «красиво заправлены». Однако ни одного вопроса про невыдачу лекарств заключенному не задали. Позже прокурор и председатель ОНК Евгений Анисимов пригласили его побеседовать в присутствии начальства СИЗО. На его рассказы Анисимов ответил: «Мы вам поможем, пожалуйста, всегда пишите нам, не режьтесь только»

«Анисимов забыл подписать мое согласие на обработку персональных данных. То есть моего личного дела Анисимов даже не касался, так как не имел на это права. После проверки ОНК отчиталась, что содержащихся под стражей хорошо кормят, а медпомощь — высший класс», — передали слова Кобеца родственники.

Материалы проверки направили в отдел Следственного комитета по Дзержинскому району, которые рассматривал следователь Чеботарев. Он, по словам заключенного, даже не опросил его и свидетелей, не потребовал журнал регистрации травм у СИЗО и медсанчасти и вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела

«После вынесения указанного постановления следователем Чеботаревым через 10 суток замруководителя следственного отдела Латыпов передал мне документ, в котором указал, что по моему заявлению все еще ведется проверка. Интересно получается: следователь отказывает в возбуждении дела, а его начальник даже не знает об этом», — возмутился Кобец.

Из ответа ФСИН 17 ноября и Минздрава 29 октября заключенному следует, что лечат его в стационаре МСЧ-11 и туберкулезной больнице ЛИУ-10, куда Кобеца якобы поставили на учет с 6 июля 2018-го «с хроническими заболеваниями».

«Вот только МСЧ-54 ФСИН предоставили ложные сведения для проверки, потому что хронических болезней у меня никогда не было, а в тубдиспансер меня увезли в недобровольном порядке абсолютно здоровым, — рассказал заключенный. — В МСЧ-11 же вообще отсутствуют стационарные условия. И если бы они тут были, страшно представить, сколько бы заключенных оставили тут свои жизни с такими начальниками как [врио начальника медсанчасти Зоя] Кречетова, но зато точно знаю, что первый в этом списке был бы я. Без реагирования Москвы тут не разберешься. Как процветал беспредел, прикрывающийся формальными отписками, так и будет. Надеюсь, это не закончится для меня летальным исходом в стенах СИЗО».

«Будешь писать жалобы — тебя поместят в карцер»

Второй заключенный, заявивший об издевательствах в СИЗО-1 — 34-летний Дмитрий Клементьев. Утром 22 апреля 2021-го его собирались этапировать в суд. Перед этим он сказал сотруднику СИЗО Железнову, что плохо себя чувствует, и попросил вызвать медика. За три с половиной часа никакой помощи мужчина не получил, рассказали родственники Кобеца.

«Железнов пригласил других сотрудников СИЗО, которые применяли ко мне необоснованную физическую силу, заломали мне руки за спиной в разные стороны, хотя я даже не сопротивлялся. Надели наручники, специально застегнули их слишком жестко, отчего я испытал сильную физическую боль. В спецмашине меня посадили в одиночный отсек — „стакан“», — рассказал в письме Клементьев.

По словам заключенного, сотрудники, когда заталкивали его в «стакан», видели, что он зацепился левым предплечьем за замок камеры и получил рваную рану. Клементьев сказал об этом Железнову, но тот ответил, что ему **** [наплевать], и он «отпишется», после чего пнул заключенного по копчику.

Только после того, как Клементьева привезли в Новосибирский областной суд, сотрудники конвоя вызвали скорую. Больше четырех часов у него шла кровь из раны. Когда заключенный вернулся в СИЗО, то обратился к администрации, но сотрудники пригрозили ему: «Будешь писать жалобы — тебя поместят в карцер, подумай над этим хорошо, ведь тебе еще отбывать срок».

Тем же вечером Клементьев написал две жалобы и передал их дежурному корпуса. К заключенному вызвали сотрудника оперативного отдела СИЗО, но тот сказал, что заявление не примет, и ушел.

23 апреля перед очередным этапом в суд Клементьева досматривал Железнов. Он нашел у заключенного документ с жалобой, разозлился и дважды ударил его кулаком в висок. В суде Клементьеву снова вызвали скорую, медики зафиксировали ушиб. Сотрудники СИЗО снова заявили ему: «Мы-то отпишемся, что бы ни случилось, а тебе будет еще хуже».

Очередное написанное Клементьевым на Железнова заявление «о превышении должностных полномочий» дежурный сотрудник ему вернул и предложил отправить через ящик для писем, а также «наотрез отказался» регистрировать документ в журнале.

«Все заявления о противоправных действиях сотрудников администрации так и не дошли до адресатов, так как не покинули территорию СИЗО и исчезли бесследно», — отметил Клементьев в письме.

После жалоб к заключенному приехал тот же следователь из Дзержинского райотдела С К Чеботарев, который отказался возбуждать дело по заявлению Сергея Кобеца. Он опросил заключенного и вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Но следователь, по словам Клементьева, не стал смотреть записи с камер наблюдения и с регистраторов сотрудников ФСИН.

«Постановление Чеботарева об отказе в возбуждении дела находится в обжаловании. Зато вместо приобщения справки от „скорой“ и рапорта конвоя суда о ране он [следователь] приложил справку от МСЧ-11 с ложной информацией о якобы самопорезах», — считает заключенный.

После допроса Клементьева администрация СИЗО поставила его на профилактический учет как «склонного к членовредительству и суициду».

Насилие в кабинете администрации

12 ноября сотрудники СИЗО-1 вызвали в кабинет 25-летнего Михаила Семенова «для проведения беседы». В помещении оказались еще трое заключенных, с которыми у него были конфликты. Семенов пытался уйти, но сотрудники перегородили ему выход и оттолкнули от двери, говорится в письме.

«Далее заключенные начали оказывать на меня психологическое и моральное давление, с периодичностью нанося мне удары по разным частям тела, лица и ног, отчего я испытывал сильную физическую боль на протяжении 20−30 минут, в то время когда сотрудники администрации молча наблюдали за всем происходящим в кабинете, даже не пытаясь вмешаться», — рассказал Семенов.

При этом оперативники просили заключенных бить мужчину так, чтобы не осталось синяков, уточнил Семенов. После нападения сотрудники администрации предупредили заключенного, что он может умереть в СИЗО: «Хочешь жить — молчи».

Семенова вернули в камеру, а всех, кто с ним содержался, перевели в другую. Он попытался вызвать фельдшера из МСЧ-11, но медик отказался, потому что врио начальника медсанчасти Зоя Кречетова якобы дала указание «ничего у него не регистрировать».

«Фельдшер закрыл форточку на дверях моей камеры и ушел, оставив меня мучиться с острой болью в левой части тела. Ко мне не приходили врачи, сколько бы я ни пытался вызвать их в камеру», — пожаловался заключенный.

15 ноября Семенова этапировали в суд, туда же вызвали и скорую помощь. Медики диагностировали ссадины за ушами и перелом ребра. Заключенного хотели отвезти в больницу, но судья отказала, потому что «нужно провести заседание». Мужчина рассказал обо всем супруге.

«После того, как меня вернули в СИЗО, конвой высказал администрации, что те скрыли мои травмы. Также конвой написал рапорт о том, что „скорая“ всё зафиксировала, — уточнил Семенов. — Тут же сбежались работники медсанчасти и стали уговаривать меня подписать бумагу, якобы я сломал ребро, потому что выпал из окна. Я не стал подписывать. Врачи психанули и ушли, бросая мне разные угрозы».

Несколько жалоб «в разные инстанции» написала и жена заключенного. После этого, по словам Семенова, на него начал давить «спецконтингент черной масти». Мужчину якобы заставляли писать «нужные» показания, иначе с ним «произойдет несчастный случай».

«Некоторое время я отказывался, но после разговора с управлением, когда осознал, что они все заодно и далеко не шутят, начал делать так, как они хотят. Единственное, чего я не выполнил — оговор своей супруги. Позже я понял, что они хотели напугать ее уголовной ответственностью за дачу якобы ложных показаний», — добавил заключенный.

Перед тем как давать «нужные» показания, Семенова снова увезли в суд, где он попросил жену записать видео с его рассказом, но конвой запретил. Заключенному все же удалось передать запись своему адвокату.

«Всё может быть по справедливости, если материалы проверки направить не в отдел СК по Дзержинскому району, а в другой правоохранительный орган, не относящийся к территории СИЗО», — подчеркнул Семенов.

Семенов утверждает, что в отделе СК по Дзержинскому району, все дела о «превышении должностных полномочий» сотрудниками СИЗО-1 остаются «без выявленных нарушений», после чего выносится постановление об отказе в возбуждении.

«В основном, следователем Чеботаревым почему-то», — отметил заключенный.

Тайга.инфо обратилась за комментарием в ГУФСИН по Новосибирской области.

Ирина Беляева

В первой части интервью RT Сергей Кубынин подробно рассказал об обстоятельствах, предшествовавших столкновению С-178 с судном «Рефрижератор-13», о драматичной борьбе за жизнь группы подводников, оказавшихся заблокированными в лежащей на дне лодке, и масштабной, но не вполне удачной операции по спасению моряков, которую провели силы Тихоокеанского флота.

«С такой позицией министра обороны он был обречён»

— После аварии С-178 было следствие, лодку подняли со дна. Летом 1982 года состоялся суд. Насколько его итоги были объективными?

— Сценарий, который там разыгрался, был написан явно не судьёй, а кем-то намного выше. Старпому рефрижератора Курдюкову дали максимальный срок — 15 лет, тут всё понятно. На скамье подсудимых оказался и капитан Валерий Маранго. Но из предъявленных ему 15 пунктов обвинения на процессе ни один фактически не был доказан. В ходе следствия меня лично допросили лишь раз, и то совершенно формально. В суд тоже не вызывали. Я туда сам пришёл — поддержать капитана.

Я считаю, что в аварии его вины не было и судить его было не за что.

Помню, как в день оглашения приговора он приехал в суд на своём запорожце, как обычно, в форме. Мы до последнего не верили, что его признают виновным. Думали, потом сядем вместе, он до дома довезёт. Тут оглашают приговор — десять лет, максимальный срок — и надевают наручники. Он только успел ключи от машины тестю бросить и часы отдать.

— Почему вы уверены, что судьба Маранго была предрешена и суд являлся формальностью?

— У меня на руках есть секретный на тот момент приказ министра обороны СССР Дмитрия Устинова от 29 ноября 1981 года, которым он отстранил от должности Валерия Маранго. 

И там в описании происшествия прямым текстом говорится, что столкновение произошло именно по вине капитана 3-го ранга Маранго. А суд над ним проходил только летом 1982 года. Конечно, с такой позицией министра обороны он был обречён. Никаких шансов оправдаться на суде у него фактически не было.

— Но тогда таких документов у вас на руках не было…

— Конечно. Такой суровый приговор стал неожиданностью для всех. Я и пять человек из спасшихся ребят подали кассационные жалобы. После этого меня вызвали к прокурору Тихоокеанского флота полковнику юстиции Перепелице. Он говорит, мол, ты же в курсе, что тебе там новую лодку предлагают, должность и так далее, но только надо забрать кассационную жалобу. Грубо говоря, предложил сдать и предать командира. Я отказался, и он прямым текстом пригрозил, что если я этого не сделаю, то он определит меня на нары рядом с Маранго. Я ему тоже ответил очень резко, что мы своего командира не сдавали, не сдаём и сдавать не будем ни при каких обстоятельствах и пугать меня не надо. Хлопнул дверью и ушёл. Было понятно, что после этого моя карьера на флоте закончилась.

— Так и получилось?

— Да. Меня никто не увольнял — я человек понятливый. Понял, что я тут лишнее звено, если останусь, то дальше будут просто ноги вытирать. А наши кассационные жалобы на приговор, конечно, отклонили.

— Как сложилась судьба Валерия Маранго?

— Из десяти лет он просидел шесть. Устроился работать капитаном прибрежного судна. После освобождения виделись с ним лишь однажды. Во Владивостоке как-то собрались на морском кладбище возле мемориала погибшим на С-178, посидели, поговорили, по рюмке треснули — и больше не встречались. В 2001 году его не стало.

Из подводников в спасатели

— Как сложилась ваша судьба после увольнения?

— После жёсткой беседы с прокурором я сразу же позвонил человеку, с которым лежал в госпитале после аварии. Он во Владивостоке был начальником по линии гражданской обороны и ещё тогда сказал, мол, если что — звони. Ну я после визита к прокурору сразу ему и набрал. Так я в конце 1982 года оказался в структуре, которая позже будет называться МЧС.

— Чем занимались там?

— Первая должность — замначальника гражданской обороны Советского района Владивостока — начальник штаба. Через года три повысили до первого зама начальника штаба по всему Владивостоку. Потом уехал на учёбу в Москву, в военно-инженерную академию, и окончил её в 1989 году. После этого был свободный выбор продолжения карьеры, и я попросил вернуть меня в Приморье. Но на тот момент там было всё занято, и мне дали назначение старшим офицером в Москву. Говорят, ты пока тут послужи, в Приморье как что освободится, мы тебя вернём.

И действительно, через некоторое время освободилась должность первого заместителя начальника Главного управления МЧС по Приморскому краю, в которой я шесть лет отслужил. В этот период я получил звание капитана 1-го ранга — моё военно-морское звание сохранилось при переходе в гражданскую оборону и дальше росло в зависимости от занимаемой должности.

В конечном итоге через шесть лет — в 1995 году — меня перевели в Москву, в центральный аппарат МЧС. Служил в департаменте управления. Была договорённость, что этот перевод — временный и я вернусь во Владивосток через какое-то время уже на пост начальника ГУ МЧС по краю, но так и не срослось. В 2003-м ушёл в отставку.

— Чем занимались после этого?

— В общей сложности 18 лет проработал в различных должностях в департаменте по делам ГО и ЧС столичной мэрии. Руководил поисково-спасательным отрядом, работал старшим механиком пожарно-спасательного судна «Полковник Чернышов» на Москве-реке, был оперативным дежурным Южного округа и закончил работу в управлении ГО и ЧС Юго-Восточного округа. Три года назад закончил службу.

Архивные тайны

— В советское время уголовное дело по С-178 было полностью засекречено?

— Конечно, как и все дела о подобных происшествиях, засекретили на 25 лет. Я держал руку на пульсе, и по истечении этого срока меня вызвали в Главную военную прокуратуру и вручили копию приговора и определения.

Само уголовное дело было сдано в архив Минобороны РФ в Подольске. После рассекречивания около года добивался, чтобы мне разрешили ознакомиться с ним. Сначала мне под разными предлогами отказывали, но потом архивная служба Минобороны и Следственный комитет дали добро.

Там всего 13 томов, которые содержат много интересного. Я выписал себе всё, что нужно, и в 2008 году подал новую кассационную жалобу на приговор Маранго, но её оставили без удовлетворения, фактически слово в слово повторив отказное постановление на наши жалобы от 3 августа 1982 года.

Потом приезжали туда ещё раз вместе с известным писателем-маринистом Николаем Черкашиным. Но как только там увидели его, сразу запретили нам работать.

А когда я в очередной раз поехал туда уже без Черкашина, мне неожиданно отказали в доступе к материалам. Причины неизвестны, подозреваю, что кому-то очень не понравилось, что в одной из статей о С-178 я свою позицию подкрепил документально материалами уголовного дела. Мне в архиве сказали, чтобы за разрешением обращался в архивную службу Минобороны, а там заявили, что допустить к материалам могут только с разрешения Следственного комитета. Хотя я по этому уголовному делу официально проходил в качестве потерпевшего и имею полное право на ознакомление. Но последние лет пять доступа к делу у меня нет. 

Ответ злопыхателям

— В последние годы в ваш адрес через профильные интернет-ресурсы со стороны группы офицеров — ветеранов ТОФ был публично высказан ряд претензий, касающихся ситуации вокруг аварии С-178. Они обвиняют вас и в ошибках до столкновения, и в том, что в СМИ вы как бы выставляете героем себя, оттеняя заслуги того же Валерия Зыбина. Почему это выяснение отношений вдруг происходит спустя десятилетия после трагедии?

— Во-первых, я никогда не тянул одеяло на себя. Всегда говорил, что мне (нам всем) очень крупно повезло, что рядом оказался механик Валерий Зыбин. Он вёл себя грамотно и профессионально. Всё руководство было на мне, и ответственность на мне, потому что Владимир Каравеков не мог по состоянию здоровья возглавить руководство. Но по всем основным вопросам я советовался и с Зыбиным, и с командиром БЧ-4 Сергеем Ивановым, который тоже в критической ситуации, когда у него в отсеке случился пожар, проявил себя героически.

Во-вторых, у меня есть письменные доверенности от всех членов экипажа нашей лодки. Они позволяют мне спокойно говорить от их имени, представлять их интересы в любой инстанции. Что я и делаю: везде говорю от всех нас, а не от себя лично.

А первый такой «накат» на меня от ветеранов ТОФ начался в 2015 году после выхода в эфир телепрограммы о катастрофе С-178 на телеканале «Звезда», в которой, помимо меня, участвовали и Николай Черкашин, и некоторые ребята с «Ленка», которые высокую оценку дали не только мне, но и экипажу С-178.

Кому-то показалось, что я, может быть, себя лично как-то героизирую, выпячиваю свою роль, хотя и тогда, и в любых других интервью я просто рассказывал в динамике, кто что конкретно делал и как всё происходило на самом деле.

Кому-то, наверное, не понравилась моя прямота, не совсем удобная точка зрения по поводу действий руководителей спасательной операции, по поводу действий членов экипажа «Ленка» и неготовности лодки, да мало ли ещё что. А про того же Зыбина я нигде и никогда не сказал, что он что-то сделал не так. Я думаю, многих просто использовали. Я достоверно знаю, что многие, чьи фамилии стоят под этим обращением ко мне, на самом деле его не подписывали.

Совсем недавно в интернете на наших профильных ресурсах снова муссировался этот наезд, который мои оппоненты в более грубой форме повторили 18 октября этого года, как раз накануне 40-летия памяти подвига моего экипажа. После этого им очень обстоятельный ответ дал вице-адмирал Валерий Рязанцев. Не хочется пересказывать все его многочисленные аргументы, кому интересно, могут сами поискать. Если вкратце, он указал на несостоятельность их позиции по существу, неприемлемость её изложения в такой хамской форме и, как и я, высказал предположение, что данное письмо было инициировано не ими, а кем-то другим.

— Лично у меня язык не повернётся сказать, что вы в нашей беседе пытаетесь себя в каком-то особо выгодном свете представить, приуменьшая заслуги других. Тем более тут есть очень простой и объективный показатель: все члены экипажа С-178 вам полностью доверяют, никто из них никогда вашу версию не оспаривал. А уж они-то, как никто, знают, что в ваших словах правда, а что — нет.

— Может журналисты как-то подают так, что кому-то так кажется. А некоторые, я думаю, сами не читали и не смотрели эти интервью, им кто-то в уши вкладывает этот негатив. Я абсолютно уверен в этом.

— Но кому и зачем надо вас дискредитировать?

— Я могу лишь предполагать. По этой истории рыло в пуху, так сказать, у многих высокопоставленных представителей ВМФ.

Подвиг без награды

— Ваша эпопея не только уникальная, но и действительно героическая, это признают многие авторитетные военные моряки. Удивляет, что при этом никого из экипажа С-178 так и не наградили. Ведь ключевую роль того же механика Зыбина признаёте и вы, и ваши оппоненты. Не говоря уже о других ребятах, которые мужественно погибли на боевом посту. Почему до сих пор никто не оценил заслуг экипажа?

— Медалями «За спасение утопающих» наградили только двух человек с «Ленка» — врача и командира группы водолазов. Тогда вопрос о награждении членов экипажа С-178 вообще не поднимался. Во всяком случае я не имею такой информации. Потом, когда после очерка Николая Черкашина о С-178 СМИ начали печатать о нас материалы, этот вопрос поднялся.

Но тот же Черкашин почему-то всё время крутил его вокруг меня лично. Совершенно напрасно, я считаю.

Когда мне удалось получить рассекреченные материалы уголовного дела, то стало понятно, что рыльце в пуху не только у некоторых наших местных начальников, но и вплоть до тогдашнего главкома ВМФ СССР адмирала Сергея Горшкова.

— Что вы имеете в виду?

— Как я уже говорил, решение о проведении спасательной операции с участием лодки «Ленок», которая была не готова к этой работе, стало фатальной ошибкой. Они за двое с лишним суток смогли спасти лишь шесть человек и ещё шесть человек потеряли. Я имею в виду четырёх пропавших без вести и Киреева с Каравековым, которые тоже стали жертвами слишком долгой спасательной операции.

Принимали решение использовать «Ленок», как я понимаю, начальник штаба ТОФ адмирал Рудольф Голосов, который командовал спасательной операцией, и командующий ТОФ Владимир Сидоров. После чего ещё до начала фактических работ доложили Горшкову и убедили его в том, что их план сработает.

И когда время шло, а ничего не происходило, Горшков стал их торопить. На вторые сутки он дал им последний дедлайн, чтобы начать выводить людей, в противном случае пообещав прекратить операцию с «Ленком». Флагманский механик нашей четвёртой бригады, капитан 2-го  ранга Рутберг, буквально на коленях стоял перед Голосовым, просил, чтобы не привлекали этот «Ленок», но его уже никто не слушал. Об этом знают все. Рутберг знал о плачевном состоянии этой подлодки, что это тупик, который может привести к жертвам, но они уже боялись доложить Горшкову эту правду и продолжали операцию.

— Но здесь вопросы возникают скорее к Голосову и Сидорову, чем к главкому ВМФ…

Ну как сказать. После аварии оказалось, что он не проконтролировал выполнение своей же директивы от 1976 года, согласно которой на всех наших подводных лодках должны были быть установлены оранжевые проблесковые огни кругового обзора.

А по состоянию на октябрь 1981 года их не было не только на С-178, но и, насколько мне известно, на всех остальных советских подлодках. А ведь при их наличии даже выпивший экипаж теплохода нас наверняка заметил бы вовремя и никакой аварии не произошло бы.

Зато после ЧП адмирал Горшков потребовал немедленно исполнить собственную директиву. Конечно, со второй попытки ему удалось этого добиться в кратчайшие сроки. 

И вот когда стали появляться «уши» то одного адмирала, то другого, вдруг и возникло это обращение ветеранов ТОФ, которые якобы больше знают про всё это, чем я.

Есть и те, кто меня чуть ли не обвиняет в том, что я тут, в Москве, хожу по инстанциям, «медальки» себе выбиваю.

Я сам никогда не просил, чтобы за меня кто-то ходатайствовал, никогда не добивался никаких наград. Ну вот написал про меня Черкашин хорошо, я что, должен ему руки отрубить? 

Кстати, совершенно неожиданно для меня о моём награждении некоторое время назад ходатайствовал недавно трагически погибший глава МЧС России Евгений Николаевич Зиничев.

— Надо же! Как он заинтересовался этой историей?

— Я про всё это узнал с опозданием, поэтому не все детали знаю. Как я понимаю, кто-то из его команды ему рассказал. Люди в его окружении небезразличные, зная, что я много лет прослужил в МЧС, в том числе в центральном аппарате, возможно, кто-то решил как-то посодействовать в этом. Но лично я ни с Зиничевым, ни с его окружением не встречался, не обращался к ним и даже на эти темы не говорил.

Так вот, оказалось, что Зиничев обратился с запросом в ГВП. Там ему первый зам главного военного прокурора ответил, что да, был такой случай, что экипаж в моём лице проявил себя достойно. После этого уже Евгений Николаевич обратился к Сергею Собянину по поводу награждения.

— Почему к нему?

— Я в мэрии отработал 18 лет, но последние три года уже на пенсии, но СМИ по привычке продолжают тиражировать старую информацию о моём месте работы, поэтому в МЧС решили обратиться к Собянину. И вот от директора департамента по делам ГО, ЧС и ПБ мэрии мне был звонок. Он попросил меня зайти и показал всю эту переписку с ГВП, МЧС, вот только тогда я про всё это и узнал. В конце концов, когда в мэрии поняли, что я уже к ним никакого отношения не имею, они, ссылаясь на нормативные документы, ответили Зиничеву, что ничем помочь в плане награждения уже не могут.

— Получается, после трагический гибли Евгения Зиничева эта тема заглохла?

— Пока непонятно. Мне были звонки из окружения Зиничева, его команда продолжает работать, и этот вопрос вроде бы снова начал двигаться куда-то.

Но никаких деталей я не знаю, выяснять, кто, кому и куда написал, кто что ответил, — это не моё. 

Хочу лишь сказать, что очень жаль, что Евгений Николаевич преждевременно ушёл из жизни. Он был очень сильным руководителем, и это очень тяжёлая утрата для страны.

— Насколько я понимаю, вы по-прежнему продолжаете активную работу по увековечиванию памяти ваших сослуживцев по С-178?

— Совсем недавно, 21 октября, мы открывали в Крыму мемориальную доску в память о нашем экипаже в храме-маяке Святителя Николая Чудотворца под Алуштой. В музее при храме открыли огромную экспозицию, посвящённую С-178. Там даже глубиномер с нашего центрального поста, я им передал, хранил его 40 лет. Флаг с С-178, сейчас озвучивание будет нашей экспозиции. Среди приглашённых был брат Владимира Каравекова. Как и некоторые другие родные погибших, он ещё с тех времён был критически настроен по отношению к Маранго, но когда я ему показал материалы дела, он увидел, что оно шито белыми нитками, чтобы оболгать Маранго, в том числе в глазах родных погибших. После нашей беседы своё отношение к капитану С-178 он изменил.

«Сохранять память о погибших»

— Как раз 21 октября исполнилось 40 лет с момента катастрофы. 

— Да, в этот день мы всегда собираемся и проводим на мемориале во Владивостоке траурный митинг. У него тоже непростая судьба, в 1990-е с него сорвали бронзовые таблички, долгое время могилы были безымянными, но в итоге с помощью мэра Юрия Копылова всё удалось восстановить, благоустроить — и памятник предстал в лучшем виде. 

Уже живя в Москве, я почти всегда прилетал в этот день во Владивосток. И хотя в этом году мы в тот день открывали памятную доску в Крыму, траурный митинг во Владивостоке, конечно, состоялся.

В этому году нам удалось открыть сразу две мемориальные доски утонувшему Алексею Соколову. Одну в Москве, в храме у Фёдора Конюхова. Отправил фото его маме, которая до сих пор жива. Я ей сказал тогда, что это ещё не всё.

Весной пошёл в Госдуму, пообщался с главой комитета по обороне генералом Владимиром Шамановым. Он поручил подготовить письмо губернатору Приморского края, и всё моментально организовалось. В июле я прилетаю во Владивосток, собираю ребят. Командующий флотом выделяет нам корабль, идём в точку последнего погружения, опускаем венки. Едем на могилу Маранго и открываем памятную доску на стене школы №60. Полрайона собралось, маму привезли его, брата. Всё как положено сделали.

В общей сложности мы уже открыли 15—20 мемориальных досок членам экипажа С-178, будем стараться открыть и всем остальным.

— Какие задачи ставите лично перед собой на ближайшее время?

— К следующему Дню подводника, 19 марта, вместе с моим соавтором, ветераном-подводником из Белоруссии, постараемся закончить и опубликовать книгу о С-178. Там я хочу изложить свою версию событий с подтверждающими мои слова документами, в том числе из уголовного дела, а мой соавтор, как юрист, всё это подытожит. 

Что касается более глобальных задач, то их у меня две. Самая важная — сохранять память о погибших, не забывать их. Но экипаж С-178 продолжает выполнять свои задачи. Они заключаются в увековечении памяти их подвига.

Ни один из 32 погибших не струсил, не спрятался. Они все проявили исключительную смелость и отвагу.

Поэтому продолжать открытие этих мемориальных досок — наша духовная обязанность. И делаем мы это при поддержке подводного сообщества ветеранов всех флотов за исключением Тихоокеанского. Вторая моя задача, не менее важная, — возвращение доброго имени Валерию Александровичу Маранго. Мы, члены экипажа, между собой говорим, что он командир без лжи, подлости и лести.